Тиграм не свойственна жизнь стаями, как это принято, скажем, у львов, волков, гиен и прочих хищников. Амба предпочитает независимое и гордое одиночество. В первую очередь это строгое тигриное правило природой разработано для «мужей»: у каждого из них должны быть свои персональные владения — собственность гарантированная и пожизненная.

Лет семьдесят назад, когда в горах Сихотэ-Алиня уцелели от беспощадно алчного преследования человеком считанные по пальцам вековечные владыки уссурийской тайги, ходили они широко, дабы убедиться, что не последними остались, что живут еще сородичи. В сутки могли одолеть сорок, даже больше километров, а за месяц и до полутысячи. Как ни пристрастны эти гордые владыки к одиночеству, контакты с сородичами им все же кое-когда необходимы, а в определенные сроки нужны позарез, потому что каждый носит в себе пожизненно святой долг продолжения рода.

Лесов тогда было полно — владей не хочу. На одного такой участок приходился — за месяц едва обойдешь. И никаких конфликтов за территорию с соседями. А существование династий полосатых хищников повисло на волоске.

Но вот затеяли люди между собою где-то в далекой «стране заходящего солнца» жестокую войну, и стало им не до тайги и не до охоты, потому что нужно было защищать державу. А потом, когда окончились сражения, но требовалось долгое время на залечивание причиненных ими тяжких ран, запоздало, но все же вышел закон об охране тигров. И это не только спасло их от окончательного исчезновения. Год от года тигриное население стало расти, потому что все больше и больше нарождалось и достигало взрослого возраста полосатых суперкошек.

Но жилось им все теснее. Молодежи, отпущенной строгой родительницей в самостоятельный путь, уже труднее становилось обрести собственный участок. Даже небольшой. Кабана же, этого «насущного хлеба» полосатых владык, водилось все меньше и меньше. Изюбриные стада тоже изреживались, потому что год от года больше стало ходить по тайге двуногих охотников, объявивших себя властелинами всего сущего во всем огромном мире. И опять наступило для тигров время нелегкого существования. Даже бедственного. Вся жизнь стала тяжкой борьбою за него.

В зиму с 1985 на 1986 год случилось невероятное и доселе еще неслыханное: тигр поселился на совсем недалекой окраине огромного и шумного Владивостока и регулярно переступал городскую черту. И вот как он там оказался, и как дожил до такого, и чем все закончилось.

Его детство и отрочество прошли на южных отрогах Сихотэ-Алиня. Тиграм стало там совсем тесно несколько лет назад, потому что охотников развелось чуть ли не больше, чем дикого копытного зверя. Мать растила его и сестру, обучала сложным законам тигриной жизни, а в их числе — правилам взаимоотношений и сосуществования с человеком. Она им часто людей показывала, себя не обнаруживая, и всякий раз внушала: бояться их не надо, но и связываться не стоит, каждому — своя дорога и собственная цель, и чем реже они будут соприкасаться и пересекаться, тем лучше обеим сторонам.

По поведению матери при вынужденных встречах с двуногими подрастающие наследники навечно усваивали: да, человек не должен быть добычей, однако и унижаться перед ним не следует — пусть знает свое место. Неоднократно приходилось убеждаться: с голыми руками человек перед тигром — трусливый слабак, а вся его сила в убийственном оружии, которым он владеет умело.

Год назад мать ему заявила: «Сестра твоя пока побудет при мне, ее нужно обучить еще азам и правилам семейной жизни, тебе же настал срок жить самому. Ищи место в тайге и живи своим умом, своими силами и умением». И он ушел из родительской обители раз и навсегда.

Трудно приходила самостоятельность. Начать с того, что куда ни пойди — занято. Гонят. Особенно старики были такими собственниками, что и несколько дней не позволяли передохнуть в своих угодьях. Дальше совсем непросто оказалось без родительской помощи, в одиночку найти и «взять» добычу. Силы хоть отбавляй, а вот умения и сноровки маловато. С матерым кабаном провозился — стыдно вспомнить: измутузил и покусал вепря, но никак не мог его положить и утихомирить, и, в конце концов, сам получил такой удар клыкастым рылом в грудь, что едва отдышался. И хорошо еще, что в грудь, а коли бы в брюхо? Или с изюбром случилось: оказался на острых рогах быка, и хотя повалил-таки его и кое-как задавил, полученные раны зализывал куда дольше, чем ел мясо поверженного… Из десятка найденных возможных жертв добыть удавалось одну, да и то не всегда. Наголодался, намучился, устал, а в итоге ни дома своего, ни обеспеченного пропитания.

Он все же наловчился обеспечивать себя пищей, однако никак не мог найти мало-мальски подходящего для спокойной жизни таежного уголка, чтобы осесть на нем, «прописаться», обозначив границы пахучими, строго персональными метками, обзавестись подругой. Там было занято сородичами, здесь — с голоду околеешь… И шел он в поисках «дома» для себя все дальше и дальше, да все в сторону полуденного солнца, никак не теряя надежды на заветный таежный дом. Впрочем, все в этом мире живут надеждами на лучшее.

Случались потасовки с имущими соплеменниками, и он уступал, потому что те были постарше, да и «стены» им в своем доме помогали, умножая силу. Уступал и уходил, угрюмо качая в такт шагам лопающейся от невеселых дум головою.

Чем дальше он шел на юг, тем реже становились леса и меньше в них водилось дикого зверя. Зато чаще встречались люди, и все больше шумели и суетились они. Избушка на избушке! Потом пошли дома покрупнее и повыше. Каменные. И вот увидел неприкаянный скиталец городища один другого обширнее. Дороги, машины всякие, рев, смрад. На земле, на воде и в небе. Он оказался в безраздельном царстве двуногого властелина.

Однажды так сложились обстоятельства, что пройти вперед можно было лишь близкой околицей села. Уже основательно стемнело, у самого крайнего дома кустился сад, и тигр решил через него осторожно пробраться. Мягко перепрыгнул через забор, зашагал между деревьев, кося глазами на дом. В нем было солнечно, светло, сквозь чистые стекла окон зверь ясно увидел беспечно суетящихся больших и малых людей, а еще множество странных предметов… Он не смог побороть свое любопытство и сдался ему. Подкравшись к окну, поставил передние лапы на завалинку и прильнул к нему носом. А в следующее мгновение совсем рядом с его мордой, глаза в глаза, возникли два человеческих лица… Их разделяли всего лишь тонкие прозрачные листы стекол…

Тигр отлично запомнил последствия того любопытства. В первый миг лица по ту сторону залитых светом окон в ужасе снежно побелели, на них кругло открылись рты и выкатились на лоб глаза, но уже в следующий люди закричали так панически громко, что зазвенели стекла. И ринулись прочь!

А в следующее мгновение совсем рядом с его мордой, глаза в глаза, возникли два человеческих лица…

От этого крика забрехали собаки… Когда он, не теряя достоинства, не уподобляясь тем двум за стеклами, выпрыгивал из сада, перед ним возникли три пса. Он одним махом, не задерживаясь, схватил того, что побольше, не удостоив вниманием других, в ужасе словно окаменевших и онемевших, и пошел дальше, сжимая в пасти увесистую, саму напросившуюся на ужин царственному амбе поживу.

Успел уйти от дома совсем недалеко, как вслед забухали выстрелы. В заднюю ногу острой болью вошло что-то горячее, перед носом от удара пули подломилось и упало деревце, и пришлось перейти на легкие прыжки, все же не бросая «ужин». Как вскоре оказалось — преотличный.

Рана оказалась пустяковой, он ее в несколько дней зализал, но вывод для себя сделал. Полосатый Скиталец — а какое еще имя дать ему? — теперь избегал человека не только умело, но и старательно, взяв на дополнительное вооружение не одну лишь науку и заветы матери, но уже и кое-какой собственный опыт.

Обходя дальней стороной села и пересекая дороги, оказался Скиталец к началу осеннего листопада в узком месте: с одного края море и с другого, по берегам шумные дороги и множество людей, а посреди уходящей в сторону полуденного солнца полосы земли — лес на горах. Лес так себе, тайгою и не пахнет, но в нем тихо и сравнительно спокойно. Одичавших и неодичавших собак полно. Среди них оказывались холеные и жирные, размером с волка, которых вывозили на прогулку люди. Такого пса и на два дня хватало. Сами в лапы лезли, глупые нахалы. Сцапал его одним-двумя прыжками, прикусил — и уходи подальше в укромное место, трапезничай, спи сладко. С собачатины-то вроде и веселым становишься, играть хочется. Но вот с кем?

Берег моря, над которым всходило солнце, бродяге оказался удобнее того, где оно скрывалось. Тут было все же поменьше железного грохота, больше всякого праздно отдыхающего люда, и особенно собак. И так он приноровился их ловить, что стоило ему заметить какую, заманить шорохом да шумом под безобидного зверя, как оказывалась очередная добыча в его лапах. Не то лай где услышит — и на него… Нет, совершенно не умели вести себя в этом лесу псы. Там, в тайге, охотничью собаку куда труднее было поймать, охотничья собака мудра и осторожна.

И так вот, бродяжничая, подошел однажды Скиталец к невиданному скопищу громадных изб с непересчетными людскими толпами, с огромными ревущими машинами, с бесчисленными огнями. Он забрался на скалу, увенчивающую сопку, долго и обеспокоенно наблюдал за открывшимся зрелищем, удивляясь и тревожно задумываясь о своем завтрашнем дне. Закатилось солнце, стемнело, людей и машин виделось и слышалось все меньше. Растворившиеся в темноте каменные дома украсились густой россыпью огоньков, но к полуночи они погасли, и стало тихо… А в опустившейся с черного неба тишине то и дело брехали собаки.

Быть может, он ушел бы обратно, подальше от этого ошеломляющего и настораживающего людского царства. Даже пугающего. Но мимо пробегала собачья стая, и пробегала довольно близко. Двух из нее он придавил единым махом, потом в азарте помчался за другими и поймал еще пару, а самый большой все драпал, драпал… И ненароком оказался Скиталец рядом с теми огромными каменными домами. Взял в пасть последнюю добычу и пошел в пяту своему следу, намереваясь по дороге собрать всех задавленных.

И в этот момент увидел, как прямо на него идут два человека. Даже пустякового укрытия рядом не оказалось, и он просто лег, распластавшись на земле, насторожившись до предела. Но люди прошли мимо, не заметив его. Прошли всего в нескольких шагах.

Подумал было: они что, слепы в темноте? И никакого чутья?.. Нашел и подобрал другого пса, и опять поперек его пути оказался человек. Тигр просто встал за оказавшийся рядом кустик и замер, а тот, беспечно посвистывая, прошел мимо в свободной досягаемости легкого тигриного прыжка… «Да-а, — подумал Скиталец, — всего ожидал, но не такого. Ну и охотники эти двуногие. Матери-то их чему-нибудь учили?»

Четыре добытые собаки обеспечили ему трое суток благодатной жизни. Он лежал на скале, спал, наблюдал за городом, размышлял и опять спал. Несколько раз к основанию его убежища приближались люди и проходили мимо, а тигр утверждался окончательно: нос у них совсем ничего не чует ни ночью, ни днем, ну а глаза — те хоть при свете видят.

С высоты своего наблюдательного пункта Скиталец за три дня приметил несколько логов «ничейных» собак — не имеющих хозяев. Жили они так: днем от логова далеко не отходили, спали, с темнотою же шли в город и рылись на помойках. За несколько суток он этих бесхозных прибрал, а там уж стал ходить на охоту самой глухой порою ночи. Двух-трех часов на успешный промысел ему вполне хватало.

Людей он замечал загодя и наловчился их сторониться: в тенях, прижавшись к стене, за кустами, заборами и множеством всяких предметов. Меж домов приметил до десятка помоек с железными ящиками, обычно доверху набитыми всякой смрадной дрянью, и обрадовался: возле них всегда толпятся не только собаки, но и кошки. Более получаса в засаде затаиваться не приходилось. На дневку стал уходить подальше — чтобы спокойнее отдыхалось. Логово устроил на густо заросшей дубняком и орешником вершине овражистого распада, отдыхал на ворохе сухой дубовой листвы под корнями большого упавшего дерева. А рядом успокаивающе булькал ручеек, несмолкаемо обещая ему что-то.

Не сказать, что такое существование понравилось Скитальцу, но он привыкал к нему, приспосабливался, изворачивался. Понимал, что совсем не так живет, как положено царям тайги, можно сказать, почти ворует, вместо того чтобы брать свое ловкостью, силой и отвагой. Угнетало осознание полнейшей оторванности от вольного таежного тигриного царства с собратьями по плоти и духу. Много раз он намеревался вернуться на север, но вспоминал обескровленные и опустошенные леса и горы, разобранные соплеменниками в частное владение мало-мальски приличные участки и откладывал возвращение в родные пенаты, оправдывая себя необходимостью все еще раз взвесить, и основательнее.

А тем временем пошел снег. И только теперь Скиталец остро понял, как удобно ему жилось без него и как опасно будет ходить и промышлять теперь, когда каждый шаг станет предательским свидетельством его пребывания.

Снегу выпало немного — по пяточный палец, но следы на нем печатались четко, и не было какой-либо возможности их прятать или как-то маскировать. Истоптал все вокруг своего убежища, несколько суток отлеживался, остерегаясь выдать себя с поличным. Но вконец опустело брюхо, голод сосал, требовал, и Скиталец снова двинулся в город, то и дело останавливаясь и даже прилегая в мучительных раздумьях.

Раз сходил — сошло. Но вернулся с охоты другой ночью и уже днем почуял, что по его следам идет явно воинственно настроенная стая людей. Поспешно ушел за ближние сопки. К вечеру преследователи отстали. Скиталец вышел на их тропу и ею вернулся к городу. В полночь задавил сдуру бросившегося прямо ему в лапы большого жирного пса и ушел с ним в горы. Той же тропой, в надежде, что люди не разберутся.

Но те разобрались. И страшные вести с молниеносной быстротой разлетелись по городу, потом — по краю, а еще через несколько дней об этой сенсационной новости знала чуть ли не вся огромная страна. Виданное ли дело: тигры переступили черту города и охотятся в нем! Куда смотрят власти и охотоведы! Доохранялись! Расплодили на свою погибель, а до сих пор в Красных книгах содержат!

Власти, разумеется, всю вину за случившееся взвалили на охотоведов. А те не отпирались и не оправдывались. У них одна лишь мысль сверлила мозги: не случилось бы беды посерьезнее. Пострадай какой-либо человек, люди мстительно обрушатся на всех тигров, к событиям совершенно не причастных. Разве им объяснишь, что медведи регулярно нападают на людей и убивают их, но что-то не больно уж много желающих испытать себя на медвежьей охоте. Разве смягчит участь амурского тигра тот непреложный факт, что его бенгальские собратья до сих пор за год убивают до двух сотен людей, а все же строго охраняются.

Организовали оперативный штаб «по обезвреживанию поселившегося во Владивостоке тигра». Сколотили бригаду из крепких духом, бывалых охотоведов для выслеживания зарвавшегося зверя. Хотя, конечно, предполагали, что и бедствующего. Этой наземной бригаде дали вертолет, в который посадили еще одну бригаду, знающую в охоте толк.

… От вооруженной группы охотоведов, двигавшейся по следам, Скиталец легко уходил, и ушел далеко. Он уже решил было, что теперь-то настал черед двинуть в дальний поход на север, как догнала его низко летающая над следами ревущая железная птица, каких у людей немало. Лес был редок, сопки пологи, и не оказалось какой-либо возможности спрятаться и затаиться.

Он принял смерть, смело глядя ей в пустые глазницы. Обернулся навстречу той беспощадной птице, поднял шерсть по хребту, оскалил зубы и взревел. Даже вздыбился, угрожающе разведя передние лапы с наголо выпущенными когтями, как принято у тигров в такие мгновения… Но тут же и лег, приняв несколько смертельных кусков металла.

Печальной была его последняя мысль: «За что?.. Как жаль, что уже не будет возможности отомстить и наказать за нечестный поединок…»