Илья Бахирев шел через поселок. Шел и думал: «Вот и март на исходе, а у нас по-прежнему ничего не изменилось. Четвертый месяц мы на острове. Но знают ли там, дома, о нас, где мы, что с нами? Нет, видно, не знают. Иначе нас вывезли бы отсюда».

Тоска закралась в сердце. «И всегда так, — продолжал про себя Илья, — едва окажешься один, сразу и грустно и тоскливо. А когда в коллективе, забываешься. Раньше и понятия никто из нас не имел, как тяжело быть вдали от Родины. И это тем тяжелее, что там идет война, а тут сидишь в бездействии. Наши гонят немцев, а мы, двадцать восемь человек, торчим на острове, ждем у моря погоды…»

Размышления Бахирева были прерваны внезапно раздавшимся возгласом:

— Руссия, Илья, заходи ко мне!

Илья повернул голову в сторону, откуда раздавался голос, и увидел Датука. Улыбнулся и повернул к его хижине. У входа стояли грубо вырезанные из бревен идолы. Лица их были уродливы: длинные уши, широкие рты, глубоко сидящие глаза под прямыми бровями, острые головы.

Илья вошел внутрь хижины.

Малайцы сидели, ели убикаю, приправляя клубни пальмовым повидлом.

Хижина была убрана всевозможными фигурками — видно, изображениями божеств, — вырезанными из скорлупы орехов и напоминающими идолов, поставленных у входа. Среди других выделялась одна замысловатая фигурка из черного отполированного дерева, изображающая старика, рассматривающего краба. Казалось, что старик сейчас подымет голову, взглянет на вас и заговорит.

Вдоль стен стояло много плетенных из травы или тоненьких прутиков корзинок и мисок; тут же громоздились свежесрубленные кокосовые орехи и висели початки кукурузы. Через решетки в хижину струился дневной свет, подчеркивая всю бедность ее внутреннего убранства.

Датук сочувственно спросил:

— Кушать нечего, да?

— Есть, но мало, — признался Илья.

Датук пригласил его поесть. Ели молча, а потом малаец вдруг закивал головой, весело и очень быстро говоря что-то на своем языке. Илья ничего не понял. Тогда Датук взял его за руку и повел на другую половину хижины — очевидно, кладовую.

Здесь Датук взял из большого вороха один кокосовый орех, выковырнул из него сердцевину и начал тереть ее на терке. То же самое проделал он с одиннадцатью или двенадцатью другими орехами. Получилась кашицеобразная масса. Датук переложил эту массу протертых ореховых ядер в глубокую посудину, сделанную из ствола толстого бамбука, налил воды и отжал размокшую массу над другой такой же посудиной. Получилась жидкость, похожая на молоко. Датук сказал:

— Когда солнце пойдет к вечеру, заходи, руссия Илья, к малаю Датук. — И большим пальцем правой руки он несколько раз показал на свою грудь, на хижину и на посудину с кокосовым молоком.

Это было первое приглашение в дом к малайцу с того времени, как моряки очутились на острове.

Бударин, узнав об этом, посоветовал:

— Сходи, сходи обязательно! Ты его учил соль добывать, а он хочет тебя чему-то другому научить.

Солнце склонилось за полдень, когда Илья направился к Датуку. Тот радостно встретил его и повел в глубь своей хижины. Там уже стояло кокосовое молоко в глиняных горшках. Поверх молока образовалась сантиметра на два жирная пленка, похожая на сливки. Датук чашечкой, сделанной из скорлупы кокосового ореха, собрал кокосовые сливки, вылил на жаровню и поставил на огонь. Прошло около часа, и малаец подал Илье скорлупу ореха, наполненную кокосовым маслом. В это время пришел сосед Датука, забрал жаровню и большой горшок. Датук объяснил, что на два поселка имеется всего лишь одна жаровня и один горшок, поэтому они переходят от семьи к семье, по очереди.

— Мы и вас, русских, включили в очередь, — добавил Датук.

— Три манаси, — поблагодарил Илья по-малайски, а затем, показав на кокосовые орехи, покачал головой: плохо, мол, что у русских мало кокосовых орехов.

Помолчав, Датук сказал, что скоро малайцы пойдут далеко в лес собирать орехи и позовут тогда с собой русских.

В тишине раздалось пение пестрой птички-нектарницы похожей на колибри. Она сидела на вайе пальмы и была так мала, что медленно пролетавшая голубая бабочка казалась гигантской по сравнению с певуньей. И вдруг птичка замолкла, затем испуганно и отрывисто закричала. Подняв глаза вверх, Бахирев заметил змею; извиваясь по стволу пальмы, она подбиралась к гнездышку птички. И та, не улетая от ствола пальмы, порхала, тревожно попискивая. Бахирев не раздумывал, схватил камень, запустил его вверх и попал в змею. Она упала на землю. Когда Илья подбежал к стволу пальмы, Датук уже добивал змею палкой.

Все успокоилось, и птичка опять уселась на вайе пальмы и залилась песней.