Декабрьским утром 1941 года из Владивостокского порта вышел пароход «Перекоп». Он взял курс на юг, к острову Ява, в порт Сурабая.
Ветер гнал по бухте холодные волны. Густо падал снег, и крупные шустрые снежинки плотно устилали палубу. На кормовом флагштоке легко развевался ярко-алый флаг.
На борту парохода «Перекоп» находилось сорок человек экипажа, среди них были три женщины.
Высокий, худощавый и несколько сутулый кочегар Илья Бахирев, казалось, не обращал внимания на холодный декабрьский ветер и снег: стоял без кепки у поручней на корме судна и задумчиво смотрел на отдаляющийся берег. Медленно проплывали перед ним живописно разбросанные по склонам сопок здания города.
Пароход отходил все дальше, и строения одно за другим неторопливо скрывались за островерхой Орлиной горой. Слева потянулись белый квадрат холодильника, угольная база, справа — последние причалы, склады, а за ними — сигнальная сопка, мыс Эгершельд, Токаревская кошка — узенькая полоска земли, идущая в море, с маяком-мигалкой на ней.
Ненадолго показались свинцовые воды Амурского залива и две скалы, похожие на ослиные уши, торчащие из воды; показались и опять скрылись в белесой колеблющейся сетке падающего снега.
Как всегда в начале нового рейса, настроение у моряков «Перекопа» было приподнятым, но давала о себе знать острая грусть расставания с родным городом, с домашними, друзьями…
Война продолжалась уже шестой месяц. Упорные бои велись под Москвой. Радио по нескольку раз в сутки передавало сводки Советского Информбюро, и в эти часы моряки обычно собирались в ленинской комнате. Здесь первый помощник капитана Борис Александрович Бударин — коренастый, невысокого роста человек со спокойным смуглым, словно загорелым, лицом, с гладко зачесанными назад светло-каштановыми волосами — показывал на карте районы боев, знакомил экипаж с последними событиями. Его всегда подвижное лицо сейчас было задумчивым. Как ни хотелось ему сообщить команде радостные вести, сводки изо дня в день говорили об одном: под Москвой продолжаются упорные бои с гитлеровцами, тыл выполняет гигантскую работу.
Об этих боях и напряженной работе в тылу и думал сейчас Бахирев, глядя на скрывающийся в снежной пелене Владивосток. Его размышления прервала команда капитана Демидова:
— Закрепить якоря по-походному!
Маленький серенький сторожевой корабль «Алексей Пешков» — до начала войны рыбный тральщик — был последним кораблем, встретившимся пароходу «Перекоп» в родных водах.
— Ты что, Бахирев, стоишь здесь на ветру? Простудишься!
Повернувшись, Бахирев увидел рядом с собой старшего механика, как всегда аккуратно одетого в серый, хорошо отутюженный костюм. Ефим Кириллович Погребной, человек уже пожилой, с красивым, чуть продолговатым лицом, высокий и не по летам стройный, казался бледнее обычного. Глядя на него, Бахирев вспомнил вечер в Первомайский праздник на судне и то, как во время танцев Ефим Кириллович пригласил на вальс дневальную, живую, как бегущая от форштевня волна, хохотушку Дусю. Он повел ее в круг легко, притопывая с носка на каблук каждый третий шажок, и было что-то величавое в том, как они танцевали. А когда танец кончился, все порывисто вскочили и горячо захлопали в ладоши. Механик же поклонился и торжественно провел покрасневшую от смущения Дусю к своему месту. Ефим Кириллович будто хотел сказать: «Ну, молодежь, учитесь у нас, стариков, красиво ухаживать за девушками». Именно чутким учителем и товарищем считали Погребного в экипаже…
— Ничего, я крепкий, — ответил, приветливо улыбнувшись Погребному, Бахирев.
— А все-таки лучше иди в каюту да оденься, — сказал Ефим Кириллович и добавил, задумчиво следя за проворно идущим «Алексеем Пешковым»: — Я был на постройке и спуске этого корабля. Рыбацкое судно, а война началась, и его мобилизовали… — Ефим Кириллович вздохнул: — Когда-то мы теперь вернемся домой?..
Бахирев пошел в свою каюту.
Здесь он увидел забытые кем-то из провожавших детские голубые варежки. Илья тотчас вспомнил, как совсем недавно по каюте бегали дети. Заглядывали в иллюминаторы, усаживались на койки и говорили, говорили без умолку. Одни просили привезти им из плавания кокосовых орехов, другие — синюю или красную бабочку из жарких стран и самого большого жука… «Да, надолго мы теперь расстались с вами, ребятки», — заключил про себя Бахирев.
А за бортом все так же бежала и скрывалась в снежной мгле взмученная винтом бледно-салатовая полоса воды. У самого борта кружились чайки. Судно заметно покачивало: вышли в открытое море.
Спустя несколько часов, когда потеплело, снег перестал. Влажный воздух походил на весенний. Быстро начало темнеть. Лишь на надстройках и уложенных по-походному над закрытыми трюмами стрелах белел, резко выделяясь в темноте, снег.
Море почернело. Мерно, словно тяжело вздыхая, урчала паровая машина, вздрагивала палуба. У борта плескалась, фосфоресцируя, вода. В темноте на далеком берегу вспыхивали, точно короткие молнии, белые, зеленые, красные огни маяков.
…За первые сутки плавания в море «Перекоп» не встретил ни одного судна. И только у берегов Кореи, на траверсе порта Фузан, моряки заметили дымки, а затем рассмотрели шедшие вдоль берега на север японские военные корабли. На судне наступила напряженная тишина. Куда и зачем идет эскадра?
Море оставалось пустынным. Но вот из воды встали и, приближаясь с каждой минутой, начали как бы расти обрывистые берега острова Цусима.
Свободные от вахт моряки вышли на палубу, чтобы посмотреть на свинцовые воды пролива.
Боцман Соколов тихо сказал:
— Так вот где было Цусимское сражение!..
Стояла мертвая тишина. Ни одна чайка не оживила криком море, казалось, птицы инстинктивно облетали это страшное морское кладбище.
На «Перекопе» приспустили флаг. Раздался гудок. Моряки почтили память соотечественников, с честью отдавших свои жизни в величайшем морском сражении и не посрамивших русской славы.
Боцман Соколов тихо снял мичманку. Его примеру последовали все, кто стоял на палубе.
Едва «Перекоп» обогнул остров Цусиму, как появились японские катера. Они пересекли курс «Перекопа», шли сбоку, определяя его направление, затем обгоняли судно и уходили в сторону. На палубах катеров лежали новые сети с блестящими стеклянными поплавками, но видно было по всему, что сети эти положены для отвода глаз и ни разу не закидывались в море. Над рубками катеров были протянуты антенны радиостанций.
Ночью у горизонта тоненькими нитями вспыхивали голубоватые лучи прожекторов. Они то поднимались вверх, шаря по небу и скользя по бегущим облакам, то опускались на воду и освещали поверхность моря мертвенным светом. Нащупав советское судно, прожекторы цепко держали его в своих лучах.
На японском берегу полыхало зарево. Над побережьем огненными ниточками проносились составы электрических поездов. Они ненадолго скрывались за горами или в тоннелях, затем вновь сверкали в распадках. Ветерок, тянувший с берега, доносил до судна запахи соевого масла, вяленой рыбы, рогож, смолы, сырых сетей.
В свете береговых прожекторов несколько раз появлялись, следуя некоторое время почти рядом с «Перекопом», японские военные корабли. Огни на них были потушены, а черные силуэты корпусов четко обрисовывались на море. «Перекоп» же шел с незатемненными огнями…
В четыре часа ночи Бахирев сменился с вахты. Как всегда, кочегары и матросы ночной вахты, второй помощник капитана Марк Владимирович Друт — чернявый, молодой, но уже начавший полнеть моряк, второй механик Иван Тимофеевич Захов, одетый в плотно облегавший его плечи и грудь и застегнутый на все пуговицы черный китель, долго сидели в столовой, разговаривали. Молодой белобрысый кочегар Бронислав Стыврин, сияющий своей обаятельной улыбкой, будто начищенный медный чайник, разливал в белые фарфоровые чашки кофе. Стыврин любил кофе и разливал его по-особому: торжественно, с довольной улыбкой.
— Прошу еще по кружечке! — приговаривал он всякий раз.
Моряки ждали утра, чтобы послушать очередное сообщение Совинформбюро.
И вот наступило утро. Солнечные лучи ворвались через иллюминаторы, залили столовую, осветили каюты мягким голубоватым светом. По переборкам и подволоку забегали веселые зайчики, отраженные морской зыбью. Палуба, которую боцман с матросами только что кончили скатывать водой, влажно блестела. Поверхность синего спокойного Южно-Китайского моря сверкала, словно хрусталь. Надстройки судна были такими ослепительно белыми, что резало глаза. Даже теперь, в декабре, в этих южных широтах было по-весеннему тепло.
Где-то справа от курса парохода лежали берега Китая, слева Филиппины, в море же не было видно ни одного судна. А сколько здесь встречалось судов в прежние, мирные годы!
Кто же на судне мог знать, что минувшей ночью, 7 декабря 1941 года, в Пирл-Харборе японские военные корабли напали на корабли флота Соединенных Штатов Америки, что Тихий океан стал ареной войны!
…По судовому радио объявили, что будет проведено открытое партийное собрание.
В назначенный час в столовую команды собрались все свободные члены экипажа и те, кто только что сменился с вахт.
Собравшиеся только и говорили, что о нападении японских милитаристов на военный флот США, базировавшийся на Пирл-Харборе. В эфир передавались одно сообщение за другим. Передавались сведения и о том, что какая-то американская подводная лодка вывезла двадцать тонн золота, серебра и ценные бумаги, составлявшие валютный фонд Филиппин. О потерях же кораблей и людского состава сообщалось невнятно. Зато японцы широко и на многих языках оповещали по радио, что уничтожен полностью флот США, американская база и личный состав.
От этих тревожных вестей становилось не по себе. Бударина до глубины души возмущало это событие. «Менее чем за сорок лет японская военщина дважды провоцировала войну: вначале в Порт-Артуре, а теперь вот в Пирл-Харборе», — думал он, подымаясь по трапу в каюту капитана, чтобы получить радиограмму и заодно пригласить Александра Африкановича на собрание.
…В дальнем углу столовой, опустив левое плечо, отчего оно казалось ниже правого, а вся фигура — плоской, стоял Бахирев. С напряжением слушал он Илью Радченко — невысокого, коренастого крепыша. Волосы Радченко были приглажены, на круглом лице блестели крупные черные глаза, и он, жестикулируя, что-то рассказывал товарищу.
В переднем ряду, сложив большие бледные руки на коленях и весь подавшись вперед и согнувшись, сидел аккуратно одетый Ефим Кириллович. Старший механик смотрел в палубу и думал о чем-то своем.
Все пришедшие на собрание напряженно ждали чего-то очень важного. Казалось, войдут сейчас капитан или первый помощник, прочтут радиограмму из Владивостока и объявят:
«Война на Тихом океане!..»
И действительно, еще вчера далекий тыл сегодня стал передовым краем второй мировой войны. И в то же время неестественным казалось, что война началась, а кругом почему-то тихо, в ослепительно голубых водах юго-западной части Тихого океана не видно ни кораблей, ни пароходов, и в небе нет самолетов…
В дверь с трудом протиснулся черноголовый, широкий, заметно полнеющий капитан Демидов. За ним показался и Борис Александрович Бударин. Он приглаживал волосы цвета красной меди, продолжая бережно держать в правой руке листочки белой бумаги.
Все поднялись.
— Садитесь, садитесь, товарищи, у нас ведь собрание. — И капитан замахал руками: — Здравствуйте. Садитесь!
Открыли собрание.
Борис Александрович зачитал сводку Совинформбюро и сообщение ТАСС о вероломном нападении Японии на военно-морскую базу Пирл-Харбор. Бударин показал на карте, где проходят основные японские морские коммуникации.
И все с напряжением следили за его рукой, поняв, что здесь, в западной и южной частях океана, находится сейчас и их судно.
— Япония, — объяснял Бударин, — всегда ощущала острую нехватку стратегического сырья: нефти, никеля, цинка, олова, бокситов, графита, молибдена, хлопка. Все это ввозилось ею по этим путям из южных районов. И для Японии один танкер с нефтью или бензином имел куда большее значение, нежели боевой корабль. Эти морские пути, всегда важные для Японии, теперь, когда она напала на флот Соединенных Штатов Америки, приобрели особо важное значение. На них должно находиться сейчас около двух с половиной тысяч торговых японских судов и сотни военных. С другой стороны — седьмой флот США или, по крайней мере, то, что от него осталось после вчерашней ночи… Я не совсем верю хвастливым сообщениям японских милитаристов, но и в серьезность их успеха нельзя не верить.
Экипаж понимал важность разыгравшегося минувшей ночью события. Вспышка нового очага войны здесь, на Востоке, не сулила ничего хорошего. И такими маленькими показались морякам их родной пароход «Перекоп» и его коллектив, попавшие в этот очаг войны.
— Думаю, вы все поняли теперь значимость района, в котором мы идем сейчас, — продолжал Бударин. — За эти дни мы не видели ни одного торгового судна, ни одного танкера, а тем более японского. Значит, японцы заранее завернули свои суда в порты-убежища, готовились к началу войны. И нам здесь сейчас надо надеяться только на себя, на четкость в выполнении обязанностей каждым. Пока прямой угрозы еще нет, но она возможна каждую минуту, и от нас самих, от нашей дружной работы во многом будет зависеть и наша жизнь, и судьба парохода… Возможны провокации со стороны японской военщины, чьи коварства нам, дальневосточникам, хорошо известны.
Уборщица Дуся Сердюк с темными, гладко зачесанными волосами, с постоянным румянцем на круглом лице, сидела побледнев, и на кончике ее носа, на лбу и щеках выступили капельки пота.
— Борис Александрович, а где точно мы находимся сейчас? — задал вопрос кто-то из кочегаров.
Бударин показал место парохода «Перекоп» на карте и, повернувшись к капитану, спросил:
— Так, Александр Африканович?
— Да, — подтвердил капитан, кивая головой.
— Вот здесь Малайя, тут Восточная Индия. Здесь, на острове Ява, — Сурабая. Сюда и лежит наш курс. А там, над нашим Дальним Востоком, в Маньчжурии, находится миллионная Квантунская армия Японии. Она контролирует сырьевые ресурсы Северного Китая и Кореи. Там сейчас и действуют народно-освободительные силы Китая, они и сковывают эту захватническую армаду. Как видите, положение на Востоке серьезное, я бы сказал — очень серьезное. Мы оказались в центре пересечения многих важнейших коммуникаций Японии, а значит, здесь должны действовать и морские и воздушные военные силы США. — И, прежде чем окончить свой доклад, Бударин призвал еще раз команду к стойкости в случае вражеских провокаций или нападения на судно. — Все вы видели, как их катера нагло кружились вокруг нашего парохода в районе Цусимы, — сказал Бударин. — Надо помнить и то, что хотя милитаристическая Япония и не воюет с нами, но она военная союзница Германии и Италии, Рваться она будет сюда, на юг, вот в эти районы, чтобы захватить богатые стратегическим сырьем — в частности, свинцом, нефтью — районы… Без них Япония не в состоянии выдержать длительную войну — значит, здесь и надо ожидать жарких схваток. Началом этих схваток, а следовательно, и войны на Тихом океане, и явилось нападение на Пирл-Харбор. Вот здесь, судя по сообщениям, прослушанным сегодня, флот США понес большие потери.
Капитан Демидов, ероша свои черные глянцевитые волосы, говорил недолго.
— Владивосток, — заявил он, — приказывает нам идти по назначению. Мы усилили вахты дополнительно еще одним впередсмотрящим и установили посты наблюдения за морем и воздухом.
С этой минуты экипаж почувствовал себя еще теснее слитым в единый коллектив. Думы о войне, забота о доме, опасность, подкарауливающая моряков ежечасно, объединяли их в крепкую, единодушную семью.
После собрания многие вышли на палубу и сели на трюм. Борис Александрович закручивал цигарку, смотрел на море, позолоченное закатными лучами, и думал о своих сыновьях: что-то они сейчас делают во Владивостоке? Представил себе, как, вернувшись с работы, жена усадила детей за стол, и они ужинают в уютной домашней обстановке. И так тепло и хорошо стало у него на душе…
А море, сколько мог окинуть взгляд, украсилось будто к празднеству: сверкало червонно-золотыми пластинками, дробившимися мерным движением волн на причудливые тонюсенькие черточки и веточки, сияло в отражении густых кроваво-медных солнечных лучей. И горизонт густел, наливался ярко-багряным светом, меняясь каждую минуту от золотого до лимонно-желтого и пепельно-огненного.
Бударин смотрел на море, на горизонт, и становилось жалко до боли в сердце, что вот-вот все великолепие потухнет, красоту заката поглотит непроглядная ночь.