Этот цикл длится 584 дня. В течение 236 дней Венера является людям как Утренняя Звезда, потом исчезает на 90 дней; снова возникает на 250 дней, но уже как Звезда Вечерняя, а затем в течение 8 дней вообще не видна на небе. Эти "исчезновения" планеты древние объясняли ее нисхождением в царство мертвых, в подземный мир, где ей приходилось бороться и побеждать, чтобы вновь появиться в небесах.

Так вот, именно Кецалькоатль в ипостаси Венеры, по мифу, и проделывал весь этот путь. Поэтому в фазах цикла он то под именем Тлауискальпантекутли – "повелителя зари" – воплощался в Утреннюю Звезду, то уже как Шолотль- Вечерняя Звезда – спускался в подземный мир. На небе же он пребывал и тем и другим, – вот почему имя двойственного бога в этой фазе – Накшитль, то есть Четырехногий.

Обо всем этом, а также о безмерном поле действий бога рассказывают три стелы в Шочикалько. Об одном только они умалчивают, равно как и рельефы и все фиксированные легенды о боге: то ли планету посчитали за бога, то ли созданного бога приравняли к планете…

Я уверен, что произошло последнее. Чрезвычайно сомнительно, думал я, чтобы одни лишь наблюдения за движением планеты, пусть и весьма непростые, могли породить столь интеллектуально сложную, богатую фантазией и многоплановую религиозную доктрину. Кроме того, иначе невозможно объяснить смысл ни змеиного воплощения бога, ни множественности приданных ему сил-функций.

Поэтому, говорил я себе, все было не так. Побуждающей основой сотворения такого бога могли быть биологические знания жрецов, не важно, насколько глубокие. Бога, уже сотворенного, уподобили планете для того, чтобы естественно и величественно показать его последовательные изменения, похожие, однако, на возникновение и жизнь человека. Этот гениальный ход жрецов давал любому простаку из народа, подняв голову, увидеть на небесах своего бога и не забывать катехизис новой веры – основные ее вопросы и ответы – благодаря вечным звездам.

Выходит, что Венера – Кецалькоатль был двойственным богом не только потому, что он, как планета, проходил утреннюю и вечернюю фазы, но и по той еще причине, что человеческие существа тоже проходят через две основные фазы: вначале они "запись" генов в ядре клетки, потом – само тело. Эта "запись" – нереализованный, не воплощенный еще в плоть "проект" – есть, по мифу, Шолотль, Драгоценный Близнец двойственного бога, сокрытый до поры в невидимом мире. Его светозарный выход на небо знаменует обретение человеком тела и сознания, вспышку его духа.

В этой фазе он становился Накшитлем – Четырехногим, ибо в нем теперь две сущности: Шолотль – эталонная генетическая "запись" в каждой клетке тела и возникшее в соответствии с этой "записью" само тело.

Велико было имя бога Кецалькоатля, считал я, ибо в такой змеиной, хромосомной ипостаси он пребывал на своем непостижимом небе – в клетках организма, невидимых людям. Ведь эта форма первична, исходна, божественна по отношению к телу и сознанию. Наконец, такое обличие наиболее подобает богу, ибо оно постоянно, вечно. А тело – Накшитль – подвержено уничтожению. Хромосомы же – пернатые змеи, по мифу, – по сорок шесть мотков с нитями "записи" могущественно живут. Они не только почти идентичны у всех людей и подобны хромосомам у растений и животных, но и ничтожно мало изменяются во времени. Иная только генетическая "запись", – по мифу, Шолотль – различна для каждого из существ в мире.

Миллиард лет эволюции почти не отдалили друг от друга хромосомы человека и примитивнейшей мшанки. Хромосомы, независимо от рода содержащихся в них генов, сохраняют свою форму, создают копии самих себя и передают их при образовании новым клеткам.

На одном из углов каменного постамента в Шочикалько я вдруг увидел поразительную сцену. Ее изображение совершенно однозначно говорило о том, что причину двойственности великого бога следует искать не в фазах Венеры, а в самом человеке!

Это были две стоящие человеческие фигуры, изображенные от ног по пояс. Первая – в сандалиях, с лентами, завязанными бантом под коленом, в юбочке из перьев до половины бедра. Вторая, на ступеньке, вплотную к первой, была почти нагой, лишь полотняная повязка свисала у нее с ягодиц, да бедра охватывало yugo - ярмо, таинственная вещь с неизвестным до сих пор назначением.

Эту сцену все считали изображением Кецалькоатля и Шолотля – Драгоценных Близнецов. Иными словами – планетой Венерой в ее двух воплощениях – Утренней и Вечерней Звезды. Так оно наверняка и есть, только под таким толкованием содержится, подумал я, более глубокое, тайное значение. Главный смысл этой сцены таился как иносказание в том, каким образом были показаны божественные братья. Оба обликом люди, но один – рослый и зрелый, вполне сформированный, богато наряженный человек, а другой, за ним, словно тень или его второе "я", недозревшее, нагое – тоже человек, но лишь в какой-то фазе развития и при этом, скорее, ранней… Если, как ранее я попытался показать, yugo было изображением согнутой хромосомы, то в таком случае Шолотля, охваченного этим ярмом, можно воспринимать как генетическую "запись" стоящей перед ним фигуры уже полноценного, божественно совершенного человека.

Я провел целый день среди руин, фотографируя, зарисовывая, читая, размышляя. Никто не мешал мне. Только раз двое французов попросили запечатлеть их на фоне "постамента змеев".

Вечером, до захода солнца, явился служащий и попросил покинуть руины, а ежели сеньор желает остаться на ночь, то не ближе чем в трех километрах отсюда. Так вот охраняли остатки барельефов, которые еще не успели расхитить.

Я остановился под деревом на меже, на вспаханном поле, у края каньона, на мрачном дне которого гудел невидимый поток. И лежа в машине, не поднимая головы, я мог видеть "постамент змеев", вырисовывавшийся мощным выступом на фоне кобальтово-синего неба. Только отсюда можно было увидеть, насколько он величаво возвышается над окружающей местностью.

Я – это уже стало привычкой – заглянул в небольшую книжечку Лоретты Сежурне, которая, как я не раз убеждался, подсказывала мне поразительные выводы или давала волновавшие меня комментарии к моим умозаключениям.

Нашел я в этой книжице и Шолотля – рисунок, скопированный с фрески в Теотиуакане. Это зачаточноесущество – не реализованное еще в теле и духе, – зародыш человека – было там представлено условно, в виде не лишенного выразительности контура. На груди – два зигзага, наподобие змеек удвоенной хромосомы, а на руках и ногах чернеют другие, примитивные формы той же хромосомы, съежившейся до подобия палочек. Изо рта этого создания явлены две волюты, словно тайный глас: "Я живу в лентах хромосом", – а к изгибам волют прилепились тройные квадратики – как знать, не информация ли это о троичном строении генетического кода? Но даже если бы мне было еще мало этих указаний на биологический смысл изображения – стоило взглянуть на ноги божества. Характерно вывернутые ступнями, беспомощные, они мне вначале показались пустою кожей, содранной с тела. Это даже можно было объяснить так: генетическая запись – общая схема человека, а тут оболочка кожи, которая заполнится в свой срок плотью… Но чуть ли не тут же я понял истинное содержание рисунка: это не кожа вовсе, а ноги, только по-младенчески косолапые.

Косолапость – врожденный недостаток, с которым являются на свет и живут многие люди. Она была известна и в Древней Мексике всем индейским племенам, и сегодня ее объясняют как результат наследственного дефекта, причина которого – генетическая мутация. И вот в таком объяснении рельефа я нашел ответ на вопрос, почему именно Шолотля сделали калекой! Скорее всего, думал я, дефект объясняли именно генетической "записью", а ею в мифическом плане и был Шолотль, ну а наиболее убедительным подтверждением реальности таких познаний древних как раз и была демонстрация на рельефе этой "записи", экспрессии генов, как бы мы сегодня сказали, с выразительным показом отклонения от нормы, столь бросающимся в глаза и вызывающим вопрос: что это?…

А вот что прочел я у Лоретты Сежурне о Шолотле – планете-боге – в его подземном путешествии:

"На этих ужасающих глубинах человек-бог, один среди теней, есть не что иное, как нагое существо, охваченное страхом, проистекающим из неожиданной утраты веры в силу своего творческого акта…"

И дальше:

"Тогда, казалось бы, Шолотлъ, на долю которого выпаш неблагодарная задача противостоять реальности, является личинкой, возникшей в чреве кающегося грешника… будущей Утренней Звезды. Это означает, что Шолотль – воплощение того периода, когда Венера, исчезнув с западного небосклона, остается невидимой до появления на восточном, есть не что иное, как зародыш духа, заточенного в мрачной стране смерти, то есть в материи " 3 .

Что я мог тут добавить?… Хотелось бы сказать проницательной ученой, что она в своих трудах уже выразила все и мне, дилетанту, нечего было тут присовокупить. Однако, чтобы перекинуть мост между нашими выводами (простите меня, мадам!), выводами внешне различными, чтобы уравнять их между собой, достаточно было одного только слова-ключа. В вашем понимании, мадам Шолотль, по мифу, есть зародыш духа, заключенный в материи. Для меня он зародыш самого человека, генетическая "информация" о нем, необходимая для построения его тела и духа.

Ведь лучше объясняет вот так миф о Кецалькоатле, а особенно это его мрачное воплощение – Шолотль?

Взять хотя бы вопрос о глазе! Вы, мадам, пишете об этом так:

"Таинственное изображение, которое постоянно присутствует в центрально-американской иконографии, – акт выковыривания глаза либо глаз из орбиты. Как и прыщи, выковыренный глаз- один из наиболее устойчивых атрибутов Шолотля, и, возможно, речь шла здесь о жертвовании внешнего видения ради достижения высшей степени проницательности"*.

Читая, я подумал, что тайна станет более доступной, если допустить, что Шолотль- это "идея человека", пока только одни гены, генотип и, разумеется, лишенный не только возможности видеть, заглядывать, но и, пользуясь вашим выражением, "высшей степени проницательности", а еще точнее – вообще не осознающий себя, своего существования. Ничего "более высшего" в этом смысле нельзя представить. Графическим выражением этой мысли было выбрано не отсутствие глаза вообще – он всегда существует в генах, – а изображение его вне орбиты, не как в жизни, еще бездействующим, не способным что-либо видеть. Как генотип ничего "не знает" о существовании самого себя, так абсолютно слеп и Шолотль.

Другой подробностью происхождения Шолотля тихо восхитил меня Эдуард Зелер. По его мнению, Шолотль родился из живой воды, в раковине, которая символизировала материнское лоно. Ну конечно же, тотчас согласился я, а как же иначе-то? Именно там, в "драгоценном сосуде" – яйцеклетке, как раз и место генетической "записи"…

По мифу известно еще одно воплощение Кецалькоатля, что никак не отображено в рельефах в Шочикалько, зато предостаточно на страницах кодексов. Под именем Эекатль он повелевал ветром и божественным дыханием. Изображали его в виде человека в странной маске с четырехугольным носом и острым птичьим клювом. Происхождение этой маски толком так и не было объяснено. Искали мифологическое родство Эекатля с планетой Венера, но это не приводило ни к чему, кроме измышлений. А вот видеть в нем источник жизненных процессов… О, это была плодотворная мысль! Божественное дыхание Эекатля, превращающее мертвую материю в живую, входило в систему тех атрибутов великого бога, которые, как я пытался показать, превращали Кецалькоатля в мифологический вариант сути биологических процессов, управляющих человеческим бытием.

"Viento, ветер, – говорит об Эекатле Зелер, – стали считать специфическим проявлением действия божества, однако понимаемым как жизнь, дыхание, веяние " 5 .

Стало быть, в этом случае речь шла о том свойстве живого вещества, благодаря которому мертвая материя включается в жизненные процессы, участвуя в обмене веществ. Проще говоря, нечто особо целостное, возникшее из неживых материальных частиц, уже живет.

Владеющий этим явлением Эекатль пребывает в полнейшей гармонии с остальными своими воплощениями. Я еще раз попытался выстроить их в смысловой ряд. Пернатый Змей – вечно существующая хромосома; Шолотль – суть содержащейся в хромосоме "записи", генотип человека; Эекатль – свойство, явление космического масштаба, позволяющее материи в соответствии с "записанными эталонами" формироваться и воспроизводить повторяющиеся процессы; наконец, Накшитль – человек, возникший благодаря всем этим факторам.. И за всем этим был Кецалькоатль, повторял я себе.

Целое, как бы там ни объяснять символы, более или менее дословно, связывало символические действия и атрибуты пары Венера – Кецалькоатль вначале с созданием тела, а потом – с возникновением духа.

Я обратился к своим записям. Я выписывал из различных источников все, что подтверждало такую точку зрения.

По Зелеру, Кукумац – покрытый зелеными перьями змей из гватемальского мифа, – несомненно, означал живого зародыша воды. "У к уш чо у к уш пало" ("U с их cho и с ух palo") означало "сердце озера", "сердце воды" 6.

Еще больше порадовала меня выписка из сапотекского словаря Хуана де Кардобы, где индейская фраза, определяющая змея: "шика питао мани" ("xica pitao mano'), переводилась как "зверь из сосуда бога"!… 7.

Итак, у меня есть серьезные основания, подумал я, помещать змея в "драгоценном сосуде" – в яйце, в коем, как выяснилось, он отнюдь не символ, а зародыш жизни. Конечно, это была не моя заслуга – я лишь обнаружил то, что давным-давно знали миштекские создатели священных рисованных книг. Единственное, на что я решился, – это перевести древние символы на язык современных научных понятий: яйцеклетка и хромосома.

Легенда гласила, что Кецалькоатль родился партеногенетически (от греч. parthenes - девственница. – Ред.) из чрева девы Чимальмат, которая понесла его, проглотив драгоценный камень… Я принял это мифическое предание за весомое подтверждение того, что этакую драгоценность можно считать особым яйцом. И еще: мать бога солнца Уицилопочтли забеременела после того, как сокрыла в своем лоне клубок перьев, найденных в храме. Из этого явно следует,, что у такой значительной мифологемы – перья, – связанной с Пернатым Змеем, было нечто явно общее с основами жизни…

Меня разбудило солнце, жарившее уже с утра, и ястреб, покрикивающий над полем. Я видел, как он упал между агавами недалекой, покинутой, как мне казалось, плантации. Растения немалого уже возраста, непомерно разросшиеся, напоминали конструкции из металла, позеленевшие отливки из меди, страшащие своими иглами. По тропинке подходил пеон, босой, в белой груботканой одежде. Он вел осла на веревке. По бокам животного висели два пластмассовых бидона. Пеон нес продолговатую тыкву и алюминиевую посуду.

– Buenos dias, señor, – поздоровался он, проходя мимо. – Cofecito (Кофеек)?… – увидел он кружку у меня в руке.

– Buenos, – ответил я и уточнил: – Teciti (чаек). Он молча приподнял брови:

– Si le gusta, señor… (Коли вам нравится, сеньор). – Он вежливо кивнул и пошел дальше.

Я видел, как он проходит между замшелыми ветвями чудовищной агавы и просовывает руку в отверстие, прорезанное в ее стволе, наполняет скопившимся там прозрачным и сладковатым соком тыкву, а затем переливает его в бидон. О, тут начинался процесс приготовления pulque, благословенного уже столетия напитка…

Мои усилия обнаружить истинную природу Кецалькоатля до сих пор опирались в основном на свидетельства вырезанных или нарисованных фигур и знаков. Пора было обратиться к такому источнику, как