ЗОЛОТАЯ РУЧКА № 1

В середине прошлого века воровской Петербург пополнился еще одним легендарным именем. На туманном питерском небосводе восходила звезда Шейндли-Суры Лейбова Соломониак, которая больше запомнилась как Сонька Золотая ручка. Многие до сих нор считают се уроженкой города на Неве, хотя в действительности Сонька родилась в маленьком поселке Повонски Варшавского уезда. Она породила массу легенд, мифов, явных небылиц и, наконец, киносериал, который был спят в 20-х годах. Похождения бравой Соньки украшались вес новыми и новыми деталями, которые все больше и больше отходили от реальных событий. Ранний Вилли Токарев в одной из своих трогательных песен увековечил Шейндлю-Суру таким образом:

Понятие «жиган» возникло в 20-30-х годах, когда тело Соньки уже покоилось в холодных землях Сахалина. Питерская воровка скончалась на каторге, однако осталась в добром здравии в народной молве и воровских преданиях.

Золотая ручка родилась среди воров и аферистов. Ее предки могли не есть и не пить днями, но не красть они не могли. Дедушки и бабушки, сестры и братья, отец и мать воровали, подделывали, обманывали, подтасовывали и т. п. Выйдя замуж за варшавского булочника Розенбада, юная Шейндля-Сура родила дочь. Но семейная идиллия длилась всего месяц. Прихватив деньги и драгоценности своего супруга и оставив ему крошечную Суру-Ривку, бессовестная мама исчезает. Булочник в панике. Он подозревает, что жена бежала с рекрутом Рубинштейном, и даже заявляет в полицию. Тем временем Сонька уже прибыла в Россию и приступает к гастролям. Она посещает отели и нагло обчищает номера богатых постояльцев. Сняв номер поскромнее, юное и симпатичное дарование наблюдает за обитателями отеля. Она заводит знакомства, кокетничает, прыгает в чужую постель. Затем глубокой ночью собирает чужие вещички и, бросив швейцару чаевые, отъезжает в направлении, известной лишь ей одной. Почти два года Сонька курсировала по отелям и поездам, пока не угодила в полицейский участок города Клина. В тот злополучный день она ехала в одном купе с юнкером Горожанским, который часами увивался возле аппетитной спутницы и наконец в изнеможении уснул. Когда же он открыл глаза, Соньки уже не было. Вместе с ней на перрон сошел и чемодан юнкера. Обиженный юнкер побежал в полицию и подробно описал нежный образ проходимки. На допросе Сонька, не моргнув глазом, заявила, что уволокла чемодан по ошибке, ибо тот походил на ее собственный. Дальше она пожелала остаться со следователем наедине. Через десять минут раскрасневшийся блюститель закона, пряча глаза oт Горожанского, официально признал оплошность Соньки и объявил о закрытии уголовного дела. Удивленный юнкер робко заметил, что воровка в поезде вообще не имела никакого чемодана, но его уже не слушали.

Золотая ручка осела в Петербурге и соединила свою судьбу с местным вором Мишей Бренсром. Лучшее время влюбленная пара проводила не только в спальне, но и в домах зажиточных аристократов. Миша, руки которою у дверного замка порхали, словно бабочки, творил чудеса. В один из дней подлая полицейская засада надолго разлучила Бреиера и Соньку. Миша отправился в допр, а его напарница, нагородив полицейским кучу небылиц, вновь оказалась па свободе. После этого неуязвимая Сонька воровала уже в одиночку. Она опять принялась за отели, но уже с большим размахом и выдумкой. Потратившись на дорогие наряды, элегантная воровка шныряла по гостиничному этажу и под мирный храп постояльцев собирала по номерам кошельки, кулоны, серьги и прочую ценность. Если жертва вдруг просыпалась и в панике включала лампу, миловидная Сонька, загоревшись искренним румянцем, извинялась: «Простите, ради Бога, я ошиблась номером». Дальше ситуация развивалась по-разному. Мужчины тихо покашливали и, смахнув со стула свои носки, могли заметить: «Ну, отчего же ошиблись. Может, м-м, и не ошиблись». Бывало, Сонька застукивала именитых чиновников в одной постели с любовницей-однодневкой. В таких случаях она нагло ухмылялась и, заговорщицки подмигивая, паковала кошельки и драгоценности в свою сумку и демонстративно уходила, оставив примерного семьянина в диком смятении.

В 1868 году Золотая ручка забеспокоилась. Она чувствовала, что по ее следу уверенно идут сыщики. Воровка не стала испытывать судьбу и перебралась в Динабург, где в скором времени вновь обзавелась семьей. Теперь ее второй половиной стал пожилой, но денежный Шолом Школьник. Добрый еврей, которому Сонька годилась в дочери, стал быстро беднеть. Сытая и великолепно приодетая Сонька скучала до тех пор, пока на горизонте не замаячил Миша Бренер, который честно отсидел за свои поразительные манипуляции с навесными и врезными запорами. Но теперь Миша промышлял со своим братом Абрамом. Порывистая Сонька бросает безутешного Школьника и пускается в новые авантюры. Воровское трио возвращается в Петербург и продолжает бомбить дома и дачи. Пылкие Миша и Абраша дружно ухаживают за Сонькой и поочередно затаскивают ее в постель. Сонька, уже давно переставшая комплексовать, охотно любит обоих братьев и без труда сносит двойную нагрузку. Наконец случилось то, что и должно было случиться.

Миша узнает, что родной братец Абраша подменяет его не только па кражах, хмурится и требует объяснений. Абрам Бренер также чувствует себя одураченным и возмущенно прикладывает свои кулак к уху единоутробного подельника. Сонька вяло наблюдает за семейной сценой, втихую собирает чемоданы и разрушает любовный треугольник. Она снимает меблированную комнату и вновь ворует без партнеров. Спустя год уголовный розыск, изнеможенный поисками Золотой ручки, наконец отпраздновал победу. Воровка была взята с поличным прямо на вокзальном перроне.

В полицейском участке сыщики вытряхнули из чемодана и сумки все вешдоки и радостно начали составлять протокол. Бледная Сонька вдруг закачалась и, тихо застонав, свалилась на грязный пол. Ее подняли, долю обмахивали и поили из захватанного графина. Наконец впечатлительная дама приоткрыла глаза и робко отпросилась в туалет. Здоровенный усатый полицейский, наслышанный о коварстве Соньки, ведет ее в клозет и становится у дверей. Из туалета доносятся возня и сопение. Усатое лицо растягивается в пошлой солдафонской ухмылке. Однако через пять минут оно вдруг суровеет: за дверями стоит гробовая тишина. Подождав для вежливости несколько секунд, страж забарабанил по двери кулаком. Ни звука. Встревоженный полицейский налег плечом и вырвал щеколду.

Вонючий нужник был предательски пуст. В полуоткрытое окно второго этажа врывался свежий апрельский ветерок и приятно теребил пышные полицейские усы.

Коварная Сонька в который раз ославляет Петербург и едет в Европу, где быстро осваивает ломаные немецкий и французский. Европейская знать с интересом взирает на «русскую графиню», которая проникает на светские рауты и томно стреляет темными глазами. Сонька выбирает из толпы поклонников кавалера побогаче и, поартачившись для приличия, едет с ним в его любовную резиденцию. Улучив момент, когда денежный лопух отлучится в ванную комнату, Сонька подсыпала в бокал снотворный препарат. Через полчаса сексуальный партнер тускнел, зевал и наконец застывал на перине.

В 1871 году женщина с довольно сложным именем Шейндля-Сура Лейбова Соломониак в третий раз выходит замуж, однако впервые за Михаила Блювштейна, которого по каким-то причинам невзлюбила уголовная полиция. Говорят, что вор Блювштейн промышлял на вокзалах и в поездах. Вскоре Сонька беременеет и рожает. Дочку называют Табба. Однажды счастливый отец слишком быстро вернулся с очередного скока и застал в доме постороннего мужчину. Тот спешно застегивал рубаху, заискивающе улыбался и твердил, что он брат Шейндли-Суры. Миша Блювштейн, никогда не отличавшийся склочным характером, прошел в соседнюю комнату и начал осторожно бить посуду.

Спустя неделю после встречи с «шурином» супруг вновь застает пикантную сцену. Но теперь Сонька заявляет, что это («это» прыгал на одной ноге и никак не мог натянуть штаны) — ювелир, который пришел оценить кольцо с изумрудом, которое Мишель умыкнул три дня назад. Теперь супруг оскорбился не на шутку и размолотил всю мебель. Золотая ручка не вынесла семейных сцен и, не попрощавшись, отбыла в Лейпциг. Там она от волнения завалила очередное дело и была схвачена. Через две недели Соньку передали в руки Российскому посольству, которое переправило ее в Москву. Столичные власти, пожурив Соньку за то, что она обчищала закордонных бюргеров, высылают ее из России.

Воровка странствует по Австро-Венгрии и через три года вновь грустит в полицейском участке и отрицает свое участие в краже двадцати тысяч талеров. Новый любовник Элиас Веннигер выкупает Соньку, заложив за нее пять чужих бриллиантов, и пропадает вместе с ней. Почти год криминальный дуэт ведет тихий, пасторальный образ жизни, затем они расходятся в разные стороны. Золотая ручка опять бронирует места в отелях.

С каждым годом флиртовать становилось все трудней. Сонька старела, на ее лице вес ярче проступал отпечаток прежних бурных утех. Но она еще имела успех у мужчин. К тому же неуязвимая воровка обрела всенародную известность. Ее современники вспоминали: «Шейндля Блювштейн — женщина невысокого роста, лет 30. Она, если не красива теперь, а только миловидна, симпатична, все-таки, надо полагать, была прехорошенькой пикантной женщиной несколько лет назад. Округленные формы лица с немного вздернутым, несколько широким носом, тонкие, ровные брови, искрящиеся веселые глаза темного цвета, пряди темных волос, опущенные на ровный, кругловатый лоб, невольно подкупают каждого в ее пользу. Это лицо, немного притертое косметикой, румянами и белилами, изобличает в ней женщину, вполне знакомую с туалетным делом. В костюме тоже проглядываются вкус и умение одеваться. На ней серый арестантский халат, но прекрасно, кокетливо скроенный. Из-под рукавов халата выглядывают рукава черной шелковой кофточки, из-под которой, в свою очередь, виднеются манжеты безукоризненной белизны, отороченные кружевцами. На руках черные лайковые перчатки, щегольски застегнутые на несколько пуговиц. Когда халат распахивается, виден тончайший передник с карманами, гофренный на груди и внизу. На голове белый, обшитый кружевцами платок, кокетливо сложенный и заколотый у подбородка. Держит она себя чрезвычайно покойно, уверенно и смело. Видно, что ее совсем не смущает обстановка суда, она уже видала виды и знает все это прекрасно. Поэтому говорит бойко, смело и не смущается нисколько. Произношение довольно чистое и полное знакомства с русским языком».

Постепенно Сонька уже стала прилагать усилия, чтобы соблазнить очередного клиента. В конце концов одна из жертв оказалась слишком подозрительной и зажимистой. Едва рука Соньки легла на пухлый бумажник кавалера, как тот вдруг заорал и бесцеремонно потащил воровку в полицию. Там Шейндля-Сура обставила дело так, что виновным вдруг оказался сам клиент, который якобы пытался насильно завладеть ею. Дело решили полюбовно. Сонька забрала свое заявление и, получив от околпаченной жертвы денежную компенсацию, скрылась.

В конце 80-х легендарная гастролерша влюбляется в молодого карманника Вольфа Бромберга, но тот остается холоден. Это бесит Соньку, привыкшую к быстрым победам. В ход идут последние чары. Избалованный Вольф равнодушно взирает на все старания Соньки и с явной неохотой ложится с нею в постель. Золотая ручка с материнской нежностью ухаживает за двадцатилетним красавцем, полностью отдает ему свою воровскую выручку. Подлый Бромберг оставляет все деньги за карточным столом и, явившись под утро с кислой миной, заставляет Соньку вновь идти по отелям. Бедная женщина смиренно содержит вконец обленившегося вора. Оба теряют бдительность и попадают в руки полиции.

На этот раз фарт изменил Золотой ручке. Ее приговорили к ссылке в Сибирь. Вольф Бромберг получил всего шесть месяцев «исправительного дома». В Красноярском крае питерская знаменитость трудилась всего четыре года, а затем сбежала. Ее след обнаружили в Смоленске. Беглянку вновь поселяют в тюремные стены. В Смоленском допре Сонька, использовав последний всплеск своей молодости, влюбляет в себя местного надзирателя Михайлова и 30 июня 1886 года убегает вместе с ним. На свободе беглецы гуляли четыре месяца. После очередной поимки Золотую ручку заковывают в кандалы и отправляют подальше от центральной части России. Из Одесскою порта в плавучей тюрьме Сонька отправилась па остров Сахалин, в Александровскую тюрьму.

Там дерзкая узница хитростью выманила у охранника солдатскую шинель, твердя о своей болезненности и простуде. Сердобольный служивый легкомысленно передал Соньке шинель. Закутавшись в неё и немного согревшись. Золотая ручка, выдавая себя за солдата, почти не таясь вышла за тюремные ворота. И скрылась в холодной тайге. Она продиралась сквозь лесные завалы и вскоре заблудилась. Решив, что пришла смерть, и поплакав на прощанье, закоченевшая Сонька села под деревом. Солдаты, пущенные в погоню, быстро отыскали беглянку, скрюченную и безмолвную.

Отогрев Соньку в камере и растерев розгами на штрафной лавке (пойманные беглецы высекались на специальной скамье с дырами для рук и ног. Штрафник проходил формальный медосмотр и укладывался брюхом на скамью. Палач оголял арестантскую задницу и треххвостой плетью втолковывал беглецу тонкости режимной дисциплины. Если арестант терял сознание, врач, дежуривший возле «пациента», пускал в ход капли и настойки), ее вновь бросают в одиночную камеру.

Там она удостоилась внимания Антона Чехова, прибывшего на сахалинскую каторгу с творческими планами:

«Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн — Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой, и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное.

Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею. На Сахалине она первое время, как и все присылаемые сюда женщины, жила вне тюрьмы, на вольной квартире: она пробовала бежать и нарядилась для этого солдатом, но была задержана. Пока она находилась на воле, в Александровском посту было совершено несколько преступлений: убили лавочника Никитина, украли у поселенца еврея Юрковского 56 тысяч. Во всех этих преступлениях Золотая Ручка подозревается и обвиняется как прямая участница или пособница. Местная следственная власть запутала ее и самое себя такою густою проволокой всяких несообразностей и ошибок, что из дела ее решительно ничего нельзя понять. Как бы то ни было, 56 тысяч еще не найдены и служат пока сюжетом для самых разнообразных фантастических рассказов».

Одиночная камера окончательно уничтожила былую красоту и былые манеры. Все женские чары безвозвратно остались в прошлом. Раздавленная особым режимом содержания, Сонька наконец вышла из тюрьмы и поселилась в окрестностях Александровского поста. К тому времени о ней успели забыть даже те, кого она родила. По некоторым слухам, дочери Шейндли-Суры выбились в опереточные артистки. Одинокая каторжанка торговала на поселении квасом и водкой. Чуя надвигающуюся кончину, она решается на последний побег. Больная, с разрушенными легкими, Сонька тайком уходит в тайгу и бредет наугад. Ей удалось пройти лишь несколько километров. На следующий день ее закоченевший труп нашли солдаты. Такой печальной нотой свершилась эпопея легендарной преступницы, которую знала полиция многих стран. Прозвище «Золотая ручка» в Петербурге присваивалось еще дважды. Но это были уже не Соньки.

Птица, пронзенная копьем. Женская наплечная татуировка

 

ЗОЛОТАЯ РУЧКА № 2

Питерская карманница Анна Зильберштейн поначалу имела кличку Анюта-Ведьма. Долгие годы она работала среди базарно-вокзальной толпы, таская кошельки из чужих карманов. Но по-настоящему талант Анюты раскрылся лишь в начале 80-х. Природа наделила эту красивую женщину точной реакцией, крепкой нервной системой, длинными пальцами и завидной пластичностью. Анна начала посещать оперы и оперетты, интересовалась музеями и выставками, ловко тырила по карманам и через несколько лет сколотила приличное состояние. Вскоре о ней говорил весь воровской Петербург, у сыщиков начинали чесаться руки лишь при одном упоминании об Аньке Зильберштейн. Трижды се арестовывали, но доказать ничего не смогли. Даже когда воровку хватали с поличным, она так ловко отбрасывала кошелек в сторону и закатывала такие сцены, что возмущенная толпа спешила на помощь хрупкой красавице. Однажды агент уголовного розыска поймал Анюту с кошельком в руке. Он клещами вцепился в эту руку и ждал, когда подоспеют свидетели. Карманница не растерялась и истошно завопила:

− Отдай кошелек, мерзавец. Помогите, грабят!

В считанные секунды агента сбили с ног и начали выкручивать руки. Тот орал благим матом и просил задержать воровку. Когда прибыла полиция, трудолюбивый сыщик был уже ко всему безразличен.

Анна Зильберштейн получила кличку Золотая ручка. Под этим воровским псевдонимом она проходила и в оперативной картотеке уголовного розыска. В конце концов Анюта попалась, получила срок и отправилась в Сибирь. Через несколько лет она вновь вернулась в родной Петербург, не утратив прежнего обаяния и гибкости пальцев. Как смогла она сохранить на каторге свой главный воровской инструмент, для многих осталось загадкой.

В конце 80-х Золотая ручка № 2 вдруг ушла на покой и вышла замуж за местного аристократа. Она полностью отошла от дел, чем сильно смутила карательные органы. Понаблюдав за беззаботной Анютой пару лет, полиция охладела к ее персоне. Семейное счастье длилось более десяти лет. Однако в начале нынешнего века Золотая ручка № 2 осталась вдовой. Выносив полгода траур, она вновь выходит в свет и приступает к чистке фраерских карманов. Многих это удивило: Зильберштейн получила богатое наследство, к тому же имела и солидные личные сбережения, оставшиеся от прежней профессии. Остается предположить, что она таким странным образом искала спасения от одиночества или же просто страдала болезненным влечением к воровству.

Золотая ручка потеряла прежнюю сноровку и быстро попалась. Закутавшись в траурный платок, она вклинилась в похоронную процессию, которая шла за гробом по Литейному проспекту, и опустила руку в чей-то карман. Хозяин кармана нервно дернулся, хватился кошелька и с визгом вцепился в подозрительную женщину. Анюту вновь судили и сослали в Сибирь. Дальнейшая ее судьба неизвестна.

 

ЗОЛОТАЯ РУЧКА № 3

Ольга Штейн прославилась аферами. Выйдя удачно замуж за профессора Петербургской консерватории, она получила хороший стартовый капитал для своих авантюр. Хваткая Ольга Зельдовна торговала подделками знаменитых полотен, фабрикуя документы экспертов, продавала фальшивые бриллианты и золото, проворачивала аферы на ипподромах. Поговаривают, что Ольга Штейн ухитрилась даже угнать автомобиль, который в начале XX века еще считался роскошью, и заложить его в ломбард.

По странному капризу судьбы, большинство афер заканчивалось неудачей. Возникали все новые и новые расходы, и в конце концов добрый профессор консерватории был разорен. После короткой семейной сцены авантюристка, надеясь на свою смазливую наружность, собрала свое барахло и съехала к любовнику. Спустя несколько лет она вновь вышла замуж. На этот раз «счастливчиком» оказался петербургский генерал.

Своим семейным счастьем генерал услаждался почти три года. Он несказанно удивился, когда ею супругу однажды арестовали и повезли в тюрьму. Осенью 1906 года Ольга Григорьевна (во втором браке Штейн сменила отчество и получила погонялово Золотая ручка) по решению Санкт-Петербургской Судебной Палаты должна была предстать перед судом присяжных. На адвокатах генерал не экономил, и вскоре Ольгу Штейн освободили под залог. Подсудимая исправно являлась на первые заседания. Но чем дольше шел процесс, тем унылей становились адвокаты. В толстом уголовном деле фигурировало почти два десятка преступлений. Здесь были подлоги, аферы, мошенничество и просто кражи. В разгар процесса Ольга Григорьевна вдруг пропала. Группа присяжных напрасно ждала аферистку, которая в это время уже плыла на судне в сторону западного полушария. Оказалось, побег устроили не кто иные, как адвокаты Штейн. Они также попытались скрыться, но были арестованы в порту.

Спустя год власти Соединенных Штатов депортируют Ольгу Штейн обратно в Россию, где вновь возобновляется судебный процесс. На этот раз ее содержали под стражей, пресекая даже упоминание о каком-либо залоге. Аферистка сумела разжалобить судей и выпросить для себя полтора года тюрьмы. Отсидев две трети срока, она пускается в новые авантюры. Подстраховавшись удачным замужеством (барона Остен-Сакена не смутило прошлое своей супруги), Ольга Зельдовна-Григорьевна всучила заморскому коллекционеру липовый антиквариат. Это стоило ей уже пяти лет тюрьмы.

Помаявшись в камере два года, героическая баронесса вышла на свободу под революционные фанфары. Она радостно встретила пролетарское движение и ухитрилась под шумок организовать несколько блестящих афер с мукой «для нужд голодного гегемона». Однако это был 1919 год. Ревтрибунал не церемонился с ножами в спину революции и накрутил Ольге Григорьевне что называется по полной программе. Пятидесятилетняя женщина не поверила своим ушам и переспросила.

«Пожизненные принудительные работы», — мрачно повторил судья с маузером на поясе. Двое веселых красноармейцев увели бледную Штейн обратно в камеру, где она забилась в истерике.

Но революция имела для уголовников и положительные моменты. Осенью 1920 года красная власть бурно отметила третью годовщину ВОСР и, находясь в добром расположении духа, скостила «вечникам» сроки. Ольга Штейн получила пять лет, через год ей определили три года. Но баронесса была слишком нетерпелива, чтобы париться в вонючей Костромской зоне. На очередной утренней поверке ее недосчитались. Некому было доложить и о пропаже: начальник зоны Паша Кротов также бесследно исчез. Они бежали вместе — увядающая баронесса и влюбчивый тюремщик. Беглецы обнаглели настолько, что осели в Москве. Вместо того, чтобы лечь на дно и дожить остаток жизни в относительном спокойствии, подвижная Ольга Григорьевна закрутила новое очковтирательство.

В 1923 году бесстрашная парочка попадает под прицел чекистов. Притом в буквальном смысле. Бойцы от Чрезвычайной Комиссии не стали утруждать себя уголовно-процессуальными тяжбами, а просто открыли огонь на поражение. Паша Кротов пал в первую же минуту боя. Истекая кровью, он из табельного нагана прикрывал отход любимой и умер от прямого попадания пули в лоб. Чекисты с удовольствием ухлопали бы и баронессу, но та успела спрятаться в одном из подвалов.

После пережитого Ольга Штейн приняла арест как неслыханное счастье. По дороге в милицию она сочинила трогательную историю и разыграла перед розыскниками настоящий спектакль. Милиционеры с открытыми ртами слушали рассказ о параноике Кротове, который чуть ли не ежедневно насиловал заключенную Штейн, стрелял из нагана по крысам и в конце концов бежал, уволакивая за собой бедную узницу. Когда история достигла кульминации (сумасшедший Кротов как раз «насиловал оборванного шарманщика»), в кабинет зашел начальник уголовного розыска. Он снял лапшу с ушей своих подчиненных и отправил Ольгу Штейн к ее дальним родственникам.

Пожив у попечителей недельку-другую, Штейн одолжила у них крупную денежную сумму (правда, сами родственники об этом не знали) и уехала обратно в Петербург. Аферистка оседает у своего бывшего любовника, но тот уже напитался пролетарскими идеями и радостно побежал в милицию. Питерский розыск встретил знаменитую баронессу без злобы. Красные сыщики с интересом прочитали дело Золотой ручки № 3, которая обирала буржуйских простофиль, однако год ей все же вкатили. С отсрочкой приговора. Вероятно, для профилактики.

Ольга Григорьевна Штейн пошла с революционной властью на мировую. Она полностью бросила надувательство и даже начала стремиться к светлым идеалам коммунизма. Говорили, что она вновь вышла замуж — за отставного красноармейца и во время новой экономической политики торговала продуктами питания. И якобы уже никого не «кидала».

 

БОННИ И КЛАЙД

Самые знаменитые трупы

Утром 23 мая 1935 года темно-красный «форд» ехал по проселочной дороге. В высоких кустах его поджидали шесть вооруженных карабинами стрелков. В салоне «форда» сидели мужчина и девушка, головы которых американская полиция оценила в пятьдесят тысяч долларов. Когда автомобиль прибыл к месту засады, все шесть стрелков поднялись в полный рост и открыли плотный огонь. Добрая сотня пуль изрешетила автомашину и всех, кто находился в салоне. «Форд» проехал еще несколько метров и замер на обочине. Два бездыханных окровавленных тела еще минуту назад были легендарными налетчиками Бонни Паркер и Клайдом Барроу. Их причислили к самым знаменитым бандитам Соединенных Штатов. Причины для этого были более чем основательные.

Закон преследовал Бонни и Клайда в десятке штатов. Они без стеснения расстреливали каждого, кто пытался им помешать. Новость об их смерти пронеслась по всем газетам мира, однако этому никто не верил. «Это очередная полицейская утка, — заявила одна уважаемая американская газета. — Кому-то понадобились политические дивиденды на будущих выборах, и он (а скорее всего „они“) намерен их получить даже официальным признанием, основанным в лучшем случае на сплетне». И лишь когда публике представили фотографии трупов и экспертное заключение о смерти, Америка убедилась в том, что потеряла своих непутевых героев.

Бонни и Клайд стали знаменитыми за два коротких года. Им и впрямь предстояло стать народными героями — современным Робин Гудом и девицей Мэриэм. Но не для их жертв и не для слуг закона, которые выследили и убили их. Для полиции они были просто трофеями, которые можно демонстрировать всему миру. Обнаженных и неумытых, их положили на столы в морге и снимали для истории. Бонни Паркер исполнилось лишь Двадцать три, ее напарнику — на год больше.

Клайд Барроу родился 24 марта 1909 года в Телеко (штат Техас), в маленьком городке недалеко от Далласа. Он был шестым, предпоследним ребенком в семье. В девять лет Клайда отправили в учреждение для малолетних преступников как неисправимого прогульщика и мелкого вора. Телеко находился в песчаной котловине. Так называли огромную территорию на юго-западе США, опустошенную засухой и интенсивным фермерством. Две трети жителей разъехались в поисках лучшей доли. Среди них был и отец Клайда, продавший почти за бесценок ферму. Клайд попытался обеспечить семью, но все его благородные потуги выходили за рамки закона.

В 1929 году юный Клайд Барроу встретился с юной Бонни Паркер. Миниатюрная и стройная, веселая и умная, она могла обаять кого угодно. Отец Бонни умер, когда ей исполнилось лишь четыре года. Мать, забрав детей, переехала жить в Даллас, в мрачный район, который обрел название «цементный город». Бонни и ее сестра Билли рано вышли замуж, и обе — за мелких преступников. Через год после свадьбы первый супруг будущей налетчицы Рой бежал с любовницей. Бонни тосковала недолго: спустя три месяца она приютила у себя Клайда, за которым вовсю охотилась полиция. Клайд Барроу, вор и мошенник, провел в постели с любимой лишь одну ночь. Едва забрезжил рассвет, как дверь с треском сорвалась с петель и трое детин в форме дружно навалились на сонного вора. Клайд получил два года тюрьмы и двенадцать лет условно.

Хотя тюремный срок и выглядел смехотворно для вора-профессионала, энергичный Клайд решил его не досиживать. Его верная Бонни, спрятав заряженный кольт под платьем, во время очередного свидания передала оружие через решетку. Строгий тюремщик на пропускном пункте постеснялся обыскивать милую и приветливую девушку, от которой веяло неподдельной робостью и целомудрием. В ту же ночь вооруженный Клайд бежал из тюрьмы, но спустя два дня был уже пойман и вновь тосковал в камере. Теперь ему грозил полный четырнадцатилетний срок. Пришлось прибегнуть к небольшой, но болезненной операции. Местный камерный «хирург» самодельным ножом оттяпал два пальца на ноге своего сокамерника, притом по его же просьбе. Раненого узника освободили.

В Соединенных Штатах в то время бандитизм процветал благодаря сухому закону. В крупных городах заправляла мафия, а в провинции шла охота на бандитов, подобных Джону Диллинджеру. Страну охватила депрессия, последовавшая за биржевым крахом на Уоллстрит. Свыше трех миллионов семей были вынуждены жить на пособие. Вчерашние арестанты работодателей не интересовали. Бонни и Клайд, вооружившись револьверами, начали грабить торговые заведения по всему Техасу. Бонни, прикрыв лицо шелковым темным платком, бесстрашно палила вверх, а ее напарник тем временем спешно паковал деньги в сумку. Так продолжалось несколько месяцев, пока налетчики не попали в полицейскую засаду в Кауфмане. Клайд, отстреливаясь, пустился наутек и отделался лишь легким ранением в плечо. Полицейские грубо скрутили Бонни, которая визжала и кусалась, и поволокли к машине. Когда судьи взглянули на юную миловидную налетчицу, они долго не могли поверить, что перед ними действительно объект уголовного разбирательства. Внешность и трогательные нотки взяли свое: налетчицу приговорили всего лишь к трем годам.

Бонни отсидела два и вышла досрочно за примерное поведение. За тюремными стенами вся ее добродетель вновь улетучилась. Бонни и Клайд по-прежнему были вместе. Налет следовал за налетом. В перерывах они развлекались и позировали перед фотокамерой. Снимки лишь усиливали их популярность. Пресса изображала бандитов как безжалостных влюбленных, которые, скитаясь по городам штатов Луизиана, Оклахома, Арканзас и Миссури, грабя и убивая, в то же время оставались романтической парой. На самом деле все обстояло куда прозаичней и даже пикантней. Тюрьма сделала из пылкого Клайда бисексуала. Очень скоро грозная банда пополнилась третьим членом — Реем Хемилтоном, с которым Клайд и коротал тюремный срок в любовных утехах. Ревнивая Бонни долго не могла отнестись к однополому сексу с пониманием, затем свыклась и старалась его попросту не замечать.

За год криминальное трио убило четверых человек, первым из которых был ювелир. Налетчики крали оружие, угоняли автомобили и даже замахнулись на банки. Перед их дерзостью не могли устоять банковские запоры и служащие, руки которых лежали в нескольких сантиметрах от красной кнопки. Рей Хэмилтон, хотя и считал себя везунчиком, однако попался первым. Бонни и Клайд на месяц затаились и решили выехать из штата. За несколько дней до отъезда они вновь попали в засаду и открыли револьверный огонь. В отчаянной перестрелке был убит помощник шерифа. Налетчикам опять удалось скрыться, но теперь на них охотилась вся полиция Техаса. Бонни, которая чуяла близкую кончину, решила играть со смертью уже в открытую. Банда пополнилась братом Клайда по имени Бак и неким шестнадцатилетним юнцом по кличке У Дэ.

Налетчикам требовалось огнестрельное оружие. Бонни предложила организовать налет на федеральный арсенал в Спрингфилде (штат Миссури). Операция прошла блестяще. Успех был немедленно отпразднован ограблением кредитной компании в Канзас-сити. Пока полиция искала гангстеров по шести штатам, те пробрались назад в Даллас, чтобы навестить своих родных. После ограбления ювелирного магазина в Неоше Бонни и Клайд арендовали дом неподалеку, но соседка заметила, как вместе с мешками и ящиками в дом перекочевали подозрительные стволы. Полиция приехала через пятнадцать минут и сразу же начала нести потери. Первым залпом из окна окруженного дома были убиты двое полицейских. Такого отпора стражи порядка не ожидали. Пользуясь сумятицей, бандиты выскочили из дома, сели в автомашину и помчались пыльной дорогой. В ту ночь они проехали почти четыреста миль из Неоша до Техаса. У Клайда кровоточила рука, ее перевязывали прямо на ходу. Перед этим Бонни шпилькой для волос вытащила из раны пулю.

Несмотря на всю их славу, деньги бандитам доставались крошечные. Самый большой приз — две с половиной тысячи долларов они захватили в мае 1933 года в банке Окобино. Легендарный Джон Диллинджер прокомментировал это событие так: «Пара подонков. Они позорят грабителей банков». Неделю спустя Клайд вел машину на своей обычной сумасшедшей скорости, когда произошла авария. Автомобиль вспыхнул и перевернулся. Клайд успел рвануть дверь и выскочить из пылающего салона. Бонни оказалась менее проворной. Она получила серьезные ожоги и едва доковыляла до ближайшего селения. Сердобольная семья, приютившая юную пару, предложила вызвать врача. Бонни отказалась. Тогда хозяин вызвал полицию.

К дому прибыли два офицера и через считанные минуты попали в засаду. Налетчики объявили их заложниками, сели вместе с ними в полицейский автомобиль и на той же бешеной скорости помчали к границе штата. На границе офицеров отпустили.

Бонни поправлялась медленно. Налетчикам приходилось скрываться в Канзасе и Айове. Несмотря на всю их осторожность, полиция вновь выследила их. Ранним утром десятка два полицейских окружили дом, где нежились в предутренней дреме Клайд и его Бонни. Чуткая Бонни услышала легкий шум, выглянула из-за занавески и ужаснулась. Она разбудила Клайда, и вместе они попытались незаметно выскользнуть из дома. Раздались первые выстрелы, и бандиты, отстреливаясь направо и налево, рванули напролом. Им удалось добраться до реки и пуститься вплавь. Фортуна вновь и вновь помогала Бонни и Клайду, которые, казалось, опьянели от риска. В последующие четыре месяца они расстреляли еще четверых полицейских. К тому времени брат Бак уже покоился в лучшем мире, сраженный пулей из карабина. Малыш У Дэ, схваченный на границе, сумел избежать электрического стула. На суде он плакал и кричал, что его силой принуждали стрелять и резать. У Дэ выпросил помилование и отправился на пятнадцать лет в федеральную тюрьму.

Неуловимыми Бонни и Клайдом занялся шериф Шмидт, поручивший своим лучшим агентам достать бандитов живыми или мертвыми. Те же, окрыленные везением, напали на ферму, где трудились заключенные, убили охранников и отобрали из полосатой толпы пятерых арестантов. Новая команда начала громить банковские заведения, оставляя за собой трупы. Все было бы ничего, но сексуальная ориентация Клайда проявилась опять. Бесстыдный Клайд заигрывал с двумя членами банды, и те отвечали ему взаимностью. Третий бандит приволок в группу свою подружку, и понеслось-поехало. Пока пресса относилась к гангстерам как к сенсации, среди них развивалась ссора не столько из-за сексуального партнерства, сколько из-за добычи. Налеты давали скудный улов. Перессорившись и едва не укокошив друг дружку, бандиты разбились на два лагеря и разошлись.

Бонни и Клайд разгуливали по штатам, грабя и убивая. Во время длительного автоцробега они остановились между кукурузных полей, решив передохнуть. Влюбленная пара пила виски, стреляла по птицам и занималась любовью. Вскоре ее заметили два полицейских из дорожного патруля. Офицеры подъехали к автомобилю, даже не подозревая, с кем будут иметь дело. Приветливо улыбаясь, Бонни и Клайд дружно открыли огонь. После этого хладнокровного убийства они подписали себе приговор: романтичная и сентиментальная часть Америки отвернулась от них. Теперь за поимку Бонни и Клайда была предложена награда.

Федеральные власти объединили свои усилия, чтобы захватить дерзких налетчиков. Поиски возглавил конный полицейский Фрэнк Хэймер, который в свое время застрелил шестьдесят бандитов. Подстраховавшись двумя бойцами, он шел по следу налетчиков, не давая им передохнуть и набраться сил и боеприпасов. Бонни и Клайд уходили на северо-восток к Оклахоме. Случайный полицейский патруль попытался остановить подозрительный автомобиль с дырками от пуль в ветровом стекле. Но из окна застрочил автомат. Два полицейских упали на дорогу. Один из них падал уже мертвым. Шеф местной полиции Перси Бойд получил легкие ранения в голову и был взят в заложники. Бандиты держали его у себя целые сутки. В конце концов он чем-то понравился им и был великодушно отпущен.

Перси Бойд начал делиться впечатлениями. По его словам, Клайда выделяли тщеславие и заносчивость. Что же касается Бонни, то она понравилась шефу полиции:

— Она совсем не такая, как показана на фотографии с револьвером в руках и сигарой во рту. Ее раздражала подпись под фотоснимком «Подружка Клайда Барроу курит сигары», и она сожалела, что когда-то позировала. Бонни похожа на себя на другом снимке. Там, где стоит улыбающаяся и жизнерадостная девушка. И вы знаете, она ведь по-настоящему любит Клайда. Эта пара постоянно возит с собой в машине маленького кролика по имени Сонни Бой. Его они собираются подарить матери Бонни.

Последний факт был зацепкой. Маленький полицейский отряд направился к Далласу и навестил мать самой знаменитой налетчицы Техаса. Стареющая одинокая женщина перебирала фотоснимки и тупо рассматривала вооруженных полицейских. «Я не видела Бонни уже пять лет, — заявила она. — А если бы и знала, где она, то все равно не сказала бы. Мать не может предать свое дитя, каким бы оно ни было и что бы о нем ни писали».

Смертельно уставшие офицеры надеялись на ошибку налетчиков и таки дождались. «Форд» Клайда был замечен у кафе в штате Луизиана. Полицейские предположили, что бандиты ищут встречи с их бывшим сообщником Генри Метвеном, отец которого проживал на здешней ферме. Все местные ограбления почему-то приписывались Бонни и Клайду.

Шесть полицейских затаились возле фермы Метвена-старшего. В их машине лежал целый арсенал автоматического оружия, но не было ничего, что могло бы скрасить долгое ожидание. Офицеры смертельно устали, вымокли, были измучены комариными укусами. Три дня и три ночи они прождали в засаде. Но Бонни и Клайд были начеку. 23 мая в четыре утра офицеры остановили автомобиль, где ехал отец Генри Метвена. Старика вытащили из салона, приковали наручниками к дереву, а машину оставили среди дороги в качестве приманки. В десятом часу утра на горизонте появился знакомый «форд». За рулем сидел Клайд. Заметив приманку, он сбросил скорость, однако в следующую секунду вновь нажал на газ. Но было слишком поздно. Из кустов грянул дружный залп из карабинов. «Форд», расстрелянный почти в упор, остановился. Клайд Бэрроу и Бонни Паркер умерли насильственной смертью, умерли так же, как и жили. Бонни упала на плечо Клайда.

Клайд был отличным стрелком. Редко кому удавалось остаться в живых, если Клайд делал первый выстрел. Пистолеты и карабин лежали рядом с Бонни, но засада застала ее врасплох. Уже через несколько часов на месте стрельбы появились первые зеваки. Изрешеченный пулями «форд» провожал до полицейского участка длинный эскорт из пятидесяти машин. Темно-красный «форд» выставили на публичное обозрение за высоким сетчатым забором. Этот забор появился после того, как охотники за сувенирами попытались разобрать машину на части. Некоторым достались даже куски одежды и локоны волос Бонни, прежде чем ее тело достали из машины. На заднем сиденье обнаружили три легких автомата, два ружья, дюжину пистолетов и по крайней мере тысячу патронов. Они бандитам не пригодились. В двух трупах засело свыше сотни пуль.

Офицеры, застрелившие налетчиков, стали национальными героями. Вокруг морга царил хаос. Толпа стремилась увидеть знаменитые трупы. В морге провели съемку, чтобы визуально засвидетельствовать смерть. Тело Бонни, выставленное на обозрение в Далласе, могли лицезреть почти сорок тысяч зевак. Чуть меньше пришли поглазеть на труп Клайда. Самым любопытным демонстрировали изорванный пиджак Клайда и его карабин, где на прикладе красовалось семь зарубок — по одной на каждую жертву.

Двадцать человек предстали перед судом по обвинению в укрывательстве преступников. Это были родственники и друзья. Мужчин сковали одной длинной цепью, чтобы предотвратить попытку нападения на охрану.

Клайд был похоронен рядом со своим братом Баком на кладбище западного Далласа. С аэроплана на его могилу был сброшен огромный цветочный венок. Бонни желала быть захороненной рядом с Клайдом, однако ее тело увезли на кладбище Фиштрэп.

Между грабежами и убийствами Бонни посылала свои стихи во многие газеты. Экспертиза доказала их подлинность. Среди них оказалась и ее собственная пророческая эпитафия:

Они не считают себя слишком жестокими,

Они знают, что закон всегда побеждает.

В них стреляли и прежде,

И они помнят, что смерть — наказание за грех.

Когда-нибудь их убьют вместе

И похоронят бок о бок.

Это будет печаль для немногих,

И это будет облегчение для закона,

И это будет смерть для Бонни и Клайда.

На могиле Бонни чья-то рука высекла надпись: «Как цветы становятся слаще от солнца и росы, так наш старый мир становится лучше благодаря таким, как ты». И все же она была самой хладнокровной и жестокой налетчицей Соединенных Штатов.

 

ЧАРЛИ и КЭРИЛ

История пожизненного заключения

Штат Небраска, Линкольн, Бельмонд-авеню, 25 января 1958 года. Вот уже пять дней подряд особняк № 924 семьи Фюгейтов не подавал признаков жизни. На двери висела записка «Не подходите. Все больны гриппом». Родственники Фюгейтов забеспокоились и решили навестить дом № 924. Дверь открыла четырнадцатилетняя Кэрил.

— Уезжайте быстрее, — скороговоркой заговорила она. — Мы очень больны и никого не хотим видеть.

Гости с легким недоумением уставились на захлопнувшуюся перед их носом дверь. После недолгих колебаний они позвонили в полицию. Через полчаса на пороге дома стояли два офицера. За дверью послышалось прежнее шарканье, и в дверном проеме вновь показалась Кэрил. На полицейских глядело бледное запуганное создание с темными кругами у глаз.

— Извините нас, господа полицейские, — пропищало создание. — Если вы не хотите заразиться гриппом, то навестите нас через несколько дней. И, пожалуйста, передайте нашим соседям, чтобы они нас не беспокоили.

Офицеры в замешательстве постояли на пороге, затем развернулись и ушли. Дом № 924 погрузился в прежнее глухое молчание. Окна оставались темными и плотно зашторенными. На третий день кто-то из родственников не выдержал и вновь забарабанил кулаком в дверь. Молчание. Помаявшись на пороге в страшных догадках, обеспокоенные гости решили взломать дверь. Их опасения подтвердились.

В доме лежали три трупа — мать и отчим Кэрил, а также их двухлетняя дочь Бэтти. Все они скончались от жестоких побоев и множественных ножевых ранений. Вскоре возле тел суетились полицейские. Быстро выяснилось, что некто Чарльз Старквейзер — приятель Кэрил — три дня назад навещал семью Фюгейтов. Семнадцатилетний Чарльз имел, мягко говоря, незавидную репутацию. Сам он считал себя этаким бунтарем в духе Джеймса Дина, пытался коллекционировать оружие и отстреливал из ружья соседских кроликов. В тот день Чарли навестил больную Кэрил не с апельсинами, а с ружьем, которое захватил якобы для очередной охоты на кроликов. Всем патрульным машинам разослали информацию о Чарли Старквейзере. Детективы долго искали труп Кэрил, но его нигде не было. В это время «труп» сидел в автомобиле рядом с Чарли и оживленно трепался.

Они приехали в Беннет, где жил друг Чарльза. Вскоре этот друг уже валялся в коридоре с простреленной головой. Забрав скудный трофей — сто долларовый банкнот и старое ружье, Чарли накрыл мертвого друга одеялом и вновь пустился в путь. Автомобиль он угнал два дня назад, убив хозяина и его подружку. Эти два трупа найдут чуть позже в заброшенном каменном амбаре. Рука убийцы выпустила в затылки жертв более десятка пуль.

Пока поисковая группа прочесывала округу, Чарли и Кэрил вернулись в Линкольн. Возле дома № 924 стояли полицейские машины. Чарльз проехал в конец Бельмонд-авеню и притормозил у дома еще одного своего приятеля. Разговор с хозяином дома был предельно коротким. Чарли поднял ружье и выстрелил ему в лицо с двух шагов. Из соседней комнаты послышался истеричный женский крик. Это кричала хозяйка, наблюдавшая за всем через стеклянную дверь. Чарли бросился к ней, вытаскивая на ходу длинный охотничий нож. Через минуту все было кончено…

На следующий день город запаниковал. Серия убийств в прессе подавалась как происки целой банды. Линкольн оцепили полицейским кордоном. Начались обыски во всех домах. Оружейные магазины продали все запасы товаров, которые мирное население раскупило для самообороны. Городские власти объявили награду в тысячу долларов за помощь в поимке убийц. Местный шериф вышел в радиоэфир с таким сообщением:

— Мы только что обнаружили еще три трупа. Итак, на сегодняшний день неизвестные убийцы прикончили уже девять человек. Мэр Мартин и я призвали все соседние округа, в том числе округ Омаха, направить помощь в Линкольн. Мы считаем, что машина убийц находится где-то поблизости. По нашим данным, преступники были в нашем округе в течение последних трех дней. Полиция прочешет Линкольн квартал за кварталом.

Никто пока не знал, какую же роль во всем этом кошмаре играет Кэрил. Кто она — соучастница, заложница или попросту наивная влюбчивая девочка, которая повсюду таскается за своим кавалером? Пока шериф стращал город, Чарли и Кэрил на «паккарде» мчались в Вайоминг к так называемым «дурным землям». Никто не догадывался, где подросток-убийца нанесет очередной удар. Местные жители образовали добровольные группы и патрулировали ночные улицы. Услыхав по радио о «паккарде», Чарли решил сменить автомобиль. Не повезло водителю Колиссену, который заснул в своем «бьюике» и принял пулю через окно. Вывалившись из салона, он получил еще шесть выстрелов. Нервный Чарли затолкал Кэрил в «бьюик», сел за руль и включил зажигание. Однако автомобиль не заводился. Чарли чертыхнулся и пошел открывать капот. В этот момент на дороге показалась полицейская машина. Убийца рванул к своему «паккарду», оставленному на обочине, прыгнул за руль и помчался прочь. Кэрил растерянно проводила его глазами и продолжала сидеть в «бьюике».

Полиция преследовала «паккард» недолго. Офицеры опустили боковые стекла и открыли огонь из пистолетов. Пули разнесли заднее стекло вдребезги. Осколок стекла попал Чарли в ухо, пуля оцарапала плечо, «паккард» сбавил скорость и остановился. Убийцу выволокли из салона и с размаху бросили мордой на асфальт.

− Ну что, мудак, зачитать тебе твои права? — прорычал офицер и выкрутил подростку руки так, что тот потерял сознание.

Всего за неделю Чарльз Старквейзер убил десять человек. Несмотря на юный возраст убийцы, электрический стул плакал по нему вовсю. Чарли сразу же взял на себя восемь смертей. Да, это он расправился с семьей Кэрил. В тот вечер он поругался с ее отчимом, который заявил, что его падчерица беременна. Чарли плюнул отчиму под ноги. Тот схватил молоток, но добежать с этим инструментом до головы обидчика не успел. Чарли впопыхах уложил всю семью, не забыв и о крошечной Бэтти в соседней комнате. Перепуганная суматохой и шумом девочка плакала в кроватке. Убийца бросил в нее кухонным ножом, затем ударил прикладом в голову.

Уже этих признаний хватило, чтобы на жизни Старквейзера поставить могильный крест. В первый же вечер пребывания в следственной тюрьме Чарли нацарапал карандашом на стене: «Девочка Кэрил такой же демон во плоти, как и я. Этот ангелочек прикончил двух женщин».

Кэрил отрицала свое участие в каком бы то ни было преступлении, даже в мелкой краже. Она выдавала себя за жертву, которая служила щитом для Чарли.

— Он возил меня всюду, — рассказывала Кэрил на допросе. — И под дулом ружья заставлял выполнять все его желания.

— И убивать?

— Что?

— Вы били кого-нибудь? Вы стреляли из ружья, пусть даже по принуждению?

Кэрил уткнула лицо в ладони и хотела разрыдаться. Но слез не получилось. Девушка замотала головой и тихо прошептала: «Не-ет».

Детективов не покидала уверенность, что Кэрил добровольно помогала Чарли. Вскоре эта юная пара предстала перед судом по обвинению в предумышленном убийстве. Кэрил и Чарли выбрали отдельные процессы.

Адвокаты Старквейзера вызвали на процесс троих психиатров, но никто из них не признал убийцу душевнобольным. Последняя надежда защиты лопнула.

Вывод присяжных — виновен, вывод суда — смерть. После вердикта и приговора власти штата предложили Чарли дать показания против его подруги. Чарли охотно согласился. По его словам, именно Кэрил подстрекала его на убийство своих родителей.

— Когда я убирал в доме и вытирал кровь, она смотрела телевизор, — с улыбкой вспоминал смертник. — Вас не смущает тот факт, что я даже не стал ее связывать и разрешал подходить к дверям на любой стук? Выходит, что я полностью доверял Кэрил.

Кэрил описывалась чудовищем в юбке. Она вытаскивала бумажники у мертвецов, охотно помогала укладывать чужие вещи и даже упаковала отдельный чемодан лично для себя. Она добивала ножом хозяйку дома и горничную в доме на конце Бельмонд-авеню и разбрызгивала по квартире духи, чтобы уничтожить запах крови.

— Когда я отволакивал труп хозяина в погреб, — говорил Чарли, — его горничная была еще жива. Я лишь оглушил ее прикладом. По возвращении я застал уже труп с ножом в груди. И еще. Хозяйке дома я нанес только один удар в грудь, но не шесть, как показала экспертиза. Выводы делайте сами.

После такого удара адвокаты Кэрил решили использовать ее козырную карту — обаяние и молодость. Девушке исполнилось лишь четырнадцать, и ей предстояло стать самой молодой женщиной в истории Соединенных Штатов, которая обвинялась в предумышленном убийстве. Адвокаты организовали интервью с Кэрил, на которое были приглашены многие телевизионные компании и журналисты-репортеры.

Это ее интервью стало необычайной прелюдией для необычайного процесса. Однако беседа перед телекамерой прошла не так гладко, как надеялись адвокаты. В тюрьме Кэрил остригли длинные волосы, вместо джинсов надели глухую блузку и длинную темную юбку. Теперь она выглядела старше на все десять лет. Кэрил нервничала, и поэтому казалось, что она слишком резко отвечает на вопросы женщины-репортера:

— Кэрил, почему Чарли хочет втянуть тебя в это дело?

— Я уверена, что он меня ненавидит. Он хочет представить дело так, словно я виновна так же, как он сам.

— Ты давно встречалась с ним?

— Я встречалась с ним год назад. Затем сказала, что не хочу его больше видеть.

— Почему ты не захотела с ним больше встречаться?

— Я думала, что он псих.

— Ты и сейчас так думаешь?

— Да.

— Ты когда-нибудь плакала, просила Чарли отпустить тебя?

— Да, это было много раз.

— Но он не отпускал тебя?

— Нет. И, как видите, Чарли не отпускает меня даже сейчас. Он хочет покинуть этот мир вместе со мной.

— Тебе приходило в голову, что ты можешь оказаться в тюрьме или даже на электрическом стуле? Ты думала об этом?

— Да. Но мне кажется, что мне не стоит об этом беспокоиться. Ведь я же невиновна. И люди, которые причастны к этому делу, тоже это знают.

Суд над Кэрил Фюгейт начался 27 октября 1958 года. Много лет спустя, уже в тюрьме, она с ужасом вспоминала те дни:

— Я не понимала, что происходит. Мне задавали непонятные вопросы, а я отвечала невпопад. Я спешила с ответами, боясь вызвать подозрение у присяжных. Иногда я чувствовала, что говорю откровенную чушь, но ничего поделать с собой не могла. Я была безучастна к своей судьбе.

Нашлись два свидетеля, которые узнали в Кэрил ту девушку, которая помогала Чарли переносить какие-то вещи в машину. При этом на лице девушки не читались те озабоченность и ужас, которые всячески подчеркивали адвокаты. Пресса настроилась враждебно. Среди присяжных было пять женщин и семь мужчин. Судя по их реакции, рассчитывать на их нейтралитет уже не приходилось. Один из присяжных позднее вспоминал, что накануне процесса заключил с другом пари на доллар: он был уверен, что подсудимую приговорят к электрическому стулу. Кто-то из прокуроров даже мрачно пошутил: «Давайте посадим Кэрил Фюгейт на колени к Чарльзу Старквейзеру, чтобы сэкономить электричество».

Чарли Старквейзер покинул камеру смертников, чтобы дать показания против своей подруги.

— Мне наплевать, останется она жить или умрет, — пожал он плечами. — Она угрожала своей матери вышибить ей мозги. Она могла тысячу раз убежать от меня, но этим не воспользовалась. Она выстрелила в Кэрол Кинг, она вытащила бумажник у Роберта Дженксона. Ее адвокаты сделали из нее испуганную девочку, которая боится Чарли, которая видела, как кровожадный Чарли убивает непослушных. Это очень трогательно. Но это — неправда.

Присяжные отсутствовали сутки. Все это время Кэрил провела со своими родственниками, которые поддерживали ее во время процесса. Присяжные сохранили девушке жизнь. Они все-таки пожалели ее. Однако факты оставались фактами. Предумышленное убийство было полностью доказано, и присяжные выбрали пожизненное тюремное заключение (в штате Небраска присяжные сами определяют приговор). Услышав это, Кэрил крикнула:

— Нет, пусть меня лучше казнят!

Судья Спенсер вскинул брови и бесстрастным голосом спросил:

— У вас есть основания для опротестования приговора?

— Конечно. Ведь я же невиновна!

— И все же я приговариваю вас к заключению в исправительной тюрьме штата Нью-Йорк на весь срок вашей жизни. Кроме того, вы должны оплатить расходы на этот процесс.

Кэрил увезли в тюрьму, где ее ждала дополнительная кара — 222 суток в одиночной камере. Несовершеннолетних узниц запрещалось селить в общие камеры. Первые восемь месяцев в тюрьме «Истхолл» Кэрил прожила в полном одиночестве. В своих тюремных мемуарах она писала: «Бывали дни, когда я плакала целый день напролет, глядя в окно, выходившее на тюремные ворота, и ждала, что кто-то приедет. Люди должны узнать, что я невиновна! Я сидела день за днем у окна и ждала. Каждый раз, когда к воротам подъезжала машина, у меня замирало сердце. Все время я плакала. Впервые я начала осознавать, что никогда не выйду отсюда, в тот самый день, когда у меня сняли отпечатки пальцев и сделали тюремную фотографию. Я подумала — это конец. И я начала свыкаться с мыслью, что в этой страшной тюрьме мне придется жить всегда».

Чарли Старквейзер боролся за свою жизнь. Он полагался на свои показания против Кэрил и надеялся на помилование. В апреле 1959 года Чарли уволил своего адвоката и вышел на процесс по помилованию в одиночку. «Я обрел Бога в душе, — проникновенно говорил смертник. — Теперь я совсем другой, чем был прежде. Я почувствовал дыхание смерти, и это меня отрезвило навсегда. Поверьте мне. Я могу поклясться кем и чем угодно, хотя в моем положении это выглядит наивно. Я не могу поклясться даже собственной жизнью!» Исполнение приговора отложили на несколько недель, но в конце июня Чарли все-таки был казнен на электрическом стуле.

Тюремный режим для Кэрил был строгим. Разговоры разрешались только за едой и во время отдыха. Радиоприемники, газеты и косметика запрещались. До начала 60-х годов никто не предпринимал попыток реабилитировать преступников. Заключенные имели право брать школьные уроки трижды в неделю, но всего по сорок пять минут. Кэрил потребовалось десять лет, чтобы завершить программу для восьмого класса. Единственной учительницей в тюрьме была Айрис Сидорис, которая обучала узницу тише говорить и женственней ходить. Но все это оставалось невостребованным еще долгие годы.

И все же о Кэрил не забыли. У многих она вызывала сострадание, некоторые были готовы ее помиловать. Не оправдать, а именно помиловать. Ведь узница все еще оставалась молодой и впечатлительной. Но тюремный режим не готовил ее к возможному освобождению. Заключенных будили в полшестого утра, подавали грубую, часто несъедобную пищу и весь день наблюдали за ними, чтобы никто, упаси Бог, не лег на койку. Если узник плохо себя чувствовал, то мог лечь лишь на бетонный пол. И не более. Нарушителей помещали в одиночные камеры на несколько недель. Диета состояла из чая и хлеба. Убогая одежда, никогда не совпадавшая по размеру, вечно пахла хлоркой. Заключенным запрещалось даже улыбаться.

Годы брали свое. Девушка взрослела, менялось и отношение к пенитенциарной системе. Прошло восемь лет, прежде чем Кэрил впервые покинула тюремные стены для пересмотра ее дела. Реабилитационная комиссия отказала в праве на повторный судебный процесс. В 1970 году Кэрил Фюгейт считалась самой давней обитательницей тюрьмы, включая не только заключенных, но и персонал. Ее условия жизни постепенно улучшались.

Через год городские власти начали готовить вечную узницу к ее возможному освобождению. Новый режим разрешал посещать город, где Кэрил больше всего любила кегельбаны и бассейн. Однако ей по-прежнему не разрешали работать. Только спустя два года узнице разрешили трудиться в местной церкви. Там случилась легкая паника. Одна из служительниц призналась: «Когда я услышала имя Кэрил, то была шокирована. Ведь мы жили здесь в то время, когда произошла та самая серия убийств и когда убийцу посадили. Тогда мы забаррикадировали дверь своего дома. Я очень боялась за своих детей. Я и теперь содрогаюсь при виде этой женщины».

Кэрил не подвела городские власти: она по-прежнему оставалась образцовой заключенной. Новый директор тюрьмы Джей Джексон к ее возможной реабилитации отнесся с оптимизмом:

— Я уверен, что в ближайшем будущем мы сумеем вернуть Кэрилейн Фюгейт в общество. И я думаю, что она сможет стать полноценным его членом. От прежней Кэрил у нее осталось лишь имя.

И тем не менее, в штате Небраска существовало сильное лобби, которое выступило против ее освобождения. Раскаяние Кэрил натыкалось на суровость и бесстрастность. Все ее прошения по-прежнему отклонялись. В очередном интервью местной телекомпании вечная узница со слезами на глазах говорила:

— Я очень хочу, я мечтаю, чтобы существовала какая-нибудь волшебная фраза, магическое заклинание, которое позволило бы вернуть всех ТЕХ людей к жизни. Мне очень жаль, что это произошло. Еще немного — и я сойду с ума. Я полностью сломлена жизнью. Мне даже не хватает смелости покончить жизнь самоубийством.

20 июня 1976 года Кэрил Фюгейт освободили условно. Даже теперь, когда и преступление и наказание остались далеко позади, эта тридцатидвухлетняя женщина твердит, что она невиновна. Еще спустя семь лет Кэрил прошла тест на детекторе лжи. Полиграф не зафиксировал ложь в ее ответах. Дополнением к этому тесту стал опрос общественного мнения в штате Небраска. Он оказался не таким радужным. Жители Небраски, которые хорошо помнили события 1958 года, все также уверены: в ту страшную неделю Кэрил сопровождала Чарли Старквейзера добровольно.

 

ДЖИНА ВАНРАЙТ

Мертвая петля неуловимой леди

К массивным дверям лондонского Мидлэнд-банка подъехал красный «шевроле». Из него вышла высокая брюнетка в бархатном черном плаще и шляпке с вуалькой. Каменное лицо охранника на миг оживилось и без усилий расплылось в улыбке. Он проводил взглядом эффектную фигуру, которая скрылась за тонированной дверью. Часы в просторном зале банка пробили полдень. Дама в черном неторопливо подошла к окошку и, глядя в глаза молоденькому кассиру, томно пропела:

— Я хочу открыть у вас счет.

Кассир зарумянился, сверкнул очками в золоченой оправе и протянул даме какую-то бумагу, вложив в этот жест не только профессиональные элегантность и предупредительность:

— Будьте добры, заполните карточку.

Только теперь кассир с удивлением заметил, что ниже приветливого лица клиентки на него глядел серебристый дамский пистолет. Притом глядел прямо в лоб. От неожиданности клерк едва не упал со стула. Не меняя выражения лица, женщина подала в окошко руку в ажурной перчатке, которая сжимала пакет.

— Положите деньги в этот мешочек, — мелодично произнесла налетчица. — И не нужно испытывать мою и вашу судьбу. Понял, говнюк? Шевели копытами.

Шокированный кассир стал нервно доставать из сейфа деньги. Загадочная дама оказалась нежадной. Она остановилась на двадцати тысячах фунтов и затащила пакет обратно в окно. После чего исчез и пистолет. Одураченный клерк поморгал глазами, вытер потный лоб и нажал кнопку тревоги. Дама тем временем уже выходила из банка. Ее проводил тот же восхищенный взгляд дежурного охранника. «Шевроле» тронулся с места одновременно с криком: «Задержите женщину в черном плаще!»

Налетчицей была Джорджина Ванрайт, которую через полгода лондонские газеты окрестят «неуловимая леди». Еще через два года, когда налетчица предстанет перед Королевским судом, пресса напишет:

«Джорджина выросла в жалких трущобах Саус Шилда вместе с тремя братьями и младшей сестрой. Ее отец был мелким вором, которому вечно не везло в жизни. Родитель не мог, да и не хотел кормить семью и с поразительной легкостью разбросал детей по приютам. Именно в приюте Джорджина, красивая и смекалистая, познакомилась с морфием, превратилась в лесбиянку и зачем-то придумала себе сестру-двойняшку. Вымышленная сестра-близняшка, жившая лишь в голове Джины, требовала денег…»

— После укола морфия я слышала тихий женский голос. Он мог преследовать меня несколько дней, даже когда я не принимала наркотики. Поначалу меня это пугало, затем начало забавлять. В конце концов этот голос стал мне как бы родным. И самое главное: я оправдывала свои преступления перед собой. Я как бы очищала совесть. Мои слова кажутся дикими, но именно сестра-близняшка и попросила меня ограбить банк.

Банки менялись, словно тонкие ажурные перчатки, которых она имела множество и которые постоянно носила. Налетчица работала в одиночку. Не столько потому, что никому не верила, сколько из-за того, что отлично справлялась сама. Сценарий налетов был размеренным и однообразным, по-английски консервативным. В банке появлялась высокая молодая женщина в затемненных очках и с модной сумочкой, где лежали все те же пистолет и непрозрачный пакет. Пистолет был красивой серебристой игрушкой, но об этом знала только налетчица.

Наркотики долго не могли убить красоту Джины Ванрайт. Перед растерянными кассирами она являлась то яркой блондинкой, то жгучей брюнеткой, то под вуалью, то без нее, то в густых румянах, то аристократически бледной. Полиция расставляла ловушки, газеты смаковали похождения «неуловимой леди» и добросовестно описывали ее приметы. Охрана всех лондонских банков имела целый набор фотоснимков, растиражированных с видеозаписи банковских камер слежения.

…Украшенная светлым париком Джина зашла в операционный зал, приблизилась к окошку, достала из сумочки все тот же пистолет и приказала выдать ей наличность. В ту же секунду перед ней упала металлическая штора. Реакция кассира заслуживала уважения. По банку пронесся сигнал тревоги. Джина, не ожидавшая такого поворота событий, заспешила к выходу. Ее шаг инстинктивно убыстрялся. Налетчица понимала, что совершает ошибку, но замедлить шаг не решалась. Она едва не выпорхнула в открытую дверь, где уже маячили три-четыре полицейских. Один из них галантно уступил высокой даме дорогу, однако его лицо вдруг переменилось. Полицейский заслонил проход и тут же получил удар в пах. Джина Ванрайт пробежала пять-шесть метров и упала в нежные объятия полицейского наряда. Приключения «неуловимой леди» завершились.

Сердце главного судьи Королевского суда не растопила защитная речь адвоката, который строил свою защиту на двух неоспоримых фактах: подсудимая была молода и пользовалась игрушечным пистолетом.

— Да, она зависима от наркотиков. Но где она росла, где ее мать и ее отец? — дрожащим голосом вопрошал адвокат. — Кого винить и кого судить должна в свою очередь эта молодая красивая женщина, которая желает зачеркнуть прошлое? Джорджина Ванрайт желает поставить на своем прошлом крест с помощью врачей и с помощью суда, который должен дать ей последний шанс. Ибо суровый приговор окончательно сломает эту хрупкую женщину!

Судья хладнокровно огласил приговор: восемь лет тюремного заключения. Джина, уже будучи ко всему равнодушной, отправилась в тюрьму Холловэй, где провела почти шесть лет. Выйдя на свободу, она поселилась в пригороде Лондона у своей младшей сестры Шармайн. «Сестра-близняшка» к тому времени прекратила тревожить Джину своим низким внутренним голосом. Бывшая налетчица устроилась на работу в ресторан, познакомилась с местным официантом и решила наконец-таки забеременеть. Однако перед этим ответственным шагом Джорджина решила вновь испытать судьбу в операционном зале столичного банка. В последний раз. После этого она намеревалась окунуться в долгую счастливую семейную жизнь, которая без стартовой суммы в двадцать-тридцать тысяч фунтов стерлингов просто не представлялась возможной.

Джину взяли прямо у кассы. Кто-то сорвал с нее дешевый парик и сразу же узнал в налетчице ту «неуловимую леди», на имени которой поднимали свой тираж лондонские газеты семь лет назад. Джину встретил корпус предварительного заключения все той же тюрьмы Холловэй. Через две недели Джорджина решается на побег и во время очередной раздачи пайка столовой заявила:

— Я не могу есть. У меня раскалывается голова все время тошнит. Вызовите врача.

Когда осужденную привели в санчасть, она симулировала сумасшествие: молола скороговоркой всяку чушь и звала сестру, которая якобы жила у нее внутри. Седеющий врач, повидавший на своем веку еще и не такие выходки, равнодушно написал в ее личной карт «Пыталась симулировать психическое расстройство» − и спровадил Джину обратно в камеру.

Стареющая лондонская налетчица приговора дождаться не стала. Ночью она разорвала свою юбку на полосы и сплела из них веревку. Поднатужилась, бесшумно подняла кровать и прислонила к сырой стене. Привязав конец веревки к верхней спинке, она набросила петлю на шею и с хрипом сползла на пол. Полча спустя дежурный надзиратель заглянул в камеру и бросился на пост к телефону. Через минуту смертоносную петлю снимали, но уже с трупа.

 

САПОЖНЫЕ ЛАПКИ

Красотка Элен любит пофилософствовать. Разумеется, когда антураж был подходящий. Ноги на стол, сигарету в зубы, рюмочку коньячка и музыку, музыку посексуальней.

— Посмотрю я на этих телок, которые в иномарках рассекают, так просто тошнить хочется, — щурит Ленка кошачьи глаза. А каракатица Витка подпевает:

— И чем эти сучки берут? У тебя вон какие ходули, и грудь как насиликоненная. А попадаются одни козлы.

— Жизнь — бардак. Справедливости нет и не будет. А Гарика лучше не трожь. — Элен опускает острый язычок в рюмку с коньяком и постанывает от наслаждения. Когда ей было 16 лет, ее трахнул в машине один начальник. Он научил ее пить коньяк, научил ее премудростям секса. И очень любил повторять, что Ленка создана для любви, в то время как большинство баб — для работы.

— Фу-у-у! — накурили-то как, девчата! — подруги и не заметили, как суверенность их блаженного мирка нарушил инородный предмет в виде Ленкиной матери, тетки Лизы. Виту аж в кресле подкинуло — шутка сказать, мать в разгар кайфа вломилась. Ее бы старуха матюгами обложила, а может, и скалкой огрела. А Ленкина мать — миротворица, в Бога верует, всем помогает и с дочкой всегда ласкова.

— А ты понюхай, может, прибалдеешь, — нагло огрызается Элен. — Я же нюхаю, когда ты бабку-вонючку в нашей ванне полощешь.

Витке что, ее дело — сторона. Но это, пожалуй, слишком. Вся улица хвалит тетку Лизу за то, что помогает соседке парализованной, а родная дочь издевается. Природа-шутница сыграла злую шутку с этой семьей, выстругав мать топором и вложив в нее душу ангела. А с дочерью проделала обратное, снабдив точеную плоть злой и никчемной душой. 22 года «женщина для работы» кормит и холит «женщину для любви», получая взамен черную неблагодарность. Мать овдовела в 40 и больше мужчин не знала. А Ленка в свои 22 уже не один десяток перепробовала и замужем побывать успела. Правда, совсем недолго, надоели нотации свекрови и скучная правильность мужа.

Мать хлопает громко дверью, хрустит снежком по двору.

— Пойду я, наверное, тоже, — встает неуверенно Витка. Но внезапная бледность Элен пугает ее не на шутку.

— Ты чего? Тебе плохо, что ли?

— Я ее не-на-ви-жу, — шипит страдальчески Ленка. А Витке становится страшно — в этот миг подруга похожа на змею, красивую, гладкую, блестящую змею, которая если укусит, то непременно смертельно.

В 22 года не влюбляются только недоразвитые. Прошлой зимой, наскоро пролистав незатейливый роман с местным бульдозеристом, Элен потянулась душой в края далекие и неизведанные, а именно — в Ростов-на-Дону. Там, заглянув на чашечку кофе в бар, она увидела Гарри — высокого черноволосого парня, над которым с жадностью осенней мухи кружила 40-летняя хозяйка стойки. Гарри в три секунды оценил и голые Ленкины ноги, и бесстыжую зелень глаз, а на четвертую с видом хозяина подсел к ней за столик с шампанским.

Огненная ночь на квартире приятеля доказала неслучайность их встречи. Целый месяц Элен была по-настоящему счастлива. Все, что она делала с изяществом кинозвезды, — курила, пила и трахалась, — было по достоинству оценено новым возлюбленным. А больших заслуг от нее и не требовалось. Но фортуна — баба капризная. В один прекрасный миг скромная, но прибыльная карьера Гарри трагически прервалась. Ночью, когда он и его приятель успешно «раздевали» «Жигули», внезапно нагрянула милиция. Друга лихо повязали, а Гарри смылся. И теперь, в прострации валяясь на диване, выпивал и прокуривал последние накопления. Ленка была в отчаянье — как же помочь любимому? Но, как ни ломала голову, фантазии хватало на одно — надо ехать домой и раскулачивать мать…

Уснула Витка у Элен, сладко угревшись в теткиной перине. За полночь ее разбудили крики. Неплотно прикрытая дверь пропускала тусклый кухонный свет: хозяйка экономила на электричестве.

— Кормишь старых вонючек, а дочь побираться должна? — орала в бешенстве Ленка.

— Иди работай, кто тебе не дает, — терпеливо, чуть ли не ласково отвечала ей мать.

— От работы кони дохнут! Не даешь денег — пойду воровать! — пригрозила доченька. И для пущего веса добавила: — Бог тебе не простит!

— Потерпи, — всхлипнула тетя Лиза. — Умру, все тебе останется. Делай тогда что хочешь.

— Спасибо! — взвилась, как сумасшедшая, Ленка. — Ты еще 20 лет протянешь, а мне сейчас жить красиво хочется!

— Зря ты так, — сонно шепнула Витка, когда разгоряченная подруга плюхнулась к ней под бок.

— Заткнись, — огрызнулась Элен. — У меня к ней классовая ненависть.

В переполненном мешочниками поезде возвращалась Ленка в Ростов. Ревнивые мысли о Гарикс не давали покоя. Не увела ли его старая корова из бара, пока она ездила на промысел. Гарри похож на мэна из фильма. Да дали бы Ленке волю, она бы не хуже сыграла, чем эта белобрысая выдра, которую мазали медом. Эх, им бы побольше денег, виллу с бассейном. Интересно, за сколько долларов можно загнать мамкин дом?

Гарри лежал на диване, красивый, как юный бог. Холодные глаза-льдинки равнодушно взирали на Лейку.

— Ну? И что ты мне привезла? — спросил он, не разжимая зубов. А Ленка, как побитая кошка, суетливо полезла в сумку. Хрустальные рюмочки, ваза, серебряный отцовский портсигар, материно обручальное кольцо — вот и все, чем смогла поживиться. Гарри скривил насмешливо рот:

— И что, красавица, все? Да здесь — пару раз поужинать.

Господи, так я и знала! Уйдет он к этой барменше. Нет, она не отпустит.

— Это только начало. Есть план, как стать богатыми, и всего за одну ночь, — шаловливо улыбается Элен и обнимает Гарика за шею. Теперь опасность одна — пойдет ли на это любимый?

Гарику план понравился. И следующим же утром он позвонил Мосолу — напарнику по старым делишкам. Ехать решили втроем, и не откладывая. От Ростова до Горловки — выспаться не успеешь. Ленка, кажется, только уснула, а Мосол уже шепчет на ухо:

— Ну-ка вставай, рокфеллерша!

За ту неделю, что Ленка отсутствовала, в городе стаял снег, а остатки так почернели, словно их специально присыпали углем. Стояла глубокая звездная ночь, когда даже верные псы на время теряют бдительность. Они бесшумно прошли по улице и открыли родную калитку.

— Да-а, усадьба у вас неплохая, — с уважением заметил Мосол.

— Потрудись, и приглашу на новоселье, — отозвался Гарри.

Ленка зашла в сарай и вынесла пару перчаток, топор и сапожную лапу. Отдав все это друзьям, она впорхнула на цыпочках на крыльцо и стала отпирать дверь. Но замок, всегда такой послушный, на этот раз заартачился.

— Кто гам? — встревоженный материн голос раздался за шарканьем тапочек.

— Свои. Открывай, — приказала Ленка.

Но мать, словно что-то почуяв, наоборот, загремела засовами.

— К окну! — скомандовал Гарри. И ударом топора вышиб в зале стекло окна. Из темного проема дохнуло теплом и уютом. Прыгнув внутрь, Гарри чуть не поскользнулся на осколках, и в этот самый момент из-за шкафа выскочила тетка Лиза, вооруженная вилами. Врожденная мягкость опять подвела бедную женщину. Вместо того, чтобы ударить, она завела с разбойником беседу. И тогда ударил Гарри.

Топор был ржавым и тупым, вот уже много лет тетка Лиза скалывала им лед на ступеньках. А теперь он ударил хозяйку, да так, что усталое немолодое лицо сразу залилось кровью. Она не упала, схватившись за шкаф. Но подоспел на помощь Мосол и врезал сапожной лапкой. Они били ее долго и усердно, вложила свою лепту и Элен, накинув маме поясок на шею. Наконец затихшую навеки женщину вытащили в коридор и сбросили в подвал, наполненный талыми водами. Туда же заботливая Ленка швырнула перчатки и орудия «труда».

Было четыре часа утра. Значит, на «хлопоты» с матерью ушел почти целый час. Осиротев и разбогатев одновременно, Элен критически оглядывала зал: люстра разбита, ковер забрызган кровью, содержимое буфета вывернуто на пол. Это нетерпеливый Гарри пытался найти тайник. До проходящего поезда на Ростов оставалось несколько часов. А достигнуть вокзала планировалось по-темному.

— Мосол, ты ищи в кладовке, Гарик — на кухне. А я — в ее спальне, — распорядилась Элен. И в этот самый момент в дверь постучали. Вспотев от неожиданности, троица замерла на месте. Стук повторился.

— Кто там? — тоненько спросила Ленка.

— Это я, тетя Тома, — раздался голос материной подруги, живущей в соседнем доме. — У вас все в порядке? Свет горит, шум был какой-то…

— У нас все хорошо, тетя Тома, идите домой, — ответила Ленка непривычно ласковым голосом.

— Вот и ладненько, — согласилась соседка и побежала к телефону вызывать милицию.

Время словно сорвалось с цепи. Уже орали во все горло петухи, и небо романтично голубело, а трое убийц, по колено заваленные домашним старьем, бельем, подушками, кастрюлями, все пытались найти тайник.

— Сволочь! — не выдержал Гарри и врезал Ленке пощечину. — Где же твои миллионы'. Мокруху на нас навесила.

— Гарик! — заплакала Ленка. — Прости, она сама говорила. Я дом продам, потерпи, деньги все наши будут.

Потная, лохматая Элен затыкала окно тряпкой, когда к ее дому подъехала милиция. Ее друзей с добротно упакованной сумкой оперативники успели снять с ростовского поезда…

Областной суд приговорил Мосола и Гарри, отца двоих детей, к максимальному сроку лишения свободы, Лена Клюква отправилась на тринадцать лет в колонию общего режима.

 

РОМАН С КЛОФЕЛИНОМ

Две черные пуговицы глаз и острые коленки — это Ленка. Ничего особенного, но мужикам нравится, и это греет Ленке душу. Когда ты с детства получаешь одни подзатыльники, а родная мать, одурев от работы, кричи как заведенная: «Учись, иначе пропадешь!» — о жизни делаешь собственные выводы. Например, такой: живи, пока молодая. Или еще: давай, пока берут, хватай, пока дают.

Отмаявшись полдня в училище, она тащится в бар-подвальчик на углу. Здесь темно, играет джаз, в клубах сигаре того дыма угадывается расслабленная улыбка бармена. Здесь нальют суетливые мальчики с липкими глазами и заискивающе позовут покататься. Но Ленка не такая. Она покурит и выпьет и даже позволит, смеясь, потрогать себя за коленку, но кататься пойдет только с Вовчиком. Потому что он «ее парень».

Чем занимается Вовчик, Ленка не знает. Он «крутой», и этого достаточно. О чем еще может мечтать девчонка, если ей семнадцать лет и нет денег даже на колготки?

— А ты молодец, — сказал он ей как-то. — С тобой можно делать бизнес. Мужикам нравишься, но расстояние держать умеешь. А это заводит…

— Не поняла, — обиделась Ленка, — ты что, сутенером работаешь?

— Дурная, — усмехнулся Вовчик. — У меня специальность рисковая — бандит.

Нет, она не испугалась, напротив. Под ложечкой сладко засосало и повеяло сквознячком, словно приоткрылась запертая, но заветная дверь.

— Так бери меня в дело, — сощурилась. Не сомневаясь, что последует откат. Вовчик засмеется и скажет, что взял на понт. Но он, наоборот, посерьезнел и вытащил из кармана пластмассовый пузырек.

— Знаешь, что это такое? Клофелин. Добавляешь в спиртное ухажеру — и он валится с копыт. Пока спит, мы забираем деньги. Никакой крови, все четко. Хотел девочку? Плати за пороки.

Вечером Ленка думала — что ее ждет в этой жизни? Жалкая участь матери, всю молодость прошаркавшей малярной кистью? Носилки с раствором на стройке? Нет уж, спасибо, не надо. Не для того ей даны эти ножки и глазки, чтобы вкалывать за копейки. Прав Вовчик, жизнь — это джунгли, кто сумел, тот и съел.

На первую операцию они отправились в Славяногорск. Город курортный, куча отдыхающих, по вечерам в кафешках курят и пьют, и Ленкины голые ноги не должны остаться незамеченными. Они и не остались. Первым засуетился дядька лет 40, в белых штанах и очках с позолотой. Выпив с ним и пококетничав, девочка согласилась пройти в номер, послушать музыку.

Двигаясь по тропинке в нетерпеливых объятиях курортника, она видела краем глаза свою группу поддержки — Вовчика и его приятеля Генку. Все получилось как надо. Пока мужик бегал в клозет, Ленка капнула в шампанское клофелина, когда он вырубился в кресле — свистнула в окно друзьям.

Улов был неплохим — часы, цепочка, печатка и 500 баксов. Цепочку Вовчик подарил Ленке, остальное забрал «на развитие бизнеса».

Следующую жертву они выследили сами. Вовчик разнюхал, что одним из кафе в Краматорске владеет молодой хозяин. Задача была такая — произвести впечатление, познакомиться и добиться приглашения домой. Олег Петрович Ленке понравился — интеллигентный, обходительный, с ласковыми глазами. В отличие от того, 40-летнего, он не был сексуально голодным, но черные «пуговки» и острые коленки и его не оставили равнодушным.

Три вечера подряд Ленка, отчаянно кокетничая, пила кофе у стойки бара, демонстрируя свою неприкаянность. На четвертый Олег Петрович пригласил ее в гости домой. По дороге Ленка узнала, что Олегу только 28, что живет он вместе с матерью, бухгалтером СП, которая сейчас в отъезде. На какую-то долю секунды ей стало жаль своего ухажера — замуж бы за такого. Но тот, будто почувствовав настроение девушки, поспешил сказать, что был женат, у него растет сын и он мечтает помириться с семьей.

«Сволочь! — возмутилась Ленка про себя. — Любишь жену, а трахаться тащишь меня».

И вспышка оскорбленного достоинства придала ей силы и коварства.

…Олег Петрович лежал на диване, как куль с песком. А Вовчик с Генкой с веселым азартом орудовали в шкафах и стенке. Здесь было немало ценных вещиц, но Ленку интересовали только драгоценности. Вываливая содержимое шкатулок в сумку, она тихонько припрятала в карман одно колечко. Вовчик его не отдаст, это однозначно, опять возьмет «на развитие бизнеса». Кстати, последнее время их отношения как-то пожухли, перейдя исключительно в деловое русло. И, глядя, как обдирают ее друзья неподвижного Олега Петровича, Ленка мудро рассудила, что в таком бизнесе справилась бы и без них.

Над городом висело безмятежное звездное небо, где-то играла музыка, раздавался беззаботный смех.

— Люди радуются, а мы бежим, как крысы, — по дороге заметила Ленка и чуть не прикусила язык. Неожиданная затрещина едва не сбила ее с ног. Она хотела остановиться, закричать, возмутиться, но инстинкт подсказал — не до разборок, надо скорей смываться. За углом, где их ждало заранее нанятое такси, Вовчик вдруг замер, как вкопанный. Даже в сумерках было видно, как бледность заливает его лицо.

— Тебе плохо? — испугался Генка.

— Я свое портмоне потерял, — не сказал, а выкашлял Вовчик.

— Ну и черт с ним, — успокоила Ленка. — Неужели там денег много?

— Там адрес и моя фотография. Сидите в машине, я мигом.

Когда он взлетел на крыльцо и толкнул знакомую дверь, Олег Петрович сидел на диване. В руках он держал портмоне, пытаясь разглядеть его сонными глазами. Думать было некогда. И Вовчик прыгнул на хозяина с порога, выхватив из кучи тряпья тонкий кожаный пояс. Но парень оказался крепкий. Сцепившись, оба рухнули на пол. Тут-то и заметил Вовчик торчащий из-под дивана молоток. Первый удар он нанес «противнику» в глаз, потом долго и остервенело бил по темени. И лишь увидев, что руки по локоть в крови, а хозяин уже не шевелится, бросился прочь из проклятой квартиры.

…Их нашли через несколько дней. Перепуганная кровавым финалом Ленка поспешила продать колечко киоскеру. Оно уже числилось в розыске. Вовчика взяли в ресторане, где он остервенело просаживал награбленное. Олег Петрович умер в больнице, промучившись два дня в борьбе за жизнь.

Суд приговорил Владимира Груздева к пятнадцати годам лишения свободы, Геннадия Михеева — к двенадцати, Елену Котько — к шести. При обыске у Вовчика был найден целый список донецких предпринимателей. Свой бизнес с клофелином он мечтал поставить на широкую ногу.

 

 

БЕЛЫЕ КУДРЯШКИ

Одна из самых коварных загадок природы — несоответствие содержания форме. Среди обитательниц женских колоний нередки экземпляры, в которых восторженный поэт увидел бы гения чистой красоты. А следователь, прокурор и судья раскрывали поистине сатанинскую сущность. В колонии строгого режима под Харьковом, поддавшись веянью моды, провели конкурс красоты. И титулы мисс УИН и мисс области достались самым жестоким преступницам. 20-летняя Оля Бородина, выращенная мамой — торговым работником на колбасе салями и черной икре, органически не выносила пай-девочек. И ладно бы эта неприязнь выражалась в более-менее безобидных формах — тычках и оскорблениях. Но у Оли была непреодолимая страсть жестоким образом давить этих девочек, макать их в зловонную грязь, лицезреть униженными и раздавленными.

Сама Оля лишилась невинности в пятнадцать лет, согласившись покататься в иномарке с тремя незнакомыми парнями. То, что проделали с ней в посадке после нескольких бутылок водки эти заласканные родителями сынки, Оля, повзрослев, наблюдала в порнографическом фильме, а потом и сама выступала режиссером коллективных оргий, куда коварно заманивала самых хороших и невинных девчонок. Вначале она делала это исключительно ради морального удовлетворения, потом наладила бизнес.

Олины жертвы, боясь позора, в одиночку переживали свое горе, а секс-банда, вконец обнаглев от безнаказанности, усовершенствовала свое грязное дело. Насильники оборудовали для утех подвал одной из девятиэтажек, оснастили его ложем пыток, плетками и другими садо-мазохистскими принадлежностями.

«Сгорела» Оля Бородина неожиданно. Одна из девочек, пущенных ею на круг, не выдержав унижений, повесилась. Но, уходя из жизни, оставила покаянное письмо своей матери, где подробно описала и преступников, и то, что они с ней сделали. При обыске у 18-летней Оли, в то время учащейся техникума, обнаружили фотоальбом, где с помощью «поляроида» были запечатлены самые грязные сцены, разыгрываемые в подвале. Осудили «невинное» создание по 117-и статье (изнасилование) и, доказав соучастие в 16 эпизодах (!), приговорили к восьми годам лишения свободы.

Не менее колоритна история мисс области Евгении Коробко. 25-летняя девушка в течение трех лет работала в банде угонщиков автомобилей. Сценарий захвата машин был прост и незатейлив. Вечером с тортом и цветами милая девушка с таким же милым «женихом» голосовала на дороге и ангельским голоском уговаривала водителя отвезти их по указанному адресу, куда они опаздывают надень рождения. Простачки находились, и немало. Кто из симпатий к девушке, кто из желания подработать, а больше по доброте душевной, но водители сворачивали на окраину, где их ожидала струна на горло, камень на шею и мутные воды шламового отстойника.

Проходя медицинское обследование в психиатрической больнице, Женя разоткровенничалась с психологом и призналась, что поначалу предпочитала оставаться в машине и слушать плэйер в наушниках, когда ее друзья убивали водителей. Но однажды решила себя испытать и наблюдала сцену расправы от начала и до конца. И вот что интересно — жертва вызывала у нее не сочувствие, а только брезгливость. С того момента она не только хладнокровно взирала на заключительные акты ночных преступных пьес, но и давала душегубам дельные советы. Женя считает, что кровавое хобби пошло ей на пользу — она стала уверенней и целеустремленней. К слову сказать, в колонии эта хрупкая блондинка пользовалась всеобщим уважением, а воспитатель ее отряда, женщина опытная и зрелая, недоуменно восклицала:

— Знаю, знаю, какое это чудовище, а все равно покупаюсь. Так и хочется в ответ на милую улыбку расплыться тоже и потрепать ее светлые кудряшки.

Но легендой № 1 в той образцовой харьковской колонии, где и стенгазету выпускали, и свой театр организовали, была пианистка Люся Блиц. Свое жестокое преступление возвышенная эта натура совершила, лишь на время оторвавшись от утреннего музицирования. Закончить симфонию Баха девушке помешал опостылевший любовник, дерзнувший позвонить в скромную квартиру Люси в одной из луганских пятиэтажек. Коротенькая беседа, на которую согласилась хозяйка, вылилась в утомительное выяснение отношений. А время подбиралось к полудню, когда Люсю планировал навестить новый друг, и девушка в сердцах саданула дядю топориком. Не зная, что делать с трупом, она скоренько разрубила его на куски, сложила в мешок и вытащила на балкон. А сама, приняв душ, снова села музицировать.

Натуры художественные, да еще влюбленные, живут по своим законам. В суете концертов и любовных переживаний Люся Блиц совершенно забыла о госте в мешке, нашедшем последний приют на ее балконе. И тот сам напомнил о себе, когда наступила весна и на балкон соседей поползли толстые трупные черви.

В колонии Люся не потухла, не сникла, а развернула кипучую деятельность. Первым делом она опубликовала в городской газете трогательное эссе и завела переписку с мужчинами. Вторым — занялась самообразованием. И даже получила разрешение (в качестве эксперимента) поступить заочно на филфак. На экзамены красотка в длинном эстрадном платье приезжала в сопровождении двух милиционеров, что не помешало ей сдать их на «отлично».

Говорят, что там, где человек оставляет свои лучшие годы, он навсегда оставляет сердце. В каждой колонии есть свой маленький музей, экспонаты которого свидетельствуют, что у самых конченых зечек случаются души прекрасные порывы. И тогда они вышивают, рисуют, лепят или выстругивают ножичком забавные фигурки. Причем таланты эти открываются внезапно и неожиданно, а чем больше срок, тем значительней успехи. Иногда срок вырастает до размеров целой жизни.

 

КОГДА ТРАВЯТ ЛЮБИМЫХ

В детдоме их называли сестричками, там девчонки были неразлучны. Не потеряли они контакт и вырвавшись во взрослую жизнь: снимали общую квартиру, вели одно хозяйство и доверяли друг другу самое сокровенное. За год до разлуки они устроили вечер любви, еще раз поклялись в вечной дружбе и пообещали до конца жизни помогать друг другу в трудные минуты.

Таня училась на мужского парикмахера и мечтала встретить свою любовь не отходя от рабочего кресла. Леночка ждала принца, а Ната, самая серьезная из них, она и в медучилище на одни «пятерки» училась, сказала странную фразу, врезавшуюся всем в память:

— Бывает любовь — наказание…

Прошел год, и Леночка, не успев закончить педучилище, выскочила замуж за парня из Шахтерска.

…Судьба раскидала подружек по разным городам. Лена осталась в Шахтерске. Таня устроилась в частную парикмахерскую в Донецке. А Нату чудом занесло в Симферополь. Ее заприметил в районной поликлинике состоятельный крымский бизнесмен, приехавший навестить больную родственницу. И… предложил работу фельдшера на престижном туристическом судне в Ялте. Но расстояние не разбило дружбы, сестрички переписывались, перезванивались и по-прежнему доверяли друг другу самые сокровенные тайны. Лучше всех дела шли у Наты. Ее покровитель пристроил девчонку к бизнесу, купил ей в Ялте киоск, и она забивала его ходовым товаром, который привозила из рейсов. Вот только большая и красивая любовь не попадалась девушке. А многочисленные ее поклонники делились на два сорта: слащавых альфонсов и пресыщенных старых хрычей. На новый 1995 год подружки решили собраться в Донецке.

Во-первых, сбылась у Тани мечта: она до безумия влюбилась. Сережа, атлетически сложенный скромняга, пообещал жениться сразу, как решится квартирный вопрос. Во-вторых, Алениному сыну скоро исполнится год, и в крестные мамы ему прочили преуспевающую Нату.

Елка и впрямь получилась замечательной. Ната одарила подружек заграничными тряпками, завалила стол сочными турецкими фруктами и фирменным новосветовским шампанским. Всю ночь девчонки пили за любовь, заклиная судьбу осчастливить последнюю из их неразлучного трио. Распланировали и предстоящее лето. Ната всех пригласила в Ялту, где совсем недавно купила собственный дом.

О том, что случилось в июне, Леночка узнала от рыдающей Тани, примчавшейся к ней в Шахтерск прямо из Ялты. По ее словам, она застала своего возлюбленного Сержа в постели лучшей подруги и, надавав обоим пощечин, тут же умчалась на вокзал.

А предыстория измены была такова: Ната, и впрямь создав гостям исключительные условия для отдыха, на две недели отправилась в рейс. Ее возвращение было отмечено застольем, с танцами и шампанским. Уже в тот вечер Татьяне показалось, что хозяйка смотрит на ее жениха как-то по-особому. Рано утром она внезапно проснулась и обнаружила, что Сергея рядом нет. Пошла к подруге в спальню и… увидела их в объятиях друг друга.

Леночка, девочка впечатлительная и всем сердцем верящая в хэппи-энд, тут же позвонила Нате, не сомневаясь, что услышит виноватые рыдания. Но голос в трубке был спокоен:

— Я люблю Сергея. И это сильнее меня.

— А как же Танька теперь, ты подумала?! — орала в ознобе нервного потрясения Лена. Но в ответ безжизненно прозвучало:

— Я не знаю. Пусть простит, если сможет.

Oт Тани Лена узнала, чго неверный жених быстренько рассчитался с работы и переехал в Ялту, где предприимчивая Ната нашла ему денежную и престижную работу. На их свадьбу, разумеется, никто не поехал, но Лена, сочувствуя обеим подругам, периодически звонила и той, и другой. Осенью ей пришла из Крыма посылка. Среди игрушек и яркой детской одежды лежало толстое письмо. Ну и наревелась Леночка, читая исповедь Наты о том, как та страдает из-за вынужденной своей подлости. Рассказала подружка и о той роковой ночи, когда она проснулась в постели от жарких поцелуев Сергея и не смогла им противиться.

«До этого момента он просто мне правился, и я даже в мыслях не допускала отбить Сергея, — писала Ната. — Но когда он кинулся ко мне, как безумный, причитая, что измучен страстью ко мне, я потеряла голову».

Письмо подруги Лену потрясло. Она вдруг увидела события совсем в ином свете. Не Ната, а подлый Сергей разбил сердце несчастной Танюшки и сделал это исключительно из корысти. Спеша открыть Татьяне глаза на Сергея и тем избавить ее от страданий, Леночка засобиралась в Донецк. В общагу она приехала затемно, но подружки в комнате не оказалось. Пожилая вахтерша охотно сообщила, что Танечка с женихом пошла в магазин.

— С каким? — удивилась Лена. — Вы что-то, наверное, путаете.

— С каким-каким, — обиделась тетка, — со своим, разумеется, с Сергеем. Он в гости из Крыма приехал.

То, что тетка в здравом уме, Алена убедилась через полчаса. Стоя во дворе, она увидела, как Сергей и Таня, крепко обнявшись, взошли на крыльцо общежития. Почему она не ринулась следом? Почему не позвонила Нате? Не высказала Сергею все, что думает о нем? Вмешайся Лена в события, и все бы пошло по-другому. Но любовь к обеим подругам и врожденное чувство такта подсказали в тот вечер другое. Лена тихо развернулась и отправилась назад на вокзал.

А весной случилась беда: из Крыма пришла телеграмма, что Ната отравилась. В тот же день Леночка выехала в Ялту. Сергей ее поразил: он был абсолютно спокоен, даже из вежливости не разыгрывая скорбь, и это укрепило Ленину убежденность, что Ната умерла не сама.

Ей повезло — в прокуратуре, куда она обратилась, работали профессионалы. Очень скоро они установили, что причин для суицида у Натальи не было, а мышьяк, который она употребила, Сергею прислала Татьяна, купив у знакомого стоматолога якобы для усмирения бешеной собаки. На следствии он признался, что никогда не любил Наташу, а женился на ней с единственной целью — унаследовать дом и жить в нем с любимой Таней. Гнусный план возник у влюбленных прошлым летом, когда они гостили у Наты. И удался бы без сучка и задоринки, не подними Алена шум. Родственников-то у отравленной девушки не было…

Хоронила Нату Алена, и надгробье заказывала она. На нем золотыми буквами выведена надпись: «Любовь — наказание… За что это тебе, подружка?»

А в красивом ялтинском доме теперь никто не живет. Конфискованный судом в пользу государства, он пользуется дурной славой и отпугивает покупателей.

 

РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ ХИРУРГИ НЕ ШТОПАЮТ

Над старой девой Ираидой в отделении подшучивали — то сунут в карман эротический гороскоп, то календарик с голой девкой — в книжку. А потом умирали от смеха, наблюдая ее неподдельный конфуз.

В ту ночь, когда в больницу внесли носилки с окровавленным Сергеем, как по заказу, дежурила Ираида. Она любила выхаживать безнадежных, ведь сердце ее и помыслы были свободны от посторонних страстей.

— Ну, прям, мать, случай для тебя, — хмыкнул дежурный врач. — Ножевое ранение в сердце. Говорят, на почве любви. Чертов Ромео.

Пока Серегу оперировали, Ираида не находила себе места. Бледное лицо парня в обрамлении черных кудрей напоминало пушкинского демона. Ираида знала, что разбитое сердце в хирургии не заштопаешь, его надо собирать по кусочкам, долго и терпеливо, окропляя живой водой участия и бескорыстной любви. Да-да, любви. Но в те минуты она еще не признавалась себе, что в свои 35 аскетичных лет втюрилась, как девчонка.

— Ну как? — метнулась она к хирургу, вышедшему из оперблока.

— Живуч, — подмигнул он сестричке. — Сердце большое, зашили. Хватит и на тебя.

А потом привезли «Джульетту». Ираида ее сама не видела — капельницу ставила Сергею. Но Валька со второго поста рассказала, дополняя слова красочными жестами:

— Красивая! Глаза — во, грудь — во, а талия, как у артистки. Она из того же подъезда и ранена тем же ножом!

— Тоже в сердце? — замороженно уточнила Ираида.

— Да нет, рядышком. И не сильно, только ткани задеты.

Наутро больница гудела. Кто кого порезал? За что? Кого будут судить и сколько дадут?

— Ты сам себя пырнул? — спросила она Сергея, когда тот чуть-чуть оклемался.

— Какая разница, Ира? — поморщился он. (Перевязка была болезненной, как она ни старалась!) — Я дурак и страшно ее ревновал. Когда кровь увидел, сообразил, что наделал, попросил, чтоб меня убила. Но у нее ручки слабые, музыкальные. В любви она темпераментней.

И он отогнул у рубашки ворот. На шее алел греховный след поцелуя.

Тамару из больницы выписали раньше. Ираида видела, как ночью она забегала к Сергею, а утром строила глазки врачу, когда тот осматривал грудь.

— Вот за это он ее и порезал! — решила она про себя.

Однообразные будни медиков разбавляли беседы со следователем. Опрашивая свидетелей, он «держал» невозмутимое лицо. Но Ираида как-то учуяла — он симпатизирует Джульетте. И потом, услышав его версию в суде, она совсем не удивилась. «Покушение на убийство в состоянии алкогольного опьянения». По мнению следователя, Сергей ударил ножом Тамару, а потом вложил ей в руку тот же нож и пронзил себе сердце. Идя на смерть, он хотел замарать возлюбленную таким хитроумным способом.

Ираида сидела в суде и тянула отчаянно руку. Она надеялась исправить ошибку так, как это делала в школе. Выходит, зря она говорила следователю и даже писала о том, как в бреду Сергей заклинал: «Ну бей же, бей, только в самое сердце, Тома!» Ей вспомнился вечер перед выпиской Сергея. Он подставил руку, перетянутую жгутом, для укола и неожиданно сказал: «А ты красивая, Ирочка». Она тогда просто опешила. Красивая? Она? С этими жуткими бедрами и короткими ногами? С этим издевательским именем, хлопающим, как фанера по стеклу?. С этим толстым носом-картошкой? Ну, полная противоположность его грациозной Тамаре. Впрочем, в одном она явно давала ей фору. Тамарины «стеклянные» глаза не шли ни в какое сравнение с черным бархатом Ираидиных очей. Впрочем, следователь думал иначе. Выслушав взволнованную медсестру, он лишь иронично щелкнул языком: «Подлец, пытается оговорить девчонку!»

На суде было много свидетелей: соседи, сослуживцы, первый муж Тамары и жена Сергея. Она не скрывала своих антипатий:

— Эта бесстыжая разбила нашу семью. Муж хотел вернуться, но она явилась к нам в дом и потребовала отдать Сергея.

Ираиду била дрожь. Она видела, какими глазами смотрит этот балбес на свою непутевую Джульетту. И поэтому не удивилась, когда, получив слово, он заявил с блаженной улыбкой: «Я порезал себя и ее. Она ни в чем не виновата».

На суде вдруг выяснилось, что у Сергея уже есть судимость. Два года назад он получил условно за то, что сломал Тамаре челюсть.

— Боже, какой садист! — сокрушалась в коридоре какая-то толстушка. А Тамарина мать дополнила портрет «садиста» убийственными деталями:

— И вот она в гипсе сидит на балконе, а он ей с соседнего тянет кружку с вином, в которой торчит соломинка. Спаивал, подлюга. Слышу, она Баха на пианино как-то не так играет, а это она «набахалась». Так что вы думаете? Только тот гипс ей сняли, домой ночевать не пришла. Опять он к себе заманил и не выпустил.

Суд приговорил Сергея к 8 годам лишения свободы. Когда его уводили из зала, Тамара пальчиком послала поцелуй.

— Признайся, Ираида, Ромео ранил и твое сердце? — попробовали повеселиться в отделении. Но тихая медсестра закричала вдруг бешеным голосом:

— Да что вы понимаете в любви! Вы объелись ее суррогатами. Любовь — это подснежник, а ваш нос отравлен табаком!

Получилось несколько высокопарно, но всех задело за живое, и о Ромео с Джульеттой стали забывать. Это было нетрудно — жизнь подбрасывала новые сюжеты.

На Восьмое марта Ираиде пришло письмо на больницу. Она прочитала и запьянела, как от шампанского. Сергей ей делал комплименты с изяществом грузчика, танцующего па-де-де. Она ответила тут же — лучистым стремительным слогом, едва просвеченным нежностью и мягкой самоиронией. «Чуткий ко всему красивому, он не мог меня не оценить. Но, оценив, должно быть, испугался. Сложная женщина не менее опасна, чем красивая». Его молчание и неразвившуюся переписку Ираида объяснила себе именно так.

Прошло семь лет. В холостяцкой квартирке больничной медсестры скопилось 34 открытки — 34 скупых привета из зоны, приуроченных к праздникам. А на день рождения в июле открытка почему-то не пришла. Ираида ждала до августа. Потом еще две недели. И ранним утром в субботу отправилась с дежурства не домой, а в противоположную сторону города. Деревья возле девятиэтажки еще хранили ночную прохладу. В тени на скамейке сидели две женщины, молодая — с коляской и пожилая — в рабочем халате.

— Как мне найти Тамару? — спросила у них Ираида.

— Тамару? — удивилась та, что в халате, и сразила ее проницательностью: — А вы — медсестра из больницы?

— Нет, — засуетилась Ираида. — Я из газеты. Была на суде. Хочу узнать, как сложилась судьба «героев».

— Тамара уехала. Замуж вышла, родила второго и поменяла квартиру.

Женщина в халате отвернулась. Она потеряла к ней интерес.

— А за что он ее порезал? — вырвался у Ираиды давно наболевший вопрос.

— Вы не видали Тамару? — подключилась вдруг «молодая». — Мимо нее не пройдешь. Говорят, что у нее бешенство, сами понимаете, какое… Они как в наш дом переехали, так Сергей и свихнулся. А Тамаре что! За ней вечный хвост кавалеров. Появился какой-то Саша… Сергей уже в тюрьме сидел, когда Петр, ее новый мужик, тоже с ножом бросался. Сама ж его подзадоривала: «Если ревнуешь, зарежь!»

«Молодая», довольная «интервью», ушла по своим делам, а женщина в халате будто застыла на лавке.

— Вы, наверное, мать Сергея? — догадалась Ираида. Та кивнула и задрожала лицом.

— Меня ведь парализовало вначале, — пожаловалась она. — Муж выходил. А теперь его парализовало.

— Ничего, осталось уже немного, — попыталась утешить Ираида. — Выйдет через год, жизнь свою устроит. Хорошо, что Тамара уехала. Где она теперь?

— В Харькове, с четвертым мужем.

— А где Сергей отбывает срок?

— Под Харьковом…

«Утро тает быстро, как сосулька, — подумалось Ираиде. — И в тени уже, как в аду».

Она опустила глаза и увидела, что руки женщины покрылись мурашками озноба.

— Что с вами? — всполошилась она. — Вам плохо?

— Я недавно была у сына, — едва слышно сказала мать. — К нему приезжала Тамара. На краткое свидание.

Ночью Ираида сожгла открытки и сложила пепел в конверт. «Ты спалил мое сердце, Сережа» — написала она на листочке.

«Господи, какая мелодрама, — мелькнуло в голове. — Как, наверное, смешно».

Ираида заплакала и выбросила конверт в помойное ведро.

 

ОН ШЕЛ, КАК БЫК, НА КРАСНЫЙ СВЕТ

Говорят, сексуальный контакт между мужчиной и женщиной зарождается в первые семь минут. Васин организм заявил о своих намерениях в первые семь секунд. А когда девчонка согласилась дать телефон и написала на клочке бумаги «Пригласить Ларису Тычину», он понял, что это судьба.

— Ну, звонил ты своей тезке? — выспрашивал на следующее утро Стае. А Василий отшучивался, мысленно млея от воспоминаний прошедшей ночи. Он помнил Ларису губами, глазами, ушами и кончиками огрубелых пальцев. И с ужасом думал о том, как вернется теперь домой. Семейная жизнь, такая устоявшаяся и размеренная, казалась далеким прошлым, а некогда родная и уютная Любаня — досадной обузой. Даже дети — Игорек и Маринка, его многолетняя забава и гордость — навевали теперь тоску.

Нет ничего мучительней для человека честного, чем раздвоение личности. Двадцать лет прожив в согласии с женой, Василий сделал жуткое открытие, что никогда ее не любил. Ну разве носил он ее на руках, целовал с упоением пальчики, ревновал ко всему живому! А Люба, словно чуя неладное, была как никогда заботлива. И просто убивала наповал великодушием, вскакивая заполночь с постели, чтоб подогреть чай непутевому, одуревшему от Ларисиного темперамента. Прошел месяц, показавшийся Василию годом. И он первым нарушил табу.

— Ты что, ничего не видишь? — спросил он как-то жену. А она все крутилась на кухне, стараясь повернуться спиной. — Я люблю другую женщину, понимаешь, другую! — заорал он неожиданно для себя. — И жить без нее не могу.

Он уходил из дома в гробовой тишине. Люба молча лежала в спальне. А дети, прильнув друг к дружке, смотрели, как на покойника, — со страхом, тоской и болью. Разве кто из них мог представить, что этот вечер — эпиграф к кровавой трагедии, уже спланированной для них судьбой!

Лариса Тычина принадлежала к тем редким женщинам, которые всего добиваются сами. Смешно, но даже собственную внешность она изваяла сама, нос изменила хирургически, а фигуру — упорным шейпингом. Для полного счастья требовалась престижная работа, и Лариса поступила в торговый институт. Надежный муж — и она вышла замуж за самого ловкого из одноклассников. Но дальше случился сбой — муж разбился на мотоцикле, оставив ее с сынишкой. И вот уже три года Лариса вдовствовала, урывая время от времени кусочки чужого счастья. Василий ей понравился сразу — крепкий, мускулистый, работящий, бабами не избалован и старше ее лет на десять, а значит, будет носить на руках.

— Берем, — решила Лариса и поставила цель — отбить. Самоотверженный труд соблазнительницы вознагражден был поистине царски: охотясь за скромной синицей, она умудрилась поймать журавля. Порывая со старой семьей, Василий купил для новой уютный собственный дом.

Прошел год. Знакомые и друзья смотрели на Тычину с жалостью. Большая любовь прошлась по нему с наглостью самосвала. Теперь он только и делал, что зарабатывал и доставал, доставал и зарабатывал. Поизносился при этом изрядно, в глазах появилась угрюмость.

— Не ладится, что ли, чи шо? — посочувствовал как-то Стае. Василия как прорвало — битый час выкладывал другу о своих семейных неурядицах.

— Да врежь ты ей, Вася, в дыню! — посоветовал Стае. И Тычина внезапно понял, что очень не прочь это сделать, он, ни разу и пальцем не тронувший Любу.

Отношения в семье вступили в новую фазу. Теперь аргументом в споре Василий нередко использовал свою тяжелую пятерню. Особенно если был пьян. А пить он стал чаще и чаще. Однажды в магазине он встретил бывшую жену. И поразился приливу неожиданной нежности. Словно долго-долго жил на чужбине и вот вернулся в родные края.

Супруги спали на импортном гарнитуре, ели из японского сервиза, но противостояние двух характеров порой доходило до ненависти.

— Пора разбегаться! — бросил однажды Василий. А Лариса неожиданно поддержала:

— Давай. Тебе дом, мне все, что в доме.

Добро паковали дня два. Прощаясь, обменялись расписками, что претензий друг к другу не имеют.

Шли вторые сутки разлуки. Лариса лежала на роскошной белой кровати, пытаясь превозмочь глухую тоску. То, чему она радовалась и к чему стремилась, — наряды, мебель, сервизы, — превратилось в груду ненужного хлама. Ей хотелось просто любви. Почему их брак развалился? Ведь Василии совсем стал ручной. Но вдруг растворился в водке и вытек в маленькую щелочку. Когда расстаются двое, кому-то всегда больней. Уходя, Лариса считала, что Васе. А теперь тяжелые догадки оседали в крови. Вспомнилось, как во время ссор он стал вспоминать свою Любу, как детям звонил украдкой… Она вскочила с кровати. Сердце колотилось, как маятник настенных часов. Дура, наивная дура! Сама подарила мужа. И сохнет теперь в одиночестве, а он ласкает Любку-сардельку!

На кухне мать выговаривала Вадику:

— Не трогай маму, пусть побудет одна.

Спасибо за пожелание. Она и так осталась одна. Одна-одинешенька, как березка в поле, о которую каждый кобель норовит почесаться, а потом нырнуть в свою теплую будку. Лариса взяла телефон и набрала Василия. Интересно, что делает он сейчас? Водку пьет? Ее вспоминает? А вдруг закричит сейчас в трубку, что любит ее безумно, что жить без нее не может?!

— Алло, я вас слушаю, — пропел женский голос в ухо. Счастливый, расслабленный голос.

— Молчат, — засмеялась трубка. — Наверное, проверка связи.

«Ошиблась номером, что ли?» — успела подумать Лариса, но подключился голос Василия:

— Ну, кто там молчит? Делать не хрен!

Ей показалось, что гарнитур поставили разом на грудь. Так вот, значит, как он страдает!

— Дочка, иди обедать, — заглянула в комнату мать. — Борщ — объеденье, хоть и варила на костях.

«На костях, — усмехнулась Лариса. — На моих костях хотят сварить свой семейный борщ. Ну нет уж, дудки, это я разберу вас по косточкам… Наваристый борщ получится, особенно из толстой Любки».

— Уйди! — заорала она. И пантерой метнулась в кладовку. Там, на крючке, висела старенькая одежда для огорода, а на крашеной синим полке лежало много полезных вещей — топор, сапожная лапа, клещи, щипцы, домкратик. Лариса выбрала топор и положила его в корзинку. Потом скинула махровый халат и влезла в рабочую одежду.

— Куда? Зачем? — за спиной причитала мать и пыталась схватить ее за руки.

— Пойду убивать Василия, — ответила ей Лариса. И оттого, что черная муть в душе оформилась в эти слова, почувствовала облегчение.

От материного дома до улицы Федосова — 12 минут ходьбы. Ларисе понадобилось мгновение. Вот и калитка бордового цвета, вот дворик, вымощенный кирпичом, окно за легкой занавеской. Они сидели за столом — Василий и Люба, счастливые, обновленные, как будто вернулись в юность. Напротив — соседская пара, на столе — закуска, шампанское.

«Свадьбу празднуют, видно, — усмехнулась ехидно Лариса. — Ну-ну, веселитесь, родные».

В сарае, на старой тахте, она свернулась, как кошка, клубочком. Спешить было некуда. Двигаться не хотелось. В доме играла музыка. Вспомнилось, как на этой тахте была по-настоящему счастливая с Василием. Как он обнимал и покусывал сзади, когда она так отворачивалась…

Уже стемнело, голоса соседей выплыли во двор. Василий и Люба провожали их до калитки. Потом прошли в обнимку назад, хлопнули дверью, щелкнули замком. Последним звуком захлебнулся магнитофон, и стало слышно, как забарабанила в ванну вода. Сквозь ажурный тюлевый узор виднелись пустые комнаты. Значит, моются в ванной вместе. Какая все-таки гадость, какой примитив мужики — со всеми у них одинаково! Сквозь дробь воды донесся смех и шум возни, так что с полки грохнулся таз, и, наконец, блаженные звуки любви, которые не спутаешь ни с чем.

«Ну-ну, — усмехнулась Лариса. — Сношайтесь в последний раз». Теперь вся она, от головы до пят, была наполнена горячей клокочущей ненавистью.

Время тянулось, как патока. Распаренные супруги не смеша попили чайку, пошептались в постели и отошли ко сну. Только тут Лариса заметила огромную зловещую луну, как дьявольский фонарь услужливо освещавшую ей путь. Она открыла своим ключом квартиру. Прислушалась, прошла на цыпочках в спальню. Так и есть — Василий лежит на спине, курчавая грудь наружу, а Люба — на сильной руке. И она так любила спать. Любила, да больше не будет. Она вытащила из корзинки топор и занесла его над Василием.

Хрясь! — первый удар пришелся по золотистым пушистым кольцам. Кровь из глубокой раны хлынула на живот. Василий открыл глаза и зарычал от боли. Люба, как дикая кошка, вихрем слетела с кровати.

— Пощади! — взмолилась она. Но не жалость, а отвращение тошнотой подкатило к горлу. Та опять взмахнула топором, и Люба осела с мучительным стоном. Лариса рубила обоих — по рукам, по груди, по голове, а они стонали и корчились, все меньше походя на людей. Наконец все было закончено — ее топор не мог больше сделать больно. Лариса сняла полотенце и замотала лезвие. Потом закрыла двери на ключ и бесшумно сошла с крыльца.

В доме у матери горел ослепительный свет.

Лариса глянула в зеркало — волосы, лицо, рубашка — все было в бурой сыпи пятен. Она прошла в ванную, помылась, переоделась и, запихав одежду к топору, сурово кинула матери:

— Я убила обоих. А это нужно закопать. Поможешь мне?

О том, как они ползали по кладбищу, выискивая яму понадежнее, как прятали туда улики, как дома пили водку, не пьянея, и сочиняли алиби, мать рассказывала потом, на третий день следствия, когда, устав от пар, допросов и вранья, Лариса во всем призналась. Хоронили Тычин соседи. Ихдети — 14-летняя Маринка и 17-летний Игорек, — придя поутру к родителям со старой квартиры и обнаружив их в луже крови, надолго попали в больницу…

Из судебного приговора по делу Ларисы Тычины, обвиняемой в убийстве двух лиц с особой жестокостью:

«По заключению эксперта-психолога, обвиняемая находилась в состоянии фрустрации, т. е. эмоционального напряжения. Но данное расстройство не является тем состоянием, которое характерно для сильного душевного волнения (физиологического аффекта), т. к. внезапно возникший умысел совершить убийство был реализован не сразу, а через большой промежуток времени…

Заключение экспертизы, а также показания подсудимой, которая пояснила, что во время нанесения ударов потерпевшие стонали, руками закрывши голову, свидетелствуют о мучительном способе убийства… Согласно санкции данной статьи 93 УК Украины мера наказания предусмотрена в виде лишения свободы сроком от 8 до 15 лет или смертной казнью… Однако исключительная мера наказания к Тычине Л. не может быть применена, так как во время совершения преступления она была в состоянии беременности сроком в 1,5 месяца».

Суд приговорил Ларису к 10 годам лишения свободы. Через восемь месяцев после ареста, за несколько дней до суда, она родила дочь в тюремной больнице. В кричащем кулечке, переданном Ларисиной матери, лежала короткая записка: «Я назвала ее Любовью».

 

ЛЕЗВИЕ БРИТВЫ

Лариса изящна. Для нашего конкретного Донбасса явление не столь уж обычное. И все, за что бы она ни бралась, делает тоже изящно. Разливает по чашечкам чай. Выкладывает кекс на блюдце. Режет тоненько колбасу. А я, ее уважаемая гостья, не могу отделаться от тайной нехорошей мысли — вот так же, должно быть, изящно она перерезала горло своему любимому мужчине. Правильно перерезала — считают подруги. В состоянии сильного душевного волнения — установила экспертиза. И только сама Лариса — безутешная вдова и невольная убийца — не находит себе прощения.

Быть может, потому, что в 26 так хочется любви, а ее интимный опыт по-прежнему исчерпывается короткой семейной жизнью. Вот и остается перебирать воспоминания, как цветные детские стеклышки. Ведь несмотря на то, что она на виду, мужчины к Ларисе относятся с опаской. В их маленьком городе, где заседание народного суда превратилось в заманчивый спектакль для обывателей, слава опасной женщины — как пожизненное клеймо. Встреча с журналистом для нее — долгожданная возможность исповедаться. А еще — редкий шанс взглянуть на себя со стороны. И вот мы в се квартире. «В фамильном склепе Гончаров», — как сказала сама Лариса.

Вечером за Натальей заехал муж. И пока девчата убирали с прилавка товар, он небрежно поигрывал браслетом, поблескивающим из-под кожаной куртки.

«Для меня старается!» — подумала с усмешкой Лариса. В последнее время она стала болезненно-обидчива и часто в разных мелочах подозревала издевку в свой адрес.

— Мать, тебя подбросить? — великодушно предложила Наталья. И от этой заботы у Ларисы заныло сердце.

Сидя на заднем сиденье новеньких «Жигулей», она с грустью размышляла о превратностях судьбы. Каких-то паршивых шесть лет назад ее адъютант Наташка не смела даже мечтать, что выйдет на первые роли в их дружбе. Потому что со школьной скамьи уступала Ларисе во всем — в способностях, энергии, деловой хватке и уж тем более во внешности. И когда обе, поступив в торговый техникум, влюбились в Лешку Гончара из горного, сюрпризов не было, тот предпочел Ларису. На свадьбе Наташка плакала, а через полгода поспешно выскочила за Петю, парня неказистого, но резвого. И вот итог — Лариса уже разведена, ее красавец-шахтер пропил семейное счастье, а Наташкин заморыш — в СП и богатеет день ото дня.

Где-то Лариса читала, что зло нужно давить в зародыше. Упустишь момент, сама станешь жертвой. О том, что Лешка — потенциальный алкоголик, можно было догадаться давно. Еще до свадьбы, когда он приходил на свиданье «под мухой». С его же слов, когда хвастался, как лихо «уговаривает» с батей литровую бутылку самогона. Но в 19 лет голос крови сильнее разума, а самоуверенности нет границ. Женится — бросит пить, считала Лариса. А получилось иначе. Она ждала ребенка, когда он в первый раз ее избил. Срок был маленький — 10 недель, мама тогда так плакала, убеждала идти на аборт. А она, униженная и раздавленная, все цеплялась за глупую сказку, которую сама себе сочинила. И когда ее протрезвевший Ромео попросил на коленях прощения, посчитала, что этого достаточно.

Конечно, трезвенником после этого он не стал, но где-то с месяц крепился. А уж когда родился Дениска, душу отвел как следует. Неделю не просыхал на радостях. Но ведь любили его, черта, на шахте, все прощали, на все закрывали глаза. И по службе продвигался быстрей остальных. Рецидив случился через год. К тому времени Лариса не то чтобы забыла историю с побоями, но стала ощущать ее опосредованно, как бы услышанную со стороны. Ведь ласковый, преданный Леша хоть и продолжал заглядывать в бутылку, но из берегов не выходил.

В тот день в доме было шумно — праздновали первый годик Дениски. Пришли кумовья, родители, Лешины товарищи с шахты. Один, такой длинный, нескладный, смешной, ходил за Ларисой как тень. Рядом с мужем он выглядел пародией, но Ларисе, располневшей после родов, льстило его внимание. Они пошли танцевать, когда Лешка обнял ее за плечи и ласково ушко: «Пошли-ка сына проведаем». В спальне, где спал безмятежно ребенок, Лариса очутилась на кровати с горящей от пощечины щекой.

— Я что, тебя плохо трахаю? — свирепо шипел Алексеи. Она попыталась встать, но ошеломляющей силы оплеуха пригвоздила ее к подушке.

Дальнейшее было в тумане. Кричал, обезумев, ребенок. Падали с полки игрушки. В изорванной одежде и с окровавленным лицом она вырвалась в зал, где гремела музыка. Ощущение позора навалилось потом. А тогда с ней случилась истерика. И гости, не желая расходиться, мирили их водкой — мужу наливая в рюмочку, ей — протирая разбитое лицо.

«Жигуленок» прыгнул на ухабе, и Петр сердито чертыхнулся:

— О, и в окно смотреть не надо. Сразу твой хутор чувствуется.

— Слушай, Ларис, а может, у нас переночуешь? — застрекотала вдруг Наташка. — Дениска все равно у матери, а ты одна в здоровенном домище, не страшно?

— Кого мне бояться, не Леху ж? — фыркнула Лариса.

— Пять лет прожили — не убил. А теперь он далеко и не опасен.

— Не слишком и далеко, — сказал свое слово Петр.

— Наташка говорила, что опять объявился, звонил на работу, выспрашивал девок, нет ли у тебя кавалеров.

— Да что вы такие заботливые? — неожиданно рассердилась Лариса. — Так бережете мое одиночество!

Дома разрывался телефон. В холодном сумраке комнаты, похожей сейчас на склеп, он показался ей последней ниточкой жизни.

— Але, я слушаю вас, — выдохнула она со смутной надеждой на чудо. Но трубка в ответ молчала. Это мог быть только один человек — Алексей. И Лариса сказала с неожиданной для себя нежностью:

— Мне плохо сейчас. Говори. Скажи что-нибудь хорошее.

Но тут же пожалела о сказанном, услышав полный сарказма голос:

— Пардон, дорогая. Это не тот, кого ты ждала. Что, завела любовничка?

— Дурак, — парировала Лариса. — И никогда не поумнеешь.

Она успела принять ванну и готовилась лечь в постель, когда в окно тихонько постучали. Так стучал только Алеша, когда забывал ключи. В пронзительной тишине звуки были отчетливы и красноречивы. Вот чиркнула спичка, потухла. Вот он затянулся сигаретой.

— Чего тебе? — спросила она с бешено бьющимся сердцем.

Пусти, я хочу извиниться.

— Извиняйся так, через дверь.

— Лариса, Ларчик, прости, я очень тебя люблю. Я искалечил нам жизнь. Не пустишь, я вскрою вены.

Не в силах больше противиться, Лариса загремела замком. На влажном после дождя крыльце Алексей стоял на коленях. В черном бездонном небе висела апельсиновая луна. Он вошел, потупившись, в дом, прислонился спиною к двери. И вдруг, горько-горько вздохнув, схватил ее в крепкие объятия.

— Я не знаю, почему назвала его Петькою. Так зовут мужа моей близкой подруги, мы спорили накануне в машине… Леша сжал меня очень сильно, я хотела сказать «пусти-ка», а получилось «Петька», — спустя полгода объясняла Лариса в суде. Но тогда все было именно так. Смиренному, полному любви Лехе она прошептала: «Петька», — и он вздрогнул, как от удара хлыста. Потом он мучил ее полночи, бил, насиловал, оскорблял, выкручивал руки и требовал только одного: признаться, кто этот Петя. Под утро Лариса сломалась и призналась во всех несуществующих грехах. И тогда он придумал ей казнь — побрить наголо, чтоб отбить кавалеров. Привязал ремнями к стулу, обрезал ножницами косу, намылил кисточкой темя. А когда подсунул ей зеркало, чтобы последний раз на себя полюбовалась, Лариса вырвала бритву и полоснула ею по горлу…

Врачи хирургического отделения больницы, не успевшие прооперировать истекающего кровью парня, долго не могли поверить, что его милая, нежная жена, так искренне убивающаяся над покойником, собственноручно перерезала ему горло. Впрочем, как сказал се адвокат, только ангельское терпение этой женщины столь долго удерживало ее от вынужденного шага самообороны. Суд разделил эту точку зрения. Лариса Гончар продолжает работать продавцом в одном из донбасских универмагов. Ее близкие подруги утверждают, что она по-прежнему любит Леху.

 

 

ГДЕ ВЫ, ДОКТОР ЛОМБРОЗО?

Социологические исследования, объектом которых были бы женщины-убийцы, прежде не проводились. Ныне эту проблему изучают две дамы из Голландии, представляющие психологический центр Питера Бааиа, — Вилма Ван лен Берг и Симоне Гоорен. Результаты их труда порой носят сенсационный характер. Скажем, образ женщины-отравительницы, прочно укоренившийся в общественном сознании, зачастую навеян художественной литературой. На самом деле женщины крайне редко выбирают яд. Орудием убийства чаще выступает обычный кухонный нож, топор или иная домашняя утварь. Современные криминалисты все чаще употребляют такое понятие, как «синдром доведенной женщины». По их мнению, синдром выступает главным побудительным мотивом, толкающим слабый пол на отчаянный шаг. Жертвами женщин-убийц обычно являются сожители и дети.

Если верить статистикам и аналитикам, то женщины убивают в двадцать раз реже, нежели мужчины. В Голландии от рук слабого пола ежегодно погибают около тридцати человек. Многие считают этот показатель достаточным, чтобы повесить на криминологию изучение еще одной проблемы. Раньше женщины не выделялись в особую группу убийц со своей психологией и типологией преступлений. О них слагали мифы, легенды, стишки-страшилки…

История твердит, что некая Лиз Борден из Массачусетса люто ненавидела свою мачеху и в конце прошлого века якобы изрубила семью на куски. Хотя спустя полвека некоторые американские историки заявили, что престарелые жертвы были убиты не Лиз Борден, а случайным грабителем. Тем не менее песенка-страшилка прочно осела в народном фольклоре.

Чезаре Ломброзо долгое время изучал строение черепа женщин и мужчин, находившихся в итальянских тюрьмах. В своей книге «Преступный человек» доктор Ломброзо описал теорию «врожденных аномалий», то есть врожденной преступности. К аномалиям относились низкий и сплющенный лоб, глубоко сидящие глаза, большие скулы, бледность, грубая нижняя челюсть и др. Женскую преступность тюремный врач объяснил наследственностью и преобладанием врожденных мужских качеств. На агрессию слабого пола могли влиять и менструальные циклы. Чезаре Ломброзо исследовал восемьдесят две женщины, которые были арестованы по уголовным обвинениям и пребывали в его тюремном ведомстве. Свыше семидесяти женщин признались, что в момент совершения преступления у них была менструация. Эта теория своего развития не получила. В нынешнем веке о ней практически забыли и вспоминали лишь в исключительных случаях. В 1984 году адвокат некой американки, которая исполосовала ножом своего сослуживца, привлек труды итальянского ученого, обратил внимание на физиологию женского организма и смягчил тем самым наказание своей подзащитной.

Александр Лавров, автор «Энциклопедии смерти», заметил:

«Не так давно новые аргументы в пользу идей Ломброзо высказал генетик Виктор Колпаков из Сибирского отделения Академии наук. Институту цитологии и генетики, где работает ученый, предложили попытаться выяснить роль генов в появлении преступного типа людей, ответить на вопрос о том, почему число преступивших закон не уменьшается, а постоянно растет. На основании длительных исследований Колпаков пришел к выводу, что „генетическое участие в формировании преступного поведения есть, оно просматривается. Есть, конечно, и социальное подавление такого поведения. Существует и социальное провоцирование такого поведения. Но и генетику, ее участие в этом деле отрицать уже трудно“. Правда, Колпаков пришел к такому результату не на основе „сплющенных носов“ и „низких лбов“, а исследуя психические характеристики личности. Ученый считает, что ненаследуемых признаков нет, а „признак преступности“ передается одним геном. Отсюда следует, что если выяснить нейрофизиологические и биохимические механизмы, посредством которых реализуется действие гена, то появилась бы возможность воздействовать на психику человека в благожелательную для общества сторону. Та самая страшная возможность, о которой нас уже предупреждали писатели-фантасты. Ибо тогда можно будет „программировать“ личность на генетическом уровне, делать людей такими, какими их желают видеть власть имущие.

Итак, рассмотрев букет причин, делающих людей убийцами, мы вынуждены признать, что из него нельзя выбрать один-единственный цветок. Ибо, как говорили древние, „умозаключение от возможности к действию не имеет силы“. Единственное, что можно сказать с полной уверенностью: люди убивали, убивают и будут убивать себе подобных до тех пор, пока не наступит Страшный суд или генная инженерия не сделает нас ангелами во плоти».

Преступления, которые совершают женщины, являются потрясающим слепком с нашей культуры. Так писала в начале 90-х известный юрист Хейкелин Стюарт в журнале «Немесис», который был ориентирован на женское право. Своих детей и сексуальных партнеров женщины убивают гораздо чаще, чем мужчины. Тем не менее общество не интересуют подобные инциденты. Возможно, потому, что женщины сторонятся скандалов в судебном зале или тюремной камере. Они не удирают на вертолетах, не изощряются в садизме и не сильны в порнопреступлениях. А значит, не могут вызвать повышенный интерес у бульварных газет.

В Психологическом центре Питера Баана в течение четырех лет обследовались двадцать восемь женщин. Результаты опыта разрушили привычный стереотип женщины-отравительницы, которой чуждо насилие из-за ее физической слабости. Только две женщины отдали предпочтение яду. Одна из них подсыпала своей малолетней дочери большую дозу снотворного, другая угостила своего сожителя неразбавленным героином. В январе 1992 года, выступая в Католическом университете Неймейгена, Вилма Ван ден Берг объясняла эти необычные выводы так: «Вероятно, отравление — слишком сложный способ, который не всегда действует наверняка. Не так-то просто приобрести яд. Затем нужно точно рассчитать смертельную дозу. Должно пройти какое-то время, прежде чем наступит желаемый эффект. У жертвы может оказаться достаточно времени, чтобы позвать на помощь или обвинить преступника в содеянном».

На первый взгляд, грубое насилие меньше всего пристало женщине. Однако удар ножом или стальной спицей, удушение, нанесение огнестрельных ран — все это характерно для обоих полов. Женщины почти никогда не выбирают жертву произвольно, что часто случается у мужчин. Женщины убивают тех, с кем живут в тесном соседстве, в основном, убийство является их первым преступлением. Причина кроется в неразрешимых или кажущихся неразрешимыми отношениях. Дела женщин-убийц обычно представляются невероятным нагромождением больших и малых обид, и именно это обстоятельство позволяет голландским исследовательницам утверждать, что убийства совершаются женщинами единожды и крайне редко носят повторный характер.

Из обследованных двадцати восьми женщин почти половина обвинялась в детоубийстве, лишении жизни собственных или приемных детей. В древние времена детоубийство рассматривалось как нормальное явление. В Германии считали: отец и мать вправе умерщвлять своих отпрысков: это было методом регулирования народонаселения, а также жертвоприношением богам. В XVIII веке детоубийство (так называемый инфантицид) стало средством избежать последствий нежелательной беременности. Способ этот был уголовно наказуем, однако своей популярности не утратил. Крестьяне часто находили за чертой города детские трупики, но матерей, как правило, отыскать не удавалось. И тем не менее в те времена суровым наказаниям подвергались многие служанки, которым не удавалось скрыть беременность. Так почему же женщины выбирают своими жертвами своих партнеров или детей? Ведь именно этих людей они стремятся сделать центром и смыслом своего существования. Но, может быть, именно поэтому в конфликтах, достигающих наивысшего накала, физическое устранение близких людей и представляется им единственным выходом?

Иногда проблема ассоциируется у женщины с препятствием, которое кажется ей роковым и неустранимым. Тридцатилетняя женщина, вышедшая замуж в третий раз, жестко воспитывает двух сыновей — собственного и приемного. Второму достается больше всех из-за безумной ревности мачехи. Месяцами в пей кипит и растет ненависть к несчастному существу. Наконец в очередном припадке ярости она бьет сына так, что тот падает затылком на пол и теряет сознание. Встревоженная мачеха поднимает ребенка, укладывает на постель и пытается привести в чувство. Бесполезно. Женщина брызгает водой, растирает виски, но приемный сын остается без движения. Ее охватывает паника. Полагая, что на кровати лежит уже труп, мачеха поджигает постель. Огонь уничтожил следы преступления. Однако в пламени задохнулся и собственный сын строгой матери.

Многие ученые считают, что преступница страдает расстройством в развитии. Она якобы не в состоянии управлять своей агрессией. Отсюда ее неконтролируемые приступы ярости. Но, судя по еще одним наблюдениям, зачастую побудительным мотивом убийства становятся душевные расстройства других. Как правило, они наблюдаются у мужчин, которые провоцируют женщин, насилуя их, и не только в физическом смысле. Вероятно, это и есть основная причина, побуждающая женщин убивать.

Решение избавиться от ненавистного партнера редко возникает спонтанно, оно медленно вызревает и принимается в трезвом уме и твердой памяти. По словам надзирательницы нью-йоркской женской тюрьмы «Бедфорд Хилз», две трети женщин, совершивших убийства, имеют за спиной долгую историю серьезных физических и сексуальных насилий, которым они подвергались в юном и зрелом возрасте. Криминологический термин «синдром доведенной женщины» появился в начале 80-х годов. Он отражает суть главной причины, которая толкает женщину к убийству. Американский юрист и психолог профессор Чарльз Ивинг изучил более ста случаев «женских» убийств и написал книгу «Доведенная женщина убивает», которая стала своеобразной сенсацией. Более сорока процентов женщин, арестованных в Соединенных Штатах Америки за убийство, в той или иной мере подвергались насилию со стороны партнера. Нет нужды представлять женщин более жалкими и безумными, чем они есть на самом деле. Если доведенной женщине грозит «крайне серьезное психологическое увечье», совершение ею убийства, по мнению американского юриста, может рассматриваться как условно защитная мера.

В Голландии в прошлом году после подобного аргумента подсудимая была освобождена из-под стражи прямо в зале суда. Ее нашумевшее дело заключалось в том, что она развелась с супругом. Бывший муж съехал с квартиры, но не желал бесследно и бесславно покинуть насиженную обитель. Он явился к экс-супруге и начал ее жестоко избивать. Экзекуция продолжалась полчаса. В конце концов мстительный супруг выдохся и решил сделать передышку. Он легкомысленно отвернулся и не видел, как окровавленная жертва поползла к платяному шкафу.

Протокольный стиль расследования описал дальнейшие события так: «Подозреваемая в этот момент находилась возле шкафа, в одном из ящиков которого лежал револьвер. Ей удалось незаметно просунуть руку в ящик и нащупать там оружие. Тем временем бывший муж с угрожающим видом вновь пошел на нее. Она направила на него револьвер, но это его не остановило. Тогда прогремел фатальный выстрел». Судьи признали состав преступления, но освободили женщину от наказания. «Непреднамеренное убийство в целях самообороны» — так именовалось ее преступление на юридическом жаргоне. Суд принял во внимание и то обстоятельство, что «на протяжении двадцати лет совместного проживания с пострадавшим жизнь его жены регулярно подвергалась опасности в результате жестокого с ней обращения».

Исследования Центра Питера Баана не пропали напрасно. В Голландии ими вооружилось движение за эмансипацию. Уже знакомый нам журнал «Немесис», призванный защищать женское право, уверенно заявил: «Нечего представлять женщину беззащитной овечкой. Насилие как средство самообороны не позволяет видеть в женщине безропотное существо, на протяжении многих лет способное терпеть издевательства со стороны мужчины. „Доведенные женщины“ сознательно идут на убийство, ибо видят в этом единственный способ защитить собственную жизнь».

 

МОЖАЙСКАЯ ЗОНА

Любопытны наблюдения московской журналистки Натальи Бояркиной. Она посетила Можайскую женскую колонию и поделилась своими впечатлениями на страницах газеты «Аргументы и факты»:

«Эта колония считается образцово-показательной. Тут чистота, порядок, приличная кормежка и, главное, — есть работа. 700 швейных машинок строчат как отбойные молотки — целый день. Детская одежда, модные куртки, дорожные сумки разного калибра, свитера ручной вязки, рабочая одежда и форменная — вот основные виды продукции, которые выдает зековская „швейка“. Цены на все невысокие, но ведь не поставишь заключенных торговать шмотками на рынке. Со сбытом туговато.

Женщина в тюрьме хочет оставаться женщиной. Три года назад отменено мышиное однообразие зековской робы, и „дамы“ заметно похорошели: макияж, шарфики, свитерочки… Лица вовсе не испитые и злобные, а улыбчивые, спокойные. Будто случайно они здесь, будто все, что сделали, было в другой жизни и не с ними.

Может, это оттого, что долго и постоянно человек страдать не может и не хочет? Или оттого, что женская психика гибче и привыкает ко всему, принимая правила, которые предлагает тюрьма? Они рожают здесь детей, кормят, гуляют с ними и воспитывают до трех лет. Работают на производстве. Дружат, сплетничают, дерутся, интригуют, а бывает, и влюбляются в товарок по несчастью. Однополая любовь особо не приветствуется, но к ней относятся терпимо.

Тут вяжут салфетки, украшают свои „уголки“ фотографиями близких, любимых, артистами, иконками. Пожалуй, только любовь — к детям, дому, семье, к любимому человеку или Богу — помогает выжить, не убив в себе женщину до конца.

Внешность обманчива, по лицу не прочтешь ничего об особенностях женской преступности. А они ужасающи.

В основе большинства женских преступлений — корысть. Подлоги банковских документов, обман, обвес, кражи государственного и прочего имущества, грабеж, разбой. Женщины редко „идут на дело“ под влиянием неожиданно нахлынувшей злости, ревности или водки. Это удел сильного пола.

Преступления слабого пола отличает обстоятельность, логика и невероятная жестокость. Почти 40 % от общего числа совершенных женщинами преступлений направлены против личности: убийство, соучастие в изнасиловании, физические расправы.

23-летняя Н. убила мужа. Догадавшись, что есть свидетель, она убила и его.

Одна москвичка отравила пятерых: бывшего мужа, двоих детей и его новую жену, беременную третьим ребенком. Яд был засыпан в кастрюльку с супом. Смысл — желание завладеть квартирой.

Женщины убивают не только мужей и любовников, Расчленяя трупы и прокручивая их в мясорубке, но и собственных детей. Случаев детоубийства регистрируется до 150 в год. Одни делают это по незрелости ума, убивая нежеланного новорожденного, но есть и настоящие Медеи нашего общества, убившие двоих, троих ради мести сожителю, мужу. Правда, потом они просят судей приговорить их к расстрелу, понимая, что собственная жизнь станет их самой страшной пыткой. Недавно в Москве была разоблачена банда в 12 человек, которую возглавляла женщина с красивым именем Мадлена. За ними 17 убийств. При обыске изъято 20 единиц автоматического оружия, 100 гранат, 15 взрывных устройств, 5 килограммов взрывчатки.

Всего за прошлый год женщинами совершено 3347 умышленных тяжких повреждений.

Особые отношения у женщин с наркотиками. 15 тысяч женщин сейчас стоят на учете в органах здравоохранения. Только за прошлый год арестовано 700 перевозчиц зелья. Рекорды впечатляют: у одной в багаже было 50 кг марихуанны, вторая задержана в „Шереметьево-2“ с килограммом кокаина. По ценам „черного рынка“ его стоимость около миллиарда рублей.

53 % преступниц не имели работы. Средний возраст „дамы“ за решеткой— 36 лет. Сейчас отбывают сроки заключения 33 тысячи особ женского пола в 31 исправительном учреждении. За прошлый год число осужденных увеличилось на 5 тысяч.

Большая часть преступниц до суда была замужем. Но к концу срока практически все разведены. Мужчины на свободе не склонны к верности.

Отсутствие свободы, родных, любви так сильно калечит женскую психику, что о перевоспитании и исправлении говорят в основном лишь в „девичьих“ колониях. Почти половина женщин, „отмотавших срок“, состоят под наблюдением психоневролога.

Выйдя на свободу, они боятся ее столь же сильно, как и мечтают о ней. Трудно жить, когда семья потеряна, работы и жилья тоже нет. Может, и потому 15 % женщин имеют две судимости, 28 — три и более. Семь процентов признаны особо опасными рецидивистками.

А все потому, что их еще в детстве недолюбили родители и не научили любить ни себя, ни окружающих. Любить искренне, бескорыстно. А не умея любить сами, они не могут найти никого, кто полюбил бы их такими, какие они есть. Отсюда и отчаяние, и злость, и надежда…»

 

ТАБЛЕТКИ ПО БРОСОВОЙ ЦЕНЕ

Не ведает, что творит — расхожую эту фразу мы слышим чаше всего в адрес незрелых подростков или выживших из ума стариков. Но каждый из нас, случается, не ведает, что творит. Взрыв отрицательных эмоций тем сильней и губительней, чем положительней и сдержанней человек, в котором они накопились. Лариса Светличная за свою не такую уж короткую жизнь мухи не обидела. Но резкий жизненный вираж толкнул ее на преступление.

До отправления поезда осталось десять минут. Миша так и не пришел, и эта обжигающая реальность кинжалом торчала в сердце. У выхода на перрон Лариса чуть не упала, почувствовав приступ слабости. Тут-то и вынырнул, как черт из табакерки, этот взъерошенный мужичок…

— Женщина, а, женщина, — затараторил он полушепотом. — не хотите лекарств по дешевке?

Сквозь туман непролитых слез она разглядела упаковку элениума и протянула деньги. Мама давно проклинала бессонницу, да и ей пригодится, чтобы уснуть и забыться.

В пятом купе уже сидела девушка броской и дорогой наружности. Эдакая Софи Лорен в кожано-золотой упаковке.

— Билеты и деньги за белье, — заглянула в дверь проводница. Красотка не спеша расстегнула портмоне, а Лариса зашарила в сумочке. Но отделения были пусты, если не считать ветхой тряпочки полтинника. Зато пушистый лукавый гномик, китайский брелок для ключей, купленный ею для Миши, уютно коснулся пальцев.

— Я без постели, можно? — попросила Лариса. Лицо проводницы надулось презрением:

— Ни матрасом, ни подушкой пользоваться нельзя.

Ситуация была унизительной, но семь бед — один ответ. А сегодня она пережила и не такое.

— Вам недалеко? — полюбопытствовала соседка.

— До конца, — ответила Лариса.

— Вот как? — выгнула девушка брови и критически осмотрела ее свитер, ботинки, брюки. — По вас не скажешь, что вы сильно экономите.

Еще вчера такой комплимент весьма бы польстил Ларисе. Но сейчас, раздавленная крушением иллюзий, она лишь пожала плечами:

— Просто так получилось. Не рассчитала расходы. Лариса никогда не ощущала себя независимой, хотя по жизни вела сугубо мужскую роль, в одиночку завоевывая для семьи необходимый минимум благ. Не лишенная симпатии, она умела под настроение притвориться красоткой, но сама на свой счет не обольщалась. Она неплохо играла на пианино и даже придумывала романсы. Но, зная толк в настоящем искусстве, свои таланты не афишировала. И эта неуверенность в себе и невысокая самооценка легко угадывались мужчинами. То в чрезмерной ее деликатности, то в особой манере говорить и держаться.

Соседка по купе была ярким ее антиподом. Она источала в атмосферу флюиды ленивого пренебрежения к миру и глубокого чувства превосходства И эта самоуверенность красивой хищницы не могла не восхитить овечью Ларисину душу.

— Как вас зовут? — спросила она, глядя, как девушка снимает куртку, являя еще одно свое несомненное достоинство — высокий и пышный бюст.

— Иванна, — ответила та.

— Красиво, — вздохнула Лариса. — А вы отдыхали в Крыму?

— Ноу, — усмехнулась красотка, томно закатив глаза (и это было потрясающе, волнующе и многозначительно. Интересно, где она отрабатывала эти роскошные ужимки пресыщенной львицы?). — Я еду из Стамбула. Там живу.

— С мужем?

— Нет. С хорошим и выгодным делом. У меня свои магазины.

В вагоне повисла пауза. Одна наслаждалась эффектом, другая осмысливала услышанное.

— А я в Донецке живу. С мужем и двумя дочками, — сказала Лариса, чтоб не молчать.

— Что ж тебе муж на постель не выделил? — опять усмехнулась Иванна.

— Он шахтер, два месяца без зарплаты, — попыталась оправдаться Лариса.

— Так пусть идет туда, где платят.

— Он не умеет крутиться. А проходчиком был хорошим.

— Значит, гони его к черту и ищи того, кто крутится. Ты ж интересная женщина, и поклонники есть, уверена.

У Ларисы случались поклонники. Ее эмоциональная натура просто задыхалась без любви, как бабочка без нектара. А муж был прост, как шахтерская роба, и жил по принципу: борща — и в койку. Но слабые вспышки влюбленности не украшали жизнь: мужчины ничего не давали Ларисе — ни заботы, ни комфорта, ни роскоши, зато брали всегда активно: состраданием, пониманием, нежностью и вечной готовностью ринуться им на помощь. И только Мишаня, подарок судьбы, ее случайная встреча и смысл жизни последнего месяца, стал исключением из правил. Забавно, но встреча с ним тоже случилась в поезде. Она возвращалась домой, он ехал в Донецк в командировку. Вначале все было банально: он долго приставал с разговорами, мешая Ларисе читать. А потом вдруг что-то перемкнуло, и она увидела добрые глаза, обведенные кругами усталости, и большие надежные руки. Дрожала ложка в стакане, по черному квадрату окна пробегали блики фонарей — солнечные зайчики ночи, а мягкие, нежные губы, шепча какую-то бессмыслицу, целовали ее ладонь. Утром, прощаясь, они обменялись телефонами. И целый месяц рабочее утро начиналось его звонком.

Он приехал в Донецк внезапно и умчал ее в Мариуполь. А точнее, в иное измерение, где мир ласкался у ног, как послушный котенок, а любое ее желание читалось по глазам и становилось законом. За два дня сумасшедшего счастья Лариса не просто влюбилась, она пропала, став наркоманкой с наркотиком «Миша» в крови. И эту, вторую, встречу вырвала у жизни насильно, как налетчица кошелек в подворотне. У Миши был день рождения. Ну разве не веская причина, чтоб бросить семью и работу и, грохнув на подарки зарплату, помчаться к нему на поезде?

И был поцелуй на перроне, и букет печальных заплаканных роз, и ночь на двоих. А утром, захлопнув двери, он щекотно шепнул на ушко: дорогая, погуляй по городу, пока я смотаюсь на фирму. А потом посидим в ресторанчике и купим детям подарки. Счастливая и бездумная, она кружила по городу и в каком-то «комке» купила для Миши гномика, отдав последние гроши.

— Слушай, кончай грустить. Выпей-ка лучше пива.

Похоже, се соседка тоже нуждалась в общении. Скрестив по-турецки ноги, она прихлебывала из яркой баночки и рассматривала какие-то фотографии. Одну из них она протянула Ларисе:

— Мой обожаемый босс. Умирает сейчас от рака.

На фото за черным столом сидел лоснящийся турок, сытый и умиротворенный.

— Ты любишь его? — спросила Лариса.

— Он купил мне три магазина и квартиру в Стамбуле, — ответила Иванна. — Как его не любить? Мне еще в юные годы один умный человек говорил: «Ванька, в этой жизни главное — дороже себя продать. Мужчине, боссу, обществу». Сказать, кто мой первый мужчина? Сенька Сом. Ты про такого слыхала? Кабаки, подарки, Сочи — все это было мое. А потом он подарил мне путевку на Кипр, и я чуть не вышла замуж за врача-киприота. Да вовремя сообразила, что от Сома беременна. Вернулась, все рассказала. Решай, говорит, сама — рожать или делать аборт. Отвез меня в классную клинику.

А сейчас у меня Октай, этот красивый турок. И он стелит мне под ноги Стамбул, как бархатный коврик.

— А ностальгия тебя не мучает? Мысли — как там, на родине? — робко спросила Лариса. Рассказ об умирающем боссе показался ей очень жалостным.

— Все это чушь, поняла? — вдруг рассмеялась Иванна. — Родина там, где тебя уважают. Где платят зарплату шахтерам, а таким, как ты, дарят цветы. Любимый — тот, кто решает твои проблемы, а не подчиняет тебя своим. А по этой стране дураков, воров и бандитов я скучать не намерена. Знаешь, как началась война в Чечне? Дудаев Ельцину в сауне нос перебил по пьяни. А тот заявил: будем Грозный бомбить. Не веришь? Ну и дура. Мне охранник Ельцина рассказывал, когда тот приезжал в Стамбул. Я с ним трахалась.

Словно устав вещать очевидное, девушка потянулась, зевнула и полезла в симпатичный лаковый саквояж. Разложив на столике яркие баночки и пузырьки, она стала снимать косметику. Но неизгладимое впечатление на Ларису произвела процедура освобождения от линз. Когда две невидимые пластинки были спрятаны в специальную коробочку, у черноокой Иванны глаза оказались серыми.

— Хочешь, покажу тебе суперлекарство? — спросила попутчица, должно быть, для того, чтобы переключить внимание Ларисы, и достала пластиковый пузырек алого цвета: — В малых дозах — это панацея. Матери везу от гипертонии. А две капсулы остановят сердце.

Ночью было безумно жарко. Иванна спала, как ребенок, — безмятежная и обнаженная. А Лариса смотрела в окно, и черная его пустота по закону песочных часов через зрачки переливалась в душу. Вот приедет она домой без копейки в кармане. Дети кинутся к сумке, там пусто. Муж, голодный и небритый, зло заглянет в глаза:

— Куда ты дела зарплату?

И даже если соврать, потом занять у подруг, то легче дышать не станет, ведь форточка в жизни захлопнулась. Принц оказался клоуном, а доверчивая Золушка — дурой. Ее судьба — удел водовозной клячи, уныло бредущей по кругу. Любят таких, как Иванна. Попадись эта девочка Мише, он бы рассыпался бисером. А Ларису он просто бросил, скомкав, как прочитанное объявление, сорванное со столба.

Ей вдруг нестерпимо стало обидно — нет в жизни справедливости, нет. Грешных, подлых, продажных любят, уважают, берегут. Таких, как она, используют. Заснуть бы сейчас навсегда под стук монотонных колес, а этот проклятый мир пусть катится в тартарары. Взгляд упал на алую коробочку. «Две капсулы остановят сердце», — вспомнила голос Иванны. Ну и пусть остановят. Вот и чудно. Лариса открыла крышку и вытряхнула на ладонь две нежные горошины, похожие на карамельки. Налила в стакан минералки, бросила в нее горошины, и они запрыгали, как мячики на резинке. Во время ее детства такие продавались на вокзале — идешь по улице и хлопаешь по мячику, а он опять возвращается к тебе, резинка-то зажата между пальцами.

— Это минералка? — спросила Иванна и протянула руку. — Дай попить.

Лариса и себе не смогла объяснить, зачем предложила девушке этот стакан с отравой. Автоматически? Из тайной зависти? Или в отместку Всевышнему, который покровительствует не тем? Девушка выпила все и снова откинулась на подушку, может, излишне поспешно, чем требовалось. И, боясь, что сейчас она увидит смертельную агонию, Лариса снова наполнила стакан и бросила туда очередную порцию шариков.

То ли турки схалтурили с лекарством, то ли сердца у пассажирок были крепкими, но утром их откачали. Правда, обеих пришлось пролечить в неврологии: у Иванны с месяц дрожали руки и кружилась голова, а Лариса не могла ходить. Потом на нее открыли уголовное дело — за попытку убийства. И закрыли — по просьбе пострадавшей. Все-таки бездумная кукла Иванна оказалась лучше, чем о ней думала ее отравительница.

 

СЕРИЙНИЦЫ НЕ ДЛЯТ АГОНИЮ ЖЕРТВ

В последние годы в криминологии появилось новое понятие: так называемые «серийницы». Его применяют к женщинам, которые совершают серийные убийства. В России этот термин не прижился, так как российские исследователи уверены, что серийных женщин-убийц в России попросту нет. Эту уверенность пока никто официально не оспаривает. Тем не менее сектор юридической психологии НИИ прокуратуры России считает, что о российских «серийницах» рано или поздно заговорят. Пока же приходится довольствоваться опытом и примерами «дикого Запада». Научный сотрудник сектора Софья Богомолова затронула эту необычную тему на страницах газеты «Я — телохранитель»:

— Эта проблема взволновала ученых в начале 90-х годов. То есть примерно через два десятилетия после того, как специалисты всерьез занялись мужчинами-«серийниками». Поводом, естественно, послужили громкие дела, вызвавшие общественный резонанс. Однако и по сей день многие ученые, изучающие маньяков, считают, что принцип «ищите женщину» здесь не работает. Аргументы скептиков таковы. Во-первых, женщины вообще реже становятся убийцами, а во-вторых, особенности их физиологии, характера практически исключают такие зверства. Они становятся убийцами в основном в силу сложившихся обстоятельств. И это одноразовые преступления. Однако другие специалисты убеждены: «серийницы» были, есть, только их действительно меньше, чем «серийников», и гораздо труднее изобличить.

Я отношусь к ученым второй категории. Полагаю, что процентное соотношение между серийными убийствами и всеми остальными у женщин примерно такое же, как у мужчин. Абсолютная величина получится небольшой. Эти преступницы действуют долго, иногда десятки лет. То есть пока не попадутся или не уйдут в мир иной. Никакие перевоспитания, психологические тренинги не помогают. В этом их сходство с маньяками-мужчинами.

Хотя есть и кардинальные различия. Один из западных специалистов, обобщив больше тридцати случаев женских серийных убийств, выявил некоторые закономерности. Например, для маньяка характерны такие фазы убийства: фантазия — преследование — похищение — убийство — «работа» с телом. Они никогда не действуют в паре. У «серийниц» почти все иначе.

Был такой случай. В 1987 году две молодые медсестры-лесбиянки работали в доме для престарелых (одна из них, бросив мужа и шестилетнюю дочь, жила с подругой). Их жертвами становились старушки, находящиеся при смерти. Как потом объясняли медсестры, психологически это не являлось для них убийством. Все равно, мол, старушки были одной ногой в могиле. Обычно они душили свои жертвы (в отличие от маньяков, «серийницы» не длят агонию несчастных — они душат или используют яд). Одна из подельниц прижимала салфетку к лицу бабушки и ждала… А в диагнозе позже значилось — сердечный приступ. На их совести было больше пяти жертв. Однажды, после второго эпизода, медсестра пришла к бывшему мужу и поделилась с ним «секретом». Тот не поверил — посчитал, что у его прежней супруги на почве «розовой» любви просто поехала крыша. А через год узнал, что сказанное не было бредом. Некоторые специалисты-психологи восприняли действия этих дамочек как жестокую эмоциональную разрядку. Другие рассматривали это совместное убийство в русле «укрепления» любви лесбиянок одним общим страшным секретом.

«Серийники», как правило, не убивают знакомых — коллег по работе, родственников, друзей. Избегают эмоций в контакте с потенциальной жертвой. Поэтому им не бывает жалко этого человека. Для маньяка стадия поиска — это целый ритуал. «Серийницы» же выбирают жертв в своем близком кругу, среди своих домашних или коллег по работе. Как те самые медсестры из дома престарелых. Вот еще один пример, описанный американскими криминологами Джеймсом Фоксом и Джеком Левином. Медсестра Дженен Джонс, работавшая в детском отделении интенсивной терапии больницы в Сан-Антонио, получила прозвище «Сестра-смерть»: с мая по декабрь 1981 года во время ее дежурств при невыясненных обстоятельствах скончались 10 детей. Внутреннее расследование не дало результатов. Вскоре после этого она устроилась в педиатрическую клинику в небольшом городке штата Техас. Одной из первых ее пациенток на новом месте была 15-месячная девочка с затрудненным дыханием. Пока мать разговаривала с врачом, медсестра занималась девочкой в осмотровой комнате. Внезапно оттуда раздался ее крик, что ребенок задыхается. Медсестра вела себя героически, девочка была спасена, родители счастливы и начали рассказывать всем о «спасительнице».

Через несколько недель мать снова принесла девочку на осмотр. После того как медсестра сделала инъекцию, ребенок перестал дышать, закатил глаза. Спектакль с героическими усилиями повторился, однако на этот раз девочка скончалась. Так продолжилась преступная карьера «Сестры-смерть» в клинике техасского городка..

В последующие шесть недель здесь скончались шестеро детей при похожих обстоятельствах. Нужно было видеть переживание медсестры, пытавшейся «спасти» своих пациентов и делавшей им искусственное дыхание! Сгубила ее упаковка из-под сильнодействующего препарата, вызывающего расслабление мускулатуры и резкое нарушение дыхания. «Сестра-смерть» призналась в совершенных преступлениях и в 1984 году была осуждена за множественные убийства.

Значительная доля «серийниц» согласно западной статистике — медработники. Другая категория — матери, умертвившие своих детей. Например, Марибет Тиннинг. Она убивала своих чад не в состоянии отчаяния или помрачения сознания, а хладнокровно и расчетливо, на протяжении ряда лет. Все началось в 1972 году, когда третий ребенок в семье супругов Триннинг умер в больнице от менингита. Вполне естественно, что убитую горем мать постоянно окружали родственники и друзья, выражавшие свои соболезнования. Марибет испытывала от всеобщего внимания своеобразное «эмоциональное опьянение». Со временем, однако, внимание стало ослабевать. И вот не прошло и трех недель со дня смерти новорожденного, как случилось новое несчастье: умер двухлетний Джо, а спустя шесть недель — четырехлетняя Барбара.

Оставшись бездетными, супруги решили восполнить утраты, но родившийся в конце 1973 года ребенок не прожил и трех недель. Марибет родила еще одного ребенка — трагедия повторилась. Мать начала рассуждать о некоем генетическом дефекте, якобы передающемся ее детям. Однако после смерти ее очередного — восьмого ребенка сочувствие окружающих сменилось подозрениями. Бывший ее сослуживец предрек: «Она снова беременна и готовится убить еще одного ребенка». И действительно, вскоре после рождения девочка умерла. Сводная сестра Марибет обратилась в полицию. Эксперты пришли к заключению, что ребенок был задушен. «Безутешную» мать осудили.

И у Джонс, и у Тиннинг просматривался так называемый «синдром Мюнхгаузена по доверенности». О нем сейчас заговорили специалисты в связи с участившимися случаями жестокого обращения с детьми. В отличие от обычного «синдрома Мюнхгаузена», когда человек ради того, чтобы стать объектом внимания и заботы, симулирует болезнь или даже причиняет себе увечья, в синдроме «по доверенности» страдает другое лицо, чаще всего ребенок. Такой матери (няне, медсестре) необходимо показать окружающим, какие героические усилия предпринимались ею, чтобы спасти ребенка, и как она убита горем.

«Серийников» обоего пола отличают глубоко запрятанные, часто не осознаваемые ими переживания собственной неполноценности, беспомощности и несостоятельности. Истоки этих переживаний лежат в прошлой жизни человека, в пережитых некогда унижениях и оскорблениях при невозможности (или неспособности) дать достойный ответ обидчику. Как известно, многие из серийных маньяков сами в детстве или в юности оказывались жертвами сексуальных надругательств.

В последнее время специалисты наблюдают всплеск таких преступлений среди представительниц слабого пола. Одни это связывают с тем, что полицейские стали более тщательно подходить к расследованию темных, «висяковых» дел. Другие утверждают, что вообще возросло количество таких преступниц. В 1995 году ФБР выпустило специальную брошюрку для оперативников, в которой говорилось о существовании женщин-«серийниц», о проблемах раскрытия подобных преступлений. Упоминается и о «синдроме Мюнхгаузена по доверенности». Им часто объясняется поведение той или иной преступницы.

Софья Богомолова уверена, что «серийницы» живут и в России. Пока никто не вникает в детали странных смертей в тех же домах престарелых:

— Скоро о серийных убийцах в юбках заговорят.

 

В ПОДМАСТЕРЬЯХ У САТАНЫ

В Тане Котовой словно два человека уживаются. Один завистливый, злобный: «Нет в жизни справедливости! Все дуры и каракатицы замуж повыходили, а красивые, умные девки стареют в одиночестве». Другой — добрый, сентиментальный: «Если б меня полюбил по-настоящему достойный мужик, я бы костьми легла, а сделала его счастливым».

Но вот незадача — любили Таню всякие отбросы, да и то не любили, а так, использовали кратковременно ее щедрость и бескорыстие. За 35 лет ей ни разу не подарили духов. Не написали волнующих строк. Не позвали замуж. Более того, Танечку Котову, за которой в школе бегало полкласса, а в училище соблазнял весь курс, ни разу не пригласили в ресторан. Хотя бы в качестве несложной прелюдии к предстоящей ночной симфонии. Был, правда, в ее жизни один режиссер, с которым она, в то время продавец грампластинок, закрутила головокружительный роман. Но вернулась из отпуска жена режиссера, и ее красавец-мужчина даже забыл сказать последнее «прощай».

Таня вызвонила его по телефону и уговорила на прощальный вечер. Наивная дурочка (в ту пору ей стукнуло только 25), она выстроила смешной сценарий, по которому должна была разбить неверному режиссеру сердце. Ловушка была двойная. Первая часть называлась «Безумная ночь», когда Таня планировала сразить избранника гиперсексуальностью. Вторая — «Счастливый сюрприз». Этой ночью она должна была забеременеть и родить бездетному служителю Мельпомены сына. Сценарий удался, свою роль Татьяна сыграла блестяще. Но ловушка не сработала. После безумной ночи режиссер ни разу не позвонил, очевидно, скромно причислив на свой счет Танину гиперсексуальность (это он супермен, это он ее так довел). А когда, стоически выдержав 9 месяцев, она позвонила ему, чтоб сообщить о сыне, то ушат холодной воды обрушился несчастной па голову. Глухой голос на том конце провода с раздражением заявил:

— А я здесь при чем, голубушка? Родила?. Вот и нянчи. У меня таких плодов любви по всему Союзу раскидано.

Хотела Таня отомстить, на алименты подать, да решила не пачкаться. Пусть сын подрастет и сам расквитается с папочкой. Мужчины хоть и занимали заметное место в Таниной жизни, но не могли вытеснить похвального желания реализовать себя достойно в профессии. Из продавца Таня выросла в товароведа. Это значит всегда с людьми, всегда при дефиците. Завмаг, правда. — было лучше, но для этого требовался техникум и хорошие связи. Техникум Таня закончила, а гут перестройка грянула. И кинулась она в море коммерции, как отчаянная ловчиха жемчуга. И хлеб с подругой на мини-пекарне пекли, и водкой подпольной торговали, и в Турцию за шмотками мотались, и официантками в частном ресторанчике работали. Но деньги большие не прилипали, а маленькие, как песок сквозь пальцы, утекали — то на гулянки, то на любовников. Пока два года назад подруга не предложила: «Махнули в Москву! Там такие деньги, такие развлечения!» Таня не отказалась, но поехать согласилась лишь при одном условии — первой поедет Люда, устроится, а потом позовет ее. Это будет справедливо — у Людки никого, а у нее, Татьяны, сынишка 10-летний, которого надо к матери увезти из школы в школу переоформить.

Телеграмма пришла через месяц: «Устроилась классно, завтра позвоню на работу». То, что рассказала Людка по телефону, расшевелило бы и покойника: зарплата — 500 баксов, квартиру оплачивает фирма, начальник — молодой, красивый, разведенный. «Будет мой», — подумала тогда Татьяна. И сердце сладко забилось в предвкушении звездного часа.

Павел Слуцкий понравился ей сразу, с первого взгляда. Словно молния ударила из глаз в глаза, и женщина поняла: она понравилась тоже. А потом была вечеринка, и ощущение невесомости, когда сильные мужские руки вели ее по залу в танце, и запах ею духов — дорогих, респектабельных, и жаркий шепот хозяина жизни, и первый снег, летящий от фонарей на лобовое стекло машины, и пузырящийся бег шампанского по векам, и его зовущие зрачки — горячие, как угли в костре.

Таня втюрилась по уши с полоборота, влетела, как дурная муха в сладкое варенье. Не то что не выбраться — не шевельнуться. И продолжался этот сладкий обморок три месяца, пока Павел не уехал в загранкомандировку.

Дура Танька, подогреваемая охами и ахами подруги, уже избалованная роскошью и вниманием, ждала любовника с нетерпением — что-то привезет он ей из Франции? Вечернее платье или шубу, а может, обручальное кольцо?

Павел привез ей кинжальный удар: в день своего возвращения он объявил фуршет, на который явился с изящной брюнеткой, лет 25, — как оказалось, переводчицей, сопровождавшей его в поездке.

— Надо бороться, — шептала на ухо Людка, а Таня боролась с собой — чтоб не упасть бездыханно на пол, не зарыдать, не завыть от боли, не вцепиться в холеное лицо этой молодой самоуверенной москвички, так легко, мимолетом, не напрягаясь, сманившей мужчину Таниной жизни, ее золотую мечту, смысл оставшихся лет.

Павел оказался еще циничней ее режиссера-предателя. Он отказался не только от прощальной ночи, но и отверг попытки выяснения отношений. «И так все ясно, — сказал ей по телефону. — У меня другая женщина, я ее люблю».

— А я? — зарыдала Таня.

— А ты работай, — ответил начальник. — Будешь лезть, мешаться под ногами, вылетишь в свой Донбасс в 24 часа. Как нарушительница паспортного режима.

И тогда в ней проснулась Клеопатра. Жгучая ненависть, настоянная на изнурительной потребности отомстить, вытеснила все остальные желания. Какие только варианты не прокрутила в воображении отвергнутая женщина, но все они были с изъяном: если нанимать убийцу, придется платить, если убивать самой, неминуемо наказание. Требовался промежуточный, удобный вариант, и Таня его нашла.

О московских сатанистах она прочитала в листовке, которую сунул парень возле метро. Они приглашали на лекцию, обещали эффектное зрелище — церемонию посвящения в сатанисты. Изболевшая душа подсказала — это оно, и после работы Татьяна села в электричку, чтоб постучать в дверь добротного гаража в одном из подмосковных городишек.

…Вадик рос впечатлительным и нервным ребенком. В классе седьмом начитался языческих сказок и рванул в деревню, к бабке, искать волшебный цветок папоротника. В десятом подбил друзей и поехал на весенних каникулах искать Лысую гору, где ведьмы устраивают шабаш. После школы попал под гипноз «живого Бога» Марии Цвигун и целый год жил установками белого братства. Когда вдохновителей секты посадили, Вадик не находил себе места, пока не услышал на молодежной тусовке о сатанистах из Подмосковья. К тому времени он начитался книг белой и черной магии и томился острым желанием проверить знания на практике. Не долго думая великовозрастный лоботряс загнал в ближайшем ларьке материны украшения и купил билет на поезд «Донецк-Москва».

Проповедник сатанинского войска быстро оценил единомышленника из дружественной страны и даже прочил ему высшее предназначение — стать приближенным самого князя тьмы. Но для этого требовалась одна деталь. Нет, не московская прописка, отнюдь. А боевое крещение, которым считалось участие в ритуальном убийстве. Озабоченный этой задачей, Вадик не сразу заметил новенькую, с напряженным вниманием слушавшую речь проповедника. После службы разговорились, и Вадик чуть не вскричал от радости — женщина оказалась его землячкой. По дороге на электричку, куда парень решил проводить новенькую, они разговорились.

— Это правда, что только кровь становится визиткой сатаниста? — спросила задумчиво женщина. А Вадим в ответ прочитал целую лекцию, из которой выходило, что скромный ритуал укрепляет «волков войска» душой и служит на пользу идее. Вот только кандидатуру жертвы найти непросто. И тогда Татьяна предложила свою.

Для совершения обряда требовались ритуальные балахоны, и Таня шила их своими руками, вспомнив увлечение юности. А когда все было готово, задумалась над главным — как заманить начальника, не замечавшего ее в упор, в свою квартиру? После долгих колебаний она решила воспользоваться старой уловкой, не придумав ничего оригинального. В один из дней она не вышла на работу, а позвонила из дома Павлу в кабинет:

— Мы срочно должны поговорить. Я беременна и буду рожать и устанавливать твое отцовство.

Расчет оказался верным.

— Хорошо, я приеду. Жди меня после обеда, — согласился Слуцкий. Возбужденная удачей и близкой местью, Татьяна позвонила новым друзьям. То ли сценарий был разработан талантливо, то ли убийцам помогал сам сатана, но задуманное шло как по маслу. Когда Павел вошел в квартиру Татьяны, сатанисты спрятались на кухне. От шампанского он отказался, согласился опрометчиво лишь на чашечку кофе, куда тут же был подлит клофелин. Павел предложил Татьяне откупные — штуку баксов за расписку, что отец ребенка не он. И женщина, поколебавшись, отправилась на кухню якобы за бумагой. Когда Вадик, его «учитель» и еще трое кандидатов в сатанисты вошли в зал, Слуцкий спал, уронив голову на журнальный столик.

— Чем выносить отсюда труп, лучше вынести живого, — резюмировал «учитель». — Он приехал один, без шофера?

— Без, — кивнула утвердительно Татьяна, извлекая из кармана спящего стопочку «зеленых», перетянутую резинкой, и ключи от «Жигулей».

— Можно замотать его в ковер и погрузить в багажник. Никто ничего не поймет.

…Обряд проходил в тихой рощице но дороге в аэропорт «Домодедово». Вдохновленный событием «учитель» притащил с собой целый чемодан бутафории: ленты, знамена, кресты, исполненные особым мистическим смыслом. Ленты были покрыты кабалистическими знаками. Знамя драпировалось под силуэт парящего орла. Концы крестов венчали три шестерки, на перекрестье красовалась звезда. Убийцы торжественно облачились в балахоны, сшитые Таней, водрузили на лбы повязки, натянули перчатки. Жертву вытащили из ковра и уложили на лужайку. «Учитель» с торжественным и скорбным лицом связал несчастному ноги ритуальными лентами, велел всем взять ритуальные ножи — с клинком в полметра и из хорошей стали, с ограничителем на лезвии: глубина смертельного ранения тоже была просчитана в соответствии с магическими формулами.

По сатанинским правилам первый удар принадлежал посвящающемуся. Но Вадим, бледный, как известка, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Ответственную миссию взял на себя «учитель». Закатив глаза и издав короткий, но выразительный горловой вопль, он вонзил клинок в грудь спящему и повернул внутри по часовой стрелке. Кровь брызнула фонтаном. Чувство не реальности, а дурного, затянувшегося сна охватило присутствующих. Как сомнамбула, Вадим подхватил эстафету и проделал с жертвой то же самое. Голову у трупа тоже отсек «учитель» и заботливо упаковал в саквояж — она должна была послужить для других ритуальных церемоний. Обезглавленное тело забросали ветками послушные ученики.

Лесное испытание оказалось неподъемным для донбасских искателей приключений. Вадим впал в тяжкую депрессию и не вставал с кровати, выделенной ему «учителем» в одном из гаражей. А Таня? Таня пыталась наложить на себя руки, перерезав вены в ванне с водой. Когда подруга спасла ее от неминуемой смерти и вызвала «скорую», она раскрыла тайну страшного исчезновения директора фирмы. Верная подруга рассудила по-житейски мудро: Павла жаль, но его не вернешь. А у Таньки — сын и разбитое сердце.

Ее попытку самоубийства все расценили как реакцию на предательство любовника. Исчезновение директора обросло всевозможными слухами, один из которых был таким: наворовал и удрал за границу. И когда Таня вышла из больницы, подруга встретила ее с упакованными вещами и билетами на поезд — пора возвращаться домой.

Вадиму пришлось сложнее. «Учитель» пригрозил ему однозначно: уйдешь из секты, станешь покойником. Но парень нашел в себе силы покаяться на исповеди в Сергиево-Посадском монастыре, местные священники спрятали его от преследований сатанистов в сельском приходе Ярославской области. А через год сюда прибыла милиция. Об участии в жутких событиях в домодедовском лесу Вадим рассказывал в третьем лице: он принял послушание, сменил имя на Моисей и умер для мирской жизни, чтоб заново возродиться для духовной. Однако судить его будут по законам мирским, как и донбасскую Клеопатру Татьяну С., этапом возвращенную в российскую столицу и прописанную временно в «Крестах».

 

«ГОРИ ВСЕ СИНИМ ПЛАМЕНЕМ!»

— воскликнул шахтер. И поджег любимую

Последняя электричка тоже пришла без Елены. Лишь группа задастых теток, увешанных сумками, сползла неуклюже на платформу. Смеркалось, нудный моросящий дождик застучал в лобовое стекло «Жигулей». Игорь завел мотор, но возвращаться домой не хотелось. Может, жена забегалась по магазинам и опоздала к поезду? Сидит сейчас на вокзале, слезы глотает, маленькая, худенькая, одинокая. А дома печка натоплена, стол накрыт по высшему классу — в фужерах на длинных ножках ломтики лимона торчат и краешки засахарены, как нравится Лене.

«Что делать, что делать, что делать?» — барабанят пальцы по панели. Может, рвануть сейчас в Славянск, выловить ее на вокзале или в холодной общаге, вот ведь будет сюрприз. И почему он сразу не договорился забрать ее на машине. Ох уж эта жлобская рачительность бедняка, кровью и потом добывшего «тачку». Вот и сейчас осторожный внутренний голос сказал: «С такой видимостью и домой возвращаться проблематично, а в Славянск ехать просто опасно».

«А оставлять жену на лишнюю ночь в чужом городе — это не опасно? — возразил Игорь сам себе. — Вот только где искать ее в темное время? Сессия кончилась, из общежития, наверное, выписалась. Идея! Надо поехать к Люсе. Она мудрая, придумает, что делать. Да и сама закончила „пед“, знает Славянск, как свои пять пальцев. Уголь в печке, правда, прогорит и ужин остынет. И Африканец, Ленин любимый пес, замерзнет, встречая ее во дворе. Ну, ничего, под верандой укроется», — решился окончательно Игорь и нажал на газ.

С Леной Синегоров познакомился на вечеринке в детском саду, где жена его, Люся, работала заведующей. Невинная игра во взаимное кокетство выросла вдруг в болезненную привязанность. Ленкин голос, манеры, ужимки навязчиво преследовала его день и ночь. А тут еще пара случайных встреч — то в магазине, то на центральной улице, которую Ленка вызывающе меряла своими длиннющими ногами. Жена внезапно опротивела, сын стал раздражать. И Синегоров решился — объяснился сразу с обеими, поставив вопрос ребром. Он всегда был в жизни максималистом и не умел раздваиваться.

Обе женщины приняли его условия: одна забрала сына и машину и вернулась в родительский дом. Другая переехала к нему, охотно заняв освободившееся место. Лена была моложе Игоря на 6 лет, училась заочно в Славянском пединституте, а теорию закрепляла в детском саду под руководством бывшей супруги Игоря. Впрочем, моральные аспекты, касающиеся микроклимата детсадовского коллектива, влюбленного мужчину не волновали. Он вкалывал на шахте, пытаясь восстановить утраченную во время развода машину. И сделал это успешно, однажды пригнав домой новенькую вишневую «девятку». Для полной семьи не хватало только ребенка, но Лена категорически возражала — вначале диплом, остальное потом. И муж не стал противиться — сам выше техникума не прыгнул, пусть хоть она доучится. Хотя в глубине души боялся этих отлучек, ревнуя к чужому миру и незнакомым людям. А тут еще подружки жены… Нет-нет да и ляпнет какая-нибудь: дескать, видели твою вертихвостку, вышивает с парнями по Славянску.

Нынешняя сессия Лены совпала с пятилетием сына Игоря. И хотя по малышу он тосковал не особенно, проигнорировать это событие было бы непорядочно. За день до возвращения молодой жены Игорь позвонил Люсе и спросил, когда можно приехать, чтобы поздравить мальчика. Он приготовил ему костюм и большого лопоухого медведя. Встреча получилась теплой. Люся испекла его любимый торт, Сашка не слезал с колен и покрывал отца поцелуями. Впервые за последних два года Игорь почувствовал себя обласканным, любимым и желанным. И, остановив на время свой нескончаемый внутренний марафон к сердцу капризной Ленки, расслабился душой. Словно почуяв это, Люся положила руку на колено, заглянула нежно в глаза:

— Скажи, ты счастлив, Игорек? Ни о чем не жалеешь?

— Люся, не надо, прошу. Я Ленку люблю по-прежнему, — сдвинул брови экс-супруг.

— А она тебя тоже любит? — усмехнулась с горечью Люся.

И тогда он не выдержал — схватил ее за плечи и затряс:

— Что ты знаешь о ней? Говори!

— Она тебе изменяет, — прошептала Люся.

По обрывочным фразам Елены Игорь знал, что в Славянске во время сессий она снимает комнату в общежитии, которое сдается заочникам. Но где его искать, как говорить с вахтером? Нет, без Люси не обойтись. Уже не думая об этике, осатанев от неизвестности, он подрулил «девятку» к тещиному дому и посигналил. Люся выскочила через секунду, словно его ждала, — накрашенная, приодетая, при параде.

— Ты знаешь, Ленка не вернулась, — пожаловался Игорь, потупив глаза. — Помоги ее разыскать.

— Ну, конечно, конечно, — засуетилась Люся. — Только ты не волнуйся, ладно?

Было девять часов вечера, когда они подъехали к облезлому мрачному зданию. Полусонная старушка-вахтер долго искала в списках Лену Синегорову, но, услышав, что та заочница, возмутилась:

— А чего вы мне голову морочите? Заочницы сразу тут не жили, они на квартирах останавливаются.

Игорь сидел в машине потрясенный, как от удара молнии. За маленькой ложью жены ему почудилось нечто дикое, страшное. Люся, как лицо постороннее, взяла расследование в собственные руки.

— Вспомни, — допытывалась она, — может, Лена называла каких-нибудь подруг?

Игорь никогда не причислял себя к натурам чрезмерно эмоциональным и даже гордился чисто мужской манерой над всем и вся иронизировать. Но теперь он ощущал пожар в груди и почти алкогольное помутнение разума. Боже, неужели он настолько любит эту маленькую ломаку, или это мужское самолюбие встало на дыбы?

— Галя… Кажется, есть у нее подруга Галя, которая работает на главпочтамте.

Почта была давно закрыта, зато рядом работал переговорный пункт. Кокетливая толстушка за стойкой охотно дала Галин телефон и разрешила воспользоваться служебным аппаратом.

— Ой, это вы? — обрадованно защебетал в трубке приятный голосок. — Ну прямо телепатия. Вы, наверное, по поводу ангорки, которую Ленуська у меня забыла. Передайте ей, что все в порядке, я повесила ее в шкаф на плечики. Приедет — заберет.

— Как приедет? — опешил Игорь. — Разве она не у тебя?

— Нет, — теперь удивилась Галя. — Она у вашей тетки всегда останавливается, и в этот раз тоже.

На секунду Игорю показалось, что все происходит во сне — нелепом, дурном, нездоровом. Вот стоит только напрячься, и вынырнешь на поверхность — в счастливую спокойную реальность, в их большой и уютный дом, где с каждой стены улыбается Ленино фото, где пахнет ее духами, а она, родная и близкая, доверчиво спит на его руке. Но зал переговорного был обескураживающе материален, толстушка за стойкой плотоядно красила губы, а бывшая жена уже уточняла в трубку:

— Назовите тетушкин адрес. Поверьте, это очень важно. У Игоря их в Славянске целых три.

Искомый переулок нашелся быстро. Игорь подрулил было к дому, но Люся подсказала отъехать чуть дальше. Дождь уже перестал, и в лужицах на асфальте подрагивало отражение фонарей. С бешено колотящимся сердцем Игорь поднялся на крыльцо — должно быть, так идут на эшафот — и нажал на кнопку звонка. В дверях показалась старушка. Игорь хотел спросить, где Лена, но из-за спины вовремя вынырнула Люся:

— А хозяина можно, бабушка?

— У друзей они. Вот-вот должны подойти, — ответила женщина. И, обернувшись, прикрикнула на худую девочку-подростка: — Оставь сейчас же кота, иди уроки делай! А то за ремень возьмусь.

Нет, кошмар не хотел кончаться. Сидя в машине, Игорь лихорадочно ждал продолжения, а сердце, рассыпавшись на молоточки, стучало в висках, под ключицей, в затылке. Где-то далеко, на зыбкой границе между кошмаром и явью, маячила неловкая мысль: как стыдно, что именно Люся с гамет свидетельницей его позора.

Ленка возникла внезапно, как шаровая молния, и обожгла дыхание — живая, невредимая и… абсолютно чужая. Коренастый крепкий мужчина по-хозяйски обнимал ее за талию, нашептывая что-то на ухо. Ну, просто идеальная влюбленная парочка, которой нечего опасаться.

Дальнейшие события развивались как бы в тумане. Игорь долго стоял подокнами, наблюдая меж небрежно задернутых занавесок картинки «семейного» быта своей любимой жены: дружное чаепитие за столом в компании бабки и девочки, интимные шалости в спальне. Наконец, утомившись, Елена свернулась калачиком и задремала. Он видел ее такой, наверное, тысячу раз. Но только рядом с собой, а не в объятиях чужого мужчины. Коренастый зевнул, потянулся и щелкнул выключателем настольной лампы. Темная, непроглядная ночь, бесконечная, как могила, ударила по глазам. И тут за спиной раздался глухой негодующий голос:

— Дрянь. Я бы ее сожгла.

Из показаний Игоря Синегорова, 1965 года рождения, не судимого:

— Я не знаю, что со мной случилось. Где-то в мозгу перемкнуло, и я действовал, будто робот. На глаза попалось помятое ведро. Я нацедил в него из бака бензина, облил им двери, окна, крыльцо. Закрыл зачем-то ставни и увидел, как Люся — бледная, будто смерть — заблокировала двери кочергой. «Ну?» — спросила она и протянула мне спички.

Он пришел в себя в 10 километрах от Славянска. Взвыл, как от дикой боли, и повернул машину назад. А перед глазами плясало пламя, пожирая заживо троих взрослых и ребенка. Когда машина влетела в проулок, дом уже не горел. На его обугленном скелете висела клочьями пена. «Скорая помощь», пожарные, толпа полураздетых соседей. Носилки, накрытые простыней.

— Лена! — закричал, зарыдал Синегоров и рухнул у носилок на колени.

— Тихо, тихо, мужчина, — оборвала его женщина в белом халате. — Там бабушка лежит пожилая. Вся обгорела, бедняга. Теперь вот девочку ищут.

— А женщина молодая, что с ней? — перебил врачиху Игорь.

— Живая, и мужчина тоже живой. В больницу их отвезли.

И тут толпа закричала. Из дома вышел пожарный с обугленным ребенком на руках.

Из показаний Елены Синегоровой, пострадавшей:

— Замужем за Игорем я была два года. Относился он ко мне хорошо. Но я встретила Николая и полюбила его. Мы хотели пожениться. Когда начался пожар, я кинулась к окну, но его закрывали ставни. Тогда Коля потащил меня в коридор, разбил там маленькое окошко и вытолкал наружу.

В доме было полно едкого дыма, невозможно было дышать. Но Коля бросился назад, за матерью и дочкой…

Игоря Синегорова арестовали через сутки. Прибывшая на место трагедии милиция установила поджог. Соседи вспомнили вишневую «девятку» и странного ее хозяина. Подруга Елены Галя поведала о вечернем звонке. Подозреваемый сам признался во всем.

Суд приговорил бывшего шахтера к смертной казни. От адвоката он отказался. Люся Синегорова тяжело перенесла приговор, вынесенный бывшему мужу. Она призналась в суде, что любит его и теперь, и до последней минуты надеялась, что он вернется в семью. Ее, как соучастницу поджога, приговорили к трем годам лишения свободы, но выпустили из зала суда по внезапно грянувшей амнистии. Что очень возмутило пострадавшую, которая и поныне убеждена, что эта ревнивая женщина — главная виновница трагедии. Она зомбировала ее супруга на такое страшное преступление.

 

 

СУКА

В мае 1995 года москвичка Татьяна Денисова, которой едва исполнилось шестнадцать, заказала убийство родной матери. Причиной послужило не вид на наследство, не чувство мести и даже не тривиальная озлобленность. Мотив убийства оказался настолько прозаичен и необычен, что следователь прокуратуры заподозрил девушку в психическом недуге. Почти месяц Таня находилась под наблюдением судебных психиатров, которые ни дня не сомневались в ее душевной полноценности.

В июне Татьяна заканчивала школу. Все эти годы она лидировала по успеваемости и имела все шансы выйти из школы с золотой медалью. Однако в одиннадцатом классе случился обидный перелом, который все пытались списать на влюбленность. Таня увлеклась одноклассником Сергеем, который преподавал ей несколько иные уроки, чем требовала школьная программа. Юная пара неделями пропадала в кинотеатрах, на лыжных прогулках и в постели. Душеспасительные разговоры в кабинете директора ничего не дали. Наконец трогательная дружба завершилась печально: в начале мая влюбленную пару выгнали за прогулы и повсеместную неуспеваемость. Мать Татьяны об этом не знала и продолжала готовиться к выпускному балу. Она собственноручно пошила своей единственной и ненаглядной белое платье и скопила деньги на золотой браслет. Сердобольная Таня Денисова на следствии заявила:

— Мамочка не пережила бы скандала. Она жила мной, в одиночку вырастила меня и каждый день расписывала соседям мои успехи и талант. Мама работала в две смены и не могла приходить на родительские собрания. Классный руководитель об этом знала и мирилась. Я знала, что обман когда-нибудь раскроют, и страшно боялась этого. Я запуталась во лжи и даже начала мечтать о преждевременной смерти матери. Я слишком ее любила и жалела, чтобы дать ей пережить это горе. Мысль об убийстве вначале меня привела в ужас, но чем дольше я размышляла, тем правильней казалась эта мысль. В конце мая я наконец решилась и попросила Сергея о помощи. Он, как ни странно, отреагировал на мою затею совершенно спокойно и сказал, что искать убийцу не будет, а убьет маму сам. Мне показалось, что он даже рад такому обороту. Вероятно, он намеревался поселиться в моей трехкомнатной квартире.

Сорокалетнюю женщину убили рано утром по дороге на работу. Сергей встретил ее на выходе из подъезда и ударил ножом в грудь. Жертва тихо вскрикнула и, дико тараща глаза, попыталась оттолкнуть убийцу. Тот еще дважды всадил клинок — в живот и шею. Женщина зашаталась и повалилась на бок. Сергей нагнулся. Он продолжал хладнокровно вгонять лезвие самодельной финки в обмякшее, окровавленное тело.

— Тогда мне казалось, что я ударил не больше десяти раз и что вся эта сцена происходит с кем-то другим, — вспоминал Сергей. — Я как бы смотрел на себя со стороны и даже не опасался соседей, которые могли в любой момент выглянуть из квартиры или войти в подъезд.

Сергей наконец остановился, растерянно осмотрелся и завернул нож в газету. Затем двумя пальцами вытащил из кармана носовой платок и тщательно вытер руки. Переступив через тело, он вызвал лифт и поднялся на пятый этаж в квартиру Денисовых. Таня открыла дверь и, шатаясь, отступила в глубь коридора. Ее лицо покрылось смертельной бледностью, бескровные губы вытянулись в тонкую нить, глаза не мигая смотрели мимо того, кто еще полчаса назад должен был ее осчастливить. Сергей проглотил сухой ком и вполголоса произнес:

— Все, Танька, теперь ты сирота.

Девушка, которая почти две недели вынашивала это убийство, проигрывала в мозгу самые страшные сцены и готовилась к подобным словам, вдруг сломалась. Она бросилась на пол и забилась в истерике. Плач перешел в крик. Напуганный Сергей был готов ко всему, но только не к этому. Он бросился к Татьяне и стал зажимать ей рот. В широко открытых глазах девушки стояли ужас и отвращение. Она едва не захлебнулась рвотной массой…

Денисова облегчила свою душу на первом же допросе и перевалила всю вину на своего ухажера. Когда тот узнал об этом, то спокойно и негромко выдохнул: «Во, сука!».

 

«ИЩУ РАБОТУ, СВЯЗАННУЮ С РИСКОМ»

Из сводки ГУВД Санкт-Петербурга:

«12 сентября 1995 года по адресу <… > был обнаружен труп Софроновой Е.М., 1942 года рождения. Потерпевшая скончалась от трех ножевых ранений в область груди и шеи. Софронова Е. М. проживала вместе с дочерью Софроновой Э. С, 1971 года рождения. По данному факту возбуждено уголовное дело».

Элла Сергеевна отложила газету и нерешительно подняла телефонную трубку. От волнения она ошиблась номером и вновь набрала семь цифр. На том конце долго молчали, наконец послышался мужской голос: «Я слушаю».

Элла Сергеевна несколько секунд молчала, затем сглотнула комок и выжала:

— Вы давали объявление?

— Давал.

— Что вы подразумеваете под работой, связанной с риском?

— То, что и вы.

— Как и когда мы можем с вами встретиться?

— А вы кто?

— Я, м-м… Я частное лицо.

Незнакомый собеседник назвал адрес и повесил трубку. Спустя три часа он познакомился со своим работодателем. Элла Сергеевна, нервно переминаясь с ноги на ногу, деликатно осведомилась о личности Сергея Романовича (именно так звали этого молодого человека, который разместил в городской газете объявление под рубрикой «Ищу работу»). Однако тот был немногословен:

— Давайте поступим так. Мы не будем заниматься проверками и перепроверками друг дружки. Вы говорите, что вам нужно, я соглашаюсь или же не соглашаюсь. Проще пареной репы.

Разговор проходил в сквере. Элла Сергеевна села на лавку и закурила. Ее новый знакомый, о котором она не знала ровным счетом ничего, вяло присел рядом и отрешенно уставился в свинцовое небо. Затем поковырялся спичкой в ухе и задал резонный вопрос:

— И долго мы тут будем сидеть? Вон туча валит, сейчас дождь начнется.

Элла Сергеевна повернула бледное накрашенное лицо и тихо молвила:

— Мне мешает одна женщина…

— Только одна?

— Давайте оставим остроты на другой раз.

— Дай Бог, чтобы он был.

— Кто?

— Другой раз. Итак, вам кто-то мешает…

— Да. И я бы хотела от этого неудобства избавиться.

— Квартира или же соперница?

— Это неважно.

— Как сказать, как сказать. С кем она живет?

— Она… Она живет со мной.

— Ваша сестра.

— Нет. Это моя мать.

Сергей Романович окинул заказчицу странным взглядом. Женщина уловила в нем легкую брезгливость и покраснела. Она нервно теребила сумку и смотрела в сторону. Незнакомец прокашлялся и вернулся к разговору:

— Сколько?

— Вы имеете в виду деньги?

— Разумеется.

— У меня есть тысяча долларов.

— Это мало, очень мало.

— У меня нет больше. Честное слово.

— Дешево же вы цените свою мать. Я не стану с вами вести дело за такую сумму.

Парень встал, затоптал окурок и медленно пошел вдоль аллеи. Он надеялся на окрик, но женщина молчала. Сергей Романович остановился, постоял и вновь сел рядом.

— Деньги при вас?

— Нет, конечно. Я же первый раз вас вижу.

— Сколько вы дадите мне сейчас?

— Ничего не дам. Я рассчитаюсь с вами только после уби… После работы.

Сергей Романович очистил спичкой второе ухо, зевнул и согласился:

— Черт с вами. Где живет эта старушенция? В городе?

— Да. Я могу дать вам ключи от квартиры.

— Вас, я надеюсь, в доме не будет? Вы сделаете себе алиби?

— Я буду ночевать у подруги.

Из оперативного сообщения УУР ГУВД Санкт-Петербурга:

«Софронова Елена Михайловна была убита в своей спальне. Судя по всему, преступник открыл входную дверь ключом. Ножевые ранения наносились ножом кустарного производства. Потерпевшая скончалась от острой кровопотери. Дочь Софронова Э. С. находилась в эту ночь по адресу <…>, что подтверждается свидетельскими показаниями. Она отказалась отвечать на вопросы, мотивируя свой отказ сильным душевным потрясением. Прилагается аудиозапись допроса гр. Софроновой Э.С., который был проведен 14 сентября 1995 года».

— Два года назад вы пытались поместить свою мать в психиатрическую больницу. Почему же вы забрали обратно свое заявление?

— Мне было жаль расставаться с ней.

— Год назад вы пытались самостоятельно приватизировать квартиру на свое имя, заявляя о том, что больная мать не в праве принимать официальные решения.

— Это не совсем так. Точнее, совсем не так. Моя мать собиралась прописать у нас дочь своей родной сестры. Я была против. Я попыталась переписать квартиру на себя, но из этого ничего не получилось.

— Кто давал заключение о психической болезни вашей матери?

— Я уже не помню таких деталей.

Татуировка означает надежду на скорые добрые вести

— Вы должны помнить такие детали. Почему Софронова Е.М. не проходила официального освидетельствования в психиатрическом диспансере? Вместо истории болезни вашей матери существует лишь справка, выданная неизвестно кем и неизвестно на каком основании. К этому разговору мы еще вернемся. А сейчас прочтите заключение экспертно-криминалистическо-го отдела. Входная дверь вашей квартиры была открыта без взлома и без подбора ключей. Дверь открыли родным ключом. Вам не кажется этот факт странным?

— Я дважды теряла ключи. Убийца мог иметь эти ключи и открыть ими дверь.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем убийце открывать дверь и заходить в вашу квартиру?

— Видимо, чтобы убить мою мать…

— Кому нужна смерть вашей матери?

— Не знаю.

— У вас могут быть какие-то предположения или подозрения?

— У меня их нет. Пока нет. Возможно, преступник хотел ограбить квартиру.

— Тогда почему же он этого не сделал? Все вещи, по вашим же словам, остались на месте.

— Да. Но исчезли из столика деньги и кольцо.

— Почему вы вспомнили об этом только сейчас?

— Я обнаружила пропажу совсем недавно.

— Допустим. Почему вы решили переночевать у подруги именно в эту ночь?

— Она меня попросила об этом.

— Ваша подруга говорит иначе. Вы пришли в тот вечер к ней без приглашения и сказали, что поссорились с матерью. Ваша подруга вам посочувствовала, но этого вам показалось мало. Вы подвели разговор так, что ей не оставалось ничего иного, как предложить вам ночлег.

— Все было не так. Я действительно поссорилась с матерью и не хотела идти домой…

— Из-за чего возникла ссора?

— Она опять начала говорить о своей племяннице, которую собиралась прописать.

— В тот вечер вы выглядели очень странно. По крайней мере, так утверждает ваша подруга. Кстати, вы не хотите с ней встретиться еще раз?

— Я была очень расстроена ссорой. Я была вне себя.

— Ваша подруга в таком состоянии вас никогда не видела. Вы все время курили и нервничали.

— Я же говорю. Я была сильно расстроена.

— Настолько сильно, что даже заняли у своей подруги пятьсот долларов?

— Это мое личное дело.

— А можно полюбопытствовать: где эта сумма? Или это тоже очень личный вопрос?

— Я вернула долг. Я задолжала одному человеку пятьсот долларов.

— И кто этот человек? Вы, разумеется, можете назвать его имя.

— Нет. Здесь слишком деликатная ситуация, чтобы втягивать этого человека… этого женатого мужчину в это дело.

— Под деликатной ситуацией вы понимаете убийство вашей матери? Или что-то другое?

— Я не хочу отвечать на ваши вопросы. Если вы меня в чем-то подозреваете, то предъявите официальное обвинение. Давайте закончим этот допрос. У меня очень болит голова.

— Это не допрос. Пока не допрос. Это беседа. Вы можете идти. Но перед этим, будьте так любезны, дайте нам ваши ключики.

— Какие ключики?

— От вашей квартиры. Они у вас при себе имеются?

— Да… То есть нет… Я их забыла. Я вам завтра их принесу.

— А как же вы собираетесь попасть домой? Через окно?

— Вы не имеете права так со мной разговаривать!

— А как я с вами разговариваю?

— Вы подозреваете меня в убийстве моей матери.

— Я… Я этого не говорил…

— Но вы язвите. В первый раз вы говорили со мной не так, как сейчас.

— Вы отдадите сейчас ключи? Или мне самому полюбопытствовать вашей сумочкой?

— Вы не имеете права!

— Вы о чем? Какие права вы имеете в виду?

— Я буду жаловаться в прокуратуру. Вы оскорбляете меня. Вы намекаете, что это я убила свою мать. Пришла ночью и начала бить ее ножом. Или наняла убийцу. Заплатила ему пятьсот долларов, отдала свои ключи, рассказала, где спит моя мать. Я заказала смерть родной мамы из-за этой гадкой квартиры, из-за этой проклятой племянницы!

— Я не понял. Это вы уже даете показания или всего лишь возмущаетесь?

— Перестаньте ловить меня на словах!

— Но ваша версия звучит правдоподобно.

— Это никакая не моя версия!

— Вы хотите сказать, что это уже не версия'?

— Я не буду с вами разговаривать. Я буду говорить, но не с вами.

— Вам помочь достать ключи?

— Не трогайте меня!

(Далее на аудиокассете слышится возня, женский визг, звук падающею стула, легкий звон ключей и наконец приятный бас: «А вот и ключики. А говорили, что забыли». В ответ слышится: «Ты — козел. Ты еще пожалеешь». «Закрой варежку, коза! — весело отвечает бас. — На парашу хочешь? Хочешь, спрашиваю?!»)

Из приговора судебной коллегии по уголовным делам областного суда:

«Братчик Сергей Романович признается виновным в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах… и приговаривается к исключительной мере наказания — расстрелу.

Софронова Элла Сергеевна признается виновной в организации убийства… и приговаривается к десяти годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима».

 

МОЛОДЫЕ МОНСТРЫ

13-летняя девочка за 600 тысяч рублей заказывает 16-летнему приятелю убийство своей бабушки. У бабушки водятся драгоценности, и внученька их периодически ворует и продает. Но потом ей этого кажется мало, и хочется драгоценности вес целиком и сразу, а бабушка умирать не думает и бережет свою заветную шкатулку…

Другая девочка заказала убийство мамы. Мама жила скромно, экономила, а девочке хотелось роскоши и красивой жизни. Вот она и решила, что мама свое отжила, все равно умрет, и не гpex ее слегка подтолкнуть. Тогда можно будет продать квартиру и зажить на вырученные денежки в свое удовольствие. Маму подстерегают после работы два приятеля девочки…

Три друга — 14, 12, 10 лет — зарабатывают на «сникерсы» подстерегая в темном переулке подвыпивших мужчин и вытряхивая из них все до копейки. Очередную жертву они затаскивают в лесопосадку и пять часов подряд бьют, в промежутках занимаясь мужеложством. Причем 14-летний это делает сам, а 10-летний — палкой. Когда жертва, испустив последний вздох, вдруг снова зашевелилась, самый маленький добивает ее арматурой.

Это случаи из криминальной хроники России. А вот отечественный пример. Две 14-летние девочки садистски убивают старушку, которая укорила их за то, что курят. Две другие малолетки забили на крыльце родного дома бомжиху, «потому что на нее смотреть было противно». Три семиклассницы из Горловки закопали в снег избитую до потери сознания одногодку только за то, что она хорошо училась.

Такого всплеска малолетней преступности СНГ еще не видел. Человеческая жизнь обесценилась до крайности. Школьные учителя заметили, что даже дерутся дети теперь по-особому — смертным боем, не зная тормозов в жестокости. Сегодняшний 11 — летний правонарушитель намного агрессивнее 16-летнего. Необразованные, лишенные духовного развития, душевного тепла, вообще духовного мира, они ведут чисто физиологическое существование. Как же наше общество борется с преступностью малолеток? До 11 лет — никак. С одиннадцати ребенка ставят на учет в ИДК. Следующая мера — спецшкола. Для девочек в России и в Украине осталось лишь по одной. Уголовная ответственность наступает лишь с 14 лет, а до этого возраста можно успеть очень многое.

Две девочки, 13 с половиной лет, эдакие подружки-хохотушки, забили насмерть подругу мамы одной из них. Та проштрафилась тем, что пришла в гости и отказалась дать хозяйкиной дочке ключи от своей квартиры, чтоб та повеселилась в ней с друзьями. За это девочки разбили о голову строптивицы 6 бутылок, а потом стали резать ее осколками и ножами. Но женщина, истекая кровью, продолжала дышать. И ее добили консервной открывалкой. А потом подкрасились-подмазались и пошли с кавалерами на дискотеку.

Феномен Анечки Н. из Макеевки не могут объяснить даже психологи. Мама девочки умерла при страшных обстоятельствах — она выпала с девятого этажа, когда мыла в квартире окна. Поводов для самоубийства у молодой интересной женщины, в жизни которой незадолго до трагедии появилась большая любовь, не было. Неосторожность исключалась. По мнению судмедэкспертов, женщину кто-то толкнул в спину, когда она встала на подоконник, но кроме 13-летней дочки дома не было никого… Осиротевшую Анечку взяла к себе жить мамина подруга Светлана Игнатьевна. Финансы растить второго ребенка ей позволяли — муж был капитаном дальнего плавания. А присутствие в доме ровесницы — родной дочки сулило последней надежную подружку.

Но Аня с первых дней стала соперничать с Дашей, ежеминутно доказывая Светлане Игнатьевне свое превосходство. Сначала женщина считала, что сиротка таким образом пытается завоевать ее любовь. И, чтоб успокоить девочку, была с ней подчеркнуто ласкова. Но потом с изумлением поняла: она требует не просто любви, а монополии в ней. Тогда добрая женщина решила поговорить с приемной дочерью и объяснить ей элементарные истины. Анечка выслушала все внимательно, а потом уточнила:

— А если бы ваша дочь была уродина?

— Но ведь она не уродина! — рассердилась Светлана Игнатьевна.

Как жестоко ругала она себя потом за эту неосторожную фразу. Через неделю с ее дочкой произошло несчастье. Даша зашла на кухню, чтоб вскипятить воды. Включила газ, чиркнула спичкой, и воздух взорвался огнем. У девочки вспыхнули волосы, брови, ресницы, обгорели лицо и руки. К счастью, Даша осталась жива. Специалисты установили, что на кухне скопилась критическая масса газа, который поступал из включенной, но не зажженной духовки. Кто включил ее? Осталось неизвестным. Зато известно, что Аня сидела в комнате, и это она попросила Дашу поставить чайник.

После трагедии семья переехала в другой город, оставив Аню в интернате. Но прошло два года, и в двери позвонили. На пороге стояла красивая юная девушка.

— Вы меня узнаете. Светлана Игнатьевна? — спросила она ангельским голоском.

Женщина напрягла память, и по спине побежали мурашки.

— Т-т-ты? — выдавила она изумленно.

— А что вы так удивляетесь? — улыбнулась Анечка. — Я же не умерла. И по-прежнему вас люблю.

И, выждав паузу, так же невинно спросила:

— А где эта, ваша… уродина?

Не зная, что сказать, хозяйка захлопнула дверь перед лицом незваной гостьи. А утром обратилась в милицию. Но что ей могли там ответить? Судя по характеристикам учителей, девочка умная, спокойная, рассудительная. «А что касается жутких обстоятельств, которые ее сопровождают, это всего лишь ваши домысли и догадки. Она продолжает вам звонить? Но это же вполне логично — девочка одинока, страдает. А вы — подруга ее матери».

Усовестившись доводами милиционера, Светлана Игнатьевна разрешила Ане придти к ним в гости. Дома был муж, человек общительный и веселый. Он много шутил, поддразнивал девчонок, рассказывал смешные эпизоды из своей морской практики, и неловкость в отношениях между женщинами рассеялась. В тот день всем было весело и хорошо.

Новая беда грянула неожиданно. Как-то капитан сообщил смущенно жене:

— Когда вас с Дашей нет, звонит Аня. Ну, поболтаем мы с ней минут десять, и я кладу трубку. А вчера она заявила, что любит меня и хотела бы стать моей женой. Я, конечно, обалдел. У меня есть жена, говорю. А она в ответ: «Пока… А вдруг она скоро умрет?» Знаешь, мне стало не по себе. Вспомнил твои рассказы, подумалось: а может, ты была права, говоря о ее наклонностях. Пока я здесь, ничего не случится. Но мне через месяц в рейс.

С тех пор злая судьба дважды наступала жене капитана на пятки. Однажды с крыши их девятиэтажки упал кирпич… Он разбился вдребезги в пяти шагах от Светланы Игнатьевны. Другой раз под половиком возле дверей взорвалась петарда. Половик разлетелся на части. Это было в полвосьмого утра, время, когда женщина выходила обычно на работу.

И тогда Светлана Игнатьевна решила заманить маленькую дьяволицу в ловушку. Она пригласила ее на чай и предложила похозяйничать на кухне. На полочке рядом с сахарницей была поставлена баночка с надписью «крысиный яд». И юная соперница не преминула ею воспользоваться, подсыпав хозяйке в чай «смертельного» порошка. Выпив чай с питьевой содой, женщина изобразила короткую агонию и упала на ковер. А за дальнейшим поведением гостьи наблюдал участковый милиционер, притаившийся в спальне. Первым делом Анечка бросилась к платяному шкафу и стала примерять наряды хозяйки, напевая: ну вот, теперь это скоро будет мое.

Прежде чем отправить юную отравительницу в колонию для несовершеннолетних, ее обследовали психиатры. Какой-либо патологии они не обнаружили, если не считать таковым крайний эгоцентризм. Что вырастет из этого подростка, нетрудно предположить. Не удивительно, что семья капитана на этот раз не просто поменяла город, а переехала жить в Россию.

 

МЕЛАНХОЛИК-АЛЬТРУИСТ

Это случилось в окрестностях Парижа в конце июня 1996 года. В доме семьи Закржевски обнаружили четыре трупа. Отец семейства и старший шестнадцатилетний сын лежали в спальне на кровати, залитой кровью. Обоим перерезали ножом горло. Младший сын, которому едва исполнилось одиннадцать, находился в соседней комнате с петлей на шее. Мать висела на лестнице. На нее и наткнулись одноклассники старшего сына, встревоженные его отсутствием в школе. Входная дверь оказалась незапертой, и трое школьников зашли в холл. Увидев повешенную женщину, они в ужасе выбежали на улицу и бросились к телефону. Наряд полиции осмотрел дом и обнаружил еще три трупа. Почти две недели следователи восстанавливали события той ночи и в конце концов пришли к выводу, что виновницей трагедии стала мать. По крайней мере, она покинула этот мир последней, а следов посторонних лиц криминалисты не обнаружили.

Полиция уверена, что в душе хранительницы домашнего очага произошел какой-то надлом, который можно было списать на психическое недомогание. Мадам Закржевски несколько раз обращалась к врачам по поводу сильной депрессии. Курс лечения, по мнению психоневрологов, прошел успешно. И тем не менее больная решила наложить на себя руки. Эксперты уверяют, что самоубийца страдала еще и так называемой «альтруистической меланхолией». Вместо того чтобы умереть в одиночку, мать убила всю семью. Она слишком любила супруга и детей, чтобы обречь их на переживания и траур. Первым умер муж, получивший единственный ножевой удар. Затем мать расправилась со старшим сыном. Младшего она задушила веревкой. Вдовой мадам Закржевски оставалась недолго. Спустя несколько минут она привязала веревку к лестнице и полезла в петлю.

.

 

МАТЬ ЗАБИЛА КУВАЛДОЙ СПЯЩЕГО СЫНА

Фамилия жительницы Макеевки (Донецкая область) с безобидной фамилией Малинкина могла бы занять достойное место в энциклопедии современных душегубов, если бы такую вздумали издать. Молодая, психически нормальная женщина утопила в шахтном отстойнике своих троих малолетних детей, одному из которых едва исполнилось несколько месяцев. Потом несчастная, утирая слезы, объяснила, что хотела наложить руки и на себя, но… руки до этого не дошли. Такая жестокость, по словам Малинкиной, была вызвана крайне тяжелым материальным положением, которое усугубил пьющий безбожно муж.

Прошел год, и по Донецкой области пронесся целый шквал детоубийств. В Ленинском районе Донецка мать разбила кувалдой голову спящему сыну. Мать работала завхозом на предприятии, имела высшее образование, сын учился в техникуме, считался добрым, положительным мальчиком. Уже потом соседи вспоминали, что в квартире часто слышались крики и звуки падающих предметов, а мальчик выходил из дома в синяках и царапинах. По мнению тех, кто знал его мать, эта властная, волевая особа винила во всех своих жизненных неудачах своего ребенка и потому жестоко избивала. После очередного раза подросток заявил, что уйдет из дома, потому что устал от унижения. Но не ушел — внезапный грипп с высокой температурой задержал его дома, что и позволило деспотичной матери свести с ним счеты. Объясняя свою жестокость, женщина пожаловалась, что сын предал ее — хотел оставить одну, без помощи (всю домашнюю работу по дому ребенок выполнял сам начиная с 9 лет).

А вот другая история. Выпускница политехнического института Яна С., дочь известного в Мариуполе человека, жена молодого, обеспеченного бизнесмена, задушила своего двухмесячного первенца подушкой за то, что тот плакал и мешал ей отдыхать. Рядом с этим страшным поступком благополучной, обласканной девушки закономерными кажутся акты отчаяния одиноких пэтэушниц, бросающих на помойку тайно рожденных младенцев. Но наиболее распространены убийства детей на алкогольной почве. Одна опустившаяся мать из Краматорска забила до смерти своего 5-летнего сына, пытая, как в застенках гестапо.

 

ПОД КРЫШКОЙ ЛЮКА

Надежда Васильевна в своем кооперативе была весьма уважаемой дамой. Интересная женщина, хороший бухгалтер, она сама воспитывала сына, чем гордилась и при удобном случае не забывала напомнить начальству. И оно жалело Надежду Васильевну, балуя то разовым пособием, то материальной помощью, то дополнительным отпуском. Был в ее жизни светлый период, когда судьба столкнула Надежду с привлекательным мужчиной, не связанным узами Гименея. Продолжительный роман чуть было не завершился вожделенным браком, но камнем преткновения стал 6-летний Никита. Ершистый, непоседливый мальчик очень раздражал кандидата в супруги, и тот предложил возлюбленной избавиться от обузы.

Надежда Васильевна судорожно бросилась искать варианты. Мать, инвалид, непомерно распухшая от сахарного диабета и малоподвижная женщина, отказалась взять внука к себе — ей самой был нужен уход. В службе по делам несовершеннолетних просьба интеллигентной, состоятельной женщины забрать ее сына в интернат вызвала недоумение и шок. Интернатов не хватало даже для сирот. Тогда потенциальная невеста придумала гуманный способ — она завезла ребенка из Луганска в Харьков и «потеряла» в незнакомом городе. Но мать недооценила интеллект пацаненка. Никита отправился в милицию и все рассказал — кто он, где живет, кто его мама и как она его потеряла. Через двое суток дядя милиционер привел ребенка домой за ручку, чем страшно изумил и расстроил хозяйку, как раз принимавшую дорогого гостя.

И тогда она решилась на крайность — ликвидировать мальчика. «Ведь могла же я его вообще не рожать?» — наивно хлопая ресницами, заявила она в суде. Но это было потом. А вначале солнечным субботним вечером мама предложила сынку пойти прогуляться на пустырь. Взяли мячик, книжку, печенье и пошли. Что было дальше, можно судить лишь по показаниям женщины, мальчик никогда не расскажет о тех диких и жутких минутах, когда самый родной человек столкнул его в канализационный люк и надвинул чугунную крышку. А показания Надежды Васильевны лживы и противоречивы. То она доказывала, что ребенок ловил мяч, споткнулся и упал в люк. То клялась, что он сам сиганул туда, пытаясь вытащить мячик. Задвинув крышку над головой ребенка, 35-летняя женщина с легким сердцем полетела на встречу своего возлюбленного. А тот в подробности не вдавался: освободилась? Вот хорошо, тогда вот мои рука и сердце.

Только через год ребенка хватились: представители гороно делали перепись семилеток, определяя их в первые классы. Вопрос о Никите застал его мать врасплох, похоже, женщина напрочь забыла о том, что у нее существовал когда-то ребенок. Но, подавив секундное смущение, дама пояснила, что отправила сына к матери в Свердлов. Добросовестные инспектора решили проверить информацию и выяснили, что Никиты у матери нет. Тогда Надежда Васильевна выдвинула новую версию — ребенка забрал его отец, который живет в России. Никиту объявили в розыск. А между тем в одной из пятиэтажек, стоящих у пустыря, засорилась канализация. Два слесаря в комбинезонах, вооруженные гаечными ключами, полезли в канализационный люк. Останки мальчика опознали по одежде его соседи и воспитатели детского сада, только мать упиралась до последнего — сын в России. Пока оттуда не пришел официальный ответ: отец ребенка не видел его четыре года, о чем свидетельствуют алименты, которые он продолжает ежемесячно отсылать в Луганск.

 

НИКЕМ НЕ ПОНЯТЫЕ ГУМАНИСТКИ

Но оставим садисток в покое, к счастью, они — исключение, а не правило в многомиллионной армии матерей. Гораздо популярнее в наше время другое явление, когда матери убивают детей по… гуманным соображениям. Обычно это самоубийцы, берущие в попутчики на тот свет несмышленых отпрысков. В июле 1997 года милиция Буденновского района Донецка была озадачена картиной, открывшейся взору в одном из домов по проспекту Ильича. На тахте лежал 7-летний мальчик с ножевым ранением в сердце. Посреди комнаты поверх большого количества рассыпанного сахара была расстелена простыня с кровавыми пятнами. А мать малыша с разбитой головой лежала на асфальте под собственным балконом, откуда она выбросилась. Но следствию потребовалось несколько месяцев, куда вошло и тщательное изучение личности пострадавшей.

28-летняя Вера К. имела для счастья все — красивую внешность, легкий характер, отдельную квартиру. Правда, профессиональной карьеры не получилось — из-за роковой любви девушка бросила институт. Не сложилась и семейная жизнь — горячо любимого супруга посадили за махинации за решетку. Вера вышла замуж вторично, родила Дениса. Но супруг не сумел хорошо обеспечить, и, когда первый вернулся из мест не столь отдаленных, женщина переметнулась к нему. И опять безоблачному счастью помешала судьба-злодейка. Избранник пал жертвой одной из мафиозных разборок. Добавим, что до этого момента события развивались на Севере. А, овдовев, женщина перебралась в Донецк, где тоже «в девках» не засиделась. Но и третий брак оказался недолговечен.

Надо сказать, что в Донецке Вера устроилась в сферу торговли. Вот так, за мешком сахара и увидел ее бывший одноклассник, и воспоминания о первой невинной любви обоим вскружили голову. Однако Петр уже был женат, имел ребенка и смог предложить своей первой любви только тайные встречи. Роман продлился недолго, после семейного скандала неверный муж сделал выбор в пользу жены. А Вера впала в ипохондрию. Подруги рассказывали о появившихся в ее поведении странностях: могла позвонить посреди ночи, некстати заплакать или засмеяться. Между тем ребенка она любила — Денис хорошо учился, был ухожен, посещал различные кружки.

В тот вечер накануне трагедии к Вере приходили подруги, но она не открывала дверь, сославшись на то, что потеряла ключи. Шума в квартире ночью никто не слышал. По мнению экспертов-криминалистов, Вера вонзила нож в сердце спящему ребенку. Убить себя оказалось сложнее. Женщина изранила себя ножом, потом пыталась повеситься. И, наконец, бросилась вниз головой с балкона пятого этажа. Посмертная психиатрическая экспертиза заключила, что на тот момент молодая женщина не могла отдавать себе отчет в своих действиях.

Похожая история произошла в Харькове. Только там свела счеты с жизнью многодетная мать, предварительно напоив ядом своих малолетних детей. В посмертной записке она написала: «Больше не могу терпеть нищету и унижения. Устала от бесконечной борьбы за хлеб. Забираю с собой детей, чтобы оградить их от пинков и оскорблений равнодушных и злых людей. Мы идем туда, где человеку ничего не надо и он неуязвим». В прошлом самоубийца была учительницей начальных классов, но, не получая зарплаты, ушла в уборщицы. Ее муж, скрываясь от проблем и алиментов, прятался где-то в России. Похоронили семью за городской счет в полиэтиленовых пакетах.

 

СТРАННЫЙ НЕГР В ЛЫЖНОЙ ШАПОЧКЕ

В конце октября 1994 года маленький городок текстильщиков Юнион (США, штат Южная Каролина) был взбудоражен. Двадцатитрехлетняя мать Сюзен Смит лишилась двух малолетних сыновей, которых, по ее словам, похитил громадный негр с пистолетом.

— Это случилось вечером, — голосила Сюзен в полицейском участке. — Около восьми вечера. Мы ехали из магазина и остановились на перекрестке. В эти секунды кто-то рванул дверь автомобиля, и я увидела перед собой негра с пистолетом в руках. Он уселся на переднем сидении и приказал мне ехать за город. Негр размахивал пистолетом и угрожал: «Если будешь орать — вышибу мозги сначала у твоих детей, а потом и у тебя».

— Вы запомнили его?

— Кого?

— Негра.

— Это был высокий негр в спортивной шапочке. Больше ничего не помню. Для меня все негры — на одно лицо. Он вывез нас за город, вытолкал меня из салона и скрылся вместе с моими крошками…

Составить фоторобот местная полиция так и не смогла. По городу и окрестностям были разосланы приметы трехлетнего Майкла и годовалого Алекса, а также ориентировка на красную «мазду». Скромный десятитысячный Юнион бурлил. Он никогда не отличался расовой лояльностью, теперь же его чернокожие граждане попали под двойной прессинг. В негритянских кварталах воинствующие расисты намеревались учинить дебоши и публичную расправу. «Если вы не выдадите преступника, мы начнем поджигать ваши дома, — орали они. — Мы требуем суда Линча!» Общественные афро-американские структуры слабо защищались и обвиняли всю Америку в поголовном расизме. Три месяца назад родилось так называемое «дело Симпсона»: известный футболист и киноактер Орентэл Симпсон обвинялся в убийстве своей бывшей супруги и ее любовника (через полтора года Симпсон был оправдан судом присяжных, который на две трети состоял из чернокожих граждан). Запахло новой «охотой на ведьм». Безутешная мать регулярно появлялась на телеэкранах и трогательно умоляла найти Майкла и Алекса:

— Я верю, что мои детки еще живы. Они не могут умереть. Их не посмеют убить. Помогите мне вернуть моих крошек.

Городские власти немедленно пообещали награду любому, кто поможет в розыске детей. На третьи сутки в соседнем городе арестовали негра, который носил шерстяную спортивную шапочку и нервно суетился при виде полицейских. Странного негра задержали и позвонили в Юнион. Под шумок беднягу отдубасили и кинули в камеру местного участка. Вскоре прибыли юнионские сыщики. На первом же допросе странный негр, заикаясь, заявил о своем алиби. Чтобы проверить его слова, потребовалось всего два часа. Задержанного отпустили.

С каждым днем событие казалось вес более странным. Опытные детективы не могли проследить логику преступления. Злоумышленник не выдвигал никаких требований и не пытался получить выкуп. Тем не менее сыновья Сюзен Смит действительно исчезли. Еще через два дня кто-то предложил обследовать местное озеро Джона Лонга. В первых числах ноября водолазы спустились на дно и нашли красную «мазду», где находились два детских трупа. Автомобиль подняли на берег. Майкл и Алекс приняли смерть на заднем сидении. Чья-то рука прочно пристегнула детей ремнями безопасности. Следов пыток или глумления судебные эксперты не обнаружили. Преступление окончательно потеряло здравый смысл. Детективы вновь вернулись к допросам Сюзен Смит. Мать держалась уже не так уверенно и реагировала не так горестно. Что-то явно смущало Сюзен. И тогда полицейские предложили матери провериться на детекторе лжи. Сюзен побледнела и робко запротестовала. Проверка на полиграфе — дело сугубо добровольное, и молодая женщина имела право отказаться. Но это бы вызвало массу кривотолков и подозрений. После некоторых колебаний и совещаний со своим адвокатом Сюзен Смит приобщается к детектору. Бесстрастный полиграф зафиксировал ложь в ответах.

— Итак, вы продолжаете настаивать на истории с негром? — спросил сыщик.

Сюзен попыталась изобразить на лице возмущение, но это ей не удалось. Она лишь кивнула головой. Полицейский, пристально глядя в глаза, вдруг заявил:

— Мы располагаем иными сведениями. Они не только подмывают ваши показания, но и…

Тут сыщик многозначительно кашлянул. Он блефовал. И все же Сюзен клюнула на приманку. В который раз за последнюю неделю она расплакалась, однако на этот раз уже никто не спешил к ней со стаканом воды. Следователь терпеливо ожидал, когда молодая мама высморкается в платок. Через час на Юнион вновь обрушилась сенсация. Вечером на телеканале был показан эпизод допроса Сюзен Смит, где она признавалась в убийстве своих детей. Городок текстильщиков испытал шок. Утренние газеты опубликовали эти признания, не забыв сделать экскурс в прошлое женщины-убийцы.

В шесть лет Сюзен Смит потеряла отца, который повесился без явных на то причин. Через два года родителя заменил предводитель местной организации «Христианская коалиция». Когда Сюзен исполнилось тринадцать, отчим попытался затащить ее в постель. Было это поздним вечером. Девочка помнила маслянистые глаза отчима, запах спиртного, дрожащие липкие руки. Она изловчилась и укусила похотливого родителя за ухо. Раненый отчим наотмашь ударил падчерицу по щеке, надулся и пошел спать. Сюзен заперлась в ванной комнате и наглоталась таблеток. Мать нашла ее уже без сознания. Врачи спасли девочку, которая упорно скрывала мотивы попытки суицида.

Перепуганный насмерть отчим забыл о Сюзен на два года. Однако через два года он, улучив момент, когда мать ушла к соседке, набросился на Сюзен и после непродолжительной борьбы ее таки изнасиловал. Девушка вновь закрылась в ванной и засыпала в рот горсть аспирина. Через десять минут в животе начались такие дикие боли, что она выскочила из ванной комнаты и сама бросилась к телефону… В третий раз Сюзен Смит попыталась отправиться на тот свет спустя год. Мотивом была неразделенная любовь. Инструментом — все те же лекарственные препараты. Несчастную едва откачали.

В 1990 году Сюзен вышла замуж. Она попыталась изменить свою мрачную судьбу, но над ней уже висел злой рок. На второй месяц после свадьбы кончает с собой отец супруга, затем родной брат. После рождения двух сыновей семья Смит дала трещину и стала рушиться что называется на глазах. Каждый из супругов обзавелся постельным партнером на стороне, даже не пытаясь скрывать свою измену. Наконец в сентябре 1993 года в местный суд прибыли два заявления о разводе от мистера и мисс Смит.

Сюзен Смит определенно не везло. Ее любовник Том, который еще три дня назад клялся в вечной любви и торопил этот семейный разрыв, вдруг охладел и закрутил роман с танцовщицей варьете. Злые языки твердили, что Том якобы застал Сюзен в пикантной ситуации: его возлюбленная плескалась в бассейне в компании троих мужчин. Эта сцена выглядела бы мирной и безобидной, если бы на купальщиках имелось хоть какое-то одеяние. Обиженный Том хлопнул дверью и рухнул в объятия длинноногой работницы варьете. Озадаченная Сюзен вылезла из воды, вытерлась насухо и побежала оправдываться. Но Том уже был холоден. Он угощал свою новую пассию шампанским и демонстративно лез к ней целоваться. В голове брошенной Сюзен начался необратимый процесс. Уже в который раз она решила уйти из этой жизни. Но теперь Сюзен была связана детьми.

25 октября красная «мазда» подъехала к озеру и остановилась в трех шагах от обрыва. Сюзен оглянулась. Майкл и Алекс крепко спали на заднем сидении. Мать открыла заднюю дверь и потуже затянула ремень безопасности. Майкл заворочался, засопел и открыл глаза. «Спи, спи, сыпок», — шептала мама, заботливо поправляя ремень. Сын вновь закрыл глаза. В те минуты женщина чувствовала себя спокойной как никогда. Она сняла автомобиль с ручного тормоза и подтолкнула его. Разбуженный толчком Майкл опять завертел головой. Глаза матери и сына встретились. «Мазда» медленно катилась к обрыву, Майкл молча смотрел в окно и вдруг заплакал. Мать бросилась к автомобилю, но тот перевалился через край и полетел в озеро. Сюзен упала на землю, обхватила руками голову и заголосила. Затем подошла к обрыву и в нерешительности замерла. У нее не хватило смелости прыгнуть за своими детьми. Через полчаса Сюзен уже стояла у телефона и срывающимся голосом докладывала дежурному полицейскому о странном негре в спортивной шапочке.

Мать-убийца на целый год стала центром внимания. Ее бывший супруг также времени не терял. На своих интервью и мемуарах он сколотил целое состояние и вскоре разъезжал по городу на новенькой «хонде». Из Нью-Йорка в Юнион прибыли литературные агенты крупных издательств, которые предложили бывшему мужу и отцу наговорить на диктофон материал для будущей книги. После небольшого торга тот великодушно согласился.

Сюзен Смит избежала электрического стула. Ее адвокат Дэвид Брук попросил для своей подзащитной тридцать лет тюрьмы без права обжалования и помилования. Сама Смит не уставала твердить, что намеревалась погибнуть вместе с детьми, однако в последний момент струсила.

— Меня предавали все мужчины, с которыми я когда-нибудь имела дело, — заявила Сюзен в своем последнем слове. — Мою жизнь преследовал злой рок, и в конце концов он меня сломал. В своей жизни я хотела умереть много раз, но сегодня я этого не хочу. Не исключено, что попробую вновь свести счеты с жизнью в тюремной камере. И все же я хочу жить.

Присяжные внимательно выслушали последнюю речь и вынесли свой вердикт: виновна. Двадцатичетырехлетняя Сюзен Смит, убившая собственных детей, была приговорена к смерти.

 

ВЕРНИТЕ МАМУ-ХУЛИГАНКУ

По утрам, когда зимний рассвет, преломленный решетками и тюремным забором, жидко просачивается в камеру, Надя моет полы. Она — уборщица следственного изолятора и будет ею еще два года, пока не закончится срок наказания, отмеренный ей судом. Мутная вода плещется в цинковом ведре, зеленая тоска давит Надино сердце. Что делает она среди убийц, воров и разбойников? Как очутилась в неволе? Где-то в сотнях километров отсюда, в чужих деревянных стенах, ютится ее семья — парализованная мать, брат-инвалид и двое детей-подростков. Боль за них разрывает Надино сердце, и она мысленно пишет им письма, полные слез и любви.

Должно быть, жизнь подшутила над Надей или поставила эксперимент, вложив в деревенскую девочку, с утра до вечера запертую в хлеву, пылкое сердце мечтательницы. Она не читала Грина, но, как и прекрасная Ассоль, жила в мире сказок и иллюзий. Из обычных конфетных фантиков клеила дворцы и строила замысловатые шхуны. А своим подшефным телятам щедро дарила звучные имена: Изольда, Тристан, Руслан, Джульетта.

Прекрасный принц явился деревенской Ассоль в образе залетного матросика. Но не алые паруса поджидали ее в заливе, а заплеванный плацкартный вагон, уносящий разбитое сердце и новую жизнь под ним в далекий, чужой Казахстан. Мать, женщина добрая, простила беглую дочь, разыскала ее и убедила вернуться назад. Сыскался для Нади и муж — человек немолодой, но надежный. Жить бы глупышке со Степой тихо да размеренно, как все деревенские женщины: работа, дом, хозяйство, дети. Тем более вслед за сыном поспешила родиться дочь. А ей все романтики хотелось, принца из сказки, рыцаря на белом коне.

— Ох, и дура ж была последняя, — вздыхает она теперь.

Надя — не то чтоб красавица, но в глазах — бирюза нездешняя, как лоскутки Средиземного моря, подсвеченного солнцем. Глянула однажды на симпатичного парня из Константиновки, по профессии — проводник, по натуре — Казанова, и поманила за собой. Новая семья переехала в город, да недолго предавалась безмятежному счастью. Несчастный случай оставил без дома Надиного брата и мать, приковал пожилую женщину к постели. Пришлось срочно возвращаться в деревню, где заботливое руководство выделило большой семье две комнаты в общежитии.

Надежда и сейчас не поймет, за что так невзлюбила ее детей уборщица тетя Тася. То мокрой тряпкой огреет, то словцом приласкает забористым. Сын ничего, терпел. А дочка, случалось, плакала. Терпела до времени и Надя. Пока застарелая обида не прорвалась наружу роковым и нелепым образом. Дело было вечером, в выходной — напарница по работе позвала Плаксиных на свежину, а ее дегустируют под водочку. Надежда, женщина малопьющая, в этот раз почему-то расслабилась. А расслабившись, стала жаловаться друзьям на нехорошую тетю Тасю.

— Да оттаскай ты ее за патлы! — посоветовала приятельница. — Чего детей в обиду даешь?

Домой возвращалась затемно. И надо ж было случиться, чтоб в коридоре дежурила тетя Тася! Слово за слово, и оскорбленная мать вспомнила «ценный» совет. Потасовка была колоритной. Как две дамы таскают друг дружку за волосы, сбежалось смотреть пол-общаги. Победила молодость. Она не только отдубасила старость, но и чуть не откусила ей нос.

— Стыдно было ужасно, когда протрезвела, — всхлипывает Надя. — Как я потом ни каялась, какие деньги ни предлагала, но тетя Тася была неумолима: я тебя посажу!

И посадила. За злостное хулиганство, повлекшее краткосрочное нарушение здоровья. Пролетарский суд Донецка приговорил Надежду Плаксину к двум годам лишения свободы.

Принципиальность похвальная, но, к сожалению, редкая. Вот бы такую судам по отношению к преступным авторитетам да рэкетирам. Но там богиня — презумпция невиновности, сломить которую не в состоянии даже железные улики. А против Нади улик хватило: была пьяна, разбила очки, царапалась, пиналась и кусалась. Чем не основание упрятать поскорей за решетку? Ну и что ж, что у подсудимой на иждивении двое детей, мать парализованная и брат — инвалид первой группы? А наказание, назначенное ей, рикошетом ударит по родным или даже станет для них смертным приговором. Главное, суд проявил принципиальность и может этим гордиться.

Недавно у Нади был маленький праздник: из села на краткосрочное свидание приехали дети. Она сидела с комом в горле, не в силах даже расспросить, как бабушка, как в школе, как соседи? Только про себя отмечала с болью, что у сына ввалились щеки, а у дочки круги под глазами. И все же она разревелась. Когда девочка протянула ей свой гостинец — кулечек жареных семечек. На замызганном листочке в клеточку темнели неровные каракули, выдавая детскую тайну — они сочиняли письмо Президенту, слезно умоляя вернуть им маму-хулиганку.

 

 

КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ

Ранним октябрьским утром 1923 года двадцатичетырехлетняя крестьянка из Тамбовской губернии Настя Е. кухонным ножом отрезала своему законному супругу половой член. Муж проснулся от боли, мгновенно уяснил трагедию и заорал:

— Что ты наделала!

Настя замерла у кровати с членом в руках и робко пыталась зажать рану салфеткой. Муж вприсядку носился по комнате, истошно вопил и плакал. Спустя десять минут к дому подъехала карета скорой помощи и увезла раненого в больницу, где хирурги зашили рану.

Полиция отвезла Настю в тюремную больницу. Настя дрожала и долго не могла прийти в себя. К вечеру у нее повысилась температура. В течение нескольких дней психиатры пытались найти у преступницы хотя бы малейший психический недуг, однако тот напрочь отсутствовал. Настя страдала лишь неуравновешенной нервной системой. Диагноз характеризовал исследуемый момент как случай короткого замыкания.

Из воспоминаний Насти:

«Помню себя маленькой очень, а сколько лет, не знаю. Брат старший учился, а я страшно любила картинки, в его букваре были картинки, и под каждой картинкой было ее название, пояснение. Благодаря этому я научилась читать буквы. Сперва буквы были под картинкой, а потом я буквы находила уже не под картинкой. Брат не давал свой букварь, похвастается и спрячет, а я пользовалась этим, когда он уходил. Вытащу потихоньку букварь из сумки и учу по картинкам. В детстве мы не видели хороших картинок, кроме как от конфет. Бывало спрячешь и дрожишь над конфетной картинкой…

Я всегда вырезала и берегла картинки от конфет. Вырежу все до точности. Это было мое баловство. Порой брат мне показывал букварь за эти картинки: я ему дам картинку, а он мне даст книжку посмотреть, букварь… Было очень трудно учить буквы, на которые нет первоначальных слов: например, буква „ы“. Не было слова на эту букву, и я ее очень долго не знала. Буква „о“, как сам звук, очень долго не давалась, чисто случайно я его уловила. Пришла соседка и в знак удивления воскликнула: „О!“. И с тех пор я ее не забыла, как и самый случай этот. „Й“ (краткое) никак не могла писать, ударение никак не поставлю, доучивалась, когда в школу поступила. Мне было трудно в школе, особенно когда стали учить по слогам: я никогда не умела вслух сливать буквы…

В церковно-приходскую школу поступила с восьми лет. Меня приняли после всех, училась два с половиной года. Благодаря тому, что я знала, как „складатъ“ алфавит, меня посадили в первый класс. Здесь я была первой ученицей, а в третьем классе — второй. Очень отражались на учебе мамины дела. Приходилось учить уроки кое-как, урывками: как мама отвернется, как ребенок забалуется (я была нянькой за сестренкой) — я схватывала свою книжку и читала, а когда входила мама и видела, что ребенок плачет, то она увещевала: „Ох, уж эта книжка мне: ребятам нужно учиться, что в солдаты идут, а тебе не за писаря выходить замуж“.

Я хотела учиться дальше, но была известная плата (за ученье): мама не могла… Я читала то, что в деревне могла найти: сказки, поэмы. Часто мама заставляла читать Евангелие вслух: это меня тяготило. Житие святых я любила читать вслух и объяснять. Но были такие термины, которые я сама не знала и потому я избегала читать, не скажу, чтобы я сама все понимала (мне дали Евангелие как наградную книжку). Больше всего любила откровения. Тогда была религиозная тоже. Очень много молилась на коленях, с таким жаром, с такой верой. Теперь я нерелигиозная.

Мама отдала в портнихи, я была очень рада. Было там очень трудно: заставляли детей нянчить. Я скучала о сестренках. Мама меня научила дома шить, и хозяйка меня выделяла за то, что у меня была чистая работа. Если нужно было сделать спешно, то я не могла. Хозяйка садила меня за дело раньше других. Она дала жалованье и взяла также в счет меня бесплатно сестренку.

У хозяйки была девочка — племянница. Училась в начальном. Было расписание уроков у нас с ней. Она меня учила и относилась к этому серьезно. Мне было немножечко стыдно. Если мы сидели занимались, то над нами посмеивались. Хозяйка смотрела на это, как на глупость, а сестра хозяйки смеялась зло, вот девочка и писала мне записки об уроках потихоньку: подбежит и сунет в руку! Такие записки сохранились. Когда я в Москву переехала, то знала уже 4 класса гимназии. На курсах училась летом до осени. А осенью поступила на рабочий факультет. Училась с 1919 года по 1921 год. Последний семестр не окончила в связи с дезертирством мужа. Там были интересные работы, общественные. Мы с ним вместе ходили. Слушали, создавали свои кружки.

Жалко, что не кончила. Меня только одна мысль утешала, что это я делаю пока, и как тогда понимала, думала, выведу мужа из дезертирства. На акушерские курсы я поступила в 1921 году, с дипломом Рабочего факультета. Я была оставлена на повторный семестр. Окончить не сумела — много времени отнимали хлопоты за мужа. Но я все знала. Я посмотрела программу Акушерского курса, там первый курс совпадал с последним на Рабочем факультете. И я подумала, что это можно совместить. На Акушерских курсах пробыла один семестр.

Вышла замуж, и меня схватила болезнь, а планы были такие: наука, по-моему, есть не что иное, как храм, я вообще к науке с большим уважением отношусь, и вообще наука — для меня святыня. Больше всего люблю естественный факультет, а в связи с поступлением на Акушерские курсы хотела на медицинский перейти. В Петровской Академии есть естественное отделение или агрономическое. Как крестьянке, мне все это знакомо. Я больше всего люблю природоведение, естественный факультет, но и химический тоже. Здесь есть у них какая-то связь с медициной. Я пошла бы на доктора, но меня это не удовлетворяет. Там все строится на предположении, а не на доказательстве, как в естественных науках. Мне очень нравится химия. Хотя она несколько суха, но имеет свою красоту. Когда учила анатомию, то мне было приятно познавать себя: что у меня лежит такая-то мышца, такой-то нерв и прикрыта им такая-то кость».

Любопытная личность Насти Е. была подвергнута психологическому анализу, который обнародовали 4 декабря 1923 года на конференции. Н. Гедеонова в своей книге «Преступный мир России», изданной в 1924 году, изложила некоторые аспекты из прошлого подсудимой:

«В 1919 году она поступила на Рабочий факультет. Здесь знакомится со своим будущим мужем. Этот юноша значительно ниже ее по интеллекту, но не лишенный своеобразных способностей (например, очень хороший чертежник), не сразу завоевывает ее симпатию. Только на полевых работах от Рабфака он добивается ее склонности умелым предупредительным подходом, нежностью, веселостью. Она помогает ему учиться, руководит им. Это несколько материнское отношение к нему объясняет ее большое участие в ее судьбе.

По его настоянию она живет в семье его родителей (отец — сапожник, мать служит), не имея с ним физической связи. Ждет лекального брака, очень дорожа своей девственностью. Всецело отдавшись заботам о нем (укрывая его), она манкирует занятиями на факультете. Принужденный скрываться, он знакомится с лицами сомнительной профессии. Поставить его на твердую дорогу — вот главная задача жизни Насти. И он сумеет отблагодарить ее за это нежностью и ласками (особенно характерны в этом отношении его письма к ней в этот период). В 1921 году Настя поступает на акушерские курсы. Он прикидывается припадочным. В январе 1922 года она отдается ему до брака, думая таким образом повлиять на его раздраженный совместной жизнью с нею темперамент и излечить его припадки. В июне 1922 года она заболевает, болезнь локализуется в половых органах — признаки венерического заболевания. Он отрицает свою виновность. В августе 1922 года он призывается в армию. После демобилизации в феврале 1923 года они регистрируют свой брак в комиссариате. Вскоре после этого Настя узнает, что он был женат уже до нее и что у него есть ребенок, которого он, однако, не признает своим. Здесь начало ее мучений. В июне она уезжает в деревню отдохнуть (первая разлука). Он ей не пишет, как обещал. Встревоженная, она возвращается в Москву через 3 недели и тут же узнает, что муж завел любовницу. Новые терзания. В августе болезнь (венерическая) достигает крайней остроты. Муж отрицает свою вину; время проводит вне дома. Насилуя себя, она старается не упрекать его, но сама переживает драму.

Она не решается делиться своими переживаниями ни с кем: ее родные (мать, сестры — замужние рабфаковцы) были против ее брака с ним, считая его недостойным ее. Они ее обожают. Родители мужа балуют и укрывают своего сына и, считая ее „ученой“, по уровню своего развития не всегда понимают ее и интимно не близки с ней, иногда недоброжелательны. В сентябре 1923 года она решается пойти к его первой жене и убеждается, что ребенок похож на мужа. Возвращаясь домой, она считает свою жизнь окончательно разбитой. Возникает мысль о самоубийстве; совсем не думает о том, чтобы как-то отомстить ему. 26 и 27 сентября — приступы жестокой боли. Слабость. Сваливается в постель. Он остается при ней. Предупредителен. Помогает ей спринцеваться. Вечером 30 сентября она чувствует себя очень плохо, температура 39. Страшные боли. Частые позывы мочиться. Как всегда — ложатся вместе на одной кровати. Беседуют о его новой любовнице.

Ей все время хочется рассказать ему о своем визите к его жене и бросить: „а ведь мальчик-то похож“. Сдерживается, боясь вывести его из себя. Предлагает ему расстаться, он отказывает. Потом он ласкает, берет ее. „Он умел взять ее“. Первое сношение этой ночью вызывает боль. Последующие — боль нестерпимую, мучительную. Она крепится, не показывает ее. Муж засыпает. Он спит всегда крепким, непробудным сном, поэтому стал типографом (ночная работа), на другую службу опаздывал — просыпал. Боли усиливаются. Она сползает с постели — мочится и не может занять своего прежнего места. Кричит. Он ее не слышит. Так несколько раз. В 7 часов утра ослабленная, с резкой болью в теле, падает на его ноги. Она видит его обнаженный член и — близко около кровати на столике — отточенный нож (рядом с хлебом). С мыслью „вот причина всего“, она бессознательно хватает нож и приходит в себя лишь тогда, когда быстро отхваченный острым ножом член остается у нее в руке. Кровь бьет из раны. Его возглас: „Что ты наделала!“ Она ложится рядом с ним и стремится унять кровь салфеткой, заткнуть рану. Зовет на помощь мать мужа. Велит вызвать карету скорой помощи. Его увозят в больницу. (В настоящее время после нескольких операций он вполне здоров и служит на прежнем месте. Медицинский анализ устанавливает, что его член отрезан на 3/4 см от лобка. Бактериологический анализ показал, что в ампутированной части и в мочевом пузыре содержится большое количество гонококков.)

Она арестована и помещена в тюремную больницу с температурой 37,8… В течение месяца температура колеблется от 36,5 до 38,2. Психиатрический анализ не установил в психике Насти ни малейшего признака психической дегенерации. Конституция слабая, несколько анемичная, внутренние органы, так же, как и нервная система, не представляют собой никакой аномалии. Диагноз характеризует исследуемый момент как случай короткого замыкания».

 

ДАМА С ЧЛЕНОМ В РУКЕ

В июне 1993 года молодая супружеская чета из Манассаса (США, штат Вирджиния) получила скандальную известность, которая вряд ли могла бы вызвать зависть. Фотографии Джека Боббита и его двадцатичетырехлетней жены Лорены обошли десятки газет, на половину из которых Боббит намеревался подавать в суд. Такие дивные страсти вокруг обычной американской семьи разгорелись после того, как Лорена оттяпала Джеку его единственный детородный орган. А дело начиналось так.

Уроженка провинциального эквадорского городка Лорена имела неосторожность выйти замуж за бывшего морского пехотинца Джека Боббита. Вся горесть ситуации заключалась в том, что супруг после добросовестной армейской службы стал нервным и задиристым. Он мог сгоряча отутюжить свое второе «я» чем-нибудь тяжелым или же просто заехать кулаком в ухо. Такая живость натуры не позволяла Джеку подолгу задерживаться на одном рабочем месте. За последних два года он трудился и портовым грузчиком, и вышибалой в ресторане, и плотником в бюро похоронных услуг, и разнорабочим на ферме.

Житейские передряги нисколько не сказывались на потенции Боббита, который каждый божий вечер буквально силком затаскивал Лорсну на супружеское ложе. Чаще всего половому акту предшествовала короткая борьба, где супруги кряхтели от натуги, лупили друг дружку кулаками, царапались и кусались. Вечер 23 июня не стал исключением. Джек бесцеремонно оторвал Лорену от телесериала и потянул в спальню. Та закричала. Не столько от обиды, сколько от того, что ее волокли за волосы. Борьба продолжилась в партере. Джек, полагая, что супруга орет от возбуждения, увлекся и едва не задушил ее подушкой. Бывший морской пехотинец старательно изнасиловал Лорену, зевнул, потянулся, завалился набок и через пять минут уже храпел. Женщину стошнило прямо на простыню. Отплевываясь и утираясь, она побрела в кухню. Там ее взгляд упал на длинный нож для резки хлеба. Лорена машинально повертела тесак в руках, отрезала пару кусков хлеба и застыла в задумчивости. Затем пошла в спальню, где слышался могучий храп любителя жесткого секса. Супруга откинула простыню и положила руку на член. Джек вдруг открыл глаза, приподнялся и загоготал:

— Что, сестричка, понравилось?

В следующую секунду он мог наблюдать собственный член, не нагибая голову: Лорена держала его в руке. Джек растерянно замигал глазами, со страхом перевел взгляд на низ живота и в конце концов закричал. От ужаса он потерял сознание. Когда тело мужа безжизненно откинулось на постель, Лорена задрожала, отбросила нож в сторону и, все еще не веря своим глазам, бросилась из дома. Дальнейшие ее действия носили бесконтрольный характер. Женщина вывела из гаража автомобиль и понеслась улицей. В салоне она заметила, что по-прежнему сжимает пенис. Половой член был немедленно выброшен в боковое окно. Описав плавную дугу, тот шлепнулся в придорожных кустах. Лорена проехала еще несколько километров и затормозила возле полицейского участка. Дежурный инспектор с интересом выслушал сбивчивый рассказ, присвистнул и болезненно скривился. Затем снарядил полицейскую бригаду на поиски вещественного доказательства, которое покоилось в зарослях. Через пятнадцать минут член был найден и доставлен в больницу, где уже метался в панике Джек. После сложнейшей операции, которая длилась почти десять часов, пенис держался на прежнем месте.

Вездесущие журналисты толпились в коридоре, докучая вышедшим из операционной врачам. Хирурги с ненавистью взирали на прессу и спешили скрыться за стеклянными дверями. Пикантная тема не оставила никого равнодушным. Феминистки окрестили Лорену «героиней нации, которая дала мужской агрессии такой оригинальный отпор». Газета «USA» оперативно провела опрос местных жителей. Каждая вторая женщина восхищалась поступком Лорены, а каждая десятая признавалась: «Я могла бы быть на ее месте». Местный телеканал уже намеревался организовать прямую трансляцию из хирургического отделения. Наконец один из уставших хирургов вышел к журналистам и сообщил: «Будет стоять!» Мужской мир облегченно вздохнул. Далее начиналась вторая стадия дела — уголовно-процессуальная. Многострадального Джека, томящегося на больничной койке, обвинили в изнасиловании. Суд состоялся через три месяца.

Встревоженный Джек нанял лучших адвокатов Манассаса, и те развернули перед присяжными целое представление. Прежде всего Боббит решительно отрицал сам факт изнасилования, уповая на свою врожденную нежность и предупредительность к слабому полу.

— Вы судите жертву, а не преступника, — грустно заметил Джек. — Вы же незнакомы с моей женой, бывшей женой! Это настоящая ведьма. Она ежедневно принуждала меня к сексу и при этом была весьма изобретательна. Лорена любила привязывать меня к койке, хлестать ремнем. А вот теперь…

Бывший морской пехотинец тяжело сглотнул. Вздрогнула и мужская половина присяжных. После долгого совещания был вынесен оправдательный вердикт. Это принесло жертве еще большую популярность. У дверей суда Джек дал очередное интервью, где вылил на экс-супругу очередной ушат помоев. Он становился интересен уже не столько как потерпевший, сколько как личность. Телеэфир разносил воспоминания о военно-морской службе и первой любви, суждения Джека о политике и политиках, кулинарные взгляды.

Боббит обзавелся коммерческим агентом, который организовывал вояжи по городам и весям США и вел переговоры с телерадиокомпаниями. Он мог часами выступать перед аудиторией и в деталях описывать тот страшный вечер. Эта пикантная тема продолжала развиваться, и в конце концов случилось то, чего ждал и чего больше всего боялся Джек. Говард Стерн попросил за двадцать пять тысяч долларов снять штаны и показать телезрителям пришитый член. Жертва гордо отказалась, заявив: «Я выступаю и зарабатываю не ради славы. Мне нужно собрать триста тысяч, чтобы расплатиться с адвокатами и хирургами. Да, мне требуются деньги, но деньги, которые не давали бы пощечину обществу».

Через два дня газеты, процитировав эти слова, поведали, что Джек Боббит купил на днях скромное авто за полсотни тысяч долларов и оплатил крупные счета, которые к больничным учреждениям и адвокатским конторам не имеют никакого отношения. Однако смутить Джека нe удавалось. Вскоре в продаже появилась майка, где красовался окровавленный тесак и надпись «Любовь ранит».

А что же Лорена? Членовредительница Лорена проходила курс лечения в психбольнице и дожидалась суда. Врачи нашли у нее психический срыв, вызванный сильнейшим душевным потрясением. В начале 1994 года в Манассас потянулись журналисты, правозащитные делегации, представители феминистических движений и просто любопытные.

В январе начался судебный процесс. Зал был переполнен. Телерепортеры оккупировали первые ряды, сообщив, что идет прямая трансляция. Расторопные шоумены затеяли по городам целый праздник: на площадях и площадках высился огромный телеэкран, гремела музыка, а в паузах между песнями диск-жокей сообщал важные моменты судебного разбирательства.

В продаже появились леденцы в виде фаллоса и оригинальное блюдо «Ленч дела Боббитов». Горячие сосиски на несколько недель перестали быть «хот-догами» и превратились в «хот-пенис». Июньская выходка Лорены бессовестно обыгрывалась еще в десятке кулинарных названий.

Адвокатом Лорены была женщина. Никто из защитников-мужчин не рискнул защищать подсудимую. Состав присяжных подбирался долго и придирчиво: оттого, кто в нем перевесит — мужчины или женщины, — могла зависеть судьба Лорены. В первый же день процесса адвокат Лиза Кемлер заявила: жертва не Джек, а именно Лорена:

— Она чувствовала, что рано или поздно муж ее убьет. Ведь все шло к этому. Кто поверит, что эта хрупкая женщина третировала бывшего сержанта морской пехоты, для которого секс превратился в наваждение. Как это ни грустно, но сегодня подобная сексуальная агрессия стала привычной. Половой член был отрезан в исступлении, хотя, возможно, Джек заслуживал того, чтобы его просто кастрировали. Так кто же скажет «нет» сексуальному терроризму?

Суд присяжных сказал «нет». С Лорены сняли обвинения, и вскоре уже она стала центром внимания прессы. Услышав оправдательный приговор, Боббит возмутился:

— Я напуган на всю оставшуюся жизнь. Мне нанесли оскорбление. Ведь правосудие не восторжествовало. И это самое печальное во всей этой истории. Она изобразила меня насильником, да и вообще подонком.

Карьера женщины пошла на поправку. Посыпались предложения на разработку сценария о тех знаменательных июньских днях, журналы отдавали свои лучшие страницы под фото Лорены, а каждое ее интервью оценивалось в пять-десять тысяч долларов. И только в одном не смогла преуспеть Лорена. Ей не удавалось повторно выйти замуж.

 

ФАБРИЧНЫЕ ДЬЯВОЛИЦЫ

Такие морозные январские ночи не забываются. Студент питерского университета Володя Некрасов годами пытался выгнать кошмар из своей памяти. Однако ни водка, ни гипнотический сеанс так и не помогли. По ночам продолжали являться дикие, перекошенные лица, которым больше подходило смачное — «хари», грубые голоса орали чушь, чьи-то липкие руки щипали и скребли тело. Это случалось ночью. А днем Володя дергался от любых встреч с любой женщиной. Женский образ вызывал в душе студента панику и тошноту. И все это растянулось на долгие и долгие годы.

Первый вечер января, как обычно, дышал романтикой. Не мог не дышать. Захмелевший после новогодних банкетов двадцатисемилетний Владимир Некрасов гулял улицами Петербурга, которые еще искрились праздничными фейерверками. Володя надеялся выиграть романтическое путешествие, подешевле и поприятней…

Рядом остановилось хрупкое создание, закутанное в искусственный мех, и робко спросило:

— Вы кого-то ищете? У вас такой растерянный вид.

Володя отпустил что-то типа «С вашим появлением никто никого уже не ищет». После минутного разговора он уже топал в сторону фабричного женского общежития, где, по словам девицы, царили веселье и раскованность.

Когда парень переступил порог комнаты, то его настроение слегка упало. За столом, который вытирался еще в прошлом году, сидели пять женщин. Старшей из них было под пятьдесят, младшей — на пять-шесть лет меньше. Они трапезничали. На столе валялись объедки колбасы, черствые кусочки хлеба, надкушенный огурец и пара очищенных луковиц. Пять граненых стаканов еще не успели высохнуть. По причине регулярного их наполнения. В углу комнаты выстроилась батарея пустых винно-водочных бутылок. Все пять лиц дружно повернулись в сторону гостя. Туг же родилась пошлая шутка.

— Привет, — весело прогудела бабенка в красном свитере, показывая неровный ряд прокуренных зубов. — Садись к нам. У нас весело и бухла еще навалом. Танюха, налей!

Танюха оказалась крепкой дамой рабочей наружности. Она с охотой наполнила стакан и подала его Володе, который нерешительно продвигался к столу. Пить в таком обществе ему вдруг расхотелось. Но студент Некрасов был вежлив и рискнул задержаться на несколько минут. Об этом он будет жалеть всю свою жизнь.

Женщины терпеливо ждали, пока гость не отхлебнет водки. Молодая девица, встретившая его на улице, тоскливо заныла:

— Ты че не пьешь, бля, в натуре? Водка холодная? У нас есть и шампанское.

Кто-то гордо грохнул по столу бутылкой газированного вина. Володя, с трудом подавляя брезгливость, вновь припал к мутному залапанному стакану, зажмурил глаза, глотнул и быстро поставил «бокал» на место. Закусывать он не стал, ибо весь этот харч кроме уныния ничего вызвать не мог. Приветливая компания, гогоча и ругаясь, продолжила свой разговор. Она, как оказалось, обсуждала анатомические достоинства соседей по этажу. Володе терпеливо отсидел за столом ровно пять минут и встал:

— Извините, дорогие дамы. Очень рад знакомству, но я должен вас покинуть.

Полупьяный гул за столом сразу же утих. Шесть пар глаз уставились на гостя. Было слышно, как в коридоре кто-то пытался петь «Сиреневый туман».

— То есть как покинуть? — не поняла Танюха, вытирая уста полотенцем. — А чего же ты приходил? Водочки на халяву прибрать? А? Говно ты после этого.

Володя не стал спорить и направился к дверям. Те не открывались. Женщина в красном свитере вызывающе поигрывала ключом и ухмылялась. От такой нестандартной ситуации гость растерялся. К нему вновь подползала мрачная Танюха со стаканом. Она промычала ему в лицо замысловатую пошлость и попыталась обнять. Володя отодвинулся и протянул руку за ключом.

— Во хам! — просипел кто-то. — А еще штаны носит. А ну-ка, девушки!

Тут начался весь тот кошмар, который мог бы привидеться лишь в горячечном сне. Десяток рук вцепились р Володю и начали сдирать с него одежду. Парень лишь успел изловчиться и лягнуть Танюху по колену. Все вдруг поплыло перед глазами, покрылось странной пеленой. «Их было очень много, мне казалось, что больше, чем шесть человек, — вспоминал впоследствии Некрасов. — Какой-то дикий шабаш. Татьяна сказала, что если я не удовлетворю их всех, то меня просто убьют. Я их надежд не оправдывал, и тогда Людку послали за каким-то специальным кремом…»

Крем устранил физиологические причины, которые, как правило, мешают женщинам насиловать мужчин. Шесть изголодавшихся дам терзали парня почти двое суток. Крепкие мозолистые руки удерживали его на кровати и затыкали рот. Володя, с прикрученными к батарее руками, потерял счет времени и только нервно дергался на кровати. Он терпеливо ждал, когда насильницы уйдут на работу. Однако фабрика объявила для своего трудового персонала десятидневные каникулы.

Утром Володя очнулся от легкого прикосновения. Перед ним дымились макароны с тушенкой. Его покормили с ложки, нежно шепча:

— Кушай, миленький. Кушай. Тебе еще долго работать. Набирайся сил. Ты не печалься, совсем уже скис. Выйдешь отсюда героем и будешь гордо вспоминать, как с шестерыми управился. Да жри, тебе говорят!

За завтраком Володю заправили еще одним стаканом водки. Затем пошло-поехало. Крем утратил свое магическое свойство. Женщины в панике заметались возле кровати. Все они были вновь пьяны. Поколдовав возле жертвы еще час и поняв, что выжать из нее уже ничего не удастся, они начали просто и со вкусом издеваться. В ход пошли маникюрные инструменты, щипцы для завивки волос, иглы. Кто-то сбегал к соседям за наркотиками. Володе закатали рукав и сделали внутривенный укол.

Володя представлял жалкое зрелище. Уже в который раз он угрожал милицией, звал на помощь, умолял отпустить домой.

— Ну зачем я вам? — сквозь слезы сетовал он. — Из меня мужик уже некудышний. Выйдете на улицу и за бутылку водки приведете шестерых. У меня дома жена, трое детей и больная сестра. Неужто вам их не жаль? Чисто по-женски, а?

В ответ — хихиканье и пошлые остроты. Танюха не без злобы, которая копилась годами, заметила:

— Чего же им волноваться, когда у них мужик есть. Да еще вон какой орел. Мужиками надо делиться. Оставайся у нас. Мы тебе и мать, и жену, и сестру заменим. А детей новых наделаем.

Когда заканчивались вторые сутки, на лице жертвы появилось смирение и отрешенность. Володя почти миролюбиво взирал на своих мучениц, которые спали по очереди, и наконец произнес:

— Ладно, черт с вами. Останусь у вас еще на денек-другой. Думаю, еще пригожусь вам. Только жратва за ваш счет. Развязывайте.

Танюха с обоснованной подозрительностью оглядела Володю, поколебалась, затем развязала руки. Посиневшие, обескровленные кисти, которые уже не чувствовались, безжизненно упали на кровать. Впервые за два дня пленник приподнялся и сел. Затекшее тело мучительно ныло и не слушалось. В комнате царил прежний беспорядок. Четверо спали, двое сидели за столом с тем же натюрмортом. Володю пригласили к столу. Одна из спящих женщин расклеила сонные веки, минуту таращилась на студента и вдруг крикнула:

— Зачем вы развязали касатика? С ума сошли, что ли?

Спящие лениво зашевелились и начали приподниматься. Володя похолодел и затравленно огляделся. Собрав последние силы, он вскочил, шатаясь, вскарабкался на подоконник, выбил всем телом стекло и полетел куда-то вниз. Он даже не мог припомнить, какой был этаж.

Этаж оказался третьим. Голое тело рухнуло в высокий сугроб. Прохожие недоуменно обступили Володю, незнакомая сердобольная женщина сняла свой пуховик и набросила на дрожащего мужчину. Увидев перед собой женское лицо, тот потерял сознание.

Владимир Некрасов не стал обращаться в милицию. Опасаясь двойного позора, он врачам заявил: «Помню, напился у друзей, зашел в женское общежитие, где-то ночевал, что-то делал, потерял одежду, опять напился и… все».

Врачи и медсестры с удивлением наблюдали за пациентом, который не подпускал к себе женщин для осмотра и уколов. При виде их он нервно дрожал и громко икал. Выписавшись через неделю, Некрасов переехал жить подальше от фабричного женского общежития и расстался со своей девушкой. Все, что было связано с женщиной, он переносить уже не мог. Женская анатомия вызывала в нем рвотный инстинкт. Бывший студент университета стал отшельником и женоненавистником.

 

ЛЕДИ МАНЯ МЕСТНОГО УЕЗДА

Милиционера убили возле дома. Месть бандитов — решили коллеги. Но, тщательно осмотрев место преступления, уже не сомневались — здесь поработала женщина.

Они познакомились на личном деловом фуршете, где оба оказались случайно. Мария — художник-оформитель — занималась дизайном фирмы. Вадим — милиционер — был школьным другом директора. Его нетипичный голос и застенчивая манера говорить с легким, едва заметным заиканием тронули Мани но сердце, как трогает скрипка бродячего музыканта, примостившегося на шумном базаре.

Не удержавшись, она спросила:

— Мне кажется, погоны — не для вас. Вы — человек ранимый и тонкий.

— Спасибо на д-добром слове, и вы нисколько не ошиблись, — улыбнулся он.

Светлые глаза глянули с веселым юмором, а ежик волос и смешной крупноватый нос вдруг показались ей щемяще родными.

Тысячи людей на белом свете ежеминутно заговаривают друг с другом впервые, и только единицы с первых слов ощущают родственность душ. Через десять минут Вадим и Мария с восторгом нашкодивших школьников вдвоем сбежали с фуршета.

К 40 годам у нормальных людей, как правило, все уже есть — налаженный быт, вдоль и поперек изученный супруг, прочный круг друзей. А Маня Лисовская жила в невесомости — чужой город, куда она недавно переехала, обтекал ее, как речка мертвую корягу. Муж был в бесконечном поиске себя и с хроническим запахом перегара. Пацаны-близнецы пропадали на каратэ и, похоже, предпочитали язык ударов всем другим языкам. Одним словом, случайная встреча на презентации вспыхнула в Манином сердце ослепительно яркой звездой. Отныне тонкий ее карандаш, едва коснувшись бумаги, являл череду романтичных картинок, где падший ангел в милицейских погонах то парил на крылышках среди звезд, то лежал среди свежескошенных стогов сена, то сидел задумчиво у обрыва, уронив в траву старенькую кобуру.

Встречались они у подруги, где бескорыстная щедрость Мани не знала предела и удержу. Ну какой, скажите, мужик откажется от такой любовницы, не обжигающей сердце, а лишь приятно обдувающей легким возбуждающим сквознячком? Так длилось почти три месяца, пока Вадим не стал замечать, что легкие их отношения все более приобретают утомительные нотки мелодрамы.

Его подруга все чаще была грустна, прощаясь, роняла слезу и, похоже, ревновала его безумно. Тягостный привкус несвободы настойчиво вытеснял аромат экспромта и авантюрности. Горцев резко пошел на снижение, как перегруженный самолет. Но чем прохладней и деловитей он становился, тем яростней наивная Маня добивалась его внимания.

В один из субботних вечеров она решила удивить любимого изысками кулинарии. Накупила деликатесов, сделала канапе с икрой и позвонила Вадиму. Он долго мычал по телефону что-то неопределенное, но приехать все же согласился. Около восьми во дворе посигналили, и Маня, особенно постаравшаяся в тот день с макияжем, с радостным возбуждением выскочила во двор. Уже на крыльце мелькнула догадка — Вадим, наверное, с букетом, хочет сделать сюрприз.

Горцев сидел за рулем и докуривал сигарету. Увидев Маню, он открыл дверцу, но выходить почему-то не спешил.

— Послушай, — сказал он задумчиво и сделал большую паузу. — У меня к тебе личная просьба. Н-найди себе другой объект для обожания, а меня, будь добра, оставь в покое.

Милицейский «жигуль» давно испарился за поворотом, а Маня лежала на грязной земле, как червяк, перееханный колесами. Во дворе сгущались сумерки, мимо пробегали дети и какая-то суровая женщина пнула туфлей ее в бок:

— Ты глянь, такая молодая, а напилась, как свинья.

Три дня она не выходила из дома. Трое суток не ела, а только пила, с трудом пропуская в легкие раскаленный колючий воздух. А наутро четвертого дня Маню постигло озарение: Вадима надо убить. Только так сохранит она эти сладостные губы, эти нежные сильные руки, это властное дерзкое тело, которому так сладко было отдаваться.

— Необходимо найти пистолет! — сверлила мозг податливая мысль. — Смерть от пистолета благородна.

Да и не сможет она по-другому, например, искромсать ножом такую любимую плоть.

Перебрав штук десять вариантов, один фантастичней другого, Маня остановилась на охотничьем ружье, приобретенном недавно мужем. Домашний адрес Вадима Горцева она разузнала в горсправке. Еще засветло прошла по улице, разведав обстановку. Сердце снова больно заныло, когда увидела ухоженный домик под нарядной красной крышей и вспомнила оброненную Вадимом фразу: «У меня руки из нужного места растут». Во дворе мелькала черноволосая стройная женщина, то и дело, с криком изображая самолет, пробегал беззаботный малыш. И было ясно, что в то время, как она, забыв обо всем, жила взахлеб их короткими встречами, ее любимый оставался примерным мужем и нежным, заботливым отцом.

В ноябре темнеет быстро, особенно в частном секторе. Выждав, когда вспыхнут лампочки за ситцем занавесок, Маня с ружьем наперевес продралась в придорожный кустарник. Она слышала и видела, как семья Горцева в ожидании хозяина коротает вечер: смотрит «Поле чудес», пьет чай, читает сказки, выглядывает нетерпеливо в окно. Наконец жена, устав или обидевшись, отправилась спать и потушила свет. Погасли огни и в соседних домах. Теперь лишь луна да бродячие кошки освещали мир зелеными фонариками глаз.

Машина привезла Вадима около трех утра. Слегка пошатываясь, он что-то крикнул вслед водителю и, затормозив у калитки, неуклюже закурил. Свежий ветерок услужливо донес до Мани родной до одури запах. На секунду ей показалось, что их отношения не умерли. Вот позови она его сейчас, и Вадим кинется радостно навстречу, как кидался в первые дни. И покроет лицо поцелуями, и согреет оцепеневшие пальчики, уставшие держать ружье. Нахлынувшие воспоминания были так остры, что Маня не выдержала и выдохнула одними губами: «Ва-деч-ка, я здесь». То ли он и впрямь услышал ее сердцем, то ли голос в тишине прозвучал отчетливо, но Вадим вздрогнул, как от удара хлыстом, и уронил сигарету.

— Мария? — переспросил он темноту неуверенно. И она с надеждой подалась к нему, громко затрещав кустами. Но следующее слово, звонкое, как оплеуха, мигом остудило ее пыл.

— Тварь! — выругался злобно Вадим. — Ну что тебе, сучка, надо?

Выстрел прогремел гак мощно, а приклад так ударил в плечо, что Маня опрокинулась на спину и долго барахталась в кустах. А когда поднялась на ноги, улица продолжала спать или притворяться испуганно спящей. Только ее любимый лежал на спине, как подстреленный фазан, и безмолвно отражал луну остекленелыми глазами.

— Вот и все, — сказала ему Мария. — Вот и все. А ты говоришь, что мне надо?

Она поцеловала его в теплые губы, долго и властно, потом сняла с себя куртку, в которой наутро милиция нашла записную книжку, всю изрисованную его портретами, и укрыла липкую грудь. Потом, бросив ружье в кусты, тихо поплелась домой. Психиатрическая экспертиза отвергла утверждение адвоката, что преступница действовала в состоянии аффекта, но подчеркнула лабильность психики. Подруга, выступавшая свидетелем, что-то патетично вещала в зал, пересыпая речь то изречениями Экзюпери («Мы в ответе за тех, кого приручили»), то феминистскими лозунгами. Бесстрастный суд, учитывая хорошие характеристики женщины и наличие у нее двоих несовершеннолетних детей, приговорил Лисовскую к восьми годам лишения свободы.

 

ЖРИЦЫ ЛЮБВИ И СУТЕНЕР В ЧЕМОДАНЕ

Полусонный, размеренный ритм стамбульского отеля «Каракуджа» был нарушен в полпервого ночи. На третьем этаже послышался визг, спешный топот и унылый скрип лифта. Двери кабины плавно разошлись, и на дешевый гостиничный палас выпал окровавленный человек. Он попытался приподняться, но вновь уткнулся носом в пол. Спустя пять минут в отель заглянула полиция и поднялась в номер, где последние два часа пил водку постоялец. В двухкомнатных апартаментах сидели четверо девушек и мило улыбались. В углу комнаты стоял большой чемодан, уже приготовленный в дорогу. Одна из девиц кокетливо протянула офицеру бокал с вином и предложила отдохнуть от ночной службы. Полицейский вспотел, растерянно оглядел прелестное создание и подошел к столу, на котором скромно возвышались три пустые бутылки из-под виски.

Офицер и его напарник бегло осмотрели номер, который, как и положено двухзвездочному отелю, выглядел бесхитростно. С инвентарем здесь было и впрямь туговато — четыре койки, стол и старый деревянный шкаф. Полицейский направился к дверям ванной комнаты. Лица дам напряглись. На кафельном полу виднелась лужица крови. По белым бокам ванной стекали красные струйки. Офицер вопросительно взглянул на девиц. Напарник скучающе зевнул и попросил открыть чемодан.

— Там наше нижнее белье, — смущенно заметила яркая блондинка.

— Ваши трусы нас не удивят, — простецки заверил полицейский и затопал к чемодану.

— Если не удивят, зачем же смотреть?

— Откройте.

Девушки словно примерзли к кроватям. Полицейский с натугой приподнял желтый чемодан, уложил на бок и щелкнул замками. Вышедший из ванной комнаты офицер увидел, как побледнел его напарник. Беззвучно шевеля губами, тот разглядывал содержимое чемодана и наконец растерянно повернулся к барышням.

Яркая блондинка внезапно завизжала и, запустив бутылкой в сержанта, бросилась к дверям. Офицер схватил ее за локоть, но сразу же был сбит с ног. Все четверо девиц, на лицах которых еще минуту назад читалось миролюбие и покорность, сейчас дрались у дверей, словно львицы. Офицер, уже лежа на полу, трижды был укушен. Он не выпускал из рук блондинку и мужественно старался перегородить своим телом выход из номера. Своего верною напарника он не видел. А тем временем тот боролся со своим вестибулярным аппаратом, отходя после полета пустой бутылки и с трудом приподнимаясь. Он вытащил из петли резиновую дубинку и, не церемонясь, огрел ею ближайшее хрупкое существо так, что то отлетело к шкафу. Туда же отправилась и вторая барышня. Через несколько минут все четыре агрессивные дамы лежали на полу и затравленно косились на полицейских. В углу комнаты валялся открытый чемодан, в котором виднелось чье-то расчлененное и старательно уложенное тело…

15 сентября 1993 года трое российских девушек (назовем их Светлана, Ирина и Оксана) получили неофициальное приглашение из Стамбула. Их давняя подруга Рушима предложила им «крупнопанельную» работенку. Три подружки весело засобирались в путь. Проституция, как известно, дело небезопасное. После небольшого совещания жрицы любви пригласили на Босфор двоих охранников, которые промышляли в Москве мелким вымогательством. Тем пришлось принять и роль сутенеров. Спустя две недели все пятеро уже были в Стамбуле и сдавали свой багаж в местный отель «Каракоджа».

Первые дни торговля молодыми упругими телами шла лихо. Девушки едва успевали меняться под клиентами. Сутенеры хрустели баксами и бодро поставляли клиентов. Вскоре разнополый конвейер начал сбоить. То ли девушки утомились, то ли клиент пошел слишком переборчивый, но ночная выручка от панельных совокуплений пошла на убыль. Сутенеры нервничали, приободряли девиц, угрожали и наконец попросту оставили все деньги себе.

— Бездари, — мрачно заметил сутенер Гена, отправляя деньги в задний карман брюк. — Если такой мрак пойдет и дальше, мы вас подложим матросам. Будете автопоилками.

Проститутки закручинились и решили избежать контактов с боцманами, лоцманами и т. п. Поздно вечером того же дня четыре подружки затеяли скромную вечеринку, где количество спиртного резко превышало объем закуски. На поздний ужин были приглашены и сутенеры, которые все еще дулись. В одну из бутылок подсыпали клофелина.

Каждая новая стопка опрокидывалась все медленней и медленней. Первым окосел Геша. Он попытался пройти в ванную, но пол вдруг дал крен, и сутенер улетел под кровать. Там Гена и захрапел. Его товарищ вылакал еще две рюмки и прилег головой в тарелку со словами:

— Я сейчас подойду…

Ему набросили полотенце на шею и в четыре руки затянули так, что едва не сломали шейный позвонок. Через две минуты за столом лежал труп. Сутенера перенесли в ванную, раздели догола и начали разрезать на части. В первую очередь отрезали голову, затем конечности, и пошло-поехало. Кровавое месиво замотали в целлофан и упаковали в желтый чемодан, который намеревались «забыть» где-то в заброшенном месте.

Вскоре в ванную перетащили и Гену. Тот сопел в окровавленной емкости и подергивал во сне ногой. От удара ножом в грудь он дернулся, осоловело уставился на девиц и истошно закричал. Удары сыпались со всех сторон. Кто бил столовым ножом, кто вилкой, кто ножницами.

— Су-уки! — визжал сутенер, пытаясь вырваться из ванны. — Убью! А-а-а!

Он ворочался и вяло пытался защищаться. После очередного удара ножницами в ухо Гена замотал головой, издал трубный вой и вскочил на колени. Он вывалился на кафельный пол и на четвереньках начал пробиваться к дверям. Жрицы любви, осатаневшие при виде крови, испуганно отпрянули.

Жертва приподнялась на ноги и, орудуя кулаками и шатаясь, выскочила из номера. Сквозь кровавую пелену сутенер увидел коридор и спасительную дверь лифта. Благо, тот висел на третьем этаже. Гена слышал за спиной возню и, спешно переставляя ватные ноги, летел к лифту. Проститутки на скорую руку вымыли ванную и протерли пол. Одежда мертвого сутенера была спрятана за батарею.

Наплечная женская татуировка

Под утро всю сексапильную четверку доставили в полицейский участок. Там барышни изложили свою версию событий: «Эти двое продавали нас направо и налево, заставляли участвовать в групповом сексе и брать в рот. За неделю мы заработали кучу денег, однако они забирали все себе. Нам давали лишь на еду. Отказывали даже в новой одежде. Конечно же, мы быстро превратились в зачухапых б… Гена обещал сдать нас полиции, если ему снова кто-нибудь напомнит о деньгах. В конце концов мы решили убить сутенеров и работать с клиентами напрямую, без нервотрепки. Трупы мы намеревались ночью выбросить в море. Но этот мудак оказался живучий».

Гена отлеживался в больнице не больше суток. Он вздрагивал по любому поводу и панически рвался из палаты. Полицейским он письменно заявил: «У меня ни к кому претензий нет. В полночь на третьем этаже отеля „Каракоджа“ на меня напали трое неизвестных, которые стали наносить мне удары руками и ногами в жизненно важные органы. Их внешность я запомнить не смог, так как был сильно пьян».

 

ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА

От той светлой школьной любви у Ани Еремеевой осталось лишь несколько фото. И везде Игорек улыбается — светлый чубчик, ясные глаза, есенинского типа паренек. Аня же, как это часто бывает, полная противоположность — черноглазая, чернобровая, темпераментная. Он влюбился в нее в седьмом классе и тогда же сумел покорить, читая на школьном вечере стихи Есенина. Ради нее выучился играть на гитаре, наловчился метко метать в корзину мяч и срывать аплодисменты в спортивном зале. После десятого они поженились, потому что иначе просто не могли. По этой же причине — из-за боязни разлуки — Игорь «откосил» от армии и вместо вожделенного медицинского отправился за Аней II торговый техникум.

Ссорились ли в то время? Да, ссорились и тогда. Но сладко, даже сладострастно мирились. Игорь, несмотря на внешнюю незащищенность, был капризен, ревнив и властен, выжимая из пустяков душераздирающие скандалы. И в них автоматически вовлекались Анины родители (у которых молодые поселились) со своими советами, домыслами и нервным кудахтаньем. Поэтому при первой же возможности отделиться молодые ею воспользовались. Хотя уехать для этого пришлось далеко — не на другой конец Донецка и даже не в соседний город, а в столицу тогда еще мирной Чечни. Впрочем, мира этого осталось немного — всего на год. Но Еремеевым хватило, чтобы обжиться со вкусом в доставшемся по наследству от Игорешиной бабушки доме. И даже родить Антошку.

Первая бомбежка накрыла Аню с трехмесячным сыном в скверике. Домой она добралась чудом и сразу ринулась в подвал, который стал семейным убежищем. Благо, что запасливая бабушка годами затаривала его консервацией. Там, на этой дикой войне, и стало ясно, что маленькая Аня, а не ее мускулистый супруг, — вожак в семейной упряжке. Хлеба достать — она, конфликт с боевиками уладить — тоже она, врача для расхворавшегося не ко времени сына найти — опять же она, быстрая, ловкая и бесстрашная.

С чужой горящей земли Еремеевы сумели выбраться лишь через год, и донецкие бабушки Антошки долго лили горючие слезы, глядя за рахитичное, но не в меру смышленое дитя войны. В результате сложных обменов молодым была добыта отдельная квартирка. И пока Игорь зализывал раны и приходил в себя, Аня быстро сориентировалась в местном торговом море. Где-то нашла знакомых, на кого-то произвела впечатление военными рассказами, кому-то сумела понравиться — и в итоге ухитрилась купить киоск и наладить свой маленький бизнес. Вот тогда-то, после вечеринки в честь рождения новой фирмы, и увидела Аня впервые чужого, жестокого Игоря. Обычная семейная ссора неожиданно закончилась рукоприкладством, и наутро Аня еле открыла глаза.

Первая мысль была: выгнать, срочно сообщить родителям, поднять скандал. Но Игорь так рыдал, так преданно валялся в ногах, моля о прощении, что в сердце что-то дрогнуло — это не муж ее зверствовал ночью, это война из него выходила. Но не зря говорится, что ударивший раз навсегда войдет в искушение. Не прошло и месяца, как история повторилась. И опять Аня мужа простила — на этот раз ради свекрови, недавно перенесшей инфаркт. А после третьего раза, поняв, что «случайность» не тиражируется с четкой периодичностью раз в месяц, она подала на развод. Но оказалось, что расторжение брака не означает свободу. А за штампом о разводе не следует автоматическое выселение мужа из квартиры. Напротив, поняв, что попытка сломать и принизить ту, что оказалась выше его и сильнее, завершилась безвозвратной потерей любимой, Игорь решил не сдаваться и объявил жене затяжную войну.

…Говорят, настоящая женщина даже в гробу желает оставаться привлекательной. Анна Сергеевна Еремеева, 25 лет от роду, обвиняемая в убийстве мужа, сидела на скамье подсудимых в эффектном убранстве скорбящей вдовы. Потом я ее спросила: зачем был такой маскарад? Чтоб доказать свою невиновность судьям?

— Нет, — улыбнулась печально Аня. — Я и правда оплакиваю Игоря.

— Но ведь вы его ненавидели, сами признались в суде.

— От любви до ненависти один шаг, это про нас придумано. Я ненавидела его, это верно, но и любила при этом. Знаете, какой это ужас — бесконечные скандалы, когда любая мелочь провоцирует вспышки бешенства, когда близкие когда-то люди знают, как болезненнее, мучительнее друг друга уколоть, когда мужчина, проигрывая духом, берет реванш физический, а униженная побоями женщина мечтает только об одном — убить его, убить!

— Значит, вы все же убили… — теряюсь я от такой откровенности.

Анну только что освободили от ответственности по редкой и скользкой формулировке — за недостаточностью улик. И вот теперь в цветущем скверике, недалеко от суда она согласилась со мной побеседовать. Вспышка черных глаз из-под длинной челки, и красивая вдовушка поднимается со скамейки.

— Зачем говорить, если вы меня ловите? Вы не судья, не следователь, не прокурор, я не обязана вам отвечать.

Она права, и я спешу извиниться. К моему удивлению, извинения приняты, видно, в душе у Ани наболело, и ей самой необходимо исповедоваться.

Попытки договориться с бывшим мужем мирно, повлиять на него с помощью родителей, откупиться, разжалобить, достучаться до совести или просто запугать — заканчивались неизменной гнусной дракой на глазах напуганного до смерти ребенка. Между тем еремеевский бизнес шел в гору. Аня купила машину-«пирожок» и завела личного шофера — крепкого парня с афганским прошлым. Ему-то и пожаловалась как-то, маскируя перед зеркальцем очередной фингал:

— Домой боюсь приходить. Муж — что зверь, неизвестно, что выкинет. Как его выселить — ума не приложу. Ходила в милицию — смеются. Говорят: лучше надо мужу давать. Представляешь, рожи бесстыжие!

Аня и до этого догадывалась, что водитель к ней неравнодушен. Но по тому, как заиграли на скулах желваки, как побелели костяшки пальцев, поняла, что попала в точку — уж этот ее защитит.

План был задуман простой — вечером Игорь будет идти с работы, свернет, как всегда, в темный сквер, здесь-то и намнет ему бока водитель с товарищами. Человек, у которого все тело болит от ушибов, может, и не прозреет душевно, но перестанет мучить другого хотя бы в силу плохого самочувствия. Тот вечер Аня помнит до минуты. Потому что, укладывая сына спать, ставя чайник на плиту, мысленно все время отсчитывала — вот сейчас он вышел из кафе, где работал, теперь прошел остановку и свернул в сквер…

В полночь она забеспокоилась: не перестарался ли ее защитник? Пора бы мужу прийти. Едва сдерживалась, чтоб не накинуть пальто, не кинуться на поиски. А утром, серая от бессонной ночи, едва дождалась свой «пирожок».

— Что случилось? — набросилась на водителя.

— А… ты об этом, — отвел он в сторону глаза. — Извини, что не выполнил обещания. Понимаешь, приехал с работы, а там дочка температурит. Ну как тут из дома уйдешь.

— Так ты его не видел? — изумилась Аня. — Где же тогда мой муж?

Днем ей позвонили на работу соседи: срочно зайди в милицию, тебя искали. А из горотдела Аню повезли на опознание в морг — Игорь лежал без лица, застреленный в упор из дробовика. Его убийцу так и не нашли. Косвенные улики против жены, подозрения соседей и свекрови, путаные истеричные показания самой Ани суд признал несерьезным основанием для ее обвинения.

Дело по убийству Еремеева перешло в разряд «висяков».

Аня прячет заботливо в сумочку стопку школьных фотографий. Черная пустота поглощает застенчивое лицо есенинского мальчика.

— Вы не прочитали, что Игорь написал на обороте? — спрашивает она. И многозначительно, нараспев чеканит: «Люблю до гроба».

Хрупкая и скромная вдова в черной пене нежного кружева. Но улыбка у нее зловещая.

 

КАК ПРОДАВЩИЦА ШАШЛЫКОВ УБИЛА МИЛИЦИОНЕРА

Оксана Милевич (фамилии изменены) определилась в жизни рано: в восемнадцать вышла замуж, в девятнадцать родила. В двадцать один имела прибыльное частное дело — жарила шашлыки в районе нефтебазы. Проезжающие мимо мангала охотно покупали аппетитную продукцию, а подружки навещали Оксану, чтоб выпить шампанского на свежем воздухе.

После обеда 22 октября 1996 года молодая предпринимательница была на хорошем взводе, когда к ее палатке подошел участковый милиционер Ткаченко и попросил предъявить документы на право частной торговли. Что ответила разгоряченная спиртным девушка занудному «менту», так и осталось тайной, но по всему видать, что просьбу его не выполнила. Участковый инспектор потребовал свернуть торговлю.

Должно быть, у нежного создания были веские причины ненавидеть представителей закона, потому что незначительный этот конфликт получил под ее руководством неадекватно кровавую развязку.

Пока участковый «качал права», Оксана шепнула подруге, чтоб та вызвала подмогу. Ударная бригада ждать не заставила. Мужья обеих девиц в сопровождении двух товарищей, прервав возлияние в кафе, подъехали к торговой палатке. Пока двое трясли участкового за грудки, Оксана в красках живописала мужу случившееся. Решающей стала фраза «он хотел меня изнасиловать!» Вещдоком — опрокинутый мангал. Отлипав милиционера ногами до бессознательного состояния, четверка «защитников» кинула его в багажник и, посадив Оксану на колени, помчалась к речке Крынка. Здесь, в рощице, вдали от посторонних глаз, добры молодцы разгулялись всласть. Не осталась в стороне и хрупкая девушка. Она прыгала поверженному обидчику на грудь и топтала се каблучками.

Когда Ткаченко затих и перестал двигаться, утомленные мужики задумались, что же с ним делать дальше. И тут инициативу опять подхватила Оксана.

— Надо его убрать! — подсказала она парням. — Нет человека, нет и проблем.

Рекомендации девушки не сразу нашли поддержку. За компанией парней, хоть и считавших себя крутыми, уголовного прошлого не числилось. И тогда Оксана использовала верный козырь — она объяснила несведущим, что человек в штатском — «мусор», и это дело так не оставит. С этого момента мнения разделились: одни считали, что Милевич права, другие, напротив, испугались и предложили срочно рвать когти. Но молодая особа ударила друзей по самолюбию. Она заявила, что, если среди присутствующих нет настоящих мужчин (!), она сама «уберет этот мусор».

Дальнейшее, по материалам следствия, выглядело так. О. Милевич сбегала к машине, принесла оттуда нож и протянула мужу. Но тот сказал, что лучше изобразить самоубийство, и предложил повесить милиционера где-нибудь в лесу. Компания села в машину и отправилась в сторону поселка Покровка. Здесь в безлюдной лесопосадке жертву повесили на суку, но веревка тут же оборвалась, а Ткаченко счал приходить в себя. Первой сориентировалась Оксана. Она опять протянула мужчинам нож. Добивал живучего участкового се муж, он ударил в сердце — и передал нож Затоцкому. Тот трижды всадил его в шею. Участие других уже не понадобилось. Окровавленный труп присыпали листьями и поехали в Иловайск «взбрызнуть удачную операцию».

Ночью Оксану разбудила тревога. Она растолкала спящего мужа и дала ему новое указание — труп надо срочно спрятать, и ненадежней. Вставать не хотелось, за окном накрапывал дождь. Но железная леди стояла на своем и уже обзванивала участников преступления. Наверное, душевные силы слегка изменили супругу Милевич, потому что он решил попросить совета у старшего друга Левченко. И не ошибся в последнем. Тот, судя по характеристикам, вполне добропорядочный гражданин, не поленился встать из теплой постели, вывести из гаража свой «ИЖ» и отправиться вслед за убийцами. Кладбищем для настырного милиционера решено было выбрать свалку. Но убийцы-дебютанты не учли исторический момент. Эту большую помойку давно облюбовали бомжи. А им, голодным и опустившимся, тоже была не чужда классовая ненависть. Только не к милиции, а к разного рода коммерсантам, утоляющим жажду шампанским, а голод — шашлыками.

Преступников нашли достаточно быстро. Все они получили от 12 до 15 лет строгого режима. Но вот что интересно — ни один из подсудимых не раскаялся в содеянном. К милиции у мирных обывателей сейчас отношение разное. Одни продолжают свято верить в ее честность и добрые помыслы. Другие обвиняют в продажности. Но то, что существуют третьи — люто ее ненавидящие, — было откровением для судей.

 

ТУРНЕ НА ТОТ СВЕТ

предлагало Киевское турагентство

Даже изощренный в ужастиках американский кинематограф не додумался создать триллер о серийном убийце — женщине. Между тем Верховный суд Украины столкнулся с подобным сюжетом в реальности. И содрогнулся. Любовь Васильевна Саченко, 49 лет, мать двоих детей, уроженка Киевской области, рожденная в тихой сельской глубинке, — вторая женщина в Украине, приговоренная к исключительной мере наказания.

Судьба не обижала эту женщину, наградив хоть и несколько вульгарной, но тем не менее броской внешностью, умением с первых минут располагать и вызывать доверие. Чуть грубоватая, показушно простецкая, Люба считалась «своей девкой» в любой компании. Благоволили к ней и мужчины. Один из влиятельных поклонников устроил в свое время администратором в ресторан, другой гораздо позже помог открыть свою туристическую фирму. Даже черная полоса в биографии не отвратила от Любы людей. Хотя именно эти шесть лет, проведенные в местах не с голь отдаленных за махинации в сфере торговли, характеризуют Саченко наиболее полно. Куда полней, чем раскатистый смех и пышная грудь, светящаяся в откровенных вырезах.

Но перенесемся в 1994 год, когда любовь к деньгам трансформировалась в сердце женщины в патологическую сграсть наживы и вытеснила все остальные чувства. С первой жертвой — Сергеем Ищуком познакомилась по объявлению. Молодая чета учителей жила в малосемейке и мечтала об отдельной квартире. Когда родилась дочь, Сергей ушел в мелкий бизнес, но этого едва хватало на жизнь. Друзья надоумили супругов дать объявление в газету — купим очередь на квартиру, — что они и сделали. Разве могли предположить наивные люди, что на этого безобидного «червячка» клюнет такая опасная акула?

Через несколько дней Ищукам позвонила Саченко и добродушно заметила, что готова помочь в их проблеме. Обговорить все тонкости Любовь Васильевна пригласила учителей к себе домой. Здесь, за чашечкой чая, она изложила свой план: за 2 тысячи долларов она вступает в брак с Сергеем и прописывает его в своем кооперативном доме. Потом новобрачные разводятся, а Саченко через подругу — председателя кооператива — помогает Сергею приобрести освободившуюся недавно 2-комнатную квартиру. Нисколько не усомнившись в честности сделки, Сергей женится на даме, которая старше его в два раза, и прямо в загсе передает ей 900 долларов задатка, которые занимает у знакомых.

Прошел месяц, второй и третий, а прописывать новоиспеченного супруга Саченко не спешила. Отговорка была одна — пусть отдаст вначале все обещанные деньги. Денег у Ищуков больше не было, а те, занятые у знакомых, начали обрастать процентами. И тогда добрая тетя выступила с новым предложением: а не смотаться ли Сергею в Венгрию с ее фирмой, чтобы купить автомобиль, а потом выгодно продать его в Киеве?

Сергею идея показалась дельной. Участливые родственники заняли ему 3,5 тысячи долларов, на которые экс-учитель приобрел две модели «Жигулей» — вторую и пятую — и оформил их на «жену». Она пообещала без проблем переправить машины через границу. И действительно переправила и растаможила, но деньги возвращать не спешила. Якобы отдав их из благих намерений в долг под хорошие проценты. Но любому терпению приходит конец. Ищуки выдвинули благодетельнице ультиматум. И Любовь Васильевна приняла решение. Она пригласила Сергея съездить к должникам с двумя надежными выбивалами. И Сергей без тени колебания отправился туда, откуда не было возврата. А Любовь Васильевна, чтобы избавиться от незадачливого «мужа», пообещала 30-летнему соседу по дому Алексеенко ту самую «двойку», что незадачливый Ищук приобрел в Венгрии. Начинающий киллер быстро нашел 20-летнего подельника, и под видом честных выбивал они повезли Ищука в последний рейс его жизни.

Вначале долго колесили по городу, тормозя у каких-то контор. И Любовь Васильевна решительной походкой разъяренной львицы заходила в двери, чтоб через пять минут выйти с озадаченным выражением лица. Наконец, после пятой попытки, чертыхаясь, она сообщила, что должники отправились на пикник в лесопосадку. И это самое удобное время взять их крепко за жабры. Когда водитель вырулил за город к стайке печальных сосенок, женщина моргнула Алексеенко, и тот неуклюже воткнул нож в плечо сидящего спереди Сергея. Кровь брызнула фонтаном, водитель от испуга затормозил, а Сергей, воспользовавшись паникой, выскочил из машины. Но убежать не успел. Второй удар ножом поставил его на колени. С ужасом осознав, что конец его предрешен, молодой мужчина стал умолять Любовь Васильевну сохранить ему жизнь. Надо было видеть ее в ту минуту: хладнокровная и надменная, она спокойно извлекла из сумочки шприц, наполненный ядом, и, толкнув коленопреклоненную жертву носочком модельной туфельки, всадила иглу ему в бок: «Земля тебе пухом, любимый».

Мертвое тело погрузили в багажник, и дама-убийца невольно содрогнулась. По щеке Сергея катилась слеза.

— Он жив! — закричала она. — Давайте сюда молоток.

Пять ударов по голове превратили череп в кровавое месиво. От трупа троица избавилась около полуночи, облив бензином и бросив спичку на мусорной свалке. Через день останки обнаружат бомжи, милиция заведет безнадежное дело. А Любовь Васильевна преспокойненько отправится в Москву — решать текущие дела своей фирмы. Вернувшись из командировки, она как ни в чем не бывало позвонит Ирине Ищук, спросит Сергея и очень удивится, даже по-матерински встревожится, узнав, что тот уже неделю не ночует дома.

Целый месяц коварная женщина будет принимать горячее участие в поисках Сергея, сочувствовать Ирине и даже делать мелкие дружеские презенты ее годовалой дочке. А параллельно с этой необременительной деятельностью подбирать себе новую жертву. И та не заставила себя долго ждать. Морозным декабрьским утром в кабинет директора фирмы заглянул приятной наружности мужчина средних лет и осведомился о турах, которые осуществляет агентство. Наметанным глазом Саченко сразу определила богатого клиента, а небольшое устное тестирование подсказало: мужчина доверчив и неосторожен.

Расплывшись с маниловской любезностью, дама предложила закурить и, сощурив глаза, проговорила:

— Сейчас так мало осталось порядочных людей, которым можно доверять. Каждый норовит объегорить. Вы, я чувствую, человек хороший. Хотите, я возьму вас с собой 4 января в деловую поездку в Венгрию? Мне нужен надежный попутчик. А я вам помогу продать украинский товар и купить подешевле венгерский.

Крючок сработал безукоризненно. Да и кто б отказался от такой возможности прокатиться с комфортом в заграничное турне с пикантной и состоятельной дамой? Да еще меценаткой и альтруисткой по натуре.

Выехали, как задумали, на четвертый день после праздников. За рулем был водитель Лепеха, пассажиры сидели сзади. На привале, поздно вечером, решили выпить коньячка, и Любовь Васильевна улучила момент, чтоб подлить попутчику клофелина. Мужчина быстро отключился, и Саченко проверила содержимое его карманов — 1700 долларов и 650 немецких марок. Рано утром Бировцев зашевелился и, едва ворочая языком, попросил отправить его в Киев.

— Ну зачем же? — засуетилась Любовь Васильевна.

— Это просто коньяк был некачественный. Сейчас я налью вам сердечных.

И накапала в стакан с водой клофелина. Но и эта доза не лишила упрямца жизни. Устав лицемерить, дама достала из бардачка выкидной нож и приказала водителю прикончить отяжелевшего пассажира. Лепеха, успевший к тому времени согреться полбутылкой водки, послушно выполнил задание. Труп снова облили бензином и сожгли.

Было это в Житомирской области под Малином.

Выждав определенное время, Саченко позвонила жене убиенного и сообщила, что ее муж сделал хороший бизнес за бугром и собирается пригнать шикарный «ситроен». А через три дня опять позвонила Бировцевой и напросилась на чаи. Когда хозяйка вышла на кухню, Любовь Васильевна влила ей лошадиную дозу клофелина, но толи у супругов был иммунитет на этот препарат, то ли последний был некачественным, но яд опять не сработал. Убрать же опасного свидетеля с помощью верного друга — ножа Саченко помешал внезапным визит хозяйкиных родственников. Почти два года в ожидании суда провела директриса турагентства в следственном изоляторе столицы. Наконец Верховный суд вынес свои вердикт: женщину расстрелять, Лепехе назначить 15 лет лишения свободы, Алексеенко 12, Кравцу — 6 лет.

Интересно, что мать хладнокровной убийцы, выступая свидетелем, горячо хвалила ее за сердобольность и участливость к нищим. А во время обыска в квартире Саченко был найден целый склад ампул с клофелином и строфантином, которые бизнесменша покупала по поддельным рецептам.

 

 

ВЕДЬМЫ В ОГНЕННЫХ ПАЛАТАХ

21 февраля 1680 года Париж прощался с женщиной, чье имя без ужаса или хотя бы без содрогания уже не произносилось. Перед особым судом, восседавшим во дворце Арсенала, предстала Катерина Дезейе. Уголовный процесс еще не близился к концу, однако участь подсудимой была предрешена. Никто не сомневался, что Катерина, больше известная в миру как Монвуазен, будет казнена на костре. Парижский особый суд, учрежденный королем Людовиком XIV, добросовестно избегал оправдательных приговоров. Дрожащий свет чадящих настенных факелов не дотягивается до судейского стола, и строгие лица вершителей судеб остаются в полумраке.

Монвуазен тоскливо смотрит на судейские силуэты и танцующие на стенах тени. Она мало походит на колдунью. Полная, со слегка отекшим лицом колдунья скорее напоминает крестьянку. На лице — безучастность. Монвуазен четко и без колебаний отвечает на все вопросы. Ее откровения шокируют даже видавших виды судей. Один из них то и дело переспрашивает и вновь получает странный ответ.

— Госпожа Монвуазен, вы принимали участие в черных мессах?

Ответом служит кивок. Председатель суда просит ответить голосом. Колдунья громко бросает: «Да» — и вновь равнодушно смотрит на призрачную пляску теней. Она помнит все эти кощунственные обряды: обнаженная женская плоть, ритуальное омовение, два заблудших священника Мариетт и Даво читают свои тоскливые мессы на обнаженном животе. Сотни проведенных абортов, бурлящее колдовское зелье, способное и оживлять, и убивать…

— Вы подтверждаете тот факт, что священники во время служения мессы целовали срамные места на теле женщины?

Да, она подтверждает. Она говорит все, что от нее хотят услышать. Она прекрасно понимает, чем окончится весь этот процессуальный спектакль. С ведьмовских уст внезапно срываются имена сообщниц, от которых суд цепенеет. Суд требует подтверждений и, к своему ужасу, получает их: Доде, Бержеро, Трианон, Дюваль Белом, Шаплен, Пети, Делапорт, Пеллеунье, Вотье, Марре, Пулэн… Перечисленные особы не только производили аборты, но и готовили всевозможные яды.

— Приходилось ли вам поставлять зелье в Сен-Жер-мен или Версаль?

Монвуазен заколебалась. В ее глазах промелькнул испуг, но судьи его не заметили. Помолчав, колдунья отрицательно замотала головой и выкрикнула: «Нет». Тем не менее председатель суда повторил опасный вопрос.

— Нет, — решительно ответила подсудимая.

— Вы в этом уверены?

— Конечно.

Суд минуту совещался и наконец решил подвергнуть женщину чрезвычайному допросу. Когда Монвуазен услышала об этом, то задрожала и забегала глазами, как бы иша поддержки у холодных дворцовых стен. Двое охранников вывели жертву из зала во двор. С мрачного свинцового неба срывался дождь. Траурные небеса, ограниченные высокими стенами Арсенальского дворца, давили и обрекали. Монвуазен, одетая лишь в грубую холщовую рубаху, шла в камеру пыток, где ее ждали хитроумные приспособления для адских мучений. Каждый новый шаг давался с таким трудом, что охране приходилось подталкивать женщину.

В камере пыток колдунье бывать еще не приходилось. Она со страхом смотрела на палача, заскучавшего без работы, на странные лавки, крюки, доски. Все это предназначалось ей. В последний момент суд поменял палача, узнав, что прежний исполнитель ранее был тайным любовником ведьмы. Последними в камеру вошли судьи и заняли свои места за столом в углу. Палач приступил к своему обычному делу. Двое его помощников сняли со стены веревки и дубовые доски. Женщину заколотило и отбросило назад к двери. Один из охранников грубо сгреб, поволок на середину камеры и лишь теперь заметил, что Монвуазен пьяна. От нее действительно вовсю разило спиртным, что немало подивило судей. Кто-то тайком передал ведьме вино, а может, и сама она ухитрилась изготовить пьянящее зелье. Председатель суда скривился и поторопил начало чрезвычайного допроса.

Ведьму уложили на пол и между ее ног поместили две доски. Еще две доски наложили на ноги снаружи. Сильной рукой палач стянул все четыре доски веревкой, кряхтя с натуги и сдавливая ноги все туже и туже. Этот прием назывался «сапоги». Председатель суда Бушера подошел к лежащей на полу жертве и задал свой первый вопрос. Экзекуция началась. Палач вставил клин между внутренними досками и начал деревянным молотком забивать его все глубже и глубже. «Сапоги» сужались, сплющивая мышцы и ломая кости. Ведьма орала и, захлебываясь, называла имена, адреса, даты. Несмотря на это, молоток продолжал безжалостно стучать по клиньям. Судья Бушер, уже давно привыкший к подобным сценам, хладнокровно задавал новые вопросы. На его бледном невозмутимом лице иногда появлялся живой интерес. Случалось это тогда, когда несчастная ведьма упоминала известную особу или же пикантную подробность дворцовой закулисной жизни…

…Охота на парижских ведьм открылась два года назад. Некий портной Вигуре давал шумный обед по случаю своего дня рождения. К столу пригласили и провинциального адвоката Перрена, который с интересом взирал на незнакомые лица и прислушивался к городским сплетням. Под конец обеда, когда набитые и напоенные до отвала гости начали расходиться и расползаться, румяная пышнотелая мадам Босс, в очередной раз пригубив бокал вина, вдруг резко сменила тему. Она призналась, что занимается колдовством и умеет готовить таинственное зелье, творящее чудеса. Подвыпивший язык мадам Босс описывал такие картины, что за столом воцарилась гробовая тишина. Гости, которых доселе унять было невозможно, притихли и прислушались. Хозяин дома попытался остановить разговорчивую мадам, но та, мечтательно вскинув свой взор к потолку, внезапно изрекла:

— О, господа… Колдовство — великое дело. Оно может дать целое состояние и вечную славу. А какие клиенты! Все как на подбор: сплошные герцогини, маркизы, графы да князья. И всем отраву подавай. Эх, отравить бы еще троих-четверых — и я бы стала богатой до конца жизни. После этого можно и оставить это мрачное ремесло.

Мадам Босс закончила столь странную речь, обвела гостей туманным взглядом и вновь приложилась к вину. Хозяин дома, воспользовавшись паузой, мгновенно сменил тему разговора. Гости вновь засуетились над тарелками и бокалами. Пьяной болтовне мадам Босс мало кто придал значение. Но среди этих «мало кто» находился адвокат Перрен, пораженный этим сбивчивым рассказом. На следующий день адвокат встретился со своим старым другом капитаном Дебре и рассказал о подробностях вчерашнего обеда. «Мадам Босс ведьма? — вскинул брови Дебре. — Чепуха. Забудь об этом». Через пару часов капитан уже докладывал о ведьме королевскому судье по уголовным делам Ла Рени.

Спустя три дня поздно вечером в дом мадам Босс постучали. Хозяйка открыла дверь и увидела незнакомого мужчину, который ей заговорщицки подмигнул и попросился войти. Гостем был сослуживец капитана Дебре, подосланный к ведьме с целью обычной провокации. Он попросил смертоносный порошок, который якобы намеревался подсыпать своей законной супруге. По цене торговались недолго. Мадам Босс удалилась в соседнюю комнату, достала из платяного шкафа мешочек и запустила в него руку. В тот же миг вылетели оконные рамы. Ведьма так и застыла с мешочком в руках, испуганно вытаращив глаза на троих здоровенных детин. В мешке покоились пакетики со всевозможными порошками, большинство из которых несли кому-то смерть.

На первом же допросе мадам Босс не стала упрямиться и рассказала о своих сообщниках и сообщницах. Городская тюрьма начала активно пополняться все новыми и новыми ведьмами, колдуньями, ворожеями, из которых без особого труда выжимались откровенные признания.

Среди клиентов всей этой «нечисти» оказалась и парижская знать. Скажем, мадам де Пулайон, графиня Рурская, виконтесса де Полиньяк, племянницы Мазарини, жены некоторых парижских судей. Упомянули и Расина, который якобы заказал смерть своей любовницы Дю Парк. В ход шли порошки, свечи, выделяющие при горении ядовитое вещество, мутные растворы, трава, внешне напоминающая лечебную растительность.

Смертоносные интриги достигли даже королевского окружения. Ведьмы охотно упоминали имена не только жертв, но и самих заказчиков. Назревал крупный скандал. Король Франции быстро учредил особый суд, который окрестили «Огненной палатой». Судьи поклялись хранить в строжайшей тайне все то, о чем упоминали подсудимые. «Огненная палата» отправила на костер более десяти ведьм. Не оставалась пустой и камера пыток. Палач добросовестно выбивал даже то, чего и не было.

В середине 1679 года арестовали мадам Дезейе (Монвуазен). Она нисколько не напоминала ведьму, тем не менее разгоряченные судьи начали допрашивать ее с пристрастием. Средь ясного неба ударил гром. Монвуазеы готовила яд для самого Людовика XIV! «Огненная палата» заволновалась и решила допросить ведьму с особым пристрастием.

Монвуазен рассказывала об абортах, умерщвлении младенцев, черных мессах. В ее доме ставились дерзкие химические опыты. Ведьма обрабатывала таинственной жидкостью принесенное ей белье, одев которое жертва должна бала погибнуть через два-три дня. Таким же образом отравлялись перчатки, обувь, губная помада, духи. Что же было приготовлено королю, оставалось загадкой. Едва в судейском вопросе фигурировало имя Людовика или кого-нибудь из его свиты, как Монвуазен замолкала и прикидывалась дурочкой. В конце концов она очутилась в камере пыток дворца Арсенал.

«Прошлое меня обмануло, настоящее терзает, будущее приводит в ужас»

…Молоток мерно стучал по деревянному клину. Сквозь женский вой продирались лишь отдельные слова. Палач опустил молоток и вопросительно посмотрел на судью. Тот не спускал глаз с побелевшего, перекошенного болью лица ведьмы, которая хрипела и билась на полу.

— Лапер сделал десять тысяч абортов! — заорала вдруг подследственная.

— Сколько вы лично закопали в своем саду детских трупиков?

— Около ста.

— Точнее.

— Точно не помню!

— Кто еще просил у вас зелье?

Ведьма молчит и лишь стонет. Палач покрепче сжал молоток и подошел к женщине. Та торопливо выпалила:

— Мадам де Вивон и мадам де Ламот просили у меня зелье! Они хотели отравить своих мужей.

Мадам де Вивон заслужила популярность тем, что была свояченицей мадам де Монтеспан, которая родила от короля шестерых детей. Королевская фаворитка, пользуясь своей неприкосновенностью, активно плела интриги и вела двойную игру даже с королем Франции.

— Откуда вы знаете Като?

— Я гадала ей по руке. Затем она попросила, чтобы я помогла ей устроиться на службу к мадам де Монтеспан.

— Что же вы сделали?

Ответ затянулся. Не спуская глаз с молотка, ведьма облизала пересохшие губы и наконец произнесла:

— Я взяла ее рубашку и пошла с ней в церковь Святого духа, где выполнила девятидневный молитвенный обет. Больше Като я не видела. Взамен она мне подарила один экю и колечко.

Мало-помалу, вопрос за вопросом председатель суда подбирался к долгожданной теме. Кто и когда должен был передать королю прошение? Кто лично должен был обработать это прошение? Палач вбил между досок очередной клин и вновь застучал молотком. Камера наполнилась визгом и проклятиями. Клинья разрывали тело, однако Монвуазен упорно молчала. Вспотевший палач удивленно взирал на колдунью и потянулся за пятым клином.

— Вы носили порошок в Сен-Жермен и Версаль? — вновь спрашивает судья. В ответ — лишь стон. Вбивается шестой и седьмой клин. Напрасно. Ведьма стонет, воет, визжит, плачет, однако стойко выдерживает боль.

Наконец председатель суда остановил допрос. Многострадальную ведьму освободили от сапог и уложили на матрац. Та не шевелилась и дико таращилась в потолок. Когда она слегка пришла в себя, судья опять вернулся к порошкам. Монвуазен повернула голову, посмотрела судье прямо в глаза и тихо сказала:

— Неужели я похожа на презренную тварь? И вы знаете, и я знаю, что меня ждет смерть. Я никогда бы не открылась вам, тем более на пороге смерти. Очень скоро я буду держать ответ уже не перед вами, а перед самим Богом. Так что не утруждайте себя и меня пытками.

Ее казнили тем же вечером. Подробности казни описал Ф. Поттешер в своих «Знаменитых судебных процессах»:

«Вечер опускается над Парижем. Ла Вуазен помогают взобраться на двухколесную повозку и сразу же везут на Гревскую площадь. Ла Вуазен отказывается приносить публичное покаяние перед собором Парижской богоматери. Повозка продолжает катиться, и толпа расступается, чтобы пропустить ее. Сегодня люди собрались посмотреть, как будут жечь ведьму, которая совершила столько преступлений, которая зналась с высокопоставленными особами и которой известно столько тайн!

Ее привязывают веревками к столбу. Потом забрасывают соломой. Она мечется, мотает головой, пытаясь отстраниться от соломы, которая не дает ей дышать. Открывает рот. Все думают, что она собирается что-то сказать. К осужденной подходит палач. Голова Ла Вуазен вдруг бессильно падает. Впоследствии очевидцы будут утверждать, что палач оглушил ее поленом. Длинные, яркие языки пламени взвиваются в небо Парижа.

Итак, 21 февраля 1680 года Ла Вуазен была заживо сожжена на костре. Ведьма поплатилась за содеянные преступления. Все, кто имел с ней дело, — и простолюдины, и знатные особы, — вздохнули с облегчением».

 

МАТА ХАРИ

Танцы в камере смертников

Двухэтажная вилла «Реми», расположенная в пригороде Парижа, хранит множество тайн. Она будет хранить их вечно. Ее легендарная хозяйка, которую расстреляли 15 октября 1917 года под Парижем, унесла в могилу ответ на многолетний вопрос была ли виновата Мата Хари?

Первая легенда рисует парижскую танцовщицу Мата Хари как супершпионку, выдававшую германской разведке важные военные секреты, которые гак или иначе были связаны с боевыми операциями первой мировой воины. На вилле «Реми» гремели не только балы и оргии, но еще и назначались тайные встречи. В одной из глухих комнат Мата Хари привечала и офицеров генерального штаба Германии, и французских дипломатов. С кем она вела основную игру? Особняк, щедро окруженный садом, был прекрасным местом и для оргии, и для шпионского промысла. Эта часть города не интересовала полицию и спецслужбу. Провинциальная улочка Виндзор дышала миролюбием и мещанским укладом. Она еще не застраивалась большими домами, лавками и кофейнями.

Писатель и журналист Марк Алданов, эмигрировавший из Киева сразу после революции, в начале 30-х писал о «Реми» так: «Я побывал в доме Мата Хари. В старинных уголовных романах Монгепена, Габорио, в разных „Тайнах Розового Дома“ описываются именно такие таинственные виллы. Сходство полное, вплоть до узких винтовых лестниц, соединяющих первый этаж со вторым. Может быть, помимо удобства, именно романтика этого особняка и привлекла внимание Мата Хари — ведь ее и погубила, главным образом, романтика».

На многие легенды имеются контрлегенды. Одна из таких контрлегенд выставляет хозяйку «Реми» как мученицу и неудачницу, жертву дьявольской интриги. Известная парижская актриса приревновала танцовщицу к своему мужу и коварно обвинила соперницу в шпионаже. Судебную ошибку завершил расстрел 15 октября.

По некоторым слухам, интриганка уже давно покаялась римскому папе и недавно умерла в страшных угрызениях совести. Однако слухи остаются только слухами. Судьба Мата Хари, украшенная легендами и недомолвками, освещалась во французских газетах десятилетиями. Упоминались известные фамилии, бичевались высокие должностные лица, выливался компромат с парламентской трибуны. Тот же Марк Алданов, изучавший многие архивные документы, не считает Мата Хари невинной овечкой. Шпионку выдала не артистка-ревнивица, а Эйфелева башня.

«Это была очень умная и одаренная женщина с необычайным темпераментом, жадно любящая жизнь, жадно любящая позы и эффекты, взбалмошная до истеричности и болезненно лживая. В Париже, Вене, Берлине по ней сходили с ума самые разные люди. Рассказывают, что среди се любовников были генералы, чиновники, один из высших служащих министерства иностранных дел, академик, военный министр, принцы и великие герцоги. Говорят даже о двух монархах. Сочетание всего этого обещало многое; однако из него нисколько не вытекала необходимость совершать тяжкое преступление.

Обстоятельства, при которых Мата Хари стала шпионкой, известны только германской разведке. Мы здесь вступаем в область догадок.

Успех танцовщицы Мата Хари в Париже, где обычно создается или закрепляется артистическая слава, обеспечил ей возможность гастролей по всей Европе. Она выступала в Вене, Берлине, Амстердаме, Риме, Монте-Карло. Платили ей по тем временам недурно. Мата Хари получала за выход в среднем около 200 золотых франков. Выступала она часто и, следовательно, могла бы жить и на свой заработок.

Хозяйка кофейни, расположенной на улице Виндзор рядом с домом Мага Хари, хорошо ее помнила. Она рассказывала, что этот дом всегда осаждали кредиторы. В 1914 году Мата Хари, покидая Париж, буквально спаслась от них бегством: она тщательно скрывала свой отъезд и выехала из дома ночью. Есть сходные указания и в печатных источниках. Она, по-видимому, не раз переходила от большой роскоши почти к бедности. Не слишком роскошной была ее квартира — та самая, на которой происходили оргии. Это и теперь видно по размерам комнат, по ванной, по разным мелочам. Мата Хари немало зарабатывала танцами, ее щедро оплачивали богатые покровители, ей платила германская разведка. Куда же девались деньги? Говорят, она играла в карты».

Так что же толкнуло танцовщицу на путь, который оборвался возле Венсенского полигона? Возможно, сама романтика шпионажа, манящая тайными встречами, внешнеполитическими кознями, двойной жизнью. Мата Хари жила нервами, оголенными чувствами, бурной фантазией. Казалось, что она крутит собственную жизнь, словно бульварный биографический фильм. Многие считают, что танцовщица завербовалась еще до войны. Назывался даже год (1914), но документально подтвердить этот факт пока никому не удалось. В германской агентурной сети Мата Хари проходила под псевдонимом «Н-21». Буква «Н» указывала на старого агента, работавшего во Франции. Позже, уже с началом войны, появился шифр AF. Летом 1914 года, за несколько недель до войны, Мата Хари приехала в Германию. Ее биограф Гейманс утверждал, что Мата Хари уже тогда «была совершенно осведомлена о военных планах Германии». С этим мнением можно было поспорить: зачем немецкому генштабу посвящать платного агента средней руки в свои боевые намерения? Да и сам император Вильгельм мог лишь подозревать о начале войны в августе. Зная о неминуемом начале войны, Мата Хари, скорее всего, предпочла бы остаться в родном. Париже.

Весть о начале войны застала шпионку за столиком берлинского ресторана в компании главы городской полиции. Такое необычное соседство Мата Хари объяснила просто: «В Германии полиция имеет право цензуры над театральными костюмами. Меня находили слишком обнаженной. Префект зашел осмотреть меня. Там мы и познакомились». Спустя полгода танцовщица вернулась во Францию уже с новой разведывательной миссией. Но профессиональное счастье агента длилось недолго. Первой информацию об агенте Н-21 получила британская разведка «ИнтеллидженС Сервис» от своего мадридского агента. Вскоре за Мата Хари принялись французские контрразведчики. За ее особняком установили круглосуточное наблюдение, контролировались все почтовые отправления, фотографировались встречи, рауты, интимные сцены…

«Я читал ее перехваченные письма, — вспоминал комендант Ладу. — Большая часть из них была адресована капитану, давно служившему на фронте. Все они были подвернуты самому тщательному исследованию, испробованы в наших лабораториях с помощью различных химических реактивов. В них не было ничего, решительно ничего такого, что могло бы повлечь за собой что-либо, кроме смутных подозрений». Героем многих писем Мата Хари был капитан, в которого она попросту влюбилась. Честный армейский офицер даже не подозревал о тайной жизни парижской танцовщицы. Шпионка мечтала о замужестве, семье и детях, но дальше мечты дело не пошло.

Спустя месяц Мата Хари заметила усердие контрразведки. Она не стала паниковать. Возможно, она приняла слежку за обычную проверку, которой подвергались все, кто прибывал из-за границы. Но когда тайный надзор затянулся, Мата Хари решилась на ответный шаг. Она пришла на прием к коменданту Ладу. Визит носил непринужденный характер. Инициатива свидания была как бы встречная: не то чтобы Ладу ее вызывал, не то чтобы она добивалась приема.

Разговор начался с жалобы в кокетливой форме.

— За мной следят какие-то люди, — игриво хмурилась красавица. — Они наблюдают за мной и днем, и ночью.

— Ну что вы, мадмуазель, — комендант явно поддерживал игру. — За вами охотятся ваши же поклонники. И в этом виновата только ваша красота.

Женская интуиция уловила фальшь. Однако гостья не подала вида и сообщила, что собирается на лечение в Виттель, который располагался в прифронтовой полосе. Ладу, не теряя любезности и улыбки, сразу же подписал пропуск. Возле Виттеля базировался авиационный лагерь, созданный для бомбовых ударов по врагу и тщательно замаскированный в густом лесу. О лагере знал узкий кpyг лиц, в который каким-то образом попала и Мата Хари. Едва за изящной шпионкой захлопнулась дверь, как Ладу мигом связался с разведкой. Не успела танцовщица сесть в поезд, как в отели Виттеля были внедрены под видом лакеев секретные сотрудники. Базовому агенту, залегендированному под офицера-летчика, поручили приударить за Мата Хари.

Танцовщица остановилась в гостинице и в первый же вечер посетила местный ресторан. Она сразу же заметила красивого капитана в форме ВВС, который робко посматривал в ее сторону. Женщина со вкусом потягивала коктейль и отрешенно смотрела в залитое уличными огнями окно. Под конец вечера офицер подсел к Мата Хари за столик и предложил познакомиться.

Танцовщица великодушно представилась, поболтала с капитаном, затем, посетовав на головную боль, попрощалась и вышла из зала.

Каждый день она приветливо кивала летчику, иногда любезничала с ним, но так и не проявила к нему никакого интереса. Мата Хари добросовестно прошла курс оздоровительного массажа и водных процедур, гуляла у всех на виду по саду и почти ни с кем не общалась. Контрразведка была сильно озадачена. Вернувшись через несколько дней в Париж, шпионка вновь пожелала увидеть коменданта Ладу. Притом без особого на то повода. Встреча проходила в том же веселом, ненавязчивом тоне. Мата Хари, не переставая строить глазки, вдруг заявила:

— Мне так деньги нужны. И такие деньги…

— Зачем же вам деньги, милая? — искренне удивился Ладу. — Ведь у вас и так все есть. Простите за любопытство, сколько же вам нужно, чтобы вы почувствовали себя уютнее?

— Миллион.

— Миллион чего: франков или, пардон, марок?

— Конечно же, франков.

— И вы хотите получить такую сумму законным образом?

— Разумеется. Причем сразу.

Мата Хари и Ладу весело засмеялись. Беседа не теряла свой шутливый тон. Комендант откинулся на спинку кресла, закурил и, мечтательно закинув глаза к потолку, произнес:

— Сейчас такие деньги можно получить, только оказав неоценимую услугу другу или врагу. Вот если бы вы, милая, проникли в ставку нашего верховного командования, немцы, поверьте мне, отсыпали бы вам в два раза больше.

— Мне легче попасть во вражеский штаб, чем в наш доблестный и неприступный.

— Вы настоящая патриотка Франции, мадмуазель. Но в мужских играх женщина бессильна.

Мата Хари, разогретая шампанским и веселой беседой с приветливым Ладу, заливалась смехом. Внезапно она бросила:

— Как сказать, как сказать. Мужчина управляет миром, а женщина — мужчиной. На француженок падки не только наши, но и вражеские офицеры.

— О-о… И у вас есть примеры?

— Конечно, комендант. У меня даже был горячий любовник в германской ставке — поставщик У. Но это подобие имени вам ничего не скажет.

Ладу виновато пожал плечами и сменил тему. Он даже не подозревал о существовании какого-то У. Но французская разведка, которой он детально изложил суть разговора, была шокирована. Поставщик У считался высококлассным агентом и специализировался по вербовке на французской стороне. Для Мата Хари встреча с Ладу оказалась провалом. Комендант вспоминал: «Это имя вылетело у нее словно пуля, и эта пуля погубила несчастную».

Французская контрразведка сразу же берет потенциального агента в обработку. Но это была не перевербовка: шпионка не знала о своем провале и получила всего лишь правительственное задание. Ей предложили выехать в Испанию, затем в Бельгию, пройти курс подготовки агента и поступить в распоряжение местной резиденции. Мата Хари охотно согласилась. Комендант Ладу приехал попрощаться с ней за день до отлета. Он по-отечески приобнял танцовщицу, поцеловал в лоб и ласково сказал:

— Никогда не ведите двойных игр, мадмуазель. Из двух фронтов нужно выбирать один, и поскорее. Иначе обязательно проиграешь.

Мата Хари озадаченно уставилась на Ладу, потом засмеялась и многозначительно заявила, что она родилась под знаком Зифи и что ее звездная эмблема — змея. Объяснять эту аллегорию женщина не стала.

Французская разведка добыла код, по которому шла информация от германского агента в Испании в ставку Гинденбурга. Едва Мата Хари прибыла в Мадрид, как Эйфелева башня, которая специализировалась на радиоперехватах, засекла и расшифровала донесение из Мадрида: «В Мадрид прибыл агент Н-21. Ему удалось поступить на французскую службу. Он просит инструкций и денег. Сообщает следующие данные о дислокации французских полков… Указывает также, что государственный деятель N находится в близких отношениях с иностранной принцессой…» Ответная телеграмма немецкого генштаба звучала так: «Прикажите агенту Н-21 вернуться во Францию и продолжить работу. Получить чек от Кремера в 5000 франков Контуар д'Эсконт».

Что же представляла собой информация от Мата Хари? На суде танцовщицу обвинили в том, что ее шпионское ремесло помогло потопить семнадцать союзных транспортов с войсками, уничтожить не менее дивизии союзных войск и сорвать наступление 1916 года. Во время процесса супершпионка отрицала такой разведывательный размах, заявив, что роль слишком преувеличена.

Комендант Ладу уверен, что информация о расположении французских частей не совсем точна и второстепенна, а что касается романа господина N с принцессой, то и он не представлял для немецкой разведки особой ценности.

В начале февраля 1917 года Мата Хари вернулась в Париж. Она так и не успела остановиться в отеле «Элизе-Палас». В холле отеля к ней подошли три человека в штатском, предъявили полицейские жетоны и предложили съездить во 2-е бюро Сюртэ (служба безопасности Франции). Шпионку завели в один из кабинетов, где уже сидели два офицера внешней разведки. Один из них поднялся ей навстречу и холодно сказал:

— Здравствуйте, Н-21. Где, когда и кем вы были завербованы германской разведкой?

Мата Хари отшатнулась и побелела, как полотно:

— Я не понимаю, о чем вы говорите…

Следствие длилось без малого полгода. За это время престарелый адвокат Мата Хари, формально назначенный советом сословия, любыми путями добивался применения 27-й статьи уголовного кодекса. Статья эта могла не только перечеркнуть смертный приговор, но и обеспечить режим содержания под стражей.

— Она беременна! — заявил семидесятипятилетний защитник, чем несказанно удивил военный суд. — От меня лично беременна. Между нами ЭТО произошло две недели назад, когда я навещал ее в тюремной камере. Беременную женщину мы не вправе казнить.

Вся система защиты на суде выглядела, мягко говоря, неубедительно. Да, Мата Хари получила от офицера германской разведки тридцать тысяч марок, но она получила деньги из рук своего любовника, а не разведчика. «Все мои любовники платили мне не меньше, — с вызовом заявила шпионка. — Я стою таких сумм. А тот факт, что деньги пересылались телеграфом из ставки в Мадрид, можно объяснить простым желанием германских офицеров получать удовольствие за казенный счет».

В середине лета 1917 года изменница и шпионка Мата Хари была приговорена к смертной казни через расстрел. Серьезных поводов для кассации или президентского помилования не было.

В камере смертников узница продолжает играть роль индусской роковой женщины, но эта игра уже близилась к финалу. Она танцует знаменитый танец Шивы, бога любви и смерти, которым когда-то покорила со сцены весь Париж. Она танцует в грубом тюремном халате, отчаянно гримасничая и хихикая. От этого жуткого пляса, дышащего смертью, мороз шел по коже.

Ранним утром 15 октября 1917 года дверь камеры открылась, и три человека разбудили Мата Хари. «Мужайтесь, мадмуазель, — сказали ей самым обыденным тоном. — Пришло время искупления грехов». Узница сонно зевнула и приподнялась на кровати:

— Так рано? На рассвете? Что у вас за манеры?

Люди в штатском растерянно переглянулись: они явно не привыкли к таким предрасстрельным высказываниям. Мата Хари набросила халат, обулась и вопросительно уставилась на гостей. Один из них полез в карман:

— Папиросу?

— Спасибо, не надо.

— Может, хотите выпить?

— Нет. Хотя постойте… От стаканчика грога я бы не отказалась.

Мужчина в штатском делает кому-то в дверях знак рукой и вновь поворачивается с вопросом к приговоренной:

— Не имеете для властей никаких сообщений?

— Не имею. А если бы имела, то не сделала бы.

Чиновник в штатском понимающе кивнул и попросил ее переодеться в принесенный им наряд. Гости деликатно выходят, и в камеру заходит тюремный врач. Он интересуется самочувствием и смотрит, как Мата Хари переодевается. Входит пастор. При его появлении шпионка говорит:

— Я не желаю молиться, не хочу прощать французам. Впрочем, мне все равно. Жизнь ничто, и смерть тоже ничто. Умереть, спать, видеть сны… Какое это теперь имеет значение? Не все ли равно: сегодня или завтра, в своей постели или где-то на прогулке? Все это — обман.

Пастор терпеливо переминается возле дверей и вновь предлагает исповедоваться. Его уже не слушают, и он спустя несколько минут выходит. Пастора заменяет адвокат, который радостно сообщает своей подзащитной о своей новой уловке для правосудия. В ответ Мата Хари передает ему три письма — для сановника, для дочери и для любовника-капитана:

— Возьмите письма. И не перепутайте, ради Бога.

У тюремных ворот стоит эскорт из пяти автомобилей. Приговоренная вместе с пастором и сестрами садится во второй и отправляется улицами сонного Парижа к месту казни — в Венсен. На полигоне у столба уже приготовлен катафалк с черным гробом. В десятке метров от столба скучают двенадцать солдат с карабинами.

В конце 60-х журналист-международник Леонид Колосов случайно встретился в Риме с участником расстрела. Престарелый Гастон Роше вспоминал то октябрьское утро с явной неохотой. Бывший солдат комендантского взвода долго выжимал из себя воспоминания, пока в конце концов не вырисовалась сцена расстрела.

… Еще не занялась заря, а они уже стояли, поеживаясь от холодного ветра. Солдаты не знали, кого будут расстреливать, и невольно заволновались, когда увидели высокую женщину в длинном платье, в широкополой шляпе с черной вуалью. Жертва вышла из автомобиля, помогла выйти пастору, подошла к шеренге и сказала:

— Не надо завязывать глаза.

Каждый из палачей втайне надеялся, что именно в стволе его карабина находится холостой патрон. Чтобы солдатская совесть не слишком страдала, расстрельному взводу выдали уже заряженное оружие и сообщили, что в одном из патронников лежит патрон без пули. Рядом с женщиной семенил тюремный священник и бормотал под нос душеспасительные молитвы. Никто не сказал жертве, где ей встать. Мата Хари сама выбрала себе место перед вооруженной шеренгой, как будто вышла последний раз на сцену, причем на таком расстоянии, которого требовала инструкция. Подошел офицер и протянул черную повязку.

— Это так необходимо? — женщина удивленно вскинула черные брови.

Офицер немного растерялся и начал нервно теребить повязку. Он не знал, что ответить, и вопросительно взглянул на адвоката, который стоял слева среди небольшой группы. Адвокат подошел и тихо переспросил:

— Это действительно столь необходимо, месье?

— Если мадам не желает, — ответил офицер, — повязки не будет. Нам, собственно, все равно.

Подошел еще один офицер с веревкой в руках. Адвокат демонстративно поморщился:

— Я сомневаюсь, что моя подзащитная захочет принять пулю со связанными руками.

Вскоре все отошли от смертницы. Многие отвернулись. Она же стояла прямо и глядела на молоденьких солдат. Прозвучала первая команда. Забил барабан. Залпа не получилось: выстрелы затрещали вразнобой. Мата Хари медленно осела на колени, замерла, потом упала вперед лицом на землю. Подбежал тюремный врач, положил руку на шейную артерию и крикнул лейтенанту:

— Ваши солдаты плохо стреляют, мон шер. Всего три пули в теле. К счастью, одна попала прямо в сердце.

Солдат увели с тюремного двора. Лейтенант осмотрел свидетелей казни и громко спросил:

— Кто желает получить тело казненной?

Вопрос пришлось повторить. Все молчали. Адвокат сокрушенно развел руками…

Спустя пятьдесят с лишним лет Гастон Роше вспоминал:

— По сей день не могу забыть удивленного лица этой женщины перед дулом моего карабина, хотя минуло уже более полувека. Но ведь в тот момент я убеждал себя в том, что, исполнив приказ, уничтожил змею в женском обличье. Но это не успокаивало. Тогда-то и пришло решение заново проанализировать имеющиеся факты, собрать новую информацию… На это я потратил более половины моей жизни и много денег. Теперь я твердо убежден, что Мата Хари была невиновной и ее казнь есть не что иное, как злодейское убийство, спровоцированное германской разведкой.

 

ПОКУШЕНИЕ НА ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА

24 января 1878 года молодая петербургская особа Вера Засулич выстрелила из револьвера в градоначальника генерал-адъютанта Ф. Ф. Трепова. Девушка даже не попыталась скрыться, а просто отбросила еще дымящийся револьвер в сторону и покорно отдалась в руки охранника, который яростно начал ее душить. Спасла террористку набежавшая толпа зевак, оттеснившая услужливого майора и отдавшая Засулич в руки полиции. Уголовное дело юной Засулич стало едва ли не самым известным в истории российского присяжного судопроизводства. После блистательной защитной речи адвоката Александрова подсудимая была полностью оправдана и освобождена из-под стражи.

В обвинительном заключении поступок Засулич квалифицировался как покушение на убийство с заранее обдуманным намерением, хотя в глаза бросалась явно политическая подоплека. Несмотря на общеуголовную трактовку дела, Вера вошла в историю России как непримиримый борец с самодержавием. Кем же была сама жертва? Суровый питерский градоначальник Трепов якобы являлся внебрачным сыном Николая I. Он слыл не только непредсказуемым самодуром, но и неудачником. Трепов то и дело страдал от рук воинствующих революционеров. В 1860 году Трепов, еще будучи обер-полицмейстером, активно включился в разгон варшавской демонстрации. Из толпы внезапно вылетел булыжник и едва не раскроил полицмейстеру голову. Окровавленного Трепова унесли с поля брани. Кто же все-таки запустил камнем, установить не смогли. Когда внебрачный царский отпрыск дослужился до начальника округа корпуса жандармов, с ним вновь случилась неприятная и болезненная история. Во время очередной стычки с бойкой радикальной молодежью чей-то топор вклинился в череп Трепова. После чего Трепов едва не был списан по инвалидности на тихий гражданский берег.

31 марта 1878 года Петербургский окружной суд начал слушать уголовное дело Веры Засулич. Адвокат П. А. Александров оказался как никогда многословен и красноречив. Вот некоторые выписки из его выступления:

«Вера Засулич семнадцати лет, после того как она выдержала с отличием экзамен на звание домашней учительницы, вернулась в дом матери. Старуха мать ее живет здесь, в Петербурге. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцатилетняя девушка имела случай познакомиться с Нечаевым и его сестрой. Познакомилась она с ней совершенно случайно, в учительской школе, куда она ходила изучать звуковой метод преподавания грамоты. Кто был такой Нечаев, какие его замыслы, она не знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался простым студентом, который играл некоторую роль в студенческих волнениях, не представлявших ничего политического…

По просьбе Нечаева В. Засулич согласилась оказать ему некоторую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три-четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Впоследствии оказалось, что Нечаев — государственный преступник, и ее совершенно случайные отношения к Нечаеву послужили основанием к привлечению в качестве подозреваемой в государственном преступлении по известному нечаевскому делу. Двух лет тюремного заключения стоило ей это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Петропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадцатый годы ее юности…

Годы юности по справедливости считаются лучшими годами в жизни человека; воспоминания о них, впечатления этих лет остаются на всю жизнь. Недавний ребенок готовился стать созревшим человеком. Жизнь представляется пока издали своей розовой, обольстительной стороной, без мрачных теней, без темных пятен. Легко вообразить, как провела Засулич эти лучшие годы своей жизни, в каких забавах, в каких радостях провела она это дорогое время, какие розовые мечты волновали ее в стенах Литовского замка и казематах Петропавловской крепости. Полное отчуждение от всего, что за тюремной стеной. Два года она не видела ни матери, ни родных, ни знакомых. Изредка только через тюремное начальство доходила весть о них, что все, мол, здоровы. Ни работы, ни занятий. Кое-когда только книга, прошедшая через тюремную цензуру. Возможность сделать несколько шагов по комнате и полная невозможность увидеть что-либо через тюремное окно.

Отсутствие воздуха, редкие прогулки, дурной сон, плохое питание. Человеческий образ видится только в тюремном стороже, приносящем обед, да в часовом, заглядывающем время от времени в дверное окно, чтобы узнать, что делает арестант. Звук отворяемых и затворяемых замков, бряцанье ружей сменяющихся часовых, мерные шаги караула да уныло-музыкальный звон часов Петропавловского шпица. Вместо дружбы, любви, человеческого общения — одно сознание, что справа и слева, за стеной такие же товарищи по несчастью, такие же жертвы несчастной доли.

В эти годы зарождающихся симпатий Засулич, действительно, создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию — беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении. Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим другом, товарищем юности, товарищем по воспитанию. Тюрьма была для нее alma mater, которая закрепила эту дружбу, это товарищество. Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже никакого основания предать ее суду. Ей сказали: „Иди“— и даже не прибавили: „И более не согрешай“, потому что прегрешений не нашлось, и до того не находилось их, что в продолжение двух лет она всего только два раза была спрошена и одно время серьезно думала, что она совершенно забыта.

„Иди“. Куда же идти? По счастью, у нее есть куда идти — у нее здесь, в Петербурге, старуха мать, которая с радостью встретит дочь. Мать и дочь были обрадованы свиданием; казалось, два тяжких года исчезли из памяти. Засулич была еще молода — ей был всего двадцать первый год. Мать утешала ее, говорила: „Поправишься, Верочка, теперь все пройдет, все кончилось благополучно“. Действительно, казалось, страдания излечатся, молодая жизнь одолеет и не останется следов тяжелых лет заключения.

Была весна, пошли мечты о летней дачной жизни, которая могла казаться земным раем после тюремной жизни; прошло десять дней, полных розовых мечтаний.

Вдруг поздний звонок. Не друг ли запоздалый? Оказывается, не друг, но и не враг, а местный надзиратель. Объясняет (он) Засулич, что приказано ее отправить в пересыльную тюрьму.

— Как в тюрьму? Вероятно, это недоразумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду, обо мне дело прекращено судебной палатой и правительствующим Сенатом.

— Не могу знать, — отвечает надзиратель, — пожалуйте, я от начальства имею предписание взять вас.

Мать вынуждена отпустить дочь. Дала ей легкое платье, бурнус и сказала: „Завтра мы тебя навестим, мы пойдем к прокурору, этот арест, очевидно, недоразумение, дело объяснится, и ты будешь освобождена“. Проходит пять дней, а В. Засулич сидит в пересыльной тюрьме с полной уверенностью скорого освобождения.

Возможно ли, чтобы после того, как дело было прекращено судебной властью, не нашедшей никакого основания в чем бы то ни было обвинять Засулич, она, едва двадцатилетняя девица, живущая у матери, могла быть выслана и выслана только что освобожденная после двухлетнего тюремного заключения. В пересыльной тюрьме навещают ее мать, сестра; ей приносят конфеты, книжки; никто не предполагает, что ее могут выслать, и никто не озабочен приготовлениями к предстоящей высылке.

На пятый день задержания ей говорят:

— Пожалуйте, вас сейчас отправят в город Крестцы.

— Как отправят? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите по крайней мере, дайте мне возможность дать знать родственникам, предупредить их. Я уверена, что тут какое-то недоразумение. Окажите мне снисхождение, подождите, отложите мою отправку хоть на день, на два, я дам знать родным.

— Нельзя — говорят— не можем по закону, вас требуют немедленно отправить.

Рассуждать было нечего. Засулич понимала, что надо покориться закону, не знала только, о каком законе тут речь. Поехала она в одном платье, в легком бурнусе; пока ехала по железной дороге, было сносно, потом поехала на почтовых, в кибитке, между двух жандармов. Был апрель, в легком бурнусе стало невыносимо холодно; жандарм снял свою шинель и одел барышню.

Привезли ее в Крестцы. В Крестцах сдали ее исправнику, исправник выдал квитанцию в принятии клади и говорит Засулич: „Идите, я вас не держу, вы не арестованы. Идите и по субботам являйтесь в полицейское управление, так как вы состоите у нас под надзором“.

Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей приходится начать новую жизнь в незнакомом городе. У нее оказывается рубль денег, французская книжка да коробка шоколадных конфет.

Нашелся добрый человек, дьячок, который поместил ее в своем семействе. Найти занятие в Крестцах ей не представлялось возможности, тем более что нельзя было скрыть, что она — высланная административным порядком.

Из Крестцов ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич, в Харьков. Таким образом, началась ее бродячая жизнь — жизнь женщины, находящейся под надзором полиции. У нее делали обыски, призывали для разных опросов, подвергали иногда задержкам не в виде арестов и, наконец, о ней совсем забыли.

Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно являлась на просмотр к местным полицейским властям, тогда ей улыбнулась возможность контрабандой поехать в Петербург и затем с детьми своей сестры отправиться в Пензенскую губернию. Здесь она летом 1877 года прочитывает первый раз в газете „Голос“ известие о наказании Боголюбова.

Боголюбов был осужден за государственное преступление. Он принадлежал к группе молодых, очень молодых людей, судившихся за преступную манифестацию на площади Казанского собора. Весь Петербург знает об этой манифестации, и все с сожалением отнеслись тогда к этим молодым людям, так опрометчиво заявившим себя политическими преступниками, к этим так непроизвольно погубленным молодым силам. Суд строго отнесся к ним. Покушение явилось в глазах суда весьма опасным посягательством на государственный порядок, и закон был применен с подобающей строгостью.

Боголюбову судебным приговором был лишен всех прав состояния и принужден к каторге. Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видела и не знала его. Для Засулич Боголюбов был политический арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант не был для Засулич отвлеченное представление, вычитываемое из книг, знакомое по слухам, по судебным процессам, — представление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, сострадания, сердечной симпатии.

Политический арестант был для Засулич — она сама, ее горькое прошлое, ее собственная история: история безвозвратно погубленных лет, лучших и дорогих в жизни каждого человека, которого не постигает тяжкая доля, перенесенная Засулич. Политический арестант был для Засулич — горькое воспоминание о ее собственных страданиях, ее тяжкого нервного возбуждения, постоянной тревоги, томительной неизвестности, вечной думы над вопросами: что я сделала, что будет со мной, когда же наступит конец? Политический арестант был ее собственное сердце, и всякое грубое прикосновение к этому сердцу болезненно отзывалось на ее возбужденной натуре.

Неужели к тяжкому приговору, постигшему Боголюбова, можно было прибавлять еще более тяжкое презрение к его человеческой личности, забвение в нем всего прошлого, всего, что дали ему воспитание и развитие? Неужели нужно было еще наложить, несмываемый позор на эту, положим, преступную, но, во всяком случае, не презренную личность? Нет ничего удивительного, продолжала думать Засулич, что Боголюбов в состоянии нервного возбуждения, столь понятного в одиночно заключенном арестанте, мог, не владея собой, позволить себе то или другое нарушение тюремных правил, но на случай таких нарушений, если и признавать их вменяемыми человеку в исключительном состоянии его духа, у тюремного начальства существуют другие меры, не имеющие ничего общего с наказанием розгами.

Да и какой же поступок приписывают Боголюбову газетные известия? Неснятие шапки при вторичной встрече с почетным посетителем. Нет, это невероятно, успокаивалась Засулич; подождем, будет опровержение, будет разъяснение происшествия; по всей вероятности, оно окажется не таким, как представлено. Но не было ни разъяснений, ни опровержений, ни гласа, ни послушания. Тишина молчания не располагала к тишине взволнованных чувств. И снова возникал в женской экзальтированной голове образ Боголюбова, подвергнутого позорному наказанию, и раскаленное воображение старалось угадать, перечувствовать все то, что мог перечувствовать несчастный.

Кто же вступится за поруганную честь несчастного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит тот позор, который навсегда неутешимой болью будет напоминать о себе несчастному? С твердостью перенесет осужденный суровость каторги, он примирится с этим возмездием за его преступление, быть может, наступит минута, когда милосердие с высоты трона и для него откроется, когда скажут ему: „Ты искупил свою вину, войди опять в то общество, из которого ты удален, войди и будь снова гражданином“.

Но кто и как изгладит в его сердце воспоминание о позоре, о поруганном достоинстве; кто и как смоет то пятно, которое на всю жизнь останется неизгладимым в его воспоминании? Так думала, так не столько думала, как инстинктивно чувствовала В. Засулич. Я говорю ее мыслями, я говорю почти ее словами. Быть может, найдется много экзальтированного, болезненно преувеличенного в ее думах, волновавших ее вопросах, в ее недоумении.

Не надо забывать, что Засулич — натура экзальтированная, нервная, болезненная, впечатлительная; не надо забывать, что павшее на нее, чуть не ребенка в то время, подозрение в политическом преступлении, подозрение, оправдавшееся, но стоившее ей двухлетнего одиночного заключения, и затем бесприютное скитание надломили ее натуру, навсегда оставив воспоминание о страданиях политического арестанта, толкнули ее жизнь на тот путь и в ту среду, где много поводов к страданию, душевному волнению, но где мало места для успокоения на соображениях практической пошлости.

В беседах с друзьями и знакомыми, наедине, днем и ночью, среди занятий и без дела Засулич не могла оторваться от мысли о Боголюбове, и ниоткуда сочувственной помощи, ниоткуда удовлетворения души, взволнованной вопросами: кто вступится за опозоренного Боголюбова, кто вступится за судьбу других несчастных, находящихся в положении Боголюбова?

Засулич ждала этого заступничества от печати, она ждала оттуда поднятия, возбуждения так взволновавшего ее вопроса. Памятуя о пределах, молчала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мнения. Из тиши кабинетов, из интимного круга приятельских бесед не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова от правосудия. Правосудие… Но о нем ничего не было слышно. И ожидания оставались ожиданиями. А мысли тяжелые и тревоги душевные не унимались. Поэтому снова и снова возникал образ Боголюбова и вся его обстановка. И вдруг внезапная мысль, как молния, сверкнувшая в уме Засулич: „А я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик, в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!“

Мысль о преступлении, которое стало бы ярким и громким указанием на расправу с Боголюбовым, всецело завладела возбужденным умом Засулич. Иначе и быть не могло: эта мысль как нельзя более соответствовала тем потребностям, отвечала на те задачи, которые волновали ее.

И сама Засулич объяснила свой поступок местью. Но одна месть была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководствуется личными счетами с отмщением за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее интересов не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком.

Вопрос cnраведливоcmu и легальности наказания Боголюбова казался Засулич неразрешенным, надо было воскресить его и наставить твердо и громко. Всем этим необходимостям, казалось Засулич, должно было удовлетворить такое преступление, которое с полной достоверностью можно было бы поставить в связь со случаем наказания Боголюбова и показать, что это преступление явилось как следствие случая 13 июля, как протест против поругания над человеческим достоинством политического преступника.

Вступиться за идею нравственной чести и достоинства политического осужденного, провозгласить эту идею достаточно громко и призвать к ее признанию и уверению ― вот те побуждения, которые руководили Засулич. Засулич решила искать суда над ее собственным преступлением, чтобы поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова.

Раздался выстрел… Не продолжая более дела, которое совершила, довольствуясь вполне тем, что достигнуто, Засулич сама бросила револьвер, прежде чем успели схватить ее, и, отойдя в сторону, без борьбы и сопротивления отдалась во власть набросившегося на нее майора Корнеева, и не была задушена им только благодаря помощи окружающих. Ее песня была теперь спета, ее мысль исполнена, ее дело совершено.

Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении. Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными.

Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.

В первый раз появилась здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, — женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренной, и останется только пожелать, чтобы не повторились причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников».

 

ЧЕТЫРЕ ПУЛИ ДЛЯ ИЛЬИЧА

Фанни Каплан подавалась историей как зловещая истеричка в длинных черных нарядах и с параноидальным оскалом. Другой она запомниться и не могла. Эсерка Каплан, выпустившая четыре пули в Ленина, другой запомниться и не могла. Уголовное дело Фанни Ефимовны Каплан (Ройдман) осело в архивах ЧК и было востребовано только шесть лет назад. В 1992 году Генеральная прокуратура России рассмотрела материалы исторического дела и заявила, что следствие проводилось, мягко говоря, поверхностно. Еще бы. Оно длилось всего три дня. В казематах ЧК террористку допрашивали считанные дни. И хотя дополнительных фактов выявить не смогли (несмотря на жестокие пытки, Каплан, по всей видимости, хранила молчание), 3 сентября 1918 года женщину в черном расстреляли. Новое прокурорское постановление гласило: «Возбудить производство по вновь открывшимся обстоятельствам».

Судя по архивам, смерть вождя мирового пролетариата «заказали» Лидия Коноплева и Григорий Семенов. Эти два имени сорвались не с уст подследственной Фанни Ефимовны, а были переданы тайным осведомителем-эсэром. Примечательно, что сама картина покушения до сих пор выглядит размыто и опирается лишь на версии. Несколько очевидцев твердили, что матрос, якобы упавший на выходе, вовсе не падал, а пытался подойти к Ленину с револьвером в руках. Другие видели, как Каплан за минуту до выстрелов переговаривалась с какой-то женщиной, личность которой осталась загадкой.

Фанни Ефимовна опровергла эти показания. Чекисты упорствовать не стали, хотя спустя несколько лет заявили, что это была член партии эсэров Лидия Коноплева. Личный шофер жертвы С. Гиль отрицал и эпизод с матросом, и эпизод с таинственной женщиной. В начале 20-х Григорий Семенов, который по праву считался организатором покушения, в своих революционных мемуарах написал: «Каплан подстраховывал некто Новиков, который мог быть и переодетым матросом, и переодетой женщиной».

Судя по историческому преданию, раненый вождь, истекая кровью, прошептал окружившим его рабочим:

— Непременно оставьте ей жизнь. Пусть эта женщина поймет, на кого она подняла руку. Оставьте ей жизнь как наказание…

Заветы Ильича не достигли сырых подвалов, где следователи в поте лица шили уголовное дело. На четвертый день Каплан-Ройдман, 1887 года рождения, член партии эсеров, была приговорена к расстрелу. Третьего сентября 1918 года ее расстрелял комендант Кремля Павел Мальков. Один из латышских стрелков вспоминал: «Я видел, как это было. Идет Павлик с пистолетом, рядом женщина молодая. Черные волосы, красивая, глаза немного выпуклые. Что-то говорила, но не умоляла, нет… Я думаю, она знала, куда он ее ведет. Мальков загнал ее в ворота, такие неживые, немые ворота были, они только с одной стороны выглядели как ворота. Специального места для расстрела в Кремле не было. Он выстрелил раза два… Я думаю, Мальков расстрелял ее сам, без суда, а документы потом оформили. Он ее должен был, наверное, отвезти куда-то, а вместо этого расстрелял».

В тот же день пришла директива от Свердлова, который, не объясняя причин, потребовал более активного уничтожения Каплан. Труп уложили в бочку, облили бензином и подожгли. Спустя час прах вывезли в неизвестном направлении. Все эти процедуры держались в глубокой тайне. Именно поэтому долго гуляли слухи, что вместо Фанни Каплан расстреляли другую женщину. А саму террористку якобы выслали в глухую сибирскую деревушку, где она доживала свои последние дни и каялась в содеянном.

Когда приговор привели в исполнение, чекисты вышли на ту женщину, которая стояла в момент покушения рядом с ней. Это была кастелянша из Петропавловской больницы. Не больше, но и не меньше. Кастеляншу арестовали прямо в больнице и под усиленным конвоем доставили на Лубянку, где продержали четверо суток. На пятые женщину отпустили.

Выдержки из допроса народного комиссара юстиции Курского, 30 августа 1918 года:

«Фанни Каплан родилась в Волынской губернии в семье сельского учителя Хаима Ройдмана. Под фамилией Ройдман она жила до 16 лет. Когда ее родители выехали в США, Фанни умышленно запутала свои метрические данные, и теперь является весьма затруднительным определение ее настоящей фамилии. Варианты: Ройдман, Ройтблат, Капелан, Каплан. Поэтому в дальнейших процессуальных документах подследственная будет фигурировать как Фанни Ефимовна Каплан. Подследственная заявила, что она перед террористическим актом получила паспорт от некой Каплан, которая проходила по делу Минского губернского жандармского управления в 1907 года…»

Следственная биография Фанни Каплан складывалась в основном из ее собственных признаний. Девушка рано потеряла родителей и закончила курсы белошвейки-модистки. В двадцатилетнем возрасте она увлеклась революционными идеями и примкнула к анархистам. Поначалу ее использовали в роли курьера: Фанни переправляла бомбы и крамольные издания. В 1906 году в Киеве ее арестовала царская охранка. За сутки до Нового года Каплан приговорили к бессрочной каторге и отправили в Мальцевскую тюрьму. В камере узница объявила голодовку и была отправлена в карцер. От карцерного содержания она начала быстро терять зрение и спустя три недели легла в тюремный госпиталь. В 1913 году вышел царский манифест, который сократил ой срок до двадцати лет. Через четыре года Александр Керенский одним приказом от 3 марта помиловал Григория Котовского, Фанни Каплан и прочих воинствующих граждан. В числе счастливиц оказались и некоторые сокамерницы Фанни — Измаилович, Биценко, Терентьева, Спиридонова. Все они вместе с Каплан переезжают в Москву и обретают там временное жилье, которое ныне известно как «дом Булгакова».

Больная и разбитая Каплан выхлопотала от временного правительства бесплатную путевку в евпаторийский Дом каторжан. Там анархистка расцвела душой и формами настолько, что бывшие каторжане, еще вчера передвигавшие члены не без посторонней помощи, вдруг оживились и даже начали пропускать обязательные процедуры. Фанни никогда не симпатизировала пуританским настроениям. Более того, она вдруг заинтересовалась небезызвестной теорией Коллонтай под образным названием «Стакан воды». Злые языки твердят, что Каплан жаждой в Доме каторжан особо не страдала. Эти же языки описывали пикантные сцены, когда революционная женщина нагло уединялась с военврачом Димой Ульяновым, который любил спускаться в винные погребки и который являлся никем иным, как младшим братом Владимира Ульянова.

Будучи в хорошем расположении духа и наблюдая, как Фанни Ефимовна близоруко натыкается на предметы, Дмитрий Ильич порекомендовал Фанни Ефимовне наведаться в Харьков, к офтальмологу Л. Гиршману, который в то время баловался психоаналитикой. Довольно известный харьковский эскулап Гиршман почитывал Фрейда и собственноручно копался не столько в глазах, сколько в сознании своих пациентов. Каплан, близоруко щурясь, поехала к Гиршману — доброму общительному еврею, который откорректировал ей зрение за неформальное вознаграждение. После серьезных врачебных процедур Каплан могла бы попасть в Ленина не только с двух метров, но и с пяти-шести. Жизнь вождя отсчитывала последние месяцы…

У завода Михельсона прозвучало четыре выстрела. Две нули ранили Владимира Ильича, третья — случайную прохожую, четвертая прошла мимо. Из автомобиля выскочил Гиль, держа наизготове свои револьвер. Он склонился над Лениным и пытался оказать первую помощь. Никто не видел, что стреляла именно женщина в черном, однако у помощника военкома 5-й московской пехотной дивизии С. Батулина она почему-то вызвала наибольшее подозрение. Батулин, не мешкая, арестовал женщину с портфелем и потащил ее в Замоскворецкий военкомат.

На первом ночном допросе подозреваемая Фанни Каплан призналась в индивидуальном терроре. Утром председатель ВЦИК Свердлов разослал центральным газетам заявление, где обвинил в покушении на Ленина «наймитов англичан и французов», то есть правых эсеров. В воззвании Всероссийского Центрисполкома говорилось, что в тов. Ленина стреляли двое. Вторым оказался некто Протопопов, якобы помогавший Фанни скрыться. Протопопова расстреляли на месте и больше о нем не вспоминали.

На индивидуальный террор большевики реагировали своеобразно: брали заложников и расстреливали без суда и следствия. Когда в Петрограде эсер Каннегисер в упор расстрелял председателя ЧК Урицкого, чекисты приговорили к смерти почти девятьсот человек. После покушения на Ленина Чрезвычайная комиссия Алупки, откуда приехала Фанни Каплан, получила приказ расстрелять не менее пятисот членов партии эсеров.

Примечательно, что сама Каштан, как оказалось, не была эсеркой. Об этом может свидетельствовать хотя бы разговор между членом ПК партии эсеров Д. Донским и левой эсеркой Б.Бабиной, который состоялся в 1922 году в стенах Бутырской тюрьмы:

«— Скажите мне, как могло случиться, что эсерка Фанни Каплан по заданию ЦК пошла убить Ленина?

— Вы так уверены, что Каплан была эсеркой?

— Но ведь об этом писали и пишут все газеты, и наши, и зарубежные. И говорят на каждом перекрестке!

— Так вот, милочка, прежде всею установим: никогда Фанни Каплан не была членом нашей партии… Ни на каторге, ни позднее среди нас ее не было, и вообще почти никто, кроме каторжан-акатуйцев, ее не знал. Это первое обстоятельство. Теперь второе. Она действительно приходила к нам, именно ко мне лично с предложением послать ее убить Ленина… Помню, похлопал я ее по плечу и сказал: „Пойди-ка проспись, милая. Он — не Марат, а ты не Шарлотта Корде Ты попала не по адресу. Даю добрый совет — выкинь все это из головы и никому больше о том не рассказывай!“ Ну потом, как известно, она, к великому несчастью, все же привела свои безумный план в исполнение. И тем немало нам навредила! Как? Очень просто! Собрала юнцов, таких же психопатов, как сама. Оружие в то время добыть было проще простого. А свалили все на нас. Так легче было. Рассправиться с теми, кто неугоден. Как видите, сидим вот».

Многих исследователей смущает тот факт, что близорукая Каплан стреляла, притом весьма удачно, не выпуская из рук портфеля и зонтика. Американский ученый Семен Ляндрес писал: «Кто бы ни покушался на Ленина 30 августа, невозможно идентифицировать покушавшегося либо какую-то группу, которая стояла за этим терактом. Была ли Каплан заговорщицей или же просто случайно оказалась на заводе Михельсона? Ее могли послать на фабричный двор в качестве обычной приманки, чтобы отвлечь внимание от настоящего убийцы. Фанни Ефимовна, до мозга костей пропитанная русским революционным фанатизмом, могла быть не убийцей, а жертвой».

Много споров вызвала и судьба организатора покушения Григория Семенова, который был не только освобожден в 1919 году, но и принят в члены РКП(б). Семенов поступил на службу в военную разведку и отправился с секретной миссией в Китай. Любое расследование начинается с вопроса: кому это выгодно?

«Литературная газета» писала:

«Покушение на Ленина совершают, очевидно, но готовит его будущий правоверный коммунист Семенов. Вряд ли он действует по собственной инициативе, скорее выполняет чей-то заказ. Кто же отдает ему в таком случае распоряжения — председатель ВЦИК (Свердлов) или председатель ЧК (Дзержинский)? Какие цели, помимо „красного“ террора, они преследуют? Не связаны ли их замыслы с закулисными играми вокруг Брестского мира? И что же они пытаются утаить, поспешно свернув следствие по делу о покушении на вождя и не допустив судебного процесса? Версия кремлевского заговора в августе 1918 года все еще представляет собой уравнение с множеством неизвестных».

Странно выглядит и само уголовное дело Фанни Каплан № 2162. которое вместилось в одном томе. Для времен «красного» террора это внушительный объем. Обычно судьба подследственного решалась без бумажной волокиты. Повторно дело было востребовано в 1921 году по делу эсеров, но оно понадобилось лишь как ссылочный материал. Личность Фанни уже никого не интересовала. В тридцатых годах следователи НКВД вновь заинтересовались папкой № 2162, пытаясь выяснить: расстреляна Каплан или нет. Справки об исполнении приговора не оказалось. Но была газетная вырезка «Известий» от 4 сентября 1918 года («…вчера расстреляна Ройд-Каплан, стрелявшая в тов. Ленина…») и заметка в № 6 «Еженедельнике чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией».

В 1992 году Генеральная прокуратура Российской Федерации вновь возбудила уголовное дело № 2162 по «вновь открывшимся обстоятельствам». Новыми обстоятельствами была совокупность некоторых публикаций о покушении на Ленина, где факт того, что в Ленина стреляла именно Фанни Каплан, отрицался. В Генеральную прокуратуру уголовное дело попало после упразднения КГБ и сейчас находится в архиве. В нем подтвержден факт, что Каплан покушалась на Ильича и была расстреляна. Реабилитации ее не было.

 

ВСЕ ОНИ ЛЮБИЛИ СТРЕЛЯТЬ В ЗАТЫЛОК

Профессиональным палачом женщина может стать лишь в экстремальной ситуации, когда ей грозит не только психический надлом, но и предельно обостряется инстинкт самосохранения. Чаще всего палачами становились психопатические фанатки, кокаинистки и врожденные садистки. Подтверждением этому служит богатое наследие «красного террора».

Старый деятель вологодской кооперации и член Учредительного Собрания от Вологодской губернии С. С. Маслов вспоминал о женщине-палаче, которую лично наблюдал в одной из больниц:

«Через 2–3 дня она регулярно появлялась в Центральной Тюремной больнице Москвы (в 1919 году) с папироской в зубах, с хлыстом в руках и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама. Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом… Это была молодая женщина… лет двадцати-двадцати двух».

С еще одним вологодским палачом — Ревеккой Пластининой (Майзель) — тот же Маслов познакомился со слов ссыльной Е. Д. Кусковой. Строгая Ревекка исполняла приговоры далеко не профессионально. Когда-то она начинала скромной фельдшерицей в одном из маленьких городков Тверской губернии. На счету Пластининой-Майзель — свыше сотни собственноручных расстрелов.

Сосланные в вологодские края жили возле станции в вагоне. В этих же вагонах проходили допросы, возле них — расстрелы. При допросах Ревекка била обвиняемых по щекам, стучала кулаками, орала, исступленно и кратко отдавала приказы: «К расстрелу, к расстрелу, к стенке!»

Корреспондент «Голоса России» расписывает выходки Ревекки в Архангельской губернии («Голос России», 25 марта, 1922 год):

«После торжественных похорон пустых красных гробов началась расправа Ревекки Пластининой со старыми партийными врагами. Она была большевичка. Эта безумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жен шлют свои проклятия, в своей злобе превзошла всех мужчин Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Она вспоминала все маленькие обиды семьи мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался неубитым, тот был убит морально. Жестокая, истеричная, безумная, она придумала, что ее белые офицеры хотели привязать к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь, уверовала в свой вымысел, едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой вместе со своим новым мужем Кедровым. Дальше она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодежи, где, раздевши, убивают их на баржах и топят в море. Целое лето город стонал под гнетом террора.

В Архангельске Майзель-Кедрова расстреляла собственноручно 87 офицеров, 33 обывателя, потопила баржу с 500 беженцев и солдатами армии Миллера и т. д.».

С Мельгунов в документальных очерках «Красный террор» увековечил одесскую народную «героиню», которая расстреляла полсотни человек в один вечер:

«Главным палачом была женщина-латышка с звероподобным лицом; заключенные ее звали „мопсом“. Носила эта женщина-садистка короткие брюки и за поясом обязательно два нагана. С ней может конкурировать „товарищ Люба“ из Баку, кажется, расстрелянная за свои хищения, или председательница Унечской Ч.К. „зверь, а не человек“, являвшаяся всегда с двумя револьверами, массой патронов за широким кожаным поясом вокруг талии и шашкой на руке. Так описывает ее в своих воспоминаниях одна из невольных беглянок из России. „Унечане говорили о ней шепотом и с затаенным ужасом“. Сохранит ли история ее имя для потомства? В Рыбинске есть свой „зверь в облике женщины“— некая „Зина“. Есть такая же в Екатеринославе, Севастополе и т. д.

Как ни обычна „работа“ палачей — наконец, человеческая нервная система не может выдержать. И казнь совершают палачи преимущественно в опьяненном состоянии — нужно состояние „невменяемости“, особенно в те дни, когда идет действительно своего рода бойня людей. Я наблюдал в Бутырской тюрьме, что даже привычная уже к расстрелу администрация, начиная с коменданта тюрьмы, всегда обращалась к наркотикам (кокаин и пр.), когда приезжал так называемый „комиссар смерти“ за своими жертвами и надо было вызвать обреченных из камер.

„Почти в каждом шкафу, — рассказывает Нилостонский про Киевские чрезвычайки, — почти в каждом ящике нашли мы пустые флаконы из-под кокаина, кое-где даже целые кучи флаконов“.

В январе 1922 года в Киеве была арестована следовательница-чекистка, венгерка Ремовер. Она обвинялась в самовольном расстреле восьмидесяти арестованных, большинство из которых были парни и девушки. Ремовер признали душевнобольной на почве половой психопатии. В процессе следствия выяснилось, что палач собственноручно расстреливала не только подозреваемых, но и свидетелей, которых сама же вызывала в ЧК и которые невольно возбудили ее болезненную чувственность. Некая „комиссарша Нестеренко“ заставляла красноармейцев насиловать в своем присутствии беззащитных женщин, девушек, а иногда и малолеток.

Об одесском палаче но кличке Дора (Вера Гребенюкова) ходили целые легенды. Дора терзала своих жертв в буквальном смысле слова, отрезала уши, отрубала конечности, вырывала волосы, выворачивала скулы. За два с половиной месяца ее службы в чрезвычайке она лично расстреляла семьсот человек, то есть почти треть всех расстрелянных в ЧК всеми остальными палачами („Одесская чрезвычайка“, Кишинев, 1920 год)».

 

 

СИЗОкрылые ГОЛУБКИ

СКВОЗЬ РЕШЕТКУ

ТЯНУТ ГУБКИ

Грязные бомжики и кокетливые куколки, респектабельные дамы и вызывающего вида подростки, а всего несколько сот разновозрастных и разномастных женщин провели прошедшее лето в следственном изоляторе Донецка.

Оговоримся сразу — для дам здесь условия терпимые: очередь на нары занимать не надо, по желанию можно получить консультацию психолога и гинеколога, а при необходимости — лечение в местной больнице. Инспектор по социальной работе поможет решить семейные проблемы, наладить контакт с родными и адаптироваться с новыми соседками в камере. Не случайно время от времени обитательницы СИЗО шлют в Киев благодарственные письма в адрес администрации учреждения. Особенно те, кто имеет возможность сравнивать.

Воспитатель детского сада из Днепропетровска Ирина Онищук, зарубившая топором пожилого сторожа, набивавшегося девушке в любовники, прежде чем попасть транзитом в Донецк, посидела в Днепропетровском СИЗО. Нескольких месяцев хватило, чтобы заболеть чесоткой, фурункулезом и язвенным грибком, с которыми несчастная тщетно пыталась бороться с помощью стрептоцида. В Донецке девушку в первый же день показали врачу, и после нескольких процедур болезни пошли на попятную. Помогли Ирине решить и другую проблему. Едва она очутилась в камере, ее приперла к стенке здоровенная бабища бальзаковского возраста и декамероновских страстей по кличке Вафля, которая заявила, что давно мечтала о таком, как Ира, узкобедром любовнике. Ночью девушка убедилась, что Вафля не шутила, и только вмешательство инспектора Татьяны Владимировны избавило ее от очередной драмы.

В новой камере Ирина сама нашла себе подружку. Они тоже ложатся спать вместе, но это совсем другое. Нежная дружба парами — обычное явление в такого рода женских резервациях. Потребность в любви и ласке, заложенная в женщину природой, здесь вырастает в десятки раз, стремясь компенсировать и страх, и унижения, и грядущую неизвестность.

Женские камеры — магнит, не дающий покоя мужскому населению СИЗО ни днем, ни ночью. Не удивительно, что зажигательные любовные романы вспыхивают здесь стремительно и шумно, как новогодние бенгальские свечи. Существуют разные способы обмена интимными записками. Самый простой — «конями». С простыней обрывается кромка, к ней пришиваются записки, и тонкая материя, минуя решетки, протягивается из камеры в камеру. Содержание писем не блещет разнообразием, но неизменно согревает затворникам души. Вот образец эпистолярного дамского жанра: «Если есть среди вас, мальчонки, симпатичный и нежный котик, который любит, чтоб его гладили, целовали и обожали, пусть напишет чернявой голубке, которая нe прочь, чтоб ее проглотили».

«Котик», безусловно, находится. И тогда следующее послание приобретает конкретные предложения: «Котя, пришли курехи или чаю». Избранник, как правило, держит марку и находит способ отправить «бандероль». Увидеть же в лицо свою голубку удается не каждому. Но даже если она явно переоценила свою привлекательность, описывая собственный портрет, СИЗОнный Ромео не бывает в обиде: в тюрьме любая женщина кажется красавицей.

В ожидании суда, а потом в ожидании этапа женщина проводит в изоляторе от месяца до полугода. Но есть и такие, что застревают на долгие годы. Это «легкостатейщицы», отбывающие положенный срок в хозобслуге. В сравнении с транзитницами они пользуются определенной свободой: могут ходить по этапу, смотреть телевизор в комнате отдыха, самостоятельно готовить себе на кухне. И… мимолетом общаться с мужчинами. Хрупкая доярочка Таня Глущенко, убившая мужа-тирана, шесть лет работала в тюремной больнице. За это время влюбчивая женщина трижды вступала с зеками в брак, правда, супружеская близость не заходила дальше одноразового касания рук во время регистрации. Зато сколько очередной роман стимулировал грез и надежд!

Судьбы женщин из хозобслуги — это яркая иллюстрация печальной поговорки «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Вот история 62-летней бухгалтерши Нины Семеновны, всю жизнь безупречно проработавшей на заводе. Соседский озорник из пьющей семьи выбил стекло в её спальне, хозяйка в сердцах швырнула в прореху пудреницей и… угодила подростку в глаз. Глаз вытек, а пенсионерке дали шесть лет.

Другая старушка заступилась за дочь и так поддала пьяному зятю, что тот врезался виском в косяк и, должно быть, в отместку испустил дух. А волоокая цыганка со скромным именем Русалка мотает срок за супруга, известного сбытчика наркотиков. Неверный женился заново, исчерпав свою благодарность несколькими передачками с копченой колбасой.

 

ПЕТУХ КОБЛУ НЕ ТОВАРИЩ

Самый тяжелый контингент в СИЗО — наркоманки. То у них ломка, то депрессия, то попытки суицида.

Самый легкий — мошенницы. Вот уж милейшие женщины, коммуникабельные, оптимистичные и непотопляемые. Они и здесь умеют приспособиться: то на картах гадают товаркам, то сны расшифровывают, то стишки на заказ сочиняют. Дочери лейтенанта Шмидта редко с кем-нибудь конфликтуют и пользуются всеобщим доверием. Лера Сиротина сидит в СИЗО уже третий год. На воле у нее семья — муж-шахтер и двое детей. О своем «бизнесе» она рассказывает с веселой непосредственностью:

— Я дурила лишь тех, кто этого хотел. Еду, к примеру, в автобусе, напротив — мужичок разговорчивый. А что это вы в сумке везете? — спрашивает. У меня там порошок, но я ляпаю первое попавшееся: сахар. Завезли на работу, дескать, по бросовой цене, теперь не знают, куда девать. Ой, суетится мужичок, а мне не достанете? Ну почему же нет — отвечаю, — только деньги вперед. И он, представьте, тут же отстегивает карбованцы.

Дурила Лера народ, «продавая» и мебель, и квартиры, и машины. Но жалеет сейчас об одном: что работала по мелочам. А сколько по-настоящему богатеньких буратин смогли бы стать ее клиентами!

Кстати, и тут, в СИЗО, она не потеряла форму. Один рецидивист, тронутый ее любовными стишками, уходя по этапу, оставил Лере кожаную куртку. И, заботливая жена, она передала ее мужу-шахтеру. Boт такие СИЗО-крылые.

Все самое великое в этой жизни и все самое чудовищное женщина делает во имя любви. Даже вконец деградировавшие алкашки, ворующие маленьких девочек для своих опустившихся любовников, даже жестокие и коварные волчицы, орудующие в бандах в роли невинных живцов, а потом убивающие жертву с не меньшим, чем мужчины, сладострастием, даже грязные потаскушки, привыкшие к побоям и замученные вензаболеваниями, готовы горы свернуть или кинуться в омут ада, если их поманит мужчина. Разумеется, не любовь в высшем ее проявлении движет этими отступницами, а неудовлетворенная потребность в ней. Алчные и завистливые мстят более удачным, компенсируя женскую несостоятельность жестокой силой и независимостью. Воровки и мошенницы стяжают с единственной целью: прихорошиться, стать более привлекательными. Даже скроенные топором мужеподобные бандитки, орудующие ножом и удавкой наравне с мужиками, удовлетворяют, по большому счету, не свою ненасытную алчность или врожденный садизм, а подсознательно выслуживаются перед самцом. Не удивительно, что в изоляции, где отпадает необходимость завоевывать мужчину, в самых заблудших вдруг просыпаются женские качества, на присутствие которых раньше не было и намека.

Женские колонии блещут чистотой и милым уютом. Бараки украшены вышитыми салфетками и полотенцами, на которых улыбаются котики, пестреют цветочки и стрелы, как шампура, пронизывают одинокие сердца. В одежде бабоньки тоже соревнуются в выпендреже. Тут вам и мини-юбки с разрезами (пошитые из старья), и кофточки с замысловатым декольте, и эротическое белье, и вязаные бантики па голове. А уж о косметике и говорить не приходится. Так, как красятся в зоне, постеснялись бы мазаться даже дешевые проститутки. Женское «я», изолированное от мужчины, бунтует, бьется в истерике, ищет любого выхода, как перебродившее вино. И в результате находит. Молодые женщины в зонах редко существуют без пары. Вдвоем легче противостоять местным суровым нравам, кормиться, да и просто не осатанеть в замкнутом пространстве, где концентрация злой энергии так высока, что в любой момент грозит взрывом. Женские пары бывают двух категорий — лесбийские (где подружки равны и занимаются любовью, чтобы скрасить одиночество и облегчить томленье молодой плоти), и супружеские (где одна из дам выступает в роли мужчины). Зоновского «мужика», которого здесь называют «кобел» (в противовес «козлам», оставшимся на воле), узнать легко. У него короткая стрижка, ленивая, вразвалочку, походка, грубый голос, мужские манеры. Среди зечек — это первые люди.

Кобел, как правило, не работает, не стирает, не убирает барак. Он сам распоряжается передачками своей возлюбленной и если та ему чем-то не угодит, проявляет грубую мужскую силу. «Супруга» же никогда не шумит на козла, даже если он изменит ей с другой. Свою досаду и ревность она вымещает лишь на сопернице, и не дай Бог проиграть ей в жестоком бою — кобел, с удовольствием наблюдая за дракой, нередко выбирает сильнейшую. Выполнять функции мужчины дано не каждой. И дело тут отнюдь не в сексуальной ориентации. Как правило, выйдя на волю, зоновский казанова тут же перестает гарцевать, а самые долговечные и нежные союзы лопаются, как мыльные пузыри. Дело в особенностях внешности: если у женщины сухопарая фигура, волосатые ноги, маленький бюст, грубые черты лица, можно считать, что ей повезло. Если не коньюнктурные соображения, то кокетливые взгляды товарок толкнут ее на перевоплощение.

В Харьковском центре реабилитации, созданном по инициативе УИН в стенах разрушенной церкви и задуманном как временная перевалочная база для только что освободившихся зеков, утративших на воле социальные связи, проживала одна такая пара. Нина — полная, большегрудая, рыжеволосая женщина — отсидела 7 лет за растрату. За это время муж женился на другой, а ребенку, с трех лет оставшемуся без матери, внушили, что она умерла. В центре реабилитации Нина набиралась душевных сил перед решительной поездкой в родной колхоз, где когда-то работала бухгалтером, а теперь собиралась отстаивать права на дочку. Ее зоновский супруг тоже был занят мыслями о ребенке. Женька (вот уж подфартило с именем), в отличие от «коллег», заделалась мужиком не ради выгоды. Она решила вытравить в себе женщину после того кошмарного утра, когда нанесла сожителю 15 смертельных ударов ножом.

Судьба изначально записала ее в изгои. Благополучная, не знающая недостатка в родительской любви, она осиротела в 12 лет. Осиротела при живых родителях. Мать, воспитатель детского сада, поехав впервые в жизни подлечиться в санаторий, завела интрижку с отдыхающим там полковником и потеряла голову. У офицера не хватило трезвости ума и чувства ответственности, чтобы вовремя оставить наивную простушку, и он поманил ее в Днепропетровск, где вполне благополучно проживал с семьей. Целый месяц несчастная жила на квартире, довольствуясь краткими встречами и жаркими обещаниями. Потом стала в тягость полковнику, и он дал ей от ворот поворот. Вернуться в родной Луганск женщина побаивалась и начала стремительно спиваться. Между тем та же участь постигла и ее оскорбленного мужа, который за год из передового шахтера превратился в подзаборного пьяницу. Заброшенного ребенка отдали в интернат, откуда Женька сбежала в 15 лет и зайцем отправилась в Днепропетровск в поисках матери. Мать она разыскала, но дорогой ценой — на вокзале ее изнасиловали и принудили работать проституткой. Там-то под грязными лохмотьями и немытыми волосами и разглядела она свою несчастную мать.

И все-таки Женька вырвалась. Она устроилась няней в роддом, получила койку в подсобке с пеленками, а через год сама родила от сына местной прачки, освободившегося из колонии. Когда дочке исполнился год, а Женьке стукнуло 18, она опять вернулась на работу, на время дежурств оставляя малышку с отцом. Тем ранним весенним утром она отпросилась с дежурства раньше и со всех ног побежала домой — сердце почуяло неладное. Предчувствие не обмануло. Ее ребенок, утопая в крови, лежал без сознания в кровати, а насильник — родной отец — спал на полу мертвецким сном. Вот такого, бесчувственного, и приговорила Женька к смертной казни, приведя ее в исполнение недрогнувшей рукой. Потом вызвала «скорую» и милицию, а себе у зеркала только откромсала волосы.

Девочка выжила, но осталась инвалидом по женской линии. Уже в зоне Женька узнала, что ее удочерила медсестра из киевской клиники, где дитя проходило лечение. И тогда она поклялась, что навсегда убьет в себе женщину, потому что глупое бабье сердце, падкое на фальшивую ласку, готово быть подстилкой для самого ничтожного самца даже в ущерб своему ребенку. Так предала ее мать, так она предала свою дочку, доверившись бывшему зеку только за жадность губ и наглость рук. Из простыни, сложенной вдвое, она пошила себе крепкий бинт и до боли стянула грудь. Через полгода повязка была снята, а от женского бюста осталась лишь сухая сморщенная кожица.

Работая в зоне коблом, Женька расчетливо брала с любовниц деньги и отсылала их инкогнито дочке. В отличие от подобных себе, она работала не только в постели, стараясь накопить на хибару в деревне, куда можно забрать малышку. Но 6 тысяч, которые она отложила за последние годы советской власти, проглотила перестройка. На волю Женька снова вышла банкротом.

Но вернемся опять в колонию. Многие из ее обитательниц лишь здесь впервые испытали, что такое материнский инстинкт. Ребенок, бывший обузой на воле, становится вдруг единственной ниточкой, связывающей женщину с отторгнувшим ее миром, смыслом жизни, последней возможностью выторговать у режима хоть какие-то льготы и послабления. Особенно благосклонно государство к преступницам, имеющим малолетних детей. Их направляют в специальные колонии, при которых имеются круглосуточные детские сады. Воспитывают детей обычные вольнонаемные воспитатели, а мамы навещают, гуляют, читают книжки. Наиболее популярна среди зечек такая зона в Одессе, которую они прозвали «колония-мама». Не удивительно, что, зная об этом оазисе в системе УИНа, преступницы, попав за решетку, всеми силами стремятся забеременеть.

Тюремный фольклор передает из уст в уста историю Любки-Вырвиглаз, которая, находясь пол следствием в Донецком следственном изоляторе, свела с ума местного контролера. Чтобы завлечь мужика, тюремные дивы идут на все. Прильнет неискушенный паренек в погонах к глазку, а в камере — живые картинки из «Пентхауза». Один рявкнет на баб погрубей, а другой дождется удобной минуты да и позовет искусительницу в служебную комнату. Любка-Вырвиглаз, матерая сбытчица наркотиков, так обласкала служивого, что тот просто голову потерял. Полгода в ожидании суда соблазнительница купалась во французских духах и запивала «салями» шампанским. А когда подошел срок идти в зону строгого режима, сообщила о своей беременности. Но самое потрясающее не это. А то, что влюбленный контролер предложил ей руку и сердце и отправился за суженой в Одессу, чтобы и там служить ей верой и правдой. Впрочем, людям сентиментальным обольщаться не стоит: материнская любовь, взошедшая за колючкой, стремительно увядает, едва зечка выходит на свободу. И чадолюбивые мамы вспоминают о своей кровиночкс лишь через время, снова загремев на нары.

 

РЕЦИДИВИСТКА ВАРВАРА

В Бсрезниковском ИТУ-28 (Пермская область) сидит живая реликвия воровского мира — восьмидесятилетняя рецидивистка Варвара Балякина. Эта полулегендарная личность почти полвека маялась по исправдомам, тюрьмам и лагерям. «Я сиживала при Сталине, Хрущеве. Брежневе, Горбачеве, Ельцине, — не без гордости отметила Балякина. — Даст Бог, и при другом начальнике посижу». Долгая режимная жизнь не отражается на добром старушечьем лице. Трудно поверить, что этот «божий одуванчик» имеет четырнадцать судимостей, и все — за кражи. Тем не менее воровать профессионально осужденная Балякина так и не научилась. На свободе она гуляет недолго: то ведро картофеля на рынке уведет, то велосипед «Турист» укатит, то бельишко во дворе присмотрит.

Последние пятьдесят лет делает бабка Варвара каждое утро водные процедуры. Несмотря на время года и погоду, она обливается холодной водой и делает легкую зарядку. В зимнюю стужу Балякина любит разомлеть в лагерной баньке и нагишом броситься в снег, что вызывает дрожь у закутанного в тулуп «вертухая». Вот такая судьба воровская.

Лагерный стаж Варвары Григорьевны начался в первый год войны. Ее отец, секретарь колхозной парторганизации, отправился по этапу за антисоветскую агитацию. Следом пошла и его молодая дочь, которая без спросу одолжила у кого-то теплые ботинки. Женщина быстро привыкла к грубым нарам, командам и баланде. После третьей отсидки она настолько адаптировалась к зоне, что на свободе чувствовала себя рыбой, выброшенной на сушу. Бабка Варвара с трудом представляет сегодняшний мир, который начинается после запретной полосы. Даже программу «Время» она смотрела словно увлекательный сериал, где фигурируют одни и те же герои. Рассказы соседок по отряду представлялись просто сказкой.

Рецидивистка Балякина стала непригодной для проживания в условиях свободы. Все привычные для нас понятия для нее исказились. В материалах последнего уголовного дела можно найти такие строки: «Имея целью восстановление справедливости, Балякина взяла вещи граждан, принесла в Дом престарелых и отдала их тем, у кого их не было».

— Как живут на воле, не представляю. — признается зечка, ничуть не сокрушаясь. — Там есть семьи, дети, зоопарки. Хоть бы меня взял кто. Я в лес люблю ходить за грибами. Никому в тягость не была бы. Я не пью, не курю, не колюсь, не чифирю и матом не ругаюсь.

Варвара Григорьевна боится свободы. Стоит закрыться за ее спиной воротам КПП, как рецидивистку охватывает легкая паника. Она боится перейти улицу, шарахается от трамваев, пугается любых вопросов. Бывшая зечка даже не знает, как распорядится той суммой, которую заработала в колонии. Она мечтает лишь об одном: поскорее вернуться обратно, туда, где все привычно и все всем понятно. В зоне думать не обязательно. Ты живешь по расписанию, ешь, спишь и работаешь по команде. Красота!

Балякина стремится вновь получить срок, но получить его с достоинством, с осложнениями. Ведь засадить за решетку благообразную бабулю способен не каждый. Воровство на рынке — дело тухлое. Воровку просто гнали прочь и отбирали украденный редис или пучок петрушки. Если поблизости случался наряд милиции, то ее забирали в отделение. Но и там все ограничивалось воспитательным часом — под вечер бабку отпускали. И тогда Варвара Григорьевна решила воровать у самой милиции. Вариант был почти беспроигрышный.

…Балякина поднялась на второй этаж и тихо толкнула дверь. Та оказалась незапертой. Рецидивистка бесшумно скользнула в коридор. Хозяин квартиры, следователь облУВД, полулежал в кресле перед экраном телевизора и нервно переживал неудачный проход Феди Черенкова. На полу у его ног стояла бутылка пива. Бабушка постояла в проеме дверей и начала собирать чужие вещички — спортивный костюм, обувку, две книги. Зашла на кухню и поставила на плиту чайник. До конца матча оставалось еще полчаса. Гостья не решилась тревожить хозяина в столь судьбоносный для него час. Она заправила кипятком заварник, подрезала сыра и колбаски из холодильника и села трапезничать. Через полчаса на кухне вырос грустный следователь, на лице которого читалось: «„Спартак“ продул!» Воровке Балякиной даже не пришлось упрашивать, чтобы ее посадили этак лет на пять-семь.

Бабка Варя долго не верила в Бога. Но однажды во сне к ней явился апостол Петр. Вначале он прибыл в виде яркой звезды, которая разорвалась на мелкие осколки. Вместо звезды возник лик святого, который поигрывал ключами от рая. Апостол спустился в третий отряд (дело было в лагере под Орлом) и тихо молвил: «Амнистия, в натуре». Досрочного освобождения не случилось, однако Балякина стала набожной. На прииске в Магадане она сидела вместе с врачами, которые проходили «по делу отравления пролетарского писателя Максима Горького». Там же супруга Михаила Калинина вышила Балякиной на лагерной рубашке молитву. Растроганная воровка читать еще не умела (много лет спустя она таки выучилась грамоте по роману Драйзера «Американская трагедия»), но молитву выучила наизусть.

Любовь Варвару Григорьевну посетила лишь однажды. В середине 50-х она познакомилась с блатарем, который отбывал срок в соседнем лагере. Однако вскоре тот был зарезан в разгар лагерного бунта. Шла «сучья война»…

 

В ПЛЕНУ У СВОБОДЫ

— Вот и все, — сказал Оле Вадим. — Беды твои позади. Теперь ты просто обречена на счастье.

И в этом нельзя было усомниться. Редким девчонкам достаются такие ребята: любящие и ответственные.

— Логично, — подытожила бабушка, — за каждой Ассоль приплывает свой Грэй, — и напекла на свадьбу внучке два тазика налистников с вареньем. Старая стахановка, пережившая трагическую гибель мужа, дочери и зятя, три года прикованная к постели и вставшая с нее с единственной целью — забрать из интерната внучку, так и не избавилась от романтических иллюзий.

— Ну? — спросила она молодых, когда скромный внучкин чемодан с пожитками переехал в квартиру Вадима. — Какие планы на будущее?

— Закончить техникум, — хором сказали молодые.

— А еще? — допытывалась бабушка. И тогда Оля придумала «Расписку». «Обязуюсь родить двух детей, мальчика и девочку, и сделать их детство счастливым», — записала она на листочке. «Гарантирую любовь, благосостояние, заботу», — добавил от себя Вадим. А бабушка наложила резолюцию: «Верным курсом идете, товарищи!»

Они не знали, что Некто Всемогущий начертал им совсем иное: смерть, тюрьму, сиротство.

Кому расскажи — засмеют, но бухгалтером Оля стала по романтическим соображениям. Уж больно хотелось недоласканной в детстве сиротке дарить людям праздник. И она дарила сразу два: духовный, когда выступала в хоре, и земной, когда выдавала зарплату. Впрочем, новая экономическая политика в стране отобрала и эти нехитрые радости. Вначале закрыли клуб и отдали его коммерсантам. Потом остановился завод, а рабочих распустили в неоплачиваемые отпуска.

Оля погоревала и перешла работать в школу — и с домом рядом, и с детьми, — через год им идти в нулевой. Но семью ждали новые испытания: перестали платить зарплату Вадиму. Из передовика-шахтера он превратился в бузотера и горлопана, пытающегося митингами и забастовками выбить кровные денежки.

Но амплуа революционера в доме не прижилось: дети росли, а вместе с ними росли потребности. Надо было срочно работать. И Вадим пошел в кооператив. Но вскоре выяснилось, что там получали хозяева, а исполнителям бросали копейки. Нанялся в бригаду шабашников. Опять неудача. Когда уезжали из села, на бригаду напали рэкетиры, обобрали до нитки, избили, бригадир попал в травматологию.

По жизни любому мужчине отпущен лимит невезучести. Настоящая подруга стоически терпит лишения, подставляет плечо и при этом «держит лицо», убеждая, что все прекрасно. Но когда невезенье становится хроническим, а мужчина привыкает к ореолу мученика, как к любимой пижаме или тапочкам, подруга встает перед выбором: или смириться с участью, или взбунтоваться. Оля выбрала третье — она смиренно запряглась сама.

Минуло лето. Вадим зализывал раны.

Бухгалтерской зарплаты едва хватало на экономное пропитание. А впереди маячила школа, требовалась новая одежда близнецам. Побившись рыбой об лед, поплакав от жалости к себе, Оля решилась на отчаянный шаг — взять деньги из школьной кассы на время, а чтоб это не походило на воровство, выписать расходный ордер. Вечером дети с радостным визгом примеряли обновки, а муж, порозовев от удовольствия, уплетал котлеты.

Оля, хлопоча у стола, ждала, когда он спросит: откуда? Но Вадим поел, посмотрел телевизор, поиграл с сынишкой в «Морской бой» и завалился спать. Ужин пошел на пользу. Утром муж вернулся в кооператив, в котором платили копейки. Надежда, что потихоньку-полегоньку деньги удастся вернуть, оказалась призрачной. Более того, каждый раз, попадая в цейтнот, Оля левой рукой хватала себя за правую, чтоб не прибегнуть к запретному способу. Змей-искуситель явился в лице школьной завхозихи Петровны.

— Слушай, у тебя дети на чем спят? — заглянула она в бухгалтерию.

— На раскладушках, — смутилась Оля.

— С ума сошла! — пристыдила Петровна. — Это же сколиоз стопроцентный! Я продаю диванчик, можно сказать, за бесценок. Ловите момент — берите.

— Спасибо, но денег нет, — уткнулась Оля в бумаги. Но Петровна стала настаивать:

— На деньгах сидишь — денег нет? Займи в кассе, потом по частям воротишь. Здесь ревизии отродясь не бывало!

В январе Ильины купили диван. Второго февраля, начисляя зарплату, Оля отважно удержала у себя 50 процентов и вложила в счет долга в кассу. А пятого в школу нагрянула ревизия…

…Придите в любую колонию, спросите первого встречного: «За что сидишь, браток?» — и в ответ неизменно услышите: «А ни за что!»

В Мариупольской женской зоне несут повинность за разные прегрешения: за «роковую любовь», за «обостренную совестливость», за «излишнюю верность» и за «чужую подлость». Только бледная, кроткая Оля — тихая сыроежка на пышном параде грибов — сидит за страшное злодеяние — ее статья «государственные хищения». Три года ее будет воспитывать и перековывать большой и дружный коллектив — мошенницы, грабительницы, разбойницы, мокрушницы. В одинаковых халатиках, разморенные жарой и неволей, внешне они мало отличаются от работниц какой-нибудь фабрики. А заглянешь в приговор, мороз по коже: дочь, уставшая ждать наследства, забила маму кочергой; две голубки-душегубки, мать и дочь, душили, кромсали, сжигали приятельниц и детей, чтоб завладеть их имуществом.

— Каково здесь школьной бухгалтерше? — спрашиваем психолога Аллу Васильевну. Она достает из сейфа карточку индивидуальных бесед и читает короткие записи: «Страдает… Тоскует по детям… Тяготится несвободой… Мучается угрызениями совести…»

— До недавнего времени к ней часто муж приезжал, — вздыхает Алла Васильевна. — Продукты привозил, письма детские. Она жила ожиданием. А теперь случилась беда, и Оля совсем потухла…

…Тот злополучный январский день был удивительно солнечным.

— Добрый день, — сказала румяная полная женщина. — Я ваш ревизор, Лидия Павловна. — И по-хозяйски уселась за стол.

Оля не спала всю ночь, а утром помчалась на базар.

За четыре обручальных кольца (у мамы с папой — старинные, толстые!) парень в коммерческом ларьке выложил приличную сумму, в аккурат на покрытие долга. Едва дотерпев до обеда, Оля закрыла дверь в кабинете и, разразившись слезами, во всем повинилась ревизору. Лидия Павловна, женщина добрая, деньги в кассу приняла, Олю по-матерински утешила. И даже чай предложила попить с тортом услужливой завхозихи.

Прошла неделя. И, составляя заключительный акт, ревизор обронила как бы между прочим:

— Оля, тебя в прокуратуру вызовут. Мой долг был сообщить о твоих нарушениях.

— Ничего-ничего, не плачьте, — утешал рыдающую женщину облеченный прокурорской властью мужчина, — у вас же детишки, мы понимаем. Но главное — чистосердечное признание.

И Оля торопливо признавалась, писала кучу объяснительных, подписывала стопку протоколов.

Уволив бухгалтера за грубые нарушения, педколлектив ей искренне сочувствовал: написал отличную характеристику, отправил письмо прокурору с просьбой не наказывать строго. Завод, куда Оля вернулась, обратился с ходатайством в суд отдать Ильину на поруки. Но, похоже, судьба ее уже была решена…

И опять стоял ясный день… Отправляясь на собственный суд, Оля ничего не сказала мужу. Не хотелось трепать ему нервы, делиться позором и страхом. Вот вернется вечером домой, уложит спать ребятню, заварит кофе покрепче и расскажет о том, как было, и вместе решат, как жить, чтоб было всем хорошо — и детям, и им, и семье.

Свой приговор она не расслышала. Смысл страшных слов «…взять под стражу в зале суда… три года лишения свободы…» дошел до нее потом, отскочив рикошетом от зала — ахами, вскриками, всхлипами. Очнулась она в милицейском воронке. Машина неслась по сумрачному городу, прыгая на ухабах. В зарешеченном темном кузове кто-то по-волчьи выл.

— Кто здесь? — вздрогнула Оля. Но с ужасом обнаружила, что это воет сама. Душераздирающий надсадный звук словно самостоятельно вытекал из груди, как струйка воды из огромной черной воронки, где клокотали тоска и отчаяние…

— Наша Оля скоро в отпуск поедет! — сообщает Алла Васильевна. Но в голосе радости нет. И в отряде Ильиной не завидуют, напротив, даже сторонятся. Это СПИД передается половым путем, а невезучесть, говорят, по воздуху летает. Две недели назад к Ильиной приехал не муж, а заплаканная незнакомая тетка. Теребя черный платок, она представилась тетей Вадима и сказала, что он утонул. Оля долго не верила этому, ведь Вадик — пловец, байдарочник! Может, это маленькая хитрость, чтоб выудить ее из-за «колючки»? Но администрация УИНа получила официальное подтверждение несчастного случая и сочла возможным разрешить осужденной на недельку съездить домой — детей-то пристраивать надо.

— И куда? — спрашиваем Олю, малым ростом и прозрачной бледностью смахивающую на недокормленную восьмиклассницу.

— Бабушке уже 75, а интернат — это… — на секунду она задыхается, не в силах выразить эмоции. Потом торопливо машет рукой и, согнувшись, бежит вдоль унылого барака…

Лет пять назад в нашем обществе, окрыленном переменами, опьяненном свободой слова, было модно рассуждать о гуманизации пенитенциарной системы. Масса милицейских чинов дружно хлынула за рубеж — перенимать положительный опыт. Тогда в одном из интервью промелькнула информация о женской дневной тюрьме — предмете гордости всей Америки. И даже фото — ухоженные, раскрепощенные женщины кормили коз и гусей, пропалывали грядки, вязали, шили, играли в баскетбол. Подобные тюрьмы созданы при церквях, и в обязанности осужденных (безусловно, впервые и не за тяжкие преступления) входит посещение проповедей и лекций.

Гуманная полусвобода бьет по психике, но не калечит, наказывает, но не ломает семьи, не сиротит детей. Тот сановный чиновник из республиканского УИНа, разгоряченный пышным приемом, громогласно пообещал, что в течение года подобная тюрьма откроется и в Украине. Да, видно, забыл обещание. А может, сменил работу. Да и нерентабельное, видать, это дело. Как нерентабельно ловить настоящих ловкачей и казнокрадов. Дешевле, проще, беспроблемней продемонстрировать государственную мощь и неподкупность закона на таких, как Оля Ильина, «подлой» луганской растратчице, мотающей в Мариуполе срок за давно погашенное хищение…

 

САХАЛИНСКИЕ ДЕВКИ: ЗАПИСКИ С КАТОРГИ

Женской каторги в царской России никогда не существовало. Преступницы, сосланные в Сибирь или на Сахалин, распределялись на поселениях, и только особо опасных, склонных к побегу, держали за высокими тюремными стенами. Очень редко каторжанку запирали в камеру или надевали кандалы. На этот счет имелась строгая должностная инструкция, которая рассматривала ссыльную женщину не как рабочую единицу, а как главный предмет для ведения домашнего хозяйства и, разумеется, размножения.

Будучи на Сахалинской каторге, Антон Чехов заметил, что среди ссыльных на сотню мужчин приходилось полсотни женщин. Хотя это соотношение было только для населения, живущего в избах. Были еще мужики, которые ночевали в тюрьмах, и холостые солдаты, для которых «необходимым предметом для удовлетворения естественных потребностей», как выразился когда-то один из тамошних начальников, служили все те же ссыльные или причастные к ссылке женщины. Но если при определении состава населения колонии по полам и по семейному положению следовало брать в расчет и эту группу каторжан, то не иначе, как с оговоркой.

«В Сибири женщины среди каторжных и поселенцев составляют менее 10 %, — писал Антон Павлович. — А если обратиться к нерусской депортационной практике, то встретим там колонистов, уже почтенных фермеров, которые до такой степени не были избалованы в этом отношении, что с восторгом встречали проституток, привозимых из метрополии, и платили судовщикам 100 фунтов табаку за каждую.

Так называемый женский вопрос на Сахалине поставлен безобразно, но менее гадко, чем в западноевропейских ссыльных колониях в первое время их развития. На остров поступают не одни только преступницы и проститутки. Благодаря главному тюремному управлению и Добровольному флоту, которым вполне удалось установить скорое и удобное сообщение между Европейской Россией и Сахалином, задача жен и матерей, желающих следовать за мужьями и родителями в ссылку, значительно упростилась.

Не так еще давно одна добровольно следовавшая жена приходилась на 30 преступников, в настоящее же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических фигур, которые „ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли“. Это, быть может, единственный пункт, по которому наш Сахалин в истории ссылки займет не последнее место.

Начну с каторжных женщин. К 1 января 1890 г. во всех трех округах преступницы составляли 11,5 % всего числа каторжных. С колонизационной точки зрения эти женщины имеют одно важное преимущество: они поступают в колонию в сравнительно молодом возрасте; это, в большинстве, женщины с темпераментом, осужденные за преступления романтического и семейного характера: „за мужа пришла“, „за свекровь пришла“… Это все больше убийцы, жертвы любви и семейного деспотизма. Даже те из них, которые пришли за поджог или подделку денежных знаков, несут, в сущности, кару за любовь, так как были увлекаемы в преступление своими любовниками.

Любовный элемент играет в их печальном существовании роковую роль и до суда, и после суда. Когда их везут на пароходе в ссылку, то между ними начинает бродить слух, что на Сахалине их против воли выдадут замуж. И это волнует их. Был случай, когда они обратились к судовому начальству с просьбой походатайствовать, чтобы их не выдавали насильно.

В былые времена каторжанки, прибывшие на остров Сахалин, сразу же поступали в местный бордель, который уже тогда назывался домом терпимости. Участник экспедиции на Сахалин и автор „Краткого очерка неустройств, существующих на каторге“ по этому поводу писал: „На юге Сахалина женщины за неимением особого помещения помещаются в здании пекарни. Начальник острова Депрерадович распорядился обратить женское отделение тюрьмы в дом терпимости“.

О каких-либо каторжных работах речь заходила лишь тогда, когда женщина в чем-то провинилась или уже не заслуживала мужской благосклонности. Да и то она попадала на кухню. Остальные дамы продолжали служить для низменных удовольствий, пить водку и быстро спиваться. Случалось, что каторжанки, находясь в невменяемом состоянии, продавали своих детей за штоф спирта.

Спустя двадцать лет порядки несколько изменились. Скажем, по прибытии партии женщин в Александровскую тюрьму ее торжественно вели с пристани в допр. Каторжанки, согнувшись под узлами и котомками, брели по дороге. Они еще не отошли от морской болезни и выглядели удручающе. За вялой процессией следует толпа местной братии. Как правило, никто не гоготал и не отпускал грязных замечаний. Мужики-поселенцы шли за колонной с честными, простыми мыслями: им была нужна хозяйка. Бабы высматривали в колонне землячек. Лица, причастные к канцелярии, шли со строгими чиновничьими лицами. Писарям и надзирателям нужны „девочки“.

Это обычно случалось под вечер. Картина, по словам очевидца, походила на ход сельдей в Аниве, когда вслед за рыбой идут целые полчища китов, тюленей и дельфинов, желающих полакомиться икряною селедкой. Женщин запирали на ночь в камере и начинали обсуждать судьбу новобранцев. В первые сутки, пока пароход не ушел с местной пристани, их распределяли по округам. А так как сортировкой занимались александровские чиновники, здешний округ получал львиную долю. И в смысле количества, и в смысле качества. Чуть похуже контингент шел в ближайший Тымовский округ.

На севере происходил тщательный выбор. Молодые и привлекательные оседали при первой же фильтрации. К югу доходили уже старухи и те, кто „не заслуживал мужской благосклонности“. В момент распределения никто не думает о сельхозколонии. Поэтому на Сахалине женская партия расселялась неравномерно. И чем хуже считался округ, чем меньше было надежды на успехи колонизации, тем больше было в нем женщин.

В Александровском округе каторжанки шли в прислугу чиновникам. Поначалу они чувствовали себя на седьмом небе: после пересылочных тюрем, арестантских вагонов и пароходного трюма чистые номенклатурные комнаты кажутся женщине раем, а сам чиновник — сгустком добродетели. Многие поступали в гаремы писарей. Лучших баб получали те, кто имел больше денег и сильнее протекцию. Поучаствовать в отборе мог даже каторжанин, прибывавший на испытательном сроке, если он имел для этого финансовые возможности».

Обычаи Корсаковской тюрьмы на острове Чехов описывает так:

«Вновь прибывших женщин тоже помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество дается уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения. Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму за получением женщин.

И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Виду них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах.

Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьезно, относясь „по-человечеству“ и к некрасоте, и к старости, и к арестантскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка?

Вот какая-нибудь молодая или пожилая „показалась“ ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба — тесом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, телка по второму году и изба крыта тесом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос:

— А обижать вы меня не будете?

Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак завершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, а соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба».

На Сахалине каторжные работы для женщин не предусматривались. Иногда слабый пол мыл полы в канцеляриях, шил мешки, плел сети, копался на огороде и тому подобное. Однако постоянных рабочих мест, тяжких принудительных работ, а тем более нормативов не было. Узницу могли жестоко высечь за побег, приковать к тачке, продержать несколько лет в одиночной камере (как, например, пресловутую Золотую ручку), но загнать на рудник или таежный лесоповал не имели права.

«Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство. Каторжных женщин раздают поселенцам под видом работниц на основании ст. 345 „Устава о ссыльных“, которая разрешает незамужним ссыльным женщинам „прописываться услугою в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж“. Но эта статья существует только как прикрытие от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка, прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как „совместное устройство хозяйства“ или „совместное домообзаводство“, он и она называются вместе „свободною семьей“.

Можно сказать, что за исключением небольшого числа привилегированных и тех, которые прибывают на остров с мужьями, все каторжные женщины поступают в сожительницы. Это следует считать за правило. Мне рассказывали, что когда одна женщина во Владимировке не захотела идти в сожительницы и заявила, что она приехала сюда на каторгу, чтобы работать, а не для чего-нибудь другого, то ее слова будто бы привели всех в недоумение.

Местная практика выработала особенный взгляд на каторжную женщину, существовавший, вероятно, во всех ссыльных колониях: не то она человек, хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного.

Поселенцы селения Сиска подали окружному начальнику такое прошение: „Просим покорнейше ваше высокоблагородие отпустить нам рогатого скота для млекопитания в вышеупомянутую местность и женского пола для внутреннего хозяйства“. Начальник острова, беседуя в моем присутствии с поселенцами селения Ускова и давая им разные обещания, сказал, между прочим:

— И насчет женщин вас не оставлю.

— Нехорошо, что женщин присылают сюда из России не весной, а осенью, — говорил мне один чиновник. — Зимой бабе нечего делать, она не помощница мужику, а только лишний рот. Потому-то хорошие хозяева берут их осенью неохотно» (А. Чехов. Остров Сахалин).

Так рассуждали осенью о хороших лошадях, когда предвиделись зимою дорогие корма. На женственность и стыдливость каторжанки попросту закрывали глаза. Всего этого как бы не существовало, все это как бы терялось на этапах и в тюрьмах. Каторжанка бесстыдно унижалась, однако ее никогда не принуждали к сожительству и не выдавали замуж насильно.

 

СПИДОМОГИЛЬНИК

Если бы еще два года назад она могла предугадать, что от нее отречется мама, а мужчины станут в ужасе шарахаться, что ее запрут в сырую клетку и во всем мире пожалеют лишь два гомосексуалиста, таких же, как она, отверженных, Вера бы просто расслабилась и тихо умерла в тот вечер, когда жизнь горячей струйкой крови покидала ее организм. Но (идиотка, спортсменка, красавица!) она боролась со смертью с мужеством заправской фронтовички. Ползала, кричала, царапалась в чью-то дверь, даже в «скорой» шутила. Потеряла сознание лишь тогда, когда, въехав на каталке в операционную, поняла, что теперь спасена. Вот уж ирония судьбы: не пьяные подростки, с их самодельной финкой, а люди в белых халатах оказались се могильщиками.

Жуткую эту новость Вера узнала не сразу. Вначале все шло хорошо: и привезли не в худшую из киевских больниц, и заштопали прилично, и кровь ее группы нашлась, и заживало, как на собаке.

— Вот что значит — ни капельки жира! — игриво нахваливал врач, не без удовольствия пальпируя живот.

Хлопотала без устали мама, приходили брат и сестра. А он присылал ей цветы. И представлялся медсестрам мужем. И щекотно шептал на ухо: «Все хорошо, малыш!» Не знал, что на юридическом языке зовется не любимым, а сожителем. И не обручальные кольца, о которых она нет-нет и заводила осторожно речь, а каменный мешок тюрьмы окольцует вскоре каждого по отдельности.

Шли дни. Веру выписали из горбольницы, и она опять обшивала клиенток, и целилась в бегающие мишени, готовясь к соревнованиям по стендовой стрельбе. Шов на животе уже не беспокоил, когда ее срочно вызвали к врачу. Утром в ателье она иронично обронила девчонкам: «Во сервис, как на Западе. Так пекутся о моем здоровье! Целый консилиум собрался, и кровь сдать заставили». Посмеялись. А неделю спустя ее снова вызвали в поликлинику. И без лишних церемоний сообщили новость:

— Вы ВИЧ-инфицированы. Пройдете курс лечения в республиканском Центре по СПИДу.

Это надо было пережить. Верин дом погрузился в траур. Сестра гоняла племяшку — не трогай кружку тети Веры! Мама, виновато пряча глаза, подсунула отдельный тазик. Отец вообще не вылезал из спальни и там же прятал свою тарелку.

Только в Центре Вера узнала правду — тогда, на операции, ее «зарядили» отравленной кровью. Пострадала она не одна. В число девяти несчастных попала студентка Таня, смешливая, веселая девчонка, с глазами медового цвета. В больнице она героически справилась с перитонитом, а здесь, в Центре, бродила, как бледная тень, и жалобно скулила в подушку: «Я даже с мужчиной не была. Все берегла себя единственному». Лежала в их палате официантка Люся. Та часами смолила сигареты и хрипло твердила, как заклинание: «Ну, б… всех перезаражу!» Перед выпиской с них взяли расписку — «предупреждена об уголовной ответственности…»

А болезнь, затаившись в крови, себя ничем не проявляла. Вера цвела, как дикая лилия, и черная скорбь прорывалась в глазах роковой и влекущей тайной. К ней неистово клеились мужики (по закону мотыльков, летящих на огонь). И будь она стервой, как Люся, не один десяток ловеласов могла бы прихватить с собой в могилу. Но Вера взяла на душу единственный грех: не смогла отказаться от Ивана…

Этот разговор она прокручивала мысленно десятки раз. Большой и сильный, он посадит ее на колени, коснется губами виска: «Ну, что за проблемы, малыш?» — «Я труп, Иван. Меня заразили СПИДом». — «Но я же с тобой, малыш. Мы просто будем осторожней».

А если случится не так?! И он стряхнет ее с колен, как лишайную кошку? И, хлопнув дверью, уйдет навсегда? И будет ласкать других, и, может быть, скажет, смеясь и поеживаясь: «Фу-у, ты знаешь, я ведь чуть было не влип…»

«Мы просто будем осторожней», — решила она про себя. И ничего не сказала Ивану.

Он тоже имел свои тайны, куда ее ножкам 33-го размера не позволено было ступать. Исчезал на неделю, на две, а возвращался с большими деньгами, и тогда шампанское лилось рекой, а Вера забывала о реальности. Однажды он приехал за ней с друзьями: «Собирайся, едем на пикник». Веселились всю ночь, до утра, на даче каких-то знакомых. Под утро девчата устроились спать, а парни куда-то исчезли. Вернулись они через час, груженые фирменными коробками.

— Грабанули дачу одного товароведа, — сообщил, посмеиваясь, Иван.

Он был возбужден, даже взвинчен. Врубил магнитофон и под божественный голос Фредди Меркыори потащил ее танцевать.

— А если бы я заболел СПИДом, ты бы меня бросила? — шепнул он вкрадчиво на ушко.

— Ни за что! — клятвенно отозвалась Вера. И робко подняла глаза:

— А ты?

— Я бы с тебя не слезал, — серьезно ответил Иван.

— И ты бы умерла от любви, а не от этого СПИДа…

Три месяца спустя в компании тех же друзей, но под аккомпанемент не бессмертного Фредди, а бесстрастного народного суда Иван собственноручно столкнул Веру в пропасть, поставив ее вне закона. Друзей судили за воровство, Веру — за недонесение и по статье 108 (заведомое поставление другого лица в опасность заражения вирусом иммунодефицита человека). Не заражение (уж она-то Ивана берегла!), а его теоретическую возможность!

Ее арестовали дома, когда облетали листья, а Вера и думать забыла про тот дурацкий дачный эпизод. В тесной каморке следователя она рассказала что знала: да, видела какие-то коробки, да, слышала, что грабанули ворюгу-товароведа.

— Вот этот товаровед и оборвет теперь вам бошки! — добродушно посмеялся следователь. Но домой не отпустил. — Посиди, — говорит, — пока в СИЗО вместе со своими друзьями, уж больно много подвигов числится за тем дачным кооперативом.

— Мне нельзя! — закричала она испуганно. — Я не имею к этому никакого отношения!

— Разберемся, — хладнокровно ответил следователь.

— Я смертельно больной человек! У меня ВИЧ-инфекция! — взмолилась женщина.

— Значит, бери с собой презервативы, — сострил мужчина.

В столичном СИЗО Вера опять поспешила раскрыть свою страшную тайну. Наивная, она рассчитывала на сочувствие! Но в ответ услыхала циничное: «Нас твой сифилис не волнует». Впрочем, жизнь показала обратное: волнует, и даже очень. Убедившись, что Вера не врет, двое дюжих охранников волокли ее в одиночку, облачившись в сапоги, перчатки и… противогазы.

— Так ты еще и заразная! — укорил ее на утро посуровевший следователь. — Ну, матушка, это меняет дело. Таких, как ты, надо на остров и за колючую проволоку!

Теперь враждебность била электрическим током от всех, кто с ней контактировал. Даже адвокат, и та не смогла удержаться:

— Кому ты нужна, заразная? Сожитель тебя бросил, мать отреклась.

На следующий день, в суде, Вера отказалась от защиты. Свой приговор — 4 года лишения свободы в ИТК общего режима — она встретила в полном одиночестве. В зале не было ни родителей, ни брата, ни сестры.

У Анатолия Васильевича Кузнецова роль по жизни — не соскучишься. И уж тем более — не позавидуешь. Начальник тюремной больницы (а если точнее — межобластной больницы управления по исполнению наказаний), он живет между молотом и наковальней. То, что диктует гуманность врача, запрещает кодекс офицера, и наоборот. Может, поэтому на усталом лице — несмываемая печать озабоченности? Еще когда зловещая аббревиатура СПИД вызывала не столько страх, сколько любопытство, Кузнецов предостерег коллег на одном из больших столичных совещаний, что им, тюремным медикам, необходимо всерьез и заранее готовиться к неизбежной встрече с такими больными. А Министерству внутренних дел надо срочно думать о создании специальной колонии для ВИЧ-инфицированных осужденных.

Донецкому врачу поаплодировали, а кое-кто из чиновников пожал даже руку за умение мыслить по-государственному.

С тех пор прошло несколько лет. Специализированной колонии в республике так и не появилось. Зато число больных среди осужденных неуклонно росло. И тогда в верхах вспомнили про деловитого донецкого врача. Так инициатива Кузнецова бумерангом ударила по нему, по больнице и по Донецку в целом. Из столицы пришел приказ о том, что межобластная больница УИНа назначена республиканским Центром для обследования и лечения больных СПИДом. Другими словами, все зеки Украины, инфицированные ВИЧ, отныне будут стекаться в славный шахтерский город. «Спидомогильник», — с профессиональным цинизмом не сказал, а припечатал один из медиков. И был недалек от истины.

Вначале Вера обрадовалась. После суда ей сообщили, что повезут не в колонию, а в больницу. Значит, есть гуманность на свете, кто-то пожалел ее, позаботился. Но больница оказалась все той же тюрьмой, и Вера впала в прострацию. Она ничего не хотела, ни на что не надеялась, ничего не ждала и в позе побитой собаки, часами не шевелясь, сидела на нарах. Однажды к ней постучали. И, как оказалось, не из жалости. Не по долгу. Не из любопытства. Постучали друзья по несчастью. Равные ей. Молодые парни Андрей и Олег. Здесь, в тюрьме, люди — дважды второго сорта. Потому что «спидоносцы». И потому, что бисексуалы. Так начались их долгие беседы через стенку.

От соседей Вера узнала, что мимо ее окошечка «в клетку» тянется целое сплетение дорог. И по ним шагают слова, убористо завернутые в клочки бумаги. Ее молодая светло-русая персона не оставила равнодушными зеков. Но, жадно прильнув к этому источнику, Вера чуть не закричала от боли, как будто хватанула кислоты. В записках были маты и проклятия. Впрочем, человек привыкает ко всему. Осатанев от одиночества, без газет, без радио, без книг, Вера снова взяла записки и теперь приятно удивилась — среди них встречались хорошие. Какой-то Виктор писал: «Я видел тебя на прогулке. Хорошенькая. Крошка, держись. Болезнь — не твоя вина». А в подарок приклеил сигарету… Но по-настоящему согревали соседи. Ладно, там морковку передадут или яблоко. Ладно — книги, газеты. Но и в самые черные минуты они приходили на помощь.

Однажды ночью у Веры разболелись зубы. Адская боль, казалось, разрывала череп. Вера с воем забилась в двери. Но дремотный голос дежурного раздраженно рявкнул: «По голове себе постучи!» Она и впрямь готова была биться головой о стену. И тогда они, ее братья по участи, ее бескорыстные рыцари, Андрей и Олег, передали целую упаковку анальгина. Плача, она втирала размоченные таблетки в обнаженные нервы десен, иболь уходила, таяла, как снежная глыба на солнце. Пока не превратилась в маленькую-маленькую льдинку и не поплыла по багряной реке, а река была Вериной кровью. На льдинке стоял Фредди Меркьюри и, сияя, пел про любовь. Она поняла, что спит, и впервые за десять месяцев почувствовала себя счастливой.

Полгода в одиночке обострили зрение и слух. Как глубоко ни погружается Вера в себя, но бесшумное движение дверного глазка ощущает сразу и безошибочно. Наверное, шестым чувством кролика, за которым следит удав. Ее рассматривают, как инфузорию под микроскопом, как бактериологическую палочку, которую удалось обезопасить, — зеки, больничная обслуга, младший медперсонал. Она старается не реагировать, но иногда истерика волной поднимается к горлу. И, чтобы не дать ей пролиться, она опрокидывает себя, как сосуд, и по часу стоит на голове. Ее маленькое ловкое тело еще в школе освоило головокружительные пируэты акробатики. И поначалу, узнав о СПИДе, она буквально истязала себя физически, пытаясь победить невидимого врага — голодала, занималась йогой, медитировала, пила колдовские отвары.

Скрежет металла о металл — это значит, будут кормить. Тюремная кормежка — изощренный акт унижения. Грубая ладонь раздатчика держит осклизлый кусочек мяса и квадратик маргарина в бумажке. Мясо вызывает тошноту, а маргарин Вера берет. Сделает торт пo-тюремному, спасибо — ребята научили. Берется кружка, в нее кладется маргарин и взбивается с сахарным песком. Потом немножко кипятка, и, пока не остыл, срочно съедается с хлебом…

Тюремный день — это шаг к свободе. День на спид-блоке — это шаг к концу. Если бы мысли могли материализоваться, атмосферу в Вериной камере пришлось бы резать ножом. Каких только тяжких дум она ни передумала! И даже петлю мастерила. Но в стену стучали ребята и возвращали к жизни. Однажды они передали ей иголку с нитками, чтоб сшила шторы с оборкой из клетчатой простыни. Потом — картинки из журналов — глазу нужна эстетика. Просвещали и в плане культурном.

— Але, Веруня! Московская знаменитость Виктюк (слышала про такого режиссера?) поставил спектакль о любви голубых. Билеты стоят 100 долларов!

Молодой контролер откровенничал с другом: «И кто на нее позарится? Серая мышь, и только». И вот она сидит в кабинете врача, два часа откровенной беседы, и ни одной улыбки. Большие удлиненные глаза, прозрачная кожа, маленький бледный рот. Таких рисовал Модильяни. Пушистые волосы (моет стиральным порошком) разбросаны по плечам. Несмотря на болезнь, она женщина. Несмотря на унижения — человек. Весной ей стукнет 28.

— У тебя бывают минуты, когда хочется мстить всему миру?

— Нет. Я не пожелаю своей доли и врагу.

— А твои друзья из мужской камеры врачам угрожали…

— Это не всерьез, от отчаяния.

За что их так ненавидят? Почему боятся, как прокаженных? Ведь вирус их опасен лишь при интимной близости. А наше спасенье не в том, чтоб скорей затоптать упавших. У судьбы и у Бога такая активность не в чести. И никто не даст нам гарантии, что горькая эта чаша минует родных и близких.

Есть старая забытая мудрость: относись к другому так, как хотел бы, чтоб относились к тебе. Вспомним ее, пока не поздно. Вспомним, чтобы больше не забывать.

 

ТЮРЕМНО-ПОЛЕВОИ РОМАН

У этой истории давние, социалистические корни, когда в мужских колониях еще беспрепятственно работали женщины. Они работают там и сейчас, но лишь в конторах и на пропускных постах, заботливо огражденные от прямого контакта с зеками.

В этом есть, бесспорно, определенная мудрость, подсказанная участившейся практикой захвата заложниц на заре советской демократии. Но вернемся в благословенные времена социализма. Работала в одной макеевской колонии молодая замужняя женщина. И завязала она бурный роман с нахальным и нахрапистым рецидивистом. О романе подозревали все — от зеков до надзирателей, до поры до времени не знали только начальство да нечастный муж-рогоносец.

Но, как говорится, не долго музыка играла. Однажды страстная особа забыла закрыть дверь своего склада на щеколду, и в самый интересный момент туда ворвался зам. начальника по режиму. Голый зад рецидивиста уставился ему в лицо вместо смазливой мордашки зав. складом, а сама она, расположившись на мешках с мукой, просто онемела от ужаса. Заговорить проштрафившейся «Джульетте» пришлось на партийном собрании, где на вопрос, чем прельстил ее вор и убийца, с вызовом бросила: «Да он кошкой сапожки мне чистил». Увы, не каждый законопослушный гражданин дойдет до такого совершенства в процессе покорения дамского сердца. Впечатлительную даму, разумеется, уволили из органов, отголоски скандала дошли до супруга. Но не это обстоятельство стало причиной семейного разрыва. Наша героиня сама покинула дом, уехав из Макеевки вместе с героем своего романа. А через год сама попала на скамью подсудимых за то, что превысила средства самообороны и, защищаясь от домашнего тирана, нанесла ему пять смертельных ударов ножом. Срок несчастной дали небольшой, а из колонии ее встретили великодушный супруг и дети.

В итальянском городе Империа произошла история покруче. Тамошние синьоры не подвержены дискриминации и вольны делать карьеру, где пожелают. Поэтому назначение в мужскую тюрьму на должность начальника пышнотелой 40-летней Флавии ни у кого не вызвало шока. А энергичная особа бальзаковского возраста довольно скоро сделала вывод, что заключенными куда эффективнее управлять с помощью своего, еще привлекательного тела. На замечания охранников, заподозривших неладное, начальница отвечала резкими окриками, а когда заметила за собой слежку, приказала двум заключенным организовать контрнаблюдение за служащими тюрьмы.

Приключения за колючкой имели неожиданный финал: у Флавии родился ребенок. Пополз слух, что его отец — красавчик-наркоман, отбывающий срок наказания. У заместителя генпрокурора области стол был завален жалобами, протестами и служебными записками. Так началось расследование, в ходе которого всплыла еще одна деталь — синьору Флавию уже отстраняли от работы в тюрьме города Кремоны. Тогда ее обвинили в создании среди осужденных слишком веселой атмосферы. Впрочем, на допросах дама держалась гордо и заявила, что ей мстят противники гуманизации обстановки в тюрьмах. Она не далека от истины, если взять во внимание то обстоятельство, что в Италии решается вопрос о разрешении заключенным интимных отношений, женатым — с супругами, холостякам — с любовницами. У этой идеи немало сторонников. А самый веский аргумент таков: естественные половые отношения собьют опасную волну принудительного гомосексуализма в тюрьмах. Вот только неуставные отношения между зеками и теми, кто их охраняет, не предусмотрены даже самыми отъявленными демократами.

Любовь, как говорится, зла, полюбишь и зека. Тем более если обижен в личной жизни судьбой. О трагической любви ленинградской прокурорши к известному преступнику Мадуеву, толкнувшей несчастную на ряд преступлений, знает, наверное, каждый. На основе этой истории снят художественный фильм «Тюремный роман», где главные роли сыграли Марина Неелова и Александр Абдулов. Прототип же ведущей героини, отсидев продолжительный срок в колонии строгого режима, вышла на свободу и прочно спряталась в тень от назойливых журналистов и их читателей. Зато стала притчей во языцех любовная история скандально известного генерала Дмитрия Якубовского, обвиненного в хищении рукописей из петербургской публички. Генерал Дима фактически повторил фабулу «Тюремного романа», закрутив любовь с собственной адвокатшей, не поднимаясь с нар.

Но вернемся к более приземленным людям. Не так давно одна из контролерш следственного изолятора Донбасса была поймана за руку во время неблаговидной попытки подработать. Любовью в данном случае и не пахло. Просто мать-одиночка, устав от тщетных попыток прокормить семью на скромную зарплату, согласилась оказать сексуальные услуги одному из крутых подследственных. Теперь бедолага томится в ожидании собственной участи в темной камере этажом ниже.

Зацепиться за жизнь за колючкой — мечта любой зечки, но в женских колониях звуки марша Мендельсона звучат гораздо реже, чем в мужских. И это не удивительно: женихов не хватает и благополучным бабам, что уж говорить о забракованных обществом. Да и трезвомыслящие зечки не одолевают печатные издания своими сентиментальными объявлениями, как это делают их братья по несчастью. И все же шанс обзавестись законным супругом есть и у них. Если вовремя подсуетиться там, где система не делит арестованных по половому принципу, т. е. в следственном изоляторе.

За последние два года сотрудники городского управления загса маленького города Бугульмы, что расположен в Татарстане, объявили мужем и женой в СИЗО 17 пар. И хотя согласно статистике 70 % тюремных браков заканчиваются разводом, приходится лишь поражаться, с каким упорством невесты и женихи преодолевают большие расстояния, хождения по инстанциям, бумажную волокиту, чтобы стать «супругом в законе».

Среди невест большинство — девушки (но есть и женщины в возрасте до 60), приехавшие из глубинок. У каждой — своя причина вступления в брак с осужденным. Кто-то натосковался по мужскому естеству, кто-то пал жертвой сентиментальной наживки и собственной экзальтированности. Дворничиха из Набережных Челнов не скрывает истинных целей замужества: без штампа в паспорте она может лишиться комнаты, где долгое время сожительствовала с будущим мужем.

Непросто складывается семейное счастье у Гули — молодой жены осужденного на четыре года Андрея. Едва они успели познакомиться, как он «загремел» в тюрьму за драку. Вышел — стали встречаться вновь. Только собрались расписаться — снова угодил за решетку, и снова за драку. На первом же свидании в СИЗО он спросил девушку: «Ждать будешь?». — «Да», — ответила Гуля. Почему бы тогда не зарегистрироваться? Родители поступка Гули не одобрили, а свекровь рада, зовет к себе жить. Впечатления от церемонии регистрации у девушки удручающие — она надела красивое подвенечное платье, но начальство СИЗО не разрешило снять пальто. И жениху привезли костюм, но в камеру его не передали.

Брачная церемония укладывается в четверть часа. В бывшем «красном уголке» выездной сотрудник загса оформляет документы. Кольцами молодые не обмениваются — в камере же символы супружеской верности носить запрещено. Помимо обычной гостиницы новобрачные оплачивают расходы на выездную регистрацию. Откупоривать шампанское нельзя, как не положен даже скромненький фуршет. Зато положена более весомая льгота — три часа побыть вместе.

В донецких колониях привилегии молодоженов шире. Вслед за брачной церемонией им положен трехдневный «отпуск» в специальных комнатах длительного свидания. Вместо шампанского разрешается пить кока-колу, и обручальные кольца не возбраняются. Но вернемся в СИЗО Татарстана. Примечательно, что из 17 названных пар семь союзов заключено осужденными женщинами. Одна свела с ума контролера следственного изолятора, и тот ради любви пожертвовал карьерой. Другой присмотрел красотку в тюремном дворе, будучи сам под следствием. Освободившись, он написал избраннице письмо и предложил ей руку и сердце. Но воображение работников СИЗО потрясла другая история. В их стенах ожидала суда некая женщина Роза. 45 лет от роду и внушительных гренадерских размеров. Ей вменялось нанесение тяжких телесных повреждений гражданскому супругу, систематически балующемуся водкой. Суд приговорил темпераментную Розу к трем годам лишения свободы, а оклемавшаяся жертва уговорила обидчицу зарегистрировать их отношения. Вот уж поистине права поговорка: бьет, значит любит.

В мариупольской женской колонии ходит красивая легенда о любви благородного судьи и невинной растратчицы, которая на протяжении пяти лет получала от пылкого поклонника дорогие подарки, а потом, по окончании срока, была встречена на «мерседесе» с букетом алых роз. Дотошные журналисты раскопали эту историю. Увы, незадачливая бухгалтерша одного из кооперативов коротала жизнь в одиночестве. А на вопрос о возлюбленном в судейском мундире грустно рассмеялась: «Это поднимало в зоне мой авторитет. Через несколько лет я и сама поверила в придуманного мною жениха. Зато это меня стимулировало и не дало опуститься». Вот уж поистине прав был Экзюпери: в помойном ведре счастье не распознать. Любовь — это вольная птичка и редко приживается в зоне.

 

ОНИ ВЕРЯТ, ЧТО ИХ ГДЕ-ТО ЖДЕТ МАМА

Письма зечек

Особые чувства объединяют осужденных женщин и детей-инвалидов.

Каждый раз задаюсь одним и тем же вопросом: для чего и с какой целью к нам в женскую колонию общего режима привозят ребятишек из местного дома инвалидов? Что черпаем мы, оступившиеся женщины, в этих встречах? Что ищут больные дети в общении с нами? Если вы не верите, что между женщинами-преступницами и детьми-инвалидами может существовать дружба, то отложите это письмо в сторону…

Хорошо запомнилась первая встреча, о которой администрация объявила заранее. Странной казалась сама мысль о том, что дети окажутся на территории колонии и мы сможем их увидеть, поговорить. Но то, что ребят надо встретить с подарками, было само собой разумеющимся. И вот они лежат небольшой горкой в клубе на столе перед сценой: серые мишки, зайцы, пестренькие вязаные носочки, вышитые салфетки — все, на что оказалась способна наша фантазия. И, само собой, — наши возможности.

Подарки готовили почти все женщины, но пойти на встречу рискнули немногие. Я и сама долго колебалась, понимая, что вновь обострится в памяти образ дочки, оставшейся дома. Пересилив себя, отправилась в клуб.

Ребятишкам надо было помочь переодеться перед выходом на сцену. Я опустилась на колени перед мальчиком лет девяти: «Давай я тебе помогу!» Стала снимать сапожки с маленьких ножек — и все… Передо мной сидел не мальчик из дома инвалидов, а моя Галенька: лапочки маленькие, теплые, на стуле вертится…

На сцене дети задорно танцевали русскую кадриль, пели частушки, рассказывали стихи. Красивый, высокий юноша ломающимся голосом исполнил песню: «Ах, какая женщина!». Песня разрядила напряженную обстановку в зале, женщины заулыбались сквозь слезы, лица посветлели. Дети как дети. Почему-то не бросалась в глаза их инвалидность. Правда, сопровождавшая их преподавательница потом пояснила, что из 150 детей приехали наиболее самостоятельные, остальные ребятишки у них — лежачие.

Начав с личных переживаний, я хочу затронуть болезненную, на мой взгляд, тему: отношения между обществом и «изгоями». Не исключаю, многим резанет слух эта параллель, но я совершенно реально воспринимаю себя (по собственной вине, волею судьбы, по стечению обстоятельств и так далее) своеобразным изгоем. Человеком отторгнутым, для которого многое из того, что доступно людям на воле, — невозможно, нереально и несбыточно. И скажу сразу, многих из отбывающих наказание в колонии волнует не факт их пребывания здесь, а проблемы, которые возникают в жизни каждой из нас после освобождения. Ведь существует же в психологии термин «адаптация», под которым и подразумевается умение личности реализовать свои возможности при смене жизненной ситуации. Такая же участь ожидает и каждого ребенка — выходца из дома инвалидов. Им необходимы специальность, собственное жилье, своя семья, наконец. Я уже не говорю о материальных затратах, требуемых на реализацию перечисленного. Им придется учиться жить заново в обществе здоровых, полноценных людей. А наше общество уже давно больно тяжелым недугом — снижением духовности, засильем цинизма и бездушия к подобным себе. Как приживутся в нем выросшие детишки-инвалиды?

К слову сказать, дом инвалидов пополняется и за счет нашей колонии. Да-да, не удивляйтесь. Колонийский ДМР (дом матери и ребенка), где содержатся дети до 3 лет, рожденные матерями в местах заключения, дает все, что может, для развития малышей. Но беда в другом — не все «мамочки» после освобождения забирают свое чадо домой. Есть случаи, когда от детей отказываются уже в колонии. Бывает, бросают ребенка на вокзале, позабыв о нем при виде рюмки. Такому малышу прямая дорога в детский дом, но брошенные дети попадают и в дом инвалидов, так как имеют различные виды заболеваний. Да и где взять здоровье «мамочке», решившейся рожать в колонии, если на воле она или с бутылкой не расставалась, или «сидела на игле»?

Первая встреча с ребятами положила начало длительным отношениям. Благодаря хлопотам зам. начальника по воспитательной работе Е. Шитовой почти каждый праздник дети приезжают к нам. Но многие женщины, повторяю, на эти встречи не ходят. Не могут слушать хор из тоненьких детских голосов, видеть их пытливые глазенки, буквально рыщущие по залу: «Где мама? Вот эта? Или, может быть, та?» Они все надеются на встречу, которая когда-нибудь должна произойти. Может быть, с этой надеждой и едут они в колонию, с тайной мыслью, что здесь — женщина с самым красивым и дорогим именем — «мама».

 

«ЗА НАШУ ЖИЗНЬ ПОДЛЮЧУЮ

СЕБЯ Я В ЗОНЕ МУЧАЮ»

Галину исповедь, занявшую школьную тетрадку в клеточку, принесла в одну из редакций областных газет ее пожилая матушка. Женщина надеялась, что откровения ее непутевой дочери тронут до глубины души журналистов, а те донесут свое мнение прокурорам. Прокурорские сердца дрогнут, и они пересмотрят суровый приговор, вынесенный дочери, и отпустят ее домой — к матери и 9-летнему сыну. Мы предлагаем отрывки из этих сумбурных записей:

«Сегодня мне приснилось детство. Качели во дворе, длинный перистый лук на грядке под окном нашей барачной квартиры. Мы с Наташкой срываем луковые „дудки“ и едим, скалясь от сладко-горькой сочности. На душе беззаботно и радостно. Мир огромен и наполнен любовью, жизнь бесконечна. В груди такая легкость, что кажется — подскочишь и полетишь. Проснулась от избытка восторга, и словно могильная плита упала на грудь. Вонючий барак, кто-то матерится во сне, в углу храпит Харитоновна, по нарам надо мной медленно ползет тараканиха с яйцом, если сорвется — прямо мне в морду.

Господи, ну почему ты так жесток! За что мне эти муки в обществе получеловеков, недоумков и злобных тварей? Всего два месяца я варюсь в этом замкнутом пространстве, а кажется, что прошло уже несколько лет и силы мои на пределе. А ведь впереди пять лет, и, когда я выйду, мне будет 43 года. Спать-спать, уговариваю я себя, иначе утром будет болеть голова и сил не хватит дожить до вечера. А утром надо снова закусить губу, надеть на лицо серый чулок равнодушия и подчиниться заведенному здесь укладу».

«Вчера вечером пошла посмотреть телевизор, лучше бы этого не делала Там такая вяка! Влюбленные парочки целуются. А меня, наверное, больше никогда в жизни не поцелует мужчина. Мужчина… А был ли он вообще в моей жизни? Может, это Сережа, который умолял меня отдаться с петлей на шее: „Уйдешь — я повешусь, ты — мое солнце, мой смысл жизни“? И который бросил меня, едва его поманила другая девчонка? Или Игорек — отец моего нерожденного, умерщвленного в утробе ребенка? Или наш почтенный Петр Петрович, сношавший меня целый год, вешая лапшу, что вот-вот разведется с женой и увезет меня за границу? Или мой благоверный, бросивший меня с грудным ребенком, прихватив в дорогу мои декретные? Наверное, тогда и запрограммировала моя дальнейшая судьба, когда я, сцепив зубы, решила во что бы то ни стало добиться благосостояния и жить не хуже других. Где-нибудь на Западе, в цивилизованной стране для этого вполне хватило бы трудолюбия, но в нашем преступном государстве только преступники живут хорошо. Удачливые преступники.

Зачем я пишу этот дневник? С тайной надеждой, что когда-нибудь его прочитает мой сын, поймет и простит? Или с целью оставить о себе хороший след, ведь внутри меня живет страшная уверенность, что мне отсюда никогда не выйти?

…Сегодня воспитатель попросила меня пошпионить за Б. Я отказалась, и она кинула презрительно: дрянь, преступница. Б. мне совсем не симпатична — наглая и злобная баба, любит поиздеваться над слабыми. Но на воле кто-то в ней заинтересован, передает богатые дачки — с шоколадом, шпротами, салями. Вертухайкам тоже отламывается, особенно если Б. проштрафится и ей надо откупиться. Отсюда и заинтересованность воспиталки поймать ее на горячем. Но шпионить — последнее дело, это хуже, чем воровать. Хотя нужда — это страшная штука, на что только не толкает человека.

Милый сыночек, если ты когда-нибудь возьмешь в руки мой дневник, знай, что твоя мать воровала не от жадности, а чтобы выжить. Все знают, как мало получают медсестры, а если у этой медсестры ребенок на руках и арендованная квартира, за которую хозяйка дерет ползарплаты? Мыкалась я, мыкалась, брала дополнительные ночные дежурства, а денег все равно не хватало. И вот однажды ко мне позвонил сосед, приятный такой мужчина, и робко так спрашивает: „Вы Галина? Вы работаете в онкологии? Можно пройти?“ Пригласила я его в дом, усадила на диван, приготовилась слушать. А он горбатого лепит: дескать, есть у него отец, умирает от рака, боли страшнющие, а морфия нигде не купить. Не смогу ли я снабжать его этими ампулами за большую цену, разумеется Я вначале испугалась:

— Что вы? Что вы! У нас все подотчетно, каждая ампула на конкретного больного расписана.

А мужчина только улыбается: все, говорит, продумано. Вы своих горемык колите, только не морфином, а анальгином, им все равно помирать. Делайте дозу побольше. Сопротивлялась я, сопротивлялась, а потом не выдержала — дай, думаю, разочек схимичу, хоть пальто себе куплю, а тебе, мой светик, курточку и сапожки.

Больной помучился, правда, но я ему двойную дозу снотворного вкатила, он и затих. Говорят, укравший однажды станет вором. Не прошло и месяца, как новый соблазн схватил меня за горло. А мой клиент словно почувствовал — тут как тут, и заказ уже крупнее, и оплата соответственно. Одним словом, вошла я в этот „бизнес“, и очень крепко вошла. И зажили мы с тобой по-людски, оделись-обулись, стали питаться нормально, в отпуск к морю поехали. В принципе, ничего особенного, никаких излишеств — такой должна быть жизнь нормального, работающего человека. Но наше преступное государство не задумывается над этим и само толкает людей на скользкую дорожку».

«Самое страшное здесь, в зоне, даже не сама несвобода, а отсутствие возможности уединиться. Даже интимные вещи тут делаются или скопом, или на глазах у бесстыжих товарок. Не знаю, от кого и как, но здесь я заразилась грибком. Состояние ужасное — зуд, полная невозможность пролечиться. Попросила у врача лекарства, а она мне: делайте ванночки. Где, как? В бараке, на виду у этого зверья? Правильно сказала воспитательница: преступница, мразь. Охрана смотрит на нас, как на грязь, не сочувствуя, не вникая в наши проблемы. Говорят, за месяц до меня здесь удавилась женщина-художница, чувствительная натура. Мне все чаше хочется пойти по ее стопам».

«Кажется, мне повезло — у воспиталки заболела кошка, и каждые 4 часа ей нужно делать уколы. Она отозвала меня и спросила, возьмусь ли я, если она притащит кошку сюда. Я, конечно, согласилась. Мурка в одеяле лежит на моей постели, я колю ее даже ночью. Бабы, правда, ворчат: а вдруг она заразная — но тихонько — боятся воспиталки. В благодарность „мама“ кормит меня хлебом со сгущенкой и дала позвонить домой. Трубку взяла мать, испугалась чего-то. Сына не позвала — зачем, говорит, тревожить, он про тебя забыл. Больно было ужасно. Лучше бы не звонила. За пять месяцев она ни разу ко мне не приехала, не написала ни одного письма. Ну и черт с ней. Молю об одном — хоть бы кошка подольше болела».

«К нам приезжали баптисты, пели, твердили о Боге. Один был просто красавчик. Б. улучила момент и предложила ему на ухо: позови меня в клуб для индивидуальной беседы, я тебе м… сделаю. Мужик помялся, покраснел и… отпросил. После этой субботы он приходил к нам еще три раза и каждый раз „исповедовал“ новую грешницу. Теперь все четыре „причастившиеся“ решили принять крещение. Баптисты договорились с начальством, что сделают купель в брезентовой бочке, и бабы будут туда нырять. Весь барак на ушах, только и смакуется новое приключение. Еще девять дур напрашиваются баптисту для „задушевной беседы“. Но, кажется, вертухайки что-то заподозрили и решили прикрыть малину».

«Я деградирую. Мне становится все равно. Телевизор раздражает, я не хочу знать — а как у них. Писем не пишу — а кому? Мать не отвечает, подруги кроме нездорового любопытства ничего ко мне не испытывают. Иногда я думаю: а как жить, когда этот кошмар останется позади? Медсестрой я уже не устроюсь, заводы и фабрики стоят. В мире нет ни одного человека, который бы меня пожалел. Мамочка, мама, ну почему ты бросила меня? Я знаю, я тебя опозорила, но ведь я никого не убила, не забрала последнего. Я хотела такой малости — возможности достойно жить. Я же не виновата, что в этой стране трудом ничего не добьешься. Вчера у тебя был день рождения, я послала тебе стихи, может, они тронут твое сердце и ты навестишь свою грешную дочь?»

«Теперь я знаю, была не права. Чтобы быть счастливой, деньги не нужны. Можно скромно питаться, скромно одеваться, но спокойно спать, потому что совесть чиста и радостно просыпаться оттого, что в мире есть два человека, которым ты нужна. Моя мечта свершилась — ко мне приехали мама и сын. Я посадила Алешку на колени как маленького, уткнулась ему в макушку и оцепенела от блаженства. Дуры — бабы, которые охотятся за любовниками и жалуются на убогую жизнь. Если есть ребенок — жизнь прекрасна. Надо только вовремя это понять. Алешка подарил мне самоучитель английского языка и наказал, чтобы я занималась серьезно. Он учится в классе с усиленным изучением языков и через пять лет будет говорить со мной только на английском. Счастливая мать. Я сутки ходила блаженной».

«У меня появилась подруга, интеллигентная женщина. У нее огромный срок за хищения в особо крупных размерах. Что и сколько похищено, не знаю, здесь не принято говорить об этом. Рита работает в библиотеке, у охраны к ней особое отношение. А наша дружба началась с моей услуги. В бане Рита пожаловалась, что ее замучили мозоли, я предложила ей их вывести. И вывела — вырезала бритвой, а потом по своему рецепту положила печеный лук. Теперь лечу ей „косточки“ на ногах — массажирую и мажу йодом.

С Ритой приятно общаться, к тому же она живет не в бараке, а в комнатушке за книгохранилищем. Вот где покой и вожделенное одиночество. В благодарность Рита заказала мне лекарство от грибка и каждый день поит чаем. Мы решили вместе встретить Новый год, она даже намекнула, что, возможно, удастся получить с воли бутылку шампанского. Меня восхищает Ритин муж. Он пишет письма, регулярно ездит на свидания. Так что раз в три месяца моя подруга чувствует себя полноценной женщиной, на трое суток уединяясь с любимым мужчиной. Как-то я вслух похвалила ее мужа, а Рита горько усмехнулась: „Я знаю, он живет с моей подругой, мне мать написала. Но я делаю вид, что ни о чем не догадываюсь. Пусть живет, он же живой мужчина. Я здесь уже четыре года, а впереди еще шесть — кто выдержит такое. Зато я их обеспечила до конца жизни. За это он мне и благодарен, я думаю“.

Боже, сколько невидимых глазу трагедий сосредоточено в этом пространстве! И каждый переживает беду по-своему. Самые примитивные вымещают зло на других, более слабых. Самые наивные строчат бесконечные жалобы, надеясь, что их срок пересмотрят. Но, по словам Риты, она не помнит такого случая. Молодые, как правило, просто живут, стараясь не думать ни о прошлом, ни о будущем. Я живу от письма до письма, от встречи до встречи. Потому что хочу вернуться к жизни. И не раздавленным червяком, а полноценным человеком».