Примерно на восьмой день отсидки, уже после завтрака, дверь их камеры внезапно открылась. Стоявший за ней офицер— старший над конвоирами, — не утруждая себя словами, кивком головы сделал знак обоим сокамерникам Данко выйти из камеры. Те быстро повиновались. Стоявший рядом с офицером солдат повел их в другую камеру. А сам офицер со смешанным чувством подозрительности и любопытства еще раз тщательно оглядел Данко с ног до головы. Затем вдруг отступил в сторону, уступая кому-то дорогу. Одинокая лампочка, горевшая в камере, светила тускло. Лампочка, горевшая в коридоре, светила намного ярче. И когда в дверном проеме выросла гигантская фигура, в камере словно стало темно.
Поскрипывая начищенными до блеска сапогами, натянутыми на широкие и согнувшиеся, словно под тяжестью тела, ноги, в камеру шагнул здоровенный детина. В дверной проем свободно могли пройти двое. Он же с трудом протиснулся в нее один. Его безразмерная форма не топорщилась, а свободно облегала массивные плечи и грудь. На темном— то ли от загара, то ли от копоти— лице, белели два шрама. Узкие щелки, служившие, очевидно, глазами, разделял сплюснутый разлапистый нос. Голова его была наголо брита.
сделав несколько шагов по камере, солдат— громадина опустил находившиеся за спиной руки— кувалды и развернулся к двери. Офицер— конвоир, все это время бывший скрытым от Данко могучей спиною нового сокамерника, оценивающе взглянул на обоих, а потом. Все так же молча, словно слова ему приходилось приобретать за наличные, захлопнул дверь камеры.
После этого в камере воцарилась тяжелая тишина. Данко буквально чувствовал, как она непомерным грузом давит ему на плечи. Новая компания явно не вселила в него жизнерадостности. Впрочем, и сам великан-пришелец никакой радости от встречи с Данко, похоже, тоже не испытывал. Сделав короткий шаг, новичок— если можно было так назвать этого, видимо, всякое повидавшего субъекта— опустился на узкую скамью, которая жалобно скрипнула от непосильного бремени.
— Ты с какой части будешь? — спросил его Данко, чтобы разорвать повисшую в камере черной тучей тягостную тишину. Здоровяк медленно, словно башню танка, повернул свою лысую голову в сторону Данко и молча уставился на него. Затем вдруг растянул в улыбке-оскале свои похожие на узкий длинный шрам губы. Данко понял, что спрашивать его о чем-либо— глупое и бесполезное дело. Показав в ухмылке свои кривые передние зубы, великан еще медленнее, словно на его затылке стоял стеклянный сосуд, снова вернул свою голову в прежнее положение. На его левом виске Данко вдруг увидел крохотную, едва заметную на темной коже татуировку— букву “Т”. Мгновенно его осенила догадка— это же Тайсон! Такое погоняло у этого звероподобного монстра. Еще служа первый год, Данко достаточно наслушался рассказов про этого Тайсона. И, исходя из услышанного, а теперь и лично увиденного, Данко заключил, что погоняло принадлежало этому монстру по праву. Причем трудно было сказать, кто из Тайсонов был более свиреп— подлинный или этот.
О жестокости этого Тайсона ходило много жутких солдатских историй. Мало того, что одной его легкой пощечины оказалось бы достаточно, чтобы несчастный свалился замертво, так еще этот Тайсон изощренно, со знанием дела и безо всякого чувства меры выбирал орудия для своих безжалостных экзекуций. Например, снимал со спинок солдатских кроватей железные дужки и непринужденно лупил ими покорно склонившихся перед ним солдат. Или выстраивал несчастных в ряд, предварительно поставив их в “упор лежа”, после чего, разбежавшись, прыгал через них— с расчетом обязательно приземлиться своими коваными сапогами на чью-нибудь спину. И трудно было позавидовать тому, на которого обрушивалась эта безмозглая туша.
В той части, где Тайсон первоначально служил, старослужащие в первый же месяц его службы благоразумно прировняли его по правам к самим себе. Такое было прежде неслыханно и унизительно для самих “дембелей”. Но выбора у них не было. В противном случае, могучий Тайсон сам бы низвел всех “дембелей” до роли “салаг”. Даже офицеры старались не заходить в казарму, когда там свирепствовал Тайсон, но все это нисколько не льстило ему самому. Он никогда не ставил выше себя ни офицеров, ни “дембелей”, ни даже закон. Он считал себя всемогущим, всесильным. Еще Тайсон был туп, как высохший пень в лесу.
Но в жизни на любого Тайсона найдется свой Холифилд. В данном случае в роли того, кому предстояло обломать неукротимого монстра, выступил войсковой особый отдел. Своего рода армейское ФСБ. Особисты просто не могли не заметить такую колоритную свирепую личность, как Тайсон. И решили, что было бы неплохо использовать в своих целях его потрясающую физическую силу, свирепость, необузданный нрав. И, решив это, лишь ждали подходящий момент. И этот момент не заставил себя долго ждать.
Однажды, пребывая в своем очередном приступе ярости, Тайсон, мягко говоря, изрядно поколотил двух чем-то не угодивших ему солдат. Оба в крайне тяжелом состоянии были срочно доставлены в военный госпиталь. Обоих, спустя много месяцев, комиссовали из армии по инвалидности.
Самого Тайсона доставили на гаупвахту. Там он впервые всерьез почувствовал, что значит несвобода. Тут-то и выступил на сцену особый отдел. Когда Тайсон, сидя на “губе”, предавался непривычным для него размышлениям, к нему в камеру шагнул один из особистов: худощавый, с бледным, острым, как у крысы, лицом, со “скользкими” жестами и движениями. Его бесцветные глазки настойчиво сверлили замершие в отупении глаза Тайсона., а затем он предложил ему выбор: прежнюю вольную жизнь в казарме, с солидной надбавкой к солдатскому жалованью, полной свободой от всякой службы и прочих обязанностей… Или суд, дисбат и никак не менее пяти лет отсидки. Тайсон долго молчал, но лишь потому, что под его приземистым железобетонным лбом складывался один-единственный вариант ответа— положительный. Он дал согласие работать на особистов. Выполнять их “специфические” задания. Выбивать, когда это надо, все что нужно, из кого бы то ни было. И в этом он, конечно же, преуспевал. Его подсаживали в камеры к сидящим там “нужным”, но упрямым солдатам и офицерам. И Тайсон выбивал, выколачивал, выковыривал все, что ему поручали, из любого, даже наикрепчайшего орешка. А иногда, случалось, и забивал кого-нибудь до смерти, когда это ему поручалось. Или когда так выходило. Но теперь все ему сходило с рук. Поскольку за ним стоял особый отдел.
В принципе то, что делал Тайсон, выполняя поручения особистов, было то же самое, чем он занимался и прежде. Бил, унижал, истязал. Жестоко мучил свою жертву, получая от этого наслаждение.
И сейчас Тайсон оказался в камере Данко отнюдь не случайно, а с вполне определенным заданием. Дождаться, когда на “гарнизонке” объявят отбой. Подождать, когда его сокамерник— Данко Шагаев— уснет. И без всякого шума задушить неугодного кому-то солдата. А затем, соорудив петлю из брючного ремня, инсценировать самоубийство Вот и все. Коротко и понятно. Конечно, грубая работенка, и далеко не всякий в нее поверит. Но это волновало организаторов, как и самого Тайсона, меньше всего. Им и не такое сходило с рук.
Внутренний голос подсказывал Данко, что Тайсон в его камере появился совсем неспроста. И сокамерников его перевели в другую камеру тоже совсем не случайно. Но как далеко это все может зайти и с чьей подачи это все организованно— Данко терялся в догадках. Интуитивно чувствовал, что здесь не обошлось без злополучного старшины. Если так, надо готовиться к самому худшему. Главное— не прозевать момента. Поэтому Данко решил все время быть настороже.
А Тайсон сидел и ждал наступления ночи. Ждал, всем своим видом не показывая своего ожидания. Молча и неподвижно, словно гранитная статуя, сидел на своем месте, тяжело, не мигая, уставившись в одну точку.
В такой гнетущей атмосфере тянулось время до вечера. Прошел обед, прошел и ужин. Глядя, как почти не прожевывая, громко чавкая, глотает свою порцию Тайсон, Данко окончательно терял и без того отсутствовавший аппетит.
Наконец наступило десять вечера— пришло время отбоя. В камеру в сопровождении солдата, вооруженного автоматом, вошел офицер и, открыв ключом замок, спустил прикованные к стене деревянные нары. Проделав эту ежевечернюю процедуру и с опаской взглянув на неподвижного Тайсона, конвоиры удалились. Свет на ночь в камерах не гасили, чтобы прохаживающийся по коридору часовой мог в любой момент сквозь “глазок” видеть все, что твориться в камерах.
Сняв сапоги и портянки, Данко лег на жесткие, ничем не прикрытые нары. На соседних, не снимая сапог, растянул свою исполинскую тушу Тайсон. Спустя пару минутки начало вырываться оглушительное звериное клокотанье, наверняка способное разбудить и глухого.
Но Данко и без этого храпа не смог бы сейчас заснуть. Не до сна ему сейчас было. Время тянулось еще медленнее и мучительнее, чем днем. Измученный напряжением, Данко впал в какое-то тревожное забытье.
Вдруг, посреди ночи, что-то его словно подбросило— резко открыв глаза, Данко едва не вскрикнул от ужаса: бесшумно поднявшись с нар, Тайсон медленной, осторожной походкой, не сводя глаз с Данко, двигался прямо к нему. Все остальное произошло в считанные секунды: увидев, что Данко проснулся, Тайсон вытянув вперед свои громадные руки, бросился на еще не успевшего подняться с нар Данко. Его спасло то, что Тайсон двигался не намного быстрее, чем соображал: слишком массивной и тяжелой была его громадная фигура. Единственное, что успел сделать Данко в самый последний момент, — это, перекатившись на бок, свалиться под нары, и отпрыгнув в сторону, вскочить на ноги. Разъяренный своей неудачей Тайсон снова бросился на стоявшего перед ним Данко. И хотя Данко был проворнее и быстрее, тесные стены камеры и длинные руки Тайсона напрочь лишали его и этого незначительного преимущества. И уже в следующую минуту Тайсон, как танк травинку, подмял Данко под себя, а его руки стали приближаться к горлу Данко.
Несмотря на то что своей дракой они производили немалый шум, никто из караульных даже и не подумал проявлять какой-либо интерес к происходящему.
Хотя Данко и оказывал отчаянное сопротивление, на Тайсона это производило впечатления не больше, чем укусы комара на слона. Стальные маслянистые пальцы Тайсона в конце концов сошлись на шее Данко, и он почувствовал, что теряет дыхание. Но когда до мгновения расставания с сознанием было уже достаточно близко, Данко, пытаясь удержать последние остатки воздуха, вдруг внезапно резко обмяк и, безвольно опустив руки, устремил в потолок невидящий взгляд. Тайсон, следуя своему богатому опыту, для верности продолжал сжимать горло своей жертвы. Но внутренне он несколько расслабился. И его сосредоточенность, внимание заметно ослабли. Этим и воспользовался уже почти теряющий сознание Данко: собрав все свои оставшиеся силы, он резким точным движением погрузил свои большие пальцы прямо в свирепые глазки склонившегося над ним Тайсона, одновременно сильно зажмурив свои глаза. Даже в самой далекой камере повскакивали в ужасе со своих нар заключенные, разбуженные безумным воплем ярости и боли раненого зверя.
Вскочив на ноги, Тайсон, словно огромный и ослепленный циклоп, стал метаться по тесной камере, пытаясь вновь схватить вырвавшегося Данко и размозжить его голову о стену. Однако тот вовремя уворачивался от залитых кровью громадных рук Тайсона, прячась то под нары, то по углам камеры. Наконец, поняв, что таким способом Данко ему не поймать, Тайсон решил применить хитрость. Остановившись, он напряг свой слух. И постарался определить, где находится Данко. Так Тайсон и стоял в напряженном ожидании несколько секунд, пока вдруг не услышал, как глухо скрипнули нары и раздался различимый шорох в дальнем углу…Растопырив в стороны свои окровавленные громадные руки, весь обратившись в слух, Тайсон медленно, шаг за шагом, стал продвигаться на звук. Он шарил руками по воздуху, прямо перед собой, опасаясь очередной уловки оказавшегося таким непредсказуемым Данко. Ослепший, с текущей из глаз кровью Тайсон шел прямо в угол, стоя в котором, его ждал Данко. Сильно склонившись вперед, слепой, Тайсон не мог заметить того, что на том месте, по которому он шел сейчас, минутой раньше находились нары. Тяжелые, деревянные— и обшитые по углам стальными острыми уголками, прикрепленными к ним огромными, далеко торчащими вниз болтами…
Ничего не подозревающий Тайсон осторожно сделал еще шаг вперед… как вдруг чудовищной силы удар в висок уложил его наповал. Коротко хрипнув, Тайсон мгновенно умер, так и не успев понять: что же произошло?
А произошло то, что Данко, видя относительную беспомощность Тайсона, поднял одну сторону прикованных к стене тяжелых нар вверх. И когда Тайсон оказался в подходящем положении, Данко обрушил на его голову удар тяжелых, утыканных болтами нар, вдобавок вложив в этот удар весь свой вес… удар пришелся точно в цель: большой ржавый болт попал прямо в вмсок склонившегося вперед Тайсона и убил его наповал.
Все было кончено. Данко стоял. Тяжело дыша, над лежащим на полу и по-прежнему внушавшим ужас Тайсоном. Однако стоять так ему пришлось недолго. Он услышал топот сапог: это бежал выяснить, чем здесь завершилось, часовой.
Времени на раздумья у Данко не было, оставалось только действовать— и немедленно. Ситуация, в которой он теперь оказался, стала еще хуже— теперь на нем повисло еще и убийство. За это если не расстреляют и не дадут “пожизненно”, то уж точно на долгие годы упрячут в тюрьму. Чем это обернется для солдата— конвойника, Данко хорошо знал. Значит, выбора у него не было. Оставалось только одно— попытаться добраться до настоящих преступников и попробовать доказать свою невиновность.
Шаги часового уже загрохотали у самой двери. В секунду натянув свои валявшиеся на полу сапоги, Данко, резко отскочив, встал слева от входа. Тяжелая железная дверь с лязгом открылась. На какое-то мгновение в растерянности задержавшись в дверях от увиденного, в камеру нерешительно шагнул солдат— часовой. Едва он зашел, притаившийся за дверью Данко, хорошенько размахнувшись, что было силы ударил часового сцепленными в замок кулаками в основание шеи. Ойкнув, солдат упал. Не раздумывая ни секунды. Данко схватил выпавший из его рук автомат, снял с пояса ремень с висевшим на нем подсумком с запасными магазинами. Передернув затвор “калашникова”, он осторожно шагнул в коридор. Там была тишина. но тишина временная, обманчивая. Скоро, очень скоро сюда спустятся другие конвоиры. Скрутят, свяжут Данко. Снова закроют в камере. И потом уже— прощай свобода, “гражданка”, “дембель”. И скорее всего уже навсегда. Нет, этого Данко не хочет. Поскольку он ни в чем не виноват. Только хотел узнать: из-за чего погиб его “зема” Мишка Салахов. Остальное случилось не по его вине. По вине других, настоящих виновников. Они и должны держать ответ. Но некому привлечь их к такому ответу. А для него, Данко, теперь другого выбора нет. Или найдет настоящих преступников, или придется за все отвечать самому. За то, чего не совершал.
Пройдя по длинному узкому коридору, Данко подошел к лестнице, ведущей наверх, в караулку. Там находятся оставшиеся конвоиры. Схватка с ними может окончиться чем угодно. И, значит, назад дороги уже не будет. Только вперед. До конца. Может быть, прямо к смерти. Но Данко больше не сомневался. Выбора у него не было.
Взяв автомат на изготовку, он стал как можно тише подниматься наверх. Никто ему навстречу не выскочил. Видимо, никто не хотел интересоваться, чем схватка с Тайсоном, быть потом свидетелем по факту гибели Данко, отвечать на вопросы следователей. Но они ошибаются. Свидетельствовать, в результате чего погиб Данко им не придется. Там, внизу, лежит мертвым не Данко, а Тайсон. а Данко— здесь, живой и на все готовый. На что именно— сейчас это конвоирам предстояло узнать.
Дверь в караульную комнату находилась прямо перед верхней ступенью лестницы. Она была открыта. Это облегчало Данко задачу. Стрелять он ни в кого не хотел. Но и отступать тоже не собирался.
— Всем— лежать! Вниз лицом! Не двигаться! — рявкнул он, вскочив на верхнюю ступень лестницы и остановившись в дверном проеме. Дуло его автомата обвело троих сидевших на стульях у стола караулки солдат. В первое мгновение ни один из них не шевельнулся— от неожиданности никто не понял, чего же от них хотят?
— Я сказал: упали на землю, суки! Живо! — еще сильнее заорал Данко и без замаха, коротко заехал ближайшему солдату прикладом в затылок. Тот рухнул. Двое других, наконец уяснив всю серьезность происходящего, грохнулись на пол сами.
— Где ключи от пирамиды и от входа?! А ну сюда! Быстро! — продолжал орать Данко, ткнув стволом автомата в спину лежачего— того, на чьих погонах были нашиты сержантские лычки.
Сержант, продолжая лежать лицом вниз, торопливо полез правой рукой в карман брюк.
Так же торопливо вытащил оттуда связку ключей.
— Лежать, не двигаться, замочу козлов! — снова для острастки завопил Данко, вырвав из рук сержанта связку и положил ее в карман. Затем, стремительно передвигаясь от одного к другому, быстро повыхватывал из подсумков лежащих неподвижно солдат магазины с патронами. Затолкал их все за свой поясной ремень и рассовал по пустым карманам.
— Ну, вы слышите меня?! Лежать, пока я не уйду! Кто поднимется— стреляю! И не думайте, что я промажу!
— Лучше сдай оружие— тебя же все равно поймают… проговорил, оторвав голову от пола, сержант.
— Не твоего ума дело, сука! Лежи и не двигайся!
Быстро вскочив из караульной комнаты, Данко в два прыжка оказался у наружной двери. Вставив ключ в замочную скважину, открыл ее… Вдохнул ударивший ему в лицо свежий, дурманящий кровь воздух свободы. И, не мешкая, снова захлопнул за собой дверь. Уже слыша, как, вскочив, загрохотали за его спиной часовые. Сейчас, сволочи, поднимут тревогу. А ему, Данко, предстояло еще во двор перейти. Пустое, открытое пространство до ворот. Ворот, ведущих на волю. Ворота эти тоже закрыты. Возле них, переминаясь с ноги на ногу, стоит часовой. Прямо к нему широкими шагами и направился Данко. Часовой даже не окликнул его, как это положено. Решил, что это, наверное, кто-то из своих, с караулки. Кому еще тут быть? “Совсем расслабились, черти”,— подумал про себя Данко. И, подойдя, к удивленно вытаращившемуся на него часовому, с силой ударил его— снизу вверх— прикладом автомата в лицо. Ойкнув и выронив оружие, часовой упал на колени. Взвыла сирена тревоги: добрались-таки до нее часовые. Не теряя ни секунды, Данко ключом открыл ворота, распахнул их и, продолжая держать оружие на изготовку, зорко оглядываясь по сторонам, быстро перебежал дорогу и исчез в темноте.