Данко очнулся посреди полной тьмы. Впрочем, он не был уверен, что вокруг него темнота: у него заплыли глаза после той ужасающей “обработки”, которой его подверг Тарзан по указанию Николая. Тарзан знал свое дело и, судя по тому, как Данко себя сейчас чувствовал, применил свои знания сполна.

Все тело Данко болело. Болели голова, грудь, спина, внутренности. Но больше всего его донимали сейчас мысли, непрерывно крутившиеся в затуманенном, но все— таки лихорадочно искавшем выход из создавшейся ситуации воспаленном мозгу.

Прежде всего, как выбраться из этой ловушки, в которую он угодил? Данко сознавал, что вырваться из рук Николая будет намного сложнее, чем совершить побег с “гарнизонки”.

Сколько он так пролежал, Данко не знал. Он даже понятия не имел, где находится— по-прежнему в “Амазонке”— то для ночного шумного бара темная холодная комната, где он находился, была слишком тиха. Сюда не проникало ниоткуда ни звука. Хотя, с другой стороны, это могло значить то, что бандиты неплохо все предусмотрели и ко всему приготовились. В таких катакомбах можно было запросто переждать и мировую войну. Внезапно Данко пришло в голову, что наверняка так же, в полной темноте и тишине, в которой находился и он сейчас, когда-то, совсем недавно, находились и солдаты из его части. Попавшиеся на удочку коварной и безжалостной Наташе. Должно быть, сидели здесь в полном неведении, бесконечно задавая себе вопросы, на которые не знали ответа: как и для чего они здесь очутились? А потом приходили бандиты, которые их связывали, вполне вероятно, избивали и накачивали несчастных наркотиками, предназначенными усмирить солдат, затуманить их мозг, нейтрализовать волю. И так— раз за разом, пока у слабевших солдат окончательно не пропадала последняя воля к сопротивлению. А потом за ними приходили в последний раз. Завязывали глаза, надевали наручники. Выводили наверх. Везли на базу, где их принимали уже другие, еще более опасные головорезы— чеченские боевики— наемники, которые везли несчастных солдат к их последнему, конечному пункту в жизни— тому месту, где совершался теракт.

То же самое, вполне вероятно, ждало и Данко. Но у него в отличие от молодых солдат было одно немаловажное преимущество: он знал теперь все обстоятельства той ситуации, в которой сейчас находился. Знал, с кем он имеет дело. Знал, чего ему следует опасаться, и приблизительно мог догадываться, что именно ему может улыбнуться удача. Сейчас единственное, на что мог надеяться Данко, что бандиты не прибьют его сразу. И не станут накачивать наркотиками, как других, попавших им в руки солдат. Хотя бы какое-то время. Ведь Данко прежде всего нужен им для другого. Они думают, что он, Данко, имеет непосредственное отношение к другой, неизвестной им группировке. И если бы для бригады Николая не была бы столь важна эта информация, Данко вряд ли лежал бы сейчас здесь и прикидывал, какие у него могут быть шансы.

А шансов у Данко было немного. Если откровенно— почти никаких.

Превозмогая адскую боль, из которой, казалось, состояло все его тело, Данко, прихрамывая и еле сдерживаясь, чтобы не стонать, с черепашьей скоростью обошел и ощупал всю эту комнату— камеру. Как оказалось, затем только, чтобы окончательно убедиться, что выбраться отсюда, кроме как через наглухо запертую дверь, абсолютно невозможно. Даже если бы он обладал полным набором для горных работ, порубить опоясывающие этот каменный мешок железобетонные стены было бы не больше шансов, чем начать их ковырять пальцем прямо сейчас.

К тому же физическая форма Данко, в чем он убедился прямо сейчас, была немногим лучше, чем у какого-нибудь столетнего полупараллизованного старика. Совершить побегв таких условиях было таким же фантастическим делом, как без скафандра высадиться на Луну. Видимо, в том же самом были уверены и бандиты. Поэтому никой охраны к его комнате не приставили. В этом Данко тоже был твердо уверен. Мог бы поспорить с кем угодно на миллион. За все то мучительно тянувшееся время, которое он здесь провел, с той стороны двери до сих пор не раздалось ни звука.

До сих пор…Но вдруг наполнявшую камеру густую тишину разрезал первый услышанный Данко с того момента, как он пришел в себя, звук. Этот звук было трудно перепутать с чем-то другим: откуда-то сверху, издалека, раздавались ритмичные и дробные звуки шагов спускающегося по лестнице человека. Шаги становились все ближе и громче, пока, наконец, не остановились у ведущей в камеру стальной двери. Затем раздался оглушительный лязг проржавевшего до последней степени замка. В камеру Данко скользнул луч света электрического фонарика, за которым ослепленный из-за пребывания в темноте Данко не столько различил, сколько как-то осязаемо почувствовал два человеческих силуэта.

— Давай поднимайся! — рявкнул на него сиплый голос. — Если думаешь, что мы потащим тебя на себе, ты сильно ошибаешься! Могу порадовать: тебя сегодня тоже ждет хорошая банька! Наверняка после нее спускаться сюда тебе уже не придется.

Тот, кто говорил это, судя по голосу, был похож на типичного гробовщика— и речи его были соответствующие. Второй своей долговязой, худой, зловеще выделявшейся даже во тьме фигурой был похож, скорее, на палача. Он и был, судя по всему, палачом. Такой же мрачный и молчаливый. Такой зарежет невинного и потом даже не вспомнит. Данко заключил это из того, как грубо тот подошел к нему и без всяких лишних слов с силой столкнул на бетонный пол. С трудом Данко наконец поднялся. Оказалось— лишь для того, чтобы получить в спину увесистый пинок. Но отчаянное положение, в котором он оказался, и сама экстремальность создавшейся сейчас ситуации придали Данко силы— на этот раз он не упал. Хотя и с трудом, но устоял на ногах.