В ротной комнате хранения уже получали оружие те, кому сегодня предстояло заступать в караул. Как обычно, быстро и привычно набивали патронами из колодок автоматные магазины и выходили на плац перед казармой— строиться.

Так же быстро и привычно дежурный офицер провел развод караулов и нарядов, и группы солдат устремились к своим местам.

Зона общего режима, куда Данко шел со своим караулом, находилась в паре километров от окруженных высоким бетонным забором казарм полка.

Топая по асфальтированной дороге, солдаты, как и положено по уставу и чтобы скоротать время, тянули песни. Одну за другой, до самого караула.

Вот и зона. Три километра в периметре, окруженная несколькими рядами опутанных колючей проволокой высоких бетонных заборов. По углам этого огромного неправильного четырехугольника— высокие караульные вышки.

Вот и караулка. Железная дверь: за ней— небольшой дворик и само караульное помещение. Во дворике вновь прибывшие смены сразу разделились. Одна пошла принимать “порядок”у старого караула, другая— сменять посты.

Данко и вся вторая смена, приняв караулку, отправились спать. До двадцати часов— когда придет их черед заступать на пост.

Войдя в спальное помещение, солдаты сразу попадали на кровати и захрапели. Данко не спалось. Отдельные, известные “фигуры” мозаики никак не открывали хоть какой-то картины. Салахов, Платонов, Наташа, бар “Амазонка”— одно. Оружейный склад, дача командира полка, связующий их окурок ментоловой сигареты— другое. Наконец, старшина и организованный им побег заключенного— третье. И есть ли между всем этим какая-то связь? Неизвестно. И пока на это ничто вроде бы не указывает. Во всяком случае, в данную минуту для Данко это самое важное. Потому что нужно срочно решать: как быть? Допустим, он сделает все так, как говорит старшина. Выпустит заключенного. Интересно: кто этот заключенный? Как там еще отреагируют на его побег? Вдруг это какой-нибудь важный авторитет? Что вероятней всего. Кого еще будут освобождать с таким риском? Ну ладно, черт с ним— как быть, если Данко после этого сразу закроют? А сам беглец не вернется? Тут было над чем подумать. рассказать все начистоту— это еще не освободит его от ответственности. Хотя, с другой стороны, старшина ведь его шантажировал. А значит, вина в основном падет на него, а не на Данко. Но кто поверит ему? Какому-то рядовому солдату? Скажут: проспал и теперь отмазывается. Да, тут сам черт ногу сломит. А если бегущего зэка не выпустить? Подстрелить, как это и положено? Ну, тогда скорее всего Данко уж точно не сносить головы. И Наташе, хоть она теперь для него никто, тоже. Уж старшина, который, как теперь Данко ясно понял, был связан с преступниками, впустую грозить не будет. Слишком уж все серьезно. Так что выбора у Данко фактически не было. Слишком уж в крутой ситуации он неожиданно для себя оказался. Придется делать, что сказано. Хотя бы для того, чтобы выиграть главное— время. А время для него теперь имело самое большое значение. Но, понапрасну нервничая, тратить его не стоит. Что делать в ближайшее время— Данко решил. Как быть потом— станет видно. А пока— нужно спать. Скоро ему заступать на пост, а потом, судя по всему, ему долго спать не придется. Перевернувшись на другой бок, Данко попытался заснуть— и заснул.

— Смена, подъем! — ворвался в его уши резкий голос начальника караула. Здоровый усатый начкар шел по тесному проходу между кроватей. В его огромной руке виднелся край каучуковой дубинки, которой начкар подгонял зевающих караульных.

Наскоро похлебав невкусную караульную стряпню, солдаты разобрали из пирамиды свои автоматы и построились в слабо освещенном дворе.

Спустя пару минут вышел затянутый в ремни, с кабурой на правом боку начкар. Построил их в колонну по двое. И повел на посты.

— Сто-о-ой, кто идее-ет?! — еще издали нечеловеческим криком завопил, как предписано в уставе, часовой первого поста.

— Начальник! Пропускай! — в тон ему ответил начкар.

Эта процедура повторилась несколько раз, прежде чем Данко добрался до своего поста. Забрался по крутым узким ступенькам наверх, принял пост у караульного первой смены седьмого поста рядового Ефимова. Проводил взглядами уходивших дальше солдат. Затем посмотрел на ярко освещенную старыми фонарями зону. Поправил на плече автомат. Дождавшись, когда смена совсем скрылась из виду, достал сигарету и закурил. Взглянул на часы: они показывали 22.15. значит, до побега заключенного было без малого два часа. Время тянулось медленно. О том, что его скоро ждет, Данко старался не думать. Ожидание неприятностей всегда хуже самих неприятностей. Так что их лучше не ждать. Отвлечься на посторонние темы. Подумать о чем-нибудь приятном… Вот только о чем-Данко как раз не знал. Пришлось признаться, что приятного сейчас в его жизни уж очень мало. Почти ничего. Ну и черт с ним. Всему свое время.

А сейчас он стоял на своем посту и курил сигарету за сигаретой. И время от времени поглядывал на часы: 22.30, 22.45, 23.00… Вот уже половина двенадцатого. Чем ближе время событий— тем сильнее напрягаются нервы. Сами собой сжимаются и разжимаются мышцы, учащается пульс, увеличивается давление. Такое вот нервное создание— человек.

…23.50… До условленного времени еще десять минут. Данко стал зорко всматриваться в расположенную за колючим забором настороженно молчащую зону. Но— тишина. Все как всегда. Как обычно. Ничто не предвещает, что скоро начнется аврал. А аврал— как всегда после какого-нибудь ЧП— конечно же, начнется.

…Пробило полночь. Час потехи настал. И выбора: плыть или не плыть— тоже. Но Данко этот выбор уже сделал. Поэтому теперь чувствовал себя абсолютно спокойно.

Вдруг он увидел, как от одного из крайних жилых бараков стремительно метнулась в сторону ограждений приземистая человеческая фигура. У первой, невысокой, контролерской полосы человек, одежда которого безошибочно указывала на то, что это осужденный, остановился. Пытливо, как показалось Данко, заключенный взглянул на стоявшего над ним часового. И, наконец, стал осторожно, но быстро перелезать через ограждение. Оставив позади себя первый— самый легкий— забор, беглец полез на второй. Здесь ему пришлось потрудиться побольше. Старая, сотни раз рвавшаяся сигнализация на этом участке не работала, и заключенный, по всей видимости это знал. Уверенными и точными движениями он преодолевал колючее ограждение. Вот и оно осталось за его широкой спиной. Оставались еще два забора: основной, над которым высилась вышка Данко, и внешний, за которым не было уже больше ничего, кроме безграничной воли.

Немного отдышавшись перед основным— самым трудным— забором, заключенный еще раз испытующе посмотрел на часового. Теперь они находились совсем близко друг от друга— их разделяло всего несколько метров. И они отчетливо посмотрели друг другу в глаза. Взгляд у зэка был тяжелый и властный— видимо, он привык беспрекословно повелевать. Данко рассмотрел его полностью: тяжелые, мускулистые руки, широкие плечи. Невысокий рост. Между темных глаз— расплющенный, с горбинкой нос. Данко подумал, что он никогда теперь не будет полный злобы и ненависти взгляд этого заключенного. Да, такой не очень похож на любящего сыночка, бегущего из зоны только для того, чтобы взглянуть на умирающего отца, подумал Данко. Такой, скорее всего, перешагнет через папашу ради собственной выгоды.

Между тем заключенный уже забрался на основной забор. И сейчас он представлял для часового идеальнейшую мишень. Внезапно у Данко возник неудержимый соблазн подстрелить заключенного. Чем бы это все это ни окончилось для него самого— пусть даже местью со стороны старшины. Выстрелить, выполнить свой долг, поставить этим точку— и баста. Он уже начал было поднимать автомат, но мысль о Наташе все же удержала его. Девчонку бандиты не пощадят. А он— в состоянии этого не допустить. Поэтому в зэка не стоит стрелять. Хотя бы ради нее. Сейчас, стоя на вышке, Данко вдруг отчетливо понял, что ему самому при любом раскладе событий из всей этой истории вряд ли дадут выйти живым. Уж слишком много он знает. Но сейчас предпринимать что-либо уже поздно. 9остается следовать заранее решенному.

Данко, оглянувшись, смотрел, как заключенный взбирается на последнее ограничение. Еще минута— и все, менять что-либо будет окончательно поздно. Единственное, что его сейчас удерживало от того, чтобы передернуть затвор автомат и шарахнуть очередью зэку в спину, — мысль о Наташе. Она все-таки девушка. И они все-таки когда-то были близки. И неважно, чем это все потом закончилось.

Чтобы не бороться с соблазном пальнутьпо уходящему заключенному, Данко отвернулся и стал смотреть на зону— в прежнюю сторону. Однако вдруг его словно подбросило какое-то внутреннее предчуствие. Резко обернувшись, он взглянул на то место, где в последний раз видел заключенного, и увидев его сейчас, замер от мгновенно охватившего его ужаса: сидя на самом верху последнего, отделявшего его от воли ограждения, заключенный тщательно целился в Данко из пистолета. Еще не успев ничего сообразить, Данко резко бросился на грязный пол вышки. Сделай он это долей секунды позже— и для него все было бы кончено. Данко буквально всем телом ощутил, как в стальные прутья вышки с адской силой словно ударился чей-то громадный кулак. Затем такой же силы удар обрушился на стальные стены вышки. Самих звуков выстрела не было слышно— по всей видимости, пистолет был с глушителем. Но страх и первая растерянность уже оставили Данко— вне себя от охватившей его ярости он вскочил, одновременно передернув затвор автомата, и дал по тому месту, откуда стрелял в него зэк, длинную очередь. Но того уже и след простыл. В отдалении, за забором, послышался звук отъезжающего на бешеной скорости автомобиля. Данко понял, что беглеца ждали сообщники и что теперь зэк ушел.

Вдали, в караулке, взвыла сирена тревоги. Спустя несколько минут к посту Данко подбежала тревожная группа, возглавляемая начкаром.

— Что здесь произошло? — спросил он, поднявшись на вышку.

— Зэк сбежал… — ответил Данко, отводя глаза в сторону.

— Как это— сбежал? — не понял начкар.

— Через забор…

— Я говорю: где ты был в это время?!

— Я поздно заметил его, потому что заснул…

Старый, всякое повидавший за свою долгую службу в качестве начальника караула прапорщик больше ничего не стал спрашивать. Сказал только:

— Ладно, давай стой до конца свою смену и постарайся больше не спать… — После чего, бегло осмотрев периметр и ограждения, дал сигнал солдатам и отправился в караулку— доложить о случившемся дежурному в штаб полка и принять необходимые меры для задержания беглеца.

Утром началась обычная в подобных случаях нервотрепка. Прибывшие в караул старшие офицеры полка во главе с самим “кэпом” нервы трепали всем: начкару, солдатам, и, конечно же, главному виновнику случившегося— Данко. Ему несколько раз пришлось рассказывать, как он уснул, затем проснулся от грохота стучавших о вышку выстрелов и сам дал в ответ автоматную очередь. Вот только ни в кого не попал. К его искреннему сожалению. После многочисленных расспросов Данко, уже отстраненного от службы, временно “закрыли” на полковой “губе”.

С него сняли поясной и брючный ремни, забрали все личные вещи и оставили в темном холодном и тесном подвале. Там он просидел ровно три дня. После этого Данко, уже как заключенного, в тяжелом специальном автомобиле— автозаке— под конвоем отправили на гарнизонную гаупвахту. Данко узнал, что против него возбуждено уголовное дело, хотя сбежавший зэк на третий день вернулся с повинной. О чем Данко узнал от карауливших полковую “губу” солдат. Но ни Данко, ни почти все другие солдаты и офицеры не знали, что с повинной в зону вернулся совсем другой зэк. Не тот, который сбежал, а подставной. Внешне очень похожий на прежнего. Почти как две капли воды. Только ладони обеих рук у этого зэка были полностью обожжены. Как он сам пояснил: упал на раскаленную плиту. Но хотя сбежавший заключенный и вернулся обратно с повинной, Данко все-таки посадили. Слишком многое случилось за последнее время. И давно пора было находить и наказывать виноватых. Кроме того, были некие очень властные лица, сильно заинтересованные в том, чтобы Данко Шагаев никогда не вышел на свободу. Не смог говорить. Слишком много он знал. И его необходимо было заставить молчать.

Но Данко всего этого не знал. Он знал лишь, что, хотя сбежавший зэк вернулся обратно в тюрьму, против него, Данко, все равно возбуждают уголовное дело за недобросовестное исполнение служебных обязанностей, приведшее к тяжелым последствиям. То есть— к побегу осужденного. Теперь, вплоть до суда, ему предстояло находиться здесь, на гарнизонной “губе”.