Дверь скрипнула и в проём втиснулась рыжеусая голова майора Мокрицына.

— Разрешите? — поинтересовалась голова.

— Вот объясни мне, Мокрицын, — спросил его полковник Хоккеев, начальник Нагорного РУВД города Арска, — почему, как только тебя увижу, у меня сразу настроение портится?

Майор посмел улыбнуться, открыл дверь шире и возник в проёме всей правой половиной своего тела.

— Так ведь, — заговорил Мокрицын, — это участок работы у меня такой, товарищ полковник. Ну, такой, как бы…. Такой чреватый.

Хоккеев ощутил, что где-то в глубине его мозга словно бы поставили чайник на плиту. Шея полковника зарозовела, а глаза начали останавливаться в своём движении. Хотя, пишут, подобного в природе быть не может.

— А мне кажется, майор, что, как ты говоришь, чреватый у нас ты сам. Все пакости, понимаешь, к себе притягиваешь. Зайди нормально. Доложись, что у тебя там.

Майор вошёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, на цыпочках подобрался к столу начальства и присел.

— Тут, товарищ полковник, такое дело, — вступил Мокрицын хлопая глазами. — Вчера, значит, вечером доставили к нам троих задержанных. Сидели, пьяные в умат, на скамейке, в Нагимовском парке. Наши, может, их и не заметили бы. Темно уже было. Но они сами засветились. Сержант Пошкин, он старшенький был, доложился потом, что услышал удар извне об дверцу машины и приказал остановиться. Вышли, значит. Глядят, мобильник разбитый валяется. Это им в машину, вышло, кинули.

— Откуда ты только слова такие берёшь — старшенький? — хмыкнул Хоккеев. — Этот Пошкин, он что, сынок твой что ли?

— Нет. Почему сынок? Он сам по себе. Просто человек, — ответил Мокрицын.

— А не этот ли, как ты говоришь, просто человек, в прошлом месяце другого, тоже просто человека, до сотрясения мозга отметелил, а?

Полковник ощутил, что тон его голоса повысился, и расслабил на шее галстук.

— Ну, да. Этот, — глаза у Мокрицына стали круглыми, как у дрессированной совы.

— Рапорт где на него? Ты почему прямые указания начальства игнорируешь? Мало тебе майора — так ты в капитаны метишь, что ли?

Мокрицын проглотил слюну и сморгнул. Его внешнее сходство с совой усилилось.

«Блядь, а может он заколдованный?» — подумал вдруг Хоккеев, и ему стало как-то не по себе.

— Ну, ладно. Давай дальше. Кинули мобильником в нашу машину. Это я понял. Потом что?

— Потом? А, ну, потом, значит, Пошкин увидел, что в парке, на скамейке сидит трое пьяных.

— И мобильниками кидается? — уточнил полковник.

— Ну да, — подтвердил майор. — Вот и оприходовали. Те даже не сопротивлялись. Уж очень пьяные были. Никакие просто.

— Значит, тут твои орлы достали «дубиналы» и… — продолжил историю Хоккеев.

— Никак нет, — опроверг начальника Мокрицын. — Наши их подняли, посадили в «бобик» и доставили в трезвяк.

— И вот там-то уже орлы твои наконец-то достали «дубиналы» и…

Майор с недоумением взглянул на Хоккеева.

— Да никак нет, — снова опроверг он руководство.

— Доставили, сдали дежурному. А там раздели и спать уложили.

Настала очередь недоумевать полковнику.

— Прямо сказка Пушкина какая-то. А умыть-накормить не забыли? Я что-то не пойму, Мокрицын, в чём подвох? Что ты тянешь?

Майор хлопнул глазами.

— Ну, так я и говорю: утром, сегодня, эти трое проснулись — и начали бузить. Потребовали вернуть им телефоны и две тысячи евро, которые у них, значит, были при себе.

— А они были?

— Нет, — твёрдо ответил Мокрицын, — мелочь была какая-то, рублей триста-четыреста, и всё. И мобильник — только один. Ну, тот, что разбился при ударе об машину.

— А они, эти трое, как выглядят, вообще? Кто они? Забулдыги какие-нибудь?

Майор вздохнул.

— Да нет. Не забулдыги. То-то и оно. Молодёжь, лет по двадцать с небольшим. Одеты прилично, часы дорогие, бумажники кожаные, у одного при себе ключи от «бэхи».

Чайник в голове Хоккеева тихонечко засвистел.

— А твои долбо… — полковник осёкся. — Твои мозгоклюи, что, не могли наперёд просчитать-прикинуть — с кем связываются? Где они сейчас?

— У нас, — мигнул майор. — Заперты. Драку они затевать стали. Ну, я и распорядился. От греха.

— От греха… — повторил Хоккеев. — А выставить просто — не судьба была?

— Так ведь, — шмыгнул Мокрицын, — не уходят они. Угрожают, и всё такое.

«Ой, горе мне, горе!» — закричал в голове у Хоккеева незнакомый женский голос.

Полковник подождал, пока голос этот чуть стихнет.

Через минутку женский крик сменился на слабый вой сквозняка.

— Документы у них были при себе? — спросил затем начальник РУВД.

Мокрицын вынул из нагрудного кармана и протянул начальнику стопочку студенческих билетов. Хоккеев открыл первое по счёту удостоверение и тут же прикрыл глаза. Увиденная в документе фамилия ослепила полковника как дальний свет приближающегося по встречке лимузина.

«Почему я?» — спросил он (про себя) себя.

— А вы-то почему? Вам-то почему это выпало? — внезапно воскликнул майор Мокрицын. Он вскочил со своего места и стал быстро ходить по кабинету: от стола к окну и обратно. — Я то ладно! Я человек конченный! И для службы, и для жизни! А вам то — с какой стати страдать?

Как бы ни был Хоккеев раздражён, но тут он опешил.

— Мокрицын? Ты что, с ума сошёл?

Майор остановился и посмотрел на полковника своими круглыми совиными глазами. Нехорошо посмотрел.

— А ну сядь! — приказал Хоккеев. Он вышел из-за стола, налил из графина в стакан воды и поднёс его подчинённому.

Майор вылакал воду, вернулся к столу и рухнул на стульчик.

— Ты, это, расслабляешься вообще? — спросил полковник, присаживаясь с ним рядом. — Так ведь нельзя, товарищ. Ты бухай, что ли? Бухай! Это я тебе говорю!

Мокрицын, казалось, начал приходить в себя. Он как-то обмяк. И из его глаз постепенно исчезло это странное, птичье выражение.

Офицеры помолчали. Прошла минута или около того.

— Вот бы знакомого какого найти, — выдал вдруг майор Мокрицын.

— Знакомого? — переспросил Хоккеев.

— Ну да, — сказал начальник вытрезвителя. — Чтоб он по знакомству всё и разрулил.

Полковник вновь направил взгляд на лежащие перед ним студенческие билеты. «Ректор АрГУ проф. Энигматуллин Э.Э.» — перечёл он подпись в правом нижнем углу на левой странице разворота каждого документа, рядом с круглой фиолетовой печатью.

— А что? Это шанс! Лиза! — обратился Хоккеев к секретарше по селектору. — Пробей мне, пожалуйста, такого — Энигматуллина Эрика Эрнестовича. Запомнила? И лучше бы мобильный, хорошо?

— Хорошо, Владимир Николаевич! — пообещала Лиза.

Номер ректорского телефона был у Хоккеева через пять минут, и он тут же принялся его набирать.

— Эрик Эрнестович? — приветливым и бодрым голосом обратился к собеседнику начальник РУВД. — Здравствуйте, уважаемый Эрик Эрнестович! Полковник Хоккеев беспокоит. Помните такого? Мы ещё с вами в городской антинаркотической программе пересекались. И на телевидении потом рядом сидели. Припоминаете?

— А-а-а! Да-да! — включился профессор Энигматуллин. — Владимир Николаевич, если не ошибаюсь?

— Ох, и память у вас, Эрик Эрнестович! — восхитился полковник. — Так точно! Хоккеев Владимир Николаевич.

— Слушаю вас, Владимир Николаевич! Чем могу?

— Тут вот какое дело, — вздохнул Хоккеев и коротко, но чётко изложил профессору фабулу происходящего во вверенном ему вытрезвителе. — Товарищ ректор! — заключил свою речь полковник. — Пожалуйста, выручайте! Заберите, Христа ради, своих архаровцев из моей богадельни! Машину вышлю немедленно, куда скажете! А? Эрик Эрнестович?

Трубка ответила не сразу. Сначала из неё раздался стон. Потом протяжный выдох. 

— Владимир Николаевич, дорогой! — чуть охрипшим голосом заговорил ректор. — Я этих…. Даже не соображу сейчас, как назвать. Молодых людей, что ли, знаю прекрасно. Не раз приходилось вытаскивать их из всякого дерьма. Из какого только дерьма не вытаскивал, верите? Но не сейчас, извините! У меня КРУ через день. Сегодня такая суматоха предстоит… Но даже не это главное. Понимаете, — Энигматуллин кашлянул, — самое главное — они больше не мои.

— Как это? — не понял Хоккеев. — Не ваши?

— Не мои! — подтвердил ректор. — У них вчера был выпускной. И с сегодняшнего дня к университету они больше никакого отношения не имеют. Поэтому вы меня, голубчик, извините. Хорошо?

— Хорошо-хорошо! — поспешно выдохнул полковник. — Вы меня тоже простите за беспокойство.

В кабинете снова наступила тишина. За окошком, по Каретной улице протренькал трамвай, а в небе, высоко, прогудел самолёт.

— Вот — счастливый человек, — сказал Хоккеев, кладя свою мобильную трубку на стол. — Учись, Мокрицын.

Тот кивнул, хотя чему учиться недопонял. Вид у майора был очень уставший.

— Ладно, разберёмся! — ободрил подчинённого полковник. — Вставай! Поехали в твой весёлый трезвяк. По дороге что-нибудь придумаем.

2009 г.