1

Она влюбилась в ее голос два года назад. Даже не в голос — в интонации. В покой, который жил в них. Она тогда сдала в школе финальный проект и уволилась из книжника. В поисках летней стажировки разослала по дизайнерским фирмам три десятка резюме, не получила ни одного обнадеживающего ответа и впала в смятение. Дело кончилось увеселительной поездкой по Франции на машине с остановками в кемпингах. В августе она вернулась в Париж и угодила в лапы к Бернару.

Окна у Бернара выходят на парк Монсо, и в квартиру долетают детские крики: мальчишки играют в футбол.

Бернар что-то ищет, передвигаясь мелкими перебежками.

Марина поглядывает в окно на островок зелени. Преподаватель русского из нее никакой, но безвыходная была ситуация, как не согласиться. Теперь с Бернаром приходится штудировать падежи и обзванивать жаждущих брачеваться мамзелей.

Клюешь носом — когда работаешь, как этой ночью, день потом насмарку. И в брюхе пусто, но раньше десяти отсюда не вырваться.

— Нашел!

Хлопнул на стол папку — в ней анкеты мамзелей.

— Лист не переворачивайте, Марина. Там все — телефон, мэйл. Еще перезвоните и наговорите обо мне невесть что.

Сама впряглась!

— Сперва звоним в Екатеринбург, затем урок. А то там уже одиннадцать вечера. Я с девицами из больших городов в переписку не вступаю, но в этой Ксении что-то есть.

— А чем они вам не угодили?

— Претензий много.

Задача усложняется: до тридцати, без ребенка, из провинциального городка. И не дай бог ей ляпнуть, что согласна в Париж переехать, — шансы заполучить славного парня с седыми космами начнут стремиться к нулю.

— Я себя использовать в личных целях не позволю!

Ксения звонку не удивилась, на вопросы отвечала спокойно. В какой-то момент, улыбаясь, спросила: «Много еще?» Марина вернула улыбку: «Я скажу, что вы спешите, и мы как-нибудь перезвоним».

Этот голос что-то задел в ней.

Бернар Ксенией остался доволен:

— Ишь, говорит, ей все равно, где жить. Лишь бы с любимым человеком.

«С тобой, лохматый, с тобой», — раздраженно подумала Марина.

 

2

У нее прямо мания началась: предупредить девушку из Екатеринбурга — во что она влипнуть может. Пойди предупреди — недаром у Лохматого все под контролем.

— Бернар, помните, мы звонили Ксении?

— А! Я с ней переписываюсь активно. Она мне нравится.

— Вы на каком языке пишете? Она ж…

— На автоматическом переводчике!

— Да? Мы могли бы ей позвонить…

— Я сам буду решать, когда кому звонить. Мне тут подвернулся дешевый билет Париж — Екатеринбург на середину октября. Я взял.

Спасайся кто может.

— С визой столько мороки, Бернар.

— Я ж в турагентстве работаю! — Потер пальцем бровь, распушил. — Скажу ей в последний момент. Сюрприз.

Едва Лохматый исчезает в туалетном отсеке каморки, Марина бросается к папке. Нет, нереально: до верхней полки не дотянуться. Да и листы надо перебирать, телефон переписывать. Вот встает она на стул, вытаскивает папку, открывает ее… Неловкое движение… листы летят на пол, планируя. Дверь туалетного отсека распахивается… Лучше даже не воображать такое.

— Как же ты меня нашла? Я думала, тебе Бернар номер дал.

Два года спустя они сидят с Ксенией на террасе кафе “Le Valois” у входа в парк Монсо. До норы Бернара — пять минут, если идти нога за ногу.

— Поль помог. Позвонил и представился работником «Франс Телекома». Говорит: «Вы такого-то числа звонили в Екатеринбург?» Бернар перепугался, ему всюду КГБ мерещится. «Вы не дали отбой, и связь не прервалась. Вам набежало триста пятьдесят четыре евро и семьдесят два цента». Бернар раскудахтался, мол, платить не буду, жалобу подам. А Поль ему отвечает: «Мы узнаем у наших российских коллег, повесил ли трубку ваш собеседник. Какой у него номер?» А ведь Лохматый еще двоим звонил… «не дав отбой»!

— Помню, как ты сообщила: «Это ужасно, он к вам едет!»

— И выяснилось, что они с Франсуа летят одним рейсом…

Франсуа — три месяца как законный супруг Ксении. Он долетел до Екатеринбурга, а Лохматый — нет.

— Не понимаю, почему Бернар на меня позарился. Он же без ребенка невесту выискивал.

— Он спрашивал, есть ли у тебя дети?

— Ну да. Я написала: «Девочка».

Интересно, от смеха может быть сердечный приступ?

— Ксень, он решил, что ты невинна…

Вот откуда оно: «В этой Ксении что-то есть». Решил податься в первопроходцы.

Впрочем, Франсуа тоже не сахар. Скучен, вздорен, бабник. Пасся на «Знакомствах» mail.ru: мало-мальски некрокодилистым отправлял “You are beautiful…” — и ждал реакции. Еще до Ксении устроил в Москве просмотр в отеле «Марриот»: девицы являлись с разницей в полчаса, из дюжины отобрал одну. Ничем не кончилось: счастливая избранница оказалась взбалмошной, один раз побила даже.

— Ему под шестьдесят, маразм не за горами, сдался он тебе?

Ксения мягко улыбалась:

— Я за ним ухаживать буду.

Ей не привыкать: в Екатеринбурге она ведь медсестрой в больнице работала. Все ж лучше за старцем следить, нежели за копейки вкалывать в террариуме (медперсонал — одни тетки, зме-еи).

— И потом, я молодых не люблю.

Геронтофилия не лечится. Хорошо хоть к Лохматому не приземлилась.

— А про Бернара я все поняла. Отвечала из вежливости, раз в две недели.

Это у него называлось бурной перепиской. Живо он ее прекратил, узнав о наличии двенадцатилетней дочери. «Надуть хотела! Меня не проведешь!»

Франсуа Ксенину дочь принял, хотя у него своя была, в два раза старше, — три года назад уехала Америку завоевывать, выкрасившись в блондинку. Папу рассматривала как дойную корову, и любовь к нему у нее шла морскими волнами: прилив начинался перед вопросом о денежном вливании. В остальное время наблюдался отлив, высохшие медузы и автоответчик на телефоне.

— Эта акула нас с Женькой съест. — Ксеня махнула рукой худой девчонке в переднике, и Марина выкрикнула: «Еще два кофе, пожалуйста!» — Франсуа надумал квартиру покупать, и она паникует, что папенька русскую жену в собственники запишет.

Пока что семейство — старец, Ксеня и Женя — обреталось в трехкомнатной съемной квартире неподалеку от парка Монсо по соседству с турагентством, где работал Бернар и где Франсуа некогда приобрел выгодный билет. Мир маленький.

На сто квадратов под Парижем у Франсуа по сусекам наскребалось — несмотря на то что он околачивал груши на пенсии. Вернее, это не пенсия была, а такая форма избавления от бесполезного сотрудника: он получал половину от зарплаты и в офис не допускался. Но эта половина была пожирнее, чем среднее жалованье рядового труженика. Работал на оборону, ну понятно.

Когда Ксеня о нем говорила, у нее теплели глаза. Был он пивнобрюший, с залысинами, то и дело вытирал лицо бумажным носовым платком. Быстро раздражался. Выводил в парк кота на вязаном поводке, сам в пиджаке и при галстуке. Пиджак на пузе едва сходился, и от пуговиц шли «гусиные лапки».

— За что ты его любишь-то?

— Он добрый. И к Женьке хорошо относится. Так ты с Бернаром уже не общаешься?

Марина отрицательно помотала головой.

 

3

За полтора года уроки сошли на нет. Невесту Бернар себе так и не подобрал («Русские слишком многого хотят!») и перекинулся на азиаток. В два счета нашел филиппинку без претензий. За эквивалент сорока евро в месяц бедняжка сидела на кассе по двенадцать часов в сутки в своих филиппиньих краях. Какие тут претензии.

Почему Марина согласилась эти уроки давать? Спала на диванчике у Поля, когда позвонил Бернар и сообщил, что подойдет к школе в обед, срочно надо двух кандидаток на чистую воду вывести. Тут она ему и заявила: «Ищите другого переводчика, уезжаю, денег нет на учебу». «Как это? Вы мне нужны! — забеспокоился Бернар. — Я не могу абы кого просить этим делом заниматься! — и понизив голос: — Никому нельзя доверять. Да и кто согласится?!» Иными словами, где еще такую дуру найдешь.

Деньги на счет школы он перечислил, оттащив Марину к нотариусу. Она обязывалась по льготной цене давать ему уроки русского, сопровождавшиеся телефонными опросами и толкованием эпистолярных опусов претенденток. Тетки так и сыпали словами, от которых автоматический переводчик дурел; добавить к этому тьму опечаток и грамматических ошибок: «У нас в жэке седят такие пеньки, радилюбой фитюльки надо перд ними задом вертеть, такк они хвост разпушт, а ничего не зделают, потомучто не сображают».

— Марина, посмотрите. Там что-то про пни, зад и хвост. Что такое жэк? Это типа Булонского леса? А futilka? Femme futile? Почему она пишет о проституции? Меня не проведешь, — добавлял он неуверенно.

Наверняка это слово — «фитюлька» — пошло от французского “futile”, «пустячный». Femme futile — женщина, интереса не представляющая. Такие по ночам в жэке зад среди пней демонстрируют, нетерпеливо дергая хвостом. Зачем об этом писать кандидату в супруги? Подвох. Вычеркиваем.

Ясно, Бернар выложил только часть требовавшейся суммы. Тысяча у нее была, столько же наскреб Корто, плюс пришлось залезть в долг к Полю. Даже Воробушек пять сотен отсчитал, тяжело вздохнув. С мира по евро — голому вид на жительство.

После ее ночной отлучки Денис съездил в супермаркет и привез все, что она любила: шоколадку с орехами и изюмом, крабовые палочки, плавленый сыр “La vache qui rit”, грушевый сок в бутылке, бочоночек светлого меда “Miel de Bretagne” — Маринка втыкала в твердую массу чайную ложку, проворачивала и совала за щеку: сладкой горкой — к щеке, гладкой пузатостью ложки — к зубам. В ту ночь он лег спать — протянул руку, а рядом пустое место, прохладное. Мобильный у Маринки был отключен, но где же ей остаться, как не у Марьон. Думал Воробью набрать, поинтересоваться, как проходит процесс нытья, — не стал. Образ отморозка уже сформирован, зачем портить людям приятный вечер с мытьем костей.

 

4

Маринка заявилась на другой день к вечеру: видать, Марьон не пожелала хныканье долго терпеть. Двое суток молчала, что твоя тортила, потом попросила денег, гордо: взаймы.

Два года с тех пор прошло, она на четвертом курсе отучилась и на пятый пошла — в два раза дешевле стоил; монеты за щеку она отложила. Стала рассчитывать только на себя — и больше никаких препираний, заломленных рук и ночевок на стороне. Всем хорошо.

Хотя нет, дома она частенько не ночует: работает. Оттуда идет на учебу, после может к Сенбернару зарулить: падежами его пичкать и ахинею переводить, что шлют жаждущие свалить за бугор дамцы. Домой заявляется и падает. С таким режимом за год до колумбария доходят. Зато самостоятельность, молодец. Хотел бы, чтобы она дома ночевала, но пусть строит свою жизнь, как желает.

Правда, прошлой осенью она исчезла основательно. Не сразу спохватился.

 

5

На работе — красота: сиди, занимайся своими делами. Как нашла ее? Да случай, хотя не бывает ведь случаев.

Жоэль посоветовал дантиста на авеню Пармантье, недалеко от бульвара Ришар-Ленуар. Залечив зуб, решила к Воробушку забежать. Дорогу спросить не у кого было: пустая улица — жара, начало августа. Зашла в отельчик.

У входа стояли двое, тетка в розовом платье и мужичок в шортах, переговаривались.

— Вечно никого нет, сказано тебе — бери с собой ключ!

— Вот и бери сама. Я не собираюсь с оттопыренным карманом ходить!

— Простите, вы русские…

Эти двое и рассказали: пять дней тут живут — на вахте или хозяйка восседает, или парень кудрявый, красавчик. Похоже, им человек нужен.

Распорядок такой: приходишь к семи вечера; сидишь, ключи выдаешь. У хозяйки с мужем квартира при отеле, так что с гостями надо поосторожнее. Туристы шастают до часу, потом можно закрывать дверь и спать укладываться на матрасе, который на пол кладешь. Но найдутся такие, что притащатся среди ночи: не отпускают кнопку звонка, это как перфоратором в мозги. Срываешься с матраса, заплетаясь ногами, скачешь к двери. Некоторые — одинокие — поболтать норовят, тихий ужас. Пока избавишься — сон прошел. Ложишься, потихоньку засыпаешь — часа на два-три: между пятью и шестью привозят круассаны к завтраку. Относишь ароматную коробку на кухню и снова — под одеяло. В половине седьмого встаешь, как зомби, кофе готовишь, чашки расставляешь, сахар-масло-мармелад. Важно не забыть снять с веревок полотенца, что в подсобке сушатся, и сложить аккуратно стопкой. Всё. В семь вахту сдаешь. Тут-то и проблема: в школе первое занятие только в девять.

Если силы есть — весной и летом, — можно пройтись по утреннему Парижу: светло, нежарко, из булочных тянет свежим хлебом, этот запах будто говорит тебе: «Привет, ты сегодня в городе? Я тоже…» — он уже и не запах, а твой старый знакомый — остановишься, вдохнешь, дальше идешь. Или в метро в переходе наткнешься на лавочку “Bonne journée” — обдаст горьковатой кофейной волной, а за ней вторая катится — выпечка.

Но под землю в такие утра не хочется. Марина выбирает кафе на тихой улочке; сядет на террасе так, чтобы солнце падало на круглый столик, возьмет в руки чашку с капучино — может же она себе позволить не микроскопический эспрессо на два глотка, а большую горячую чашку с белой пенной шапкой, которую так приятно поддеть кончиком языка? Говорят, этот кофе со взбитым молоком придумали монахи-капуцины: мало было у них земных радостей, так хоть кофейку попить достойного. Кстати, капуцинами они звались, потому что в капюшонах ходили, таких, островерхих, “cappuccini” по-итальянски. Так вот и кофе у них с капюшоном был.

Сидишь ранним утром, ложкой молочный капюшон ешь. Уши заткнуты какой-нибудь французской музыкой — чаще Далидой, — щуришься, радуешься жизни. В сон клонить только уже в школе начнет. Зато независимой себя чувствуешь.

 

6

Поморщилась, отправив в рот кусочек «Манстера». После трех лет жизни во Франции пора бы перенять традиции, так нет: мягкий сыр у нее — «вонючий», «к зубам клеится». И вино: то «кислое», то «терпкое», то «запах странный». Злости не хватает! Притащил сыр к ней на работу, не отвертится.

Надоела эта игра в дружбу. Когда от своего мужика едва не сбежала, позвонила: «Поль, можно у тебя переночевать?» Возликовал. А напрасно. У нее с этим Денисом удаво-кроличья связь, до смерти, что называется. До смерти кролика, понятно. А кто здесь кролик, догадаться не трудно.

Надо же, этот тип расписался-таки с ней! Сломался под нажимом. Про нажим она сама рассказала, неохотно. Когда третий год учебы пошел, отступать стало некуда, не учиться же вечно, потому что мсье не желает брать на себя обязательства. Ей ее кошмарики опять начали сниться, она такая… тревожная барышня. То ли домой возвращаться не хотела, то ли удав окончательно загипнотизировал. Началась у нее, как в прошлый раз, паника.

А еще она подружку завела русскую, та ходит в невестах после полугода переписки на общие темы с помощью автоматического переводчика. Обидно.

Ну и решила она от этого Дениса уйти, «теперь по-настоящему». С Ксенией своей договорилась, что поживет у Франсуа. Ксения собирала документы на брак, должна была ехать в Россию. Но не оставила подругу на улице, бывают же такие женщины. Не посмотрела на то, что Франсуа при виде юбки вываливает язык и тяжело дышит.

Для начала Марина взяла в отеле три вахты подряд. Мобильный отключила. На третий вечер удав спохватился, приполз. Выяснение отношений прямо у стойки произошло, две азиатки приняли их за французскую пару без комплексов, впечатлились — у них в Японии умри, но чувств не выдай.

В результате удав сдал позиции, заявил, что никогда не был против брачных уз и вскользь поинтересовался, нельзя ли ей сделать рабочую визу с помощью отеля. На вопрос «Я тут незаменимый специалист?» не нашелся, как ответить.

На свадьбу не пригласила — да и не пошел бы. Потом выяснилось: не было свадьбы. Сходили в мэрию, и Марина в отель поехала, ее смена была.

Так хотел с ней — выйти из церкви, а гости рис кидают, улыбки, музыка, дети бегают, девочки в белых платьицах. Вечером — ужин, длинные столы с крахмальными скатертями: молочный поросенок, лангустины, омары, крабы, гребешки, шушен, бретонский кир, и это — конечно, в родном Сен-Мало, с запахом морских водорослей и под низким серым небом — встанешь на мыски и дотянешься. Мама с отцом приняли бы ее как дочь. Нет, она предпочла удава. И брачная ночь у них была — у каждого своя, персональная. Удав — дома, она — на гостиничном матрасе. На такое только в гипнотическом мареве пойти можно.

 

7

Катю в Альберто раздражало все. Его кухонные посиделки с Мариной; то, что он не работал (тоже, мужик!); его нытье про жизнь в деревне (у нее самой дача на берегу Волги, и что?); постоянная экономия — в рестораны ни ногой, отовариваться — так в дешевых магазинах. А пианино! Сказала — не повезу же я свое из Новочебоксарска, давай покупай. Затянул песню: в деревне… у соседа… по дешевке… когда переедем… Да не переедем. И пианино нужно сейчас, здесь. Тане надо заниматься. И на танцы Таню неплохо бы записать. А чай! Недопитый чай с молоком, что он сливал в кастрюльку на потом, пока скандал не устроила! А как он побежал выяснять, почему на кукле одна цена, а в кассе выбили другую! А его манера говорить и жестикулировать! Заявил, что это у него в генах от папы-итальянца. Раз-дра-жа-ет.

Да, еще разборки с его жилицей. Противная девица такая, нос в потолок. Раскудахталась, когда Альберто жениться собрался — мол, зачем спешишь. Явно боялась комнаты лишиться. Так он пообещал ей, что после свадьбы не выселит! Оправдывался тем, что Марьонке идти некуда, да и доход. Шел бы работать, доход.

С дочкой у Альберто отношения не сложились. Когда он приехал в Новочебоксарск, Таня до последнего оборону держала: «Не трогай мою маму!» До истерик доходило: падала на пол, каталась, визжала — уши закладывало. Сперва это трогало, потом уже нет. Но потихоньку она к нему привыкла. Переехали в Париж — тут всё его, все «по-евойному» разговаривают, она и присмирела. К тому же он ей книжки читает, истории рассказывает, играют они. А однажды он долго не возвращался, и Таньке вдруг взбрело в голову, что он не придет. Повалилась на пол, начала реветь. Нет, еще не хватало, чтобы она чужого человека больше матери любила! Было самое время пыл охладить. Это просто делается… ребенок ведь всему верит. А этот-то никак понять не мог, что с девочкой происходит. Да все то же, что двадцать лет назад происходило, когда мама выживала отца из дому, потому что ее, Катю, делить с ним не хотела. А потом она, Катя, выжила материного ухажера дядю Володю. В семье по женской линии все Раки да Скорпионы, вцепятся клешней, так намертво. Матери в дочек вцеплялись, а дочки — в матерей.

Четыре года надо с Альберто прокантоваться: дадут десятилетний вид на жительство, если подсуетиться, и можно на развод подавать — девчонки на языковых курсах объяснили. Впрочем, чего с ним не жить, квартира хорошая, ребенком занимается. Отвоевала себе отдельную комнату, с камином. Танька спит в бывшей Марьонкиной. У Альберто тоже есть персональная конура, так что все довольны или делают вид, что довольны. Ночью он регулярно приходит, на полчаса-час. В постели он слишком внимательный. Нет, не мужик.

 

8

Теперь внутри было тихо. Будто прошел дождь с градом, ветер, ураган — все прошло. Эти идиотские сны больше не возвращались. Он не захотел ее терять, Корто. Он ее любил. В мэрию отправились в джинсах; свидетелями были Марьон и Воробушек. Марьон принесла хорошенький букетик из роз и листьев, получилось как и правда на свадьбе. Дома открыли бутылку шампанского и разъехались.

Это длилось. Это стало еще ценнее — когда он пошел на то, на что не хотел идти. Это: нырнешь под одеяло, прижмешься. Мало. Положишь голову в ложбинку, где ключица, — хмыкает: тебе ж неудобно. Ну и что. Зато близко.

И любовью с ним заниматься хорошо. И держать его, засыпая, за запястье. Думаешь: и за что мне счастье такое? А тут мысль привязалась: если со мной какая беда случится, останется он рядом, с его цинизмом? Читала в Интернете: молодую женщину сбил автобус — она оказалась в инвалидной коляске, навсегда. И муж (тридцать пять лет, жизнь впереди) ее не оставил. Прочла — спазм в горле: глотаешь, а не глотается. Спрашиваешь себя: он насовсем с ней остался или так, поначалу? Какое мужество нужно, чтобы — насовсем…

 

9

— У меня в отеле хозяйка еще человека ищет. Не хочешь пойти?

Ксеня отмахивается:

— Франсуа не согласится, чтобы я не дома ночевала.

— Подозрения замучают?

— Один спать не хочет. И подозрения. На свадьбе сказал брату: «Я на этот брак надежд не возлагаю».

Когда тридцать лет разницы с невестой, какие уж надежды.

— Обидно, он ведь в мои чувства не верит. Родственники напели, что русская зарится на его состояние.

— И ждет не дождется, пока он в ящик сыграет.

— Марина! Не говори так!

— Это не я говорю, это Корто.

Денис мимо истории с Франсуа пройти не смог. Причем объект его насмешек — не старец, а Ксеня: «Ежу ясно, что торчать с маман и отпрыском в клетушке на окраине Екатеринбурга не так забавно, как в девяноста метрах с видом на парк Монсо. Да и присмиревший (временно, временно!) ловелас кашляет так, что явно метит туда, где воздух чище и ангелы роятся».

Странно, но Ксеня на Корто не обижается. Он ей симпатичен.

— Видишь, и у Дениса такое же впечатление. А я ведь Франсуа люблю. Хотя и не верю ему. Не меня он искал, а просто — молодую и веселую.

Марина хмыкает:

— Как можно любить того, кому не веришь?

Ксения поднимает на Марину спокойные глаза.

— Ты это лучше меня знаешь.

 

10

Короткий звонок — издалека, из другой Вселенной. Звякнуло деликатно. Потом снова. Марина села на матрасе, не соображая — то ли послышалось, то ли приснилось, то ли и правда надо идти открывать. Без четверти два, заснула недавно, противно вот так из сна выпадать.

За дверью маялись две фигуры.

— Простите, я вас, кажется, разбудил.

Провела ладонью по лицу:

— Ничего.

— Мы хотели узнать… у вас есть свободная комната? На одного?

Вид респектабельный, а комнату на одного просят.

— У нас не положено…

Секундное замешательство.

— Нет, нет, нет — замахал руками, — это для мсье, — кивнул на товарища. — А есть с окнами во двор?

Пока оформляла, они стояли у стойки, разговаривали. Тип, который оставался на ночь, плотный лысый бородач, сказал, что завтра переедет в отель в Везинэ с забавным названием «Таверна Трех Ступенек». По документам он числился проживающим в Каннах.

Бородач ушел — шумно зевал, поднимаясь по лестнице. А тот, другой, продолжал топтаться у стойки.

— Мы ужинали в «Бофинже» — знаете ресторан «Бофинже», возле Бастилии? А потом я не в ту сторону вырулил. Мсье, — кивнул на лестницу, — чуть не заснул над тарелкой. — Изобразил посапывающего Бородача. — Самолет, весь день работа, плюс вина выпили. Я заметил ваш отель и подумал: пусть тут переночует, у него все равно завтра дела в городе.

Мелькнула мысль: зачем он это говорит? Опять сон прошел.

— Так что простите за беспокойство… Вы, наверно, студентка, утром — на учебу…

Марина пожала плечами:

— Клиенты и в три ночи возвращаются. — Улыбнулась: — Какая учеба в августе?

Когда этот человек замолкает, в нем что-то меняется. Но вообще-то он не замолкает.

— И верно! А на кого учитесь?

— На графического дизайнера. Отучилась, работу ищу.

— Найдете! Это невероятно интересно… А что за школа была?

— «Креаполь».

— Ммм…

— В метро, может, видели афишу — бульдог держит в зубах перо.

— Я не езжу на метро. Простите…

Искреннее «простите»; не прозвучало как «Я вот такой весь из себя бизнесмен. Сдохну в пробке, но в подземку не полезу».

Секундное замешательство.

— Я пойду, спасибо вам.

— Пожалуйста, — Марина встала.

Взялся за ручку двери:

— Обещайте мгновенно заснуть. Иначе у меня будут муки совести.

 

11

Откуда только она свои завиральные идеи берет. Всегда говорил: у тебя в голове два одиноких нейрона как встретятся после долгой разлуки, сразу какую-нибудь ересь на радостях выдадут. Вот свеженькое: «А если меня автобус переедет, ты со мной не останешься?» То ли утвердительно, то ли со знаком вопроса. Поинтересовался: «А ты? Если автобус выберет меня?» С этими автобусами никогда не поймешь — кого им надо. Говорит: «Я — останусь», весомо так. Иными словами — «А ты — нет. Отморозок». И такой во всем этом скромный трагизм, прямо чуть было не прослезился.

Видать, ее разобрало оттого, что про книгу ей рассказал, “The Selfish Gene” — «Эгоистичный ген» Ричарда Докинза. Книжка семьдесят шестого года, но вечно актуальная; биологу ее грех не знать. В свое время именно благодаря ей определил свои позиции — мозги здорово на место ставит. В двух словах: Докинз выдвинул теорию, что люди — лишь живые сосуды для разумных генов и служат единственной цели — выживанию этих спиралей. А чтобы выжить, гены запрограммировали в человеке эгоизм. И не только в человеке. Птица вовсе не из солидарности предупреждает стаю о приближении хищника — если всех сожрут, одна она не выживет. Газель, завидев льва, начинает подпрыгивать на месте, подавая сигнал сородичам — стоттинг это называется. Можно подумать, что она сдуру привлекает внимание левы. Ничего подобного. В переводе с газельего звучит это так: «Видишь, какая я сильная и ловкая, за мной погонишься — останешься без ужина. Советую присмотреться к соседке…» Гены, детерминируя способность к высоким прыжкам, спасают себя (газель им до лампочки) от знакомства с клыками и когтями. Им же еще реплицироваться и реплицироваться.

Кстати, насчет репликации, размножения. Маринка все поминает фразу, когда-то сказанную: «Будь у тебя ребенок, я бы с тобой не связался». Нежелание вешать себе на шею чужого отпрыска — нормальная генная реакция. Вот зачем нужен процесс ухаживания за самкой? А не позволить ей навязать тебе готового зародыша. У мышей, например, самец секретирует вещество, запах которого вызывает выкидыш. Глупо чужим генам зеленый свет давать. К прочему, ген подбивает родителя скидывать на партнера жизнеобеспечение детеныша, чтобы сэкономить силы на следующую репликацию. И кончается тем, что «бессмертные спирали избавляются от бесконечной вереницы смертных тел, медленно шествуя каждая к своей собственной вечности». Красиво сказано.

Так что все эти душевные метания, страсти и прочая эмоциональная лабуда довольно смешны с точки зрения биологии. Впрочем, по Докинзу, хомо сапиенс обязан взбунтоваться против эгоистичного гена, удариться в альтруизм и начать подставлять зад под удары судьбы и отдельных индивидуумов. Так сказать, двинуть по стопам матери Терезы. Вот только оная мать была миллионершей, а миллионы очень хорошо зад прикрывают, альтруистничай на здоровье.

А что до стенаний про приятие отпрыска от другого самца, Маринке бы задуматься: она-то повесила бы на себя детеныша другой самки? То-то и оно.

 

12

С Воробушком почти перестали видеться из-за Кати. Иногда пересекались в городе, зачастую в «Макдоналдсе» на «Аустерлице». Воробушек говорил: «Ты поешь, я сыт вон как!» — и для наглядности гладил живот. Марина шла за гамбургером: «Тебе взять?» Воробушек колебался, кивал: «Ну давай. Я деньги потом отдам». Потом не наступало.

Он окончательно пал духом и сейчас особенно походил на грустную мокрую птичку. Катя строила его так, что он даже решил пойти работать — лишь бы из дома сбежать. И виновата была она, Марина.

— Ну кто тебя жениться-то просил? Так сразу?

— Я семью хотел… Заботиться о ком-то…

— Ну вот теперь и заботься! Добро еще, если бы влюбился.

Какая там любовь… Просто Катя так себя ставила, так всем давала понять, с кем дело имеют, что многие верили — эта девушка достойна отпрыска нефтяного магната. А прочие пусть почтут за честь. И Воробушек почел. Счастливый носился, документы на брак собирал. Такая женщина дала ему согласие! Ну дурак, дурак.

— Я ведь думала — лучше пусть наша Катька, чем какая-нибудь акула, что тебя использует и бросит.

— А мне кажется, что Катка и есть та акула…

Альберто звал Катю — Katka, с ударением на последний слог.

— Я тебе сказал по телефону: «Привиет, ета Вобушек!» А Катка заявила: «Нормальный мужик себя воробьем не назовет». Не мужик я для нее, понимаешь?

Альберто с тоской посмотрел в окно. А для кого он — мужик? Для Ольги из Могилева? Для Вероники? Дом своими руками выстроил, а все не мужик. Недавно Мартенам звонил… девчоночки у Вероники растут, вот ведь радость. А Катка больше рожать не желает.

— Ладно. — Воробушек свистнул трубочкой, охотясь на последние капли «Спрайта». — Твоя мама ведь приезжала…

Маму удалось поселить со скидкой в «Акации». Корто дал понять, что не собирается провести полмесяца как сельдь в банке. Трогательно, что Воробушек помнит.

— Ей понравилось. Мы когда гуляли, я ей — про архитектуру, а она мне — про отца. Волны дерьма докатились через три тысячи километров. Но ей выговориться надо было…

— С Денисом познакомила?

А как же. Встреча-проводы плюс поездка в Шамбор, знаменитый замок на Луаре (Корто не отвертелся). В дороге мама принялась задавать каверзные вопросы. «Денис, вы ищете стабильную работу?» Или: «А вы планируете рождение детей?» Или: «Почему бы вам не позаботиться об увеличении жилплощади?» Дружба не сложилась.

После посиделок Воробушек оживал, распушал перышки. И пропадал. Надолго.

 

13

Бородач из отеля не съехал. Обрадовался, обнаружив Марину за стойкой:

— О, моя спасительница! Как дела? — Провел ладонью по лысине. — Почему в номере нет фена?

Той ночью у Бородача случилось расстройство желудка. И сутки он из комнаты не высовывался.

— Я не стал переезжать, завтра уже домой. Тут симпатично, и кофе хороший. — Потряс пачкой мокрых листов. — Пролил воду из графина на бумаги. Хочу посушить.

— Давайте.

Через полчаса Бородач брякнул ключ на стойку:

— А где…

Марина кивнула на подсобку:

— Сушу.

Развесила листы на веревке, на прищепках, начала водить по ним феном, но отвлеклась на звонок.

— Да вы идите, на обратном пути захватите.

Бородач перегнулся через стойку:

— Не знаю, стоит ли идти. Ужинать придется, а я ни вчера, ни сегодня ничего не ел. Только кофе пил. Мне пока… как-то еще не по себе.

— Ну выпейте кофе с тем, с кем у вас встреча, да и все.

— Все с тем же. Кормить будет… — у Бородача мелькнуло в глазах отчаяние.

Верно: когда кормят, надо есть. Даже если опасно.

 

14

Кругом одно вранье. Маринка — как слепая: в упор, и то не видит, защищает свою подружку с пеной у рта. Подружка выскочила за старпера и уверяет, что будет с ним возиться до одра смертного, увлекательное занятие. Старпер неадекватен, жрет таблетки, у него «умственная болезнь». От таблеток он вечно полусонный, глаза прикрыты, в щели — потухший взгляд. Как его на работе держали, непонятно. Выслуга лет, не иначе.

И этот овощ умудрялся чатиться с тьмой российских мамзелей. Хотя неудивительно: мамзели жаждали квадратных метров на Елисейских Полях. Были бы метры, любовь приложится (на стороне). Кстати, с ними-то, квадратными, у него все в порядке. Ксения это быстро просекла, а чем он овощнее, тем ей проще. Дитятко у нее с осени в приличную школу пойдет, овощ подсуетился, глаза временно раскрыл, Вий такой. «Поднимите мне веки, я школу выберу». Теперь катят баллоны на дочь Вия. «Мы ее хотели любить, а она нас ненавидит». О какой любви вы говорите, непрошеные? Вий того и гляди с веками не справится, пачки купюр метили дочке в карман. Сейчас же опасность налицо. Папочка примет горсть таблеток и в беспамятстве отпишет молодой жене всё. Ныне семейство мучает вопрос: на кого он оформит купленную квартиру?

Но Вий тоже не промах. Брачный контракт заключил (Ксения, понятно, не хотела, домой грозилась уехать), ничего ей не должен, выползает шопинговать под ручку с молодой женой, красота. Продавщицы жену за дочь принимают, комплименты отвешивают, но тут самое время приспустить веки: ушел в себя, не слышу, ну да, еще и глухой, вам-то что? А ведь тоже про «амур» поет. Все хорошо устроились.

Что до Воробья, так он идиот. Давно эту Катю надо было в Новочебоксарск откомандировать. Но контракт-то он ей предложить не посмел, струсил. Теперь дрожит за свое барахло. Господи, да она сама его боится. Он как примется адвокатом ей угрожать, она ему есть готовить начинает. Высокие отношения.

А Маринка… ведь добилась-таки своего, упорная. Студенческую «сежурку» — вид на жительство — сменила на семейную, и в доме идиллия наступила. Правда, самое время ей закончиться: три года, как сошлись, а именно на этот срок гены модифицируют активность неких зон в черепушке — у народа это любовью называется. Любой нейробиолог подтвердит — затем «чуйства» на нет сходят: генетическая программа предполагает, что особи с зачатием не тянули, и детеныш уже достаточно самостоятелен, чтобы обходиться одним родителем — второй может идти дальше размножаться. Всё в этом мире служит целям эволюции, генам на человеческие эмоции наплевать.

И подсознательно ждешь, что Маринка окажется как все.

 

15

Бородач опять явился в сопровождении своего приятеля.

— Пришли пораньше, чтобы вас не будить. (Это приятель.)

— И потом, у меня рано утром самолет. Кстати, закажите такси до Орли на половину восьмого. (Это Бородач.)

Второй вариант больше похож на правду.

Трогательная сцена прощания, и Бородач отчалил в номер. Его приятель развел руками:

— Горюн прекрасный человек, но думает только о себе. А я действительно следил за временем.

— Мило с вашей стороны. — Марина помолчала. — Странное имя Горюн…

Стал чуть другим, будто краски добавили:

— Он армянин, но родился во Франции. Знаете, что означает «горюн» по-армянски? Львенок.

Марина фыркнула:

— Что-то у Львенка грива на подбородок сползла…

Завязалась дискуссия о львах, облысении, армянах и эмиграции. Выяснилось, что Львенок — клиент, а не приятель. «Я написал бухгалтерскую программу и продаю ее. Плюс гарантийное обслуживание. У Горюна уже полгода программа стоит, а он до сих пор меня вопросами засыпает. Вот только…»

— Вот только вы что-то не то съели, не до вопросов стало.

Засмеялись.

— Уточню: это «что-то» он съел один. — Сунул руку в карман, достал бумажный носовой платок. — Меня Ноэль зовут. Ноэль, как праздник. Я родился в Рождество.

Праздник Рождества по-французски — “Noe#l”. Но есть и имя такое. «Ноэль, как праздник» — звонко прозвучало.

— Я Марина.

— Марина? — Ноэль не донес платок до носа. — Вы русская? Моя дочь тоже русская, наполовину.

— Надо же, совпадение.

— Марина, совпадений не бывает, есть закономерности, которые мы не умеем вычислить. Будто вы не знаете.

Подняла глаза:

— Знаю.

 

16

На этом «знаю» что-то щелкнуло, как если бы ключ в замке повернулся. Нет, совпадений не бывает, случайные встречи неслучайны, разверни трубочку ушей и услышишь шепот мироздания. А разве случаен был дождь промозглым вечером, когда ты промочила ноги и потому вернулась домой раньше, чем мама заметила опрокинутую котом вазу? Красные цветы на паркете заворожили, ты достала альбом — осторожно, чтобы не спугнуть саму себя. Ведь уже месяц как не рисуется, у тебя кризис, пусто внутри. И вдруг полно стало. Наутро ты распахнула альбом — получилось ли? — да! здорово! И от этого радость, ты выходишь из дома, ты улыбаешься, у тебя живые глаза. «Тойота» с правым рулем едет навстречу вдоль тротуара, тормозит: «Вас подбросить?» — «Вам же в другую сторону». — «Развернусь!» Так и познакомились с Вадимом. И было столько хорошего. А не случись в Новочебоксарске дождь, не поехала бы Марина Воронцова учиться на деньги этого Вадима, не встретила бы своего Дениса, не бродила бы по улочкам со сказочными названиями и сейчас не сидела бы напротив человека, который говорит ее словами.

Корто ничего этого не понимал. Комментировал: «У каждого психа своя программа».

Произнесла «знаю», и зазвонил телефон. Марьон.

— Простите…

Марьон отучилась год и исчезла. Так и выяснилось: не были они подругами. Теперь ей книги понадобились, забытые у Воробушка.

— Альберто дома никогда нет. Дай мне его мобильный.

— Не иначе как Катя его в подвал выселила…

Марьон хмыкнула:

— Незадача. В подвале мобила наверняка не ловит.

Ноэль начал дрейфовать к выходу. Но Марьон записала номер и попрощалась.

— Может, вы поняли — друг неосмотрительно женился…

Отошел от двери:

— Ну, с кем не бывало. А ваша подруга…

— Она мне не подруга.

Откровения с посторонним иной раз позволяют от занозы избавиться.

— Она… она мне много помогала, и я хотела тоже что-то для нее делать. Но она сильная, не нуждается ни в ком. Не сумела я с ней сблизиться. Хотя мечтала быть на нее похожей.

— Надо быть похожей на себя. — Ноэль смотрел в глаза, и Марина заметила — у него теплый взгляд. — Но это труднее всего.

— Да… — Марина помолчала. — Знаете, я пыталась… не только с ней пыталась сойтись здесь. Но они другие, француженки. А вот я как-то познакомилась с итальянкой — ее звали Джулия, она училась на русском отделении Сорбонны. Мы мгновенно сошлись! Она была… будто родная. Я так жалела, когда Джулия уехала.

Ноэль улыбнулся:

— Говорят, итальянцы — это комическая копия русских, а русские — трагическая копия итальянцев.

С ним легко, но это не поверхностная французская легкость. Может, дело во взгляде — не оценивающем, просто теплом.

И вдруг все разбилось. Вошли двое, он и она, пузатые, в футболках и хлопковых штанах. С тремя большими чемоданами на колесиках.

— Hi, we’ve got a room reserved, name should be Weatherman.

Ноэль посмотрел на часы:

— Уже полночь. Я пойду…

Марина кивнула, и Ноэль взялся за ручку двери. Странно так — раз, и ушел на полуслове.

— Give me a second.

Спустилась из-за стойки, обошла пузатых.

— Спасибо.

— За что? Я опять вам спать не даю.

— Тут поспишь, — оглянулась на пузатых, листавших рекламные проспекты. — Спасибо. С вами удивительно легко.

Ноэль улыбнулся, потянул дверь на себя:

— Может, потому, что я итальянец?

 

17

— Корто, мы никуда не ходим. Ты загипнотизирован компьютером.

Вешал на стену фотографию гигантской черепахи: у Тибидоха на халяву распечатал в большом формате на глянцевой бумаге. Кнопки туго входили.

— Корто! Даже не слушаешь!

Последняя кнопка легко вошла почему-то.

— Это самая старая тортила в мире.

— Давай пойдем куда-нибудь. Я или в отеле торчу, или дома отсыпаюсь. Зачем только училась?

— Наверно, чтобы «сежурку» продлевать.

— А что мне оставалось делать?

— Тортила сдохла в Калькуттском зоопарке пять месяцев назад. Ей было двести пятьдесят пять лет.

Здоровенная тварь. Панцирь похож на каску пехотинца, полгода совавшего голову в пекло.

— Ее звали Адвайтия, в переводе — Единственная.

Маринка начала комедию ломать — улеглась на кровать, отвернулась.

— Тебе плевать на меня, Корто.

— Да ты что! Ты ж моя Адвайтия…

Живо оглянулась:

— Не нашел ничего лучше, чем сравнить со сдохшей уродской черепахой!

— Я ж в том смысле, что — Единственная. Чувство юмора отшибло?

Опять отвернулась.

— Мы пойдем куда-нибудь сегодня или нет?

— Куда ты собралась?

— Не знаю. Вон из дома.

Что она забыла в пыльном городе среди бела дня, по августовской жаре?

— Когда будешь знать, донеси информацию. А мне для Тибидоха надо кое-что сделать. Да, и учитывай, что у меня в машине кондиционера нет.

Передразнила:

— «У меня в машине»! «У меня в квартире»!

— Ну да. Машина существовала до твоего появления. — Хмыкнул. — Квартира тоже.

Через полчаса Маринке надоело корчить обиженную, и она ушла к себе за аквариум, что-то там рисовала, делом занялась. Потом ей позвонила Ксения — сеанс связи на полтора часа, запершись в ванной. Похоже, Овоща будут варить живьем. Ксения то и дело звонит, жалуется. Подробности неизвестны, но слышал краем уха, что Овощ выкрикивал: «Фиг тебе французское гражданство, домой поедешь» — и швырялся предметами домашнего обихода. Нервный он какой-то. Ну и поедет. В Екатеринбурге люди нормально живут, большой город, столица Урала. Лезут сюда такие, типа Ксении: дома не пробились, так здесь «дорогу грудью проложим себе». Правда, многое от размера груди зависит. После виртуальной расправы над Овощем Маринка ожила, взялась ужин готовить. За едой «Код да Винчи» с Одри Тоту посмотрели, скачал на днях. Так себе фильмец, да и роман не лучше.

 

18

В память запала фраза, что Воробушек у Маркеса вычитал: «Худший способ скучать по человеку — это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим». Может, это и держало: он не твой, он ничей. Придешь с ним в компанию, где все парочками, сравнение напрашивается… Как если бы собрались собачницы: у кого болонка лохматая, у кого мопс будто мордой в стену въехал; вон там — шпиц рыжеет, присел посреди дороги, тут — пудель-гей с фигурной стрижкой; у кого-то на руках сидит нечто тощее, дрожит. А ты с волком пришла.

И все в ужасе, а тебе нравится именно с волком. И когда он трется головой о коленку — такая ласка в десять раз дороже собачьей. Правда, есть вероятность, что волк просто чешет ухо.

Может, она и скучала по Денису худшим из способов. Но другого не хотелось.

 

19

С началом сентября в отель взяли новую девочку. Классическая африканская красотка: вывернутые губы, плоский нос, попа как шар, точнее, два шара — когда идет, перекатываются. Зовут Адила. Адиле нужны деньги: она тотчас застолбила три ночи подряд. Хотела четыре, но ей объяснили, что и после трех у нее будут сочные синяки под глазами, если она этого добивается. Шутка! Синяков у Адилы не разглядишь и с фонариком.

Когда на четвертые сутки Марина явилась ей на смену, то обнаружила красотку по-прежнему за стойкой. Вспомнилось, как Корто пел: «По улице ходила большая крокАдила…»

— Сегодня же моя ночь!

Адила удивилась:

— Да? Ой, и верно… — но с места не сдвинулась.

Ей за жилье деньги пора отдавать, это пять дней работы. Хозяйка обещала сразу заплатить в качестве исключения.

— Адила, ты предлагаешь мне вернуться домой?

И тут запиликал телефон, Адила схватила трубку: «Отель “Акация”! Да, она здесь».

— Тебя.

Воробушек? Больше некому.

— Марина? Добрый вечер, это Ноэль.

 

20

Три дня, что она дома мотивационные письма сочиняла, в памяти всплывал этот взгляд, теплый. Ничего не вспоминалось, только взгляд. И фраза о том, что не бывает совпадений. С этим человеком хотелось бы иногда видеться. Но у него бизнес, семья, друзья-клиенты, ему не до ресепционистки отеля «Акация».

Поняла, что менялось в нем, когда он начинал говорить. Жестикуляция, от которой он весь оживал, будто свет в нем включали.

С Адилой сговорились так: она с бойфрендом встретится, а к десяти вечера вернется. Как раз подъедет Ноэль, бумаги Львенка забрать, о которых все благополучно забыли. Потом можно полчасика поболтать с ним в кафе и двинуть домой — вот Корто удивится. Адила пускай работает, раз у нее финансовый кризис.

 

21

В заштатное кафе не пошли: Ноэль повез на Елисейские, там у него любимое местечко. Кружили, искали, где припарковаться.

В салоне пахло кожей. Запах дорогой машины.

— Ладно, едем в паркинг. Неудобный он тут — въезд узкий.

Ноэль произнес это с легкой досадой; да, все у него было легкое, неядовитое.

По выходе из паркинга остановились у витрины. Мужские ботинки — по четыреста, шестьсот евро. И выше.

— Как тебе вот эти? Цены задраны нещадно.

Пошли дальше.

— Я за двадцать лет так привык торговаться с клиентами, что в магазинах уже не могу удержаться. В одном обувном хозяин сдался, говорит: «Слушайте, устал, вот вам тридцать процентов скидки на всё, бессрочно!»

К такой жестикуляции привыкнуть надо. Но забавно.

— Я у него часто покупал, и всякий раз мы играли в это: «Я же знаю, сколько вы накручиваете…» — «Ничего подобного!» Треть от цены скинул, вот тебе и «ничего». — Ноэль улыбнулся, и опять стало тепло.

Она и не знала, что в одиннадцать вечера на Елисейских толпы. Была бы сейчас одна, достала бы альбомчик, зарисовала бы влюбленную парочку — стоят, целуются, тормозя людской поток, — у обоих джинсы рваные на коленках и рюкзаки за плечами.

Подумалось: вот так свалишься Корто на голову в полночь, а он не один. Быть не может, но стало не по себе.

— Заходи.

Бледно-зеленая дверь с темным стеклом. За ней — мирок: лампы-подсвечники, малахитовые девы; колонна, увитая золотым плющом; долгое стекло витрины, под ним — буйство цветных пирожных. Широкая лестница. По ней, глядя поверх голов, спускается высокая женщина на каблуках, с бесконечными ногами, с поднятой прической, она кажется нереальной: нарисованной и убежавшей с листа. Огромный букет лилий у лестницы, белое, живое, дышащее.

— Здравствуйте. Нас двое. Где-нибудь, где поменьше курят…

Девушка у стойки кивнула, повела к столику. Марина задержалась возле цветов. Почему нельзя нарисовать запах? Оглянулась: Ноэль стоял и смотрел на нее, улыбаясь.

Кто-то живет с людьми, у которых теплый взгляд. С ним живет.

 

22

— Можно попробовать?

Чего она не любит, так это когда у нее ложкой в мороженом копаются.

— Конечно.

“Coupe Fraise-Coquelicot”: высокий серебряный фужер, в нем шарики мороженого (клубничное, ванильное), кусочки ягод и шапка из взбитых сливок. Изящная ложечка с длинной ручкой. Ноэль взял шоколадное, и в правом уголке губ у него — темное пятнышко.

Скосишь глаза — и видишь, как на карликовом лифте приезжают из кухни блюда — салаты, сэндвичи, но чаще десерты: худой мальчишка в белой рубашке с закатанными рукавами с силой тянет вниз задвижку, достает из лифта пирожные — слоеные, политые сиропом, с лепестками роз, усыпанные орешками, обложенные блестящими дольками консервированных абрикосов, ягодами малины или клубники… Ноэль закрывает лицо руками: «Сейчас сорвусь… толстеть так толстеть!» Марина улыбается.

— Твою дочку как зовут?

— Клелия. Ей скоро пять.

— Клелия?!

— Так девушку звали, в которую я по молодости был влюблен.

— А я… — Марина перебила саму себя. — А сколько тебе было, когда она родилась?

— Это окружной способ узнать мой возраст? Тридцать семь, вот и считай. А у тебя есть ребенок? Впрочем, какой ребенок в твои восемнадцать…

Опять прозвучало без Денисовой насмешки.

— Не льсти, я же знаю, что выгляжу на все девятнадцать… — Посмеялись. — Мне тридцать три. Ребенка у меня никто не просит.

Ноэль положил ложку на блюдце рядом с фужером, отодвинул их.

— Ты хотела бы, чтобы — просили?

— Думаю, любая женщина хочет, — Марина опустила глаза. Она зачем-то говорит этому чужому человеку что-то очень интимное. — Я делаю вид, что мне все равно. Что я тоже не хочу!

Ноэль смотрел на нее, она вертела в руках салфетку.

— Марина, а твой друг…

— Я замужем.

Подняла глаза, натолкнулась на пристальный взгляд. Ноэль откинулся на спинку стула, запустил пятерню в волосы:

— Меня не касается, но радости в тебе… маловато.

— Это потому, что я сейчас на метро опоздаю.

— Поехали. — Положил на блюдце двадцать евро. — И «макароны» не забудь.

 

23

Выглянул в окно — дождь? — и тут серебристая БМВ подъехала, встала под фонарем. Такой тачки здесь ни у кого нет, она, новая, штук шестьдесят стоит, — кого-то до дома подбросили. Любопытно: никто из нее не вышел.

Досмотрел фильм, спать собрался; в окно выглянул: все моросит. А «бэшка» так и стоит. Никак длинноногая марокканка с десятого этажа подцепила денежный мешок. Эх, неровен час — побьют машинку ее хахалю.

 

24

— Дома свет погас.

— Пойдешь?

Морось лежит на лобовом стекле легким налетом, позолоченным светом фонаря.

— Ты недорассказал…

— Ну, суд был, все стандартно. Клелия раз в неделю у моих родителей ночует, плюс через выходные она у них. Привозит-отвозит мой отец, я ее мать видеть не могу.

— Думала, у тебя семья…

— Я похож на семейного? Бледный очень?

Марина засмеялась, прикусила губу:

— Ноэль… а если бы не бумаги Львенка, ты бы позвонил?

Пожал плечом.

— Нет. А надо было бы?

Верно. Ему она зачем. Это ей — посопеть в тепле, которое он генерирует, выпрашивать не приходится. Сейчас уедет, и всё.

 

25

Проснулась: Денис сидел на своем разлюбимом сайте, запрещенном в Казахстане, “evrazia.org”, и читал гадости про родину. Надкусил фисташковый «макарон»:

— Он тебя в “Ladurée” водил? А в какой?

(Ночью доложила, что к чему, вкратце.)

— На «Елисее»? Декор в стиле Наполеона Третьего и пирожные, от которых наступает мгновенное ожирение? Этому салону всего десять лет. Лучше бы отвел на рю Руаяль.

— А там что? — Марина садится на кровати.

— Там самый первый чайный салон. — Денис тряхнул коробкой с «макаронами»: — Видишь дату 1862? Господин Лядюрэ начал с простой булочной, но вовремя учуял народную любовь к десерту. А Жюль Шерэ сей храм чревоугодия расписал. Ты в курсе, кто такой Жюль Шерэ?

Марина кивнула.

— Что-то ты неуверенно… художница! Ну Шерэ, Шерэ, пионер афишного дела — рисовал для «Мулен Руж», кафе… у него всегда разнузданная дамца ноги кажет, ее еще «шереткой» прозвали. Если не ноги, то сиськи кажет непременно.

Денис выудил афишку из Интернета: мамзель в декольте, шляпе с пером и черных чулках размахивает бутылкой и рюмкой. Рядом выгнул спину белый, плохо кормленый кот. Надпись: “QUINQUINA DUBONNET”.

— Сикстинская капелла не давала «афишнику» Шерэ покоя, и он оторвался на кондитерской, расписав потолок ангелочками в поварских колпаках.

Марина заглянула в чайник. Так и есть: воду только себе вскипятил.

— Корто, а почему ты меня туда не сводил?

— Я что, идиот, за это двадцатку отдавать?

«Это» — «макароны», фирменные пирожные “Ladurée”. Хрустящая корочка — сверху, хрустящая — снизу, а внутри начинка. Сдавишь, чтобы начинка высунулась, и можно было ее языком по кругу — но нет, корочка хрупкая, ломается. С Ноэлем тренировались, без толку. Он купил два десятка: черный шоколад и фисташковое, бледно-зеленое; половину слопали в машине. Не так, чтобы это было что-то особенное.

— Кстати, твой Буратино засветил вчера свою «бэшку» под фонарем.

— С чего это он — Буратино?

— Богатенький. Пятерка у него? Семерка?

— Пятерка. Есть разница?..

Разница есть. Но совсем в другом.

 

26

Адила назавтра тоже работала. В двадцать лет можно и помаяться тревожным сном пять ночей подряд.

Их трое — несущих вахту в отеле «Акация»: Марина, Адила и Бенжамен, разгильдяй — любит позвонить в последний момент и попросить подменить. Он по ночам не спит: не хочется. Хозяйка к нему благоволит, несмотря на то что он забывает по утрам сложить полотенца, не расстается с наушниками (клиент уже головой в дверь бьется, Бен не слышит, знай подпевает Каложеро: “En apesanteu-u-ur!”), и еще к нему дружки ходят, когда клиенты улягутся. Нашли идеальное место, где с косяками не запалят. Бен хорошенький — кудряшки, глазки, при этом боксом занимается, накачанный в меру. Хоть у хозяйки и отцвели уж давно хризантемы в саду, но мальчики ей продолжают нравиться.

Бенжамен должен был заступить на позицию после подвига Адилы на одну ночь. После следовала пятница, а в пятницу Бен никогда не работал, шел черед Марины.

Два дня она сидела дома. Вспоминала последние полчаса в машине. Из-за мороси на лобовом стекле свет фонаря был размыт, тускл, не нагл.

Удивился, когда спросила, позвонил бы он, если бы не бумаги Львенка.

Сам говорил, что случайностей не бывает. Занесло ведь его на авеню Пармантье, заметил отель, достучался.

— Ноэль, а знаешь, из-за чего мы познакомились? Потому что один японец четыре года назад выпил слишком много французского вина в токийском баре «Мару»…

 

27

Какая-то Маринка кислая, неужто Буратинье влияние? О чем они могли столько времени трындеть? А тут прямо до истерики дошла. Что-то не поняла в тексте, «переведи». Пусть вон своему Полю позвонит, Сенбернару, Вию, им делать нечего, разъяснят. Отшутился: «Соловей не поет для свиней, попроси-ка ты лучше ворону». Всё. Трагедия. Скорбная маска: «Я хочу те-оплых отноше-эний! Ты никогда не помо-ожешь! Я не свинья-а! Почему я с тобо-ой живу, когда есть люди, с которыми мне хорошо-о?!» Ну иди к этим людям. У нее явно кризис трех лет.

Кстати, хоть во время кризиса с эндорфинами и возникает напряженка, не все парочки разбегаются. Самым стойким природа оказывает посильную биологическую помощь, подкармливая оцитоцином, гормоном благополучия. Нервы успокаивает лучше любого транквилизатора, а генерируется от простых домашних радостей — начиная с секса без сюрпризов и заканчивая болтовней за ужином.

Правда, Маринку оцитоцинчик не берет. Принялась последнее время цитировать свою Далиду: «Мы две тени, два одиночества», «Лучше ненависть, чем безразличье», все в таком духе. Но разве она не знала, на что шла? Подпевает — «Я жить хочу, жить. Хочу, чтоб меня любили», и вся такая в эмоциях — «Чао, аморе, чао, аморе…» Никогда не любил Далиду.

 

28

У Ноэля глаза округлились, когда он услышал, что очутился в Нуази из-за какого-то японца.

— Вот смотри, как в жизни одно за другое цепляется. В «Акацию» я заглянула дорогу спросить и осталась работать. Все оттого, что пошла к дантисту: куснула старую плитку шоколада, и пломба — прочь. Шоколадом угостил человек, который познакомился со мной из-за того, что я была в юбке. Юбок я не ношу, но тогда ехала на выставку манги издателям рисунки показать, ну и приоделась. Выставка планировалась на две недели раньше, но один участник попросил ее перенести, жена должна была родить. Не будь она на сносях — я в тот день не надела бы юбку, Бернар не подошел бы, я не куснула бы его шоколадку, не оказалась бы у зубного, не попала бы в «Акацию», и ты сейчас не мок бы под фонарем в Нуази-ле-Сек.

— А при чем тут вино в токийском баре?

— Я читала, в Японии в моде винные погребки. Для тех, кому надоело пиво, саке и шотландское виски. Барчик «Мару» в статье хвалили.

— И?

— И не исключено, что этот художник-мангака злоупотребил модным вином, притопал домой навеселе, склонил жену к любовным утехам, и она забеременела.

— Думаю, все было сложнее. Японец привел в отель гейшу, а жена его выследила…

— И бросилась на них с самурайским мечом!

— Нет, она поступила умнее. Бросилась только на него, на ходу срывая с себя кимоно. И они в порыве страсти стали кататься по татами.

— А гейша?

— «Семь самураев» смотрела, что ей еще оставалось.

— Знаешь, мангака в своих наклонностях не виноват. В детстве он увязался за старшим братом, когда тот шел в район Кабуки-тё, в один из токийских борделей.

— И я мокну под фонарем в Нуази, потому что на другом конце земли тридцать лет назад мальчишка насмотрелся лишнего!

— Подумать только, — Марина прикусила губу, — из-за чего мы повстречались.

От таких глупостей тоже возникает чувство близости. Оно всего лишь веселое, живое, но не теплое. Но оно есть.

 

29

— Если бы ты знал, как мне хотелось бы съездить в Японию…

Когда-то работник советского посольства в Токио, купив у отца две картины, подарил ему набор для каллиграфии и сборник манги. Набор отправился отцу под кровать, а сборник Марина обнаружила в мусорном ведре.

Листала японские комиксы, очарованная ни на что не похожим миром. Это была не просто манга, а то, что называют «юри».

Срисовывала — и как-то отец обнаружил рисунки. Изорвал листы, в которые столько было вложено, кричал: «Гадость, гадость!»

— Юри? Другим словом, хентай? Японское порно рисованное?

Объясняешь: хентай и юри — разные вещи. Юри — манга о любви между девушками, эротика. Красивая история в картинках, двое в окне, ночью, она и она. Одна облокотилась о край окна, в шелковом халатике, сползающем с плеча, другая — в футболке, стоит позади, глядя в небо: лицо наполовину в тени, наполовину освещено луной, тихо…

— Человека, с которым я живу, не интересует то, что я делаю…

Ноэль молчит. Его лицо в тени.

Последнее время крутится в голове песня Луиджи Тенко, которую поет Далида. Ты влюблена в этого Тенко, пустившего себе пулю в лоб в номере отеля, среди чужих вещей. «Чао, аморе, чао…» — из-за нее и покончил с собой.

Будто не Луиджи написал, а ты.

Его ладонь касается твоего плеча, скользит по руке.

— Тебе сейчас сколько ни дай тепла, будет мало…

Это не похоже на соблазнение. Между вами ничего нет, и есть всё. Есть жизнь. Между вами есть жизнь.

 

30

— В выходные он летит на Сицилию. У него семья оттуда.

Устроились с Ксеней на скамейке в парке Монсо напротив карусели.

— На Сицилии еще лето. — Ксеня бросила взгляд на часы: Женька отправилась в кино с подружкой-болгаркой (обе говорят на зачаточном французском и прекрасно друг друга понимают), три часа от них ни слуху ни духу. — Здорово на пару дней в тепло окунуться.

Марина смотрела, как вертится карусель. За пожарной машиной крутился танк, за ним — слон, за слоном — летающая тарелка, за тарелкой — карета. Моделька мира.

— Вот он мне и предложил.

Из тьмы кареты глядели два скучающих личика. На лошади подпрыгивала девчушка, дергала за вожжи и радостно пищала: «Юппи! Юппи!»

— Он знает о существовании Дениса?

— Ну да. Обещал взять мне отдельную комнату в отеле.

— Еще и оплачивает поездку?

Карусель крутилась все медленнее; остановилась.

— Марин… а ты не думала… может, он маньяк?

Родители набежали, похватали чад. Те двое, из кареты, тянули пальчики в сторону лошади, на которой победно восседала пищавшая девчушка. Но их, с перекошенными личиками, уже несли прочь.

— Маньяк?! — Марина фыркнула, повозила мыском туфли по дорожке. — Я бы там рисовала. Восходы-закаты, море, камни. Ксень, я же ничего не вижу.

— Вы ведь в Марокко были!

Выбрались на неделю. Но Ксеньке и такое — событие. Франсуа перешел в режим жесткой экономии (две нахлебницы). А Ксеня не жалуется. Это только Корто считает, что она норовит «Овоща ощипать».

— Марин, я боюсь за тебя.

Ровным голосом сказала, но — чувствуется: небезразлично. Бабской зависти в ней — ни на копейку. Отсутствие шансов самой смотаться к солнышку не вызывает жажды перекрыть подруге кислород. Когда Марина впервые услышала этот спокойный голос — сразу ощущение появилось: настоящая.

— Ксень, тут ничего такого…

— Пусть. Но ты видела мужика, готового отпустить свою женщину с другим?

— Если он проповедует свободу и доверие…

Ксения улыбнулась:

— Денис — доверие?

«Променять бы на чудо мне кота на коленях» — вот Ноэль и предложил чудо. Карусель начала раскручиваться. Марина смотрела на нее не отрываясь.

— Ну значит, я никуда не поеду. Буду все выходные в отеле ключи выдавать.

Ксения достала телефон, стала искать номер дочери.

— Ты поедешь. И сломаешь то, что три года строила. — Нажала на клавишу набора. — Может, тебе и правда пора все сломать.

 

31

Ноэль не появлялся который день. Не вязалось это с предложением лететь на Сицилию. Но с другой стороны, как сказать Денису? Ляпнуть: «Я тут отлучусь на уик-энд с богатым красавчиком»?

Нет, красавчиком Ноэля не назовешь, но он приятный. Невысокий, крепкий, черные волосы вьющиеся, глаза живые, блестящие, темные. Именно это притягивает в нем — глаза. И улыбка. Вспоминаешь — перестаешь обижаться. Сама готова позвонить. Тем более что в отеле тихо, скучно и… ну, в общем, хочется позвонить.

 

32

Собрался пробежаться — нет плеера. Набрал Маринке — слышно: ни в каком она не в отеле. Вилкой кто-то в тарелку долбит, голосов жужжанье. Пришлось ей признаться, что Буратино пригласил отужинать, в «Акации» Крокадила подменяет. Понятно, заранее сговорились — у местных подобные «внезапности» не в чести. В известность не поставила, видно, исходя из принципа «меньше солдат знает, лучше спит».

Итальянец что-то слишком активен. Официальная версия — им общаться интересно. Маринке за тридцать перевалило, а она до сих пор в толк не возьмет, что у мужиков всё — бутербродом: если начальнику нравится, как баба работает, он не может не попытаться уложить ее в постель, коли она не тортила. И если мужику приятно с женщиной разговаривать, он обязательно постарается с ней переспать. Если ему хоть что-то с ней по кайфу, он должен вбрызнуть в нее сперму, это на уровне биологического задания. Природный детерминизм. Дальше все зависит от уровня развития интеллекта и психологических установок.

Маринка, пожалуй, вряд ли что-то замышляет. Это у нее так, метания художницы. Ей, в принципе, положено. Похоже, буря в стакане воды не за горами.

 

33

Адила приехала подменить, долг платежом красен. Ноэль уже ждал: стоял у машины, улыбался. Радость и легкое волнение. Обида растаяла: он искренне обрадовался звонку. Работы полно, но приехал.

Опять отправились в “Ladurée” на Елисейские.

По дороге позвонил, заказал столик:

— На девять… ужин. На имя Ноэль. Ноэль, как праздник.

И правда похоже на праздник.

Распахнул дверцу машины, подождал, пока села, захлопнул — Корто никогда так… И снова — запах кожаных сидений. Нет, это не запах денег, это запах праздника.

 

34

Тихо в гостинице, но не спится. Полтретьего. Ноэль ушел час назад.

Отвыкла она от этого. С Вадимом ходили по дорогим ресторанам — когда в Казань ездили или в Нижний Новгород. Или — в Москву: квартиру выбирали. Правда, к кулинарным изыскам Марина относилась прохладно — мама готовила вкусно и просто, что еще надо. Вот и здесь: принесли гребешки Сен-Жак — тонкие ломтики, политы соком лайма, сырые, как оказалось; к ним — зерна граната. Ноэль пояснил, что от лайма гребешки доходят до кондиции, можно в рот отправлять без опаски. Но удовольствия мало. После была рыба «шевалье» с соком горького апельсина и свекольным пюре. Посмотрела в словаре — «голец». Слова такого и по-русски не знала. Счет принесли на сотню — а стоило того?

Наверно, стоило. Стоили похожие на театральный занавес портьеры на окнах, стулья под старину, обитые мягкой тканью — приятно по ней ладонью провести; стоили вычурные люстры, позолота, скатерти из тяжелой материи. Разглядывала людей в зале, думала — чем они живут, часто ли здесь бывают, что чувствуют, приходя сюда: замечают ли это великолепие или уже нет?

Это как с Парижем — до сих пор к нему не привыкла. Глаз по-прежнему терялся в чугунной вышивке балконов, боялся вглядываться в гаргулий на соборах, удивлялся, скользя по крышам и натыкаясь на освещенные слуховые окошки — живет ведь кто-то там, в тесноте, в обиде… и по-детски радовался, ныряя в загадочное нутро лавки букиниста. Поразило, когда услышала от покупательницы в книжнике: «За два года я город перестала замечать, хотя поначалу нравилось!»

Торопились отпустить Адилу. По дороге Ноэль рассказывал, как двадцать лет назад открыл фирму. Учебу бросил, выбрав метод проб и ошибок. Разработал программу, которую теперь продает. У него десять человек работают. Недавно уволил менеджера по продажам, дармоеда. Тот знал, к чему дело идет, и не скрываясь раскладывал пасьянсы на компьютере.

Все это было мило, но не для того она ему позвонила.

И на подъезде к отелю спросила — у тебя немного времени есть?

Когда танцующая фигурка Адилы скрылась за углом, Марина помахала машине, стоявшей на другой стороне улицы.

 

35

Чего она хотела?

Всё того же. Внимания. Понимания. Тепла.

С остальными как… У Поля ухо настроено только на себя; у Корто функция слуха атрофирована, не виноват, глух от рождения; Воробушек, да, он слушал когда-то… но вполуха, торопясь про свои страсти рассказать. Ксения… она слышит в точности как мама — избирательно. Марина всегда права, никакой объективности.

Разговор с ерунды начался. Ноэль сел за столик, на котором завтрак накрывают:

— И что ты тут по вечерам делаешь?

— Рисую…

 

36

Сидел нога на ногу, брючина приподнялась — черный тонкий носок, ботинок с узким носом; пиджак чуть приталенный; кремовая рубашка. Выглядит слишком рафинированно… не по-мужски, что ли.

— Покажешь рисунки? Кстати, а чем отличается манга от аниме?

Засмеялась:

— Неужели не знаешь?

Ему не до комиксов и мультяшек, он сутками тычет пальцем в клавиши компьютера. Смотрела на него — нет, никакого притяжения. Но волна тепла, которая накрыла в машине, — ее хочется. Только не в разговорах о манге и аниме ей родиться.

— И с чего японцы удумали рисовать глаза на пол-лица? По мне, так узкие невероятно сексуальны. Люблю азиаток.

«Люблю азиаток» — как приглашение разделить вкусы. Будто к приятелю обращается. Чуть обидно, но тем лучше.

— Имя Осаму Тэдзука тебе что-нибудь говорит?

Помотал головой: нет.

— Его богом манги называют. Это он ввел в моду большие глаза, подглядев их у диснеевской Белоснежки. Он целую революцию сделал в японской графике — стал рисовать мангу динамически, как кинокадры: менял ракурсы, ввел крупные планы, растягивал сцену на несколько рисунков, подчеркивал движение… И все — сразу после Второй мировой, когда страна приходила в себя и не до комиксов было. Выпустил свою первую мангу «Новый Остров сокровищ» и продал четыреста тысяч экземпляров. Мгновенно стал знаменит.

— Повезло. Могли бы затоптать.

— Не думаю, — Марина посмотрела на часы: половина двенадцатого, сейчас турист пойдет. — Там деньгами запахло, издатели вмиг учуяли. Он потом несколько сотен манг выпустил, страниц по триста.

— Восхищаешься? Или завидуешь? — с улыбкой.

— Не знаю. Наверно, все вместе.

— Ты еще и честная… — снова улыбнулся.

А незачем от тебя загораживаться, живот прикрывать — как от Корто. Тот заявил недавно: «Не надоело дебильные мульты смотреть?» «Дебильный мульт» — это «Утэна». Если она крутит его по сто двадцатому разу, значит, надо ей!

— Мне кажется, в Японии мангаке куда легче пробиться, чем на Западе. Там сорок процентов покупаемых книг — манги.

— Так поезжай в Японию.

С такой легкостью произнес!

— Ноэль, я здесь счастлива…

— Здесь? — обвел глазами холл отеля. — А почему ты думаешь, что там будешь несчастна?

— Просто я уже нашла свой дом. Я люблю этот город, я живу с человеком, который мне дорог, я…

Перебил:

— Дом — это другое.

Марина посмотрела вопросительно. Пожал плечом:

— Мы ищем то, что даст нам успокоение, ощущение стабильности, — дом. Радость ищем. Ищем место, где хочется быть. По миру мотаемся, партнеров меняем. Но твой дом — это ты и есть. И ты у себя внутри поселись… Тогда тебе станет всё равно — в Токио ты или в Париже. Ты всюду будешь дома.

Вроде бы и прав. Но до какого просветления надо дойти, чтобы безразлично стало — сидеть на родительской кухне или топать по прибрежной волне на Лазурном Берегу!

Промолчала. Ноэль вернулся к разговору:

— Манга — комиксы, а аниме — анимированные комиксы, так? Sorry, далек я от этого. Единственный японский мультик знаю — «Гольдорак», про робота-трансформера. В конце семидесятых, когда его показывали, мне лет пятнадцать было, я девчонками интересовался, а не мультфильмами… Но сестра его очень любила. У нас разница в девять лет.

— У тебя есть сестра? Моя ровесница?

Ноэль отвел глаза:

— Художница.

Марина изобразила возмущение:

— У тебя есть сестра-художница и ты молчал?!

Ноэль смотрел в сторону, он будто забыл, где находится. Это длилось секунд десять. Потом с усилием перевел взгляд на Марину:

— Была. Ее больше нет.

 

37

Мари жила, как живет птичка — там поклюет, здесь перышки почистит, не думая, разрешена тут чистка перьев или нет. Рисовала городские пейзажи в странной технике — двумя руками одновременно: за один карандаш отвечает правое полушарие мозга, за другой — левое. И карандаши спорили… Краски Мари не использовала. Черно-белые пейзажи, всё.

Продавала она их редко. Выставки устраивались в ресторанчиках, посетители ели луковый суп, пялясь на картинки. Был шанс, что поинтересуются у хозяев, «почем искусство».

Деньги Мари подкидывал Ноэль. Беспомощность сестры его раздражала — он ведь фирму на себе тянул, боролся. А птичка жила в родительском доме, на всем готовом, иначе говоря — на родительской пенсии. Сколько раз звал ее в секретари — отказывалась. Не по ней это — в офисе сидеть. Он считал это безответственностью и эгоизмом. Но деньги давал — ради родителей. Ну и все-таки сестра.

Когда Мари надоедали парижские пейзажи, она уезжала рисовать куда-нибудь в горы или к морю. Бывало, у нее появлялся мужчина, к которому она перебиралась. Но надолго не задерживалась — и снова дома звучал ее смех, очень смешливая была.

И однажды появился Пауло, мексиканец, без определенного рода занятий, двадцатипятилетний мачо. Что он делал во Франции, оставалось не совсем понятным — Мари отмалчивалась, обронила раз, что он тольтек. На вопрос: «Это что?» — неохотно ответила: «Шаман». Какими-то он там оккультными делами занимался, «в новое качество переходил». Уехал, они перезванивались два месяца. Затем снова прилетел, но никак не в порыве страсти: «Пауло нельзя сексуальную энергию расходовать». Торчал тут недели три — Мари дома не появлялась. Потом в Мексику засобиралась. На сколько едет, не знает. Будет звонить.

В аэропорт ее отец отвез. Набрала с дороги: «Ну что, Ноэль… пока?» — «Пока». Нечего сказать было — помчалась на край света за пацаном на шесть лет младше, сомнительным типом. Решил — ее дело. Знать бы, чем это кончится.

Через четыре месяца она вернулась. В гробу.

 

38

Не спится, завтра день насмарку. Домой доберешься, задрыхнешь и встанешь в час дня разбитая. Настроения нормальную работу искать нет.

О сестре не захотел говорить — перевел разговор: «Так аниме бывает и для взрослых?» До лампочки ему это аниме. Когда она погибла? Время, похоже, лечило, да не вылечило.

— Для взрослых? Не слышал про «Утэну»?

— Странное название…

— Да оно еще страннее — «Революционная девушка Утэна: апокалипсис юности». Снял Кунихико Икухара, режиссер «Сейлор Мун». Такая… мистическая притча.

— О чем?

Пойди расскажи…

Утэне четырнадцать лет, она учится в академии. У нее длинные розовые волосы — там у всех волосы цветов радуги, — она носит мужскую одежду и владеет оружием. Когда-то незнакомец подарил ей кольцо с символом розы. Выясняется, что обладатель такого кольца имеет право участвовать в Дуэли. Победивший получает Силу изменить мир плюс невесту — скромную девушку с фиолетовыми волосами, Анфи. Дуэль проходит в цветнике красных роз, высоко в небе. Здание академии — конструкция, которая постоянно движется… «Утэну» кто-то назвал паранормальным беспределом.

— Похоже на то, — Ноэль улыбнулся. — И что же?

— Утэна побеждает на Дуэли. В цветнике от роз то и дело отрываются тысячи красных лепестков и летят, летят… Нереально красивая сцена — Утэна и Анфи танцуют между звездным небом и водой, и не поймешь, где — они, а где — их отражение, в котором они по-другому одеты.

— Как сон.

— Да, это фильм-сон… И две девчонки, полные тревог, сомнений, ожидания. И желания сбежать из этого мира. Но так просто не сбежишь, он цепкий. Утэна превращается в фантастическую машину (сон же!), Анфи садится в нее, и начинается гонка. Их пытаются раздавить железные гусеницы, им едва удается вырваться. И когда Утэне возвращается человеческий облик, они уезжают вдаль, лежа в обнимку на одной странной штуковине (сон…). Волосы у них полощутся, как языки пламени — розовые и фиолетовые, — они смотрят друг на друга, и в их рисованных глазах появляется что-то живое — растет, растет, пока они не поцелуются.

— Это и есть юри? Лесбийское аниме?

— Как тебе объяснить…

— Не объясняй. Любишь ведь прежде всего человека. Ты это хотела сказать?

 

39

Сколько раз пыталась заставить Корто смотреть фильм, который ворвался к ней в сердце. Но для него это — набор бредовых картинок, «японские страшилы с нездоровой ориентацией». А она только в том зазеркалье и спасается — от чувства одиночества или пустоты, от любого мусора, в который жизнь окунает.

Как такое может нравиться? Розы-принцы-дуэли; вихри из красных лепестков; волосы цветов радуги; шпаги, аксельбанты, снова розы. Ну и что. Зато там глаза живее тех, что на улице видишь; сплетенные руки; обнаженные девичьи тела в обнимку; осыпающийся пеплом замок — символ ложной радости, куда тебя не смогли заманить. Сон, что хочется пересматривать. Нравится ли ей этот фильм? Да он проник в нее. Там нет красивостей — есть мечтание. А ему позволено быть любым.

И еще — пронзительная песня Масами Окуй “Toki ni ai wa”, «Иногда любовь».

Ноэль попросил скинуть фильм на флешку.

 

40

В половине четвертого выбралась из-под одеяла, сделала себе чай.

Достала альбом, карандаш.

Тихо.

Ушел и оставил по себе — настроение. Будто присутствие чего-то. Бросила карандаш — можно подумать, рисоваться будет — если оно за спиной стоит.

Когда тревожишься, не рисуется.

Почему тревожишься — пойди пойми. Маета.

Ноэль. Спит наверняка уже в своем Везинэ — сны у него яркие и живые, сказал. Правда, забывает их быстро.

Беспокойство. Безадресное, непонятное. Просто беспокойство. Как если бы этот человек закрыл за собой дверь, а край плаща защемил. И ушел. Что здесь делает край плаща?

Настроение. Оставил по себе нас-тро-е-ние. И — не спится, не рисуется. Чай обжигает горло. Встать, подойти к двери, дернуть за край плаща — вернись.

 

41

— Выйди из оцепенения на минуту.

Поворачивает голову, глаза пустые. Два дня дома такой аттракцион.

— Если эту хату по-черному сдать, можно было бы переехать в двушку. С доплатой.

— А? Да.

Опять отвернулась и в окно смотрит.

Передразнил: «А? Да».

— Тебя пыльным мешком по голове ударили из-за угла?

— Денис, прекрати.

Неужто визит в ресторан возымел такое убийственное действие? Ходили несколько раз — не цепенела.

Стал объявления смотреть, по пригородам. В Сан-Море вдоль речки бегать можно. Но дорого. Леваллюа — все равно что город. Версаль? Цены как в Париже. Может, за Дефанс удрать…

Телефон зазвонил, схватила:

— Алло? — Покосилась, как ворона на зерно. — Привет, Ноэль.

Через полминуты пошла одеваться.

— Ты куда?

— Я сегодня работаю.

Четыре часа дня.

— Что до семи делать будешь?

— Ноэль на «Одеоне», скоро освободится. Я «Утэну» ему обещала.

Смотри-ка, оцепенение — как рукой сняло. Точно, ноги отсюда растут.

— Тоже к однополой любви неравнодушен? Он часом не…?

Вылетела за дверь, задев жестяную цаплю. Цапля чиркнула клювом по стене и завалилась на бок.

 

42

— Четыре эклера, пожалуйста.

“La Maison du Chocolat”, славный пирожными и шоколадными конфетами. Красуются на витрине — каштановые, цвета дубовой коры, кофе с молоком.

— Идем?

Ноэль распахивает перед Мариной дверь машины, протягивает коробку:

— Мои любимые, их только тут делают.

Под картонной крышкой — блестящая темная глазурь, легкий запах кофейного крема.

Беспокойство, явившееся два дня назад, осело на дно. Вроде и нет его.

Потащились за эклерами вместо того, чтобы сесть в кафе. И уже пора в «Акацию». А тут еще телефон у Ноэля звонит, и начинается разговор по работе, с эмоциями.

Когда машина останавливается напротив отеля, Ноэль нажимает кнопку отбоя.

— Прости. Это было важно.

Марина кивает. Она разочарована. Днем, впопыхах, все иначе.

Ноэль улыбается:

— Что с тобой? Ты за два дня одичала…

Да, одичала. Куда делась вся легкость? И от ладони на плече хочется освободиться.

— Ого, что ж с тобой такое? Расслабься…

Она не может. Она его не узнает. Ей хочется уйти. И хочется, чтобы он остался. Она сама не знает, чего хочет.

— Ты огорчилась, что на Сицилию не едем?

Все отодвинулось на месяц. Зато не надо с Корто объясняться.

— Да нет, — она достает диск с «Утэной». — Вот.

Ноэль крутит диск в пальцах.

— Ты что делаешь в воскресенье?

 

43

Джулия смеется в телефонной трубке, у нее чудный смех. Она приехала на выходные, времени нет совсем, «вот только если полчасика, ты где?».

Она влетает в «Акацию», шумная, звонкая, целует крепко, прижимает к себе: «Мариночка, я соскучила!» У нее хороший русский, редкие ошибочки добавляют шарма.

На шум выходит хозяйка. Она в добром расположении духа, Марине позволено отскочить в соседнее кафе, до девяти и ни минутой позже.

Джулия рассказывает новости, впрочем, в Милане ничего не происходит, работа все та же — переводы с французского и русского, «да, у меня есть роман с русским мужчиной!».

— А у меня — с итальянским, — почему-то произносит Марина.

Полчаса — ну разве это время?

«Русский мужчина» обретается в Риме, он оператор на ТВ, второй российский канал; приехал в Милан снимать показ мод, а она, Джулия, там переводчицей работала. Тридцать лет, женат, но с женой не живет.

Марина поправляется: с итальянцем никакой не роман, это для красного словца, что-то непонятное с этим итальянцем. Он иногда кладет руку на плечо или на колено, но это не значит ничего, он не влюблен, и она не влюблена. На законопослушного француза не похож, хотя родился здесь. В машине не пристегивается, отпустит руль, руками машет, что-то доказывает, а авто по трассе идет сто тридцать.

Про настроение, про беспокойство, про край плаща — не рассказывается.

На прощание Джулия снова стискивает Марину, опять признания в любви, пожелания, поцелуи. Наконец объятья разорваны, Джулия торопится прочь, оглядывается:

— Пока, красавица моя!

Марина смущается, отправляет вдогонку неловкое «Пока!»

Джулия сказала, что с итальянцами надо быть осторожнее, они соблазняют красиво, со вкусом, и не ради обладания — а ради самого процесса соблазнения. Не чувства у них, а просто эмоции.

Марина думает — интересно, а у Джулии тоже «просто эмоции»? И «Ноэль не такой».

 

44

— Я кое-что про тебя знаю.

За четыре часа — с тех пор как уехал — опять накапало внутри, растеклось лужицей легкого волнения. Джулия отвлекла, да ненадолго.

Предложил, когда к отелю подъехали, — давай, вызовешь черную красотку, подменит часа на три. «Адила уехала на выходные». — «А Бенжамен?» — «У него шаббат». Он смешной, Бен, — когда деньги нужны, шаббат не в счет. «Нельзя же работать», — однажды удивилась Адила, а Бен подмигнул хозяйке: «Да разве это работа? Удовольствие одно!» К нему как раз приятели ожидались со свежей травой.

— И что же ты обо мне знаешь?

— В воскресенье скажу, — Марина улыбается.

— Я не доживу, не дразни меня, — Ноэль фыркает в трубку. — Ну?

— Джулия говорит, у итальянцев национальное развлечение — девицам голову морочить.

Из телефона — пулеметная очередь: обобщают одни идиоты; Джулия твоя глупа; он не может строить отношения — любые — с человеком, который слушает кого угодно, только не самого себя.

Ноэль кипятится, Марина посмеивается, и он потихоньку остывает.

— Я посмотрел «Утэну».

Разговор наконец становится доверительным, теплеет, в половине второго Марина расстилает матрас, ныряет под одеяло. Темно, тепло, клонит в сон, хочется молчать, слушать, он немного болтлив, Ноэль, но это мило… и внезапно возникает желание рассказать про отношения с Аней. Про любовь, которой больше нет.

 

45

Нашел две приятные квартирки в приличных пригородах. Договорился посмотреть.

Наутро Маринка домой не явилась. Позвонил ей днем — бурчит в трубку, явно не с той ноги с матраса встала. Сказал, что через два часа ждут в Сен-Море и после — в Везинэ. Пускай подъезжает.

Первая квартирка — сорок метров: две клетушки, чулан, кухня; ключи от подвала дают, во дворе можно велик прицепить. Хозяева — муж-с-брюхом/жена-с-химией, пресные до жути. Наврал, что работа у Тибидоха постоянная (на компьютере нарисовал себе три тысячи евро в месяц). Мадам с химией читает по складам: «Э-ко-лук… А чем ваша фирма занимается?» Принял авторитетный вид: «Экологией. Выезжаем на место, где собираются что-то строить, делаем замеры, проверяем, обретается ли там живность, законом охраняемая, оцениваем, насколько вторжение строителей повредит окружающей среде…» Мадам с химией пальчики перед бюстом сцепляет: «Вы делаете великое дело!» Да-да, великое, только Тибидоху, борцу за болотных пауков, у которых в прямом смысле уходит почва из-под ног, живность до фени, его одни «евры» интересуют. На прощанье тетка говорит, что позвонит, «если выбор падет на вас».

В Везинэ Маринка оживляется, пялится по сторонам. Хозяин просит подождать у подъезда, квартиру смотрят. Накрапывает дождь, на третьем этаже окна открыты, слышны голос хозяина и женский смех — такой идет в ход, когда надо что-то выцыганить. Конкурировать сложно. Маринка явно нервничает. Место действительно неплохое, дворик, тихо. Опять же велики стоят.

Через пять минут из подъезда выходит мамзель на каблуках, ноги из подмышек, можно не подниматься. Худой мужичонка, загорелый донельзя, демонстрирует тридцать два квадрата — снова две клетушки, на кухне двое не разойдутся, зато вид на черепицу крыш, за которую солнце закатывается. Мужичонке нужен гарант, гаранта нет, «ваши бумаги будет рассматривать агентство, оно выберет самого выгодного квартиросъемщика». На вопрос: «Мы у вас какие?» — загорелый радостно сообщает: «Двадцать четвертые». Оставил бумаги, но безнадега.

Маринка ужасы принялась воображать: агентство поймет, что бумаги липовые, упекут за решетку. Домой доехали — сдулась, улеглась на кровать, ни есть, ни готовить не желает. Кино смотреть «не хочет». После трех часов молчанки заявляет: «Отпусти меня». С нажимом. Не ответил. Началось: ничего не чувствуешь, ничего тебе не надо, отпу-усти-и. Обернулся: сидит на кровати, взъерошенная. Сказал: «Я тебя от-пус-тил». «Тебе на всё наплевать! Ты меня даже не удерживаешь!» Ответил: «Что удерживать-то — ты сама уже все решила». Через четверть часа оглянулся — спит. Да нет, наверняка просто дурь вступила, так не уходят: зачем тогда тащиться квартиры смотреть? Шпиона ей на компьютер поставить, как Тибидоху. Подружке своей, Ане, наверняка отчеты шлет.

 

46

Когда Корто позвонил, стояла под зонтиком около чугунного носорога у входа в музей д’Орсе. В семь утра вышла из отеля, добрела до Сены, спустилась к воде. Набережная была сырой от дождя и пустынной. После ночного телефонного разговора это вернулось. Беспокойство; ощущение присутствия — так и тянет оглянуться, да ведь нет никого на набережной Сены спозаранку в субботу. Нет этого человека. Что он сегодня будет делать? Спит ли еще? Где он сейчас? Думаешь «где», и беспокойство набегает — будто рябь на сердце. Нет, не может человек уйти, защемив дверью край плаща. Он где-то рядом. И — рябь: если — рядом, то почему его нет? А если его нет, то где он? Здесь, на набережной, субботним утром впервые случилось с ней это мимолетное головокружение: сердце выскользнуло из грудной клетки, как мокрое мыло из ладоней, и начало падать, а-а-а-ахх. И в месте, где оно только что было — уже не рябь, а ломота. Из-за ерунды: вспомнила, как он сказал: «Ты бледная, питаешься, наверно, кое-как. Если я куплю тебе витамины, будешь их пить?» Кто она ему, чтобы он — так? Где он сейчас? Где?

 

47

Пока квартиры смотрели, оно глуше стало — как если бы одеялом прикрыли. Но оно не уходило — дышало, шевелилось под одеялом этим. Квартирки обе понравились. Вторая — просто потому, что в Везинэ. А первая была с поскрипывающим паркетом, с тряпичными ведьмами на метлах — висели у входа: носатые, с патлами в пучок, в брюках, — жильцы еще не выехали. В комнате, где шли переговоры, стояла большая клетка со зверьком, нечто суетливое, длинное, пушистое — нутрия, кажется. Сунешь палец между прутьями — подскочит, тычется носом, шевелит усами, а усы растут отовсюду, или, может, они просто в бороду переходят. Мелькнула мысль: рассказать про зверька Ноэлю. И сердце снова полетело вниз.

К вечеру вернулись в тесноту, домой. Легла на кровать, уткнулась в покрывало — из Алма-Аты мама прислала — плотное, из толстых нитей, с бахромой по периметру. Фабричный запах еще не выветрился. Нет, ни одна из квартир не перепадет. Да как искать, если гаранта нет, бумаги липовые!

Спала сегодня всего три часа. И день — на ногах. Хотелось есть. Корто сделал себе бутерброд и уставился в компьютер. Как всегда — себе! Можно было встать, отрезать хлеба, бросить на него кусок ветчины, но не вставалось. «Кино будешь смотреть?» Зачем мне кино твое? Я хочу есть, спать, я устала, мне нужно внимание, немножко внимания!

Лежала и думала — уйти. С Ноэлем вряд ли что-то будет. Не герой романа. Герой — Корто. Отпустил бы он ее, герой, и она ушла бы. Куда-нибудь.

 

48

— Ты один живешь?

Ноэль пригласил к себе. Встретились у вокзала Сен-Лазар, возле «памятника времени»: десятки циферблатов, один на другом, каждый в своем измерении.

— Что это тебя беспокоит, один я живу или нет? — Ноэль хитро улыбается, и Марина чувствует: всё, оно ушло. Даже вдох хочется сделать — «во все лопатки».

— Контролирую.

Ей весело от этой двусмысленности. Как будто бы он ей небезразличен. Игра такая.

Бесконечный тоннель, трасса, с которой машина съезжает в прелестное место: мост через реку с горшочками сиреневых цветов на перилах, невдалеке — церковь. Выплывает табличка: “VESINET”. За вычурной, увешанной флагами мэрией — тихая улочка с липами по сторонам. Заборы, частные каменные домики. Некоторые, с башенками, похожи на маленькие замки.

Ноэль снова хитро улыбается:

— Я тут подумал — а не сходить ли нам в «Крейзи Хорс»?

Марина смеется:

— Я тебе — откровения, а ты в кабаре тащишь на полуголых девчонок пялиться! Еще станешь обсуждать их прелести. Ноэль, у меня обычная ориентация. Просто я любила самого близкого мне человека, и он оказался одного со мной пола.

— Приехали.

Увитый плющом забор из кованого железа, за ним двух— этажный дом с черепичной крышей. Крыша ломаная, остроконечная, под коньком — полукруглое оконце. Стены рыжеватые: крупный шершавый камень.

На крыльце — блюдце и миска с водой, в которую упали первые капли дождя.

Марина перешагнула порог и остолбенела.

 

49

Сколько раз ночевала у Аньки — ничего не было. Засыпали, когда язык уже не ворочался. Да и что могло быть-то? Анькин отец еще волновал. Безнадежно, но волновал. До сих пор помнится, как потащилась с ним к его давней пассии Наде, родительнице той самой Кати, что теперь ест поедом бедняжку Альберто. Тетя Надя задерживалась — сидели с Анькиным отцом на диване, а Катя играла на пианино всякую классику. И так хорошо было. Радостно и спокойно. Как будто навечно позволено сидеть возле Анькиного отца в большой светлой комнате и слушать полонез Огинского.

А однажды с отцом вышел ужасный скандал — выбежала на улицу, ломанулась к Аньке… опостылел этот дом, где злоба висит — хоть топором руби ее, эту злобу, и в окно вышвыривай. Или — злобу, или — себя.

Анька целовала ее зареванное лицо, повторяла: «Ты не вернешься туда больше, не вернешься». Губами столкнулись. Растерялись. Взгляд глаза в глаза, и — страх: сейчас она отшатнется. Позже Анька сказала: «Я боялась, что ты убежишь».

Они стали еще ближе. Сплелись так, что не разорвать.

 

50

— Ты здесь живешь?!

Над мраморным камином — огромное зеркало в резной раме; белая скатерка с вышивкой, шкатулки, фигурки фарфоровые. На кривоногом диване (деревянные подлокотники; ткань в мелкую бледно-зеленую полоску) — коллекционные куклы в ряд. Фарфоровые личики: над недвижными глазами качаются веки с пушистыми ресницами, платья — воланы, из-под воланов — панталончики. Вдоль стены — книги, энциклопедии. Второй диван — мягкий, с необъятными подушками, перед ним плоский телевизор в размах рук. Лампы в форме подсвечников. Черный рояль без пылинки. Круглый стол под конвоем кривоногих стульев, на столе — шахматная доска с фигурами.

— Здесь живут мои родители. Я обретаюсь этажом ниже.

— А-а… А почему квартиру не снимешь?

— Да я снимал дом неподалеку. Гостиная была — сто метров: я поставил посередине рояль и играл ночью. Вокруг сад, никто не слышал. Такой большой старый дом, и на второй этаж, в спальню, ходил лифт, гудел. Гостей впечатлял. Потом хозяин решил дом снести, сад вырубить и понастроить жилья на съем. А я сюда вернулся.

— Ну… тут здорово, — Марина обвела взглядом комнату. — Но тебе, наверно, как-то не того жить с родителями?

Ноэль резко отвернулся. Теперь она видела только его спину.

— Я сейчас не могу иначе.

 

51

Мать говорила: «Пускай Мари строит свою жизнь как хочет!» Трудно было себе представить, что ей без разницы, останется дочь в Мексике или вернется. И когда похоронили Мари — все совпало: и то, что хозяин дома с лифтом попросил съехать, и это. Родителям требовалась поддержка. И он вернулся в дом, в котором не жил уже двадцать лет.

 

52

Сняла туфли, прошла — ковер мя-ягкий — к дивану, тому, что в подушках.

— Можно упасть?

— Конечно. Да зачем разулась?

— Признаться, туфли ужасно жмут.

Пока шла до станции, поняла — весь вечер в них не пробегать. Купила летом на распродаже, но ни разу не надела. И сегодня дернул черт.

Ноэль сел на корточки, взял ступню в ладони, стал аккуратно косточки разминать. Не глядя пристально в глаза и не изображая сбившееся дыхание.

— Так лучше?

Ступни размякли, теплыми стали, сонными.

— Голодная? Сейчас что-нибудь найду в холодильнике.

Откинулась на подушки, слушала, как дождь тукает по жести. Здесь был какой-то другой мир, она чувствовала себя в нем плебейкой, бедной и даже не родственницей. У нее был свой дом, свой мир. И так захотелось, чтобы они походили на этот. Ну хоть чуть-чуть.

 

53

— Что это?

На тарелке нечто в томатном соусе. Это нечто — с присосками.

— Мамино фирменное блюдо. Осьминог. — Улыбнулся. — С эстрагоном.

Осьминог немного резиновый, но ничего. Жуешь присоски, они сопротивляются.

— Вчера гости были, а утром родители уехали на три дня — если не съешь всю бадью, пропадет осьминог…

Кухня: светлое дерево, кафель песочного цвета. На подвесных шкафчиках — фигурки почему-то кур. Ходики. Картина — белый кот в траве (сбежавший Пепе). Стол большой, дубовый, вдоль стены — лавка. На столе — подставка для бумажных полотенец, увенчанная деревянной коровой, безвкусица жуткая. Все чужое. Твой дом таким никогда не будет.

Ноэль проследил за Марининым взглядом.

— Знаешь, я тут тоже в гостях.

И это объединило.

После осьминога доползла до дивана, упала в подушки. Ноэль ушел за мороженым. Через дверь гостиной — цветное стекло мозаикой — было видно, как стена с книгами в коридоре отъехала в сторону и обнажила лестницу, ведущую этажом ниже.

— Держи.

Протянул вафельный рожок, распакованный. Эта маленькая забота — снял обертку — тронула. Отвыкла она от внимания.

Ноэль сел за рояль. Марина грызла мороженое — твердое, холодом веявшее, смотрела на деревце за окном: дождик стучал по листьям, и они вздрагивали.

Послышалась «Лунная соната». Она текла по комнате, Марина смотрела на листья, содрогавшиеся под дождем, трудно было перевести взгляд на человека, сидевшего за роялем. Эта музыка, этот человек будто взяли ее за сердце и сжали, что было сил. Корто безразличен к музыке, он ко многому безразличен, он никогда не разомнет в ладонях твои ступни, не снимет с мороженого обертку, которую некуда деть на диване. Хотелось именно этого — чтобы рядом был теплый человек, чтобы шел дождь, чтобы звучала «Лунная соната». Но это не для нее. Потому что это не ее. У нее своя жизнь, где все понятно и знакомо и мило ей. Только неясно, почему так щемит сердце — будто что-то большое проходит, как облако, проходит сквозь тебя. Отняла мороженое от губ, провела по ним холодным языком. Удержать это облако… Но что с ним делать-то?

 

54

Народ рассаживается, зал маленький, красные мягкие кресла идут полукругом, приглушенный свет, тихая музыка. Мальчик провел на третий ряд, сели. Ноэль заказал два мартини.

На стене справа — имена побывавших в «Крейзи Хорс». Де Ниро, Феллини, Форман, Клинт Иствуд, Симона де Бовуар. Красные светильники, похожие на игрушечные вигвамы, внутри — теплый свет, жизнь. Закончится все около одиннадцати, и — домой. Выключила телефон, кинула в сумку.

Рисунки Ноэлю принесла, да забыла в багажнике.

 

55

Ехали вдоль набережной, обсуждали игру света и тени на полуобнаженных красотках. Возле Нотр-Дам Ноэль свернул с дороги:

— Сейчас я тебя угощу потрясающим мороженым.

Ладно, полчаса погоды не сделают.

 

56

Зеленый навес кафе. Ветер полощет его край, немного зябко. Виден ночной Нотр-Дам, каменное кружево тыльной стороны и запутавшиеся в нем лучи подсветки. Она выбрала имбирное с карамелью.

— Признайся, девчонки на тебя произвели впечатление?..

Марина возмущается, Ноэль смеется, кладет ей на шею ладонь, легонько треплет волосы. Это просто эмоции, но тебе неловко. И легко.

Пока Ноэль листает рисунки, можно свет разглядывать. Он в этом городе такой разный. Веселый — в витрине кафе, сонный — под фонарями, прохладный — далеко, за рекой… и хрупкий — вплетенный в кружево Нотр-Дам.

Принесли мороженое — Ноэль не заметил. Эти рисунки Денис в руки не брал. Наконец Ноэль захлопнул альбом, поднял глаза, они блестели.

— Ты талантлива.

И зашла речь о том, что надо пробиваться, что это трудно, у нее ничего не получилось в Москве… Ноэль завелся, начал строить планы, один другого фантастичнее — послать рисунки Кунихико Икухара, режиссеру «Утэны», он оценит и пригласит к себе работать: «Полетишь в Японию?»

— Жаль, что Уго Пратт умер, можно было бы к нему обратиться.

— Уго Пратт? Автор «Корто Мальтеза»?

— Да. Он, кстати, Корто в сорок лет придумал. Тогда и стал знаменит — так что долой комплексы.

Марина улыбнулась:

— Спасибо, Ноэль.

— На неделе разработаем стратегию наступления на японца. У тебя нет в запасе манги в духе «Утэны»?

Марина достала из мороженого вафельную лепешку, хрустнула ею.

— Нет. Есть другое — будешь подшучивать, не скажу.

— Хентай?!

— Не надейся. Это…

У Ноэля зазвонил мобильный.

 

57

Мобильный пиликал, замолкал и снова звонил спустя пару минут.

— Пожалуй, я его отключу.

Перешли через темную реку, сели в машину, поехали.

— Подружка беспокоится?

Ноэль вернул улыбку:

— Меня сейчас ни для кого нет.

В темноте на панели навигатора светились часы.

— Ноэль! Уже полпервого? — Марина завозилась. — А где моя сумка?

— Ты в багажник ее кинула, с рисунками.

— Там телефон…

— Значит, и тебя ни для кого нет? Кстати, а ты никому не подражаешь?

Разве он не знает, что так нельзя? Правда, Корто беспокоиться не склонен — звонит, только если она последним поездом не приезжает. То ли это деликатность, похожая на безразличие, то ли безразличие, похожее само на себя.

— Нет. Но когда-то рисовала в стиле Айко Аоки. Она стала знаменита мангой в жанре юри.

— Лесби? Понятно, тебе это близко…

— Ошибаешься. Просто у Айко потрясающие образы. В одной манге, например, такая идея, что есть мы — какими нас видят, и мы — какие на самом деле. Там две главные героини, но рисует она четырех. И каждая живет своей жизнью…

— Считаешь, это правильно?

— Правильно или нет, но часто сердцем ты не там, где находишься.

Ноэль припарковал машину.

— А надо быть там, где хочешь. Пойдем.

 

58

Глухо, мобильный отключен. Поехала Буратине картинки демонстрировать, и с концами. Могло, конечно, случиться нечто из ряда вон, но есть и такой вариант: вырубила телефон и развлекается с итальянцем — дежавю времен Марго. А может, мстит мелко: рявкнул тут на нее, когда из отеля позвонила в два ночи, поныть. Пошел спать, в замок ключ вставил — пусть ломится.

 

59

— Советую ризотто с грибами и курицей.

Заявил: «Есть хочется, умираю…» — и повел в паб, а она-то подумала, что путь в ночной магазинчик к арабу, дело двух минут.

Прошли сквозь толпу курящих и тянущих пиво, поднялись на второй этаж. Машина за два квартала осталась, с сумкой и мобильным. Ноэль телефон не взял — никак от подружки шифруется. И вот они разглядывают меню в красном зале с приглушенным светом. В час ночи.

На днях тоскливо было в отеле — позвонила Корто, слово теплое услышать. Облаял — он уже улегся, но еще не спал, а то, наверно, голову откусил бы. Может, и ничего, что не предупредила. Пусть знает, как бывает, когда до тебя нет дела. Поесть за полчаса, и за столько же доехать.

— Ризотто так ризотто.

Официант ушел. Ноэль развалился в кресле:

— Этот паб в мае шестьдесят восьмого был очень популярен. Ну, знаешь — студенческие волнения, баррикады в Латинском квартале. Сюда как раз и приходили забастовщики — пива глотнуть.

— А твои родители тоже булыжниками кидались в полицию?

— Да что ты. Мама хозяйством занималась, а отцу было за тридцать, он заводиком руководил, какие булыжники… Лидера тех студентов Кон-Бендита отец бандитом называет. Но лозунги у этих ребят попадались примечательные, их писали краской по всему городу. Как тебе такой: «Реальность — это мои желания»? Или: «Сновидения — реальны»…

Марина улыбнулась:

— Здорово, когда желания и сны явью становятся. Только при чем тут социальные требования?

— Да многим просто хотелось побузить.

Два парнишки поднялись по лестнице, окинули взглядом зал и ушли.

— Кстати, насчет побузить. Я еду в Лондон к клиенту на три дня. В качестве компенсации за Сицилию могу предложить английские пабы.

— Ноэль! Что я дома скажу? И… и мне нужна виза.

— Какая виза?

— А такая, — Марина махнула рукой и резко бросила: — Европа с русских визы требует! Боитесь нас…

Ноэль помотал головой.

— Нет. Я тебя не боюсь.

— В смысле?..

— Удивительное дело — у меня нет к тебе сексуального влечения. Ну никакого! — Ноэль засмеялся. — Я даже обеспокоен!

— Прекрасно…

Это чувство взаимно — интерес только к сердцу.

— К тому же я знаю, зачем мы встретились.

 

60

— Нормальная женщина оскорбилась бы, а ты — «Прекра-а-асно!»

Ксеня посмеивалась. Устроились на террасе кафе на площади Бастилии: до отеля пешком. Утром Бенжамен позвонил, весь в катастрофе: «Можешь подменить?» Сутки дома провела, паинькой, еле с Корто мосты навела из-за позднего возвращения. Не стоило пока никуда высовываться, но Бен принялся канючить (Корто слышал), она вздохнула и как бы нехотя согласилась. С Ксеней по телефону-то не поговоришь, Корто дома залип.

— Ты пойми, мне просто тепло. Наконец.

— Денис делает все для себя, а Ноэль — для тебя, так?

Марина кивнула.

— У Ноэля принцип — жить для других. Сказал, что встречается тем, кому нужна его помощь.

— Тебе нужна?

 

61

Нужен ли человек, который говорит, что ты талантлива, что пробьешься? Который заботится о тебе? В пабе голова заболела, так всех достал, но таблетку раздобыл. Шагаешь с тротуара на проезжую часть: «Осторожно, ступенька!» — мелочь, да? А если тебе нужна эта мелочь? И нужно, чтобы открыли дверцу машины, чтобы пододвинули мороженое: «Тебе не принесли, ешь пока мое». Сколько мужиков начали бы жрать не задумываясь!

Плюс ко всему — то, что произошло в пабе «Сен-Жермен».

 

62

— Марина, это Бенжамен. Ты меня убъешь. Понимаешь, моему другу с девушкой негде встречаться. Когда я на работе, она из Руана приезжает, и я им ключи оставляю от квартиры.

— И что?

— Забыл дать отбой, Эмили уже в Париже… Может, я выйду все-таки?

В этом весь Бен. Теперь Корто подумает, что она спектакль разыграла.

— Ладно. Повезло твоим друзьям со мной.

— Со мной тоже, — вздыхает Бен. Отель в его планы явно не вписывался.

Ксения вертит в руках чашечку с осадком от кофейной пены — стенки такие толстые, что кажется — упадет — не разобъется.

— Ноэль в двадцать лет женился на дальней родственнице. Год прожили, а разводы на шесть лет растянулись, гражданский и церковный. Адвокаты бодались: тогда мало кто контракты подписывал.

— Зато теперь без них — ни шагу. За добро свое трясутся, вроде Франсуа.

— Да что Франсуа, вон у Корто ни гроша, а без контракта в мэрию отказался идти.

— Он туда черепах внес? А то еще с аквариумом слиняешь.

Ксения посмеивалась над Денисом, но без злости. Марина прикусила губу:

— Думаешь, я слиняю?

Таблетка в пабе не пригодилась. Ноэль сел за спиной, сказал: «Расслабься. Закрой глаза. Просто будь здесь и сейчас».

Начал медленно, осторожно массировать виски.

 

63

От висков пальцы неспешно доходят до затылка, спускаются по шее, позвонок за позвонком. Это как волна. Она набегает на плечи; мягкие движения, прилив и отлив.

Пальцы скользят к груди, и Марина сжимается, сейчас всё разобьется, зачем это — «ты меня не притягиваешь», он такой же, как все.

Но от ключиц волна возвращается к плечам; катится по рукам, до ладоней, разминает их аккуратно, где сильнее, где слабее. Бесконечно приятно. Теперь ясно: у нее, Марины, жажда. Жажда слов, касаний, жажда красок. И вот ей дают напиться: она глоточками, едва доверяясь, пьет. «Сновидения — реальны». Чтобы дотянуться до ладони, Ноэль приблизился, дыхание на шее, кольнули иголочки — дня два, наверно, не брился, — ей опять не по себе. Отклонился. Волна возвращается к плечам, катится по шее, обводит подбородок, поднимается к вискам. «Тебе лучше?» Марина еле заметно кивает. Это не ласка, это нежность. Ласка — всегда зачем-то, нежность — она просто так.

Пальцы скользят по лбу, спускаются к губам и медленно обводят их: сперва верхнюю, потом замирают на уголках и скользят по нижней. И снова — дыхание на шее, она различает шепот: «Не бойся». Но непонятно — нежность это или уже ласка, ласку она не может позволить, она ей не нужна; делай это только с сердцем… и — слышит он ее, что ли? — в шепоте улыбка: «Не бойся, мое сердечко». Он сказал: “Mio piccolo cuore”, она не знает итальянского, но слова-то простые.

И самое яркое — после.

Говорят: уронить лицо в ладони, а тут — наоборот, ладони легли на лицо, вернее, приняли его в себя, едва касаясь. Захотелось остановить здесь и сейчас, оставить лицо в этих ладонях. Губы коснулись шеи — они скользили, уже не пугая; они просто были, как и эти ладони. И вся она превратилась в ровно стучащее сердце, сонное сердце, полное радости. Кажется, он тронул ее поцелуем, но таким легким, бестелесным, что она все спрашивала себя — а был ли?

Ксения поставила чашку на блюдце:

— Так где ты сегодня ночуешь?

 

64

Тогда вышли из паба в четыре утра. Ноэль отвез в Нуази и на работу поехал — у него в восемь встреча.

Ключ в замок не входил. Стала стучать. Ведь слышит Корто — от двери до кровати в два прыжка можно добраться.

— Денис! Хватит! Открой!

Соседка напротив скрипнула дверной петлей — смотрит в щель.

Спустя десять минут открыл, бешеный был.

 

65

— Не хочу, чтобы из меня дурака делали.

Высшая степень эгоизма. Не «не хочу, чтобы ты была с другим» (это — средняя), а — чтобы смешным не выглядеть. Гордость чертова.

— Корто, мы просто в баре сидели…

Слезы, сопли, вернувшаяся головная боль.

— Денис, прости, ну пожалуйста, Корто…

Легла рядом, ткнулась носом в плечо — отстранился. Спазм в горле:

— Тебя я люблю, понимаешь?!

К семи утра позволил себя за руку взять. С тем и уснула.

 

66

Утром к Тибидоху ездил. Ушел — она спала.

Вернулся — сидит белая-пушистая, еда есть, свалка шмоток на стуле разобрана. Нет, тут нечисто.

На следующий день поехала Бенжамена подменять, сунулся к ней в компьютер. Шпиона установил, еще когда итальянец только появился. Так и есть — письмо Ане. Все доложила: ели мороженое, рисунки понравились, завалились в паб, за временем не следили. Вообще, это в ее духе, голову в детстве на скамейке забыла. Решил простить, хотя Тибидох сказал, что за такое из дома выставляют, вся банда поддержала.

Пускай со своими бабами разбираются.

 

67

Проснулась — Корто не было. Включила телефон: выскочила эсэмэска.

“Buongiorno mio piccolo cuore”.

Все легко стало — и шмотки разобрать, и картошку почистить, и в ванной зеркало надраить. А не придумать ли мангу в духе «Утэны», как Ноэль говорил? Сделала несколько набросков — нет, пока не готова. Тут Корто вернулся, иголками вперед. Но такой близкий. Неужели не видит: не влюблена? Не влюблена, но счастлива.

 

68

Распрощалась с Бенжаменом и позвонила Ноэлю. Сказал: «Подъедешь? Я пока занят». Встретил у выхода с платформы RER “Le Vesinet — Centre”, провез по городку — вон там у нас озеро, там парк. Остановились напротив двухэтажного здания на тихой улочке. У входа — табличка: “Dell’Anna”.

— Я неоригинально назвал фирму своей фамилией. — И, поймав удивленный взгляд: — Это моя фамилия, Дель Анна. Пойдем.

 

69

— Двадцать минут, и я свободен.

Огляделась: массивный длинный стол светлого дерева; вдоль — высокие кожаные кресла. На столе — два детских рисунка.

Балконная дверь была приоткрыта, Марина вышла на площадку — кадки с деревцами, тихо. Смотрела на внутренний дворик, ухоженный, с подстриженной травой, и мысль вкралась: «Я знаю. Знаю, как влюбляются в богатых». Вот так: когда запах кожаных сидений, ресторан с тяжелыми шторами, гостиная с пузатоногой мебелью, добротный стол для конференций, балкон с твою квартирку, и под ним — аккуратный фонтанчик.

Только ей не надо этого. Вернее, надо — от бедности устаешь, — но не любой ценой.

— Я так и не спросил — дома не съели, когда ты вернулась в пять утра?

Марина оглянулась:

— Ну, по головке не погладили.

Ноэль облокотился о бордюр:

— Для меня такое тоже было бы неприемлемо при глубоких отношениях. Ведь если ты где-то бродишь, значит, тебе там лучше. А тогда зачем все.

— Но…

— Не было бы лучше — не стояла бы ты на этом балконе. Поехали.

— Куда?

— Ужинать.

 

70

В зеркале отражался их столик, покрытый белой скатертью. Два парня по соседству сопровождали каждый кусок мяса сигаретной затяжкой. Ноэль морщился от дыма. Но тут было восхитительно уютно. Хозяин — улыбчивый здоровяк в поварском переднике — пожал Ноэлю руку, как старому знакомому. Она выпила вина, Ноэль смотрел смеющимися глазами, вчерашним вечером вернувшееся беспокойство (край плаща) растаяло.

Хозяин протягивает ей крахмальную салфетку — на свою она опрокинула бокал вина, — у него фигурно подстриженная бородка, прямоугольные очочки на кончике носа и идеально выбритая голова.

— Мадемуазель еще что-то нужно?

Спрашивает по-дружески, будто знает ее со школы. Ноэль улыбается:

— Спасибо, Бертран. Все, что мадемуазель нужно, у меня есть.

Она приподнимает брови: «Неужели?»

Хозяин подмигивает и ретируется, Ноэль кивает:

— Ну да. Не веришь?

Она подпирает голову руками, запускает пальцы в волосы:

— Верю.

Они едят “сoq au vin” — петуха в вине, которым славен ресторанчик, говорят о ерунде; он смешит ее, Ноэль, ей легко смеяться, на улице темно, не хочется уходить отсюда, не хочется никуда, хочется здесь и сейчас. «Реальность — это наши желания».

Ноэль смотрит пристально, бросает мягко:

— Тебе одно нужно — чтобы тебя любили.

Опустила глаза.

На прощанье хозяин наливает Ноэлю древнего коньяку из огромной бутыли, Ноэль заглатывает золотистую жидкость и смешно разражается восхищенной тирадой.

Они идут к машине. Время к полуночи.

— Дома думают, что я сегодня работаю…

Марина достает мобильный: два звонка от Дениса. Проверяет, не делают ли из него дурака. Можно не сомневаться, что в «Акацию» он уже позвонил.

 

71

— Нам с Ксенькой надо было много чего обсудить… (правда). Скоро поеду уже… (правда). Если что, Франсуа отвезет.

— Почему ты поддерживаешь отношения, в которых нет радости?

Ну что он знает, Ноэль. Там своя, другая радость. Там тишина внутренняя. Там земля, к которой прибило. Там хорошо… по-своему.

— Ты боишься остаться одна?

— Нет, но зачем мне ломать…

— Чтобы все было настоящим.

Неловко сказать: люблю Корто. Запишет в мазохистки.

— Ноэль, ну что у меня не настоящее?

Оторвал взгляд от дороги:

— А всё, кроме рисунков. У тебя страхи. Неуверенность. Ни капли радости. — Помолчал. — Вот смотри: я хочу, чтобы ты была счастлива. Потому что ты у меня в сердце. Мне нет никакого проку от этого, и оно взялось ниоткуда. Это настоящее.

Хотела ответить, оборвал:

— У людей многое сводится к внешнему. Они боятся физической измены, когда измена — здесь, — ткнул пальцем в лоб. — Я живу настоящим, а не внешним. И когда проживаешь настоящее, кажутся такими ничтожными страхи, мелкая ложь, привязки к людям, с которыми удобно.

— Ты не скрываешь, что тебе с твоей подругой именно удобно. Это настоящее?

— Да. Потому что я не обманываю — ни ее, ни себя. Мне первым поездом в Лондон ехать, забыл в офисе кое-какие бумаги. Крюк невелик, составишь компанию?

 

72

— Коньяк… — Ноэль возвращается в машину, бросает на заднее сиденье папку. — Я чуть в офисе не заснул. Коньяк подкосил… Ничего не соображаю. Давай возьму тебе комнату в отеле. Тут недалеко. «Таверна Трех Ступенек».

— Ноэль, что я дома скажу?!

— Что осталась у подруги. — Молчание. — Страхи? Ладно, поехали.

 

73

— Франсуа? Добрый вечер. Это Денис. Спасибо, что подвезли Марину. Не подвозили? А, значит, я ошибся — это был другой Франсуа. Пойду его поблагодарю. Всего хорошего.

 

74

— Ты эгоистка, Марина. Я бы никогда так с тобой не поступил. Никогда, понимаешь? Непонятно, как я до дома живым добрался.

В отель зашли двое, попросили ключ. Дала, не отрываясь от трубки.

Ноэль вернулся из Лондона, но не звонил. Теперь ясно почему.

— Ты ни о чем не думаешь, кроме себя и своих проблем. И идеально подходишь этому своему Денису.

Вошли еще двое. Попытались что-то спросить — знаками показала: ждите.

— Ноэль! Что ты хочешь сказать?

— То, что тебе лучше оставаться там, где ты есть. Это твое место.

Двое разглядывали рекламные проспекты.

— То есть между нами все кончено?!

Двое оглянулись.

— Кончено? Что кончено? — Усмехнулся. — Разве между нами что-то было?

Двое смотрели на нее, но ей не было стыдно реветь.

 

75

— Ксень, он не простит. Сказал на днях: «Ты идеальная». С улыбкой, но без ехидцы. И тут «идеальная» оказывается…

— Ага, он идеальный! В сорок два — ни семьи, ни близкого человека.

— Он просто очень требовательный. К себе и другим.

Ксения хмыкнула:

— Про Дениса ты то же самое говорила. Не устала от требовательных?.. Чем разговор-то закончился?

А ничем. В голове каша — ищешь в ней французские слова и не находишь. Забыла их все, напрочь. Захлебываясь в этой каше, нащупала, уцепилась: “plus tard”, «позже». Он спросил: «Что позже?» — «Позже…» — «Перезвонить позже? Когда?» — «Позже…» И трубку положила.

— Марин, попроси, чтобы подменили, и приезжай. Куда тебе сейчас за стойкой сидеть. Только ливень страшный… Зонт есть?

Это была пятница, у Бена начался его шаббат, но он приехал.

В дверь они вошли друг за другом — Бенжамен и Ноэль.

 

76

Дождь падал стеной — дворники еле справлялись. Она молчала, вжавшись в кресло. Когда проводила по глазам тыльной стороной ладони, Ноэль повторял: «Ну что ты плачешь?»

— Ты прости. Я так долго жила в эгоистичном мирке. Денис спокойно съедает последнее яблоко, и я научилась.

Под мостом дождь прервался и снова обрушился, как выехали.

— Моя бывшая подруга тоже «ела последнее яблоко». Два года были вместе.

— Вы жили в доме с лифтом?

— Нет. Ей от меня на работу было на полчаса дольше ехать… Мы не вылезали из ресторанов, она ни разу не предложила: давай я тебе приготовлю.

— И ты с ней оставался!

— Сестра погибла, стало не до выяснений отношений. — Съехал с трассы. — И потом, я уважал ее. Она перенесла операцию, могла бы не работать, сидеть на дотациях, но не захотела.

— Француженка?

— Вьетнамка. Мы и разошлись, потому что Лин вечно по-азиатски отмалчивалась, я устал в закрытое лицо стучаться. — Выключил мотор. — Держи зонт. Я так добегу.

 

77

Маринка позвонила в соплях — с Буратиной поссорилась. Ревет в три ручья: «Ну скажи что-нибудь!» Сказал: «Сочувствую». Ловко она подстроила — якобы Бенжамен подменить попросил и передумал. Последовал ответ: «Тебе на меня наплева-ать!» Хотел уточнить: «Тебе на меня тоже», — но не стал. Просто спросил: «У тебя всё?»

 

78

Круглые столы, глубокие диваны полукружьем: сидишь в этакой мягкой корзине. Никого. Сквозь стеклянную стену виден — далеко внизу — подсвеченный бассейн: он при отеле, как и ресторан. Бирюзовая вода, несколько пловцов снуют по дорожкам. Марина едва пробует рыбное филе, даже на вид нежное, — сворачивается комочком на диване.

— А мама Клелии, она откуда из России?

Хорошо говорить на «посторонние темы», следить за человечками-головастиками. Она соскучилась по Ноэлю за его три дня в Лондоне. Денис впервые не стоит за спиной, чувство вины ушло. Таким безразличным голосом заявил: «У тебя всё?»

Ноэль сидит вполоборота, подвернув под себя ногу.

— Она из Туркменистана, там русских притесняют: попросила здесь убежище. Но она только наполовину русская, отец у нее туркмен.

— Азиатка… Вот почему ты не смог мимо пройти.

Ноэль пожимает плечом:

— Красивая, но поступает некрасиво. Подстроила беременность…

— Может, ей хотелось простого женского счастья?

— Денег ей хотелось. — В голосе у Ноэля не было злости, одно удивление. — Пришла в дом к родителям, решила, что получится его к рукам прибрать. Она с другом жила, русским. Они как-то поссорились, и он явился ко мне с откровениями. Она целый план разработала: выйти за меня замуж, получить семейный вид на жительство, развестись и потребовать свою долю. Идея с беременностью — это был для него перебор. Но она заявила, что на мои алименты они будут жить, не работая, а ребенок может многое унаследовать.

— Ты уверен, что ее друг не наболтал лишнего?

— Я сам не верил. Он завелся, сказал: «Выходи из машины, докажу, что это правда». Разогнался и врубился в дерево. Разбил свой «ситроен». Вышел, говорит: «Теперь веришь?»

Марина улыбнулась:

— Это по-нашему.

Ноэль помолчал, глядя на бирюзовую воду бассейна.

— Я не жалею. У меня прелестная дочка. Кстати, убежище Анне предоставили, брак не понадобился.

— Ее зовут Анна?..

— Аннагуль. — Помолчал. — Я на нее зла не держу. Она по-своему несчастна.

Свет в бассейне погас. Ноэль смотрел на темную воду пустыми глазами, и Марине остро захотелось, чтобы он вернулся.

— Если бы ты женился на ней, она стала бы Анна Дель Анна.

— Да, это был один из аргументов. Она говорила, что хочет на мою мать походить, которую как раз и зовут — Анна Дель Анна. У родителей с этим романтическая история связана.

Пока официант нес счет, Марина произнесла, глядя в сторону:

— А я ведь якобы на работе. Ты мог бы остаться со мной до утра? — Столкнулись глазами. — Нет, просто побыть вместе.

Еще не отошла от страха его потерять. И у Корто безразличный голос.

 

79

Около полуночи надумал Маринке позвонить — узнать, очухалась или всё сопли жует. Итальянец морочит ей голову в надежде перепихнуться, надо быть двенадцатилетней целкой, чтобы этого не понимать. Но «сопли» могут пойти ей на пользу — а то живет в своих картинках, мультиках и замках воздушных. Жизнь, она с пустыми глазами.

Выключила мобильный — никак от Буратины шифруется. Позвонил в отель.

 

80

Утро. Из окна в ванной комнате виден бассейн, кишащий «головастиками». Приятно воду не экономить, дома-то все на счетчике. Теплые струйки по телу…

В дверь стукнули. Ноэль заглянул — высунулась из-за занавески.

— Марина, тебе знаком этот номер?

— Это… наш домашний телефон…

— Твой муж звонил моим родителям.

 

81

— Я что говорю? Ночевала у подруги?

Ноэль сидел на кровати, обернувшись одеялом.

— Так ты “homo crichicus” или верная жена?

Сказала ему: я хомо кричикус, человек кричащий. Только не докричишься до Дениса.

Сердце ходило ходуном, начнешь ловить руками, сразу и не поймаешь.

— Так тебе там плохо или хорошо? Если плохо — зачем врать, а если хорошо — зачем ты здесь?

Не к месту эти умствования. Включила телефон — там сообщение на автоответчике. Прослушала, перезвонила. Денис трубку не снял.

 

82

Все так весело начиналось.

Выбирали комнату: Ноэль прислушивался, браковал: «Дорога!», «Кондиционер слышно!», «Тут… нет… я еще раз послушаю в предыдущей!» Марина, с детства жившая в квартире окнами на трассу, смеялась.

Он казался таким нужным. Его тепло ей было как запах скумбрии оголодавшему коту: за хвост тащи — не оттащишь от сумки. Орет и цепляется.

В темноте забралась под одеяло. Ноэль обнял:

— Ты одета?!

— Ноэль! Мне нужен ты, а не…

— …мой шлэн?

— Что?!

— Шлэн. Так говорят по-русски? Меня Анна научила.

Фыркнула. Помолчали. Ноэль снова заговорил.

— Все-таки я хочу тебя. Но никогда не понимал — как можно настаивать. Женское тело — как рояль: станешь лупить по клавишам — музыки не будет.

Музыки не было. Вернее, это была другая музыка. Другие инструменты.

Ноэль вел пальцем по брови, обводил профиль, доходил до губ. Она прихватывала ими бродячий палец.

— Это приглашение? — хмыкал.

— Нет…

Шторы задернуты, виден только абрис его склонившегося лица.

— Если бы ты не наткнулся на «Акацию»…

— Милая, случайностей не бывает. Ты меня звала, и я пришел.

— Мне так хочется что-то сделать для тебя, Ноэль.

— Это и есть — настоящее. Чистые чувства, они передаются. И тогда все взаимно. Я только в таких отношениях вижу смысл. И мне нужны только они.

— Мне тоже.

 

83

Прослушала сообщение: «В общем, так: говорить нам не о чем. Чем быстрее заберешь свое барахло, тем меньше у него шансов оказаться за дверью».

— Что Денис сказал твоим родителям?

— Ничего. Позвал к телефону Ноэля Дель Анна.

Марина отвела глаза:

— Я показала сайт твоей фирмы. Прости…

— Ладно. Пошли, покажу пристань. Там красиво, белые кораблики. И сегодня солнце.

Какая, к лешему, пристань…

— Марина, дай ему остыть.

Отдернул штору, пыль взвилась в прямоугольнике света.

— Или знаешь что? Пошли поедим.

 

84

Будто ее две.

Одна Марина сидит в сетевом ресторане-гриль “Hyppo-potamus” в подпарижском городке Ножан, жует стейк с картошкой фри и как ни в чем не бывало рассказывает о том, что мангу придумал художник Кацусика Хокусай еще в 1814 году.

— Это была серия гравюр, странных картинок — одним словом, манга. Говорить картинками — японцам это близко: они пишут, как рисуют…

— Там, наверно, полстраны — художники.

— Любителей много, но профессионально рисовать мангу не всякому дано. Это гонка: раз в неделю мангаке надо сдать главу для сборника, а то и не для одного. Манга обычно черно-белая: ведь не упомнишь, какого цвета у героя были штаны в начале, и раскрашивать некогда; да и печатать дешевле. Все равно сборники эти читают в дороге и выбрасывают. Их еще называют телефонными справочниками — они по нескольку сот страниц, и бумага так себе. Штук триста еженедельно выходит, многие громадными тиражами. “Shonen Jump”, например, издается пятью миллионами экземпляров. Если серия нравится читателю, то ее выпустят книжкой, танкобоном. Или даже многотомником, как “Dragon Ball”…

Вторая Марина хочет домой, сейчас, все объяснить. Но что объяснять? Что ей тепло с Ноэлем? Что он интересуется ее жизнью? Что учит ее давать, а не только брать?

Корто не понял бы. У него синдром последнего яблока.

— Из очень популярной манги могут сделать телесериал. Причем не дожидаясь, когда автор закончит историю. Сценаристы сами придумывают концовку, что раздражает отаку — фанатов манги… Но высший пилотаж — фильм. Вот недавно вышел “Appleseed” по манге Сиро Масамунэ, там действие происходит в 2127 году, после Третьей мировой войны…

До дома из этого загорода — три лаптя по карте. Сидишь, изрекаешь прописные истины, не решаясь сказать: «Я поеду, ладно?»

 

85

Пристань, солнце. Кораблики и правда хороши, но не в радость.

У Ноэля звонит телефон.

— Aааh! Ciao, Giovanni! Come stai? Giovanni! Quando arrivo?

Забавно слушать итальянскую речь. “Giova-a-anni!” — голос взлетает. “Come sta-a-ai?” — на этой волне можно серфингом заниматься…

— Друг с Сицилии приезжает, миллионер. Год как жену похоронил. От двадцатилетних отбоя нет, только вот не разберешь, нужен он или его дом у моря и яхта. Ему пятьдесят пять, но он в полной форме. У тебя не найдется для него подружки?

 

86

— Я полночи не спал. Ладно, это лирика.

В коридоре, за дверью, все прекрасно слышно.

— Я ей звонить должен? И о чем мне с ней говорить? О макароннике?

Интересно, закрылся на ключ или…

— О, явилась. Давай, чао.

Бросила сумку:

— Кости мне перемываешь? С Макаровым?

Встал между коридором и комнатой, оперся плечом о косяк:

— С каким Макаровым, очнись. Я ведь мог бы в полицию заявить — что человек пропал. Было бы весело.

— Мне не весело, Денис.

— Тебя еще и пожалеть?

Прошла в комнату, села на кровать.

— Я все объясню…

Объясню — устала к тебе тянуться, не даешь, ничего не даешь. Один плюс один! Хоть из хитрости забалтывал бы. Не соображает: женщине нужны слова, это как воды попить. Да что объяснять.

Он повернулся лицом к кровати, но продолжал стоять в дверях.

— Мы поссорились с Ноэлем, нам надо было выяснить…

— Выяснили?

 

87

Сидит и ревет, дитя неразумное. Видно, макароннику и правда не перепало. А может, он просто так за ней волочится, из любви к искусству. С бабой до утра отношения препарировать — надо быть таким же дурным, как она.

Подружке Ане отчет поступит, там и посмотрим.

— Денис, пожалуйста, сядь. Сядь рядом…

Опустился на кровать. Она подбиралась, бубнила что-то про «настоящие отношения», вслушиваться не стал. Пусто весь день было. Хотел покидать ее вещи в коробку — рука не поднялась.

Подобралась, ладони на плечи положила, сопит в затылок, шмурыгает и пальцами жмакает, как кот, когда одеяло когтит. Отстранился, встал:

— Мне к Тибидоху надо ехать.

 

88

Вернулся — она спала. Лег — проснулась, привалиться хотела — отодвинулся.

— Я рогами весь потолок в лифте исцарапал.

Про рога сказал на всякий случай. Опять заревела, последовал малоинформативный разговор на эмоциях. После трех часов препирательств подвел итог: «Учти, тебе “сежурку” продлевать. А я благотворительностью заниматься не намерен». С тем и уснули.

Большое желание яйца макароннику оторвать.

 

89

— Ты в «Акации»?

Ноэль звонит из Португалии, у него там клиент по фамилии Барбоса. Неделю ему вкалывать с этим Барбосом допоздна — едва сил остается погрызть что-нибудь и — в отель, отсыпаться, собачья жизнь.

— Я до моря доехал, сижу на берегу. Барбоса сломался, в девять закончили. У меня идея. Вот ты про футуристическую мангу рассказывала, и я подумал — а если сочинить нечто подобное? Ты инопланетян умеешь рисовать?

— Смотря с какой планеты…

— Нет, правда, это интересно — другие цивилизации, противостояние миров, главный герой набивает всем морду. Я уже придумал, как он выглядит.

Заводясь, Ноэль начинал говорить скороговоркой — не угонишься.

— Подожди… я в этом жанре не работаю…

— Да любовными историями имя не сделать! Разработаем сюжет, ты нарисуешь, и пошлем этому…

— Кунихико Икухара, помню, — фыркает Марина.

— Это кто?

— Как кто, «Утэну» сделал. Ты уже предлагал отправить ему мои опусы.

— Да нет! Он не поймет! У нас никаких роз, однополой любви и прочей галиматьи, у нас нашествие инопланетян. Их я тоже придумал. Смотри: там, где у нас выпукло, у них внутрь, и наоборот. Глаза, как у жаб, ушей нет и носа. Кто выпустил “Appleseed”?

— Сиро Масамунэ.

— Вот ему и пошлем.

«Если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы…» Нет, итальянская маниловщина забавнее.

А вообще, трогательно. Особенно если сравнивать с Корто, который продолжает обиженного изображать. Обнимешь — высвобождается. Сказала ему:

— Есть такое понятие, как великодушие, оно может заменить понимание.

Огрызнулся:

— Великодушие — это не ко мне. Это к макароннику. — Хмыкнул. — Хотя есть писательница такая, Мария фон Эшенбах, у нее точно про Буратину сказано: «Некоторые считают, что у них доброе сердце, хотя на самом деле у них лишь слабые нервы».

Уйти бы пожить одной, себя послушать, как Ноэль советует.

От чего крышу стало сносить — от его восхищения: навоображал, что она восходящая звезда манги, осталось телескоп навести. Самооценка полетела вверх, рисовать хочется. И — зависимость, как наркотическая. Весь день живешь в ожидании звонка из Португалии и, как на набережной Сены ранним субботним утром, — легкое головокружение. Произносишь: «Ноэль» — сердце срывается и летит вниз, это почти больно. Думаешь: «Где он?» — и накатывает рябь по телу, вчера в полночь позвонила — автоответчик. Невольно вообразишь холеную азиатку — что, в Порто нет азиаток? — сидит нога на ногу, наматывает на палец черную прядь… у него в номере отеля. Хотя какое ей, Марине, дело.

Дела нет. Но зачем говорил: «“Марина” — “гавань” по-итальянски. Ты — моя гавань». От этих слов рождается беспокойство. Тянешься к ним, как поросенок мордой, и бац — щелбан в пятак: автоответчик в ночи. Так и сажают на наркотики: дадут дозу радости, потом еще, а после и сам прибежишь, ручонки протянешь, не дай бог не уколят.

Матьё-черепашник едет в Париж на выходные, зайдет посмотреть на Тору и Тилу. Корто поздно объявится: можно будет поговорить.

 

90

Матьё слушал, тянул вино, поглядывал на фланировавших черепах.

— Я ему: «Денис, не могу так больше», а он: «Знаешь, как осьминоги у устриц раковину отбирают?» Полное наплевательство.

— А, это в его духе. И как же?

— Ждут, когда устрица приподнимет створку, и кидают внутрь камешек или кусок коралла. Закрыться она не может, осьминог с ней расправляется и селится в раковине.

— Он, похоже, баснями заговорил. Его явно беспокоит, кто кого сожрет. Знаешь, Денис маниакально подозрителен. Был уверен, что я у него Марго увести хотел. Представляю его в старости: сухой старик с прямой спиной, идет, стучит палкой в мостовую… Не понимаю, что тебя здесь держит. — Глотнул вина. — Любишь ты его?

Марина отвела глаза. Взгляд упал на «Американку в Италии» Рут Оркин, такую до черточки знакомую фотографию.

— Уже не знаю.

 

91

— Я все равно поеду.

Ксене была знакома эта Маринина интонация.

— Ты про «сежурку» помнишь? Тебе ее через две недели продлевать.

Итальянец в Канны собрался, там клиент. И выдвинул предложение на море сгонять. Он денек поработает, Маринка погуляет. Далее — уик-энд на Лазурном Берегу. Об одном забыли: о существовании Дениса.

— Я совершенно потеряна, когда Ноэля нет. Он мне нужен, понимаешь?

— Не понимаю. Денис звонил мне после твоей ночной отлучки и сказал, что может дров наломать.

Маринка молчала, сопела в трубку.

— Пускай ломает, что хочет.

 

92

— Я сперва на него погляжу, а потом ты куда-либо поедешь.

— Он не станет перед тобой вытанцовывать!

— Ты представила меня бездушным монстром или я ему мешаю?

Ноэль отказался знакомиться.

— Я бы просто в глаза ему посмотрел. Ты ведь дитя неразумное, тебя нельзя отпускать с кем попало.

— Еще скажи, что ты обо мне беспокоишься.

— Я о себе беспокоюсь. Если что — мне перед твоей мамашей отчитываться. Зараза в доме тоже не нужна.

 

93

Налоговики стали прощупывать «Эколук». Тибидох экстренное совещание в десять вечера созвал: поджал хвост, обещал задолженности выплатить. В три часа ночи разошлись, самое время посмотреть, что у Тибидошки со счетами — шпион их в папочку на соседнем компьютере копировал. Захватывающее чтиво, надо признаться.

Мобильный выключил назло Маринке.

Дома был около пяти: она спала. Вышел из душа — ночник включен: одевается.

— Куда собралась? Не дури.

Подумал, обиды демонстрирует.

— Мне надо к половине седьмого на Лионский вокзал.

Стоит сонная, лохматая, явно плохо соображает.

— Какой вокзал? Ложись спать.

— Сам сказал: «Вали к своему макароннику». Корто, я хочу поехать, мне надо. Но это не то, что ты думаешь.

— Ничего я не думаю.

Забрался под одеяло. Ее место еще теплое было. Выключил ночник. Минут через десять она ушла, бросила в темноту: «Прости».

Подушка ее пахла травой какой-то: шампунем. Секса недели три уже не было.

 

94

В вагоне первого класса — красные широкие сиденья, народу немного. На перроне от запаха поезда — дороги! — кружило голову. Ноэль купил в “Brioche Dorée” круассанов с колой: ароматные, проседают под пальцами. Ехала сюда — маялась, Корто из головы не шел. Но запах поезда провел границу между там и здесь, и там поблекло.

— Поспим?

Глаза закрыла — такая тишина внутри. Сердце сидит в своей клетке, не падает. И ком из горла исчез, проглотился. Извелась, пока Ноэль в Португалии был.

Потом — день в Каннах: тепло, сухо, бродишь, ждешь вечера. Внутри тихо и радостно. Посидела у моря на песке. Конец октября, вода холодная, но — солнце! Корто позвонила — трубку не снял. Вечером Ноэль подобрал на набережной Круазетт.

В прокате дали раскосый 206-й «пежо». Поехали в отель бросить вещи — в комнате стены обтянуты светлой тканью с вышивкой. Распаковала мыльце: вырвался веселый запах лимона.

Потом никак ресторан не могли выбрать: Ноэль изучал меню, капризничал и шутил.

Расплачиваясь за ужин, бросил:

— Смотаемся в Монако?

Двенадцатый час, в сон клонит, но не спать же сюда ехала.

На трассе — темно, уютно. Поставила диск Земфиры: «Случайно падали звезды в мои пустые карманы…» Грустная правда: в ее дырявые карманы насыпало случайных звезд — сколько жить этой радости? Так же, как и среди старинной мебели в доме в Везинэ, она чувствовала себя в этой машине залетным пассажиром, которого подвозят до перекрестка. Что общего у взрослого мальчишки из буржуазного парижского пригорода с девочкой из Новочебоксарска, которая работает вахтером в отеле и зависит от всего на свете? Одно — что он мальчишка в сорок два, а она — девчонка в тридцать три. Их несет среди ночи бог знает куда, они временно свободны, им хорошо вместе. Только у него и дальше так будет, а у нее нет. Случайные звезды.

И после — пахнущие деньгами авто на чистеньких улицах Монте-Карло.

— Знаешь, сколько стоит эта «ламборджини»? Триста тысяч евро! Я когда-то тоже на кабриолете ездил. Боялся на переходе останавливаться — девчонки так и ломились… — подмигнул.

Стриженый садик — подсвеченные стволы деревьев, ярко-зеленая трава под фонарями. Пальмы тычутся темными верхушками в звезды. Ноэль тянет кольцо с пальца Марины и надевает себе на мизинец.

— Ma petite femme…

То ли «моя малышка», то ли «моя женушка» — оба варианта нелепы. Все это будто снится. Тишина в саду — проваливаешься в нее, как в перину.

— Пошли, свожу на экскурсию в «Эрмитаж».

Облитый светом фасад отеля: золотом до темного неба полыхнуло. Внутри — мрамор, мягкие кресла, орхидеи в высоких вазах. Любезный персонал с красными глазами (четвертый час ночи). Один, костлявый, соглашается показать пару свободных комнат. Диваны, плазмы, картины; террасы: джакузи, вид на море. Любит Ноэль весь этот лоск.

— Марина, в следующий раз здесь остановимся.

Будто не знает, что звезды — случайные.

 

95

Нырнула под одеяло. Рука у Ноэля меньше, чем у Дениса, и мягче. Отвела ее:

— Прости. Ты пойми, я не могу.

Молчание.

— Марина, если он тебе близкий, почему ты поехала со мной?

— Потому что ты тоже близкий. Но иначе.

— Иначе не бывает. Близость или есть — или ее нет.

Как же тут тихо…

— Выходит, ты все же не просто так предложил на море сгонять?..

Фыркнул:

— Просто так. Но вдруг ты не просто поехала. Я, как воспитанный, должен был проверить…

— Денису сказано, что ты, как воспитанный, возьмешь мне отдельную комнату.

— И взял бы, но тогда могло бы выйти, что я как раз невоспитанный. Кажется, я отключаюсь…

Проснулись к полудню. На деревянный помост, где стоял пляжный ресторанчик, налетело песка. Ветер играл краем скатерти, ерошил салфетки на столе. Смотрели, как в воду по колено забрался худой пацан, стоял, ежился. Потом гуляли по набережной, от витрины к витрине.

— Ты как девчонка, Ноэль.

— Я люблю все красивое. Вещи в том числе.

В одном из бутиков малыш-метис капризничал, тянул за юбку одетую с иголочки блондинку. Она, не обращая на него внимания, перебирала блузки. Когда вышли, Ноэль бросил:

— Зачем рожать? Не лучше ли брошенного осчастливить?

— Что ж ты-то не осчастливил?

— Меня через семь лет здесь уже не будет.

Они пьют кофе за столиком, покрытым тяжелой бежевой скатертью — ветру не под силу ее трепать. Ноэль рассказывает, как три года назад у него подозревали рак кожи.

— Пока ждал результатов анализов, десяток лет прожил. Человек растет, только когда страдает. От хорошей жизни он ленится и жиреет.

А ведь и правда, рисовалось лучше всего после ссор с Корто, после ухода Вадима, после стычек с отцом…

Пришел за результатами, сел в очередь рядом с сухоньким старичком. «Не сейчас», — улыбнулся старичок. — «А когда?» — «Зачем вам знать?»

— Разговорил я его, наверно, не надо было. Через десять лет, сказал. — Ноэль смотрел на соседний столик: молодежная компания склонилась над счетом. — Вот этого я у французов терпеть не могу. Обычно плачу за всех, и всё. Знаешь, когда я иду в ресторан с клиентом, то всегда приглашаю. Ни один не сделал ответного жеста. Мне все равно, но как они живут, если только брать умеют?

Влюбись она или просто решись отправить в тартарары свой с трудом выстроенный мирок — тогда все было бы проще.

— Что надо сделать, чтобы ты не исчез из моей жизни?

Ноэль улыбнулся.

— «Ветер не вынудишь войти в дом, но можно оставить окно открытым» — это не я, а Кришнамурти. Поехали, покажу один закрытый порт.

 

96

Охранник, черный детина, поупрямился и пустил.

Шли по набережной, освещенной фонарями, с неторопливым прохладным ветром, смотрели на яхты-дома, плавучие дворцы. Было их немного: осень. Ноэль поднял воротник и начал предположения строить — кому какая принадлежит.

— А вдруг тут стоит корабль Абрамовича? Напроситься бы туда на экскурсию! Смотри, эта громадина наверняка из Саудовской Аравии! Им там деньги девать некуда.

— Не, она индийского шейха…

Дружно обернулись: на земле, в тени, сидел человек с початой бутылкой вина. Две пустые стояли рядом. Ноэль подошел, заговорил без нотки пренебрежения. Марина рассматривала белую громаду корабля, думала: правда ли, что через семь лет?.. Голос Ноэля долетал до нее — с индийского шейха разговор перешел на миллионера Джованни с его яхтой; потом — на Сицилию, мафию, выборы в соцпартии, и тут алкаш почему-то сообщил, что пьет из-за жены, она с другим сбежала. Правда, там не клеится.

— Говорит, что хочет вернуться. Но все «думает». А у нас ведь дети.

— Если позволите дать совет… Я бы крест поставил на этих отношениях.

Алкаш не отвечал, и Ноэль добавил:

— Когда действуешь с сердцем, не раздумываешь. Зачем вам отношения без сердца?

 

97

Поезд подходил к Лионскому вокзалу.

— Я не смогу теперь с Денисом, — Марина смотрела в окно. — Но через две недели мне идти с ним в префектуру.

— А если не пойдешь?

— Тогда еще через три месяца вид на жительство закончится.

Поезд остановился. Полночь — успеть бы на последний RER.

Сейчас Ноэль уйдет, его не будет. Сердце снова из груди выскальзывает. Как жить-то теперь?

— Я побежала… Мне две пересадки делать.

— Какие пересадки?! Опасно ночью! Я тебя отвезу.

Да сто раз возвращалась поздно… (Корто бубнил: «Допрыгаешься», но встречать не шел.)

— Ноэль, машина-то в Везинэ, да и рулил ты весь день…

— Ну и что. Я возле станции припарковался. Поехали.

Когда вошла в квартиру, Денис компьютер выключал, спать собирался. Головы не повернул:

— Э, да у меня гости.

 

98

Написала Аньке письмо.

Все рассказала. И про две фразы, с которых началось: «Если действуешь с сердцем, не раздумываешь. Зачем нужны отношения без сердца?» Возвращались в отель, говорили.

— Людям так легче — отношения без сердца жить не мешают. Ничего не даешь, ничем не рискуешь. Я тебе говорил, что порвал со своей подругой?

— Нет…

— Приехал, поговорили. Она поняла. Когда всё с сердцем, пустое не вынести. Не вынести такое: «ничего не даешь, ничем не рискуешь».

Вряд ли это можно назвать разговором — она слушала. Наконец улыбнулась:

— Я рискну.

 

99

Явилась после макаронника, спать завалилась. Назавтра в отель пошла.

Шпион записал послание подружке.

Набрал ее номер — включился автоответчик. Сказал: «Между нами кончено. Тебе лучше здесь не появляться». Ждал этого, всегда ждал.

 

100

Вышла из метро — телефон чирикнул: «Одно голосовое сообщение».

Прослушала, и — камень с сердца: все само решилось.

Позвонила Ноэлю, сказала: «В Нуази больше не вернусь».

Ни холодно, ни тепло ответил: «Да?»