Наверное, я видел десятый сон, когда раздались чьи-то голоса и стук в дверь. Я еще спал и не мог сообразить, что это. Но голоса уже прошли через меня, пронзили меня, и оттого я, прежде чем проснуться, вскочил с койки и, как рыба, выброшенная из воды, таращил глаза, тяжело дыша.
— Ночной воскресник... Тоже выдумали!
Это говорил Жора. Виктор сидел на табуретке и натягивал двумя руками сапог. А я стоял босиком, в трусах и майке, худой, как шкет, и ничего пока не соображал.
— Генка пусть спит. Он же не комсомолец...
Я вдруг увидел Сильву. Она стояла на пороге и с усмешкой смотрела на меня. Я покраснел так, что лицо мое стало горячим, и готов был в эту минуту провалиться сквозь пол.
— Ты спи, — повторила Сильва, — это тебя не касается. Собираться у конторки.
Последнее относилось не ко мне. Сильва повернулась и вышла. Я схватил со спинки кровати брюки, рубашку и торопливо стал одеваться. Подумаешь, комсомольцы. Подняли шум, а теперь спи.
— Готов? — спросил Виктор, стоя у двери.
Он понял меня без слов. Я был готов, и мы втроем — Виктор, Жора и я — выскочили в сырую темь. Под ногами чавкнула грязь. Дождя не было, но воздух был пропитан сыростью. В проемах между тяжелыми облаками слабенько тлели звезды. Мы были похожи на лунатиков, на полуночные привидения и еще черт знает на кого. Жора заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул. Испуганно шарахнулась с дерева какая-то птица.
— Перестань дурачиться, — сказал Виктор. — Надо ребят разбудить.
Мы, как разбойники, ворвались в общежитие, где жили монтажники, плотники, трактористы, — одним словом, мостовики. И Виктор спокойно, деловито как-то даже сказал:
— Подъем, ребята. На разгрузку! Надо машины разгрузить.
Кто-то спросонья проворчал:
— Не нашли другого времени. Не прокисли бы ваши машины до утра!
— Аврал комсомольский, — все так же спокойно сказал Виктор, но в голосе его прозвучала насмешка. — Несоюзная молодежь может на другой бок поворачиваться.
— Хлопцы, а мне сегодня двадцать восемь стукнуло, — сказал кто-то в углу. — Я же сегодня из комсомольского возраста вышел.
— А что, Сигуладзе прав. Не имеют права его заставлять. Сигуладзе вышел из возраста...
Всем стало вдруг весело, все дружно смеялись, острили, незлобно переругивались и собирались.
— Братцы, кто мой сапог надел? У меня сорок третий размер, а этот сороковой. Братцы...
— Да отдайте же ему сапог! Как маленькие, честное слово!
— Ох-хо-хо... выспаться как следует не дадут.
— Выспишься в раю.
— Говорят, на ремонте рай. Под модерн делают. Как гостиницу «Юность» в Москве. Вот бы директором в рай устроиться...
— Братцы, кто мой пиджак надел?
— А он какой у тебя?
— Черный.
— А-а... Ну, тогда ясно...
Мы вывалили из общежития, как пираты. Гурьбой. Со смехом. Шли не разбирая дороги. Месили сапогами грязь. К нам присоединились девчата. И вовсе стало весело.
Несколько машин стояло около дощатого навеса. Большие ящики в кузовах. Черным по белому: «Не кантовать». Может, и руками не трогать? Мы их, эти тяжеленные ящики, бережно стаскивали по рельсам.
Сверху вниз, сверху вниз... А вообще-то девчатам тут делать нечего. Девчат мы и близко не подпускали к машинам. Кто-то острил: «Девочки, вы хоть «Дубинушку» пойте!»
Сверху вниз, сверху вниз...
Рельсы прогибались под тяжестью. Поскрипывали ящики. И было удивительно и чуточку даже радостно оттого, что, собранная воедино, сила наших мускулов делала такие чудеса. Наверное, мы думали тогда об одном — быстрее стащить по рельсам эти ящики. И вовсе забыли думать о своей принадлежности или, наоборот, непринадлежности к комсомолу. Было бы смешно, если бы мы в ту минуту думали об этом. Мы просто работали, потому что никто, кроме нас, не мог этого сделать — встать ночью, месить сапогами грязь, стаскивать по рельсам тяжелые ящики...
Утром на щите, где обычно вывешивались приказы и разные объявления, мы увидели новый приказ, в котором перечислялось несколько десятков фамилий. Нам была объявлена благодарность за ночной аврал.
Приказ был подписан начальником мостопоезда. А пониже, после слова «верно», — еще одна подпись. Вообще-то все верно. Но мы, небрежно глянув на приказ, проходили мимо. Сильва спрашивала:
— Видели?
— Что? А-а... приказ-то. Видели.
Конечно, не в приказе дело. Пройдет время, и я забуду этот приказ. Но никогда мне не забыть ту сырую ночь, тяжелые ящики и еще то, как, собранная воедино, сила наших мускулов делала чудеса.