Самая маленькая станция на земле — Синеозерск. Это я понял, как только ступил одной ногой на снег. Второй ногой я все еще стоял на подножке вагона, словно раздумывал: спускаться или вернуться обратно?
Ну, и дыра, наверно, этот Синеозерск, забытый людьми и богом уголок!
Неподалеку стоит старик с солдатским вещмешком за плечами. Смотрит на нас внимательно, присматривается бородач.
— Эй, дедусь! — кричу я. — Что тут у вас, озера синие, что ли?
— А у нас, милок, никаких озер нету, — охотно откликается дед. — Ни синих, ни белых... Строители будете?
— Строители.
А все-таки и здесь, в Синеозерске, висели на перроне вполне приличные часы и даже показывали время — без пяти двенадцать.
Под часами сидел вислоухий щенок и печально смотрел на меня. Мне вдруг стало чертовски весело, и я встал обеими ногами на землю — прочная! — и засмеялся.
— Посмотрите... меня встречают. Привет, дружище! Посмотрите, он узнал меня!.. Ну, здравствуй... дай лапу. Да нет, правую... Вот так!
Холодный воздух обжигал лицо.
— Шабаш! — сказал парень в черном полушубке. — Приехали. Разгружайся, братва! Скурин, давай музыку.
— Есть музыку!
Скурин роста невысокого, в модном свитере до подбородка, телогрейка расстегнута нараспашку. В руках у Скурина неизвестно откуда появляется гитара. Он прикасается пальцами к струнам, и струны отзываются холодным звоном. Ну и стужа, дыхание перехватывает! Почти физически я ощущаю это прикосновение к холодным струнам и вдруг вспоминаю, как много лет назад, когда я еще жил в детдоме, однажды зимой принесли в комнату топор. Обыкновенный топор, с белым, точно засахаренным лезвием. И Рыжий Филька, самый отчаянный из детдомовских пацанов, делая вид, что лижет топор, и даже причмокивая от удовольствия толстыми губами, говорил:
— Ух, какая сладость! Гена, лизни-ка, такой сладости ты еще никогда не пробовал...
И я лизнул. Вначале почувствовал холодок на языке, потом пронзила жгучая боль. Я рванулся и... увидел на лезвии топора красное пятно. Во рту было горячо и солоно.
Никогда не забуду: белое лезвие топора, красное пятно, жгучую боль и Рыжего Фильку. Может быть, тогда я впервые подумал о том, что люди могут быть неожиданно злыми и жестокими и могут обижать бесхитростных и простодушных.
— Разгружайся, братва!
Снег скрипит под ногами. Снегу столько, словно его специально свезли сюда со всего белого света. Снег громоздится вокруг деревянного вокзальчика, на крышах домов, пушистыми хлопьями висит на деревьях и даже на верхушках телеграфных столбов, причудливыми пирамидами возвышается и царствует над всем этим холодным безмолвием.
Синеозерск... Без пяти двенадцать... А может, часы стоят?
Мне все-таки захотелось вернуться в вагон и немедленно уехать обратно. Уехать туда, где тепло, где цветут мальвы и до одурения пахнет морем. Где-то ведь есть такая теплая, обласканная солнцем земля...
Летят на снег вещмешки, узлы, чемоданы... Девушка уронила сумочку. Рассыпались на снегу бигуди и пудра.
Девушка растерянно стоит и смотрит, не зная, что делать. А рядом Скурин — модный свитер, телогрейка нараспашку. Скурин смеется и успокаивает девушку:
— Ничего, красавица, тут парфюмерии сколько угодно... Снегом будешь пудриться.
Кто-то зовет Тараненко:
— Товарищ Тараненко, тебя главный инженер просит. Та-ра-не-нко! — хором зовут.
Парень в черном полушубке идет разыскивать главного инженера.
Густой белый пар клубится в воздухе. Холодно и тесно.
Люди. Люди. Люди.
Безудержное веселье. Молодые. Серьезные и степенные ветераны строек. Громкоголосые пижоны. И молчаливые новички.
Разные люди. Смотрю на людей, на крохотный, потонувший а снегу вокзальчик, на узкую тропинку, по которой сейчас мы пойдем, как в не раскрытую еще книгу.
Название этой книги — жизнь.
Как она встретит меня? Куда поведет? Чему научит?