Я долго смотрел на этот клочок бумаги, пытаясь передать ему свои мысли, потом положил его в карман своего халата, встал, собрал разбросанные по полу игрушки, выключил свет и ушел.

Прошла еще одна неделя, световой день удлинялся, а остатки грязного снега на обочине уменьшались с каждым днем, я переставлял квадратик на календаре с одного числа на другое и ждал какого-то непонятного чуда.

Когда наконец-то часть обязанностей с меня сняли и анализы Оле были готовы, я стал тщательно изучать все, что происходит с ней, я старался не торопиться с выводами, и заведующая отделением тоже, как и всегда, она долго изучала снимки, прищуривая глаза и поправляя очки, съехавшие на край носа. Я видел эту картину неоднократно: она никогда не делала заключение сразу, всегда откладывала решение на потом, чтобы еще раз все пересмотреть и прийти к окончательным выводам.

Наконец она подняла голову.

— Иди домой, — сказала она мне, — поспи, отдохни, иначе от тебя не будет никакого толка.

И она была совершенно права, в тот момент я действительно нуждался в отдыхе, я пришел домой и уснул так, что разбудить меня было невозможно: даже если бы кто-то стрелял над ухом, я бы все равно не проснулся, проспал часов десять, может, двенадцать.

Разбудил меня какой-то непонятный шум, я открыл глаза, был день, во рту пересохло, в квартире царила полная тишина, слышалось только, как в ванной шумит вода в трубах. Я пролежал еще какое-то время не двигаясь, потом перевернулся на бок и снова задремал.

На улице стемнело, когда я проснулся снова, вечерело. Я выспался, но не отдохнул, требовалось снова ехать в больницу и готовить Оле к очередной операции, хотя операцию еще не назначили, я уже знал, что она будет, и в ближайшее время, за последние два месяца опухоль в голове Оле сильно увеличилась, что вызвало дезориентацию и прочие последствия. Возникла срочная необходимость удалить ее, шансы, что операция пройдет успешно, были невелики.

Как я и предположил, операцию запланировали на утро следующего дня, я собрал все свои силы воедино, попытался сконцентрироваться и абстрагироваться от всех своих страхов и неудач, преследовавших меня на протяжении многих лет.

В день операции я был как никогда сосредоточен и собран, ранним утром я шел по длинному больничному коридору, ведущему в операционную. Лампа на потолке моргала синим светом и потрескивала, в момент вспышки открывая взору старые потертые стены, я перебирал в памяти своих пациентов, их лица, глаза. То, что они говорили и даже о чем они думали, оказавшись у меня на столе, их было столько, что не вспомнить даже половины, в моем сознании отпечатались только отдельные моменты.

Я надел чепчик, халат и зашел в операционную, Оле лежала на столе, глаза ее были приоткрыты, но жизни в них уже не было. Медсестра подвезла капельницу, воткнула трубки, вставила иглу, сняла с нее колпачок и взяла руку Оле, нащупав вену, она аккуратно ввела иголку под белую тоненькую кожицу и опустила руку обратно, капли быстро бежали по трубке, я практически не замечал монотонного шума работающих аппаратов.

Подошли мои коллеги, еще два врача, они разговаривали о чем-то своем, Оле являлась для них таким же пациентом, как и все. И это было гораздо правильнее, нежели то, что происходило со мной в тот момент — во время операции врач должен испытывать безразличие к пациенту, а точнее к телу, которое лежит у него на столе. Все знали о моем отношении к Оле и обо всем, что происходило последнее время, но никто не решился посоветовать мне отказаться от участия в операции. И даже заведующая отделением, женщина умная и точная в своих решениях, на этот раз совершила большой промах, назначив меня, она не решилась бы отстранить меня, а я, может быть, и ждал этого, но не смог сказать. И в результате я стоял перед операционным столом, на котором лежал маленький человек без единого шанса на жизнь, значивший для меня все, и именно от меня ждали того, чего сделать я не мог, это и был тот самый момент, которого я неосознанно боялся всю жизнь. Я снова и снова гнал от себя эти мысли, пытался собраться и сосредоточиться, но эмоции, которые я сдерживал в себе всю жизнь так сильно, что мне казалось, будто у меня их и вовсе нет, лезли наружу с все большим рвением.

Я набрал в шприц нужную дозу снотворного и подошел к Оле, мои руки тряслись, я старался не смотреть на нее, я вставил шприц в капельницу и начал вливать препарат, наблюдая за тем, как приводится в действие смертный приговор, вынесенный самим Господом Богом. На лбу выступили капельки пота, медсестра подвезла инструменты, и через несколько минут нужно было начинать операцию.

Я убедился, что наркоз подействовал, и приступил. Пульс ослаб, давление упало, я не был уверен, что держу ситуацию под контролем, именно это выводило меня из равновесия, машина качала кислород, все показатели были в норме, кроме моих собственных.

Доктор замолчал, говорить ему стало гораздо тяжелее, чем было до этого, он еле-еле выдавливал из себя слова, сглатывая остатки горечи своих воспоминаний. Мужчина прервал свой рассказ на несколько минут, пытаясь за это время взять себя в руки и не потерять управление.

Его попутчик смотрел вперед, поглаживая правой рукой свою старую седую бороду, мысли его, казалось, находились далеко, а в глазах не было ни малейшего сострадания.

— Врач должен быть безразличен к своему пациенту, — повторил старик слова доктора, — только это может гарантировать успех, это истина, это верно, — добавил он и положил руку на колено, наконец-то оставив бороду в покое.

Разбитая дорога местами вынуждала притормаживать, что сильно замедляло путь, переваливаясь с одной кочки на другую, старенький фиат будто вздыхал от усталости, но преодолев очередное препятствие, снова набирал скорость. За все время пути доктор ни разу не задумался о завтрашнем дне, о том, что будет потом, когда настанет осень, зима, о том, как он будет жить и что делать. Он как будто погрузился в транс, рассказывая события своей жизни за последний год, что, собственно, и представляло собой всю его жизнь.

Количество машин увеличилось, это свидетельствовало о том, что где-то поблизости была жизнь. Позади оставались города и поселки, большие и маленькие, фиат обгоняли: кто-то торопился, а кто-то просто ехал с определенной скоростью и не хотел замедляться. Доктор заглядывал в каждую проносящуюся мимо машину, провожая взглядом до тех пор, пока она не скрывалась из виду.

— Операция шла очень долго, почти шесть часов, — продолжил он, — но ожидаемого результата она не дала.

Опухоль головного мозга не смогли полностью удалить, метастазы и большое количество жидкости усугубляли положение, шансов на то, что Оле сможет очнуться после операции, не было, обычно люди в этом случае говорят: «Надо надеяться на чудо». И на какое, мне интересно?.. Я хоть и желал этого больше всех остальных, но как врач знал, что никакого чуда не произойдет. А потому, когда я вышел из операционной, меня переполняли противоречивые чувства, я понимал, что не смог сделать ничего и все эти старания оказались бесполезны, по сути своей, все это было похоже на цирк.

Мы занимаемся тем, что заведомо обречено на провал, но все равно делаем это, потому что так надо, потому что по-другому и быть не может.

После операции Оле снова перевели в блок реанимации, я зашел к ней перед тем, как уйти домой, сел рядом, взял ее руку и сжал в своей — реакции не последовало, дыхание было слабым, но самостоятельным.

Я встал и вышел, в тот день я не сел в автобус, а шел пешком до самого дома, километров десять или, может, пятнадцать, я шел вперед, опустив голову вниз, видя перед глазами лишь мелькающие мысы своих ботинок, которые двигались все быстрее и быстрее, пытаясь догнать собственную тень. Я убегал от самого себя, от своего маленького мирка, в котором наступила ночь.

Старик посмотрел на доктора. Жизнь шла вперед, а доктор, вопреки всем ее законам, двигался назад, пытаясь разглядеть в ней блеклые оттенки собственного существования.

— С этого дня, — продолжил он, — я стал жить по-другому, дни тянулись медленно и мучительно, в больнице меня встречали с грустью и состраданием, что еще больше усугубляло мое состояние, я жил, но порой мне казалось, что я умер и попал в ад.

Мужчина замолчал, однако, ему явно хотелось что-то добавить, и это что-то сидело внутри доктора и разъедало его изнутри.

— Возможно, если бы Оле оперировал не я, а другой врач, она не превратилась бы в растение, может быть, это был ее последний шанс, но я не предоставил ей его из-за собственного страха и неуверенности.

Доктор свернул на обочину и остановил машину, закрыв руками лицо, он всхлипнул несколько раз, затем протяжно шмыгнул носом и добавил: — Я не хотел, чтобы так получилось, — он достал из кармана платок, протер им лицо и снова поехал.

— После операции Оле прожила еще три недели, состояние ее ухудшалось с каждым днем. Я был с ней рядом, как и обещал, всегда рассказывал о том, что происходило на улице, держал ее за руку и приносил свежие фрукты, это — то малое, что я мог сделать для нее.

— Это очень многое, — перебил старик, — это очень многое! Ты сделал столько, сколько не сделал никто. Ты неправильно оцениваешь свои поступки, себя и все, что тебя окружает, каждый человек делает ровно столько, сколько должен, не больше и не меньше — запомни это.

Он сказал это с такой уверенностью, что доктору оставалось только поверить в это.

— Вечером, — продолжил мужчина, — моя смена закончилась, и я поехал домой, измотанный страшными ожиданиями, я потерял счет дням, мне казалось, что я живу в каком-то зацикленном круге, из которого никак не могу выбраться.

Ночью меня разбудил телефонный звонок, было почти четыре часа утра, еще не рассвело, я взял трубку и ответил.

В ту ночь дежурил мой коллега, он сообщил мне, что Оле умерла, я был полностью готов к этому. Не знаю почему, но я никак не отреагировал на его звонок, сказал, что буду утром к началу смены, и поблагодарил его.

Я умылся холодной водой и подошел к окну на кухне, открыл его и вздохнул полной грудью, свежий прохладный воздух обволакивал мое тело, начало рассветать, я стоял и смотрел в никуда до тех пор, пока на улице не стало совсем светло. Я даже не могу сказать, о чем думал в этот момент, наверное, ни о чем, я много раз представлял, что буду чувствовать, когда Оле не станет, и мне становилось больно от этих мыслей, но когда это случилось, я не испытывал ничего. Мне даже было немного стыдно перед самим собой, наверное, я должен был быть с ней в этот момент, но к сожалению, меня не было.

Жизнь моя снова стала пустой, Такой же, как и до того момента, когда появилась Оле.

— Не-е-ет, — протяжно перебил старик, — пустой она была тогда, когда ты думал, что она полна, а полной она стала, когда тебе показалось, что она опустела. Именно когда ты осознал, чем она была заполнена, счастлив ты от этого или нет — другой вопрос, — добавил он, — зависит от эмоционального диапазона каждого. Это индивидуально, отсюда и жизнь у всех — индивидуальная!

Старик обладал такой силой внушения, что доктору показалось, будто он попал на стол хирурга высшей категории, которому наверняка можно доверять и быть уверенным, что из-под его ножа он точно выйдет здоровым.