Долгое время я выбирал между двумя темами: превышением полномочий милицией и беларусами-комбатантами в Украине. Учитывая, что я собирался ворваться на видные роли в независимых СМИ, обе темы были хороши.

Милиция как раз ярко актуализировала гневные обсуждения о себе: в течение недели сразу три раза открывался огонь на поражение. Сначала был убит ресторанный дебошир, потом — нападавший на обменный пункт, а на закуску был тяжело ранен самый дерзкий школьник из подвыпившей компании. Естественно, во всех случаях это было вопиюще, но учитывая скорое небытие любой новости, писать об этом имело смысл лишь в рамках всеобъемлющего репортажа, аналитики или еще чего-нибудь, с определением пугающей тенденции, мол, «Мусора убивают невинных беларусов». Для Хартии даже заголовок не придется менять.

Но тема про беларусов, участвующих в войне, прямо их никак не касающейся — это смело и востребовано: любому изданию читательский трафик, а мне признание. И пусть только попробуют мне отказать в приеме на постоянную работу. С такими амбициями и темой меня, конечно, вряд ли возьмут в государственные СМИ, и это даже хорошо: не люблю орошать льстивыми фразами зады высоких господ, не мое это. Мне бы проще коллективчик, и я горы посворачиваю.

Заявить о себе — стало моей осознанной жизненной необходимостью, моим воздухом. Это стало понятно совсем недавно, там, в актовом зале и кокаиновом экстазе. Я наконец-то объяснил сам себе, для чего поступал на журфак, вспомнил те сладкие минуты школьных праздников, когда мой тенор выбивал похотливые улыбки старшеклассниц, а безголосые уродцы, коих всегда большинство, смотрели на меня с нескрываемой завистью. Да, я тщеславен, но это не грех, а лишь часть меня. И теперь пришло время выстрелить, стать медиаперсоной и звездой, стать носителем авторитетного мнения.

С такой темой главная проблема — поиск информации. А учитывая, что любое общество в непрожеванных вопросах почти всегда делится поровну «за» и «против», я знал, что придется побывать в двух противоборствующих лагерях. Пока серьезной войны нет, надо двигаться быстрее.

Целая неделя ушла на то, чтобы превозмочь страх и неуверенность перед таким большим делом. Долгие пассивные и чуть позже активные поиски в интернете дали скудный результат. Всего несколько человек «могли бы» быть уже там. Все типичные маргиналы: панки, анархисты, монархисты, неонацисты. В общем, все, кто уже давно должен быть мертв, но не было для этого подходящей войны. К моему сожалению, но к радости их близких, некоторые из этого списка отсеялись сразу. Достаточно было одного звонка, чтобы понять: человек находится на территории Родины, и никуда не выезжал. Я словно искал самоубийцу, еще не купившего веревку и мыло.

Неприятная перспектива писать про милиционеров становилась все ближе. Я искал героев журналистского расследования по-всякому: один раз дошел даже до миграционной службы, чтобы выяснить, кто из мужчин призывного возраста пересекал границу. Но там на меня посмотрели как на сумасшедшего. Так, кстати, смотрят все бюрократы. Иногда кажется, что в школе чиновника есть целый курс, на котором каждого учат высоко поднимать брови, широко раскрывать глаза и кривить рот, чтобы показать самое неприкрытое удивление. Каждый из них обязан делать так при любом вопросе, вынуждающем проявить креативные способности и нестандартное мышление. Именно поэтому подобное выражение лиц чаще всего можно встретить на совещаниях по борьбе с дефицитом бюджета. А из-за опасности открытия черной дыры, вследствие большого скопления таких гримас в одной точке, заседания объявляются закрытыми для прессы.

В один свободный вечер, когда с пивом в руке были пересмотрены все сериалы и смешные ролики на YouTube, я решил проверить свой любимый блог Ника Уды. Последний рассказ был мудрен: суть заключалась в том, что человек нашего времени после заморозки оказался в совершенном будущем, которым управляет мораль. Это был рассказ-манифест, где в конце (вот это повезло!) были те самые слова: «отправляюсь в соседнюю страну, в которой как раз появилось, кого ненавидеть».

Я не верил своим глазам, но удача снова была на моей стороне.

В комментариях носителей полезной информации не оказалось, но по связанным аккаунтам в соцсетях вдруг выяснилось, что автора блога зовут Максим Наумович (то есть он назвал героя последнего рассказа своим именем), заканчивает одновременно со мной тот же университет. Вот как бывает: ты думаешь, как поудобнее встроиться в общество, а твой ровесник от него просто сбежал. Зато, судя по всему, я останусь физически цел.

Первым делом я написал Боре, и оказалось, что Максим Наумович это тот самый Максим, которого я видел тогда у бара, и у которого потом брал интервью вместе с Аллой! Естественно, я тогда его узнал. Та тирада на камеру, надо признать, произвела на меня впечатление, хотя упадничества в этой стране всегда было вдоволь! Но главное — другое: мои усердные поиски наконец-то увенчались успехом. Успехом еще и потому, что Боря не будет скрывать от меня даже самые сокровенные тайны. Он мне все-таки должен.

— Так Максим реально поехал в соседнюю страну? Зачем? — во время моего вопроса Боря сделал первый глоток пива, оставивший в бутылке меньше половины, и уже вливал туда чекушку водки.

— А почему ты говоришь соседняя страна?

— Это вроде как эвфемизм. Говоришь иными словами о том, о чем все сразу же понимают. Тем более он сам так написал в блоге.

— Не читал бы ты его блог, там один пессимизм. Он вообще был очень меланхоличным, любил много думать и говорить умные вещи. Но все это сводилось к тому, что жизнь не имеет смысла, и единственная цель человека — смерть. А со смертью шутки плохи, даже если ты просто пишешь о ней: такой провокации она не терпит.

Боря посмотрел по сторонам и вполголоса спросил:

— Слушай, ты же его имя в статье упоминать не будешь?

— Нет, конечно, и лицо замажу на фото. Я ж не из КГБ. Моя цель поглобальнее, но для этого мне нужно понять его мотивацию, интерес, цель. Может, его завербовали?

— Может, и завербовали, он не говорил. Я почему спросил. Только сейчас вспомнил, что он мне пистолет показывал.

— Что? Серьезно? Как такое можно забыть?

— Эй, я вообще-то человек, моя память — не сталь. Показал Макаров, но не говорил где достал. Мы с ним встретились после того раза, когда с тобой дунули того ядреного кокса. Все было как обычно, пили пиво, подливали беленькой, болтали о том о сем. Потом пошли отлить в туалет МакДональдса. Макс попросил зайти с ним в одну кабинку, и там достал этот пистолет. Он показывает, ну и я такой: «Блин, он выглядит большим в твоих руках. Дай подержать?» Максим тоже в своем репертуаре, мол, «Свой пора иметь, и его держать». А я ему такой: «Сильный прибор, если в глаз, то башку снесет». А он такой: «Если и в рот, то результат будет такой же». В общем, пообщались мы так в кабинке туалета, выходим, а на нас мужики так презрительно смотрят, словно мы гомосеки какие-то. Смешно было, в общем, хотя в туалете МакДональдса и не такое происходило.

По сравнению с этой историей меркло все, что мы провернули с Борей за последние месяцы. Шокировал не Макаров, и не Макс, а тот равнодушный тон, с которым все это было сказано. Боря говорил не о друге, который может умереть, а о человеке, с которым изредка приятно проводил время. Я надеюсь, что именно такие Бори пополняют ряды неудачников, с которыми не по пути мне.

— Да, занятная история. Ты его потом видел, списывался, созванивался?

— Нет, больше не контачил с ним.

— А что он вообще в тот вечер говорил?

— Конкретно ничего не скажу. Но точно знаю, что смеялись мы от души. Хотя и пессимизма хватало. В общем, стандартная посиделка.

— Слушай, Борь, я тебя почему-то раньше не спрашивал. А ты как вообще относишься к ситуации в Украине? Большая война с Россией будет?

— Да нет, вряд ли. Вон Макс не даст там повоевать, все пьяные будут ходить.

Опять хмельной смешок.

— Да там сейчас парочку стычек будет, потом России надоест и все закончится. А Макс вернется. Я просто не очень верю всей этой кутерьме, что сейчас по телеку идет. Люди же не глупые, понимают, что там чушь показывают. Так, заняться вечером нечем, потому и смотрят новости. А на самом деле люди не такие глупые, как кажется. Никто воевать не будет, вот увидишь.

Боря сделал несколько глотков своего паршиво-ершового коктейля, и чуть тише обычного сказал:

— Хочешь хохму напоследок?

— Ну?

— Жить нужно так, чтобы на твоих похоронах люди искренне плакали.

— От счастья? — я бы точно смеялся на твоих похоронах, Боря.

Он залился смехом, будто мы и не говорили только что о пистолете, близкой смерти его друга, вообще о чем-то опасном. Нет, Боря не был Максиму другом. Он был лишь самым постоянным из собутыльников. Зачем тогда Наумович раскрывал перед ним все карты? Зачем показал пистолет? Зачем говорил, куда едет? Может, он хотел, чтобы его нашли, остановили?

Боря помог только тем, что сказал время отъезда Макса. Времени и желания на беседу с этим алкоголиком-порнозвездой совсем не оставалось: у меня теперь своя дорога.

Вечером того же дня внезапно стало очень плохо. Единственная логичная причина: наверняка испорченное пиво — а чего еще ожидать от этой дешевой забегаловки с запахом сиротского синдрома. На улице уже стихли пьяные компании, а я все продолжал перечитывать рассказы Максима. Каждая новелла несла смиренный протест против главных пороков нашего общества: отсутствия эмпатии, неправильного отношения ко времени, страха самореализации, и органичности всего этого дерьма в каждом взятом человеке, как уменьшенной копии целого общества. А моральная панацея? Может это действительно выход.

Полегчало.

Наутро сильная боль совершила одновременный набег на голову и грудь, но не было времени обращать на нее внимание. Необходимо выяснить, как Максим поехал в Украину, и догнать его, остановить. Да, точно! Надо его остановить. Он слишком хорош для ранней смерти, даже от тоски этой тихой гавани всея планеты. И, пускай мы абсолютно разные, я чувствовал, что он мне почему-то нужен. Неужели только для статьи?

Надо шевелиться.

Всегда полезно иметь некоторые связи, особенно через долги. С универа самым ценным таким товарищем был Витя, работающий теперь помощником начальника пресс-службы Министерства внутренних дел, естественно, по распределению. Так получилось, что за ним был должок: когда-то я спас его от серьезных проблем, спрятав в своей квартире принадлежавшую ему травку. Помню, как он слезно благодарил меня за помощь и обещал «ответочку» в любой ситуации. И теперь наступил момент, когда этот долг я трансформирую в очень полезную для себя информацию.

Вити не было очень долго, и я уже начал делить пополам слова, написанные на близлежащих рекламах: «Бере-Гите», «Род-Ную», «При-Р-Оду». А если все предложение располовинить, то «Берегитеро-Д-Нуюприроду». Больше смысла было в соседней рекламе: «Паркин-Н-Оваций». Парк Оваций, хм. Или Паркинг Оваций. Неплохие были бы места. А если менять на ходу правила деления слов, то из объявления «Требуется технолог по металлообработке» можно вычленить слова «мет» и «аллообработка». Тут уже целый сюжет.

Витя все же вышел, вставил в зубы сигарету и процедил: «Пункт Терюха. Больше не скажу. Дай прикурить». Пошарив для вида по карманам, я отрицательно помотал головой, и Витя вернулся в здание. Я же еще немного постоял, поглядывая на часы, а потом устремился к пункту пограничного контроля Терюха.

Я не пожалел денег на такси, и уже утром следующего дня отправился в путь. Вдоль дороги поднимали головы тысячи желтых и белых одуванчиков. Как на том поле в Италии. И вновь они сопровождали близкую смерть. Почему именно гребанные одуванчики?

По дороге я вновь и вновь перечитывал с телефона рассказы Максима. Только теперь последний из них раскрылся во всей красе: а что если бы люди действительно руководствовались теми правилами, которые сами же и придумали? Да, самостоятельно человек вряд ли справился бы, а чипизации без войны не избежать, в мягком варианте — маркетинговой. А что? Масштабная пиар-акция, куча рекламы, выгодные предложения для чипированных, семейные пакеты, обещания продвинуть по служебной лестнице — в общем, давить на средние ступени пирамиды Маслоу, и все будет быстро и гладко.

А смог бы я жить в таком обществе? Я вспомнил поездку в Киев, беременную Диану, съемки в порно, драку с лесорубом и первый кокаиновый опыт. И это все только за последние пару месяцев, не считая привычных попоек и отношений на неделю. Я был бы среди тех, кто не смог бы жить без проблем. Меня бы чипировали принудительно, ради моего же блага. Возможно, так со мной и следует.

Твою мать, Диана же беременная! От этого не получится так просто отмахнуться…

Терюха встретили странной активностью. Голова электрички страдала от мельтешения местных работников таможни точно так же, как и моя. Синапсы мозга молили о пощаде, но в перерывах между мольбами сходились во мнении, что на КПП действительно ненормальный режим работы. Почти уверен, что Витя меня не обманул, и я действительно приехал по адресу. Позже выяснилось, что задержали какого-то старика, везшего в Беларусь водки и порошков больше положенного. Странно, что из-за старика бегало столько людей, это разве впервые? Весь пункт пропуска стоял на ушах, и мне нужно было узнать, кто их так поставил.

Главное — найти кого-нибудь, кто может со мной поговорить. Если догадки верны, и Максима задержали здесь, то обо всех подробностях будет знать любая смена. Я зашел в небольшой домик, похожий на те, что строят в агрогородках, и незамеченным поднялся на второй этаж.

— Извините, вы можете уделить мне 5 минут? — спросил я какого-то офицера.

— Фамилия.

— Юневич.

— По какому вопросу?

— По рабочему, — я не мог сказать все сейчас, от ворот поворот мне нужен меньше всего.

— По рабочему? — меня обыскали взглядом настолько внимательно, будто я уже совершил парочку правонарушений, тянущих на внеочередную звезду на погонах. — Посидите тут.

Я сел на лавку, и только через минут двадцать обо мне вспомнили.

— Что вы хотели?

— Здравствуйте, я студент журфака и дописываю практическую часть своего диплома. Это должно быть как журналистское расследование. И я хотел бы узнать про интересные случаи на границе.

— А почему вы не связались с пресс-службой погранкомитета или таможни?

— Да я связывался уже, и там посоветовали подъехать на пункт Терюха, как самый образцовый.

Офицер ухмыльнулся, он почувствовал, что я приврал, но не понял насколько сильно.

— Я, конечно, понимаю. Но откуда мне знать, что вы потом не перековеркаете мои слова и не выставите погранслужбу идиотами? Вы же понимаете, сейчас такое время.

— Я могу показать студенческий билет, и вы запишите мои паспортные данные. Плюс мы можем договориться о том, что я потом пришлю текст вам на вычитку.

— Наверное, так и поступим. Давайте свои документы.

Я не мог дождаться момента, когда начну вытягивать из этого старого таможенника или погранца (разницы для меня не существовало) нужную информацию. Максим уже давно был не столько главным персонажем репортажа, сколько близким человеком, судьба которого меня действительно волнует. Да, именно так расставились акценты.

— Давайте только быстро и, я надеюсь, вы понимаете, имя мое упоминать не надо. Мало ли, вы же понимаете, — офицер принял вид джина из тысячелетней лампы, великодушно позволившего задать смертному три вопроса вместо желаний.

Я достал диктофон.

— Самый интересный случай… это, наверное, когда пытались ввезти на территорию Беларуси часть клада готов, который откопали где-то на Украине, — начал таможенник рассказ. — Вот. Я тогда как раз с помощником проходился по вагонам, и, смотрю, сидит мужик и отводит взгляд постоянно. Обсмотрел весь вагон, но на нас не взглянул ни разу. Один раз только мелькнул глазком на нас, и, вы же понимаете, опыт: я сразу понял, что он хотел бы вообще нас не видеть. Вы же понимаете, это видно всегда. Даже если человек очень хочет казаться нормальным. Только я думал, что он максимум мелочь какую-нибудь везет, а у него оказались золотые монеты с патиной, как нам потом объяснили. Об этом в областной газете еще писали. Он даже не пытался рассовать это по вагонам!

— А еще что-нибудь было?

— Конкретно в мою смену так, по мелочи, в основном. Но у коллег был один раз: рецидивиста ловили, или вора в законе. Но мы знали, что он едет, и сюда из Минска вязать его приехали другие люди. Ну, вы понимаете, какие люди. Мы только как сторонние наблюдатели в тот раз были. Это вы уже там поспрашивайте.

— А были ли у вас перестрелки, например? Сейчас тяжелая ситуация в Украине, вдруг кто-то хотел туда поехать или, наоборот, приехать сюда с оружием?

Кажется, я попал в точку. Офицера как подменили.

— А что вы про это уже знаете?

— Знаю, что у вас на днях произошел один инцидент с участием вооруженного человека. Могли бы вы это как-то прокомментировать? — да, я начал блефовать.

— Об этом узнавайте там, где вы впервые услышали. Я вам ничем помочь не могу. Кстати, скоро приедет электричка, и вы понимаете, я должен уже работать.

— Так ведь электричка уже давно стоит.

— Тем более. Я ничего комментировать не буду.

Он выпроводил меня из кабинета в коридор и посоветовал поскорее покинуть здание. Это было сделано максимально грубо, что только подтвердило мои домыслы: Максим проезжал именно тут, и был, скорее всего, пойман. Значит, он уже в следственном изоляторе. Только где именно? Тут, в областном, или в столице? Вариативность дальнейшего расследования грозилась снизить его оперативность.

Покинув кабинет большого начальника, я остался в коридоре, обдумывая свои дальнейшие действия. Очень не хотелось все бросать, и даже не ради статьи, а ради самого Максима. Вдруг из того же кабинета вышел другой офицер, на которого я не обратил внимания, когда был внутри.

— Чего стал? Пошли, покажу, где выход.

Плетясь за ним, я начал прощаться со всеми иллюзиями, которые дарил в самом начале этот КПП. На крыльце он, закуривая, спросил:

— И зачем тебе это?

— Я же говорил, для диплома.

— Идиоту понятно, что это брехня для колхозанов. Ты мне правду, и я тебе правду.

Тлящаяся сигарета дала мне полминуты на обдумывание предложения.

— Если честно, то это мой друг, и я хотел бы знать его последние слова.

— Да, друзья нынче скрытные пошли, — он тяжело вздохнул и собрался было вернуться обратно.

— Погодите, — напомнил о себе я. — А вы мне что скажете?

Офицер посмотрел на меня, почесывая фуражку.

— А, ну это. Тебе очень сильно надо?

— Думаю да.

— Ну, тогда можно сделать так. Ты на электронный кошелек кинешь мне символическую сумму в размере средней зарплаты по стране, а я тебе кину его записку. В кармане у него нашли. Я ее сфоткал сразу, как знал, что какому-нибудь балбесу понадобится. Скину фотки тебе, как только все это передадим в Минск, чтобы на меня никто не думал.

Офицер так спокойно диктовал условия, будто это не записка, а огурцы по весне, на которые и без меня высокий спрос: не купишь ты, купят другие.

— Да, это было бы отлично!

— Дай листок и ручку.

Он написал номер электронного кошелька, добавив, что кинуть можно хоть сейчас, но фотографии он перешлет, когда это будет безопасно для него.

В Минск я возвращался в не самом плохом настроении, ведь поездка оказалась не безрезультатной. Мне и в голову не приходило, что этот офицер, которого я даже по имени не знаю, может кинуть. Кстати, почему он был без бейджа?

Журналистская вылазка оказалась тяжелой не только физически — грудь и голову все еще сдавливали невидимые тиски — но и психологически. В другой ситуации меня точно гложила бы оставленная силовикам информация о себе, но сейчас проблема глобальнее: они нашли записку. Какой человек пишет записку, если собирается жить? В голову лезли отвратные мысли, не посещавшие меня с момента аварии родителей. Записка могла быть только предсмертной, иначе в ней не было смысла.

Вернувшись в Минск, я нашел в себе смелость, чтобы позвонить в пресс-службу Госпогранкомитета и расспросить о случившемся на пункте пропуска Терюха. Пресс-офицер вежливо ответил, что готовится заявление, и в скором времени будет созвана конференция для журналистов, на которую я также могу прийти.

«За подробностями следите на сайте», — закончил он нашу беседу.

Тот безымянный пограничник (или таможенник?) оставался единственным источником эксклюзива. На одной этой записке я уже могу сделать интересную статью. Мне даже не придется общаться с оборванцами, едущими воевать за какие-то непонятные республики, созданные на востоке Украины. Поэтому за журналистскую часть этой истории я никак не волновался. Оставалась лишь гуманистическая.

Достаточно быстро я перевел с карточки требуемую сумму на электронный кошелек того офицера — на это ушли все мои небольшие сбережения — я не мог проиграть.

Буквально через сутки все каналы пестрели о том, что застрелен 23-летний беларус при попытке пересечь государственную границу между Беларусью и Украиной. При попытке задержания открыл стрельбу и был убит ответным огнем. Да, это был Максим. Мой Максим Игнатьевич Наумович. Из состава пограничной службы никто не пострадал. А он был убит.

Мы пересеклись всего два раза, но я во всех красках представил его лежащим в луже крови с пистолетом в руках, он точно стрелял поверх голов. Теперь мне нет смысла его догонять, теперь от него осталась лишь записка.

На конференции для журналистов человек в голубом мундире напомнил об уголовной ответственности за наемничество, и повторил всем давно известную информацию об инциденте. Ни имени, ни фамилии, лишь только одна веха в биографии: рос сиротой с 17 лет…

Для них он был очередным бандитом, которые непонятно как появляются в стране реинкарнированного социализма — в народе «совка». Он не писал рассказы, не приближался к окончанию университета, не пил ершей с эмоциональным инвалидом Борей.

Наверное, так и должно быть. Ведь он мог кого-то убить.

Письмо от офицера действительно пришло, даже в день выступления пресс-офицера госпогранкомитета: две фотографии, сделанные на мобильный телефон. На фото была записка в полстраницы. Я читал ее очень долго.

«Я родился в городе сером с дорогами ровными…

Помню моменты, когда понимал: каждое заученное с детства движение или действие — это продукт миллионов лет эволюции человечества. Только я эту эволюцию прошел за короткое детство

Точно помню, как осознал, что жив. Я тогда спускался по затемненной школьной лестнице и вдруг понял: каждое мое движение, каждый вздох — это реальная жизнь, и я ее хозяин. Меня к этому никто не готовил, я не делал домашнюю работу по этой теме, не сдавал экзаменов на готовность. Меня сразу бросили в жизнь, в которой я с детства пытался подстроиться под общую канву требований: «Не сри мимо горшка», «Не оскорбляй людей», «Видишь, как делает Петя, так правильно», «Вам следует вступить в профсоюз, так мы сможем защищать ваши интересы». Но правильным в этой канве было только «Не срать мимо горшка».

Это чувство не забыть. Хочется испытывать его вновь и вновь. В очень притупленном своем виде это ощущение приходило ко мне во время пьянок, когда я усилием воли контролировал дыхание, прямохождение и другие обычные вещи. Я не отпускал себя. Контроль над своей жизнью в деталях — вот оно счастье.

Помню, даже как-то выиграл «олимпиаду». Я был очень пьян и уже дома пытался вставить зарядное устройство в телефон. И мне это удалось с первой попытки. Ощущение победы над обстоятельствами, достойное золотой медали. Жалко, никто этого не видел.

Это ощущение, возможно, и вынуждало меня жить. Только оно уже давно не приходило. Передайте привет БЕСу»

Телевизор клеймил погибшего и грозил остальным, приказывал сидеть дома и бояться думать не по шаблону. Выступавшие по ящику ничего не знали о мотивах, о цели — им просто нужен был показательный пример того, как делать нельзя. На самом деле Максим хотел стать жертвой этой тоски и ненависти. И жизнь его была манифестом против всей этой черни, всего того, что не позволяет назвать человека Человеком. Я точно знал, что написать.

Эта статья стала поворотной в моей жизни. В ней я рассказывал про свое небольшое расследование: от начала и до конца. Все впечатления о столкновениях с коррумпированной государственной машиной, о глупости толпы и много чего еще. Естественно, я не говорил прямо, кто дал мне информацию о событии, кто передал мне записку. Но намека было достаточно, чтобы однокурсники при встрече не били меня панибратски по плечу, мол, «Здорово», а слегка испуганно протягивали руку, мол, «Здравствуйте».

Максим в статье предстал так, как и должен был: тихим гением, выбравшим роль жертвы обстоятельств, лишь бы не жить больше в окружении «Никто», которым «Некогда». Мы — страна третьего мира, и это тяготит самых талантливых ее жителей. Мы страна третьего мира, в которой жизнь не ценится настолько, что никто не боится смерти, ведь нечего терять. Все это я ставил ребром в своей статье. Она вышла гениальной, меньше и не скажешь.

Дальше рассказывать нет смысла, потому что артикул не прочитал только слепой, но и тому читали вслух социальные работники. Уже на следующий день мое имя стало чего-то стоить.

Вы знаете, что такое настоящее торжество? Торжество справедливости, торжество достижения главной цели жизни? Обо мне узнали, обо мне начали говорить. Мою статью и, естественно, меня высоко оценили акулы пера не только в Беларуси. В России и Украине новостные и аналитические порталы копировали текст и расхватывали на цитаты. Целых два дня, а в наше время это долгий срок, мое расследование всплывало то здесь, то там в информационном море. Гонорары с эксклюзивных интервью сделали меня богаче, пускай и не сильно. Во всяком случае, первоначальная инвестиция в офицера погранслужбы окупилась сполна. Я собирался оседлать эту волну и больше никогда не исчезать с радаров СМИ.

Но потом началось нечто, что я не могу никак объяснить.

Очевидно, моя статья понравилась не только рядовым читателям, но и КГБ. Честно говоря, я совсем забыл об их существовании и о том, что они очень ревностно относятся к успеху сограждан. Меня впервые вызвали на «беседу», больше похожую на настоящий допрос — так со мной никогда не говорили. Полковник Ромашков убеждал, что ему важно лишь найти «крысу», слившую мне записку, и меня сразу же отпустят.

— ТЫ же понимаешь, ТЫ нам нафиг не нужен. Нам нужна лишь крыса. Пойми, сегодня ТЫ его использовал, а завтра ЦРУ. И если от ТЕБЯ нам никакого вреда нет, то из-за цэрэушников мы можем, извини за выражение, проебать гостайну, и мало уже не покажется никому.

«Ты же понимаешь». Он говорил со мной на «ТЫ». Я не мог понять, с чего он взял, что со мной можно говорить настолько нагло и по-хамски. Это стало понятно только при появлении второго офицера в строгой форме, заявившего, что мне светит пара лет химии, но от этого можно легко отделаться, если сейчас все скинуть на искомую крысу. Моя полная юридическая безграмотность была им очевидна, они пользовались ею нагло и неприкрыто.

«Павел Леонидович… Юневич…» — как будто вспоминал мое имя этот наглый мудак.

«Так будет лучше для всех, не вижу причин для вашего упорства», — сказал второй наглый мудак.

— Если мне выдвинуто обвинение, то зовите адвоката, — вспомнил я единственную зацепку помощи.

Эти ребята расстроились. Я точно знал, что руки у КГБ гораздо короче, чем были во времена СССР. Многие из них настолько разленились и погрязли в крышевании бизнеса, что не смогли бы арестовать изменника Родины, даже если бы он сидел со связанными руками у них в кабинете.

Но полковник решил получить звезду уже сейчас.

— Ладно, давай будем честными друг с другом, раз уж ты такой неглупый. Знаешь, я тебя даже уважать стал после того, как ты сказал мне такое в лицо. Честно говоря, с таким я еще не сталкивался, — ой, как же он топорно лгал. Ему надо бы поучиться у меня. — Теперь давай по делу.

Он достал из ящика стола какую-то папку. Положив на нее руку, как президенты на конституцию во время инаугурации, пристально посмотрел мне в глаза.

— Расклад такой. Мы знаем все о тебе. Что был на Майдане. Что балуешься тяжелыми наркотиками. Что ты снимал порнографию. И все это при беременной невесте. Михалыч, ты считаешь?

— Да, выходит пока что где-то на 15—20 лет, — отозвался «хороший полицейский».

Откуда они, блядь, все это знают? В голове паника и бессвязно-бесполезные мысли, от которых я только недавно избавился. Меня загоняют в угол, меня пытаются раздавить, и у них это, кажется, получается.

— В-о-о-о-т. 15 лет за вот это вот все. Смекаешь? Теперь берем все это и ложим на одну чашу весов. А знаешь, что можно положить на другую чашу, чтобы твои 15 лет не так сильно давили?

Охрипшим и даже сиплым голосом я произнес слабое «Нет». Мои глаза уже минуту как виновато смотрели в пол.

— А на вторую чашу весов, Паша, мы положим твою новую статью, где ты во всем сознаешься. Ну, не в наркоте и залетной телке, а о том, что записку Наумовича ты придумал сам, чтобы добиться популярности. А еще ты напишешь записку, в которой будет подробно написано, где ты взял текст Наумовича. Но эта записочка будет только для нас. Все понял?

Я был уничтожен. Меня взяли за яйца и хотели их лишить. Я готов был сдаться прямо там, несмотря на весь свой пыл и гордость.

— А потом мы еще будем долго и плодотворно дружить. У тебя несколько дней, чтобы написать и признаться. Или мы тебе сразу выдвинем обвинения по полной программе, если ты все-таки выберешь 15—20 лет посидеть в тюрьме. Знаешь, там не любят таких умных, как ты.

Меня отпустили для написания новой статьи. Казалось, имея такие обвинения, я останусь в Американке на несколько месяцев, но, видимо, они тоже не хотели, чтобы я пропал с радаров. Пары дней мне не хватит даже прийти в себя и придумать какой-нибудь другой выход. Этого времени действительно достаточно только на то, чтобы сдать того офицера с Терюхов. На это расчет и делался.

Свет в квартирах еще не спившихся жителей новостроек был единственным освещением моей комнаты в этот поздний час. Максим умер, моя статья сделала меня знаменитым, головная боль стала привычным фоном жизни. Над этим всем растекался соус уголовного преследования. Я знал, что им было нужно, и мне составляло немного технического труда выполнить их требования. Но кем я буду после этого? Зашуганным недожурналистом? Постоянным клиентом дешевых забегаловок?

Я все еще был в этом шоке, как вдруг позвонили в дверь. На пороге стоял человек, которому до звания «пожилой» оставалась пара мгновений. Первая мысль: от меня требуется какая-то помощь, потому что на его лице лежала печать трагедии. Но «помощь», оказалось, пришла ко мне.

— Здравствуйте, Павел Леонидович. Я врач, и я к вам по очень серьезному делу, связанному с сегодняшним вашим посещением одного здания на проспекте Независимости. Это очень важно, поверьте мне. Я не отберу у вас ни одной лишней минуты.

В первые дни после публикации статьи я жил в эйфории, словно выиграл многомиллионный джекпот, и мог всю жизнь не работать, но куда потратить эту жизнь еще не решил, поэтому на моем лице плотно обосновалась печать Дауна. Стыдно признаться, но Максима я тогда совсем забыл, как будто уже отдал ему дань уважения, и на этом «мои полномочия как бы все». В КГБ меня выбили из колеи, и, возможно, мне действительно нужен был доктор. До этого звонка в дверь я понимал лишь одно: происходящее теперь поддается неведомой и непонятной мне логике.

Доктор сел в прихожей и начал совершенно неожиданную и откровенную беседу.

— Понимаете, психиатрия, по большому счету, все еще находится на той стадии, когда ею можно манипулировать. Я сейчас в вашей квартире по просьбе полковника Ромашкова, с которым вы сегодня беседовали. Поймите меня правильно, мне самому крайне противно об этом говорить. Но вы должны выслушать и понять. Вас никто не будет судить или арестовывать, вас просто отправят в психбольницу в Новинках.

— Но я же здоров, и на учете никогда не состоял.

— Вы же понимаете, что это не препятствие для того, чтобы отправить лечиться человека, — опять «Вы же понимаете». Видимо, чиновники учатся делать удивленный вид, а в школе чекистов учат оставлять объяснение беззакония за скобками «Вы же понимаете». — Скажите, у вас есть родители?

— Нет, они погибли в автокатастрофе, когда мне было 17.

— Хорошо. Точнее, ничего хорошего, просто я вам сейчас кое-что объясню. По закону, отправить человека в психбольницу могут только близкие родственники. Но у вас их нет, поэтому завтра к Ромашкову приведут вашу двоюродную тетю и объяснят ей, что с вами происходит.

— А что со мной происходит?

— У вас раздвоение личности. После смерти родителей, видимо, социальные работники упустили тот момент, когда вы создали себе второе Я для общения или чего-то еще. С этим мы разберемся уже во время обследования. Плюс ко всему вы стабильно увлекаетесь наркотиками, как мне сказали, а это значит, что вы еще и через руки нарколога пройдете. Двоюродная тетя, которая вас никогда не видела, согласится подписать бумаги, и вы отправитесь на осмотр, а потом и лечение в психиатрической больнице. То, что вы написали в статье, будет признано бредом вашей второй личности, вашего подсознания и тому подобное. Ромашков дискредитирует вас, а что будет дальше не так уж и важно, потому что время пройдет.

— Но рано или поздно я выйду и расскажу правду.

— Вы же понимаете, что вас будут лечить. Методы лечения в нашей стране не менялись со времен СССР. Вас напичкают транквилизаторами, галоперидолом, настоящей психиатрии не будет. Вы выйдете пассивным овощем.

— И что вы предлагаете? Что мне делать с вашей информацией? И зачем вы вообще мне все это рассказываете?

— Понимаете, мне уже надоело все это, но я должен с ними работать. Я, наверное, в таком же положении, как и вы. Поэтому я вас предупреждаю, что лучше дать им то, что они хотят.

Хм, страх и всяческое отсутствие эмпатии к человеку — это то, о чем писал Наумович, и то, что я видел перед собой.

Владимира Буковского, советского диссидента, спецслужбы вели на протяжении нескольких лет. Меня же взяли в оборот за одни сутки. Либо в нынешнем КГБ разучились работать, либо им нужно избавиться от меня очень срочно, но все же деликатно, они ведь меня отпустили. Неужели эта статья их так напугала? Нет, здесь не обошлось без какой-то чертовщины.

В следующие сутки я старался не выходить из дома. Мне никто не звонил и не писал. Резонанс от статьи поугас, и я уже начал было верить в то, что от меня отстали. Спустя пару дней после встречи с доктором я решился выйти в город. Пасмурная погода и дождь хотели сделать этот серый город темно-серым. И надо отдать им должное, они хотя бы что-то делали. Даже природе ненавистен этот «серый город с дорогами ровными…»

В этот первый выход на меня напало действительно что-то вроде сумасшествия: повсюду мерещились часы, тикающие стрелки, мигающие светодиоды, складывающиеся в минуты и часы. Я даже видел человека в костюме будильника, который стоял возле новенького магазина «Луч». Как после этого не вспомнить Максима и его рассказ про конфликт со временем?

После того случая я стал выходить из дома лишь раз в несколько дней, и только за продуктами. Каждый раз как оборачивался, я замечал, что за мной кто-то идет. Почти всегда это была пара грузных мужиков, никогда друг с другом не переговаривавшихся. Когда я резко останавливался и пропускал их вперед, они, спустя некоторое время, все равно умудрялись оказаться за моей спиной. Да, за мной велась слежка.

От постпубликационной ковровой дорожки эйфории остался только старый и рваный ковер, на котором сидели ужас и осознание серьезности ситуации. Работу мне никто не предложил, поэтому все, что оставалось, это снова и снова перечитывать сначала рассказы Максима, а потом собственную статью. Да, она была написана хорошо, пускай и не идеально. В одном месте я упустил хороший момент для точного сравнения Максима с расстрелянной беларуской интеллигенцией в 1930-х гг. Да и слишком уж мало я говорил о Максиме. Ровно половину статьи занимало описание расследования и моих, несомненно, остроумных на тот момент замечаний.

Блог Максима стал очень популярен, в разных смыслах. Комментарии под каждой записью растягивались уже на десятки страниц. Своей статьей я сделал Максиму только хуже: люди поносили и проклинали уже мертвого человека. Они безнаказанно хулили каждое его слово в каждом рассказе, оскорбляли и ненавидели все, что было с ним связано. И это были простые люди, тот самый толерантный, порядочный и трудолюбивый народ. Рот раскрывали те самые, чей голос на выборах давно не учитывается. Неужели им все-таки что-то небезразлично?

Я вспомнил безупречно правильную мысль Максима в интервью нам с Аллой: эту землю уже не спасти. За тысячи лет существования человек так и не стал образцовым, каждый раз пытаясь взобраться на вершину совершенства, и постоянно срываясь вниз. Разве это и есть развитие?

«На месте Восточной Европы должно быть теплое море»…

Как хорошо, что Макс уже погиб. Оставался лишь я.

Я, который не включал свет даже вечером.

Я, который вырубал телевизор, потому что там все идиоты, а потом снова включал, потому что собственные мысли еще хуже.

Я, которого тот доктор мог бы отправить в лечебницу, не прибегая к услугам двоюродной тети. У меня вообще есть тетя?

***

Я помню тот момент, был первый день мая. Именно тогда Боря мне написал, спустя несколько долгих недель после нашей встречи. Он предложил встретиться у меня, потому что «крайне серьезному разговору лучше не выходить за пределы стен твоей квартиры». Мне казалось здравым все, что предлагалось людьми из прошлой жизни, до статьи и всей этой вакханалии, поэтому Боря был приглашен.

Когда я впускал его в квартиру, ниже по лестнице стояли два амбала, куривших невзатяг. Я демонстративно медленно закрыл за Борей дверь: я не боюсь вас, ребята!

Борис не был бы собой, если бы не принес алкоголь, хоть я и не ожидал, что это будут три бутылки дешевого и до сворачивания крови сладкого вина. Он поставил их на столе и добавил: «Это тебе на потом».

У Бори была самая пристально серьезная вариация его орлиного взгляда, никогда раньше не излучавшаяся его глазами. Он смотрел на меня, подавленного, далекого от своего прежнего образа человека. Я думал, что сейчас он мне поможет, сейчас он что-то скажет, и я ему поверю, найду в себе силы, и снова стану непробиваемым красавчиком. И он сказал. Но непробиваемым красавчиком мне уже не быть.

— Знаешь, Максим был интереснее тебя. Да, я знал, что нам с ним недолго оставалось, но все никак не мог примириться с этой мыслью. Он был интересен как человек, как процесс разложения, как яркая вещь в себе. У него была самая благородная и осуществимая цель из всех, что мне встречались. Но теперь его нет.

Боря перевел тяжелый взгляд в ночь окна, где отражались и вдруг преобразившийся в императора Судьбы — Боря, и преданный забвению ее же баловень — я.

— Честно говоря, я думал, что ты умрешь первым, и потом уже потянешь за собой Макса, — Боря все еще странно смотрел в окно. — Понимаешь, тебя легко было довести, например, до самоубийства. Легче, чем его. Он на самом деле хотел жить. А та записка, которую ты нашел и опубликовал, не более чем отвод для глаз. Самое главное — это последняя фраза.

— Боря, я ничего не понимаю. Ты что, с ними заодно? Ты вот с этими ублюдками, которые убили Максима? И все это из-за статьи?

— А ты глупее, чем прикидывался. Статья тут совсем не при чем. И я не совсем с ними. Скорее, наши цели и задачи время от времени пересекаются. А иногда мои планы становятся их достижениями. Вот как с тобой. Но сейчас ты лучше послушал бы меня, хотя и не очень хочется распыляться перед тобой. Но это вроде как надо. Такие условия.

Я подошел к ночному окну приоткрыть форточку — было слишком душно, даже жарко. В отражение комнаты пробивались яркие вкрапления городских огней. И вдруг я отчетливо увидел какого-то уродца на месте, где сидел Боря. Я резко обернулся и встретил тот самый серьезно пристальный взгляд прямо на себе.

— Ты ведь понимаешь, что ты уже не жилец?

Я не понимал. Не понимал, почему сейчас, почему это решает он или они, или какой-то коллоквиум. Честно говоря, в последнее время я только и делал, что поднимался в гору непонимания, чтобы в этот момент достигнуть его пика.

— Ты не можешь быть один в этом мире.

Кажется, появилась спасательная ниточка.

— Чтобы выжить, мне нужно жениться? Влюбиться? Может, ребенок? Они хотят, чтобы я взял в жены Диану?

— Ничего себе, какой же ты непроходимо тупой. Тебе уже ничего не поможет. Смерть Максима предопределила и твое будущее. Ближайшее, естественно, потому что перспектива на этом и обрывается.

Я сполз к батарее под окном и теперь уже мой взгляд был пристальным. Но тупо пристальным.

— Тут вот какое дело. Обычно равные половины появляются с разбежкой во времени, и у меня всегда хватает его, чтобы довести свое дело до конца или свести их достижения к нулевому результату. Это моя основная работа. Но тут вы появились оба и одновременно. Вы даже оказались ровесниками. А это в два раза больше усилий.

Боря не шевелился, двигались только губы. Многое оставалось непонятным, но суть была ясна — Максим был как-то связан со мной, у нас была то ли единая судьба, то ли единое прошлое. И, возможно, именно поэтому мне было так необъяснимо плохо в то время, когда он умер.

— Так кто же ты, Боря?

— Я? — тяжелый вздох на мгновение потушил блеск его орлиных глаз. — Я тот, кому ты должен был передать привет по записке Макса. Я БЕС. В прямом и аббревиатурном смысле. Наумович понял меня, понял, кто я, и решил сделать меня счастливым. Это самая благородная цель, которая попадалась мне за историю человечества.

Максим хотел сделать счастливым Беса. Он умер не от тоски, а на радость этому существу, он ведь вряд ли человек, так? Надо что-то сделать, надо что-то предпринять, но страх сковал у батареи.

Боря продолжал.

— Только он не знал, что вы — половинки единого целого, и что за ним в пропасть упадешь и ты, — орлиный взгляд Бори обратился в минскую темень. — Интересно, что бы он делал, если бы знал о вашем единстве? Предпочел бы он сделать счастливым тебя?

Боря встал.

— Ребята за дверью дадут тебе несколько часов. Ты, в общем-то, знаешь, что будет дальше. В память о Максе, я позволю тебе сделать хоть один правильный шаг в своей жизни.

— Постой, — услышь сейчас мой голос Франческа, она бы вмиг отреклась от нашей вечной любви. — Один вопрос.

— Еще один? Я мало рассказал?

— Зачем тебе те пробки от пива? Зачем ты их собираешь?

— Хм, — Боря натянул на правый угол губ складчатую ухмылку. — Ровно столько надо выпить, чтобы сделать меня счастливым.

И он ушел, оставив меня наедине со снарядами дешевого вина и не более дорогими мыслями. В них прошли, наверное, те самые часы, когда должна была решиться моя участь.

Солнечные лучи уже озарили двор дома, в котором повсюду росли желтые одуванчики. Надо же, прямо под моим окном разлилось желтое море. Они так красиво сверкали росой на солнце. Я уже перестал им удивляться.

Восход убрал Минск в оранжево-розовые цвета — какой же это красивый город. Но Макс так вряд ли считал… Макс, в каком же свете ты видел столицу? Серость, небось.

И вдруг стало понятно, кем был Максим, и кем есть Я. Мы — единое целое, наши жизни были связаны именно потому, что отличались друг от друга. Как жаль, что мы не выяснили этого раньше.

И на смерть ведь он пошел не от тоски и ненависти, к этому он уже давно привык, а чтобы сделать счастливым того, кто счастлив только губя!

О чем говорил Бес? Остался только один правильный шаг. И это точно не очередная статья. Может, литература?

В дверь постучали.

Да, догадка верна, а значит время уже на исходе. Только теперь я понял истинный смысл фразы «конфликт со временем». Я ворвался в свою комнату, забаррикадировал ее креслом, которое еще помнило Борю, и открыл ноутбук.

В дверь настойчиво постучали. Я открыл нараспашку окно, и отыскал в телефоне ту самую мысль, когда-то мною записанную — надо же, она именно о том, про что говорил Боря о нас с Максимом. О единстве противоположностей, о единой жизни на двоих.

Открыв последнюю запись в блоге Максима, я прямо в комментариях стал писать.

 

«Ошибка небес»

Каждый человек на земле — лишь часть единого некогда существа, разрубленного неким Всевышним на неравные части. Никогда эти две доли на Земле не были абсолютно равны, и уж тем более, никогда не пересекались.

— Милый, сходи за официанткой. Она, кажется, про нас забыла совсем, — нежно прошептала моя Леди Ди.

— Ладно, но только потому, что ты просишь

Я встал из-за стола и направился к барной стойке, где всегда ошиваются нерадивые официанты. Мне оставалось пройти еще каких-то метров пять, как вдруг я услышал:

— Паша?

Голос звучал справа. Повернувшись, я узнал своего давнего знакомого. Когда-то мы с ним очень хорошо общались, а потом у него появилась жена, и она ему стала лучшим другом. С тех пор прошло года четыре.

***

Какие-то шорохи слышались за дверью. Складывалось ощущение, что кто-то возился с замком.

***

— Макс? Привет, вот уж не ожидал тебя здесь увидеть, — с глупой улыбкой растекся я.

— Да уж давненько. А ты тут один?

— Нет, я со своей девушкой.

— Все с той же?

— Да.

— Я смотрю, ты остепенился.

— Ну так, время уже требует. Так, а вы что, как? — Макс сидел со своей женой-подругой.

— Если ты про конкретно сейчас спрашиваешь, то вот с Инессой сейчас уходить уже будем, официантку ждем.

— Да, она сегодня какая-то забывчивая. Мне это не нравится, но нельзя же думать плохо о людях по мелочам.

— Особенно о незнакомых. Уж лучше думать плохо о знакомых.

— Так и есть. Только ты на что намекаешь?

***

За дверью притихли, возня прекратилась. Они мне дадут время закончить — я верю в это.

***

— Намекаю, что забыл ты про меня и Инессу. Надо это исправить. Слушай, приезжайте к нам в гости. Возьмем вина, сделаем шашлыки, поиграем в настольные игры, просто поговорим. Жизнь ведь не стоит на месте, и мы не стоим, многое изменилось, многое надо рассказать.

— Да, почему бы и нет? Иногда приятно вспоминать о наших интереснейших беседах. На какое конкретно число приглашаете?

— Решите сами, я дома работаю, а Инесса рано приходит домой. Поэтому во второй половине дня мы всегда дома. Мой телефон у тебя сохранился же?

— Да, вроде.

— Ну, вот. Решайте, когда вам удобно и приезжайте. У нас две двухспальные кровати.

— Отлично, тогда договорились. Позвоню на неделе. А я за официанткой.

Через три недели я все-таки вспомнил о приглашении, и мы выделили на поездку незанятую пятницу. Максим еще раз пригласил нас по телефону, и мы отправились в путь.

Встреча со старым другом не стоила бы написания этой исповеди, если бы не один момент вечера, изменивший всю мою жизнь, и жизнь присутствовавших тогда. После вина и десятка партий в UNO Макс отвел меня в другую комнату «для сугубо мужского разговора». Наши дамы активно что-то обсуждали — женщинам вообще ничего не стоит начать пустой разговор для заполнения эфира, они с детства этому учатся. И разве не странна в этом контексте традиция, по которой именно мужчина должен первым начинать разговор при знакомстве. Этот мир в принципе неправильный. В общем, женщины наши о чем-то усиленно болтали, а мы уединились в кабинете Макса.

***

Уже достаточно долго в дверь никто не стучал, и не трогал замок. Может быть, это была почтальонка или сосед? Или все происходящее сейчас напрямую зависит от меня? Не развивать паранойю. НЕ ПАРАНОИТЬ. Разве ты еще не привык к этой чертовщине? В твоем кресле Дьявол сидел!

***

— Мы очень давно не виделись, и я рад, честно говоря, — роясь в папках на полке, сказал мой давний друг.

— Это да, согласен. А что ты хотел там мне показать?

— Вот прямо сейчас ищу, я ведь не голословен, ты помнишь. О, нашел. Прежде, чем дам тебе, небольшая прелюдия. В общем, пару лет назад мне было уже очень тяжело с одним человеком жить. Хотя, ты же знаешь, я умею взять себя в руки. Помнишь, я рассказывал, как убедил себя в том, что Инесса — идеальный для меня человек, и что счастье с ней зависит от меня и моего восприятия ее. Вот этот метод начал барахлить, и мне стало тяжко. С тех пор я заменяю глупые мысли написанием рассказов. А недавно договорился с одним издательством, скоро издам первую книгу. Вот такой прогресс.

— Правда? Я тоже пописываю так, для себя. Интересно будет почитать, что же нынче публикуют — я взял его распечатанные на принтере листочки, и начал читать.

***

Тишина за дверью стала невыносимой. Я ждал от них действий, а они ждали их от меня. В моем рассказе наступил кульминационный момент. Как и в моей жизни.

***

То, что потом начало происходить со мной, требует объяснения даже для меня самого. Я стал читать его рассказы, и понимал, что они мои. Все, когда-то написанное мною на компьютере, все, что я зарекся кому-либо показывать, теперь видел на распечатанных листах формата А4 за чужой подписью. Большая часть абзацев была слово в слово, благо я недавно перечитывал свои рассказы и все это помнил.

Я не шучу, вот типично моя фраза: «…это не просто „закономерность подлости“, или „раз-через-раз подлости“. Это закон подлости…»

Ненависть и почему-то зависть. Страх и ущемленность. Все вместе. Я продолжал читать и накручивать себя. Вот еще одна моя фраза: «Мы ради нее где-то в еще худшем мире неустанно молились на коленях». Это же все мое, МОЕ! Гребаный ублюдок!

Мое лицо никогда не выражает эмоций, в этих широтах так принято, но даже на моей физиономии что-то стало проявляться. Это было отражение внутренних вопросов, грозившихся стать моими убийцами, как бы я не старался найти на них вразумительные ответы. Может, он взломал мой компьютер, а потом появился в том же ресторане, что и я? Он все спланировал заранее, но зачем?! Унизить меня?!

Вот еще одно мое, типично мое:

«…Зачем меня родили в мир, где на любой вопрос по несколько ответов,

И каждый пидор тут сатир, а гнида мнит себя поэтом».

Разве могут разные люди создать рифмованные строки один в один? Эту способность красть Макс использовал сполна. Или, может быть, моя Леди Ди решила подшутить, и попросила так разыграть меня?

А вот эту фразу никто не мог больше написать, только я, она моя, кто бы что не говорил: «Поэтому жители горы, в основном, пьянствовали и разрушали браки друг друга, и только рыбалка разбавляла этот лад». Этот свой рассказ я перечитывал буквально вчера! Я помню, я читал это со своего компьютера, а еще раньше я все это написал!

Нет, такого просто не может быть. Я, наверное, выпил лишнего и потерял равновесие. Я, наверное, сплю! Да, точно! Это просто сон! Или нет? Или я схожу с ума?

О боже, вот еще одна моя фраза, весь текст составлен чуть ли не слово в слово:

«— Эй, пацан! Зачем ты бьешь огромный будильник?

— Это не будильник! Это время! У меня с ним конфликт.

— Так вот где эта мразота! Отойди, дай-ка мне…»

Разве это мог написать кто-то еще? Не-ет, здесь явно что-то не так!

«Нет, спасибо. Я еще не совсем отошел от вчерашнего массового изнасилования в Индии. Если ты понимаешь, о чем я», «Жорис Карл, он убил себя! —Твою мать, еще один! Как они вообще умудряются это сделать в закрытой комнате. — Он ничего не ел эти дни, а сегодня сожрал все сразу! — Сука… надо было сразу чипировать!» — все это мое, и мысли мои и словами моими! Если раньше я и не сходил с ума, то начал. Как мало, оказывается, надо, чтобы поехала крыша.

— Ты написал это сам?

— Да, конечно. Кое-что уже подправили редакторы, но моего тут все еще 95%. Они меня так просто не сломают, — усмехнулся Макс своей хохме. Зря он это сделал.

Я понял, что это не розыгрыш, он просто меня надул. Я не знаю как, но он украл у меня все, что я копил, все, что у меня было ценного в этой жизни. Я мог найти другую женщину, я мог отказаться под пытками от семьи, но я не мог бы отречься от своих мыслей и идей, потому что они мои. Я помню, как мне в голову приходила каждая из них, помню, как их записывал на виртуальной бумаге, и вдруг моими плодами решил грубо воспользоваться кто-то другой! Это было предательство в высшей степени, меня пытались уничтожить. Я перестал понимать, что происходит, я перестал оценивать риски и держать такт. Я видел источник своего раздражения — он должен быть уничтожен.

***

За дверью по-прежнему была тишина, но в душе воцарился дикий ужас от неопределенности, ожидавшей меня: еще немного, и я допишу развязку своего рассказа, но что же будет дальше?

***

Я был ниже и, возможно, слабее физически, но что-то придало мне силы сделать все быстро и правильно. Кажется, я его душил, кажется, он пытался бить меня, но я не чувствовал боли. Не помню момента, когда Макс перестал дергаться подо мной. Я многое после того момента не помню.

***

В дверь несмело постучали.

***

Меня посадили в тюрьму, Инесса чуть позже покончила с собой, не вынеся одиночества и утраты, Леди Ди я больше никогда не видел. Мои рассказы были выпущены под именем Макса, а в аннотации некто по имени Б. Е. Сулима написал, что один из друзей автора не выдержал гениальности и правдивости произведений, за что и убил его. Естественно, книга разошлась миллионными тиражами, об этом говорили на каждом углу. Моя история стала напоминать миф про Сальери и Моцарта.

***

Стук раздался еще сильнее.

***

Когда-то, давным-давно, мир был населен ангелами, самыми совершенными существами во Вселенной. Но потом они все были порублены на две части, почти всегда неравные. Эти половины падали на Землю и превращались в людей: обычных, в чем-то похожих, но разных. История не знала примеров, когда обе половины совершенного существа оказывались равными, жили в одно время и даже встретились. Хотя нет, уже знает.

***

Сильный треск — дверь была выломана. В квартире никого не было. Ветер развевал занавеску у открытого окна. Одуванчики под окном в который раз принесли каждому свое.