Тамара с искаженным от злости лицом ворвалась в кабинет Игоря, бросила сумочку на стол, села.

— Я смотрю, ты сегодня не в духе, Тамара. Что случилось? — Игорь отложил в сторону журнал и пристально посмотрел на любовницу. — Очередной сюрприз от нашего сыночка?

— Нет, на сей раз — от моего благоверного. Представляешь, эта лахудра его окрутила!

— Олеся? Да не может быть! Вот шустрая — молодец! — И Игорь от души рассмеялся.

— Тебе это кажется забавным?

— Еще бы! Ты, Тамара, с мужем практически не спишь — ты спишь со мной.

Что ж мужику остается? — Игорь снова хохотнул.

— Какой же ты все-таки болван! Я о серьезных вещах говорю — Астахов назначил ее бухгалтером фирмы.

— Кого назначили бухгалтером фирмы? — послышалось из дверей.

Игорь с Тамарой обернулись — в кабинет вошел Антон.

Тамара не поленилась и рассказала все еще раз, добавляя приходящие на память подробности.

— Я ничего не могла с ним поделать — он уперся и настоял на своем, — закончила она свой рассказ. — И теперь эта поломойка — наш бухгалтер!

— Хороша прислуга, — прокомментировал Антон. — Чем только она его взяла?

— Ну вообще-то она на внешность — очень даже ничего, смазливая, — поделился своим мнением Игорь. — Как и положено хорошему бухгалтеру!

— Ага, и фигурка у нее ничего, а в финансовых вопросах это имеет не последнее значение! — в тон ему подхватил Антон. — Ну, мам! Ну что нам — плакать теперь? Подумаешь — мужчина в таком возрасте завел себе любовницу.

Неужели ты из-за этого так огорчаешься?

— Я огорчаюсь из-за того, что вы — два идиота — ржете, не понимая, что произошло. Если эта девка хоть немного разбирается в бухгалтерии, она быстро разберется и во всех наших левых делах. И уж, будьте уверены, настучит она Астахову сразу! — Тамара с горькой усмешкой смотрела на Антона и Игоря, лица у которых стали вытягиваться. — Я вижу, до вас наконец-то начинает доходить.

— Мам, только не надо над нами смеяться! Ты, между прочим, сама хороша.

Кто притащил ее в наш дом?

— Форс. Но только как горничную.

— А она оказалась миной замедленного действия, — невесело констатировал Антон. — Где ж он ее такую откопал?..

— В тюрьме.

— Что значит — в тюрьме? — Игорю показалось, что это уже слишком.

— В тюрьме, Игорь, в тюрьме.

— Так, замечательно, — Антон забегал по кабинету. — Лучшего места для поисков горничной не найти! Впрочем, как и бухгалтера. И по каким же статьям она проходила?

— Финансовые махинации.

— Замечательно! Это то, что нам нужно, — ерничал Антон. — Лучшего специалиста, чтоб завалить всю нашу затею, сложно даже представить!

— Теперь придется обращаться к Форсу, Антоша, — проговорила Тамара.

— Зачем? — Антону такая перспектива не очень-то нравилась.

— Форс ее из тюрьмы вытащил — пусть он и засунет ее обратно!

— В общем, так, мамочка, — подытожил Антон. — Ты ее через Форса нашла — ты от нее и избавляйся. А я постараюсь ускорить перевод денег на наши счета.

* * *

Максим рассказывал Кармелите захватывающую историю похищения у Рыча цыганского золота и все корил себя за их оказавшуюся роковой нерасторопность, когда в гостиную вбежал Палыч.

— Кармелита! Кармелита! Там твоя бабушка… Ей плохо!

Кармелита вскочила с места и буквально взлетела вверх по лестнице. Возле потерявшей сознание Рубины уже хлопотала Груша.

— Бабушка, бабушка, ты меня слышишь? Бабушка, ну ответь мне, пожалуйста! Ты только не умирай, ладно? Ну хватит уже смертей, хватит!

Груша одернула Кармелиту — зачем больной Рубине знать о том, что случилось с Бейбутом? Но Рубина и не могла ничего услышать.

— Не оставляй меня, бабушка! — Плач Кармелиты переходил в истерику, и Груша выставила ее из комнаты, пообещав, что все сделает сама — поможет бабушке, поставит ей компресс, поскольку Кармелита сама еще не совсем здорова…

И только оставшись наедине с бесчувственной Ру-биной, Груша поняла, что она совершенно не знает, как ей быть, — и растерялась.

Кармелита снова спустилась в гостиную. Максим и Палыч поднялись ей навстречу с немым вопросом в глазах. Палыч выглядел особенно обеспокоенным.

— У нее это пройдет? — спросил он робко, совсем как маленький ребенок.

— Конечно. Все будет хорошо, — спокойно ответила Кармелита и вдруг разразилась слезами.

Гостям показалось, что сейчас им, пожалуй, лучше уйти. Максим и Палыч, не прощаясь с плачущей хозяйкой, тихо вышли на улицу и побрели домой…

А Кармелита, плача, опустилась на кресло, уронила голову на стол, обхватила ее руками и… И почувствовала, что голова ее касается не стола, а того, что на нем лежит. Подняла заплаканное лицо…

— Золото! Священное золото!

Кармелита схватила со стола слиток и, перепрыгивая через три ступеньки, опять понеслась к Рубине. Заскочила в комнату, подошла к бабушке и аккуратно положила золото в ее неподвижные руки.

Веки Рубины дрогнули, она вздохнула и открыла глаза.

— Золото, наше золото… Оно вернулось! — тихо сказала больная Кармелите и Груше.

— Да, бабушка, да! — тут же затараторила Кармелита. — Теперь все будет хорошо, все будет хорошо!

* * *

Астахов привел Олесю в ресторан, сделал шикарный заказ. Принесли шампанское, и он провозгласил тост:

— За ваше новое назначение, Олеся! Я надеюсь, что наше сотрудничество будет долгим, плодотворным и взаимно приятным!

Чокнулись. Астахов выпил, Олеся пригубила. Приступили к обеду.

— А вы знаете, — сложил вскоре вилку и нож Астахов. — Честно говоря, мне немного жаль, что вы уже не будете работать в моем доме. Готовите вы гораздо вкусней, чем здесь!;

Олеся благодарно улыбнулась.

— Но дело сделано, — продолжил он. — Могу теперь помочь вам подыскать жилье.

— Нет, ну что вы, Николай Андреевич! Мне же есть где жить. Хотя… устроившись к вам, я сдала свою квартиру внаем. Договор на год подписала.

Может, пока в гостинице поселиться…

— В гостинице? Ну, в гостинице так в гостинице. Но гостиницу вам будет оплачивать фирма.

— Но зачем же? Если не будет проблем с зарплатой, то я смогу делать это сама.

Астахов засмеялся:

— Нет, с зарплатой проблем не будет, Олеся, это я вам обещаю. Но и жилье для такого ценного сотрудника будет бесплатным — фирма не обнищает.

Совершенно неожиданно рядом с ними как из-под земли вырос Форс.

— Здравствуйте, здравствуйте, надеюсь, я вам не помешал?

И, воспользовавшись замешательством Астахова, Форс без приглашения устроился за их столиком.

— Честно говоря, я был весьма удивлен, увидев вас здесь вдвоем.

Какой-то особый случай?

— Да, совершенно верно — особый случай. Отмечаем повышение Олеси.

Теперь она — мой бухгалтер.

Настал черед Форса прийти в замешательство, но уже через секунду он с этим справился.

— От всей души поздравляю, от всей души! Какой головокружительный карьерный взлет — от горничной до бухгалтера!

— Ну что ж, по-моему, это совсем не так уж и плохо?

— Для кого как… Вот для фирмы, в которой Олеся работала бухгалтером раньше, это сотрудничество закончилось плачевно.

— Но я твердо убежден, что это произошло не по Олесиной вине!

— Завидую вашей убежденности, Николай Андреевич. — И Форс повернулся к девушке: — Мне бы хотелось быть уверенным, что наши прежние договоренности останутся неразглашенными!.. Ну, не буду вам мешать. Всего доброго!

После ухода Форса повисла неловкая пауза.

— У вас с Форсом были какие-то договоренности? — наконец заговорил Астахов.

Олеся не поднимала на него глаз.

— Да, это касалось моей прежней работы…

— А он-то какое имеет к этому отношение?

— Он помог мне выйти из тюрьмы.

— Но мне показалось, что вы были не очень-то рады его видеть?

— Николай Андреевич, знаете что, давайте уйдем отсюда? Честно говоря, я как-то неуютно тут себя чувствую…

Астахов лишь пожал плечами, расплатился, и они пошли к выходу.

* * *

Баро сделал все, как хотел Бейбут. Цыгане, не собирая шатров и палаток, сели на машины и медленно двинулись по дороге. Лишь немногие из них ехали на оставшихся лошадях — табор давно пересел на автомобили. Но Бейбута везли не на машине, а в кибитке, последней кибитке табора. Вожак уже не мог говорить и только смотрел на своих цыган, смотрел на высокое небо и знал, что он в пути, в дороге, в последней своей дороге.

Дорога. Просто дорога. Это для всех остальных людей, для гаджо, важно, какая именно дорога и куда она ведет. А для цыгана главное, чтобы она просто была — дорога.

Проехали всего лишь метров пятьсот и вернулись к своим шатрам и палаткам. Вернулись, потому что Бейбут умер. Умер, как и хотел, в дороге…

* * *

Вечер опустился на табор и окутал его траурной мглой.

Люцита сидела у себя в палатке одна и горько плакала. У нее было много поводов для слез. Вместе со всеми цыганами она оплакивала Бейбута — девушка любила его, как и каждый в таборе. Она плакала и потому, что безутешно горевал об отце ее любимый Миро, Была у нее и еще одна причина для слез — сама Люцита ведь тоже была соучастницей похищения священного цыганского золота этим негодяем Рычем.

…Как писал классик, "бывают странные сближенья" — и совершенно неожиданно, вслед за мыслью о Рыче, из темноты возник сам Рыч. Тот самый, из-за которого убили Бейбута, тот самый, которого искали все цыгане Управска, чтобы разорвать его на куски, — тот самый Рыч — в таборе!

На одно мгновение Люцита застыла в непритворном ужасе, опомнилась, хотела закричать, но Рыч уже зажал ее рот рукой.

— Тихо, Люцита! Это я. Не кричи. Не будешь кричать?

Люцита кивнула. Незваный гость убрал руку.

— Гадина! Зачем ты пришел сюда? — Люцита говорила шепотом, но глаза ее горели злостью.

— Тихо, я тебе говорю!

— Ты со своими дружками убил Бейбута, а теперь пришел сюда! Зачем?

Чтобы посмотреть, как весь табор плачет от горя? Ты доволен?!

— Люцита, это не так!

— Что не так? Бейбут мертв — вы убили его!

— Ну хоть ты мне поверь! Я не виноват, не виноват в смерти Бейбута!

И тут случилось то, чего Люцита ожидала меньше всего. Да и сам Рыч, пожалуй, от себя такого не ожидал. Он вдруг порывисто обнял Люциту, опустил голову ей на плечо и не заплакал — нет, завыл от тоски, одиночества и безысходности. А потом стал быстро и сбивчиво рассказывать обо всем, что пережил за эти дни, а главное — о том, что он за эти же дни прочувствовал.

Люците трудно было взять в толк все, о чем с такой болью говорил и говорил Рыч. Единственное, что она поняла — с этим человеком что-то происходит. Перед ней был не просто бандит и убийца, но и кто-то еще.

— Погоди, Рыч, ты тут говоришь, что не виноват. А кто виноват? Только твои дружки?

— Они тоже не хотели этого — никто не хотел! Но он приказал…

— Кто — он?

— Удав. Люцита, это очень страшный человек!

— Зачем же ты тогда с ним связался?

— У меня не было другого выхода.

— А ведь я говорила тебе, Рыч, что священное золото может покарать, — ты не верил.

— Но ты ведь тоже моя сообщница, Люцита. Разве нет?

Цыганка запнулась, опустила глаза — ответить ей было нечего.

— Ладно, прости, что напомнил, — заговорил Рыч примирительно. — Просто у меня теперь нет никого, кроме тебя. И только тебя я могу просить о помощи…

— Чем же я могу тебе помочь? Чтобы тебе помочь, надо быть, наверное, только Господом Богом! Что я могу сделать? Воскресить Бейбута?

— Нет, Люцита. Мне просто нужно спрятаться. Пересидеть здесь хотя бы пару дней.

— Здесь?!! — Люцита даже подумала, что ослышалась. — Пересидеть здесь, у меня в палатке? Ты в своем уме? Да на тебя сейчас облава будет! Всем табором тебя будут искать повсюду — а ты хочешь здесь сидеть!

— Ты не понимаешь — как раз здесь-то меня искать и не будут. Чем ближе прячешься, тем труднее найти… Мне просто некуда больше идти, Люцита.

Сейчас это для меня — единственный выход!

— Нет, Рыч, я не могу.

— Можешь. Другого выхода нет не только у меня, но и у тебя!

* * *

Баро сделал все, что мог, для своего друга Бейбута. Теперь он шел к его сыну, к Миро. Как цыганский барон, как глава рода, Баро должен был позаботиться о новом вожаке табора. И у него не было сомнений в том, кто должен им стать.

Баро вошел в трейлер Бейбута. Нет, теперь уже в трейлер Миро.

Молодой Милехин сидел на кровати и, казалось, смотрел в никуда. Но Баро понимал, что молодой цыган смотрит в себя.

Зарецкий подошел к нему и положил руку на плечо.

— Держись, Миро, держись… Ты сейчас должен быть достойным сыном своего отца.

Миро поднял голову.

— Ты знаешь, Баро, мне все время кажется, что он и сейчас рядом с нами… А ведь его уже нет. И никогда не будет.

— Держись, мой мальчик. — Несмотря на все, что было между ними, Баро относился к сыну Бейбута, как к своему родному сыну, и не хотел сейчас этого скрывать. — За тобой весь табор — теперь тебе его водить. Подумай, сколько глаз смотрят сейчас на тебя.

Миро только покачал головой.

— Нет, Баро, я даже не представляю себе, как буду главным в таборе. Кто меня будет слушать после отца?

— Ты действительно молод, Миро, но именно из таких, как ты, и выходят настоящие вожаки, за которыми обязательно пойдут все. Главное — поверь в себя, в свои силы!

— Ты же сам говоришь, что я слишком молод. Баро помолчал, как будто вспоминал что-то.

— Тридцать лет назад, Миро, твой отец ушел из города, в котором осели его родители, для того, чтобы жить так, как жили наши предки. Он стал собирать таких же цыган, которые истосковались по вольной, кочевой жизни, по дорогам. И уже тогда, Миро, он мечтал о сыне, который продолжит его дело. А теперь ты вырос, вырос таким, каким он хотел тебя видеть. Твердый духом, чистый сердцем и любящий волю — о тебе знают, что ты не предашь и с пути не свернешь.

— Но ведь ты такой же, Баро, почему бы тебе не уйти с нами, встав во главе табора?

— Миро, я стар, а ты молод — тебе и быть вожаком табора. Считай, что так распорядилась судьба, а я как цыганский барон только подтверждаю это…

Я верю в тебя, Миро, верю. И не только я — все цыгане в тебя верят!

Зарецкий сказал все, что хотел, и собрался было уходить, но Миро его остановил:

— Баро, я только хотел спросить… Мне до сих пор не по себе после того, что произошло между мной и твоей дочерью. И я думал, что это теперь всегда будет стоять между нами.

— Иногда некоторые вещи лучше забыть.

— Но я же отказался от нее прямо на свадьбе — такое трудно простить!

— Если этому был бы рад мой верный друг и твой отец, если это нужно для того, чтобы между мной, главой цыганского рода, и тобой, вожаком табора, не было обид, то я готов не вспоминать об этом.

Помолчали.

— И еще, Миро, — заговорил старший. — Мы, старики, не всегда понимаем, что происходит у вас, молодых. Так что давай забудем обо всем этом раз и навсегда!