Олеся сидела за ресторанным столиком совершенно опустошенная. Пить больше не хотелось. Да и жить, в общем-то, тоже не очень.

Человек, которого она полюбила, так и не стал полностью ее человеком. А больше у нее никого и не было. Идти теперь тоже было не к кому. Но и возвращаться в астаховский дом совсем не хотелось. В ее маленькой квартирке согласно долгосрочному договору обитали квартиранты. Оставалось отправиться в гостиницу — ей это было уже не впервой.

Олеся вышла из ресторана и побрела по городу. Тот, на кого она так рассчитывала, ее не понял. Все планы на жизнь в один миг рухнули. Хотелось плакать, но не было даже слез. Была только пустота внутри. Полная, абсолютная пустота.

Ее ноги пришли в гостиницу. Ее губы спросили у портье одноместный номер. Ее руки стали заполнять гостиничный бланк. А самой ее не было, нигде не было.

— О! Экс-невеста! Какими судьбами? — Через фойе проходил Игорь.

Олеся вздрогнула и оторопела.

— Что, и тебя Астахов из дома выставил? — Игорь, конечно, тоже был удивлен встречей, но не настолько, чтобы перестать ерничать. — О, да ты вся дрожишь. Хочешь, согрею? Я мужчина горячий! Пойдем в номера? И ты поймешь, что я гораздо лучше Астахова!

Игорь взял Олесю под локоть.

— Убери руки! — Она наконец обрела дар речи, вырвалась от Игоря и выбежала из гостиницы.

К обиде, опустошенности и одиночеству прибавилась еще и беззащитность.

* * *

В Управский уголовный розыск направили курсантку Московского юридического университета Ирину Полякову. На стажировку. Стажироваться начальник Угро определил ее к Солодовникову. Ефрем Сергеевич не возражал: во-первых, будет как-то веселее; а во-вторых, если эта девочка хоть чему-нибудь в своем университете научилась, то можно будет спихнуть на нее рутинную часть работы.

Вот и сейчас он отправил ее в прокуратуру — подписать несколько ордеров на обыск. Вернулась стажерка Полякова меньше чем через час.

— Ну что, «Полицейская академия»? — приветствовал ее Солодовников.

— Все в порядке, Ефрем Сергеевич, ордера подписаны.

— На обыски в таборе тоже?

— Да.

— Тогда поехали.

И, захватив с собой еще двоих оперативников, они выехали в табор.

— Кем займемся сначала: Милехиным или Голадниковым? — спрашивала в машине уже вполне освоившаяся в деле Полякова.

— Ну вообще-то, реально я не подозреваю ни того, ни другого. Милехин — парень честный, открытый, на воровство вроде бы неспособный, хоть и цыган. Голадников, хотя за ним и многое тянется, сейчас, после года СИЗО, тоже, по-моему, воровать не станет.

— Но тогда давайте займемся другими версиями. Бывшей женой Астахова Тамарой Александровной, например. У нее были и возможности, и мотив.

— Обязательно займемся. Но позже. А пока мы едем в табор — слишком уж много линий там сходится.

Тем временем в своей палатке нервничала Люцита — Богдан ушел, и его что-то давно уже не было. Но наконец он появился.

— Где ты был? Почему так долго? Я изволновалась! — бросилась к любимому молодая жена.

— Руку с Лехой везде искал, — отвечал Рыч, снимая пояс со своим цыганским ножом. — В катакомбах искал, на кладбище, по малинам — нигде нет.

— Знаешь, Богдан, тебе это, наверное, покажется странным, но я чувствую их. Я не могу этого объяснить, но я чувствую их где-то совсем близко.

— Ну ты уже совсем как Рубина, — рассмеялся Рыч, — чувствуешь, предсказываешь, скоро колдовать начнешь. Это у тебя от страха, Люцита. Вон как ты вся дрожишь…

И он обнял любимую жену.

— Но я чувствую, чувствую опасность, — все твердила цыганка как заведенная.

— Не бойся, я с тобой.

— Добрый день! — раздался голос следователя.

Следом за ним в палатку вошли и другие милиционеры.

— Здравствуйте, Голадников! Здравствуйте, Люцита Мирчуевна! Всегда приятно иметь дело со старыми знакомыми. У нас ордер на обыск. Вот, удостоверьтесь. — И он протянул Рычу бумагу, потом повернулся к Поляковой: — Пригласите, пожалуйста, понятых.

Молодая стажерка привела двоих таборных цыган, которые, стесняясь, вошли вслед за ней в Люцитину палатку.

Однако самый тщательный обыск не дал никаких результатов.

— А вы знаете, я рад, — обратился к Рычу Солодовников. — А то представляете себе: выпускаем человека под залог, а он спустя несколько часов совершает кражу? Нехорошо бы получилось.

— Ефрем Сергеевич, вы разрешите мне задать несколько вопросов? — стажерка уже приготовила ручку и блокнот.

— Да, пожалуйста. Наш стажер из Москвы Ирина Полякова, прошу любить и жаловать, — церемонно представил ее следователь чете Голадниковых.

— Скажите, — первый вопрос Ирина адресовала Рычу, — где вы находились после вашего освобождения?

Тот собрался уже было ответить и даже раскрыл рот, когда его перебила Люцита:

— Где ж ему быть после такой долгой разлуки, как не с женой?! — Она говорила с вызовом, готовая дать отпор не только этой юной девочке-милиционеру, но и всему миру, если бы только он ополчился на нее и на ее любимого.

— Значит, вы утверждаете, что господин Голадников все время после освобождения не покидал табора?

— Конечно!

Про себя следователь мысленно сделал два наблюдения насчет стажерки. Первое: молодец, не растерялась под напором этой цыганки. Второе: только выпустили человека из тюрьмы, и она уже называет его не «гражданин», а «господин» — идеалистка.

Милиция вежливо распрощалась и вышла, оставив Рыча с Люцитой одних.

— Зачем ты их обманула? — спросил он.

— А ты что же, — отвечала она, — хотел, чтобы я так прямо им и сказала, что ты пропадал неизвестно где и что никто тебя не видел? Вот тогда бы они тебя точно арестовали!

— За что?

— Да ни за что — просто чтобы разобраться. А я не хочу тебя от себя отпускать!

— Люцита, милая, но меня же выпустили только под залог — меня все равно посадят!

— Но не сейчас! Не сегодня! Сегодня ты мой!!! — И Люцита стала покрывать его поцелуями.

* * *

Кармелита хлопотала на конюшне, когда туда заглянула Соня.

— Я слышала, что сегодня умерла лошадь Миро. Это правда? — спросила она, поздоровавшись.

— Да, умер Торнадо.

— А где сам Миро?

— Ушел… Я думаю, он просто не хочет, чтобы кто-то видел, как он переживает.

— Тебе тоже, наверное, нелегко, — сочувственно вздохнула Соня. — Я, пожалуй, не вовремя…

— А что ты хотела?

— Я хотела тебя спросить… — И Соня смутилась под внимательным взглядом Кармелиты. — Ну в общем, помнишь, я просила тебя узнать, как Миро ко мне относится?

— Помню. Но ты прости — я не успела с ним поговорить.

— Вот и хорошо. И не надо!

— Почему?

Соня глубоко вздохнула своей девичьей грудью.

— Понимаешь, с каждым днем он мне нравится все больше и больше. Вот я и решила сказать ему все сама.

— А ты — смелая.

— Да я сама себя не узнаю. У меня будто крылья за спиной выросли! Когда Миро рядом, мне так хочется его обнять… — И Соня, как ребенок, закружилась по конюшне. — Мне кажется, что у меня никогда и никого роднее не было. Разве так бывает? Ведь я его и знаю-то, наверное, не очень хорошо… А уже жить без него не могу!

— А что ж ты — раньше никогда не влюблялась?

— Конечно, влюблялась. Но как-то это все не так было! — Тут она осеклась, встретившись взглядом с печальными глазами Кармелиты. — Прости, я тут со своими признаниями…

— Нет-нет, что ты, зачем тебе извиняться. Знаешь, мне многие стали сейчас говорить, что надо жить дальше. — Кармелита даже попыталась улыбнуться, но как-то не получилось.

* * *

Земфира не могла найти себе места. Сколько лет она мечтала создать семью со своим любимым Рамиром. А сколько лет не могла об этом и мечтать! И вот теперь, прожив с ним чуть больше года, она его обманула. Обманула так по-дурацки, как ребенок, как маленькая девочка. Вот только суть обмана была совсем не детской. Она не могла принимать его заботу и ласки, не могла даже смотреть ему в глаза.

И Земфира собрала вещи. Тихо спустилась по лестнице с узелком в руках. Но уже почти в дверях столкнулась с Баро.

— Ты куда собралась? — Он даже растерялся.

— Я пойду в табор, — ответила она чуть слышно.

— Нет-нет, тебе нужно отдыхать. Ты еще слишком слаба!

— Ты не понял меня, Рамир. — Земфира собралась с силами. — Я ухожу от тебя.

— Что? Почему?! — Баро совсем опешил.

— Мне надо во многом разобраться.

— Сядь. — Он усадил ее почти насильно. — Объясни мне, в чем тебе нужно разобраться? Что случилось, что происходит?

— Я не могу тебе рассказать. Не проси.

— Хорошо, расскажешь, когда захочешь. Но из дома я тебя никуда не пущу!

— Рамир, я прошу, не удерживай меня. Я не могу больше оставаться в этом доме.

— Но почему, почему все хотят покинуть этот дом? Сначала Кармелита, потом дети…

— Ты же сам говорил, что дети ушли из-за меня. И, возможно, если меня не будет, они вернутся.

— Не говори так, Земфира!

— Но ты именно так считаешь… Да и не в этом дело, Рамир. Я очень сильно виновата перед тобой.

Баро подумал, что Земфира говорит о выкидыше, и только собрался было сказать, что она не виновата, что Бог дал — Бог и взял, но жена опередила его:

— Если бы ты знал все, то сам бы меня выгнал.

— Я не понимаю тебя. О чем ты говоришь?

— Не удерживай меня, Рамир. Я должна уйти. Я решила. — И Земфира встала, направившись к дверям.

— И я не смогу тебя удержать? — глухо спросил Баро.

— Нет.

— Что ж, если так, то иди. Только я хочу, чтобы ты знала, этот дом — твой дом. И он всегда будет ждать тебя, Земфира.

— Если бы ты знал всю правду, Рамир, то не говорил бы так. — И она вышла из дома с узелком в руках. Так же, как и пришла.

Баро опустился в кресло, обхватив голову руками… Его мир рушился на глазах.

* * *

К концу дня Сашка закончил все дела на конюшне. На душе было по-прежнему тошно. И он пошел к Марго.

Год назад, после недолгого кочевья с табором Марго боялась, что обратно на работу в пивную ее не возьмут. Но за годы работы она стала символом этого любимого управцами кафе на волжской набережной. Без нее пивная как-то осиротела, былые завсегдатаи стали заходить все реже. И поэтому хозяин принял Маргошу с распростертыми объятиями — оказалось, для того, чтобы продавать пиво, тоже нужен талант.

Сашка зашел в кафе и сразу же направился к барной стойке, где орудовала его избранница. Марго тут же налила ему кружку пива.

— Нет, Маргош, сегодня мне водка нужна, — проговорил он.

— С чего это вдруг? — Маргоша грозно, по-хозяйски уперла руки в боки.

— Горе у меня.

— Что случилось? — Тон Марго сразу изменился, в глазах мелькнула тревога.

— Торнадо умер, — отвечал Сашка.

Марго успокоилась. Нет, конечно, коня ей было жалко. Но понять этого цыганского отношения к лошадям, как к самым близким людям, она так до конца и не могла.

— Я ведь его с рождения знаю, — продолжал конюх. — Вот этими руками вскормил. Он же мне был почти как сын.

— Вот-вот, тебе лошади дороже людей. Ни детей тебе не надо, ни жены! Все бы пропадал с лошадьми целыми сутками…

— Не заводись, Маргош, не время сейчас. Лучше пожалей.

— Пусть тебя собутыльники твои жалеют!

И в самом деле, какой-то пьяный подсел к Сашке на соседнее место у стойки.

— Бабы — одно слово, — заговорил слегка заплетающимся языком пьяный.

— Точно! — Сашка рад был встретить единомышленника.

— От них все несчастья, — развивал свою мысль случайный знакомый. — Мы ради них — на все, а они… Эх!..

Это был Игорь. В последнее время, после многих жизненных неудач он сильно переменился, постарел. В нем уже трудно было узнать того ловкача, который подбрасывал драгоценности Рубине, обвиняя ее в воровстве.

Пьяным Игорь не был. В кафе он зашел просто перекусить еще минут двадцать назад. Но, увидев Сашку — конюха с конюшни Зарецкого, — понял, что можно узнать новости об отравлении Кармелиты из первых рук. Вот и подсел к нему, изображая выпившего.

— А у тебя горе, что ль, мужик? — спросил он Сашку.

— Да.

— Ну пойдем, помянем за мой счет. — Игорь пригласил Сашку за свой столик, даже не сомневаясь, кого они идут поминать.

Марго с беспокойством наблюдала из-за стойки, как ее Сашка с каким-то мужиком разливают бутылку водки.

— Ну что, за знакомство, Саша? — говорил Игорь, чокаясь.

Выпили по первой.

— Так что там у тебя стряслось? — спросил он, тут же наливая по второй.

— Лошадь померла.

— Лошадь? — Игорь не мог скрыть разочарования.

— А ты что, лошадей не любишь? Да лошади — они ж гораздо лучше людей! Лошадь — она не обманет, не предаст! — Сашка говорил громко, с надрывом, почти кричал. И все это для того, чтобы его услышала Марго.

Игорь еле-еле его урезонил, налив очередную рюмку.

— А от чего она умерла-то, лошадь?

— От ринопневмонии. Болезнь такая. Ну это как у людей воспаление легких. Знаешь, у них ведь даже болезни, как у людей. И вообще, лошади — они лучше людей. Я тебе сейчас докажу — наливай!

Выпили еще по одной.

— Вот мы с тобой эту гадость пьем, — продолжал Сашка, — в голове — дурь, во рту — бр-р-р… А вот лошади эту дрянь никогда пить не станут. Они, как дети, сладкое любят. Вот и Торнадо тоже… — Перед Сашкиными глазами, как живой, встал образ коня, пьющего молочко.

— Что «торнадо тоже»? Какое еще «торнадо»? — Своими вопросами Игорь вывел конюха из оцепенения.

— Торнадо — это жеребец, который сегодня помер. Кличка у него такая была — Торнадо. Вот он тоже сладенькое любил. И перед смертью даже молока сладкого, с медом выпил. Выпил, и того… — Сашка готов был уже расплакаться пьяными слезами, но Игорь, почувствовав, что они подходят к самому интересному, быстренько налил еще рюмку и сунул ее Сашке в руку.

— А вы что ж, лошадей молоком с медом поите? Не слишком ли дорого? — осторожно задавал он наводящие вопросы.

— Да не поим мы их молоком. Это Кармелита, хозяина дочка, больного Торнадо молочком с медом напоила. Сердце у нее доброе…

— У кого? У лошади?

— Да нет, у дочки хозяина. Она днем и ночью на конюшне, постоянно. Молодец она! Давай выпьем за ее здоровье!

И Игорь выпил за здоровье Кармелиты, внутренне дивясь и усмехаясь парадоксам жизни, причудливым поворотам судьбы. Тратил силы и рисковал он, как оказалось, зря.

* * *

Однако Земфира с узелком своих вещей пошла в табор не сразу. Она пришла к Рубине.

— Земфира, что случилось? — всполошилась старушка, откладывая свое вышивание. — Да на тебе лица нет! И почему ты с вещами?

— Я ушла от Рамира…

— Как ушла?

— Ушла из дома. Хочу вернуться в табор.

— Да что произошло, в конце концов? Ты же его так любишь! Он что, выгнал тебя?

— Нет, я сама ушла. Понимаешь, я его обманула. И если бы он только узнал, то сам бы меня выгнал. Вот я и решила уйти первой, пока ложь не открылась.

— Что это за ложь, Земфира?

— Я не готова тебе рассказать, Рубина. Мне стыдно.

— Земфира, но ты же — шувани, а шувани никогда не может говорить неправду, не имеет права! Как же ты могла солгать?

— Вот поэтому я и пришла к тебе, Рубина. Я больше не шувани. Я потеряла свой дар…

Потрясенная Рубина опустилась на стул.

— Я понимаю, как это для тебя важно, — продолжала Земфира, — ты ведь передала свой дар мне. И надеялась на меня. А я не смогла ни доверие твое оправдать, ни дар сохранить.

— Может быть, ты ошибаешься, и дар шувани все еще с тобой?

— Нет, Рубина, я больше ничего не вижу.

— И давно ты это поняла?

— Нет, поняла я это не сразу. Потом пыталась скрыть, от этого еще больше запуталась… И во всем этом виновата моя ложь.

— Земфира, послушай меня: если ты искренне раскаешься, то и дар к тебе может вернуться. Я знаю такие случаи.

— Нет, Рубина. Я не хочу быть шувани… — Земфира опустила голову.

— Почему же ты только сейчас говоришь мне об этом? Ты ведь знала, на что шла, когда принимала этот дар.

— Нет, я не знала… Не знала, что это такое. А теперь знаю. — Земфира решилась поднять взгляд и посмотреть Рубине в глаза. — Я не смогла. Это не для меня. Я простая цыганка, простая женщина.

— А я?

— Ты — мудрая, Рубина. И добрая. Ты была настоящая шувани. А у меня нет в душе той силы, что есть у тебя.

— Что же ты собираешься теперь делать?

— Вернусь в табор. Буду жить, как прежде… Ты прости меня, Рубина. И, если можешь, не осуждай.

— Я не осуждаю тебя — я вижу, как ты страдаешь. Плохо то, что табор остался без шувани, а значит, без помощи и без защиты… А ты — тебе нужно вернуться к Рамиру.

Но Земфира только покачала головой:

— Нет, Рубина… Пойду я. Прости меня еще раз.

Земфира вышла, и Рубина перекрестила ее вслед.