Идея Антона была проста донельзя. Мать его, Тамара, задумала убийство Кармелиты. Значит, нужно получить в свои руки надежное оружие против нее. То есть даже не получить, а вернуть. Да-да, вернуть запись разговора Форса и мамы, состоявшегося накануне аварии. Поначалу мелькнула мысль: а что, если сыграть в открытую. Так, мол, и так, дорогой Леонид Вячеславович, матушка моя совершенно зарвалась. Нужно мне оружие, дабы держать ее в узде, не позволяя творить всякие непотребства. Не откажите в помощи. Позвольте сделать копию разговорчика.
Но Антон почти сразу же прогнал эту мысль. Нет, хоть Форс и отошел от активной криминально-юридической деятельности, но удавья хватка не позволит ему так просто поделиться столь сильным оружием. К тому же одно дело, если бы это оружие было исключительно против Тамары. Так ведь нет, это бомба и против самого Форса. Кто знает, может, он вообще уничтожил эту запись? Может быть? Вполне! Но вряд ли… Все же Форс — человек авантюрный. Поэтому его характер не позволит уничтожить такую запись. На всякий случай. А вдруг когда-нибудь нужно будет припугнуть Тамару…
Так, может, все-таки сыграть с Форсом в открытую. Нет-нет, он злопамятный. Тут же припомнит, как Антон защищал мать, говоря, что она заблудшая жертва во всей этой истории с аварией. И сейчас, если прийти к нему с такой просьбой, он только поизмывается вдоволь, а потом все равно откажет. Или заломит неподъемную откупную сумму.
Остался один выход: достать из потайного внутреннего кармана старые ключи и тайком пробраться в дом Форса, когда адвоката не будет дома. И там порыскать хорошенько. Леонид Вячеславович — человек оригинальный. Он может спрятать кассету в самое хитрое место. А может оставить ее прямо в диктофоне на журнальном столике.
* * *
От горя Зарецкий совсем голову потерял. Казалось, что закончился у него какой-то невидимый источник жизненной энергии. Пока Астахов бегал где-то по городу, он просто сидел в своем кабинете, бессмысленно уставившись в одну точку. И даже есть перестал.
— Рамир… Рамир, пошли пообедаем, — уговаривала Земфира.
— Нет, не нужно. Мне теперь ничего не нужно. Как человек, который все потерял… Мне незачем жить дальше…
— Не говори так. Ты не должен так говорить…
— Я знаю, но ничего не могу с собой поделать. — Баро обвел комнату мокрыми от слез глазами. — Как же так?! Кармелита, дочка… Как же так!!! Пойми! Мне незачем больше жить.
— Что ты? Нельзя же так. Я не смогу жить без тебя.
— Прости, Земфира. Я от горя совсем дурной стал. И забыл о тебе. Прости.
— Нет. Это я должна просить у тебя прощение. За то, что солгала тебе. Прости, если сможешь!
— Это все прошло. Проехала кибитка. Я сам во многом виноват. Часто не слушал, что ты мне говорила. Слишком хотел иметь наследника и даже не представлял, какая это для тебя болезненная тема.
— Нет. В этом не ты виноват. Я сама обещала подарить тебе наследника, первая заговорила о нем. Вселила в тебя надежду…
— Что ж, тут каяться можно бесконечно. Мы должны простить друг друга, и забыть об этом. Слышишь, за стеной галдят дети Розауры. Понимаешь… Теперь у нас с тобой есть много наследников. И неважно, что в их жилах течет не наша кровь. Главное, чтобы они считали нас своими родителями.
— Вспомни представление. Они уже признали нас. Они оказались мудрее нас, Баро.
— Пойдем к детям.
— Пошли.
Земфира была рада хотя бы тому, что Баро вышел из комнаты.
* * *
И вот наконец настал тот долгожданный момент, когда Астахову позвонили и сказали:
— Николай Андреевич? Приходите. Мы вас ждем, результаты экспертизы готовы.
— А что там, что? Скажите?
— Приезжайте. Тут все узнаете.
— Где? К кому? У кого?
— Приходите. В кабинет к Ефрему Сергеевичу Солодовникову. Знаете такого?
— Да, конечно.
Астахов ворвался в кабинет следователя. И, едва поздоровавшись с ним, сразу спросил:
— Что вам удалось выяснить о пожаре?
— Многое, — честно ответил Ефрем Сергеевич. — Вы присаживайтесь.
Николай Андреевич заставил сесть себя в кресло.
— Что значит «многое»? Говорите же.
— Господин Астахов, давайте немного успокоимся. Я понимаю все ваши чувства и все же…
— Да, да, конечно.
— Так я продолжу. Во-первых, мы абсолютно уверены, что это не просто пожар. Конюшню подожгли.
— Зачем? Ради чего? Это же глупо, бессмысленно?
— Не совсем так. Конюшню могли поджечь с целью убийства.
— Кармелиты?!
— Это еще нужно выяснять, кого хотели убить.
— То есть останки погибшей…
— Да. В пожаре погибла не ваша дочь, а совсем другая женщина.
Астахов схватился за сердце.
— Дайте мне воды, пожалуйста.
Следователь протянул Астахову полный стакан:
— Пожалуйста, возьмите.
Астахов жадно выпил всю воду одним глотком.
— Я знал это. Я не верил, что Кармелита погибла.
— Откуда вы могли это знать? — въедливо спросил Ефрем Сергеевич. — Ведь все были уверены, что погибла именно она.
На глазах Астахова появились слезы. Но он очень быстро взял себя в руки.
— Не знаю, как это объяснить. Может, отцовское сердце подсказало… Кстати, а как вы это установили?
— Это оказалось довольно просто. Мы запросили медицинскую карту, и не пришлось даже проводить специальную экспертизу: погибшая женщина была значительно выше вашей дочери.
— Но где же тогда Кармелита?
— Вот, меня этот вопрос сейчас тоже больше всего интересует. Где ваша дочь? Это во-первых. Во-вторых, кто та несчастная неизвестная женщина, погибшая в конюшне? И третье, есть ли между этими двумя гражданками какая-то связь?
— Я не знаю ответов на эти вопросы.
— И никто не знает. Но пока мы их не получим, успокаиваться рано. Так что, я думаю, нам стоит прокатиться.
— Куда?
— В Зубчановку. К господину Зарецкому.
* * *
Антон очень надеялся на то, что Форс в последнее время сильно оживился, а потому может подолгу уезжать из дома. Со стороны трудно было сказать, что именно произошло в жизни адвоката, но явно чувствовался впрыск хорошей дозы адреналина. Вот и сейчас, подойдя к дому, Антон увидел, как Леонид Вячеславович садится в свою машину, лихо разворачивается и уезжает в неизвестном направлении. Судя по походке, на дело. Он давно уже заметил, каждый раз, когда появлялся новый заказ, в Форсовой походке появлялась какая-то особая, показушная энергичность.
Что ж, хозяин дома ушел, теперь можно приняться и за обыск. Главное — войти в дом так, чтобы никто ничего особенного не заподозрил. Не вызвал милицию. А в самом деле — что такого. В конце концов, Антон был женихом трагически погибшей художницы, отцом ее ребенка. Почему бы ему не зайти в дом Светы. Вот ведь у него и ключ остался. Он тут долго жил на правах жениха, даже ремонт делал. Столько сил на него положил — ужас.
Так, подбадривая себя, Антон открыл дверь, вошел в квартиру, не подозревая ничего этакого. Прикрыл дверь и принялся за поиски. Увы, самая смелая и благоприятная гипотеза оказалась неверной — на журнальном столике диктофона с кассетой не оказалось. Придется порыскать подольше. Антон решил начать с буфета.
Но не успел он пересмотреть и половины ящичков, как хлопнула входная дверь. Черт возьми, Форс вернулся!
— Леонид Вячеславович, это вы? — спросил он домашним голосом. Как само собой разумеющееся. Мол, тесть вернулся, а зять просто пришел забрать кой-какие свои забытые в прошлый приезд вещи.
Но ему никто не ответил. В комнату молча вошли два крепких милиционера и, нещадно заломив руки, уволокли Антона в пэпээсный «газик».
* * *
Собираясь к сыну, Тамара заранее продумала, что будет ему говорить. Она начнет жаловаться на Игоря. Антон, как обычно, возмутится, начнет кричать: «Все, хватит! Я вообще о нем слышать не хочу! Тут в Зубчановке пожар был. Это ты виновата!»
После этого Тамара сделает большие глаза. Пожар? Какой пожар? В чем я виновата? Кармелита погибла? Боже мой, какой ужас! Несчастная девочка. Но я тут при чем? Таинственные разговоры по телефону? Ой, сыночек. Твоя мама — старая дура. Ты только не смейся, но, кажется, Игорь начал похаживать налево. И твоя мать за последние деньги наняла детектива. Так что разговаривала мамочка именно с ним, с детективом. А в театр приходила-уходила не Кармелита… Кстати, а что, она тоже была? Ой, извини, я и не заметила. Так вот я следила совсем за другой девкой, подозреваемой в связях с Игорем…
В общем, версия была насколько безбашенной, настолько и достоверной. Но, войдя в котельную (второпях Антон забыл закрыть дверь), Тамара застыла, как вкопанная. На диванчике спала вечная, неубиенная, неопалимая Кармелита.
Во сне девушка застонала и перевернулась на другой бок, по-детски положив ладошку под щеку. Кого-нибудь другого этот жест наверняка бы растрогала. Другого, но только не Тамару. Она задумалась, оценивая сложившуюся ситуацию. И вдруг вспомнила, что баночка с хлороформом при ней. Тамара забрала ее из гостиницы, чтоб выкинуть по дороге. Да забыла. Очень удачная забывчивость, особенно в данной ситуации. Женщина достала из сумочки носовой платок, очень хороший, итальянский. Просто жаль пускать на подручные средства. Но другого выхода нет. Обильно смочила платочек хлороформом.
Но Кармелита, как будто почувствовав угрозу, проснулась, вскинулась:
— Вы?!
— Я, — сказала Тамара с улыбкой и сильно прижала платок ко рту и носу девушки. Кармелита сопротивлялась недолго.
И вскоре уже спала тяжелым химическим сном.
Тамара набрала на мобилке знакомый номер.
— Игорь, это ты?
— А кто еще может быть?
Вот же пустослов. Неужели нельзя было просто сказать: «Я».
— Рядом никого нет?
— Нет. Я один. А ты что уже ревнуешь?
— Ага. И даже детектива наняла. Послушай, хватит шутить. Кармелита жива! Ты понимаешь, что это значит?
В трубке воцарилось молчание.
— Игорь! Ты слышишь меня? Или ты уже в обмороке.
— Слышу. Но повтори, что ты сказала.
— Кармелита жива.
— Этого не может быть.
— Может!
— Ты меня разыгрываешь!
— Нет у меня времени ни на игры, ни на розыгрыши. Приходи в котельную, сам увидишь. Только быстро. Пока Антон не вернулся.
Игорь опять замолчал надолго. Вот всегда он так. То сам рвется в бой, то столбняк на него нападает.
— И прихвати веревки! Да не молчи же ты. Скажи, что все понял.
— Понял-понял… Но где я возьму веревки?
Все ему нужно объяснять. А самому хоть немного подумать?..
— В комнате горничной на этаже. Или в гладильной. Там белье сушится. Только незаметно. Если будет много народу, тогда лучше заскочи в хозяйственный, он тут напротив гостиницы. Все. Я тебя жду.
* * *
Антон не сопротивлялся. А даже с интересом ждал, куда его привезут и к кому доставят. Что же милиция приехала так быстро? Если строго говорить — то почему она вообще приехала? Неужели кто-то из соседей заложил? Вряд ли. Они Антона помнили. Ну не ходил он с год в этот дом — так и что? Когда долго живешь на одном месте, года летят быстро. Единственная мысль, которая должна была возникнуть при его появлении: «Ой, Антон пришел. Да, давненько его не видели…»
Нет, на соседей, пожалуй, грешить не стоит. Но в чем же тогда дело? Менты приехали так быстро, что вывод может быть один — они следили за домом. Потом, увидев, что в отсутствие Форса пришел человек, связались с начальством, спросили, что дальше делать. Там дали команду — везите к нам, мы посмотрим, кто да что. И тут разберемся. Если так, то интересно знать, за что на Форсов дом навесили наблюдение?
Впрочем, ждать недолго осталось. Вот уж и милицейские ворота показались.
* * *
Похоже, уныние надолго поселилось в Зубчановке. Все крепко горевали по Кармелите. (Мало кто тешил себя мыслью, что найденные останки — не ее.) И в такой атмосфере особенно хотелось открыться близкому человеку, поговорить с ним по душам.
Вот и Груша с детской беззащитностью обняла своего большого крепкого супруга.
— Халадо, мне страшно. Что происходит, почему нас все время преследуют несчастья?
Кузнец неопределенно покачал головой, пожал плечами:
— Этого никто не знает.
— Я знаю!
— Что ты говоришь?
— Я знаю почему. Сейчас я тебе все расскажу, все. Ты должен знать. И, может быть, после этого ты не захочешь меня видеть.
— Да прямо сейчас… — буркнул кузнец. — Не хочу даже слушать, видно, от горя у тебя помутился рассудок.
— Милый… Я прошу тебя, выслушай меня, не перебивай.
Халадо внимательно посмотрел на Грушу.
— Ты помнишь, когда я переживала, что не могу родить ребенка? Я думала, что не я в этом виновата, а ты. И тогда я решилась. В общем, ты был прав, когда подозревал меня и Сашку.
Халадо слушал Грушу молча.
— У нас было все.
— А почему ты именно сейчас решила все рассказать?
— Я и так очень долго терпела. Но больше не могу. Мне кажется, что моя измена к тебе и моя ложь навлекли беду на наш дом. И на Баро тоже. Все страдают из-за меня. Это я должна была быть там, в конюшне! Ты понимаешь, что это я во всем виновата? — еще мгновение, и Груша сорвалась бы на настоящую истерику. — Это я должна умереть вместо Кармелиты!
Но Халадо по-прежнему оставался непроницаемо спокоен.
— Если бы судьба хотела наказать тебя, она бы и наказала. Так что не наговаривай.
После крика у Груши начался истерический смех.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Нет, не успокаивай, все неправильно. Ты же должен презирать меня.
— Я не могу. Я люблю тебя, Груша. И, честно говоря, я давно знал об этом. Что ты с ним…
Груша удивленно вскинула на Халадо заплаканные глаза.
— Как? Как знал?
— Просто так: знал и все.
— Знал и терпел…
— Я все время ждал, когда ты скажешь правду. Все время ждал.
— А теперь?
— А теперь дождался. И хочу побыть один.
— Нет, нет, постой, погоди. Я должна… Я не могу не сказать. Что бы ты ни решил, знай — я всегда любила тебя. И буду любить. Я виновата перед тобой и должна быть наказана. Жестоко наказана. Подумай, чего я заслуживаю.
— Ну можно, конечно, было бы тебя прибить. Или Сашку. Или вас обоих. Но согласись: если бы я тебя убил, кого бы я стал любить?.. — довольно логично обобщил ситуацию кузнец. — Скажи… Почему ты не рассказала мне об этом раньше?
— Я боялась, я очень боялась потерять тебя. Боялась, что мы никогда больше не увидимся. Я ведь пропаду без тебя.
— Я тоже, — произнес Халадо просто и искренне.
— Что ты сказал?
— Я не могу без тебя! Давай забудем все плохое и начнем нашу жизнь заново. Кто знает, может, еще и дети будут…
* * *
И вот настал тот час, когда Люциту впустили в палату. Она смотрела на своего Богдана, боясь упустить мельчайшее его движение. Он слабо улыбнулся ей:
— Люцита, милая… Целую вечность тебя не видел.
Она погладила любимого по плечу.
— Я не отдам тебя вечности. Я не отдам тебя никому. Отныне всегда буду рядом. И даже не пытайся от меня сбежать! Ни на этом свете, ни на том.
— Да уж, — оживился Рыч. — Вот так обещание. Так меня никто не запугивал. От тебя, любимая, никуда не сбежишь.
Он улыбнулся, попытался приподнять голову. Но сил не хватило. И голова бессильно упала на подушку. И даже веки закрылись.
— Тихо, тихо, — спохватилась Люцита. — Не двигайся так резко. Тебе еще рано.
Рыч разлепил веки:
— Поцелуй меня.
Жена поцеловала его руку.
— Нет, — усмехнулся он. — Не так. По-настоящему.
И она припала к его губам. А потом сама испугалась своей смелости: можно ли так целоваться человеку с больным сердцем?
— Можно! — сказал Рыч, как будто, услышав ее вопрос. — Мне от этого хуже не будет. Наоборот, скорее выздоровею… Знаешь, когда я был под наркозом, мне снился сон. Будто я куда-то иду, сам не знаю куда. Впереди свет, яркий такой, манящий. И я хочу тебя найти, а тебя нигде нет…
Люцита слушала мужа, прижав его руку к своему лицу.
— …Я хочу остановиться, оглянуться, но что-то мешает. Какая-то неведомая сила. Потом я услышал твой голос. Ты звала меня по имени. Остановился, оглянулся… Пошел обратно. И мне стало так хорошо, так спокойно.
— А потом?
— А потом самое приятное. Я открыл глаза и увидел тебя.
— Теперь мы никогда не расстанемся. Мы всегда будем вместе.
— Да, конечно. Обещай, что выполнишь одну мою просьбу.
— Какую? — Люцита настороженно посмотрела на Рыча.
Тот проявил хитрость. С мученическим лицом отвернулся. Тогда Люцита торопливо проговорила:
— Хорошо, хорошо обещаю.
— Позови Степку. Я хочу с ним поговорить.
— Зачем?
— Ты обещала.
— Я, конечно, позову его, но все же…
— Понимаешь. Когда переживешь то, что я тут пережил, многое понимаешь. И хочется поделиться этим пониманием с другими.