Миро и Кармелита долго пытались развязать веревки зубами. Но ничего не получилось — очень уж тугие узлы сделал Игорь. Попробовали тереться веревкой о торчащие камни. И здесь результат никудышный. Когда тебя спеленали так туго, трудно делать резкие, порывистые движения, необходимые для того, чтобы перетереть толстые волокна.
Устав от бесполезной возни, оба просто отвалились, легли на спину, отдышались.
— Ну что, давай еще раз! — сказал Миро и снова пополз к Кармелитиным запястьям.
Ему хотелось ласкать их — целовать, гладить. А приходилось вгрызаться в веревку, заодно цепляя клыками ее нежную кожу. Девушка поморщилась от боли, ойкнула, потом взвизгнула.
— Терпи. Терпи, моя хорошая, — сказал Миро и продолжил свое безнадежное занятие.
Поняв, что ничего не получается, он зарычал на всю пещеру от отчаяния и злости.
— Тише милый, — проронила Кармелита. — Ушам больно. Если зубами разгрызть не получается, давай я попробую руками что-то сделать. Одни связанные руки да другие связанные руки, может быть, вместе что-то получится.
— Вряд ли. Узлы слишком крепкие.
— Нет, Миро, надо пытаться, пока они не вернулись.
— Они не вернуться!
— Почему? Они хотят нас убить, значит, должны довести дело до конца.
— А они уже и довели его до конца… Сегодня катакомбы взорвут. Я думаю, времени уже совсем мало осталось…
Кармелита повернулась к нему, уткнулась лбом в плечо.
— Неужели это все? Все, что нам осталось… Связанными побыть вместе за полчаса до смерти…
Миро нашел в себе силы усмехнуться:
— Кармелитушка, я не знаю, сколько нам осталось. Может, полчаса. Может, три минуты. Может, три часа. Но сколько бы ни было, нужно еще и еще пытаться освободиться.
Они повернулись друг к другу спиной, по очереди пытаясь своими затекшими пальцами распутать грубые узлы. Периодически, чтобы рассеять мрачность ожидания, Миро устраивал игру-охоту, хватая всей пятерней какой-нибудь пальчик Кармелиты. И начинал крутить его в разные, стороны (но так чтоб не было очень уж больно).
Тогда Кармелита начинала вслух смеяться:
— Ой! Ой! Отпусти! Больно!
Он отпускал ее, и снова продолжались судорожные попытки освободиться.
* * *
Настал счастливейший для Люциты момент. Рычу стало лучше настолько, что врачи разрешили ей перейти в палату, покинув стульчик в коридоре, ставший уже родным. Теперь она все время была рядом с ним. И порой даже надоедала своей заботой. Ну просто очень нелегко болеть, когда подушку тебе поправляют раз пять в течение десяти минут.
А потом, во время одной из таких процедур Богдан вдруг спросил у жены:
— Люцита! А что там с Миро и Кармелитой?
— Они пропали…
И тогда он сказал:
— Мы должны сделать все, чтобы найти их.
Люцита замерла, как будто прислушиваясь к себе.
— Богдан… Ты настолько веришь в мои силы?
— Конечно, я уверен. Ты же спасла меня.
— Тебя спасли врачи.
— Нет, ну и они, конечно, тоже. Но если бы не ты… Я же все время чувствовал, что ты рядом. Что ты не даешь уйти в темноту, покинуть этот мир. Ты зовешь меня, не отпускаешь. Только потому и выжил.
Люцита нежно погладила его по руке.
— Богда-а-анчик…
— Нет, правда, Люцита. Ведь я уже почти совсем здоровый. Раны буквально на глазах затягиваются. А от этого и у тебя сил прибавляется. Попробуй «посмотри» еще разочек, может, увидишь, где они.
— Милый мой, я пытаюсь, но у меня ничего не получается. Пойми, молодая Люцита — не такая сильная шувани, как старая Рубина. Я только учусь.
— Ну не такая ты уж и молодая… — сказал Богдан несколько игриво.
Она посмотрела на него подчеркнуто возмущенно, после чего он сразу же начал оправдываться:
— Шучу! Шучу! Шучу! Я только хотел сказать, что ты не сопливая девчонка, а жена такого замечательного мужа. Знаешь, Люцита, а может, тебе еще раз сходить к Рубине. Ты — новая шувани. Она — старая шувани. Авось вместе у вас лучше получится.
* * *
Тамара прибежала в гостиничный номер в бешенстве. Игорь посмотрел на нее с удивлением:
— Что? Что случилось?
— Все пропало. Собирайся. Срочно!
— Да что с тобой?
— Плохо. Совсем плохо. Антон меня выследил. У него остался кувшин с отравленной водой и с моими отпечатками.
— Какие отпечатки? Я же тебе дал резиновые перчатки.
— Да, помню. Но… Но так получилось. Не могла же я начать с ним драться.
— Как «не могла»? Надо было драться! Вдребезги разбить этот чертов кувшин!
— Поздно. Он нас выследил. Он все о нас знает. И если вдруг пойдет в милицию…
Чемоданы были собраны очень быстро. Игорь с Тамарой забросили их в машину на те же места, где еще недавно лежали мешки со связанными Миро и Кармелитой…
Как назло, оказалось, что бензин почти на нуле. А на пути была заправка… та самая заправка, которой когда-то рулил Игорь и где Тамара была частой гостьей.
Пришлось заехать. Пошел бензин. Хорошо хоть ни Палыча, ни его старухи не видно. Вдруг из-за дверей конторки вышла Рубина. Игорь, заправлявший машину, начал торопиться. И в спешке не заметил, как из кармана у него выпало маленькое колечко, с бриллиантиком — то самое, которое он хотел подарить Тамаре. По правде сказать, оно и выпало потому, что Игорь не стал его прятать глубоко-далеко, надеясь, что подруга передумает и примет подарок.
Запрыгнув в машину, он дал по газам, и вскоре уже машина скрылась из виду. А Рубина все так же неторопливо подошла к тому месту, где несколько мгновений назад стоял автомобиль. Она сразу же увидела колечко, наклонилась и подняла его.
* * *
И снова ничего не получилось. Окончательно стало ясно, что они обречены.
— Все, Миро, хватит, — сказала Кармелита. — Все равно нет больше никакого выхода, я не хочу провести последние минуты в каком-то глупом копошении.
— Подожди, постой, давай я еще раз попытаюсь…
— Нет, нет, не нужно. Ты же видишь, что все это бесполезно. Лучше просто поговорим, попрощаемся.
Он понял, что она совершенно права. Иногда нужно иметь смелость признаться себе в самом худшем.
— Прости… Прости, моя любимая, что не смог тебя уберечь.
— Это ты меня прости. — По щекам Кармелиты потекли невидимые в пещере слезы. — Ведь ты здесь из-за меня оказался.
— Конечно, из-за тебя. И ни секунды не жалею. Ведь я всегда мечтал быть рядом с тобой. И вот мы вместе. И теперь уж навсегда будем вместе…
— Миро! Миро! Ну почему все так несправедливо? Почему, как только подходишь к счастью… как только начинаешь чувствовать его, немножко, краешком, так сразу все кончается.
— Если бы что-то можно было изменить и каким-то чудом мы отсюда выбрались… Я бы никогда больше не отпустил тебя. Ни на шаг не отпустил бы!
— И ты бы мне простил Максима?
— Да что же прощать. Настоящая любовь не требует прощений. А эта любовь была настоящей. От нее он и погиб… А теперь мы погибнем. Тоже из-за любви. Да и вообще, достаточно один раз заглянуть в глаза смерти, чтобы понять, насколько это неважно.
— Да… да… Спасибо… Как бы я хотела, чтобы ты меня обнял сейчас.
— Увы, — сказал Миро. — Я сейчас не могу даже этого…
Он прислонился лбом ко лбу Кармелиты. И она снова заплакала.
* * *
Рубина, растерянная и задумчивая, присела у дверей автосервиса на ступеньки. Посмотрела на колечко Кармелиты, оброненное Игорем, повертела его в руках. К ней подбежала Люцита.
— Рубина, что с тобой? Тебе плохо? Почему ты на ступеньках сидишь?
— Эх, молодежь… — улыбнулась Рубина. — «Почему на ступеньках»? У цыгана дом — везде, где остановится. И скамейка — везде, где присядет. Вот, глянь на это колечко…
Люцита взяла кольцо всмотрелась в него. Красивое…
— Что это?
— Это колечко Кармелиты. Ей Астахов подарил. А оно тут оказалось… Выпало из кармана у вора. Или мародера…
И тут Люцита иначе посмотрела на кольцо, тем самым взглядом, внутренним.
Миро и Кармелита вместе. Их лица рядом. Они целуются…
Люцита улыбнулась. И видение тут же прервалось.
— Что? Что? Ты что-то видела. Скажи, где они.
— Извини, Рубина. Я не успела заметить. Увидела только, что они целуются.
— Целуются?
— Да.
— Значит, не все так плохо.
— Погоди судить. Я сейчас еще раз всмотрюсь…
Они перестали целоваться. Лицо Кармелиты мокро от слез. Что это? Они связаны. И вокруг темень, страшная темень, хоть глаз выколи.
Люцита не на шутку перепугалась.
— Рубина, они связаны! Кармелита плачет. Все очень плохо. Это прощальные поцелуи!
— Еще! Посмотри еще раз. Не выходи так быстро, постарайся всмотреться, понять, где они находятся.
— Я не могу!
— Как?!
— Не могу, не получается! Я ничего не вижу!
— Люцита. Ты, главное — не нервничай. Успокойся — это главное!
— Да, да, конечно.
Но легко сказать «да, конечно». Люциту всю трясло от волнения. У нее никак не получалось сосредоточиться и «увидеть» то, что нужно. Рубина поняла, что должна что-то сделать, как-то помочь, встряхнуть юную шувани.
— Девочка моя, сейчас все будет хорошо. Сейчас мы вместе постараемся. Давай смотри мне в зрачки. А я — тебе. — Она начала напевать старинную цыганскую песню.
И после этого они все увидели. Обе. Одновременно.
Миро и Кармелита лежат связанные в катакомбах.
— Катакомбы?!
— Да…
— Катакомбы… — Рубина вдруг взвилась, вскочив со ступенек. — Катакомбы! Их же должны сегодня взрывать! Прямо сейчас!
— Нужно кому-то позвонить…
— Нет, не нужно. Только время потратим. Вон Пашина машина. А я научилась водить!
* * *
Каждый мужчина в душе мальчик. И его неудержимо тянет к такому завораживающему зрелищу, как взрыв. Баро и Астахов стояли у катакомб, ожидая именно этого зрелища.
— Знаешь, — сказал Астахов. — Я в детстве страшно любил сам взрывы делать. Сначала спичечный коробок зажигал и бросал. Потом опыты ставил с разными веществами, смешивал, поджигал. Хорошо вообще, что цел остался. А уж как от матери доставалось!
— Удивил! Думаешь, Коля, ты один такой. У меня тоже разное бывало. Вот, помню, один раз…
Сзади, за их спинами раздался страшный скрип тормозов. Невероятная картина: за рулем — Рубина. И Рамир, и Николай рассмеялись, но уже через мгновение смех их прекратился.
— Там! Там! — кричала Рубина с перекошенным лицом.
— Там Миро и Кармелита в катакомбах, — подхватила Люцита.
— Что? — Баро и Астахов переглянулись.
— Остановите… взрыв… — выдохнула Рубина.
— Поздно, — решительно сказал Баро, быстро глянув на часы. — Десять минут осталось. Пока начнем звонить, объяснять, кто мы да что. Можем не успеть. Полезли сами. Вход недалеко, через минуту там будем.
Все четверо запрыгнули в машину. Только теперь уже ее вел Рамир.
* * *
— Прощай, любимая… — сказал Миро.
Каким-то шестым чувством, самой своей кожей, он ощутил, что вот-вот должен произойти взрыв.
— Прощай! — сказал Кармелита.
Они поцеловались. Теперь уж точно в последний раз.
Но вдруг услышали какой-то шум, получавшийся от наложения слов. Да нет, не просто слов, а имен. Их имен:
— Иро-о-о! И-та-а-а!
— Мы здесь! Здесь! Сюда! — закричали пленники что было силы.
Господи, неужели за ними пришли. Неужели появился шанс спастись. И еще остаться пожить на этой планете, несмотря ни на что, веселой и радостной.
Вскоре показался свет фонарика. Слабенького, дешевенького (какие обычно возят в бардачках «Жигулей» и «Лад»), с посаженными батарейками, но все же фонарика.
— Кармелита! — голос раздавался уже совсем близко.
И вот уж Астахов бросился к Кармелите, обнял ее.
— Папа! Папа! — разрыдалась она.
— Дочка, успокойся, все будет хорошо, все уже хорошо! Сюда, Рамир, перерезай веревки.
Подоспевший Баро освободил сначала Кармелиту, а потом Миро. И уже вчетвером они побежали к выходу. Боясь только одного: как бы в горячке не свернуть тупиковый коридор. Потому что времени вернуться и выбраться отсюда уже не будет…
* * *
Люцита и Рубина ждали в машине у входа в катакомбы. Обе забились в уголок, чтобы, когда пленников выведут наружу, все смогли быстро занять места в салоне. Ведь машина стояла в зоне взрыва. Так что уезжать нужно будет как можно скорее.
— Что же их нету? Где ж они. Пара минут осталась.
— Ничего, Люцита! Ничего! Сейчас… Сейчас… Подожди. Я чувствую, они должны выйти.
* * *
Нет, они не ошиблись, вот уже и выход из катакомб. Баро на ходу уже начал прикидывать, как сейчас прыгнет на водительское место, как заведет машину, тронется с места. Эх, надо было сказать, Рубине, чтобы развернулась, пока они здесь бегают.
* * *
— Люцита, знаешь, что я подумала. Вот они сейчас выскочат. А машина стоит лицом к катакомбам. Рамиру придется еще время тратить на разворачивание…
— Ты права, Рубина. Лучше сейчас развернуться, чтобы потом сразу уехать.
Старушка выскочила с заднего сиденья. Села на место водителя. И начала разворачиваться. Как для новичка, довольно-таки лихо.
* * *
Кармелите и Миро бежать было трудно. Мышцы, которые так надолго оказались в веревочном плену, совсем затекли. А порой и вовсе норовили отказать. Поэтому Баро с Астаховым пустили молодых вперед, а сами бежали сзади, торопя и подбадривая…
Когда четверка выбралась из катакомб, то увидела, что машина (уже заведенная) развернута бампером к дороге. Рубина, сидевшая за рулем, закричала:
— Все! Быстрей! Родненькие мои! Быстрей! Поехали!
Они запрыгнули в машину, чуть потеснившись на заднем сиденье.
Шофер Рубина сорвалась с места и поехала так ловко и быстро, как будто все жизнь работала таксисткой.
Но они еще боялись радоваться. Рано…
И вот раздался взрыв. Громкий. Страшный. Кое-где земля начала проседать. Благодаря своему непостижимому чутью, Рубина объезжала эти места… В какой-то момент все поняли, что критическая точка пройдена. Они выехали из зоны взрыва и вернулись в теплый светлый и относительно безопасный мир.
Все шестеро одновременно начали кричать, обниматься, целоваться.
Потому что так приятно ощутить, что ты остался не под землей, а на земле.
* * *
Астаховы, Николай Андреевич и Антон, устроили семейные поминки. За столом было четверо — они двое и фотографии двух их любимых женщин. Антон пил только принесенное с собой безалкогольное пиво. А Астахов-старший позволил себе продолжить початую бутылку коньяка. Перед снимками были поставлены две рюмки с коньяком, накрытые хлебом.
Давно Астахов не общался с сыном так хорошо и душевно. Обоим даже казалось, что женщины с фотографий незримо присутствуют здесь. Говорили обо всем: о большом и малом, о важном и о пустяках. В какой-то момент Николай Андреевич пожаловался, что не может найти свой любимый кувшинчик для питьевой воды. Антон сразу перестал есть, как будто подавился.
— Сынок, что с тобой? — озаботился Астахов.
— Ничего. Просто я рад… Рад видеть тебя живым и здоровым…
— Я не понял. Ты о чем?
— Ты знаешь, что маму и Игоря арестовали. Так сказать, по совокупности их подвигов. Так вот… Наша мама пыталась тебя отравить. Подсыпала яд в твой кувшин. Я увидел это, отобрал его и отнес в милицию. Там были ее отпечатки пальцев. Поэтому она и попробовала уехать из города как можно быстрее.
— Этого не может быть… Ты ничего не придумываешь? Не путаешь?
«Эх, папа… — подумал Антон. — Ты еще спрашиваешь, не путаю ли я. Если б ты только знал, что пожар в конюшне и гибель Олеси тоже их рук дело! Впрочем, следствие только началось. И ты об этом еще узнаешь».
— Подумать только! Какой ужас. И я двадцать лет был женат на этой женщине. Послушай, а Алла Орлова арестована тоже за это?
— Пап, ну ты вопросы задаешь?.. Я же не юрист.
— Но, судя по твоим глазам, что-то все же знаешь. Или нет?
— Знаю. Мне Соня рассказала. — Антон снова замялся, потому что дело Аллы Борисовны также касалось его отца самым непосредственным образом. — Похищение твоих картин — это ее заказ.
— Что?
— Да. Соне очень стыдно и больно. Но это так.
— Но зачем? Она же не бедная женщина! Чего ради лезть в такую авантюру.
— Трудно сказать… Не мне судить. Я сам совсем еще недавно творил такое, что теперь вспомнить страшно. Как я понял… Она очень обозлилась после смерти Максима. Вот и хотела насолить всем, кто был с ним связан и, как ей кажется, виноват в его смерти. Тебя — оставить без твоих любимых картин. А кражу спихнуть на цыган и посадить их. Алла Борисовна очень хитро действовала, через посредников.
— Как же ее вычислили? Неужели Солодовников так расстарался?
— Ага, — саркастически усмехнулся Антон. — Сейчас, от него дождешься. Он только свое кресло просиживал, какие-то хитроумные комбинации прокручивал. А все это раскрыла Ира Полякова.
— Практикантка, что ли?
— Да.
— Вот умница!
— Не то слово. Кстати, Соня разузнала хорошую новость. Солодовникова переводят в область, на повышение. А Полякова будет на его месте. И даже в его кабинете!
— Ну спасибо. Хоть что-то приятное. Ладно, сынок, — наполнил рюмку коньяком. — А ты наливай своего, безалкогольного. Мою Олесю помянули, а теперь помянем твою… нашу Свету. Не чокаясь!
— Нет, папа, знаешь, я бы не стал так говорить. Ведь мы не видели умершей Светы. И Форс, когда начинаешь говорить с ним о дочери, все время чего-то виляет. Кто знает, может, он ее где-то упрятал. И она жива. И она, и мой сын…
— Мой внук, — повторил за ним Астахов.
«Да, папа, твой внук. Истинно твой внук. Потому что ты, растивший меня, мой отец. Мой настоящий отец. И ничего больше на эту тему я слышать не хочу!»