(C) Кудрин О., 2005

(C) ВГТРК, 2005

(C) ЗАО “Издательский дом “Гелеос””, 2005

(C) ЗАО “ЛГ Информэйшн Труп”, 2005

 

Пролог

Родов ждали у Рады совсем скоро. И Рубина постаралась, чтобы к намеченному сроку табор уже не был в пути, а остановился у какого-нибудь города. Им оказался Управск. Привал сделали на опушке леса, у трассы, ведущей в город.

Рубина, как шувани, предчувствовала, что роды будут тяжелыми. Говорила об этом Рамиру.

“Не паникуй! — отвечал он тихо, чтобы жена не услышала. — Такого лекаря, как ты, ни в одной гаджовской больнице не сыщешь. И Рада у нас — молодая, сильная, здоровая женщина. Все будет замечательно!”

Последние слова он сказал нарочито громко, чтоб они долетели до жены. Рада услыхала их и посмотрела на него с благодарностью. Все знают, что перед родами нужно говорить только о хорошем, о светлом.

Схватки начались днем, когда в таборе мало народу. Все тревожней было Рубине, она уже точно знала, что сама не справится. И, поймав машину, повезла дочку в городской роддом. По дороге приговаривала:

— Потерпи, потерпи, родная! Потерпи.

Рада, которая до того бодрилась, начала жаловаться:

— Мама, я боюсь! Мне очень плохо!

— Рада, потерпи, дочь. Скоро в больнице будем! Потерпи!

— Нет. Не надо в больницу, не нужно врача! Ра-мир будет недоволен. Мамочка, ты же сама все можешь!

— Да Рамир с ума сойдет, если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится. Все будет хорошо.

По дороге Рада иногда теряла сознание, но, в общем, держалась молодцом.

До больницы домчались совсем быстро. Там им навстречу мигом выкатили через специальный выход кровать-каталку. Рада пришла в себя. И пока ее перегружали из машины на кровать, тихонько сказала Рубине, склонившейся над ней:

— Мама, я умираю…

— Что ты, доченька, нет. Тут врачи — во какие! И с тобой, и с ребеночком все будет хорошо.

— Нет, мама, я точно знаю. Пусть на моих похоронах поют певчие, красиво так… как ангелы. И ребеночек… Думаю, у меня девочка… Сделай так, чтобы у Рамира остался ребенок. А то ему очень трудно без меня будет. Очень! Все сделай, чтобы у него осталась девочка. Все! Обещаешь?

— Обещаю, дочка. Обещаю! — это последнее, что она сказала дочери.

Две молодые расторопные сестрички покатили Раду в операционную. Она уже была без сознания. Рубина схватила одну из девушек за полу халата:

— Сестричка, вы ее спасете?

— Я вам не сестричка, я уже акушерка! Спасем, мамаша. Конечно, спасем. Мы тут всех спасаем!

— И ребеночка тоже!

— И с ребеночком все хорошо будет.

— А как звать-то тебя, красавица?

— Тамара.

— Дай тебе Бог мужа хорошего, богатого. А я — Рубина.

— Хорошо, мамаша, после родов свидимся, когда на внучку поглядеть придете! А пока — не мешайте!

Двери операционной закрылись.

 

Глава 1

Неторопливым приволжским ручьем текло время. Тихий, сонный Управск, взбудораженный резонансным, как говорят в столицах, судебным разбирательством, успокоился.

Но не весь.

Астахов, как ребенок, радовался чудесному освобождению Максима. И все приставал к Форсу с вопросом, не следует ли поднять гонорар. Но Леонид Вячеславович умел при острой необходимости казаться благородным и практически бескорыстным. “Да что Вы! Николай Андреич! Не стоит обо мне так беспокоиться, ей-богу! — отвечал он смеясь. — Вы и так заплатили по ставке какого-нибудь доисторического Кони или Плевако. Куда ж еще больше!” Астахов же вновь всем и каждому рассказывал, как ловко Форс выстроил стратегию защиты и как вовремя нашел и вытащил козырную карту — охранника Рыча, свидетеля невиновности Максима.

А вот Тамара лишь криво улыбалась, в сотый раз слушая все эти россказни. Очень уж красиво и правдоподобно представляла она спокойную жизнь своей семьи после осуждения Орлова. Но теперь все вернулось на круги своя: Астахов Антона не замечает, говорит только о Максиме. Антон же, наивный мальчик, живет как жил, как будто ничего не произошло!

В конце концов Тамара не сдержалась — уж очень много боли и тревоги в душе накопилось, — позвала сына:

— Антон!

— Что, мама? — недовольно скривился тот. “Небось торопится куда-то”, - подумала Тамара.

— Антоша, нам нужно поговорить.

— О чем?

— Да не о чем, а о ком! О Максиме. Пройди в мой кабинет.

Антон состроил недоуменную мордаху, закрыл дверь и плюхнулся в кресло:

— Маман, ну чего ты? Я тороплюсь.

— Сынок, суд закончился, время идет. А тут… Неужели ты не видишь, какая неприятная ситуация складывается?

Антон удивился еще больше. Что неприятного могла найти мама в окружающей жизни? Все замечательно. Отец окончательно утвердил его своим заместителем, со Светой, вроде бы, отношения наладились, да и вообще…

— Антоша — Антоша, — вздохнула Тамара. — Неужели ты не понимаешь, что после триумфального освобождения Максима отец опять возьмет его на работу?

— Ну-у-у, — важно протянул Антон. — Это мы еще посмотрим. Я лично, как заместитель генерального директора, буду против!

— И что это тебе даст? Отец только разозлится на тебя.

Антон озадачился впервые за весь разговор:

— Подожди-подожди… но он же не может не прислушаться к мнению своего зама. И сына…

— Да будь ты хоть трижды сыном и дважды замом, он поступит по-своему. И ты это прекрасно знаешь.

— М-да. И что же мне делать? Просто терпеть?

— Нет, сынок, не надо терпеть. Нужно его опередить.

— В смысле?

Тамара обстоятельно, как учительница, начала пояснять:

— Антон, если возвращение Максима неизбежно, то ты должен проявить инициативу и, как зам генерального, пригласить Максима на работу прежде, чем это сделает отец.

— Я все равно не понимаю! Зачем мне это надо?!

— А затем, что в будущем это дает тебе большие преимущества.

— Какие преимущества?

— Во-первых, ты повысишь свою значимость в глазах Максима. Во-вторых, что важнее, пусть Максим помнит, что ты дал ему работу. Ты… а не Астахов!

Антон задумался. Что ж, действительно, как ни крути сложившуюся ситуацию, а мама права, получается, со всех сторон права. А он, Антон, что-то слишком расслабился — в мире бизнеса это непозволительно. Сожрут. Или, в лучшем случае, подомнут. А потом все равно сожрут!

— Слушай, мама, отличная мысль. Правда, отличная. Спасибо. Ты у меня просто гений.

Тамара довольно улыбнулась — наконец-то удалось достучаться до сына.

* * *

К возвращению Максима Палыч, как мог, привел в порядок котельную. Взял у девчонок в гостинице яркие буклеты, намазал клеем-бустилатом и упрятал под них самые большие пятна на стене. Выглядело это немного по-детски, наивно, но очень трогательно.

Прежде всего Максим улегся на свой матрас и как следует выспался. Палыч после этого еще подшучивал: “Эх, Максимка, что ж ты, в тюрьме выспаться не мог? Сколько ж у тебя там свободного времени было!”

Максим подумал, а потом грустно ответил: “Нет, Палыч, не мог, совсем не мог, потому что время в тюрьме СВОБОДНЫМ не бывает…” И такая боль была в его глазах, что старик перестал шутить, понял: весь срок, запрошенный прокурором, Максим мысленно уже отсидел, когда стоял на своем: “ничего не знаю, ничего не делал, ничего не видел…”.

Потом опять пошли всегдашние ремонты ветхого гостиничного оборудования, и Максим остался один. Точнее, не один, а наедине с портретом Кармелиты. Видели бы эту картину все, кто говорил о полнейшей и неизлечимой бездарности Светы! Было в этой работе не только портретное сходство, а нечто гораздо более важное: будто заглянула художница в самую душу Кармелиты.

Максим смотрел на ее лицо и чувствовал, как сами собой наполняются соленой жидкостью глаза. Чтоб не расплакаться (не по-мужски!), он кусал губы, потряхивал головой. И в конце концов подавлял намечавшийся поток слез. Но от этого только хуже становилось. Невыплаканное горе тяжелым осадком заполняло сердце, и Максиму снова хотелось спать. А в сон в последнее время ои уходил с радостью.

Просыпался же, когда возвращался Палыч. Старик очень расстраивался из-за того, что неосторожностью своей тревожил друга. Ведь входил вроде бы так тихонько-тихонько. А на ж тебе — разбудил человека. “Не грусти, Палыч, — успокаивал его Максим. — Это не ты такой неловкий, это я в тюрьме таким чутким стал. Я там от любого шороха или шевеления просыпался”.

Иногда Палыч, как и все в городе, с восторгом вспоминал суд, особенно последнюю речь Форса:

— Слушай, а твой адвокат, какой же он молодец! Как все правильно… как, понимаешь, акценты все расставил. Я тут давеча, — Палыч кивнул на книжную полку, — воспоминания о великом дореволюционном адвокате Кони перечитывал. Очень много совпадений нашел. Талантище. Это ж надо так сказать, что… знаешь, враги твои, и те не могли ничего… ну, не нашли, что возразить!

Максим тяжело вздохнул:

— Да уж, Палыч. С врагами все понятно… а что вот мне теперь… с друзьями делать?..

Палыч помрачнел:

— Ну ты что? Ты уже сомневаешься в друзьях, что ли?

— Нет, в друзьях я не сомневаюсь, но я не мог подумать, что основным свидетелем в мою защиту будет охранник Зарецкого. Такой вот дружок у меня нашелся.

— Да-а-а… Вы же с ним, кажется, дрались. И не раз…

— Дрались… И не просто дрались…

— Ну так ты и не осуждай его. Охранник — работа такая. Человек подневольный. Каким бы он распрекрасным ни был, а скажет ему хозяин “фас!” — и бросится на кого велено. Важнее, что, когда до главного дошло, он всю правду сказал! Пусть даже по приказу хозяина цыганского.

— Ладно, Палыч, хватит. Не хочу я больше про суд говорить. И про цыган — не хочу, и ни про что… Просто хочется пожить, поработать. Устал я от любви этой…

— И то верно. И вообще. Будем считать, что твоя черная полоса закончилась. Теперь надо думать о будущем. Что делать собираешься?

— Сначала о том, чего не собираюсь. Прежде всего, думаю держаться подальше от цыган.

— Максимка, да ты на глазах умнеешь! Я ж тебе всегда это говорил. Только ты никогда меня не слушал!

— Ну ладно, не ворчи. Правдулюди говорят: пока свои шишки не набьешь, ни за что не поймешь, как нужно… А еще — если серьезно — я хочу… — Максим замялся. — Хочу к Николаю Андреевичу сходить.

— К боссу своему?

— К бывшему.

— Э, нет. Боссы бывшими не бывают. Это как олимпийский чемпион — звание на всю жизнь. А вообще мысль правильная. Сходи, обязательно сходи. Как он, Астахов этот, хорошо о тебе на суде говорил! Его, правда, обвинитель сбивал, зараза. Но он все равно очень старался.

— Вот я и хочу сходить, спасибо сказать.

— Может, он тебя и на работу обратно возьмет.

— Ну, об этом рано еще говорить. Да и самому проситься… Трудно мне это, очень как-то… поперек меня.

— А ты чуток разверни — и будет не поперек, а вдоль тебя. Ничего не трудно! Вон, плохие люди все время как-то сговариваются! Почему ж хорошие поладить не могут? Скажи ему, скажи! Должен взять!

* * *

Баро и Бейбут столько раз договаривались о свадьбе, что стали уж настоящими профессионалами этого дела, просто свахи в штанах. И что самое интересное — всегда у них находился какой-нибудь свежий повод, чтобы если уж и не поругаться, то хоть бы попрепираться немного.

Вот и на этот раз искать повод долго не пришлось. Он как-то сам собой нашелся. Только оба сели за столик, только взяли по большой чашке духмяного кофе, только начали разговор… Баро едва успел сказать: “Что, ромалэ Бейбут, продолжим подготовку к свадьбе? Здесь же и отметим…” — как Бейбут его перебил:

— Э, Баро, не торопись! Во все времена цыганская свадьба справлялась на территории жениха.

— Бейбут, я все понимаю. Но вспомни, как сватовство здесь замечательно начиналось.

— Я-то вспомню, как оно хорошо начиналось, а ты вспомни, как плохо закончилось — чуть Миро не убили!

Озадаченный, Баро замолчал. А Бейбут продолжил наступление:

— Нуты подумай! Что в этом плохого, если свадьбу справим в таборе? Раздолье, свежий воздух…

— А… а… — Баро не знал, что возразить, и все же выкрутился. — А вдруг дождь пойдет?!

Бейбут сделал большие глаза, а потом громко, на весь дом, рассмеялся.

— Ай-яй-яй! Вот до чего довела тебя, цыган, жизнь оседлая. Дождя испугался!

Баро мгновение колебался — может, и самому рассмеяться? Но нет, не стал.

— Я, Бейбут, дождя не испугался. Просто у меня в саду то же раздолье и тот же воздух свежий. Но зато если уж дождь пойдет, то рядом дом большой — там всем места хватит.

— Что говоришь? Подумай! Цыганская свадьба справляется раз в жизни. Нужно, чтобы наши дети запомнили этот день навсегда! А ты их хочешь под крышу спрятать!

— В том-то и дело, Бейбут, что раз в жизни. Ты же сам знаешь, какой это день для невесты.

— Нет, Баро, не знаю, я невестой никогда не был! — хихикнул, подшутив над старым другом, Бейбут. Тут уж и Баро не удержался — расхохотался.

Когда смех ушел, Баро сказал, уже серьезно:

— Нет, Бейбут, правда. Я традиции, конечно, чту. Но ты сам подумай. Кармелита привыкла жить в своем доме, все свои дни рождения, все праздники здесь отмечала… И наши все, зубчановские, столько лет этого дня ждали. Ты что, хочешь всю Слободу лишить радости такой долгожданной?

Бейбут глотнул кофе, крякнул довольно и пошел на мировую.

— Не хочу. Уговорил. Пусть люди радуются. Свадьбу будем играть в твоем доме и в твоем саду.

— Ну спасибо, уважил. Так-то лучше для всех будет!

— И то правда, — примирительно сказал Бейбут. — Все равно табор рано или поздно уйдет из города вместе с Кармелитой. И ты ее тогда не скоро снова увидишь. Так что хоть напоследок попразднуешь вместе с дочкой в родных стенах.

Баро опять встревожился:

— Постой-постой… Я еще не решил, где будут жить молодые.

— Что значит “ты”? Не тебе и не мне решать, где жить молодым после свадьбы. Все будет решать муж… Как скажет, так и будет.

— Ну… — невнятно протянул Баро.

— Что “ну”? — весело сказал Бейбут. — Как можно приказывать молодым, где им жить?! Пусть сами разбираются.

— Сами, сами! Но предложить-то я имею право?! — нахмурился Зарецкий, который начинал понемногу злиться.

— Конечно, имеешь, — тут же поутих Бейбут.

И вдруг он совсем поник, видно, вспомнил что-то. Повисла пауза. В конце концов Бейбут сказал глухим голосом:

— Знаешь, Баро, как говорят в таборе: негоже жить молодым там, где не соблюдаются правила приличия.

— Что ты имеешь в виду?

— Да то, что все видят. В твоем доме живет женщина. Заметь, не старая женщина. А на каких правах, непонятно.

Баро с удивлением посмотрел на Бейбута.

— О чем ты? Все знают, что Земфира работает у меня домоправительницей. И ничего неприличного я в этом не вижу!

— Вот, пожил в своем доме среди гаджо и заговорил как они. Сам уже наши традиции не уважаешь.

— Неправда! Я чту наши традиции и того же от всех требую!

— А по табору уже разные слухи ходят!

— Я прекращу эти разговоры!

— Баро, люди не слепые и не глухие. А у Земфиры, как она стала твоей… домоправительницей, глаза заблестели и голос ручейком зазвенел. Люди все видят и все слышат.

— Пусть видят, слышат и молчат! Бейбут осуждающе покачал головой.

— На каждый роток не накинешь платок.

— Это все сплетни! Между мной и Земфирой ничего нет!

— Ну кто тебе поверит?! Ну кто? Одинокая женщина живет со вдовцом в большом, прекрасном доме… Рамир, подумай над моими словами.

С тем и разошлись. Даже о свадьбе договорить забыли.

 

Глава 2

Идя к Астахову, Максим еще раз прислушался к себе: не стыдно ли будет появляться у Николая Андреича? Не почувствует ли он себя униженным там, в приемной бывшего босса? Или просто босса? После долгих размышлений Максим сам себе вынес предельно мягкий приговор: нет, не стыдно. Николай Андреич вложил в его защиту столько сил, да и денег, что не поблагодарить за это было бы настоящим свинством.

Другое дело — разговоры о приеме на работу. Здесь Максим твердо решил — не будет проситься, не стоит. В прошлый раз как было: сначала сам отказался, а когда надумал, у Астахова планы поменялись. И теперь, если что не так, второй щелчок по носу — это уж слишком. Правда, и тут Макс оставил себе мысленную лазеечку, решив, что если Астахов сделает любой, хоть самый тонюсенький, намек на то, что хотел бы его возвращения, он сам тут же и попросится обратно.

В офисе шефа не было, сказали, работает дома.

Дверь открыла Олеся. Провела Максима в гостиную.

— Проходите, Максим, Николай Андреевич у себя в кабинете. Я сейчас скажу ему, что вы пришли.

Посреди ее слов в гостиную вошел Антон, быстро, недобро посмотрел в сторону Максима, протянул руку. Сказал, растянув губы в улыбке:

— Ну здорово!

Не сразу, совсем не сразу Максим протянул руку для приветствия:

— Добрый день. Я вообще-то к твоему отцу пришел, — и развернулся к горничной. — Олеся, поторопись, пожалуйста. Передай Николаю Андреевичу, что мне нужно с ним поговорить.

— Не торопись, Олеся. Сходить к отцу ты еще успеешь, а пока принеси нам, пожалуйста, кофе.

Олеся пошла на кухню. Антон же хозяйским жестом махнул в сторону диванов, мол, присаживайся, дорогой гость…

— Макс, вот что я хочу тебе сказать. Давай забудем прошлое. И станем друзьями. Опять…

— То есть — “Кто старое помянет, тому глаз вон”?

— Да, а что? Хорошая пословица. Так что, друзья?

— А ты продолжение пословицы знаешь? — сказал Максим, усмехнувшись.

Антон неопределенно покачал головой.

— Нет, не помнишь… “Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто забудет — тому оба”.

— Ну что ж, — криво улыбнулся Антон. — Подтекст ясен. Не будем создавать проблемы офтальмологам.

— Не будем, Антон, не будем. Знаешь, а я тебе даже благодарен.

— Ну, совершенно естественное чувство. А за что именно?

— Благодаря тебе я многое понял. О жизни, о дружбе. И многому научился.

— Что ж, если дружба в чистом, рафинированном виде у нас не получается, то предлагаю тебе вместе поработать. Надеюсь, у нас это получится. По крайней мере, лучше, чем когда-то.

— Видимо, в этом месте я должен прослезиться. Хорошо, будем считать, что прослезился. Извини, а в каком качестве ты мне это говоришь?

— В каком? Да в таком. В самом наиновейшем! Я теперь заместитель генерального.

— Поздравляю.

— Спасибо. Так я продолжу. На правах заместителя генерального директора предлагаю тебе вернуться в фирму.

— И тебе спасибо. Только о работе я хотел бы поговорить с Николаем Андреевичем лично.

— Не доверяешь?

— Не доверяю.

— В таком случае предлагаю тройные переговоры. Пошли к отцу прямо сейчас. Думаю, он не будет против моей рекомендации.

* * *

Астахов аж крякнул от удовольствия, увидев Максима.

— О! Дружище! Узник совести! Проходи.

— Здравствуйте! Рад вас видеть!

— А уж как я рад! Дай-ка я тебя обниму, по-мужицки, по-русски. Еще чуть-чуть, и увезли б тебя от нас надолго… Только ведь… я всегда верил, что ты невиновен.

— Спасибо. Если бы не вы…

— Да что я! Форс молодец. И Зарецкий с охранником тоже, в общем-то, молодцы. Словом, хорошо то, что хорошо кончается.

— Это точно; Но знаете, мне до сих пор трудно поверить, что все уже закончилось. Камера, конвой, решетки. Тяжело все это.

— Забудь, забудь как страшный сон. О будущем надо думать, — и Астахов вновь по-отцовски крепко обнял Максима.

Антон же в это время дулся в углу кабинета. Как-то неправильно разговор складывался. Все никак не получалось показать свою весомость, значительность. В разговор вклиниться — и то никак.

Впрочем, именно сейчас во время очередных объятий, кажется, подвернулся самый удобный момент:

— Отец, я предложил Максиму вернуться на работу в нашу фирму. Ты не против?

— Ха! Какое там “против”? Чего это вдруг я могу быть “против”?

— Ну вот и отлично. Я думаю, на тех же самых условиях и с прежней зарплатой, — Антону не понравилось, как он это сказал, не по-начальственному получилось, с каким-то прогибом. Поэтому закруглить фразу он решил построже. — Но только с испытательным сроком в два месяца!

Астахов удивленно посмотрел на сына.

— Что-что? С каким еще испытательным сроком? Что нам в Максиме испытывать? Мы ж его всего вдоль и поперек знаем.

— Знать-то знаем, конечно. Но ведь ситуация изменилась. То было до суда…

— А что после суда изменилось, Антон? Я чего-то не понял… Что? По-моему, все по-прежнему.

— Постой, отец, не нервничай, — Антон чувствовал, что отец завелся не на шутку, но, как назло, никакого разумного объяснения своей фразе придумать по-быстрому не получалось. — Ну-у-у… Что подумают о тебе твои партнеры? Все же Орлов был под следствием…

Астахов громко хмыкнул, не зная даже, то ли рассмеяться, то ли возмутиться.

— Антон, ты чего, перегрелся?.. Да у нас в России треть бизнеса была под следствием, треть — сейчас под ним же…

— …А треть — еще будет, — негромко, как бы про себя, сказал Максим.

Но Николай Андреич расслышал его слова и громко расхохотался. Отчего сразу подобрел.

— Это точно! Да, Антон, ты это… Иди-ка в свою комнату, документами займись… А нам тут с Максимом поговорить надо. Ступай, сынок.

— Да, — Антон едва сдержался, чтоб не вспылить открыто. Сейчас даже слово “сынок” показалось ему проявлением грубоватой снисходительности.

Когда сын вышел, Астахов подошел к Максиму поближе и еще раз приобнял его по-дружески:

— Проходи! Проходи, садись. Да на самое почетное место.

Усадив гостя, Николай Андреич полез в бар, достал шоколад, бутылку коньяка, две рюмки. Разлил золотистый напиток, разломил плитку шоколада на маленькие дольки.

— Давай… Эх, так и хочется сказать “сынок”. А я и скажу. Все равно ты для меня все эти годы как второй сын. Так вот, давай, сынок, выпьем за счастливое окончание этой ужасной истории.

— С удовольствием.

Выпили по рюмке. И не по-русски, одним махом, как водку. Но м не как иностранцы, которые полкапли размазывают по всему языку. Так — что-то среднее получилось.

— Вы знаете, Николай Андреевич, вы очень много для меня сделали! Если б не вы, если бы не Форс…

— Брось, брось, ты тоже очень много сделал для моей компании.

— Ну, это была моя работа. А так — ничего особенного я не делал.

— Сделал, Максим, сделал! Структуру усовершенствовал, отчетность наладил. Толково у тебя все это получилось. Все твои наработки до сих пор в ходу.

— И все же, вы знаете, мне кажется, Антон кое в чем прав.

Астахов тяжело вздохнул:

— Эх-эх-э….. Да втом-то и беда Антона, что он всегда прав кое в чем. И никогда — во всем… М-да. Так в чем, ты говоришь, Антон прав?

— Как ни крути, а после суда ситуация действительно изменилась. По крайней мере, в одном точно…

— Так, Максим, брось крутить. Говори что хотел сказать!

— Я хочу попросить вас, чтобы вы разрешили мне отработать те деньги, которые потратили на моего адвоката.

— Благородно. Знаешь, Макс, если бы кто другой так сказал, я бы подумал: “Выпендривается!” А вот когда ты так говоришь — тебе верю. Только тут есть одна загвоздка. Точнее — была.

Максим посмотрел на Астахова — глаза в глаза. Лицо его побледнело. “Все, ни о чем больше просить не буду, — решил он. — Если сейчас Астахов откажет, просто развернусь и уйду”.

— Максим, я не хочу, чтобы между нами были какие-то недоговоренности. Ты должен знать, почему в свое время я не мог вернуть тебя на работу…

— Не надо, Николай Андреевич, я все понимаю. Это бизнес.

— Нет, дорогой, это не только бизнес. Это еще и Зарецкий. Он поставил передо мной условие: либо я тебя увольняю, либо мы прекращаем сотрудничество.

— Я так и понял, — мрачно улыбнулся Максим. — Если честно, я догадывался… Зарецкий вообще мастер условия ставить.

— Вот так. Но это было раньше, до суда. А теперь, как говорят в детском футболе, — все, заиграно! Поэтому я чертовски рад, что ты пришел. И что ты не обиделся…

— Николай Андреевич, о чем вы говорите? Как я могу на что-то обижаться, когда вы для меня столько сделали?

— Да ладно, ладно. Давай за возвращение еще по одной. И все! Приступай к работе прямо сегодня. Нет, лучше не сегодня, лучше завтра, а сегодня вечерком мы устроим праздник — есть отличный повод.

* * *

С каждым днем Земфире все труднее было оставаться в доме Баро. Хотя все, казалось бы, хорошо. И Кармелита к ней понемногу привыкла. И Баро не мог нарадоваться. И с Грушей по хозяйству общий язык нашли. Но только нет-нет, да и замечала вдруг она в глазах местных, слободских, цыган осуждение. Что живет Земфира не рядом с дочерью в таборе, а здесь, под одной крышей с вдовцом и, по сути, совсем чужим ей человеком. Конечно же, прямо никто ей ничего такого не говорил. Да только зачем говорить открыто, если у людей глаза есть. Глазами, как известно, все высказать можно. И усилить сказанное, презрительно скривив губы.

И с каждым днем, с каждым часом все сильнее чувствовала Земфира это осуждение. Такое впечатление, что людям надоело о Кармелите шушукаться. Вот и нашли новый объект. Причем под той же крышей.

Трудно было покидать этот дом. И все же в конце концов Земфира решилась прийти к Рамиру. Увидев ее, Зарецкий радостно улыбнулся:

— Земфира, как хорошо, что ты зашла, — и тут же, увидев, что что-то с ней не так, забеспокоился: — Что случилось? Что с тобой?

— Рамир, я ухожу из твоего дома, — горько сказала она.

— Почему? Тебя кто-то обидел?

Господи, ну почему мужчины такие глупые! Эта заботливость во взгляде, эта бессмысленная нежность в голосе. “Тебя кто-то обидел”! Да ты меня обидел! Ты, дурень этакий. Неужели непонятно, что нельзя столько времени жить с женщиной под одной крышей, ничего не предлагая ей…

— Нет, Рамир, никто меня не обидел. Просто не хочу лишних сплетен. Да и тебе они не нужны. Рядом — дочь взрослая. Со своими проблемами.

Баро повертел в руках карандаш, сломал его со злости да и бросил в корзину.

— Что, Бейбут поработал?

— При чем тут Бейбут? Разве он один?.. Все об этом говорят…

Зарецкий нервно скривил губы: она уходит, бросает его! А как же он? Как он сможет жить без нее? Как он останется один?

Земфира внимательно посмотрела на Рамира. И, как на просвет, увидела, поняла, прочувствовала все его мысли. Ишь, чуть не плачет, но ведь себя жалеет, а не ее. Думает, как плохо будет ему. И не представляет, как ужасно будет ей.

— Ты не можешь уйти, Земфира!

— Я не могу не уйти, Рамир. Я не могу поступить иначе. Прости и, если можешь… пойми. А если не можешь…Нет, я думаю, ты когда-нибудь все же поймешь…

Баро остался в одиночестве. А Земфира ушла, с трудом сдерживая слезы: “Он не понял, он ничего не понял. А чего еще ждать от него?! Все мужчины до смерти — мальчики-эгоисты, чувствующие лишь свою боль”.

* * *

Только Антон полез в свою алкогольную заначку, чтоб достать лекарство от плохого настроения, как зашла мама. Вот чутье! Ей при сухом законе цены бы не было. Сразу бы всех бутлегеров с чистой водки на чистую воду вывела!

— У-у, Антошечка в своем репертуаре. А куда это ты ручками потянулся? За томиком Гегеля-Бабеля-Бебеля? Или за коробочкой “Мартеля”? — Антон промолчал. — Ну-с, какой повод у нас на сей раз?

— Брось, мама! Ты же знаешь, я практически не пью.

— И все же…

— Да прежний повод. Можно сказать — традиционный. Нашего любимца таки вернули на фирму!

— Так мы же сами это планировали. Кстати, ты сделал так, как я говорила? Сам пригласил его на работу?

— Да, мама. Только знаешь, как-то у меня не очень убедительно все это получилось. Радушия, что ли, не хватило.

— Что радушия не хватило — не страшно. Главное, чтобы у тебя благодушия не было. Ты ведь дал понять этому выскочке, кто здесь главный. Ты, а не он. Ты!

— Да, мама. Только отец при этом присутствовал. И он, по-моему, рассердился…

— А вот это ты зря. Отец у тебя — не только крупный бизнесмен, но еще и великий демократ. Поэтому при нем нужно быть таким же, как он сам. А вот наедине с Максом… Будь с ним пожестче.

— Да куда уж жестче…

— При отце относись к нему подчеркнуто уважительно и благожелательно. А без отца… Создай своему дружку невыносимые условия. Мягко, между делом, подчеркивай свое превосходство. Унижай его, мимоходом, как бы не замечая этого — так еще больнее. А там посмотрим, долго ли он продержится. А потом… даст Бог! Даст Бог, глядишь, и сам уйдет.

— Говоришь, сам уйдет. Хорошо бы…

— Ну вот — производственное совещание закончено. Давай, сынок, думай — ты у нас теперь ответственный работник, а не безответственный мальчишка!

Когда за матерью захлопнулась дверь, Антон хотел было полезть за бутылочкой. И вдруг не без радости почувствовал, что пить ему перехотелось.

Маманька все же молодец. Умеет она открыть новые горизонты, поставить новые задачки, чтобы жить было интересно.

Эх, как там Светочка? Давно ее не видел…

* * *

По спецраспоряжению Астахова Максиму выдали аванс.

И он решил первым же делом съехать от Палыча. Хватит уже, загостился у него в котельной. Палыч, правда (святая душа!), повозмущался: “Куда ты? Как же я без тебя? Привык уже”. Но потом безнадежно махнул рукой: “Хотя чего там… Ты парень молодой. Что тебе жить со старым скучным дураком!.. Давай хоть вещи перенести помогу”.

Подходя в гостинице к девчонкам-администраторшам, Максим одного боялся — как бы его номер кому-нибудь не отдали. Все же столько лет прожил! Привык к нему, как к родному дому.

Нет, не отдали! Сказали, уважают, любят, ждут.

Глупо, смешно, но порог номера и Максим, и Палыч переступали с каким-то непонятным волнением.

— Ну, вот ты и дома, — сказал Палыч, прикрывая дверь. — Отель “пять звездочек” к вашим услугам, господин Орлов!

Максим огляделся. Боже мой, как же хорошо здесь после стольких дней, проведенных в камере. Хотелось все расцеловать вплоть до трещинок на обоях (благо, их не слишком много). Казалось, каждый предмет нехитрого гостиничного интерьера, от пепельницы до телевизора, подмигивает ему по-родственному: “Привет, брат! Хорошо, “то вернулся. Без тебя наш мир неполный!”

Но Палыч, скорее всего намеренно, не дал товарищу долго раздумывать и ностальгировать:

— Ну чего, Максимка, давай, что ли, вещи разбирать? Максим первым делом развернул портрет Кармелиты.

Увидев это, друг неодобрительно покачал головой — нет, не вылечился парень от старой болезни, совсем не вылечился. Как бы расколдовать его?..

А Макс обвел глазами номер: куда бы портрет пристроить? Как-то так получилось, что постоянного места у него не было. И в то мгновение, когда взгляд Максима добрался до выхода, дверь открылась и в номер вошел Миро.

Палыч всмотрелся в цыгана, с чем пришел: с войной или с миром? Поняв, что с миром, засуетился, засобирался:

— Здравствуй, Миро. И пока! Максим, я это… пойду, дела у меня там…

— Да, Палыч, спасибо тебе большое за помощь. Я еще зайду к тебе… — и когда Палыч вышел, повернулся к новому гостю: — Привет, Миро. С чем пришел?

— Здравствуй, Максим. Ты сейчас очень занят?

— Да нет уже…

— Мне с тобой поговорить нужно. Серьезно. Наедине.

 

Глава 3

Несколько дней после оглашения приговора Кармелита никуда не выходила из своей комнаты. Потому что свой приговор она себе уже вынесла, приняв жестокое отцовское условие — никогда больше не видеться с Максимом. И плакать не могла, и улыбаться не хотелось. Да и ни к чему все это было. Рубина приходила, Земфира — тоже. Их утешения девушка принимала с благодарностью. И все же оставалась сама в себе. И никого к себе не подпускала, даже Миро. А вот отец сам не показывался. И, наверно, правильно делал: ждал, когда пройдет первая, самая сильная боль.

Действительно, в какой-то из дней Кармелита почувствовала, что голубое небо за окном — это прекрасно, что свежий воздух из форточки — это замечательно. Что поделаешь: с Максимом, без Максима, но жить как-то нужно.

И впервые за долгое время Кармелита пошла в кабинет к отцу.

— Здравствуй, папа.

— Здравствуй, доченька, — интонацию Баро выбрал очень правильно, заговорив с Кармелитой мягко, пожалуй, даже нежно, но не заискивающе.

— Пап, я к Светке.

— Хорошо, дочь. Сейчас скажу охраннику, тебя отвезут.

— Не надо меня отвозить, я сама дойду!

— А я сказал, тебя отвезут.

Кармелита поняла, что избежать очередного семейного спора, скорее всего, не удастся:

— Ты что, не веришь моему слову?! Я же сказала, я больше никогда не увижу Максима.

— Верю! Но так мне будет спокойнее… Не обижайся, дочка. Не все зависит от тебя. А вдруг Максим сам станет искать встречи с тобой? А я хочу точно знать, что ничто не помешает твоей свадьбе с Миро!

В прежние времена Кармелита, скорей всего, начала бы спорить. Может быть, даже убежала бы, исполнив “на бис” парочку рискованных трюков. Но сейчас она чувствовала, что не сможет сделать ничего такого. Накатила страшная, не по возрасту, усталость. Показалось, что исчез какой-то внутренний стержень.

— Ладно, папа. Зови охранника, вызывай машину. Я готова…

У Зарецкого больно кольнуло сердце. Дочь ему досталась, конечно, своенравная. Только… ломал он ее, ломал… И вот… неужели совсем сломил?

Не этого он хотел, совсем не этого!

* * *

— Миро, — грустно сказал Максим. — Ты только не обижайся. Я тебя очень уважаю. Правда! Очень! Но мне кажется, нам не о чем говорить. Между нами все уже предельно ясно.

— А я так не считаю. Я… — и цыган замолчал, не зная, как высказать все, что накипело.

Последние дни он думал, очень много думал. О Кармелите, о себе, о Максиме. Порой в нем поднималось бешенство, хотелось убить Макса. Или Кармелиту. Или себя. Но крестик, висящий на груди, начинал его нестерпимо жечь: “Не убий!..”

Больнее всего было, когда он приехал в дом Зарецкого, чтобы поговорить с Кармелитой, обсудить с ней скорую свадьбу. Она не вышла его встретить и к себе не впустила. Земфира сказала: мол, приболела. Но по ее глазам Миро понял: нет, все не так. Никакая это не болезнь. А если и болезнь, то название у нее самое простое — нелюбовь.

Но получается, что это самое страшное заболевание. Потому что неизлечимое.

И снова Миро погрузился в свои размышления. И вновь отчаяние охватило его, потому что никакого выхода он не видел, не находил. А видел одно только мучение. Для всех. Для Кармелиты, для себя… Для Максима. Да и для Люциты тоже. (Надо же, опять о ней забыл, точнее — вспомнил в самую последнюю очередь.)

Боль, боль и отчаяние, и больше ничего!

Вдруг… Мысль, забившаяся у него в голове, была настолько неожиданной, простой, страшной и, вместе с этим, благородной, что у Миро сначала даже дух перехватило. Он даже огляделся вокруг в тот момент: не подслушал ли кто, не засекли эту мыслишку?

Да, больно, очень больно. И все-таки. Это выход. Какой-то, но выход. По крайней мере, для Кармелиты. А он, Миро, что он? Когда о себе думаешь, это нелюбовь. Любовь — это когда жертвуешь собой. Без крика, без истерик, без надрыва. Просто делаешь все для любимого человека, совсем не думая о себе…

— Так как же ты считаешь? — спросил Максим, вырвав Миро из его размышлений.

— Я считаю, что… Что вам с Кармслитой нужно бежать!

— Что? — Максим просто не поверил в то, что услышал.

— Бежать. Вам. Больше того. Я сам готов в этом помочь, — яснее ясного сказал цыган.

Но Максим снова отказывался в это верить.

— Да, — продолжил Миро. — Я помогу вам спрятаться. И еще — сделаю так, чтобы за вами не было погони.

Максим не знал, что думать, мысли сталкивались в голове. И наверно, от этого столкновения умирали, едва родившись. Как? Как это может быть? Цыган, жених, готов помочь своему сопернику с побегом! Может, это коварный план? Но нет же, Миро не способен на подлость. Максим в этом уже не раз убедился. Но с другой стороны, если это благородство, то благородство какое-то невероятное, запредельное. Наверно, только святой способен на такое. Но разве в нашей жизни еще остались святые?

Теперь уж Максим не знал, как продолжить разговор.

— Миро… Миро, а зачем… тебе это нужно?

— Мне это не нужно. Совсем. Но это нужно Кармелите. Ты же сказал, что любишь ее. — Максим кивнул головой. — И она тебя любит. Я это чувствую, при каждом разговоре с ней чувствую. Но самое главное — я ее тоже люблю. И никогда не смогу сделать так, чтобы она стала несчастной на всю жизнь. А она… такой человек. Прямой, искренний… Она никогда не сможет быть счастлив. ой с нелюбимым человеком.

— А ее отец? Он же не успокоится. Что бы мы к”и сделали, он будет искать, он найдет нас и вернет свою дочь.

— Нет, это я беру на себя. Снова надолго замолчали.

— Знаешь, Миро, мне кажется, именно такой удивительный человек… мужчина… муж, как ты, и нужен Кармелите, — при этих словах в глазах у Максима мелькнуло что-то такое, чего Миро потом долго не мог забыть.

— О чем ты?

— Знаешь, мне кажется, что только ты можешь защитить Кармелиту от ее же собственного отца. Только ты. Потому что ты — цыган.

— Да при чем здесь — цыган или нет?! Ей нужен ты! Ты, а не я! И это самое главное.

— Конечно, нужен ей я! Именно поэтому она убежала от меня из зала суда?

— Она убежала потому, что дала слово отцу, что никогда не будет с тобой встречаться и выйдет замуж за меня.

— Ну вот. Она и просватана за тебя. Дала слово отцу. Согласилась стать твоей женой.

— Это было не ее желание! Так захотели наши отцы!

— Да. Причем один из них так сильно этого захотел, что решил засадить меня в тюрьму на двенадцатьлет.

— Максим, ты не прав. Баро тут ни при чем. Ведь ты был с ружьем. Откуда он знал, стрелял ты или кто-то другой?

— А тебе не кажется странным, что его охранник сначала обвинял меня, был готов отдать на расправу.

А потом полностью оправдал в суде? И Баро здесь, естественно, ни при чем?

— Нет, ну, он барон. Он всегда “при чем”. Но отвечать за других, принимать решения — дело сложное. А вообще-то, Баро не способен на подлость.

— Знаешь, Миро, а я уверен, что Баро способен не только на подлость, но и на убийство. Если, конечно, человек ему очень мешает.

— Вот уж этого точно быть не может!

— Может, Миро. Может! Раньше я еще сомневался. А теперь уверен, что Баро может приказать убить человека! Например, меня… Да не только может. А уже и приказывал!

* * *

Дверь в Светкину квартиру-студию была открыта. Кармелита не стала звонить. Проснулась в ней какая-то детская игривость: вот сейчас зайдет к подружке, да и напугает ее: “Гав!!!”

Но тут же сама страшно перепугалась. По дому разносились какие-то страшные звуки. То стон, то будто всхлипы, то вдруг долгий трубный рев. Кармелита и представить не могла, что же это такое. Может, канализацию прорвало? Или у Светки там, в студии, припадок какой-то случился (хотя раньше, за все время их дружбы, вроде бы никогда подобного не бывало).

Кармелита побежала на звук.

И обнаружила Свету в студии. Она сидела на табуретке и дула в саксофон, старательно пузыря щеки. Правда, выдуть из него хоть что-то путное явно не получалось. Вместе с тем было видно, что этап теоретической подготовки Светой уже пройден — рядом с ней валялся неведомо где найденный старый, потрепанный “Самоучитель игры на саксофоне”. Увидев Кармелиту, подруга отложила инструмент.

— Кармелитка! Хорошая моя! Ну где жты столько времени пряталась?

— О-о-о-о-о! Света, похоже, я пряталась от этих ужасных звуков. Знаешь, я так испугалась, думала, у тебя трубу прорвало. Или приступ какой-то…

— Какие трубы? Какой приступ? Что, не видишь, учусь играть на саксофоне.

— Вижу, Светочка. Вижу и, что самое страшное, слышу! А зачем?

— Ну хотя бы затем, что музыка от всего лечит.

— Да, только вот твое исполнение вряд ли можно назвать музыкой.

— Это пока. Не… ну ты хочешь все и сразу! Я только учусь. Ты же знаешь, я упорная, у меня все получится.

— Мне кажется, что тебе лучше все-таки живописью заниматься.

Света надула губки.

— А вот с этим все, баста. С мольбертом я покончила навсегда.

— Почему?!

— Потому что нужно иметь смелость признаться себе самой: с живописью у меня ничего не получилось. Больно, конечно, но…

— Это еще что, — Кармелита вздохнула. — Вот у меня, Светочка, с жизнью точно ничего не получилось!

— Не нужно так… Жизнь твоя, и только ты знаешь, что с ней делать! И еще есть столько времени, чтобы все получилось.

— Да. Если бы еще знать, что нужно делать, чтобы все получилось, — Кармелита снова тяжело вздохнула.

Света заглянула в глаза подруге:

— Что, совсем-совсем тебе идти за Миро не хочется?

— Да. Как представлю, что замуж за него выходить, мне просто страшно становится. Понимаешь, вот он такой красивый, хороший… А мне — страшно!

— Ну и не выходи за него замуж! Зачем же так себя мучить?!

— Не могу, я слово дала. Я теперь просватанная невеста.

— Да Боже мой! Но ведь просватанная — еще не значит замужняя. Ну, дала слово, ну, забрала его обратно. Гусар — хозяин своего слова.

— Нет, Свет, ты не понимаешь. То гусар, а мы цыгане. Цыган должен держать свое слово. Это очень важно.

— А мне кажется, есть вещи гора-а-аздо важнее.

— Какие, например?

— Что тебе, как ребенку, все объяснять? Любовь, например. Что скажешь? Любовь, если хочешь, это стихия, которая сметает все на своем пути: законы, слова, правила…

— Свет, давай закончим эту тему! Свадьба состоится. Да… а ты будешь свидетельницей.

— Я?

— Да, Света! Только ты!

— Погоди, но ведь это будет цыганская свадьба. А я… Может, ты, конечно, не заметила. Или за столько лет уже привыкла. Но ведь я не цыганка.

— Не страшно. У каждого свои недостатки.

— А твои согласятся?..

— Ну знаешь, стану я их спрашивать! Если уж жениха выбрали за меня, то могу я хотя бы свидетельницу сама найти!

— Наверно… Хотя… я совершенно не знаю ваших обычаев цыганских. Вообще!

— Да ничего. Я тебе все объясню… — Кармелита пристально посмотрела на подругу и заметила, что та в замешательстве. — Эй, слышь… Света, что-то не так? Тебе еще что-то мешает согласиться…

— Да. Если честно… то мне неудобно… перед Максимом.

— Ах так! А ты не понимаешь, что все это произошло из-за него? Из-за него я дала это слово. А он… Он даже ничего не сделал, чтобы меня увидеть!

— Подруга, ты подумай, что говоришь. Как он мог тебя увидеть? Ведь тебя отец охраняет, как Джоконду.

— Чтоб ты знала, Светочка, Джоконду пару раз воровали. А Максим так меня ни разу украсть и не смог… Захотел бы — увидел. И вообще, что ты со мной споришь? Все против меня! Даже моя самая близкая, самая лучшая подруга.

— Ну, Кармелита! Ну вот, что ты такое говоришь?

— Говорю. Говорю, потому что мне сейчас ужасно тяжело. И больно. И я хочу, чтобы рядом был человек, который просто пожалеет, а не будет спорить, доказывать что-то. Единственный родной человек. Ты, Светочка.

Света обняла Кармелиту, чуть не расплакавшись:

— Я же ведь буду… Я обязательно буду с тобой. Ну как ты могла подумать, что я тебя брошу! Я тебя не брошу никогда.

И они обнялись, как давно в детстве, когда умудрились получить по “двойке” за какую-то сложную контрольную. А “двойка” и еще одна “двойка” — вместе это уже “четверка”, неплохая, в общем-то, оценка.

 

Глава 4

“Вот ты и дома, — сказала себе Земфира, подходя к своей палатке в таборе. — Живи здесь, расти дочь. То есть, дочь-то уже выросла. Выдай ее замуж, расти внуков. И хватит глупых мечтаний о любви, о счастье. Все — твои кони мимо проскакали. Назад уже не вернутся. Забудь!”

Земфира вошла в палатку.

Люцита оказалась дома.

— Мама?!

— Вот, доченька, я и вернулась…

— Ты насовсем ушла из дома Баро? — недоверчиво спросила Люцита.

— Насовсем. Ничего у меня не получилось. Видно, не судьба. Здесь мое стойло…

— Мамочка, ну что ж ты как ребенок? Ты что, надеялась: если будешь работать в его доме, так он тебе сразу предложение сделает?

— Даже не знаю. Не то чтобы надеялась… А просто ждала этого.

— Ждала, не надеясь, что ли? Нет, мама, так не бывает. А может, ты зря ушла? Осталась бы, глядишь, у вас все и сладилось бы…

— Нет, не сладилось. И устала я от этого. На кого ни посмотрю — кажется, будто меня все осуждают. Понимаешь, как-то так получается, что я слишком старая, чтобы любить. Но слишком молодая, чтоб не слушать, что люди скажут.

Люцита начала легонько поглаживать мамину руку, как будто сама была ей матерью. Только Земфире не стало от этого легче. Часто так бывает: когда кто-то начинает тебя жалеть, то самой себя еще жальче становится.

— А еще, Люцита, я поняла: в сердце его есть место только для одной женщины. Для Рады. Как будто не было этих лет после ее смерти. И как будто она все еще жива. В общем, ничего у меня не получилось.

Земфира расплакалась. И дочь — вслед за ней.

— Мамочка! Ну почему нам с тобой так не везет? Как папа умер, так и нет рядом с нами мужчины. Вроде и не уродины.

— Видно, судьба наша такая…

— Опять судьба! Нет! Во всем виновата семья Баро. От них все наши беды! Кармелита увела у меня Миро. Ее отец разбил тебе сердце. А ее мать когда-то лишила тебя Баро! И все это они — Зарецкие.

— Люцита, не говори так. Сколько тебя просить? Боюсь я, когда ты говоришь такое!

— Да как же не говорить, мама?! Как? Знаешь, иногда мне кажется, не было бы Зарецких, не стало б и наших бед!

— Грех так думать. Чаще всего мы сами виноваты в своих бедах. Ну разве Рамир виноват, что я не могу заглушить свои чувства к нему? Нет. И разве виноват он, что в нем таких чувств нету?

— Говори что хочешь. Но я не поверю, что ты никогда, ни разу, не пожелала Раде зла.

— Никогда. Злилась, конечно, так же, как и ты еейчас. Ревновала очень, но от дурных мыслей меня Господь отвел. А вообще… Все, дочка, все. Хватит реветь. Все! Займемся делом.

— Каким?

— Да хоть… Пошьем себе новые платья… новые юбки. Всем назло! И будем самые красивые. Вскрывай наш заветный сундук!

Сколько же в старом сундуке оказалось красивых тканей! Принялись разбирать запасы. То Люцита смотрела, подойдет ли отрез матери на платье, то Земфира оборачивала тканью дочку. И пошивочная суета помогла отвлечься. Казалось, ни беды нет, ни горя. Только красивые юбки, замечательные платья и удивительные платки. “Какая же ты у меня красавица!” — “Нет. Это ты у меня красавица!”

И в это время, когда никто не ждал, в палатку вошел Баро:

— Чего веселимся? — спросил озадаченно.

И эта озадаченность Земфире особенно понравилась. Неужели Баро думал, что она тут белугой ревет? Что будет волосы на себе рвать? Нет, она счастлива здесь, рядом с дочерью.

— Да вот, ткани разбираем, — куражась, ответила Земфира.

— Земфира, мне надо поговорить с тобой. Наедине. Извини, Люцита…

“Вот как, — подумала Люцита, выходя из палатки. — С нами, женщинами, всегда так. Пока плачем, никому не нужны. А только начнешь смеяться да обновки примерять, так мужчина и сам прибегает!”

* * *

— Максим, это очень серьезно. То, что ты сказал. Очень.

— Да, Миро, это серьезно. А было б иначе, я бы говорить не стал. Помнишь случай, когда меня возле гостиницы пырнули? Хорошенько так.

— Помню.

— Так вот. Я тогда не стал дело заводить. Многие удивлялись, отчего, почему. А причина в том, что я давно уже больше всех подозревал именно Зарецкого. Ну, то есть, не его самого. А охранника этого, Рыча.

— Да почему?

— Чувствую, понимаешь, я руку его чувствую. Его стиль в бою. Тогда, возле гостиницы, темно очень было. Видеть я его не мог. Но вот чувство противника осталось.

— Максим, но это же все так неточно, так туманно…

— Нет, Миро, совсем не туманно. Еще я помню, мы с Рычем как-то после того случая дрались. Он никак не мог взять верх. А потом ударил меня прямо в рану, будто точно знал, где она. И после суда сказал мне, когда я хотел с Кармелитой поговорить: мол, парень, не нарывайся. Ты уже третий раз по-крупному напрашиваешься. И я подумал: что он имеет в виду, когда говорит о двух первых разах? Драка? Это мелко. Покажи мне мужика, который бы не дрался. Нет. Он говорил о чем-то серьезном. И вот что получается. Первый случай — когда он в меня выстрелить хотел. Но ты помешал — нож метнул, пистолет у него из руки выбил. И вот что я еще вспомнил: нож-то ты не забрал. А он подобрал, наверно. Потому что один из двух ножей, из тех, с которыми на меня покушались, был именно тот.

— Не может быть! — прошептал Миро. — Хотя… да. Может. У меня в концертном ящичке, в наборе, как раз одного ножа не хватает. А я еще никак не мог вспомнить, где его потерял. Теперь ты сказал — и я вспомнил. Я должен во всем этом разобраться.

— Миро, я прошу тебя, как друга, — не надо ни в чем разбираться. В последний раз Рыч этот со мной уже совсем иначе разговаривал. Он не хочет мне зла. А хозяин ему ничего такого больше уже не прикажет. Потому что незачем.

— Максим, ты не понимаешь. Ты обвиняешь вожака нашего рода. Я должен в этом разобраться. Тем более, там же был мой нож. Если бы не ты, посадить могли меня.

— Не надо. Хватит. Во всем уже разобрались. Просто вы должны быть вместе: ты и Кармелита.

— О Кармелите мы еще поговорим. А сейчас я должен прижать Рыча. И доказать тебе, себе, всем… что Баро не хотел твоей смерти.

— Да какая разница, чего он хотел! Я его не боюсь! И смерти не боюсь. И никуда из города уезжать не собираюсь!

— Счастливо, Максим, я пошел, — заторопился Миро.

— Тебе — счастливо. Точнее — вам. Береги ее. Будьте счастливы…

* * *

…Перед тем как уйти, Люцита строго посмотрела на Баро и предупредила:

— Я свою мать в обиду не дам. Зарецкий усмехнулся:

— Твою мать я и сам никогда не обижу и никому обидеть не позволю. Только дай нам переговорить с ней с глазу на глаз.

Люцита гордо, как в танце, развернулась (аж юбка круглым солнцем взметнулась) и вышла из палатки.

— Строптивые у нас дочери, — с доброй улыбкой сказал вслед ей Баро.

Земфира промолчала.

— Не ожидал увидеть тебя смеющейся, — продолжил Рамир.

— Это почему же? — с вызовом спросила Земфира.

— Когда уходила, была такая печальная…

— Ты, Рамир, только не обижайся, но мне иногда кажется, чем больше мы, женщины, плачем, тем сильней ваше самолюбие мужское тешим. Нельзя же вечно горевать. Жизнь-то продолжается.

— Правду говоришь, но вот… я сам себя не узнаю. Без тебя места не нахожу.

И снова Земфира промолчала. А что ей говорить, пусть Баро сам выговорится.

— Да, не нахожу, — печально продолжил Ра-мир. — Вроде и была ты в моем доме недолго. А как все изменилось… Нравишься ты мне, Земфира. Очень…

— Ты пришел мне это сказать?

— Не только это… Я прошу тебя: вернись в мой дом.

— Нет, Баро, я не вернусь.

— Почему? — грустно выдохнул Зарецкий.

— Вот я вернулась в табор, воздухом вольным подышала, мне стало веселей, легче, спокойней. А в твоем доме я совсем затосковала.

— Чем же тебе мой дом не угодил?

— Дело не в доме. Он всем хорош! Только я там — кто? Служанка?

— Неправда. Ты никогда не была служанкой в моем доме…

— Ну не служанка. Ну слово красивое для меня придумал — домоправительница!.. Какая разница! А по сути — все одно!

— Да и я сам не хочу, чтобы ты была домоправительницей.

— Ах вот как? — с притворной строгостью спросила Земфира. — Это чем же тебе моя работа не угодила?

Баро, совсем было загрустивший, рассмеялся:

— Вот и пойми этих женщин. Ты же сама только что говорила, что не хочешь быть домоправительницей…

— Эх, ничего мужчины понять не способны. То ж я сама говорила, сама отказывалась. И совсем другое дело — если ты моей работой недоволен.

— Да всем я доволен.

— Тогда чего пришел? — спросила Земфира, под-боченясь и совсем осмелев.

— Тьфу ты! Не даешь мне сказать самого главного.

— Ну говори.

— Я прошу тебя стать моей женой, — выпалил Ра-мир какой-то юношеской скороговоркой.

Весь кураж мигом сошел с Земфиры, осталась только беззащитная растерянность. А на глаза мигом навернулись слезы.

— Тебе плохо? — бросился к ней Зарецкий.

— Нет, Рамир. Просто сколько ни ждешь таких слов, а всегда неожиданно все происходит.

— Так значит, ты ждала?

— Неужели ты не чувствовал? Конечно, ждала. Мечтала. Я ведь еще девчонкой в тебя влюбилась.

— А мне всегда казалось, что ты меня недолюбливала.

— Это я, чтобы скрыть свои чувства, видимость такую создавала. Да только, по-моему, плохо получалось. Кроме тебя, все-все видели.

— Ты удивительная женщина, Земфира. Ноты мне так и не ответила. Так ты согласна стать моей женой?

— Не знаю. Мне надо подумать.

— О чем думать? Ты же сейчас сама призналась мне в своих чувствах. Чего еще ждать?

— Эх, Рамир, Рамир. Ты такой большой, мудрый, а ничего в женских чувствах не понимаешь. Мне нужно время.

— А может, тебе не понравилось, как я сделал предложение? И вправду, дурень. Надо ж было с подарками приехать.

— Кет, милый, дело не в подарках.

— А в чем?

— Ну, просто мне нужно время.

— Сколько?

— Не знаю.

— А ты не боишься, что я обижусь на твой отказ?

— Чего обижаться? Я же не сказала “нет”. А если твое решение твердое, то ты сможешь подождать ровно столько, сколько нужно.

— Ну что ж, Земфира, думай. Только ведь и я думать буду. Смотри, чтобы не передумал.

Баро выскочил из шатра. Непонятно, то ли обиженный, толи обрадованный, то ли озадаченный.

В палатку тут же вернулась Люцита, бросилась к матери:

— Мамочка, что с тобой? Ты какая-то…

— Какая? — медленно спросила Земфира.

— Какая-то не такая. Я… тебя никогда еще не видела такой… искрящейся.

— Это потому, доченька, что сегодня я самая счастливая женщина в мире… Баро сделал мне предложение.

— И ты, конечно же, согласилась?

— Нет, я ему отказала! Люцита замерла от удивления.

— Как? Почему? Ведь ты хотела этого больше всего на свете!

— Нет, ну я не совсем отказала. Просто попросила, чтобы он подождал.

— А если он передумает? Обидится? Ничего себе. Самому Баро отказали!

— Если передумает, значит, не оченьто хотел, чтобы я стала его женой.

— Да-а-а. Горжусь я своей матерью. Барону отказала. Вот если бы мне Миро предложение сделал…

— Доченька, придет время, ты тоже встретишь свою судьбу.

— Да, мама. Только хорошо бы, чтоб это произошло пораньше, чем у тебя… И все-таки… дашь согласие Баро?

В ответ Земфира загадочно улыбнулась.

* * *

Легко искать охранника — он всегда на работе.

Удобно разбираться с охранником, даже в рабочее время. Тот всегда может ненадолго, минут на пятнадцать, оставить напарника одного…

Миро с Рычем отошли в лощинку, что за забором дома Зарецкого.

— Ну, — спросил Рыч. — Теперь-то ты уже можешь сказать мне, что за срочное дело.

— Могу.

— Так говори. Напарник, Федька, у меня новенький. Натасканный, но маленько бестолковый. Я не могу его надолго одного оставлять.

— Не страшно. Мы ненадолго. Такое дело, Рыч. У меня в наборе ножей, актерском, для метания, одного ножика не хватает.

— Ай-ай-ай, какая неприятность. А я при чем?

— Да при том, Рыч. При том! Помнишь, когда ты в первый раз на Орлова покушался — выстрелить в него хотел, — я нож метнул?

— Нет, запамятовал.

— А я хорошо помню. Я ножик тогда не подобрал, тебе оставил. Такты уж верни, пожалуйста.

— Миро, ты перепутал чего-то. Я цыган, охранник, а не старьевщик, всякую дребедень не подбираю. Сходи-ка туда, к воротам, поищи. В пыли да в грязи поковыряйся, может, и найдешь чего-нибудь. Дрянь какую для своего выступления концертного.

— Спасибо за совет. Только мне для поисков другое место подсказали, понадежнее. Отделение милиции. Там, согласно инструкции, ножи хранятся, которыми покушались на жизнь Максима Орлова. Говорят, один из них…

Рыч не дал договорить, схватил Миро за грудки:

— Как ты узнал, щенок?!

— А-а, значит, правда все, — торжествующе сказал Миро, отталкивая Рыча. — Получается, верную мне наколку дали.

— Все равно ты ничего доказать не сможешь! В ментуре тебя же самого первым за задницу схватят. Нож-то твой. И вокруг гостиницы ты тогда весь день вертелся.

— Нет, Рыч, в милицию я не пойду. Зачем гаджо в наши дела путать? Мы по-своему разберемся, по-цыгански. У нас, слава Богу, барон есть! Вот пусть Баро с тобой и разбирается. Понял?

Миро оттолкнул Рыча и развернулся, чтоб уйти.

— Эй, стой! — крикнул охранник. Миро обернулся.

— Я тебя последний раз предупреждаю: ты ничего не скажешь Баро.

— Скажу!

— Нет.

— И кто же меня остановит? Рыч выхватил нож.

— Я!

Миро остановился, повернулся лицом к противнику и медленно достал свой нож.

* * *

— Мальчик, — хрипло сказал Рыч, — ты на кого прешь? Ты же циркач. А я тебе — не фанерный щит для метания. Я ж убью тебя.

— Ну, убьешь. И что ты всем скажешь, как объяснишь?

— Скажу, Миро от любовных страданий совсем сбрендил. Уже и на меня бросаться начал. Самооборона — не было другого выхода.

— Думаешь, тебе кто-то поверит?

— Еще как поверят! К тому же, у меня есть свидетель…

— Свидетель?

— Федор. Паренек-охранник. Он видел, чтоя был совершенно спокойным, в рабочем, можно сказать, состоянии. А тут ты наскочил ястребом.

— Лихо. У тебя, Рыч, уже и не разберешь, где вранье, где правда… А ведь сейчас ты первым нож достал!

— Первым и спрячу.

— Хорошо. Давай поговорим спокойно…

— Давай, — сказал Рыч, но, вместо того чтобы спрятать нож, сделал выпад, сначала ложный, а по-том настоящий.

Но Миро не сплоховал: не поверил в ложный выпад и увернулся от настоящего.

И тут в лощинку спустился Баро. Зычно, по-хозяйски крикнул:

— Эй, ромалэ, прекратите!

* * *

Как у всякого начальника, были у Зарецкого приступы начальственной строгости. Когда ему казалось, что все идет вкривь и вкось. И если немедленно не исправить положение, то вся с таким трудом налаженная и отстроенная система рухнет, как карточный домик.

Вот и сейчас Баро хотел уже поехать куда-то на объект по делам. И вдруг… заметил, что в охранной будке только один человек.

Непорядок!

Что этот Рыч себе думает?

Напарник его, человек новый, с ходу доложил, что к Рычу пришел какой-то рома, злой сильно. И они вдвоем ушли куда-то туда, в сторону лощинки. Баро тут же выскочил из машины и пошел разбираться, что за дела такие важные мешают его главному охраннику быть на своем боевом посту?!

И пришел вовремя, до кровопролития.

* * *

— …Я спрашиваю, ромалэ, что здесь творится?! Миро и Рыч промолчали. Только ножи тускло поблескивали в их руках.

— Миро?!

Миро опять не ответил.

— Я тебя спрашиваю, что здесь происходит… Миро, почему ты молчишь? Напасть на моего охранника — это то же самое, что напасть на меня. Неужели ты не понимаешь!

— Понимаю, Баро. Простите. Но я не мог поступить иначе. Рыч бросил тень на ваше доброе имя.

— Рыч, это правда?!

Рыч спрятал наконец нож. И отвел взгляд в сторону.

— Баро, он пытался убить человека, — продолжил Миро. — И теперь люди считают, что Зарецкий приказал ему это сделать.

— Что-о?! Рыч, почему ты молчишь? — Баро в упор посмотрел на своего охранника.

— Я все сказал, что хотел. А теперь пусть и он хоть что-то скажет, — Миро выбрался из лощинки и пошел в сторону дома Зарецкого.

Новичок, сидевший в охранной будке, уж и не знал, что думать. Первый день работы — и уже столько событий. То какой-то парень (кажется, жених Кармелиты) увел начальника. Потом Баро начал ругаться и ушел за ними. А теперь этот жених вернулся один и хочет пройти к Кармелите. Хорошо, пусть идет. Но интересно, а чего же это Баро с Рычем так долго не идут?

 

Глава 5

Про себя Миро сразу же отметил, что Кармелита не так грустна, как была в последнее время. Уже хорошо.

— Здравствуй, Миро, — она чмокнула его в щечку, но не как невеста, скорее по-сестрински.

— Здравствуй, Кармелита, я хочу поговорить с тобой.

— О чем?

— О Максиме. Я сегодня был у него.

— Ты? У Максима?

— Да. Представь себе. И не нужно удивляться. Хотя… представляю, как ты сейчас удивишься… Я сказал Максиму, что готов помочь вам бежать…

— Ты?!

Кармелита посмотрела на жениха так, как будто никогда раньше его не видела.

— Миро, родненький, но почему?.. Как ты мог на это решиться?

— Да потому что я хочу, чтоб ты была счастлива. И вижу, что ты его любишь. А он — тебя.

— Миро, Миро… — Кармелита хотела обнять его, но он убрал ее руки, как будто эти объятия могли ранить.

— Кармелита, не надо. Я никогда не думал, что смогу сказать такое, но вот — сказал.

— И что же Максим ответил?

— Он сказал, что ты не будешь счастлива, если поссоришься с отцом и всем Своим родом. И что твой отец станет мешать нам.

— Да? Вот так? Спасибо Максиму за заботу… Он, кажется, собирался уехать из Управска?

— Нет, он не уедет из нашего города.

— Как не уедет? Кому он здесь нужен, маячить перед глазами!

— Не волнуйся, он сделает все, чтобы не попадаться тебе на глаза.

Кармелита нервно хохотнула:

— Ну, ребята, я смотрю, вы там просто соревновались в благородстве. Такой открытый чемпионат Управска по самопожертвованию! А меня кто-нибудь спросил, чего хочу я?

— Вот для этого я и пришел, Кармелита, чтобы спросить: чего ты хочешь?

— Ты решил узнать, чего я хочу?

— Да.

— Если честно, — сказала Кармелита с какими-то нервными нотками, — я хочу только одного — покоя.

Миро вдруг почувствовал, что она сейчас с трудом сдерживается, чтобы не сорваться на истерику.

— Покоя, понимаешь? Ты сватал меня. Я — твоя невеста. И я не собираюсь отказываться от своих слов. Потому что я не могу больше выносить все, что вокруг нас творится. Не могу!

— Правда?

— Правда. Я выйду за тебя замуж! И сделаю все, чтобы у нас с тобой была настоящая цыганская семья! Только и ты не позволяй мне больше ни в чем сомневаться. Не позволяй!

— Хорошо. Я… я обещаю тебе, что сделаю все, чтоб ты была счастлива!

— И еще… Сделай, пожалуйста, так, чтобы мы с тобой уехали из этого города. Понимаешь, я просто хочу уйти с тобой и с твоим табором.

— А ты не боишься, что твой отец будет против?

— Я уже столько раз этого не боялась, — грустно улыбнулась Кармелита. — И потом, у цыган жена всегда должна идти за мужем. Разве не так?

* * *

Оставшись наедине с охранником, Баро сменил тон. Спросил строго. Но строгость эта была отеческая, а не прокурорская:

— Так что же случилось? Кого ты хотел убить, Рыч?

— Я ж никого не убил. Просто хотел проучить — и проучил.

— Кого? Ты не темни. Все выкладывай начистоту!

Да, как же! Выложит Рыч начистоту, как через знакомых бандюков на него вышел Игорь Носков из автосервиса и предложил работку — убрать Максима. В таком виде история выглядела совсем неприглядно. А вот если все пригладить да приукрасить — глядишь, Баро и проглотит, и разжалобится…

— Хорошо, Баро, я все скажу, как было. Помните историю с нападением на Максима? Так вот, это я порезал того гаджо, за которого свидетельствовал на суде.

— Ты?! Зачем?!

— Это мое личное дело…

— Ты — цыган, а я — цыганский вожак. Твой поступок бросает тень на меня и на всех цыган. И ты называешь это “мое личное дело”?

— У меня с ним давние счеты… Мы дрались е ним еще в ресторане из-за вашей дочери. Потом еще и еще. Он сам напросился на нож…

Пока Баро обдумывал сказанное, Рыч совсем осмелел, продолжил:

— А что? Разве я оказался не прав? Какой-то чужак пристает к цыганке. Разве можно это терпеть? Я хотел отвадить его от Кармелиты, чтобы он не запятнал вашу честь.

— То есть ты отстаивал мою честь без моего ведома?!

— Да, Баро. Иногда приходится идти и на это. У вас и так много дел. Разве это плохо, когда какие-то проблемы решаются без вашего личного участия?

— Да, Рыч, это плохо. Даже не просто плохо, а ужасно. Неужели ты не понимаешь, что мой охранник — это мой бронежилет! В крайних случаях — мой пистолет. Главное качество охранника — исполнительность! Охранник не должен работать мозгами, понимаешь? У него должны быть только послушные мне мышцы. А вот теперь я не могу быть спокойным, зная, что у моей брони и моего пистолета появились такие замечательные, такие инициативные мозги!

В глубине души Рыч понимал, что Баро совершенно прав. Но он все еще надеялся, что туча пройдет мимо.

Однако зря.

— Поэтому я больше не могу работать с тобой, — продолжал Зарецкий. — Теперь ты не мой охранник. Более того — я даже видеть тебя не хочу.

Рыча как кнутом хлестнули:

— Я не ослышался? Баро, вы меня выгоняете?

— Да. Ты больше у меня не работаешь!

— Столько лет я служил вам верой и правдой… Подставлялся под пули, когда мы здесь все только начинали, только отстаивали свое право заниматься нормальным бизнесом… И теперь вы меня гоните из-за какого-то гаджо?

— Дело не в нем.

— А в ком? Или в чем? В том, что я хотел защитить от позора вас и вашу дочь?..

— Ты опозорил меня! Теперь-то, вспоминая, что было, я многое понял. Это из-за тебя моя собственная дочь решила, что я приказал убить человека! Из-за тебя мне приходилось оправдываться, как мальчишке… А если бы все узнали, что было бы?! Представляешь, как бы ты подставил всех цыган!

— Я… я хотел как лучше…

— Как лучше у тебя не вышло…

— Баро, не гоните меня…

— Чтобы через час ноги твоей в моем доме не было!

— Баро, вспомните, что мы с вами пережили в дикие годы, в каких бывали переделках во время крутых наездов! Если б не я, разве была бы у нас тут в Слободе такая тишина, такой порядок, как сейчас?

На мгновение показалось, что в сердце у Зарецкого что-то дрогнуло и он готов изменить свое решение. Но Баро потушил искоркой вспыхнувшую жалость и сказал прежним тоном:

— Уходи, Рыч. Все!

Зарецкий повернулся спиной к охраннику (хотя чувствовал, что парень сейчас в таком состоянии — может и в спину ударить) и стал выкарабкиваться из лощинки.

Рыч почувствовал страшную черную пустоту в груди. Кто еще может понять, как одиноко волку, которого выгнали из стаи?

* * *

На самом деле, очень трудно было Зарецкому выгнать Рыча. И память услужливо подсовывала ему эпизоды из прежней жизни, когда Рыч вытаскивал его из разных передряг. Это же сейчас капитализм в России хоть как-то устаканился, а раньше времена были совсем беспредельные. Едва ли не каждый, кто бизнесом занимался, под пулей ходил.

“Хотя, — подумал Баро, — может быть, в том и есть главная беда Рыча, что он не понял: времена изменились. Все живет как тогда, при тех порядках”.

Придя домой, Баро прежде всего распорядился позвать к себе Миро. Тут же и его начал ругать за компанию:

— Миро, в чем дело? Что это такое? Почему ты сразу не пришел ко мне, не рассказал всю правду? Зачем было устраивать поножовщину в кустах?

— Простите, Баро. Но сначала я сам хотел во всем разобраться.

— Отлично! Один без моего ведома честь мою защищал! Другой сам во всем разобраться хотел! У вас что, барона нету?!

Миро промолчал, опустив голову.

— Неужели не понятно? Эти разборки плохо закончились бы, приди я минутой позже.

— Прости, Баро…

— Ладно. Забыли. А откуда ты обо всем узнал?!

— Я был у Максима. Он сказал…

— Что?!

— Да, Баро! И не нужно на меня так смотреть. Максим — порядочный человек. И он достоин того, чтобы с ним разговаривали как с мужчиной.

— Ты думаешь? — неожиданно спокойно спросил Зарецкий.

— Я уверен.

— Что же мне теперь делать с Максимом? Прийти извиниться: “Здравствуй. Ты это… не обижайся. Тебя без моего ведома прирезать хотели! Больше не повторится. Но из города ты лучше уезжай!”

Фраза прозвучало настолько комично, что Миро не удержался, улыбнулся:

— Баро, вы, конечно, простите, но это не извинения. Это, скорее, шантаж. Мы не имеем права гнать его из города… У него здесь друзья, работа.

— А у меня здесь дочь! Я обязан подумать о ней! И о том, как защитить ее. Особенно сейчас, когда я выгнал своего самого лучшего охранника!

“Вот, — подумал Миро, — сейчас самый удобный момент, чтобы сказать о просьбе Кармелиты”.

— Баро, а не лучше ли будет вашей дочери, когда она станет моей женой, уйти вместе с мужем в табор?

Фраза получилась неловкая, путаная, заковыристая. Баро даже не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял, нахмурил брови:

— Моя дочь — это самое дорогое, что есть в моей жизни. Я не хочу ее отпускать.

— Баро! Но когда Кармелита станет моей женой… Она же не сможет быть одновременно и при отце, и при муже.

— А вы живите в моем доме, — вкрадчиво сказал Зарецкий. — Места тут всем хватит…

— Дом у вас действительно большой… Тут весь табор поместится… Только разве по цыганским законам жена не должна повсюду следовать за своим мужем?

— Все! Я больше не хочу об этом говорить! Я все сказал! До свидания. Иди. У меня срочная работа.

Уходя, Миро почувствовал, как в нем проснулось злорадство. Вот ведь, Баро, какой радетель цыганских законов! А как только они поперек его желания встали, тоже на дыбы взвился, как жеребец необъезженный.

Что тут поделаешь. Злорадство — плохое чувство. Но иногда бороться с ним очень трудно.

Баро тоже почувствовал, как его в силки поймали с этими цыганскими обычаями. Господи, ну что за жизнь, ни дня отдыха!

И так ему захотелось, чтобы рядом была Земфира. Ее нежные руки, ее согревающие глаза, ее успокаивающий голос.

Нет, никак нельзя жить без Земфиры.

* * *

В цыганском театре вовсю шла репетиция. Но Земфира ни о чем не могла думать, кроме одного: как там Рамир, какое решение он принял? И принял ли?

Гордость не позволяла ей самой позвонить ему, не говоря уже о том, чтобы приехать в гости! Что же делать? Так и ждать, мучаясь?

А на сцене в это время Степан репетировал танец с детками Розауры. Особенно ловко у Васьки получалось. Толковый парнишка. Огонь просто! А что если?..

Земфира дождалась, когда Вася спрыгнет со сцены, и позвала его:

— Василек, подойди ко мне, пожалуйста. Васька нахмурился: чего там еще Земфира надумала?

Земфира заговорщицки подмигнула ему:

— Вася, ведь ты уже совсем взрослый, правда? На тебя же можно положиться?

— Угу, — солидно ответил взрослый Василий.

— Так вот, я хочу доверить тебе один секретный пакет.

Мальчишечьи глаза загорелись — ожидаемые скучные разговоры обернулись каким-то интересным приключением.

Земфира достала из-за пазухи заклеенный неподписанный конверт.

— Вот. Отдашь это важное послание лично в руки Баро. Понял?

— А что ж не понять! Чай, не маленькие, — важно сказал Вася. — А что передать на словах?

— Ничего.

Вася расстроился. В его представлении потаенный посыльный главный секрет обязательно должен передать на словах. И только после этого станет ясно, что написано в конверте…

А тут игра получалась какая-то неправильная, ненастоящая.

Увидев, что Вася скис, Земфира тут же поспешила исправить ошибку:

— Постой, Василий! Я еще не сказала самого главного! — Васька снова оживился. — Когда Баро будет читать записку, внимательно посмотри на его реакцию, а потом расскажешь мне о ней… Это и 6vae самая важная часть твоего задания. Хорошо?

— Хорошо.

— Но ты помнишь? Это наш с тобой маленький секрет.

— Земфира, секреты — моя профессия, — заверил ее взрослый Вася.

— Ну, тогда вот тебе, как профессионалу, — Земфира протянула Васе несколько десятирублевых купюр.

Этих денег, прикинул цыганенок, хватит на мороженое, пачку жвачки и пакетик леденцов. То есть жизнь у Васи в этот день вырисовывалась если и не шоколадная, то, по крайней мере, очень сладкая.

А главное — и на охране, и в кабинете Баро его принимали как серьезного гостя, совсем по-взрослому.

Вася в свою очередь тоже не подкачал: вел себя, как подобает взрослому человеку, солидно.

Зайдя в кабинет Зарецкого, забрался в высокое кожаное кресло и шепотом сказал:

— Баро, я к тебе по важному делу пришел.

— Говори, цыган, что за дело! — с трудом сдерживая смех, сказал Зарецкий.

— Меня к тебе Земфира прислала. Вот, письмо велела передать — тебе лично в руки, — протянул конверт.

Тут Баро стало не до смеха. А Вася, как велено было, стал во все глаза смотреть, что сейчас Баро будет делать.

Зарецкий помедлил секунду, будто не решаясь вскрыть конверт. Потом решительно оторвал от него полосочку, достал послание и начал его читать.

Вася смотрел на него, боясь моргнуть. А вдруг, пока моргать будет, самое важное пропустит!

Баро прочел записку, лицо его просветлело, поднял глаза вверх, будто благодаря Боженьку за что-то… А потом по-доброму потрепал Ваську по вихрастой голове. Васька решил совсем уж шпионом заделаться и заговорщицки спросил:

— А что в записке-то, Баро? Про хорошее что-то или про плохое?

— Не беги впереди коня, цыган! — улыбнулся барон, на этот раз совсем широко и радостно. — Скоро сам все узнаешь… Весь табор узнает. Держи, — и протянул Ваське — щедрая душа — сотенную купюру. — А теперь беги обратно к Земфире!

 

Глава 6

Что творилось в душе Рыча! Хотелось выть, бросаться на людей, рвать их на куски. Как Баро мог выгнать его? И так позорно! Ну, конечно, он, Рыч, был не прав, согласившись тогда на эту грязную халтуру — пырнуть ножом обнаглевшего парня. Но разве можно за это так наказывать? Ведь Рыч врос всем телом, всем сердцем в Зубчановку, в дом барона. Он же даже свой отдельный дом строить не стал!

И вот плата за верность.

С огромным трудом ему хоть немного удалось успокоить свое разбушевавшееся сердце. И понял он тогда, что нужно что-то делать, найти какое-то занятие, которое отвлечет от мыслей о мести. Или нет — лучше всего утолить свою мстительность.

А значит, нужно искать городских бандюков, с которыми он иногда общался. Тех самых, через которых к нему пришел заказ на расправу с Максом. Звали их Рука и Леха. Рыч хорошо знал пивнушку с бильярдом, в которой парни частенько зависали.

Зашел туда, заказал пива.

Первым Рыча заметил Рука. Показал Лехе. Доиграв партию, оба подошли к его столику:

— Рыч?! Ты?! — начал Рука.

— Глазам не верю! — подхватил Леха.

— А ты поверь! И ты тоже. Столик у меня свободный. Пивка еще сейчас принесут.

— Это хорошо, — сказал Леха, присаживаясь. — Стало быть, не просто так пришел?

— Не просто… Поговорить надо.

— Говори… Мы слушаем… — Рука тоже сел за стол.

— Короче, я с охранной работой завязал.

— Сочувствую. Но у нас тут не собес, — ухмыльнулся Леха.

— Ага, Рычок. Не пеняй, но у нас пока халтурки нету. Если будет, маляву кинем, — подхватил Рука.

— Спасибо. Только мне халтура не нужна. Я сам перспективную работу нашел.

— Так ты че, бригаду собираешь?

— Может, наш профиль подойдет?

— Не, ребята. Я же Рыч, медведь-шатун. Хочу много меду хапнуть. Только мне крыша нужна. Кто у нас сейчас смотрящий по городу?

— А кого чуток пониже никак нельзя?

— Нет, Леха, никак. Дело очень серьезное.

— И помощь, значит, не требуется?

— Да, Рука, пока не требуется. А нужно будет, спецом скажу.

Леха с Рукой переглянулись: Рыч, конечно, борзый, но так, в рамках приличия. Так что — пусть живет. Глядишь, и вправду серьезную работу подкинет.

— Со смотрящим, Рыч, такая история получилась. Одного какие-то беспределыцики шлепнули. Другой в область ушел, на повышение. А новый смотрящий у нас — Как в кино.

— Как это?

— Да так! Человек-невидимка.

— Это что, погоняло его?

— Нет. Имидж, е-мое! — Леха расхохотался.

— Да, Рыч, ты зенки не пучь. Это правда. Говорят, смотрящий у нас авторитетный. Только ему до поры светиться нельзя.

— А звать его как?

— Удав.

— Удав? Ага, понятно, — улыбнулся Рыч. — А мы, значит, все кролики. Ну, короче, можете вы этому невидимому Удаву как-то стукнуть, мол, есть такой Рыч. Человек надежный. Хочет поработать. Отдает процент под крышу.

— Хорошо.

— Только смотри: Удав правда солидный. Ему за-падло лишний раз светиться. Если порожняком придешь, осерчать может.

— Не бойся, Рука. С делом приду.

* * *

Сто рублей Васька просто так тратить не стал, спрятал в свою особую именную копилку с секретом.

И сразу же побежал к заказчику доложить, как выполнил задание.

Земфира едва сдерживала волнение.

— Ну, Васенька, что сказал Баро, когда прочитал записку?

— Да ничего он не сказал!

— Ясно. А посмотрел как?

— Вот так!

Васька, как заправский мхатовец, изобразил Зарецкого, читающего записку. Вот Баро хмурит брови, вот вскрывает конверт. Читает записку. И — о, счастье — кладет руку на грудь, поднимает глаза к потолку, улыбается.

— А он точно улыбнулся? — тоже смеясь, переспросила Земфира.

— Точно.

— Ну а мне он ничего не просил передать?

— Нет. Сказал, еще чуть-чуть, и все узнают. Земфира просияла.

* * *

Зарецкий разбудил Сашку ни свет ни заря. Велел седлать лучшего жеребца и лучшую кобылку.

— Баро, а может, все же лучше машину приготовить? — нагло спросил Сашка, зевая.

— Сашка, я сказал тебе: вон того жеребца и вот эту кобылку! Ты тут конюх или кто?

— Конюх, конюх, — согласился Сашка, давя зевоту. — Только зачем это? И чего тебе так приспичило?

— Не все сразу, Сашка. Скоро сам все узнаешь, — туманно ответил Баро.

По дороге конюх начал о чем-то догадываться. Еще бы, ведь Баро поехал к табору не напрямую, а заехал на березовую полянку, где — каждый житель Управска знает — самые красивые полевые цветы…

И все сомнения развеялись, когда Баро остановил коня у палатки Земфиры и под одобрительные возгласы таборных крикнул:

— Выходи, красавица, жених приехал!

Не сразу, чуть погодя, вышла Земфира. Нарядная, будто всю ночь ждала его. Взяла цветы, подставила ему щеки для поцелуев. И на ушко шепнула:

— Спасибо, Рамир. Ты сегодня очень красиво приехал.

— Тебе понравилось? — тоже шепотом спросил Баро.

— Конечно. Об этом каждая женщина мечтает.

— Ты не каждая, Земфира, ты — особенная. Знаешь, я уже и представить не могу, как жить без тебя.

— А как же Рада?

По лицу Баро прошла легкая тень:

— Можно я на этот вопрос в палатке отвечу?

— Можно. Люцита уже ушла.

Закрыв полог палатки, Баро крепко обнял любимую и горячо проговорил, не отпуская ее:

— Рада — моя первая любовь. Она подарила мне дочь. И навсегда останется в моем сердце… После ее смерти я думал, что никогда не смогу полюбить другую женщину. Но прошло очень много времени. Появилась ты, Земфира. Ты разбудила мои чувства. Я понял, что хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

— Мне тоже очень плохо без тебя, Рамир. Уйдя из твоего дома, я ждала тебя каждый час, каждую минуту..

— Нам больше с тобой нельзя расставаться, Земфира. Ты согласна стать моей женой перед Богом и людьми?

— Да!

Они поцеловались и забыли обо всем, даже о своих дочерях, которые, мягко говоря, не любят друг друга. И правильно сделали, что забыли. Потому что любые, даже самые любящие родители, иногда просто обязаны хоть ненадолго забывать о бедах и радостях своих взрослых детей.

Чтобы заняться обустройством своей радости.

* * *

Рука совсем скоро перезвонил Рычу. Сказал, что хозяин дал добро на встречу. Стрелку забил на окраине Управска, в старом, еще 50-х годов, спальном районе. Рыч сразу заценил красоту этого места, не внешнюю, — облезлые стены и подворотни с запахом кошачьей мочи трудно было назвать красивыми. Красоту — внутреннюю. Рыч хорошо знал, что у здешних коммуналок (частично отселенных) есть два, а то и три выхода — во двор и на разные улицы.

Рука протянул Рычу ключ:

— Держи. Третий этаж. Дверца под номером десять. Откроешь, зайдешь, там темно будет. Не удивляйся. Удав — змея пугливая, света не любит. Зажигалкой, спичками тоже не пользуйся. Он за это одному клиенту руку прострелил. Как он с тобой попрощается, выйдешь, дверь на два оборота закроешь. Ключ мне отдашь — я тут ждать буду. Понял?

— Понял. А Удав, значит, навсегда в 10-м номере останется?

— А вот это уже не твоего ума дело, шутник!

Да, не думал Рыч, что его карьера вольного охотника, шатуна-медведя (выбирай любую должность, какая больше нравится), начнется так несолидно, с какой-то детской таинственностью. Но все же идти надо. Судя по Лехе и Руке, Удав — мужик серьезный, хотя и с большими тараканами в голове.

Ступеньки в доме были выкрашены в желтый цвет. Но не полностью, а лишь посередке. Очевидно, местный дизайнер так хотел сымитировать ковровую дорожку. Но Рыча эта желтизна навела на другую мысль. И он громко, чуть не истерически, рассмеялся.

Когда-то давно, в детстве еще, мамка читала ему книжку сказочную — “Волшебник Изумрудного города”. Говорила — настоящая цыганская сказка, герои все время в пути. Так вот, там вся сказочная компания по такой же желтой дорожке шла на таинственное свидание к Гудвину, великому и ужасному.

И так Рычу это сравнение понравилось, что он все ржал и ржал и не мог остановиться.

Отсмеявшись, открыл дверь, захлопнул ее и бросил в темноту:

— Привет!

— Здравствуй. Мне сказали, тебя зовут Рыч.

— Тебе не соврали.

— Рыч, бросай эти жлобские штучки. Ты не у себя в Слободе. И к тому же разговариваешь с серьезным человеком, со старшим. Если хочешь выйти отсюда, обращайся ко мне на “вы”.

— Ладно, извините. По дороге чего-то раздухарился.

— Вот так-то лучше. Зачем я тебе понадобился?

— У меня есть информация, которая может быть вам интересна.

— Короче.

— Это касается Баро.

— Кого?!

Рыч и забыл, что не все в Управске обязаны знать, что Зарецкий — это Баро, барон то есть. Тут же расшифровал:

— Это касается Рамира Зарецкого.

— Интересно. Говори!

— Хотелось бы все же с глазу на глаз.

— Ты испытываешь мое терпение.

— Извините, а здесь точно кроме вас никого нету?

— Рыч, последний раз предупреждаю…

— Все-все, извините. Рассказываю…

* * *

Несмотря ни на что, настроение у Светки было великолепное. Причем уже давно. Как-то одно код-ному все так здорово складывалось. Скажем, Кармелитина свадьба. Плохо, конечно, что подруга выходит за нелюбимого. Но хорошо, что свидетельницей будет не кто-нибудь, а именно она — Света. (Говорят, подружки невесты тоже потом быстро замуж выходят.) Правда, у отца Кармелиты, у Баро, согласия еще не спрашивали, зато бабушка, Рубина, свое добро уже дала.

Кстати, о Рубине. Как Света оформила ей гадальный салон (а проще говоря, комнату, выделенную в театре)! О-о-о! Нет, ну Кармелита ей, конечно, тоже помогала, но только как подсобный рабочий. А так все она, Света, придумала. И как все к месту пришлось, как загадочно, таинственно, красиво получилось! У бабушки Рубины глаза на лоб полезли, когда она их работу увидела. И в благодарность погадала Свете.

Правда недолгим гадание было. Рубина только разбросала карты, нахмурилась, да тут же и собрала. Сказала машин беречься, всех. И своей, в частности. И ведь правда, так все и сбылось. В тот же день, по пути домой, машинка заглохла.

В общем, можно смело сказать, несмотря ни на что, настроение у Светки было великолепное. А поломка, ну бог с ней, хотя, конечно, страшновато машину свою любимую вот так, посреди дороги, бросать И как назло, никто не едет.

О! Вот наконец-то остановился добрый человек. Света подбежала к водителю и захлебнулась от удивления:

— Антон?

Парень широко улыбнулся:

— Светка, привет! Я так рад…

Признаться, Света не помнила, на какой ноте они расстались с Антоном в последний раз. То ли они поссорились, то ли помирились. Нет, кажется, опять поссорились. А впрочем, не важно. Должен же ей хоть кто-то помочь с заглохнувшей “девочкой”.

Машину отбуксировали мигом. Антон напросился на кофе. Света не могла отказать ему в такой мелочи.

Угощая, хвалила его водительскую ловкость и смекалку:

— Молодец, Антон. Даже не знаю, сколько бы я стояла и голосовала, если бы не ты.

— Значит, я тебя спас?

— Ну, можно сказать и так.

— Так что? Ты больше не сердишься на меня? Света уже и подзабыла, за что именно должна в этот раз сердиться на Антона. Но на всякий случай важно произнесла:

— А тебе не кажется, что ты торопишься? Впрочем, Антон не стал с ней спорить и быстро признал свою вину (в последнее время у него это особенно ловко получалось):

— Да, я знаю, я виноват перед тобой, но… Но может быть, ты дашь мне шанс реабилитироваться! Я для тебя все что хочешь сделаю! Только попроси!

— Нет, Антон, я тебя больше ни о чем просить не буду.

— Почему?

— Потому! Обманешь.

— Да брось ты, Светланчик. Я изменился. Правда. Света отрицательно покачала головой.

— Не веришь…

— Не верю.

— Хорошо. Я тебе докажу! Даже знаю как! Ключи давай.

— Какие ключи?

— От машины. Вот ты меня не просишь ни о чем. А я отремонтирую твою машину. И верну ее тебе в лучшем виде.

Светка кивнула головой. А про себя загадала: вот если сейчас Антон не допустит ни одной промашки, не скажет ни одной грубости, она решит, что ему можно верить. Навсегда!

Ведь у нее такое хорошее настроение. Значит, все должно быть замечательно.

И Антону тоже было очень хорошо. Только увидев Свету на дороге, такую беспомощную, он понял, насколько соскучился по ней, как привык к ней. И даже ее капризы, совсем детские, его абсолютно не раздражали, а только раззадоривали — ай да Светка!

* * *

Разговор с Удавом, что называется, сложился. Хоть он, судя по этой конспирации, и долбанутый на голову, но мужик толковый. Дал Рычу добро во всех его начинаниях. Спросил, не нужны ли помощники. Но Рыч отказался от всякой помощи. Нужно будет, сам найдет.

А сейчас думал, к кому бы из своих, из цыган, подкатить. Зубчановские, пожалуй, сразу отпадали. Они побоятся идти против барона. А вот таборные… Рыч перебрал всех и не нашел никого подходящего. Потом подумал: а что это он только мужиков в качестве помощников перебирает? Есть ведь и женщины.

И сразу же нашел достойную кандидатуру для задуманного дела.

Люцита!

Говорят вроде, шашни ее мамочки с Баро загсом закончились. Но при этом сама Люцита всех Зарецких по понятной причине ненавидит, Очень удачное сочетание получается. Осталось только придумать, на какой крючок ее поймать можно. Но и тут долго голову ломать не пришлось…

* * *

Люцита сидела в своей палатке, раскладывала карты. И вдруг полог отдернулся, к ней зашел Рыч. Вот уж кого Люцита никак не ждала!

— Ты что тут делаешь?

— А что, цыган не имеет права прийти в табор?!

— Имеет. Но только не ты, и не ко мне. Уходи, нечего тебе здесь делать!

— Девочка, ну разве так гостей встречают?

— Я тебя не звала.

— Не звала. Но ждала? Или нет? Ведь знала, что приду?

Да что он, с ума сошел, что ли? Несет черт знает что!

— С какой стати я должна была тебя ждать?

— А ты присядь. Сейчас узнаешь. Разговор долгий предстоит.

— О чем нам с тобой разговаривать?!

— Как о чем! А о покушении на твоего Миро. О ружьишке вашем семейном…

Люцита в ужасе села на пол.

И тогда Рыч понял, что он попал в точку, в самую десятку. У девочки рыльце в пушку. Явно стрелял кто-то из ее близких, кому она сама отдала ружье.

— Что же ты молчишь, Люцита? Сидишь как неживая.

Девушка не отвечала. И Рыч лихорадочно обдумывал, в какую сторону разворачивать разговор.

— Ведь я готов открыть тебе имя того, кто покушался на жизнь Миро. А в ответ — ни радости, ни благодарности…

— А что ж я, по-твоему, должна делать? — мертвым, бесцветным голосом произнесла Люцита.

— Ну, я не знаю. Разве ты не хочешь узнать имя злодея, или, может быть, злодейки? — услыхав последнее слово, девушка вздрогнула.

“Вот как! — мелькнуло у Рыча. — Похоже, что никому она ружье не отдавала, сама стреляла”.

Люцита опустила глаза и спросила едва слышно:

— Зачем ты пришел с этим сейчас ко мне? Мог обо всем рассказать в суде.

Рыч ухмыльнулся.

— Не-е-ет! Я сначала хочу, чтобы ты все узнала, а потом мы уже вместе решим, стоит ли об этом кому-нибудь говорить… Или нет. Ну так что? Назвать имя?

Люцита промолчала. А Рыч продолжал изгаляться:

— Представь себе. Сватовство. Все пьют, гуляют, веселятся, и только одна милая девушка сидит в кустах с ружьем и рыдает…

— Что? Нет! Нет! Неправда!

— Правда, девочка, правда. А потом эта девушка взводит курок, стреляет, бросает ружье и убегает прочь. Ведь так все было, а, Люцита?

— Откуда мне знать? Меня вообще на-сватовстве не было!

— Да, тебя там ПОЧТИ не было. Ведь тебя никто не видел… Никто… кроме меня.

Люцита заплакала. Она думала, что весь этот ужас прошел после того, как закончился суд и она все рассказала Миро. А он не стал ее ругать, а лишь успокоил.

Но нет, нет — все вернулось. И собеседником ее теперь был не добрый, всепонимающий Миро, а беспощадный Рыч!

— Ведь это ты стреляла в Миро из ружья своего отца! Ты?!

— Нет, я не стреляла в Миро, — прошептала в рыданиях Люцита.

— Что? Не ты? Или не в Миро? Ах, ну да! Как же я раньше не догадался! Ты стреляла. Но не в Миро, а в Кармелиту, только промахнулась. Да, стрелок из тебя никудышный. Волновалась?

Люцита постаралась взять себя в руки. Перестала плакать, встала, гордо вскинула голову:

— Что ты несешь? Я же сказала, меня там не было! Убирайся отсюда, слышишь, или я кричать начну, людей позову.

— Зови! Зови, только я тебе еще не все рассказал. И Люцита опять чуть не заплакала.

— Ну что же ты не зовешь? — с притворным удивлением спросил Рыч. — Передумала? И это правильно. Потому что самое интересное начинается только сейчас… Когда ты побежала, то зацепилась подолом юбки за куст. Ай-ай-ай, какая неаккуратность. Но тебя извиняет только то, что спешила ты очень…

— Врешь ты все! Ничего ты не видел!

— Может быть, и вру… Но только ты так рванула подол, что на кусте остался кусок ткани. Маленький такой кусочек. Вот…

Рыч полез рукой в карман брюк. Медленно-медленно достал оттуда спичечный коробок.

— Дай! — прошептала Люцита.

— На, бери, мне не жалко, — Рыч протянул ей коробок.

Люцита открыла его. Спички! Высыпала все их на пол. Никакого кусочка ткани в коробке не было. Она в бешенстве бросила коробок на пол.

— Какая страсть! Но все зря… Неужели ты думаешь, что я буду носить такую дорогую вещь, как кусок твоей юбки, с собой? Ну что ты так на меня смотришь? Сколько же в тебе ненависти! А ведь такая красивая девушка…

Рыч обнял ее за талию.

— Дай погляжу тебе в глаза.

Люцита смотрела на него с самой лютой ненавистью, на какую только была способна.

— Ты прекрасна — похожа на разъяренную кошку. Люцита попробовала вырваться, но неудачно. Уж очень руки у Рыча крепкие.

— На кошку, которой прищемили хвост… Но вернемся к главному. Давай посоветуемся: мне обо всем рассказать в милиции, или только Бейбуту с Баро?

И тут в палатку вошел Миро:

— Рыч? Ты?! Что ты тут делаешь?

 

Глава 7

Сватовство отца и Земфиры Кармелита пережида не очень легко. Но пережила. Потому что в глубине души, несмотря на всю любовь к покойной матери, понимала: иначе быть не может. Нельзя, чтобы столько лет человек жил один.

А потом Кармелита задумалась о своей жизни. И вот тут все было уже гораздо сложнее. Свадьба с Миро, а дальше — бродячая жизнь с табором. И желательно подальше от города Управска, где живет человек по имени Максим…

Вот только — отец… Согласится ли на это великий защитник вековых цыганских законов?

Значит, опять нужно идти к отцу, просить у него “вольную”.

— Отец, — сказала Кармелита, решительно входя в кабинет Баро. — Я хочу уйти из дома. Отпусти меня.

— Иди, — спокойно ответил Зарецкий. — Я сейчас же велю подогнать машину.

Кармелита запнулась, она так долго настраивалась на решительную беседу, что, кажется, перестаралась, выбрала слишком резкие слова. Отец ее просто не понял. Пришлось дать задний ход.

— Нет, папа. Я не так сказала. После свадьбы и венчания с Миро я хочу уйти из дома навсегда. Кочевать вместе с табором и театром Бейбута.

Баро насупился, он не забыл маленьких истерик, которые в прежние времена закатывала дочка из-за Земфиры. Правда, она каждый раз приходила, чтоб извиниться. Но все же…

— Доченька, ты хочешь уйти из-за Земфиры? Ох уж этот папа. Сам себе кажется таким мудрым, а элементарных вещей не понимает…

— Да нет. Земфира здесь ни при чем. Просто… Я хочу выступать вместе с цыганами. Разве это плохо? У меня… то есть у нас с Миро, будет совместный номер. Ты же знаешь, я всегда хотела быть артисткой.

Баро нечего было ответить. Как тут спорить, ведь это совершенно нормальное желание цыганской женщины — жить жизнью мужа, быть везде с ним.

Но отец не мог так просто сдаться и отпустить свою дочку без боя.

— Погоди, доченька. Но ведь табор Бейбута не уходит из города. Я ему и с помещением помог.

— Пока не уходит. Но ты же понимаешь, что дом табора — дорога. Папа, ты же не можешь держать меня при себе всю жизнь. Не пустил меня учиться в Москву — бог с ней, пусть. Но ты же не можешь не отпустить меня с табором.

Баро почувствовал, как мир, его мир, который он создавал, в который вложил столько сил и который в конце концов выстроил, дал трещину.

— Кармелита, и ты оставишь меня одного? Дочка хитро улыбнулась: кто бы говорил!

— Нет, отец, не одного. Теперь всегда с тобой рядом будет Земфира.

Баро тоже улыбнулся. Ох, дочка: говорит вроде нежно, но хватка отцовская — палец в рот не клади.

Но все равно — никак он не мог сказать ей “да”, - Настоящее, полновесное, окончательное отцовское “да”!

— Кстати, о Земфире. Ты бы поговорила с ней. Она объяснит тебе, что это такое: кочевать с табором. По дорогам и по бездорожью, в грязь, в снег, в холод, в жару, в дождь.

— Пап, ну о чем ты? Ты же знаешь, маленькой я все это пережила и прекрасно помню.

— Да, но это было так давно. После этого ты столько лет жила в большом, удобном доме. С Грушей-помощницей, с Сашкой-конюхом… Я понимаю, ты молода. Хочется всего большой ложкой зачерпнуть. Всегда ведь кажется, что на дне казана — все самое вкусное. Одним словом, цыганская романтика…

— Нет. Романтика здесь ни при чем, — Кармелита резко встала с места.

Она устала от этого бессмысленного разговора, когда оба как бы танцуют вокруг правды, боясь зацепить ее. Отец сам вынуждает ее сказать все как есть!

— Папа, ты же взрослый человек! Неужели не понятно?! Я должна выполнить свое обещание и забыть Максима. Но пока я нахожусь с ним в одном городе — это невозможно! Да, я пыталась, пыталась вытравить его из головы, но у меня ничего не получается. Потому что здесь, в Управске, каждый дом, каждое дерево, каждый закоулочек напоминает о нем. Все! Даже наш сад!

— При чем здесь сад?

— Потому что, когда я выхожу в него, мне очень стыдно, но… Но я вспоминаю не столько о том, как ранили Миро, сколько о том, как схватили Максима, как начали его бить. Но я пообещала тебе, а значит…

Кармелита посмотрела на отца, и ей стало жалко его. На глаза Баро навернулись слезы.

— Папа…

Кармелита подошла к Баро, обняла его.

— Отпусти меня… отпусти, не держи.

Но он молчал, давя в себе слезы, так и не сказав “да”.

* * *

Миро с презрением посмотрел на Рыча:

— Люцита, отойди от него!

Девушка вырвалась из Рычевых рук, отступила немного в сторону и хотела уже подойти к Миро, но не подошла.

Она вдруг совершенно отчетливо почувствовала, как же ей приятно, что Миро увидел ее в руках другого мужчины. И не какого-нибудь малолетки вроде Степана, а настоящего, большого, взрослого мужика. Пускай почувствует хоть малую долю того, что она испытывает каждый раз, когда видит его рядом с Кармелитой! И чтоб усилить эффект, Люцита гордо произнесла, глядя на Миро с холодной насмешкой:

— А по какому праву ты здесь командуешь? Миро опешил:

— Я не командую, Люцита! Я пытаюсь тебя предостеречь. Этот ром — преступник!

— Не бросайся словами, парень. Это еще нужно доказать и хорошенько посмотреть, кто тут преступник, а кто нет. Вот и Люцита тебе это подтвердит. Да? — вступил в разговор Рыч.

— Пошел вон! — Миро вложил в два коротких слова все накопившееся в нем презрение.

— Не пыли, парень. Я не в твоей палатке. Если хозяйка скажет мне уйти, тогда уйду. А? Что скажешь, хозяюшка?

Люците очень хотелось прогнать Рыча куда подальше. И поговорить с Миро. Все же, несмотря ни на что, он остается для нее самым родным человеком в мире. Но она не могла заставить замолчать засевшего в ней беса противоречия:

— Он — мой гость! Наши обычаи не позволяют его выставить.

Рыч и сам немного удивился таким словам. В последнее время все его только шпыняли, как шелудивую собачку. И лишь эта девчонка ни с того ни с сего заступилась. Как не порадоваться, особенно если нет других поводов для радости…

— Вот видишь, Миро. Я здесь никому не мешаю. Может, это тебе лучше уйти?

— Убирайся! Я не потерплю тебя в таборе.

— Круто берешь, парень. Я цыган — я имею право зайти на огонек к своим ромалэ.

— Ты — цыган?! Да ты опозорил всех нас! Табор никогда тебя не примет.

— А ты что, уже решаешь за весь табор? А, ну понятно — наследный принц императора Бейбута!

— Нет, Рыч, ты не хочешь по-человечески. Я не люблю трепать языком, но видно, придется сказать всему табору, почему Баро тебя выгнал.

— Ничего, щенок, я с тобой еще разберусь!

— Если хочешь поговорить со мной с глазу на глаз, я готов!

— Некогда. Да и неохота из-за тебя под статью подставляться. Нет, лучше уж я уйду. Не о чем мне с тобой разговаривать. Эх, злые люди у вас в таборе! — Рыч бросил на Люциту быстрый, лукавый взгляд. — Но не все. С тобой, красавица, мы еще встретимся, — и по-кошачьи беззвучно вышел из палатки.

Оставшись наедине с Люцитой, Миро немного растерялся — не знал, как с ней говорить. Вроде и обидеть боялся. Но, с другой стороны, возмущение, кипевшее в нем, тоже было слишком велико.

— Что все это означает, Люцита? Зачем он к тебе приходил?

— Откуда я знаю! Он даже слова сказать не успел, как ты его выгнал! Герой!

— Странно. И что же ему от тебя понадобилось?

— Это что, допрос?! Не имеешь права! Я тебе не жена. И даже не невеста!

— Да что же у тебя за характер такой!

— Хороший характер, Миро, замечательный, — грустно сказала Люцита. — Был! Пока ты не испортил.

— Я просто пытаюсь предостеречь тебя — это очень опасный человек! Надеюсь, ты еще ни во что с ним не вляпалась.

— Предупредил? Все? Спасибо! Но со своей жизнью я сама справлюсь! И сама решу, с кем мне общаться.

— Я так не думаю…

— Слушай! Хватит меня учить и мучить! Ты-то сам зачем пришел?

— Я пришел за тобой. Репетиция через полчаса. Мы в театр уезжаем!

— Хорошо. Я поняла. Через три минуты буду.

Миро вышел.

А Люцита с удивлением вдруг почувствовала, что после всех этих склок настроение у нее улучшилось. Наконец-то прошло ощущение брошенности и за-бытости. Надо же, совершенно случайно, само собой, обнаружилось такое замечательное лекарство от сердечных болей.

* * *

Все возвращается на круги своя. Сколько шансов было на то, что после всех передряг Максим вернется на фирму? Наверно, один из тысячи, не больше. И надо же было такому случиться, что сработал именно этот один, а не 999 других!

Тамара с ума сходила от злости. Все пыталась успокоить себя, убедить, что хныкать бессмысленно, нужно смириться с тем, что произошло. А уж потом попытаться что-то исправить. Но, видно, что-то в ней изменилось от этого бесконечного и бессмысленного верчения-кручения.

Что-то надломилось.

Так захотелось прислониться к кому-то, кто бы успокоил, обнял, утешил… А во всем мире был только один человек, который мог бы это сделать. И Тамара опять приехала в конторку к Игорю.

Возвращение на прежнюю должность было для него таким счастьем, что на какое-то время он ушел в работу не то что с головой, а, пожалуй, даже еще глубже. Вот и сейчас, когда к нему пришла любимая женщина, он еле оторвал глаза от документов:

— Что случилось?

— Игорь, я так больше жить не могу! Астахов изводит меня!

— Поругались?

— Нет. Пока. Но он опять возвращает в дело Максима. В ущерб Антону! А мальчику так нужна поддержка, именно сейчас.

Игорь отложил бумаги. Наверно, вспомнил о чем-то.

— Мне тоже нужна поддержка…

— О чем ты? Ты же его отец! Я думала, ты поймешь меня.

— То-о-ом, не горячись. Я хорошо тебя понимаю. И тоже переживаю за Антона.

— Правда?

— Правда, Томочка. Я так рад, что мы перестали лаяться. Я так устал от ссор, от криков, от всех этих унижений. Все вернулось. И в жизни, и у нас с тобой. Ты удивительная женщина, и мать из тебя получилась замечательная, — Игорь начал расстегивать ее легкий пиджачок.

— Что ты де-ла-ешь? — шепотом, по слогам, спросила она.

— А как ты думаешь, что я де-ла-ю? — так же спросил он.

— Игорь… Ну перестань.

— Не перестану. Никогда…

— А дверь?

— Закрыта. У нас совещание…

Он снял ее пиджачок, смел со стола все бумаги. И аккуратно уложил ее на освободившееся место…

* * *

Заводиться Светкина машина не хотела. Но Антон всегда относился к машинам с уважением. Да и в автосервисе, как ни крути, а простым рабочим поработал. После того как этот ужас остался позади, он всем с гордостью говорил: “Я свою должность заработал не родственными связями, а вот этими руками!”

Так что пришлось поднять капот, повозиться маленько. У-у-у, как все запущенно! То есть до автосервиса этот транспорт, конечно, еще можно отбуксировать. А вот там работягам придется хорошенько потрудиться…

К автосервису Антон подъехал, как всегда, лихо. Пусть видит народ, с кем еще недавно работали бок о бок! Поставил машину на сигнализацию, так же лихо открыл дверь Игорева кабинета:

— Игорь, надо срочно сделать машину..

И тут увидел свою маму, полуголую, разложенную на столе. А над ней нависал Игорь Носков.

— Мама?!.

Тамара оттолкнула Игоря, вскочила со стола, быстро набросила на себя лежавший неподалеку пиджачок.

— Антон…

Антон сжал губы, обозначив на лице жесткие складки. И молча выбежал из конторки, хлопнув дверью.

Тамара выскочила из конторы вслед за ним.

— Антон! Постой! Подожди!..

Но на этот раз Светкина машина завелась с полоборота.

* * *

Репетиция промелькнула незаметно. Разгоряченная, с музыкой в крови, Люцита вернулась в гримерку. Едва открыв дверь, почувствовала, что в комнате кто-то есть. Поэтому сразу же выдохнула одно имя (а другого для нее в мире не существовало):

— Миро?..

И тут же увидела Рыча. Обозлилась на себя: “Дурочка наивная! Что, думала, Миро один раз увидел тебя в чужих руках, и тут же прибежал? Думала? Признайся самой себе, ведь думала?” И оттого, что ответ был положительный, злилась на себя еще больше.

Потому и набросилась на Рыча:

— Что же ты меня преследуешь?!

— Ну… Мы тогда не договорили… И потом… Я же сказал, что мы еще увидимся. А я свое слово всегда держу.

— Я тебя больше слушать не собираюсь. Разговор, окончен, — Люцита направилась к выходу, но Рыч захлопнул дверь.

— Нет. Ты — умная девочка, и должна понимать, что наши дела еще только начинаются, — и дважды провернул ключ в двери.

— Не смей запирать дверь.

— Это почему?

— Не в наших обычаях, чтобы девушка запира? — лась наедине с мужчиной.

Рыч грустно усмехнулся — ишь чего удумала., — Не шуми. Сядь. У нас с тобой совсем другие отношения. Я не хочу, чтобы нам помешали, как тогда.

Люцита безвольно опустилась на свое место. Рыч уселся напротив.

— Измученный у тебя вид. Ты всегда такая? Или сейчас только?.. Боишься меня?

“Ну вот, дожила, — подумала про себя Люцита. — Матери моей все говорят: такая молодая! А мне: такая измученная!”

— Чего ты от меня хочешь?!

— Для начала понять хочу… Я-то старый медведь. Чего только со мной не было. А вот как могла молодая девушка решиться на убийство?

Люцита посмотрела на него с ненавистью: что за порода такая, опять он бьет в самое больное!

— Да успокойся ты! Давай поговорим как друзья. Ведь у нас с тобой много общего.

— Нет у нас ничего общего.

— Есть. И это общее — семейство Зарецких. Я ненавижу Баро, а ты ненавидишь его дочь. Так что если твоя ненависть так же сильна, как и моя, мы просто обязаны объединиться. Чтобы отомстить!

 

Глава 8

Да что же это за человек такой: Максим Орлов? Сначала Баро думал о нем очень хорошо. Потом очень плохо. А сейчас? Сейчас, пожалуй, и вовсе не знал, что думать. Наверняка Максим все же не так плох, как думалось раньше. И Кармелита за него, и Миро.

Правда, Кармелита что — молодая глупая девчонка. Но ведь и Миро уважительно отзывается. И самое главное — Рыч-то, оказывается, действительно чуть не убил Орлова. Вот так Баро распустил своих людей — творят что хотят. Нужно, нужно сходить к Максиму, поговорить с ним по-человечески, снять камень с души. Пусть он не думает о Баро как об убийце.

В дверь постучали, властно, крепко. Интересно, кто бы это мог быть. Максим открыл дверь. Баро.

— Можно? — спросил вежливо Зарецкий, проходя в номер.

— Конечно. Добрый день.

— День добрый.

И тут Баро увидел портрет своей дочери, висящий на самом почетном месте.

— Кармелита?!

— Да. Я надеюсь, хоть портрет вашей дочери я могу себе оставить? Или это, может быть, тоже противоречит каким-нибудь цыганским законам?

Баро перевел взгляд (тяжелый, надо сказать) с портрета на Максима. Максим выдержал эту зрительную атаку.

— Тебе не нравятся наши законы?

— Ну какое я имею право о них судить! Хотя… если они и меня коснулись, наверно, имею… Они, ваши законы, кажутся мне немного… ограниченными, что ли.

— Ты ничего о нас не знаешь, и не тебе судить об этом.

— Господин Зарецкий, я ведь это с самого начала сказал. Я не понимаю: вы пришли в мой дом поговорить со мной о ваших законах?

— Нет. Я хочу поговорить с тобой о другом. Не-ужелимоя дочь так сильно запала тебе в душу?

— Извините, но об этом я ни с кем не буду говорить. Даже с вами…

— Ты неплохой парень. И если бы все иначе сложилось, мне было бы даже приятно иметь с тобой дело. Но когда дело касается моей дочери…

— Послушайте! Господин Зарецкий, если вы пришли побеседовать со мной о Кармелите, то еще раз повторяю: я не буду говорить об этом.

— Нет, сынок. Я пришел по другому делу. “Сынок”. И совсем другой тон — это прозвучало как-то по-домашнему…

— Максим… За последнее время ты много чего вытерпел по моей вине… И по вине моих людей. Я хочу извиниться перед тобой.

Извинения от Баро?! Вот уж чего Максим никак не ждал…

— Было дело. Тебя ранили ножом, и ты чудом остался жив. И я узнал, недавно, только что… — чувствовалось, как Баро трудно об этом говорить. — Что это совершил один из моих людей.

— Вам Миро рассказал?

— Миро мне ничего не говорил. Я сам сегодня стал свидетелем его разговора с охранником… Послушай, Максим, я хочу, чтобы ты знал: я никому не приказывал тебя убивать. Охранник этот сам все… Прости, Максим, не доглядел я за своими людьми…

— А я думал, это все из-за Кармелиты…

— Когда я с Рычем разговаривал, он сказал мне то же самое… Но я думаю… Мне кажется, тут что-то другое.

— А что же другое? Я, вот лично я, что ему плохого сделал?

— Ты ему дорогу перешел. И не однажды. Хотя этого, конечно, мало. В любом случае, прости… Я никогда не желал и не желаю твоей смерти.

— Спасибо. После ваших слов мне как-то легче дышать стало. Понимаете, устал я от всего этого, устал. Мне хочется жить спокойно, просто…

— Дай Бог. Только… Ты уверен, что в этой спокойной жизни твоя дорога с дорогой моей дочери никогда больше не пересечется?

* * *

То, что произошло, было совершенно ужасно.

При всем своем цинизме и — порой — грубости, Антон был еще ребенком. Большим, испорченным, но ребенком. Он мог искренне и даже радостно посмеяться над похабным анекдотом. Мог потом очень хорошо пересказать его. Но мама, как жена Цезаря, у него всегда была выше подозрений.

А тут увидеть ее вот так… И с кем? С Игорем! Тамара прекрасно понимала, как высокомерный принц-наследник Антон относится к поверженному им директору автосервиса.

Игорь сидел за столом, схватившись руками за голову. Спросил, как только Тамара переступила порог:

— Ну что? Догнала Антона?

— Нет… не успела. Он уехал… — Да…

— Что “да”? — взорвалась она. — Какого черта ты не закрыл дверь?

— Черт… Извини. Не знаю, забыл, но откуда мне было знать, что он сейчас заявится… Его здесь давненько не было. А так ко мне без спросу не ходят. И потом… Когда дверь не закрыта… Риск… Адреналин… Азарта больше.

— Азарт! Риск! Все тебе игры! Вот и доигрались. Как я теперь все объясню? Что я ему скажу, что?! — Тамара начала плакать. — А, не дай бог, еще и расскажет все Астахову!

— Не бойся. Ничего он не скажет.

— Почему?

— Ну а как ты себе это представляешь? Он что, придет домой и скажет: “Пап, я застукал маму с Игорем”? Нет, не верю. Ну, попсихует немного… потом успокоится.

Вдруг Тамара встрепенулась:

— Игорь… А тебе не кажется, что пора… пора рассказать Антону всю правду? А?

* * *

По дороге из автосервиса Антон плакал.

Он очень любил маму. Отца, конечно, тоже. Но как-то совершенно иначе. Астахов — сильный, успешный, уверенный в себе, — был примером для подражания. Антон очень хотел быть похожим на него. Но с самого детства чувствовал, что это не получается. Злился, бесился, тянулся вслед за отцом. Однако же все равно ничего у него не выходило, что-то не срабатывало. От этого становилось больно. И чтобы заглушить боль, Антон начинал делать все назло отцу, после чего какое-то время чувствовал себя сильным, самостоятельным. А потом стыдился сделанного. Прятал стыд за грубость. И снова тянулся за отцом. Но опять чувствовал, что не дотягивается.

Мама — другое дело. Родная, теплая. Он чувствовал ее любовь в каждом жесте, в каждом взгляде. Всем существом ощущал: что бы он ни сделал, она всегда будет на его стороне. И от этого становилось хорошо, уютно в любой ситуации.

А вот отца и мать вместе Антон воспринимал как что-то единое, неразрывное. Клан. Род. Семья. Батюшка-император и матушка-императрица. Все остальные семьи, пары, люди делились на две неравные части. Меньшая — те, кто достоин, чтобы общаться с ними на равных. Большая — плебеи, кем можно и нужно управлять, манипулировать. Игорь, безусловно, был из второй категории. Представить его рядом с матерью? Нет, это что-то невероятное, невозможное, как если бы мать отдалась обезьяне…

Но это невозможное почему-то стало возможным.

Антон очнулся от тяжелых, мерзких мыслей. И только сейчас понял, что он машинально приехал к Светиному дому. Причем довольно давно.

Злость, бурлившая в нем (“все бабы — суки!”), начала переполнять сердце. И он пошел к Свете.

* * *

Света встретила гостя улыбкой:

— Ты так быстро. Ну как, получилось? Ты починил ее?

— Кого?

— Да не кого, а что. Машину! Антон, ты же на автосервис ездил. Подожди, а ты там был?

— Да, был, — сказал Антон, опускаясь в кресло. — И увидел много интересного.

Света почувствовала неладное.

— Антон, что-то случилось?

— Нет, ничего. Ничего особенного не случилось, — сказал гость, забрасывая ноги на стол. — Так уж, наверно, устроен мир. Ничего святого. Сплошное 6…СТВО.

Света начала злиться.

— Ты… что себе позволяешь? Прекрати, — она резко встала, подошла к Антону и сбросила ноги дорогого гостя со стола.

— Антон, что произошло?

— С машиной? С машиной все в порядке. Но я ее не починил.

— Да при чем здесь машина! С тобой что?

— Что я? Вот машина… Вот если бы мне удалось ее починить, ты бы, наверно, была мне благодарна. Да?

— Да, конечно. Ну и что?

— Ничего, — с шальной улыбкой ответил Антон. — Наверно, в благодарность и переспала бы со мной. Как тогда, когда я тебе выставку делал…

— Что? Антон, что ты несешь?

— Несу, Светочка, несу. Я тебе много чего принес. Призы в студию!

— Какие “призы”? Антон, ты что, пьян?!

— Нет, я не пьян! Это вы все привыкли, что у пьяного на языке, то у трезвого в голове, да?.. Да! А я трезвый. Трезвый как никогда. И впервые решил сказать правду.

— Антон, я не понимаю… О какой правде ты говоришь?

— О бабской. О той, что ниже пояса. Только извини, машину я тебе не починил. Но может, и так трахнемся? Авансом.

Свете плакать захотелось от обиды и бессилия. Что же это такое, только начнешь относиться к Антону как к человеку — он сразу перестает быть человеком. Она подошла к нему и влепила смачную пощечину.

На секунду ей показалось, что в глазах Антона мелькнуло что-то человеческое. Но нет, только показалось. Уже через мгновение эти глаза вновь стали стальными.

— Спасибо, Светочка. Классная пощечина… Отличное садомазо. Знаешь, даже возбуждает. Думаешь, я оскорбился? Ошибаешься.

— Убирайся отсюда!

— Куда? К маме с папой? Или к папе? Так он делом занят. Или к маме? Она тоже занята. Другим делом. В общем, некуда мне идти.

— Мне плевать, куда ты уйдешь. Пшел вон! — закричала Света.

Но Антон уже не слушал ее.

— Нет-нет, я не уйду. Иди ко мне! Ну, иди. Классно время проведем. Обещаю. Впрочем, что обещать.

Ты же уже знаешь. Только не надо себе цену набивать, как эта цыганка. Этого я не люблю.

— Пшел вон, я сказала! Если ты сейчас же не уйдешь, я найду кого-нибудь, кто вышвырнет тебя отсюда.

— Кого же? — иронично поднял бровь Антон.

— Максима!

— Максима? Отлично! Зови его. Зови, зови…

— Убирайся. Убирайся отсюда. Иначе я сама уйду.

— Уйдешь? Ужас. Я в панике. Дрожу весь, — и тут же, переменив тон, устало закончил: — Скатертью дорожка! Вали.

Света ушла из своего дома. Изнутри ее душили гнев и слезы.

* * *

Потрясающее существо — женщина…

Игорь остолбенел. Удивительно. Еще совсем недавно он просил, умолял, требовал сказать Антону, кто его настоящий отец. Тамара закатывала истерики, да и вообще находила тысячу причин, чтобы этого не делать. А тут — созрела.

— Постой. Я не понял? Ты что, хочешь рассказать Антону, что я его отец?

— Да. Я не хочу, чтобы мой сын считал меня… шлюхой.

— Ну расскажешь… А чем это поможет? Может, все же объяснишь по-человечески…

— Боже мой! Что тут объяснять?.. Пусть ребенок узнает, что у нас с тобой не просто так… Что любовь. Давняя. Вечная. Старая. Черт! Не знаю, как сказать…

— Ты думаешь, он поймет?

— Поймет. Если захочет… Хотя… Он так хочет догнать и перегнать Астахова…

— Ага. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Вернее — о чем ты промолчала. Если отец я, то ему догонять и перегонять некого!

— Нет, ну перестань. Я совершенно не об этом.

— Об этом! Об этом! Именно поэтому ты сама не хотела, чтобы я рассказал ему, кто его отец!

— Правильно, не хотела. Потому что тогда было не время.

— А сейчас время?

— Да. Сейчас он должен узнать правду.

— Поразительно. Значит, все всегда решаешь только ты!

— Да, я. Потому что ты вечно думаешь, боишься, опасаешься.

— Ничего я уже не боюсь. Но почему только ты решаешь, что, когда и кому пора узнать?

— Боишься, Игорь. Еще как боишься! Вот и сейчас — ты же не обо мне думаешь, не об Антоне. Только за себя хвостик дрожит: а вдруг опять из кресла директора выкинут?!

— Да! Да, представь себе, а вдруг снова уволят!

— Да никто тебя не уволит! — устало сказала Тамара. — Уважение Антона — чуть ли не последнее, что у меня есть. И он должен понять: наши отношения, какими бы они запутанными ни были, — это не пошлый романчик.

И Игорь тоже почувствовал, как на него разом навалилась усталость от прожитых лет, от всех этих ссор, от их долгого и совсем не пошлого романа.

— Послушай себя, Тома. Ведь меня в твоих рассуждениях нет. И никогда не было. Ты сама решила оставить ребенка. Сама все эти годы выдавала его за сына Астахова и женила Астахова на себе только для того, чтобы у ребенка был богатый отец! А теперь…

— А теперь я хочу, чтобы наш сын знал, кто его настоящий отец. Атебе, Игорь, втвоем возрасте пора бы поумнеть и что-то понять. Ребенок — это ребенок. И никакие мужики, даже такие… А, да чего там. Даже такие сладкие и любимые, как ты, между мной и им никогда не встанут!

 

Глава 9

“Отомстить” — хорошее слово, замечательное. Наверно, только благодаря ему Люцита испытывала хоть какой-то интерес к своей никудышной жизни.

Отомстить.

Судя по тому, как Рыч произнес его, он тоже знает о чем говорит. Кто бы ни послал ей этого парня, Бог или дьявол, он это сделал очень вовремя.

— Кто-то из наших сказал, что Баро уволил тебя. Это правда?

— Да! Но я этого так не оставлю! Он меня плохо знает. Хоть и знаком столько лет. Чтоб Рыча выгнали ни за что, как собаку? Да никогда! Я не собака, я — медведь. Меня можно водить на поводке, но нельзя доводить до бешенства, — Рыч перешел на полушепот.

И от этого его слова звучали еще страшней.

Но сейчас Люцита, прислушавшись к себе, с удивлением почувствовала, что совершенно не боится этого зверя в человеческом обличье. А чего бояться? В последнее время она и сама себя все чаще чувствовала каким-нибудь диким зверем — пожалуй, рысью.

— Я… я понимаю тебя, — сказала она так же тихо. — Мне тоже очень больно.

— Ну вот, сестренка, — неожиданно по-доброму улыбнулся Рыч. — Тогда слушай. Баро — хранитель цыганского золота. А я это золото украду.

Нет, это уж слишком! Люцита вскочила со стула.

— Ты с ума сошел! Это же все для всех. На черный день. И к тому же — это талисман нашего рода!

— Талисман, говоришь? Очень хорошо. Именно поэтому пусть оно перейдет ко мне. Такому несчастливому рому, как я, сейчас очень нужна удача. И насчет “на черный день” — тоже все верно. У меня сейчас как раз черный день. Самый черный, чернее не бывает.

— Но все же, нельзя так…

— Почему же нельзя? Можно. Давай попробуем. И вот тогда посмотрим, кто чего стоит. Представляешь, хранитель… и без золота. Смешно.

— Грустно.

— Для Баро грустно, а для меня — смешно. И ты мне в этом поможешь. Вместе посмеемся.

— Да ты с ума сошел?! Украсть у Баро цыганское золото! Я не могу.

— Можешь. Твоя мать живет в доме у Баро. Они уже и в загс сходили. Небось, он уже поделился с женушкой всеми своими секретами. А ты как-нибудь разузнай у мамы, где он прячет слитки. Все, больше от тебя ничего не требуется.

— Нет. Я ничего не буду спрашивать у матери.

— Почему?

— Потому что она — моя мать. Я не могу подводить ее!

— А ты ее не подведешь. Единственный, кто пострадает от этого, — Зарецкий. И потом, раз уж она твоя мать, пусть сделает для тебя хоть что-то хорошее. Да не волнуйся ты. Никто ничего не узнает. Ты спросишь у матери, расскажешь мне. Остальное — мое дело. Тебе-то чего бояться?

— Я боюсь не людей.

— А чего?

— Говорят, это золото мстит. Рыч расхохотался:

— И ты веришь в эти байки?

Люцита грустно улыбнулась: дурачок, что он знает? О чем говорит? Если бы увидел хоть раз, как она, Люцита, простеньким заклинанием вызывает дождь, наверно, иначе бы заговорил.

— Это не байки, Рыч. Это все очень серьезно. Только человек с чистой душой может прикасаться к этой святыне. А нарушившему этот завет — вечное проклятье.

— Хорошо, убедила, — притворно усмехнулся Рыч. — Я приду с чистой душой. У батюшки исповедаюсь, причащусь. Обещаю. Этого тебе достаточно?

— Нет.

Рыч зло сверкнул глазами:

— А вообще, девочка, если уж говорить о проклятиях, то в жизни никогда не знаешь, откуда ждать их. Вот, например, расскажу я всему табору, что ты стреляла в Кармелиту.

— Ты не сделаешь этого.

— Люцита, ну это смешно. Ты веришь в проклятье молчаливого золота и не веришь в рассказы болтливого Рыча? Так, что ли?

Люцита гневно повернулась к нему спиной. И тогда гость решил окончательно сменить кнут на пряник:

— А вот если ты мне поможешь… я завершу то, что ты начала.

Люцита повернулась к нему лицом, внимательно посмотрела в глаза.

— И поверь, в отличие от тебя, я не промахнусь… Только помоги мне. И тогда ты навсегда избавишься от Кармелиты.

— Her! He хочу! Я боюсь! Я не должна была стрелять! Я сделала глупость!

— Ты сделала не глупость, а промах. А так — все правильно. Ведь ты ненавидишь Кармелиту?

— Да. Но убивать ее — это… это…

— А я думал, ты смелее.

— Я тоже так думала. Но ошиблась. Мне до сих пор снятся по ночам кошмары. Я не могу, я хочу все забыть и жить прежней спокойной жизнью.

— Хорошо — забудь о Миро и живи себе спокойной жизнью.

Люцита закрыла лицо руками.

— Хватит, девочка. Хватит! Мне это надоело. Меня не волнуют твои душевные мучения. Я должен отомстить Баро. И я это сделаю. Ты мне поможешь, А если не захочешь помочь, я заставлю.

— Ты страшный человек…

— Страшный… Если меня разозлить… А если не злить, то я не страшный… я надежный.

Люцита посмотрела на него с сомнением. Рычу понравился этот взгляд: сомнения всяко лучше, чем ненависть.

— Только учти, я не могу дать тебе много времени на всякие терзания. Решайся.

Рыч ушел.

* * *

Ну о чем, о чем Баро его спрашивает? Зачем он вообще вспоминает о Кармелите? Неужели не понимает, как это больно?

Но нет, похоже, Баро этого не понимал.

— Вспомни, Максим… Вспомни… все твои несчастья начались со встречи с моей дочерью.

— Нет. Дело не в Кармелите.

— А в ком?

— Если бы вы не мешали ей… — Максим почувствовал: то, что он хочет сейчас сказать, прозвучит оскорбительно, и поэтому постарался как-то смягчить свою мысль. — Если бы вы, простите, позволили своей дочери самой решать, самой строить свою судьбу, вот тогда бы не было никаких неприятностей. Понимаете?

Лицо Зарецкого окаменело:

— Когда Миро и Кармелита были еще детьми, я пообещал Бейбуту, что они поженятся… Я дал слово. А цыган не может его нарушить.

— Еще раз извините, Баро, но прикрываться традициями проще всего.

— Я не прикрываюсь. Это слово чести… А честью я поступиться не могу.

— Но неужели вы не понимаете, что цена всего, что вы говорите и делаете, слишком велика! Это счастье вашей дочери!

— То есть, я так понимаю, ты не собираешься оставлять Кармелиту в покое?

Максим ничего не ответил. Походил по комнате, посмотрел на портрет Кармелиты. Собрался с силами и сказал:

— Вы не волнуйтесь. Наши с Кармелитой судьбы не пересекутся. Я хочу спокойной жизни.

— А ты сможешь навсегда забыть мою дочь?

Максим улыбнулся — это уже походило на детские игры. Стоит одному дать честное слово, как другой тут же переспрашивает: честное-честное? А если снова ответить “да”, то тут же последует: честное-че-стное-пречестное?!

— Да, я смогу забыть вашу дочь. У нас с ней разные дороги.

— А может, — аккуратно спросил Зарецкий, — может, тебе лучше уехать из города? Говорят, расстояние — лучшее лекарство от любви.

— Нет, я никуда не уеду. Здесь я стал человеком. Управск — мой дом. И потом, Николай Андреевич снова взял меня на работу. А я уважаю этого человека и не могу его подводить.

— Максим, тебя уволили из-за меня. И сейчас, если ты все же решишь переехать… — Баро тоже замялся, боясь обидеть, а потом продолжил, еще более путано: — Если чтоб переехать на новое место… Чтоб начать новое дело…

— То есть, я так понимаю, вы хотите предложить мне откупные…

— Нет, ну… зачем ты так! Это скорее кредит подъемные на новом месте.

— Спасибо, Баро. Но деньги мне не нужны. Ни в каком виде: ни как кредит, ни как подъемные. И на этом давайте, наверно, закончим наш разговор.

— М-да… а мне казалось, мы все-таки сможем понять друг друга. Жаль…

Баро пошел к выходу. И уже на самом пороге обернулся:

— …Жаль, что ты не цыган.

Максим в ответ беспомощно развел руками: так уж получилось…

* * *

Злые слова, брошенные Рычем, попали на плодородную почву. Оставшись одна, Люцита уже не могла думать ни о чем другом — только о мести, о том, как Рыч убьет ее соперницу. Главное, чтобы Миро ни о чем не узнал. Он, конечно, сначала будет мучаться, страдать. А потом все равно захочет теплоты и ласки. И тогда — самое главное: нужно будет оказаться поблизости. Не быть чересчур активной и назойливой, а просто оказаться рядом.

Признаться, Люцита не могла дождаться, когда же придет Рыч. И очень обрадовалась, увидев его в леске у табора.

— Ну, здравствуй еще раз. Не ожидала?.. “Ждала. Очень ждала!” — хотела сказать Люцита, но не сказала. Он не поймет, еще что-то другое себе надумает…

— Я думала, ты придешь попозже. Дашь мне время подумать.

— А разве я тебе его не дал? У тебя было несколько часов. По-моему, этого достаточно, чтобы все решить. Ну так что? Ты узнаешь у своей матери, где Баро хранит священное золото?

— А ты выполнишь свое обещание?

— О чем это ты?

Казалось, Рыч не ожидал, что она так быстро согласится и, более того, возьмет инициативу в свои руки. Это во всех комедиях показывают: громила ломится в дверь, думая, что она заперта. А дверь открыта. И громила летит на пол кубарем.

— Ну как же — о чем? Рыч, я что, не с тобой говорила? Ты же сказал, что если я узнаю, где Баро хранит священное золото, ты убьешь Кармелиту.

— Говорил… Но ты, вроде как, отказалась.

— Не отказалась. Я все сделаю. Только и ты от своих слов не отказывайся. Убей ее!

* * *

После ухода Баро Максим ничего не мог делать, смотрел на портрет Кармелиты.

В дверь постучали. “Кармелита!” — мелькнула безумная мысль, и сердце сладко заныло.

Максим вскочил, открыл дверь.

За порогом стояла Светка и горько плакала.

— Максим, извини, мне больше некуда идти, — и после этих слов разревелась еще горше.

— Тихо, тихо, подожди ты. Не плачь, успокойся… Что случилось?

— Понимаешь, Максим, там Антон…

— Что Антон? Рассказывай, — строго произнес Максим.

— Антон завалился ко мне домой. Ноги на стол, устроил жуткий скандал, наговорил мне такого, такого…

И Светка разревелась во весь голос, как бывает с теми, кого жалеют. Ведь в жизни как — если только сам себя жалеешь, то как-то сдерживаешься. А уж если кто-то еще посочувствовал, то тогда слезы совершенно неудержимы.

— Светочка, успокойся. Объясни… что он тебе сказал? Что?

— Всякие гадости. Я даже не могу этого повторить, понимаешь? Я ушла. Представь, ушла из своего дома.

— А где же твой отец?

— Да бог его знает. Опять куда-то по делам уехал.

— Понятно. Конечно же, он там пьяный?

— Я тоже сначала так думала. А потом присмотрелась… Нет, он не пьяный. Знаешь, он уехал, потом приехал. Просто какой-то сумасшедший. Совсем безумный!

— Он тебя ударил?

— Лучше бы ударил… А то… наговорил такого, чего я совсем не заслуживаю. Понимаешь, ну не заслуживаю этого!

И Света заплакала, не сдерживаясь. Слезы из глаз полились, как из крана.

— Тихо, тихо, успокойся. Я-то хорошо знаю, как Антон умеет ранить словом. Это ты его всегда защищала.

— Да. Да, но я не знала, что он может быть таким.

— А ты маленькая, что ли? Надо было выгнать его!

— Ну, конечно, я пыталась. Выталкивала. “Пшел вон!” — говорю. Я пыталась, но он не слушал меня. Только хамил. Поэтому я ушла.

— Ясно. То есть он сейчас у тебя?.. Светка кивнула головой:

— Думаю, да.

— Понятно. Пойдем.

По дороге Максим делал все, чтобы Света забыла о своих проблемах. Шутил, смеялся. Придумывал, как для ребенка, разные игры. И она забыла о том, что ее только что волновало. Таков уж человек — только дай повод, чтобы чему-то обрадоваться.

И лишь подойдя к своему дому, Света опять загрустила. На глазах снова показались слезы. Она остановилась, резко дернула за руку своего защитника:

— Максим! — Да.

— Максим, пожалуйста… Пожалуйста, давай сейчас не будем туда заходить.

Он не отнесся к ее словам серьезно.

— Все, все, Свет… Не капризничай.

— Пожалуйста, не надо.

— Света, успокойся. Просто дай мне ключи, я сам открою… Сам все сделаю. А ты пока здесь останься.

Ярко, как на экране, Света представила, как Максим будет “сам все делать”. Сначала скажет Антону, чтоб уходил по-хорошему. Тот попрет буром. Начнется драка — отрада для соседей, — безобразная, с криком, с матом, с битьем стекол. И вот израненный от битого стекла, весь в крови, Антон вылетит сюда, на улицу.

Нет, ей не жалко его.

Просто противно.

— Максим, пожалуйста, давай уйдем. Я вообще зря втянула тебя в эту историю.

— Не зря… Мы же друзья. Я с ним разберусь. В первый раз, что ли… Только дай мне ключи. Ну пожалуйста.

— Нет, я не хочу его видеть. Да что там — не хочу. Не могу, понимаешь?

— Понимаю. Я тоже не могу. Но нужно. А что делать? Как по-другому?

Света задумалась. Милицию, что ли, вызвать? Нет. Тоже нехорошо. Нельзя. Отец — адвокат. У него свои дела. Он давно еще сказал: “Пусть лучше ко мне пять раз влезут бандиты и заберут все деньги, чем один раз милиция, которая заберет пару бумажек!”

— Знаешь, Максим, пока мы шли сюда, было так хорошо. Так светло. Ну не могу я опять окунаться в эту грязь. Давай еще немножко прогуляемся. В парк зайдем. На вертолетную площадку сходим — Волгой полюбуемся.

— Ты уверена?

— Да, пойдем. Как два школьника, прогуливающие уроки.

— Не-е-ет! — притворно возмутился Максим. — Я так не хочу.

— Почему? — заволновалась Света, не уловив его притворства.

— Потому! Когда мы с уроков сбегали, для взрослости всегда сигареты покупали.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Будем как школьники, только без сигарет.

 

Глава 10

И прогуляли они всю ночь…

Бывает так, что час за часом время летит незаметно.

Вот уже светает. И лишь тогда понимаешь, что ночь прошла.

Максим вновь привел Свету к ее дому. Пошутил:

— Ну что, может быть, и сейчас домой заходить не захочешь?

— Нет, Максим, я уже так нагулялась, что сил никаких нет. Мечтаю только об одном: под душ — ив кровать.

— Я тоже, — подхватил Максим и хотел продолжить: “Главное только, чтобы душ и кровати у нас были разные”, но не сказал, побоялся пошловатой шуткой испортить такую замечательную прогулку.

— Макс, ты меня извини, пожалуйста, что я тебе вчера вот так вот, как снег на голову, свалилась.

— Да ладно. Как говорится, дружба — явление круглосуточное. Знаешь, мне иногда тоже вдруг так хреново станет…

— И что?

— Так мне — проще. У меня всегда Палыч под боком, в смысле, рядом тут, в своей котельной. Скажет мудрое слово от себя или из книжки своей с полочки — сразу легче становится. А за разговором и время летит незаметно.

— Это точно. Мне сейчас даже не верится, что мы всю ночь где-то ходили, — Светка виновато улыбнулась.

— Главное — достойный финал. Пойдем, посмотрим, что там Антон делает?

— Да нет, я думаю, он уже ушел. А если нет, я последую твоему вчерашнему совету: буду взрослой и разберусь с ним сама.

— Тогда я пошел. Ну, пока, — сказал Максим с такой интонацией, как будто говорил: “Я к тебе. Хорошо?”

— Пока. Спасибо большое.

Максим застыл в нерешительности, потом собрался идти. Потом опять повернулся к Свете:

— Да, ну это. В смысле, пока.

— Пока, — в третий раз попрощалась с ним Света и подумала, что, пожалуй, прощание их длится дольше, чем вся предыдущая ночь.

* * *

Человеческое сердце так устроено, что сначала ищет счастья, бредит им. А когда его получает, то начинает искать в этом самом вчерашнем счастье какие-нибудь сегодняшние изъяны.

Постепенно, маленькими шажками, приближалась Земфира к своей мечте — Рамиру. Да не всегда близко подходила — иногда и уходила от него подальше. Но потом возвращалась. И вот наконец дело закончилось загсом. Но снова сердце ее было неспокойно. Один вопрос мучил неотступно. Она пряталась, уходила от него. Но ничего не получилось. И вот как-то однажды не удержалась, спросила:

— Рамир! Я спросить тебя давно хотела. Мы ведь не дети зеленые. Так?

— Так.

— Это же им чувства свои месяц проверять нужно. А наши чувства годами проверены. Правда же?

— Правда, — ответил Баро, не понимая, к чему она клонит.

— А почему ты тогда не договорился, не сделал так, чтобы в загсе нас расписали сразу же после подачи заявления? Ведь мог же?

— Мог.

— Так почему? Почему тогда этого не сделал? Баро тяжело вздохнул:

— Есть. Есть одно дело, которое не позволило мне.

Земфира с тревогой посмотрела на него.

— Неужели ты все-таки сомневаешься во мне и решил не торопиться со свадьбой?

— Нет, моя радость, — рассмеялся Баро. — В тебе я не сомневаюсь. И в себе тоже…

— Тогда что? Почему мы не расписались сразу же? Баро замялся.

— Я даже не знаю, как тебе сказать. Есть тайны, которые никому нельзя раскрывать.

— Никому? Неужели даже жене?.. Хотя нет, я же еще не жена, — грустно сказала Земфира.

— Жена! На девяносто девять процентов жена! — вновь рассмеялся Рамир. — Ты права. Жена должна знать об этом. Потому что если не она, то кто же еще? Я — барон. И от предыдущего барона мне оставлено цыганское золото нашего рода. Это и талисман, и оберег на черный день.

— Ах, вот оно что. Слыхала я об этом: от бабок. И сама дочке что-то рассказывала. Но как-то не думала, что муж мой будет таким вот хранителем, — Повезло тебе. Теперь думай. Если: со мной: что случится…

— Нет! Нет! Даже слышать об этом не хочу!

— Эх, женщины. То расскажи да расскажи. То слышать не хочу. Теперь слушай, раз жена! Каждый год в полнолуние, следующее после ночи! на: Ивана Купала, я должен совершать обряд над нашим золотом.

— Да как же я могу помешать тебе?

— Ой, Земфира, можешь. Еще как можешь! Ты такая красавица. К золоту я должен идти не просто-так, а с чистыми помыслами…

— Да, да, конечно! Вспомнила! — всплеснула руками Земфира. — Нужно исповедаться, причаститься. И идти после поста и воздержания… в том. числе, и от женщин… Прости, Рамир, а я-то, глупая, уже бог знает что думать начинала.

— Ну, если думаешь, значит, уже не глупая! — нехитро пошутил Баро и посмотрел на нее с нежностью.

* * *

Света вошла в дом. По одежде увидела, что Антон все еще здесь. И не один. На столе стояла недопитая бутылка виски.

Антон высунул из-под одеяла красноглазую помятую мордашку и угрюмо спросил:

— Где ты была?

— Гуляла. Не на тебя же, на пьяного, смотреть. Антон привстал, налил полрюмки, опохмелился.

— Ты, Света, что-то путаешь. Вчера я еще был трезвый. И даже помню, что ты пошла к Максиму. Кстати, из-за этого, с горя, и прикупил бутылочку. Такты с ним была? Или как? Интересно…

— Не твое дело. Переночевал? Теперь убирайся.

— Я никуда не пойду. Ты с ним была? Говори!

— Если так уж хочешь знать, то да. Мы с Максимом всю ночь гуляли под луной. Доволен?

— Ага. Дальше некуда. Распирает всего от удовольствия. Гуляли под луной… Быстро же у тебя получается. Ха-ха-ха!

— Что здесь смешного?

— Только не надо мне рассказывать, что Максим тебе всю ночь читал стихи.

— А я тебе этого и не говорила.

— Чем же вы занимались?

— Представь себе, гуляли, просто гуляли.

— Просто гуляли… — Да.

— Надо же… А ты же хотела, чтобы Максим выкинул меня из квартиры. Испугался твой кавалер? Или ты передумала?

— Нет, не передумала. Вот только очень уж мне видеть тебя не хотелось.

— Понятно. Со мной, значит, в этот раз не хотелось. А с ним хотелось. Ну и как? Тебе хоть хорошо с ним было?

Света влепила ему пощечину. Антон потер ушибленную щеку, вылез из-под одеяла (оказалось, что он спал в одежде).

— Света, вообще-то, это вторая пощечина за сутки. Библейскую норму насчет левой и правой щеки я уже выполнил. Предупреждаю, дальше тебе будет больно.

— Антон, мне уже больно. Уйди. Пожалуйста.

— Ладно. Только последний вопрос, самый невинный, можно сказать, детский. Ты спала с Максимом?

И в ту же секунду в комнату вошла Кармелита.

— О! — обрадовался Антон. — А вот и подруга пришла… привет, Кармелита… Да ты не стесняйся. Проходи, здесь все свои. Веселимся, развлекаемся… проходи-проходи… не стесняйся…

Кармелита неуверенно присела в кресло.

— А скучно будет, можем Максима позвать. Правда, Света?

— Замолчи!

— Я-то замолчу, а вот ты расскажи подружке, как ночь с Максимом провела. И как ты после этого в глаза ей смотреть будешь?

Кармелита удивленно поглядела на Свету.

А та уже начинала выталкивать Антона из дома. Он не оченьто сопротивлялся, разве что отпихивался с пьяной развязностью.

И на прощание сказал:

— Счастливо оставаться, девочки. Пока. Счастья в личных жизнях!

— Нажрался, идиот, и несет какую-то ересь! — сказала Света, вернувшись в комнату.

— Ересь? Это ты о чем? О ночи, проведенной с Максимом?

— Ну, Кармелита, кого ты слушаешь! Это же Антон. Он напился, себя не помнит.

— А все-таки? — переспросила Кармелита.

* * *

Клин клином вышибают: злясь на Светку, Антон уже и забыл, с чего все началось — со страшного гре~ хопадения матери. И лишь у самого дома в голову ударила та самая картинка, что он увидел, влетая в конторку Игоря.

Антон дал по тормозам и чуть не взвыл от боли.

Мама, мама, ну как же так?

А Тамара при встрече вела себя так, как будто бы ничего не произошло:

— Сынок, присядь, пожалуйста. Антон сел.

Помолчали. Сын первым не утерпел. Опять поднялась злость, замешанная на похмелье.

— Мама, может быть, ты все же объяснишь, что это за странная картина, которую я увидел в автосервисе?

— Антон, а может быть, тебе все показалось? — с улыбкой спросила Тамара.

— За выдержку хвалю, а вот за поведение — “двойка”!

— Сынок, ты же взрослый мужчина. Сам встречаешься с женщинами, влюбляешься, очаровываешься, разочаровываешься.

— Ну? И какое это имеет отношение к тому, что я увидел?

— Антон, ты же не маленький мальчик, чтобы думать, что твоя мама — бесплотное существо, такой вот ангел, только без крыльев?

— Честно говоря, большую часть жизни я так и думал, — по-детски сказал Антон. — Но все равно. Да что “все равно”? Нет, наоборот, именно поэтому так ужасно то, что ты сделала! Что, вот так просто — похоть накатила?

— Нет, Антон. Мы с Игорем действительно любовники.

— Мама, что ты в нем нашла? От него же за километр бензином воняет!

— Предположим, бензином от него не воняет.

— Тебе виднее… Точнее — слышнее. Точнее… Ну, в общем, я к нему не принюхивался.

— Он тебе настолько неприятен? — с легким удивлением и досадой спросила Тамара.

Но ее легкое удивление столкнулось с изумлением Антона:

— Мама… Ты что? Ты с ума сошла, спрашиваешь меня, приятен ли мне, твоему сыну, твой любовник? Ты, вообще, в своем уме?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Да он быдло! Ни одна нормальная женщина к нему даже близко не подойдет.

Антон в бешенстве вскочил с кресла, начал бегать по комнате.

— И, тем не менее, он твой отец. — Что?!

* * *

Нет ничего хуже двусмысленных ситуаций. Когда ты ни в чем не виноват, а все равно, бог знает почему, чувствуешь свою вину за то, чего не делал.

Кармелита изо всех сил старалась казаться равнодушной. Но в ее глазах затаился вопрос.

— Я знаю, что ты могла подумать… — сказала Света. Только все не так, как… этот наговорил. Ты же знаешь Антона. Как он умеет все перевирать, перекручивать. Вспомни ту историю с побегом.

— Знаю, — спокойно ответила Кармелита. — И все же, расскажи мне: о какой это ночи с Максимом кричал Антон?

— Ни о какой! Какая еще ночь! Антон притащился ко мне вчера вечером, ни за что наговорил кучу всяких гадостей…

— И что же ты не выгнала его?

— Начинается… Это ты меня спрашиваешь? Или мне послышалось? А что же ты его не успокоила, когда он за тобой по всему дому гонялся? Почему ты его не приструнила тогда, во время вашего побега с Максимом? Зачем ты сама села к нему в машину? А?

— Да… Извини, Света, — смутилась подружка. — Я и вправду забыла, что это за человек.

— Вот! Я пыталась, Кармелита, правда пыталась его утихомирить. Но когда он становится бешеный… Я просто никак не могла справиться с ним сама…

— А Максим тут при чем? — вновь насторожилась Кармелита. — Он что, с Антоном приезжал?

— Ни при чем Максим! То есть при чем, конечно… А к кому я еще могла обратиться за помощью? Отец куда-то уехал и мобильник отключил. Вот я и подумала, что Максим поможет мне выгнать Антона. А потом… мы с Максимом прогуляли всю ночь по городу. Понимаешь, просто мерзко было сталкиваться с этим идиотом. То есть, Максим, конечно, хотел его выгнать. Но мне так не хотелось всех этих драк, скандалов… Ты меня понимаешь?

— Понимаю…

— Правда? Ой, спасибо, подружка! Кармелита, у нас правда ничего с ним не было. Мы просто гуляли по городу, по набережной.

— Ну не было — и не было. Все. Мне не интересно, — гордо сказала цыганка. — Что мне этот Максим? Я по делу к тебе пришла.

— По делу? Ой, как интересно! — оживилась Света.

— Ты так красиво оформила бабушкин салон. Поэтому я хочу, чтобы ты помогла мне сделать декорации.

— Декорации? Зачем? Для чего? Какие декорации?

— Мой папа помог Бейбуту отремонтировать заброшенный театр. И там уже идут представления. Ты знаешь об этом?

— Еще бы, кто же не знает! Мне даже девчонки из Самары и Тольятти звонили. Спрашивали: “Что, правда круто? Может, стоит приехать посмотреть?”

— Да, там хорошая программа. Классно работают, по-честному. Но все идет как концерт. А я хочу сделать настоящий спектакль. Как в театре “Ромэн”.

— О-па, ну и о чем же будет твой спектакль?

— О любви… о настоящей любви. Как двое молодых людей любили друг друга, но из-за вражды их отцов они не смогли быть вместе и погибли.

— А, понятно-понятно, “Ромео и Джульетта”!

— Нет. Я хочу сделать спектакль по старинной цыганской легенде.

— Слушай, подруга, а зачем тебе вообще спектакль? Ты же так здорово поешь! Помнишь, на моем дне рождения! “Ты забери меня с собой…” Во! Давай лучше сольный концерт!

— Нет, Света, только такой спектакль. И только по этой легенде, “Озеро печали”. Когда бабушка, Ляля-Болтушка, рассказывала ее в детстве, я так плакала… И сегодня, когда рассказала ее Розауре и ее детям, они тоже все плакали…

— Ой, расскажи, расскажи.

— Нет, Светочка, не могу. Я сегодня уже наревелась.

— А как же я декорации буду делать, если ничего не знаю?

— Знаешь, ты все знаешь. Просто на меня посмотри — и все поймешь… Мне иногда кажется, что эта легенда про меня. И что душа той несчастной девушки стала моим ангелом-хранителем. Мы с ней очень похожи.

— Скажи, а твой спектакль закончится хорошо?

— Нет, все будет как в легенде. Знаешь, этим спек~ таклем я хочу крикнуть всем людям, всему миру, всему Управску: никогда не убивайте любовь! И никогда не разлучайте влюбленных! Вот…

Света внимательно посмотрела на подружку и поставила безжалостный диагноз:

— Кармелитка, Кармелитка, ведь ты же любишь Максима… По-прежнему.

Глаза цыганки заблестели от слез.

— Нет, Света. Нет. Я хочу забыть всех и все. И Максима в первую очередь.

* * *

— Игорь — мой отец?! Ты сама-то поняла, что сейчас сказала?

В ту же секунду Тамара пожалела о том, что открыла правду. Только поздно, поздно жалеть, когда уже все сказано.

— То есть Игорь Носков — мой отец? Это смешно! Мой отец Астахов!

— По документам — да. Но настоящий отец — Игорь…

Антона охватил истерический смех, он прошелся по комнате, нервно семеня ногами. Потом упал на диван и снова истерически расхохотался.

— Антон, я понимаю, в это трудно поверить, — сказала Тамара, нервно улыбаясь. — Но я… я постараюсь тебе все объяснить. Только помоги… дай мне возможность все объяснить. Ты должен успокоиться и выслушать меня. Хорошо? Пожалуйста…

Как это всегда бывает при истериках, смех перешел в слезы. Тамара села на диван, положила голову Антона себе на колени. Сын доплакивал последние слезы, всхлипывая: “Мама! Мамочка, как же это?”

И Тамара рассказала все.

О том, как работала медсестрой, сначала в больнице, потом в роддоме. О том, как трудно девушке, одной, без семьи, без опоры пробиваться. Да что там пробиваться, просто жить в мире! О том, как встретился ей богатый, обеспеченный, сильный Коля Астахов. Но сердце тянулось к мечущемуся Игорю.

Как она забеременела от Игоря. Как подружки советовали избавиться от плода. Благо, работает в соответствующем учреждении. Аборт обещали сделать по высшему разряду. Но она тогда страшно боялась остаться бесплодной. И главное — она уже почувствовала этого ребенка, его душу. Потому решилась стать матерью-одиночкой (“одноночкой”, как говорили тогда). Потому и прилепилась к сильному Астахову, а не к слабому Носкову. И убедила Николая, что это его ребенок, хотя сама точно знала, что нос-ковский.

Только “любовь зла”, забыть Игоря так и не смогла. Кстати, сам он долгие годы ничего не знал о том, что Антон — его сын. Совсем недавно сам догадайся по ее оговоркам. Вот и получилось, что любовь их уже столько лет длится.

Антон, до того слушавший внимательно, вдруг взорвался:

— Вот только про любовь не надо! Может, я и поверю, что тогда она ослепила тебя… но сейчас! Сейчас! Ты уже не девочка…

Тамара грустно улыбнулась:

— Я все понимаю. В твоем возрасте я кажусь глубокой старухой…

— Нет, что ты! Ты еще вполне ничего.

— Ну, почти старухой. Но это можно понять, только когда доживешь до этого возраста. В сорок с лишним любишь так же, как и в двадцать. И поверь, любовь, которая столько лет длится, чего-то стоит.

— Любовь? С кем? С этим ничтожеством?

— Сынок, любовь — это не “с кем”, это “к кому”! Любовь не выбирает! Тебе он кажется ничтожеством? Пусть! Зато нас с ним многое связывает.

— Что, например? Что тебя может связывать с автомехаником?

— Например, ты…

— Не надо, мама. Не нужно! С Астаховым я тебя связываю не меньше. А может, и больше! Что бы ты ни говорила… Но если выбирать между ними сейчас, в твои годы, такой выбор нужно делать уже не сердцем, а головой. И выбор получается однозначный.

— Антон, пойми ты меня… Я все время боролась с этим чувством, но не смогла его победить. Ну, люблю я его… твоего отца. Разве ты можешь осуждать меня за это?

— Да. Могу. Имею на это право. Ты думала не столько обо мне, сколько о себе. И делала то, что тебе выгодно! Если ты так любила Игоря, почему не вышла замуж за него? Почему столько лет дурила отца… то есть… Астахова? Разве он заслужил это?

— Я хотела, чтобы мой сын жил хорошо, ни в чем не нуждаясь. Я хотела, чтобы у тебя было все, что нужно!

— И что же? Я имел все до сегодняшнего дня. А сегодня я потерял все. И, прежде всего, отца.

— Сынок, ласковый теленок двух маток сосет. В конце концов, у тебя есть даже два отца. Один тебя зачал. Второй — воспитал. И оба тебя любят. Игорь, после того, как узнал, что он твой отец, все время волнуется о тебе. И Астахов… Разве из-за того, что я сказала, он перестал быть твоим отцом?

— Мама, а ты сама как думаешь?!

Тамара промолчала.

— Ты говоришь, у меня два отца. Ты ошибаешься. Лучшее — враг хорошего. У меня не два отца. С сегодняшнего дня у меня нет ни одного. Только мать осталась. Хотя…

Антон вышел из комнаты, хлопнув дверью.

 

Глава 11

Буквально заденьЛюцита совершенно изменилась. Успокоилась, повзрослела, что ли. Смотрела на жизнь без прежней девичьей неуправляемой задиристости.

“Ну вот, — подумала Земфира. — Кажется, в жизни все налаживается. И Рамир — мой, и дочка успокоилась”.

Она даже предложила Люците пожить в доме Баро, мол, негоже дочке с матерью разлучаться так надолго. “Ну нет, — засмеялась в ответ Люцита. — Не нужно. Молодожены должны пожить отдельно от родственников. Это же все знают!”

Только одно Земфиру насторожило, когда накануне полнолуния Люцита приехала к ней, завела разговор о древних обычаях, о цыганском золоте. Но Земфира — серьезная женщина, она хорошо помнила, что сказал Баро — никому не говорить об этом. И даже не заговаривать. Тайна это. Пусть болтают те, кто настоящего отношения к ней не имеют. А посвященные должны молчать.

Поэтому ничего не сказала Земфира дочери. Посмотрела — как отрезала. И Люцита, умная девочка, сразу язык прикусила.

А еще Баро велел, если кто спросит, тут же ему доложить. Но Земфира ничего не сказала, закладывать дочь — это уж слишком!

* * *

На работе Максим и Антон общались очень редко и крайне сухо. То есть, попросту говоря, вообще почти не общались.

Какое-то время казалось, что так они и будут держаться в рамках служебного официоза. Но как всегда бывало, Антон не удержался, первый зацепил бывшего друга:

— Ну что, Макс, может, все же поделишься опытом? Не как друг — как коллега.

— Поделюсь. Отчего ж нет, — развернулся в его сторону Максим.

— Расскажи, как там моя Света?

— С каких это пор она стала твоей?

— С тех самых! — поднял голос Антон. — Тебе: знать не обязательно. Что? Одной цыганочки мало? Решил взять реванш? Не выйдет. Светка моя!

Максим улыбнулся.

— Улыбайся, улыбайся! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Так что держись от нее подальше, иначе я за себя не отвечаю.

— Так, Антон… Во-первых — я не собираюсь продолжать с тобой разговор в таком тоне…

— А я собираюсь! Ты спал с ней?!

— Мы гуляли…

— Гуляли?

— Гуляли.

— Всю ночь?

— Всю ночь.

— Ты спал с ней или нет?

Антон схватил Максима за рубашку.

— Спал или нет?

Максим решал, что делать: двинуть похмельного коллегу так, чтоб не встал? Просто развернуться и уйти?

Выбрал что-то среднее. Сильно оттолкнул Антона — так, что тот въехал в стенку. И ушел.

Антон потер крепко ушибленное плечо. В сердцах сплюнул на пол и подвел итог рабочего полдня:

— Не мой день. Фигня какая-то. Все, кто передо мной виноваты, меня же то бьют, то ругают…

* * *

Нет, что бы там ни говорили суперэстеты, а Света все же художница. Настоящая! Когда она принесла Кармелите эскизы декораций, та сразу поняла: вот, именно то, что нужно. Простыми, яркими, точными деталями Света превратила сцену в пейзаж. Да не простой, а меняющийся. Несколько деталей переставь — и вот уже совсем другая картинка.

От избытка художественных чувств Кармелита расцеловала Светку.

Потом еще раз рассмотрела все рисунки, внесла несколько изменений. Мелких, но очень важных. Забрала копии, чтоб утвердить все у Бейбута.

А потом вдруг неожиданно спросила:

— Свет, как ты думаешь, Максим придет посмотреть мой… наш спектакль?

— Значит, ты все-таки хочешь, чтобы Максим увидел тебя на сцене?

— Нет! Нет, ты что, все наоборот! Я ужасно боюсь, что он увидит афишу и придет на спектакль.

— А что в этом такого плохого? — осторожно спросила Света. — Ну, придет он. А потом… может, у вас все еще и наладится.

— Нет, Света, это невозможно.

— Да почему? Мне кажется, вам нужно еще раз встретиться, поговорить, и все станет на свои места.

— Нам нельзя встречаться… И потом, уже столько раз все на места становилось. Потом рушилось, потом опять становилось…

— Слушай, но… если ты хочешь, я поговорю с ним — и он не придет.

— А он тебя послушает?

— Ну конечно послушает!

— Значит, у вас с ним такие хорошие отношения? — в голосе Кармелиты появился холодок.

— Что? — растерялась Света. — Боже мой, Кармелита, у нас не может быть с Максимом плохих отношений. Мы друзья.

— Я всегда знала, что вы друзья. Но никогда не думала, что настолько близкие, чтобы проводить вместе всю ночь.

— Ну, опять. Кармелита, что с тобой? Застрелиться можно! Мы гуляли, понимаешь, просто гуляли. Да, всю ночь. Потому что, если хочешь знать, мне идти было некуда. Максим, как мужчина, составил мне компанию… Что в этом такого?!

— Нет, ну если мужчина, то, конечно, ничего такого! Свет, а тебе не кажется странным: вот так, с ходу, составлять компанию девушке ночью?

— Слушай! Думай что хочешь. Все! Достала! Я тебе говорю последний раз: у нас с Максимом ничего не было и быть не могло.

— Аи, все! — с цыганскими, не так часто прорывающимися у нее интонациями воскликнула Кармелита. — Какая мне вообще разница: гуляй с кем хочешь. И он тоже пусть с кем хочет гуляет. Мне это вообще неинтересно!

Кармелита поднялась на сцену и спросила у Светы, как бы равнодушно:

— Так что, мы будем делать декорации?

— Конечно, будем. Куда же я от тебя денусь? Скандалистка ты моя! Давай, подружка, не грусти… Я пошла — работать. Пока!

— Пока…

Света ушла. А Кармелита долго задумчиво смотрела ей вслед.

Потом достала свой телефон. Посмотрела список телефонов. “Максима” не нашла. Вспомнила, что она убрала этот номер. Вычеркнула, выбросила, убила в день суда.

Если бы так же легко все из настоящих мозгов, не электронных, выбрасывалось.

Так нет же, в голове номер телефона Максима засел прочно — не вытравишь.

* * *

Какая-то неоформившаяся мыслишка мешала Антону работать. В конце концов он решил не мешать ей, а дать созреть.

Созрела. Вылупилась.

Ах, вот оно что: Игорь, “папашка”, душу терзает! Понятно.

Со всеми более-менее наговорился, точнее — выговорился… Хотя нет, не со всеми. С Астаховым смолчал. А так хотелось сказать ему все. Причем в присутствии матери. Несколько раз подходил к этой пропасти (мать уже сидела затаив дыхание). Но каждый раз не решался прыгнуть вниз. Как-то отступал, выкручивался. И даже научился находить какое-то странное садомазохистское удовольствие в этой игре.

Ну что ж, одному “папашке” ничего не сказал. Нужно на втором отыграться.

Игорь, стервец, сидел в конторке и как ни в чем не бывало листал глянцевый журнал.

Антон вошел, подчеркнуто тщательно закрыл дверь на ключ, как бы показывая, как поступают серьезные начальники, когда заняты серьезными делами.

Игорь отложил журнал, посмотрел на него с немым вопросом. Но, в целом, был совершенно спокоен, как будто он тут ни при чем.

— Ну, здравствуй… — Антон напрягся, чтобы выговорить следующее слово: — Па-па-ша.

— Мама тебе все рассказала? — Игорь выдохнул с облегчением. — Наконец-то! Здравствуй, сынок.

Встал, пошел к Антону, чтобы обнять его.

Но Антон отшатнулся от объятий. Отстранился с какой-то почти комической поспешностью и брезгливостью.

— Я тебе не сынок. Я — Антон Николаевич Астахов.

— Антон Игоревич…

— Ошибаешься. Николаевич! А ты мне — никто.

— Но ты же не можешь отменить тот простой факт…

— Какой? Что ты обрюхатил мою мать и смылся?

— Антон, все же не так было. Я не знаю, что тебе сказала Тамара. Но… давай сядем, обсудим все спокойно.

— Я ничего обсуждать не буду. С тобой… Я теперь буду требовать.

— Требовать? Что?

Антон подошел к Игорю вплотную.

— Что? Чтобы ты на пушечный выстрел не приближался к моей матери! Понял?

— Это не тебе решать.

— Мне. Теперь все решать буду я. Дитя любви! Блин… И, между прочим, сказать или не сказать об этом Астахову — тоже мне решать.

— Ну, Антон, знаешь, бывает… так… — Игорь промямлил что-то безвольно-примиряющее.

— Знаю! Вы за меня когда-то все очень хорошо решили. А теперь моя очередь. За то, что ты бросил нас с мамой, отвечать будешь материально.

— Антон, я не бросал. Я тебе все объясню.

— Не нужно мне ничего объяснять. Я уже все понял. И все распланировал.

— Уж не собираешься ли ты подавать на меня в суд?

— Я думаю, обойдемся без суда. Ты же все равно не станешь сопротивляться. Кишка тонка.

— Интересно… — Игорь бодрился, но выглядел как-то не очень уверенно.

— Значит так, где деньги на ребенка?

Игорь молча полез в карман, достал пачку купюр. Отложил две бумажки, а все остальные деньги положил перед Антоном. Тот посмотрел на пачку, взял ее в руки, пересчитал. Потом переспросил:

— Ну?

— Что “ну”?

— Я спрашиваю: где деньги?

— Вот.

— Это что? На мороженое? Да? А где на пирожок?

— Ну, Антон…

— Никаких “ну”! Не мне тебя учить зарабатывать на этой стоянке.

— Но ты же меня сам заложил.

— Да. Сам заложил. Сам и прикрою. Только деньги теперь ты будешь отдавать мне.

— Сколько? — сухо спросил Игорь.

— С тебя алименты за 18 лет.

— Что?.. Сынок…

Антон ударил рукой по столу, плашмя, ладонью.

— Я тебе сказал, никогда не называй меня так!

— Хорошо, хорошо… Тебе надо успокоиться. Хочешь выпить?

— Я не хочу пить… С тобой особенно.

— Успокойся. Тебе надо прогуляться, а потом мы это все обсудим. Всей семьей.

— Если у папаши плохо со слухом, повторяю. У нас нет семьи. И никогда не было. Виноват в этом только ты. Был бы нормальным мужиком, была бы у нас нормальная семья. А так… Алименты!

— Хорошо. Сколько?

— Ну вот, слышу голос не мальчика, но мужа. Давай считать. Ставка — минимальная. Я-то, вообще, человек очень добрый, щедрый. Итак, сто баксов в месяц. В году 12 месяцев, правильно?

— Правильно.

— Итого 1200 долларов в год. Теперь… до какого возраста берем алименты? Черт, законы плохо знаю. Может, Форсу перезвонить? Нет, Форса вмешивать пока не будем. Сами обойдемся. Алименты, кажется, до 18 лет берутся. В голове умножать умеешь?

— Нет.

— Понятно. Голова — не самое сильное твое место. Другим местом ты лучше работаешь…

Игорь сжал кулаки, почувствовал, как бешенство накатывает на него, угрожая накрыть с головой. Как бы он хотел сейчас придушить этот свой наглый, непомерно разросшийся сперматозоид!

Антон же тем временем взял бумажку, карандаш и начал подсчеты:

— Так. 1200 умножаем на 18. Нули сносим. Один на ум пошло. Вот — готово. Я же профи высокого класса, экономист. Итого получилось 21600. В долларах. Вот твой должок. Все понял? Все. До встречи.

* * *

В кафе Максим и Кармелита пришли практически одновременно.

Марго с изумлением посмотрела на них. Но заказ приняла и принесла все очень быстро.

— Привет, — сказала Кармелита.

— Привет.

— Ты удивлен моему звонку? — Нет.

— Я хочу задать тебе один очень важный вопрос. Можно?

— Можно. Только зачем? Мне кажется, что мы с тобой уже все обсудили.

— Ты не уезжаешь из города, как говорил. Почему?

— Я много чего говорил. Да и ты тоже…

— И все-таки.

— Меня тут дела держат.

— А может, тебя здесь держат не только дела?

— Ты о чем? — впервые за разговор удивился Максим.

— Может, тебя здесь держит Светка?

— При чем здесь Света?

Он сказал не “Светка”, а “Света”. Кармелита сразу же отметила это про себя.

— Я знаю, что вы провели вместе ночь. Целую ночь.

— Ты пришла закатить скандал?

— Нет, я просто хотела узнать…

— Что?

— Все. Узнать и пожелать вам счастья, если у вас все так хорошо.

— Мы со Светкой просто гуляли.

— И как? Тебе понравилось с ней гулять?

— Извини, но это уже похоже на разговор с Антоном. Он меня тоже недавно так пытал.

— Ты все время уходишь от вопросов.

— Да, понравилось. Света — хороший человек. Тем более, тогда ей нужна была чья-то помощь.

— То есть ты хочешь сказать, что если мне понадобится помощь, ты тоже придешь?

— Конечно! Я всегда готов помочь. И тебе, и Миро. Потому что желаю вам счастья.

— Понятно, ты у нас МЧС, служба “911”. Спасибо за пожелания. И тебе тоже я желаю счастья.

Кармелита ушла.

“Зачем нужна была эта встреча?” — подумал Максим.

Удивительно, только боль осталась. И никакого тепла, никакой искорки не промелькнуло.

Только боль.

В зал вошла Маргоша.

— Еще что-нибудь будете заказывать? — Угу.

— Я вас слушаю.

— У вас водка есть? — спросил Максим, думая про себя: “И этот человек упрекал Антона за пьянство!”

— Конечно. Сколько?

— Ну, я не знаю… Ну, каких-нибудь… граммов триста, хватит?

Марго оценивающе посмотрела на Максима.

— Вам?

— Мне, — покорно ответил он.

— Вам хватит. Если без закуски.

— Ну несите.

— С закуской?

— Без.

* * *

Эта встреча была очень важна для Кармелиты. Очень. Она почувствовала, что с ее глаз как будто бы сняли какую-то пелену.

Нет, нельзя сказать, что ее совсем не тянуло к Максиму. Нельзя.

И все же. Она не почувствовала той бешеной, прежней одуряющей страсти. Она смотрела на Макса, как на любого другого человека. Практически спокойно. Про себя отмечала: вот он нервничает, вот успокоился. Вот загрустил.

И сама удивлялась своему хладнокровию.

Неужели она окончательно смогла взять себя в руки?

Боже, какое счастье, если это наваждение уйдет, отступит…

И Кармелита поехала к Миро, чтобы (как она себя убеждала) поговорить о деле. Встретившись, обняла, еще не как жена, но уже и не как сестра.

— Миро! Вот вы сейчас начали наконец-то давать представления…

— Да.

— И как отзывы?

— Отличные! На “бис” вызывают.

— Может, издеваются?

— Нет, что ты! Правда. Говорят, даже из соседних областей начинают билеты заказывать.

— Миро, а то, что вы показываете, как можно назвать?

— Ну, представление. Концерт, наверно…

— Знаешь, это все очень здорово. Только я… Понимаешь, я хочу поставить спектакль, как в настоящем театре. Как в “Ромэн”!

— Сама?

— Да. Ну, то есть нет, конечно. С вами.

— Молодец, — Миро с восторгом посмотрел на нее: ну у кого еще есть такая невеста? — А справишься?

— Постараюсь. Должна справиться. Обязана. Кстати, вот. Света уже и декорации нарисовала. Посмотри. Отец твой одобрил.

Миро смотрел на рисунки, хвалил, цокая языком, но про себя немного на отца обиделся. Что ж он не сказал? Хотя, с другой стороны, Бейбут, наверно, подумал, что она сама ему уже все показала.

— А про что эта история, которую ты собираешься ставить?

— Это старинная цыганская легенда. “Озеро печали”. Помнишь?

— Конечно, помню, — Миро перестал улыбаться. — Но ведь она очень грустная.

— Да, грустная. Но в жизни не бывает все весело. Это же о любви. Настоящей любви! Ну а то, что герои в конце умирают… Это же всего лишь спектакль. Нужно, чтобы люди задумались. На себя со стороны посмотрели. И мы с тобой в главных ролях. Согласен?

Миро не знал, что ответить. Концерт — одно. Спектакль — другое. Не зря говорят, что актерство — бесовское ремесло. Примерять на себя чужую душу, как пиджак. Да еще часто и грязный…

— Миро, ты хочешь отказаться?

— Нет. Как я могу отказаться? Это же твой спектакль. А я хочу быть с тобой не только на сцене… но и в жизни. Точнее, не только в жизни, но и на сцене. Ведь у мужа с женой все должно быть вместе: и жизнь, и смерть. На сцене умрем. А после свадьбы будем жить, долго и счастливо.

Кармелита улыбнулась.

И Миро захотелось обнять ее, расцеловать, поднять на руки и так кружиться, кружиться, кружиться…

— Если бы ты знала, как мне нравится твоя улыбка! И как прекрасно представлять, что скоро я смогу видеть ее каждый день, каждый час!

— Ты думаешь, в семейной жизни я буду только улыбаться? Ты когда-нибудь видел таких жен?

— Не знаю, не видел. У меня их еще не было. Но я сделаю все, чтобы ты не знала ни горя, ни печали.

Он сказал это с такой детской искренностью, что Кармелита снова улыбнулась.

— Вот видишь, ты опять улыбаешься. Дважды за одну минуту. Так почему же в семейной жизни должно быть хуже?

— Да, Миро, конечно. Давай побыстрее поженимся и уедем отсюда.

— Уедем! Я уже вижу наши бесконечные дороги. И твоя улыбка — она ведь ярче золотого солнца и голубого неба!

— Аи, Миро, как красиво говоришь. Так бы всю жизнь слушала…

— А ты слушай. Слушай! Еще я вижу твои красивые волосы, которые развеваются на ветру, пыль дорог, которая оседает на твоих ногах. А сколько новых городов нам с тобой предстоит пройти! Сколько всего испытать! Ни один ром, ни один гаджо никогда не испытает столько, сколько мы! Веришь?

— Верю, — сказала Кармелита. А про себя добавила: “Хочу верить…” — Да, Миро. Все так и будет. А сейчас, извини, я устала. Я пойду, ладно? Пойду…

* * *

“Меня зовут Антон Астахов… Меня зовут Антон Астахов… Меня зовут Антон Астахов…” — приговаривал пьяный Максим, продвигаясь по улицам Управска в сторону гостиницы.

Тремястами граммами дело не закончилось. Только началось. Самое ужасное, что счет граммам был утерян очень быстро. Хорошо хоть Маргоша строго сказала: “Все, тебе больше ни грамма! Марш домой!”

Вообще, оказалось, что быть Антоном Астаховым оченьдаже некомфортно. Подташнивало, болела голова, заплетались ноги.

Идти в гостиницу Максим постеснялся.

Постучался к Палычу в котельную.

— Ешкин кот! — поразился Палыч, увидев Максима. — Да что с тобой случилось?

— Ты, Палыч, зачем… Зачем ты, Палыч?.. — Максим так и не смог задать вопрос до конца.

— Вот и я думаю, зачем я сегодня “Энциклопедию алкоголя” открыл почитать? С чего это душу потянуло на такое странное чтение? А оно, оказывается, вот чего. Максимка, ну ты и пьяный сегодня, ты же никогда…

— Я не пьяный. Я — никогда! — Максим произнес прощальные слова и упал на пол.

— Вот это номер! — только и сказал Палыч.

 

Глава 12

Никак, никак Антон не мог успокоиться. Он не знал, как жить дальше с этим знанием, поразившим его в самое сердце, перевернувшим весь его мир. И вот наконец созрело хоть какое-то решение. Нужно собраться им, Астаховым, вместе. Всем троим. Лучше всего в ресторане. Да хоть в той же “Волге”, в замечательном VIP-кабинете.

А там видно будет.

Посмотрим, как фишка ляжет. И как будут вести себя родители.

После рабочего дня все трое наконец добрались до стола.

Николай Андреич взял бутылку шампанского. Отстранил официанта. И сам эффектно, по-гусарски, открыл его.

— Ну что ж, родные мои…

Тамара вжалась в ресторанный стул. Она всей кожей, всем нутром, каждой клеточкой чувствовала угрозу, исходящую от Антона.

Астахов разлил шампанское в бокалы. Как положено, сначала жене, потом себе. Потом направил горлышко бутылки в сторону Антонова бокала.

— Нет, нет, спасибо, — решительно сказал Антон. — Я лучше сока выпью. Сегодня хочу быть трезвым.

Астахов хмыкнул удивленно, но с одобрением.

— Что ж, имеешь право, — повернулся в сторону Тамары. — Смотри, какой молодец!

Тамара покачала головой, впрочем, без особого энтузиазма.

— Тамара, я тебя не узнаю, — воскликнул Астахов. — Раньше бы ты начала причитать: “Вот смотри, какой у нас сын! Какой он замечательный!” А сейчас молчишь. Почему?

— А она на меня сердится, — пояснил Антон. — Мамочка, не сердись на меня. Я же твой сын. И похож на тебя гораздо больше, чем на отца. Ты согласна?

— Да, — выговорила сквозь зубы Тамара.

— Предлагаю… выпить! — воскликнул Антон. Все подняли бокалы.

— За нашу необыкновенную семью! Чокнулись. Отпили по глотку.

— Я рад, что мы собрались, — сказал Астахов. — Правда. Очень рад. Как-то так неожиданно, спонтанно. И настолько тепло, душевно…

— Вот-вот. Давайте, так сказать, предадимся воспоминаниям, — подхватил Антон и достал из сумки семейный альбом.

— Ух ты! — удивился Николай Андреич.

— Да, папочка, я даже альбом с фотографиями с собой прихватил, чтобы лучше вспоминалось. — И добавил: — Это мне мама посоветовала.

Антон протянул альбом матери. А та, как будто боясь обжечься, тут же отдала его Астахову.

— У тебя замечательная мать. Я даже иногда думаю, что с мамой тебе повезло больше, чем с отцом.

— Да? А я так не думаю, — сказал сын, ехидно глядя на Тамару. — А я думаю, мне повезло с обоими. Особенно с отцом. По крайней мере, мама меня в этом убеждала.

Но Астахов, не понимая двойных смыслов в словах Антона, оживленно рассматривал альбом.

— Вы посмотрите, вот в детстве Антон на меня был больше похож, чем сейчас.

Антон тут же хотел еще что-то сказать, но прикусил язык.

Лицо у Тамары побледнело. Казалось, еще чуть-чуть, и она упадет в обморок.

Антону стало жаль ее. “Пожалуй, с нее хватит, — решил он. — Она сегодня уже сполна получила”.

— Смотри, смотри, экий ты здесь, — воскликнул Астахов, указывая на какой-то снимок. — Сынок, иди сюда. Пересядь поближе.

Антон подвинул стул к отцу.

— Смотри. Вот на отдыхе. Сидишь такой, сердит на весь белый свет. Интересно, почему? А, вспомнил, мы тогда в дельфинарий опоздали.

— Да. И мама здесь грустная, как сейчас.

— Ну еще бы, ты ведь тогда чуть не утонул. Полез за мячом.

— А кто же меня спас?

— Угадай! — гордо сказал Астахов. — А ты молодец. Хоть и маленький, но почти не испугался. Да, хе-хе, когда я тебя достал, рыдал, пищал. Ужас! Кричал, что тебе мячик не позволили взять. А через пять минут был веселый, как ни в чем не бывало.

— Да. Он был совсем маленький, — мрачно сказала Тамара. — А маленькие дети быстро все забывают. К счастью…

Так и листали альбом. Астахов болтал без умолку. Антон вставлял свои реплики. То невинные, то злые. Тамара в основном молчала.

Время прошло незаметно (для всех, кроме Тамары). Поднимая бокал “на посошок”, Астахов сказал:

— Ну что ж, мои родные. Хочу сказать совершенно откровенно. Антон, ты… Ты просто молодец, что вытащил нас сюда. Нам действительно нужно чаще вместе собираться. Потому что у нас… замечательное семейство. Спасибо за такой вечер! Спасибо вам, спасибо “Волге”! Пошли домой…

* * *

Что за ужас — похмелье!

Насколько Максим помнил свои студенческие годы, тогда все было иначе. А сейчас — просто страшно. Голова — чужая. И вообще, такое впечатление, что смотришь на себя со стороны. И чувствуешь себя со стороны. Причем чувствуешь хреново.

Да тут еще Палыч зудит, будто издевается. Заинтересованно цитирует из какой-то книжки то разновидности белой горячки, то всякие похмельные синдромы. А на все попытки возразить отвечает: “Не-не, Максимка, это ж очень важно — научно знать, что в тебе происходит! Слушай…”

Максим дополз до своего номера, позвонил Астахову, попросил у него разрешения поработать сегодня дома (то есть в гостинице), благо, компьютер с Интернетом есть. Николай Андреич разрешил, ничего не заподозрив.

Но и дома не работалось. Вместо экрана Максим уставился на портрет Кармелиты и все никак не мог отвести от него глаз. Холст, как воронка, втягивал его взгляд.

В сотый раз Максим сел за клавиатуру.

И в сотый раз вскочил, понимая: нет, ни черта не получится. Снял портрет со стены, завернул его в старые газеты. И пошел к Свете.

* * *

У матери Люцита ничего не разузнала. Обидно. Потому что чувствовалось, что Земфира знает все, но рассказывать не хочет. Молчит. Слово, данное Рами-ру, дороже дочери. Но Люцита не позволила себе вспылить, до конца разыграла роль прилежной доченьки.

А потом задумалась. Вот полнолуние уже наступает, а она так ничего не разузнала. Страшновато. Рыч — такой человек, с которым лучше не ссориться. Того и гляди, вместо Кармелиты ее прибьет.

Думай, Люцита, думай. Ну не может быть, чтобы никто ничего не знал об этом золоте.

Хотя почему не может, может, конечно. Говорить-то об этом золоте все любят, а вот знать о нем… Могут и не знать.

Кстати, а от кого она, Люцита, узнала о цыганском золоте? Девушка перебрала всех. Весь табор в памяти просеяла. И все-таки вспомнила! Степан! Вот кто еще в детстве рассказал ей обо всем! Говорят, у него дед чуть ли не колдун, был как-то с этим золотом связан.

Но Степан свой, таборный, кочевой. А золото где-то тут. Значит, только кто-то из местных о нем знать может.

И тут Люцита вспомнила еще один фактик. Как-то в табор приехали Сашка и Халадо. И пошли они именно к Степану! Втроем шушукались в сторонке. А потом поехали к Зарецкому. Да-да, она точно помнит: шушукались они самым таинственным образом. И когда женщины поближе подходили, разом умолкали.

Итак, Сашка, Степка, Халадо.

Кого-то из этих троих разговорить нужно.

Ну Халадо можно сразу отбросить.

А вот Сашка и Степка — говорливые.

* * *

Света обрадовалась Максиму:

— Привет! Кофе будешь?

— Нет, спасибо, я на секундочку.

— Значит, будешь, — и она засуетилась вокруг кофеварки. — А что это у нас в руках?

Максим почувствовал, что еще не созрел, чтобы выложить, зачем пришел. Положил сверток на пол, потом взял чашку с обжигающим кофе и подошел к рабочему столу. Над чем это она работает? Засмотрелся. Интересно. Ярко. Но все в меру, не безвкусно.

— Свет, у тебя что, новый период в творчестве?

— В общем, да, — призналась девушка. — Это эскизы к декорациям спектакля. Смотри… — она разложила перед ним все наброски. — Ну как? Нравится?

— Хорошо. А как называться будет? Спектакль?

- “Озеро печали”… О большой настоящей любви.

— О любви — это хорошо. Нужно будет посмотреть.

— А тебе не интересно: кто мне дал эту работу?

— Интересно. Но я жду, что ты сама скажешь.

— Вот, считай, дождался. Кармелита! Она собирается ставить спектакль.

— Кармелита?

— Да. Я тоже сперва удивилась, но она так загорелась этой идеей. Я думаю, у нее все классно получится.

— Да. Интересно…

— Автор постановки — человек, конечно, капризный. Но я, как художник, могу замолвить за тебя словечко. Будешь моим почетным гостем.

— Спасибо, Света. Ноя… я вряд ли приду.

— Почему?

Максим развернул портрет Кармелиты и положил его перед Светой.

— Потому что я больше не хочу видеть Кармелиту. Никогда. На вот… держи.

Света наморщила лоб. Надо же — единственная ее удачная работа. И ту теперь отвергли.

— Обидно, Макс. По-моему, отличный портрет. А ты его возвращаешь.

— Портрет действительно отличный. Потому и принес.

— В смысле?

— Он мешает мне.

— Макс, не дури. Как портрет может мешать?

— Может. И очень сильно. Он разрастается на всю комнату. Куда ни гляну, везде Кармелита. А я не хочу, чтобы что-нибудь напоминало мне о ней.

Света посмотрела на портрет, задумалась.

— Слушай… Максим, тут такое дело, мне нужно тебе кое-что сказать.

— Что?

— В общем, так получилось, что Антон рассказал Кармелите о нашей с тобой ночной прогулке.

— Знаю.

— Что? Откуда, он что, и тебе уже похвастался? Что же за человек такой, а?! Интриганище!

— Да нет, мне Антон ничего не рассказывал, я говорил с Кармелитой.

— Да? Так вы все-таки встретились?! Отлично. Это я ей насоветовала… Но почему ты тогда возвращаешь портрет?

— Потому что она — невеста Миро, и я пожелал им счастья.

— И все?

— Нет, не все. Мыс ней говорили о тебе. Точнее — о нас с тобой.

— О нас? А… как это — о нас?

— Ну как? Вот так! Она считает, что наши с тобой отношения не просто дружеские, а, тьфу, черт, как это сказать… Более близкие, чем дружеские. Так, наверно, — смутился Максим.

— Вот так и сказала, да?

— Ну не так.

— А как?

— Светка, ну что ты меня мучаешь? Я же не диктофон. Она сказала, ну, что-то вроде… Что была бы рада, если бы у нас с тобой все было хорошо.

— Макс, да что за ерунда такая? Ну почему они оба, и Кармелита, и Антон, не могут поверить, что у нас с тобой ничего не было! Ну почему?!

— Я не знаю, — устало вздохнул Максим.

— Я тоже не знаю. Но мне на будущее интересно, вот как можно доказать людям, что вы с парнем — просто друзья?

— Ну их. Лучше уж мы были бы не просто друзьями.

— В каком смысле?

— А в таком. Тогда, по крайней мере, никому ничего не нужно было бы доказывать, — рассмеялся Максим, а вслед за ним — и Света.

И смех этот как-то сразу развеял напряжение, повисшее в воздухе.

Раздался телефонный звонок.

Все еще смеясь, Света взяла трубку:

— Алло. Ты? Да, привет. Слушай, а некоторые эскизы уже совсем готовы. Да, все доработала. Можешь зайти посмотреть, жду. Давай. До встречи.

Максим понял, кто звонил. И вновь возникла неловкая ситуация.

— А… А… А Кармелита сейчас придет посмотреть эскизы, — сказала Света.

— Я понял. Пока.

— Постой, Макс. Знаешь что? А я еще раз попробую убедить Кармелиту, что у нее нет поводов для ревности.

— Не нужно.

— Почему? Она мне поверит, у меня получится.

— Не надо, Света. Мы взрослые люди. Наши отношения — это наши с тобой отношения. И чем больше мы кому-то что-то объясняем, тем глупее выглядим.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Наверно, ты прав. Нет, точно — ты прав. Кармелита должна ценить и понимать, какой ты хороший друг. Для всех нас.

* * *

Баро не ел мяса, рыбы, не пил вина, не касался женщины. Старался думать только о хорошем. Сегодня — полнолуние. Он пойдет к семейному золоту. Сделает все, что нужно. И вернется. И вот уж тогда сыграет настоящую свадьбу с Земфирой.

Зарецкий подошел к зеркалу. Снял с себя золотые вещи: кольцо, браслет и даже цепочку, на которой висел крест, чтобы надеть его на простую бечевку. В комнату вошла Земфира. Увидела приготовления, удивилась.

— Ты что делаешь, Рамир?

— Готовлюсь к обряду. Ведь сегодня полнолуние. Помнишь, я говорил тебе.

— И потому ты снял с себя все золото?

— Да, конечно. Семейное золото, оставшееся от предков, не терпит никакого другого золота.

— Совсем-совсем?

— Ну, разве что крестики можно оставить. И то, только маленькие и освященные.

— Но почему?

— Это все украшения. Они тешат наше тщеславие. Украшают внешность, но загрязняют душу. А к тому золоту нужно идти с чистой душой, без мирской суеты.

— Я не думала, что это так строго. Рамир, а тебе не страшно одному, ночью, на кладбище?

— Не страшно, моя любимая. Там… там удивительно. В эту ночь я чувствую в себе такую силу, как будто все наши предки со мной.

Земфира перекрестилась:

— Ой, Рамир, я лучше пойду. Боюсь помешать тебе. А ты тут готовься.

Она вышла. Зарецкий улыбнулся ей вслед. Хорошо. Они уже понимают друг друга, как муж и жена. Он все собирался попросить ее, чтоб вышла. Да боялся обидеть. Но она сама все почувствовала.

* * *

Кармелита рассматривала исправленные эскизы молча. Света крутилась вокруг нее и так, и этак. Но в конце концов не сдержалась:

— Ну как?

— Молодец ты, Светка. Отличные эскизы. И тот вариант был хороший, а этот просто — супер!

— Тебе правда понравилось? — расцвела художница.

— Да, теперь я знаю, каким должен быть спектакль. И вообще, ты живопись не бросай. То, что тебя тогда критиковали, — Бог с ними. Кого не критикуют? Верь в себя, потому что это твое призвание.

— Ты думаешь?

— Уверена! Поверь цыганке, — улыбнулась Кармелита.

И вдруг улыбка сошла с ее лица. Она увидела свой портрет. Подошла к нему.

— Это тот самый, что был у Максима?

— Да. Макс мне его вернул.

— А он знал, что я приду к тебе?

— Когда ты позвонила, Макс был здесь.

— Вот как? Раньше он приходил сюда, чтобы со мной встретиться, а теперь приходит лично к тебе. Скоро ему и повод будет не нужен.

— Кармелита, ну что ты? Я сама не ожидала, что он придет. Но он пришел и принес твой портрет.

— Зачем?

— Сказал, что ты выходишь замуж. И ему больно видеть твое лицо, пусть даже на портрете.

— Нет. Он его притащил не поэтому.

— А почему?

— Чтобы… чтобы показать тебе, что теперь он свободен. От меня свободен. Понимаешь?

— Кармелита, брось ревновать. Это просто смешно. Правда, у нас с Максимом только дружеские отношения. Как это тебе доказать?

— Не нужно ничего доказывать. Все отношения начинаются именно так… Если этот портрет не нужен ему, значит, никому не нужен!

Кармелита схватила нож. И сделала это так порывисто, что Света, признаться, испугалась.

А цыганка набросилась на портрет, как на главного врага в своей жизни. И кромсала его, кромсала, кромсала…

— Но… этот же портрет написала я, — со слезами на глазах сказала Света. — А ты его уничтожила.

— Зачем тебе мой портрет? Ты подарила его Максиму. А он отверг!

— Но ведь холст… Холст, он же не заслуживает этого. Он ни в чем не виноват. За что ты его так вот искромсала? Я же душу свою вкладывала. Может быть, это единственное, что у меня за всю жизнь получилось. А ты…

— Знаешь что… Дело не в холсте. Дело в Максиме. Он должен был сам сказать мне, что все кончено, а не играть в намеки.

И тут Света вспомнила, что сказал ей Максим: “Света, мы взрослые люди. Наши отношения — это наши с тобой отношения. И чем больше мы кому-то что-то объясняем, тем глупее выглядим”.

Света вытерла слезы и сказала совсем другим голосом. Гордым, непреклонным:

— Кармелита… Мне надоело твое недоверие. Я устала от него. Забирай эскизы… Забирай, забирай. Если ты их не возьмешь, мне будет еще больнее… И извини, но сейчас лучше уходи.

— Боишься, что помешаю вам с Максимом?

— Уходи…

 

Глава 13

Иногда Тамаре казалось, что она уже умерла.

Конечно, она умела жить, умела радоваться жизни. Но при этом всегда четко знала: пуп земли и центр всей ее жизни — это Антон. И старость, которой боятся все (а красивые женщины — особенно), представляла себе так: недорогой, уютный домик где-то в Швейцарии. Она любуется горами, а вокруг копошатся внуки и правнуки. И рядом Антон, красивый, подтянутый, с сединой на висках. Они общаются, почти как ровесники. Ведь в этом возрасте разница в пару десятков лет почти ничего не значит…

Она и подумать не могла, что Антон может быть таким… Таким, как сейчас, — холодным, безжалостным. Зачем же тогда было все, что было? Как дети могут быть такими?! Конечно, она грешна. Конечно, она виновата. В чем-то перед ним, в чем-то перед другими людьми. Но разве можно за это хлестать ее так, наотмашь, как он делает?

Антон и сам чувствовал, что перегнул палку. Но уже не мог остановиться. И сам ругал себя за это. Но все равно продолжал добивать маму колкими, циничными двусмысленностями и холодным взглядом.

Но все же он решился заглянуть к ней:

— Ма?

Она не поздоровалась в ответ, только спросила:

— Тебе доставляет удовольствие меня мучить?

— Думаешь, я сам не мучаюсь?

— Тогда зачем вся эта клоунада?

— Хотел разобраться.

— Разобрался?

— Почти. У меня к тебе один вопрос. Последний. Почему ты больше любишь Игоря?

— Несмотря ни на что, я больше люблю тебя.

— Хорошо. Я спрошу иначе. Почему ты Игоря любишь больше, чем пап… Чем Астахова?

— Не знаю.

— Как “не знаю”? Задумайся. Это же очевидно, что Астахов лучше. Почему ты не можешь сделать выбор?

— Сердцу не прикажешь.

— Мама, ты умная расчетливая женщина. Какое сердце?!

— Антон, если бы в жизни все было так просто…

— Мам, все и вправду просто. Объясни, почему ты не оставишь Игоря?

— Не знаю. Наверно, потому, что с ним я могу быть сама собой. И мне не нужно ничего изображать, соответствовать какому-то чужому идеалу.

— А с отцом нужно?

— Да. Он… Не знаю, как это объяснить. Он какой-то… слишком большой и правильный.

— Понятно. В таком случае, мне тебя… жаль. Тамара грустно улыбнулась. Наконец-то сын ее пожалел. Правда, в каких выражениях! Да ладно, не будем придираться к мелочам.

— Чем же вызвана твоя жалость?

— А тем, что сегодня я для себя окончательно решил, что хочу соответствовать. Понимаешь, как ты говоришь, — “изображать и соответствовать”. Причем неМ горю, а Астахову.

— Это твое право. Астахов — достойный человек. Соответствуй ему, если сможешь. Но мне все равно обидно, что ты так к Игорю…

— Чушь! У меня с ним нет ничего общего. Он никто! Вон, посмотри.

Антон бросился к фотоальбому, лежащему на столе. Начал лихорадочно листать его.

— Посмотри! Кто все это время был рядом со мной? Кто спас меня, когда я тонул? Кто помогал учиться, в институт поступать? Кто?

Тамара закусила губу.

— Молчишь? Кто готов был горы свернуть для меня? Все это был Астахов. Вот, смотри на фотографии. Везде я, ты, Астахов… Вот я, вот Астахов… Вот ты.

Антон громко захлопнул альбом.

— А где твой Игорь? Я его презираю. Кто он такой?! На что он сподобился, кроме того, чтобы похныкать в твою жилетку? Пардон, в твой пиджачок, который сам же с тебя и снял!

Силы покинули Тамару. Она разрыдалась. Антон сначала застыл. Потом ринулся к двери, закрыл ее. И после этого бросился к маме:

— Ма! Ма! Перестань! Ну пожалуйста. Прости меня! Не слушай, что я говорю. Просто мне очень больно. За тебя же больно. Мам, ну прости.

И он сам начал плакать вместе с ней.

Но когда оба успокоились, примирения все равно не получилось. Тамара по-прежнему смотрела на него с испугом. А он на нее с горечью.

Уходя, Антон сказал:

— Я горжусь своим отцом! Астаховым. И горжусь своей фамилией. Астахов. А тебя я осуждать не вправе. Это твоя жизнь и решать тебе. Только знай… Разрушать нашу семью я никому не позволю: ни тебе, ни какому-то Игорю.

Когда захлопнулась дверь, Тамара опять расплакалась.

* * *

Света собрала изрезанный портрет Кармелиты. Хотела выбросить ошметки. Но стало так жаль свою работу! Сложила кусочки холста в пакет, перевязала его и подписала: “Портрет Кармелиты”.

Заправила в планшет чистый лист. Почувствовала, что в душе накопилась боль, требующая выхода. Взяла уголек, занесла его над чистым листом бумаги.

И вдруг вспомнила. Как же недавно и как давно это было! Табор Бейбута только приехал в Управск. Цыганки, и среди них Кармелита, рассыпались, как горох, по набережной. Она, Света, подошла к подружке, как договаривались, чтобы погадать. Все это казалось веселой игрой. До тех пор, пока Кармелита не посмотрела на нее долгим, понимающим, всевидящим цыганским взглядом: “Жених твой рядом ходит, а ты его не видишь. Зачем на других глазками стреляешь? А?”

Светка тогда замерла на секунду, очень уж серьезно, по-настоящему, все это прозвучало. Но потом встряхнулась: что за глупости! Это же игра. Они же заранее обо всем договорились. Нужно было просто помочь подружке.

А Кармелита тогда продолжила: “Девочка ты красивая, общительная, веселая. Ишь, какая шустренькая. Смотрю, женишка хочешь найти богатенького? Э-эх… Зачем богатого? Верного искать нужно! Ой, красавица. Злодейка хочет у тебя суженого увести… Но не волнуйся. Нет сил против любви. И жених с любимой останется… Все, что знала, сказала…”

Вот и разберись, кто здесь кто…

Что если богатый да неверный — Антон? А суженый, смешно сказать, — Максим… Кто ж тогда злодейка? Сама Кармелита.

Глупости!

Света постаралась вытряхнуть все эти мысли из головы.

Но уже через мгновение забыла обо всем, потому что рука с углем начала быстро выводить на бумаге смелые линии, одну за другой.

И из всей этой россыпи вскоре возник портрет.

Портрет Максима.

* * *

Степка, зараза, Люците ничего не сказал. Вообще ходил обиженный. Хотя его, конечно, тоже можно понять. О своих нежных чувствах он ей давно уже поведал. А она — ноль внимания. Все за Миро безнадежно увивается. Да тут, в последнее время, еще и Рыч за ней ходит…

В общем, молчал Степка, как разведчик. Но по одному его таинственному виду Люцита поняла, что правильно копает.

И снова она крепко и надолго задумалась. Хорошо бы еще что-то припомнить из тех дней. Вот чем, например, каждый из этой троицы — Степка, Сашка, Халадо — тогда занимался? Надо же, напрочь из головы вылетело… Хотя…

Кажется, да нет — точно! Точно, именно тогда гад-жо на цыганское кладбище покушались. И его охраняли по очереди. Но как-то не сильно по очереди. Героический Сашка чаще всех на кладбище отирался. За это все его и хвалили.

Стоп! Вот оно — кладбище!

А что? Самое подходящее место для хранения золота. Только где оно там может быть? Кладбище большое, да еще и в темноте можно не заметить, пропустить момент, когда Баро тайник откроет. А ведь полнолуние одну ночь длится. Пропустила — и жди потом целый год полнолуния после Ивана Купала.

Нет, точно нужно с Сашкой поговорить — на него вся надежда.

А Сашка — душа-человек — все надежды оправдал. Ежеминутно повторяя “а то!”, все выложил. И то, как увидел он таинственное свечение в склепе, когда туда Баро заходил. И как испугался… то есть нет, не испугался, а просто заинтересовался. И побежал к кузнецу Халадо советоваться. А потом уж, вместе с ним, к Степке. И как, наконец, все вместе, втроем пошли к барону с требованием рассказать, что это за ерунда такая таинственная…

И в финале Сашка особо цветисто изложил, как Халадо и Степка испугались этого свечения в склепе. А это всего-навсего, ха-ха, лампочка оказалась!

Вот и всех делов!

* * *

Лицо плачущей матери стояло у него перед глазами. Но как только Антон слишком уж начинал жалеть Тамару, эта картинка сменялась другой, той, что он увидел в конторке Игоря. И тогда Антон опять начинал ненавидеть ее. И когда ненависть достигала края, снова жалел.

И так до бесконечности. От этого можно было сойти с ума.

Оставался только один выход — вернуться к Свете, доброй, нежной Свете. Она успокоит, с ней хорошо — уютно. Когда она рядом, ему, Антону, всегда везет.

А тот случай с ней и Максимом… Она, конечно, не права. Так ведь и он хорош. На мать обиделся, а злость всю излил на Свету.

Надо вернуться, без этой светлой девушки в жизни никак.

— Света, открой, пожалуйста!

— Нет! — твердо сказала Света через дверь.

— Ну пожалуйста. Мне очень нужно с тобой поговорить! Слышишь?!

Доброе женское сердце…

Света выглянула в дверь, твердо зная, что не пустит его в дом:

— Ну что тебе? По-моему, все, что мог, ты уже сказал. Больше нам не о чем говорить.

— Светочка, не прогоняй меня! Пожалуйста… Ты мне очень нужна.

— Нужна? А мне так не показалось во время нашей последней встречи. Пока!

Света собралась захлопнуть дверь. Но он заговорил, с небывалым жалостливым напором:

— Подожди! Постой! Не захлопывай дверь! Ты себе представить не можешь, как мне сейчас плохо! Я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким и обманутым!

Света строго нахмурила брови:

— Антон, хватит. Если ты опять о нашей прогулке с Максимом, то я тебя ни в чем не обманула!

— Света-Света… Честно говоря, вся эта история с Максимом — просто ерунда по сравнению с тем, что я хочу тебе рассказать.

— А нужно ли?

— Нужно. Если я не расскажу, то моя голова расколется на… на…

— На фиг! — подсказала девушка.

— Нет. На тысячу маленьких кусочков. Света, ты единственный человек, которому я доверяю.

— Ну, ладно, — смилостивилась хозяйка дома. — Давай поговорим, букет несчастий. Проходи.

Антон был очень рад оказаться внутри дома. Он знал, что она его пустит к себе. Знал!

— Спасибо, Света. Ты для меня самый близкий человек.

— Пить что-нибудь будешь? — провокационно спросила Света.

— Да, конечно, — с легкой усмешкой сказал Антон. — Чай или кофе.

— Тогда подожди в студии. У меня там сахар закончился. Я сейчас быстро с кухни принесу, и мы поговорим. О’кей?

— О’кей, — кивнул Антон, входя в студию.

И тут он увидел портрет Максима, выведенный углем на белой бумаге. Портрет получился хороший, страстный, сильный.

И после этого она будет утверждать, что у них с Максимом ничего не было?! Ага — нашла дурака!

Вошла Света, неся в руках баночку с сахаром.

— Похож… — Антон кивнул на портрет. — Не иначе, с натуры рисовала. Знаешь, а в полный рост и голым получилось бы лучше!

Света положила сахар на стол и спокойно, как доктор больному, сказала:

— Не заводись!

— Я не завожусь, — сказал Антон, быстро вскипая вместо кофе. — Просто моего портрета утебя нет, а Максика — есть. Вдохновилась. Нарисовала… И как! С любовью. Смотри-ка, прямо как живой…

Надо же — Света никогда не думала, что рисунок, подобно письму или дневнику, может стать таким сердечным, таким личным. Конечно же, этот портрет нужно было спрятать. Да что сейчас думать об этом, уже поздно.

— Значит, о нем ты думаешь больше, чем обо мне.

— Перестань, Максим — мой друг.

— И после этого ты будешь говорить, что у вас с ним ничего не было! Ага — нашла дурака! Так я тебе и поверил! Жди! Ты предала меня! Нет… Вы предали меня! Оба!

Света боялась его взбесить. Но одновременно гордость не позволяла ей молчать или просто защищаться.

— Антон, там, на пороге, мне вдруг показалось, что ты изменился… что ты страдаешь. А ты… Ты…

— Да, я изменился. Я очень изменился. Ты даже представить не можешь, насколько ты права. Теперь я никому не позволю себя обманывать. И не позволю себе страдать!

Антон схватил ее за руки.

— Тебя никто не обманывает, если не веришь — уходи.

— Ха-ха, уйди. Я уйду, а ты опять к нему побежишь? Впрочем, если не уйду, все равно побежишь. Это уже проверено.

Света вырвалась из его цепких рук, убежала в угол студии:

— Да что с вами со всеми происходит, откуда эта ненависть? Почему вы не можете спокойно поговорить? Все выяснить? Я не понимаю…

— Кто мы? — поинтересовался Антон.

— Ты и… — Света остановилась и не произнесла имя Кармелиты.

— Ах, так не я один заметил, что у вас такие близкие отношения! А кто же второй? Ой, догадался! Наверно, твоя лучшая подружка? Цыганочка! Я же ей сам все рассказал. Красиво получается. Хорошие друзья у нас в Управске. Ты у Кармелиты уводишь Максима. Максим уводит меня у тебя… Тьфу ты, то есть — тебя у меня! Как там, в детстве, мы пели: “Вот что значит настоящий, верный друг!” — протянул Антон противным фальцетом.

— И кто тут так противно воет? — в студию вошел Максим.

* * *

Тамара тоже решила лечить свои сердечные боли привычным способом — поехала к Игорю.

Вошла в его кабинет, сказала мертвенным голосом:

— Вчера я все рассказала нашему сыну. Теперь он знает, кто его настоящий отец.

— Спасибо! — ухмыльнулся Игорь. — Я в курсе.

— Ты говорил с Антоном?

— Нет, милая. Это он говорил со мной. И как!

— Как? — спокойно спросила Тамара. — Что он тебе сказал?

— Что, да как… Никак! Он запретил мне подходить к тебе.

— М-м-м, хорошо. По крайней мере, сказано по-мужски. Есть надежда, что, когда перепсихует, мужиком станет.

— Вот только без намеков, без оскорблений, пожалуйста. Если б я не был мужиком, так и Антона бы не было. Между прочим, ты знаешь, что как отец я его не устраиваю.

— Знаю. И сейчас, глядя на тебя, понимаю почему.

— А ты понимаешь, что я его полностью устраиваю как должник?

— Должник? За что? В чем?

— Ты думала, Антон настолько раним, что будет долго переживать? Ты ошиблась, дорогая. Он выставил мне счет. Представляешь, да?

Тамара улыбнулась какой-то своей мысли.

— Да-да, — взвизгнул Игорь. — Он говорит, я ему должен выплатить алименты за все восемнадцать лет.

— Не слушай его. Он сейчас не понимает, что делает.

— Это ты так считаешь. Впрочем, как же не защитить своего сына!

— Не забывай, что он и твой сын тоже. И тебе не мешало бы думать о нем получше!

— Сын… Шантажист! Теперь он, прежде всего, мой кредитор…

— Тебя только это волнует.

— Конечно. Отцом он меня не считает, а деньги почему-то требует. Между прочим, в баксах кругленькая сумма получается. Двадцать одна штука!

— Двадцать одна тысяча шестьсот долларов, — четко, выговаривая каждую букву, произнесла Тамара.

— Что? Откуда ты знаешь? Он и тебе сказал?

— Нет, милый. Я давно еще подсчитала, что если бы ты давал мне на сына хотя бы сто долларов каждый месяц, то за восемнадцать лет накопилась бы двадцать одна тысяча шестьсот долларов.

Игорь остолбенел, какое-то время так и стоял, открыв рот.

Потом хмыкнул и, проглотив слюну, сказал:

— Браво! Вы достойны друг друга, астаховские родственнички…

 

Глава 14

Казалось, Антон даже обрадовался приходу Максима.

— Здрасьте, только вас и ждали! Вот он — герой, покоритель женских сердец! Управское чмо! То есть, извините. Мачо! Девушки пишут его портреты…

— Прекрати кривляться!

— Да у меня и в мыслях не было! Я только отдаю должное твоим талантам.

Максим подошел к Антону вплотную, сжал кулаки. Но тот продолжал, как будто ничего не замечая:

— И эти люди запрещают мне ковыряться в носу и нюхать пальцы! Ты! Ты обвинял меня, что я пристаю к твоей цыганке! А что же теперь ты клеишь мою женщину…

— Я ее не клею, а вот ты ее оскорбляешь.

— Я ее еще не оскорбляю. А вот ты ее уже склеил. Спишь с моей бабой — так хоть имей мужество признаться. Она же вон… тоскует по тебе, портретики твои рисует… Ждет не дождется, чтобы во весь рост запечатлеть. Скажи, а голым ты ей тоже позировал? Или некогда было?

Света заплакала, закрыв лицо руками.

Максим молча подошел к Антону, взял его за ворот рубашки. И потащил к выходу. Антон высвободился из его рук, пытался сопротивляться. Но Максим толкал его впереди, как бульдозер гребет мусор на свалке. Чувствуя, что физически он уступает, Антон постарался взять реванш лирическими отступлениями:

— И не надоело тебе побираться чужими объедками?

Максим продолжал молча толкать Антона к выходу…

— Нет, ну ты просто какая-то сексуальная гиена. Только на падаль смотришь. То цыганка вслед за мной. Теперь вот Светка…

Максим почувствовал, что больше не может молчать:

— Ты дурак. Тебе повезло, тебе досталась такая хорошая девушка, а ты так бездарно ее теряешь!

— Зато ты находишь. А вообще-то, я не хотел ее терять. Это ты украл у меня Светку! Ты! И я тебе этого никогда не прощу.

— Ты сам сделал все, чтобы ее потерять.

— Нет. Это ты сделал все, чтобы ее подобрать. Тебе же нравится все, что принадлежало мне. Ты подбираешь все, что я выплюнул.

— Убирайся!

Максим вытолкнул Антона за порог и захлопнул дверь.

Антон упал на землю. Пыль присыпала его лицо. Он с ненавистью забрал в дверь:

— Запомни, везде, где я был, — твой номер второй, — и пошел к машине, размазывая слезы по пыльному лицу.

* * *

Судьба помогла ей. Люцита все правильно смекнула, обо всем разузнала. В полнолуние Баро пришел в склеп. И там включил свет, и что-то внутри делал. А потом ушел.

Люцита подумала, что теперь она, в общем-то, и сама, без всякого Рыча, может достать это золото. Только зачем оно ей! Ей другое нужно — чтоб Кармелиту убрали с ее пути. А цыганское золото — страшная штука, отомстить может.

* * *

Успокоить Свету было не так-то просто. От каждого шороха она вздрагивала и начинала плакать.

— Успокойся, — говорил ей Максим. — Все закончилось.

— Я так боюсь, что он вернется, — всхлипывала Света.

— Не вернется. Только… Зачем ты его вообще впустила?

— Я не смогла его не впустить. Он просил прощения… Такой убогий. Хотел поделиться каким-то своим горем. Он был такой… жалкий… А потом… Будто его подменили… Начал говорить гадости. Озверел, как только твой портрет увидел.

— А зачем ты его нарисовала?

— Не знаю, — улыбнулась сквозь слезы Света.

— Вот… выпей кофе. Он, правда, уже остыл. Хочешь, я тебе горячий сделаю?

— Нет. Я холодный выпью. Посиди со мной немного. Можешь?

— Могу.

— Спасибо.

— Знаешь, Максим, а в чем-то Антон был прав!

— В чем?

— Этот портрет. Он какой-то особый. Я и сама не понимаю, как его написала. Вышло как бы само собой. Помимо моей воли… Накатило!

— Глупенькая. Ты что? Оправдываешься, что написала мой портрет?

— Наверно. Хотя… Нет. Я хочу тебе объяснить. Точнее…

Светка застыла, подбирая слова.

— Точнее — хочу сама понять… Вот ты ушел. А я все время думала о нашем разговоре. О нас с тобой…

— Ты жалеешь, что из-за меня поссорилась с Антоном?

— Нет.

— А что?

— Я не жалею, я радуюсь, что мы с тобой так хорошо понимаем друг друга.

— Ну мы же друзья. У нас много общего. Было бы удивительно, если бы друзья не понимали друг друга.

— С тобой мне очень хорошо и спокойно. Рядом с тобой любая девушка будет чувствовать себя, как в замке у камина.

— Спасибо… — Максим смутился, покраснел. — Тольнэ ты слишком…

— Слишком — что? Откровенна?..

— Да… Друзья таких слов обычно не говорят…

— Когда ты ушел, я поняла одну вещь… Тебе это может показаться странным, но это так.

Максим молчал, но ждал, чувствовал, что сейчас она скажет что-то очень важное. И не ошибся.

— Максим, я оченьжалею, что моим первым мужчиной стал не ты, а Антон. Ты и сам знаешь, какой он. Слышал бы ты, что он мне наговорил.

Максим смущенно молчал.

— А ты… Ты можешь понять, можешь защитить, на тебя можно опереться в трудную минуту… А любовь — такое сложное слово.

— Знаешь, — подхватил Максим, — я раньше вообще в любовь не верил.

Света улыбнулась.

— Апотом встретил Кармелиту и понял, чтоонаесть.

— Вы мне казались идеальной парой. Не то что я с Антоном.

— Я тоже так думал, — Максим замялся, — Ну, не про вас, а о нас. Мне казалось, что я не смогу жить без нее…

— А сейчас?

— Сейчас кажется, что смогу. После последней нашей встречи. Теперь… все кончено. Она выходит за Миро. А я здесь, с тобой.

Он посмотрел на свой портрет. И Света посмотрела вслед за ним. Коснулась пальцами губ портретного Максима.

А потом обняла живого Максима и поцеловала его.

* * *

Поменялось все, перевернулось. Теперь уже Лю-цита искала встречи с Рычем. Еще бы! Она столько сил потратила на исполнение своей части уговора. Сама все разведала, на кладбище ночью пойти не побоялась…

В общем, подавайте сюда Рыча, да побыстрее.

Встретились в лесу, неподалеку от табора. “Все как в страшной сказке, — подумала Люцита. — Чащоба вокруг. Злой Рыч рядом. Еще только не хватает мертвого незахороненного цыгана где-то в кустах…”

— Ну что, узнала, где Баро прячет золото? — спросил Рыч, оглядываясь, нет ли кого рядом.

— А как же! Только намучилась сильно.

— Что так?

— Это оказалось намного сложней, чем я думала. Вернее — чем ты рассказывал.

— Ну так! Закон базара, — усмехнулся Рыч. — На торжище всегда так делается, при мене. Своя работа превозносится. Чужая — измельчается.

— Так ты, оказывается, торгаш, а не охранник.

— Есть маленько. Только, слышь, девочка, хватит мне мозги подковывать. Рассказывай, где Баро золото прячет?

— Скажу, конечно. Только… золото в обмен на Кармелиту. Если помнишь.

— Извини, но я тебе прямо сейчас Кармелиту сюда не притащу.

— И не надо. Я этого не выдержу. У меня уже и так сердце дергается. Просто расскажи, как… как… ты собираешься… — Люцита замолчала, не сумев выговорить ни одного слова из богатого списка: “убить”, “порешить”, “прикончить”…

— Не волнуйся. Как говорится, будь спок! Мы уберем ее аккуратно… Аккуратно — значит на глазах у всех…

— Как это? — изумилась Люцита.

— Слушай. Наши все гудят. Табор ваш готовит какое-то новое представление?

— Да.

— Кармелита там участвует? — Да.

— Что она делает?

— Трудно сказать… — в голосе прозвучали ревнивые нотки. — У нас концерт хороший, накатанный. На “бис” идет. А она там еще чего-то своего надумала. Ну, вроде как концерт превратить в спектакль.

— А это правда, что когда Миро на сцене мечет в тебя ножи, то вы оба в масках?

— Да. Мы так придумали. Эффектно получается. Маски заказали черные, парчовые — очень красивые.

— Послушай, Люцита” помнишь, Кармелита как-то тебя из этого номера выжила?

— Помню, — сказала она недовольно (зачем напоминать об этом, и так тошно).

— Для Кармелиты первое представление тогда обмороком закончилось. А вот сейчас ты должна уступить ей свое место. Ну, скажем, ногу в последний момент подвернешь.

— Зачем?

— Что “зачем”? Ты дурочкой-то не прикидывайся. Только что о себе рассказывала, такая умная, такая догадливая. А тут ничего не понимаешь. Кармелита встанет вместо тебя у щита. А я в это время подменю Миро. И приколю ее к деревяшке, как бабочку!

* * *

Засыпая, Антон подумал, что так, как все складывается, лучше бы и не просыпаться вовсе. Однако проснулся. С утра чувствовал себя по-прежнему — униженным и побитым. Не к кому прислониться, пожалиться. Все гонят, как собачонку.

“Значит, вся надежда только на себя. Ведь я — Астахов. Я — Астахов! Я — Астахов! Я — Астахов! Я — Астахов! Я — Астахов!” — повторял Антон, словно заклинание.

И вроде бы помогло. Он успокоился. Подумал: нужно сделать все, чтобы у папы (да, да, именно папы, только так и никак иначе он будет называть Астахова!) не было поводов ругать его. Он станет достойным сыном. Ведь он может. У него уже почти получается. Не зря же отец сделал его заместителем. А все, что было до того, — так, глупости… Детские шалости, на которые каждый имеет право.

И вдруг одна мысль разом прекратила все благостные размышления Антона. А что будет, если отец узнает, что он не отец? Что будет? И снова накатило прежнее чувство, снова ощутил себя Антон брошенным и побитым.

А что угодно может быть. И, скорее всего, будет не очень хорошо. Что если и Астахов отречется от него? Скажет: “Ну, теперь все ясно. То-то мне с тобой даже разговаривать трудно. То-то я с тобой столько мучался!” И под зад коленом бастарда. Хотя нет, бастард — это европейское слово. Красивое, звучное! А по-русски это звучит так мерзко, что и говорить не хочется. Противно произносить даже шепотом, даже про себя, чтоб никто не слышал.

И тогда созрело у Антона совсем другое решение.

Тяжелое, жесткое, даже жестокое, но единственно возможное.

* * *

Рыч был доволен собой, как ребенок. Трудно было поверить, что речь сейчас идет о жизни и смерти человека.

— Как это ты подменишь Миро? — с сомнением сказала Люцита. — Он никого в этот номер не пускает. Тем более, если на сцене будет Кармелита…

— Я знаю как.

— Рыч! Не слишком ли это сложно? Ты мне объясни. Допустим, каким-то образом я уступлю свое место Кармелите, но как ты выйдешь с ножами вместо Миро? Как?

— Найду как. Никто ничего не заметит.

— Не заметит? Постой… Так все же тогда подумают, что он виноват! Так? Нет! Я не хочу подставлять Миро. Если я соглашусь и все получится, то все подумают, что это Миро убил Кармелиту.

— Да не волнуйся, целеньким будет твой Миро. И алиби у него будет стопроцентное!

— Обещаешь?

— Я же сказал. Только для этого нужно немного поработать. Во-первых, с Кармелитой помирись. А еще лучше — подружись. Так просить ее о чем-то легче будет. А во-вторых… Ваши таборные уже подметили, что мы с тобой общаемся.

— Заметили…

— Так вот, если кто-то спросит, зачем, намекни, что тебе кто-то досаждает, а ты меня, мол, о защите просишь.

— Да ты что! Наши таборные мужики обидятся. Скажут: мы сами тебя защитим. Не нужно со стороны, зубчановских, приглашать.

— А ты скажи: зубчановские мне не чужие. Вот моя мать за Зарецкого замуж выходит. Зарецкий Рыча с работы выгнал. Ну что вам, жалко: пусть Рыч теперь свою репутацию охранника восстановит. Одно только постарайся, чтобы Миро при этих разговорах не было.

— Хорошо. Я пошла.

Рыч хотел пойти следом за ней.

— Нет, не нужно, — сказала Люцита. — Тебя сегодня уже один раз видели. Не нужно светиться со мной так часто, — и пошла в сторону табора.

Вдруг в дерево, мимо которого она шла, вонзился нож. Люцита испугалась, но концертная подготовка не подвела — она лишь слегка вздрогнула, обернулась.

Рыч улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй. Вроде как пошутил.

Идиот!

Да и бог с ним. Главное — она пока так и не сказала, где золото.

* * *

Дружба между девушкой и парнем — занятие весьма рискованное. Как ударит жизнь по голове, станет плохо, хоть на луну вой. Захочется тогда прислониться к кому-то, поплакаться. А как обнимешься, что-то вдруг в мире меняется. И кажется уже, что неслучайно в руках твоих оказался этот человек, такой родной, близкий. Тогда дружба перетекает в любовь. Хотя нет. Даже не любовь. В том и сложность, что определить это чувство трудно: уже не дружба, еще не любовь. Ни то, ни это…

Утро было солнечное, радостное. Светка надела свой любимый халатик, побежала на кухню. Сварила свой любимый кофе. Принесла Максиму на подносе.

А тот только-только открыл глаза, посмотрел на нее. Застеснялся по-мальчишески. Не ожидал, что когда-то увидит ее вот так, настолько по-домашнему.

— Доброе утро! Кофе будешь?

— Кофе? — Максим откинулся на подушку, прикрыл глаза. — Кофе буду.

Она протянула ему чашку. Сели на край кровати, соприкасаясь спинами. Молча, не глядя друг на друга, начали пить кофе.

Света искоса взглянула на Максима и отвела глаза:

— Ты жалеешь?

— А ты?

Светка отрицательно покачала головой.

— Нет, вот только Кармелита… Как я теперь в глаза ей посмотрю?

— Не думай об этом.

— Как же не думать… Она моя подруга, а я, получается, ее предала.

— Никого ты не предавала. Не забывай, Кармелита выходит замуж.

— Но ты по-прежнему думаешь о ней?

— Свет, прости, но мне кажется странным в постели с одной женщиной обсуждать другую.

— Извини. Просто я… Что ни говори, а я чувствую свою вину перед ней…

— Ни перед кем мы не виноваты! — сказал, как отрубил, Максим.

Поставил чашку на поднос.

— Свет, мне пора идти! Работа…

— Да, конечно. Вот только… Мы еще увидимся? Когда-нибудь?

— Не знаю… — он отвел глаза. — Может, нам пока лучше не встречаться… Просто подождать какое-то время. Все произошло так неожиданно.

— Наверно, ты прав… Говорят, время все расставляет по местам, и жалко, если это была случайность… Тогда мы должны об этом забыть! А если нет…

— Тогда придется хорошенько подумать, как с этим жить дальше…

— Ну вот и решили, — Света вымученно улыбнулась. — Ладно. Ты иди!

— Да, я пошел… — Максим неловко поцеловал ее в щечку.

 

Глава 15

Хорошо, когда в жизни появляются четкие цели. С появлением Рыча и его лихих замыслов жизнь Лю-циты вновь обрела стройность. По крайней мере, она твердо знала, что ей нужно делать дальше.

Встреча с Кармелитой — вот что по плану. Но решиться на эту встречу было совсем не легко. Сердце бунтовало и противилось. Пришлось от всех спрятаться, специально сесть да настроиться для этого.

Со стороны эти самоуговоры выглядели очень странно. Люцита убеждала себя, что Кармелита не такой плохой человек, что с ней можно общаться и даже, страшно сказать, дружить. А с другой стороны, девушка говорила себе: это нужно, это очень нужно, чтобы раз и навсегда избавиться от Кармелиты.

Но каким-то странным образом эти две противоположные мысли сплелись воедино. И опираясь на них, как на костыли, Люцита поехала к Кармелите.

Та встретила ее холодно:

— Так что ты мне хотела сказать?

— Кармелита, моя мать выходит замуж за твоего отца, — мягко начала Люцита.

— Ты приехала ко мне для того, чтобы сообщить эту новость?

Люцита потупила глазки.

— Нет, конечно… Я вижу, ты все еще сердишься на меня!

— Что ты! Я, наверно, должна быть благодарна тебе за ненависть и презрение, которые ты источаешь.

— Знаешь, именно поэтому я и пришла. Я была не права. Это все очень глупо… Мама всегда говорит, что мои чувства скачут впереди мыслей…

— И что? — Кармелита немного растерялась, она ждала скандального разговора, а тут…

— Я хочу извиниться перед тобой… — сказала Лю-цита с раскаяньем и даже слегка прослезившись.

* * *

Когда Антон вошел в ее комнату, Тамара с испугом посмотрела на сына. И сама ужаснулась этому. Кто бы мог представить такое раньше! С недавних пор она боится его, не знает, как с ним разговаривать. Чуть что, начинает плакать. И только слезы иногда спасают — Антон перестает клевать ее.

— Мама, — сказал Антон не грубо, но и не нежно. — Давай будем честными по отношению друг к другу. Хоть сейчас.

— Я всегда… — только начала говорить Тамара, но он ее прервал.

— Нет-нет, не надо насчет “всегда”. Повторяю: давай будем честными хотя бы сейчас. Всю жизнь ты меня использовала — и на этом закончим о родственных чувствах!

— Как я могла тебя использовать? — искренне удивилась Тамара.

— Как пешку в твоей игре! Но я больше не пешка! Я вышел в ферзи, и теперь это будет моя игра!

— О чем ты? Какая игра?

— Все та же. Ты многому меня научила, благодаря тому, что стала мадам Астаховой. И теперь я тоже собираюсь играть по-крупному.

— Что это значит?

— Это значит, что я обдеру своего экс-отца Астахова, как липку. И ты мне в этом поможешь.

— Сынок, зачем же рубить сук, на котором сидишь? Зачем тебе разорять отца… то есть Астахова? И потом, он ведь вырастил тебя… как сына! То, что ты хочешь сделать, — непорядочно!

— Не тебе говорить о порядочности, мама! А я — твой сын… Ну уж в этом-то я могу не сомневаться?

— Антон, перестань. Не нужно. Не будь таким жестоким! Не смей со мной так разговаривать!

— Так вот, я — твой сын, — как будто не слыша ее, продолжил Антон. — И поэтому веду себя соответственно!

— А что с деньгами делать будешь?

— Заберу половину и уеду отсюда. Чтобы никого из вас больше не видеть.

Антон сказал это с такой болью, что глупое материнское сердце, несмотря на все недавние обиды, пожалело его.

— Ты оставишь меня… Одну…

— Не волнуйся, мать. Ты не будешь одна! Твой альфонс составит тебе компанию… Если ты, конечно, будешь при деньгах. Поэтому тебе они тоже нужны. В общем, получим бабло — и разбежимся в разные стороны. Это надежнее всего. Хватит с меня материнской любви. А тем более — отцовской!

* * *

Вот уж чего Кармелита не ждала! Даже представить себе не могла, что услышит такие слова от Люциты. Потому и переспросила:

— Ты пришла извиниться?

— Я понимаю, тебе в это трудно поверить… Я натворила много глупостей… Ничего не поделаешь — горячая кровь… Мама говорит, что я вся в Мирчу, в отца.

— Но почему… Почему ты решила прийти ко мне?

— Ревность — не лучший советчик, она меня совсем измучила. Я устала, страшно устала от нашей войны…

— Я никогда с тобой не воевала…

— Знаю. Именно поэтому я хочу мира, хочу, чтобы мы стали сестрами.

— Правда?

— Да. Очень…

Кармелита качнула головой, как бы не соглашаясь, то ли с Люцитой, то ли с собой…

— И все же… Мне трудно поверить в то, что сейчас происходит.

— Ты права, — проникновенно сказала Люци-та. — Есть еще одна причина, очень важная… Я очень люблю свою мать и хочу ей счастья. И насчет сестер… это неслучайно сказано. Когда наши родители поженятся, мы ведь действительно станем сводными сестрами.

— Знаю… Я сама часто думала об этом.

— И что-то надумана? — Да.

— Что?

— Надумала… Глупо нам ссориться.

— Тогда… Тогда, может быть, ты простишь меня?

— Уже простила! — сказала Кармелита и с необычайной искренностью обняла свою новую сестру.

Люцита почувствовала, что сердце ее разрывается надвое. Она одинаково честно говорила о том, что не хочет войны, — вслух, и о том, что желает скорейшего выполнения Рычем его страшного обещания, — мысленно.

Человеческое сердце странная штука — оно часто совмещает несовместимое.

* * *

Как назвать то, что произошло у него со Светой? И как теперь к ней относиться? По-прежнему, как к сестре, вряд ли получится. И как разобраться в самом себе?..

На бегу между разными делами Максим решил заглянуть к Палычу. И уже зайдя в котельную, поздоровавшись, понял, что не знает, как начать разговор. Пришлось делать заход издалека:

— Палыч, поговорить с тобой хочу.

— О чем? — заинтересовался старик.

— О тебе.

Палыч внимательно всмотрелся. Вид у парня был несчастный, обиженный…

— Не понимаю, Максимка, почему со мной… Я-то тебя чем обидел?

— Да ну, Палыч, что ж я, барышня кисейная? Прихожу только когда обида мучает? Нет, не в этом дело. Знаешь, просто я должен кое в чем разобраться…

Палыч одобрительно махнул рукой:

— Говори.

Вот оно — самое страшное слово: “говори”. А что тут скажешь…

— Палыч, вот объясни мне: ты все время один и один… Так ведь?

— Ну так.

— Сидишь в этой своей котельной… А тебе никогда от одиночества на стенку лезть не хотелось?

— …Ну, хотелось, — не сразу ответил Палыч. — Только, если честно, привык я к одиночеству. За столько-то лет…

— Спасибо. Обнадежил. Лет через сорок и я привыкну, может быть… — путано и как-то вразброс сказал Максим. — А поначалу, как оно?..

Палыч хмыкнул:

— Поначалу, это, что ли, после того, как я с Рубиной расстался?

— Да.

— Тяжело было, — вздохнул Палыч.

— Жениться не хотел?

— Да может, и хотел, только не сложилось у меня как-то… С другими-то…

Максим вздохнул с облегчением. Вот, кажется, вырулили на нужную тему:

— Значит, “другие” все-таки были?

— Ах, вот ты о чем! — сказал Палыч озадаченно. — Ну-ка рассказывай, что у тебя стряслось…

— Так я как раз и стараюсь понять, что же у меня стряслось. Точнее, что же я натворил.

— Ну, и что там?

— Кармелита ведь окончательно замуж выходит. А у меня друг есть… была… есть… Света. Знаешь?

— А как же. Она в твоих жизненных приключениях уже как-то встречалась. Так сказать, сообщником.

- “Сообщником”! Палыч, ну у тебя сегодня и словечки! Ты что, Уголовного кодекса начитался?

— Нет, Максимка, это просто ты сегодня выглядишь так, будто страшное преступление совершил.

— Ну, Палыч, — по-детски обиделся Максим. — Я к тебе с таким делом, а ты… В общем, получается, что со Светой мы теперь, ну, в общем, больше, чем друзья…

— Вот как… Понятно. Даже не знаю… Может, это и к лучшему.

— В смысле?

— Клин клином вышибают… Хотя, конечно, жаль, что вам с Кармелитой расстаться пришлось.

— Нормально! А разве не ты мне говорил: брось ее, оставь, не дури.

— Говорить-то говорил, только в душе надеялся, что вы всех одолеете, пересилите.

— Ой, не трави душу, Палыч! Не могу я ее забыть! Никак. Не получается. Хочу — но не могу!

— Я тебя хорошо понимаю. Тут дело такое. Одного хотения мало. Вот только…

— Что “только”?

— Светку жалко. Она ж к тебе, наверно, со всей душой, а ты, получается, ее используешь. — Максим возмущенно вскинулся, но Палыч поспешил успокоить его уточнением: — Как лекарство…

— Вот оттого у меня сердце и болит. Не хочу себя подонком чувствовать. Ас другой стороны, ведь можно сказать, что и она меня тоже как лекарство использует. Ведь ей сейчас тоже не сладко, она с Антоном поссорилась…

— Ну, тогда считай, что у вас полное равноправие. Вы помогли друг другу-Вот и все.

Максим вздохнул с облегчением. Так, будто слова Палыча дали ему индульгенцию. И только он собрался уходить, как Палыч опять тормознул его:

— Только, Максим, ты все же это… Поосторожней будь. Не обидь ее.

— Да ты что! Я ж никогда ей дурного слова не скажу!

— Не про то я говорю.

Оба замолкли, собираясь с мыслями.

— Понимаешь, Максимка, есть правила, которые любой уважающий себя мужчина соблюдать должен…

— Это что ж за правила?

— А сам не знаешь? Чтоб ей больно не сделать… Да и самому себе. Чтоб в порядке чувствовать. Ну, уважать, в смысле… Ее и себя. Хорошо бы теперь цветы дарить, в кино водить — ухаживать одним словом… Проявлять… если не любовь, так хотя б уважение!

* * *

Когда отовсюду одни неприятности, всегда очень хочется хоть чему-то порадоваться. Примирение с Люцитой стало для Кармелиты той самой долгожданной радостью, которая хоть немного разогнала тоску последних дней. И опять появилась какая-то глупая, наивная вера, что все будет хорошо. Непонятно, как, когда, отчего и с кем, но хорошо. Непременно хорошо! Если уж Люцита пришла да сама повинилась, значит, и все остальное в мире не так уж плохо и несправедливо.

И вспомнилась тогда другая несправедливость. Ведь Кармелита сама подружку свою лучшую, Свету, крепко обидела. Обвинила бог знает в чем. Истерику закатила, портрет изрезала. Попросту говоря, все свое горе, все плохое настроение излила (а эскизы подправленные к спектаклю, между прочим, забрала, и даже заказ уже сделала). В общем, нехорошо это, не по-дружески.

Нужно срочно ехать к Свете!

А Света, конечно, обрадовалась приезду Кармелиты. Но и встревожилась, внутренне как-то напряглась. Все-таки очень многое изменилось с тех пор, как они в последний раз виделись.

Но все же подруги радостно обнялись при встрече.

— Света, ты прости меня, что я изрезала портрет. Конечно же, я не должна была этого делать. Глупо так получилось. Он — хороший, очень хороший. А я…

— Ничего… Ладно уж, — Света лукаво улыбнулась. — Великие писатели рукописи сжигают. Великим художникам картины режут. Это нормально.

И обе расхохотались.

— А теперь, Светочка, без шуток. Когда пришла домой и еще раз внимательно рассмотрела твои эскизы, все вместе… Ты не представляешь, в каком я восторге была! И рабочие в мастерских, где я заказ сделала, тоже. Говорят, работать приятно. Сделаешь — и сам любуешься.

Света разрумянилась, потому как художника не только обидеть, но и осчастливить легко. Сказал хорошие слова — вот и все…

— В общем, — подвела итог Кармелита, целуя Свету в щечку, — я всегда знала, что у тебя великое будущее!

— Да ладно… — кокетливо засмущалась Света. — Прям уж великое. Просто большое…

И снова обе рассмеялись.

— Да-да! И не спорь, Светка! Великое! Мне со стороны виднее! Если ты мне не веришь, спроси любого — тебе все то же самое скажут!

— Все, — подтвердила погрустневшая вдруг художница. — Кроме отца…

Кармелита тоже нахмурилась:

— Вот тут я тебя понимаю. Как никто, понимаю. Отцам всегда трудно угодить… Да и не только угодить, но иногда и просто понять их. Или сделать так, чтобы тебя поняли… А-а… — цыганка безнадежно махнула рукой. — Что уж тут переживать! Расскажи лучше, как жизнь? Как дела? Знаешь, я как с тобой денек не пообщаюсь, так кажется, что сто лет не виделись.

— Да так, — туманно ответила Света. — Все хорошо, — и добавила, как бы между прочим: — Я вчера — Максима видела… Мы с ним встретились. Случайно.

— Разговаривали?

Света чуть замялась, подбирая глагол, которым бы определить, что они делали. Но, так и не подобрав его, просто ответила:

— Да…

— И как он? — подхватывая тот же невинный тон, спросила Кармелита.

— Ничего… Хотя, по-моему, очень переживает ваш разрыв…

— Ну, это его дело!

— Значит, тебе безразлично, что с ним происходит?

— Конечно, абсолютно! — ответила Кармелита, переходя на сухой канцелярский язык. — Мы с тобой уже говорили об этом. Хватит! И вообще, речь шла не обо мне, а о тебе!

— Обо мне?.. Да не только. Вот скажи, а если бы Максим начал встречаться…

— С кем? — резко спросила подруга.

— С другой девушкой?

— А у него есть другая девушка? — с наигранным равнодушием спросила Кармелита.

И снова Света не знала, как ответить. — Да не молчи ты! Скажи, что знаешь? У него есть девушка?

— Я… Я хочу сказать… Не знаю!

— Тогда почему ты сказала о другой девушке?

— Просто я подумала, что такой парень, как Максим, долго в одиночестве не останется…

Кармелита наконец-то взяла себя в руки.

— Ну что ж… Я ведь тоже выхожу замуж, а значит, эти вопросы меня не волнуют, не должны волновать…

— Не должны, но волнуют?

— Да…

Бедная Кармелита. Как ни старалась она изобразить равнодушие, ничего не получилось.

Несчастная Света. Как ни выбивала она из Кармелиты вольную для Максима, тоже все бесполезно…

* * *

Душевный ад продолжался. Казалось, Антон только тем и был занят, что выдумывал, как бы сделать матери побольнее. И это у него получалось замечательно.

Как же можно так говорить: “Хватит с меня материнской любви!”

Как?!

Тамара сдерживала себя изо всех сил, чтобы не впасть в истерику, не наброситься на сына. Спрятала боль внутрь, спросила нарочито спокойно:

— Тебе не кажется, сынок, что ты крутовато взял?

— Это только начало.

— Прелестно. Представляю себе, каким будет финал.

— Нет, мамочка, даже не представляешь. Идея у меня такая: как зам Астахова, я предлагаю ему какой-нибудь проект, для которого нужно будет развернуть большое строительство.

— Где?

— Где угодно, хотя бы на историческом для моей судьбы автосервисе. Я думаю, мне удастся убедить отца… то есть… Астахова в том, что этот проект поможет развитию всего его бизнеса.

— Да, все, что касается развития бизнеса, Астахов принимает с ходу и без вопросов, — сказала сама себе Тамара.

— Вот-вот, — подхватил ее размышления сын. — На этом я и собираюсь сыграть. Мы откроем строительную фирму. И зарегистрируем ее на подставное лицо.

— А потом, под строительство, пользуясь правом подписи, ты скачаешь деньги Астахова в эту фирму?

— Конечно! Фирма лопнула, деньги уплыли. Ну как?

— Идея замечательная, — Тамара уже не скрывала иронии. — Меня смущает только одно. Сынок, а что, тебе совсем не жалко Астахова?

Антон не захотел отвечать на вопрос.

— Я понимаю, — продолжила Тамара, — ты зол на меня, на Игоря. И мы с ним принимаем все твои условия, потому что виноваты перед тобой. Но Астахов… В чем он виноват?!

— Оставим демагогию.

— Это несправедливо! Еще же совсем недавно ты сам мне рассказывал, что он любит тебя. Как тебе больно было из-за ваших размолвок. Как ты будешь бороться за то, чтоб соответствовать его фамилии: Астахов!

— Я ошибался. Он не любит меня. Он вынужден меня любить, потому что считает своим сыном. А стоит ему узнать правду, и все изменится.

— Да ему никто не расскажет… Если, конечно, не ты сам…

Тамара сказала это — и тут же поняла свою ошибку. Нужно было утверждать, что Астахов не бросит Антона, даже если узнает правду. Но поздно: сказанного уже не вернешь.

— Никто не скажет? Почему? Сказать может кто угодно. Хоть ты, хоть Игорь! Вот ведь я же как-то узнал правду.

— Антон, но я вынуждена была рассказать. Пойми, так сложились обстоятельства…

— Мамочка, а где гарантия, что завтра не сложатся другие обстоятельства? И ты сама не расскажешь все Астахову? Или наш замечательный Игорь не разродится признанием?

Тамара ничего не смогла ответить.

— Ты же сама говорила, что не знаешь, какая будет у него реакция, если он узнает правду.

— Все-таки он благородный человек! — произнесла Тамара не очень уверенно.

Антон хорошо почувствовал эту ее неуверенность. И сказал очень твердо:

— Ну вот ты и сама все признала. Видишь, на какую тонкую ниточку ты меня подвесила? Понимаешь? Вижу, что понимаешь. А я не хочу зависеть от чьего-то благородства!

 

Глава 16

Раздался звонок.

Неужели Кармелита вернулась?

Света открыла дверь. И увидела цветы. Огромный душистый букет, лежащий на ступеньках. И лишь потом заметила Максима, сидящего рядом. Света робко улыбнулась.

— Ты? — Я…

— Это мне?

— Тебе.

Светка взяла букет. И утонула в нем, в его сумасшедших красках и запахах.

— Спасибо… Просто как-то необычно, что ты… с цветами…

— Почему? — Максим, показалось, даже обиделся: что же, в самом деле, он цветы девушке подарить не может?

— Не обижайся, Максик. Просто если честно, то… то, что между нами произошло, это ведь скорее от отчаяния. А тут цветы… это уже романтика. Но ведь мы по-прежнему друзья, да?

— Я думаю, — медленно, размышляя, ответил Максим. — Сейчас нас связывает что-то большее, чем просто дружба.

Прошли в дом.

Светка сразу же начала искать вазу. Нашла большую, пузатую, неяркой расцветки, чтобы не было диссонанса с красочным буйством букета.

— Я сегодня видела Кармелиту, — сказала Света, расправляя отдельные цветы, их листья, бутоны, соцветия. — Она пришла, чтобы извиниться за портрет, который исполосовала.

— Какой портрет? — спросил Максим с тревогой.

— Ну, когда она приходила в прошлый раз и увидела, что ты вернул мне ее портрет, она просто взяла нож и искромсала его на кусочки.

— Зря. Хороший портрет был!

Слова не уместили всей боли, что разрасталась сейчас в Максиме. Очень уж много было связано с этим портретом. И трудно было представить, что его больше нет.

Увидев его тоску, Света и сама загрустила. Но тут же начала решительную борьбу с его мрачным настроем:

— Да, хороший, но я больше не хочу об этом вспоминать.

— Свет, не расстраивайся… ладно?

— Ладно. Не буду. И еще… знаешь, я не сказала ей о том, что между нами произошло.

— И правильно. Кому какое дело?

— Но Кармелита моя подруга.

— Так что же? У нее своя жизнь, у тебя своя.

— Да. Только я боюсь, как бы не потерять подругу.

— Не потеряешь. Придет время, и жена Миро Кармелита сама все узнает. Мы же не собираемся с тобой что-то от кого-то скрывать, правда?

— Да, конечно. Придет время — все всё узнают. Оба вздохнули с облегчением.

Но тут ощущение легкости ушло — кто-то позвонил в дверь.

— Вот, кому-то уже не терпится в гости к тебе.

— А вдруг это Кармелита? — предположила Света. И оба уставились друг на друга озадаченно.

* * *

Узнав, что дочка приехала домой, Баро тут же позвал ее к себе в кабинет. Настроение у него было явно хорошее. Он обнял Кармелиту, нежно потрепал ее по голове. Причем сделал это настолько энергично, что даже чуть-чуть испортил прическу. Отчего Кармелита по-девичьи возмутилась: “Ну, па!”

— Так, дочка, сразу тебе скажу. Я очень доволен тобой. Правда!

— Ну наконец-то тебе угодила.

— Да уж. Смотрю, ты становишься примерной дочерью. Слыхал, у вас наладились отношения с Люцитой?

— Да.

— Вот и хорошо. Я ужасно рад. И Земфира тоже. Это очень хорошо, правильно. И вообще, это значит, что теперь можно устраивать свадьбу.

Кармелита искренне удивилась:

— Прости, папа, я не вижу связи.

— Как не видишь? Ты же знаешь, что по традиции на свадьбе у невесты должна быть подружка. И лучшей кандидатуры, чем Люцита, я не вижу.

Вот те раз, беда пришла, откуда не ждали.

— Зато я вижу, — твердо ответила Кармелита.

— И кто же это? — Баро напрягся, уже предчувствуя, что со словами “ты становишься примерной дочкой” он явно поторопился.

— Это, папа, моя лучшая подруга, друг детства — Света Форс.

— Да ты что, Кармелита! Света же не цыганка. И она не может быть подругой невесты на цыганской свадьбе.

— Извини, папа, но это уже какой-то расизм! Подружкой невесты должна быть настоящая подружка. А у меня есть только одна такая — Светка.

— Это противоречит нашим законам. На цыганской свадьбе не может быть русской подружки!

— Нет, отец, это противоречит здравому смыслу. Тогда для меня придется сделать исключение. Иначе мне никогда не быть цыганской невестой.

Баро замолчал, озадаченный. Ему так понравилась идея насчет подружки — Люциты. Он так гордился своей баронской мудростью и расчетливостью. А тут дочь опять возмущается.

— Кармелита, но это же просто детские капризы!

— Нет, папа! Это у тебя капризы, — Кармелита чуть не сказала “старческие капризы”, но решила не обижать отца-молодожена. — Мы со Светкой с детства вместе, у нас с ней столько общего! Столько пережито…

— Для меня это не аргумент…

— А что для тебя аргумент? — тут уж Кармелита не на шутку разозлилась. — Папа, ты заставил меня выйти замуж за Миро, ты запретил мне общаться… с тем… с тем, с кем я хотела, но неужели ты мне сейчас откажешь в такой мелочи?

Баро промолчал, но молчание это означало “нет”. Но вдруг лицо его смягчилось. Он заговорил почти нежно:

— Доченька, а ты подумай… подумай о Свете. Легко ли ей придется на твоей свадьбе? Да она же будет себя чувствовать белой вороной.

— Ну почему?

— Да потому, что она не знает цыганских традиций, не знает, что делать и как делать.

— Я бы ей все объяснила. И, думаю, Люцита не отказалась бы помочь.

— Но ты же сама знаешь, для того чтобы быть цыганом, нужно им родиться!

— Папа, но я ведь ей уже сказала об этом.

— О чем?

— О том, что хочу сделать ее подружкой невесты.

— Да как же так можно? Ты ей сказала! А меня не спросила. Ни с кем не посоветовалась!

— Я посоветовалась — с бабушкой Рубиной. И она мне разрешила!

— Я с ней тоже поговорю. Совсем из ума выжила.

— Не смей так говорить о бабушке.

— Кармелита, доченька, я тебя прошу: ты пригласи Свету на свадьбу, но как дорогого гостя, а не подружку невесты. Обещаю, я посажу ее на самое видное место. И тосты в ее честь лично говорить буду!

Дочери нечего было возразить против таких сильных аргументов.

— Может, ты и прав. Но ведь я ей уже сказала, что она будет подружкой. А как же я теперь…

— Найди хорошие, правильные слова. Объясни ей все. Скажи, что Баро лично извинился!

* * *

Нет, звонила не Кармелита, как подумала, услышав звонок, Света.

Пришел отец, вернулся после долгой командировки.

Дочь открыла дверь. Форс бросил вещи на пороге и крепко обнял ее:

— Здравствуй, моя хорошая! Соскучился…

— Здравствуй, папа, — скованно как-то сказала Света. — Я рада…

Леонид Вячеславович насторожился:

— Ты так рада, что после долгой разлуки даже не обнимешь папашку как следует?

Света чмокнула отца в щечку.

— Ну вот, другое дело. Спасибо! Что ты там дома поделываешь?

Форс прошел внутрь дома, увидел Максима. По его глазам понял, чей это букет стоит рядом. И в глазах же увидел и понял еще что-то очень важное.

— Вот уж кого не ожидал здесь увидеть! Здравствуй, подзащитный.

— Здравствуйте, Леонид Вячеславович, — смущенно ответил Максим.

И это смущение еще больше насторожило Форса.

— А у тебя тут без меня, я смотрю, уютно. Цветы… Молодой человек…

Взгляд Форса упал на портрет Максима.

— Басков? — максимально саркастично спросил он.

— Да, — ответил Макс, улыбаясь. А вот Света нахмурилась.

— Надеюсь, я не помешал?

— Леонид Вячеславович, — опять замялся Максим. — Ну что вы!

— Если честно, папа, ты очень не вовремя! — зло сказала Света.

— Вот, Максим… — Форс развернулся в сторону гостя. — Рожаешь детей, растишь, ночей не спишь. Потом воспитываешь, делаешь для них все… А они вырастают и говорят: ты очень не вовремя! — повернулся в сторону дочки: — С дороги хотя бы на чашку кофе от родной дочери я могу рассчитывать?

Пока Света делала кофе, все молчали.

— Ну что ж, Максим, — великосветским тоном произнес Форс. — Каковы твои дальнейшие планы относительно моей дочери?

— Папа! — возмутилась было Света. Но Форс ее остановил:

— Аты помолчи. Я не с тобой разговариваю. Выйди, пожалуйста, из комнаты. Я должен поговорить по-мужски.

Света, фыркнув, вышла из комнаты.

— Так что? — продолжил Форс.

— Не знаю. Я не думал еще…

— Аты подумай, Максим, подумай. Потренируйся в этом нелегком деле. Ты же человек серьезный! Я надеюсь, не станешь легкомысленно относиться к своей судьбе и к судьбе моей дочери.

— Не стану. Но пока… нам просто… хорошо вместе.

— Просто. У вас, молодых, сейчас все “просто”.

— Вы меня неправильно поняли.

— Да? А мне показалось, я тебя правильно понял… Скажи, Макс, а может, тебе попросту надоело жить в гостинице?

— Леонид Вячеславович, — жестко ответил Максим. — Я, по-моему, не давал вам повода разговаривать со мной подобным образом.

— Не давал, — смиренно согласился Форс. — И лично у меня к тебе никаких претензий. Но вот следствие по делу покушения на Миро Милехина еще не закончено. И если в прошлый раз мне удалось тебя отмазать, то в следующий раз может не получиться.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, констатирую факты.

В комнату вернулась Света. Ну не было у нее сил ждать за дверью, пока мужики поговорят.

— Ну, дочка, у тебя и чутье! Вот мы как раз договорили — и ты вошла. Так я тут гонорар получил — возьми на хозяйство, — Форс протянул деньги Свете, но как только она собралась их взять, передумал: — Хотя, даже не знаю, нужны ли они тебе? У тебя ведь теперь перспективный кавалер. Кстати, а как у тебя сейчас с работой, Максим?

— Да ничего, нормально, Леонид Вячеславович. Я вновь работаю на фирме у Астахова.

— Логично. Астахов своих не бросает. Старые связи — это прекрасно. Кстати, о связях: Антон в курсе ваших романтических отношений?

— Папа! — вновь вспылила Света. — Антона, как, впрочем, и тебя, это не касается.

— Э, нет. Пока ты моя дочь, меня все касается: и ты, и он, и Антон.

Форс посмотрел на свой свежеполученный гонорар, зажатый в кулаке. Положил деньги на стол. И сказал, на этот раз нормально, спокойно, по-домашнему:

— Мне нужно идти. Ждут меня. Пока, дочка. И ты, Макс, бывай. Будьте осторожны. И думайте, прежде чем что-то делать. Больше от вас я ничего не прошу.

* * *

В прежние времена Земфира, наверно, и не решилась бы подойти к Баро. Но теперь как невесте ей было позволено намного больше. Она зашла в кабинет жениха, протерла пыль, принесла ему крепкого чаю. А потом как бы невзначай подошла сзади, погладила по голове и негромко сказала:

— Рамир, я не понимаю, зачем ты это сделал? Зачем заставил Кармелиту выбрать Люциту подружкой невесты на свадьбе?

— Ты недовольна? — удивился Баро. — А я был уверен, что тебе такой выбор понравится.

— Как я могу быть довольна, когда мою дочь заставляют страдать!

— Почему?

— Неужели ты не понимаешь, как ей тяжело будет стать подругой невесты на свадьбе Миро?

— Да, но, по-моему, Люцита сама не против. Что касается Миро, она уже успокоилась…

— Что ж вы, мужчины, никогда ничего не видите? Она просто держит себя в руках. Поверь мне, это очень трудно. Но нельзя требовать от моей девочки слишком многого.

— Не усложняй. Люцита больше всего подходит для этой роли, — упрямо сказал Баро.

— Но ведь Кармелита хотела сделать свидетельницей свою подругу.

— Хотела. Но это невозможно, потому что Света — не цыганка. Я сказал, чтобы она даже не думала об этом.

— Ты жестокий, Рамир, — грустно сказала Земфира.

* * *

— Свет, а у тебя отец всех молодых людей не любит или есть какие-то исключения? — спросил Максим.

— Да, исключения имеются. Например, Антон Астахов, — горько ответила Света.

— Ну, понятно. Они же похожи!

Света задумалась, потом внимательно посмотрела на Максима, смутив его.

— Прости, я не хотел обижать твоего отца.

— Нет, ты прав, — медленно произнесла Света. — Они действительно очень похожи. Й в плохом, и в хорошем. Может быть, поэтому меня и тянуло к Антону. Но дело не только в этом. Главное, из-за чего отец так суетится: Антон Астахов — богатый наследник.

— Естественно желание отца: свою дочку пристроить получше.

— Знаешь, Максим, я могу и обидеться.

— Свет, ну что ты?

— Хотя… Ты прав, конечно. Желание естественное, но только у моего папаши это превратилось в манию, в навязчивую идею. Он считает, что его дочь просто обязана выгодно выйти замуж.

Максим всплеснул руками и неожиданно рассмеялся:

— Потрясающе! И здесь партия не выгодная. История повторяется…

— Какая история?

— Одна и та же. Отец девушки считает, что я не достоин его дочери. Сначала так было с Зарецким, теперь с твоим отцом. Понимаешь, все отцы в мире считают, что Максим Орлов — наихудший вариант для их любимых дочек.

— Макс, ну что ты? Главное, что я так не считаю. Света обняла его, поцеловала. Он ответил на поцелуй. Целуясь, она взъерошила его волосы.

И вновь в дверь позвонили. Сначала они решили не обращать на это внимания. Но гости все звонили и звонили.

— Кто бы это мог быть? Я побегу, открою.

Света спустилась вниз, не глядя открыла дверь. На пороге стояла Кармелита.

— Привет, подружка! — за показной бодростью цыганка пыталась скрыть чувство неловкости, ведь она пришла, чтобы отозвать свое приглашение на свадьбу.

— Это ты? — спросила Света с изумлением.

— Я, — Кармелита внимательно посмотрела на смущенную, раскрасневшуюся Свету и молча прошла в глубь дома.

И там увидела взъерошенного Максима. Потом посмотрела на огромный букет, потом на портрет Максима (как же она его в прошлый раз не заметила?!).

В студию вошла Света:

— Кармелита, я… я сейчас тебе все объясню, я хотела сказать сразу… но не решилась…

— Да не нужно ничего объяснять. Все и так понятно! Ладно, удачи вам…

Кармелита пошла к выходу. Светка бросилась за ней.

— Стой! Стой! Кармелита, ты меня ненавидишь, да? Кармелита молча отвернулась.

— Но ведь ты сама говорила, что это тебя не волнует, если у Максима появится девушка…

— Света, ну зачем ты сейчас-то врешь? Я сказала: не должно волновать, но волнует… Неужели ты ничего не понимаешь, неужели у тебя самой сердца нет?

— Есть. И оно болит.

— А если есть, то могла бы хоть подождать, пока я с табором уйду.

— Да ты же мне сто раз говорила, что выходишь замуж и Максим тебе вообще больше не нужен!

— Не тебе судить, кто мне нужен, а кто нет! Кармелита ушла.

Неужели навсегда?

 

Глава 17

Одиноко и пусто.

Чтобы хоть немного развеять ставшее уже привычным тягостное настроение, Тамара поехала к Игорю. Рассказала ему все. Но от этого ничего не изменилось. Более того, сейчас, вглядываясь в лицо Игоря и находя в нем черты Антона (или наоборот?), она чувствовала, как по крупицам из нее уходит прежняя беззаветная, слепая любовь к Игорю. И взамен остается на душе все то же черное, выжженное поле…

А Игорь будто ничего этого не чувствовал. А может быть, просто крепился, стеснялся показать свою слабость. Делал вид, что ничего страшного не произошло, не происходит и вряд ли произойдет. Тамара впервые за все эти годы подумала, а стоит ли говорить что-то этому человеку? Нужно ли открывать ему душу?..

— Знаешь, Игорь… Вот смотрю я на нашего сына, и мне становится страшно.

— Почему?

— Ты еще спрашиваешь! Может, ты не слышал, о чем я тебе только что рассказала? Он же делает из нас орудие для осуществления своих планов. Он полностью подчинил нас своей воле! Он не считается ни с тобой, ни со мной. И это мой сын, которого я растила, оберегала… любила…

— Том, ты не обижайся, но мне лично он чем-то даже нравится в такой роли.

— Чем? Чем он может нравиться? Я — его мать. А как он со мной разговаривает?

— Зато он точно знает, чего хочет, и четко идет к своей цели. Я всегда мечтал быть таким. Да не поручалось. Знаешь, говорят, мечты отливаются в де-гях. Может, ему удастся добиться того, что мне не удалось…

— Неужели мечта всей твоей жизни — ограбить Астахова?

— Тамара, что за слова! “Ограбить”! Мальчик хочет скачать все хозяйские активы на счет подставной фирмы. Это авантюра, изящная комбинация, но уж никак не грабеж. А я-то, дурак, думал, что он собирается стричь купоны только с автозаправки… М-да… Мне всегда масштаба не хватало.

— Теперь дело за малым: сынок поручил нам найти это самое подставное лицо.

Игорь изменился в лице:

— Ты… ты хочешь сказать… что Антон хочет повесить эту фирму на меня? Я не буду!

— Что, испугался? — с легким злорадством спросила Тамара.

— Нет, не испугался, — не очень убедительно ответил Игорь. — Но я просто не хочу в тюрьму!

— Успокойся! Никто от тебя таких жертв не требует! Ты ведь и на меньшие жертвы не способен!..

А вот это Тамара зря сказала.

— Не способен?! — взвизгнул Игорь. — Вас, баб, послушать, так мужики ни на что не способны! А что ж вы сами к нам лезете? Кто эту старуху-цыганку по твоей просьбе в тюрьму засаживал? Кто свеженького яду для нее принес? А? Кто?

— Ты. Так ведь все равно это ничем не закончилось. Вон, жива Рубина — бегает, как молоденькая.

— Ну, извини, я — любовник, а не киллер.

— Ну, ладно, ладно, — Тамара сменила гнев на милость. — Киллер ты действительно хреновый. А вот любовник неплохой.

— Ну вот, — проворчал Игорь. — Уже “неплохой”. А раньше был “очень хороший”, “замечательный”. Так какое там задание дал сынок?

— Нужно найти подставное физическое лицо для фирмы. В принципе, человек может и не знать, что он владелец фирмы. Просто нужны его документы.

— Проще говоря, паспорт?

— Да! Но мне не приходит в голову ни одна подходящая кандидатура.

— А мне уже пришла! — хвастливо сказал Игорь. — Кто?

— Угадай! Сдаешься?

— Ну?..

— Твоя горничная и моя дорогая невеста — Олеся!

* * *

Пока Света разговаривала с Кармелитой, Максим причесался. И сам же посмеялся над собой: “Раньше причесываться нужно было!”

Вернулась Света.

— Что она тебе сказала? — спросил Максим.

— Что она не знает, нужен ты ей или нет. Точнее, что это не мое дело, кто ей нужен! Так что беги к ней и сам разбирайся.

Максим обошел вокруг своего портрета, прошелся по комнате. Понюхал букет, оторвал от него один маленький цветочек и вставил его в петличку своей рубашки.

— Света-Светочка, никуда я не побегу. Устал я бегать. Ужасно устал. И плыть против течения тоже сил больше нет.

— Да, Макс, — зло сказала Света, — ты не спортсмен. Плыть устал, бегать устал… Если так, то что же со мной общаешься?

— Ты о чем?

— О чем? Если устал плыть против течения, то со мной тебе легче не будет. Против наших отношений не только Кармелита с Антоном, но и отец мой тоже!

— Перестань, успокойся. Я ведь уже говорил. Мы взрослые люди. И ни у кого не должны спрашивать разрешения!

Света вдруг сникла — желание спорить почему-то сразу пропало.

— Эх, Максимка, головой я все понимаю… Но чувствую себя неуютно как-то…

— Почему? Ну правда, объясни мне. Объясни, почему мы должны ото всех прятаться?

— Не знаю, — грустно сказала Света. — Наверно, чтобы никому не сделать больно… Чтобы к нам не приставали с вопросами, не бросали косые взгляды.

— Так ты боишься косых взглядов?

— Ничего я не боюсь.

— Тогда собирайся. Я приглашаю тебя в ресторан.

— В ресторан?

— А что тут такого? Мы с тобой еще ни разу не были в ресторане. Вот я тебя и приглашаю. Пойдем?

— Ну не знаю, Максим, как-то это неожиданно… — Света вспыхнула от удовольствия.

— Чего ты стесняешься? Илиты меня стыдишься?

— Нет, ну что ты…

— Значит, вперед! Собирайся!

— Тогда подожди меня минуточку.

Света взяла косметичку и пошла к своим шкафам.

Максим понял, что ждать придется не минуточку, а намного больше: наведение красоты — это не шутка.

* * *

Да, пожалуй, Земфира все правильно сказала. Нельзя требовать от Кармелиты сразу всего. И чем дальше, тем больше. Ну что он пристал к ней с этой свидетельницей? Хотела Свету — пусть будет Света.

И тут же Баро прислушался к себе. А не становится ли он подкаблучником? Не слишком ли часто соглашается с мнением Земфиры? Припомнил все их разговоры за последнее время. Да нет! Ерунда! Разве он виноват, что у него такая мудрая невеста?

“Да-а-а, — подумал Зарецкий, усмехнувшись. — Если бы в восемнадцать все невесты были такие же мудрые, как в сорок!”

— Папа, к тебе можно? — в дверном проеме показалась Кармелита.

— Да, доченька. Конечно, проходи, — мягко сказал Зарецкий.

— Знаешь, я была не права… Одним словом, прости меня, папа.

— За что? Тебе не за что передо мной извиняться.

— Нет, есть за что. Прости все мои выходки. Я понимаю, как тебе со мной трудно, Баро совсем расчувствовался. Права Земфира, абсолютно права: у него замечательная дочь. Нельзя же все время пытаться ее переделать. Человек — не оглобля, волю сломаешь — потом не починишь. Зарецкий обнял дочь.

— И тебе, доченька, со мной тоже трудно. Это я должен просить у тебя прощения за то, что иногда слишком суров с тобой.

Кармелита посмотрела на отца с удивлением.

— Нет, папа! Ты самый лучший отец на свете! — сказала она, забыв все недавние обиды.

— Знаешь… Вот что решил твой самый лучший отец: пусть будет так, как ты хотела. Если хочешь, чтобы у тебя подружкой на свадьбе была Света, значит, будет Света.

Кармелита улыбнулась сквозь слезы: какая идиллия… увы, запоздалая…

— Нет, папа, моей подружкой будет Люцита.

— Что ты, Кармелита… Ты, наверно, неправильно меня поняла.

— Я все правильно поняла, но я действительно хочу, чтобы подружкой была Люцита, а не Света.

— Почему?

Отец, он, конечно же, хороший, только зачем ее сейчас мучает расспросами? Принял бы все как есть… А так, делает ей больно, сам того не желая. Вынуждает врать:

— Просто я подумала: раз я цыганка, то должна блюсти наши традиции.

Баро посмотрел на нее с сомнением:

— Доченька, у тебя все хорошо?

— Да, папа.

— И все же у меня такое впечатление, что с тобой что-то случилось. Ты не хочешь мне рассказать?

— Нет, папа, у меня все хорошо. Хорошо, папа, просто замечательно…

Кармелита выбежала из комнаты, чтобы отец не увидел ее слез.

* * *

Обернувшись в свое прошлое, совсем недавнее, Антон вдруг понял, как же сильно он изменился за это время. Каким глупым, в сущности, недалеким пареньком был он.

Тырить деньги из папиной взятки городскому чиновнику… Лезть на цыганское кладбище с бульдозером… Бражничать с горя в непомерных количествах…

Как будто бы это другой человек делал.

А сейчас он не только “первый зам” Астахова, но и человек, посмевший замахнуться на него самого.

И со всей высоты благоприобретенной мудрости Антон понял: в зарождавшейся истории с подставной фирмой никак не обойтись без Форса. Нужно сверхнадежное юридическое прикрытие. А такое может обеспечить только он — Леонид Вячеславович Форс. Правда, еще поди застань его в городе. В последнее время — вечно в разъездах.

Позвонил.

Повезло. Оказывается, Форс как раз собирался уехать, но ради Антона может немного задержаться.

И этот маленький фактик тоже потешил самолюбие. Вырос ты, брат Антон, очень вырос. Еще недавно Форс поучал тебя, как первоклашку, а сегодня разговаривает на равных.

Договорились встретиться все там же — в любимом ресторане “Волга”. Правда, незадача: все VIР-кабинеты заняты. Дожили! Вот что значит — забывать старые любимые точки. Все как в поговорке: “Барыня встала, место продала!” Освободил место — не удивляйся потом, что его заняли. Единственный ресурс, который изыскал старательный администратор — столик, расположенный, конечно, в основном зале, но все же отделенный от него разными дизайнерскими ухищрениями: решеточкой, драпировкой, картинками.

Пришли практически одновременно. Форсу это место сразу не понравилось:

— Да-а-а, — сказал он мрачно. — Я хоть и юрист, а всяческие решетки категорически не переношу… Что за спешка, Антон?

— Знаете, Леонид Вячеславович, хорошая идея как хорошее блюдо — ее надо подавать горяченькой.

Форс хмыкнул неопределенно, но чувствовалось: каламбурчик он оценил в полной мере. И как редкий гурман, и как искушенный оратор (адвокат все-таки!).

— Стало быть, у тебя идея.

— Ага. Бизнес-проект.

— Тогда слушаю.

— Я хочу построить на нашем автосервисе кафе для клиентов.

— Бог в помощь. А я тебе тут зачем?

— Да так, много юридических тонкостей. Не хочу иметь дело с посредниками, субподрядчиками всякими. Думаю основать строительную фирму. А ее нужно зарегистрировать…

— На себя?

— Нет, на какого-нибудь другого человека.

— То есть я так понимаю, что фирмочка будет левенькая, подставная?

— Ну вот, а вы еще говорите “зачем нужен”. Нравится мне иметь с вами дело, Леонид Вячеславович. Вам не нужно говорить лишних слов.

— Спасибо, Антон. Постараюсь продолжить в том же духе, чтоб не уронить себя в твоих глазах. Как я понимаю, Астахов ничего не знает о твоих планах.

— Правильно понимаете. Я хочу сделать ему сюрприз.

— Приятный сюрприз или как?

— Смотря как сложатся обстоятельства.

— А на чьи деньги ты собрался осуществлять свой проект?

— Не вы ли учили меня, — аккуратно сказал Антон, — что деловой человек о своих планах не должен распространяться?

— Было дело — учил. Но, с другой стороны, ты хочешь привлечь меня к своему проекту. А я тебе не китайский болванчик. Я должен знать, в чем его суть. Как юрист, я просто обязан быть в курсе некоторых подробностей.

— Да, разумеется. И для начала я бы хотел заручиться вашим словом…

Но тут, удивительное дело, Форс не дослушал собеседника и, отвернувшись в сторону, воскликнул:

— Как интересно!

Антон посмотрел: что так удивило Леонида Вячеславовича? И сам открыл рот от удивления.

В ресторан гордо, не таясь, в обнимку вошли Максим и Света. У Светы в руках был маленький букетик, явно купленный по дороге, на набережной.

Отец девушки и ее же экс-кавалер молча переглянулись. Виду них при этом был несколько глуповатый.

* * *

Сдержать слезы все же не удалось. Кармелита убежала в конюшню, к своей Звездочке. Поплакалась ей в гриву. Потом оседлала, вскочила — и вперед, за границы Управска. А там, на свободе, слезы высохли, и грусть прошла. Кармелита сама не заметила, как оказалась в таборе. Вовремя появилась — Миро как раз чистил Торнадо. Оставила Звездочку попастись рядом, а сама подхватила жениха и увела в лес поболтать наедине.

Глаза у Миро блестели, он любовался своею невестой, не скрываясь.

— Как же хорошо у вас в таборе! — сказала Кармелита. — Я не могу дождаться, когда буду жить здесь, среди этих людей.

— Потерпи. Совсем скоро ты станешь моей женой, и будем мы жить в таборе. Но, Кармелита, я никогда раньше не слышал, чтобы ты так восторгалась табором и тем, что ты станешь моей женой.

— Я многое поняла за последнее время.

— И что же ты поняла?

— Многое…

— Кармелита, с тобой все в порядке?

— Нет! Не в порядке! Я хочу за тебя замуж, Миро. Поскорее! Я хочу уйти из этого города с табором!

Кармелита бросилась Миро на шею. А он, растерявшись, обнял ее неуклюже и с беспокойством спросил:

— Кармелита, что тебя тревожит? Чем я могу тебе помочь? Что угодно готов сделать для тебя.

— Да? Тогда поговори с моим отцом, чтобы после свадьбы он отпустил нас с табором. Поговори с ним, Миро. Пожалуйста…

— Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас отправился к нему?

— Пожалуйста…

Миро понял, что от него ждут поступка, и твердо сказал:

— Хорошо. Я поехал.

— Езжай. А я буду ждать тебя здесь… Дома, как и подобает настоящей цыганке.

* * *

Света и Максим выбрали столику окна. Вид у них был таинственный, как у заговорщиков. И счастливый, как у прогульщиков. Говорить почему-то не хотелось.

Но когда подошел официант, все-таки пришлось нарушить молчаливую идиллию. Максим сделал широкий жест: мол, дама заказывает!

Света внимательно рассмотрела меню и скромно сказала:

— Мне, пожалуйста, чай и пирожное.

— Почему так скромно? — возмущенно сказал Максим. — Мы же решили отметить начало нашей новой жизни. Я предлагаю гульнуть по-богатому. А то получится: какое начало, такая и новая жизнь.

— Ну, Макс, перестань баловаться. Ты же знаешь, я не люблю показуху. Может быть, потом еще что-нибудь закажем.

— А вам что? — разочарованный официант повернулся к Максиму.

Тот полистал меню, потом пожал плечами и обреченно произнес:

— Мне то же самое…

— И все? — вежливо спросил официант.

— Нет! — гордо сказал Максим.

Официант оживился. Но следующая фраза добила его:

— Еще, пожалуйста, вазочку для цветов. С водой, разумеется.

Официант захлопнул блокнотик, резко развернулся и исчез.

Света рассмеялась:

— Как здорово! Максим, ты такой смешной.

И это “смешной” прозвучало так нежно и трогательно, что Максим немного смутился. И чтоб рассеять смущение, начал кривляться:

— Да. Я смешной. Я — клоун Макс. Целый вечер на манеже “Волги”, - и продолжил совсем другим, серьезным голосом: — Тебе здесь нравится?

— Очень.

— Уютно, правда?

— Да… Только знаешь, при всем этом ресторанном уюте, у меня такое чувство, будто я прыгаю с парашютом.

— В смысле?

— Выброс адреналина.

— А-а-а! Поняла теперь! — торжествующе сказал Максим. — Наконец-то почувствовала, что это такое. Мы с тобой — свободные люди! Нам плевать, что скажут другие!

— Вот, Макс, тут ты меня подловил. Во всем этом нашем походе есть что-то бунтарское. Мне, как художнице, это очень нравится.

— Правильно, Светка, — все мы художники нашей жизни!

Света скривилась.

— Что, банально? — спросил Макс. — Угу.

— М-да — плохой из меня клоун. А если честно… Я хоть и не художник, но мне тоже сейчас чертовски приятно.

 

Глава 18

Кармелита подошла к шатру Рубины, прислушалась: бабушка там. Там, внутри, что-то делает. Вскочила в шатер:

— Бабушка!

— Девочка моя! — обрадовалась Рубина. — Как я рада тебя видеть!

— Я тоже…

— Редко я тебя вижу. Ты тут у нас редко появляешься.

— Ничего, бабушка. Скоро мы будем навсегда вместе.

— А отец? Он тебя отпускает с табором?

— Сопротивляется. Миро как раз поехал с ним разговаривать.

— Кармелита, ты говоришь о своей жизни в таборе, как о деле решенном. Но все это как-то с надрывом. Признайся, ты же сама не до конца уверена, что это тебе нужно.

— Нет, нужно, бабушка, нужно! Мне это просто необходимо.

— Но почему ты говоришь это с таким отчаянием? Что тебя мучает, девочка моя? Расскажи мне. Нет лучшей подруги, чем бабушка.

И слезы, упрятанные внутрь, вновь полились ручьем. И под этот водопад Кармелита рассказала все-все-все о Свете и Максиме.

— Они меня предали, бабушка! Предали. Лучшая подруга и тот… кто… кого я… о ком думала, что он… В общем, Максим…

— Я не могу в это поверить! — всплеснула руками Рубина.

— Но я видела все это своими собственными глазами!

— Может, ты что-то не так поняла?

— Да что не так?! Они были взъерошенные, раскрасневшиеся. И вместо моего портрета в ее студии — портрет Максима. Что тут понимать?

— Да, внучка, наверно, ты права. Вот ты сейчас говоришь, а я сердцем своим цыганским чувствую, что так оно и есть. Сошлись они, Света и Максим. Может, сначала и не хотели, но сошлись. И сейчас тоже вместе.

— Я ошиблась в людях. Думала, они самые дорогие, самые близкие, самые лучшие, а они!..

— Что ни делается, все к лучшему. Радуйся всему, что ни увидишь. Тем легче тебе теперь будет забыть о них. Прежняя жизнь для тебя кончилась, начинается новая, с Миро. Выйдешь замуж, станешь цыганской женой и, даст Бог, останешься в таборе…

— Бабушка! Ты не представляешь, как я этого хочу!

— Вот теперь представляю. Ну что, Кармелитка, теперь ты убедилась: у них, у гаджо, свои законы. И ты сама видела, какие. Я рада, что ты, несмотря ни на что, выбрала законы цыган.

— Да, бабушка, я тоже… — сказала Кармелита горячо, как будто окончание молитвы произнесла.

— Все! Хватит плакать. Теперь расскажи мне, как у тебя дела с твоей постановкой?

Кармелита заулыбалась.

— Все хорошо. Добавила к старым номерам новые. И все так переплелось славно. Дети так здорово танцуют! Они совершенно не боятся. Хотя не знаю, что будет завтра… перед представлением…

— И завтра бояться не будут. Главное, чтоб ты не боялась.

В голосе Рубины Кармелите неожиданно послышалась какая-то тревога. Или… “Да нет, показалось!” — решила Кармелита.

* * *

— А ты об этом знал? — спросил Форс, показывая Антону на счастливую парочку.

— Подозревал. Они, правда, отбивались, говорили, что все не так серьезно. Но я-то видел, к чему идет.

— Понятно. Вот она, свобода выбора. Осознанная, блин, необходимость! А я уже даже имел честь видеть их вместе в моем доме.

Антон промолчал.

— Ну, чего ты молчишь? — возмутился Форс. — Прощелкал девушку, и еще молчит! Как ты к этому относишься?

— Ничего я не прощелкал, — обиделся Антон. — Мы со Светой порвали. Пусть теперь делает, что хочет.

— Жаль, — сказал Леонид Вячеславович, задумчиво глядя на парочку.

— Мне тоже… Но так получилось…

— Антон — Антон, ну как же ты… Так все хорошо было. Не оправдал ты моих надежд. Вот сейчас приходится терпеть, что рядом с моей дочерью не ты, а Максим.

Мимо проходил официант. Форс подозвал его.

— Пожалуйста, бутылку шампанского вот за тот столик.

— Сказать, что от вас?

— Разумеется. Мы свою доброту ни от кого не прячем. Перед тем, как бутылочку отнести, но не раньше, шторочки все эти раздвинь, чтоб нас хорошо видно было.

— Леонид Вячеславович, что ж это вы дочку подпаиваете, когда она рядом с этим…

— Антон, добрее нужно быть. Добрее. Ребята в ресторан пришли, а пьют только чай. Нехорошо.

Антон понимающе хмыкнул — порой нет ничего оскорбительней подарка.

— Извините, был не прав. Надо помочь влюбленным. У Макса-то, наверно, и денег нет.

— Молодец, Антон, быстро схватываешь. Вот мы и поможем им устроить настоящий праздник.

* * *

Баро радушно принял будущего зятя.

— Проходи, дорогой, мой дом — твой дом.

— Вот-вот, Баро, я как раз об этом. Хотел бы снова вернуться к одному давнему разговору.

— Давний разговор — как выдержанное вино, — лукаво улыбнулся Зарецкий. — Со временем крепчает. Что за разговор? О чем речь?

— О том, где мы с Кармелитой будем жить после свадьбы.

Лицо барона изобразило недовольство:

— Миро, я не хочу об этом говорить.

— Но я прошу, выслушайте меня!

— Э-э! Я наперед знаю, что ты скажешь. Вы с отцом хотите, чтобы Кармелита жила в таборе.

— Но, Баро…

— Послушай, Миро, у меня на тебя, зятек мой родной, другие виды. И совсем другие планы. Эх, не хотел я говорить заранее, да, видно, уже время приспело. Понимаешь, я надеялся, что, выдав за тебя Кармелиту, я со временем передам тебе и место вожака рода, барона. И, в конце концов, хранителя цыганского золота. Я думаю, ты самый достойный преемник. И наши все меня поддержат!

Миро задумался. Вот как все складывается. Ведь отец его, Бейбут, именно на это и надеялся, когда уговаривал его ехать к полузабытой детской невесте — Кармелите. Отец тогда так мечтал об этом. А вот сейчас так все складывается, что не может Миро принять это предложение. Только как сказать об этом, чтоб не обидеть гордого человека?

— Баро, для меня это большая честь!

— Так что ты скажешь? Ты согласен?

— А почему вы заговариваете об этом сейчас, когда я еще совсем молод, да и вы в расцвете, в силе… И почему…

— Миро, ты не понял, — перебил его Зарецкий. — Я не предлагаю тебе занять свое место прямо сейчас.

— Тем более. Неужели для того, чтобы когда-либо занять это место, нужно немедленно прекратить кочевать?

— Я думаю, да. Положение обязывает. Времена меняются. Нужно входить в жизнь Управска. А ты видишь, какие у нас тут дела. Как все непросто. И тут уж тебе выбирать. Говори, Миро. Не смущайся.

— А если я все же выберу волю?

— Мне будет жаль. Потому что я не вижу другого такого человека. Надежного…

Миро смущенно улыбнулся.

— Не скромничай, Миро. Ты — достойный человек. Иначе я не отдавал бы тебе в жены свою дочь.

— Еще раз спасибо, Баро… Но ведь свадьба состоится в любом случае?..

Зарецкий даже чуть обиделся.

— Миро, о чем ты говоришь? Я свое слово обратно не беру. Мне будет больно, если моя дочь покинет меня. Но если я стану на пути вашего счастья, мне будет… вдвойне больнее…

* * *

Чайно-пирожное пиршество Светы и Максима было в разгаре, когда официант принес бутылку шампанского.

— А мы не заказывали… — удивилась Света.

— Это подарок! — торжественно произнес официант и указал царственным жестом на столик, за которым сидели Форс и Антон.

Те, с издевательской улыбкой на губах, небрежным жестом поприветствовали их.

— Максим! Пойдем отсюда! — сказала Света мрачно.

— Нет, Света. Мы же решили: всем назло! Чтобы все видели!

— Вот, давай им назло и уйдем. И пусть видят!

— Света, чего ты испугалась?

— Я не испугалась. Просто не хочу, чтоб они на нас пялились.

— Отлично. Не хочешь, тогда давай поцелуемся. Они, как вежливые люди, должны отвернуться.

— Знаешь, — разозлилась Света, — мы пока еще не на свадьбе, чтобы целоваться в присутствии отца. Оставь деньги, оплати счет.

— Прямо сейчас? Зачем?

— Увидишь!

Света встала и, держа бутылку, присланную отцом, за горлышко, как гранату, походкой Александра Матросова направилась к столику дарителей. Максим последовал за ней.

Чувствовалось, что Света готова в любую секунду бросить бутылку и закрыть грудью любую амбразуру. В ожидании этого Антон и Форс вжались в стулья, стараясь не шевелиться.

Но Света сдержалась, поставила бутылку в центр стола. И ушла, мелко стуча каблучками.

— Ох! Можно подумать, какая гордая, — крикнул вслед осмелевший Антон.

А Форс довольно улыбнулся. Молодец дочурка. Есть характер!

* * *

И вот наконец Миро вернулся в табор. Вошел в палатку Рубины. Глаза горят, на щеках — румянец. Чувствуется, что хочет сказать что-то очень важное. Распирает всего изнутри!

— Ну что? — бросилась к нему Кармелита. — Поговорил с отцом?

— Да.

— Что он сказал?

— У тебя поистине мудрый отец, Кармелита.

— Что? Неужели отпустил? — не поверила Рубина. — Да. Баро не против нашего отъезда. Мне удалось его убедить. Он — благородный человек. Как ни тяжело ему расставаться с тобой, он готов нас отпустить.

— Слава тебе, Господи! — Рубина перекрестилась на иконку.

А Кармелита, вместо того чтобы обрадоваться, скривила губы. А глаза ее огромные наполнились слезами.

Миро смотрел на нее, не веря сам себе: эта ли девушка умоляла его! Да что там умоляла — требовала, чтоб он ехал к ее отцу, поговорил по-мужски.

— Кармелита, ты не рада? Но ты же этого хотела?

— Да, Миро. Я рада, я не отказываюсь от своих слов, — сказала девушка сквозь слезы. — Но просто как-то… грустно… Все-таки в этом городе столько лет…

Но Миро, да и Рубине тоже, трудно было поверить, что дело только в этом.

* * *

Форс откупорил шампанское.

— Ну что ж, раз они отказались от нашего шампанского, давай мы, что ли, выпьем за них.

Разлил искрящуюся жидкость по бокалам и поднял свою часть тоста Форс:

— Давай. За Максима и Свету. В конце концов, похоже, им хорошо друг с другом. Так пусть хоть они будут счастливы в этом несчастном мире.

— Я не пью, — мрачно сказал Антон.

— И давно?

— Нет, недавно.

— Но один бокал шампанского не повредит… за счастье моей дочери.

— Леонид Вячеславович, вы что, издеваетесь? Не буду я.

— Как знаешь.

Форс опрокинул шампанское внутрь. И задержал дыхание, прислушиваясь к себе, как бы ожидая отрыжки. Не дождался и выдохнул воздух.

У Антона зазвонил мобильник:

— Мама, ты? Подобрала кандидатуру? Кого, говоришь? Хм-м, неплохо… Приезжай. Мы с Форсом в “Волге”.

Тамара подъехала очень быстро. Форс засуетился, загалантничал:

— Какой приятный сюрприз, Тамара Александровна, — пододвинул ей стул. — Шампанского?

— Нет, спасибо. Может быть, позже.

— Понятно, Астаховы сегодня не пьют. — Антон, услышав это, скривился, от Форса это не ускользнуло, но причину такой реакции он не понял, поэтому на всякий случай спросил: — Я вам не мешаю?

— Нет, нет, что вы, Леонид. Вы нам никогда не мешаете. Только помогаете…

— Мам, ну рассказывай!

Это сказал прежний Антон, не комплексующий грубиян, не мучитель, а прежний ее нормальный сын Антон.

— Что рассказывать, сынок! Главное я уже сказала, по телефону. Думаю, фирму нужно оформить на Олесю.

— На Олесю?! — Форс удивленно посмотрел на Тамару. — Новую строительную фирму вы хотите зарегистрировать на Олесю, вашу домработницу? Редкое великодушие.

— Да, а что тут такого? Мы считаем ее надежным человеком…

— Нет, нет. Все нормально. Так сказать, выдвигаете человека на новые рубежи… Я же говорю, редкое благородство. Кстати, а она сама в курсе?

— А-а… Э-э… — важно отметил Антон. — При определенных обстоятельствах, я думаю, это вовсе не обязательно.

— Нет, ну что вы. Это нереально. Для регистрации фирмы необходима сама Олеся. Или вы думаете, что документы будут действительны без ее подписи?

— О чем вы, Леонид? Олеся, конечно, хорошая горничная, неплохая хозяйка. И вообще — замечательная девушка, но… какой из нее реальный руководитель. Она же совершенно не разбирается в бизнесе, в менеджменте…

— В бухгалтерии, в конце концов!.. — подхватил Антон, на что мать горячо поддакнула, кивнув головой.

Форс едва сдержался, чтобы не взорваться хохотом. Олеся не разбирается в бухгалтерии! Это они попали в самую точку!

— Ребята, — сфамильярничал юрист. — В чем-то вы, конечно, правы. У Олеси нет соответствующего опыта, но все же… Давайте называть вещи своими именами. Фирму вы запланировали подставную. Зачем, не спрашиваю. Уверен, что исключительно для благородных, возвышенных целей. И вот когда эти самые цели будут достигнуты… Ну, или почти достигнуты… Могут начаться разные эксцессы. Суд, например… И вот тут выяснится, что зиц-председатель Олеся ничего не знает.

— Не страшно. Тогда мы ей все и расскажем. Как я понимаю, у вас же есть соответствующие рычаги давления?

Форс сам озадачился вопросом: а есть ли у него рычаги давления на Олесю? Кое-какие, конечно, имеются. Но не такие уж надежные. Понемножку, потихоньку, но девушка эта сумела стать самостоятельной фигурой в их игре. Симпатии Астахова, да еще и, извините за банальность, такие искренние, такие возвышенные, — это сильный козырь. Еще неизвестно, как она поведет себя, если дело дойдет до суда.

— Есть! Ну, конечно, рычаги имеются, — уверенно заявил Форс. — Только, понимаете, очень рискованно оставлять разговор с ней на день суда. Там случится что угодно. Истерика, выброс адреналина — и потому небывалая храбрость. А ведь это суд. И потом переиграть все назад будет очень трудно.

— Так что же делать? — спросила расстроенная Тамара (она вообще всегда очень расстраивалась, когда ее замечательные идеи не проходили).

“Что делать?” — и сам себя спросил Леонид Вячеславович. Конечно, Олеся — не лучший вариант для темного дела, которое запланировали сын с мамашей. Замышлять экономическую интригу против Астахова, используя для этого влюбленную в него женщину, по меньшей мере, странно. Удивительно, как они вообще могли до этого додуматься. Хотя нет, ничего удивительного нет. Тут просто элементарная недооценка. Ведь они оба воспринимают девушку исключительно как дешевую рабсилу.

Но говорить интриганам об их ошибке не нужно. Потому как складывается очень забавная комбинашка. Олеся, только-только избежавшая суда за участие в одной афере, тут же втягивается в другую. Но при этом она любит Астахова и, чуть что пойдет наперекосяк, сразу бросится на его защиту. В общем, заварушка будет еще та! Классическая мутная вода, в которой он, Форс, так любит ловить рыбку…

— Говорите, “что делать?”. Другие на этот вопрос не смогли ответить. А Форс ответит. Работайте! Претворяйте в жизнь все, что запланировали. И Олесе до поры до времени можно, конечно, ничего не говорить. Но на каком-то этапе, а на каком — решать вам, вы же серьезные бизнесмены… Так вот, на каком-то этапе ее нужно поставить в известность, расписав, конечно, красоту, масштаб, благородство строительных планов. И их полнейшую юридическую невинность.

Тамара й Антон согласно кивнули головой.

А Форс про себя усмехнулся. Ну-ну, пусть попробуют Олесе, запуганной тюрьмой, расписать юридическую невинность подставной фирмы.

Вроде взрослые люди. А такая наивность…

 

Глава 19

Завтра спектакль.

А сегодня идет репетиция. Раз-два-три. Пошли. Танец-песня-танец. Дуэт. Хор.

Пошли дети. Конферанс Бейбут. Елки-палки, как же классно он работает. Раскован, но не развязен. Так, а теперь пошли дети Розауры. И Степка с ними. И снова Бейбут. Теперь легенда. Раз-два-три-четыре.

Это трудная работа — давать концерт. Но во сто крат труднее поставить его так, чтоб уже трудно было понять, концерт или спектакль…

Да только поздно жаловаться. Она, Кармелита, взялась за эту работу и должна теперь довести ее до конца. Представьте себе тысячу маленьких разноцветных осколочков, из которых нужно собрать мозаику.

Музыку нужно совместить со светом. То и другое — с актерами, четко знающими, что и когда делать. Да что там… В конце концов, музыку тоже нужно совместить с музыкой: живую с фонограммой. Все должно быть сбито и подогнано. И чтобы нигде никакого зазора, ни во времени, ни в пространстве. Десятки людей со своими талантами, умениями, настроением, разной степенью усталости должны совпасть так, чтобы родилось Зрелище.

А тут еще Миро ходит с влюбленными глазами. И Люцита хочет быть доброй, улыбчивой, только видно, как ей трудно. Все это отвлекает. А отвлекаться нельзя. Нельзя расслабиться ни на секунду.

И Света пришла. Ее можно понять — как же не полюбоваться своими декорациями в натуральную величину. Их совсем недавно привезли из мастерской. И сразу же установили, быстро и ловко. Правда, первый раз неправильно, щиты местами перепутали. А второй раз непрочно. Все завалилось, чуть Ваську не пришибло. Розаура мужикам накостыляла. Так что в третий раз все было как в сказке, мужицкой такой сказке: сделали просто и прочно.

Вот только лучше бы Светка помолчала. Ну, или поменьше говорила. И уж, по крайней мере, не спрашивала бы, можно ли ей завтра прийти с Максимом?

Светочка, родная, конечно, можно. Мне, вообще, какое дело?

Боже, как болит сердце. Но нельзя расслабляться, нельзя отвлекаться. Значит, и боль нужно использовать, переплавить ее в злость, а уж ту — в кураж.

И… раз-два-три.

Завтра спектакль.

* * *

Как только репетиция закончилась, Люцита поехала в табор, отдохнуть, выспаться. Сонливость совсем одолела, прямо-таки с ног валила. Да и не странно. То всю ночь дежурила, выслеживая Баро. То репетиции накатили так, что не продохнуть.

Но только она заснула, как почувствовала рядом чье-то чужое, тяжелое дыхание. Вскочила в испуге:

— Кто здесь?

— Угадай.

— Рыч? Будешь так приходить, я решу, что это Кармелита меня заказала, а не я ее.

— Шутишь… Это хорошо. Это мне нравится. Значит, не боишься.

— Не боюсь. Ничего не боюсь.

— Вот и славно. Давай тогда начнем наши дела решать. Дальше тянуть некуда. Завтра я заказ выполню. А сегодня, стало быть, нужно золото забрать. Ты ж все темнишь, так мне место и не назвала…

— И не назову, пока ты свое дело не сделаешь.

— Э-э-э, нет, — голос у Рыча стал злой, с хрипотцой. — Не пойдет так, девочка. Что за спор? Сначала деньги, потом — заказ. Ты же знаешь, цыгане не обманывают.

— Нет, Рыч! Тебя твой хозяин, с которым ты столько лет проработал, выгнал, а ты хочешь, чтоб я тебе поверила. Нет!

— Так! — Рыч совсем взбесился, схватил ее за шею. — Слушай меня. И внимательно. Ты мне скажешь. Ясно?

Но увидев ее глаза, такие же злые, как у него, и такие же непокорные, опять решил сменить кнут на пряник.

— Ты можешь мне верить. Именно потому, что хозяин вот так меня выгнал, можешь. Я так его ненавижу. Так…

Люцита пристально всмотрелась в его глаза. И поверила.

— Хорошо. Только руку с шеи убери. А то слова добрые говоришь, а душить продолжаешь.

— Извини, — Рыч убрал руку. — За золотом глухой ночью пойдем.

— Да ты что? Я же не высплюсь. Выглядеть буду ужасно. А у меня премьера!..

— Ничего. Как вернемся, еще доспишь свое. После хорошей прогулки сон самый сладкий. А до рассвета мы будем неразлучны.

— С какой стати?! — яростно блеснула глазами Люцита.

— Нужно. Хорошая подготовка никогда не помешает. Сейчас пойдем в театр. Будем репетировать смерть твоей лучшей подруги.

* * *

С лицом совершенно героическим и заплетающимися ногами Сашка вошел в кафешку к Маргоше. Долго нежно смотрел на выразительную Маргоши-ну спину. А когда она повернулась к нему не менее выразительной грудью, многозначительно сказал:

— Здравствуйте.

— Саш, ты чего, со мной уже на “вы”?

Эх, Марго — Марго, не понять тебе возвышенного настроения артиста перед Большой Премьерой.;

— Маргошенька, дай мне, пожалуйста, минера-лочки. Без газа. Как обычно.

— Ой, Сашка, с тобой точно чего-то случилось. Ты уж определись: тебе воду или “как обычно”? Или ты хочешь сказать, что я пиво водой разбавляю? Так тогда вообще ничего не получишь!

— Что ты, Маргошечка?! У тебя всегда замечательное пиво! Но мне ж сегодня нельзя. Я ж завтра артист. Так что — воду.

— Тебе воду как, с воблой? Или без ничего?

— Ну какая вобла? Она же мне связки раздерет.

— Так ты ее пивком.

Вот баба дурная, ни хрена не понимает. Сашка почувствовал, как возвышенное настроение понемногу улетучивается.

— Нельзя ж, говорю тебе!

— Чего это? Чего это тебе сегодня нельзя пива? Всегда можно было, а сегодня нельзя? А?

— Да потому что то были репетиции, а завтра премьера! Так что, сама понимаешь… голос надо беречь.

И Сашка начал с чувством, мелкими глотками, пить воду.

— Вот оно что… — осознала Маргоша. — А я уж думала, у цыган новый закон появился — сухой!

Смешно сказала. Сашка рассмеялся. И величественная шелуха с него сама собой спала.

— Маргошечка, так ты придешь завтра меня послушать?

— А ты хочешь? Сашка кивнул.

— Ну, тогда постараюсь.

— Если честно, Маргоша… — заговорил вдруг Сашка с видом совершенно заговорщицким. — Я очень волнуюсь. Может, порепетируем?

— Где? Здесь, что ли? Самое место!

— Ну зачем же здесь? — многозначительно улыбнулся цыган. — Можно, например, лошадок навестить. У нас в конюшне акустика во какая!

* * *

Люцита и Рыч зашли в пустой театр.

О, милые нравы маленьких провинциальных городов. В здании театра даже охранника не было. Он просто запирался на ключ, как обычный частный дом. И Рыч, когда еще был охранником, на всякий случай сделал для себя копию ключей. Мало ли что, а вдруг пригодится?

И вот пригодилось.

В зале и в фойе свет включать не стали. Вдруг кто с улицы увидит.

Шли в темноте, держась за руки. От мысли, что они здесь вдвоем и никого рядом нет, ладони рук у обоих вспотели. Но когда добрались до закулисья и Рыч наконец-то включил свет, Люцита рывком вырвала свою руку из его ладони.

Изнутри, при закрытом занавесе, сцена выглядела совсем иначе — вещь в себе.

Рыч нашел щит, в который мечутся ножи. Вытащил его в центр сцены.

— Значит, у этого щита будет стоять Кармелита?

— Конечно, где же еще ей стоять?

Рыч нашел ящик с ножами Миро. Открыл его, зловеще улыбнулся. Люцита похолодела:

— Рыч, я боюсь.

— А кто мне полчаса назад хвалился — “ничего не боюсь”… Поздно бояться. Иди к щиту!

Деревянной неестественной походкой, как кукла-марионетка, Люцита пошла к щиту. Встала к нему. Рыч достал из ящичка первый нож.

— Встань как она.

— Ты что, ножи в меня кидать собрался? С ума сошел?

— А что такого? Под ножами Миро ты стоишь? Постоишь и под моими. Или боишься?

— Боюсь. Я Миро с детства знаю. Я доверяю ему. А тебе я не верю.

* * *

“Очи черные, очи страстные…” — пропела Маргоша в конюшне. Но дерево, сено да лошадиные упругие тела поглотили весь звук.

— Ну и где тут акустика? — спросила Маргоша, развернувшись к Сашке.

— Зато мягко, — ответил он, по-обезьяньи доставая соломинки, застрявшие в ее волосах.

Марго встала с копны сена, тщательно отряхнула свое платье.

— Ой, ну все, Сашка, все. Мне пора.

Сашка тоже встал, не желая отпускать ее ни на секунду.

— А может…

— Нет, не может!

— Жаль…

— Чего тебе жаль?

— Что наша репетиция так быстро закончилась. И не попели толком.

— С тобой, Сашка, только одно дело толком получается…

— А то!

— И другими делами тебе, похоже, вообще заниматься не стоит.

— Артиста каждый обидеть может. А у меня, между прочим, завтра премьера! Нет чтоб поддержать…

— Тебе ли переживать, с твоим-то голосом! Поешь ты хорошо! Главное, музыку слушай и не волнуйся.

— Скажи, а ты придешь на представление?

— Постараюсь.

- “Постараюсь” — это не ответ. Ты мне скажи, придешь точно?

— Hv ладно, приду. Давай контрамарку. Сашка изумленно уставился на Маргошу.

— Чего?.. Чего давать-то?

— Ну, контрамарку! Приглашение на концерт. Или ты хочешь, чтобы я сама себе билет покупала?

— Да нет, Маргоша, конечно же, нет. Я тебя приглашаю. Вот тебе моя контрамарка, — Сашка поцеловал ее в губы. — А вот контргайка, — поцеловал в шею. — И все прочие контры.

С этим словами он опять завалил ее на копну сена. И зачем только платье отряхивала?

* * *

Рыч медленно подошел к Люците.

— Если боишься, это уже твои проблемы. Стой как обычно и ни о чем не думай.

Его взгляд упал на режиссерский мелок, лежащий в углу на полу (с помощью такого мела постановщики размечают, где кому стоять и куда двигаться). Рыч поднял мел и обвел контур фигуры девушки. При этом рука его, как бы случайно, несколько раз коснулась ее.

Люциту как током ударило!

В своей любви к Миро она ведь и вправду совсем забыла, что в мире есть другие люди, другие мужчины. Люцита погнала прочь эту ненужную, глупую и совсем несвоевременную мысль. Но нет ничего бессмысленней, чем приказывать себе: “Не думай о…”

Почувствовав, что с ней происходит, Рыч потянулся к ней. Но Люцита сразу же прикрыла губы рукой.

— Даже не думай. У нас тут другая репетиция. Делом займись!

— Да не бойся ты, что ж я, совсем… — обиженно сказал Рыч. — Не трону, если сама не захочешь.

— Не захочу!

— Вот и хорошо. Договорились. Ладно, давай делом заниматься. Иди к рубильнику.

— Зачем нам рубильник?

— А ты что думаешь? Я на глазах у всего города нож в нее брошу и спокойно дам себя схватить?

— Рыч, не заносись, объясни все как следует. Говори, что я должна делать?

— Считать ножи, которые я буду метать. Люцита подошла к рубильнику.

— Ну как, видишь меня?

Рыч прошелся по сцене, заглянул во все закоулки и самые дальние углы закулисья. Рубильник расположили на редкость удачно: в закутке, огорожен-ном какими-то ящиками, занавесками — Совсем не вижу. Значит так, я теперь буду бросать ножи, а ты считай по звуку. И после шестого броска вырубаешь свет во всем здании, чтобы я мог уйти незамеченным.

— План хороший, но ничего не выйдет.

— Это еще почему?

— Да потому, что я… Я с детства боюсь электричества и не умею пользоваться рубильником.

Рыч подошел к ней и… расхохотался. Беззлобно и совершенно искренне:

— Ну женщины! Ну… Рубильником пользоваться не умеет! Ну, конечно, откуда в таборе рубильники!

Люцита крикнула голосом обиженного ребенка:

— Прекрати! В меня однажды молния чуть не попала, совсем рядом ударила, вот я и боюсь.

— Ладно-ладно. Здесь-то молнии не будет. Не бойся, — и чтоб слова его звучали убедительней, добавил: — Или ты в этой жизни будешь бояться не только электричества. Смотри: вот так включено, так — выключено. Для особо понятливых вот написано: “вкл” и “выкл”. Все, я пошел на сцену.

Люцита аккуратненько тронула рубильник пальцем, потом крепко взялась за ручку.

— Готова? — громко спросил Рыч со сцены.

— Готова!

— Тогда начинаем. Считай удары и после шестого гаси свет.

— Раз! — Нож воткнулся в щит, аккурат в меловую линию, нарисованную Рычем. Два! Три! Четыре!

Лять! Шесть! — Все шесть ножей попали точно в цель, по контуру меловой фигурки.

Рыч сделал небольшую паузу. И бросил седьмой нож.

— Семь!

Свет погас как раз в тот момент, когда нож вонзился в щит, именно в то место, где должно быть измученное сердце Кармелиты.

— Ну вот, порядок, — прохрипел Рыч. — А теперь можно и за золотишком сходить.

* * *

Неведомая сила потянула Баро к портрету Рады. Да, вот именно этой ночью, в это мгновение он должен поговорить с ней, накануне своей второй свадьбы, он обязательно должен поговорить с ней!

Рамир подошел к портрету, поцеловал его в губы и начал рассказывать:

— Вот такие дела, Радочка. Жил я без тебя, сколько мог. Только совсем мне трудно одному стало. Постарел, наверно. Сердце в одиночестве от тоски просто разрывается. И показать никому ничего нельзя — скажут: “Слабак. А ведь барон, главный!”

В лице фотографической, навечно молодой Рады что-то неуловимо изменилось, дрогнули губы. И вдруг Баро отчетливо услышал ее негромкий шепот: “Езжай к золоту, в схорон, на кладбище…”

Не медля ни секунды, Зарецкий побежал к своей машине.

* * *

Что за темень, хоть глаз выколи! Рыч с Люцитой пробирались на кладбище. Надежный японский фонарик, как мог, осветлял их дорогу, но в условиях российского бездорожья и это не очень помогало. Оба мысленно посочувствовали Сашке, который здесь, на кладбище, дольше всех дежурил, когда гаджо на могилы предков покушались. И все небось один, все один. А тут… Ну и места. Страшновато…

Люцита крепко держала Рыча за мускулистую, мужицкую руку. Видели б ее сейчас таборные: незамужнюю девку, ночью, да в компании с мужиком…

Правда, по сравнению с теми преступлениями, что они с этим мужиком замыслили, ночная кладбищенская прогулка сама по себе — невинная шалость.

Подошли к воротам кладбища. Нунадоже!.. После всех тех разборок цыгане навели тут полный марафет — все починили, покрасили, фонари установили. Но какие-то шкодники опять все загадили — фонари побили, ворота грязью изгваздали. Да что ж у нас за народ такой!

Рыч покачал головой, нахмурился. И тут же чуть не расхохотался, поймав себя на логичной и правильной до недавних пор мысли: “Непорядок! Надо будет обо всем Баро рассказать!..” Сам же свои благородные позывы и отшил: “Теперь — не мое это дело. Да и вообще… Чего ему рассказывать, он же сам сюда приходил на полнолуние — стало быть, видел!..”

И вдруг!

Из-за поворота на сумасшедшей скорости вынырнула какая-то машина. Рыч и Люцита, ослепленные фарами, все же успели нырнуть за забор.

Водитель хлопнул дверью, пискнула сигнализация, и вот уже приехавший прошел, перекрестившись, ворота кладбища.

Даже в абсолютной темноте Рыч понял, кто пришел. Баро! Зачем? Почему? Неужели ему кто-то накапал, что на золото покушаются? Уж не Люцита ли настучала?! Рыч крепко сжал ее руку.

Она чуть не взвизгнула от боли, но сдержалась, чувствуя, что Зарецкий где-то рядом.

Баро прошел мимо них, не заметив. Направился прямиком к склепу. И через несколько мгновений…

* * *

В склепе Баро долго молча сидел у священного золота. Ничего не происходило. Он встал и пошел к выходу.

В ту же секунду склеп озарился мягким, белесым свечением. И он услышал:

— Рамир.

Баро вздрогнул от неожиданности, обернулся на голос. Увидел ее, свою любимую женушку. Медленно подошел к ней. И спросил, все еще не веря себе:

— Рада?!

От нее исходило неземное, ангельское сияние.

— Здравствуй, Рамир!

— Здравствуй, Рада… Здравствуй… Ты не представляешь, как я тосковал по тебе. Какое счастье, что ты наконец ко мне пришла!

— Я тоже тосковала, Рамир. Но нам нельзя видеться… Мертвые не должны приходить к живым.

— Я знаю. Но почему ты пришла… И именно сейчас?

— Твоя жизнь должна сильно измениться.

— Да… Я хочу повиниться перед тобой… Впервые после твоей смерти в моей жизни появилась женщина.

— Счастья тебе, Рамир. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы в твою жизнь наконец вошел покой.

— Но больше всего меня беспокоит наша дочь… Мне трудно в одиночку с ней справиться. Иногда я бываю слишком суров…

— О какой дочери ты говоришь?

Баро застыл, как воск. Что за вопрос? Дикий, непонятный, страшный…

— О нашей дочери, Радочка.

— Наша дочь мертва…

— Что?! Как мертва?!

Призрак Рады начал таять, как утренний туман.

— Рада! Рада! Рада!!! — закричал он, пытаясь остановить ее, задержать в этом мире хоть на миг.

Но Рада исчезла.

В ужасе Баро схватился за голову, побежал к машине.

* * *

Звук мотора растаял вдалеке.

— Ты видел? — дрожащим голосом спросила Лю-цита, показывая в сторону склепа.

Рыч не сразу ответил. Понял, что в этой ситуации из них двоих кто-то должен оставаться мужчиной. Скорее всего — он. Сказал максимально равнодушно, даже слегка грубовато:

— Что видел-то?

— Ну это… свет из склепа.

— Подумаешь… Лампочку включил — и всех де-лов!

— Нет, Рыч, я, слава богу, знаю, как лампочка горит, а это другое… Может, пойдем отсюда? Не будет нам удачи от того, что мы надумали.

— Поздно уже. Решили — значит надо делать, а не бабские истерики закатывать. Все! Пошли к склепу!

* * *

По дороге Баро чудом не скатился в кювет, не въехал в какое-нибудь придорожное дерево.

Вбежал в свой дом и, не закрывая дверь, бросился наверх, в спальню Кармелиты. Широко распахнул дверь. Включил свет. Закричал:

— Доченька!

Кармелита с трудом разлепила сонные глаза:

— Ты чего, пап?

— Доченька… Ты…

— Да что такое, папа?!

Баро упал на колени перед кроватью и зарылся головой в одеяло:

— Доченька…

— Ну что с тобой, папочка!

Баро поднял голову, схватил ее лицо в свои руки и начал повторять, как сумасшедший:

— Доченька… доченька… доченька…

— Папа, успокойся… Вот твоя дочка. Все хорошо, все в порядке.

Баро встал с колен, утер слезы, переместился в кресло.

— Пап, не пугай меня… Расскажи… расскажи мне, что случилось?

— Да ничего, доченька, ничего, все нормально… Рамир полностью взял себя в руки.

— Но почему ты ворвался ко мне, как безумный, разбудил, напугал…

Баро наконец-то смог выдавить из себя что-то похожее на улыбку.

— Ой, честно говоря, я и сам ужасно испугался… Дурак старый…

— Чего напугался?

— Да так, дочка, просто привиделось. Теперь все хорошо… А тогда почудилось… сердце сжалось, накатил страх, захотелось увидеть тебя. Убедиться, что все в порядке.

Кармелита вскочила, как была, в ночной рубашке. Обняла отца: Л

— Ой, папка-папка! Ну, ты, наверное, совсем заработался. Очень устал…

— Наверное… Знаешь, Кармелита, мы часто ссоримся, кричим другнадруга… Я бываю не прав. И ты, и я. Но глупости все это. Есть что-то более важное. Что-то самое главное… Путаюсь я. Совсем не умею говорить о таком… Но ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — очень серьезно сказала дочь.

— Я так давно не говорил тебе, как люблю тебя.

— Я тоже… Знаешь, как я люблю тебя, папа?

— Знаю, сокровище мое. Ты самое драгоценное, что есть у меня в жизни. Прости, что я тебя разбудил…

* * *

— Ну? И где? Где этот тайник? Интересно, каков он там?

Рыч направился к склепу, но Люцита вдруг вцепилась в его руку.

— Ну зачем тебе этот слиток? Не ходи туда, не нужно. Пусть он останется здесь.

Рыч остановился в недоумении, посмотрел на Люциту.

— Сбрендила, что ли? А-а, Люцита?

— Оставь эту затею, пока не поздно…

— Поздно! Мы уже слишком далеко зашли. Вот до мертвых добрались. А кроме них тут некому защитить золотишко.

— Рыч! Но это же не просто золото… Ты же цыган, должен понимать — это святыня нашего рода! А ты… ты… покушаешься на святыню.

— А жизнь Кармелиты — не святыня?! Кончай истерику. Для меня больше нет святынь! Единственное, что свято, — месть! И я не отступлю! Я сделаю так, что Баро будет долго меня помнить.

— Но ты же не у Баро воруешь, ты воруешь у всего рода!

— Если у самой кишка тонка, хоть мне не мешай! — Рыч наконец-то сумел оторвать ее руку от своей. — Не суйся не в свое дело, женщина…

— Нет, это мое дело! Потому что ты изгой нашего рода, а я нет. И я не хочу накликать на себя беду!

— Только не говори мне, что веришь, будто этот брусок защищает весь табор от бед.

— Можно подумать, ты не веришь в это? Да? Не веришь? А почему ты посягаешь именно на это золото?

— Потому, что оно очень важно для Баро, а я хочу посильнее его ужалить.

— Ну тогда залезь к нему в дом и убей его дочь! Потому что это самое дорогое, что у него есть.

— Дойдет и до этого. А пока… — Рыч вошел в склеп.

Люцита осталась снаружи. И через несколько секунд услышала торжествующий крик:

— Есть! Есть! Вот оно! Ну все, Баро, теперь ты у меня в руках!..

* * *

Баро успокоился. Почти успокоился.

Постоял у дверей комнаты, где спит до завтрашнего дня, до замужества, Земфира. Приоткрыл дверь, послушал ее тихое, едва слышное сонное сопение. На душе стало чуть легче.

Вернулся в свою комнату, подошел к портрету Рады, посмотрел в ее глаза.

— Рада! Радочка! Помоги мне понять, что ты хотела сказать? Помоги мне!

Но Рада на этот раз ничего не сказала.

— Перепугала меня так, что сам чуть не помер. Жива наша дочь, жива. Сам проверял. Или… Неужели… Может, ей завтра что-то грозит?..

* * *

Рыч вышел из склепа и направился к кладбищенским воротам. В руках у него была приятно тяжелая, заранее припасенная сумка. Цыган весело, как старой подружке, подмигнул Люците:

— Отлично. Ну все! Теперь начнется у Баро веселая жизнь!

— Неужели в тебе столько ненависти к Баро, что ты готов на предательство? — спросила Люцита, стараясь поспеть за его широким шагом.

— Я его не предавал. Он сам виноват!

— Ты предаешь цыган, ты предаешь всех нас. Неужели тебя совесть не мучает?

— Ты же сама сказала, что я изгой. А для изгоя нет законов, нет традиций… И угрызений совести тоже нет.

Люцита перестала бежать за ним, только крикнула вслед:

— Не забывай, ты еще кое-что мне должен.

— Что? — с нарочитой наивностью спросил Рыч.

— Ты должен мне жизнь Кармелиты.

 

Глава 20

И был вечер, и было утро…

Да и ночь, кстати, тоже была.

Для Светы она была мучительно тяжелой. Очень хотелось увидеть представление. И свои декорации. Это ведь не выставка, которую организовывал Антон, это серьезно. На этот раз она чувствовала, что все похвалы, щедро расточаемые в ее адрес, совершенно справедливы. И оттого казалось, что кто-то, наверно, Бог, сладко щекочет сердце перышком: она все же художница!

Все классики (ну не все, но многие!) начинали с театральных декораций. Да и потом не гнушались. Она все-таки смогла. Она всем, и в первую очередь, самой себе, доказала, что чего-то стоит, что она — художник.

А еще… Света впервые шла на такое мероприятие с Максимом. И это тоже серьезно. Или нет?..

Максим сначала не хотел идти, но потом согласился. А сама Света, чем меньше времени оставалось до представления, тем больше волновалась. Ну, пойдет она в театр. А там… Максим, Кармелита, Антон, декорации. Слепившись вместе, все эти маленькие опасения застряли в груди одним большим комом.

Но все же Света собралась. Нагладилась, накрасилась.

Звонок! Это Максим.

— Отлично выглядишь.

— Спасибо.

— Ты готова?

— Ну, да… В общем и целом…

— В смысле?

На этот раз традиционный вопрос не показался ей, как обычно, забавным.

— А в таком смысле: я не уверена, что нам надо туда идти…

Максим глубоко вздохнул:

— Опять двадцать пять. Света… но ты же сама хотела… Да чего там хотела! Настаивала, чтобы мы туда пошли.

— Да, раньше хотела, а сегодня…

— А что сегодня?

Света с подозрением посмотрела на Максима.

— Признайся, тебе ведь тяжело будет снова увидеть Кармелиту?

— Свет, мне кажется, что я тебе уже говорил, причем раз сто. Кармелита теперь для меня ничего не значит.

— А для меня значит. Вы поссорились, а я хочу, чтобы она осталась моей подругой. И не нужно, чтобы Кармелита видела нас вместе.

— Отлично! И теперь всю жизнь будем от Кармелиты прятаться? Так, что jm?

— Нет, не прятаться, я предлагаю подождать, чтобы затянулись раны.

— Какие раны?! Ты о чем говоришь, какие, к черту, раны? — Максим начал терять терпение, но сразу постарался перевести грубость, проскользнувшую в речи, в оптимистический напор. — В городе праздник, цыгане дают представление. Я очень хочу его увидеть. Тем более что меня пригласила моя девушка.

Светка улыбнулась в ответ. Нет, Максим все же очень хороший!

— Ну, конечно, пойдем. Ты прав. Извини. Это у меня… как сказать? Капризы блондинки. Так, наверно. Пойдем… Ужасно интересно, что все-таки у них получилось?

— Как обычно, наверно, — танцы, песни, медведи.

Света засмеялась.

— Без Люцитиного медвежонка наверняка не обойдется. Но не это главное. Не в этом дело!

— А что главное? В чем дело?

— Самое главное — старинная цыганская легенда в постановке Кармелиты.

И Света вновь испытующе поглядела на Максима. Но он выдержал проверку с честью:

— Меня лично в этой постановке больше всего интересуют гениальные декорации одной молодой и талантливой художницы!

* * *

Представление разворачивалось, точнее, раскрывалось, как цветок. Неторопливо, но наверняка. И чем дальше, тем лучше. Многочасовые репетиции дали то удивительное сочетание уверенности и натренированности, одновременно куража и экспромта, которое одно может обеспечить успех.

И никто, то есть почти никто, не заметил, как во время танца Люцита подвернула ногу.

Только Земфира, сидящая в зале, ойкнула:

— Люцита! Девочка моя!

— Успокойся, — сказал Баро. — С ней все нормально. Видишь, танцует.

— Я-то вижу, — возмутилась Земфира. — Но и ты посмотри на ее лицо. Ей даже ступать больно. Видишь, как губу закусила?

— Больно. Но она цыганка. Все вытерпит. Успокойся, успокойся.

Гордо вскинув руки, Люцита закончила танец и с другими цыганами ушла за сцену.

— Я пойду! Я должна ей помочь.

Баро показательно нахмурился. Ну вот, только законный брак заключили, а жена уже “взбрыкивает”!

— Земфира! Жена ты мне или не жена? Сиди. Ей помогут. Там, за кулисами, все люди опытные. А ты их только переполошишь. Все в порядке, сиди и смотри. А после представления вместе подойдем.

“И вправду, — успокоила себя Земфира. — Что я так переполошилась? Обычное растяжение, ей там сейчас ножку забинтуют, и все будет хорошо”.

Интересно, а что было б, если бы мать все же пошла к дочери за кулисы?

* * *

Дойдя до кулис, Люцита чуть не упала на руки Степану. Все, кто танцевали с ней на сцене, обступили их.

— Люцита! Что с тобой?

— Ой… Ногу подвернула, очень сильно… А! Наступить больно.

— Может, толкнул кто?

— Да нет, сама виновата! Просто оступилась. Сейчас пойду, отлежусь в каморке какой-нибудь.

— Тебе помочь?

— Нет, спасибо. Степка поможет. Он у нас мужик крепкий! Да, Степан?

Степка, гордый оттого, что наконец-то пригодился любимой Люците, важно произнес:

— Конечно! Давай, Люцита, обопрись на меня… Так… вот, аккуратненько… Пойдем, осторожно.

Дорогой — она хоть и была короткой, однако заняла немало времени — Степан искренне восхитился:

— Слушай, а ты молодец. С такой болью и так хорошо танцевала… Молодец! Если бы еще не слезы на глазах… Вообще можно было бы подумать, что тебе не больно.

— Думаешь, никто не заметил?

— Нет, все было отлично. Супер просто!

— Степ, отведи меня, пожалуйста, куда-нибудь, где прилечь можно. Мне ведь, наверное, сейчас полежать лучше?..

Дойдя до каморки уборщицы, Степан аккуратно уложил Люциту на топчан. И застыл в углу.

— Спасибо. Ты иди. Оставь меня одну, я полежу немного, мне станет лучше. А тебе ведь выступать скоро.

— А потом тебе. У вас же с Миро номер!

— Надеюсь, мне уже полегче станет. Хотя… Ты спроси, может, там кто-то меня заменит?..

Степан задумался.

— Хм-м. У щита стоять — это не так-то просто. Тут опыт нужен…

— Да, конечно, — поддакнула Люцита. — Кого найдешь, поопытнее, пошли ко мне.

Степан ушел и припомнил, что только Кармелита когда-то раньше репетировала этот номер с Миро.

Значит, ее-то и нужно отправить к Люците.

* * *

Кармелита, румяная, вся разгоряченная (настоящий режиссер!), вбежала в каморку к подружке:

— Ну что? Как ты?

— Болит, сильно болит… Даже не знаю, как я танец дотанцевала.

— Ты такая умница, все было замечательно!

— Да? А как там легенда прошла?

— Ничего… — скромно сказала Кармелита, потупив глаза, но все же не удержалась и похвастала: — Некоторые даже плачут.

— Я так за тебя рада. А у меня вот… Как же Миро? Как ножи? Кто станет к щиту?

— Не расстраивайся, не надо. Ты отлично оттанцевала. Никто даже ничего не заметил. Подожди, ты… совсем стоять не можешь?

Люцита привстала с топчана, попробовала опереться на больную ногу.

— Нет, не могу… Послушай, Кармелита, а кто же может встать к щиту вместо меня?

— Люцита, я даже не знаю… Я, конечно, могу. Просто тебе никогда не нравилось, если я тебя заменяла…

— Но сегодня же особый случай! Я очень тебя прошу. Миро помочь надо. Номер хороший, не отменять же его из-за того, что я ногу подвернула. Пожалуйста, а?

— А ты точно не обидишься?

— Да что ты? Я буду только благодарна!

— Ну тогда, конечно, я встану вместо тебя.

— Спасибо тебе, Кармелита. Иди. Привет Миро. Удачи!

Кармелита вышла из каморки.

Люците стало стыдно. “Подружка” разговаривала с ней абсолютно искренне, а она с Кармелитой — совсем наоборот.

“Ничего. Она сама виновата. Сама виновата. Сама виновата. Сама виновата…” — повторяла Люцита, как заклинание.

Помогло.

* * *

К выходу Миро готовился в своей гримерке. Сейчас все цыгане там — или на сцене, или за кулисами. А ему к его номеру нужно настроиться.

Из внутренней сети раздавался голос Бейбута:

— Но с нами, уважаемая публика, еще может быть и очень страшно!

Миро улыбнулся, качнул головой. Отец — чудо, сколько лет этот текст произносит… Но каждый раз с такой силой, с такой верой! С такой внутренней энергетикой, что даже самые закоренелые циники верят, что сейчас произойдет что-то невероятное.

— Слабонервных просим покинуть зал… Ита-а-а-ак! — громоподобно провозгласил Бейбут.

Это “а-а-а-а” — сигнал: Миро пора идти на сцену. Он открыл дверь…

И тут же его лицо утонуло в какой-то мокрой ткани. Миро попробовал схватить неизвестного противника за руку. Да только поздно. Дурманящий запах закружил голову, наполнил легкие и погрузил его в сон.

Рыч втолкнул бесчувственного Миро в гримерку, уложил на диван. Вырвал из его рук маску, нацепил ее на себя. Закрыл дверь на ключ. А ключ спрятал в карман.

И побежал на сцену. Именно побежал. Ведь борьба с Миро и все последующие процедуры заняли несколько лишних секунд, которые обязательно нужно нагнать.

* * *

С недавних пор номер с метанием ножей хорошенько переработали. Барабанная дробь только осталась. Атак — убрали танец. И показушные площадные испуганные крики тоже убрали. Ввели маски. Сделали этакий триллер — цыганский Хичкок.

* * *

Кармелита встала у щита. Большая часть зала подмены не уловила. Но Баро с Земфирой заметили:

— Вот, видишь, Рамир, как у моей девочки с ногой серьезно! Кармелите даже пришлось ее подменить!

И Максим со Светой заметили.

Но ничего не сказали.

* * *

Люцита прокралась к рубильнику. На всякий случай слегка прихрамывала — вдруг кто увидит.

* * *

Рыч метал ножи легко, уверенно, практически точно копируя движения Миро. Никто и не подозревал, что это кто-то другой.

* * *

Ножи четко, с характерным щелчком втыкались в щит. Так что ничего, вроде бы, не должно было волновать Кармелиту. И в глаза партнеру она не смотрела (как и учил ее когда-то Миро). Но вдруг в какой-то момент она почувствовала, что что-то не так. Не то движение, немного не тот замах. Волна, идущая от этого человека, — не та. Это не Миро!

* * *

— Четыре… пять… шесть… — Люцита шепотом, одними губами считала брошенные ножи. После пятого взялась за рубильник.

* * *

Рыч занес седьмой нож.

И тут Кармелита посмотрела ему в глаза. В самую душу.

* * *

Люцита вырубила свет.

* * *

Рыч бросил седьмой нож. В абсолютной тишине раздался глухой щелчок. Совсем не такой, как предыдущие шесть. В зале кто-то крикнул…

* * *

В темноте Люцита добежала до каморки, легла на кровать. Потом подумала, что переполох и крики в зале не позволяют ей спокойно болеть, когда у ее коллег какие-то неприятности.

* * *

Рыч вышел из театра через запасной выход. Именно вышел, а не выбежал. Еще не хватало в темноте споткнуться и подвернуть ногу по-настоящему, а не так, как Люцита. К выходу примыкал темный сквер. И уже через минуту ни одна живая душа не могла бы заподозрить бывшего охранника в том, что он был в театре, да еще и сыграл такую важную роль в цыганской постановке.

То есть в постановке цыгана Рыча!

* * *

Когда погас свет, Максим первым вскочил на сцену. Вторым был Баро.

— Что с ней? Она жива?

— Не знаю.

— А что со светом?

— Черт его разберет! Вы ее пока осмотрите.

— Так темно же!

— Ну ощупайте. А я пойду рубильник проверю. Баро на ощупь нашел ножи, воткнувшиеся в щит.

Пересчитал. Все семь. Ни один, слава тебе, Господи, не попал в Кармелиту.

— Доченька… Что с тобой? Кармелита тихо вздохнула.

— Дочка, все хорошо, все в порядке? В зале включился свет.

Вернулся Максим.

— Что с ней? Позвать врача?

Кармелита посмотрела на Максима, покачала головой:

— Не нужно.

Баро помог Кармелите встать:

— Ох… голова кружится… — едва слышно произнесла она.

— Пойдем, дочка. Пойдем, тебе надо отдохнуть. Отец увел Кармелиту за кулисы. Максим хотел пойти следом, но молодой охранник, сменивший Рыча, остановил его.

Максим погрустнел, спрыгнул со сцены. Увидел Свету. Посмотрел в ее глаза, наполнившиеся слезами, и прочитал в них упрек. Она развернулась и побежала к выходу.

Максим опустил голову, задумался, потом рванулся за Светой, нагнал ее у входа в театр, попытался что-то объяснить. Но она не захотела слушать, освободилась из его рук и ушла домой, не оглядываясь.

* * *

— Что там у вас? Что там? — кричала Люцита из дверей каморки.

— Принимайте еще одного больного! — сказал Баро, помогая Кармелите войти в каморку.

Люцита широко открыла глаза. Кармелита? Живая? Надо же, ничего ее не берет!

Но какая-то другая Люцита вздохнула с облегчением: пронесло, не получилось, не взяла грех надушу. Й она сказала, почти искренне:

— Господи, что случилось? Кармелита, что с тобой?

— Уже ничего страшного. Упала в обморок.

— Как — в обморок? На сцене?

— Да, во время представления.

— Какой ужас… значит, номер провален. Надо было мне самой доковылять!

— Люцита! Как ты можешь? — воскликнул Баро.

— Да чего там, — грустно улыбнулась Кармелита. — Папа, она ведь права. Я уже второй раз падаю во время этого номера.

Баро с удивлением посмотрел на одну девушку, потом на другую.

— О чем вы говорите? Люцита, понимаешь, какой-то идиот свет выключил. Да тут еще в темноте седьмой нож с каким-то странным звуком воткнулся…

— Па, он просто зацепил пуговицу, которая у меня тут сбоку.

— Кармелита, хватит храбриться! Ты не представляешь, как я перепугался.

— Ладно, папа, прости. Если честно, я тоже страшно перетрусила.

— Свет выключили? — Люцита сделала большие глаза. — Ужас какой! Как же это? Извини, Кармелита… Представляю, как страшно стоять у щита в темноте.

— Ага… — мрачно продолжила Кармелита. — Особенно страшно, когда ножи бросает не Миро, а кто-то другой…

 

Глава 21

Земфира бегала по театру, но все без толку. Нигде ни Баро, ни Люциты, ни Кармелиты. И главное — никто не знает, где они. А Бейбут додумался, сказал, что, согласно старинной цыганской поговорке, “шоу должно продолжаться”. Потом пояснил, что в связи с перебоями в подаче электроэнергии номер “Смертельные ножи” действительно чуть не стал смертельным. Но, к счастью, жертв нет! В общем, представление продолжается! На сцене — чечетка. Бьют Степан и дети! Причем не его!

Ха-ха-ха!

Сумасшедший Бейбут!

Земфира начала методично заглядывать во все гримерки… Наверно, где-то тут девочек уложили отдыхать.

* * *

— Не может быть! — закричала Люцита. — У нас только Миро ножи бросает. Ну, то есть раньше это Бейбут всегда делал. Но потом он на конферанс ушел.

— Постой, Люцита! — сказал Баро неожиданно спокойно. — Тут, похоже, дело намного серьезнее. — Зарецкий повернулся к Кармелите. — Доченька, скажи мне, почему ты решила, что ножи метал не Миро?! Костюм, движения — все точь-в-точь.

— Нет, папа, не все. Во время номера я чувствовала по нему, по его замаху, что это не Миро.

— Кармелита, извини, но, по-моему, ты просто переволновалась…

— Нет же. Я, в конце концов, перед седьмым броском посмотрела ему в глаза.

— В глаза? В этом номере?!

— Да. И поняла, что это не Миро. Глаза были другие — злые, колючие.

— Дочка. Ну, что ты: “глаза злые, колючие”. Детство какое-то…

— Папа, ну почему ты мне не веришь? Да в конце концов-то! Если это был Миро, где он сейчас? Почему он не подошел ко мне, когда свет вырубился?! Где он? Почему его нет здесь и сейчас?

Баро замолчал. Да, действительно. В этой суматохе он и не подумал, а где же Миро?

* * *

Земфира дернула дверь очередной гримерки. Та была закрыта. Цыганка хотела пойти дальше, но услышала какой-то шум за дверью — чье-то тяжелое дыхание.

Странно, зачем во время представления кому-то запираться изнутри? Ну, разве что бедовый Сашка с Маргошей могли спрятаться. Но нет, на любовную возню эти звуки не похожи.

Прости Господи, Земфира нагнулась и посмотрела в замочную скважину. Увидела только краешек дивана. И на нем чьи-то ноги в сапогах. Совсем непонятно. Кто бы это мог быть? И вообще, чья это гримерка? Кажется, кажется…

Не может быть!

Миро!

Но ведь только что он был на сцене. Хотя… А был ли? На сцене работал мужчина в маске. Ножи бросал совсем как Миро. А потом, когда свет включили, почему он не подошел к Кармелите?..: Значит, на сцене был не Миро!

А Миро здесь, в своей гримерке. И, может быть, тоже ранен. Так что нужно торопиться!

Земфира начала ломиться в комнату.

А дальше… То ли замок оказался таким некрепким, то ли испуг за судьбу Миро был так велик, но дверь она вышибла очень быстро.

Миро лежал на кровати.

— Боже, Миро! Миро! Что с тобой, сынок?! Земфира начала тормошить его. Но Миро никак не реагировал. О, нет, только не это… Мальчик наш, ты же уже пережил одно ранение.

— Миро, не пугай меня! Цыганка приложила ухо к его груди.

Сердце билось спокойно и ровно. Земфира изумилась еще больше:

— Ты спишь, что ли?!

И вдруг, в одну секунду, Земфира поняла все. Кто-то усыпил Миро. Надел его маску, чтобы вместо него бросать ножи в Кармелиту. Или… Или в Люциту, которая обычно выступает в этом номере?!

Значит, нужно найти их. Это уже не шутки. Это очень серьезно!

* * *

Узнав все, Баро начал действовать быстро и энергично.

Прежде всего, вызвал “скорую помощь” для… Даже трудно сказать, для кого.

Для всей юной троицы.

В первую очередь, конечно, для Миро. Пусть разберутся, чем он надышался. А вдруг не обычного эфира, а какой-нибудь другой гадости? Да еще и в каких количествах? Но врачи сразу успокоили. Сказали, что запах хлороформа для них родной — они его за версту чуют. Так что за богатырское здоровье Миро можно не беспокоиться. Если уж его легкие в прежние времена как-то пулю пережили, то теперь небольшая порция усыпляющего для него вообще пустяки! Отоспится — встанет как новенький. В самом худшем случае голова будет немного побаливать.

С Кармелитой тоже все в порядке. Небольшой шок. Но все уже прошло. Пусть до завтра отлежится, книжку почитает.

А у Люциты действительно есть растяжение голеностопа. Но, судя по тому, что нога не сильно распухла, совсем небольшое. Нужно забинтовать эластичным бинтом — и все! Ну, разве что, если есть боль…

“Есть! Есть! — закричала Люцита. — Есть боль, да еще какая!”

Ну, раз есть боль, то хорошо сделать рентген. Вдруг там трещина или вообще перелом какой-нибудь косточки. В ступне их много. Но это не срочно. По крайней мере, в областной центр везти не стоит. До завтра терпит.

Только после этого родители — Баро, Бейбут, Земфира и примкнувшая к ним Рубина, успокоились.

Только Бейбут отвел приятеля в сторону и спросил:

— Баро, а зачем ты вызвал гаджо? Тут же Рубина. Ил” ты в наших шувани уже совсем не веришь?

— Верю, — серьезно ответил Зарецкий. — Только всякие эти хлороформы — не цыганское средство. Так что в чем — в чем, а в этом гаджо полезней любых наших шувани! А к Люците с Кармелитой, конечно, можно было их не пускать. Да уж ладно… Это им в дополнение к гонорару — пусть почувствуют свою важность!

И Бейбут в очередной раз оценил мудрость Баро.

* * *

Все разошлись. До конца представления Люцита с Кармелитой остались одни в каморке.

— Да… — негромко вздохнула Люцита. — Не сложилось у меня сегодня.

— Что у тебя не сложилось? — спросила Кармелита.

— То есть не у меня, а у нас. Представление не сложилось. Я вон ногу подвернула, а тебя вообще чуть не убили…

— Люцита, я тебе кое-что скажу, только ты не пугайся, ладно?

— А что случилось?

— Мне кажется, что Рыч хотел убить тебя.

— Почему?

— Вот смотри, если бы ты не подвернула ногу, то у щита стояла бы ты, а не я. Может быть, поэтому он и испугался, растерялся, увидев, что стою я, а не ты…

“Да, — подумала Люцита. — Все разворачивается именно так, как мы и расчитывали. За исключением одного. Обо всем этом мне сама Кармелита рассказывает”.

А вслух спросила:

— За что ему меня убивать?

— Не знаю… Могло вас что-нибудь связывать?

— Да нет, конечно, ничего. Хотя… Крутился он у нас в таборе. Но люди говорят: просто по общению тосковал после того, как его твой отец с работы выгнал.

И тут Люцита вспомнила, что Миро видел Рычау нее в палатке.

Черт!

Значит, нужно первой об этом рассказать, чтобы Кармелита узнала ее версию, а не вариант Миро.

— Да-да, точно. Он даже как-то ко мне в палатку зашел. Весь такой несчастный… Знаешь, а мне кажется, что ему было важно убийство само по себе.

— Да что он, маньяк, что ли? И почему тогда не убил?

— Испугался. Ожидал увидеть у щита одного человека. А потом увидел другого. В мозгах что-то щелкнуло — вот и бросил мимо… — Люцита прикусила язык и сжалась в ожидании разоблачения — как же она так неловко сказала: “Мимо”.

Получается, точный бросок для нее — это нож в Кармелиту! Так, что ли? Вот сейчас именно так собеседница ее и спросит…

Но Кармелита была так занята своими мыслями, что не придала последней фразе особого значения.

* * *

Баро подошел к молодому охраннику, заменившему Рыча. Хотел к нему обратиться. И вдруг подумал: как странно, он даже не помнит, как зовут этого парня. Раньше обращался как-то вроде: “Эй, послушай”. Но с тем заданием, которое он решил дать этому пареньку, такое обращение уже не проходит.

— Друг, извини, я забыл, как тебя зовут.

— Федор, — солидным баском ответил охранник.

— Ах да! Ну конечно, Федор. Прости. Сам видишь, тут такое творится. Свое имя забыть можно… Так вот, Федор, ты ж не просто так. Тебя ведь всем этим охранным премудростям учили?

Новичок кивнул головой, подчеркнуто небрежно, как в таких случаях обычно делают отличники.

— Учили! Так что бери, ну, в смысле — нанимай себе в помощь еще троих ребят. Потолковее. Одного оставь вместо себя — в пару к тому, что дом сторожит. А с двумя другими… Срочно найди Рыча. Срочно! Хоть из-под земли достань!

Федор замялся, не решаясь спросить:

— Баро, но неужели это… Рыч мог… и хотел убить Кармелиту?

Зарецкий строго посмотрел на охранника. Взгляд этот означал: “Я уже дал тебе задание. Больше никаких вопросов!”

— Найди мне Рыча!

— Хорошо, — на этот раз правильно ответил новичок.

* * *

Кармелите надоело лежать в каморке. Она встала — пошла погулять. А у Люциты нога так разболелась, что она вообще На нее ступать не могла.

Кармелита направилась прямиком в гримерку к Миро.

Тот все еще спал.

Соня!

Кармелита аккуратно коснулась его щеки.

— Миро… вставай! Просыпайся, Миро! Ты меня слышишь?

Миро глубоко вздохнул, тихонько застонал. Потом мелко захлопал ресницами. И с большим трудом, как будто делал тяжелую работу, раскрыл глаза.

Уставился непонимающим взглядом на Кармелиту, на свою гримерку.

Резко вскочил. И тут же схватился за голову, начал тереть виски.

— А почему я здесь?.. И ты тоже? У нас же представление идет! Премьера…

— Представление уже заканчивается.

— А со мной-то что? Черт, башка раскалывается…

— Ничего особенного, просто проспал.

— Как проспал? — от изумления Миро дал петуха — голос сорвался на визг.

— Ну, не совсем проспал. Тебя усыпили… — Как?

— Как — не знаю. А вот чем… Врачи сказали — хлороформом. А меня чуть не убили.

— Кто? Как?

— Тот, кто встал на твое место в маске. Метал в меня ножи. А потом свет погас, кто-то рубильник выключил.

— Значит, их было двое. Хоть кого-то поймали?

— Нет, темно было, все за меня перепугались.

— А кто, кто в тебя бросал ножи?

— Мне кажется, это был Рыч.

— Что? Доберусь я до этой твари…

— Ничего, Миро, не беспокойся. Отец уже сказал кому нужно.

— Но ты-то, ты-то хоть цела?

— Целехонька. Только знаешь… мне показалось, что он пожалел меня, что у него дрогнула рука… А может, это все от неожиданности. Кто знает, вдруг он в Люциту метил?

Миро задумался, стал вспоминать что-то. Но голова так болела, что сосредоточиться было абсолютно невозможно. И Кармелита сама пришла на помощь:

— Люцита уже рассказывала, что он в последнее время возле табора часто вертелся. И даже в палатку к ней заходил.

Вот теперь Миро сразу вспомнил лихие, злые глаза Рыча. И Люциту в его руках… Черт их разберет, что тут творится. И в кого метил Рыч.

Может, и вправду Люцита наговорила ему чего-то (а она это может!). А он теперь совсем психованный, вот и решил поквитаться. Или же просто вздумал попугать Кармелиту. И даже не столько ее, сколько отца — Баро!

* * *

И все же Максим не удержался, пришел к Свете.

— Свет, может, поговорим?

— О чем? По-моему, между нами все ясно?

— Нет, не все. Мне лично не все ясно.

— Максим, о чем ты говоришь? Что еще у нас не ясно? Как только Кармелите чуть-чуть поплохело, ты сломя голову бросился к ней.

— Света, да как тебе не стыдно?!

— Мне — стыдна?

— Да. Тебе! Это называется “поплохело”? В нее ножи бросали в темном зале. Или ее жизнь тебе уже абсолютно безразлична? А мне казалось, она твоя подруга…

Света пристыженно опустила глаза. Что тут скажешь — погорячилась.

— А что с ней было?

— В итоге — все нормально. Просто обморок.

— Понимаешь, Максим, не в этом дело. Не в том, что ты выскочил на сцену к Кармелите. И не в том, что я от тебя убежала. А просто… Я думаю, мы очень поспешили, решив быть вместе.

— Света, мне кажется, мыс тобой все уже обсудили.

— Да, Макс, обсудили. Конечно, мы с самого начала знали, что нелюбим друг друга. Хотя казалось… Казалось, что дружба может перерасти в любовь. А сейчас кажется, что нет…

— Почему? Ведь времени прошло совсем мало…

— Да, конечно, только вот я думала, что мы оба свободны. Но после того, что произошло сегодня…

— Света! Светочка, — Максим кричал так, как будто она находилась не рядом с ним, а в соседней комнате, — а что сегодня произошло? Что случилось? Мы с Кармелитой больше не вместе, и ты об этом знаешь. И я не понимаю, почему нельзя помочь человеку — между прочим, нашему с тобой другу, — если ему вдруг сделалось плохо? А?

— Максим, ну зачем ты обманываешь себя?! Ты ведь знаешь, что всегда, когда ты будешь находиться рядом со мной, думать будешь все равно о Кармелите.

— Свет, а почему ты решаешь за меня?

— Хорошо, я не буду решать за тебя. Но тогда сам прислушайся к своему сердцу. И ответь мне честно: что, неужели в нем не осталось никаких чувств к Кармелите?

Максим промолчал.

— Вот видишь. Ты не решаешься ответить. А даже если когда-то снова решишься сказать: “Нет! Не осталось!”, я уже не поверю. И уже одно это нам все испортит. Так что… Лучше уходи…

Максим молча ушел.

Света осталась одна, долго смотрела на портрет Максима. Подошла к нему, замерла. Но рвать не стала. Просто сняла его и спрятала — подальше, среди старых эскизов.

 

Глава 22

Рыч много слышал о любви цыган к золоту. Но сам ее никогда не разделял. И более того, всегда посмеивался над своими соплеменниками, радостно украшавшими рот золотыми зубами, а пальцы — перстнями.

Смешная и глупая показуха. Золото — металл бабский, ненадежный: мягкий, податливый. Нет, не любил Рыч золото. Он всегда уважал металлы попрочней. Преимущественно те, из которых делают оружие. Еще в детстве он мог долго, часами, разглядывать острие ножа. Его тонкий смертоносный изгиб завораживал паренька.

А повзрослев, Рыч влюбился и в огнестрельное оружие. Пистолет, винтовка, автомат… Он на память знал каждую их детальку. Молниеносно разбирал и собирал их, любовно смазывал. Больше всего Рыч любил автомат — старый надежный “калаш”. Это было само совершенство. Жаль только, что в ежедневной охранной работе “калашом” сильно не побалуешь. Приходится довольствоваться смешной законопослушной “пугалкой” — зарегистрированным в соответствующих инстанциях пистолетом.

Правда, и старая любовь к холодному оружию тоже не прошла. В этом смешно признаться даже себе, не то что другим, но Рыч завидовал Миро, ловко управляющемуся на сцене с ножами. И всю эту авантюру с Люцитой и Кармелитой он затеял в том числе и для того, чтобы проверить себя: а сможет ли он так же? Оказалось — смог.

Не смог только одного — бросить нож в Кармелиту.

Но почему?

Ведь он был уверен, что сможет!

Ошибся. Переоценил себя. Или недооценил. Оказалось, он может убить только равного себе. Такого же бойца, как сам. А вот метнуть нож в эту беззащитную девочку, которую столько лет охранял, — не сумел…

Рыч по-лошадиному дернул головой. Все, хватит этих размышлений, рассусоливаний. Не смог — и не смог, точка! Видно, киллером ему стать не суждено. Верх карьеры — охранник, ну, то есть начальник охраны.

Или честный грабитель. По крайней мере, первый опыт в этом направлении получился удачным. Рыч достал золото…

И вдруг впервые почувствовал, как оно, этот женский, яркий, праздничный, мягкий и податливый металл, притягивает его взгляд, а вслед за ним — и душу.

Нет, не такой это простой металл. Его легко не любить, когда не видишь. А вот оказался у тебя в руках слиток — и уже глаз оторвать не можешь. Не зря говорят — дьявольский металл.

Пересилив себя, Рыч спрятал желтый брусок в сумку и пошел на договоренную встречу с Удавом. Решать, как теперь получше растрясти Зарецкого.

* * *

Готовясь к разговору с Астаховым, Антон не стал полагаться на вдохновение. Бывший, отставной — отец не женщина. С ним одно вдохновение не прокатит. Прежде всего, нужны логика, четкость, расчет. Самую малость, в качестве приправы, можно добавить семейных сантиментов. Но это уже в самом конце, после трех указанных ингредиентов.

Итак, вдох-выдох, стучим в дверь.

— Да-да!

— Папа, привет! К тебе можно?

— Да, конечно. Заходи.

Антон вошел, закрыл за собой дверь.

— Па, у тебя есть пара минут со мной поговорить? Астахов оторвался от бумаг. Посмотрел ничего не понимающим взглядом. Потом, осмыслив сказанное, приветливо улыбнулся.

— Да, да. Конечно. Я тут, понимаешь, в бумаги по темечко зарылся. Уже ничего не соображаю. Выслушаю тебя с удовольствием.

— Отлично. Уверен, удовольствие получишь! Потому как у меня для тебя сюрпрайз!

— Да? Надеюсь, сюрприз приятный?

— Отец, я же предупредил, что получишь удовольствие! У меня есть бизнес-проект, который я хотел бы с тобой обсудить.

Астахов застыл от неожиданности. Точнее, даже не от неожиданности, а от напряжения.

Антоновы “сюрпрайзы” и “бизнес-проекты” — понятия многозначные. В прежние времена за этими словами скрывалось банальное выкачивание денег из любимого родителя. Правда, сейчас Антоша сильно изменился, но поди узнай, насколько ему можно доверять, не вернется ли он в прежнее состояние.

— М-м-м! Ну что ж, сынок, давай обсудим твой сюрприз.

— Папа, как-то так получилось, что автосервис на шоссе стал для меня и испытательной площадкой, и взлетной полосой. Поэтому я хочу поработать с ним и дальше.

— Н-ну, разумно.

— Ты сам прекрасно знаешь, что автосервис и заправка приносят не так много прибыли, как мы ожидали.

— Да, конечно.

— Так вот. Если нет ожидаемой прибыли, то существует два пути. Первый — прикрыть все дело к чертовой матери. Второй — развернуть его, чтобы все-таки добиться желаемого. Правильно?

— Красиво говоришь, сынок! Прямо как на лекции…

— В таком случае — внимание! Лектор переходит к кульминационной части своего доклада. На автосервисе нужно построить кафе и супермаркет!

— Кафе?

— Нуда. Кафе!

— А при чем тут кафе? — иронично спросил Астахов.

Антон увял.

Черт! Неужели все идет под откос?!

* * *

Встреча с Удавом была назначена на прежней хате. В ней было все так же темно. И лишь одна лампа в лицо, как на допросе. Управский смотрящий по-прежнему играл в какие-то детские игры, не желая показывать свое лицо.

— Привет, Рыч!

— Здравствуй, Удав.

— Ну что, золотишко принес? — Да.

— Покажи.

Рыч открыл сумку. Слиток эффектно блеснул одной из своих граней.

— Молодец, Рыч! Мужик! Сказал — сделал. Уважаю. И на будущее буду держать в своих расчетах в первом ряду.

Рыч не знал, как реагировать на эти слова. С одной стороны, первый ряд — это, вроде бы, те, кто поближе к кормушке. А с другой, когда пальба начинается, первый ряд всегда первым выкашивают…

— Чего молчишь? Ты что, против?

— Да нет. Просто, ты же сам говоришь: “Мужик. Сказал — сделал”. Вот я и молчу. А если что-то скажу, тут же нужно будет делать.

Удав рассмеялся и даже не возмутился, что Рыч в разговоре с ним перешел на “ты”.

— Еще раз молодец. Вдвойне уважаю…

— Удав, я же не девица, чтобы комплименты слушать. Скажи лучше, что с золотом делать будем?

— А ты бы сам как поступил? Продал бы?

— Если бы сам был — продал бы. Только для этого ведь много ума не надо: в золотую цепочку вклинился, и все… Правда, барыги разового клиента, да еще и малознакомого, со стороны, обдерут как липку. Цену вдвое, а то и втрое собьют. Поэтому я и пришел ктебе.

— Ну. И чего же ты хочешь?

— Того же, чего и ты! Продать это золото самому Баро. Он за свою родовую святыню даст больше, чем любой ювелир.

— Верно мыслишь, Рыч. С тобой приятно иметь дело. Действительно, мы продадим это золото Баро. Но не сразу…

Рыч удивленно вытаращился в темноту:

— Не понял. А чего тянуть-то?

* * *

— Да и супермаркет на автосервисе, по-моему, тоже ни при чем! — добивал Астахов.

Антон почувствовал неприятный холодок в груди. Наверно, не вовремя пришел: у отца тяжелый приступ сарказма!

Ну нет. Он так легко не сдастся.

— Отец, ты оторвался от народа. Так сказать, от реалий жизни! Этот сервис у нас не в какой-нибудь дыре стоит. А на транзитной дороге. Ты в него редко заглядываешь, а я там, между прочим, работал. И много наблюдал за нашими клиентами. На автозаправке проезжающие с удовольствием остановились бы подольше. Купили бы чего-нибудь в дорогу. А то и перекусили бы на месте. Вот так!

— Да? Ну, не знаю…

— А я знаю. И на сервисе тоже. Когда поломка пустячная… Пока механик занимается ремонтом, клиенту нечем себя занять. Он сидит и скучает. Правильно?

— Нуда, наверно…

— Это вызывает у него раздражение… И второй раз он к нам уже не приедет. А если бы он сидел, ну не знаю, в хорошем помещении, где играет музыка, где чаек, кофеек, нормально кормят… Это же совсем другое дело.

— Да, может быть, — сказал Астахов. Антон расцвел улыбкой…

На самом деле, идея Астахову понравилась с самого начала. Но он считал непедагогичным соглашаться сразу. Надо было проверить сына на характер, на степень увлеченности. И Антон испытание выдержал.

— Может, может… А сколько все это удовольствие будет стоить?

— Все учтено могучим разумом. Вот смотри, отец, я составил приблизительную смету.

— Да что ты?! Молодец! Я смотрю, у тебя действительно все проработано, — Астахов углубился в бумаги, — И что, строительную организацию-подрядчика тоже уже нашел? — Да.

— Да? Что за фирма, кто генеральный?

Антон напрягся. Ну вот, ключевой момент разговора:

— Папа, ну подожди, это же мой проект. Я прошу тебя, разреши мне заниматься им самому.

И Астахов напрягся. Все же речь о деньгах идет. И немалых!

Антон заговорил совсем иначе, голосом сына-отличника, заслужившего карманных денег на пирожное-мороженое.

— Папа, я хочу доказать и тебе и себе, что смогу вести проект от самого начала до самого конца. Доверься мне, прошу тебя.

— Довериться? Значит, ты хочешь, чтобы я дал тебе полную свободу действий?

— Да, но, естественно, в рамках строительства кафе на автосервисе.

— А позволь тебе задать нескромный вопрос. На какие деньги ты хочешь строить это кафе? Насколько я понимаю, фирму-подрядчика ты уже нашел? А инвестора — нет?

— Почему же нет? Есть инвестор.

— Кто?

— Ты!

— Ага! Я! Тогда согласись: значит, я все-таки имею право знать, как ты будешь распоряжаться моими деньгами?

— Конечно, имеешь, но… пап, только так, затеяв новое серьезное дело, я смогу показать, на что способен.

— М-да, чтобы разговор не пошел по второму кругу, говорю сразу. Я двумя руками “за”. Доказывай, пожалуйста. Но только, понимаешь, у меня в бизнесе есть некоторые принципы. И я не хотел бы им изменять.

— Отец, ну разве мелочная опека — это принципы?

— Антон! На бумаге все проекты выглядят очень красиво, а в жизни… Пойми — еженедельные отчеты только помогут тебе доказать твою компетентность. И это совершенно не значит, что я тебе не доверяю. В конце концов, я буду контролировать не столько тебя, сколько твоих партнеров, подрядчиков. А уж мне-то хорошо известно, на какие хитрости они способны! Много лет именно так я строю взаимоотношения со всеми своими служащими…

— Папа! Ну подожди, я же не только твой служащий. Я, прежде всего, твой сын!

Николай Андреич разнервничался:

— Да что ты все время повторяешь “твой сын”, “твой сын”! Ты что, давишь на родственные чувства?

— Да.

Такой незамысловатый ответ, как ни странно, тут же успокоил Астахова.

— Ха! Спасибо за откровенность. Но я хотел бы заметить, Антон, что в бизнесе родственные связи — это не самое главное.

— Пап… но ты же сам прекрасно знаешь, что это не так. Кто мне столько рассказывал о семейном бизнесе, об “астаховской империи”? О надежных руках, в которые нужно передать наследство? А когда я впервые пришел с нормальным проектом, перспективным, просчитанным, ты вдруг начал рассказывать мне истины из учебников!

И тут Астахов сдался:

— Ладно. Куплю я тебе эту игрушку. Играй. Сколько тебе нужно для начала?

Антон пролистал смету до нужной страницы и показал нужное число.

— Сколько там? — Астахов всмотрелся, мгновенно, на автомате, прикинул затраты — да, похоже на правду. — Ну ладно, договорились. Будут у нас кафе и супермаркет.

* * *

— Чего тянуть, говоришь? Вот этим, Рыч. я от тебя и отличаюсь. Ты хапнул и тут же требуешь всего. Нет, брат, тут надо выждать. И мы за это золото получим от Баро такие деньги, какие тебе и не снились.

— Ну, это я уже слышал…

— Не перебивай старших! Для Баро этот небольшой слиток — символ чести. Хотя что такое честь?.. Скорее — символ власти, он отдаст за него все. Но что Зарецкий был посговорчивее, мы должны пообещать ему, что о пропаже золота цыгане пока не узнают.

— Э-э, постой! А я как раз хочу, чтобы он, всем узнали. Я хочу, чтобы они выгнали его из го рода, как человека, который не уберег святое.

Удав скривился:

— Так твоя месть сводится только к его убиванию?

— Да. Пусть он почувствует то же, что чувствовал я, когда он меня выгнал из своего дома.

— Рыч, я понимаю твои личные чувства. не торопись. Возможно, цыгане все и узнают о том, со временем. А пока, для того чтобы набить цену, о том, что золото у тебя, мы скажем только Зарецкому. И сделаешь это ты!

— Да, но…

— Боишься, что тебя уже ищут после того, что ты натворил в театре?

— А вы откуда знаете?

— Милок, об этом уже все знают. Как тебя угораздило такой цирк устроить?

— Ладно, проехали, — буркнул Рыч.

— Так вот. У Баро власть большая. И он уже целую бригаду сколотил, чтобы тебя найти. Но он не знает, что я на твоей стороне. Поэтому мы его сейчас мордой в дерьмо макнем, а потом будем делать что хотим. Понял?

— Не совсем.

— Короче. Вот тебе ключи от квартиры — надежный схорон. Вот визитка салона красоты…

Рыч ухмыльнулся.

— Чего скалишься, это чтобы внешность тебе немного подправить, а то же тебя в Управске каждая собака знает. Еще даю тебе в помощь Руку и Леху. Они уже знают, что переходят в твое подчинение.

— Зачем они мне?

— Эх, Рыч-Рыч, если хочешь большие и добрые дела делать, учись работать в связке. И вот тебе мой совет. С Рукой и Лехой пасите тайник, где раньше золото было.

— А это зачем? Он же уже пустой?

— Затем! Баро наверняка туда приедет. И не один, а вместе с охранниками. Ты должен в лицо знать, кто за тобой охотиться будет. А если получится, хорошо бы еще и пугнуть этих мальчиков. После твоего ухода у Зарецкого в охране вообще одни салаги остались. Он же у нас теперь цивилизованный бизнесмен. Пусть знает, что ты не один, за тобой люди стоят. Неизвестные, но серьезные! Оч-ч-чень серьезные!

 

Глава 23

День выдался удачный — к Рубине в салон зачастили. Признаться, она даже немного устала.

Выглянула в окно. Там сквер, деревья… Зеленый цвет — лучший в мире. Он успокаивает надежней любого лекаря. Ветер раскачивал деревья, отчего они стали похожи на морскую волну, бегущую к зданию театра. Ничего не хотелось делать. Только бы так и смотрела на трепетание листьев.

Наверно, это и есть старость…

Когда дверь хлопнула в очередной раз, Рубина на входящего не посмотрела, просто привычно сказала:

— Проходите, садитесь.

И все же нашла в себе силы оторвать взгляд от окна.

Вот так сюрприз! В кресле напротив нее сидел Баро.

— Ты? А я думала, кто это пожаловал свою судьбу узнать?

Зарецкий огляделся.

— А у тебя здесь уютно. Кто это так поработал? Где мастеров брала?

— Это, Рамир, не мастера, это — мастерицы! Кармелита с подружкой постарались.

— Со Светой Форс9 — Да!

— М-м-м… Здорово, — Баро тщательно рассматривал салон.

Но в этой тщательности уже появилось что-то искусственное. Рубина почувствовала, что Баро хочет сказать ей что-то важное, однако не решается. А поскольку для него, как для барона, чувство нерешительности в новинку, робеет еще больше.

— Рамир, говори, что случилось? — прямо спросила Рубина.

Баро довольно крякнул:

— Я не устаю удивляться тебе, Рубина. От тебя ничего невозможно скрыть. Ты настоящая колдунья.

— Бог с тобой, ну какая я колдунья? Просто немного вещунья. Как всякая пожилая цыганка. Да что там пожилая… Считай, старая, вся жизнь моя прошла…

— Вот, дорогая наша вещунья, потому я и хочу обратиться к тебе.

И снова Баро замолчал. Ох, крепко же его держит за горло предстоящий разговор!

Зарецкий ударил кулаком о стол и наконец-то сказал главное:

— Ко мне приходила Рада!

— Какая Рада? Моя дочь? — Да.

* * *

Нет, наверно, такой ссоры, из которой не могли бы выпутаться старые подруги.

Света думала: как там Кармелита? Не заболела ли после представления? Не захандрила?

А Кармелита размышляла: как там Света? Что поделывает? Рисует? Как Максим? Ой, нет, нет, при чем тут Максим?! Как там Света?..

Но гордость не позволяла ни одной из них первой нарушить молчание. И тогда на помощь пришла хитрость. Кармелита взяла телефон, набрала номер Светкиного мобильного. И тут же сбросила. Как бы случайный звонок. Подумаешь, не ту кнопку нажала.

Света удивилась такому короткому звонку. Но когда на табло высветился номер Кармелитиного мобильного, все поняла.

Хитрит подруга! К звонку приглашает. Света ткнула в кнопку “ответить” и про себя решила, что ждать будет не больше двух… ну ладно, трех гудков. Однако же Кармелита ответила уже после второго “пи-и-и”.

Поговорили о том о сем. Как будто и не было ссоры.

Обо всем переговорили.

Кроме Максима. Его не упоминали, как будто нет такого человека, да и все.

Только Светка, как всегда, первая прокололась. После какой-то Кармелитиной шутки рассмеялась и ляпнула, не подумав: “Ага! Максим по такому поводу как-то сказал…”

Кармелита не стала ждать конца фразы. Сразу отрезала, сказала, как прошипела:

— Слышать ничего не хочу об этом человеке.

Света тут же дала обратный ход:

— Кармелита, ну пожалуйста, давай не будем ссориться.

— А это не я завела разговор о Максиме, — ответила Кармелита, все еще зло, но уже не так по-змеиному.

— Да, конечно, ты права. Мы не будем больше говорить о Максиме. Тем более, что у нас с ним, похоже, тоже все кончено.

— Вы что, поссорились? — как бы безразлично спросила цыганка.

— Нет. Как-то все само собой получилось…

— Так у вас все само собой получается! Тут уж Света окрысилась:

— Да! Но это лучше чем вечно хныкать, что ничего не получается! — и тут же добавила примиряюще: — Подруга, не цепляй меня. Хорошо?

— Договорились. Так что у тебя там?

— Ну не могу я, понимаешь, не могу быть с человеком, который в глаза говорит, что все забыл. А на самом деле… Я же вижу, что он постоянно думает о тебе.

— Это уже его проблема! Вот я о нем совсем не думаю.

— Понятно. Точно так и он мне говорит.

— То есть ты хочешь сказать, что я вру.

— Ничего я не хочу, — устало сказала Света. — Что-то разговор у нас с тобой не клеится.

Кармелита промолчала. А что говорить, если и вправду не клеится! Крепко встал Максим между ними.

— Что, так и будем в мобильник молчать? — заговорила Света. — В общем, я хочу, чтобы ты знала.

Когда Максим пришел ко мне после представления, я его выгнала.

Кармелита наигранно засмеялась:

— Ой, Светка, ну мне правда это совсем не нтересно…

— Да кто ж спорит? Тебе это не интересно. Я и не сомневалась. Но хотела, чтобы ты это знала. Так, на всякий случай.

— Договорились. Теперь я об этом знаю. Все?

— Ну, видимо, все. И снова замолчали.

— Значит, пока?

— Пока.

— Пока.

Еще помолчали. Очень не хотелось заканчивать разговор. Но и как продолжить его — не знали. Поэтому кнопку отбоя нажали одновременно.

* * *

Нахмурилась Рубина. Спросила хриплым голосом:

— Как это — приходила? Она что, явилась к тебе во сне?

— Нет, наяву. Сразу после полнолуния накануне свадьбы с Земфирой я смотрел на ее портрет в моей комнате. И она прошептала мне, чтобы я поехал к священному золоту. И уж там появился ее образ.

— А тебе не привиделось?

— Что ж я, больной, что ли? Сначала — шепот, потом — образ. Это была она.

— И что же Рада сказала?

— Она предупредила меня о покушении на Кармелиту.

— Рамир, постарайся вспомнить, что она тебе сказала, поподробнее. Это очень важно…

В глазах у Баро заблестели слезы. На несколько секунд он отвернулся в сторону, чтобы успокоиться.

— Я помню каждое ее слово. Она сказала, что наша дочь мертва.

Рубина откинулась назад, на спинку кресла. Закрыла глаза, лицо ее побледнело.

— Что с тобой, Рубина? Что? Тебе плохо, Рубина? Налить воды? Где у тебя тут вода?

Но Рубина ничего этого не слышала. Она вся ушла в тот день, в тот час, когда умирала Рада.

А Баро тем временем нашел воду, набрал полный рот и брызнул ею в лицо Рубине. Она тут же вернулась в этот мир.

— Спасибо, Рамир. Все хорошо, все хорошо… — фу-у… Ох и ловка ты — людей пугать.

— Извини. Мертвых вспомнила. С мертвыми нельзя долго общаться. Можно назад не вернуться. А ты вернул. Правда, спасибо…

Рубина смотрела на Баро, на свой салон, а видела совсем другого человека, совсем другой мир.

— Скажи, а Рада не разъяснила тебе подробней то, что она сказала?

Баро замялся. Уж больно прямыми и непонятными были слова Рады. Он их и так истолковывал, и этак. И в конце концов решил, что это было предостережение.

Но Рубина иначе поняла его молчание. Решила, что Баро не хочет все рассказывать. Потому и сама сказала весомо, туманно, но достаточно прозрачно:

— Ушедшие от нас живут вне времени… потому и слова их тоже вне времени.

— Ты что, хочешь сказать, что предсказания Рады еще только могут сбыться?

— Я хочу сказать, что Кармелите угрожает опасность. И что ты должен как можно скорее найти того, кто покушался на ее жизнь.

— Да, Рубина, конечно. Я найду этого мерзавца! И все же, что она хотела сказать?

— Любое предсказание мертвых — это предостережение живым. Ничего не бойся. Просто береги нашу девочку. Еще больше, чем раньше, береги.

— Спасибо. Я места себе не находил, а теперь… Успокоила ты меня. Спасибо!

* * *

И снова Кармелита неуязвима. Люцита не знала, радоваться ей, что не взяла грех на душу, или огорчаться. Нет, похоже, и вправду высшие силы на стороне ее соперницы. Неужели нужно просто смириться? Как это сделала ее мать… Может, тогда кто-то сверху сжалится и счастье само придет?..

Но с Рычем обязательно нужно встретиться. Вот уж он-то точно подлецом оказался. Использовал ее как мелкого шпиона. Она ничего не испугалась, золото ему выследила. И сама же потом на бобах оказалась!

Встретиться договорились в лесу. Рыч, конечно же, побоялся показаться в таборе.

Люцита сидела на полянке, ждала своего подельника-обманщика. И вот раздались чьи-то шаги. Чувствовалось, что человек хочет идти неслышно. Только ведь лес не обманешь. У него на каждом шагу хрусткие веточки. Как ни старайся, а ступишь на такую — и тебя метров за двадцать слышно.

А вот гость уже и сам показался…

Люцита испугалась — это был не Рыч. Каштановые волосы, выпендрежные усики, бородка. Да и одежда совсем другая.

Хотела уже бежать. Только чужак вдруг заговорил знакомым голосом:

— Стой! Стой, не бойся — это я.

Рыч? Да, точно — Рыч, вон и шрамик на лице, на прежнем месте.

— Ты? Пришел?

— Как видишь.

— А это все, — показала на лицо, — зачем?

— Чтоб не узнавали. Хотя с моим шрамом все равно лучше на люди не показываться.

— Ясно, — Люците даже обидно стало, как она сама не догадалась, что теперь Рыч должен чувствовать себя в Управске очень неуютно, впрочем, он сам виноват, что его жалеть! — Ну! И что ты теперь скажешь?

— А что ты хочешь услышать?

— Ты еще спрашиваешь?! Я все сделала, как мы договаривались! А ты? Ты что сделал?

— Я сделал главное — оставил Кармелиту в живых.

— Почему? Я же нашла золото!

— Спасибо. Я твой должник. А с Кармелитой разбирайся сама. Она твой враг, а не мой.

— И ты пришел сюда, чтобы сказать мне только это?!

— Да.

— Так ты просто использовал меня!

— Выходит, что так.

— Но ты же обещал!

— Обещал. А потом передумал. Так вышло. Извини. И запомни — у нас с тобой больше нет никаких общих дел. Все. Прощай!

Рыч развернулся. Но Люцита кошкой вцепилась в него:

— Нет, ошибаешься. Есть дело! Есть! То, которое заведут, когда я сдам тебя. Или Баро, или ментам, но точно сдам!

Рыч оттолкнул ее.

— Ты, девочка, прежде чем говорить, а тем более — делать, немного думай. Хоть иногда, изредка.

Если ты меня просто сдашь, я тебя сдам со всеми потрохами! Ясно? Все расскажу — как ты выслеживала золото, как подворачивала ногу, чтобы подержаться за рубильник. Да и стрельбу в Миро припомнить можно. А? Как тебе такой расклад? Нравится? От бессилия Люцита расплакалась. А Рыч ушел, треща сухостоем.

* * *

После того, как Баро ушел, Рубина уже не могла работать. По большому счету, она вообще ничего не могла делать. Дышала — и то с трудом.

…Все вспоминала то, что услышала, провалившись на минутку в другой мир…

Хотела идти домой, но передумала. Поняла, что дома станет совсем плохо. И везде, куда бы ни пошла, будет только хуже.

Значит, осталась только одна дорога — к тому человеку. Плохому, откровенно говоря, человеку, недостойному. Но только от разговора с ним может стать легче…

Дом Астаховых. Рубина позвонила. Дверь открыла Олеся. От неожиданности застыла на пороге.

— Здравствуй, Олеся.

Слова эти подействовали на нее, как приказ “отомри” в детской игре.

— Ой, Рубинушка, здравствуй! Как же я рада тебя видеть!

— Я тоже.

Обнялись, но не на пороге, конечно (все знают, что под порогом обитают, охраняя близких, души родственников), а пройдя внутрь и захлопнув дверь.

— Хозяйка дома?

— Дома.

— Мне нужно поговорить с ней, кое-что выяснить… Проводишь меня?

На лице Олеси появилась очень выразительная гримаса, означавшая: “Да сдалась тебе моя хозяйка! О чем с ней разговаривать — только настроение себе портить. Лучше пойдем в мою комнату, посидим, поболтаем. А впрочем, как знаешь…”

Но словами Олеся, как настоящая горничная, выразилась куда короче:

— Идем.

— Как ты здесь? — спросила Рубина.

Олеся оглянулась, нету ли кого рядом. И сказала быстрым шепотом:

— Рубина, мне кажется, что в доме происходит что-то нехорошее… Я не могу об этом говорить здесь.

— Хорошо, деточка, — так же быстро и так же шепотом сказала Рубина. — Приходи ко мне, в мою гадальную комнату, в старом театре. Знаешь?

Олеся кивнула.

— Придешь?

— Обязательно.

— Ну давай, веди меня.

* * *

“Сглазила!” — говорила сама себе Земфира, размышляя о том, почему с самого начала так не заладилась ее официальная семейная жизнь с Рамиром.

Как ждала она этого дня! Как мечтала о нем! А вот наступил — и столько всякого плохого разом навалилось, что, казалось, не продохнуть.

Спасибо Баро, он сразу почувствовал такое ее настроение. И сказал, нежно-нежно:

— Земфира, несмотря ни на что, я чувствую себя самым счастливым человеком на свете.

И сразу же стало хорошо, тепло, спокойно, как будто кто раны пекучие лечебным бальзамом намазал.

— Я тоже, Рамир… Я столько лет ждала этого дня. Увидишь, я буду тебе хорошей женой и сделаю все, чтобы ты был счастлив…

Они посмотрели в глаза друг другу.

— Хочешь, я сварю тебе кофе? — сказала Земфира все так же нежно.

А Баро расхохотался. — Да.

— Почему ты смеешься? — спросила жена, слегка обидевшись.

— Да так получилось, что кофе — это первая ступенька счастья. Хотя, кто знает, может быть, так оно и есть!

— Ну, тогда подожди, сейчас я быстро сварю твое счастье.

— Нет, Земфира, не нужно быстро. Нам теперь некуда торопиться.

— Главное — вкусно, — и уже выходя из комнаты, добавила: — Я люблю тебя, Рамир…

Когда Земфира вышла из кабинета, Баро перевел взгляд на портрет Рады. Подошел к нему поближе. Всмотрелся в глаза жены. Нет, теперь это уже неправильная фраза. В глаза первой жены.

— Прости, Рада. Видишь, у меня начинается новая жизнь.

* * *

Тамара открыла бутылочку красного вина. И тут же начала мысленно подшучивать над собой. Боялась, что сын сопьется… Не угадала, с сынишкой как раз все в порядке. Вырастила. Воспитала, на зависть всем. А вот у самой состояние такое — как бы действительно не спиться!

Едва постучавшись, в комнату вошла Олеся. Вот, зараза, специально же так сделала, чтобы Тамара не успела сказать что-то вроде: “Нет, я занята, позже”.

— Можно? Тамара Александровна, к вам пришли, — и тут же ушла, оставив в комнате цыганку Рубину.

Тамара вспомнила, как она боялась эту цыганку, когда табор после долгого перерыва только-только появился в Управске. Как хотела извести ее. Все эти опасения сейчас ей показались какими-то глупыми и мелкими. Просто бессмысленными. До чужих ли тайн и чужих детей ей сейчас, когда в ее собственной семье и жизни все рушится!

— Ты? — насмешливо спросила Тамара. — Кажется, ты обещала мне, что я никогда тебя больше не увижу!

— Не тебе говорить об обещаниях.

— Не груби. Лучше скажи, зачем ты пришла?

— Я не отниму у тебя много времени. Я пришла задать тебе один вопрос. Только один.

— О’кей. Быстро задавай и уходи!

— Ответь, ты ничего не говорила Зарецкому?

— Кому?

— Нашему Баро. Зарецкому!

— А почему ты спрашиваешь? Ты хочешь сказать, что он что-то подозревает?

— Вижу. По твоим словам вижу, что ты ничего не говорила.

— Конечно, нет. Чего ради?! Мне это невыгодно. Зачем признаваться, что я совершила преступление!

Тамара налила себе вина. Рубине не предложила. Будет она лебезить перед какой-то цыганкой!

— А вообще, с чего ты взяла, что он что-то подозревает?

— Мне так показалось, — негромко сказала Рубина, скорее самой себе, нежели собеседнице.

— Показалось! — с пьяным возмущением воскликнула Тамара. — Все слышали, ей показалось! Мозги включи. Сдался мне твой барон… Я с ним и не общаюсь-то вовсе.

— Да способов много найдется. Послать кого-то, письмо написать анонимное…

— Бросай свои фантазии. Знаешь, если я когда-нибудь сойду с ума и захочу рассказать ему об этом, сама найду способ. А пока убирайся! Радуйся, что жива осталась. И ко мне больше не приходи! Оставь меня в покое!

Рубина пошла к выходу. И, уходя, сказала:

— Тамара! Очень скоро ты останешься совсем одна. Даже если рядом кто-то и будет.

Тамара встала с кресла, подойдя к двери, демонстративно открыла ее. И сделала выпроваживающий жест рукой.

— Иди с богом. Я в твои предсказания не верю. Рубина внимательно всмотрелась в Тамарины глаза.

— Извини, я ошиблась. Это не предсказание. И даже не предостережение. Это уже свершившийся факт!

Рубина ушла. Тамара, чтоб не расплакаться, налила полный бокал и выпила его одним залпом.

А цыганка по дороге думала, что бы могла означать фраза, сказанная Тамарой между прочим: “Радуйся, что жива осталась”. Не простые это слова.

Ох, не простые…

 

Глава 24

Зазвонил телефон, Баро поднял трубку.

— Алло?

— Ну, привет, молодожен, — с немыслимо наглой интонацией сказал кто-то.

— Это кто? — удивился Баро.

Хотел Рыч сказать что-то вроде “Рыч в пальто”, но решил, что это будет уже слишком.

— Не узнаёшь… Ну, конечно, ты привык, что с тобой иначе разговаривают. Лебезят, ботинки лижут…

— Да кто это, черт побери?!

— Что приказы все твои выполняются без второго слова…

Кто бы это мог говорить про приказы?.. И тут Баро все понял:

— Рыч… Ты? Где ты, Рыч?!

— Так я тебе и сказал! Ну что? Испугался за свою бесценную девочку?

— Да. Хотел бы я с тобой поделиться своим страхом, подонок. Чтобы ты испытал хотя бы десятую долю того, что она или я.

— Не надо меня пугать, Баро. И на совесть давить не надо. Я ей ничего плохого не сделал…

Рыч замер, не зная, что сказать дальше. Ведь если станет ясно, что он заранее так подстроил, чтобы у щита оказалась Кармелита, то подозрение может пасть на Люциту. А уж если ее признают его сообщницей, да еще и тряхнут хорошенько… Ой, не выдержит девка, ой, расколется.

Хотя… Что ему, Рычу, с того? Ну расколется, пусть сама за все и отвечает, он-то с ней больше дела иметь не будет…

Но что-то внутри протестовало против таких мыслей. Толи порядочность какая-то, своя, бандитская, но порядочность. То ли просто жалость к этой злой, наивной, обманутой им же девчонке.

— Рыч, ты где? Чего ты замолчал?

— Помехи. Не сделал, говорю, я ей ничего плохого. Так, побаловаться решил, тебя за нос поводить. А она просто случайно под руку, точнее, под ножи попалась. Скажи спасибо, что дочь за отца не отвечает, а то бы последний ножичек мог полететь прямо в грудь твоей бесценной девочке.

— Замолчи. Ты же позвонил не за тем, чтобы после драки кулаками махать?

— Так я ничем и не машу. В общем, цыган ребенка не обидит. А вот папашку обидит. Слышь ты, барон, слушай меня повнимательней. Ты со мной за службу верную хорошо расплатился. Только переплатил немного. Но я в долгу не остался. Забрал наше цыганское золото из склепа.

— Да как ты посмел? Кто ты такой, чтобы на ЭТО покушаться?

— Я — цыган. А ты — Баро, которого я посчитал недостойным звания барона. Вот и все. Кстати, я там на кладбище подарочек оставил. Пошли курьера, пусть заберет.

— Рыч! Рыч!

Но в ответ Баро услышал только короткие гудки.

* * *

Наверно, еще никогда в жизни Антон так не работал. Звонки, деловые переговоры, встречи с проектировщиками, утрясание сметы. За день он, пожалуй, сделал столько же, сколько за всю предыдущую трудовую жизнь. И все это было не зря — теперь появился железобетонный повод опять заглянуть к отцу с продолжением делового разговора.

Николай Андреич посмотрел все новые бумаги, принесенные Антоном на подпись, и довольно потер руки. Черт возьми! А сынок-то, оказывается, умеет работать. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Астахов мысленно сплюнул и изнутри, так, чтоб Антон не заметил, постучал по столу.

Убедившись, что настроение у отца лучше некуда, Антон произнес с деловитой скромностью:

— Папа, а у меня есть еще одно деловое предложение.

— Да?.. Какое?

— Ты доволен тем, как раскручивается мой… наш проект?

— Ох, не люблю я говорить о таких вещах, пока дело не закончено.

— И все же?

— Ну, в общем, пока — да. Работа солидно поставлена.

— Вот-вот. Мы — солидная фирма. И представляешь, как было бы здорово, если бы… В общем, если бы ты сделал мне генеральную доверенность. Дал право подписи при оформлении документов на строительство кафе.

Астахов неторопливо, прочитывая каждую букву, подписал бумаги. Отложил аккуратненькой стопочкой в сторону. Встал из-за стола и подошел к окну.

Антон, затаив дыхание, следил за всеми его действиями.

— Антон, я согласился на это строительство, но право подписи — это очень большая ответственность… — Николай Андреич подбирал каждое слово, чтобы, упаси бог, не обидеть сына.

— Я знаю. Но представь себе: если я буду не только вести переговоры, но и сразу же оформлять документы… Это ведь сильно ускорит наш проект.

— У тебя очень мало опыта…

— Это тебе так кажется.

— Хорошо. Я подумаю.

— Но, папа…

В дверь постучали. Вошел Максим.

— Здравствуйте. Вызывали, Николай Андреевич?

— Да. Проходи…

Антон с недоумением смотрел то на Астахова, то на Макса. У них же тут большой семейный совет — зачем же здесь этот чужак?

Но то, что дальше сказал Николай Андреич, ввергло его в еще большее недоумение.

— Ну что ж, ребята, удачно получилось, что вы одновременно пришли. Представлять вас друг другу не надо. Максим, у тебя, конечно, много работы. Но ты парень работящий. Так что… в общем, будешь консультантом в проекте Антона.

— Но я же совершенно не в курсе.

— Ничего, Антон тебе расскажет. Идея хорошая, и Антоша очень здорово поработал. Но у него нет опыта в этом деле. А ты в Управске уже много чего настроил. Знаешь все подводные течения и строительные камни за прорабской пазухой…

— А что я буду делать, если Антон так здорово работает?

— Помоги ему с документами при заключении договоров, И потом — с приемкой работы.

— Да, хорошо. Я понял. Никаких проблем.

— Папа, подожди, — дрожащим голосом сказал Антон. — Ты же обещал, что это будет мой самостоятельный проект.

— Антон, одна голова — хорошо, а две — лучше. И обещаю, что, начиная со второго проекта, ты будешь абсолютно самостоятелен. Просто оформим дочернее предприятие.

— Точнее — сыновнее, — поправил Максим.

— Во-во, — порадовался нехитрой шутке Николай Андреич.

— Папа! Но я ведь могу сам все тысячу раз перепроверить!

— Можешь. И проверяй. Но тысяча первый раз никогда не помешает. Все — решено! Максим будет тебе помогать. Ты же знаешь — у него огромный опыт в строительных подрядах. А тебе еще нужно подучиться.

“Педагог хренов”, - прошептал Антон, выходя из кабинета.

* * *

И все же Тамара сумела взять себя в руки. Недопитую бутылку закрыла пробкой, чтоб не пролить, не испачкаться, и выбросила ее в мусорную корзину. Вернулась к работе.

Очень хотелось верить, что Антон окончательно переживет душевный кризис, изменивший его до неузнаваемости. И станет прежним — да, немного ветреным, но все же добрым и преданным мальчиком.

А значит, нужно работать. Со своим мальчиком и для своего мальчика. Прежде всего, Тамара созвонилась с Форсом. И через полчаса он был уже в ее кабинете. Леонид Вячеславович был подтянут, бодр, весел, оптимистичен.

— Рад вас видеть, Тамара Александровна. Прекрасно выглядите!

— Спасибо.

— Поздравляю с рождением новой фирмы.

— Значит, у вас все получилось?

— Как всегда! Не зря же вы доверились именно мне… Знали, с кем имеете дело. Ну а я, в свою очередь, не мог не оправдать вашего доверия.

Форс протянул Тамаре папку с документами.

— Вот… Это, поэтически говоря, свидетельство о рождении новой фирмы “Управскспецстроймонтажпроект”. Согласитесь, звучит как музыка? Симфония!

— Скорее, какофония, — озабоченно сказала Тамара. — Леонид, а назвать фирму как-нибудь попроще нельзя было? Нормальный человек даже и половину этого ужаса не запомнит…

— Ну, во-первых, ничего сложного, а во-вторых, я на это и рассчитывал.

— На что?

— Чем труднее и запутаннее название фирмы, тем сложнее найти концы. А ведь это именно то, чего мы хотим?!

— Не уверена.

— А я уверен! И, между прочим, перепроверил свои идейки. В этом замечательном названии я собрал все среднестатистические названия подобных фирм. “Управскспецстроймонтажпроект”! Тут зашифровано два, а то и три имени типичной строительной фирмы: “Управскспецстрой”, “Спецстроймонтаж”, “Строймонтажпроект”. Аэто вызывает доверие. Создается впечатление, что нечто подобное ты уже слышал. А потом, когда дело дойдет до разбирательств, все начнут удивляться: и как это фирму с таким идиотским названием зарегистрировали?! Но будет поздно.

— И все чисто? На нас не выйдут?

— Тамара Александровна, обижаете…

* * *

Вот жизнь — ни дня покоя. Только с Кармелитой все, вроде бы, нормализовалось, как тут Рыч… А может, не нужно было его выгонять? Ну, слевачил, с кем не бывает?..

И тут же Баро сам себе строго-настрого запретил такие слабовольные размышления. Зло должно быть наказано! Особенно, когда это зло ходит в кожаной куртке твоего начальника охраны.

И к тому же!

Ведь он бросал цирковые ножи в Кармелиту! Правда, метал по-актерски точно, не хуже Миро. Но все же… А если бы дал сбой?

Бр-р-р, страшно. Об этом даже думать не хочется.

И свет… Почему в зале пропал свет? Кто рубильник выключил? Говорят, сам собой. Тросом его случайно кто-то зацепил, дернул. Но слишком уж подозрительна эта случайность, ровно в тот момент, когда Рыч бросал седьмой нож в Кармелиту…

Золото!

Что ж он думает все не о том, о чем нужно! “Рыч украл золото. А может, врет, блефует? Да нет, какой смысл блефовать, если он точно назвал место, где расположен тайник. И мести не боится, расплаты… До чего народ дошел, на что посягает?

Так, нужно Федора послать на кладбище, пусть посмотрит, что там в склепе, какой такой “подарок” Рыч оставил? Про золото ему говорить не следует. Просто скажу, что этот подонок посягнул на могилы предков. А уж Федя наш замечательный пусть носом роет, след берет, зря его, что ли, этой профессии учили?”

* * *

В приемной Антон предложил Максиму зайти в свой кабинет.

А уж там продолжил разговор:

— Я хочу, чтобы ты знал. Строительство кафе — это мой проект. Понял?

— Твой — мой… Какая разница? Мы работаем в одной фирме, которой руководит Николай Андреевич Астахов. Значит, это проект фирмы господина Астахова.

— Спасибо за четкие тезисы. Я с ними согласен. А теперь послушай встречное предложение. Не суй свой нос в мои дела. Держись подальше от этого строительства. Понял?

— Конечно, понял. Только, Антон… К сожалению, держаться подальше от тебя и твоего строительства не получится. Николай Андреевич поручил мне курировать проект, проверять документацию, значит, я и буду документацию проверять.

— Ты что, у него шавка на побегушках? Максим промолчал.

Антон подумал, как бы еще побольнее укусить. Но чего-то особо оригинального не выдумал.

— У самого кишка тонка что-нибудь новенькое придумать, да?

— Да, — на этот раз Максим не стал спорить или отмалчиваться.

— Решил моим успехом воспользоваться.

— Да, конечно. Это же мой обычный прием. Я ж на твоих идеях себе имя и сделал! — Максим развернулся, чтобы уйти.

— Макс!

— Что? — обернулся Максим.

— Я тебя предупредил… Не стой на моем пути. — Все?

— Все.

— До свидания. Максим ушел.

Антон остался недоволен. Зряшный разговор получился. Макса так просто не запугаешь. Только лишние подозрения вызвал. Елки-палки! Неужели такой славный план летит в тартарары? Обидно.

Хотя… ко всему нужно относиться философски. В худшем случае, если вырваться из-под Максимовой, а значит и отцовой, опеки не получится, он, Антон, построит хороший бизнес. А вот уже в следующем деле Астахов даст ему большую автономию. И тогда…

Да, конечно, чертовски обидно так все затягивать. Но с другой стороны, он от своей идеи не отказывается. Он просто растит мышцы, для того чтобы надежней претворить ее в жизнь!

* * *

Отпросившись у Астахова, Олеся побежала, как и договаривалась, в гадальный салон к Рубине.

— О-о-о! — встретила ее старушка. — Как я рада тебя видеть! Располагайся. Давно хотела с тобой поболтать.

— И я тоже.

— Ты говорила, у вас в доме творится что-то неладное.

— Да. Не могу даже объяснить, что. Но… понимаешь, ощущение такое, вот как перед бурей. Дождя еще нет, а небо все черное. И в воздухе такое… напряжение.

— Понятно.

— Да нет, Рубинушка, ничего не понятно. Антон стал совсем злой и заносчивый. А Тамара ходит как пришибленная. Но у обоих рожи какие-то заговорщицкие. Волнуюсь я.

— Понимаю. Тяжело тебе. Но я-то чем могу помочь?

— Но ты же приходила в дом. О чем вы разговаривали с хозяйкой? Она после этого была сама не своя. Потом, правда, как-то пришла в норму. Но сначала…

— О чем мы разговаривали — это не твое дело! — сказала Рубина довольно-таки резко, но потом смягчилась. — Одно могу тебе сказать. Нас с Тамарой связывает давняя история, очень-очень давняя…

— Какая?

— Ну вот, опять двадцать пять. Говорю же — не могу тебе рассказать. Я поклялась, что унесу эту тайну с собой в могилу.

Олеся с испугом посмотрела на Рубину. Та ее поспешила успокоить:

— Да ты так уж не пугайся. Хотя… Хочу тебя предупредить, будь осторожней с Тамарой. Она — несчастный человек, потому что очень-очень плохой. И еще… от нее всего можно ожидать, всего…

— Ну что она может мне сделать? Я свою работу выполняю…

— Я же говорю, все может сделать. Подставить, оболгать, отравить… Если ты ей чем-нибудь помешаешь, ее ничто не остановит.

Олеся насторожилась. Конечно, хозяйку она не оченьто любила. И это чувство было совершенно искренним и полностью взаимным. Но ожидать, что Тамара может отравить?.. Нет, наверно, это уже слишком.

— Рубина, а ты… Не обижайся только. Но ты не преувеличиваешь?

Старая цыганка грустно улыбнулась. ~ Думаешь, старуха совсем из ума выжила. Каких-то бесов вокруг видит…

— Нет, Рубина, что ты, я так не думаю…

— Думаешь… Только самой себе признаться в том не хочешь. Нет, не совсем я еще из ума выжила. Помнишь, когда мы были в тюрьме, мне пирожки передали?

— Да, конечно. Они были отравлены.

— Кажется мне, что это ее работа.

— Что?! Она?! Не может быть. Неужели Тамара способна на убийство?

— Говорю же тебе: она способна на все… Когда я в последний раз к ней приходила, Тамара сильно на меня обозлилась. К тому же она еще вина выпила. И сгоряча сказала одну фразу.

— Какую? — неслышно спросила Олеся.

- “Радуйся, что жива осталась”. Я тогда сразу вспомнила, что пирожки мне в камеру передавала женщина. Причем ее возраста, как мне потом сказали.

Олеся и хотела бы что-то сказать, да не могла.

Вот это попала.

Из тюрьмы да в логово к отравительнице!

 

Глава 25

Баро ходил по дому мрачный — дальше некуда. С женой не разговаривал, да что там — даже не смотрел на нее. Земфира не могла понять, что происходит. Что не так? Может, она что неправильно сделала? Но от любых вопросов Баро отмахивался и снова черной тучей ходил по дому.

Ей бы успокоиться, сделать так, как мамки да бабки учили. Отойди в сторону, своими делами займись.

У мужчины какие-то свои проблемы. На то он и мужчина, чтоб самому их решать. Так нет, уж очень любовь, прочно засевшая в сердце, дергала: “Пойди! Помоги Баро! Не видишь, что ли, как он мучается?” И подошла ведь, в очередной раз подошла…

— Рамир… Ну что с тобой? Почему ты в таком плохом настроении?

— Это мои проблемы, — со злостью ответил супруг.

Ну что делать? Отойти, смолчать?.. Нет, не получается. И Земфира вновь заговорила, с материнской мягкой строгостью:

— Нет, Рамир. Нет, мой хороший… У нас теперь общие проблемы. Муж да жена — одна сатана.

Баро тоже не знал, что делать. И грубить не хочется. И отвечать, рассказывать, как есть, нельзя…

Почувствовав какой-то слом в его настроении, Земфира продолжила:

— Ты что, считаешь, что я только радость должна с тобой делить? А горе ты будешь переживать сам? Но я так не хочу. И не смогу. Если бы помоложе была, наверно, смогла бы. Очень уж много самой пережито, чтобы видеть, как ты мучаешься. И терпеть. Мы — одна семья. Между нами не должно быть секретов.

Сказано это было так тепло, так искренне, что на сердце у Баро сразу просветлело.

— Да, Земфира. Наверно, ты права. Просто за столько лет я привык все решать сам. И сейчас тоже…

— Ты что, мне не доверяешь?

— Да не в этом дело.

Земфира выжидающе смотрела на Баро. Цыганский взгляд — до самых костей пробирает. И не отвернешься от него, не спрячешься.

— Священное золото… — с трудом выговорил Баро, и тут же пожалел, что начал, но все же договорил: — Его украли.

— Что?

* * *

Олеся мигом вспомнила это ощущение. Липкий, противный страх, заползающий в душу.

Маленькие мышки, помершие от пирожков. И простая мысль: “Я сейчас могла быть на их месте. Вот так лежала бы лапками кверху. А на меня смотрели бы: “Что с ней? Наверно, съела что-то не то…””

До Олесиного сознания дошел, пробился голос Рубины:

— …Вот именно поэтому ты должна побыстрее уйти из этого дома.

— Не могу.

— Из-за ее мужа? Олеся вспыхнула:

— А почему ты решила, что я неравнодушна к Николаю Андреевичу?

— Я же гадалка, не забывай. Цыганка все знает, цыганка все видит…

Девушка сконфузилась. А Рубина улыбнулась:

— Это я уже немножко переигрываю. Если честно, не нужно быть великой гадалкой, чтобы понять, что тебе очень-очень нравится этот мужчина.

— Да почему?

— Когда ты о нем говоришь, или даже просто упоминаешь, вся светишься…

— Правда?

Рубина кивнула головой.

— Да. Вот и Тамара это сразу заметила… Он мне очень… очень нравится. Но я не хочу разрушать их семью. Скажи, что мне делать, Рубина? Понимаешь! Я не могу! Я не хочу влюбляться в Астахова!

— Ой, девочка моя. Да ты не просто влюблена, ты живешь только этим мужчиной. Все мысли твои заняты им.

— Это правда. Но что мне делать? Ведь я ему не нужна. Он — хозяин, а я — горничная.

— Чувства не делят людей на слуг и хозяев. Это счастье, в котором все равны.

— Нет, Рубина, какое же это счастье, это — наказание. И странное ощущение, что замурована в коробке какой-то. Или камере. Я словно из одной тюрьмы попала в другую.

— И все равно. Не гневи Бога. Любая любовь — от него. Ее надо принимать как награду, а не как наказание.

— Да какая же тут награда! Любить женатого мужчину, видеть каждый день злые глаза его жены, сына… Это мука.

— Судьба не посылает человеку испытаний не по силам. Возможно, это испытание приведет тебя к чему-то очень хорошему.

— Ты думаешь, есть надежда?

— Надежда есть всегда. А в твои годы вся жизнь — одна сплошная надежда на что-то светлое.

— Светлое… Светлое. А у нас в доме, по-моему, готовится что-то черное. Я боюсь за него.

— Боишься?

— Угу, — с детской непосредственностью сказала Олеся. — Для сына, Антона, он чужой. Тамара тоже не любит мужа. И этот Игорь вечно при ней.

— Постой. Какой Игорь? Игорь Носков?

— Да.

— А-а-а… Этот, что мне браслет подбросил. Ну, когда я в тюрьму попала.

— Вот, Рубиночка. И такие люди все время крутятся вокруг Астахова. Понимаешь, я это просто физически чувствую. Они, они… как клубок змей. Вот сейчас, кажется, и ужалят.

— Ну так предупреди хозяина своего.

— Не могу. У меня нет доказательств. Что я ему скажу? И потом кто я такая: горничная-выскочка на жену и сына доносит?

— Да… если нет доказательств, только себе навредишь.

— В том-то и дело.

— Что тут скажешь?.. Живи, деточка. Выбирай, решай. Только попомни мое слово: лучше бы ты ушла из этого дома. Насовсем. И куда-нибудь подальше…

“Да куда ж я уйду? — печально размышляла Олеся по дороге домой. — Раньше меня только Форс своей злобой к этому месту привязывал. А теперь еще и Астахов своей добротой держит”.

* * *

Рыч сделал все так, как Удав присоветовал. И не пожалел.

С Лехой и Рукой они засели на старом кладбище. Хорошо засели. Схороны по всем законам оборудовали. Приехала новая охрана Зарецкого. Накачанный молодняк. Трое. Бицепсы вместо мозгов. Но понтов, понтов сколько! Каменные лица. Походка такая, будто мускулатура им ходить нормально мешает. Зашли в склеп, все трое!

Нормально. Хоть бы кого снаружи оставили! Да если б тут были их настоящие враги (а не учителя), просто гранатку бы бросили — и все.

Рыч знаком показал своим сообщникам — идем к выходу из склепа: там всех и похватаем, по одному. Так и сделали. Первого, кто выходил, об камень грохнули — он тут же вырубился. Остальных на мушку взяли.

В общем, повязали всех. И в склепе аккуратно сложили, рядочком.

Вся супероперация, включая ожидание, заняла несколько часов. А активная фаза — три минуты.

Давно Рыч не получал такого удовольствия от хорошо сделанной работы.

— Золото… украли? — выдохнула Земфира. — Не может быть!

— Я тоже раньше так думал. Тот, кто раньше охранял меня, моего ребенка, теперь украл наш священный слиток.

— Нет, я не верю. Этого правда не может быть…

— Земфира! О тайнике, который был в склепе, на кладбище, никто не знал. Даже Сашка, который там дежурил дольше всех.

— И что?

— Скажи, тебя в последнее время никто ни о чем таком не расспрашивал?

— Нет, — ответила Земфира, почти не думая.

— Может быть, где-то, как-то, ненароком… Она чуть смутилась, потупилась, спряталась от назойливого взгляда Баро.

— Земфира, ну что ты молчишь? Я никого ни в чем не обвиняю. Ты только скажи мне…

И вдруг размякшая было супруга выпрямилась и твердо ответила:

— Нет. Никто ничего о золоте у меня не спрашивал. Постой, а кто же его украл?

— Разве я не сказал? Рыч! Проклятый Рыч! Добился своего!

— Рыч? Твой охранник?

— Бывший. Не зря говорят: в хорошем друге зреет лучший враг. Он знал, как унизить меня! Какой же я хранитель, если не смог сохранить нашу святыню?!

— Ты найдешь золото, Баро. Ты сможешь.

— Я найду его, чего бы мне это ни стоило. Но если цыгане узнают, что слиток пропал, они не подадут мне руки.

— Так ведь Рыч может раззвонить всем об этом! — ахнула Земфира.

— Этого я и опасаюсь больше всего. Он мстит мне за увольнение. И как я понял, мстить собирается долго, со вкусом… Сдается мне, он сейчас не будет объявлять о пропаже золота.

— Почему?

— Чтобы шантажировать меня и наслаждаться моим унижением.

— Как же можно? Как он не побоялся взять священное золото? Ведь оно обладает большой силой. И отомстить может. Он же цыган…

— Да какой он цыган?! Он — выродок!

* * *

В дверь постучали.

— Да, — сказала Тамара.

Заглянул Антон и, как приличный мальчик, спросил:

— Можно?

— Заходи, — быстро ответила Тамара. Неужели Бог услышал ее молитвы — и Антон окончательно стал прежним? Не открывает дверь ногой, ушла злость, металлическая тяжесть в глазах.

Антон сел на диван, напротив кресла, где устроилась мама.

Тамара протянула ему папку с документами:

— Ну что, Антоша, Форс свое дело сделал. Фирма зарегистрирована.

Антон взял протянутую папку, пролистал ее без всякого энтузиазма.

— Поздравляю…

Закрыл папку и бросил ее на стол. Правда, при этом чуть не сшиб стопку других бумаг.

— Все это, конечно, замечательно. Только боюсь, что она нам может уже и не понадобиться.

— Это почему?

— Потому что Астахов поручил Максиму проверять всю документацию нашего проекта.

— Да бога ради! Будем показывать только то, что выгодно нам.

— Мам, ты как будто Максима не знаешь. Он же дотошный страшно. До последней буквочки все вынюхает.

— Ну и пусть нюхает. Мы ему только благовония будем подсовывать. А дерьмо всплывет только в самом конце, когда уже ничего не изменишь.

— Да все бы так, если бы Астахов дал мне право подписи. Только у меня нет его! Нет! И получается, что это не наш проект, а Астахова.

— Ладно, сынок, не расстраивайся. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем!

Антон посмотрел на мать. Озадаченно, но с надеждой.

Тамара расцвела. Для такого Антона, Антошечки, она в лепешку расшибется, все, что нужно, сделает! Только оставайся таким, сынок…

* * *

Вечерком Максим заглянул к Палычу на чай. Тот обрадовался.

— Привет, Максимка, проходи, родной. Угощать буду. Я тут такого чаю прикупил!

Максим прошел в глубь котельной. Его внешний вид старому другу явно не понравился.

— Э, приятель, а что это с тобой такое? Из тебя как будто хребет вынули. И глаза… Да ты глаза не прячь. Потухшие глазки-то, чтоб не сказать — протухшие. Что с тобой?

— Да устал я очень.

— Ясно. В тюрьме-то отвык как следует вкалывать.

Хорошо Палыч сказал — язычок у него остренький. Максим с ходу даже и не решил, смеяться ему или обижаться. Решил, что правильней будет посмеяться:

— Нуты и скажешь. Хотя и вправду — заработался.

— Чем же тебя загрузили?

— Да документы проверяю по проекту одному..

— Не надоело?

— Надоело.

— Так чего же ты в душную котельную приперся?

— Палыч, я не пойму. Ты меня выгоняешь, что ли?

— Нет, Максимка, но ты только погляди, день-то какой, а? Пошел бы, проветрился… Я вот, например, на набережную сегодня обязательно схожу. Так, может, со мной? А еще лучше не со мной, а с девушками сходить…

— Нагулялся я с девушками — все, хватит, — невесело усмехнулся Максим.

— Что, опять поссорился со Светой? — встревожился Палыч.

— Помирился. Только мы решили остаться друзьями.

— Ага, хорошо еще, что не подругами. А чего ж так?

— Так, Светка до сих пор думает, что я весь в мыслях о Кармелите.

— Ну, а ты-то сам как считаешь? Не так, что ли? Максим уклонился от ответа.

— Так или не так — не знаю. Но зачем она сама меня на это представление потащила?!

— Ну, знаешь. Света ж не могла представить, что ты, как преданный Ромео, рванешь на сцену к Кармелите?

— Так подожди, Палыч. И ты в ту же дуду дудишь. Ты ж там тоже был! Ножички в девушку кидают, свет выключается. Она падает. Как же не помочь человеку?

— Да все понятно. Я сам за гуманизм — обеими руками. И тебя очень хорошо понимаю. Но все-таки жалко Светку. Ты знаешь, она такая потерянная была, бледная… Я ее видел, какими она глазами на тебя смотрела.

— Так, не темни. Говори, чего ты хочешь? Чего тебе надо?

— Мне лично, Максим, ничего не надо. Но вот, хоть режь, все равно обидно, что со Светкой вы так быстро расстались. Хорошие люди. И прилепились друг к другу как-то. Все же — поддержка, не так трудно… И тут же расплевались. А теперь опять ходите какие-то тухлые.

— Так вот что! Ты, Палыч, хочешь, чтобы я сходил к ней?

— А чего бы и нет?

— Вот хитрец. Так бы и сказал.

* * *

Что-то давно Федора нет. И мобильный его не отозвался. Хорошая картинка получается. Баро волнуется за троих (троих!) своих охранников: не случилось ли с ними чего?! При Рыче такого не было…

Зарецкий еще подождал, опять позвонил. Снова никто не отвечает. Стало совсем неуютно. Что ж, придется отправиться на поиск своей охраны. Только никому бы об этом не проболтаться — засмеют.

Баро сел за руль. Подумал, что, пожалуй, рискованно ехать одному. Да только снимать кого-то с охраны дома совсем не хотелось. А, ладно — была не была. Барон отправился на поиски.

Первым делом решил съездить на кладбище…

А никуда дальше ехать и не пришлось. Охранники, все трое, лежали в склепе, связанные, рядком.

Баро молча развязал их и спросил елейным голосом:

— Я гляжу, вы нашли Рыча? Ответил Федор, как старший:

— Баро, мы, конечно, это… виноваты. Думали, нас трое, он один. Короче, расслабились…

— И что ж, он, этот Рычмэн, в одиночку вас троих скрутил?

— Нет, Баро. В том-то и дело, что он с бандой.

— Сколько их было?

— Человек шесть, — уверенно ответил Федор и уже менее твердо добавил: — Как минимум…

“У страха глаза велики, — подумал Зарецкий. — То, что он говорит, пожалуй, делить на два нужно”. А Федя, как будто прочитав его мысли, настаивал:

— Нет-нет, Баро, правда, я не преувеличиваю. Так и есть!

— Ладно. Допустим. Дальше что?

— Ну, зашли мы в склеп.

— Все втроем зашли?

— Нет, что вы. Одного, как положено, снаружи оставили. Ну, они его первым и сняли. Вон — тот, что с кровянкой.

— А что внутри?

— Ничего особенного. Тайник вскрыт, но все очень аккуратно.

— Он что-то говорил о “подарке”, о “сюрпризе”? — уже по-деловому спросил Баро.

— Все правильно, — уверенно ответил Федор. — Вот эта засада и была его подарком, большим, так сказать, сюрпризом.

Баро посмотрел на всю троицу своих бойцов.

— Так, Федор, пойдем со мной, вдвоем поговорим.

Отошли на приличное расстояние. Зарецкий внимательно посмотрел на молодого парня и начал свою речь:

— Есть тут, конечно, и моя вина. Набрал вас, молодых пацанят…

— Баро, но я ж говорю: мы…

— Цыц! Я тебя сейчас не ругаю. Я тебе факты рассказываю. Так вот, набрал вас, молодых, неопытных пацанят и натравил на Рыча. А он матерый волк… Точнее — медведь. К тому же, судя по всему, еще и крышей какой-то обзавелся. И я, как барон, должен был это все предусмотреть, продумать. В общем, виноват я. Но и ты, Федор, хорош. Это так тебя охранному делу учили?.. На первом же выезде в плен попасть?

— Я понимаю все, — угрюмо пробубнил Федор.

— Так вот, парень, я тебе не враг. Ты теперь сам смотри. Если у тебя в сердце страх какой-то появился, чувство неуверенности — лучше уйди из этого дела. Иначе и сам плохо кончишь, и людей, своих подчиненных, подставишь. А вот если это все безобразие ты как урок воспринял, и в тебе силы и злости только прибавилось, тогда другое дело. За одного битого двух небитых дают…

— Баро, это больше не повторится.

— Ладно, парень, смотри. Я тебе верю. Но помни: второго такого случая быть не должно.

 

Глава 26

Червь сомнения — самый прожорливый зверь в мире. “Иди к Светке” да “иди к Светке”. Слова, сказанные Палычем, не забылись. И в конце концов Максим подумал: “А почему бы не пойти к Светке? Все равно так одиноко, тоскливо, что хоть волком вой. А с ней вдвоем… Может, что-то новое все же выдумают…”

Света встретила неласково:

— Зачем пришел?

— Я хотел спокойно поговорить, во всем разобраться.

— В чем разобраться, Максим?! Твое сердце принадлежит Кармелите. А мне чужого не нужно. Уходи, пожалуйста.

— Аты уверена, что не будешь жалеть, если я уйду?

— Да кто знает, — сказала Света уже спокойно. — И о чем говорить? Уже все, вроде бы, переговорили.

Максим хитро улыбнулся:

— Да нет, Светочка. Имеется у меня интересный повороттемки.

— Ну-ну.

— Знаешь, есть такой прием — переворачиваешь ситуацию и смотришь на нее с другой стороны. Готова ты к приему переворотом?

— Ну давай. Выдумщик!

— Подумай. Если бы, скажем, Антону угрожала опасность, разве ты не попыталась бы ему помочь?

— А конкретней можно?

— Нужно! Давай представим: если бы на месте Кармелиты стоял Антон, кто-то кинул бы в него нож, и Антон упал… Что бы ты сделала? Наверно, развернулась бы и вышла на улицу, подышать свежим воздухом. Так?

— Да что ж я, зверь какой-то? Нет, я… я бы сделала то же, что сделал ты, — озадаченно произнесла Света. Показалось, она даже расстроилась, оттого что ей самой такая простая мысль в голову не пришла.

— Ну вот видишь… А за что же ты на меня кричала, обижалась?

— Н-да, действительно, получается, я не права. Ну, извини меня, пожалуйста. Давай, что ли, мириться будем?

— И будем друзьями. Или больше, чем друзьями?

— Ой, не знаю. Я в последнее время часто жалею, что у нас так получилось.

— Тебе плохо со мной?

— Нет, что ты, очень хорошо. Потому и жалею. Боюсь, что тем больней мне будет тебя потерять.

— Ане надо ни кого терять. Понимаешь: все очень просто. Не нужно никого терять! Просто не нужно терять! Сейчас ты сама должна подумать. И сама решить: будем мы вместе или не будем мы вместе.

— А ты решил?

— Ну я же пришел к тебе.

— Да… Мне нужно подумать.

— Хорошо. Подумай. Сколько?

Что-то в Свете изменилось, она начала вести себя как-то суетливо, прикладывать руку то к голове, то к животу.

— Я… я не знаю. Не торопи меня, пожалуйста. Я думаю… я надеюсь, у тебя хватит терпения.

— Терпения хватит.

— А сейчас лучше уходи…

— Я-то пойду, но с тобой все в порядке?

Света положила руку на лоб и кивнула такой непростой конструкцией…

— Да, со мной все в порядке, ухо… — и, не договорив слово до конца, упала в обморок.

— Света! — Максим успел ее подхватить. — Елки-палки! Света! Что с тобой, Светочка?

Максим поднял ее на руки и уложил на диван. А сам в полнейшей растерянности встал на колени у изголовья.

— Светка! Ты меня слышишь?

* * *

Если у человека засела какая-то мысль в голове, то, что бы ни произошло, все будет служить ее подтверждением. Случай в театре, чуть было не ставший трагическим, еще больше убедил Бейбута в том, что пора собирать палатки и уезжать из города. Как остановился табор в Управске, так и начались приключения, одно другого опасней.

Только как сказать все это Зарецкому? Он такие размышления (проверено) не очень одобрял.

— Ну, Бейбут, чего молчишь?

— Я не молчу, Баро. Я хочу сказать. В этом городе стало очень опасно. На наших детей покушались. Я увожу табор. И хочу, чтобы Кармелита поехала вместе с нами.

— О чем ты? Пока она не стала женой твоего сына, девочка не может покинуть родительский дом!

— Она — невеста моего сына. И я тебе обещаю, что все традиции будут соблюдены.

Баро промолчал, только губы крепче сжал, отчего на лицо легли злые складки.

— На первой же стоянке мы сыграем свадьбу. А до этого с ней будет находиться Рубина. Она ведь ее бабушка.

Баро возмущенно всплеснул руками:

— Ты что, хочешь, чтобы я не присутствовал на свадьбе своей единственной дочери?!

— Как не хочу? Очень хочу! Поезжай вместе с нами. И не забывай, между прочим, пока Рыч на свободе — тебе тоже угрожает большая опасность.

Баро устало прикрыл глаза:

— Нет, Бейбут, я не могу. У меня бизнес в этом городе.

— Можно подумать! Ну можно же хоть раз в жизни пожертвовать этим бизнесом! Ради безопасности собственной дочери! Можно?!

— Да кто такой этот Рыч?

Успел только Баро сказать эти слова, как зазвонил телефон.

Зарецкий старался казаться спокойным, но чувствовалось, что он нервничает.

— Алло? Да?

— Ну что? — послышался хорошо знакомый голос. — Ты заглянул в свой тайник?

* * *

Света наконец-то приоткрыла глаза. Прошептала:

— Максик… Отвези… меня… в больницу… Плохо так…

Максим опять подхватил Свету на руки, донес ее до ворот. Там, бережно придерживая за талию, поставил на асфальт. Тут же остановил первую встречную машину. И, не торгуясь, повез в больницу. Там же, преодолевая сопротивление вахтера, сестричек, старушек из очереди, доставил ее прямиком в кабинет к дежурному врачу.

Врач вышел минут через двадцать. Покурить. Веселый такой, оптимистичный. Максим бросился к нему:

— Извините, а скажите, пожалуйста, что с ней?

— Да все в порядке. Не волнуйтесь, — сказал врач, увлекая Максима в укромный уголок.

— Ну как это — не волнуйтесь? Человек ни с того ни с сего в обморок упал… А вы говорите, не волнуйтесь?!

— Ничего себе ни с того ни с сего! — в свою очередь, возмутился врач, впрочем, все так же весело. — В ее случае это нормальная реакция.

— В каком случае?! Она болеет, что ли? Чем?

— Вами, молодой человек. Вами. Светлана не больна, она скоро станет мамой. А вы, как я полагаю, — папой. С чем вас и поздравляю.

— И от этого ей так плохо?

— Да, мой милый, — с тем же врачебным цинизмом добавил врач. — В жизни всегда так. Вначале хорошо обоим. А потом плохо только ей.

— Но она же прямо вся позеленела. И это…

— Токсикоз. Это типичный токсикоз. Разве что слишком уж ранний. Очень. Видно, хе-хе, семя больно ядреное попалось! — врач хотел расхохотаться над шуткой, которая, судя по всему, была такой же дежурной, как и он сам, но, увидев состояние Максима, сказал: — Ты, это… Извини. И успокойся. На меня внимания не обращай. Это у нас, у врачей, юмор такой дурной.

* * *

— Получил мой подарок? — спросил Рыч.

— Да, — сказал Баро.

— Понравилось? — Нет.

— А по-моему, симпатичная игрушка… Точнее — игрушки. Три мягких игрушки с пистолетиками. Но ты уж извини. Пистолетики я забрал. Послушай, а почему ты такой немногословный? Расстроился из-за своего золота. Ведь так?

— Да.

— Ай-яй-яй, как я тебе сочувствую… Вот только… Ты ведь мне не посочувствовал, когда вышвырнул меня из дома и с работы?

Тут, конечно, требовался ответ более многослойный, а может, и многоэтажный. Только в присутствии Бейбута Баро не мог нормально разговаривать.

А Рыч продолжал издеваться:

— Нет, все же ты сегодня болезненно немногословный. Я тебя просто не узнаю… Не грозишься бросить трубку… С чего бы это?

И снова Баро вынужден был промолчать.

— Ой, я, кажется, догадался! С тобой там кто-то есть, да? И ты боишься, что этот кто-то узнает о том, как всемогущий Баро не уберег золото.

— Да.

Бейбут раскурил трубку. Баро посмотрел на него со злостью: ну неужели непонятно человеку, что тут идет тяжелый разговор, не предназначенный для второй пары ушей.

Только Бейбут продолжал курить как ни в чем не бывало. Он вообще подумал, что вся эта злость адресована не ему, а исключительно тому, с кем Баро разговаривает.

— Это хорошо, что боишься. Вот теперь ты понял, что чувствует человек, когда его лишают самого главного в жизни.

Баро наконец-то созрел для длинной речи:

— Я тебя долго слушал. Хватит воду лить. Скажи, чего ты хочешь? Чего ты добиваешься?

— Не торопись, — вкрадчиво сказал Рыч. — Я еще не решил, что буду делать с этим золотом… Кстати, обещаю: если вздумаешь еще выслеживать меня, мои напарники переплавят его на цепочки, колечки, кулоны. А пока… Придется тебе подождать… Подождать и помучаться. Пожить в страхе. Так что счастливо… Но я, заметь, не прощаюсь…

— Что случилось, Баро? — спросил Бейбут. — Плохие новости?

Баро выдавил из себя улыбку:

— Да нет! Ничего. Так, пустяки… Мелкие проблемы по бизнесу.

* * *

Она ничего не сказала мужу. Ни единого слова. Хотя прекрасно помнила о том, что Люцита как бы ненароком, как бы невзначай, выспрашивала ее о золоте. Но не будешь же закладывать барону (пусть даже он и муж) родную дочку. Хотя, с другой стороны, не слишком ли она ей потакает? А вдруг Люцита и вправду как-то связана со всеми этими последними неприятностями?..

Да нет, свят-свят, не может быть. Она просто несчастная девочка, безнадежно влюбленная в Миро. И оттого ежечасно страдающая. А всей этой глупостью с колдовством и прочей чертовщиной она уже переболела.

И все же, все же сердце никак не хотело успокаиваться.

Рамиру она сказала, что ужасно соскучилась по табору, по дочке. Съездит ненадолго и вернется.

Люцита сидела в палатке. Все жаловалась на больную ногу. Земфира нежно поздоровалась с ней. Дочка так же нежно ответила на приветствие. Но только все это было как-то не так, неправильно. Обе оказались плохими артистками.

То есть, не совсем так. На сцене или просто в танцевальном круге они, и дочка, и мама, ого-го. Попробуй угонись за ними в танце, попробуй перепой их в песне! А вот в родном своем шатре, друг перед другом, они играть не могут.

Поэтому Земфира прекратила эту плохую игру в нежность дочки — матери и прямо сказала:

— Дочка, я хочу, чтобы ты сказала мне правду. Одну только правду!

Люцита заерзала:

— Что ты хочешь узнать? Какую правду?

— Зачем ты расспрашивала меня о священном золоте?

— Я хотела загадать желание.

— Не лги! Куда ты его дела?!

— Я не брала слиток!

— Никто не знал, где Баро прячет слиток! А ты выспрашивала. Зачем? Ты же знаешь, если цыган взял слиток священного золота, его ждет страшная кара. Может быть, даже смерть.

Земфира буквально буравила дочку взглядом. И та чуть стушевалась.

— Я не воровала слиток! Клянусь тебе.

— Ах вот как? “Я не воровала”. А кто воровал? Значит, ты помогала! Зачем?

Люцита молча смотрел на мать. Опять, как на суде, получается. Что она ни скажет, все против нее.

— Отвечай! Зачем ты помогала Рычу взять этот слиток?! Куда вы его спрятали?

Люцита страшно удивилась:

— А откуда ты знаешь про Рыча?

И снова она промахнулась. Своим вопросом практически призналась в том, что как-то связана с Рычем.

— Знаю, дочка. Я все знаю. Что тебя вообще может связывать с этим выродком?

— Теперь уже ничего.

- “Теперь”! А раньше?

— Тебя это не касается. Главное, я не брала слиток. А остальное пусть тебя не волнует!

Земфира утерла рукой лоб:

— Ой, жарко. Тяжело с тобой спорить, дочка. Воды, что ли, принеси.

Люцита обрадовалась маленькой передышке в разговоре, легко вскочила и побежала к бидончику с чистой водой. И тут же сообразила, что опять ошиблась. Таким образом мать еще в детстве проверяла ее хитрости насчет “больной ноги” и “сильного жара”.

— Значит, и с ногой ты тоже всех обманула? Не болит у тебя нога! Ну, и зачем ты это сделала?!

— Это она сейчас не болит. А раньше болела.

— Мне надоела твоя ложь! Сейчас ты мне скажешь правду. Ты меня поняла? Нечего на меня так смотреть. Ну, давай, выкладывай по порядку. Зачем ты подставила Кармелиту под ножички Миро? То есть — Рыча?

— Ты действительно хочешь узнать всю правду про свою негодную дочь? — сказала вдруг Люцита, по-змеиному сощурив глаза.

Тут уж Земфира немного растерялась и даже стушевалась.

— Что, мамочка? Решила донести на родную дочь? Хорошо! Тогда я расскажу тебе все. Но ты лучше присядь для начала.

Земфира, как загипнотизированная ее взглядом, с испугом отошла назад и села на стул.

— Да, это я рассказала Рычу, где хранится священное золото.

— Но зачем?

— Рыч меня шантажировал.

— Чем, чем он мог тебя шантажировать?

— Он видел, кто стрелял в Миро. На суде он сказал, что Максим не делал этого. Но он не сказал, кто это сделал.

— Так, значит, это все-таки ты. Ты стреляла в Миро?

— Да, я стреляла. А ты только догадалась. Ведь я намекала тебе, чтобы грех с души снять. Только мать меня не слышит. Или не хочет слышать. Она только о Баро думает. И о дочке его распрекрасной. Да — я стреляла. Но не в Миро, а в Кармелиту! И, к сожалению, промахнулась!

— Господи… Значит, моя дочь… не только воровка, но и убийца.

— Нет! Ни то и ни другое. Я ничего не крала! Золото взял Рыч, и куда он его дел — не знаю. И убивать я никого не убивала, даже Кармелиту. Хотя очень об этом сожалею.

Земфира с ужасом посмотрела на дочь.

* * *

Он — отец. Ну, то есть пока еще нет. Но может стать им. И совсем скоро!

Максим почувствовал, как по веему телу разливается какая-то приятная теплая волна. Он — отец. Скоро на свет может появиться маленький комочек, в котором будет его часть…

Невероятно.

И все же это так.

Света наконец-то вышла от врача.

— Ну как ты? — сразу же спросил ее Максим.

— Я не знаю… — глухим, совершенно не своим голосом ответила Света.

— Мне врач сказал, все в порядке. Мы уже можем идти домой. Пойдем.

Света никак не отреагировала на его слова. Зачем-то уставилась в потолок. Да, слыхал Максим, что беременность меняет женщину. Но он и подумать не мог, что настолько сильно.

— Светочка, не волнуйся. Все хорошо будет…

— Все хорошо? Ты же еще ничего не знаешь!

— Знаю. Да ты успокойся. Меня уже и врач поздравил…

— Так ты знаешь?

— Да. Только ты не волнуйся. Тебе уже нельзя волноваться. Ты теперь в другом статусе.

— Господи, а что же я теперь буду делать?

— Свет, мы разберемся.

Максим опять поймал такси и поехал со Светой к ней домой.

Уложил ее на диван, укрыл пледом.

— Максим, родной. Спасибо тебе за заботу и за то, что сейчас рядом со мной.

— Теперь, я всегда буду рядом.

— Ты что же, собираешься быть моей нянькой?

— Почему нянькой? Я буду твоим мужем и отцом твоего ребенка.

— Ну нет, мне таких жертв не надо, — Да подожди. Света, о чем ты говоришь? Ребенку же нужен отец!

— Никакого ребенка не будет. А мы с тобой снова будем друзьями.

— Свет, у друзей не может быть общих детей.

— Подожди, так ты решил, что этот ребенок…

Слово “твой” она не смогла выговорить. И вопрос остался незаконченным. Святой человек. Он сразу готов признать отцовство. И как бы, наверно, было хорошо. Если бы это был ребенок Максима! Только нет. Сроки, безжалостные цифры календаря твердят: никак не может быть, что это Максимов ребенок.

А может, смолчать сейчас, спрятаться за его широкую, надежную спину. И жить так до самой старости. Но нет, не получится. Совесть не даст, потому что нет большей подлости, чем соврать, подбросить покукушечьи мужику чужого ребенка. Нужно сразу сказать, что это чужой. И только тогда он может стать своим!

— Максим, это… Это ребенок Антона. И вообще, никакого ребенка не будет!

 

Глава 27

Бейбут что-то говорил, долго и настойчиво. Баро кивал головой, вроде как слушает. Иногда даже поддакивал. Но на самом деле мысли его были очень далеко отсюда. Крепко же Рыч взял его в оборот. И ведь главное, — он действительно не знает, чего от него ждать. Вроде бы был нормальный человек, а теперь совсем спятил. Вот что значит месть. Нет такой подлости, которой он не мог бы совершить.

И Кармелита действительно в опасности. Надо же… Раньше только один Максим был ей угрозой. А теперь еще и Рыч добавился.

Да, так чего тут Бейбут хочет — чтобы Миро забрал ее после свадьбы и они уехали с табором?

И чего он раньше с ними спорил? Пусть уезжают. В нынешней ситуации это, наверно, лучший выход.

И Баро сдался.

Да, да, пусть так и будет. Свадьба через три дня. Или через два. Или через день. А потом… Табор уходит в небо. То есть, тьфу-тьфу-тьфу, не в небо, а по пыльной дороге управской окраины в другие такие же города.

Как же радовались Бейбут и Миро такому решению. И в табор уехали — праздновать.

А Баро позвал дочку, взял ее за руку, повел в свой кабинет, усадил в кресло.

— Через три дня ты покинешь этот дом… — сказал грустно.

Кармелита молча, с такой же грустью, посмотрела на него.

— Ты ведь этого хотела? Избавиться от деспота-отца.

— Что ты такое говоришь, папа?! Ты даже не представляешь, как мне будет больно с тобой расставаться. Ужасно больно.

— Мне, дочка, тоже будет очень больно. Не представляю, как ты там проживешь одна, без меня?

— Я не одна, папа, со мной будет Миро.

— А как же я?

— Ну, знаешь, пап. Дети вырастают — это закон природы. Очень хорошо, что ты остаешься без меня. Зато всегда рядом с тобой будет Земфира.

— Ты правда так думаешь?

— Ну, конечно, пап. Она замечательная женщина.

— Я очень рад, что ты так к ней относишься… Ты стала совсем взрослой, дочка.

— Да, отец, я поумнела в последнее время. А через пару дней вообще стану замужней женщиной. Только сейчас понимаю, какой же я была дурой, когда ревновала Земфиру к матери.

— Вот, дочка, о матери я и хотел сказать. Я принял одно решение…

Баро подошел к стене и снял портрет Рады.

— Папа, зачем ты это сделал?

— Я хочу отдать тебе этот портрет. Навсегда. Рада была прекрасной женщиной. Пусть он всегда будет рядом с тобой, куда бы ни вела тебя дорога.

— Спасибо, папа. И оба не смогли скрыть своих слез.

* * *

Земфира вспомнила все. Она уже устраивала Лю-ците допросы после покушения на Миро. И та ответила что-то ужасно бестолковое. Но тогда Земфира не выяснила все до конца. Испугалась правды. Спряталась, как мышка, в свою уютную норку. Только правда ее все равно догнала.

А Люцита продолжала добивать Земфиру своей откровенностью:

— … И что Рыч таки м слабаком оказался, тоже жалею. Он обещал убить Кармелиту во время представления, если я разузнаю, где золото. Но в последний момент чего-то испугался… А может быть, просто рука дрогнула… Только поэтому Кармелита жива осталась.

— Скажи, скажи, что все это неправда.

— Это правда.

— Тогда ты — чудовище!

— Может быть, но я твоя дочь. И у тебя теперь такой выбор. Расскажешь все — твою единственную дочь выгонят из табора и засадят в тюрьму… А не расскажешь — будешь моей соучастницей. Теперь моя судьба в твоих руках…

— Ты действительно чудовище… Но в этом есть и моя вина.

— Значит, расскажешь всем…

— Нет. Я никому ничего не скажу… Ноты должна выполнить два моих условия!

— Какие?

— Первое — ты никогда, слышишь, никогда больше не причинишь Кармелите зла! Поклянись мне в этом.

— Клянусь…

— И второе — немедленно собирайся. Ты переезжаешь жить в дом Баро!

— Нет. Я туда не пойду!

Земфира дала Люците крепкую материнскую педагогическую пощечину. Люцита, не ждавшая этого, чуть не упала на пол.

— Немедленно! И не смей мне возражать!

— Но как ты это представляешь?! Что я буду делать в его доме?

— Для начала будешь подружкой невесты.

— Что?! Только не это, слышишь! Я не смогу быть подружкой невесты на свадьбе моего Миро!

— Ты сама… сама во всем виновата. Но одну в таборе я тебя больше не оставлю! Мне даже… мне даже страшно подумать, что ты еще можешь натворить после моего ухода.

— Да? А я из-за твоего страха буду мучиться каждую минуту, глядя на счастливых Кармелиту и Миро!

— Ничего. Это тебе за подлость! Задумывала извести Кармелиту, а сама прикидывалась ее подружкой. Ничего! Помучаешься и перестанешь.

* * *

Тамара обрела прежнюю форму. И физическую, и душевную. А раз так, значит, снова пора идти в бой за своего мальчика. Ишь ты, какой хитрый Астахов — не хочет давать ему право подписи! Опять надзирателя Максима к проекту присобачил. Нет, пора… Пора Николай Андреича тряхнуть по-супружески, а то совсем из берегов вышел.

Только Астахов не собирался сдаваться так просто — на милость победителя. Сопротивлялся:

— Так чем же на сей раз я, по-твоему, унизил нашего сына?

— Мальчик решил развернуть бизнес при автосервисе…

— Да, действительно, толковая идея. Я ее одобрил, выделил деньги на проект. Что еще тебя не устраивает?

— Но ты же контролируешь каждый его шаг. Ладно бы еще сам. Понятно… Все же глава фирмы…

— Это ты о том, что я поручил Максиму проверять документы по проекту?

— Да! Получается, что ты чужого человека ставишь выше своего родного сына! Я думала, ты уже избавился от этой вредной привычки. Ан нет!

— Тома, ну что за бурные выяснения отношений? Я уж и не помню, когда такие были. Весь этот скандал выеденного яйца не стоит. Речь идет о больших капиталовложениях. Антон же новичок в этих делах…

— А кто виноват? Сколько раз Антон пытался проявить самостоятельность! А ты тут же подключал Максима!

— Хорошо! Я виноват. Я! Но вспомни, сколько раз прожекты Антона проваливались…

— Ой, когда это было! И к тому же там были такие копеечные суммы.

— Вот! А на этот раз я не могу рисковать! На карту поставлены солидные деньги!

— Значит, деньги ты потерять боишься… А сына — нет?

— Да-да, боюсь.

— А ты рискуешь его потерять. По лезвию бритвы ходишь. В один прекрасный момент его достанет твое давление, и он уйдет из дома. Тогда вся наша жизнь и твои деньги потеряют всякий смысл. Попомни мои слова.

Такой поворот разговора сильно озадачил Астахова. Ни подтвердить, ни опровергнуть.

А Тамара тем временем вышла на яркий финал арии:

— И с кем же, с кем ты тогда останешься? С Олесей? Подумай об этом, Коля!

— А Олеся тут при чем? — сказал Астахов вслед захлопнувшейся двери.

Хотя сам, конечно же, прекрасно понимал, при чем тут Олеся.

* * *

Как ножом по сердцу полоснули. Как прилюдно высекли. Распредставлялся тут — молодой отец! Не твой это ребенок, не твой — Антона.

— Да, Максик, не будет ребенка. Не будет!

— Но ты не можешь это одна решить.

— Могу. Это мой ребенок.

— А Антон?

— Да пошел он…

Глагол, конечно, подобран правильный. Когда речь заходит об Антоне, он Максиму тоже часто на ум приходит. Но только для этой ситуации, пожалуй, не подходит.

— Светочка, прежде всего, давай не будем нервничать. А вдруг, узнав о том, что у вас будет ребенок, Антон изменится?

— Он никогда не изменится. Никогда.

— Дерьма в нем, конечно, много, но что-то хорошее тоже есть. Просто наружу оно нечасто вырывается. А вдруг… А если бы он все-таки изменился, ты бы оставила ребенка?

— Да. Я сначала очень испугалась. А теперь я понимаю, что очень-очень хочу, чтобы у меня был ребенок… Сын или дочка, — Света улыбнулась.

Посмотрев на нее, Максим сейчас неосторожно вспомнил Кармелиту. И тут же появилась следующая мысль: какие бы хорошие могли у них получиться дети! Стало больно. И неловко перед Светой.

— Тебе кофе сварить? — засуетился Максим.

— Ага. Крепкий.

— Ну, даже не знаю, — наставительно сказал парень. — Можно ли тебе сейчас крепкий?

— А сахар? Сахар можно? — закапризничала Света.

— Это да. В общем, так: будешь пить кофе с сахаром и без кофе.

— М-м! — возмутилась она. — Перестань шутить.

— Молчу…

— Странно так получается. Живешь, живешь, а вдруг — бац! — поздравляют: вы скоро будете мамой! Или сочувствуют.

Пока Максим делал кофе, Света решилась сказать о том, что давило ее изнутри:

— Знаешь, Максик, мне сейчас трудно с тобой общаться. Получается, я такая несерьезная женщина. К тебе — и с чужим ребенком.

— Да брось ты, Света…

— Нет-нет, дай мне договорить. Мне сейчас нужно побыть одной. Как-то осмотреться. Правда, я в полнейшей растерянности. Я… ну не знаю.

— Так, спокойно, я понял все, что ты сказала. И особенно — то, что недосказала. Первое. Мне кажется, да нет — я уверен: ты будешь хорошей мамой. Второе. Если нужно, я немножко отойду от тебя. Но если тебе станет плохо, если я понадоблюсь — зови. И третье. Я просто обязан поговорить с Антоном.

* * *

И снова позвонил Рыч:

— День добрый, Баро.

Как же он достал! Сказать бы ему по-мужски!..

— Что молчишь? Не хочешь даже поздороваться? Неужели не соскучился?

— Чего ты хочешь… Рыч?! Хватит словоблудия. Просто скажи, чего ты хочешь?

— Я много чего хочу, Баро.

— А конкретнее?

— Я хочу, чтобы ты мучился, извивался, как уж на сковородке, зная, что священное золото у меня.

— Отлично. Ты достиг своего. Если нужно, я дам тебе денег. Сколько ты хочешь?

— Не все измеряется деньгами, Баро.

— Согласен. Хотя не тебе об этом говорить. Моралист хренов!

— Но-но, Баро, полегче. Золото уже на полпути к переплавке.

— Понял. Тогда скажи, какие у тебя единицы измерения?

— Ну, например, преданность, верность. Я был тебе верен, а ты меня предал, вышвырнул из дома, как собаку.

— Рыч! Ты мной недоволен? Тебе кажется, я поступил подло, как предатель… Так приди ко мне, приходи: поговорим как мужчины! Ты же был крепким мужиком, Рыч. Был. А теперь… Что ты все прячешься за золото? Давай встретимся и спокойно все обсудим. Или неспокойно!..

— Разберемся, Баро, не сомневайся. Разберемся… но не все сразу. Мы еще встретимся с тобой как цыгане, один на один. Твой нож против моего ножа.

— Когда и где?

— Торопишься… Придет время — узнаешь, а пока учись ждать. Хотя я знаю… что ты ждать не любишь…

— Ты можешь только языком молоть, ты трус!

— Нет, Баро. Я, как и ты, уважаю, хе-хе, цыганские традиции. Не могу же я пойти с ножом на вожака? Я просто хочу, чтобы история с золотом стала известна всем.

— Зачем тебе это?

— Что! Испугался? Голосок, слышу, задрожал… А затем это мне, что цыгане не захотят иметь такого вожака, который не уберег их святыню!

— Рыч! Повторяю: я выкуплю у тебя это золото! Сколько ты хочешь?

— Конечно, выкупишь! Куда ты денешься!

— Сколько? — Баро сорвался на крик.

— Столько. В цену вот что еще входит. Сначала ты перестанешь быть вожаком. Вот тогда мы и поговорим. На равных…

Рыч положил трубку.

* * *

Ушел Максим. Как она и просила. И вот сейчас, когда она осталась одна, стало страшно. Что же делать, как жить дальше? И снова, снова оставался только один друг — Кармелита. Света быстро набрала ее номер:

— Алло?

А услышав голос, остановилась. Может, не стоит говорить с подружкой, скорее всего, бывшей? Но страх снова оказаться совсем одной перед целым миром взял верх.

— Алло, Кармелиточка, милая… Господи, как я рада, что дозвонилась до тебя. Ты мне очень-очень нужна сейчас.

— Зачем?

— М не нужно поговорить с тобой. Посоветоваться. Ты не могла бы ко мне зайти?

— Нет, я не могу. Извини, я к свадьбе готовлюсь.

— Но, Кармелита, это очень важно, иначе бы я тебе не позвонила. Я тебя очень прошу.

— Давай в другой раз, — Кармелита подумала, какой бы срок назвать, чтобы ее в этом городе уже наверняка не было. — Дня через три.

Но Света, не знавшая об этих хитростях, ответила совершенно искренне:

— Кармелита, три дня — это очень много. Я прошу тебя…

— Мне кажется, вы обо всем можете спокойно порассуждать с Максимом.

— О чем ты говоришь?! Максим тут ни при чем. Это касается только меня. И мне больше не с кем поделиться, кроме как с тобой, пожалуйста, приходи ко мне.

Светка всхлипнула.

— Свет, алло, Света, ты что, плачешь?

— Пока нет, но сейчас заплачу. Пожалуйста, приходи ко мне…

Ну не каменное же сердце у Кармелиты! Совсем неладно с подружкой — нужно выручать.

* * *

Сердце Максима кипело праведным гневом. Светка беременна. Значит, уже тогда, когда Антон хамил ей, выгоняя из собственного дома, уже тогда внутри нее зрел ребеночек от этого выродка! Нашла с кем связаться! А с другой стороны, что ее упрекать… Он ведь и сам прекрасно знает об этой удивительной двуликости Антона.

Максим решительно вошел в кабинет Антона. Тот поднял голову.

— А, ну здравствуй. Пришел отчитаться о результате розыскных мероприятий? Как там ревизия моего проекта?

— Я еще не досмотрел до конца.

— Что так? Сильно занят? Вообще-то, конца и не будет. Проект в развитии. Все время что-то новое происходит.

— Антон, мне нужно поговорить с тобой.

— Да? А что мы сейчас делаем?

— Мы сейчас треплемся. А нам нужно поговорить! Максим замолчал.

— Ну? — подстегнул его Антон.

М-да, с чего же начать? Поди угадай, как бывший друг отреагирует на такую новость. Соломки, что ли, ему подстелить…

— А может, ты выпьешь?

Антон удивленно вскинул брови.

— Интересное предложение. Тебе раньше категорически не нравилось, что я пью. А, понял-понял. Ты, наконец-то, увидел во мне достойного конкурента и решил таким нехитрым способом вывести из игры. В точку попал?

— Нет, — усмехнулся Максим. — Просто поверь мне… В сложившейся ситуации тебе действительно лучше выпить.

— Спасибо за заботу. Но, увы, вынужден разочаровать. С недавних пор я не пью.

— Что так? — иронично спросил Максим.

— С тебя пример беру, — с еще большей иронией ответил Антон. — Ты же у нас трезвомыслящий, правильный такой, сдержанный… Девушкам нравишься. Вот и я хочу быть похожим на тебя.

— Брось, Антон. Одной девушке ты тоже очень-очень нравился.

— Ну и что?

— Ни о чем не догадываешься?

— Нет.

— Света беременна.

— Что?!

 

Глава 28

Управск — город маленький. В нем трудно затеряться. Большую часть дня Рыч сидел в квартире, ключи от которой ему дал Удав. Рука и Леха носили еду. В квартирке было неплохо, довольно уютно. А телевизор с видиком и музыкальный центр скрашивали тоскливое ожидание.

Но все равно, Рыч начал чувствовать, что плесневеет. Появилась апатия, мышцы стали дряблыми. Гири и гантели, лежавшие в углу, уже несколько дней простаивали без дела.

И даже телефонные беседы с Баро уже не развлекали, как раньше. Не мужское это дело — лясы точить. Тут Зарецкий прав — обабился Рыч в последнее время, сильно обабился.

Поэтому очень он обрадовался, когда Удав назначил ему новую встречу все на том же старом месте — в темной квартире.

— Хватит развлекаться, Рыч, — первое, что сказал Удав.

Рыч промолчал, но мысленно согласился с собеседником. И мысленно же похвалил его за чутье.

— Что ж ты, Рыч, все в игрушки играешь? Пугаешь человека по телефону. Зачем тебе это нужно?

— Баро меня оскорбил. Я хотел отомстить. И потом — ты же сам мне добро на это дал.

— Дал. Хотел, чтоб ты потешил свое оскорбленное самолюбие. Ну как, потешил?

— Да. Но еще не все. Я хочу, чтобы он помучился, чтобы его презирал каждый цыган. Тогда он поймет, что значит быть изгоем.

— Зачем? Рыч, не увлекайся. От этого денег больше не станет. Дела надо делать с холодной головой и не поддаваться чувствам.

— Ладно, согласен. Что дальше делать будем?

— Вот это уже вопрос по существу. Я так прикинул, что настало время “ч”. Ты должен предъявить Зарецкому четкие требования. И назвать сумму, которую мы хотим получить за его золото. Все понял?

— Понять-то понял. Только посоветоваться надо. Сколько запросим с Баро? Я предлагаю…

— Рыч, не надо ничего предлагать. Такие вопросы здесь решаю я.

— Почему?

— Потому, что ты хорошо кидаешь ножи, но плохо знаешь людей. И к тому же ты сидишь взаперти, ничего не знаешь… А я тут еще справки наведу. В общем, цифры я тебе дополнительно назову.

— Договорились. Ну что, прощаться будем?

— Нет. Постой. Ты, Рыч, человек активный — нельзя тебе взаперти сидеть, на хате. Ведь так?

— Так, — ухмыльнулся Рыч. — От людей уже отвык, скоро выть начну.

— Ну, людей я тебе не обещаю. Для тебя сейчас большие компании опасны. Обойдешься обществом Руки и Лехи. Но вот местечко поинтереснее я тебе нашел. Курорт, можно сказать.

— Да?

— Да! Пещеры над Волгой. После того, как там пара городских “ботаников” заблудилась, их прикрыли немного…

— Ну, спасибо, удружил…

— Да не пыли, не пыли. Ничего там опасного. Просто нужно голову иметь. Да не бухать по вечерам. Атак — чудное место. Вид на Волгу отменный. На твоей нынешней хате рюкзачок уж собран. Ну и золотишко, само собой, тоже туда же забери. А то оно в камере хранения, ячейка 1648, уже запылилось маленько.

Глаза у Рыча округлились:

— А про золото ты откуда знаешь?

— Думалось мне, ты все же умнее. Понимаешь, я перед братвой смотрящий по этому городу. И потому все должен знать.

Света с нежностью смотрела на Кармелиту. Вот это и есть настоящая дружба. Сколько всего накручено в их отношениях! А как только Кармелита почувствовала, что подружке совсем худо, сразу же пришла. В общем, не смогла Света удержать слез:

— Кармелитка, милая, я так рада тебя видеть, спасибо, что ты здесь. Именно сейчас ты мне очень-очень нужна.

— Да-да, конечно, Света. Только успокойся. Ты просила — я пришла. Как же может быть иначе?

— Спасибо, я знаю, и всегда знала, что на тебя можно положиться.

Света чуть успокоилась.

— Ну, рассказывай, что у тебя? Только давай сразу договоримся: ни слова о Максиме…

— Боже мой, ну конечно. Стала бы я тебя звать, если бы собиралась говорить о Максиме. Я…

Света закрыла лицо руками и снова разревелась. Кармелита озадачилась: ну вот, только успокоила. И опять все сначала.

— Свет… Ну, подружка, перестань реветь. Скажи, что у тебя случилось, а?

— Я даже не знаю, как это сказать… — произнесла Света, всхлипывая. — Я попала… в очень трудную ситуацию… — Света сделала последнее усилие над собой и наконец выговорила: — Я беременна…

Кармелита онемела. А потом начала подбирать слова, чтобы задать следующий вопрос:

— Свет, ты меня извини за вопрос, скажи честно… Ну, то есть мы, конечно, сегодня договаривались не вспоминать о Максиме, но…

Теперь уже Кармелита осеклась, не зная, как закончить вопрос. Хорошо хоть Света сама сообразила, о чем идет речь. Даже улыбнулась сквозь слезы:

— Нет-нет! Кармелита, я понимаю, о чем ты хочешь спросить. Успокойся — Максим здесь ни при чем. Это ребенок Антона.

Кармелита вздохнула с явным облегчением. Но все же, на всякий случай, уточнила:

— То есть ты хочешь сказать, что была беременна до того… как, ну… Я имею в виду, до Максима?

— Да, да. Вот только узнала я об этом недавно.

— Что делать будешь?

— Не знаю. Я хотела с тобой посоветоваться, мне больше не с кем.

Кармелита неловко пожала плечами:

— А что я могу посоветовать тебе, Света?

— Ну, ну… Вот как бы ты поступила на моем месте?

— Я на твоем месте… — Кармелита грустно улыбнулась. — Ну, как бабушка мне всегда рассказывала, случись такое с цыганкой, ее остригли бы и выгнали из табора.

Светка испуганно хлопнула себя по щеке.

— Ну и ничего себе! Вот это да! Хорошо, что я не цыганка.

— То-то. А ты думала, цыганка — это только танцы, песни и яркая одежда, — важно сказала Кармелита. — А ты хочешь этого ребенка?

— Очень. Только… Только мне страшно. Страшно с таким отцом, как Антон.

— Знаешь, я бы на твоем месте обратилась за советом к кому-нибудь опытному.

— А к кому?

— Ну, не знаю… Кто мог бы выслушать тебя. Причем, чтоб не болтливый. Кому ты доверяешь?

— Тебе. А у меня больше никого нет.

— А отец?

— Папа? Не знаю… У него сейчас столько работы — дома вообще не ночует. После суда над Максимом о нем на всю Волгу раззвонили. Все с ума посходили. Мечтают иметь адвоката Форса.

— Знаешь, у меня с папой тоже непросто. Но я всегда чувствую какую-то ниточку между нами. А у тебя как?..

— Ой, трудно. Не знаю, какие у нас с папой ниточки. Я уж и забыла, как он выглядит. И подойти к нему, вот так сказать… Нет, не решусь, наверно… А вот к кому бы ты пошла в самой трудной ситуации?

— К тебе пошла бы…

— Ну, вот ты уже пришла. А еще к кому?

— К бабушке! Света встала со стула.

— Подожди… подожди. Бабушка Рубина? — Да.

— Она хорошая. Еще и гадалка. Душу всю насквозь видит. Когда мы с тобой салон ей оформляли, она, что ни скажет, все в точку было. Кармелита, отведи меня к ней. Пожалуйста, отведи?

— Светочка, ты же знаешь, как она тебя любит. Ты и сама к ней можешь…

— Нет-нет… Я сама не решусь. Только вместе!

* * *

Антона как обухом по голове ударили. Он налил себе рюмочку виски и опрокинул ее.

Света-Света… После того, как он с ней рассорился, после того, как к Светке прилепился самозванец Максим, Антон вычеркнул ее имя из своей памяти.

Хотя нет. Это слишком громко сказано. Да и, по сути, — неправильно. Не вычеркнул, а только попытался вычеркнуть. Бывает, заработаешься, а в памяти всплывает лицо. Ее лицо…

Как он хотел вернуться к ней. Только поздно. Максим нагло встал между ними. И теперь еще он же имеет наглость прийти сюда с такими речами.

— Интересно получается, Максим. А почему ты решил, что ребенок от меня? По-моему, как это вы говорите, “дружит” она сейчас с тобой. Или ты будешь мне опять втирать, что вы только гуляете по ночам и разговариваете до рассвета?

— Антон, я был бы очень рад… Да я сначала так и подумал… — черт, как же трудно говорить на такие темы. — Но она мне точно сказала. Это твой ребенок!

— Сказала и тут же послала ко мне.

— Нет. Никуда она не посылала. Я сам пришел.

— Допустим. И что я теперь должен делать?

— Это тебе решать. Я просто хочу, чтоб ты знал об этом. А что делать — поступай по-мужски.

— Ты меня еще и учить будешь, — взвизгнул Антон. — Интересно получается! Меня Света выгнала, спит с тобой, а ребенок от меня!

Впервые Максим посмотрел на все, что произошло, глазами Антона. И понял, почувствовал, что тому сейчас тоже нелегко. Тоже больно. Да-а-а, вроде бы совсем еще молодые, а узлов уже навязали — на всю жизнь хватит.

— Бывает и такое, Антон. Бывает…

— Максим, мы с тобой давно уже не друзья. И ты пришел ко мне с такой новостью. Вот скажи, что я теперь, по-твоему, должен делать? Что?

Максим прикусил язык. Что он может советовать? Как можно кого-то чему-то учить, если в своей жизни сам вконец запутался?

— Молчишь. Что мне теперь, признать отцовство? Ну признаю… Так ведь не только в этом дело. Дело в том, что между нами было. Было, а с твоим появлением разрушилось. Что мне, сейчас крикнуть: “Вперед, в атаку!” — и повести Светку в загс? Но ведь это ничего не решит, понимаешь?

— Понимаю.

— А-а… А может, ей просто деньги нужны… на аборт?

— Антон, мне кажется, ей, прежде всего, нужно встретиться с тобой, поговорить и во всем разобраться.

— Ну хорошо, если ей это нужно, то и пришла бы ко мне сама. Зачем она тебя попросила сообщить эту “радостную” новость? Чего она испугалась?

— Она слишком хорошо тебя знает.

— Скажите, какое благородство! А чего ты лезешь, если тебя никто ни о чем не просил?

— Я тебе объясняю: потому что Света сама никогда и ни за что не обратилась бы к тебе за помощью, понял?

— И правильно бы сделала. Это ее проблемы.

— Как же так, Антон? О ребенке ты знаешь, мне кажется, теперь это и твоя проблема тоже!

— Хорошо, знаю. И что дальше?

— Ну, ты же мужчина, ты должен принять какое-то решение.

— Я никому ничего не должен.

— А вот мне почему-то так не кажется.

* * *

Зарецкий установил определенную закономерность в звонках Рыча. И тогда в голову ему пришла разумная (первая за последние дни) мысль: “А что если подловить нашего большого любителя телефонных разговоров?” Звонит он по мобильнику. А такие звонки можно ловить. Как там, пеленговать, что ли? И вот тогда, может быть, можно будет поймать Рыча тепленьким в его убежище.

Сказано — сделано.

Баро тут же начал обзванивать друзей-знакомых. Но выводы оказались совсем неутешительные. Да, есть такая аппаратура. Но только в МВД и в спецслужбах. А там ребята в последнее время очень боятся попасть в список оборотней в погонах.

Ладно — тупик. Попробуем в другую сторону. Баро обзвонил технарей, поставщиков сложной техники. Вот здесь уже лучше, теплее. Есть такая аппаратура. Ее покупку и передвижение, конечно, отслеживают, но за нормальные деньги. И если немного подождать… В общем, достать можно.

Баро обрадовался. Есть! Появился на тебя капкан, дружище Рыч. Осталось только выписать его по почте. Зарецкий даже уже начал прикидывать, когда уже можно будет получить технику и как вылавливать бывшего охранника…

Но тут позвонил приятель из спецслужб и настоятельно порекомендовал забыть о таких глупостях. Только что из Москвы пришел циркуляр, очень строго обязывающий выяснить наличие у бизнес-структур подобной техники. И если у кого найдут — предписывал немедленно ее изымать. Причем с большим штрафом.

Круг замкнулся.

Баро в бешенстве сломал ни в чем не повинный “паркер”.

Нет капкана на Рыча. Нету!

 

Глава 29

Хорошо. Жизнь вернулась в прежнюю колею. По дороге домой Тамара купила свежий толстый глянцевый дамский журнал. Дома прилегла на диван и принялась листать страницы, посвященные модным новинкам.

В комнату заглянул Антон:

— Мама…

— Да, сынок.

— Что ты тут делаешь? А… шмотками любуешься. Мать! Вот ты у меня вся такая молодая, красивая.

Тамара скромно улыбнулась: мол, есть немного…

— Представляешь, и ты, молодая, красивая, оказывается, совсем скоро можешь стать бабушкой!

Улыбка сошла с Тамариного лица, от неожиданности она даже закашлялась.

— Антоша, это ты как, шутишь или…

— Да-да, мамочка, — продолжал Антон, будто не слыша ее. — Оказывается, я уже в том возрасте, когда у меня могут быть дети.

— Нет, чисто теоретически, я это понимаю, просто… Но практически… Несколько неожиданно услышать от тебя такие заявления.

— Да, мама, для меня это тоже большой сюрприз. Я узнал об этом только час назад.

— И что, это тебе кажется забавным?

Антон резко, без перехода, вдруг стал серьезным.

— Нет, мама, мне совсем не смешно.

Вот это другое дело. Теперь понятно, что это совсем не хаханьки.

— Ты хочешь моего совета?

— Да, мама, хочу.

— Сын, ты изменился. И ты меняешься все время. Становишься лучше. Становишься мужчиной. Я думаю, ты уже вполне можешь заводить семью. Женись и воспитывай ребенка, будь счастливом мужем и отцом.

— Мама! Не нужно говорить эти благоглупости! Если бы все было так просто и понятно, разве я пришел бы к тебе за советом? Я бы пришел с радостной новостью: “Мать, я женюсь. Вот моя избранница. Ребенок — через восемь месяцев!” А у меня тут все сложно. Все перепуталось. Понимаешь, мне не нужен этот ребенок…

— Да, Антон. Сначала всегда кажется, что не нужен, но..

— Не агитируй меня. Ты бы лучше посоветовала мне, как убедить девушку, чтоб она избавилась от него?

Тамара схватилась за голову — вот жизнь, что ни день, то новости!

— Так, так, так, так, так… Так. А она тебя любит?

— Понятия не имею.

— А ты ее?

— Аналогично!

— Но хоть скажи, какие у вас отношения?

— Это — с удовольствием. Практически никаких! Было что-то, но все давно прошло. А теперь вдруг я должен решать ее проблемы!

И тут Тамара задала вопрос, который, в общем-то, нужно было задавать с самого начала:

— Кто она?

— Светка!

— Светочка? Хм-м. Тогда дело хуже, чем я думала.

* * *

Рубина радушно встретила девчонок.

— Здравствуйте, мои родные. Пришли посмотреть на свою работу?

Света и Кармелита огляделись. Да, что ни говори, а салон они бабушке классно оформили. И уютно, и таинственно. И… в общем, уходить отсюда не хочется.

Впрочем, хватит любоваться. Пора переходить к делу.

— Бабушка, нам твоя помощь нужна.

— Я знаю. Садитесь, — сказала Рубина. Кармелита и Света переглянулись.

— Бабушка, — решила все же уточнить Кармелита. — Ты точно все знаешь? Или ты всех гостей и клиентов такими словами встречаешь?

— Клиентов я встречаю примерно так, но все ж немного иначе…

— Бабушка, не уходи от вопроса. Ты правда знаешь, зачем мы пришли?

— Знаю, — твердо сказала Рубина.

— Но как? Откуда?

— Я же шувани. Не только гадалка, но и врачева-тельница. Раз на тебя посмотрела — и все вижу… Очень хорошо, что ты пришла, моя девочка. Ты хочешь родить ребенка. Но боишься остаться одной. Так?

Света кивнула.

— Послушай, что я тебе скажу. Я прожила долгую жизнь. Перед моими глазами прошло очень много человеческих судеб. Я знала стольких женщин, которые, потеряв ребенка, потом горько-горько об этом жалели…

Света вздохнула.

— Но я не знала ни одной женщины, которая бы, родив, пожалела потом об этом. Нет большего счастья, чем обнять свою кровиночку, свой комочек, своего ребенка.

Света улыбнулась.

— А ты можешь обрести это счастье, Света. Если бы ты сделала другой выбор, ничего кроме пустоты и сожаления не обрела бы. И потом, в будущем, сколько бы у тебя ни было детей, ты бы всегда вспоминала о том, первом, которого почему-то с тобою нет. Это… это очень больно.

* * *

— Мама, я не совсем понимаю, какая разница, кто это? То есть для меня понятно, это важно. Но тебе, тебе-то — не все равно, что ли?

— Большая разница, сынок, — ответила Тамара. — Огромная… Если бы это была какая-то случайная девушка, я бы, конечно, поругала тебя, что плохо предохраняешься, да и все. А там — сам разбирайся с нею. Чужая душа — потемки. Поди разберись, кто из вас больше виноват. Но ты — мой сын. А значит, я всегда буду на твоей стороне.

— Ну хорошо. А что меняется от того, что это Света?

— Все меняется! Потому что она дочь Форса! Понимаешь? Нет? Если ты неправильно поведешь себя с дочерью Форса, мы наживем себе серьезного врага в его лице.

— Мама, по-моему, ты преувеличиваешь. Во-первых, это только наши проблемы. А во-вторых, кто такой Форс, чтоб так его бояться?

— Форс, сынок, это юрист. А юрист — друг человека. Ты понимаешь, насколько нам Форс полезен, настолько и опасен. Он знает столько всего о нас, что… не дай бог, это все всплывет наружу. Я просто не представляю, как он может нам нагадить, если захочет отомстить.

Антон озадаченно присвистнул:

— А ведь ты права, мамулечка. Я как-то и не подумал об этом.

— Да, в последнее время Форс вообще очень изменился, стал другим. Чувствуется, что дела у него ну очень пошли в гору. Не знаю, с чем это связано, но чувствую, что это так. И мы не имеем права терять его дружбу.

— Отлично, — разнервничался вдруг Антон. — Мы что же, сами себя в яму загнали? И теперь обязаны плясать под дудочку Форса?

— Плясать — нет. Но быть с ним поаккуратнее — должны.

— То есть, по-твоему, я должен бежать в загс, заводить семью, ребенка, погружаться в пеленки, распашонки, горшки и кастрюли, да? И все это только для того, чтобы не огорчить Форса, великого и ужасного?

— Антон, я тебя не заставляю делать то, что тебе не по душе, хотя… хотя… Ну ты же мужчина, в конце концов. В любом случае, пожалуйста, будь со Светой предельно деликатен.

— Ага. Интересно, как можно быть деликатным, уговаривая девушку избавиться от ребенка.

— А ты постарайся. Найди нужные слова.

— Может, ты мне что-то посоветуешь?

— Думай.

— Легко сказать “думай”.

Антон направился к выходу, но в последнюю секунду Тамара окликнула его.

— Вот, Антон! Извини, что напоминаю, но ты… Еще совсем недавно ты обижался на меня, кричал, оскорблял за то, что… Что ты… Что отец… Ну, в общем, ты понимаешь. А теперь ты сам видишь, как трудно что-то решать, когда дело касается ребенка…

Антон опустил глаза.

— Может быть, ты хоть сейчас поймешь, как было трудно мне, когда я только носила тебя вот здесь, — Тамара положила руку на свой живот.

* * *

И снова позвонил Рыч. На этот раз говорил недолго.

Назвал свою цену.

Полмиллиона.

Причем не долларов, а евро.

Замечательно. Бандиты, оказывается, тоже перешли на евро!

* * *

По дороге в Зубчановку Земфира была особенно нежна с Люцитой. Обычные родительские дела. После того, как отругаешь ребенка (пусть даже и за дело), всегда хочется обнять его, приласкать.

А вот и дом. Земфира с дочкой с чемоданами в руках переступили порог.

— Ну вот, Люцита, мы и дома.

— Прости, мама, но для меня это пока еще не дом. Земфира попросила охранника отнести вещи в комнату Люциты.

Охранник кивнул, ушел с вещами наверх, на второй этаж.

— Что, для меня уже и комната приготовлена? — изумленно спросила Люцита.

— Доченька, она ждет тебя с того самого дня, как я вышла замуж за Баро.

— Почему же ты мне раньше не сказала?

— Ждала… Вот и дождалась.

Люцита осмотрелась. Да, похоже, это здание все больше становится ее домом. Прошли на кухню:

— Груша! — Земфира громко позвала помощницу.

— Я смотрю, мамочка, — сказала Люцита с улыбкой, — ты быстро себя тут хозяйкой почувствовала.

— Ая и есть здесь хозяйка. И для тебя желаю того же. Из кладовки прибежала Груша.

— Грушенька, — спросила Земфира немного церемонно. — У нас есть чем накормить Люциту?

Груша, хитрая женщина, сразу поняла суть происходящего. Обняла девушку и усадила ее за стол:

— А как же! Для такой красавицы всегда найдется.

Пообедав, пошли в комнату Люциты. Здесь было хорошо, уютно, только немного пыльно. Женщины тут же принялись за уборку.

— Ну вот, Люцита, согласись, приятно, когда все делается по одному твоему слову?

— Что мне с этого? Разве счастье в том, чтобы тебя прислуга слушалась? А даже если так, что ж мы сейчас сами здесь порядок наводим?

— Это, Люцита, чтоб совсем не забарствовать, не испортиться.

— Нет, мама. Я ко всему этому безразлична. Хочется быть счастливой. А счастье для меня только в том, чтобы быть рядом с любимым человеком.

— Но если это невозможно, нужно уметь радоваться тому, что есть. И потом, здесь ты будешь в безопасности. Тут-то тебя Рыч точно не достанет. А когда все закончится, ты будешь вознаграждена за свои страдания.

— Это как? Не понимаю. И что “закончится”?

— Скоро свадьба. Кармелита и Миро уедут с табором. И мы здесь будем жить втроем. Баро, я и ты. Потом ты в кого-то влюбишься… Сделаешь нас бабушкой и дедушкой.

— То есть ты хочешь сказать, я должна заменить Баро дочь, когда Кармелита уедет?

— Почему бы и нет?

— А потом рано или поздно стану его наследницей? И буду хозяйкой всего этого, — Люцита хищно развела руками.

— Ой, дочка, — огорчилась Земфира. — Ну откуда в тебе столько злости?

— Ладно, мама, извини. Считай, что это я так пошутила. Давай, лучше уборку поскорей закончим!

* * *

После разговора с Рубиной на душе у Светы стало светло и ясно. А главное — спокойно. И ей ужасно не хотелось терять это, с таким трудом обретенное, равновесие. Но увы…

Пришел Антон. Он выглядел смущенным, был улыбчив, вежлив.

— Света, ничего не нужно говорить. Я уже все знаю — ты беременна.

— Да, и что? Ты пришел меня поздравить? Антон растерялся, начал смешно по-детски моргать глазами.

— Ну что ты на меня так смотришь? Да, Антон, представь себе: обычно женщин с этим поздравляют. Ты разве не знал?!

— С-с-с-вета, — наконец-то выговорил он. — Давай немного сбавим тон. И спокойно все обсудим…

— Ну давай попробуем.

Света демонстративно замолчала. Антон опять начал мяться. На губах девушки заиграла какая-то непонятная усмешка.

— Чего ты улыбаешься?

— Я? А, тебе показалось. Что-то гость сегодня неразговорчив. Объяснил бы, зачем ты пришел. Знаешь, мне даже интересно, что ты можешь мне сказать…

— Много чего. Например, я считаю, что твоя беременность — это наша общая проблема и решать ее мы должны вместе.

— Удивительно, но я не могу не согласиться с тобой.

— Света, — сказал Антон с душевной усталостью. — Честное слово, я не понимаю твоей агрессии. Когда мы расставались, я еще ничего не знал о ребенке. Как только узнал о нем, сразу прибежал к тебе. В чем я еще не прав? В чем? Ну вот, теперь ты молчишь… Тогда я продолжаю. Ты знаешь, я думаю, тебе еще рано иметь ребенка. Ты — молодая, красивая, у тебя все впереди…

— Можешь дальше не продолжать. Мне уже все понятно.

— Подумай, зачем тебе это надо? Да и я не готов к семье…

— Значит, ты предлагаешь убить нашего ребенка. Да?

— Света, не нужно этой высокопарной демагогии. Аборт — это не убийство!

— Разве? Интересно, если бы наши мамы так думали, что бы мы с тобой сейчас говорили?

— Если бы наши мамы так думали, мы бы с тобой сейчас не разговаривали! — расхохотался было Антон, но, глянув на злое Светкино лицо, замолчал.

— Шутник, елки-палки! Я это и имела в виду.

— Света, давай не будем преувеличивать. Аборт — это такая же простая операция, как… как… Ну, я не знаю, удалить зуб…

— Или вытащить кость из горла.

— Да. Ты совершенно права. “Кость из горла” — оченьточное сравнение. Главное — ты не переживай, не бойся ничего. Денег я тебе дам. Найду хорошего врача. Сделаю все максимально комфортно для тебя.

Света подошла к Антону поближе, посмотрела ему в глаза.

— Ты такой заботливый… Хочешь, чтобы мне было максимально комфг тно и удобно…

— Да. Да, представь себе! Ну, так ты согласна?

— Ты даже себе не представляешь, Антон, как я тебе благодарна за все, что ты для меня сделал!

“Издевается, — подумал Антон. — Я пришел к ней как человек, поговорить, разобраться. А она… За что?”

* * *

Баро прикинул свои финансовые возможности. Сколько он может продать, сколько и у кого одолжить, чтобы собрать сумму, назначенную Рычем. Туго, совсем туго…

Именно сейчас он сильно в дела вложился. Все деньги — в деле, в работе. Если сейчас доставать их, проекты замрут. А что партнеры подумают? Решат, что Баро с ума сошел. Как им объяснить, что происходит?

Зарецкий пошел в конюшню.

— Сашка, привет.

— Привет, Баро. Пришел лошадками любоваться? Любуйся.

— У меня тут серьезное дело.

— Да-да… — Сашка изобразил на лицо крайнюю заинтересованность делами Баро Зарецкого.

— Собери всех цыган! Мужиков. Таборных, слободских. Пускай все, кто могут, идут к нашему театру. Я буду ждать там.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Баро, я мигом. Ты только это… молодость вспомни. Лошадок покорми…

 

Глава 30

И снова Люцита разделилась на две части. Одна хотела покоя и счастья. Хотя нет, не нужно счастья — просто покоя. Рыч, постоянно одолевавший своими приходами, оказался вдруг далеко-далеко, как будто его никогда и не было. А мать, Земфира, рядом. И Баро относился к ней с особой, подчеркнутой, заботой. Кармелита была проста и естественна. Все бы хорошо.

Но Миро…

Как только она вспоминала о нем, весь этот тихий спокойный мир, нет, правильней даже — мирок, — проваливался в тартарары. Тогда просыпалась другая Люцита. Измученная, но не умеющая заглушить свою боль. И оттого бесконечно жестокая.

А потом измученное сердце ненадолго затихало само собой. И вновь хотелось только покоя. И ничего больше.

Первый после разлуки разговор с Кармелитой начался хорошо. Встретились как старые подружки.

— Привет.

— Привет. Обнялись.

— Ты ко мне пришла?

— Можно сказать, что и к тебе. Я теперь буду тут жить.

— Да ты что, правда? В моей комнате? — шутливо испугалась Кармелита.

Люцита рассмеялась, как благодарный слушатель.

— Нет, конечно. А что тебя так удивляет? Мама говорит: я не чужая в этом доме. В конце концов, она замужем за твоим отцом.

— Да, конечно… конечно. Ты просто не очень хотела здесь жить.

— Нуда, а теперь захотела… Да и традиция велит.

— Какая традиция?

— Ну, как же… я должна жить с тобой, до свадьбы, как подружка невесты. Твоя подружка. У тебя скоро свадьба, ты об этом помнишь? — с глубоко упрятанной иронией сказала Люцита.

— Конечно, помню.

— Так, может, ты не хочешь, чтобы я была подружкой на твоей свадьбе? Ты только скажи, я уйду…

— Да нет же, нет… Что ты! Нет… Ты мне вот что скажи, а если бы не моя свадьба, ты бы не стала жить у нас в доме?

— Нет, пожалуй. Мама настояла. Сказала, что так принято.

— Да. Как интересно… А я ничего об этом не знала.

— Я и сама не знала… Пойдем к маме, спросим у нее, что да как?

Земфира порадовалась тому, что они пришли вдвоем, вместе. Объяснять начала как хороший учитель: спокойно, с толком, с расстановкой.

— Это замечательно, девочки, что вы так серьезно отнеслись к этому делу. Прежде всего… В последние дни перед свадьбой ты, Люцита, должна все время быть рядом с Кармелитой…

— Как?.. Что?.. И спать в одной комнате? — Да.

— Мама, прямо как-то неудобно. А может быть, Кармелита не захочет, чтобы я все время была рядом, — Девочки, ничего не поделаешь. Это наша традиция. И давайте не будем ее нарушать.

Кармелита и Люцита посмотрели друг на друга и рассмеялись. Обе одновременно вспомнили недавнюю шутку: “Я теперь буду тут жить” — “В моей комнате?”. Надо же, насколько пророческой она оказалась.

— Ну, чего вы смеетесь? — почти серьезно возмутилась Земфира. — Дело-то важное! В твою спальню, Кармелита, мы поставим раскладушку.

— Да нет, не нужно никакой раскладушки. Мы уместимся на моей кровати. Она же большая. Люци-та, поместимся?

— Поместимся.

Земфира залюбовалась, глядя на них:

— Девочки, вы сейчас прямо как сестры.

— Получается, что мы и есть сестры. Сводные. Мы же теперь одна семья.

Какая идиллия! На секунду даже Люцита поверила в нее.

Только вот в следующую секунду в комнату зашел Миро.

* * *

— Да, да, Антон. Правда, не удивляйся. Я очень благодарна тебе. Иногда мне казалось, что я люблю тебя. И тогда же мне казалось, что ты меня любишь. Очень часто ты был заботлив ко мне, нежен со мной. Когда я ссорилась с Кармелитой, ты спасал меня от одиночества. И вот последнее — ты подарил мне ребенка… За все это тебе большое спасибо.

Антон смутился. Неужели она серьезно говорит? А может, все еще будет хорошо? Просто извиниться друг перед другом. И начать все с нуля. Хотя… нет. Почему с нуля? Просто нужно уметь обращаться с прошлым. Надо забыть обо всем плохом. И вспоминать из прошлого только хорошее…

Но тут опять заговорила Света. Теперь голос ее звучал совсем иначе, резко, властно, как у Форса, когда он злится:

— А теперь я хочу расставить все точки над “i”. Мой ребенок будет жить. Я так решила. И еще я сделаю все, чтобы он хорошо жил.

— Постой-постой… Значит, мое мнение тебя вообще не интересует, да?

— Ошибаешься… Интересует. Точнее — интересовало. Знаешь, я очень хотела знать твое мнение. И что же? Я его узнала. Другого я от тебя не ожидала. Но мое решение останется моим решением. Потому что это мой ребенок.

“Мое”, “моим”, “мой” — вот как она заговорила!

— Хорошо ты акценты расставила. Ну конечно, все как всегда. Прибежал тут к тебе, соловьем пою, уши медом заливаю. И что же? В итоге я опять подлец, а ты просто воплощенная добродетель.

— Господи, ничего я такого не говорила. Я тоже хороша! А ты… Ты тот, кто ты есть, От тебя нельзя требовать большего, чем ты можешь дать. Мы не смогли сохранить наши отношения, давай хоть расстанемся по-человечески. А потом… Потом, ты отец моего ребенка, а я его очень люблю, Антон зло сверкнул глазами.

— А сейчас уходи, пожалуйста!

— Ну уж нет! Вот так просто я никуда не уйду! Хватит выбрасывать меня за шкирку, как мелкую собачонку. Я сначала скажу все, что думаю по этому поводу.

— Ах вот оно как? Так ты еще не все сказал?

— Нет! На самом деле, я еще ничего не сказал! Ну конечно… У-сю-сю. Уси-пуси. Первый поцелуй, первый ребенок, нежный и заботливый, но все же лучше уйди… Да вы все так говорите!

— Кто все?

— Вы все. Бабы! Строите из себя невинных жертв, а во всем виноваты сами! Да я, в конце концов, могу и не поверить, что этот ребенок от меня.

— И чей же, по-твоему, этот ребенок?

— Да чей угодно! Я же за тобой не следил. Максима, например… Или еще кого-нибудь, кого я не знаю…

— Как ты смеешь!

— Смею! Потому что я простил тебе все, простил появление Максима. Пришел, сам пришел! А ты?.. А ведь, между прочим, я для тебя самая лучшая кандидатура на должность отца.

— Вот это уже смешно. И что же в тебе такого… “самого лучшего”?

— Что? А что имеет твой Максим? Да ничего! А! Ой, нет, извините! Номер в гостинице. Да, это солидно. Есть где кроватку поставить. Но не больше. Вот в ресторане он смог заплатить только за чай! А вот НА чай уже не хватило.

— Заткнись!

— Что, правда уши колет? Не заткнусь. Слушай! Я — сын богатенького папы, у меня дом… деньги… Да? Ведь так? Вот ты и ухватилась за меня обеими руками. Что? Скажешь, не так?!

Света посмотрела на Антона с презрительным сочувствием:

— Чего смотришь? Чего молчишь? Потому что тебе нечего сказать! Нечего! Вы все, женщины, одинаковые. Вам бы только получше в жизни устроиться. А ребенок — это так… прикрытие, ширма. Обоснование, чтобы при этом устройстве можно было на любую подлость пойти. Делай что хочешь, говори что хочешь. А тронуть ее не смей. Она — мама, у нее ребенок!

— Какой же ты… Уходи отсюда сейчас же…

— Говоришь, что уже любишь этого ребенка. Так вот — я тебе не верю. Это вранье. Там еще нечего любить.

— Да, хорошо, не верь! Это не вранье. Но я тебе ничего не должна доказывать!

— Ты не можешь его любить. Не можешь.

— Почему же?

— Потому что ты вообще не можешь любить! Уж как я для тебя… Как вокруг тебя… А ты… ты… Ну не умеешь ты любить! Тебе этого не дано. Я думаю, ребенку не нужна такая мать.

— Какая же ты все-таки редкостная дрянь.

— Да, я дрянь. Но и ты дрянь не меньшая. Если откровенно, мы друг друга стоим.

* * *

Цыганская почта — оружие не только дальнобойное, для ближней стрельбы тоже годится. За какой-нибудь час Сашка собрал в театре все мужское население Зубчановки и табора.

Сам же он стоял и на входе. И жалел только об одном, что о пароле-отзыве не договорились. Так бы он всех еще и пароль спрашивал, чтоб никто лишний, чужой не пробрался.

А вот как раз один такой лишний и лезет. Малолетний сынок Розауры — Васька, насупившись по-взрослому, тоже шел в театр. Но Сашка рукой, как шлагбаумом, закрыл ему вход:

— Васька, ты куда? А ну марш обратно в табор! Нечего тебе здесь делать! Мамка заругает.

— Это почему? Баро сказал, что здесь мужчины должны присутствовать.

— Вот именно, мужчины. Атебе еще подрасти надо. Васька с сочувствием посмотрел на добровольного вахтера:

— Понятно. Ты, наверное, в детстве не был мужчиной. Потому сейчас и возмущаешься. А я — мужчина.

Сашка даже ушам своим не поверил — чего это ему шмакодявка мелкая говорит?!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я цыган и должен быть здесь.

— Нет, не пущу. В табор беги. Как тебя Розаура так далеко отпускает?! Я с ней поговорю.

К спорящим подошел Бейбут.

— Да брось ты, Сашка, чего мальца держишь? Пусть привыкает к взрослой жизни. Пусти его.

Сашка не стал перечить Бейбуту. Но про себя возмутился: совсем таборные детей распустили — бегают по всему городу, творят что хотят…

Васька прошмыгнул в зал. Удобно развалился в сиденье и уставился на сцену.

А там уже появился Зарецкий. Поднял руку, попросив всех замолчать.

Начал речь:

— Ромалэ…

И такое у него появилось желание начистоту все выложить: так, мол, и так. Виноват, казните, не уберег золото наше родовое. Не достоин быть бароном вашим.

Но вечный инстинкт самосохранения не позволил сделать это. Сказал: борись, не сдавайся. Иначе получится, что сделал ты все по плану Рыча. А ты по-своему все переверни!

— Ромалэ… — еще раз повторил Баро. — Мне необходима ваша помощь. Не откажите. Мы должны найти человека, который покушался на жизнь моей дочери.

— Мы сделаем все, что ты скажешь, — крикнули из зала.

— Нет. Поймите меня правильно. Я не хочу, чтобы вы это понимали как приказ, это только просьба. Человек этот, Рыч, вооружен, и каждый из нас может пострадать.

— За это не волнуйся, Баро, среди нас нет трусов, — Бейбут сказал.

— Точно! Нету! — раздался звонкий голос Васьки. Зал взорвался от хохота. И витавшее напряжение немного разрядилось.

— Спасибо вам, — сказал Баро, когда все отсмеялись. — Я не хочу рисковать чьей-то жизнью из-за этого негодяя, но другого выхода у нас нет. Нельзя оставлять его предательство безнаказанным. К тому же, пока Рыч на свободе, он может повторить свою попытку. Я боюсь за жизнь своей дочери. Представьте, если бы жизни ваших детей что-то угрожало!

— Баро, о чем говорить?! Все ясно. Кармелита для нас не чужая.

— Мы порвем его, Баро, — опять крикнул Васька. В зале опять посмеялись, но уже не так громко и долго.

— Сегодня же вечером… Значит, так! Распределимся по районам. Обыщем весь город. Заглянем в каждый уголок. Только, ромалэ, я вас прошу, все это очень тихо и вежливо. Чтобы потом не говорили, что цыгане весь Управск перепугали. Если у гаджо что-нибудь спрашивать будете, скажите: вот пропал один из наших, мы волнуемся, места не находим…

* * *

Когда Миро все рассказали и объяснили, он застыл в недоумении. Как же можно — перевезти Лю-циту в дом к Баро, да еще и сделать ее подружкой невесты. Это просто издевательство какое-то!

Но почему тогда она так весела и спокойна? Миро посмотрел в глаза ей. Нет, что-то не так. Она только делает вид, что все нормально. На самом деле на душе у нее камень. Да что там — целый мешок камней.

Миро припомнил тот день, когда Люцита рассказала ему о том, как она хотела убить Кармелиту. Тогда в ее глазах были боль и раскаяние. А сейчас — нет. Сейчас — только какой-то лихой кураж. Не к добру это, ох, не к добру.

Только кому обо всем надуманном скажешь?

— Вот уж никак не ожидал, что Люцита будет подружкой моей невесты, — осторожно произнес Миро.

— Ты что-то имеешь против? — с какой-то лихостью спросила Кармелита.

— Не-е-ет. Просто для меня это как-то… неожиданно, — Да, Миро, привыкай, — назидательно сказала Кармелита.

“Как она с мужчиной разговаривает” — мелькнуло у Люциты.

— Привыкай, что до свадьбы Люцита теперь всегда будет со мной.

Миро очень хотелось настроиться на общую благодушную волну. Стать таким же, как все, беспечным и беззаботным. Но не получалось, никак не получалось.

— Люцита, а почему ты согласилась стать подружкой невесты? Ведь это должен быть самый близкий невесте человек…

Люцита обиженно отвернулась. И Кармелита тут же за нее заступилась:

— Миро, ты, по-моему, застрял в прошлогодней колее. Я же тебе объяснила, мы с Люцитой уже помирились. Ну, хватит, забыли…

— Кармелита, ты очень добрая, и я верю, что ты могла все забыть. Но вот я не могу простить Люциту.

— Почему?

— Она знает.

— Миро, прекрати. Мы скоро уедем. А Люцита останется здесь. Будет дочкой для моего отца. Ты понимаешь, что мы вообще расстаемся надолго… Так помиритесь вы, а?

Кармелита взяла Миро и Люциту за руки, потом вложила одну руку в другую. Но как только она перестала поддерживать эту хлипкую конструкцию, та тут же распалась.

— Ну помиритесь вы, я вас очень прошу. Ну, давайте же. Нам нельзя враждовать…

Уговорила. Миро и Люцита все же пожали друг другу руки.

— Вот и здорово. А теперь давайте на лошадях покатаемся? Миро на Торнадо, я на Звездочке. Люците тоже подберем какую-нибудь хорошую лошадку. А? Все, решено. Миро, жди нас в гостиной. Мы с Люцитой быстренько переоденемся — и в путь.

 

Глава 31

На выходе из зала Баро пожал руку каждому из присутствующих. Со всех сторон слышалось:

— Не волнуйся…

— Баро, мы его найдем…

— Порядок! Все нормально будет.

После рукопожатий все тут же отправились в город, на поиски. И только Васька задержался возле Баро подольше.

— Баро, я не понял, ты всем сказал, где искать. А я?

— Что ты?

— А мне где искать?

— Вот оно что! Я тебе так скажу: рано тебе пока, подрасти. Это очень опасно, сынок. Понял?

— Нет, не понял! Я цыган! И никого не боюсь!

— Ну тогда помоги… — Баро оглянулся, разыскивая, на кого бы Ваську навесить.

Мимо как раз шел кузнец.

— Вот, Васька, если ты не боишься, то помоги тогда Халадо. Вот он, мимо идет. Эй, Халадо, бери себе помощника.

— Баро, ну чего мальца мне вешаешь? Пусть он лучше здесь останется — театр сторожить. Или идет в табор — женщин охранять.

— Сам женщин охраняй, а я Рыча найду… — серьезно сказал Васька. — Так, Баро, это не разговор. Не по-мужицки. Собрал нас тут. Я все дела бросил…

На этом месте Баро и Халадо еле сдержались, чтоб не расхохотаться.

— Пришел, а ты со мной в игрушки играешь. Говори, где мне Рыча искать. Или я обижусь.

— Эх, пацан! Ну дает! — с восторгом сказал Халадо и пошел дальше.

А вот Баро понял, что ему так просто не отделаться. Наклонился к Ваське и совершенно серьезно спросил:

— Хорошо, Василий, говорим как мужик с мужиком. Ты видел, как мы районы города делили?

— Видел.

— Кто какое место лучше знает, тот туда и идет. Правильно?

— Правильно, — Ваське очень хотелось верить, что с ним действительно разговаривают как с большим.

Но с другой стороны, он очень хорошо изучил этих взрослых. Только расслабишься, они тебя опять пошлют, как ребенка, какой-нибудь ерундой заниматься.

— Так вот, — продолжил Зарецкий. — Ты в Управске где чаще всего бываешь?

Васька задумался. Легко спросить, где. А вот ответить… Он уже весь город вдоль и поперек обегал. И не только город, но и лесок, на краю которого табор расположился. И все же нужно что-то сказать. Вон, Баро согнулся в три погибели, ждет.

“Ладно, — решил Васька, — если уж везде был, тогда нужно выбрать самое интересное место. Или самое красивое. А что в Управске может быть красивей бывшей вертолетной площадки, что над Волгой?”

— Я, Баро, на вертолетке чаще всего бываю, — важно заявил мальчик.

Зарецкий одобрительно кивнул головой.

— М-да, если бы мне было столько лет, сколько тебе, я б тоже, наверно, только там и сидел. Какое место! Какой вид на Волгу, на острова, на другой берег! Ты там, наверно, в песочнице играешь?

Васька издал громкое хмыканье. Только так он мог выразить свое негодование по поводу столь нелепого предположения. Да что ж он, дите малое, в песочнице возиться! Хотя песочница там, конечно, знатная, метров пятнадцать на двадцать. И песочек регулярно свежий подвозят… Только все равно не мужицкое это дело — в песочнице играть!

— Нет, Баро, я не маленький — куличи из песочка лепить. Я туда по скалам лазить хожу.

— Так это ж опасно.

— А-а! Пустяки!

— Хорошо, Василий, тогда слушай мое боевое задание! Иди на вертолетную площадку. Ходи там, где хочешь. Только по скалам, я тебя прошу, не лазь. Еще сорвешься, не приведи Господь. В общем, ходи там, как бы играй. А сам прислушивайся да приглядывайся. Вдруг где Рыч и мелькнет…

— Понятно, Баро. Ты не волнуйся, я как его увижу, так заломаю и к тебе приведу.

— Нет, Васенька. Вот этого делать не надо. Если чего пронюхаешь, со всех ног беги в Зубчановку. Ко мне. Где мой дом, ты ведь знаешь.

* * *

Едва Максим ступил на порог ее дома, как Света со слезами бросилась ему на шею.

Максим попытался ее успокоить. Но получалось как-то совсем неловко.

— Свет, Свет, Свет, успокойся. Ну, пожалуйста, слышишь…

— Вот скажи, вот скажи, — произнесла она всхлипывая, — ты тоже считаешь, что я такая порочная, да?

— Та-а-ак… Что там тебе Антон наговорил?

— Много чего. И я считаю, что он прав!

— Да ничего он не прав, Света! Это я дурак, что пошел к нему, предложил поговорить с тобой.

— Почему? Нет, не дурак… Этот разговор очень полезный получился…

— Да черт с ним, с Антоном! Ты скажи, ребенка оставляешь?

— Ну конечно же, — сказала Света, сразу же перестав лить слезы.

— Скажи мне честно, а ты уже не боишься?

— Нет. Понимаешь, это я только сначала испугалась, когда узнала. А теперь я уверена, что очень хочу этого ребенка. Да, это большая ответственность. Но я не боюсь ответственности. Справлюсь! И я это точно поняла только после разговора с Антоном. Есть в нем что-то такое. Он тебя как бы на прочность проверяет.

— Света…

— Подожди, не мешай. Мне нужно выговориться. Света вскочила с дивана и в сильном возбуждении начала измерять комнату шагами.

— Антон сказал, что я не смогу стать хорошей матерью для этого ребенка. И что я использую его как ширму…

— Вот гад!

— Но именно тогда я поняла, что теперь не одна. Что в моей жизни есть еще один человек и еще один смысл. Что я могу кого-то защитить, или кому-то помочь. Стать для кого-то всем! Понимаешь? — спросила Света на выдохе.

— Понимаю, — ответил Максим.

— А Антон… Что Антон? Ему этот ребенок не нужен. Он воспринимает его как помеху, как что-то лишнее. Я одна справлюсь.

— А я?

— А что ты?

— Свет, я хочу, чтобы ты знала: я всегда готов помочь тебе. И я всегда буду рядом.

— Спасибо… Мне очень важно это услышать…

— Вот прямо сейчас. Скажи, что тебе нужно… Продукты? Лекарства? Я принесу…

Максим хлопнул по карману — на месте ли деньги. И пошел к выходу.

— Стой, Максим, мне ничего не нужно.

— Не может быть!

— Ну правда. Загляни. Хоть в холодильник, хоть в аптечку.

— Ничего, витамины лишними не бывают! — и выскочил за ворота.

— Сумасшедший, — сказала Света, с улыбкой глядя на него в окно.

И это прозвучало наивысшей похвалой.

* * *

И вот Васька на вертолетке.

Заглянул в песочницу. Но не потому, что хотел поиграть, а для порядка. Ведь Баро сказал все осмотреть! Побегал по песку, разрушил пару куличей (малыши тут же начали орать и пожаловались мамам, тыча в его сторону пальцем), погладил собаку, напугал кошку, бросил пригоршню песка в сторону жирных, ленивых голубей.

И на этом посчитал обзор песочницы законченным.

Перешел туда, где взрослые тусуются. Так… вот ресторан “Волга”. Ну, туда его, конечно, не пустят. А хоть бы и пустили, точнее — хоть бы и сам прошмыгнул, там с его десятью рублями в кармане делать нечего.

А вот ресторан на открытой площадке плавно переходил в аллею со скамейками и фонтанчиками. И вот здесь, пожалуй, можно было услышать что-то интересное. Кто-то сидел за столиком и ждал заказа. А кто-то распивал пиво из принесенных с собой больших бутылок. Но смотрели все в одну сторону — в сторону неторопливой величавой Волги и ее покрытых буйной зеленью островов.

Очень скоро Василий сообразил, что бегать наугад от человека к человеку бессмысленно. Ну что интересного можно услышать от того вон семейства с двумя карапузами за пазухой? Или от этого? И вот от этого? Нет, нужно сначала в людей всмотреться.

Васька начал всматриваться. Никого похожего на Рыча нету. Значит, следует искать его сообщников. А как могут выглядеть сообщники Рыча? Как-то подозрительно. И глаза у них, наверно, злые.

Такие люди на вертолетке нашлись: немного, но были. Во-первых, вон тот мужик на скамейке. Во-вторых, те двое, что начали есть шашлык из сома (ну и запах! А он ведь сегодня не обедал). И еще двое чего-то вокруг фонтана круги наматывают.

Вот их-то всех и нужно прощупать. В смысле — прослушать.

Васька подошел к одинокому мужику на скамейке. Но ничего полезного из него не выудил, потому как объект слежки взял да заснул, пустив струйку слюны на свою рубашку. Ясно. Пива надо меньше пить.

Так, а что эти двое вокруг фонтана ходят? Вася подошел к краю фонтана, начал плескаться в нем. А сам навострил уши в сторону подозрительных типов. И очень быстро понял, что тут тоже, как говорит иногда Бейбут, “дубль-пусто”. Мужья обсуждали свои семейные проблемы. (Ох уж эти взрослые — у них всегда семейные проблемы!) Жены, оказывается, совсем заели: и получку всю отбирают, и пива выпить не дают, и целый день пилят. И самое страшное — иногда даже футбол смотреть не дают: тащат в какие-то дурацкие “гости”…

Остались только вон те двое с шашлыком. С видом самым независимым Васька сел за соседний столик. Сначала мужики обсуждали вкусовые качества рыбы (“нормалек”, “в самый раз”). Потом — вина. А потом… проскользнуло знакомое имя.

— Ну че, Леха, повалили к Рычу, а то ему там без харчей совсем кисло.

Есть! Нашел! Вот — два помощника злодея, одного зовут Леха.

А разве кто-то сомневался в том, что он найдет Рыча?

Сам Васька в этом был абсолютно уверен.

* * *

Форс соскучился по дочке, очень соскучился. Снежный ком работы, который подмял и похоронил его под собой, совсем не оставлял ему времени на дочь. Признаться, иногда ненадолго Леонид Вячеславович вообще забывал, что у него есть ребенок. А когда, освободившись, вспоминал — корил себя за это.

Но все же он любил Светку нормальной родительской любовью. Не такой слепой и безумной, как у некоторых двинутых мамашек, а спокойной — отцовской. При этом прекрасно знал и видел все ее недостатки. Разбросанность, невнимательность, большие, не по таланту, амбиции. Хотя последнее, может быть, и не недостаток. Амбиции — это хорошо. Вот только направлять их нужно в правильное русло. Да вот беда — в юном возрасте он отдал Свету в художественную школу. А там преподавала одна сумасшедшая наставница, утверждавшая, что все (все, без исключения) дети талантливы. Умные, правильные дети ей, конечно, не поверили, а вот Света поверила, и с тех пор началось: краски, холсты, одна комната в доме переоборудована под студию…

Если бы перебороть как-нибудь это пустое увлечение, то можно было бы считать, что со Светой, в принципе, все хорошо.

Войдя в дом, Леонид Вячеславович услышал какие-то непривычные, но вполне внятные звуки. Точнее — мелодию. Она даже показалась неуловимо знакомой… Леонид Вячеславович пошел на звук, и в студии обнаружил дочь с саксофоном в руках.

Света играет на саксофоне! Вот это номер.

— Здравствуй, дочка. Не знал, что ты умеешь играть на столь оригинальном инструменте.

Света бросилась к нему, обняла, расцеловала в обе щеки.

— Да ты что, папа, это я еще не умею.

— Ну… все равно не знал.

— А ты многого обо мне не знаешь, — сказала Света, смеясь.

— Даже так?! Не может быть! — рассмеялся в ответ отец. — Я — юрист и все знаю.

— Не все!

— А что, например, не знаю? — насторожился Форс: неужели какие-то неприятности?

— Ну, например, что этот саксофон подарил мне Антон.

— Надо же… — сказал отец озадаченно и в то же время с некоторым облегчением. — А, припоминаю. Ведь это я посоветовал ему сделать тебе оригинальный подарок.

Теперь настал Светин черед удивляться.

— Даже так?! Не может быть! — передразнила она отца. — Не думала, что ты проявляешь интерес к моей судьбе.

— Дочь моя, не режь меня по сердцу. Я все же твой отец, какой-никакой… Ну-ка, скажи, папка у тебя какой?

— Никакой! Сам сказал! — буркнула в ответ Света.

— Светланка, ну чего ты? Не вредничай!

— Я не вредничаю, папа. Просто тебя в последнее время совсем дома не бывает. А одной трудно.

— Хорошо, обещаю бывать чаще. Думаешь, мне приятно ночевать в гостиницах, в поездах или вообще на половичке у клиента? Но что делать — работа такая. Ты только знай — я тебя очень люблю.

— Правда? — просияла Света.

— Конечно… Иногда мне, конечно, бывает с тобой трудно, но это нормально… Вечный конфликт отцов и детей… Так что, мир?

— Мир. И… Папка, ты… ты прости меня, что я с тобой иногда разговариваю грубо… Ладно?

— Перестань… Я же понимаю, что моя дочь — человек взрослый. Ей вон и цветы дарят. Чей это букет в углу стоит, такой красивый?

— Это Максим подарил.

— Сплошные подарки. Только успевай отбиваться от женихов. Такая красавица…

Света прижалась к отцу и зажмурилась от радости. Как здорово, что у нее есть отец, такой сильный и умный, за которого всегда можно спрятаться.

— Папа, как ты мне сейчас нужен… Ты себе даже не представляешь.

— А что… Что-то случилось?

— Нет… то есть… Ну, хорошо, я тебе все расскажу. Только пообещай мне, во-первых, постараться меня понять, а во-вторых, не ругать…

— Я постараюсь понять, только не тяни. Выкладывай, что у тебя.

— В общем, я беременна.

— Что?! Черт! Только этого нам не хватало!

— Папа, вспомни, ты обещал меня понять.

— Да что тут понимать?! Доигралась на своем саксофоне?!

— При чем здесь саксофон?

— При том! Ты хоть знаешь, кто отец ребенка?

— Папа! Неужели ты обо мне так гадко думаешь?

— Да какая разница, как я о тебе думаю… Я сопоставляю факты.

— Какие факты?

— Антон дарит тебе саксофон, Максим — цветы… И кто же из них подарил тебе ребенка?

 

Глава 32

Если кого-то очень не хочешь встретить, того обязательно встретишь. Бегая по магазинам, Максим нарвался на Антона. Честно говоря, ему вообще показалось, что Антон просто ждал его у одного из ближайших к Светиному дому магазинов.

— Привет! Какая удача.

— Чего тебе?

— Мне кажется, мы с тобой не договорили.

— Ну, это же ты не захотел поговорить нормально.

— А теперь хочу! Да что мы тут будем, при всех… Давай в пиццерию заглянем.

— Ну пойдем.

— Сумочки не забудь. Все же витамины.

— Ага, для твоего, между прочим, ребенка!

В пиццерии взяли по пиву. Пиццу брать не стали. Антон кивнул на сумки:

— То есть я не ошибусь, если скажу, что ты сейчас был у Светки…

Максим молча потягивал из бокала янтарную жидкость.

— И она жаловалась на меня…

— Почему? Нет. Я тебя и без всяких жалоб знаю! Антон, ты всем причиняешь боль. И, наверно, поэтому так любишь выглядеть страдающим. Света старается не думать о тебе плохо. Все же, как ни крути, ты — отец ее будущего ребенка. Понимаешь, она старается не думать плохо. Но ты ей в этом не очень помогаешь…

— Хорошо, Макс, договорились, я — плохой. Но смотри, что получается: девушка ждет ребенка от одного мужчины, а время проводит с другим. Это нормально?

Максим никак не отреагировал на слова Антона, снова принялся за пиво.

— Нет, ну, я спрашиваю: нормально? Вот они, современные бабы. Молодцы! Времени зря не теряют.

— Знаешь, я даже рад, что Света решила воспитывать ребенка без тебя. Лишний раз в этом убеждаюсь. Спасибо тебе за это.

— Да что вы меня все благодарите?! Твое мнение меня вообще не интересует. Вообще! Абсолютно! Понимаешь?

— А ты понимаешь, как ей сейчас тяжело?

— Я одно понимаю… Я даже убежден в этом! Это не я, а именно ты виноват в том, что ей сейчас так тяжело!

— Я?! — Ты!

* * *

Сейчас эти двое подозрительных мужиков пойдут к Рычу. А Ваське нужно решать, что делать: может, уже бежать к Баро? Но ведь тогда эти люди уйдут. И пойди потом разузнай, где прячется Рыч? Да-да, может, они машину на автостоянке оставили, а сюда только за шашлычком пришли. Сядут в машину и фьють — к Рычу. Как же Ваське их тогда догнать?..

Но мужики облегчили Васькины размышления, они пошли не на стоянку, а совсем в другую сторону — к скалам, нависшим над Волгой. Какая удача! Ведь Васька их вдоль и поперек излазил.

Так… эти двое пошли малозаметной тропинкой. Она ведет к пещере, в которую Васька когда-то пытался забраться, но не получилось — вход в нее перекрыли прочными железными воротами. Неужели у них есть ключи от ворот?

А может, они пойдут не в пещеру, а куда-то дальше? Нет, рано бежать к Баро, совсем рано, сначала нужно точно выяснить, где Рыч.

Васька забежал в песочницу, мимо которой пролегал путь незнакомцев. Навострил уши.

— Слышь, Рука, тормозни малехо. Дай хоть немного шашлычок переварить…

…Ага, значит, одного зовут Леха, другого — Рука…

— Ты чего? Рыч же там совсем отощает. Как бы не сдох!

— Не боись. За пять минут перекура не сдохнет.

— Ну, уговорил. Давай курнем…

Надо их выследить. Да еще и так, чтобы не заметили. Значит, у Васьки есть минут пять-десять, пока они курить будут. Прежде всего, нужно уйти из песочницы. И не глядеть на них, не глядеть. Как бы не заподозрили чего. Василий вылез из песочной горки, отряхнулся и зашел за спины курящих.

Хорошо, что дальше?.. Надо забежать в рощицу, что растет на скалах. Там, если забраться на высокий камень, можно будет смотреть, куда они пошли. Васька скрылся среди деревьев, забрался на камень. Ждать пришлось долго. Леха с Рукой курили явно больше десяти минут. Но в конце концов все же встали и пошли по тропинке. Правда, направились не к тому входу в пещеру, который Васька хорошо знал, а свернули в другую сторону. Вот как правильно, что он их выслеживает!

Васька ступал неслышно, как настоящий разведчик. И вслед за злодеями пришел в совсем дикие и мрачные места. Рука и Леха остановились у кучи больших камней, наваленных друг на друга.

— Рыч! Рыч! Рыч! — закричал Рука куда-то в расщелину между камнями.

— Где он? — поинтересовался Леха.

— Где-где? В рифме! Говорил тебе: пошли да пошли.

— Ладно тебе, он же не ребенок малый! Рыч! О, вот он…

Из расщелины вылез Рыч. Васька замер. И вдруг оступился. С верха скалы, на которой он сидел, посыпались мелкие камешки.

— Здесь кто-то есть, — забеспокоился Леха.

— Леха, тебе показалось.

— Нет, Рука, я отчетливо слышал… там камни посыпались.

— Оставьте, — Рыч тормознул их спор. — Тут мышей диких полно. И всякой другой живности. Я сначала тоже сильно стремался. На каждый шорох бежал, вынюхивал. Но потом устал бегать — нету тут никого.

— Странно, вроде к вертолетке близко, а народ сюда не добирается.

— Ничего странного. Тут дорожка крутая, сыпучая. Сорваться легко. Да кусты в двух местах страшно густые — всю одежду изорвут. И все ради чего, чтоб на эту полянку выбраться? Великое счастье…

— Хорош трепаться, — прервал Лехины размышления Рыч. — Место тут красивое… Хавчик давайте.

Рука протянул ему провиант.

— Одичать не боишься?

— Нет, мне, в принципе, хорошо одному. Забегался я в городе, а тут хоть выспался.

— Красиво жить не запретишь. У тебя тут, считай, коттедж на природе.

— Спасибо. За хавчик. Можете идти.

— Ну, бывай. Хозяину чего-то передать?

— Не надо. Меньше знаете — целее будете. Я с ним сам по телефону свяжусь.

Рыч остался обедать на природе. А Рука и Леха пошли обратно.

Васька оказался в западне. Будет сидеть там, где сидит, — бандиты, проходя мимо, увидят. А если спрятаться от них, забравшись на скалу сверху, то окажешься на виду у Рыча.

Как есть, западня!

* * *

Света обиженно скривила губы, развернулась и ушла в другую комнату. Форс остался наедине с собой.

Это называется: Света доигралась, а он доездился. Разве можно взрослую, на выданье, дочь так долго оставлять одну?! Но он просто не привык к мысли, что она выросла, совсем выросла. Он-то ее воспринимал как ребенка, забывая, что уже и у нее самой могут быть дети. Отхлестать бы ее ремнем, как в детстве. Так ведь не дастся. Да и у самого рука не поднимется, она ведь уже беременная, под защитой государства.

И главное, кто все-таки причина беременности? Не дай Бог, если Максим. В прошлый приезд как раз его он тут и застал…

Форс нашел дочь в соседней комнате и заговорил, стараясь сдерживать свои разбушевавшиеся нервы:

— Света, раз уж начала, говори все. Это кто?.. Это Максим нас так осчастливил?

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне!

— Не буду, не буду… Ты только ответь.

— Максим тут ни при чем. Отец ребенка — Антон.

— Да?.. — Форс облегченно вздохнул, выпустил воздух, а вслед за ним — и пар. — И на том спасибо… И что вы собираетесь делать?

— Не мы, а я. Я собираюсь рожать ребенка.

— Хорошо. Правильное решение. Нужно только назначить день свадьбы.

— Какой свадьбы? Я же тебе сказала “не мы, а я”. Я вообще не собираюсь выходить замуж за Антона!

— Что?! Хочешь стать матерью-одиночкой?

— Хочу. Между прочим, это совершенно естественно для нашего времени. И миллион женщин воспитывает своих детей самостоятельно.

— Знаешь что, доченька? Меня твоя статистика совершенно не интересует! Мне наплевать на миллион женщин. И на миллиард тоже! Меня волнуешь только ты, моя дочь! И я не хочу, не позволю, чтобы ты стала миллион первой мамашей-одиночкой!

— Поздно советовать. Нужно было чаще домой приезжать. А этот вопрос уже решен! Это единственно возможное решение. Об Антоне я даже думать не могу после всего того, что он сказал.

— И что же он сказал? — ледяным голосом спросил Форс.

— Много чего… Но главное не это, а то, что он не хочет ребенка.

— У меня захочет, — сказал отец совершенно спокойно. — Я им займусь. Сейчас только по делу заеду…

Форс уехал.

А Света подумала, что если отец будет смотреть на Антона такими же глазами, как сейчас, то тот, может быть, действительно захочет…

* * *

Рука и Леха все ближе. Тихонечко, чтоб ни один камешек со скалы не сорвался, Васька стал подниматься на ее верхушку. А Рыч все ест и ест. И не думает прятаться в свою пещеру. Если он сейчас посмотрит в эту сторону — Васька пропал.

Мальчика пронзил страх — разошелся ледяной волной. От сердца — в две противоположные стороны: в голову и в ноги. Только поздно бояться — остается только ждать. И быть осторожным, стараясь слиться воедино с этим камнем. Рука и Леха обошли его и пошли дальше по тропинке не таясь, треща сухими ветками (им-то бояться нечего).

Вася начал потихоньку сползать с верхушки скалы на прежнее место. От недвижимого напряжения и тревожного ожидания мышцы свело. Приходилось прилагать особое усилие, чтобы двигаться.

И уже почти спустившись с верхушки, Вася увидел, что Рыч поворачивает голову в его сторону. Если спускаться так же неторопливо, как и раньше, Рыч успеет его заметить. Васька торопливо спрыгнул. Приземлился мягко, неслышно на густой мох. Но порадоваться этому не успел — ногу пронзила резкая боль, подвернул стопу! Ужасно хотелось крикнуть. Вася давно подметил, что боль всегда выходит с криком (а у взрослых мужиков — еще и с матом). Но нельзя — нужно терпеть, Рыч услышит. А детский крик — это детский крик, его на мышиную возню не спишешь. Вася закрыл рот рукой, поднял больную ножку, чтоб не ступать на нее, и замер в такой странной позе. Послышался треск сухих веток.

Рыч шел сюда, к камню, за которым он прятался!

* * *

— Значит, я во всем виноват.

— Да, Макс. Ты! Чего ты под ногами путаешься? Чего? Со своей цыганкой разбираешься — и разбирайся. К нам не лезь! Это моя баба. Была! Если бы ты не бросился к Светке со своими утешениями, мы бы давно уже с ней помирились.

Черт возьми, а ведь он в чем-то прав.

— Опять молчишь! Вот видишь, даже возразить нечего, потому что моя правда.

Да нет, ерунда. Ничего он не прав — просто перекрутил все. Он в этом деле большой мастер.

— Молчу, Антон, молчу. Потому что ты удивительный человек. Ты все умеешь так перевернуть. Высший класс просто! Любая твоя подлость оказывается доблестью.

— Ладно, все, забыли, я больше не хочу думать о Светке. Так что забирай ее вместе с ребенком. Мне так спокойнее будет.

Антон хлебнул пиво. И, наверно, от этого опять возбудился.

— Единственное, что меня смущает, так это что у тебя нет своей квартиры. Не ютиться же моему ребенку в гостиничном номере… Но ничего, ничего: сначала поживете у Светки. А потом — заработаешь на новую квартиру.

Максим попивал пиво, не глядя на собеседника.

— А заработаешь ты оч-ч-чень быстро. Я в этом не сомневаюсь. Ни минуты. Потому что в работе ты используешь методы, ну… не совсем честные. Я бы даже сказал, грязные методы используешь…

— Антон, я тебя умоляю, пиво допили — и разошлись по-быстрому. Ну надоело, мочи нет, твой бред слушать. Серьезно.

— А мне надоело, что ты все время встаешь у меня на пути и отбираешь то, что принадлежит мне по праву.

— Это ты сейчас о чем говоришь?

— О том, что ты влез в мой проект и за моей спиной что-то моему отцу нашептываешь.

— Ничего я не нашептываю. Он со мной советуется — я вношу предложения. И все.

— Вот теперь ты больше не будешь вносить свои дурацкие предложения по моему проекту.

— Почему?

— Потому что я над ним буду днем и ночью сидеть, но вылижу так, что отец не придерется.

— Да ради Бога. Я, признаться, устал бодаться с тобой из-за этой ерунды. Все, прощай.

* * *

В позе шаолиньского монаха Вася простоял долго, боясь шелохнуться. Но Рыч, к счастью, не стал заходить за камень. Было слышно, как он идет обратно, к своей пещере.

А потом и вовсе стало тихо.

Васька ступил больной ножкой на землю. Больно, конечно, но идти можно. Сделал несколько шагов, потом еще несколько, потом побежал. Болело сильно. Только страх и напряжение от пережитой опасности оказались еще сильнее.

На автостоянке нашлись добрые люди — увидели цыганенка с больной ногой и взяли его, чтобы по дороге подбросить в Зубчановку, к дому цыганского барона.

Васька никого не слушал, от всех уворачивался и, как на крыльях, влетел в кабинет Зарецкого:

— Баро! Баро! Я нашел его! Короче, он в пещере над Волгой! Возле вертолетной площадки.

— Кого ты нашел? — серьезно, по-взрослому, спросил Баро.

Василий даже немного обиделся на вопрос:

— Аты-тосам кого ищешь? Я лично Рыча нашел.

— Васька, ты уверен, что это был Рыч?

— Конечно. Я хорошо его рассмотрел.

— Значит, где, ты говоришь, он прячется?

— В пещере возле вертолетки.

— В той, что сейчас под железными воротами?

— Нет, там, оказывается, другая есть. Я о ней даже не знал.

— Постой. Сейчас мы проведем рабочее совещание. Баро позвал Федора, который сидел в охранной будке и по телефону координировал поиски Рыча.

А когда начальник охраны пришел, продолжил расспросы:

— Послушай, Вася, а ты точно не врешь? Как же Рыч тебя не заметил?

— Повезло! Я маленький и незаметный, как нин-дзя. И потом — я его не боюсь, а он всего боится. Сидит и никуда не выходит. А двое гаджо ему туда еду носят.

— Куда “туда”? — оживился Федор.

— Пешера возле вертолетной площадки, — важно объяснил Василий. — Он там сидит, дрожит весь от страха.

— Боится, говоришь… — злорадно переспросил Зарецкий. — И правильно делает.

— Да он вообще — трус.

Федор не удержался и, вспомнив свое фиаско на кладбище, заступился за бойцовские качества бывшего начальника:

— Это ты зря, Васька. Рыч никогда трусом не был.

— Ну не знаю… Я его не испугался. Выследил и к вам вот прибежал.

Тут и Баро вступил в разговор.

— …И обрати внимание, Федя. Пацан-восьмилетка, один, без оружия… А с Рычем справился. У тебя никакие сравнения не напрашиваются?

Охранник смутился.

— Значит, так, Федор. Нужно срочно всех собрать и схватить этого гада прямо сейчас и прямо в пещере…

И вдруг чей-то голос громко сказал:

— Это кого вы собираетесь хватать прямо в пещере?!

 

Глава 33

Антону хотелось работать, да чего там работать — горы воротить хотелось, только чтобы утереть нос Максиму. Он больше не потерпит этих саркастичных взглядов в свою сторону. Макс просто забыл, с кем имеет дело. Это уж не прежний дурной и безвольный Антон, списывающий у него контрольные. Это Антон-победитель!..

В гостиной сына узрела мама.

— Привет.

— Привет.

— Ты был у Светы?

Ну что она путается не в свои дела?! И опять об этом!

— Да был.

— О чем говорили?

— О чем? О погоде, блин! Что за дурацкие вопросы. Я уговаривал ее избавиться от ребенка.

— И?..

— И! Она наотрез отказалась. Говорит, что твердо решила рожать…

— Как женщина, я ее понимаю.

— Ты бы лучше меня поняла. Как мать!

— Антон, убавь немного громкость. Если бы я не понимала ее как женщина, то сейчас не понимала бы тебя как мать.

— Чего? Сама-то поняла, что сказала?

— Света предъявляла к тебе претензии?

— Пока нет, но когда родится бэби, предъявит. Сто процентов.

— Сынок, а может быть, в тебе в конце концов проснутся отцовские чувства?

— Не говори глупости. После всего, что она сказала. И сделала!

— Значит, ты не хочешь жениться на Свете.

— Нет, не хочу. Буду я тут лизоблюдничать перед всякими!

— Света — не всякая.

— А какая? Она что, особенная?

— Во-первых, Антон, ты мне сам раньше говорил, что она особенная. А во-вторых, не забывай, что она — дочь Форса.

— Да что ты мне все время эту фамилию в морду тычешь: Форс, Форс! Кто он такой — мелкий адво-катишка провинциального масштаба.

— Антон, прекрати истерику. И посмотри правде в глаза. Форс давно уже совсем не тот, что был раньше…

* * *

Баро вытянул шею, чтобы посмотреть, кто это там говорит.

И увидел Форса. Слава тебе, Господи, что хоть он, а не кто-нибудь другой. Но как он сумел так неслышно зайти в кабинет?

А-а-а, ну все ясно! Умница Федор так торопился, что оставил дверь незакрытой.

По этому поводу Баро посмотрел на охранника взглядом редкой выразительности. Федя тут же старательно захлопнул дверь. Но юрист уже успел пройти внутрь.

— Извините, я не помешал? — деловито спросил Форс. — У вас тут, похоже, серьезные дела. Вы так орете, что в ближайшем отделении милиции слышно. Так кого вы там собрались хватать прямо в пещере?

В кабинете установилась тишина. Баро думал о том, как ему может помочь Форс в сложившейся ситуации. Федор думал о том, какой нагоняй он получит от Баро за незакрытую дверь. А Василий резонно решил, что если Баро и начальник охраны молчат, то ему тем более не следует встревать в разговор с человеком, без спросу вошедшим в кабинет.

— Тишина… — констатировал Форс. — Похоже, я здесь лишний. Извините, если помешал. Или услышал то, что мне нельзя было слышать. Просто дверь была настежь, я и вошел проведать моего старого клиента, узнать, не нужна ли какая помощь. Ато давно не виделись. Но если это у вас такой новый стиль проведения секретных совещаний, то извините, я ухожу…

— Постой, Леонид. Не обижайся. Что мне от тебя скрывать?! Ты и так мой адвокат — все знаешь. Мы тут должны схватить одного человека. Вот решаем, как это лучше сделать.

— Отлично, это уже разговор по делу. Баро, в качестве юриста, даю вам консультацию. Как давнему клиенту — бесплатную. Судя по тому, что этого человека, по вашему определению — “гада”, вы должны “схватить”, я так понимаю, что ваша акция противоправная. Так?

Баро неопределенно покачал головой.

— Так! Хорошо, идем дальше. Он вооружен? Баро покачал головой с той же степенью определенности.

— Понятно. Значит, вооружен и очень опасен. Тоже хорошо. И вот этого человека вы со своей высокопрофессиональной охраной собираетесь брать прямо сейчас. И где? У пещеры! В двух шагах от вертолетки, где в это время уйма народу.

— Там не два шага, там намного больше, — Васька все же не удержался, вступил в разговор, как ему казалось, по делу.

Но у барона было другое мнение. Он показал ему жестом: молчи!

— Баро, я все правильно понял? — продолжил Форс.

Тут уж Зарецкий четко кивнул: да.

— Баро, извините, но я буду резок. Это что за партизанщина? Нынче не ельцинская вольница середины девяностых. Вы что, хотите с пушками пройти мимо детской песочницы и устроить стрельбу в соседнем лесочке? Вы представляете, какие отчеты пойдут наверх из отделения милиции? “Цыганские разборки на окраине детской площадки”! Вам что, нужны цыганские зачистки?

Баро прокашлялся:

— Спасибо, Форс. Ты, как всегда, вовремя. Действительно, могло получиться ужасно глупо. Мы учтем все, что ты сказал. Сейчас только оцепление выставим. А уж ночью…

Леонид Вячеславович сменил гнев на милость:

— Ну вот и ладненько. Считайте, часть переплаченных гонораров с последнего суда я вам уже отработал.

— Да уж, Форс, чувствую, я с тобой вовек не расплачусь!

— Расплатитесь, Баро. Как говорят юристы: были б дела, а деньги найдутся! В общем, пойду я, пожалуй. Свою часть работы, консультативную, я уже выполнил. А оцепления, захваты — это уже не мой профиль. Тут у вас кадры покрепче есть, — сказал Форс, кивнув на Федю. — И даже слышать не хочу, что за гада вы там ловите!

Форс ушел.

Баро заговорил сухо и деловито.

— Он прав, абсолютно прав. Значит так, Федор. Быстро — всем нашим давай отбой. Отпускай по домам. Собери человек десять, самых крепких и надежных…

— А не маловато?

— Нет, для такого места хватит. И все дуйте туда. Сделайте оцепление. А для прикрытия, чтоб народ не пугать, купите ящик кваса и сорвите с бутылок этикетки, чтоб, если кто увидит, думали, что там пиво или брага какая. Так, что еще?

— А я? Как же я? Это же моя операция?

— Твоя, Васька. Сто процентов твоя. Дорогу помнишь? — Васька кивнул. — Мальца возьми. Только смотри. Я не знаю… Вот не дай Бог что с ним случится, я с тобой то же самое сделаю. Я не шучу.

— Ба-а-аро, — обиженно протянул Федор. — Не волнуйтесь. Если уж с мальцом что случится, я сам со скалы в Волгу сброшусь. А вы с нами что, не поедете?

— Нет, пожалуй. У меня другое занятие найдется. Васька, а что за гаджо Рычу еду носили?

— Ну, два таких. Мужчины.

— Как их звали, слыхал?

— Да. Леша и… и… Ой, забыл. Забыл. Там не имя, а слово. Слово какое-то такое…

— Какое?

— Простое. Как же… Как же. Ну, не помню. Такой я разведчик… — Васька чуть не расплакался от досады.

— Ладно, Вася, успокойся, — сказал Федор. — Вот возьмем сегодня Рыча, тебе ничего вспоминать не придется.

— Да, успокойся, — подбодрил паренька Баро. — Ты и так сделал больше, чем мы все остальные вместе взятые. Только я на всякий случай съезжу к разным людям, уточню, что это за Леша…

* * *

Спасибо Феде — не только Форс узнал о секретных планах Баро. Земфира, проходя мимо, пока дверь открыта была, тоже все расслышала. И потом, когда Баро в дорогу собирала, из его отрывочных слов еще многое узнала.

Материнское сердце забилось часто-часто. Над дочкой ее сгустились тучи. Вот как изловит Баро Рыча, а тот расскажет всю правду о Люците — что тогда будет?

Земфира попробовала побыстрее заснуть, но не получилось. Все ворочалась и ворочалась, а сон не шел. Легла на спину, уставилась в потолок. И на нем, как на киноэкране, начала мысленно прокручивать самые страшные варианты развития событий.

Опять попробовала заснуть, и снова не получилось.

В комнату зашла дочка в ночной рубашке.

— Ма? А можно я к тебе?

— Люцита, — строго сказала Земфира. — Кактебе не стыдно! Ты как по дому разгуливаешь? И к тому же… А если б я сейчас была с мужем?

Люцита улыбнулась. Что она с ней как с ребенком?

— Мать. Я прекрасно слышала, что Баро уехал. Так что не стыдобь меня. Я заснуть не могу. Непривычно. К. тому же еще и сестричка новая под боком…

— Как там Кармелита?

— Да уж спит давно. А я никак… Дом все же чужой. Я больше в палатке привыкла. И с тобой под боком, а не с Кармелитой.

— Понятно.

— Мама? Ты чего не спишь? Ты ж тут уже давно своя.

— Жду Баро.

— Что, так всю ночь ждать будешь?

— Может, и буду.

— А где он?

— Поехал с мужиками ловить Рыча.

— Что?!!

— Да, дочка. Да. И они его теперь поймают. А как возьмут — он все о тебе расскажет.

— Ой, мама, — Люцита бросилась к матери, обняла ее. — А что же мне теперь делать?

— Ждать дочка, просто ждать. И если правда всплывет, готовиться держать ответ за все, что ты натворила. Иди, Люцита, иди. И постарайся все же заснуть…

* * *

— Да, Антон, да. Форс сегодня совсем не тот, что раньше.

— А какой же он? — спросил сын иронично.

— Ирония твоя неуместна, потому что он сегодня очень сильный. И самое удивительное, что мы сами его таким сделали. Это, знаешь, как тигренка прикармливать. Вот он, вроде, маленький нежный, у ног мурлычет. А потом как-то незаметно оказывается, что у твоих ног большой злой хищник. И ноги от него лучше убрать. А то оторвет к чертовой матери!

— Мам, а ты не преувеличиваешь?

— Боюсь, что нет. Наша беда в том, что мы слишком доверились Форсу во всех наших делах, воспринимая его только как наемного юриста, адвоката. А ведь у него есть собственный бизнес. И немалый. И почему он в последнее время столько разъезжает по области?

— Говорит, заказами завален.

— Он говорит, да я не верю. Вот, Антон, Форс сегодня вырос в фигуру уровня Астахова, не меньше. И его дочку ты хочешь обидеть. Если уже не обидел. А если Форс захочет тебе отомстить, я думаю, выбирать средства он не станет.

— Мама, — сказал Антон с нервным хохотком. — У меня такое ощущение, что ты мне сейчас угрожаешь?!

— Боже упаси. Я говорю о возможных последствиях. Форс — человек жесткий. И я боюсь, он не захочет прощать того, кто бросил его дочь в интересном положении.

— Во-первых, не я ее бросил, а она меня прогнала. И потом, тут же нашла мне замену.

— Ты о Максе?

— Конечно. А о ком еще? Поэтому у меня будет нормальное оправдание перед Форсом: я не вполне уверен, что это именно мой ребенок.

— Боюсь, Форса такие мелочи интересовать не будут. Неужели ты не понимаешь, что ему выгодно, чтобы отцом его внука был наследник Астахова, а не голодранец Максим!

Антон поднял руки, кате бы сдаваясь.

— Извини, мать, сразу сдаюсь. В таких расчетах, какой отец выгодней при незапланированных залетах, тебе нет равных.

— Антон, ты опять об этом… Это все уже быльем поросло. Ты лучше подумай о том, в какой ситуации сам оказался. Форс — отец Светы. А как каждый отец, он считает, что его дочь лучшая. Поэтому для нее он всегда найдет оправдание, а для тебя — вряд ли.

— Мама-мама, так что же делать?

— Нужно осознать, что не всегда по любви женятся.

— Ага. Чаще это делают так, как ты, — по тонкому расчету.

— Антоша, у тебя еще клювик не разболелся?

— Какой клювик? — опешил Антон.

— Тот, что клюет меня постоянно! Я пытаюсь найти для тебя выход. Вытащить из неприятной ситуации, а ты опять начинаешь меня мучить за старое. Да, не всегда по любви женятся. Это все знают. Я тебе скажу больше: редко кто по любви женится! К тому же, ты столько возился с этой Светкой, что я была уверена — ты влюблен в нее по уши.

— Ой, мать, ты меня вконец запутала! Теперь я совсем не знаю, что делать. Все! Пока! Спокойной ночи!

Антон ушел. Тамара довольно потерла руки: их отношения с Антоном вернулись в старую колею. Она полностью восстановила свой контроль над ним. Глупый мальчик — ведь мама живет только ради тебя. Мама обязательно сделает тебя счастливым.

* * *

Не сказала дочка матери всей правды.

Дело не только в том, что Люците трудно заснуть в непривычной обстановке, в чужом доме, в чужой постели, а и в том, что…

Видит Бог, она хотела относиться к Кармелите как к сестре. Но та ее опять обидела. Да не одна, а вместе с Миро, отчего было особенно больно.

Это произошло днем, во время прогулки верхом по окрестностям Управска. У Кармелитиной Звездочки и Мирова Торнадо давние чувства, поэтому, когда всадники отпустили поводья, они все время шли вместе. А Люците, как специально, дали кобылку красивую, но злую, которая ужасно не любила ни Звездочку, ни Торнадо. Оказавшись рядом, она все время цапалась с ними. И потому старалась держаться подальше.

Так Люцита все время оказывалась в стороне от сладкой парочки. Конечно, такая прогулка сама по себе была не очень приятной. Если не сказать — оскорбительной. Но Миро с Кармелитой на этом не остановились. В какой-то момент они просто умчались куда подальше. Подружка невесты попробовала догнать их, только ее кобылке эта идея не очень понравилась, и она скакала издевательски медленно.

Люцита тут же развернулась и поскакала обратно, домой.

Вернувшись, Кармелита попробовала перед ней извиниться. Только Люцита отворачивалась и никаких извинений не принимала. И даже переодевшись для сна, не стала ложиться, а пошла в спальню к матери, пользуясь тем, что Баро уехал по каким-то делам…

Когда Люцита вернулась в спальню, Кармелита все еще не спала:

— Ты?

— Я, — сказала Люцита.

— Извини меня, пожалуйста. Глупо получилось как-то. Скачка, кровь разгорячилась, вот мы и ускакали.

— Ладно уж. Прощаю вас. Только Бейбуту с Баро не рассказывайте. А то скажут, мол, никудышная из Люциты подружка невесты.

— Не скажу, — улыбнулась Кармелита в темноте. — А подружка невесты ты замечательная. Только скажи… Ты на нас с Миро обиделась из-за того, что мы остались наедине?

— А разве этого мало?!

— Я только потом поняла, что есть, наверно, и другая причина…

— Какая?

— Извини, что говорю о таком. Но не могли же твои чувства к Миро так быстро угаснуть.

— Они и сейчас не угасли.

— Что ты имеешь в виду?

— Просто я разобралась в себе. И поняла, что, скорее, люблю Миро как брата или как друга, но не как возлюбленного. Да… И еще… Мне не нравилось, что ты станешь его женой. Потому что я совсем не знала тебя и считала чужой. Ну, не нашей, понимаешь?

— Почему же? Я ведь такая же цыганка, как и ты.

— Нет. Не такая. Ты совсем другая. Ты независимая. Ты всю жизнь прожила в доме. И мне поэтому казалось, что ты не сможешь стать хорошей женой для Миро.

— Ты что, и сейчас так думаешь?

— Нет, сейчас ты мне нравишься.

— Правда?

— Правда! — сказала Люцита, скрестив средний и указательный пальцы “на ложь”.

— Ты молодец, я завидую тебе.

— Глупенькая, что же мне завидовать? — почти искренне спросила Люцита.

— Ты смогла разобраться в своих чувствах. А я до сих пор не могу. Вот до свадьбы всего ничего осталось. И я бы тоже хотела сказать себе: Максим был для меня только другом…

Кармелита замолчала. И молчала, пока соседка по кровати не спросила у нее:

— А ты не можешь?

— Не могу… Знаешь, вот иногда стараюсь вообще о нем не думать, а он стоит у меня перед глазами, и я никак не могу его из головы выкинуть.

Люцита слушала Кармелиту, затаив дыхание, — что же говорит эта бесстыдница!

— Да! Стараюсь не думать о нем. Даже в город сейчас редко выхожу. Не хочу о нем вспоминать. И боюсь его встретить.

Кармелита вздохнула, глубоко, всей грудью.

— А Максим? — осторожно спросила Люцита. — Он ищет с тобой встречи?

— Люцита, я прошу тебя как подругу. Пожалуйста, больше никогда ничего не спрашивай меня о Максиме. Ладно?

— Хорошо, не буду. Помолчали.

Казалось, что вот-вот обе уснут, но неожиданно Кармелита заговорила совсем о другом:

— Так странно, я уезжаю, а ты остаешься здесь…

— Мне тоже странно. Никогда не думала, что буду жить в доме. Тем более, в таком.

— А как живется в дороге?

— По-разному… Бывает хорошо, бывает плохо. Каждый день что-то меняется. Новые места, новые люди…

— Мне кажется, я буду сильно скучать по дому.

— А я по табору…

И вот теперь уже точно заснули.

Только вдруг посреди ночи Люцита проснулась.

А Кармелита спала, но не спокойно. Вскрикивала, улыбалась во сне, а потом начала произносить одно имя. Легко догадаться, какое:

— Максим! Максим! Это ты? Максим, Максим!

Люците хотелось плакать и смеяться одновременно. Кто может сказать, что она плохая подружка невесты? Для такой негодной невесты любая подружка будет замечательной, да что там — просто святой.

 

Глава 34

Немного удалось разузнать Баро о пособнике Рыча по имени (или по кличке) Леша. Оказывается, в криминальном Управске и его окрестностях было целых три Леши, не считая большого количества Лех и даже одного Алекса (он, говорят, был самый мерзкий из всего своего круга, и со дня на день его собирались убрать — причем свои же).

Баро взял фотографии всех троих приличных (по сравнению с Алексом) Леш и поехал в оцепление.

Когда начало темнеть, цыгане снялись с уже насиженных мест и начали сжимать кольцо, приближаясь к выходу из пещеры.

— Рыч! Рыч! — покричали в расщелину. Никто не отозвался.

— Рыч, выходи! Тебе некуда деваться. И снова тишина.

— Рыч, только не вздумай стрелять в своих. Тогда тебе совсем худо будет, — и после этих ободряющих слов полезли на штурм пещеры.

Внутри никого не было. И почти ничего. Хотя по каким-то еле уловимым приметам, следам, запахам чувствовалось, что совсем недавно здесь был человек.

Обыскали все, но ничего не нашли.

Только Баро, по наитию, почему-то заглянул за камешек, и отдернул руку, как будто змея укусила. Потом опять полез туда же, уже аккуратней. И вытащил, как воблу за хвостик, нож. Посветил фонариком — на лезвие мелькнула фигурка медведя, вытравленная хозяином.

— Что там, Баро? — спросили мужики, стоявшие вокруг.

— Медведь! Рыч! — вскричал Баро. — Значит, он все-таки был здесь!

— Так что, Рыч убежал? — спросил Васька.

— Да, — ответил Баро.

От обиды на лице у мальчика появились слезы.

— Но я же не виноват. Я его выследил. Он меня не видел!

— Успокойся, Васька, успокойся, — сказал Баро. — Тебя никто ни в чем не винит. Наоборот, ты заслуживаешь награду.

Баро подбросил нож Рыча на руке. У Васьки все слезы мгновенно высохли, он с восторгом посмотрел на опасную игрушку.

— Вот, это трофей. На нем вытравлен медведь. И ты можешь считать, что сегодня сам затравил медведя. А если мы его все же не взяли, то это уже наша вина!

— Баро! Баро! Я…

Баро протянул нож Ваське.

— Спасибо, Баро! Это… Это…

— Хоть ты, Василий, еще мал, для того чтобы носить такой нож, ноты показал себя настоящим мужчиной, — Баро, не жалея, оторвал от своей рубахи изрядный кусок ткани и протянул его мальчику. — На, держи. Аккуратно заверни нож, чтобы не порезаться. А завтра днем я тебе привезу ножны. Сам лично их сошью!

* * *

Утром Земфира с Грушей начали накрывать стол для завтрака. Люцита буквально влетела в гостиную. Но, увидев Грушу, говорить не стала, подождала, пока она уйдет. И лишь потом шепнула на ухо матери:

— Ну что, Баро пришел?

— Пришел. Посреди ночи…

— И что? Они нашли его?

— Тише!

— Да куда тише? Я и так еле шепчу. Мама, ну скажи мне! Я с ума сойду!

— Нет, не нашли. Он ушел.

— Что ж они так долго искали? Куда он ушел?

— Оказалось, в пещере, где Рыч прятался, под камнем второй ход имелся.

— Слава Богу!

— Люцита, и на этот раз беда прошла мимо. Я тебя прошу. Я требую: оставь в покое Миро и Кармелиту.

— Не волнуйся, мама. Поверь, я им больше мешать не буду! Да… Правда… Я смирилась с судьбой. Пусть теперь все будет так, как будет.

Земфира посмотрела на Люциту с верой. И одновременно — с сомнением.

Впрочем, и сама Люцита не знала, можно ли верить своим словам.

* * *

Проснулся Рыч в своей старой квартире, то есть в той, в которой прятался до пещерной жизни. Конечно, эти переезды немного утомительны. Но с другой стороны — как же приятно было в очередной раз щелкнуть Баро по носу!

…Вчера вечером звонок Удава застал Рыча врасплох. Позвонил, сказал: обложили медведя в берлоге. И только он, Удав, может помочь выбраться медведю из облавы.

Рыч почувствовал ужасно неприятный, щекочущий холодок на спине. Наверно, именно так дикие звери чуют погоню. Мгновенно собрал вещи, сложил все, вплоть до последней плитки, в рюкзак. Еще раз оглядел пещеру. Ан нет, вот еще одна шоколадная плитка. На камне лежит. Спрятал и ее. Когда наклонился, почувствовал какое-то неуловимое скользящее движение рядом с собой. Неужели что-то уронил? Похлопал себя по карманам, по одежде, по снаряжению. Нет, вроде все на месте. Теперь уж точно все!

Так, что там делать дал ьше? Удав сказал: нужно отодвинуть круглый камень, который лежит в самом дальнем углу пещеры. Рыч пошел к камню. Осмотрел его. Странно, он всегда был уверен, что это не камень, а часть скалы, идущей вниз далеко-далеко. Рыч взял саперную лопатку из своего снаряжения и начал с двух сторон откапывать землю из-под камня.

Удав прав! Это действительно камень, а не часть скалы. Рыч уже достаточно откопал земли, чтобы попытаться отодвинуть его.

И вдруг пещера наполнилась человеческим голосом:

— Рыч! Рыч!

Надо торопиться. Рыч притушил фонарь, чтоб снаружи не было видно света, и взялся за камень. Раз-два, взяли! Камень поддался на удивление легко. А, может быть, просто ощущение близкой погони добавило сил.

— Рыч, выходи! Тебе некуда деваться.

Ну рассмешили! Деваться некуда! Рыч схватил фонарь и скользнул в открывшийся лаз. А там, оказывается, была еще одна пещера, высотой чуть ниже человеческого роста. Звериный инстинкт подсказывал: беги, беги, как можно быстрее! Но человеческий разум взял верх. Не нужно бежать, нужно просто камень сверху поставить на прежнее место.

Рыч высунулся в проем и снова, легко, как пушинку, вернул камень туда, где он лежал раньше. И напоследок еще услышал крики погони:

— Рыч, только не вздумай стрелять в своих. Тогда тебе совсем худо будет…

Вот тут уже расхохотался. Это сейчас вам худо будет, когда увидите, что берлога пуста. Не поймать вам Рыча! Медведя завалить — на это только сказочный цыган Зубчан способен.

Впрочем, тормозить тоже не стоит. Вдруг они о чем-то догадаются и нагонят его!

А ведь, подумал Рыч, если задержаться в пещере подольше, рано или поздно точно догадаются, потому что вокруг камня свежая землица разбросана.

Значит, нужно поторапливаться. Рыч полез дальше. Хорошо, что проход был только один — не нужно плутать в лабиринте. Но плохо, что он местами очень узкий. Еле пролезешь. К тому же рюкзак пришлось снять — и тащить его отдельно. И вот Рыч уткнулся в железные ворота. Прочные. Такие, пожалуй, и гранатой не разорвешь.

Но граната и не нужна, потому что есть инструкция Удава. Слева от ворот под плоским камнем должен лежать ключ. Рыч посветил в левый угол.

Камня там не было. Ни плоского, ни круглого, ни квадратного. Никакого. Вот тут Рыч почувствовал не только холодок погони. Его всего прошиб холодный, крупный, с горошину, пот! Он начал лихорадочно обыскивать заветный угол. Нет камня — ну нет! Может, ключ там где-то сам по себе?

Но нет, нет. Нигде нету ключа! Сердце начало выстукивать громкие тамтамы. Рыч подтолкнул плечом ворота, раз, другой, третий. Эффекта — ноль. Разве что плечо расшиб.

Стоп-стоп, это уже похоже на панику. Нужно успокоиться. Так, что произойдет, если он сейчас не сможет уйти отсюда? Ежели повезет и Баро со своими не отодвинут камень, он пересидит, переждет и выйдет через первый вход.

А если отодвинут? Тогда всё! Затравят медведя в берлоге. Рыч сел на землю, уперся спиной в ворота. Показалось, что сейчас, вот-вот, уснет.

Вдруг послыигался какой-то странный звук. Откуда это, может, снаружи, из-за ворот? Нет, это уже Баровы молодчики лезут по проходу. Плохо. Совсем плохо. Не повезло…

Что теперь делать: просто сдаться им, на милость победителя, или забрать с собой на тот свет как можно больше?

Звуки становились все громче. Рыч начал прощаться с жизнью. Вспоминать, что с ним было хорошего. И оказалось, что вспомнить можно не так уж много. Да и то, стыдно сказать, почти все из детства. И все, что связано с мамой. Вот она его моет, вот сопливый нос утирает. Вот лечит (хотя что хорошего в том, что тебя лечат, ведь это значит, что ты больной, но вспомнить почему-то все равно приятно)… Что это теплое и щекочущее бежит по лицу? Неужели слезы? Рыч, а ты, оказывается, умеешь плакать!..

А из недавнего, свежего, ну неужели ничего хорошего не было? Не может же быть такого!

И память услужливо вытолкнула одну картинку. Он с Люцитой, стоят близко-близко. Рыч уже чувствует, что в следующую секунду она его оттолкнет. И поэтому жадно ловит всю радость этой секунды, а не следующей.

Потом опять вспомнилась мама из детства. А потом два этих лица, мамы и Люциты, слились, объединились.

Оказывается, они так похожи! Так вот почему его всегда тянуло к ней! Вот почему хотелось говорить что-то хорошее и трудно было грубить. И, наверно, именно поэтому он грубил ей чаще, чем мог бы. Просто сопротивлялся внутреннему влечению. Хотел показать себе, что сильнее своих чувств, червячками копошащихся где-то внутри…

Как же захотелось жить!

Зачем?

Ну, хотя бы для того, чтобы еще раз сходить на мамину могилу. И чтобы еще много раз увидеть Люциту.

Да, видно, жить — уже не получится. Нужно готовиться к последней схватке. Есть у него пистолет. Но к нему лишь одна обойма.

Вот пистолет. Вот — обойма.

И еще нож. Самый лучший — с медведем на лезвии. Но где он? Где? Ножны пусты и не застегнуты! Рыч взвыл от досады. Так вот что означало то скользящее движение, когда он нагнулся за шоколадкой? Пижон! Зачем ему сейчас эта шоколадка! А нож, его любимый, верный нож, ох как пригодился бы!

Ладно, значит, нужно поискать удобный камешек, чтоб было чем воевать, когда патроны кончатся.

Рыч полез в один угол. Пусто. Ах, ну конечно, он же там уже искал.

Полез в другой и нашел плоский, как блин, камень. Драться с таким неудобно.

Стоп — плоский?!..

Может, и ключ здесь — точно, вот он ключ! Хватит хныкать, погоня уже совсем близко. Нужно открывать ворота.

Рыч вставил ключ в скважину и совершенно бесшумно открыл ворота. Вышел на белый свет, точнее — в темную ночь, и также профессионально тихо закрыл их на два оборота.

А потом сделал последнее, что следовало исполнить согласно инструкции Удава, — размахнулся и бросил ключ подальше в Волгу.

Рыч понял для себя три важные вещи.

Первое. Он будет жить.

Второе. Он обязательно должен увидеть Люциту.

И третье. Теперь он никогда не сможет быть точно таким же, каким был до этих слез в пещере.

* * *

Миро доставил Ваську в табор ночью. Малыш даже заснул у него на руках.

А Розаура уже не находила себе места. Она давно привыкла, что Васька целый день бегает по всему Управску. Но никогда еще не было, чтоб он не возвращался к ночи. И самое страшное: никто — ни одна живая душа, — никто не сказал ей, что Васька мобилизован с мужиками на поиски Рыча.

Поэтому, приняв спящего Ваську с рук на руки, она заботливо уложила его на матрас. А отхлестать пообещала Миро, как единственного, оказавшегося поблизости, представителя дурного мужского племени.

И еще — Миро протянул ей какую-то железку, завернутую в тряпку. Сказал куда-то спрятать. Да быть поосторожней, чтоб не порезаться.

Васька проснулся с ощущением полнейшего жизненного счастья. Сразу даже и не вспомнил, отчего ему так хорошо и радостно.

А когда вспомнил, тут же бросился искать нож, подарок, точнее — трофей, врученный Баро. Ножа нигде не было. Побежал к матери. Та сказала с такими глупостями не подходить, а то она с ним еще за вчерашний героический побег не рассчиталась. Васька по-мужски терпеливо выслушал глупые женские рассуждения.

И правильно сделал, что не стал спорить. Потому что тут ему на подмогу прибыл сам Баро. И торжественно при всех вручил ножны для быстренько найденного матерью ножа. Это был полный, абсолютный триумф жизни.

“Послетакого, — философски подумал Васька, — и помереть не страшно. Но лучше, конечно, пожить немного. Хотя еще раз достичь такого успеха вряд ли удастся”.

Потом взрослые занялись своими делами. И к Ваське набежали таборные малолетки. Спрашивали, как будто ничего только что не слышали:

— Вась, ну скажи, откуда у тебя такой нож?

— Мне Баро дал!

— Васька! Ты что? Тебе же еще рано! Тебе же только восемь лет!

— У мужчин нет возраста. Я заслужил! Я Рыча выследил.

— Ой? Сам? И не испугался? — ойкнула какая-то из девчонок.

— А чего мне пугаться? Я бы его вообще сам поймал и куда нужно доставил, просто Баро сказал ему оставить. Вот я и оставил.

— И ты бы с ним справился?

— Справился бы!

— Он же большой, сильный…

— Я тоже сильный… — сказал Васька, мудро умолчав насчет “большого”. — А с ножом теперь еще сильнее!

Пацанва посмотрела на Ваську с восхищением, смешанным с обожанием.

* * *

Только потом, погодя, остыв и успокоившись, Рыч понял, почему ключ оказался в другом углу. Человек, оставлявший его (уж не сам ли Удав?), имел еще один, второй ключ. Он оставил первый ключ под камнем, вышел в открытые ворота и закрыл их другим ключом. И если смотреть снаружи, то угол, в котором остался ключ под камнем, был слева. А если искать ключ изнутри — то справа.

И вот из-за такой мелочи Рыч мог погибнуть.

Но выжил.

А значит, нужной дальше делать то, что по жизни положено.

Прежде всего, следует позвонить Баро.

Рыч набрал номер.

— Алло? — послышался голос Баро.

Странно, но сейчас Рыч уже не ощущал той жгучей, мстительной злости, что бушевала в нем раньше. Интересно, надолго ли это? Или, может быть, навсегда? Неужели он настолько изменился, разок всплакнув в пещере?

— Доброе утро, Баро. Вот уж не думал, что ты любишь ночами бродить по пещерам… Ну что, поймал меня?

— Как тебе удалось уйти? Ты что, увидел… — Баро осекся, решив не называть Ваську, вдруг Рыч решит и ему мстить?

— Ну? Ну, что? Ну, скажи… скажи, кто меня выследил?

— Цыган тебя выследил. Настоящий цыган, у которого нет подлости в душе, как у тебя.

— Оставь громкие слова при себе. Лучше скажи, сколько вас там было? Четверо? Пятеро? Десятеро? Баро, я хоть и Рыч, но все же не совсем медведь. Разве не стыдно охотиться на меня, как на зверя? Нет чтобы один на один поговорить! И после этого ты еще будешь говорить, что подлость у меня в душе?.. Молчишь? Вот что, Баро. Поймать меня больше не пытайся. Последний раз говорю. А то… Поверь, очень не хочется, но, видит Бог, придется отдать золото на переплавку.

— Где оно? Где золото?

— Оно у меня. Все еще у меня. А будешь еще охоту устраивать, уйдет налево, к ювелирам. Лучше готовь нам обещанных полмиллиона евро.

— Нам?

— Да, Баро. У меня, оказывается, есть настоящие, верные друзья, не то что ты.

— Слушай, Рыч, у меня сейчас большой праздник. Свадьба дочери.

— Опять? — съерничал Рыч. — В который уже раз? Сколько у тебя дочек?

Баро продолжил разговор, стерпев и это:

— Так вот, свадьба — святое. Давай объявим перемирие. Просто храни золото, какя его раньше хранил. А я займусь семейными делами. Как порешаю, потом поговорим.

— Ладно, Баро. Только рекомендую тебе совместить подготовку к свадьбе с поиском денег.

 

Глава 35

Утром, перед работой, Максим забежал к Свете с корзиной фруктов всех цветов и форм: бананы, яблоки, апельсины, черешня, киви…

— Проходи! Дед Мороз! Что-то рано ты явился. До Нового года еще далеко.

Максим неловко кашлянул:

— Насчет “рано явился” это ты намекаешь, что я вчера не пришел?

— Ну типа того.

— Так получилось. Коллег встретил, дела там по работе, в общем, все навалилось, — соврал Максим, причем достаточно убедительно. — А это вот тебе и твоему ребенку.

— Спасибо. Витамины нам нужны в большом количестве.

— Слушай, Света, я подумал тут… Чтоб в следующий раз не получилось, как вчера… может, тебе не стоит жить одной?

— Максим, я что-то не поняла…

— А чего тут понимать? Как сказал бы мой друг Антон, жаба давит платить за гостиницу, поэтому я хочу переехать к тебе.

— Но мы, кажется, с тобой уже говорили об этом. Я думаю, мы теперь только друзья. Да?

— Да, будем считать, что я за тебя и волнуюсь как друг. Просто я хочу, чтобы у тебя и твоего ребенка все было в порядке.

— А уж как я хочу! — Света решила перевести разговор со скользкой темы на более безопасную. — Ты знаешь, как только я узнала, что жду ребенка, как-то совсем по-другому стала себя чувствовать. И начала прислушиваться к себе. М не теперь ужасно интересно, что происходит внутри меня. И знаешь, это странно, но мне почему-то вдруг иногда непонятно из-за чего становится радостно.

— А я в одной передаче слышал, что чем больше мать радуется, тем здоровей будет ребенок.

— Ну, вот я и радуюсь. Изо всех сил. Каждый повод использую. Вот ты пришел, поднял мне настроение. Как же не порадоваться? Ой, а ты позавтракал?

— Да так, — Максим неопределенно пожал плечами. — Но, если хочешь, можешь угостить меня яблоком.

Света протянула Максиму яблоко, не случайное, а самое большое и красивое.

— Ну что ты, не надо, — заскромничал он. — Это же самое большое и красивое яблоко.

— Не волнуйся, — рассмеялась Света. — Там у меня еще есть самый большой и красивый апельсин, самый большой и красивый банан, самый большой и красивый киви…

* * *

Тамара назначила деловое свидание Форсу. Так сказать, встречу на высшем уровне.

Провести ее решили на нейтральной территории и без лишней официозной помпезности — в парке, на скамейке.

— Здравствуйте, Тамара Александровна!

— Здравствуйте, Леонид Вячеславович!

— Знаете, я рад, что вы мне позвонили, поскольку мне тоже очень хотелось с вами встретиться.

— Наверняка по тому же поводу, что и мне с вами. Сын мне все рассказал.

— Ну, вот и славно. Значит, обойдемся без преамбул, поскольку дочь мне тоже все рассказала. Интересно знать, что вы обо всем этом думаете?

— Я думаю, это судьба. Света — замечательная девушка, и то, что она беременна, только ускорит свадьбу наших детей.

— Вы правда хотите этой свадьбы? — вздохнул с облегчением Форс. — Ну что ж, я очень рад, что мы единодушны в этом вопросе.

— Да. Но есть одна проблема.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду мнение наших детей. Вы, наверно, знаете, что Света и Антон в ссоре.

— Увы. Света вообще заявила мне, что они расстались.

— Да, но ведь это было еще до того, как стало известно о ребенке. А теперь все изменилось!

— Знаете, я говорю ей то же самое, но она ничего не хочет слышать.

— Леонид, я считаю, что мы должны еще раз попытаться помочь им воссоединиться.

— Как?!

— Бережно и аккуратно. Только нежностью, только убеждением. Они же молодые и горячие создания. Давить на них очень опасно, но мы должны действовать сообща. Давайте попробуем одновременно поговорить с ними, убедить их еще раз встретиться.

— Наверное, вы правы. Я попробую еще раз поговорить с дочерью.

— Да, только очень, очень деликатно. Тем более что она еще и беременная.

* * *

К очередному разговору с Астаховым следовало хорошо подготовиться.

И Антон подготовился. Ударной силой беседы должна была стать папка с отчетом по всему, что он сделал и что еще предлагал сделать.

Но перед этим следовало провести артподготовку.

— Здравствуй, отец!

— Привет, Антон. Проходи.

— Папа, я хочу поговорить с тобой серьезно. Николай Андреич напрягся. Как правило, такое начало беседы ничего хорошего не сулило. И он не ошибся.

— Папа, ну что такое, что происходит? Я придумал направление работы. Я там все распланировал. А ты повесил мне обузу, камень на шею, в виде Максима.

— Сынок, мы об этом уже говорили. Это не обуза, это — помощник.

— Помощника не навязывают. Помощника — предлагают. Зачем кому-то дублировать мои функции. В таком случае…

— В таком случае, давай закроем тему.

— Почему же закроем? — Антон начал входить в состояние запланированной истерики. — Максима же ты слушаешь, когда он меня критикует, а ко мне никогда не хочешь прислушаться.

— Это потому, что от тебя я слышу одни доносы, наветы и поклепы. И Максим никогда ни в чем тебя не подозревает. И сейчас — я сам дал ему поручение. И он просто хочет помочь тебе в твоем проекте.

— Все-то он успевает. И девушку мою соблазнить. И поработать. Просто тушканчик какой-то.

— Почему тушканчик? Ну, хватит злиться, Антон. Между прочим, тем, что ты нападаешь на Максима, приплетаешь в дело личную жизнь, ты показываешь свою слабость. И как бизнесмен проигрываешь в моих глазах.

— У нас что, соревнование, кто получит больше симпатий господина Астахова?

— Нет. У нас не соревнование. Но здоровая конкуренция на пользу делу.

— Конкуренция? А я думал, на правах сына я у тебя вне конкуренции.

— Все. Антон, хватит придираться к словам… Вот! — Астахов протянул Антону стопку документов — отчет и предложения Максима. — Возьми, прочти и скажи, с чем согласен, а с чем нет. На, держи!

Антон подчеркнуто спокойно взял документы, пролистал их и заявил, так же хладнокровно:

— Да, отец, отчет толковый. С коррективами и поправками Максима я, в основном, согласен. Только… у меня ведь тоже мозги есть. Я вот подумал-подумал и… тоже насочинял кое-чего.

Антон протянул Астахову ту самую свою папку — сверхсекретное оружие. Николай Андреич не очень уверенно взял протянутые документы. Если честно, хорошо оформленных отчетов или бизнес-планов он от Антона никогда не получал.

— С Максимом говорил об этом? — спросил на всякий случай.

Антон подумал: стоит ли сейчас дать новую вспышку истерики? Решил, что уже не нужно. Настроение разговора теперь совсем иное — деловое.

— Пап, ну зачем нам Максим? Пожалей ты мою гордость. Это мой проект, мое детище. Тебе что, трудно самому посмотреть, что я для него предлагаю?

Астахов начал просматривать бумаги. И был как громом поражен. Все было сделано классно, на высшем уровне! Отчет за все потраченные средства. Причем не с потолка, а с обоснованием, почему что заказано не там, а тут. А дальше — подробно расписанный, пошаговый план на ближайшее время и на перспективу.

— Ты знаешь, Антон, дельно написано! Сам все это подготовил?

— Да, кто же еще?

Астахов вновь углубился в бумаги. Да, бизнес-план безупречный, более того — просто увлекательный, хоть сейчас отдавай, как образец, в журнал типа “Профиль карьеры”. Но и это еще не все. Дальше был подробный анализ организационной структуры, возникшей входе новых работ. И из него неизбежно вытекало, что Максим — действительно боковая, лишняя веточка в иерархическом древе.

Николай Андреич закрыл папку и посмотрел на Антона чуть ли не с восхищением. Елки-палки… А сын-то не просто умеет работать, а умеет работать блестяще! Если захочет… Ведь он, Астахов, сначала подумал, что Антон сегодня пришел всего лишь с очередными воплями: “Мне мешают, меня задвигают!” А на самом деле парень принес просто идеальную деловую разработку, что редко встречается в нашей совсем не идеальной жизни.

Приведенные доводы крыть нечем. Просто грех навязывать контролеров специалисту, который все это разработал.

— Ну что ж, Антон. Так тому и быть. Хорошо, работай без Максима. Я его предупрежу.

На самом деле, Астахову хотелось сказать намного больше: например, как он счастлив, что сын вырастает в такого классного специалиста. Да и просто хотелось по-отцовски обнять, расцеловать Антона. Но Николай Андреич уже столько раз обжигался, доверившись сыну, что и на этот раз боялся сглазить, оттого взял максимально сухой тон.

И только когда Антон вышел, Астахов вспомнил: а что это сын говорил о девушке, и кто у кого ее отбил? Надо бы узнать как-нибудь… Ну да ладно, дело молодое — сами разберутся!

Но слово-то, слово какое придумал — “тушканчик”!

Астахов иронически хмыкнул.

* * *

И Тамара, и Леонид поговорили со своими детьми, впрочем, как и договаривались… Трудно сказать, что эти разговоры получились такими уж полезными. Уж очень много взаимной злости и неприятия накопилось в детях. Но все же, все же какие-то полезные мыслишки заронить удалось. Например, что беременность не дается случайно, что это знак свыше. И раз уж так получилось, то теперь, наверно, стоит присмотреться друг к другу повнимательнее. И может быть, простить друг друга за все и вернуться к прежним отношениям?..

Конечно же, ни Света, ни Антон не сказали “да” в ответ на эти рассуждения. Но ведь и “нет” не сказали. А это значит, что если даже и не согласились со сказанным, то, по крайней мере, задумались над ним. А это уже немало. Особенно в наше время, когда кажется, что большинство живет, вообще не размышляя!

И вот последняя, решающая, историческая встреча состоялась. Антон пришел к Свете с цветами. Света приняла не так чтобы очень приветливо, но и хмурилась меньше обычного. К тому же не забыла поставить цветы в вазочку и аккуратно их распушить.

— Света, нам нужно с тобой поговорить…

— Прости, Антон, но мне кажется, мы с тобой уже обо всем поговорили…

— Я пришел извиниться, я вел себя как последний дурак.

Света удивленно подняла брови.

— И вообще, мне многое надо тебе сказать…

— Антон, ты уверен, что тебе нужен этот разговор? У тебя своя жизнь, у меня — своя. И если ты воспринимаешь меня как обузу, то это не так. Ты абсолютно свободен.

— Я понимаю, но я подумал и решил, что мне не нужна эта свобода. Ребенок — это совсем не плохо, это даже хорошо…

- “Даже хорошо”! — хмыкнула Света.

— Ну не придирайся к словам. Не придирайся. Ты слушай, что я по сути говорю. Если мы будем вместе… Если создадим семью… Родится ребенок… В этом же нет ничего страшного!

- “Ничего страшного” — удивительно! Антон, не обижайся, но мне трудно тебя слушать. И больно. То, ЧТО ты говоришь, и то, КАК, абсолютно не совпадает. Понимаешь? Нет? Ты похож сейчас на щенка, который сам себя убеждает: в том, что он нагадил в углу, нет “ничего страшного”! Тебе трудно понять и представить, что я уже все воспринимаю совершенно иначе. Для меня ребенок — это прекрасно…

— Ну чего ты кипятишься? Я же так и сказал.

— А вот я уверена, что ты как-то иначе изъяснился по этому поводу! “Даже хорошо”, “ничего страшного”. А с другой стороны, “это прекрасно” — разницу улавливаешь?

— Извини. Я просто не успел все это переварить и принять. Ты-то об этом раньше узнала. А мне еще нужно привыкнуть к этой мысли. Одним словом, дураком я был, когда так говорил.

— А поумнеешь?

— Постараюсь! Главное, чтобы у ребенка был настоящий отец…

— Хорошо. Допустим, что я тебе поверила. Но…

— Что “но”?

— Ты же знаешь, что у нас были отношения с Максимом… Сможешь ли ты это забыть? Не будешь попрекать ежечасно?

— Конечно нет. Я же помню все. У меня тогда было такое состояние. Вел себя как идиот. Как погромщик. Готов был поубивать всех на фиг. И на тебя ни за что обрушился.

— Да, это правда, совсем-совсем ни за что. Я к тебе — а ты так нагрубил. Чуть не побил. М не просто страшно стало. И больно: за что?..

— Ладно, давай забудем о том, что было раньше! А теперь…

— Что теперь?

— А теперь, как ты и хотела, я предлагаю тебе выйти за меня замуж.

— Что? Опять? Как “я хотела”? То есть ты этого не хочешь?

Антон почувствовал, что теряет терпение. Это уже выше его сил — быть настолько “пушистым”, когда придираются к каждому его слову.

— Да какая разница, как я сказал?! Главное, чтобы у ребенка был нормальный отец.

— Да?! Большая разница, — с нотками беременной истеричности произнесла Света. — Она в том, Антон Николаевич, что мне не нужен муж и отец моего ребенка любой ценой. Ясно?

— Ясно! Ей доброе дело делаешь, а она еще на рожон лезет! Куда яснее?! Так ты вообще одна останешься с таким характером…

— Знаешь, лучше одна с таким характером, чем вдвоем с таким мужем! Уходи.

— Не пожалеешь?

— Уходи, я сказала.

— Ну, смотри…

Все. Не получилось. Не срослось. Не склеилось.

* * *

К концу рабочего дня Астахов пришел к четкому выводу: пора кончать с прежним отношением к Антону. Всеми своими делами сын показал: он дорос до того, что ему можно не только верить, но и доверять!

Как бизнесмен, как руководитель, Николай Андреевич очень хорошо чувствовал момент, когда растущий работник упирается головой в установленный ему потолок. Тут дальше возможно много вариантов развития событий.

Самый идеальный — когда человек пробивает на хрен этот потолок и растет дальше. Но бывает и иначе — потолок сверху укрепят бетоном, ну никак не пробить. Тогда человек, чаще всего, останавливается в росте. Или, что еще хуже, — продолжает расти, но из-за нехватки места и сам ломается и крушит все, что вокруг.

Поэтому Астахов всегда помнил это святое правило — не мешай расти тому, кто это заслужил. Если все делать вовремя, это будет на благо не только тому человеку, но и твоей организации.

А уж если речь идет о сыне, то вообще можно только радоваться: парень, что называется, созрел.

Астахов позвонил Форсу, попросил его приехать для консультации. А потом звякнул нотариусу в соседнем офисе. Сказал, пусть готовит бумаги для срочного оформления. И последним о приятной новости предупредил Антона.

— Можно? — заглянул Форс.

— Можно, можно, заходи. Давно жду тебя.

— Простите, дела задержали.

— Садись. С твоими делами я уже и забыл, когда тебя видел.

— Николай Андреевич, а мне кажется, что если человек долго не видит адвоката — то это показатель его абсолютного благополучия. Значит, у него все в порядке. Так что желаю вам меня подольше не видеть.

— Ну, Леонид, ну, молодец. Ты просто корифей своего дела! Берешь мои слова, с ног на голову переворачиваешь. Потом мне же возвращаешь, причем так, что я не могу с ними же не согласиться. Одно слово — настоящий юрист!

— Вы мне льстите.

— Ладно, не скромничай. Посмотри лучше вот это.

Форс взял протянутые бумаги, начал просматривать. Вроде бы бегло, но на самом деле очень внимательно. Цепкий взгляд пытался найти какие-то неувязки, да не вышло.

— Да, недурно, — подвел итог. — А что это?

— Проект Антона. Так сказать, второй вариант.

— Толково написано. Логичное обоснование, перспективы хорошо прописаны. Грамотно.

— Вот именно, грамотно. Наконец-то я убедился, что у моего сына светлая голова.

— Но раньше вы так не считали.

— Так раньше он не давал мне повода для этого.

— А теперь что, перебесился? Взялся за ум?

— Ну, судя по этому проекту, да. И я даже позволил ему осуществлять его самостоятельно.

— Но на ваши деньги.

— Ну разумеется, а на чьи же еще?

— Скажите, Николай Андреевич… Ну, такой вот психологический экскурс. Если бы Антон не был вашим сыном, вы бы отдали ему деньги на этот проект?

— Скорее всего, нет. Но, в конце концов, должны же у него быть какие-то преимущества, раз он мой сын. И я скажу больше… Я решил выписать доверенность на его имя — на право подписи.

— В том числе, на финансовые документы? — изумился Форс.

— Да! — гордо ответил Астахов.

— А не боитесь? Ведь это означает, что его подпись будет иметь силу, равную вашей.

— Риск, конечно, есть. Но надо ведь давать дорогу молодым.

— Ну, раз вы так решили…

— Да. Я так решил.

В кабинет вошли Антон и нотариус, началось оформление бумаг.

Через полчаса, вскрывая бутылку виски, Форс провозгласил:

— Таким образом, Антон Николаевич Астахов получает право ставить свои подписи на финансовых документах фирмы Николая Андреевича Астахова.

— Ура-а-а! — закричали все и опрокинули по маленькой.

Но Антон пить не стал — лишь намочил губы. Астахов это заметил и еще раз поздравил себя с правильно принятым решением.

— Поздравляю, сынок. Ведь это именно то, чего ты хотел. Теперь тебе легче будет работать. Развернешься, так сказать, во всю ширь.

— Ну, отец, даже не сомневайся! — совершенно искренне сказал Антон. — Надеюсь, смогу в полной мере оправдать твое доверие.

Форс, немного наслышанный, а еще больше догадывающийся о планах Антона по “оправданию доверия отца”, еле сдержался, чтоб не расхохотаться. И чтобы сдержать смех, обратился к Антону с напоминанием:

— С сегодняшнего дня, Антон, твоя подпись получает такую же силу, как и подпись твоего отца. Та-ким образом, ты практически становишься совладельцем фирмы.

— Это так. Я тебя еще раз поздравляю, Антон.

— Папа, я даже не знаю, как тебя благодарить. Знаешь, я, наверно, в первый раз почувствовал себя по-настоящему взрослым.

— Этого я и добивался, — чуть не прослезился Астахов.

А Форс решил, что пришла пора поднять второй тост:

— Сегодня Николай Андреевич совершил очень серьезный поступок. И я уверен, что он в нем никогда не разочаруется. И вообще, впредь мы будем вспоминать этот день как день рождения преуспевающего бизнесмена Антона Астахова.

— Ура~а-а! — снова закричали все.

Все выпили. Все, кроме Антона. Это было его торжество. И он хотел ощутить его в полной мере, не дурманя голову алкоголем. К тому же когда-когда, но теперь для него начиналась слишком уж серьезная игра, чтобы позволить себе рисковать ради какой-то выпивки.

 

Глава 36

Ну вот и пролетели дни, названные незамысловато — “до свадьбы”. Сколько работы переделали! Все подготовили, заготовили и приготовили. Волноваться как будто бы больше не о чем. Но все равно — появляется в сердце какое-то щемящее, тревожное ожидание — как-то завтра будет? Трудно представить, что вот так в один день все переменится! Миро и Кармелита наконец-то соединятся. Отгуляют свадьбу и уедут с табором. Первое время Управск, и особенно Зубчановка, будут скучать по таборным. Придется отвыкать и от их представлений в театре. А ведь народ уже пристрастился к этому действу. Уже даже со всей области приезжали на концерт (или на спектакль — называй как хочешь). Да что там! Из самих Самары и Саратова ехали. И, по слухам, один человек из Санкт-Петербурга прилетал…

Будет жить Управск так, как раньше жил, до приезда табора.

Но все равно, очень многим трудно смириться с этими переменами. Вот и не спят они. И мучают свое сердце сомнениями, царапают собеседников расспросами.

Баро с Земфирой не спят, представляют, как теперь жить будут: с Люцитой да без Кармелиты.

Сашка, обняв Маргошу, представляет, сколько съест да выпьет, как напоется да натанцуется.

Миро — гот вообще по табору мечется, места себе не находит. Не может поверить, что вот оно, то самое, о чем столько мечталось, наконец-то сбудется. А из-за Миро и Рубине с Бейбутом все никак не уснуть. Он между ними как экспресс курсирует, то с отцом поделится сокровенным, то с шувами Рубиной о чем-то посоветуется.

Да, пролетели дни, оставшиеся “до свадьбы”.

Но ночь, одна ночь, последняя, осталась.

А за ночь очень многое может измениться…

* * *

Кармелита сначала заснула. И очень крепко. Но снился совсем не жених. А снова Максим, в который раз он! Во сне они обнялись, и тогда она закричала: “Максим!”

От этого проснулась. И поняла, что больше не уснет, хотя рядом уютно, умиротворяюще сопела сонная Люцита.

Сердце разрывалось от боли: ну почему, почему она не может быть с Максимом? Сердце-сердце, глупое и непослушное, ну почему ты живешь отдельно от всего остального организма и не хочешь, ничего слушать! А как только начинают тобой командовать, бьешься в груди все сильнее, как будто хочешь вырваться наружу?

Кармелита тихонько встала с кровати. Прислушалась — не проснулась ли Люцита. Да нет, вроде бы не проснулась — сопит, как прежде.

Но на всякий случай тихонько спросила:

— Люцита, ты спишь?

Потревоженная вопросом, Люцита перевернулась на другой бок, но так и не проснулась.

Наскоро одевшись, Кармелита вышла из комнаты. Так же тихо пробралась во двор. Заглянула в будку охранников — спят…

И тогда в голове мелькнула совершенно безумная мысль: нужно поехать к Максиму. Тут же сама этой мысли испугалась. Но та только окрепла. Вспомнились слова Люциты: “Ты не такая, как мы. Ты — самостоятельная, сильная, смелая”.

“Да, я такая!

И сделаю так, как считаю нужным!”

Кармелита прокралась в конюшню, упросила Звездочку вести себя тихо, оседлала ее. И через боковую калиточку вырвалась на свободу!

* * *

Люцита тоже проснулась от очередного сонного вскрика Кармелиты “Максим!”. Но проснулась только наполовину. Бывает такое пограничное состояние, когда ты спишь и прекрасно понимаешь, что спишь. Испытываешь при этом великое наслаждение от осознания того, что можешь управлять своим сном: нырнуть в него поглубже, чтобы забыться, или, наоборот, проснуться. Или остаться в том же двойственном состоянии.

Люцита выбрала последнее. Слышала, как Кармелита зовет ее. Но не ответила, а только устроилась поудобнее.

А потом Кармелита вышла из комнаты. И тут уж Люцита приказала себе проснуться. Встала. Выглянула в окно. Увидела, как Кармелита заглянула в окно к охране, а потом пошла в конюшню, вывела Звездочку и ускакала на ней…

Чего-чего, но такого Люцита никак не ожидала.

И это невеста Миро?

Дрянь!

Нетрудно догадаться, к кому и зачем она поскакала!

Дрянь! Дрянь! Дрянь! Дрянь! Дрянь! Люцита тоже оделась и пошла в конюшню.

* * *

Кармелита чувствовала себя грязной, ужасной, грешной, но понимала, что не может поступить иначе! Она любит Максима. И она должна узнать Максима!

Оставила Звездочку пастись в сквере, а сама, ни на кого не глядя, вбежала в гостиницу, ворвалась в номер к Максиму и обняла его так, как это было во всех ее последних снах.

— Ты? Ты? — шептал Максим. — Я поверить не могу, что ты здесь…

— Да, я здесь, — плача, говорила Кармелита. — Я старалась тебя забыть. Правда. Но не смогла. Я люблю тебя. Я не хочу идти замуж, но я дала слово и я должна его сдержать. Ты же знаешь…

— Я знаю…

— Завтра я стану женою Миро. Максим обнял ее сильнее.

— Но это будет завтра, а сегодня… Сегодня пойдем на озеро! Помнишь, как мы там увиделись когда-то?

* * *

Оказавшись на улице, Люцита не долго раздумывала, куда скакать. Конечно, в гостиницу, где живет Максим. Только нужно выбрать не прямую дорогу. А с тыла заехать, чтобы с Кармелитой не пересечься…

Вот и гостиница. Ага — вон и Звездочка пасется в сквере. Безобразие — сейчас всю муниципальную траву пожрет. Так, а вот и счастливые влюбленные выбежали. Что они там говорят?

“На озеро?”

“На озеро!”

Понятно, это место нам уже хорошо знакомо!

* * *

Непривычно было для Звездочки держать на себе сразу двух седоков. Поэтому до озера добрались не так быстро.

Но, оказавшись на его берегу, Максим и Кармелита с еще большей жадностью набросились друг на друга с поцелуями. Как будто по дороге еще больше изголодались.

* * *

Рубина сидела в своей палатке. Сердце скрутило от нехорошего предчувствия. Подумала, с чего бы? Что еще может произойти?

Разложила карты. Сначала на Миро. Вот он, где-то рядом бегает.

Ну, что карты скажут? То же, что и так видно: любит, ждет, дождаться не может.

А теперь на Кармелиту.

Но что это? Свидание, любовь — да не с Миро, а с каким-то червонным валетом?

Рубина еще и еще бросала карты, но каждый раз выпадало все то же: любовь да свидание. И прямо сейчас.

Переполошившись не на шутку, Рубина схватила котелок, набрала воды, взяла волшебной травы и пошла в лес подальше, развести костер.

Быстро вскипятила воду, бросила в нее траву…

И увидела все!

Кармелита с Максимом на берегу озера!

Упала на землю, прислонилась к дереву.

— Ой, внученька, что же ты делаешь?! Что же ты делаешь? С собой… И с нами…

* * *

Оставалось только решить — что делать, скакать за парочкой на озеро или сразу в табор к Миро?

Решила: нужно сразу в табор, чтоб не опоздать, не дай Бог, к самому интересному зрелищу.

Миро сначала нервно шутил, потом напрягся, потом шутил уже спокойнее. Все не мог понять, куда и зачем они едут.

“Поехали… — с хитрой улыбкой отвечала Люцита. — Там увидишь. Это я тебе, как подруга невесты, говорю…”

И они увидели все…

Кто там в темноте?

Девушка, которую он так любил?

И парень, которому он обещал помочь с побегом? Но долго смотреть Миро не мог. Пойти убить тоже не решился. Опять жег тело нательный крестик: “Не убий!”

А на Люциту накричал. Сказал, что ее ненавидит еще больше, чем этих двоих.

Так принято — доносчику первый кнут.

* * *

Ночь была прекрасна.

А утром — все совершенно иначе. Максим проснулся в своем номере и не мог поверить в то, что произошло. Но нет — губы еще помнили вкус Кар-мелитиных поцелуев, а в волосы набился озерный песок. Было это все. Но от этого стало как-то уж совсем беспросветно.

С абсолютной ясностью Максим понял, что теперь обязательно должен прилепиться к кому-то, потому что один не выживет.

И пошел к Свете. Может быть, она согласится, если еще не поздно.

* * *

Набирала ход цыганская свадьба!

Хозяева, гости, сваты, празднично украшенные деревца… Песни, танцы — но еще как бы не настоящие, лишь эскизы будущего безудержного веселья.

Невеста — прекрасная, но печальная. Впрочем, по ритуалу все невесты должны быть печальными.

Жених — красивый, но мертвенно бледный. И злой… А вот это уже, конечно, неправильно. Но ведь часто так бывает. Перед свадьбой многих слишком сильно придавливают заботы и хлопоты, разом свалившиеся на плечи.

* * *

— Свет, к тебе Антон приходил?

— Ну да, а собственно, почему ты…

— Он делал тебе предложение?

— Ну допустим, да… А почему ты об этом спрашиваешь? — на этот раз Света успела договорить вопрос.

— Потому что мне это важно знать. Точнее, мне важно знать, что ты ему ответила?

— Разумеется, я ему отказала.

— Почему?

— Да потому, что он пришел делать предложение, как одолжение. И вообще, у меня такое ощущение, как будто это его мой папаша натаскал… Ну и зачем мне такой муж?

Максим улыбнулся, грустно и устало.

— А вот как тебе такой вариант? Живут в мире два человека, которые вдруг оказались очень одиноки и ужасно несчастливы. Так, может, они могут как-то помочь друг другу и спокойно прожить жизнь вместе. А?

— Макс, ты что же, делаешь мне предложение?

— Да. Я делаю тебе предложение.

* * *

Перед поездкой в загс, а потом — в церковь на венчание Баро и Бейбут собрали всех во дворе дома Зарецкого. Ну, то есть не всех, конечно, а только тех, кто там поместился.

Миро и Кармелита встали перед своими отцами.

— Дети, драгоценные наши дети! — начал Зарецкий. — Сейчас я говорю с вами не как отец, а как Баро — главный. Вот и настал самый важный и, даст Бог, самый счастливый день в вашей жизни. Сегодня вы станете мужем и женой…

Баро с любовью и гордостью посмотрел на дочь. Бейбут — на сына. А вот Кармелита и Миро пустыми глазами смотрели в “никуда”.

— Я должен задать вам один, самый важный вопрос. Вы его сегодня еще много раз услышите. И в загсе, и у батюшки. Однако я, если разрешите, первый спрошу. Но сначала, Кармелита, посмотри на Миро.

Кармелита с трудом подняла взгляд на Миро.

— Согласна ли ты быть женою Миро?

— Да, — сказала она бесцветным голосом. В толпе раздался одобрительный гомон.

* * *

Света удивленно посмотрела на Максима:

— Макс, а ты не мог бы еще раз повторить, а?

— На “бис”? Пожалуйста. Светлана! Я делаю тебе предложение. Могу еще конкретнее. Светлана! Ты выйдешь за меня замуж?

— Но… подожди… а ты действительно этого хочешь?

— Да. Я этого хочу. У нас будет хорошая прочная семья. Мы будем любить друг друга и вместе воспитывать нашего ребенка.

— Но это же ребенок Антона.

— Мне все равно, кто его, как это сейчас говорят, биологический отец. Увидишь, я буду хорошим папой.

Света задумалась.

— Так ты выйдешь за меня замуж?

— Макс, ну не торопи, — возмутилась Света. — Я все же должна подумать, прежде чем ответить… Посоветоваться…

— Вот-вот, я тебе и советую. Свет, ответь “да”. — Да?!

— Да! — Да.

— Вот, Светочка, как видишь, никто тебя не торопит. А теперь поехали в загс!

* * *

— Хорошо! — воскликнул Баро. — Невеста согласна. А теперь… Миро, посмотри на Кармелиту.

Миро хотел повернуться лицом к ней, да так и не смог. Он и так с трудом сдерживал переполнявшие его злость и обиду.

— Согласен ли ты быть мужем Кармелиты? Миро продолжал стоять молча. И толпа замолчала, уже предчувствуя недоброе.

Глаза Миро начали наливаться яростью.

— Миро, ты расслышал мой вопрос? — повторил Баро.

— Слышал, — хрипло сказал Миро.

— Ну, и что же ты скажешь, сынок? — голос Зарецкого прозвучал ободряюще.

Но Миро все молчал.

— Миро… Ты согласен, чтоб Кармелита была твоей женой?

— Нет… — сказал, как выплюнул.

— Нет? — в один голос переспросили Баро и Бей-бут.

— Нет!!! — еще громче, так, чтоб далеко услышали, ответил Миро.

* * *

Обыденность процедуры в загсе неприятно поразили Максима и Свету. Поэтому, чтоб поправить настроение, они пошли в ресторан. И стало как-то полегче, повеселей, хотя шампанское и было безалкогольным (с такой-то невестой другого нельзя).

А потом и вовсе развеселились. И решили, что праздник… как это сказать, ну, наверно, обручения… Так вот, его нужно продолжить. Но где?

В Светин дом идти опасно. Форс, как вернется, все настроение испортит. То есть поговорить с ним, конечно, нужно будет, но позже, в рабочем порядке…

А пока торжество переносится на территорию жениха — в гостиницу.

Света побежала домой одеться понарядней (благо живот пока позволяет).

А Максим пошел за обязательным джентльменским набором: торт, шампанское (опять же — детское) и кольцо, невесте — на верность.

* * *

Крик поднялся несусветный.

Баро и Бейбут, ничего не понимая, кричали на Миро. Тот с ледяным лицом просто ушел от них.

Кармелита в слезах убежала в свою спальню. Рубина смотрела ей вслед. И во взгляде ее не было обычной всепрощающей любви.

Люцита попробовала бежать за Миро, но он оттолкнул ее так, что она чуть не упала.

У всех на глазах рушился уютный благостный карточный домик, с таким трудом выстроенный Баро и Бейбутом…

Кармелита закрылась в своей спальне, чтоб не зашли никакие “подружки невесты”, и наплакалась вволю. А когда слезы кончились, подумала: что же ей делать дальше?

В прежние времена ее бы обрили и выгнали из табора. Иди и делай, что хочешь. Да и сейчас произошло почти то же самое. Своим отказом Миро опозорил ее при всех. Почему? Наверняка узнал, где она была в последнюю перед свадьбой ночь. От кого? Наверно, Люцита, кто же еще мог сказать?

Но Кармелита заслужила этот позор. Она его достойна. А если ее выгоняют из табора, значит, она больше не цыганка, и может делать, что хочет, не оглядываясь на древние традиции. Значит, она может навсегда остаться со своим любимым!

* * *

И снова, как вчера вечером, дверь растворилась без стука. На пороге стояла Кармелита.

И вновь он не поверил своим глазам: две Кармелиты за одни сутки — это невероятно.

— Ты что, не рад меня видеть? — спросила она. Максим смутился:

— Я думал, ты на собственной свадьбе… или уехала уже… с мужем из города.

Кармелита поморщилась:

— Свадьбы не было. И не будет! Максим совершенно растерялся.

— А почему ты так скривился? Для тебя это хорошая новость или плохая?

— Даже не знаю, что сказать… И лишь тогда Кармелита осмотрела комнату. Цветы, шампанское…

— Ты кого-то ждешь? — только сейчас она увидела открытую коробочку с кольцом. — Что это такое? Для кого?

— Для Светы… — выдавил из себя Максим. — Мы сегодня… подали заявление… в загс…

Кармелита вылетела из комнаты, чуть не сбив по дороге Светку.

 

Эпилог

После того как свадебная церемония позорно завершилась, едва успев начаться, Рубина поспешила выбраться из бестолково галдящей толпы. И на ватных, негнущихся ногах поплелась в табор.

Шла медленно. По дороге разговаривала с собой:

— Ну что, Рубина? Получила то, что заслуживала! Получила. Такой позор — помереть только… Да не берет Господь к себе, брезгует, наверно, говорит: “Пусть Рубина еще на земле помучается, пока грех свой не искупит!”

Потом вспомнилось все, что было, когда Рамир пришел к ней в салон, сказал, что Раду видел, и Рубина сознание потеряла.

Нет, неправильно так говорить. Сознание она не теряла. Просто оно переместилось в другой мир. Тот, в котором Рада умирала на операционном столе, а потом, мертвая, спрашивала ее:

— Мама, а почему я здесь?

— Доченька, — отвечала Рубина. — У тебя очень тяжелый случай оказался. Ни я, ни врачи спасти не смогли.

— Да, обидно получилось. Жаль, пожить с Рамиром не успела. Очень я его люблю.

— И он тебя любит, Радочка.

— Я знаю. Но всего, больней, мама, оттого что доченьку нашу тоже не откачали.

— Да.

— Только я вот чего не понимаю… О какой дочери говорил Рамир, когда он с моим портретом разговаривал? И когда я к нему живому явилась?

— Ой, Рада, это мой грех. Мой.

— Какой грех? Мама, что ты натворила?

— Я тебе тогда перед смертью обещала, что все сделаю, чтобы у Рамира ребенок остался…

— И что?

— Когда девочка наша умерла, я одну акушерку подговорила подменить ребенка. Чужой ребеночек и стал дочкой Рамиру. Мы ее Кармелитой назвали.

— Да как же ты могла, мама?

— Не знаю… Хотела последнее обещание, данное тебе, выполнить. Чтоб у Рамира хоть какая-то радость в жизни осталась!

— Нет, мамочка, своя радость на чужом горе не вырастает. От этого пути к счастью только запутываются. И после сделанного тобой у вас там долго еще не будет ни покоя, ни порядка… Ни радости.