Да что же это за человек такой: Максим Орлов? Сначала Баро думал о нем очень хорошо. Потом очень плохо. А сейчас? Сейчас, пожалуй, и вовсе не знал, что думать. Наверняка Максим все же не так плох, как думалось раньше. И Кармелита за него, и Миро.
Правда, Кармелита что — молодая глупая девчонка. Но ведь и Миро уважительно отзывается. И самое главное — Рыч-то, оказывается, действительно чуть не убил Орлова. Вот так Баро распустил своих людей — творят что хотят. Нужно, нужно сходить к Максиму, поговорить с ним по-человечески, снять камень с души. Пусть он не думает о Баро как об убийце.
В дверь постучали, властно, крепко. Интересно, кто бы это мог быть. Максим открыл дверь. Баро.
— Можно? — спросил вежливо Зарецкий, проходя в номер.
— Конечно. Добрый день.
— День добрый.
И тут Баро увидел портрет своей дочери, висящий на самом почетном месте.
— Кармелита?!
— Да. Я надеюсь, хоть портрет вашей дочери я могу себе оставить? Или это, может быть, тоже противоречит каким-нибудь цыганским законам?
Баро перевел взгляд (тяжелый, надо сказать) с портрета на Максима. Максим выдержал эту зрительную атаку.
— Тебе не нравятся наши законы?
— Ну какое я имею право о них судить! Хотя… если они и меня коснулись, наверно, имею… Они, ваши законы, кажутся мне немного… ограниченными, что ли.
— Ты ничего о нас не знаешь, и не тебе судить об этом.
— Господин Зарецкий, я ведь это с самого начала сказал. Я не понимаю: вы пришли в мой дом поговорить со мной о ваших законах?
— Нет. Я хочу поговорить с тобой о другом. Не-ужелимоя дочь так сильно запала тебе в душу?
— Извините, но об этом я ни с кем не буду говорить. Даже с вами…
— Ты неплохой парень. И если бы все иначе сложилось, мне было бы даже приятно иметь с тобой дело. Но когда дело касается моей дочери…
— Послушайте! Господин Зарецкий, если вы пришли побеседовать со мной о Кармелите, то еще раз повторяю: я не буду говорить об этом.
— Нет, сынок. Я пришел по другому делу. “Сынок”. И совсем другой тон — это прозвучало как-то по-домашнему…
— Максим… За последнее время ты много чего вытерпел по моей вине… И по вине моих людей. Я хочу извиниться перед тобой.
Извинения от Баро?! Вот уж чего Максим никак не ждал…
— Было дело. Тебя ранили ножом, и ты чудом остался жив. И я узнал, недавно, только что… — чувствовалось, как Баро трудно об этом говорить. — Что это совершил один из моих людей.
— Вам Миро рассказал?
— Миро мне ничего не говорил. Я сам сегодня стал свидетелем его разговора с охранником… Послушай, Максим, я хочу, чтобы ты знал: я никому не приказывал тебя убивать. Охранник этот сам все… Прости, Максим, не доглядел я за своими людьми…
— А я думал, это все из-за Кармелиты…
— Когда я с Рычем разговаривал, он сказал мне то же самое… Но я думаю… Мне кажется, тут что-то другое.
— А что же другое? Я, вот лично я, что ему плохого сделал?
— Ты ему дорогу перешел. И не однажды. Хотя этого, конечно, мало. В любом случае, прости… Я никогда не желал и не желаю твоей смерти.
— Спасибо. После ваших слов мне как-то легче дышать стало. Понимаете, устал я от всего этого, устал. Мне хочется жить спокойно, просто…
— Дай Бог. Только… Ты уверен, что в этой спокойной жизни твоя дорога с дорогой моей дочери никогда больше не пересечется?
* * *
То, что произошло, было совершенно ужасно.
При всем своем цинизме и — порой — грубости, Антон был еще ребенком. Большим, испорченным, но ребенком. Он мог искренне и даже радостно посмеяться над похабным анекдотом. Мог потом очень хорошо пересказать его. Но мама, как жена Цезаря, у него всегда была выше подозрений.
А тут увидеть ее вот так… И с кем? С Игорем! Тамара прекрасно понимала, как высокомерный принц-наследник Антон относится к поверженному им директору автосервиса.
Игорь сидел за столом, схватившись руками за голову. Спросил, как только Тамара переступила порог:
— Ну что? Догнала Антона?
— Нет… не успела. Он уехал… — Да…
— Что “да”? — взорвалась она. — Какого черта ты не закрыл дверь?
— Черт… Извини. Не знаю, забыл, но откуда мне было знать, что он сейчас заявится… Его здесь давненько не было. А так ко мне без спросу не ходят. И потом… Когда дверь не закрыта… Риск… Адреналин… Азарта больше.
— Азарт! Риск! Все тебе игры! Вот и доигрались. Как я теперь все объясню? Что я ему скажу, что?! — Тамара начала плакать. — А, не дай бог, еще и расскажет все Астахову!
— Не бойся. Ничего он не скажет.
— Почему?
— Ну а как ты себе это представляешь? Он что, придет домой и скажет: “Пап, я застукал маму с Игорем”? Нет, не верю. Ну, попсихует немного… потом успокоится.
Вдруг Тамара встрепенулась:
— Игорь… А тебе не кажется, что пора… пора рассказать Антону всю правду? А?
* * *
По дороге из автосервиса Антон плакал.
Он очень любил маму. Отца, конечно, тоже. Но как-то совершенно иначе. Астахов — сильный, успешный, уверенный в себе, — был примером для подражания. Антон очень хотел быть похожим на него. Но с самого детства чувствовал, что это не получается. Злился, бесился, тянулся вслед за отцом. Однако же все равно ничего у него не выходило, что-то не срабатывало. От этого становилось больно. И чтобы заглушить боль, Антон начинал делать все назло отцу, после чего какое-то время чувствовал себя сильным, самостоятельным. А потом стыдился сделанного. Прятал стыд за грубость. И снова тянулся за отцом. Но опять чувствовал, что не дотягивается.
Мама — другое дело. Родная, теплая. Он чувствовал ее любовь в каждом жесте, в каждом взгляде. Всем существом ощущал: что бы он ни сделал, она всегда будет на его стороне. И от этого становилось хорошо, уютно в любой ситуации.
А вот отца и мать вместе Антон воспринимал как что-то единое, неразрывное. Клан. Род. Семья. Батюшка-император и матушка-императрица. Все остальные семьи, пары, люди делились на две неравные части. Меньшая — те, кто достоин, чтобы общаться с ними на равных. Большая — плебеи, кем можно и нужно управлять, манипулировать. Игорь, безусловно, был из второй категории. Представить его рядом с матерью? Нет, это что-то невероятное, невозможное, как если бы мать отдалась обезьяне…
Но это невозможное почему-то стало возможным.
Антон очнулся от тяжелых, мерзких мыслей. И только сейчас понял, что он машинально приехал к Светиному дому. Причем довольно давно.
Злость, бурлившая в нем (“все бабы — суки!”), начала переполнять сердце. И он пошел к Свете.
* * *
Света встретила гостя улыбкой:
— Ты так быстро. Ну как, получилось? Ты починил ее?
— Кого?
— Да не кого, а что. Машину! Антон, ты же на автосервис ездил. Подожди, а ты там был?
— Да, был, — сказал Антон, опускаясь в кресло. — И увидел много интересного.
Света почувствовала неладное.
— Антон, что-то случилось?
— Нет, ничего. Ничего особенного не случилось, — сказал гость, забрасывая ноги на стол. — Так уж, наверно, устроен мир. Ничего святого. Сплошное 6…СТВО.
Света начала злиться.
— Ты… что себе позволяешь? Прекрати, — она резко встала, подошла к Антону и сбросила ноги дорогого гостя со стола.
— Антон, что произошло?
— С машиной? С машиной все в порядке. Но я ее не починил.
— Да при чем здесь машина! С тобой что?
— Что я? Вот машина… Вот если бы мне удалось ее починить, ты бы, наверно, была мне благодарна. Да?
— Да, конечно. Ну и что?
— Ничего, — с шальной улыбкой ответил Антон. — Наверно, в благодарность и переспала бы со мной. Как тогда, когда я тебе выставку делал…
— Что? Антон, что ты несешь?
— Несу, Светочка, несу. Я тебе много чего принес. Призы в студию!
— Какие “призы”? Антон, ты что, пьян?!
— Нет, я не пьян! Это вы все привыкли, что у пьяного на языке, то у трезвого в голове, да?.. Да! А я трезвый. Трезвый как никогда. И впервые решил сказать правду.
— Антон, я не понимаю… О какой правде ты говоришь?
— О бабской. О той, что ниже пояса. Только извини, машину я тебе не починил. Но может, и так трахнемся? Авансом.
Свете плакать захотелось от обиды и бессилия. Что же это такое, только начнешь относиться к Антону как к человеку — он сразу перестает быть человеком. Она подошла к нему и влепила смачную пощечину.
На секунду ей показалось, что в глазах Антона мелькнуло что-то человеческое. Но нет, только показалось. Уже через мгновение эти глаза вновь стали стальными.
— Спасибо, Светочка. Классная пощечина… Отличное садомазо. Знаешь, даже возбуждает. Думаешь, я оскорбился? Ошибаешься.
— Убирайся отсюда!
— Куда? К маме с папой? Или к папе? Так он делом занят. Или к маме? Она тоже занята. Другим делом. В общем, некуда мне идти.
— Мне плевать, куда ты уйдешь. Пшел вон! — закричала Света.
Но Антон уже не слушал ее.
— Нет-нет, я не уйду. Иди ко мне! Ну, иди. Классно время проведем. Обещаю. Впрочем, что обещать.
Ты же уже знаешь. Только не надо себе цену набивать, как эта цыганка. Этого я не люблю.
— Пшел вон, я сказала! Если ты сейчас же не уйдешь, я найду кого-нибудь, кто вышвырнет тебя отсюда.
— Кого же? — иронично поднял бровь Антон.
— Максима!
— Максима? Отлично! Зови его. Зови, зови…
— Убирайся. Убирайся отсюда. Иначе я сама уйду.
— Уйдешь? Ужас. Я в панике. Дрожу весь, — и тут же, переменив тон, устало закончил: — Скатертью дорожка! Вали.
Света ушла из своего дома. Изнутри ее душили гнев и слезы.
* * *
Потрясающее существо — женщина…
Игорь остолбенел. Удивительно. Еще совсем недавно он просил, умолял, требовал сказать Антону, кто его настоящий отец. Тамара закатывала истерики, да и вообще находила тысячу причин, чтобы этого не делать. А тут — созрела.
— Постой. Я не понял? Ты что, хочешь рассказать Антону, что я его отец?
— Да. Я не хочу, чтобы мой сын считал меня… шлюхой.
— Ну расскажешь… А чем это поможет? Может, все же объяснишь по-человечески…
— Боже мой! Что тут объяснять?.. Пусть ребенок узнает, что у нас с тобой не просто так… Что любовь. Давняя. Вечная. Старая. Черт! Не знаю, как сказать…
— Ты думаешь, он поймет?
— Поймет. Если захочет… Хотя… Он так хочет догнать и перегнать Астахова…
— Ага. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Вернее — о чем ты промолчала. Если отец я, то ему догонять и перегонять некого!
— Нет, ну перестань. Я совершенно не об этом.
— Об этом! Об этом! Именно поэтому ты сама не хотела, чтобы я рассказал ему, кто его отец!
— Правильно, не хотела. Потому что тогда было не время.
— А сейчас время?
— Да. Сейчас он должен узнать правду.
— Поразительно. Значит, все всегда решаешь только ты!
— Да, я. Потому что ты вечно думаешь, боишься, опасаешься.
— Ничего я уже не боюсь. Но почему только ты решаешь, что, когда и кому пора узнать?
— Боишься, Игорь. Еще как боишься! Вот и сейчас — ты же не обо мне думаешь, не об Антоне. Только за себя хвостик дрожит: а вдруг опять из кресла директора выкинут?!
— Да! Да, представь себе, а вдруг снова уволят!
— Да никто тебя не уволит! — устало сказала Тамара. — Уважение Антона — чуть ли не последнее, что у меня есть. И он должен понять: наши отношения, какими бы они запутанными ни были, — это не пошлый романчик.
И Игорь тоже почувствовал, как на него разом навалилась усталость от прожитых лет, от всех этих ссор, от их долгого и совсем не пошлого романа.
— Послушай себя, Тома. Ведь меня в твоих рассуждениях нет. И никогда не было. Ты сама решила оставить ребенка. Сама все эти годы выдавала его за сына Астахова и женила Астахова на себе только для того, чтобы у ребенка был богатый отец! А теперь…
— А теперь я хочу, чтобы наш сын знал, кто его настоящий отец. Атебе, Игорь, втвоем возрасте пора бы поумнеть и что-то понять. Ребенок — это ребенок. И никакие мужики, даже такие… А, да чего там. Даже такие сладкие и любимые, как ты, между мной и им никогда не встанут!