Хорошо, когда в жизни появляются четкие цели. С появлением Рыча и его лихих замыслов жизнь Лю-циты вновь обрела стройность. По крайней мере, она твердо знала, что ей нужно делать дальше.
Встреча с Кармелитой — вот что по плану. Но решиться на эту встречу было совсем не легко. Сердце бунтовало и противилось. Пришлось от всех спрятаться, специально сесть да настроиться для этого.
Со стороны эти самоуговоры выглядели очень странно. Люцита убеждала себя, что Кармелита не такой плохой человек, что с ней можно общаться и даже, страшно сказать, дружить. А с другой стороны, девушка говорила себе: это нужно, это очень нужно, чтобы раз и навсегда избавиться от Кармелиты.
Но каким-то странным образом эти две противоположные мысли сплелись воедино. И опираясь на них, как на костыли, Люцита поехала к Кармелите.
Та встретила ее холодно:
— Так что ты мне хотела сказать?
— Кармелита, моя мать выходит замуж за твоего отца, — мягко начала Люцита.
— Ты приехала ко мне для того, чтобы сообщить эту новость?
Люцита потупила глазки.
— Нет, конечно… Я вижу, ты все еще сердишься на меня!
— Что ты! Я, наверно, должна быть благодарна тебе за ненависть и презрение, которые ты источаешь.
— Знаешь, именно поэтому я и пришла. Я была не права. Это все очень глупо… Мама всегда говорит, что мои чувства скачут впереди мыслей…
— И что? — Кармелита немного растерялась, она ждала скандального разговора, а тут…
— Я хочу извиниться перед тобой… — сказала Лю-цита с раскаяньем и даже слегка прослезившись.
* * *
Когда Антон вошел в ее комнату, Тамара с испугом посмотрела на сына. И сама ужаснулась этому. Кто бы мог представить такое раньше! С недавних пор она боится его, не знает, как с ним разговаривать. Чуть что, начинает плакать. И только слезы иногда спасают — Антон перестает клевать ее.
— Мама, — сказал Антон не грубо, но и не нежно. — Давай будем честными по отношению друг к другу. Хоть сейчас.
— Я всегда… — только начала говорить Тамара, но он ее прервал.
— Нет-нет, не надо насчет “всегда”. Повторяю: давай будем честными хотя бы сейчас. Всю жизнь ты меня использовала — и на этом закончим о родственных чувствах!
— Как я могла тебя использовать? — искренне удивилась Тамара.
— Как пешку в твоей игре! Но я больше не пешка! Я вышел в ферзи, и теперь это будет моя игра!
— О чем ты? Какая игра?
— Все та же. Ты многому меня научила, благодаря тому, что стала мадам Астаховой. И теперь я тоже собираюсь играть по-крупному.
— Что это значит?
— Это значит, что я обдеру своего экс-отца Астахова, как липку. И ты мне в этом поможешь.
— Сынок, зачем же рубить сук, на котором сидишь? Зачем тебе разорять отца… то есть Астахова? И потом, он ведь вырастил тебя… как сына! То, что ты хочешь сделать, — непорядочно!
— Не тебе говорить о порядочности, мама! А я — твой сын… Ну уж в этом-то я могу не сомневаться?
— Антон, перестань. Не нужно. Не будь таким жестоким! Не смей со мной так разговаривать!
— Так вот, я — твой сын, — как будто не слыша ее, продолжил Антон. — И поэтому веду себя соответственно!
— А что с деньгами делать будешь?
— Заберу половину и уеду отсюда. Чтобы никого из вас больше не видеть.
Антон сказал это с такой болью, что глупое материнское сердце, несмотря на все недавние обиды, пожалело его.
— Ты оставишь меня… Одну…
— Не волнуйся, мать. Ты не будешь одна! Твой альфонс составит тебе компанию… Если ты, конечно, будешь при деньгах. Поэтому тебе они тоже нужны. В общем, получим бабло — и разбежимся в разные стороны. Это надежнее всего. Хватит с меня материнской любви. А тем более — отцовской!
* * *
Вот уж чего Кармелита не ждала! Даже представить себе не могла, что услышит такие слова от Люциты. Потому и переспросила:
— Ты пришла извиниться?
— Я понимаю, тебе в это трудно поверить… Я натворила много глупостей… Ничего не поделаешь — горячая кровь… Мама говорит, что я вся в Мирчу, в отца.
— Но почему… Почему ты решила прийти ко мне?
— Ревность — не лучший советчик, она меня совсем измучила. Я устала, страшно устала от нашей войны…
— Я никогда с тобой не воевала…
— Знаю. Именно поэтому я хочу мира, хочу, чтобы мы стали сестрами.
— Правда?
— Да. Очень…
Кармелита качнула головой, как бы не соглашаясь, то ли с Люцитой, то ли с собой…
— И все же… Мне трудно поверить в то, что сейчас происходит.
— Ты права, — проникновенно сказала Люци-та. — Есть еще одна причина, очень важная… Я очень люблю свою мать и хочу ей счастья. И насчет сестер… это неслучайно сказано. Когда наши родители поженятся, мы ведь действительно станем сводными сестрами.
— Знаю… Я сама часто думала об этом.
— И что-то надумана? — Да.
— Что?
— Надумала… Глупо нам ссориться.
— Тогда… Тогда, может быть, ты простишь меня?
— Уже простила! — сказала Кармелита и с необычайной искренностью обняла свою новую сестру.
Люцита почувствовала, что сердце ее разрывается надвое. Она одинаково честно говорила о том, что не хочет войны, — вслух, и о том, что желает скорейшего выполнения Рычем его страшного обещания, — мысленно.
Человеческое сердце странная штука — оно часто совмещает несовместимое.
* * *
Как назвать то, что произошло у него со Светой? И как теперь к ней относиться? По-прежнему, как к сестре, вряд ли получится. И как разобраться в самом себе?..
На бегу между разными делами Максим решил заглянуть к Палычу. И уже зайдя в котельную, поздоровавшись, понял, что не знает, как начать разговор. Пришлось делать заход издалека:
— Палыч, поговорить с тобой хочу.
— О чем? — заинтересовался старик.
— О тебе.
Палыч внимательно всмотрелся. Вид у парня был несчастный, обиженный…
— Не понимаю, Максимка, почему со мной… Я-то тебя чем обидел?
— Да ну, Палыч, что ж я, барышня кисейная? Прихожу только когда обида мучает? Нет, не в этом дело. Знаешь, просто я должен кое в чем разобраться…
Палыч одобрительно махнул рукой:
— Говори.
Вот оно — самое страшное слово: “говори”. А что тут скажешь…
— Палыч, вот объясни мне: ты все время один и один… Так ведь?
— Ну так.
— Сидишь в этой своей котельной… А тебе никогда от одиночества на стенку лезть не хотелось?
— …Ну, хотелось, — не сразу ответил Палыч. — Только, если честно, привык я к одиночеству. За столько-то лет…
— Спасибо. Обнадежил. Лет через сорок и я привыкну, может быть… — путано и как-то вразброс сказал Максим. — А поначалу, как оно?..
Палыч хмыкнул:
— Поначалу, это, что ли, после того, как я с Рубиной расстался?
— Да.
— Тяжело было, — вздохнул Палыч.
— Жениться не хотел?
— Да может, и хотел, только не сложилось у меня как-то… С другими-то…
Максим вздохнул с облегчением. Вот, кажется, вырулили на нужную тему:
— Значит, “другие” все-таки были?
— Ах, вот ты о чем! — сказал Палыч озадаченно. — Ну-ка рассказывай, что у тебя стряслось…
— Так я как раз и стараюсь понять, что же у меня стряслось. Точнее, что же я натворил.
— Ну, и что там?
— Кармелита ведь окончательно замуж выходит. А у меня друг есть… была… есть… Света. Знаешь?
— А как же. Она в твоих жизненных приключениях уже как-то встречалась. Так сказать, сообщником.
- “Сообщником”! Палыч, ну у тебя сегодня и словечки! Ты что, Уголовного кодекса начитался?
— Нет, Максимка, это просто ты сегодня выглядишь так, будто страшное преступление совершил.
— Ну, Палыч, — по-детски обиделся Максим. — Я к тебе с таким делом, а ты… В общем, получается, что со Светой мы теперь, ну, в общем, больше, чем друзья…
— Вот как… Понятно. Даже не знаю… Может, это и к лучшему.
— В смысле?
— Клин клином вышибают… Хотя, конечно, жаль, что вам с Кармелитой расстаться пришлось.
— Нормально! А разве не ты мне говорил: брось ее, оставь, не дури.
— Говорить-то говорил, только в душе надеялся, что вы всех одолеете, пересилите.
— Ой, не трави душу, Палыч! Не могу я ее забыть! Никак. Не получается. Хочу — но не могу!
— Я тебя хорошо понимаю. Тут дело такое. Одного хотения мало. Вот только…
— Что “только”?
— Светку жалко. Она ж к тебе, наверно, со всей душой, а ты, получается, ее используешь. — Максим возмущенно вскинулся, но Палыч поспешил успокоить его уточнением: — Как лекарство…
— Вот оттого у меня сердце и болит. Не хочу себя подонком чувствовать. Ас другой стороны, ведь можно сказать, что и она меня тоже как лекарство использует. Ведь ей сейчас тоже не сладко, она с Антоном поссорилась…
— Ну, тогда считай, что у вас полное равноправие. Вы помогли друг другу-Вот и все.
Максим вздохнул с облегчением. Так, будто слова Палыча дали ему индульгенцию. И только он собрался уходить, как Палыч опять тормознул его:
— Только, Максим, ты все же это… Поосторожней будь. Не обидь ее.
— Да ты что! Я ж никогда ей дурного слова не скажу!
— Не про то я говорю.
Оба замолкли, собираясь с мыслями.
— Понимаешь, Максимка, есть правила, которые любой уважающий себя мужчина соблюдать должен…
— Это что ж за правила?
— А сам не знаешь? Чтоб ей больно не сделать… Да и самому себе. Чтоб в порядке чувствовать. Ну, уважать, в смысле… Ее и себя. Хорошо бы теперь цветы дарить, в кино водить — ухаживать одним словом… Проявлять… если не любовь, так хотя б уважение!
* * *
Когда отовсюду одни неприятности, всегда очень хочется хоть чему-то порадоваться. Примирение с Люцитой стало для Кармелиты той самой долгожданной радостью, которая хоть немного разогнала тоску последних дней. И опять появилась какая-то глупая, наивная вера, что все будет хорошо. Непонятно, как, когда, отчего и с кем, но хорошо. Непременно хорошо! Если уж Люцита пришла да сама повинилась, значит, и все остальное в мире не так уж плохо и несправедливо.
И вспомнилась тогда другая несправедливость. Ведь Кармелита сама подружку свою лучшую, Свету, крепко обидела. Обвинила бог знает в чем. Истерику закатила, портрет изрезала. Попросту говоря, все свое горе, все плохое настроение излила (а эскизы подправленные к спектаклю, между прочим, забрала, и даже заказ уже сделала). В общем, нехорошо это, не по-дружески.
Нужно срочно ехать к Свете!
А Света, конечно, обрадовалась приезду Кармелиты. Но и встревожилась, внутренне как-то напряглась. Все-таки очень многое изменилось с тех пор, как они в последний раз виделись.
Но все же подруги радостно обнялись при встрече.
— Света, ты прости меня, что я изрезала портрет. Конечно же, я не должна была этого делать. Глупо так получилось. Он — хороший, очень хороший. А я…
— Ничего… Ладно уж, — Света лукаво улыбнулась. — Великие писатели рукописи сжигают. Великим художникам картины режут. Это нормально.
И обе расхохотались.
— А теперь, Светочка, без шуток. Когда пришла домой и еще раз внимательно рассмотрела твои эскизы, все вместе… Ты не представляешь, в каком я восторге была! И рабочие в мастерских, где я заказ сделала, тоже. Говорят, работать приятно. Сделаешь — и сам любуешься.
Света разрумянилась, потому как художника не только обидеть, но и осчастливить легко. Сказал хорошие слова — вот и все…
— В общем, — подвела итог Кармелита, целуя Свету в щечку, — я всегда знала, что у тебя великое будущее!
— Да ладно… — кокетливо засмущалась Света. — Прям уж великое. Просто большое…
И снова обе рассмеялись.
— Да-да! И не спорь, Светка! Великое! Мне со стороны виднее! Если ты мне не веришь, спроси любого — тебе все то же самое скажут!
— Все, — подтвердила погрустневшая вдруг художница. — Кроме отца…
Кармелита тоже нахмурилась:
— Вот тут я тебя понимаю. Как никто, понимаю. Отцам всегда трудно угодить… Да и не только угодить, но иногда и просто понять их. Или сделать так, чтобы тебя поняли… А-а… — цыганка безнадежно махнула рукой. — Что уж тут переживать! Расскажи лучше, как жизнь? Как дела? Знаешь, я как с тобой денек не пообщаюсь, так кажется, что сто лет не виделись.
— Да так, — туманно ответила Света. — Все хорошо, — и добавила, как бы между прочим: — Я вчера — Максима видела… Мы с ним встретились. Случайно.
— Разговаривали?
Света чуть замялась, подбирая глагол, которым бы определить, что они делали. Но, так и не подобрав его, просто ответила:
— Да…
— И как он? — подхватывая тот же невинный тон, спросила Кармелита.
— Ничего… Хотя, по-моему, очень переживает ваш разрыв…
— Ну, это его дело!
— Значит, тебе безразлично, что с ним происходит?
— Конечно, абсолютно! — ответила Кармелита, переходя на сухой канцелярский язык. — Мы с тобой уже говорили об этом. Хватит! И вообще, речь шла не обо мне, а о тебе!
— Обо мне?.. Да не только. Вот скажи, а если бы Максим начал встречаться…
— С кем? — резко спросила подруга.
— С другой девушкой?
— А у него есть другая девушка? — с наигранным равнодушием спросила Кармелита.
И снова Света не знала, как ответить. — Да не молчи ты! Скажи, что знаешь? У него есть девушка?
— Я… Я хочу сказать… Не знаю!
— Тогда почему ты сказала о другой девушке?
— Просто я подумала, что такой парень, как Максим, долго в одиночестве не останется…
Кармелита наконец-то взяла себя в руки.
— Ну что ж… Я ведь тоже выхожу замуж, а значит, эти вопросы меня не волнуют, не должны волновать…
— Не должны, но волнуют?
— Да…
Бедная Кармелита. Как ни старалась она изобразить равнодушие, ничего не получилось.
Несчастная Света. Как ни выбивала она из Кармелиты вольную для Максима, тоже все бесполезно…
* * *
Душевный ад продолжался. Казалось, Антон только тем и был занят, что выдумывал, как бы сделать матери побольнее. И это у него получалось замечательно.
Как же можно так говорить: “Хватит с меня материнской любви!”
Как?!
Тамара сдерживала себя изо всех сил, чтобы не впасть в истерику, не наброситься на сына. Спрятала боль внутрь, спросила нарочито спокойно:
— Тебе не кажется, сынок, что ты крутовато взял?
— Это только начало.
— Прелестно. Представляю себе, каким будет финал.
— Нет, мамочка, даже не представляешь. Идея у меня такая: как зам Астахова, я предлагаю ему какой-нибудь проект, для которого нужно будет развернуть большое строительство.
— Где?
— Где угодно, хотя бы на историческом для моей судьбы автосервисе. Я думаю, мне удастся убедить отца… то есть… Астахова в том, что этот проект поможет развитию всего его бизнеса.
— Да, все, что касается развития бизнеса, Астахов принимает с ходу и без вопросов, — сказала сама себе Тамара.
— Вот-вот, — подхватил ее размышления сын. — На этом я и собираюсь сыграть. Мы откроем строительную фирму. И зарегистрируем ее на подставное лицо.
— А потом, под строительство, пользуясь правом подписи, ты скачаешь деньги Астахова в эту фирму?
— Конечно! Фирма лопнула, деньги уплыли. Ну как?
— Идея замечательная, — Тамара уже не скрывала иронии. — Меня смущает только одно. Сынок, а что, тебе совсем не жалко Астахова?
Антон не захотел отвечать на вопрос.
— Я понимаю, — продолжила Тамара, — ты зол на меня, на Игоря. И мы с ним принимаем все твои условия, потому что виноваты перед тобой. Но Астахов… В чем он виноват?!
— Оставим демагогию.
— Это несправедливо! Еще же совсем недавно ты сам мне рассказывал, что он любит тебя. Как тебе больно было из-за ваших размолвок. Как ты будешь бороться за то, чтоб соответствовать его фамилии: Астахов!
— Я ошибался. Он не любит меня. Он вынужден меня любить, потому что считает своим сыном. А стоит ему узнать правду, и все изменится.
— Да ему никто не расскажет… Если, конечно, не ты сам…
Тамара сказала это — и тут же поняла свою ошибку. Нужно было утверждать, что Астахов не бросит Антона, даже если узнает правду. Но поздно: сказанного уже не вернешь.
— Никто не скажет? Почему? Сказать может кто угодно. Хоть ты, хоть Игорь! Вот ведь я же как-то узнал правду.
— Антон, но я вынуждена была рассказать. Пойми, так сложились обстоятельства…
— Мамочка, а где гарантия, что завтра не сложатся другие обстоятельства? И ты сама не расскажешь все Астахову? Или наш замечательный Игорь не разродится признанием?
Тамара ничего не смогла ответить.
— Ты же сама говорила, что не знаешь, какая будет у него реакция, если он узнает правду.
— Все-таки он благородный человек! — произнесла Тамара не очень уверенно.
Антон хорошо почувствовал эту ее неуверенность. И сказал очень твердо:
— Ну вот ты и сама все признала. Видишь, на какую тонкую ниточку ты меня подвесила? Понимаешь? Вижу, что понимаешь. А я не хочу зависеть от чьего-то благородства!