“Вот ты и дома, — сказала себе Земфира, подходя к своей палатке в таборе. — Живи здесь, расти дочь. То есть, дочь-то уже выросла. Выдай ее замуж, расти внуков. И хватит глупых мечтаний о любви, о счастье. Все — твои кони мимо проскакали. Назад уже не вернутся. Забудь!”
Земфира вошла в палатку.
Люцита оказалась дома.
— Мама?!
— Вот, доченька, я и вернулась…
— Ты насовсем ушла из дома Баро? — недоверчиво спросила Люцита.
— Насовсем. Ничего у меня не получилось. Видно, не судьба. Здесь мое стойло…
— Мамочка, ну что ж ты как ребенок? Ты что, надеялась: если будешь работать в его доме, так он тебе сразу предложение сделает?
— Даже не знаю. Не то чтобы надеялась… А просто ждала этого.
— Ждала, не надеясь, что ли? Нет, мама, так не бывает. А может, ты зря ушла? Осталась бы, глядишь, у вас все и сладилось бы…
— Нет, не сладилось. И устала я от этого. На кого ни посмотрю — кажется, будто меня все осуждают. Понимаешь, как-то так получается, что я слишком старая, чтобы любить. Но слишком молодая, чтоб не слушать, что люди скажут.
Люцита начала легонько поглаживать мамину руку, как будто сама была ей матерью. Только Земфире не стало от этого легче. Часто так бывает: когда кто-то начинает тебя жалеть, то самой себя еще жальче становится.
— А еще, Люцита, я поняла: в сердце его есть место только для одной женщины. Для Рады. Как будто не было этих лет после ее смерти. И как будто она все еще жива. В общем, ничего у меня не получилось.
Земфира расплакалась. И дочь — вслед за ней.
— Мамочка! Ну почему нам с тобой так не везет? Как папа умер, так и нет рядом с нами мужчины. Вроде и не уродины.
— Видно, судьба наша такая…
— Опять судьба! Нет! Во всем виновата семья Баро. От них все наши беды! Кармелита увела у меня Миро. Ее отец разбил тебе сердце. А ее мать когда-то лишила тебя Баро! И все это они — Зарецкие.
— Люцита, не говори так. Сколько тебя просить? Боюсь я, когда ты говоришь такое!
— Да как же не говорить, мама?! Как? Знаешь, иногда мне кажется, не было бы Зарецких, не стало б и наших бед!
— Грех так думать. Чаще всего мы сами виноваты в своих бедах. Ну разве Рамир виноват, что я не могу заглушить свои чувства к нему? Нет. И разве виноват он, что в нем таких чувств нету?
— Говори что хочешь. Но я не поверю, что ты никогда, ни разу, не пожелала Раде зла.
— Никогда. Злилась, конечно, так же, как и ты еейчас. Ревновала очень, но от дурных мыслей меня Господь отвел. А вообще… Все, дочка, все. Хватит реветь. Все! Займемся делом.
— Каким?
— Да хоть… Пошьем себе новые платья… новые юбки. Всем назло! И будем самые красивые. Вскрывай наш заветный сундук!
Сколько же в старом сундуке оказалось красивых тканей! Принялись разбирать запасы. То Люцита смотрела, подойдет ли отрез матери на платье, то Земфира оборачивала тканью дочку. И пошивочная суета помогла отвлечься. Казалось, ни беды нет, ни горя. Только красивые юбки, замечательные платья и удивительные платки. “Какая же ты у меня красавица!” — “Нет. Это ты у меня красавица!”
И в это время, когда никто не ждал, в палатку вошел Баро:
— Чего веселимся? — спросил озадаченно.
И эта озадаченность Земфире особенно понравилась. Неужели Баро думал, что она тут белугой ревет? Что будет волосы на себе рвать? Нет, она счастлива здесь, рядом с дочерью.
— Да вот, ткани разбираем, — куражась, ответила Земфира.
— Земфира, мне надо поговорить с тобой. Наедине. Извини, Люцита…
“Вот как, — подумала Люцита, выходя из палатки. — С нами, женщинами, всегда так. Пока плачем, никому не нужны. А только начнешь смеяться да обновки примерять, так мужчина и сам прибегает!”
* * *
— Максим, это очень серьезно. То, что ты сказал. Очень.
— Да, Миро, это серьезно. А было б иначе, я бы говорить не стал. Помнишь случай, когда меня возле гостиницы пырнули? Хорошенько так.
— Помню.
— Так вот. Я тогда не стал дело заводить. Многие удивлялись, отчего, почему. А причина в том, что я давно уже больше всех подозревал именно Зарецкого. Ну, то есть, не его самого. А охранника этого, Рыча.
— Да почему?
— Чувствую, понимаешь, я руку его чувствую. Его стиль в бою. Тогда, возле гостиницы, темно очень было. Видеть я его не мог. Но вот чувство противника осталось.
— Максим, но это же все так неточно, так туманно…
— Нет, Миро, совсем не туманно. Еще я помню, мы с Рычем как-то после того случая дрались. Он никак не мог взять верх. А потом ударил меня прямо в рану, будто точно знал, где она. И после суда сказал мне, когда я хотел с Кармелитой поговорить: мол, парень, не нарывайся. Ты уже третий раз по-крупному напрашиваешься. И я подумал: что он имеет в виду, когда говорит о двух первых разах? Драка? Это мелко. Покажи мне мужика, который бы не дрался. Нет. Он говорил о чем-то серьезном. И вот что получается. Первый случай — когда он в меня выстрелить хотел. Но ты помешал — нож метнул, пистолет у него из руки выбил. И вот что я еще вспомнил: нож-то ты не забрал. А он подобрал, наверно. Потому что один из двух ножей, из тех, с которыми на меня покушались, был именно тот.
— Не может быть! — прошептал Миро. — Хотя… да. Может. У меня в концертном ящичке, в наборе, как раз одного ножа не хватает. А я еще никак не мог вспомнить, где его потерял. Теперь ты сказал — и я вспомнил. Я должен во всем этом разобраться.
— Миро, я прошу тебя, как друга, — не надо ни в чем разбираться. В последний раз Рыч этот со мной уже совсем иначе разговаривал. Он не хочет мне зла. А хозяин ему ничего такого больше уже не прикажет. Потому что незачем.
— Максим, ты не понимаешь. Ты обвиняешь вожака нашего рода. Я должен в этом разобраться. Тем более, там же был мой нож. Если бы не ты, посадить могли меня.
— Не надо. Хватит. Во всем уже разобрались. Просто вы должны быть вместе: ты и Кармелита.
— О Кармелите мы еще поговорим. А сейчас я должен прижать Рыча. И доказать тебе, себе, всем… что Баро не хотел твоей смерти.
— Да какая разница, чего он хотел! Я его не боюсь! И смерти не боюсь. И никуда из города уезжать не собираюсь!
— Счастливо, Максим, я пошел, — заторопился Миро.
— Тебе — счастливо. Точнее — вам. Береги ее. Будьте счастливы…
* * *
…Перед тем как уйти, Люцита строго посмотрела на Баро и предупредила:
— Я свою мать в обиду не дам. Зарецкий усмехнулся:
— Твою мать я и сам никогда не обижу и никому обидеть не позволю. Только дай нам переговорить с ней с глазу на глаз.
Люцита гордо, как в танце, развернулась (аж юбка круглым солнцем взметнулась) и вышла из палатки.
— Строптивые у нас дочери, — с доброй улыбкой сказал вслед ей Баро.
Земфира промолчала.
— Не ожидал увидеть тебя смеющейся, — продолжил Рамир.
— Это почему же? — с вызовом спросила Земфира.
— Когда уходила, была такая печальная…
— Ты, Рамир, только не обижайся, но мне иногда кажется, чем больше мы, женщины, плачем, тем сильней ваше самолюбие мужское тешим. Нельзя же вечно горевать. Жизнь-то продолжается.
— Правду говоришь, но вот… я сам себя не узнаю. Без тебя места не нахожу.
И снова Земфира промолчала. А что ей говорить, пусть Баро сам выговорится.
— Да, не нахожу, — печально продолжил Ра-мир. — Вроде и была ты в моем доме недолго. А как все изменилось… Нравишься ты мне, Земфира. Очень…
— Ты пришел мне это сказать?
— Не только это… Я прошу тебя: вернись в мой дом.
— Нет, Баро, я не вернусь.
— Почему? — грустно выдохнул Зарецкий.
— Вот я вернулась в табор, воздухом вольным подышала, мне стало веселей, легче, спокойней. А в твоем доме я совсем затосковала.
— Чем же тебе мой дом не угодил?
— Дело не в доме. Он всем хорош! Только я там — кто? Служанка?
— Неправда. Ты никогда не была служанкой в моем доме…
— Ну не служанка. Ну слово красивое для меня придумал — домоправительница!.. Какая разница! А по сути — все одно!
— Да и я сам не хочу, чтобы ты была домоправительницей.
— Ах вот как? — с притворной строгостью спросила Земфира. — Это чем же тебе моя работа не угодила?
Баро, совсем было загрустивший, рассмеялся:
— Вот и пойми этих женщин. Ты же сама только что говорила, что не хочешь быть домоправительницей…
— Эх, ничего мужчины понять не способны. То ж я сама говорила, сама отказывалась. И совсем другое дело — если ты моей работой недоволен.
— Да всем я доволен.
— Тогда чего пришел? — спросила Земфира, под-боченясь и совсем осмелев.
— Тьфу ты! Не даешь мне сказать самого главного.
— Ну говори.
— Я прошу тебя стать моей женой, — выпалил Ра-мир какой-то юношеской скороговоркой.
Весь кураж мигом сошел с Земфиры, осталась только беззащитная растерянность. А на глаза мигом навернулись слезы.
— Тебе плохо? — бросился к ней Зарецкий.
— Нет, Рамир. Просто сколько ни ждешь таких слов, а всегда неожиданно все происходит.
— Так значит, ты ждала?
— Неужели ты не чувствовал? Конечно, ждала. Мечтала. Я ведь еще девчонкой в тебя влюбилась.
— А мне всегда казалось, что ты меня недолюбливала.
— Это я, чтобы скрыть свои чувства, видимость такую создавала. Да только, по-моему, плохо получалось. Кроме тебя, все-все видели.
— Ты удивительная женщина, Земфира. Ноты мне так и не ответила. Так ты согласна стать моей женой?
— Не знаю. Мне надо подумать.
— О чем думать? Ты же сейчас сама призналась мне в своих чувствах. Чего еще ждать?
— Эх, Рамир, Рамир. Ты такой большой, мудрый, а ничего в женских чувствах не понимаешь. Мне нужно время.
— А может, тебе не понравилось, как я сделал предложение? И вправду, дурень. Надо ж было с подарками приехать.
— Кет, милый, дело не в подарках.
— А в чем?
— Ну, просто мне нужно время.
— Сколько?
— Не знаю.
— А ты не боишься, что я обижусь на твой отказ?
— Чего обижаться? Я же не сказала “нет”. А если твое решение твердое, то ты сможешь подождать ровно столько, сколько нужно.
— Ну что ж, Земфира, думай. Только ведь и я думать буду. Смотри, чтобы не передумал.
Баро выскочил из шатра. Непонятно, то ли обиженный, толи обрадованный, то ли озадаченный.
В палатку тут же вернулась Люцита, бросилась к матери:
— Мамочка, что с тобой? Ты какая-то…
— Какая? — медленно спросила Земфира.
— Какая-то не такая. Я… тебя никогда еще не видела такой… искрящейся.
— Это потому, доченька, что сегодня я самая счастливая женщина в мире… Баро сделал мне предложение.
— И ты, конечно же, согласилась?
— Нет, я ему отказала! Люцита замерла от удивления.
— Как? Почему? Ведь ты хотела этого больше всего на свете!
— Нет, ну я не совсем отказала. Просто попросила, чтобы он подождал.
— А если он передумает? Обидится? Ничего себе. Самому Баро отказали!
— Если передумает, значит, не оченьто хотел, чтобы я стала его женой.
— Да-а-а. Горжусь я своей матерью. Барону отказала. Вот если бы мне Миро предложение сделал…
— Доченька, придет время, ты тоже встретишь свою судьбу.
— Да, мама. Только хорошо бы, чтоб это произошло пораньше, чем у тебя… И все-таки… дашь согласие Баро?
В ответ Земфира загадочно улыбнулась.
* * *
Легко искать охранника — он всегда на работе.
Удобно разбираться с охранником, даже в рабочее время. Тот всегда может ненадолго, минут на пятнадцать, оставить напарника одного…
Миро с Рычем отошли в лощинку, что за забором дома Зарецкого.
— Ну, — спросил Рыч. — Теперь-то ты уже можешь сказать мне, что за срочное дело.
— Могу.
— Так говори. Напарник, Федька, у меня новенький. Натасканный, но маленько бестолковый. Я не могу его надолго одного оставлять.
— Не страшно. Мы ненадолго. Такое дело, Рыч. У меня в наборе ножей, актерском, для метания, одного ножика не хватает.
— Ай-ай-ай, какая неприятность. А я при чем?
— Да при том, Рыч. При том! Помнишь, когда ты в первый раз на Орлова покушался — выстрелить в него хотел, — я нож метнул?
— Нет, запамятовал.
— А я хорошо помню. Я ножик тогда не подобрал, тебе оставил. Такты уж верни, пожалуйста.
— Миро, ты перепутал чего-то. Я цыган, охранник, а не старьевщик, всякую дребедень не подбираю. Сходи-ка туда, к воротам, поищи. В пыли да в грязи поковыряйся, может, и найдешь чего-нибудь. Дрянь какую для своего выступления концертного.
— Спасибо за совет. Только мне для поисков другое место подсказали, понадежнее. Отделение милиции. Там, согласно инструкции, ножи хранятся, которыми покушались на жизнь Максима Орлова. Говорят, один из них…
Рыч не дал договорить, схватил Миро за грудки:
— Как ты узнал, щенок?!
— А-а, значит, правда все, — торжествующе сказал Миро, отталкивая Рыча. — Получается, верную мне наколку дали.
— Все равно ты ничего доказать не сможешь! В ментуре тебя же самого первым за задницу схватят. Нож-то твой. И вокруг гостиницы ты тогда весь день вертелся.
— Нет, Рыч, в милицию я не пойду. Зачем гаджо в наши дела путать? Мы по-своему разберемся, по-цыгански. У нас, слава Богу, барон есть! Вот пусть Баро с тобой и разбирается. Понял?
Миро оттолкнул Рыча и развернулся, чтоб уйти.
— Эй, стой! — крикнул охранник. Миро обернулся.
— Я тебя последний раз предупреждаю: ты ничего не скажешь Баро.
— Скажу!
— Нет.
— И кто же меня остановит? Рыч выхватил нож.
— Я!
Миро остановился, повернулся лицом к противнику и медленно достал свой нож.
* * *
— Мальчик, — хрипло сказал Рыч, — ты на кого прешь? Ты же циркач. А я тебе — не фанерный щит для метания. Я ж убью тебя.
— Ну, убьешь. И что ты всем скажешь, как объяснишь?
— Скажу, Миро от любовных страданий совсем сбрендил. Уже и на меня бросаться начал. Самооборона — не было другого выхода.
— Думаешь, тебе кто-то поверит?
— Еще как поверят! К тому же, у меня есть свидетель…
— Свидетель?
— Федор. Паренек-охранник. Он видел, чтоя был совершенно спокойным, в рабочем, можно сказать, состоянии. А тут ты наскочил ястребом.
— Лихо. У тебя, Рыч, уже и не разберешь, где вранье, где правда… А ведь сейчас ты первым нож достал!
— Первым и спрячу.
— Хорошо. Давай поговорим спокойно…
— Давай, — сказал Рыч, но, вместо того чтобы спрятать нож, сделал выпад, сначала ложный, а по-том настоящий.
Но Миро не сплоховал: не поверил в ложный выпад и увернулся от настоящего.
И тут в лощинку спустился Баро. Зычно, по-хозяйски крикнул:
— Эй, ромалэ, прекратите!
* * *
Как у всякого начальника, были у Зарецкого приступы начальственной строгости. Когда ему казалось, что все идет вкривь и вкось. И если немедленно не исправить положение, то вся с таким трудом налаженная и отстроенная система рухнет, как карточный домик.
Вот и сейчас Баро хотел уже поехать куда-то на объект по делам. И вдруг… заметил, что в охранной будке только один человек.
Непорядок!
Что этот Рыч себе думает?
Напарник его, человек новый, с ходу доложил, что к Рычу пришел какой-то рома, злой сильно. И они вдвоем ушли куда-то туда, в сторону лощинки. Баро тут же выскочил из машины и пошел разбираться, что за дела такие важные мешают его главному охраннику быть на своем боевом посту?!
И пришел вовремя, до кровопролития.
* * *
— …Я спрашиваю, ромалэ, что здесь творится?! Миро и Рыч промолчали. Только ножи тускло поблескивали в их руках.
— Миро?!
Миро опять не ответил.
— Я тебя спрашиваю, что здесь происходит… Миро, почему ты молчишь? Напасть на моего охранника — это то же самое, что напасть на меня. Неужели ты не понимаешь!
— Понимаю, Баро. Простите. Но я не мог поступить иначе. Рыч бросил тень на ваше доброе имя.
— Рыч, это правда?!
Рыч спрятал наконец нож. И отвел взгляд в сторону.
— Баро, он пытался убить человека, — продолжил Миро. — И теперь люди считают, что Зарецкий приказал ему это сделать.
— Что-о?! Рыч, почему ты молчишь? — Баро в упор посмотрел на своего охранника.
— Я все сказал, что хотел. А теперь пусть и он хоть что-то скажет, — Миро выбрался из лощинки и пошел в сторону дома Зарецкого.
Новичок, сидевший в охранной будке, уж и не знал, что думать. Первый день работы — и уже столько событий. То какой-то парень (кажется, жених Кармелиты) увел начальника. Потом Баро начал ругаться и ушел за ними. А теперь этот жених вернулся один и хочет пройти к Кармелите. Хорошо, пусть идет. Но интересно, а чего же это Баро с Рычем так долго не идут?