Как только Форса привели к следователю на допрос, он тут же объявил о желании сделать официальное заявление.
— Я вас слушаю, — бесстрастно отвечал Солодовников.
— Как обвиняемый, я имею право на адвоката.
— С этим никто и не спорит. Назовите имя вашего адвоката, или же мы можем назначить вам своего.
— Нет, мне не нужен ваш адвокат. У меня есть свой.
— Кто же это?
— Адвокат Форс. Я буду защищать себя сам.
— Ну что ж, это ваше право.
— И как адвокат, я требую, чтобы вы ознакомили меня со всеми уликами и свидетельствами против меня.
— И это ваше право. Хотите прямо сейчас?
— Да, пожалуйста.
— Начнем, — следователь достал листок из уже заведенного на Форса дела. — Итак, во-первых, у вас был изъят электрошокер, который является орудием преступления.
Во-вторых, в вашем мобильном телефоне обнаружены номера Голадникова, Кузнецова и Гусарова, они же — Рыч, Рука и Леха. При этом Голадников уже дал против вас показания. В-третьих, Зарецкий сдал вас, как главаря всей этой банды Удава. И, наконец, в-четвертых, нам остается получить показания потерпевшей Зарецкой Кармелиты Рамировны, ну а в том, что она все расскажет, сомневаться не приходится. На мой взгляд, улик достаточно. Что скажете?
Солодовников откинулся на спинку стула, гордый приведенным валом неопровержимых аргументов.
— Скажу, что список хороший, длинный… — начал Форс издалека. — Вы позволите мне взглянуть?
— Ну что ж, раз вы сам себе адвокат — извольте, — и следователь протянул ему свой листок.
— Благодарю. Итак, давайте еще раз пройдемся по пунктам. Пункт первый: об электрошокере я слышу в первый раз.
— То есть как это, в первый раз? Он же был найден в вашей машине!
— Гражданин следователь, уважаемый Ефрем Сергеевич! Если вы внимательней прочитаете уголовное дело, то увидите, что в машине был не только я один. Более того: в своем собственном автомобиле я оказался заложником. В это время мне могли подбросить не только электрошокер, но и атомную бомбу. Кстати, не думаю, что на электошокере обнаружены мои отпечатки пальцев…
— Ну хорошо, допустим, — Солодовников очень внимательно следил за ходом мысли своего оппонента, тем более — такого тертого, как Форс. — Что дальше?
— Дальше — пункт второй. Телефоны преступников в моем мобильнике ничего не доказывают. Я — адвокат, я консультирую любого, кто обратится ко мне за помощью. В том числе и уголовников.
— Допустим.
— Так, пошли дальше. Наверно, свидетельства Кузнецова и Гусарова…
— Между прочим, ваших подельников.
— Никакие они мне не подельники. Это все — ваш домысел. У вас нет доказательств моей криминальной связи с ними. Нет и быть не может.
— Хотите очную ставку?
— Очную ставку? Да, хочу. Чрезвычайно.
* * *
Утром Баро вышел из разбитой на ночь палатки, умылся на холодном утреннем воздухе и вернулся за полотенцем.
— Ну что? Как спалось? — спросила мужа Земфира, убирая постель.
— Нормально. Ты знаешь, впервые за столько лет почувствовал себя настоящим цыганом…
— Как-то не радостно ты это говоришь.
— Да, если честно, я почти и не спал…
— Ну вот, с непривычки после своего дивана?
— Да нет, Земфира, я всю ночь думал…
— О чем, Рамир?
— Я ведь в городе оставил все: дом, лошадей, бизнес, а главное — Кармелиту!
— Вот те на — ты же сам этого хотел!.. Не тревожься за нее, Рамир, — все грозившие ей опасности уже позади. Преступники пойманы и сидят в тюрьме.
— Знаю-знаю. Но меня почему-то не покидает тревога…
— Рамир, твоя дочь не одна — с ней Максим, он любит ее, он для нее надежная защита. И еще есть Астахов…
— Кто знает, может быть, мне не по себе именно поэтому. Астахов — родной отец Кармелиты.
— Ну и что? Он — это он, а ты — это ты!
— Ты так думаешь?
— Ну конечно! Ты же для нее с самого рождения — и отец, и мать. Ты ее воспитал, вложил в нее свою душу. Она любит тебя, Рамир, она — твоя дочь, и ты навсегда останешься для нее самым близким и родным человеком!.. Уверяю тебя, Рамир, все будет хорошо, не волнуйся — у тебя взрослая дочь.
— Твоя Люцита тоже взрослая, и что? Ты ведь все равно беспокоишься за нее?
— Еще как беспокоюсь, — Земфира тяжело вздохнула. — И может быть, даже больше, чем ты за Кармелиту… Твоя дочь живет в прекрасном доме, Рамир, а моя — в чистом поле, неизвестно где, с мужчиной… Доченька моя, когда же я тебя увижу!
Глаза Земфиры наполнились слезами. Баро обнял любимую жену.
— Да, Земфира… По-разному мы с тобой жили, разными дорогами шли, а пришли к одному — нет рядом с нами наших детей… Не дал нам Бог такой радости, чтобы с нами были наши дети и внуки.
— Ничего, Рамир, ничего. Даже если и нет с нами наших детей сейчас, мы все равно обязательно их увидим!
— Когда же это будет, Земфира?
— Будет, Рамир, будет! А сейчас — сейчас нам надо помочь Миро.
— Да, ты права. Он — хранитель цыганского золота и продолжатель нашего рода.
— Ну а мы с тобой, Рамир, хоть и маленькая, но тоже семья. Так что давай будем любить и уважать друг друга…
Баро рассмеялся и еще крепче обнял Земфиру.
* * *
Максим и Кармелита целовались дни напролет.
— А знаешь, чего я сейчас больше всего хочу? — спросил после очередного поцелуя Максим.
— Чего же?
— Чтобы мы с тобой скорее уже поженились!
— Я люблю тебя, Максим!
— Я тебя тоже очень люблю! Слушай, а может, прямо сейчас в загс пойдем?
— Прямо сейчас в загс? Нет, нельзя. Еще не прошло сорока дней после бабушкиной смерти… Как же можно праздник устраивать?
— Ну, можно ведь и без праздника — просто расписаться, как это сделали твой отец с Земфирой.
— Нет, Максим, ты знаешь, мы с тобой так долго и трудно шли к этому…
И теперь мне хочется, чтобы у нас был настоящий праздник!
— А разве это главное?
— Нет, конечно, — Кармелита рассмеялась и запустила руку в светлую Максимову шевелюру. — Главное, что мы вместе и нас никто не разлучит! Но все-таки давай еще немножечко потерпим, а?
— Послушай, но ведь после того как мы подадим заявление, все равно надо ждать еще месяц — и траур уже закончится… Пойми, Кармелита, для меня это очень важно. Я хочу, чтобы у нас с тобой все было по правилам, чтобы мы были законными мужем и женой. Ну, так уж я воспитан!
— Хорошо, я согласна. Вот только… — и Кармелита немного замялась.
— Что, любимая?
— Вот ты говоришь, что ты так воспитан, да? А как ты воспитан, я не знаю… Вот ты знаешь и моего отца…
— Даже двух, — улыбнулся Максим.
— …Даже двух. Знаешь, как я росла. А я о тебе ничего этого не знаю.
Не знаю ничего о твоих родителях…
— Да это неинтересно.
— То есть как это — неинтересно? Очень даже интересно познакомиться с мамой и папой моего будущего мужа!
— Я тебя обязательно как-нибудь с ними познакомлю.
— Что значит "как-нибудь"? А на свадьбу их приглашать ты что, не собираешься?
— Я не хотел об этом говорить, Кармелита, но… В общем, в моей семье тоже все очень непросто. Думаешь, я случайно живу один тут, в чужом городе?
И Максим поведал самому дорогому для него человеку о сложных взаимоотношениях со своими домашними. Нет, он, конечно, не сказал ни о ком ничего дурного. Но Кармелита поняла, что из всей семьи единственный по-настоящему дорогой для него человек — это младшая сестренка.
Однако Кармелита затаила мысль обязательно пригласить на свадьбу всех Максимовых родственников. Ну, хотя бы для того, чтобы в честь такого события помирить их с Максимом.
* * *
Рассвело. С краю чистого поля стояла маленькая палатка. Рядом с ней пощипывали траву два коня. А перед палаткой, завернувшись в теплую фуфайку, лежал Рыч и с блаженной, почти детской улыбкой смотрел в небо, пожевывая губами травинку.
Люцита обещала матери, что все у них будет по закону — и до венчания не разрешала Рычу спать с ней в одной палатке, а палатка-то у них была как раз одна. Из нее выглянула только что проснувшаяся Люцита:
— Богдан, ты здесь?
— Зде-есь! — Рыч закричал на все поле, хотя лежал совсем рядом с палаткой. Кони подняли морды и недоуменно посмотрели на своих новых хозяев.
Люцита подошла к лежавшему Богдану.
— Ты не замерз? Ничего, что тебе пришлось спать снаружи?
— Нет, ну что ты! За годы жизни у Баро я так соскучился по воле… — Рыч любовался своей цыган-кой глядя на нее снизу вверх. — А потом я еще так долго сидел в этой норе под землей, не видел неба, не видел, какая наша земля красивая, не дышал полной грудью!
— Бедный ты мой, бедный!
— Нет, Люцита, я не бедный. Я теперь самый богатый человек на свете — ты мне весь этот мир подарила!
— А ты подарил мне саму себя!
Рыч вскочил и развел костерок под котелком, чтобы Люцита смогла умыться не холодной водой.
— Спасибо, Богдан!
— Тебе спасибо, Люцита! И благодарение Богу за то, что он мне тебя послал!
* * *
Сашке и Марго цыгане отдали для ночлега старую уютную палатку покойной Рубины. Утром они проснулись одновременно.
— Сашка! Я бы с тобой и на край света пошла! — проворковала Маргоша, сладко потягиваясь в постели.
— Ну, если мы пойдем на край света, то за это время ты мне нарожаешь много-много маленьких цыганят…
— А что? И нарожаю!
Они стали целоваться и обниматься.
— Никогда не думала, что мне так понравится житье цыганами…
— Э! Не с цыганами, а с цыганом! — поспешил поправить ее Сашка, изображая суровую ревность, но не выдержал и сам первый прыснул со смеху.
— Я хотела сказать, что мне так понравится жить в таборе.
— Так, ну все, хватит в постели нежиться. Ты думаешь, такая уж в таборе легкая жизнь? Давай-ка, дуй к бабам, помоги им еду готовить!
— Я готова! Пошли, Саш…
— Куда?
— Как это — куда? Ты же сам сказал — еду готовить…
— Ты что, Марго? Смеешься, что ли? Меня же засмеют в таборе!
— Почему это засмеют?
— Да где ж это видано, чтобы цыган-мужик бабам помогал?! У нас это не положено!
* * *
Следователь Солодовников назначил очную ставку. Первым к нему в кабинет привели Форса. Затем конвой ввел и Руку с Лехой. У одного из них была забинтована рука, у другого — голова. Все трое внимательно посмотрели друг на друга под пристальным взглядом следователя.
— Подозреваемый Кузнецов, повторите свои показания относительно этого человека!
— Это наш главный, Удав, — глухо произнес Рука.
— Теперь вы, Гусаров!
— Это Форс — наш главный по кличке Удав. Вроде… — вторил Руке Леха.
— Что скажете? — повернулся Солодовников к Форсу.
— Скажу, что это они заставили меня назваться Удавом, — Форс говорил медленно, с нажимом. Следователь посчитал, что он просто выдумывает показания на ходу, но на самом деле медлительность Форса была адресована не Солодовникову, а как раз двум другим слушателям.
— Как же это они, интересно, вас заставили? — самоуверенно спросил следователь.
— Силой. Они угрожали убить мою беременную дочь. Поймите, Ефрем Сергеевич, я готов пожертвовать собой, но не своей дочерью!
— Леонид Вячеславович, но вы же, как адвокат, тоже должны понимать, что это — всего лишь слова. И что же? У меня теперь есть ваши показания против показаний этих двоих. И у меня нет никаких оснований доверять вам больше, чем им.
— Почему, Ефрем Сергеевич? Перед вами два закоренелых уголовника — на них висит целый шлейф преступлений, включая убийство Бейбута Милехина!.. А вот чьи показания действительно имеют силу, так это Кармелиты Зарецкой. Она свидетельствовала против меня?
— Может быть, вы хотите, чтобы я вызвал на очную ставку с вами и Кармелиту Зарецкую? — иронично всплеснул руками Солодовников.
— Я очень этого хочу. Пусть она мне в глаза скажет, что я Удав. Но только я убежден, что она этого не скажет!
Форс не просто блефовал. Он действовал в строгом соответствии со своим новым планом, хотя и рискованным, но весьма многообещающим.
— Хорошо, — вынужден был согласиться следователь. — Но Зарецкую я вызову только после того, как мы закончим с Кузнецовым и Гусаровым.
— Не возражаю, — отвечал ему Форс, тем более что именно на это он и рассчитывал. И, испросив у следователя разрешения, стал задавать, как адвокат, вопросы Руке и Лехе: — Скажите, вы помните, как связали меня, как затащили в катакомбы? Как заставили меня назваться Удавом? Или вы забыли?
Рука, всегда соображавший быстрее, картинно опустил голову. Леха, на всякий случай, последовал его примеру.
Форс повернулся к Солодовникову:
— Мне больно вспоминать о том, что они со мной сделали, — и меня же упекли в тюрьму за все их преступления!
Начиная эту, казалось бы, простенькую очную ставку, Ефрем Солодовников никак не предполагал, что закончится она именно так.
* * *
Марго зашла в палатку Розауры. Там уже сидели почти все женщины табора.
Кто чистил картошку, кто мыл овощи, кто резал мясо.
— Бог в помощь! — сказала Маргоша и присоединилась к нехитрому кухонному трудовому процессу.
Не прерывая работы, женщины затянули песню.
— А что, и вправду в таборе все бабы делают? — Маргоша решила разузнать о цыганской жизни у сидевшей над картошкой рядом с ней Розауры.
— А ты что, не видишь?
— Вижу. И вот эти вот жбаны таскаете? И за водой сами ходите? И вот это все чистите, жарите-варите, моете, детей нянчите, а потом еще и мужиков ублажаете?!
Другие женщины тоже прислушались к разговору.
— И деньги на гаданиях тоже женщины зарабатывают? — продолжала Марго.
— А как же! — отвечала своей старой управской знакомой Груша. — Мы и зарабатываем. На эти деньги-то все и живут.
— Ну, бабоньки! А мужики-то вам тогда на кой ляд?
— Они нас защищают и любят, — послышались голоса. — Они — отцы наших детей.
— Бабоньки, да это же рабство! XXI век на дворе! Третье тысячелетие! Да вы что?!
— И что же ты предлагаешь? — смеясь, спросила Груша.
— Надо с этим покончить! Раз и навсегда, взять и покончить! Женщина — тоже человек! В смысле, свободный человек!
Но цыганки только посмеивались над феминистической проповедью попавшей в табор русской женщины.