Не то настроение царило в таборе. Совсем не то, что бывало, когда во главе кочующего табора стоял Бейбут.

Кто знает, может, отвыкли цыгане от странствий за время последней долгой стоянки в Управске. А может, и устали от такой жизни за гораздо более долгие годы кочевья. Ну а может быть, просто тянул к себе управский театр, в котором впервые за годы существования табора им удалось сыграть самый настоящий спектакль — ведь у каждого цыгана душа артиста!

Баро вошел в трейлер молодого вожака.

— Миро, я хочу с тобой поговорить.

— Да, Баро?

— Мы с Земфирой должны вернуться в город.

— Что-то случилось, Баро? Или, может быть, я тебя чем-то обидел?

— Да нет, Миро, ну что ты!.. Просто Земфире было видение — она говорит, что в городе что-то случилась. А она ведь теперь все-таки шувани… Я понимаю, Миро, что мой уход выглядит как бегство, как будто я испугался трудностей. Но, поверь мне, это не так.

— А что же видела-то Земфира? — Миро и сам уже был встревожен.

Баро молчал — не знал, говорить или нет. Но все же решился:

— Земфира видела Рубину, Миро. Она видела Рубину живой. Вернее — ожившей… И я теперь молю Бога, чтобы с Кармелитой все было в порядке!

— Знаешь, я бы и сам вернулся в город — убедиться, что с Кармелитой все в порядке, — сказал Миро, помолчав.

— Разве ты можешь бросить табор, Миро?

— Нет, не могу. Но дело в том, что и многие таборные хотели бы вернуться в город.

— Знаю, Миро. Понимаешь, жизнь меняется, и для того, чтобы быть свободным, — не обязательно кочевать. Главное — чтобы были свободными твои мысли и твое сердце.

— А как ты думаешь, Баро, что сказал бы об этом отец?

— Бейбут был настоящим вожаком, и он поступил бы так, как это было бы лучше для всего табора.

— Ты думаешь, вернуться хочет весь табор?

— Я не могу сказать за всех — надо поговорить с людьми.

— Так и поступим!

* * *

Вернувшись в свой гостиничный люкс и действительно упав от усталости на кровати, Алла и Соня Орловы обменивались мнениями обо всем увиденном и услышанном.

— Ну, каков наш Максим-то? — говорила Алла. — Это ж надо додуматься: жениться на цьланке!

— Мам, ну и что же, что цыганка? Зато по ней сразу видно, что она — воспитанная девушка. И дом у них очень даже приличный.

— Дом! — хмыкнула Алла. — Да я не удивлюсь, если она в этом доме какая-нибудь горничная! Выдает себя за хозяйку, а настоящие хозяева где-нибудь за границей…

— Мама, ну перестань! Максим же ясно сказал, что это — дом Кармелиты.

— Ой, не знаю, не знаю — эти современные девушки, они кому хочешь голову заморочат, а такому, как Максим, — и подавно.

— Мам, ну зачем ты так? По ней же видно, что она девушка добрая, открытая.

— Ты всегда была у нас идеалисткой — тебя только ленивый не обведет вокруг пальца!

— Ну, мамочка! — и Соня, как в детстве, перебралась на кровать к матери, чтобы к ней прижаться-приласкаться. — Ты же всегда со мной — ты меня не дашь в обиду!

— Вот именно, что все "мамочка" да "мамочка"! Вы бы все без меня пропали!

— И все-таки, мамочка, Максим правильно не разрешает нам влезать в свои личные дела. И на твоем месте я была бы с ним помягче.

— Вот когда ты будешь на моем месте, тогда и будешь говорить! Я — его мать, я его родила и воспитала. И я не позволю ему делать глупости — хочет он этого или нет!

— Мама, что ты еще задумала?

— Я не допущу этой свадьбы! Соня даже отпрянула от матери:

— Не могу сказать, что мне нравится твоя затея… И как же ты собираешься их свадьбе помешать?

— Пока не знаю — у меня об этой девчонке слишком мало информации. Так что мне теперь понадобится немного времени, и еще нужно будет завести кое-какие знакомства.

— Ох, мамочка, но если только об этом узнает Максим… — Соня покачала головой.

— Ну, значит, нужно действовать так, чтобы он как можно дольше об этом не догадывался.

— Он слишком хорошо тебя знает, мама… И долго водить его за нос у тебя не получится.

— А я и не собираюсь это в долгий ящик откладывать. Сделаем все тихо и, главное, — быстро.

— А может быть, пусть Максим сам выбирает то, что ему надо в жизни? — робко вступилась за брата сестренка.

— Ну уж нет! Я не для того растила сына, чтобы отдать его каким-то цыганам!

* * *

Нежданный-негаданный приезд родни выбил Максима из колеи. Нет, конечно, винить тут некого — давно уже надо было самому расставить все точки над "i" в своих запутанных отношениях с родителями и самому сообщить им о собственной женитьбе.

А тут еще этот звонок от Палыча. Максим уже думал, что тот звонит, как и обещал, попрощаться. Но Палыч просил, чтобы Максим срочно приехал к нему в больницу.

— В больницу?

— В больницу!

На этом связь оборвалась. И Максим, не зная уже, что и думать, помчался на встречу с другом.

На Палыча он наткнулся в больничном коридоре — тот был на ногах и выглядел, так, в общем-то, ничего.

— Палыч, ну что ж ты так пугаешь-то?! У тебя по телефону голос так дрожал — я испугался, серьезно испугался!

— Максим, понимаешь, я здесь из-за Рубины…

— Палыч-Палыч, я ведь сто раз говорил, что тебе нельзя так волноваться.

Что там у тебя — сердце? Давление поднялось? Что врачи говорят?

А Палыч все не знал, с чего же начать, как объяснить то, что произошло.

Максим истолковал его молчание по-своему:

— Палыч, ты только правильно меня пойми, ладно? Рубины больше нет, она умерла. А тебе надо жить! Понимаешь? Рубина…

— Ты не понял, Максим. Рубина жива.

— Что? Что ты несешь, Палыч?

— Рубина жива. Ну, не совсем то есть…

— То есть как это? — Максим начинал понимать, что делает Палыч в больнице. Рассудок его старого друга не выдержал утраты любимой — и, видно, дал какую-то трещину…

Но то, что Палыч рассказал ему дальше, оказалось гораздо более невероятным. Максим все не мог поверить в то, что слышал, и Палычу пришлось опять потревожить врача, чтобы тот подтвердил столь уникальный диагноз.

— Бывает же такое! — теперь уже Максим переваривал обрушившуюся на него информацию. — Человека похоронили, а он живой…

— Да, дела… Я вот думаю: надо бы Кармелите сказать, что бабушка-то жива. А то Баро уехал, и теперь она — единственная родственница Рубины здесь, в городе.

— Ну конечно, надо сказать!.. Хотя, Палыч, надо как-то, ну, не сразу что ли. Это ж все-таки шок-то какой!

— Понимаю, я ж поэтому и позвонил сначала тебе. А с другой стороны, тянуть тоже нельзя — Рубине уход нужен.

— Ну, за это ты не волнуйся — здесь замечательная клиника! Я ж тут лежал — знаю.

— Да не о том я. Врач говорит, что Рубина, возможно, все слышит и понимает. И нужно, чтобы рядом с ней был близкий, родной человек, чтоб с любовью, с лаской, чтоб положительные эмоции…

— Ну, это любому больному нужно.

— Да нет, тут другое. Врач говорит, чтоб ее из этого состояния вывести… Ну, чтоб разбудить, как бы… Так вот, для этого нужны любовь да ласка. Теплота человеческая. Вот я о чем!

— Ну так а ты, Палыч? Ты ж Рубину как никто любишь! А с Кармелитой, обещаю тебе, я поговорю, только сначала как-то ее подготовлю.

* * *

Розаура стояла над корытом и стирана, когда в палатку со всех ног влетел Васька, да так, что чуть не сбил мать.

— Мама! Миро весь табор собирает!

— Случилось что?

— Конечно! — и восьмилетний Васька постарался напустить на себя взрослую важность. — Просто так табор собирать не станут.

— Так зачем собирают-то?

— Важное дело, — тут же нашелся Васька. — Когда ж это табор по пустякам собирали?

Но Розаура уже стала терять терпение:

— Ты знаешь, зачем собирают, или ты мне просто голову морочишь? Ты что, думаешь, белье само собой стираться будет?!

— Эх вы, женщины! Ничего вам не интересно! — развернулся Васька и выскочил из палатки по своим неотложным мальчишеским делам.

А Розаура наскоро прополоскала и выжала белье, вытерла передником руки и пошла к шатру Миро, где уже толпились все цыгане табора.

Когда все собрались, Миро встал перед ними, поднял руку, попросив тишины, и заговорил:

— Ромалы! Раньше вас всегда собирал Бейбут. Он был настоящим вожаком, вы доверяли ему, вы знаете, как он заботился о каждом из вас.

Цыгане согласно закивали головами.

— Видит Бог, — вновь возвысил голос Миро, — я стараюсь стать для табора тем же, кем был мой отец.

— Ты достойный сын своего отца! — послышались в ответ голоса цыган. — Мы все любим тебя и уважаем! Нам с тобой хорошо! Зря переживаешь! Ты — настоящий вожак! Бейбут бы гордился!

Баро, сидя сбоку, радостно улыбался, видя такую любовь соплеменников к сыну своего друга.

— Мой отец верил, — снова заговорил Миро, — что цыгане должны жить в дороге. Он хотел как можно скорее покинуть город и снова вдохнуть вольный воздух кочевья. Мы выполнили его волю.

Миро остановился и обвел взглядом табор:

— Но чем дальше мы отходим от города, тем больше меня одолевают сомнения. В городе остались могилы наших предков, могила моего отца… Скажу вам честно, город манит меня. И, думаю, что не меня одного. Поэтому я предлагаю обсудить, что лучше для табора: продолжать кочевать или вернуться в город и начать новую жизнь.

Цыгане, потупив глаза, молчали. Не такой уж простой вопрос задал им молодой вожак. С одной стороны, в городе, конечно, неплохо. Но с другой-то, они — цыгане, веками их предки кочевали, не привязывая себя ни к какому месту.

— Что скажете, ромалы? — еще раз спросил Миро.

Что было сказать цыганам? То, чего больше хотелось? Или то, чего требовали вековые традиции предков? Не дождавшись никакого ответа, Миро снова заговорил:

— Вы — вольный народ! И никто не может заставить вас поступать против вашей воли. Поэтому решение, кочевать ли нам дальше или нет, мы должны принять все вместе…

И тут первым из цыган подал голос неугомонный Васька:

— И мы опять в театре выступать будем?!

— Ну-ка замолчи, маленький еще! — прикрикнула на своего шалопута Розаура, но весь табор после Васькиных слов уже загудел, как будто прорвало плотину.

— Если хоть один из вас не захочет жить в городе, я его поддержу и в городе мы не осядем… — сказал на всякий случай Миро, но мог бы уже и не говорить.

— А что, в городе здорово было, а, ромалы? — кузнец Халадо говорил мало, но он говорил смачно.

— И приняли нас там неплохо! — уже вторил ему Степка.

— Надо возвращаться! — крикнул конюх Сашка.

— Не надо возвращаться! — вдруг возразила Саш-кина Маргоша. — Ну чего я в городе не видела? Тут мне лучше, в дороге.

— Да ты что, Марго? — опешил Сашка.

— Ладно, ладно, делай что хочешь!

И тут раздались дружные аплодисменты. Цыгане хлопали русской бабе Маргоше — она прошла все испытания, она стала настоящей цыганкой, стала своей и доказала это!

Но на решение табора это уже повлиять не могло.

* * *

Света работала над портретом Рубины увлеченно, как никогда раньше.

— Да, запали же тебе цыгане в душу! — вдруг раздался за ее спиной знакомый голос.

Света вздрогнула, обернулась — в комнату неслышно вошел Антон.

— Ты?! Что тебе от меня нужно?

— Мне? Мне-то ничего.

— А зачем же тогда пришел?

— Оказывается, это очень важно для твоего отца.

— Для моего отца?

— Именно. Мы с мамой влипли в неприятную историю, и у нас нет ни копейки денег. Вот она перед ним и выслуживается! Умоляла, чтобы я к тебе пришел — налаживать семейные отношения.

— И ты пришел? — Да.

— А теперь — пошел отсюда вон! — в голосе Светы осталась только какая-то брезгливость.

— Да уж, веселенький у нас роман получается, — спокойно и безрадостно усмехнулся Антон. — Моя девушка, мать моего ребенка, выгоняет меня из моего же дома, а мне и крыть нечем!

— Ты сам в этом виноват!

— Снова пишешь? — Антон смотрел на проявляющиеся в портрете черты немолодого женского лица. — Чей-то заказ?

— Это покойная бабушка Кармелиты.

— Покойная, так же как и наши с тобой отношения. Они ведь у нас умерли, так?

— Да, Антон, они умерли. Ты это хотел от меня услышать?

— В общем, да.

— Ну, вот и услышал! Теперь иди к маме со спокойной совестью и скажи ей, что ты пытался наши отношения восстановить, но у тебя не получилось.

Потому что это невозможно!

— Невозможно? То есть у тебя никаких претензий ко мне нет?

— Антон, мне от тебя абсолютно ничего не нужно.

— Очень хорошо. Только, пожалуйста, Света, передай то же самое своему папаше. Скажи ему, что я тебе не нужен, что я — последний подлец. И ты меня видеть не можешь! Ладно?

— Хорошо, я поговорю с ним.

— Ну, вот и славно! Отношений у нас больше нет, но договориться-то мы всегда можем, — и без особых прощаний Антон пошел к выходу.

* * *

Пока Максим был в больнице с Палычем, у Кармелиты один за другим раздались два телефонных звонка. Сначала звонили от следователя — просили срочно приехать и обещали прислать машину. Второй звонок был гораздо страшнее.

Рука как будто каким-то особым бандитским нюхом чувствовал, когда лучше всего позвонить девушке и напомнить о себе. Но на этот раз разговор пошел уже не об Удаве и Форсе, а об Удаве и Рыче. Подтвердить следователю, что именно Рыч и есть Удав — вот чего требовали теперь от Кармелиты. Требовали и угрожали жизнью Максима, жизнью ее выстраданной любви и судьбы!

Милицейская машина привезла Кармелиту к зданию Управского уголовного розыска. У входа стояла Люцита, держа лошадиные поводья и поглаживая загнанную лошадиную морду. При виде Кармелиты глаза у Люциты загорелись надеждой. Она бросилась к сводной сестре, но сопровождавший Кармелиту милиционер ее не пустил. Сама же Кармелита, опустив глаза, прошмыгнула внутрь вместе с милиционером. Люцита пошла следом.

А в кабинете Солодовникова уже сидел Рыч. Ефрем Сергеевич усадил Кармелиту и тут же приступил к допросу.

— Кармелита Рамировна, вы знаете этого человека?

— Знаю. Он работал охранником в нашем доме. Папа ему доверял.

— Что именно входило в его обязанности?

— Дом охранять. И меня тоже.

— Претензии к нему были?

— Да нет, не было претензий.

Рыч посмотрел на Кармелиту с благодарностью.

— В таком случае, почему же ваш отец его уволил? — продолжал следователь.

— Я не знаю, — опустила глаза девушка, — я не вникала в дела отца…

— А то, что этот человек покушался на жизнь Максима Орлова, вы тоже не знаете?

— Это я знаю… — вздохнула Кармелита.

— Тогда почему же вы скрываете, что именно из-за этого покушения ваш отец уволил Голадникова?

Кармелита молчала, и тогда следователь продолжил:

— Из показаний Голадникова ясно, что он мстил вашему отцу. Именно поэтому он украл золото.

— Об этом я ничего не знаю, — растерянно лепетала Кармелита.

— Да, все так и было, — пришел ей на помощь сам Рыч.

— Вот видите, Зарецкая, Голадников подтверждает свою вину.

— Но это золото с похищением Кармелиты никак не связано! — Рыч еще раз поспешил повторить то, что говорил Солодовникову уже не раз.

— Он участвовал в вашем похищении? — продолжал следователь допрос Кармелиты.

— Участвовал. Но его заставили!

— Почему вы так решили?

— Потому что мы с ним оба были связаны. И он помогал мне бежать. В общем, он рисковал жизнью!

— Ну и что в итоге, вы тогда убежали?

— Нет…

— Понятно. А вам не приходило в голову, что он находился рядом с вами специально? Контролировал ситуацию? Ну и, конечно же, был связан, чтобы не вызывать подозрений! Может такое быть, как вы думаете?

Угрозы Руки отчетливо зазвучали в ушах Кармелиты.

— Не знаю… — прошептала она.

— У нас это называется "подсадная утка", — объяснял тем временем Солодовников. — Вы подумайте об этом, подумайте!

— Да нечего мне думать — я сказала все, как оно было на самом деле! — Кармелита стряхнула с себя наваждение и заговорила решительно. — И придумывать я тут ничего не собираюсь!

Но в следующую секунду угрозы бандитов убить ее Максима снова предательски всплыли в памяти.