Астахову позвонил Антон и попросил о встрече. Попросил очень сильно и, как показалось Астахову, очень серьезно. Николай Андреевич согласился приехать на встречу с сыном в ресторан. Антона он нашел за столиком, на котором стояли только рюмка и уже почти пустой графин водки.

— Ты уже здесь? — сказал Астахов, подсаживаясь. — И уже пьян? Зачем ты меня позвал?

— Заплатить по счету. У меня же денег нет. Астахов достал лежавшую под графином бумажку со счетом.

— Здесь же одна водка. Ты что, ничего не ел?

— Кто не работает, тот не ест! — мрачно пошутил Антон.

— Зато пьет. Пьешь-то ты зачем?

— Для храбрости. А то трезвым я не решился бы с тобой говорить — смелости бы не хватило.

— Ну, и что же ты хочешь мне сказать?

— Я хочу тебе сказать: "Папа, дай мне денег!" Астахов молча посмотрел в глаза сыну.

— Ну, ладно-ладно, шучу, — поспешил поправиться Антон. — Папа, дай мне работу!

— Вот как? Работу? Какую?

— Непыльную и высокооплачиваемую! Ну, ты же понимаешь — я не могу по-другому, не могу без денег, а их у меня нет.

— И ты просишь у меня это после всего, что сделал? — в голосе Астахова было больше разочарования, чем упрека.

— Да! Да, конечно, ты прав, — Антон со всем соглашался. — Но мне-то от этого не легче!

— Зачем вы с матерью вернулись?

— Нас ограбили!

— Понимаю. И даже догадываюсь, кто… Видишь ли, Антон, я очень многое тебе прощал. И я хорошо знаю, что ради денег ты готов на все. Так что, прости, но я тебе не верю!

— Значит, не веришь? Ну и правильно! — Антон заговорил вдруг очень серьезно и совсем трезво. — Я чувствую себя совершенно пустым. У меня ничего нет. У меня нет отца, потому что я — вор и подлец.

— Антон… — начал было Астахов, но сын в ответ только горько усмехнулся и продолжал:

— …У меня нет любимой девушки, потому, что в наши отношения все время лезли, — и теперь мы даже не можем посмотреть друг на друга без отвращения.

У меня нет ребенка, потому что она меня к нему никогда даже близко не подпустит. Хотя, наверное, он мне и не нужен… У меня нет матери. Нет, она, конечно, есть, она заботится обо мне, волнуется, но ни разу она еще не поинтересовалась, чего же я на самом деле хочу в жизни…

— И чего же ты хочешь?

— А тебе это действительно интересно?

— Ты — мой сын.

— Я хочу просто человеческого отношения к себе.

— От кого?

— Да хоть от кого-нибудь на этом свете!

— А сам ты к кому-нибудь относишься по-человечески?

Антон задумался. Какая простая мысль! Он удивился этому и попытался ответить на вопрос максимально честно. Ответ получился отрицательный:

— Нет. Я никого не люблю.

Во взгляде Астахова появился оттенок сострадания сыну.

— Знаешь, Антон, чего-то в этой жизни ты так и не понял…

— Не учите меня жить, лучше помогите материально! — пятиминутка честности перед самим собой закончилась. Да и алкоголь в организме брал свое.

— Антон, это ведь уже было, мы это уже прошли. Твое счастье, что ты не оказался за решеткой!

— Ну, ничего, еще не все потеряно! — съехидничал Астахов-младший.

— Да, дел ты, конечно, наворотил всяких — что правда, то правда. Но и из этого можно как-то выкарабкаться. Надо только быть человеком…

— О, "Человек — это звучит гордо!" Спасибо за ценный совет! Вот только одна беда: почему-то все ценные советы оказываются совершенно бесполезны!

В ресторан вошла обеспокоенная Тамара. Увидела сына и подбежала к столику.

— О, мама! — заметил Антон ее еще издали. — Как хорошо, когда оба родителя рядом!

— Почему ты выключил мобильник?

— Мне нечем за него заплатить!

— Сказал бы мне — я бы дала денег.

— А это хорошо, Тамара, что ты пришла, — заговорил Астахов. — Вот сразу обо всем и поговорим.

* * *

Не один Баро соскучился по Кармелите. Как только цыгане поставили свои шатры и палатки, Миро повел к баронскому дому весь табор. И несмотря на усталость после ночного перехода, к особняку Зарецкого они подошли с музыкой и танцами. Заслышав цыганскую музыку, Баро с Кармелитой вышли на крыльцо и оба расплылись в улыбке умиления.

Цыгане улыбались Кармелите в ответ, по очереди подходили к ней, спрашивали, как дела, — и в конце кондов втянули ее в свой веселый пляс. Да она и не сопротивлялась.

Баро пригласил всех б дом. Не зря же он строил его так, чтобы в нем мог поместиться малый цыганский табор! В гостиной всем хватит места — великану Халадо, и Сашке с Маргошей, и Степке, и Ро-зауре с детьми, пристроившимися у цыган на коленях — только Васька, как взрослый, сидел с важным видом сам, да еще и рядом с Зарецким, который вел в это время неспешную беседу с Миро.

Кармелита сразу же отправилась на кухню, чтобы выставить на стол все имеющиеся в доме запасы. Груша, по старой памяти, стала ей помогать. И вот две цыганки вынесли сразу шесть больших подносов с разной снедью — не всякий профессиональный официант так сумеет.

Цыгане закусили — и снова пустились петь и танцевать. Миро смотрел на Кармелиту пылающими глазами, и это не укрылось от внимательного взгляда Баро. Но годы научили Зарецкого не спешить со словами, не разобравшись сначала с мыслями.

В этот момент двери дома открылись, и на пороге показался Максим с двумя чемоданами в руках и двумя спутницами за спиной.

— Как ты говорил? Покой и тишина? — тихо, но язвительно спросила сына Алла.

— Здравствуйте! — проговорил Максим, обращаясь к нескольким десяткам людей, наполнявших дом, который он полтора часа назад оставил пустым.

Цыгане весело и радостно поздоровались с Максимом.

— Здравствуй, Максим! — подошел к нему Баро и обнял. — Рад тебя видеть!

Ну, вот мы и вернулись.

— Да, я уже заметил. А это — моя мама, Алла Борисовна, и моя сестра Соня! А это — Баро Зарецкий, отец Кармелиты!

— Очень приятно! — раскланялся Баро перед будущими родственниками.

— Мне тоже очень приятно! — Алла быстро приноравливалась к общению с самыми разными людьми, лишь бы это общение было к ее пользе. — Так вы, значит, — таборный цыган?

— Был таборный, да весь вышел! — усмехнулся Баро. — Это был маленький неудавшийся эксперимент.

— Почему неудавшейся?

— Да, вы знаете, всю жизнь хотел жить в таборе, а стал бизнесменом.

— О! Столько бизнесменов в таком небольшом городе!

— Папа, — подошла Кармелита, — я пригласила Аллу Борисовну и Соню остановиться у нас, что ж им в гостинице-то ютиться?

— И правильно, дочка!

— Вы не возражаете? — переспросила Алла.

— Ну о чем вы говорите! Наш дом — ваш дом ваши заботы — наши хлопоты!

* * *

Не было в доме Баро только Земфиры. Приехав в Управск, она тут же бросилась на старое кладбище, к могиле Рубины, — это место звало ее.

Но войдя в склеп, Земфира обнаружила там ужасную картину — сброшенное с места надгробие, сдвинутая каменная плита, развороченная могила, и прямо перед ней — пустой гроб!

— Господи! Что же это? Рубина… — Земфира замерла, потом попятилась…

Но все же шувани взяла себя в руки и осмотрелась по сторонам. Не заметив ничего глазами, решила посмотреть и другим зрением — недаром же так многому успела научить ее Рубина за долгие годы совместных странствий-кочевий по приволжским степям.

Земфира провела несколько раз руками над опустевшим гробом. Потом стала гладить стены склепа, шепча что-то им, как будто выспрашивала у этих немых свидетелей: "Где Рубина?"

Постепенно ее движения приобрели какой-то ритм. Земфира стянула с себя платок, несколько раз провела им над гробом, потом положила на каменный пол, сняла с руки кольцо и бросила на платок. Затем закрыла глаза и стала шептать заклинания. И вдруг, не открывая глаз, радостно улыбнулась, как будто увидела наконец то, что искала.

А в следующую секунду, подхватив платок, уже выбежала из склепа.

В эту же самую минуту, в больнице, рука у Рубины дрогнула, а губы тихо, но вполне отчетливо проговорили:

— Устала…

Палыч оторопел, но в следующий момент уже распахнул настежь дверь в коридор и закричал:

— Доктор! Доктор!

— Что? Что случилось?! — на счастье, врач как раз проходил мимо палаты.

Палыч схватил его за рукав, потянул к постели Рубины и показал на руку больной:

— Вот! Рукой только что вроде как пошевелила… И шепчет, что устала…

Врач с сомнением повернулся к приборам, к которым со вчерашнего дня была подключена воскресшая старуха, и оторопел.

— О Господи! Не может быть! — вырвалось у него, и он второпях выбежал из палаты.

— Рубина! Не уходи, слышишь! — шептал Палыч, держа любимую за руку. — Не оставляй меня одного, слышишь? Ты мне здесь нужна! Здесь!

Веки на глазах у Рубины задрожали, как будто хотели открыться, но никак не могли этого сделать.

* * *

Аллу и Соню усадили поудобней на диване, Баро взял в руки гитару, а Кармелита запела. Пела она цыганскую песню — очень старую и очень красивую: "Ты лети, лети, кибитка…". Цыгане заслушались.

— Хорошо поет, правда? — прошептала Соня матери.

— Она еще и поет! — двусмысленно отозвалась Алла.

Закончила Кармелита под бурные аплодисменты всех гостей дома, и цыгане снова пустились в пляс.

Степка, смущаясь, подошел к Соне и пригласил ее. Соня, на всякий случай, оглянулась на мать — та не возражала, ее сейчас занимало другое. На освободившееся рядом с собой место Алла подозвала и усадила Максима.

— Да, мама.

— Кто этот красавец? — и она показала на молодого Милехина, который не мог оторвать глаз от танцующей Кармелиты.

— Это Миро.

— И какие отношения связывают его с твоей невестой?

— Они знают друг друга с детства, их отцы были самыми близкими друзьями, — И все?

— Нет… Ну, в общем, Кармелита была его невестой.

— О! Сынок, да ты увел невесту у цыгана?!

— Если хочешь — да! Но сейчас Миро и Кармелита — как брат и сестра.

— Ага, так я в это и поверила! Ты посмотри, как они глядят друг на друга. Особенно этот твой Миро!

* * *

— Так вот, Тамара! — Астахов решил говорить просто, безо всяких вступлений, предисловий и экивоков. — Так как я решительно намерен получить у тебя развод, то предлагаю обсудить детали.

— Папа, прости, что вмешиваюсь, — подал голос Антон. — Скажи, а когда ты разведешься с мамой, ты сразу на Олесе женишься?

— Сразу!

Он хотел лишний раз поддеть отца, но в этот раз — не получилось.

— Антон, я заплачу по твоему счету, ты можешь идти, — попытался отправить пьяного сына Астахов.

— Э, нет! Речь идет о разводе. А при разводе, как известно, в первую очередь страдает кто? Дети! — Антон поднял взгляд на отца и сразу осекся. — Все, все! Умолкаю! Вы от меня больше и слова не услышите!

— Так вот, я продолжаю, — вновь обратился Астахов к Тамаре. — Я предлагаю тебе забрать при разводе автосервис.

— Вот как?

— Да. И делай с ним что хочешь. Хочешь — Игоря туда своего возвращай управляющим, хочешь — пусть Антон там кафе строит. Мне все равно, мне нужен развод.

Антону такое предложение очень даже понравилось, но он почел за благо лишний раз в разговор не встревать и послушать, что скажет мать. Тамара выдержала паузу и ответила резко, как будто ножи метнула:

— Нет! Одним автосервисом ты от меня не отделаешься!

— Но почему? Если правильно поставить бизнес, автосервис может давать неплохую прибыль!

— А мне не нужна прибыль!

— Что же тебе нужно?

— Мне нужна половина всего имущества — она причитается мне по закону, и ты мне ее отдашь!

— Тамара, побойся Бога! Ты же прекрасно понимаешь, что это будет нечестно!

— Я тебе говорил, мама, что папа у нас благородный, — снова встрял в разговор Антон. — Он не может делать то, что нечестно.

— Антон, ты сказал, что будешь молчать! — от всей этой милой беседы в глазах Астахова появилась ярость. — У тебя ничего не получится, Тамара!

— Ну почему же? Слава Богу, в нашей стране есть законы, а у меня есть хороший адвокат.

— Значит, суд?

— Значит, суд.

— Ну, суд так суд!

* * *

Врач и медсестра ставили Рубине какую-то тройную капельницу, а Палыч крутился рядом, мешал и поминутно спрашивал:

— Ну что, доктор? Ну что?

— Павел Павлович, подождите минутку — вы же мешаете.

И тут Рубина открыла глаза.

— Очнулась… — чуть слышно проговорил Палыч, заметивший это первым.

Рубина обвел взглядом медсестру, врача и остановила глаза на лице Палыча.

— Паша? Как же это ты так постарел! — проговорила больная.

А Палыч плакал. Смотрел на нее с невыразимой нежностью, плакал и говорил:

— Рубина вернулась! Ну, кто бы еще мог мне такое сказать — как я постарел…

Рубина слегка улыбнулась — самыми уголками рта.

И тут в палату буквально влетела запыхавшаяся Земфира.

— Я так и знала, я так и знала! — приговаривала она всю дорогу от кладбища до больницы. — Я чувствовала!

А тут, столкнувшись с ожившей Рубиной глаза в глаза, замолчала. Потом улыбнулась и сказала:

— С возвращением, Рубина!

* * *

Тамара привела пьяного сына обратно в гостиницу и бросила на кровать.

— А ты, оказывается, жестокая, — сказал Антон не то о том, что надо бы с ним поосторожней, не то о разговоре с Астаховым.

— Антоша, человек становится жестоким, когда, ему уже нечего терять. О чем вы говорили с Астаховым до моего прихода?

— Да так, за жизнь… В общем, я просил у него работу.

— Подожди, я начинаю с ним войну, а ты просишь у него работу?!

— А что мне делать? Надо же на что-то жить!

— Живи пока на деньги Форса!

— Давай, давай! Пригреем змею на груди! А точнее — удава!

— Молчи и слушай! Считай, что эти деньги мы берем у него в долг.

Выиграем процесс — отдадим. А что же сказал тебе Астахов по поводу работы?

— Сказал, что не верит…

— Во что не верит? — не поняла Тамара.

— В меня.

Вернулся к себе домой и Астахов.

— Как встреча с Антоном? — спросила Олеся, заранее сопереживая любимому.

— А что, по мне не видно?

— Значит, как всегда…

— Да нет, не как всегда, — в этот раз там была еще и Тамара. И что самое противное — я не удержался и стал обсуждать с ней денежные дела по разводу.

— И что?

— И то, что с ней можно разговаривать только в присутствии адвоката!

Видеть ее не могу!

— Что она тебе такого сказала?

— Она требует половину имущества, а иначе готова затеять, громкий бракоразводный процесс! — и Астахов заходил по комнате. — В общем, у нас с ней начинается война!