В больничном коридоре рядом с палатой Рубины, уставшие от тревог и потрясений, прикорнув на стульях, сидели рядком Баро и Земфира. А если заглянуть внутрь палаты, можно было увидеть Палыча и Кармелиту, тоже спящих на своих стульях.

И только Рубина в этом сонном царстве не спала. Надоело ей спать. Она встала, тихонько приоткрыла дверь. Вышла из палаты, стараясь не шуметь. В больничном халате и тапочках пошла по коридору. Скользнула взглядом по спящим и тихо ушла прочь, пока не исчезла за поворотом, никем не замеченная.

Рубина шла не торопясь. Куда торопиться — вся ночь впереди.

Перед лесом остановилась. Помолилась, чтоб страшный лесной человек не запутал, с дороги не сбил. И смело шагнула в чащу, подумав, что если сумела она найти дорогу с того света, то на этом свете родной табор уж как-нибудь отыщет. По лесу шла, улыбаясь. Подошла к дереву, обняла его, как старого доброго знакомого. Приникла к нему, просветленным взором посмотрела вверх, на звездное небо.

— Спасибо, Господи. За все, что сделал в прошлом. И за все, что будет еще, спасибо…

* * *

Ночь наступила незаметно. Астахов заработался. И лишь сейчас заметил, что Светы все еще нет. Позвонил ей, металлический голос ответил, что абонент недоступен. Тогда Николай Андреевич прошел в спальню Тамары. Точнее — в бывшую спальню Тамары, которая с некоторых пор стала Светиной спальней и мастерской. Начал рассматривать новые картины девушки. И понял, что был несправедлив, когда совсем уж в хлам разругал ее творчество.

Правильней было бы просто покритиковать. Но уж больно его тогда завел Светин по-юношески амбициозный выпендреж. Это когда глубины нет, силы, энергетики, мудрости нет, а есть только бестолково-нахальное самовыражение.

Теперь же, после всего пережитого, да еще и с беременностью, линии художницы обрели мудрость и энергию. И выпендреж превратился в истинную оригинальность.

Разглядывая картины, Астахов не заметил, как в комнату вошла Олеся. Даже вздрогнул от ее слов:

— Так вот, значит, ты где! А я тебя по всему дому ищу…

— Да вот, зашел узнать, как Света себя чувствует, спокойной ночи пожелать. А ее нет… до сих пор. Представляешь?

Олеся с удивлением окинула взглядом пустую комнату. Посмотрела на часы.

— Где же она может быть? Уже так поздно…

— Не знаю… Я уже волноваться начинаю.

— Так позвони ей!

— Да звонил. "Недоступна". А если бы и дозвонился… Как-то неудобно.

Что я ей скажу? Она — взрослый человек, трудно ее контролировать.

— При чем здесь контроль? Просто узнаешь, все ли у нее в порядке.

— Ну, даже не знаю, — замялся Астахов.

— Что "не знаю"? Значит, просто волноваться и ничего не делать лучше?

— Да, Олеся, иногда лучше ничего не делать.

— Коля, но мы все живем под одной крышей, и я думаю, имеем право знать…

— Олесь, Света — взрослый человек. Захочет, включит телефон и сама все расскажет. К тому же у нее ведь есть и другой дом. А я… Я вон даже о собственной дочери мало что знаю… Где она сейчас? С кем?

Олеся подошла к Астахову поближе. Обняла его.

— Тюлень! Тюлень ты мой. Большой и добрый. Не переживай, Коля, все образуется… Все будет хорошо.

— Хотелось бы верить. Рамир вернулся, и я даже не знаю, как мне вести себя с Кармелитой. Для нее он отец — один… Как добиться ее доверия? Не знаю.

— Ты все слишком близко принимаешь к сердцу. Времени-то прошло еще мало — всего ничего. Привыкнет девочка…

— Да. Наверное, это самое трудное в жизни — найти общий языке повзрослевшими детьми. Стать для них другом. Я боюсь, что с Кармелитой у меня это может не получиться… Как уже не получилось с Антоном.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что Антона я воспитывал с детства, и что в итоге вышло — ты знаешь. А Кармелита вообще уже взрослый, совершенно сформировавшийся человек.

— Нет, Коленька, ты, дорогой, не путай. У Антона была еще Тамара. А у Кармелиты — Зарецкий. Чувствуешь разницу? Антон — хам и эгоист. Кармелита же — добрая, отзывчивая девушка. И со временем будет очень рада… Да что там — счастлива, что обрела такого отца, как ты.

— Спасибо, Олесенька. Твоими бы устами…

— Что, мед пить?

— Да нет. Лучше целоваться, — сказал Астахов и обнял ее.

* * *

Совершив длинный ряд поступков, большей частью — героических, Васька совсем от рук отбился. Если раньше с закатом солнца он все же приходил домой, то теперь бегал черт знает где и бог знает сколько.

Вот и этим вечером его не было. Розаура уже все дела переделала, но сорванца не дождалась. Если бы у нее еще какая работа была, она бы, может, немного и подождала, а так… В безделье темные мысли совсем голову заполонили. Взяла она фонарь и пошла искать Ваську. Для начала обошла все любимые его лесные места (в основном шалаши и гнезда). Нет, нету поганца…

Куда ж дальше идти?

* * *

Освободившись, сначала из тюрьмы, а потом от Тамары, Форс вновь пошел в катакомбы. Не просто так. Здесь у него была назначена встреча с Рукой и Лехой. Интересная встреча. Рискованная, но очень нужная. Вот теперь точно нельзя ошибиться. Нельзя чтобы рука дрогнула. Рука — в смысле рука, а не Рука. Леонид Вячеславович посмеялся над своей же шуткой. Да-да, все верно: рука не дрогнет, а вот Рука пусть дрожит. У амеб, инфузорий и прочих одноклеточных функция такая — дрожать от любой перемены снаружи.

Добравшись до нужного, договоренного, места, Форс включил фонарь. Потом зачем-то начал шагами измерять катакомбный закуток. И лишь после этого выбрал самое удобное место.

Послышали чьи-то шаги, а затем речь. Вот и сами сообщники явились.

Последние дни плохо повлияли на бойцов криминального фронта. Они пообносились, только что не завшивели.

Увидев Форса, оба остановились, не зная, как начать разговор.

— Ну и чего вы на меня уставились, будто тень отца Гамлета увидели?

— Чего? Какого отца? — спросил Рука.

— Ага, — подтвердил Леха. — Мы этого отца не знаем.

— Ладно. Проехали, — ухмыльнулся Форс. — Ну, что еще вы не знаете?

— У нас тут… проблема одна возникла…

— Что за проблема? Серьезная?

— Да. Денег нету.

— Ага, с бабульками совсем плохо стало.

— Это все? — уточнил Форс.

— Да вроде все, — подтвердил Рука. — Да.

— Вообще, я бы на вашем месте убрался отсюда подальше.

— Куда?

— Вы же хотели в Крым. Туда и поезжайте.

— Значит, мы можем ехать в Крым? Мы тебе больше не нужны?

— Не нужны. Пока.

— Крым — это хорошо, — размечтался Леха. — Только это ж Украина.

Граница. Контроль паспортный.

— Да, — встрепенулся Рука. — Молодец, Леха. Верно сообразил. Форс, мы лучше в Сочи махнем. А? Можно?

— Конечно, можно! — щедро разрешил Форс. — Там тоже хорошо.

— Хорошо-то хорошо, Удав, все хорошо… Но на что мы туда поедем? Нам же жить надо, то да се…

— Ну, понял я. Понял. Вы же мне уже сказали. Говорите лучше, что у вас с "пукалками". У меня тут дела — срочно нужно оружие.

— У меня патроны кончились, — сказал Леха, обиженно оттопырив губу.

— Точно? — переспросил Форс. — Не верю. Ты же у нас жадина. А ну, покажь!

Леха достал из кармана пистолет. Показал пустую обойму:

— Вот!

— Ладно, верю. Оставь себе. В Сочах еще пригодится. Патроны по дороге найдешь.

— Ага, найду.

Форс развернулся к Руке:

— А ты молчишь. Стало быть, патроны есть. Так что нежадись…

Рука недовольно скривился. Мало того, что денег нет, так еще и последнее орудие производства забрать хотят…

Форс правильно понял, прочувствовал его настроение:

— Ну, не жадись, говорю. Я ж вам бабки дам на жизнь, на Сочи.

Вот это другое дело! Рука протянул пистолет. Форс взял, положил в карман. Потом полез в карман, достал толстенную пачку денег.

— Вот. Как обещал. Меняю. Деньги на пистолет.

— Зачем он тебе?

— От лишних улик надо избавляться. И от лишних людей. А он засвечен. И правильно засвечен. Ментам понравится, — Форс сказал абсолютную правду, но ни Рука, ни Леха не поняли сказанного во всей полноте. Точнее — наготе.

Рука начал пересчитывать деньги. Леха смотрел на них (на Руку и деньги) во все глаза. Мифические Сочи становились совершенно реальными.

Форс же начал осматривать пистолет. Проверил патроны. Выстрелил куда-то в сторону.

В замкнутом пространстве катакомб выстрел прозвучал громоподобно.

Рука и Леха от неожиданности чуть на пол не грохнулись.

— Э! Ты че? Удав! Аккуратней, мы ж чуть не обделались.

— Так ведь не обделались. Так, Рука, ты после освобождения этой "пукалкой" не пользовался?

Леха напряженно посмотрел на Руку. Тот задумался.

— Нет, случай не подошел. Ни разу как-то…

— Хорошо… — Форс наставил пистолет на Руку и Леху.

— Удав, ты чего? — спросил Леха.

— Я же вам все рассказал. От лишних улик надо избавляться. И от лишних людей тоже. Ах, да вы же про лишних людей не поняли… Это вы, ребята. Вы мне больше не нужны.

* * *

Вот Рубина и прошла лес. И вышла к табору. В больничном халате.

Зашла в свою палатку. Осмотрелась по сторонам. Заметила, что в ее отсутствие в палатке обосновались Сашка и Марго. Они, счастливо обнявшись, спали на кровати в углу палатки. Рубина встала перед ними, размышляя, что это они тут делают?

Сашка и Марго проснулись. Марго первая заметила Рубину и, не в силах вымолвить ни слова, ткнула заспанного цыгана в бок, молча указывая на Рубину…

Проснулся и Сашка. Вытаращил глаза.

— Рубина… Ты чего? Посеред ночи. Свят, свят, свят…

Перекрестился.

— Ну да, я Рубина. А вы кто?

— Я-то? Сашка, конюх… — показал рукой на Марго. — А это… женщина моя… Маргоша… А ты что здесь делаешь?

— Сашка, говоришь? Помню такого. Только он молодой, а ты старый какой-то.

Маргоша засмеялась. А Сашка обиженно заговорил:

— Ну, чего ты обижаешь. Ничего я не старый. Вот — Маргоша довольна.

Лучше скажи, чего ты тут делаешь. Вернись туда, куда ушла.

— Как это, "что тут делаешь"? А где же мне быть? Это же моя палатка!

— Была твоя. Д теперь наша с Маргошей. Потому что ты… это…

Марго и Сашка в испуге переглянулись, не зная, говорить дальше или нет.

— Что я?

Парочка по-прежнему молчала, испуганно уставившись на Рубину.

— Что я?.. Что уставился? Вроде узоров на мне никаких нет…

Сашка заговорил на ухо любимой женщине театральным шепотом:

— Маргошка, я слышал, что покойники приходят на то место, где у них был зарыт клад… Давай спросим? Может, повезет?

Марго молча пожала плечами, по-прежнему не зная, что ответить.

— Что ты там шепчешь, старый Сашка? — спросила Рубина.

— Признайся, ты же покойница, за кладом пришла? Рубина отмахнулась от Сашки, смеясь.

— Как был дурной в молодости, таким и сейчас остался. Что придумал!

Какая я тебе покойница?

— Ну что, тебе жалко? Тебе же на том свете ничего не надо!..

— Вот заладил: "покойница", "на том свете"?.. Я уже больше помирать не собираюсь! В ближайшее время…

— А кого же мы тогда хоронили?

— Ее, — заговорила наконец Маргоша. — Только она ожила. И живая теперь, живая! Что пристал к ней? Давай лучше собираться начнем. Вы уж извините, Рубина, что мы тут у вас расположились.

— Ничего, ничего, ничего… — хозяйка палатки улыбнулась им.

Загадочно улыбнулась. Именно так, наверно, должны улыбаться люди, побывавшие и тут, и там…

* * *

Астахов тяжело вздохнул.

— Да, Олеся, все, что ты мне когда-то говорила насчет Антона, оказалось чистой правдой. Я его окончательно потерял.

— Что же — это был его выбор. Он сам принял сторону своей матери.

— Я все понимаю. И давно понимаю, но только головой. А сердце ничего слышать не хочет. Очень больно. Антон не хочет ни слышать, ни понимать меня.

Откуда у него это? Рос ведь нормальным, хорошим мальчишкой…

— Что-то новое случилось?

— Нет, все как обычно. Хотя… Ты права. Есть кое-что новое…

— А что еще?

— Тамара… намерена бороться со мной до последнего.

— Тамара? Бороться против тебя? Значит, она действительно так тебя ненавидит?

— Увы. Она абсолютно помешалась на деньгах. А вот Антон…

Олеся не дала Астахову договорить. Но сделала это с особой нежностью — положила руку на губы и нежно погладила лицо.

— Коля, не нужно. Давай забудем о них. Поговорим о хорошем. Ты меня любишь? Я всегда буду рядом с тобой.

Олеся и Астахов замерли в долгом, страстном поцелуе. Потом она взяла его за руку и молча увела из спальни Тамары в его комнату, ставшую для них общей.

Но через полчаса Астахов вновь вышел из комнаты, в халате и шлепанцах.

Прошел в гостиную. Сел на диван, плеснул в стакан спиртного. Выпил.

Вошла Олеся в легком пеньюаре и таком же легком изумлении.

— Коля, почему ты ушел от меня?

— Ты знаешь, что-то не спится. За Свету беспокоюсь. Она придет — я лягу.

Олеся немного обиделась:

— Ну, хорошо. Ты дожидайся Свету, а я иду спать! Она направилась к выходу, на пороге обернулась, дала ему последний шанс исправиться.

— Коля, ну сколько можно? Я тебя жду… Астахов никак не отреагировал на ее слова. Олеся окончательно обиделась и ушла.

Легла в опустевшую постель. Попробовала читать. Не получилось. С досадой отложила книгу. Встала. Подошла к окну. Затем — к журнальному столику, перебрала лежавшие на нем газеты, журналы. Бросила все. И упала в постель.

Стараясь не привлекать внимания, негромко заплакала.