Как страшно, как больно, как стыдно…
Кармелита разыскивала Максима, ей казалось, что если сейчас же, сию секунду, он не найдется, она опять сойдет с ума.
Но к счастью, жених нашелся. Девушка бросилась на шею любимому.
— Макс, Максимушка, родной. А я тебя ищу везде…
— Ты чего?
— Это я во всем виновата… Я пыталась тебя защитить. У меня не получилось.
— Ты чего, все в порядке! Мне не угрожает ничего.
— Форс! Вы были правы! Это все Форс! Форс — убийца. Форс — Удав, и я думаю, это он убил Розауру.
— Но почему же ты молчала? И не просто молчала. А даже говорила, что он не виноват?
— Они меня запугали…
— Кто они?
— Форс. И эти его шестерки. Они угрожали убить тебя. Поэтому я тебе ничего не сказала…
— Не сказала чего?
— Ты помнишь тот листочек, с сердечком, который ты нашел в кармане?
— Да, я помню, ты мне его подложила, и что?
— Да не я его тебе подложила, а они… Они заставили меня тебе тогда позвонить. Понимаешь, это сердце означало не мою любовь к тебе… Хотя я, конечно же, люблю тебя, люблю больше всего на свете. Но то сердечко, что они нарисовали, означало, что если я не буду слушать их, они тебя просто убьют — ножом в сердце. Или пулей… Понимаешь?
Максим смотрел на Кармелиту, не зная, верить ей или нет. А вдруг это все фобии после пребывания в плену…
— И ты в тот момент тоже был не один. За тобой кто-то следил. Но ты об этом ничего не знал.
— А чего они хотели-то?
— Они хотели, чтобы я пошла к следователю и сказала, что Удав — это не Форс…
— Понятно.
— Прости меня.
— И ты меня прости. Мужчина должен уметь защитить свою женщину, а я…
* * *
Решили, что о самом страшном детям расскажет Палыч. Несмотря на большущую разницу в возрасте, он был, пожалуй, лучшим другом Васьки…
Палыч уже битых полчаса разговаривал с цыганятами, но сказать им о смерти матери все не решался. И так получилось, что Васька сам, первый, заговорил об этом:
— Палыч! Странно… А мамы все еще нет…
— Васька, послушай меня…
И Васька, и остальные дети притихли. Но старик ничего не говорил. И пауза затянулась.
— …Ребята, послушайте меня. Теперь ваша мама будет жить не с вами…
— А где же? — услышав такую страшную новость, ребята сбились в стайку и стали похожи на птенчиков.
— Теперь ваша мама будет жить на небесах… Дети молча переглянулись.
— Палыч! Значит, наша мама… Наша мама умерла? — грустно спросил Васька.
— Да, Вася… Мама умерла…
Дети начали плакать. Сначала еле слышно, потихоньку. Но когда разревелся один, рев тут же подхватили другие. И только Васька не плакал, просто стоял мрачней осенней тучи.
— Ребята, ребята, не надо плакать! Вы поймите, всем нам на этой земле отведено свое время… Ну… нам, конечно, каждому кажется, что это несправедливо, но так уж должно было случиться… И мы все когда-нибудь…
Но дети не слушали его.
— Мама была…
— …такая веселая…
— …такая добрая.
— Ну, ребята, не надо плакать. Вот мама сейчас на вас смотрит сверху, и ей горько, обидно оттого, что вы плачете…
Старшая из девочек вдруг перестала плакать и с укором посмотрела на Ваську.
— Это ты во всем виноват! Если бы не ты, мама была бы с нами!
— Не надо, не надо! Не надо винить Васю! Не нужно!
— Ты никогда не слушался маму! — продолжала девочка. — Если бы не ты, с мамой бы ничего не случилось! Ты… убежал. А она пошла тебя искать. Ты… ты просто не любил ее так, как мы!
Васька насупленно молчал, глотая слезы. Остальные дети отошли на шаг от него.
— Зачем вы так? — заступился за друга Палыч. — Не обвиняйте Васю, он не виноват. Виноват злой человек, убийца, который это сделал.
— Нет! Нет! — настаивала девочка. — Если бы он тогда не ушел, мама бы не пошла его искать и осталась бы жива!
И вот тут Васька расплакался по-настоящему. Он ведь и сам чувствовал себя виноватым. Но пытался убежать от этой мысли. Да только сестра не дала ему этого сделать.
— Ребята, прекратите! — строго сказал Палыч. — Васька смелый мальчик.
Он хоть и маленький, но настоящий воин. У него храброе сердце. Он нам, взрослым, помогал выслеживать бандитов. И тоже мог погибнуть от их ножа или пули. Так что обвинять во всем Васю — нечестно. Разве мама в первый раз его искала? Нет! Но в прошлые разы все заканчивалось хорошо, а сейчас…
Виноваты бандиты, и больше никто. Свою злость и месть нужно направить против них, а не против брата. Вы должны быть все вместе. Особенно сейчас!
Сестра подошла к Ваське, вытерла ему слезы. В эту минуту она стала старше лет на десять. Поскольку почувствовала себя старшей женщиной в семье.
А старшая женщина — это не только строгость, но и великодушие.
— Ладно, хватит плакать! — сказала девочка. — Если душа мамы сейчас смотрит на нас, ей и вправду будет больно, обидно, что мы ссоримся. Мы должны быть все вместе! Не плачь, Васька… Ты не виноват…
Все дети обняли друг друга. И снова расплакались.
Теперь уж вместе — хором…
* * *
Беседа с Форсом прошла именно так, как нужно. Да, конечно же, он отбился и на этот раз. Но понял, что все еще "на крючке". И осознал, что при желании следователь Солодовников может создать ему крупные неприятности.
А может и не создать…
Теперь еще стоит поговорить с этой самой Тамарой Александровной. Ее тоже хорошо бы держать в подвешенном состоянии. Ибо, судя по некоторым предыдущим делам из архива, дамочка эта совсем непростая.
Ефрем Сергеевич застал Астахову в гостинице. Пришел в номер и коротко, минут за двадцать, рассказал о преступлении, произошедшем в городе.
— Не понимаю, при чем здесь я? — осведомилась Тамара.
— А при том, что я должен задать вам несколько вопросов.
— Извините, но я не понимаю, какое я отношение имею к вашим преступникам?
— И я тоже пока не понимаю, какое именно. Вот как раз поэтому и хочу спросить вас. Где вы находились сегодня ночью?
Тамара встала со стула, вспыхнула, всем своим видом показывая, что задавать такие вопросы женщине, по Меньшей мере, неприлично. Но вся эта пантомима не произвела на Солодовникова ровным счетом никакого действия.
— Я повторяю свой вопрос: где вы были прошедшую ночь?
— А вам не кажется, что это мое личное дело? Вы мне не муж. Я не собираюсь оправдываться перед вами!
— И все-таки вам придется ответить на мой вопрос. Не важно — здесь или у меня в кабинете, куда я вызову вас отдельной повесткой. А если вы не явитесь, то из разряда свидетелей вы попадете в разряд обвиняемых, и я буду вынужден вас арестовать. Понимаете, я больше чем муж, я — следователь!
— Даже так! А в чем меня обвиняют?
— Пока ни в чем. Вас всего лишь просят дать свидетельские показания, от которых зависит жизнь и свобода человека.
— Ладно, уговорили! Валяйте, спрашивайте.
— Я уже спросил дважды. Так все же, где вы были сегодня ночью?
Для приличия помолчав еще какое-то время, Тамара все же выдавила из себя:
— У Форса…
— Всю ночь?
— Да, всю ночь! — с вызовом сказала она.
— А в каких вы отношениях с Форсом?
— Ну, вы же взрослый человек… Что, неужели тут еще нужно что-то объяснять? Так не понятно? В отношениях, мы находимся в тех самых отношениях! Вы довольны?
— Ну, вообще-то, да. Будем считать, что разговор закончен. Только учтите, что господин Форс подозревается в совершении некоторых неблаговидных деяний. Я верю, что вы — честный человек. И поэтому предупредил вас. Если вы из-за него окажетесь втянутой в какую-то грязную историю — сами будете виноваты. Вы понимаете это?
— Понимаю.
— Так что помните: вас охраняет родная российская милиция. И если что-то в Форсе вам покажется подозрительным, мы всегда готовы вас выслушать.
— Хорошо…
— Всего вам доброго, — Солодовников ушел.
А Тамара схватилась за голову. Час от часу не легче. Как она поняла, новый следователь порекомендовал ей, в случае чего, стучать на Форса. И если она не будет этого делать, на нее с радостью навесят какое-то из его грязных дел. А если будет — то противопоставит себя самому Форсу.
И еще неизвестно, что страшнее.
* * *
Астахов снова рассматривал новые Светины картины. И они ему нравились все больше.
Он всегда так делал. Смотрел картины. Потом на какое-то время забывал о них. Просто выбрасывал из головы. А потом вновь смотрел. И уже тогда принимал окончательное решение.
А решение было такое — в Свете действительно проснулась художница. Еще не оформившаяся, но очень перспективная. Вот именно сейчас, когда она начала быстро расти, ее нужно нагружать работой. Что бы ей заказать?..
Портрет Олеси! Да, конечно. Хочется, чтобы в кабинете она всегда была рядом, даже когда уходит. К тому же сохранить любимую для истории, для вечности — приятное дело.
Для Светы такой заказ стал приятной неожиданностью. И признанием ее таланта. Ведь она всегда так уважала главного управского коллекционера — Астахова. Вот только работать с Олесей оказалось очень трудно.
Для того чтобы быть моделью, нужно обладать изрядной самоуверенностью. А в Олесе этого не было. (После тюрьмы вообще трудно оставаться самоуверенным человеком.) И оттого, садясь напротив холста, она всегда зажималась.
— Олеся! — в очередной раз окликнула ее Света.
— Что?
— Ну, Олесь, ну что ты делаешь? Раскрепостись. Пойми, главное — чтоб ты чувствовала себя естественно. Поэтому располагайся, как тебе будет удобней.
В комнату, ставшую мастерской, вошел Астахов.
— Коля, как мне лучше сесть? Помоги! — обратилась Олеся к любимому.
— Олесенька, я не знаю. Когда тебе человек нравится, он нравится в любом виде, как бы ни сидел… Спроси у художника. Художнику виднее.
— Что значит виднее? Я и на всех фотографиях получаюсь просто отвратительно…
— Ну, фотограф — это же не художник, — успокоила Олесю Света. — Хотя и фотограф обязан быть им, но не всегда так получается…
— А в чем разница?
— Ну, художнику важно уловить внутренний мир человека. Его сущность…
Иначе нет художника, а есть только принтер ручной работы…
Пока женщины беседовали, Астахов решил, что лучше выйти из комнаты — пусть они сами друг с другом договариваются.
— О! Стой! — услышал он уже из-за двери Светин возглас.
Олеся замерла.
— Стой, Олеся, вот, кажется, ты села, как нужно. В глазах что-то появилось…
И Света заработала с неимоверной быстротой.
* * *
В кабинет следователя Солодовникова Кармелита вошла в сопровождении Максима.
— Здравствуйте. Можно?
— Добрый день, — сказал Ефрем Сергеевич.
— Я хочу сделать заявление! — Кармелита была решительна, как никогда.
— Я готов выслушать вас. И помочь вам. Что у вас случилось на этот раз, Кармелита?
— Помните, во время нашей последней встречи вы интересовались, знаю ли я, кто такой Удав на самом деле.
— Да. И вы сказали, что не можете назвать конкретное лицо. Что-то изменилось за это время?
— Все изменилось! Теперь я точно могу сказать, что Форс и Удав это одно и то же лицо.
— Да-да, — вступил в разговор Макс. — Простите, а вы не могли бы сразу зафиксировать показания Кармелиты?
— Погодите, господин Орлов, у нас еще не выяснены все вопросы.
Зафиксировать-то я могу что угодно. Вот только нужно понять, какие у меня есть для этого основания. Итак, Кармелита Зарецкая, что вас заставило изменить свои показания?
— Меня запугивали.
— Запугивали тогда или теперь?
— Ну конечно, тогда! — возмущенно сказала Кармелита. — Форс-Удав и его подручные запугивали. Угрожали убить Максима. И поэтому я говорила то, что говорила. А теперь, когда погиб человек, Розаура, я поняла, что больше не могу так…
— Хорошо, я вас понял. Давайте тогда разберемся в ситуации поконкретней. Кто вас запугивал?
— Форс, и те двое, его сообщники.
— Простите, а как он мог вас запугивать, если до недавнего времени находился под стражей…
— Да говорю же вам, что тогда это делали его сообщники.
— Ну так, может, это была их личная инициатива?
— Да нет, я точно знаю, что приказывал им Форс.
— Откуда такая уверенность?
— Мне сказал об этом один из них.
— Извините, а вещественные доказательства у вас есть?
— Да, — Кармелита просветлела лицом. — Конечно. Это рисунок в кармане Максима. Макс, покажи!
Максим достал из кармана листок, на котором был нарисовано сердце, пронзенное стрелой.
Посмотрев рисунок повнимательней, Солодовников расхохотался:
— Извините, а что это означает?
— Преступники сказали мне, что сердце Максима под угрозой. Если я не буду делать, что они скажут, его убыот.
— Дорогая Кармелита, это все выглядит, как анекдот. В школе, которую вы недавно закончили, такие рисунки означают, что сердце поражено любовью. И это, по-моему, как раз ваш вариант. При чем тут бандиты?
— Да послушайте же меня! Это все они, это все Форс! Он и Розауру убил.
Я в этом уверена…
— Дорогая Кармелита, вы лицо частное. И можете говорить, что угодно. А вот я милиционер. И вынужден смотреть на факты. А факты таковы! У Форса есть стопроцентное алиби на ту ночь, когда совершилось убийство. Ребята, я запишу все, что вы говорите, но поскольку никаких серьезных вещественных доказательств у вас нету, то получается, что ваше слово стоит против слов Форса. И в итоге ничья. Понимаете? Приходите ко мне только тогда, когда у вас появятся какие-то вещественные доказательства!
* * *
Он снова далеко от нее. В тюрьме. Он — ее любимый Рыч, медведь, Богдан.
Люцита наконец-то добилась свидания с ним. Как хотелось цыганке обнять его, выгнать отсюда конвоира и надолго остаться наедине… Но конвоир, пожалуй, не одобрит такое ее поведение.
— Как же я давно тебя не видел… — сказал Богдан.
— Я очень соскучилась.
— Я тоже…
— Знаешь, у нас в таборе столько всего произошло!
— Ты хочешь сказать, что табор снова в городе? Через стол, за которым они сидели, Люцита дотянулась до его руки и погладила ее.
— Да… я теперь живу в нашей с тобой палатке. Но вместе со всеми…
— А что в таборе произошло?
— Случилось большое несчастье…
— Говори… Что-то с Миро?
— Нет, с Миро все в порядке… Но убили Розауру.
— Кто?
— Люди говорят, что это Удав.
— Так Форса опять посадили?
— Нет. Милиция по-прежнему не может доказать, что Удав — это Форс. Как она погибла?
— Не знаю точно… В табор приходили люди из милиции, сказали, что ее застрелили в катакомбах.
— В катакомбах? Тогда это точно Удав. Он любит катакомбы… Но что там делала Розаура?
— Васька пропал, его вечером в таборе не было. А она пошла искать его.
Говорят, у нее весь день было дурное предчувствие…
— За что же он ее так?
— Не знаю… может быть, она увидела что-нибудь или услышала.
— Да, наверно. Бедная Розаура.
— Богдан, теперь всем станет понятно, что ты не в сговоре с бандитами.
И мы должны добиваться твоего освобождения!
— Люцита, моя любимая Люцита, — грустно сказал Рыч. — Я в своей жизни достаточно натворил, чтобы меня можно было оставить в тюрьме надолго… И что-то кому-то доказать невероятно сложно…
— Так что же… Что же нам делать?..