Света взяла такси до Зубчановки. Пошла в дом Баро, попросила Максима "выйти по делу".
— Светка, ты чего? — весело улыбнулся он. — Тут говори…
— Нет, Максим. Тут дети бегает по всему дому… А им не стоит слушать.
— Тебя?
— Нет. Других людей, — загадочно ответила Света.
— Ладно, пошли в машину сядем. Закроемся, там никто не потревожит.
Вышли во двор, сели в машину Баро, на которой в последнее время ездил Максим.
— Ну, — сказал он, уже серьезно. — Что там у тебя? Говори…
— Макс… Мне страшно об этом говорить, но… но… мой отец действительно…
— Что действительно? Светка достала диктофон:
— Сейчас сам услышишь. Это именно то, чего хотел следователь Солодовников. Здесь… голос Тамары и моего отца… И это неопровержимые доказательства того, что…
Она начала плакать. И сквозь слезы говорить:
— Мой отец… убийца, понимаешь… Он убийца. Они… они говорят здесь, я… я не знаю, может быть, конечно, я что-то неправильно поняла… Мне просто страшно во все это поверить. Максим, давай еще раз послушаем.
Вместе, — Света нерешительно указала на диктофон.
— Конечно, — твердо сказал Максим. — Давай, давай, включай. Сейчас со всеми разберемся.
— Может, я действительно что-то перепутала, ослышалась. И зря отца обвиняю в таком…
— Все, Светочка, включай. Я же говорю — разберемся.
Девушка отмотала пленку чуть дальше от начала. Она не хотела, чтобы Максим слышал отцовские сопли по поводу тайника в столике. И нажала кнопку воспроизведения как раз в нужном месте:
— …заниматься благостными отцовскими воспоминаниями! Есть дела посерьезней!
— Успокойтесь, Томочка!
— Послушайте, как я могу успокоиться! Вы убили женщину!
Максим выхватил диктофон, нажал "стоп". Потом опять включил аппарат. И дальше уже слушал без пауз, впитывая каждое слово.
— Да-да, конечно. Вот этим самым шампанским и убил.
— Леонид, не нужно превращать преступление в шутку. Вы решили свалить на меня все?! Вы зачем-то убили цыганку, а чтоб обеспечить себе алиби, и меня впутали в эту историю!
— Что ж, давайте поговорим по-взрослому. Я действительно заранее побеспокоился о том, чтобы сделать себе алиби. Но с совершенно другой целью.
Я не хотел убивать эту цыганку. Правда, не хотел… Она сама выскочила на меня. А те две тли, которых я хотел прихлопнуть, убежали.
— Прелестно. А в итоге вы все решили повесить на меня?
— Это не входит в мои планы. На вас — мое алиби и больше ничего.
— Спасибо и на том… А вы не боитесь, что я могу отказаться от своих слов, скажу, что вы меня запугали?
— Нет, не боюсь. У меня тоже есть кое-что на вас.
— Что? Что у вас может быть на меня?
— Прежде всего, вы пытались убить моего внука, а заодно и мою дочь!
— Нет, неправда.
— Правда. Ну, насчет дочери — я, может, немного загнул. Но внука — точно хотели. И благодарите бога, что я простил вам этот грех. Потому что сам, увы, грешен.
— Даже если вы правы, выкидыш — это не преступление.
— Хорошо, тогда копнем глубже. Мне удалось раскопать интересный фактик.
Не так давно в тюрьме вы пытались убить старуху-цыганку. С помощью отравленных пирожков…
— Бред…
— Бред? Нет. Правда… Вот я и подошел к главному. Мы с вами очень похожи! "Два сапога — пара", извините за фольклор. Не знаю, любите ли вы его.
— Я не люблю вас…!
— Как знать, как знать. А вы взгляните в себя поглубже. И победите свой страх. Вы боитесь меня оттого, что я вас очень хорошо знаю, можно сказать — вижу вас насквозь. И мы очень нужны друг другу, Томочка… Мы можем все рассказать друг другу о себе. Все, и не бояться. Мы выше этого. Для нас нет моральных запретов, так ведь?
— Смею заметить, в отличие от вас, я никого не убивала…
— Просто не получилось… Но вам ведь этого хотелось… Вы — порочная женщина. А я порочный мужчина. И я вам нравлюсь…
— Не слишком ли самоуверенное заявление, господин Форс?
— Ничуть. Я нравлюсь женщинам именно за это — я умею желать и, главное, исполнять свои желания… А вы… вы… вы умеете заставлять мужчин исполнять ваши желания… Вы и меня хотите использовать… Что ж, я не против…
— Да?
— Да. Ни один из ваших бывших мужчин не понимал вас, никому из них вы не могли довериться полностью… Астахов просто отшатнулся бы от вас, узнай он о ваших "подвигах". И горю же вы были нужны, прежде всего, как источник дохода…
Максим выключил диктофон. Дальше не было сил слушать… Но больше всего ему хотелось разбить аппарат, открыть дверцу машины и шмякнуть со всей сили об землю. Но он сдержался. Потом заговорил, медленно, с трудом подбирая слова:
— Мразь… Какая же мразь… И все это время он был рядом с нами. И мы с ними общались. Дышали одним воздухом. Иногда даже руки пожимали. Да тут от одного прикосновения к ним потом год отмываться нужно.
— Ну и что мне теперь делать, Максим? — спросила Света.
— Я не знаю…
— Ну а что бы ты сделал на моем месте?
— Не знаю!
— Да что ты все: "не знаю" да "не знаю"?
— Понимаешь, Света… Мне еще ко всему этому привыкнуть нужно.
Осознать. Ты ведь раньше меня все это услышала.
— Поехали, — как-то тускло, бесцветно сказала Света.
— Куда? — спросил Максим.
— В милицию. Я должна остановить этого человека…
— Да, конечно, ты права. Я сам должен был это сказать, но что-то задумался. Поехали в милицию. Если этот Солодовников и теперь скажет, что у него нет доказательств…
Они выехали за ворота. Поехали по слободе. Сначала все было нормально.
Но потом появился какой-то непривычный звук. Максим про себя сразу это отметил. Подумал по-хозяйски: "Надо будет в автосервис заехать, к Палычу. Попросить, пусть посмотрит…"
Как-то незаметно машина набрала большую скорость.
— Макс, чего ты так гонишь? — спросила Света.
— Свет, прости… Даже не знаю. Слушай… тут какая-то ерунда с тормозами…
Машина упала с моста. Невысокого моста. Но это если смотреть со стороны — невысокого. А если падать…
Хорошо, что рядом были люди. Свету и Максима успели вытащить до того, как машина взорвалась. И на какой-то попутке тут же отправили в больницу.
Они были живы. Их подключили к наиновейшей, только недавно закупленной аппаратуре.
Света долго не приходила в себя.
А Максим пришел. Все обрадовались. Думали, сейчас начнется выздоровление. А кто еще поможет окончательно выздороветь, если не любимая женщина…
— Максим, Максим, мой милый Максим, — шептала Кармелита. — Ну как же так вышло? Я теперь тебя одного никуда не отпущу, никуда, слышишь? Ни на минуту тебя одного не оставлю!
— Договорились! — слабо улыбнулся он.
— Не оставлю. Потому что я жить без тебя не могу!
— Я тоже не могу… жить… — сказал Максим с трудом.
— Что?
— Знаешь… Вот что-то случилось серьезное, я просто хочу, чтоб ты знала… Без тебя жизнь пустой была…
Она погладила его лицо. А он продолжил говорить:
— Ты появилась — появился свет, появился смысл…
— Максим!
— Подожди, ты, ты не перебивай меня… Я просто хочу успеть… — он улыбнулся, бессильно и всесильно. — Успеть сказать… Ты счастье мое… Ты знаешь… Вот… Вот когда человек любит так, как я люблю, он должен каждую секунду, знаешь… каждую секунду проживать как последнюю… Я поэтому хочу сказать тебе сейчас, как я люблю тебя. Я тебя очень люблю, ты понимаешь…
Кармелита разрыдалась:
— Максим! Максимушка! Я тебя тоже очень сильно люблю, очень сильно…
Только… только не говори так… как будто бы ты со мной прощаешься, не надо, не пугай…
— Ты знаешь, я сейчас подумал… Мне и слов-то не хватит. Ни в русском языке, ни в цыганском и слов таких нету… чтоб сказать…
— А не надо… Не нужно говорить, ты молчи просто, потому что я сама все знаю… Ты не трать силы, не надо… потому что ты мой свет! Ты радость моя!
— Ну вот и хорошо… Максим закрыл глаза.
— Я очень, очень люблю тебя… — продолжала гладить его Кармелита. — Ты только не уходи, побудь со мной… А? Максим?
Он не ответил.
И тогда она закричала:
— Максим… Максим! Эй, кто-нибудь!!! Эй! Максим!
Кармелита выбежала из палаты:
— Эй, кто-нибудь… Эй, кто-нибудь!
Так Максим умер.
И других слов не нужно. Чтобы не было еще больнее.
Хотя… Что уж тут боли бояться…
Ведь он ничего не боялся, борясь за любовь, меняя судьбу, свою да чужую.
И остался в этой борьбе непобежденным.
…Вот и отпели волжские соловьи Максиму. От-шелестела ему буйная трава, отжурчали приволжские ручьи и сама Матушка-Волга. Древнее неостановимое цыганское колесо сделало в судьбе его да Кармелиты пять полных оборотов, предсказанных мудрой всевидящей цыганкой Лялей. Пять!
Только не случилось обещанного счастья. Видно, что-то в колесе сломалось. Да подправить без Ляли некому было.
И дальше катится щербатое колесо жизни. На гору ли, под горку?
Кто знает…