Почему-то летом все время на все плевать, Небольшая бричка спрятана в перелеске. Господа, Онегину больше не наливать, У него дрожит пистолет и все небо в Ленских. Самый старший Ленский сутул, невысок, сердит, Он корректен в формулировках, но зол до дрожи. Кстати, облако, на котором он там сидит, Принимает то форму кресла, то форму дрожек. Самый младший Ленский летает туда-сюда, Вот он, машет руками, неслышно о чем-то шутит, А на нем нелепый заляпанный лапсердак, И к щеке прилип одуванчика парашютик. Двое Ленских отчаянно режутся в поддавки Но похоже, что Ленский Ленскому проиграет, Третий смотрит на это дело из-под руки, Солнце вспыхивает на острых фигурных гранях. Ленский с удочкой меланхолик. «Скорей, тяни!» — Восклицает Ленский, мнящий себя богемой. Стайка Ленских о чем-то шушукается в тени, Говорят, наверно, о Тане? О Геттигене? И куда ни смотри – вот Ленский румян и бел, Ленский взрослый и Ленский в тапочках и панамке. Наконец у рыбака клюет воробей. Он спускается вниз из всей этой коммуналки. Под ногами теплые камни, трава, земля, Он снимает очки. Аккуратно цепляет леску. «Ну так что, – говорит – ты будешь уже стрелять? Выбирай давай, какой тебе нужен Ленский. Посмотри, это все бриллианты, графья, князья, Выбирай, в кого отсюда попасть удобней». Вот Онегин смотрит на удочку. Воробья И на Ленского. И на солнце из-под ладони. И зажмурив глаза, потому что такой сюжет, Что нельзя не стрелять. В горячем июньском блеске, Наплевав на все, в тоске и на кураже Он стреляет в воздух. А попадает в Ленских. Он не пьян, он не понял, он помер, он слишком мал. Он по мокрой траве обалдело бредет куда-то. Младший Ленский летит за ним, как большой комар, На поляне застыли кони и секунданты. Золотые блики скользят под густой листвой. Пахнет медом и хлебом утреннего замеса. Он стоит, обхватив руками замшелый ствол. Между небом и ним удивительно много места.