Нас написали без черновика. И, канцелярский мир не обанкротив, Поставили на полку вниз торцом. Вот так всегда – влюбиться на века, А разлюбить в четверг, в кафе напротив, До капуччино, после голубцов, Как раз решая – попросить ли счёт Или, быть может, посидеть еще. Приходится вставать из-за стола. Сквозь небо просочился желтый сок, Пропитанный дождём или туманом. Холодная осенняя смола, С волос стекая, трогает висок. Как, помню, в детстве говорила мама: Испытанное средство от бессонниц — Кусочек хлеба с маслом, с крупной солью. Исчезли те, с кем раньше у меня Не то чтобы душа сливалась в хоре, Не то чтобы сердца стучали в такт, Но те, кого не нужно догонять, Кого не нужно дожидаться в холле, А с кем шагаешь рядом просто так. Да, дело не в созвучии сердец, Но просто не с кем рядом посидеть. Да, я и впрямь хочу всё время спать. Присыпал дождь глаза солёной крошкой, А солнце соком смазало слова. Спасибо, мама. Проданы места, У каждого своя суперобложка, И в оглавленьи главная глава. У всех своя особенная стать. Нам есть, где встать. Нам можно просто спать. На полках книги жмутся всё тесней — Так люди на трамвайной остановке Смущенно дышат в чей-то капюшон. Он пахнет псиной, словно мокрый снег, Свечой, слезой, соломенной циновкой, Швом, шорохом, простым карандашом. Лови свой шанс, точнее свой трамвай. А книги не спасти – не открывай. Не открывай, не спрашивай: «Кто там?» Аминь, своя страница ближе к тексту, Когда твой том стоит на перекрёстке — Он непременно будет разорён. Пройдется ветер по твоим листам, Растащит на цитаты без контекста. Огонь придёт – весь город будто в блёстках Твоим последним светом озарён. Потащит по ногам, по мокрой жиже, Взовьется пеплом всё, что хочет вверх. Вот так всегда – не знать любви полжизни, А полюбить – как водится – в четверг.