А еще тебе говорят, что ты не один, И таких, как ты, говорят, еще тьма и тьма, И киваешь им, окей, мол, ты убедил, Но один, один, пока не сойдешь с ума, А когда сойдешь, на запасном его пути, Где по пояс ромашка, хмель, резеда, чабрец, Не встречают те, с кем можешь себя сплести, Не встречают те, с кем мог бы себя обресть. Ты не скажешь им, что пока не идет почтарь, Ты еще не надписан, еще не прошел в печать, Ты еще умеешь жить, говорить, мечтать, Но уже не можешь петь, обнимать, молчать. И пока еще тлеет зарево в синеве То есть солнце садится в девять без десяти, Ты успеешь надписать голубой конверт И лизнуть вишневую марку, прочти, прости, Извини, что я так и остался, не вовлечен, Не влетел в трубу, не вошел в перебор ладов, Золотая пчела, присевшая на плечо, Серебристый пепел, ссыпавшийся в ладонь. И таких, как ты, говорят, еще тьма и тьма, Тьма накрыла город, обшарпанные дома, Говорят, что вроде мимо прошла зима, Ты глядишь на них со страхом: была зима? Но блестят проливные рельсы в сухой пыли, Подожди, не бойся, выпей на посошок. Если скажут – слейся, то ты уже все пролил, Если скажут – сойди с пути, ты уже сошел. Лишь постольку ты можешь в девять без двух секунд, Погибая от солнца, вплавленного в груди, Говорить, что уже повинного – не секут, Говорить, что уже погибшего – не судить. Говорить, что ни с кем из нынешних не в родстве, Если кто и случился рядом – его вина. Ровно в девять на эту землю придет рассвет, То есть прямо на станцию в девять придет весна. Лебеда, чабрец цветут у тебя в груди, Потому что ты письмо, чернильная вязь, А еще тебе говорят, что ты не один, Не один, динь-динь, не один, не один из вас. Ты не вышел станом, словом, собой, лицом, Красной ручкой надписан адрес, и голубой Ветер пахнет сухим и радостным чабрецом, Позволяет не быть, забыть, да, не быть собой. Не один, зерно, сбереженное воробьем, Не один, и рельсы, и улей, и почтальон, Открываешь письмо, в котором подряд, подряд: Не один, говорят. Не один, тебе говорят.