Считается, что большинство войн в истории мира, случились из-за любви. В пример, почему-то, всегда приводят Троянскую войну, причиной которой считают Елену Троянскую, знаменитую разве что чуть меньше, чем Троянский конь. Спорный вопрос… Кто знает, как давно нарастали противоречия между Грецией и Троей, и не послужила ли измена Елены лишь поводом для того, чтобы Минелай бросил свои войска на неприступные стены ненавистного ему города?

Но я что-то не припомню, чтобы жена или любовница Гитлера сбежала в Польшу, спровоцировав Вторую Мировую, или чтобы герлфренд Наполеона переметнулась в Россию в 1812-м году.

Войны происходят от ненависти. От любви же происходит кое-что другое — глупости и недоразумения, зачастую становящиеся трагическими.

Сколько молодых парней побились насмерть на своих машинах, просто ради того, чтобы сидящая рядом с ними девушка мечтательно произнесла: «Какая же классная у тебя машина!»? Сколько молодых людей ввязывались в драки, доходящие до поножовщины, просто ради того, чтобы покрасоваться перед своей возлюбленной? А сколько девушек сбегали из дома, чтобы быть вместе с теми, кого они любят, а потом оставались и без мужа, и без крыши над головой, потому что подлецы нередко маскируются под честных и добрых людей.

Говорят, что любовь зла — полюбишь и вонючее животное с большими рогами. Еще говорят, что любовь — это болото, в котором тонут два идиота. Второе выражение — как раз про меня, а история последнего месяца моей жизни — великолепная иллюстрация этой поговорки.

Месяц назад, шагая в распахнувшееся передо мной зеркало, я и не подозревал о том, что этот шаг будет шагом в болото, из которого нет спасения… Впрочем, к чему сгущать краски? К чему драматизировать? Ведь в этом болоте было много хорошего, а все происшедшее я могу назвать болтом в первую очередь потому, что выбраться из этой истории, как и из трясины, оказалось невозможно.

Я встретил ее в Клубе Одиноких Сердец, более известном в Медянске под аббревиатурой КОС. Собственно, когда КОС только начинал свою работу, он действительно задумывался как место встречи тех, кто хочет найти свою вторую половинку, и лишь затем, когда КОС стал постоянным местом встречи более двух сотен человек, начальство задумалось о смене названия, ибо у многих КОСовцев (как, собственно, и у меня) на пальце было обручальное колечко. Народ встрепенулся и дружно проголосовал за то, чтобы КОС остался КОСом, ибо как не называй селедку попугаем — ни летать, ни чирикать она все равно не будет. Название не меняло ничего — суть клуба определяли люди, регулярно приходившие туда по вечерам четвергов… И КОС, переросший из места встречи в место общения, так и остался КОСом — веселой тусовкой молодых и не очень молодых людей. Большой и шумной компанией, внутри которой бурлила жизнь и кипели страсти. Компанией, в которой я встретил Сашу…

Даже сейчас я затрудняюсь сказать, чем она покорила меня, ибо я уже попросту не помню ее. Не помню ту Сашу, что встретил в моем родном мире — память услужливо подбрасывает лишь образы и воспоминания о другой. О той, что создал я сам, отправляясь в этот мир. А ведь они совершенно разные. Реальная девушка, и девушка моей мечты!

Сложно выложить на бумагу все те чувства, что вихрем завертелись в моей голове при встрече с ней. Нет, это не была любовь с первого взгляда, ибо я вообще не верю в этот феномен. С первого взгляда возникает влечение, чаще всего — сексуальное, и не более того. Я полюбил ее с первого слова. С того момента, когда она, посмотрев на меня, спросила: «Ты, наверное, и есть тот самый Артем?»

Почему «тот самый»? — ответа на этот вопрос я так от нее и не добился. Должно быть, кто-то из моих новообретенных знакомых в КОСе успел рассказать ей про меня, и, видимо, что-то хорошее. Но это было не так уж и важно. Следующий час мы не отходили друг от друга, обмениваясь шутками и веселыми историями из жизни, в результате чего, сами того не желая, собрали вокруг себя немалую толпу КОСовцев, желавших внести свой вклад в веселую беседу. Собственно, ничем другим, кроме болтовни, в КОСе и не занимались…

А потом, отделавшись ото всех, мы уединились в дальнем уголке клуба, и уже там, вмиг став серьезными, говорили обо всем, о чем хотели, делясь друг с другом самым сокровенным. Мы как будто были созданы друг для друга! Мы одинаково смотрели на многие вещи, любили одну и ту же музыку, одни и те же фильмы… Разница в возрасте — пять лет, в беседе со многими казавшаяся мне непреодолимым барьером, в разговоре с Сашей не ощущалась совершенно. Она понимала меня, как никто другой, и это было прекрасно.

Чем же она покорила меня? Своим таинственным взглядом из-под приопущенных ресниц? Она всегда и на все смотрела так, чуть прищурив глаза, не то выражая презрение к этому миру, не то просто защищая глаза от яркости красок жизни. Хотя, быть может, все было проще, и Саша попросту была чуток близорука, но стеснялась одеть очки, и потому прищуривала глаза? Я не знал этого тогда, и уж тем более не знаю этого сейчас.

Даже моя Саша — та, которую создал я, и та не знает ответа на этот вопрос. Она прищуривает глаза просто потому, что делала это всегда. Всю свою жизнь, которую она помнит, но которой, на самом деле, никогда не было.

Быть может, меня покорил ее звонкий голос, переливавшийся в моей душе всеми тональностями звука. Быть может, ее внешность в целом? Она была маленькой и хрупкой — почти наполовину ниже меня, от чего во мне периодически вспыхивал инстинкт первобытного самца. Защити слабую самку… Наверное поэтому говорят, что большие женщины созданы для работы, а маленькие — для любви. Люди, сами того не сознавая, слышат голос предков из своей крови. Генетическая память — штука серьезная.

Я мог бы описывать ее бесконечно долго, но вместо этого скажу лишь одно. Саша была самым прекрасным созданием, которое я встретил в своей недолгой, но богатой приключениями жизни.

Мы расстались тем вечером только для того, чтобы на следующий день встретиться вновь. Мысль о том, чтобы пригласить Сашу к себе, созрела у меня в голове спустя пять минут после того, как я, проводив ее до метро, двинулся ловить троллейбус. «А почему бы, собственно, и нет?» — спросил я себя, и тут же, не колеблясь больше ни секунды, набрал номер ее мобильного.

«А почему бы, собственно, и нет?»

Теперь, оглядываясь назад, на свою жизнь, я понимаю, что именно этот принцип испортил мне все. Я всегда делал то, что хотел, руководствуясь логикой «Чтоб было!» Если мне чего-то хотелось, и я не видел причин мешавших этому желанию — я исполнял его, даже если не видел в этом особой необходимости. Необходимость не необходима! Достаточно лишь одного желания.

Наверное, именно поэтому я и научился входить в зеркала… Потому, что этого мира было недостаточно для того, чтобы исполнять мои желания.

«Почему бы и нет?» — спросил я Сашу, когда она спросила «Зачем?».

— Почему бы тебе просто не заглянуть ко мне? Попить чаю?

— Но мы можем встретиться через неделю в КОСе.

— Мы и встретимся. Но до того — встретимся еще раз.

Это была логика человека, привыкшего получать то, чего он хотел. Логика избалованного ребенка, которому родители покупают ту игрушку, в которое их чадо ткнет пальцем. В тот день я хотел Сашу!

Не знаю, отдавала ли она себе отчет в том, что колечко на моем безымянном пальце — это не просто модная и блестящая штуковина, которую я ношу ради своего удовольствия. Может быть она просто не уделила этому достаточно внимания? Но уж придя ко мне она не могла не почувствовать женской руки в доме. И, конечно же, она почувствовала ту ауру, что навсегда остается в доме, в котором есть хозяйка. Ауру, которую типичный мужчина не ощутит никогда в жизни.

— Ты женат? — напрямую спросила она меня. Спросила неожиданно, но не похоже было, что она пытается застать меня врасплох. Это было сказано настолько будничным тоном, каким я мог бы спросить «Ты любишь мороженное»?

— Да, — поставив на стол чашку чая, ответил я.

— Давно?

— Почти три года.

— Где она сейчас?

— На работе… Вернется к шести часам. К этому времени тебе, я думаю, лучше будет уйти.

— Тогда что я делаю здесь сейчас?

— Пьешь со мной чай.

Это был ответ из той же оперы, что и «А почему бы и нет»? Моим кредо было «Идти по жизни проще!». Не создавать проблем там, где их нет, принимать наиболее простые и наиболее логичные решения. Логика компьютера — единицы и нули, ничего больше. Никаких «может быть», никаких «не знаю». Только «да» и «нет»!

Саша была не глупа! Не смотря на свой третий курс какого-то дизайнерского института и не смотря на свою привлекательную внешность. Чушь, что девушка бывает ИЛИ умная, ИЛИ красивая. Человек, красивый в душе, красив и внешне, вот только в обратном направлении этот принцип не работает. А Саша была красива в душе. В ее глазах светился разум — я видел, что она обдумывает ответ, анализирует свои дальнейшие действия, и что самое важное, что еще больше тянуло меня к ней — она пыталась «просчитать» меня.

Думаю, что я зря пошел учиться на психолога. За все пять лет институт так и не научил меня ничему сверх того, что я знал сам. А я знал, как «просчитывать» людей, как предугадывать их действия, как читать мысли в их глазах… А значит и как управлять людьми! И Саша, я видел это в ее взгляде, тоже владела этим искусством. И сейчас мы не пили чай — сейчас мы стояли друг против друга на вымышленном поле боя, существовавшем лишь в наших умах. Сейчас мы сражались с ней, ведя разведку боем. Пытаясь понять, кто из нас сильнее, а главное — понять, враги мы друг другу, или союзники.

Я нашел ответ на эти вопросы давно. Саша, похоже, еще нет.

— Мне религия запрещает встречаться с женатыми мужчинами, — сказал она.

— А я — атеист, — парировал я.

Поединок умов, оружие в котором — слова. И противники были достойны друг друга…

— Я не хочу никому причинять боли…

— Тогда просто не бей никого.

Я знал секрет победы в любом споре или диалоге. Свести его к абсурду, разбить все сложные аргументы противника о камни моих единиц и нулей. Она не знала что ответить…

— Артем, пойми, я не хочу разрушать семью. Твою семью!

— Представь, что ты — связка динамита, — начал я, — И ты лежишь себе в кармане у профессионала-подрывника. И вот он закладывает тебя под фундамент дома, предназначенного под снос, и подносит спичку к фитилю. Бабах! Дома больше нет! Скажи, кто виноват в гибели здания? Неужели ты?

Рискованный ход. Я никогда бы не рискнул повести диалог в таком направлении, говори я с обычной девушкой. Обычная девушка, стандартная как пробка на «Coca-kol'e», любит во всем быть главной. Ей не понравится аналогия с динамитом — она ощущает себя подрывником, пусть и никогда не поймет, что является даже не динамитом, а лишь спичкой в руках человека. Нет, серной головкой на этой спичке!

Но я верил, что Саша — необычная девушка!

И не ошибся!

— Не я, — ответила она, — Но и не подрывник.

— А кто же тогда? — улыбнулся я, уже чувствуя, что победа у меня в кармане. Любой диалог — сражение, либо, если повезет — дружеский поединок. Особенно если твой собеседник имеет IQ выше ста двадцати.

— Те силы природы, что заложены внутри динамита, то есть внутри меня. Ты прав, Артем. Налей-ка мне еще чайку!

Это было поражение, которое она милостиво согласилась заменить на боевую ничью. Я проиграл, но иногда и проигрывать бывает приятно.

И практически до самого возвращения Томы с работы, мы говорили. Говорили обо всем, о чем только можно. Она очаровала меня, и я уверен, продлись наша беседа еще пару часов, и я выболтал бы ей все, вплоть до своего самого главного секрета. Умения входить в зеркала!

Когда она поднялась, чтобы уйти, бросив мимолетный взгляд на часы, я понял, что хочу пойти за ней. Пойти на край света, если потребуется, только бы обладать ею!

— Мне пора, — сказала она, — Скоро вернется твоя жена, а тебе еще нужно замести следы своего преступления.

— Стереть отпечатки пальцев? — усмехнулся я, — Ну, во-первых, у нас с Томой, как это модно нынче говорить, свободная любовь. А во-вторых, ведь мы же не совершили ничего предосудительного?

— Открой Библию, Тема! — назидательно посоветовала мне она, — Прочти, что там сказано о возжелавшем чужую жену? Прелюбодействует ли он?

Я вновь был разбит, в который раз за день. Впервые мои единицы и нули оказались бессильны против красноречия и очарования. Нет, я пошел бы и дальше конца света, ради того, чтобы она была моей. Но лучше, чем кто-либо, я знал, что такие женщины не принадлежат никому. Саша была воздухом, которым следовало дышать, закатом, которым следовало любоваться. Огнем, который согревал… Разве может простой смертный обладать огнем? Он может лишь призвать его себе на помощь! Разве может закат принадлежать кому-то одному?

Саша была не просто дорогой игрушкой, она была луной, которую маленькие дети так хотят достать с неба. Звездой, которую влюбленные подростки обещают подарить своей избраннице.

Как же я хотел звезду!

В тот день я еще не задался вопросом, может ли человек, страстно желающий держать в руках звезду, довольствоваться ее отображением в воде. Я и не мог задуматься об этом, ибо тогда еще не сознавал отличий между звездой и ее отражением, тем более, что различия эти не так уж и велики.

Спустя пол часа с работы вернулась Тома… Моя жена Тамара, которую я, в кругу хороших знакомых, обычно именую Томагавком. Старая добрая шутка — жена у меня не из индейцев, просто зовут ее Тамарой, и гавкает она часто. На самом деле, это, конечно же, всего лишь шутка, но в каждой шутке, как известно, есть лишь доля шутки…

Тома вернулась, а значит прекрасный день закончился. Начинался обыденный вечер.

Помните «Щоу Трумэна»? Историю человека, однажды обнаружившего, что всю жизнь он прожил в нереальном мире. Что всю жизнь, от самого его рождения, он был героем реалити-шоу, длившегося 24 часа в сутки. Миллионы телезрителей во всем мире наблюдали, как Трумэн растет, влюбляется, спит и чистит зубы… На него делались ставки — в каком возрасте он впервые переспит с девушкой, набьет ли морду своему сопернику и т. д. Ради него построили целый город, ставший одной громадной декорацией. Город, все обитатели которого — актеры.

Наибольшую прибыль приносила реклама, но так как показ «Шоу Трумэна» не прерывался ни на секунду и вставить ролики очередных прокладок с крылышками было некуда — рекламу вставляли в само шоу! Компании-производители платили баснословные деньги за то, чтобы Трумэну навязывали именно их продукты, и в результате его жена, приходя домой из магазина, комментировала каждую жестянку, которую доставала из сумки. «Это, дорогой, новый „Пэдигри-комплит меню“! Он сделает твою шерсть мягкой и шелковистой! И если раньше твои волосы были сухими и безжизненными, то теперь они будут жирными и шевелящимися!»

И Трумэн жил в этом сумасшедшем доме, искренне полагая, что так живут все.

Но я-то не Трумэн! И про меня никто не снимает шоу!

Или снимает?!

Нет, моя Тома — не сериальная жена, получающая деньги за каждую ночь со мной. И доставая продукты из сумки, она не нахваливает их картинно-рекламными фразами. У нее есть другая любопытная особенность — она говорит, совершенно не интересуясь вопросом, слушают ли ее…

Впрочем, в этом Томогавкином пороке отчасти виноват я. Уже в первые пол года брака мы оба почувствовали, что начинаем отдаляться друг от друга, но оба старались не подавать виду. И вот итог — я провожу весь день с Сашей, а Тома, приходя домой, рассказывает как прошел день у нее. Она — радио. Она — звуковой фон, который сопровождает мой ужин. Я редко задумываюсь, о чем она говорит. Как правило лишь поддакиваю в нужно время, и все…

А Тома продолжает говорить, совсем как сериальная жена Трумэна, которая просто не имела права молчать, ведь контракт обязывает…

— И ты представляешь, она еще смеет обвинять меня в том, что это мой отдел плетется в хвосте фирмы! Да видела бы она годовой отчет, который, кстати, я и составляла! Да ее бы к такому документу и на километр не подпустили! Кралья!

— Точно! — соглашаюсь я, пережевывая пельмень и думая о Саше, — Кралья! Самая настоящая кралья…

Интересно, как эта самая «кралья» пишется? С мягким знаком, или без? И вообще, есть ли такое слово в словаре русского языка? Впрочем, наверное все же есть. Иначе как, кральи есть, а слова нет?

— А Сергей Анатольевич мне, значит, говорит: «Тамара Петровна, а не могли бы вы…»

Нет, не Томагавк. Гавкает она, на самом деле, редко. Зато трандычит постоянно.

— Тома, а ты слышала, вчера Владимир Кличко под машину попал.

— Да ты что? Хороший был человек… А он в нашем подъезде жил? Ну ничего, все там будем… Так вот, я Сергею Анатольевичу говорю…

Я давно замечал, что она слышит меня также, как я ее. Между нами слишком широкая пропасть. Ее уже не только не перепрыгнешь — через нее уже невозможно даже докричаться друг до друга. И Томина болтовня — это, пожалуй, всего лишь защитная реакция. Ее способ врать самой себе, что все хорошо. Что у нас счастливая семья, и вот сейчас мы оба пришли с работы и оживленно обсуждаем сегодняшний день.

Пусть так… Побуду немного Трумэном. Пусть Тома убеждает саму себя в том, что ее семья близка к идеалу, если ей это нужно. Хотя в глубине души и она знает, что брак по любви (а точнее — по мимолетно вспыхнувшей страсти), давно превратился в брак по расчету.

Тамара — начальник какого-то отдела в какой-то крупной дизайнерской компании. Никто этого не афиширует, но отбор кандидатов на высокие посты там ведется очень и очень строго. По заданию совета директоров кадровики тщательно проверяют личное дело каждого претендента, вплоть до его родословной и связей на стороне. Мне это больше напоминает какой-то шпионский роман, ибо по рассказам Томы каждое брошенное в стенах компании слово будет кем-то подобрано и подшито в специальную папочку.

Пять лет назад напился и по пьяни разбил машину? — Тебе не место в руководящем звене. Твоя троюродная сестра сидит за убийство, а ты смеешь носить ей передачки? — Ты недостоин того, чтобы подняться выше повдала это фирмы. Тебе двадцать пять, а ты еще не замужем? — Ты можешь претендовать только на место старшего менеджера…

У Томы блестящий послужной список, два высших экономических и папа — директор одного из крупнейших банков в Медянске, с которым, кстати, близко сотрудничает Томина компания. Она — финансовый гений, но она точно знает, что весть о ее разводе тут же облетит совет директоров, и за ней начнут приглядывать…

Логическая цепочка: неблагополучная семья — развод — нервы — сотрудница на взводе — она допускает ошибки — фирму ждет скорое банкротство.

Да, в теории это так. А на практике? На практике Тому ненавязчиво «уйдут», как только она совершит первую же ошибку. И та же «кралья», быть может, работающая с ней на одном этаже, с готовностью донесет на нее вышестоящему начальству. Быть может, ей отдадут Томино место. А быть может, она просто получит от этого моральное удовлетворение.

«Пациент, вспомните, пожалуйста, самый счастливый случай в Вашей жизни. — О, да, доктор! Вчера сосед на новеньких „Жигулях“ в столб въехал!»

Кроме чужих неприятностей есть и другие радости в жизни… народная мудрость, однако.

Поэтому, спустя три года, последний из которых мы спим на разных кроватях и в разных комнатах (Тома жутко пинается во сне, а я — храплю как ржавая газонокосилка), мы все еще муж и жена. И Тому ценят на работе уже только за то, что она — бизнес леди, под каблуком которой живет ее мелкий и незаметный муженек. Она — сильный человек, а ее конторе нужны сильные люди.

А кто же я? Зачем этот брак мне?

Три года назад я думал, что люблю ее… К тому же, это был вызов! Влюбить в себя случайную девушку, встреченную на одной вечеринке. Красивую, сексуальную, и при этом еще и умную. Тот самый принцип: «А почему бы и нет?!» Приглашая Тому на наше с ней первое свидание, я еще не знал, кто она, а точнее — кто ее отец. А когда узнал… Когда я узнал об этом, вызов просто стал более серьезным.

Бедный студент ухаживает за дочерью директора банка. Это произвело фуррор в кругах моих знакомых, и долгое время я купался в лучах славы.

Нет, это была не любовь — всего лишь яркая и обжигающая вспышка страсти, которая потухла в первую брачную ночь. Сладок лишь запретный плод. Когда Тома наконец-то очутилась в моих руках, ощущение поединка с самой жизнью пропало. А когда мы с ней отправились в Тунис, в медовый месяц, оплаченный ее отцом — я понял, что совершил ошибку.

Впрочем, нет. В тот момент я еще не понял ничего. Я был ослеплен собственной удачей и считал, что теперь моя жизнь обеспечена до самого ее финала. Никогда не понимал мужчин, комплексующих из-за того, что их жены зарабатывают больше них самих. Красивая и богатая жена — что еще нужно для счастья?! Сиди у нее на шее и болтай ногами! Наслаждайся жизнью, строй ее по своему усмотрению!

А еще через пол года я впервые шагнул в зеркало, и пиджак альфонса-подкаблучника, вдруг, стал мне не в пору. Теперь я мог сам обеспечить свою жизнь — такую жизнь, какую хотел я. Жизнь, свободную от обязательств и шаблонов… Но обручальное колечко уже сидело на моем пальце.

Да, дорога назад была, и остается даже сейчас. Но я не хочу! Все и так хорошо… Да, все считают меня подкаблучником, живущим на содержании жены, но я то знаю, что это не так. Тома считает, что у меня небольшая практика в каком-то центре душевного здоровья, где мне платят неплохие деньги — и пусть и дальше считает! На деле же я свободен! Мне не нужно вставать рано утром и идти на работу — если мне что-то нужно — я просто подхожу к зеркалу, и мгновение спустя уже исчезаю в нем. А затем возвращаюсь из этого зазеркалья с тем, за чем я уходил.

Тома искрененне поражалась, откуда в Новый Год я притащил несколько сахарных, истекающих соком дынь. Она хлопала в ладоши и смеялась как ребенок, когда я рассказывал ей, что один мой пациент привез мне этот подарок откуда-то с югов. Хотя, если честно, я и сам не знаю, возможно ли даже на югах зимой выращивать дыни…

Вся мебель в доме, вся бытовая техника — все оттуда. Пусть Тома считает, что я зарабатываю лишь немногим меньше нее, раз каждый месяц у нас дома появляется новый компьютер, взамен морально устаревшего. Пусть она радуется, когда на каждый праздник я балую ее изысканными деликатесами, которых даже ее папочка никогда не ел в своих заморских командировках. Пусть… Мне не так уж трудно…

Хотя протащить сквозь зеркало громадный плазменный телевизор было не так-то уж и просто!

Зазеркалье! Мое зазеркалье! В детстве я думал, что когда-нибудь обязательно совершу великое открытие, и подарю его всем людям без исключения, чтобы каждый мог взять себе его кусочек.

Счастья! Счастья для всех, сразу! И пусть никто не уйдет обиженным!

Но мировая история не знает таких прецедентов. Все, что было открыто или изобретено, в первую очередь пытаются заставить приносить деньги своим хозяевам. Каждый работает исключительно на себя, и я, открывший дорогу в параллельные миры — не исключение.

Я мог бы подарить Зазеркалье военным, и они обязательно повернули бы его так, чтобы увеличить военную мощь России. Я уже представляю гигантское зеркало, через которое я перевожу в наш мир чудовищные ракетоносцы с баллистическими ракетами.

Я мог бы открыться медикам, и стать проводником в иные миры для смертельно больных. В миры, в которых атмосфера убивает рак, но не причиняет вреда здоровым клеткам… Или в миры, вода в которых излечивает от синдрома Дауна…

Мог бы, но не сделал этого. И, я уверен, и вы поступили бы также.

Представьте, что вы случайно стали обладателем ТАЙНЫ! Скажем, вы нашли озеро, искупавшись в котором раз в год можно смыть с себя бремя этого самого года, то бишь, проще говоря, помолодеть на 365 дней. Вы искупаетесь? Без сомнения! А придете туда год спустя? Конечно же! Быть может, даже, спустя месяц. А расскажете ли вы кому-то еще? Вот это уже вопрос посложнее.

Своей престарелой бабушке? Своей матери, которой вы обязаны всем, что имеете? Своей жене или своему мужу?

А что, если целебные силы озера могут иссякнуть? Нет, я не утверждаю этого, но и не говорю обратного. Что, если оно способно омолаживать только одного человека? Вдруг если ваша жена/муж окунется в его воды, целебной силы уже не хватит на вас?

Ну хорошо, допустим, что волшебства в озере хватит на двух человек. Вы расскажете о нем своей второй половинке? А что, если у этой самой второй половинки есть любовник/любовница? А может быть внебрачный сын, к которому она испытывает жуткое чувство вины. Ведь она приведет его к озеру!

Целебных вод хватает на двоих, но не иссякнет ли волшебство, если им воспользуется третий?

А что, если у этого любовника/любовницы/внебрачного ребенка есть кто-то еще? Улавливаете логику? Рискнете ли вы раскрыть ТАЙНУ, если сами толком не знаете ее природы?

Да и вообще… Мать когда-то давно выгнала вас из дому, когда вы вернулись домой заполночь, вдребезги пьяный, с полуголой девицей подмышкой. Жена не позволила посмотреть поединок Кличко с Бердом, заявив, что без очередной серии своего «мыла» она зачахнет и умрет. Сын… Сын вообще постоянно приносит из школы двойки! Охламон! В кого он вообще пошел?! Явно не в вас! Быть может жена гульнула где-то на стороне?

Достойны ли они того, чтобы знать ТАЙНУ?

Кому вы доверяете на все 110 %? Я, вот, только себе. Поэтому мое Зазеркалье оставалось моим, и я никому не собирался его отдавать.

Оно было моим! Но зеркала больше не пускают меня к себе. Я больше не отражаюсь в них, застряв в одном из сотен тысяч миров, вертевшихся бешеной каруселью вокруг меня. Поэтому мой вам совет, наткнувшись на ТАЙНУ трижды подумайте, стоит ли поднимать ее с земли. А уж если подняли — оглядитесь по сторонам, нет ли кого-нибудь, кто захочет разделить ее с вами. Если вы нашли озеро бессмертия — подарите его жене и ее любовнику. Пусть передерутся из-за него!

Тома для меня — маскировка. Пусть мои друзья-приятели думают, что я живу нахлебником, сижу на шее богатой женушки. Для настоящих друзей это не так уж и важно, а что касается всех остальных, то мне не слишком-то важно, что думают обо мне они. Иногда я чувствую себя этаким Джеймсом Бондом, который женился просто ради того, чтобы его не раскрыли…

Я мог бы притащить из других миров столько золота, что смог бы купить банк Тамариного папочки. Да что банк, я мог бы выкупить обратно Аляску, если бы захотел. Но это привлекло бы ко мне слишком пристальное внимание, которое мне не нужно.

Зеркала были моей игрушкой, и я не хотел, чтобы у меня ее отобрали.

Я вполне отдавал себе отчет, что лишь играю. Играю с зеркалами, с путешествиями в иные миры. Играю со своей жизнью! И часто думал о том, что повзрослев, перестану испытывать потребность в подобных играх, и тогда я подарю кому-нибудь свою ТАЙНУ. Не вышло… Теперь не тайна принадлежит мне, а как раз наоборот. Я принадлежу тайне…

Я хорошо помню тот день, когда я впервые шагнул в зеркало два с половиной года назад. Еще бы, ведь этот день перевернул всю мою жизнь!

Тома уже ушла в свою контору, которую я про себя называл «арийской» за ярко выраженное стремление к чистоте рядов, а я же собирался на работу, прихорашиваясь у зеркала. Ну, «прихорашиваясь» — это, пожалуй, слишком громко сказано — я причесывал свою отросшую шевелюру, повязывал галстук и т. д. Начинающий психолог должен выглядеть подобающим образом, как, впрочем, и любой начинающий специалист.

Традиционно я беседовал сам с собой, а точнее — со своим отражением в зеркале. Уже не помню, что точно я говорил — должно быть, подбадривал себя, напоминая себе о том, что я не так уж плох, как думает мое начальство, что все у меня получится и т. д. В общем, обычная чушь… Потом я сбегал на кухню, налил себе стакан минералки и, стоя перед зеркалом, поднял стакан, поднимая тост за самого себя.

— За тебя! — сказал я своему отражению в зеркале, и мое отражение, взяв стакан в правую руку, тоже подняло его, беззвучно произнося мои слова.

В правую руку! Я правша…

В первое мгновение я не понял ничего — просто что-то показалось мне странным. А секунду спустя я весь покрылся холодным потом, и отшатнулся от зеркала, бешено моргая глазами. Я ущипнул себя, дернул за волосы, и только тогда вновь рискнул поднять глаза на свое отражение. Тот я, я из Зазеркалья, по-прежнему держал стакан в правой руке…

Когда-то давно, еще когда я учился в 11-м классе, изучая физику на том примитивном уровне, что дает нам среднее образование, учитель ошарашил нас простым, но неожиданным вопросом: «Почему зеркало путает право и лево, но не путает верх с низом»? Ответ должен был основываться на знании хода лучей в зеркале и т. д. и т. п. Но на первый взгляд это действительно казалось странным. Встаньте перед зеркалом и внимательно вглядитесь в него. На вас смотрите вы сами! Ваша точная копия, за одним маленьким исключением… Надпись на его футболке будет читаться не привычно по-русски слева направо, как-то по-китайски, справа налево! Помашите своему отражению правой рукой, и оно махнет вам левой.

В зеркале всегда все наоборот… Правая сторона становится левой, левая правой, и лишь верх и низ по-прежнему остаются верхом и низом.

Но мое отражение держало стакан в правой руке!

Не веря своим глазам я шагнул к зеркалу, и едва не отпрянул, когда отражение сделало шаг ко мне. Оно было всего лишь отражением, и лишь повторяло мои действия… Вот только повторяло оно их в точности — если я делал шаг правой ногой, то и оно ставило вперед правую ногу. Зеркальная симметрия пропала, как будто ее и не было…

Я протянул правую руку и коснулся зеркала указательным пальцем… Повторите это действие, и вы увидите, что ваше отражение вытянет левую руку, и его указательный палец окажется точно напротив вашего. Повторите это, и тогда вы поймете, что испытал я, когда мое отражение вытянуло ПРАВУЮ руку, и его указательный палец уперся в зеркало сантиметрах в тридцати от моего! Но и на этом чудеса не закончились.

Зеркало поддалось под давлением моего пальца. По ровной стеклянной поверхности побежали круги как от камня, брошенного в воду. И круги от моего прикосновения встречались в кругами, шедшими от прикосновения к зеркалу моего отражения с той стороны!

Я надавил сильнее, и мой палец прошел насквозь… Я не ощущал ничего необычного — не смотря на то, что внешне зеркало теперь напоминало водную гладь, я не ощутил ни перепада плотности, ни перепада температуры.

Зато меня самого бросило в холод. Когда я увидел торчащий из зеркала указательный палец моего отражения!

Я отдернул руку, и мой двойник сделал то же самое. На его лице застыло то же самое выражение удивления и ужаса, которое, наверное, было и на моем.

Мой палец свободно проходил сквозь зеркало, значит должно было пройти и все остальное!

Да, было страшно. Да, было ощущение, что я вхожу в темную пещеру, над которой высится гора, с которой в любой момент может сорваться камнепад, который навеки замурует вход. Но с другой стороны мне представлялась возможность сделать то, чего до меня, наверное, не делал никто.

«А почему бы и нет?»

И я, закрыв глаза, двинулся вперед, мысленно стараясь успокоить трепещущее в груди сердце, и думая о том, что хорошо бы на той стороне меня ждал флакончик валерьянки… Зеркало было достаточно широким для того, чтобы в него свободно прошли мои плечи, и я шагнул вперед, наклонив голову и ожидая удара лбом о холодное стекло. Но удара не было. Не произошло вообще ничего, только мои колени ударились о дверцу шкафа, на котором висело зеркало.

Я открыл глаза, и первым делом опустил взгляд вниз. Верхняя часть моего туловища торчала из зеркала, висевшего на дверце шкафа в коридоре до мельчайших подробностей напоминавшем мой собственный. Повернул голову и скосил взгляд назад — увидел белую матовую поверхность, по которой шла мелкая рябь, время от времени подгоняемая более крупными волнами.

Как ни странно, но в этот момент, в момент истины, когда я впервые оказался в другом мире, первой моей мыслью было «Интересно, как я сейчас выгляжу с той стороны?» Автоматически я представил себе свои ноги, оканчивающиеся задницей, оставшиеся в моем мире, при том, что все остальное исчезло в зеркале, больше напоминающем теперь мутную воду.

Тут же я подумал и о другом… Если находясь «там» я видел палец моего отражения, прошедший сквозь зеркало, то почему сейчас, стоя между мирами, я не вижу задницы своего зеркального двойника, который, по логике, должен был бы стоять сейчас в той же позе, что и я. Однако с этой стороны зеркала никакой задницы не наблюдалось вообще… Ни моего двойника, ни моей собственной. Последнее, впрочем, было делом легко поправимым…

Я перегнулся через край зеркала и, коснувшись пола руками, втащил свою филейную часть в этот мир, вместе с последовавшими за ней ногами. Никаких ощущений… Никаких жутких видений, сопровождавших Кинговское джонтирование, никаких головокружений, свойственных героям различных фантастических романов, шагающих в параллельные миры. Вообще ничего особенного — как будто я всего лишь пролез в окно…

Ничего особенного за исключением того, что я только что прошел через зеркало…

Я вновь ущипнул себя, хоть и сам не верил в то, что это может оказаться сном. Таких реальных снов не бывает! Нет, щипок ощущался вполне явственно, равно как и прохладный линолеум на полу под моими ногами.

Я поднялся во весь рост и взглянул в зеркало. Мое отражение смотрело на меня недоумевающим взглядом. Я махнул ему правой рукой, и мой двойник махнул мне в ответ. Разумеется, тоже правой… Как будто я смотрел не в зеркало, а в окно, за которым стояла моя точная копия…

Я помахал рукой перед зеркалом. Двойник поступил точно также. Я резко шагнул вправо, затем также неожиданно пригнулся и дико замахал руками, не отрывая взгляда от зеркала. Мой двойник скопировал все движения в точности, без малейшей паузы на обдумывание. Даже его напряженно-растерянный взгляд был точной копией моего! Сомнений не было, если мы с моим отражением поменялись местами, то оно в данный момент точно также не понимало происходящего, как и я. От этого мне стало смешно…

И вместе со смехом в голову пришло воспоминание о допотопной английской комедии из серии о мистере Питкине. Сцена оттуда весьма напоминала происходившее со мной…

«Мистер Питкин в тылу врага»… Питкин — редкостный балбес, волею случая оказался на фронте второй мировой и каким-то образом оказался в глухом немецком тылу. И тут судьба делает ему подарок — Питкин оказывается точной копией одного нацистского генерала. И вот классическая сцена для комедий 50-х годов — Питкин и генерал стоят по разные стороны пустой рамы. Одинаково одетые, абсолютно идентичные друг другу. При чем Питкин, дабы не быть пойманным, отчаянно изображает генеральское отражение. Генерал поправляет галстук — Питкин делает то же самое. Генерал приглаживает волосы рукой — Питкин повторяет этот жест. Генерал поправляет торчащий из кармана цветок — Питкин обнаруживает что этого цветка у него как раз нет…

Генерал слегка озадачивается, видя что его отражение не совсем точно повторяет его действие, и в этот момент отражение, то бишь Питкин, стоящий позади пустой рамы, делает презрительный взмах рукой, мол, «Ну и черт с ним!» и со всей дури бьет генерала в глаз… Финита ля комедия… Генерал в ауте, Питкин в бегах.

Я улыбнулся своему отражению, и оно улыбнулось мне. Если мой двойник повторяет мои действия осознанно, то этот шаг точно застанет его врасплох! И коротко размахнувшись я ударил в зеркало, целясь в лоб своему отражению.

Кулак прошел зеркало легко, не ощутив ни малейшего сопротивления, зато мое отражение тут же расплылось в поднятых ударом волнах. А в следующее мгновение я ощутил сразу два удара — костяшки моих пальцев больно стукнулись обо что-то твердое на той стороне и, одновременно, вылетевший из зеркала кулак на полной скорости стукнул меня по лбу, отбросив назад…

Сидя на полу и ощупывая гудящий лоб я пришел к выводу, что эксперимент показал следующее а) мой двойник — действительно мое отражение и он копирует мои движения неосознанно; б) каким-то образом в тот момент когда я вошел в этот мир мое отражение отправилось в тот, из которого пришел я; в) у меня неплохой удар правой; и г) я — идиот!

От последней мысли я расхохотался, признавая ее абсурдность и полное соответствие действительности, и мой двойник в зеркале тоже засмеялся, одной рукой поглаживая ушибленный лоб, а другой — отгоняя мельтешащие перед глазами звездочки.

Я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Да, это была моя квартира или, по крайней мере, абсолютно идентичная ей. Страха я больше не испытывал. Тот факт, что и я, и мой двойник, смогли спокойно залепить друг другу по лбу говорил о том, что проход в зеркале не закрылся, и я в любой момент могу вернуться обратно. Как, собственно, и мое отражение.

Рабочий день явно полетел в тартарары… Даже если я прямо сейчас вернусь домой, в свой мир, и налепив пластырь на лоб пойду на работу — выслушивать жалобы на жизнь своих клиентов я не смогу. Осознание того, что я владею ТАЙНОЙ распирало бы меня так, что в конце концов я обязательно лопну…

Так что я принял абсолютно логичное решение в той ситуации и, расставив приоритеты, решил прогуляться по этому миру. Посмотреть, чем же Зазеркалье отличается от того мира, в котором я жил всю свою жизнь…

Мое отражение последовало моему примеру и, с любопытством озираясь по сторонам, исчезло из моего поля зрения…

Я прошелся по квартире, выглянул в окно, постоял на балконе… Не знай я, что только что прошел сквозь зеркало — ни за что не почувствовал бы себя путешественником по параллельным мирам. Все вокруг было привычным и обыденным. На бельевой веревке сушилось Тамарино белье, в шкафу висела моя одежда. Вешалка, на которой должен был висеть пиджак пустовала — логично, ведь этот пиджак был на мне. Точнее — на моем отражении, которое в этот момент, должно быть, исследовало мой мир.

Заглянув в ванную комнату я бросил взгляд на зеркало. Из него на меня глянула моя же побитая физиономия… Я подмигнул ей правым глазом — физиономия подмигнула мне своим. Это меня успокоило еще больше, так как я убедился, что путешествия моего двойника по моей квартире абсолютно идентичны тем, что предпринимал я, бродя по его жилищу. А значит, вздумай я вернуться домой — эта мысль посетит и его голову.

Учитывая, что думали мы, наверное, также синхронно, мое отражение успокоилось и покинуло ванную одновременно со мной, должно быть решив, что как только ему захочется домой — захочется и мне.

Я усмехнулся этой мысли — глупый двойник не понимает, что он всего лишь двойник а не оригинал… Оригинал — я! И тут же улыбка сошла с моих губ — а что, если отражение как раз я, а не он?!

Впоследствии подобные мысли не раз приходили мне в голову, но я гнал их прочь, не давая оформить прописку в моем сознании. Таких жильцов лучше гнать сразу, а то потом приживутся, буянить начнут, баб наведут… нет, об этом лучше не думать.

Я хотел, было, выйти на улицу — прогуляться и осмотреться, но в этот момент, проходя через гостиную, обнаружил одно единственное различие между моим миром и Зазеркальем. Различие, которое и предопределило дальнейшие два с половиной года моей жизни… На столе стоял пузырек. Небольшой такой пузырек с настойкой валерьяны! Я долго и тупо всматривался в него, никак не понимая почему меня так смущает и настораживает его присутствие. В моей квартире — в той, в которой я собирался на работу до того, как обнаружил что в зеркале живет не мое отражение, а мой двойник, никакой валерьянки на столе не было и быть не могло…

И вдруг я вспомнил, как пролезая через зеркало с гулко бьющимся в груди сердцем я мысленно пожелал чтобы в том, зеркальном мире, меня ждал флакончик валерьянки! Зазеркалье подстраивалось под меня, давая мне то, чего я хотел!

После этого мне действительно потребовалась валерьянка!

Так я сделал главное открытие в своей жизни. Не знаю, как, не знаю, почему, но я обладал талантом проходить в зазеркальные миры, которые я сам и создавал. Остаток дня до прихода Томы (которой я, естественно, решил ничего не говорить) я посвятил экспериментам… Бесчисленное количество раз я перелезал сквозь зеркало в другой мир, и возвращался обратно, проверяя все новые и новые свои догадки.

Это было невероятно интересно и захватывающе! Я чувствовал себя маленьким ребенком, впервые оказавшимся на улице без присмотра взрослых. Ребенком, который может теперь ежесекундно открывать все новое и новое в этой жизни!

Я вернулся к себе, с удовлетворением отметив, что мой двойник тут же нырнул через зеркало к себе домой. Вернулся, тщательно оглядел всю свою квартиру ища следы присутствия двойника или какие-то изменения. Не нашел… затем ушел в Зазеркалье вновь, концентрируясь на мысли о том, что хочу, чтобы на столе в зале стоял здоровенный ананас.

Ананас оказался там, где я и хотел, и таким, каким я его представлял!

Помните радость Джона Коннора, обнаружившего что терминатор по его приказу начинает как идиот подпрыгивать на одной ноге? «Класс! Собственный терминатор!» А теперь вообразите мою реакцию на свой собственный мир. На такой мир, каким я хочу его видеть.

Больше всего меня интересовало, куда уходит мой двойник. Если он уходит в мой мир и делает в нем все то же, что я делаю в его — в таком случае он и переходит сквозь зеркало с теми же мыслями что и я. Однако вернувшись обратно я не обнаружил у себя в квартире никаких признаков пребывания там ни моего двойника, ни валерьянки, ни ананаса.

Вновь уйдя в Зазеркалье я нашел у себя на столе (пардон, на столе своего двойника) маркер и, написав на бумажке первое, что пришло нам ум (а на ум мне пришло самое часто употребляемое и безгранично многозначное слово «бля»), я пришпилил ее на кнопку прямо напротив зеркала. Таким образом, если мой двойник в моем мире полностью повторяет мои эксперименты, значит и в моем мире на стене появится эта маленькая табличка.

Вернувшись я обнаружил девственно чистые обои без следа кнопок или бумажек. Это было очень странно, учитывая что я своими глазами видел, как двойник пришпандоривает это «бля» на мои обои…

Следующим, что меня заинтересовало, было то, почему просунув голову в зеркало я не вижу под собой тело моего двойника, который в этот момент точно также пытается увидеть в моем мире мои ноги… Это тоже был момент, достойный экранизации в какой-нибудь комедии. Я просунул руку в расступившееся передо мной зеркало, и рядом с моей рукой из зеркала тут же появилась рука моего зеркального двойника. Я схватил его за руку и резко дернул на себя… Хотелось же увидеть своего двойника стоящим рядом со мной! Вот только в ту же секунду чья-то рука на той стороне зеркала крепко вцепилась в мою, и дернула меня так, что я, потеряв равновесие, буквально пролетел через стекло.

— Сволочь! — со злостью сказал я своему отражению, и отражение ответило мне тем же.

Значит с двойником мне не повидаться и не поговорить. Со злости я несколькими ударами разломал стул из гостиной и бросил его прямо перед зеркалом. Отражение на моих глазах сделало то же самое, так что логично было предположить что дома меня ждет бардак…

Однако коридор моей квартиры был чист, а мой стул по-прежнему стоял в гостиной!

Окончательно отчаявшись разобраться в законах переходов в Зазеркалье и обратно, я плюнул на них и решил просто пользоваться своим новым даром. В конце концов, я ведь не технарь, которому просто на роду написано тщательно изучать все события и закономерности их появления. Я типичный гуманитарий, да к тому же еще и редкостный раздолбай! Так что мне оставалось лишь пользоваться своими возможностями, стараясь лишь особо не злоупотреблять ими.

Казалось бы, чего проще, мысленно создай себе мир в котором ты будешь королем, и живи там! Но во-первых мне как-то особо не улыбалась перспектива жить в выдуманном мире, каким бы идеальным он не казался, а во-вторых я хорошо помнил сказку Бажова о муравьиной тропке. Помните мальчика, которого муравьиная тропка вывела к этакой каменной пещере, в которой валялось абсолютно ничейное золото? Халява, господа! Вот только, чем больше золота мальчик набирал, тем уже становился вход в пещеру. Сама судьба противилась тому, чтобы он вынес оттуда больше, чем ему было нужно.

И я, воспитанный на подобных убеждениях, хоть и понимал что это глупо в наш капиталистический век, но все же не мог позволить себе взять больше, чем мне нужно было для счастья.

Поэтому все эти два с лишним года я заглядывал в Зазеркалье лишь за тем, что мне было необходимо в данный момент. Это было так просто… Хочешь фруктов — пожелай попасть в мир, в котором на столе в твоей комнате стоит громадное блюдо фруктов. Хочешь новый телевизор, но не знаешь какой? Входи в мир, в котором на твоем столе лежит куча денег, и в этом же выдуманном мире отправляйся выбирать телевизор.

Да, я спокойно мог проносить из мира в мир практически любые предметы. Великолепную компьютерную технику, мебель… Я даже поставил в своем кабинете громадное зеркало чуть ли не во всю стену, заявив Томе, что такая уж у меня странность, хочу видеть себя в БОЛЬШОМ зеркале! На деле причина была прозаичной — очень многое из того, что я хотел бы перетащить в наш мир, попросту не пролазило в маленькое зеркало в коридоре!

Правда это повлекло за собой новую проблему — теперь я не мог позволить себе оказаться рядом с Томой в кабинете при включенном свете. Я думаю, ее весьма удивило бы, что ее отражение меняет право на лево, а мое почему-то не хочет этого делать.

Заодно пришлось отказаться от ношения дома футболок с надписями — у меня, в отличие от всех нормальных людей, в зеркале они читались слева направо… Да и зеркальных витрин на улице я теперь стал побаиваться.

За все хорошее приходится платить… Помнится, это доказал один из героев «Незнайки на Луне», который, путешествуя в поезде, вдруг обнаружил что с верхней полки капает халявная газировка, и тут же пристроился ловить ртом эту живительную влагу. Бутылка наверху плавно наклонялась все ниже и ниже, поток напитка постепенно усиливался, и наш герой все больше и больше радовался неожиданной халяве. Финал был предсказуем — бутылка накренилась слишком сильно и полетела вниз. Точно в физиономию любителя бесплатных напитков… Мораль сей басни такова: коли вам на голову падает халява — подбираем ее столько, сколько можем унести, и бегом оттуда, пока не упало что-нибудь еще!

Единственное, что отказывалось перебираться из Зазеркалья в мой мир и наоборот — информация! Абсолютно любая информация на абсолютно любом носителе, каким бы он ни был. На принесенном «оттуда» телевизоре полностью отсутствовали товарные знаки, на жестком диске компьютера — все, абсолютно все файлы, не говоря уже о том, что внешне весь компьютер был чист как маска хирурга! Даже Тома как-то мимолетно удивилась, что у меня на столе стоит монитор без указания сделавшей его фирмы, и даже подписи к кнопкам настройки куда-то пропали. Видела бы она клавиатуру с идеально белыми кнопками, которую я притащил вместе с этим монитором!

Да чего там клавиатура — даже пакет молока, проходя через зеркало, лишался всех без исключения подписей. Даже знакомое и любимое с детства «Молоко» пропадало, словно потерявшись по дороге. Исключение не делалось ни для чего, даже для бирок на моей одежде… Но вот что еще интересно, если в зеркало я входил в спортивных штанах с надписью «Nike», то на той стороне исчезала, но стоило мне вернуться обратно — «Nike» переставал быть пиратской подделкой и вновь становился «Nike'ом». Думать над этой загадкой было также бесполезно, как и над всеми остальными…

А загадок было много. Очень много!

К моменту знакомства с Сашей путешествия в Зазеркалье уже давно стали для меня обыденной вещью. Это было как… как почисть зубы! Встал утром — хочется кушать. Тома как всегда укатила на работу, съев какой-то жалкий бутербродишко и запив его чашкой кофе. Будь прокляты женские диеты, мешающие им приготовить законному мужу чего-нибудь посытнее. Варианты: сварить себе чего-нибудь, хотя ба даже банальных пельменей, или разогреть пиццу недельной давности, лежащую в холодильнике? Или сесть за руль и отправиться в ближайший ресторан. Первое не позволяет делать гордость — чтобы зять президента Медянского муниципального банка ел какой-то фаст-фуд, да еще и собственного приготовления?! Никогда! А второе — лень. Спускаться вниз, в гараж за машиной, ехать до ресторана, заказывать завтрак и терпеливо ждать еще десяток минут, пока мне его приготовят? Ну нет уж!

Для меня, лично для меня, владельца ЗАО «Сафари в Зазеркалье» и единственного его клиента, есть способ проще. Сконцентрироваться на желанном завтраке (обеде/ланче/полднике, а к ужину приедет Тома и чего-нибудь сообразит на стол), представить, как он стоит на столе в кухне и ждет меня… И одним уверенным шагом перейти границу миров. Реального мира и Зазеркалья, подчиняющегося моим желаниям. Войти на кухню, и вуаля! Вкусный горячий завтрак перед нами.

Теоретически я мог бы пожелать даже полуголых танцовщиц (а под настроение, так и совсем голых), который танцевали бы для меня под восточные мотивы, пока я буду совершать обряд приема пищи. Но только теоретически, потому как все это я считал излишним… Ибо кроме принципа «А почему бы и нет» я исповедовал и еще один: «А на хрена»?

Помните короткий армейский анекдот: «Сержант, стройте взвод! — А на хрена? — Тогда не надо». В этом и был мой второй жизненный принцип. Если ответа на этот философский вопрос нет — строить взвод не нужно.

Смысл жизни, господа, в тонком балансировании между «Почему бы и нет?» и «А на хрена?», при чем первый вопрос зачастую является ответом на второй. Жизнь вообще простая штука…

Поэтому танцовщицы никогда не сопровождали мои пиршества. Поэтому я никогда не просил у зеркал дать мне мир, в котором я мог бы править каким-нибудь могучим племенем или целой страной. Вообще, по вселенским меркам, я просил у зеркал слишком малого.

До того дня, когда я встретил Сашу…

Ту ночь я не спал. Благо, что мы с Томой спим в разных комнатах — она в спальне, которая некогда была НАШЕЙ, а я — на диване в своем кабинете. Мне вообще уютнее у себя, в своем кабинете, дверь в котором запирается на замок. Наверное это стремление к уединению пришло ко мне из детства, в котором у меня не было своей комнаты…

Благо, что Тома не слышала как я ворочаюсь почти всю ночь, пытаясь уснуть, и думая о ней. Не о Томе, конечно… О Саше!

Да, она была звездой. Далекой, манящей и яркой. И не моей!

И не было шанса, что когда-нибудь она станет моей!

Я навел о ней справки — обзвонил своих друзей, также как и я часто бывающих в КОСе. Судя по их рассказам, не смотря на ее первую фразу при нашем знакомстве: «Так ты и есть тот самый Артем?» — в клубе она была гораздо большей знаменитостью, нежели я.

Чем был известен Артем Валентинов? Своим веселым и разбитным нравом, умением всегда оказываться в центре внимания и репутацией задорного выскочки. А, ну и, конечно же своим амплуа безнадежного плейбоя и бабника. Хорошо, что Тома всегда кривила носом при малейшем упоминании о КОСе — для нее клуб был сборищем бездарностей, не знающих, куда себя приткнуть в этой жизни. Наверное, к этим же бездарностям она относила и своего мужа… Ну и пусть, зато она никогда не видела, как парни толкают меня локтем в бок, показывая взглядом на новенькую девушку, только что пришедшую в клуб. Этот взгляд всегда означал одно и тоже: «А слабо ее…?» Под многоточие каждый подставлял определенный глагол в зависимости от степени своей испорченности. Я, например, предпочитал глагол «охмурить»…

Удивительно, что за год моих посещений клуба мы с Сашей ни разу не встретились… Хотя, конечно, КОС большой и народу в нем много. Не исключено, что мы часто виделись в толпе, но никогда не обращали друг на друга внимания. Мало ли девушек и парней приходит в клуб чтобы пообщаться и найти себе пару (а то и две).

Какой же виделась КОСу Саша? Девушкой-спичкой, романы которой были скоротечны и доставляли ее временным избранникам больше горя, чем радости. Девушкой-интеллигентом, которая в свои двадцать лет, еще будучи студенткой, уже заработала репутацию одного из лучших дизайнеров Медянска. Ее, безусловно, ждала головокружительная карьера, и она, в отличие от меня, не собиралась посвящать всю свою жизнь поиску развлечений. Вполне возможно, что через пару лет ее бы пригласили в «арийскую» контору, где работала моя Тома — «арийцы» всегда отбирали себе только самое лучшее.

Впрочем, тогда мне еще казалось, что когда-нибудь и в моей заднице перестанет играть детство, и тогда я заброшу КОС и прочие тусовки, и стану строить свою жизнь по-настоящему, на совесть, а не как первые два поросенка в известной сказке.

Не хотелось бы сравнивать эту прелестную девушку с поросенком, но аналогия напрашивалась сама собой. Если я был Нуф-нуфом или Ниф-нифом, то Саша уж точно была Наф-нафом, который, как известно, построил свой домик из кирпича (а в более поздних версиях сказки — из железобетона, обшив его изнутри кевларом и сделав вместо окон бойницы, чтобы обороняться от волков…).

По ее глазам в тот день я видел, что я для нее — даже не увлечение, а, своего рода, интересная книга, которую необходимо прочесть, почерпнуть из нее знания, и отложить на полку… Она видела во мне не человека, а лишь собеседника, и уже это не могло не радовать.

Но я хотел большего!

Впервые я пожалел о том, что я женат. Впервые захотел настоящей, а не иллюзорной свободы. Впервые по-настоящему позавидовал ветру, которого не держит никто и ничто.

Но в то же время, я ведь мог стать ветром! Не здесь, а в Зазеркалье. В моем Зазеркалье, которое я, как профессиональный портной, могу перекраивать по своему усмотрению. Я могу использовать свою дар по полной программе, построив свой мир. Мир, в котором уже не я буду увлечен Сашей, а она мной.

Создать не только свой мир, но и свою Сашу!

В тот момент я ни в коем случае не думал о том, чтобы навсегда отправиться в этот зазеркальный мир. Для меня тогда это было лишь новой идеей, новым развлечением, своеобразным отпуском, в котором я могу завести легкий курортный роман. Подержать звезду в руках и повесить ее обратно на небо, ведь по большому счету, зачем мне звезда? Рано или поздно приедается даже ее яркий свет, и хочется снять ее с потолка и выкинуть в окно, а вместо нее включить старую, но такую простую и надежную «лапочку Ильича».

Жизнь — это баланс между двумя вопросами, определяющими ее смысл. И принимая какое-либо решение я должен был взвесить ответы на них на весах своего сознания.

Итак, «почему бы и нет?»

Потому, что я никогда не делал этого? Но все в жизни когда-то бывает в первый раз.

Потому, что я не знаю, смогу ли я создать мир, кардинально отличающийся от этого? Вот попробую и узнаю наверняка.

Потому, что этот «отпуск» займет не час не два, как завтрак в Зазеркалье или выбор нового компьютера в магазине из нереального мира. Потому, что я так и не знаю, покидаю ли я этот мир совсем, или мое место занимает мой двойник. Потому, что я не знаю, что делает этот двойник в мое отсутствие…

И, наконец, просто потому, что я боюсь!

Оставалось узнать, уравновесит ли «А на хрена» те пункты, которые требовали равновесия.

Я хотел уйти в Зазеркалье потому, что… Потому, что я не привык проигрывать, а Саша обыграла меня в моей же игре и по моим же правилам. Я должен был отыграться если не «здесь», то хотя бы «там». К тому же, кто знает, может быть победа «там» поможет мне выиграть «здесь»?

Потому, что я хотел подержать в руках звезду…

И, наконец, потому, что «А почему бы и нет?»… Ведь, пожалуй, в этом мире меня ничто не держало по-настоящему.

Круг замкнулся. Одна чаша весов перевесила другую. Решение было принято…

Утром, когда Тома ушла, я ушел в Зазеркалье с мыслью, что впервые проведу там не час и не два, а несколько дней, или даже недель.

На кухонном столе я оставил записку для Томы, в которой сообщил, что мне срочно нужно было улететь во Францию — об этом меня попросил один постоянный и весьма дорогой мне клиент. У него там, в Париже, умер отец, и он просил меня отправиться с ним чтобы помочь пережить это горе. Причина не лучше и не хуже других — Тома знает, что я неплохо говорю по-французски, и что вполне в моем стиле вдруг сорваться куда-то по просьбе малознакомого человека.

Если мой двойник окажется здесь, и если он не дурак, то увидев записку он сориентируется, что с ней делать. Я бы все понял, так что, надеюсь, поймет и он…

Одевшись я стоял перед зеркалом, тщательно представляя мир, в который хотел бы попасть. Мир, в котором ничто не помешает мне быть вместе с Сашей. Мир, в котором все будет подталкивать Сашу ко мне!

Во-первых, там я хотел бы выглядеть для нее героем, а значит, должен буду спасти ее от какой-то опасности. Я, конечно, время от времени посещаю тренажерный зал и когда-то в ранней юности увлекался каратэ, но на терминатора, конечно же, не тяну… Но то в этом мире! Мне остается лишь попасть в мир, в котором мои скромные способности будут верхом человеческих возможностей. Пусть в этом Зазеркалье радиус Земли будет раза в два меньше! Слабое Земное притяжение даст мне невероятные по меркам тамошним меркам способности!

Но какими же тогда будут люди, населяющие эту Землю? Будут ли они коротышками или, наоборот, длинными жердями? Знание законов физики подвело меня… Но что мне физика и астрономия?! Мне, творцу миров?! Я просто хочу, что Зазеркалье было точно таким же миром, как мой, стой лишь разницей, что гравитация в нем была бы вдвое меньшей!

Таких глобальных опытов с Зазеркальем я еще не проводил, но искренне надеялся, что ни к каким катастрофам это не приведет…

Какой же должна быть жизнь в этом мире, чтобы привлечь Сашу ко мне? Может быть там будет бушевать война, в которой я стану вождем и поведу своих солдат к победе? А не убьют ли меня на этой войне, даже не смотря на мои сверхспособности? Тогда, может быть, война уже закончилась и я уже давно справедливо царствую в новой русской империи?

Ага, а Саша — моя фрейлина, которая, конечно, тут же бросится в объятия своего монарха. Бред!

Тогда…глобальная катастрофа, но без огня и дыма, без ядерных взрывов и супергриппа, уничтожающего цивилизации. Пусть однажды утром Саша проснется, и обнаружит что в эту ночь все люди исчезли! Мир опустел, и осталась только она. И, конечно же, я!

Нет, слишком уж подозрительно, что мы остались только вдвоем. Совпадения бывают даже в эпоху катастроф, но все же ни одна катастрофа не действует столь избирательно. Пусть в Медянске останется еще два — три человека. Этакие отморозки, которые тут же решат, что они — хозяева этого мира, раз уж все остальное человечество провалилось в тартарары. И именно от них мне и предстоит защитить Сашу…

Я отчетливо представил себе двух восемнадцатилетних гопников, еще не познавших мира, но твердо уверенных в том, что они знают достаточно. Пусть они живут в двух кварталах от Саши. Пусть встретятся ей первыми! А уж потом, как кавалерия из-за холмов, прискачу я.

Заказ был сделан, мир спроектирован. Главный его конструктор мог смело шагать в зеркало, и я сделал этот шаг!

На этот раз все было совсем по-другому — изменения я ощутил тот час же, как только ступил на пол точной копии своей квартиры, находящейся в Зазеркалье. Первое же неловкое движение отбросило меня к противоположной стене, от чего я больно стукнулся головой освой письменный стол. Судя по всему в мире с повышенной гравитацией мне предстоит заново учиться ходить…

Впрочем, это оказалось не так сложно, как я предполагал. Нужно было лишь мысленно «приклеивать» себя к полу при каждом шаге, и соизмерять этот самый шаг с тем, что в этом мире я стал в два раза сильнее. Рискни я подпрыгнуть, и тут же сломал бы себе шею об потолок, и это при том, что наша с Томой квартира в одной из новостроек в центре, имела почти трехметровые потолки!

Я вышел на балкон, старательно держась вначале за стены, а потом — за перила, чтобы ненароком не стартовать с седьмого этажа подобно пикирующему бомбардировщику. Конечно, половинная сила тяжести существенно уменьшит скорость моего падения, но все же совсем не хотелось проверять, выживу ли я после подобного полета.

Да, мир вокруг был именно таким, каким я хотел его увидеть. Мой родной Медянск, в котором я прожил всю свою жизнь — все те же дома, те же улицы… Вот только город был пуст. Удивительно было стоять на балконе, выходящем на одну из самых оживленных магистралей города, но слышать не шум моторов и непрерывный людской гомон, а чириканье воробьев, облюбовавших крыши соседних домов. Это было невероятно и, в то же время, именно так, как я и ожидал.

Становилось прохладно. Все же конец апреля в Сибири — это лишь начало весны, вопреки мнению календаря, утверждающего обратное… Зябко поежившись я вошел обратно в квартиру и прикрыл за собой балконную дверь.

Итак, пора было решить что делать дальше — отправляясь сюда я набросал в голове лишь самый приблизительный план, теперь же он должен был обрасти подробностями… Моя первостепенная задача, конечно же, найти Сашу, но не сразу, чтобы это выглядело как случайная встреча. Ведь это для меня лишь отпуск, а для нее — реальная жизнь. Реальная жизнь, в которой произошло нечто невероятное и она осталась одна во всем мире. Спрашивается. Почему я, который вроде как должен считать и себя последним человеком на планете, сразу же отправился в Сашин район? Нелогично.

Действовать нужно было также, как действовал бы человек из ЭТОГО мира на моем месте. Значит, я проснулся утром и обнаружил, что Медянск вымер за прошедшую ночь. Что я должен бы сделать? Наверное, выйти на улицу и громко позвать кого-нибудь.

Это становилось интересной ролевой игрой — примерить на себя роль человека, действительно оставшегося в гордом одиночестве в вымершем мире! Действовать так, как будто это не игра, не созданный мною же мир, а реальность!

Я накинул ветровку, вышел в коридор и нажал на кнопку лифта, который тут же ровно урча направился ко мне. Двери гостеприимно распахнулись передо мной, и я уже занес было ногу, чтобы шагнуть внутрь, когда вдруг задумался о том, что я делаю… Почему во время землетрясений нельзя пользоваться лифтом? Да потому, что эта коробочка может застрять между этажами, и будешь ты там куковать, пока тебя не откопают спасатели. Так что же делаю я?! Мир опустел, значит и у котлов ТЭЦ, за которыми раньше следили люди, теперь тоже никого нет. Уголь или газ по-прежнему горят, но надолго ли хватит этого запаса? Или сколько продержится котел, из которого не спускают пар? Быть может именно в эту секунду ТЭЦ, дающая нашему району энергию, готовиться взлететь на воздух! И что я буду делать в лифте, если именно в этот момент отключится свет? Ждать прихода спасателей? Но спасатели не придут по причине их полного отсутствия! Это я заказал мир, в котором не будет ни скорой помощи, ни пожарных, ни МЧС!

Двери захлопнулись перед моим носом, и я, развернувшись, направился к лестнице. Нужно быть внимательнее — в опустевшем мире меня может поджидать все, что угодно! Похоже, отпуск оборачивался достаточно интересным приключением!

Я вышел на улицу и огляделся. Что дальше? Переждать где-нибудь пару дней, и только затем отправиться на поиски Саши? А что, если она, ведомая какими-то своими мыслями, сама отправится куда-нибудь? Прочь из города, например? Откуда я знаю, что может придти ей в голову? Нет, пожалуй, стоит отправиться к ней прямо сейчас, а то потом придется разыскивать Сашу по всему городу.

Но причина? Почему я отправился именно в ту сторону?

И тут меня осенило. В той же стороне, что и Сашин район, располагалась небольшая воинская часть. Я точно не знал, какая именно, но вероятнее всего — какие-нибудь ракетчики, или и вообще неизвестно кто. Это было логично — оказавшись в гордом одиночестве в вымершем Медянске я просто не мог не подумать о различных опасностях, которые могли подстерегать меня на каждом шагу. Может быть на землю напали коварные инопланетяне? Да и вообще, может быть в опустевший город из окрестных лесов забредут какие-нибудь дикие звери? В моем положении вполне логично было разжиться оружием…

Значит в часть! А оттуда рукой подать до Сашиного дома…

Я направился в подземный гараж — естественно, снова пешком, не рискуя доверить свою жизнь лифту. Я шел, тщательно выверяя каждый шаг и прислушиваясь к своим новым ощущениям. Судя по всему, ходить в условиях пониженной гравитации было не так уж сложно — к этому, равно как и к беззвучному городу, просто нужно было привыкнуть.

Моя «Десятка» стояла там, где ей и положено было стоять. Чистенькая, словно бы только что с конвейера… Никогда не любил «забугорные» машины, предпочитая им наших красавиц, и никогда не понимал Тому, которая гордо разъезжала на своем «Мерсовском» джипе, который, хоть и будучи внедорожником, мог проехать далеко не по каждому городскому переулку. В некоторые он просто не пролазил!

Мотор загудел, приветствуя меня. Вот уж от кого я не ждал никаких пакостей, так это от своей машины. Ее работа не зависит от исчезнувших, вдруг, людей — ей не нужен свет и тепло из внешнего мира. Она полностью автономна и подчиняется мне и только мне!

Я выехал из гаража, наслаждаясь пустотой улиц, которые в моем мире были забиты пробками из сотен автомобилей, каждый из которых, пытаясь проехать сам, мешал проезду других.

Пустой город производил одновременно и приятное и удручающее впечатление. Приятно было осознавать, что теперь я фактический хозяин этого города, этого мира в целом, но в то же время возвышающиеся надо мой стены домов, пустых домов, давили на психику, заставляя разгонять машину, чтобы побыстрее выбраться из центра. Из этих каменных джунглей.

Мое внимание привлек высокий столб дыма в паре сотен метров слева от меня, и я свернул налево в поисках его источника.

Логично было предположить… Одиннадцатиэтажная «свечка» — один из наиболее престижных и дорогих домов, отстроенный всего пару лет назад, стоял, объятый пламенем, вырывающимся, кажется, из всех окон до единого. Дом полыхал, будто бы действительно возомнил себя свечой. Нет, огненным столбом тридцатиметровой высоты!

Об этом я не подумал, создавая этот мир… Ведь люди жили здесь до последней ночи — таково было мое желание. Настоящий мир, в котором существует точная копия Медянска, в котором живет мой двойник и двойник Саши… Но прошлой ночью все люди исчезли! Их просто не стало в тот момент, когда подчиняясь моей воле Зазеркалье подправило этот мирок. Большинство нормальных людей ночью имеет свойство спасть, но большинство — не все. Кто-то решил устроить любимой поздний ужин при свечах, кто-то придя с ночной смены готовил себе ужин/завтрак стоя у плиты. Человек исчез, но плита осталась, а электроэнергия еще не отключилась — еще вертятся роторы турбин на ТЭЦ, еще горит уголь в ее топках.

И вот логичное завершение того, что я сделал с этим миром. Пожар! Должно быть он не один такой… Должно быть многие дома в зазеркальном Медянске превратились в громадные факелы. Не исключено, что в области полыхают целые деревни, а на трассе догорают бензовозы, водители которых, вдруг, исчезли прямо из кабины.

Пожары… Самое ли это страшное, что могло ждать меня здесь? Ведь, по сути дела, мне все равно, сгори хоть весь Медянск — я не в горящем доме, я снаружи… А спустя денек другой, смотря на сколько хватит ТЭЦ, работающих по инерции, исчезнет вероятность любых пожаров.

Воображение тут же нарисовало мне картину: Президент пьет кофе, меланхолично глядя на красную кнопку в своем черном чемоданчике. И вдруг Президент исчезает, а чашка кофе медленно, как в замедленной съемке, падает на кнопку пуска ракет.

Фантастика! Слишком мала вероятность чего-то подобного.

Но в то же время она есть!

Или… Мой собственный дом. Дом, в котором находится моя квартира. Квартира, в которой стоит зеркало, через которое я прошел сюда! Что, если сгорит он? Но, впрочем, хотя приятного в этом мало — это не смертельно. Для того, чтобы я застрял здесь навсегда, в этом мире должны сгореть абсолютно все зеркала, так как через любое из них я мог попасть домой.

Единственное «но» — войти в свой мир я мог лишь в том же месте, в котором в этом мире стоит зеркало, избранное мной в качестве врат перехода. Люди, наверное, с интересом проводят меня взглядом, когда я, выйдя из зеркальной витрины, отправлюсь по своим делам… Впрочем, если сделать это ночью, то свидетелей будет мало, а те, кто все же будет — сочтут меня своим пьяным глюком.

Я не раз экспериментировал с Зазеркальем, ища границы моих возможностей. Я концентрировался на гигантской пустыне, посреди которой будет стоять одинокое зеркало… бесполезно! В зеркале отражалась моя квартира — а значит в мире-пустыне должен был стоять как минимум мой дом… То, что отражалось в зеркале в моем мире должно было отражаться в нем и в Зазеркалье.

Постояв немного перед пылающим домом, жар от которого ощущался в полусотне метров от него, я сел обратно в машину и осторожно вырулил на главную улицу. Пусть горит! Пусть полыхает хоть весь этот мир — я пришел сюда не любоваться на архитектуру, и уж тем более не глазеть на гигантские пожары. Моя цель вполне определенная. Саша!

Я включил радио, и минут пять упорно сканировал эфир в поисках хоть чего-нибудь живого. Ничего, кроме белого шума… Ровное гудение помех, время от времени прерывавшееся громкими всплесками шороха. Пустой мир. Не мертвый, а именно пустой!

За окном машины мимо меня пролетали дома… Громадные элитные высотки центра Медянска плавно сменились стандартными девятиэтажками средней зоны. Когда-то в одной из таких жил и я… Давным-давно, в другом мире, в другой эпохе. В то время, когда в моей жизни еще не появилась Тома.

Возле одного из домов, уперевшись в него помятой физиономией, догорал автомобиль, при жизни, кажется, бывший ранней моделью «ЗИЛа»… Из окон квартиры первого этажа, под которыми стояла машина, лениво выползали облака дыма, а где-то в глубине ее то и дело вспыхивали язычки пламени…

Еще через два квартала дорогу мне преградила чудовищная куча дымящихся развалин, бывшая когда-то жилым домом. Должно быть здесь, в отличие от предыдущих домов, хозяйничала не электроэнергия, а газ…

Картина всеобщего разрушения действовала на меня удручающе. Мне все труднее и труднее было держать в голове мысль о том, что этот город, этот мир не реальны. Что они — всего лишь плод моего воображения, обретший материальную форму в Зазеркалье. В мире, которого нет и не может быть. Зазеркальный Медянск был реален не менее, чем мой город. Город, в котором я родился и вырос… И видя пылающие дома ЗДЕСЬ я не мог не думать о том, что они не просто похожи на дома ТАМ.

Тогда в моей голове впервые возникла мысль о том, что мне нужно забыть о своем «отпуске» и вернуться назад. Домой, в СВОЙ Медянск… Что не стоит играть с силами, которых сам до конца не понимаешь… Но мысль эта, промелькнув где-то на задворках сознания, тут же ретировалась прочь, подгоняемая воображением, рисовавшим мне встречу с Сашей.

Еще несколько минут спустя, то и дело объезжая завалы и пожары, которых, к счастью, оказалось не так много, как я ожидал, я выбрался из центра на периферию. В менее дорогие и престижные районы, в которых располагались не только жилые дома, но различные промышленные объекты и, собственно, то, что меня интересовало больше всего — воинские части.

Я остановился у ворот первой из них, попавшейся мне на глаза. Прошел через КПП, и уже там обнаружил то, что искал. Старый добрый АК-47 валялся за стеклом комнаты вахтера, в которой одинокий солдат, должно быть, нес свою вахту в последнюю ночь этого мира.

Спасибо одному моему приятелю, служившему в одной из таких, вот, воинских частей, разбросанных по окраинам Медянска. Для меня он был просто Колей — бывшим одноклассником, которому, в отличие от меня, не повезло выбить себе «закос» в военкомате, а для сослуживцев же — старшим лейтенантом Орловым. Ну а старлей — это уже не рядовой. Для него и служба проще, и возможностей больше… Так старший лейтенант Орлов окончательно поставил крест на гражданской жизни, решив посвятить себя служению Родине. А если быть точнее, то Коля, осознав какие привилегии дает воинское звание, решил дослужиться до генерала, отбабахать себе коттедж в пригороде Медянска (естественно на деньги российской армии) и зажить себе припеваючи на ранней военной пенсии.

Я не раз бывал в Колиной части, а пару раз он водил меня даже на стрельбище, где худо бедно научил стрелять из «Калаша». Со ста метров я, правда, попадал во все, кроме мишени, но зато разбирать и собирать автомат умел лишь немногим хуже любого из салажат-первогодков.

Рожок моей находки был полон… Вот только знать бы, чем он заряжен — холостыми, или все же боевыми? Что ж, проверить это было проще пареной репы…

Я прицелился в стекло, предварительно поставив автомат на стрельбу одиночными патронами, и легонько надавил на курок, плавно усиливая это давление. Из стекла, которое, как известно любому, прошедшему школьный курс физики, отражает 4 % света, на меня смотрел мой улыбающийся двойник, целившийся в меня из точной копии моего автомата. И не смотря на то, что в слабом отражении от стекла, двойник был едва различим, он, как и я, сжимал автомат в правой руке…

Значит и он ТАМ… Бродит в каком-то мире, подыскивая себе оружие и, наверное, как и я думая о Саше. Вот только это, почему-то, не мой мир… Своего двойника я вижу в каком-то ином измерении. Впрочем, не все ли равно, куда уходит он, если мой мир все равно останется моим миром? Если когда я вернусь, не увижу никаких изменений?

Я спустил курок, и стекло тут же разлетелось на сотни осколков. А в тот момент мне показалось, что его примеру последовала и моя голова… Звук выстрела в замкнутом пространстве маленькой комнатушки ударил мне по ушам, заставив голову загудеть набатом. Что ж, пять-таки, учтем на будущее, что я, дитя 21-го века, проживший большую часть своей жизни в тепле и уюте, достаточно слабо приспособлен к приключениям и похождениям по неведомым мирам.

В моем распоряжении был действующий автомат, заряженный вполне материальными боевыми патронами. Вот только рожок, к сожалению, всего один, а это всего тридцать патронов, если я правильно помню Колины уроки по стрельбе. Маловато будет…

Следующие пол часа я бродил по части, заглядывая в каждую дверь и даже в каждую щель, в поисках склада боеприпасов. В итоге я все-таки нашел нечто на него похожее — комнату, в которой прислоненные к стене стояли несколько десятков дальних родственников того автомата, что я держал в руках. Логически подумав я позаимствовал у них у всех рожки, решив не мучиться и не выколупывать из них патроны, а за одно экспроприировал и еще один автомат. Воображение подсказало мне, что я, явившийся к Саше в образе ее спасителя и избавителя, буду смотреться еще солиднее, если тут же протяну ей готовое к бою оружие…

Была мысля поискать что-нибудь более современное — какой-нибудь скорострельный пулемет с подствольником, или что-то еще в этом духе, но потом, подумав, в каком состоянии наши Сибирские воинские части, я подумал, что ничего серьезнее «Калашникова» допотопной модификации все равно здесь не найду. Потом я подумал, что было бы неплохо найти еще и пяток гранат… Но, опять таки, жизнь не подготовила меня к боевым действиям в городской черте, а Коля никогда не предлагал мне пообщаться и поэкспериментировать с карманной артиллерией…

Из увиденного в кино я знал, что нужно дернуть за чеку, швырнуть гранату в неприятеля и ждать взрыва в своем окопе. Из прочитанного в книгах знал, также, что у гранат есть какой-то запал, без которого они не взорвутся при всем моем желании. И знал, что если этот запал на месте — граната может рвануть даже у тебя в кармане.

Другими словами, я не знал практически ничего, а подорваться в Зазеркалье на собственной гранате мне, отчего-то, не слишком-то хотелось.

В конце концов, закинув один автомат в багажник, а второй положив на сидение рядом с собой, обвешавшись рожками как Шварценеггер, выходящий на тропу войны, я двинулся дальше на поиски Саши…

Боже мой, до чего же, наверное, я глупо выглядел тогда. Для меня это было игрой! Мальчишеством, оригинальным времяпрепровождением. Я тогда не понимал, что зазеркалье — это тоже жизнь, при чем МОЯ жизнь! Я ехал, мечтая о том, чтобы местная шпана привязала Сашу к какой-нибудь скамейке во дворе, а я, появившийся как раз вовремя, разогнал бы их одной лишь очередью, выпущенной в воздух. Это было подобно детским фантазиям, в которых я всенепременно выходил победителем из схваток с самыми чудовищными чудовищами, косил Чужих автоматными очередями и рубил головы Хищников самурайской катаной.

Раз я не смог обладать ею в реальном мире — я Зазеркалье я хотел стать ее героем, ее защитником, ее оплотом и, наконец, ее господином!

Подъехал к ее дому, вышел из машины и минут десять орал как оглашенный: «Есть тут кто живой!» Но на мой крик из окон выглядывали лишь удивленные морды голодных котов, хозяева которых исчезли, даже не покормив своих питомцев в последний раз. Глаза котов смотрели на меня строго и осуждающе, как будто они прекрасно знали, что перед ними Бог их мира. Бог, сотворивший такое с зазеркальным Медянском.

Я даже поднялся по лестнице и постучал в Сашину дверь. Постучал — потому, что звонок приказал долго жить вместе с освещением в коридоре. Должно быть местная ТЭЦ все же не выдержала тягот существования в гордом одиночестве, и склеила ласты.

Саши не было! Мне оставалось лишь гадать, куда и к кому она пошла, и о чем думала. Где она пыталась найти безопасное место…

Я стал колесить по улицам, по спирали удаляясь от ее дома, периодически высовываясь из окна машины и крича, что было сил что-нибудь банальное в духе «Эй! Кто-нибудь!» пару раз даже выстрелил в воздух, но тут же пожалел об этом. Саша, одинокая и потерянная в этом опустевшем мире, услышав выстрелы могла спрятаться, испугавшись неизвестного психа, бродящего по Медянску с автоматом.

Тогда, наверное, до меня плавно начали доходить масштабы того, что я сделал. Я придумал мир, населенный людьми. Я сделал так, чтобы эти люди исчезли! И в полуторамилионном Медянске, в гигантском мегаполисе, опустевшем и безлюдном, я надеялся найти одну единственную девушку. Что это, как не поиски иголки в стоге сена?

Я старался не думать о зазеркальном Медянске как о реальном городе. Не думать о том, что еще вчера здесь жили люди, а теперь, подчиняясь моей воле, все они куда-то испарились в одно мгновение. Я убеждал себя, что это воображаемый мир и воображаемый город, что люди не испытывали боли, исчезая… Что они, будь они здесь, должны были бы быть благодарными мне уже за то, что я вообще создал их…

Но при этом я прекрасно понимал, что десяток жителей этого города, знай они, кто перед ними, размазали бы меня по асфальту, да еще сверху и катком бы проехались, для верности. Богов и пророков одинаково встречали во все времена. Гнали, закидывали камнями, и распинали на кресте. При чем все это люди делали с добрыми богами. А что стоило бы сделать со мной?

Солнце прокатилось пол неба, и начало медленно опускаться, клонясь к закату. Все больше и больше меня одолевало отчаяние, желание вернуться назад и банальная лень. Не за этим я шел в это мир! Не за тем, чтобы ездить по мертвому городу, ища одну единственную девушку. Пусть даже эта девушка в данный момент — самое большое мое желание.

Индуистская религия «вломы» кажется сделала меня своим преданным последователем.

И когда я в очередной раз проезжал мимо какой-то безликой двятиэтажки, я увидел ее! Она стояла посреди улицы впереди меня, и вся ее поза выражала настороженность и страх.

Я остановил машину, и еще несколько секунд так и сидел за рулем, опасаясь открыть дверцу. Боялся, что от одного моего движения Саша может броситься наутек подобно испуганном олененку в лесу… В конце концов я решился, и медленно, осторожно открыл дверцу и сделал шаг на мостовую.

Воздух отдавал гарью… Запахом горящей резины и испарений свинца. Ядовитый воздух мертвого города. Солнце временами исчезало за тонкими струйками дыма от многочисленных мелких пожаров, догорающих по всему Медянску.

И мне казалось, что даже сквозь подошвы своих ботинок я ощущаю холод асфальта. Холод этого мертвого мира…

— Привет! — сказал я. Не крикнул, хотя нас разделяло около полусотни метров, а именно сказал, все также боясь спугнуть ее. Так дети боятся дышать, когда им на рукав опускается необычайно красивая снежинка…

Саша вздрогнула и сделала неуверенный шаг ко мне. Это был момент истины. Момент, когда я должен был окончательно убедиться в том, подчиняется ли мне Зазеркалье. Узнает ли меня Саша — эта Саша, созданная неведомой силой, таившейся в зеркалах, по образу, хранившемуся в моей памяти. Существовал ли в этом Медянске я сам, с которым еще вчера Саша пила чай и говорила о стольких разных вещах? Я с замиранием сердца ждал ее действий.

— Артем? — произнесла она, наконец, после долгих нескольких секунд молчания, — Это ты?

С моей души свалился камень. Но в следующее мгновение мне показалось, что свалился он мне на ногу!

— Не надо! — вдруг закричала Саша, закричала испуганно и отчаянно, — Не надо! Это друг!

Мне не оставили времени на то, чтобы сообразить, кому и зачем она кричит. Быть может, будь у меня еще хотя бы секунда — я бы успел среагировать сам, без дополнительного стимула. Но мне дали этот стимул, и им стала пуля, со звоном пробившая боковое стекло моего «Жигуля» всего в нескольких сантиметрах от моей руки.

Помнится, как-то я читал этакую юмористическую статью, в которой приводились характеристики интеллигентного мужчины. Он всегда пропускает даму вперед, он ТЕОРЕТИЧЕСКИ знает, как колоть дрова и, наконец, он уверен, что в критической ситуации он поведет себя по меньшей мере как герой. На тот момент я все еще считал себя интеллигентным мужчиной…

Я десятки раз представлял себе этот момент. Я — герой, под моей защитой моя девушка. На нас нападают… Конечно же я бросаюсь к ней и прикрываю ее своим телом, а еще в полете открываю огонь сразу с двух рук. И конечно же противники будут повержены раньше, чем успеют сделать первый выстрел.

В жизни все оказалось куда сложнее и куда прозаичнее. Во-первых первый выстрел сделали они, а во-вторых, практически в ту же секунду, когда стекло моей машины разлетелось на мелкие осколки, я плашмя повалился на асфальт, и первым моим действием было не попытаться прикрыть Сашу своим телом, а заползти подальше под машину. Я не собирался так глупо умирать в выдуманном мною же мире. Я не собирался глупо умирать ни в одном из миллиарда миров, если они вообще существуют. Я вообще не собирался умирать!

Спасибо отечественным автомобилестроителям за высокую посадку «Жигулей»… И спасибо Томе за то, что за годы совместной жизни она так и не откормила меня настолько, чтобы я отрастил брюшко. Но даже при всем этом, лежать под машиной я мог только скукожившись словно зародыш.

Вторая пуля вонзилась в дверцу машины. Останься я на месте — она продырявила бы мне живот. Где-то рядом истошно визжала Саша, но этот факт сейчас занимал меня меньше всего на свете. Нужно было что-то предпринимать.

— Капа, — раздался откуда-то слева едва огрубевший мальчишечий голос, — Иди к нему, я прикрою! Кажется он не вооружен.

«Не вооружен!»

Эти слова отрезвили меня, и первоначальный шок тут же прошел — я понял, с кем имею дело. Ведь это мой мир! Мир, который заказал я! Мир, созданный по моему желанию. Здесь не может быть профессиональных командос, или охотников за головами. Не может, просто потому, что здесь есть только я, Саша, и двое молодых парней, которые, согласно моему заказу, должны были быть редкостными дебилами и сволочами. Меня загнала под машину дворовая шантрапа, возомнившая себя не весть кем! Меня, творца этого мира, задумавшего его таким, чтобы Я, а не они был здесь хозяином.

Вот только чего стоят мои возможности при уменьшенной гравитации против летящей пули?

Из чего они стреляют? Додумались ли, как и я, поискать серьезное, боевое оружие? Скорее всего, прохаживаясь по опустевшим квартирам, они нашли какой-нибудь пистолет, который хозяин держал для самозащиты. Быть может в меня вообще палят резиновыми пулями?

Хотя нет, разбить стекло резиновой пулей невозможно…

Пусть я уже забыл о своем желании быть героем, но о желании остаться в живых забыть было невозможно. А единственный способ сделать это заключался в том, что необходимо было действовать. Двигаться, контратаковать, не дожидаясь, пока какой-то Капа подберется ко мне вплотную.

— Не надо! Перестаньте! — вновь закричала Саша, и по топоту ее каблучков я понял, что она бежит ко мне.

— Стоять! — рявкнул другой голос, видимо как раз принадлежавший Капе, — Стоять, сука! Пристрелю, на…!

Грянул выстрел, и Саша остановилась.

— Не надо! — уже тише попросила она, — Это мой друг!

Оставалось лишь надеяться, что сейчас взгляды нападавших направлены на нее, а не на меня… Я перекатился по асфальту, выбираясь из-под машины, и нырнул в салон, почти физически ощущая направленно на меня оружие. Мои движения были гораздо быстрее, нежели могли бы быть в такой же ситуации в моем мире, и я надеялся, что этого небольшого преимущества мне хватит для того, чтобы выжить.

Пробравшись под рулем я схватил автомат, и тут же, подняв голову, увидел молодого парня, бегущего ко мне от соседнего дома. Бегущего ко мне, и целившегося точно мне в голову…

— Корявый, прикрой! — закричал он, и в его голосе слышалась почти детская радость. Эти ребята, как и я несколько минут назад, играли в войну! Охота на меня была для них игрой — стрельбой по живой мишени… Вот только у мишени в машине оказалось оружие посерьезнее их «пукалок».

Я вжался в сиденье за мгновение до того, как пуля разбила окно и пронеслась над моей головой. Второй выстрел раздался сзади — это стрелял Корявый, вероятно целясь по моим ногам, торчащим из машины. Я перевернулся на спину, ища его глазами, и тут же нашел — он стоял в двух десятках метров от меня, даже не пытаясь спрятаться за углом здания. Похоже, эти ребята даже в компьютерные стрелялки в детстве не играли…

Корявый, полностью оправдывая свое прозвище, всадил пулю в заднюю дверцу моего «Жигуля», в то время как мои ноги торчали из передней, и сейчас с любопытством смотрел на свой пистолет, бездумно дергая затвор. Меня не интересовало, в чем именно заключается его проблема… Я просто прицелился и, переведя автомат на стрельбу очередями, нажал на курок.

До сих пор мне доводилось видеть смерть лишь в кино… Здесь же мне представилась возможность не только видеть, но и слышать ее.

Грохот выстрелов, раздавшихся в замкнутом пространстве салона машины, едва не разорвал мне голову. Автомат задергался в моих руках, и я запоздало вспомнил о том, что при стрельбе ствол имеет свойство смещаться вправо и вверх, если, конечно, твои руки не привычны к могучей отдаче «Калаша»… Впрочем, даже моих скромных умений в этой области оказалось достаточно.

Я буквально изрешетил парня. Сквозь дымок пороховых газов я видел, как его отшвырнуло назад, в полете разворачивая спиной ко мне — должно быть основная часть пуль попала в плечо, и, наконец, уже безжизненное тело ничком повалилось на асфальт.

У меня не было времени на раздумья. Не было времени копаться в своей душе, и анализировать чувства, возникающие, когда впервые стреляешь в человека. С другой стороны машины меня ждал приятель Корявого…

Я повернулся на живот и поднял голову, готовый тут же нырнуть вниз, увидев направленный на меня пистолет. Сквозь не прекращающийся звон в ушах я с трудом различал крики Саши где-то поодаль, но не это интересовало меня в данный момент.

Я ожидал увидеть нацеленный на меня зрачок ствола пистолета, но вместо этого увидел спину убегающего Капы. Кажется, стрелять в спину неэтично? Наверное также неэтично, как и нападать из засады.

На этот раз я прицелился точнее, метя в его левое бедро — все равно очередь уйдет к правому плечу… Пули нагнали его, и прибавили ему скорости бега, правда, лишь на мгновения. А затем, точно также как и его напарник, Капа повалился лицом вниз, нелепо раскинув руки.

Я лег на сиденье, повернулся на спину и положил автомат на грудь. Тепло его ствола почему-то напоминало о реальности всего происходящего гораздо сильнее, нежели боль в плече, куда я по дури упер приклад, давая вторую очередь. Зря я плохо учил физику в школе — иначе знал бы и о моменте импульса, и о реактивном движении. Впрочем, неужели даже будь я профессором в области механики, целясь в человека из автомата я стал бы вычислять момент импульса приклада моего оружия? Разве что если бы я был абсолютно полоумным профессором!

В ушах звенело, плечо ныло, перед глазами плыли круги. Зато, по крайней мере, я не ранен… И уж тем более не убит, в отличие от этих двоих.

— Артем? — услышал я сквозь колокольный перезвон, — Ты жив?

Куда подевалось мое дурацкое желание выглядеть героем? Примчаться на выручку своей даме сердца, спасти ее из лап негодяев, и тут же заключить ее в объятия… А, быть может, прямо тут, неподалеку от мертвых тел злодеев, заняться с ней любовью, ведь именно так поступает большинство героев боевиков? Помнится, Чарли Шин ухитрялся делать ЭТО за рулем автомобиля, на скорости около 150 км/ч.

Сейчас мне не хотелось видеть Сашу, или кого-то еще. Просто лежать вот так, на сиденье моего верного «Жигуля», принявшего на себя пули, предназначавшиеся мне, и обнимать не девушку, а безотказный «Калашников». Какой мелочью казались все мои недавние помыслы в сравнении с тем, что я только что пережил! Близость смерти отрезвляла и заставляла по-другому смотреть на вещи. А ведь Костлявая только что прошла мимо меня, и забрала с собой этих двоих…

— Артем…

— Я здесь, — негромко отозвался я, выбираясь из машины.

Мы стояли друг напротив друга, разделенные какими-то десятками сантиметров. Я, и девушка, ради которой я затеял всю эту авантюру. Мой законный приз за пережитые треволнения, боль в плече и звон в ушах.

— Ты не ранена? — спросил я, и эти мои слова словно подкосили ее. Всхлипывая, она бросилась ко мне на шею, и обняла меня с такой силой, что мои ребра протестующе затрещали.

— Они… Я встретила их пару часов назад… Они… Они сказали, что больше никого не осталось! Что ВСЕ исчезли!

На слове «ВСЕ» Саша сделала такой акцент, что я, поневоле, вздрогнул. Для меня этот мир был местом проведения своеобразных каникул, этакого опасного сафари — для Саша же он был родным домом.

— Прости… — прошептал я, и на мои глаза навернулись слезы. Все это чушь, что мужчины не плачут, и женщины прекрасно знают об этом. Просто мы плачем очень редко — в тех случаях, когда ни слова, ни даже отборный и многозначный русский мат уже не может выразить наших чувств. Какими словами передать безграничную тоску и чувство вины перед целым миром?

Слава Богу, Саша не услышала, или не захотела услышать этого моего «прости». А если бы и услышала — вряд ли поняла бы.

— Поехали отсюда? — предложил я наугад.

— Куда? — она подняла на меня блестящие от слез глаза.

— Подальше…

Неожиданно я понял, что ехать действительно нужно как можно дальше от Медянска. От этого громадного города, полного механизмов и систем, которыми управляли исчезнувшие люди. Города, полного затаившихся опасностей.

— В какую-нибудь деревню. Куда угодно, только подальше от города.

— Ты думаешь, здесь могли остаться еще… — по ее глазам я видел, что она собиралась сказать «люди», но мельком взглянув на тело Корявого, Саша закончила фразу иначе, — Еще такие, как эти?…

«Ничтожества» — чуть не добавил я, но вовремя сдержался. О мертвых или хорошо, или никак… Особенно когда эти мертвые лежат рядом с тобой. Слишком уж это смахивает на богохульство, на вызов самому Творцу, ведь именно ему принадлежит право судить людей после их смерти. Ему, а не мне, их убийце.

— Я думаю, в городе вообще не осталось людей, — сказал я, — Я объездил большую его часть, практически с самого утра, но не встретил никого, кроме тебя, и этих двоих.

— Значит больше никого не осталось?

Да, больше никого. Только она и я — я знал это точно, вот только не мог сказать ей об этом.

— Я не могу быть уверенным в этом на все сто процентов, но… Мне так кажется…

Саша вздохнула, и я не мог понять, чего было больше в ее вздохе. Испуга от осознания своего одиночества в целом городе или, быть может, целом мире, или наоборот, облегчения.

— Поедем… — согласилась она, — Вот только куда?

— Садись в машину, по ходу дела разберемся.

Звон в ушах прошел, боль в плече тоже ослабла, и я вновь начинал смотреть на мир своими прежними глазами. Да, приключение было опасным, но все это было приключение, и я получил свою законную награду. Я нашел иголку в стоге сена!

Я по очереди подошел к лежащим на земле телам, слегка пнул их по ребрам мыском ботинка для верности, и лишь потом наклонился, чтобы подобрать с земли пистолеты. Впрочем, этого я так и не сделал — оба раза я наклонялся, рассматривал забрызганные кровью рукоятки, и оба раза брезгливость пересиливала во мне логику. Да и вообще, зачем мне пистолеты, когда есть такой надежный и проверенный в деле автомат?

Вернувшись в машину я заметил, с каким испугом Саша смотрит на оружие, и целую горку рожков на заднем сиденье.

— Держи, — сказал я, протягивая ей свой автомат, — На всякий пожарный.

Конечно, это было ребячество, но должен же я был хоть в чем-то соответствовать амплуа героя?

Саша отрицательно замотала головой, но я был непреклонен, и сунул автомат ей в руки.

— Если что не так — просто прицеливайся, и стреляй! — с видом бравого рейнджера заявил я, объясняя Саше как обращаться с «Калашом».

Какое-то время мы ехали молча, и я лишь время от времени отрывался от дороги, чтобы взглянуть на Сашу, сжимавшую в руках автомат совсем как я несколько минут назад. Должно быть оружие внушало ей чувство безопасности, как мужчинам оно дает чувство собственной значимости и внутренней силы. На самом деле чувство это, безусловно, иллюзорно, но все же лучше это, чем неконтролируемый ужас и паника.

— Саша… — позвал я, наслаждаясь звучанием ее прелестного имени, — Ты в порядке?

Она кивнула, но даже не обернулась на мой голос.

— Расскажи мне, что произошло? — попросил я, чтобы хоть как-то убить время. Я ехал не вслепую — я точно знал, куда хочу попасть, и до этого места было еще не менее часа ходу, — Расскажи, что случилось с тобой с самого сегодняшнего утра… Может быть это поможет нам с тобой лучше понять, что произошло? Куда делись люди?…

— Ты просто хочешь меня разговорить, — неожиданно улыбнулась она.

— Ну, и это тоже…

В тот момент мне показалось, что передо мной действительно Саша. Та самая девушка, которую я встретил в своем мире, а вовсе нее копия, образ которой позаимствован из моего собственного разума. Потом, спустя множество дней, проведенных с нею, я понял свою ошибку, но это было потом…

Она начала рассказывать мне обо всем, что произошло с ней, начиная не только с сегодняшнего утра, но и со вчерашнего вечера, с того момента, когда мы с ней расстались. Сначала время от времени запинаясь и прерываясь для того, чтобы сдержать подбегающие слезы, а потом — все четче и яснее, постепенно приходя в норму.

Мир для меня раздвоился… Я чувствовал себя как Нео, видевший двух одинаковых кошек, пробегающих мимо двери через небольшой интервал времени. Как Билл Мюррей, застрявший в «Дне сурка». Саша говорила о том, как вчера мы сидели с ней у меня дома, как пили чай и ели мороженное… Она не догадывалась, да и не могла догадываться о том, что вчера она говорила с другим Артемом, которого уже нет. Который исчез вместе с остальными людьми…

Или же этот Артем сейчас хозяйничает в моем мире, или в каком-то еще? Быть может в бесконечном числе миров, дорога по которым проходит через зеркала, существует бесконечное множество Артемов, мечтающих о бесконечном множестве Саш.

И в то же время, думая о том, что Саша сейчас говорит не обо мне, я знал и то, что это я думаю не о ней, а о той, другой Саше, живущей в моем мире… Deja vu… раздвоенность и разветвленность.

— Еще вчера, когда я ехала от тебя домой, мне показалось, что что-то меняется… Мне трудно это объяснить, просто я почувствовала в воздухе какие-то грядущие перемены. Это было как ожидание грозы, когда воздух сгущается, начинает давить на грудь. Как у Бредбери… «Что-то страшное грядет»…

Я кивнул, одновременно и соглашаясь с ней, и с собственными мыслями. Бредбери… Удачное сравнение. Как мне раньше не пришло в голову, что у того же Бредбери был похожий рассказ. Про семью, в один прекрасный день загадавшую желание: «Чтобы все вокруг исчезли!» И люди исчезли, оставив их одних в пустом мире. Вспомнить бы, как назывался этот рассказ. Впрочем, так ли уж это важно сейчас?

— Ночью мне снились кошмары… Я не помню точно, что именно я видела во сне, но помню, что что-то страшное. Я несколько раз просыпалась, слышала, как за стеной посапывают родители. А потом как-то проснулась, и уже не услышала их сопения. Я тогда не придала этому значения, даже не задумалась об этом — просто уснула. А утром оказалось, что их нет!

Все было как обычно. Зазвенел будильник, я встала, пошла на кухню. Обычно отец с матерью уже там… Мама готовит завтрак, отец просто сидит с ней за компанию, слушает то ее, то радио… Впрочем, большой разницы между ними нет, — Саша невесело усмехнулась, — Мама все время пересказывает новости, и пытается угадать к чему они приведут. Угадывает редко… Точнее, угадывала…

Она тихонько всхлипнула и украдкой вытерла глаза рукавом.

— Вот… А этим утром на кухне было тихо. Я зашла к ним в спальню — постель была расправлена, как будто на ней только что спали, но их самих не было! Знаешь, я даже потрогала одеяло — оно было еще чуть-чуть теплым! Совсем чуть-чуть и, кажется, когда я откинула его, то ушло и это тепло. Последнее, что осталось от моих родителей.

В тот момент я еще не испугалась. Просто это было немного странно — куда они могли уйти в такую рань? Даже когда я выглянула в окно и увидела абсолютно пустые улицы — и то тогда еще не было страшно. Страшно стало потом… Когда я вышла на балкон и услышала полную тишину. Ни машин, ни людей… Только кое-где пели птицы. Я стала стучаться в двери к соседям, потом выбежала на улицу, стала кричать. Звать кого-нибудь…

А потом, когда замерзла — вернулась домой, взяла себя в руки и призналась себе, что действительно случилось что-то страшное. Тогда я поела, оделась, и вновь вышла на улицу. Стала бродить среди домов, надеясь, что кто-нибудь, как и я, должен был остаться.

И почти сразу же я встретила этих двоих… Капу и Корявого. Они даже по именам друг друга не называли, только по этим идиотским прозвищам. Когда я услышала голоса, мне надо было спрятаться, посмотреть на их обладателей, и уж потом выходить к ним, если бы я сочла это нужным… Но я так обрадовалась, когда поняла, что не одна во всем Медянске, что сразу же бросилась к ним.

У них были пистолеты… Они сориентировались в ситуации куда быстрее меня и, кажется, это даже доставляло им радость. Они считали, что весь город теперь принадлежит им, что это судьба, и что мое появление — тому доказательство. Что это — божья воля, или что-то в этом духе.

— Почему? — не понял я, — Видимо, они были знакомы задолго до того, как это произошло. Да, это можно было бы принять за перст судьбы — что в опустевшем городе остались лишь они. Но ты? Как ты укладываешься в эту теорию? Значит мир был оставлен не только для них, но и для тебя?

— Это ты так думаешь… У них логика была другой. Двое парней в опустевшем мире. У них есть все, еда, оружие… Все, что угодно. Нет только одного — женщины для продолжения рода. И тут появляюсь я… Ты понимаешь?

Да, я понимал. Понимал, и потому задохнулся от гнева. Не появись я, Саша стала бы сексуальной рабыней этой парочки. Средством для утоления их мужских потребностей! Да, воистину это должна быть божья воля — двум малолетним дебилам в опустевшем городе встречается ослепительно красивая девушка. И ведь им даже не могло придти в голову, что они попросту недостойны ее!

А потом мой гнев обратился на другого. На себя! Ведь это я создал их. Попросил Зазеркалье поселить поближе к Саше двух подонков без малейшего проблеска интеллекта в глазах. Это я был тем богом-творцом, что вывел их к ней. И я же, к счастью, стал карающей десницей.

Мне все труднее и труднее было напоминать себе о том, что этот мир нереален. Как вообще можно было поверить в это, когда на моей куртке реальная пыль и грязь, собранная под машиной, где я прятался от пуль этих двух ублюдков? Когда в моих руках вполне реальный автомат, а рядом сидит реальная, и при этом божественно красивая девушка.

Зазеркалье перестало быть игрушкой. Оно перестало быть даже наркотиком, который поглощаешь чтобы испытать какие-то новые ощущения. Зазеркалье стало реальностью.

— Они что-нибудь сделали с тобой?…

— Не успели. Сначала я обрадовалась, что встретила хоть кого-нибудь. Потом поняла, что влипла, но было поздно. Пыталась отделать от них… они решили сегодняшний день посвятить поиску других оставшихся людей — наверное, надеялись, что им попадется еще одна девушка, так как делить меня им не хотелось. Одна девушка — два друга, это как-то не этично. Я предложила разделиться, пыталась изображать жизнерадостность и радость от того, что встретила их… Сказала, что если мы разделимся и будем обследовать разные части города, то быстрее найдем кого-то. Но они или поняли мой замысел, или просто не хотели отпускать меня ни на секунду. Так мы и шли втроем… Один постоянно лапал хватал меня, тискал… Говорил, что это судьба, что я встретила их… В общем… Да я даже говорить-то об этом не хочу! А потом мы услышали шум мотора…

— И они засели в засаде, — продолжил я, — А тебе велели стоять на дороге. Логично. Увидь я двух парней, я бы еще долго раздумывал, стоит ли мне вообще останавливаться. А так — старый трюк хичхайкеров. Девушка стоит на дороге и ловит машину, а потом из-за деревьев показывается ее попутчик, и водителю уже как-то особо и некуда деваться.

— Слава Богу, что это был ты! — закончила Саша, и замолчала, видимо не зная, что сказать дальше.

А я вел машину, время от времени поглядывая на нее. Это была Саша, практически та самая Саша из КОСа в моем родном, реальном Медянске. Но в то же время что-то в ней было не так. Чем-то она отличалась от той девушки, которую я знал ТАМ… Вот только чем — я не мог понять. Я не слишком-то хорошо знал Сашу, поэтому не мог даже предположить. Как бы она повела себя в экстремальной ситуации, подобной этой. Выглядела ли бы она такой же испуганной и растерянной? Или наоборот была бы мужественнее меня самого, который при первых же выстрелах банально спрятался под машину от греха подальше?

— Куда мы едем? — наконец просила она.

— Нужно выбраться из города. Здесь опасно…

— Но в городе могли остаться другие люди! То, что ты никого еще не означает…

— Да, не означает, — прервал я ее, — Но даже если остались, то их единицы, не так ли? А ты представляешь, что такое громадный город без людей?

Тем временем мы въехали в центр Медянска, и я поразился изменениям, происшедшим с ним с того момента, когда я проезжал здесь утром. Пожаров стало больше… Впрочем, окраина, где жила Саша, тоже не выглядела образцом порядка и спокойствия, и по сравнению с ней центр пострадал гораздо меньше, но все же…

По небу уже не просто плыли одинокие шлейфы дыма — они постепенно собирались в облака, готовясь лечь на город тяжелым смогом. Многие дома, сегодня утром еще гордо возносившиеся в небеса, теперь походили на одинокие сосны, уцелевшие после лесного пожара. Черные, закопченные громадины, поднимавшиеся вверх. Черные стены длинных малоэтажек, оставшихся в центре еще от советских годов… Было заметно, что пожары затихали, но, кажется, лишь по той причине, что большая часть того, что могло сгореть, уже сгорела.

Мне, вдруг, безумно захотелось проехать по своей улице и взглянуть на свой дом. Уцелел ли он, или же, подобно множеству других, превратился в закопченный остов? Если да, то с моим возвращением домой могут возникнуть проблемы — придется возвращаться через другое зеркало, скажем, через какую-нибудь витрину… Но подумав, я отогнал эти мысли прочь. Сначала одна проблема, потом другая…

Мой вопрос остался без ответа. Саша как зачарованная смотрела на последствия беззвучного апокалипсиса, настигшего Медянск этой ночью. И испуг в ее глазах был мне ответом — она прекрасно понимала, что представляет собой Медянск, в одночасье лишенный людей, и какие опасности могут таиться в этих обгоревших каменных джунглях.

Даже живой, наполненный людским шумом и гамом Медянск, весной выглядит жутковатым и темным местом. В конце апреля, когда снег уже сошел, но трава еще только-только начала проклевываться из промерзшей за зиму земли. Когда дни уже не так коротки, но ночи все еще длинны, город напоминает декорации к какому-нибудь триллеру. Серый, еще не умытый дождем город. Грязь, стекающая по мостовой в сточные канавы, и оттуда направляющаяся в задыхающуюся от грязи реку. Деревья, редкие как в центре, так и на окраине, напоминают скелеты — они также серы и мертвы, как покрывающий улицы асфальт. И даже солнце редко бывает способно развеять эту неприятную картину. Пока что оно может лишь согревать тела людей — его слабые лучи еще не могут проникнуть в душу.

Сейчас же Медянск был действительно мертв. Дым, ползущий по небу, навевающая жуть пустота улиц и черные скелеты домов делали его похожим на средневековый город, умирающий от чумы.

Да, Саше не нужно было представлять город без людей — она могла лицезреть его перед собой.

— Как жутко… — прошептала она, напряженно глядя перед собой, — Неужели никого не осталось?

— Думаю, что никого, — ответил я, — Но ты все равно поглядывай по сторонам. И автомат из рук не выпускай…

Она сосредоточено кивнула и покрепче сжала автомат.

— Так куда мы едем?

— В деревню. Подальше отсюда.

— Почему нельзя остаться в городе? Поищем других людей…

— Ага, — не удержался я от сарказма, — И найдем еще пару таких, как твои недавние знакомые. Подумай о другом — что мы здесь будем есть? Где будем спать? Ближайшие два дня в Медянске будет предостаточно еды — заходи в любой магазин и бери то, что захочешь. А потом продукты потихоньку начнут портиться, и питаться придется одними консервами. Да и те, если не держать их в холодильнике, не вечны — рано или поздно протухнут и они. А где мы будем жить? В одной из многоэтажек, разводя на полу костер из мебели? Ведь отопления и электричества, наверное, уже нет!

А что потом? Через месяц, через два? Ладно, лето мы как-нибудь переживем, думаю, что это даже не составит проблем. А с чем мы встретим будущую зиму? Нам теперь придется строить новую жизнь! — немного пафосно, но зато вполне логично закончил я.

Саша лишь кивнула. Неужели она сама не понимала этого? Не задумалась о будущем из-за шока, вызванного тем, что обрушилось на нее за сегодняшний день? Мне все это казалось столь очевидным, что не вызывало сомнений. Хотя, безусловно, я не собирался задерживаться в Зазеркалье больше, чем на несколько недель или, максимум, месяц.

Про себя я уже пожалел о том, что не «заказал» себе мир не только с пониженной гравитацией, но и с другим климатом. Пусть бы здесь сейчас царило лето — так нет же, я не придал этому значения, поэтому логично было предположить, что в этом Медянске, как и в моем родном, была весна. При чем не самая теплая и приятная…

— Ты прав… — сказала Саша, — Так куда именно мы едем?

— В Молчановку, — ответил я, — Километрах так в ста от Медянка есть такая деревушка. По-моему, достаточно далеко от города, чтобы все, что здесь произойдет, не затронуло бы нас.

— А что может произойти?

В моей голове пронеслись десятки сценариев гибели города, и я уже собрался, было, рассказать о парочке из них Саше, когда меня прошиб озноб. А что, если действительно погибнет весь город? Что, если в нем случится что-то такое, что не позволит мне вернуться туда? Что тогда? Отправляться в соседний город и проходить сквозь витрину там? А если катастрофа постигнет и его?

Хотя нет… Не стоило поддаваться панике. Ну не может во всем мире не остаться ни одно зеркала! А будет хоть одно, в которое я смогу протиснуться — я вернусь домой. Пусть за тридевять земель от Медянска — все равно найду способ вернуться.

— Да мало ли, что! — совладав с собой ответил я, — Мало ли у нас в городе заводов и фабрик. И кто знает, что творится на них сейчас, без людей. Машины продолжают работать, и когда они остановятся — никому не известно. Или, быть может, наоборот — их остановка и вызовет катастрофу. Да элементарно, представь себе, что что-то произойдет на таком безобидном с виду хладокомбинате. Сколько тонн аммиака будет выброшено в атмосферу, и что станет с нами, окажись мы в это время в городе. А по слухам у нас на паре заводов до сих пор военные заправляют! Что они там производят — никому не известно! Чем дальше уберемся — тем дольше проживем.

Мы проехали центр и выбрались на открытое пространство — на широкую улицу, предшествующую выезду на мост, соединявший два берега Медянки, на которой и стоял Медянск.

— Давай остановимся? — предложила, вдруг, Саша, — Ехать нам еще далеко, так давай перекусим чем-нибудь. Зайдем в ближайшую кафешку…

— Не вопрос! — тут же согласился я, ощутив пустоту в желудке. До сего момента, занятый другими проблемами, я совсем не думал о том, что последний раз серьезно ел еще в ТОМ мире.

В центре электроэнергия все еще не отключилась — должно быть, обслуживающие этот район ТЭЦ были более современными и не требовали за собой столь тщательного ухода. А значит по крайней мере пока что проблема питания еще не была проблемой… Я остановил машину и мы с Сашей направились к ближайшему киоску «Подорожника» — местной разновидности fast-rood'a, распространившейся по всей России.

— Постой здесь, — велел я Саше и, отстранив ее, вышиб прикладом автомата стекло. Вышиб тщательно, дабы не порезаться, когда буду забираться внутрь. Ну а дальше — все было просто. На каждом холодильнике с бутербродами заботливое начальство разместило памятку, сколько разогревать те, или иные пирожки. Впрочем, думаю что для нас с Сашей, в нашем положении, это не имело ровным счетом никакого значения. Подумаешь, передержу бутерброд в микроволновке?! В конце концов, в самое ближайшее время микроволновки отойдут в прошлое, наряду с любой другой бытовой техников! Могу я в последний раз насладиться этим чудом технического прогресса?

За несколько минут я разогрел пяток пирожков и два шашлыка из курятины, запавшие мне в душу еще со студенческой скамьи, когда я еще не был мужем дочки олигарха, и протянул всю эту добычу Саше. Удивительно было осознавать, что запах fast-food'a, столь презираемого мною еще пару дней назад, сейчас, после насыщенного дня и перестрелки, в которой я едва не погиб, вызывал аппетит почище аромата иных деликатесов. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что выбирая себе в качестве отпуска это приключение, я надолго отказываюсь от деликатесов вообще, но мысль эта не вызывала ни малейшего намека на неприятные эмоции.

— Угощайся, — сказал я Саше, но сам не спешил выбираться из-за прилавка, — А я пока наберу еды с собой. Кто знает, что нас ждет в деревне… И когда мы в следующий раз по-человечески поедим.

Саша кивнула, и, положив горячие бутерброды на капот машины, принялась помогать мне перетаскивать десятки пирожков и бутербродов из холодильника к нам на заднее сиденье. Я не стал особо усердствовать с запасами пищи. Понимая, что уже через один — два дня ни один из бутербродов нельзя будет есть, не рискуя заработать жестокий понос или что-нибудь еще похуже, поэтому затарились мы максимум до следующего утра. Я надеялся, что уже вечером мы окажемся в Молчановке, и уж там-то найдем способы прокормиться.

— Поехали? — предложил я, когда сборы были закончены, — А то уже вечер на подходе. Не хотелось бы ночевать в машине.

— А как же обед?

— Я могу поесть и за рулем… — улыбнулся я, — Думаю, что теперь даже если я зазеваюсь и выеду на встречную полосу, ничем страшным это нам не грозит.

Но Саша от этой шутки лишь еще более погрустнела… Казалось, находясь рядом со мной она забывала о том, что мы с ней — единственные люди в этом мире, и любое напоминание об этом больно отдавалось в ее сердце.

— Прости… — неловко пробормотал я, — Я не думал, что это тебя так заденет.

— Ничего, — ответила Саша, и даже нашла в себе силы ободряюще улыбнуться мне. Как будто это меня, а не ее нужно было подбадривать! Я в любой момент мог вернуться домой, ее же дом был пуст и холоден, — Я, наверное, скоро привыкну. Да и вообще, может быть мы еще встретим кого-нибудь?

Мы ехали самым малым ходом, поглощая бутерброды и запивая их знаменитым американским квасом. Саша, наверное, в последний раз пила «Кока-Колу» я же тогда думал, что вернувшись домой тоже никогда не смогу больше прикоснуться к этому напитку — его вкус будет напоминать мне о мертвом мире, созданном мною в Зазеркалье.

Дома выстроились в ряд, образуя стены по обе стороны дороги, выходившей к мосту через Медянку. Левая и правая полосы движения были разделены широкой березовой аллеей, по центру которой проходила узенькая асфальтированная дорожка. Любимое место для прогулок всех влюбленных… Под сенью деревьев можно было даже позабыть о том, что сразу за ними начинается оживленная автомагистраль, главная транспортная артерия города, по которой мчатся машины всех сортов и размеров, от крохотных легковушек до чудовищных грузовиков. Деревья принимали на себя ядовитые выхлопы машин и большую часть шума… Это был рай для горожан, особенно для таких, как я — жителей престижных центральных районов, которые и деревья-то видят только по телевизору.

Но вот парадокс, чем выше твой социальный статус, чем больше денег на твоем банковском счету, а в моем случае, чем богаче твоя жена — тем реже ты приходишь сюда, чтобы пройтись в тени маленьких березок. Стройных маленьких героинь, ежедневно принимающих на себя весь шум и гам громадного города, все его заботы и всю людскую злобу, сконцентрированную по бокам улицы. Суета никогда не просачивалась на эту аллейку. Суете и злобе не было место меж низкорослых березок… Здесь могли встретиться и разминуться злейшие враги, менты и бандиты…

И в тот момент я остро осознал, насколько в последние годы моей жизни мне не хватало прогулок по этой аллее! Как не хватало признаний в любви под этими прелестными деревцами… Теперь аллея была пуста. В этом мире ей не нужно было сдерживать натиск городского шума и суеты — суета ушла вместе с людьми, и березы хмуро склонили свои кроны, осознавая собственную ненужность.

Здесь они были бесполезны, как… Как я в своем родном мире!

Мы ехали молча — ни настроение, ни набитый рот не способствовали беседе. Я гадал, о чем думает Саша, но не мог даже предположить. Моя способность угадывать мысли других людей по одному лишь взгляду была бессильна против ее загадочных и грустных глаз.

Вообще-то телепатом быть легко. Да, чужие мысли читать невозможно, но покажите мне человека, который мыслит словами? Нет, такие, конечно, существуют — попадаются даже гении, способные мыслить формулами, но как правило в нашей голове живут не слова, а образы и вызываемые ими чувства. Эти чувства всегда, или почти всегда отражаются в наших взглядах, ведь глаза — зеркало души, а уж по чувствам достаточно легко определить и образ.

Простой пример. Человек смотрит на тебя, и его глаза превратились в узенькие щелочки. Он может не выказать злость мимикой, может не сжимать руки в кулаки, но ненависть и любовь — это чувства, которые невозможно скрыть во взгляде. Ну а раз взгляд, полный ненависти, направлен на тебя, значит в сознании этого человека сейчас присутствует только один образ — как он душит тебя своим полотенцем, или забивает тебя насмерть тем, что под руку попалось. Мобильным телефоном, например!

Еще легче прочесть мысли влюбленного… Легче этого только прочесть мысли дурака! Ну а уж про влюбленного дурака я и вообще молчу!

Но как прочесть мысли умной девушки, не испытывающей ни к кому столь сильных чувств, и очень, очень глубоко ушедшей в себя? Нереально…

Ко мне, тем временем, возвращалось давно потерянное хорошее настроение. Да, я убил двух человек, пусть и в Зазеркалье, но все же абсолютно реальных, по крайней мере для меня, и для них самих. Но во-первых, это не я напал на них а, собственно, наоборот, а во-вторых — они были подонками, что превращало меня из убийцы малолетних дураков в героя-освободителя. В итоге я приходил к мнению, что мой отпуск все же оказывался гораздо более интересным и необычным, чем я предполагал.

И еще… наверное, самое страшное в этой жизни — это осознать, что ты неправильно живешь. Согласитесь, неприятно осознать, что ты был не прав в споре с близкими людьми, что ты несправедливо обидел кого-то. А если окажется, что за последние 25 лет своей жизни ты делал неправильно все, или почти все?! Что в самом начале пути пошел не по той тропинке и, в результате, начисто заблудился в глухом лесу! Да, это страшно… Но только в одном случае это может принести радость — когда из темного леса ты выходишь на яркую, солнечную тропинку, по которой бродят не злобные волки, а прекрасные и грациозные олени, и ты понимаешь, что 25 лет ты блуждал в потемках, а теперь вышел к свету!

Глядя на пустующую аллейку я понимал, что в моем мире я был одной из тех машин, что проносились мимо берез на этой улице. Одним из тех, кто создавал шум и гам, так мешающий влюбленным и просто романтичным философам, гуляющим в этом месте. Да, я был душой компании, да, мое общество поднимало настроение даже закоренелым пессимистам… Но еще никого я не сделал по-настоящему счастливым ни на минутку, даже свою собственную жену!

А сейчас, находясь в нереальном мире, в клочке бесконечного Зазеркалья я, в кои-то годы ощущал, что делаю что-то хорошее.

Еще бы только это чувство не было так сильно придавлено грузом другого. Чувства вины за то, что я сделал с этим миром и, главное, с Сашей, с ее жизнью. И эти два чувства в суперпозиции давали груз ответственности, давивший мне на плечи. «Мы в ответе за тех, кого приручили» — писал Де Сент-Экзюпери. Мы в ответе за то, что сотворили — хотелось сказать мне.

Дома проплывали мимо, аллейка оставалась где-то позади. Я ехал медленно, никуда не торопясь, любуясь окружающим миром. Из под колес машины лениво выплескивалась вода — проезжая мы тревожили ручейки, уносившие в Медянку последние талые воды, покидавшие город. Весна победила зиму, но постепенно проигрывала бой надвигающемуся лету.

Мы въехали на мост, и я поневоле залюбовался солнечными бликами, играющими мокрых мурашках реки. Солнце еще не стало по-летнему желтым и испепеляющим — весной оно кажется оранжевым диском, к вечеру превращающимся в ярко красный. Сейчас Солнце находилось между этими двумя состояниями, отчего Медянка казалась действительно медно рыжей, и я задумался, не в такой ли момент ее впервые увидели первые поселенцы здешних мест, и не потому ли дали ей такое название.

— Останови… — негромко попросила Саша, — Давай выйдем? Посмотрим…

Кажется, она не могла сформулировать своих мыслей, но в то же время, кажется, я понял ее. Возможно какая-то часть Саши понимала, что сегодня она проезжает по этому мосту в последний раз. Что больше не вернется в город, ставший чужим и опасным, и что сегодня она в последний раз может полюбоваться Медянкой, переливающейся в весеннем солнечном свете.

Да, я понимал ее… И хоть я в любой момент мог вернуться К СЕБЕ, чтобы там хоть десятки тысяч раз приходить на этот мост весенним вечером — все равно мне, не меньше, чем Саше хотелось продлить это прощание с рекой. Прощание с городом… Прощание с умершей цивилизацией.

Первым моим рефлексом было прижать к обочине, чтобы остановить машину, но потом я с улыбкой вырулил на середину дороги и остановил машину чуть ли не поперек моста. Есть мнение, что если после ядерной войны в Америке уцелеет хоть один светофор, то когда на нем будет загораться красный свет, люди будут инстинктивно останавливаться, подтверждая правоту любимца всех наших собак, профессора Павлова. НЕ могу никак прокомментировать эту мысль, ибо в США я не жил и с психологией американцев знаком лишь понаслышке, но вот в России такого точно никогда не случится.

90-60-90 — езда в городе, мимо ГАИшника! И черта с два я, русский до костного мозга, буду подчиняться правилам, умершим вместе со всем этим миром!

Выходя из машины Саша искоса посмотрела на меня. Без осуждения, но с укоризной. Ну да, ей, ведь, не понять переполняющего меня чувства свободы. Она потеряла свой мир, в то время как я обрел новый! Я едва сдержался, чтобы не использовать всю свою силу, благодаря которой в этом мире с уменьшенной гравитацией, я легко мог перемахнуть через автомобиль одним прыжком. Нет, вот это уже, в отличие от лихой парковки поперек дороги, действительно было бы ребячеством.

Мы стояли у перил моста, любуясь рекой и дожевывая свои бутерброды. В это время года, когда с гор Алтая на север устремлялись бурные потоки талых вод, Медянка была как никогда полноводна и очень красива. К осени она мелела, отступая от берегов на несколько десятков метров, сейчас же, ощущая свою силу, она лениво плескалась о бетонные блоки набережной, будто бы говоря людям «Вот она я! Здесь! Не забывайте обо мне…» Впрочем, сейчас река шептала это лишь чайкам, беззастенчиво гулявшим по опустевшей набережной.

Я видел, как на Сашиных щеках блестят две маленькие слезинки, но сделал вид, что не замечаю этого. Впрочем, не уверен, что это замечала и она сама… Говорят, бесконечно можно смотреть на три вещи: как говорит огонь, как течет вода, и как кто-то другой работает. Саше теперь оставались лишь первые два удовольствия — в этом опустевшем мире. Было от чего прослезиться…

Я положил Саше руку на плечо, и легонько привлек ее к себе. Она не сопротивлялась… Теперь мы стояли плечом к плечу и любовались на воду. Ради этого я пришел в этом мир! Ради такого, вот, момента! Ради нее!

Но миг моего счастья не мог длиться вечно, ведь общеизвестно, что как только все начинает налаживаться, жизнь обязательно даст тебе хорошего пинка. Зазеркалье не было исключением…

Сначала я чисто рефлекторно обратил внимание на странную волну, катящуюся по реке. При достаточно слабом ветре Медянка была лишь покрыта мурашками ряби, но вдруг откуда-то с юга, куда мы, собственно, стояли лицом, пришла волна. Невысокая — с двадцатиметровой высоты моста я не мог определить ее размеры, но, тем не менее, мне отчетливо было видно, как она прокатилась по реке и исчезла под мостом.

Как будто Медянка занервничала, предчувствуя что-то… И от этой мысли занервничал и я. Да, стоило тут же сесть в машину и мчаться прочь, по намеченному маршруту, но мне так не хотелось прерывать счастливого мгновения!

За первой волной с юга пришла вторая. Чтобы заметить эту уже не нужно было напрягать зрение — она была высотой около полуметра, и ударяясь о бетонные глыбы набережной она распадалась на миллионы сверкающих искорок, оседавших обратно на воду. Теперь встрепенулась и Саша, и проследив направление ее взгляда я понял, что она видит то же, что и я.

— Что это? — спросила она, выходя из ступора, в котором пребывала последние несколько минут…

— Волна… — ответил я, прокручивая в голове все возможные варианты ее происхождения.

— Ведь ветер не оттуда…

— И не порывами…

Саша выскользнула из моих объятий, но секунду спустя это перестало меня интересовать. Будто парализованный я стоял и смотрел на то, что приближалось к нам с юга, с ревом вгрызаясь в берега Медянки и унося с собой все, что попадалось на пути. Частные домишки, ютившиеся у самого берега, одинокие моторные лодки и осиротевшие речные теплоходы…

Волна! Громадная волна, как минимум в полтора раза превосходившая высоту моста, на котором мы сейчас стояли!

— Плотина! — испуганно крикнула Саша, но за секунду до ее крика эта мысль осиным жалом вонзилась мне в голову.

— В машину! — крикнул я, приказывая своим ногам вновь почувствовать под собой асфальт, а заодно напоминая им, что это чувство не вечно. Что когда волна достигнет моста, стоять здесь будет уже не на чем!

Сашу не нужно было просить два раза — она уже бежала к распахнутой пассажирской дверце. Мне же, чтобы оказаться за рулем, требовалось обойти машину… Или перепрыгнуть ее!

Самый страшный из всех человеческих страхов, страх смерти, прибавил мне прыти, словно убавив еще половину от гравитации здешней Земли. Я оказался возле своей дверцы в один прыжок, сделав в воздухе такой кульбит, что не снился и героям незабвенной «Матрицы», а в следующее мгновение я уже сидел за рулем, проклиная себя за то, что выходя заглушил мотор.

В фильмах-катастрофах, когда машина героев стоит на мосту, который вот-вот смоет чудовищной приливной волной, у них обязательно кончается бензин, дохнет аккумулятор, или разом отваливаются все четыре колеса! Слава Богу, зазеркалье не жило по законам блокбастеров! Моя милая «Десяточка» завелась с пол оборота, будто бы и сама понимая, что без нас ей не убраться отсюда также, как и нам без нее.

Правый берег был всего в двух-трех сотнях метров от нас, да и на разворот машины в ту сторону у меня ушло бы чуточку меньше времени — останавливаясь я развернул машину поперек дороги, нацелив ее капот на юго-восток, т. е. почти на центр города, откуда мы и приехали. До левого берега — почти километр! Что б ночами икалось тому, кто построил мост в столь широком месте Медянки!!!

Я не был уверен, что успею домчаться до левого берега до того, как волна накроет нас… Наверное, стоило вернуться обратно, вновь проехать через центр и выбраться за город на правом берегу — в конце концов, не все ли равно, в какой деревушке поселиться? Но я крутанул руль влево, выравнивая машину, и утопил педаль газа до упора. Раз уж я задумал доставить нас именно в хорошо знакомую мне Молчановку, то я сделаю именно это!

— Куда ты!!! — закричала Саша, срываясь на визг, но я, сжав зубы и вцепившись побелевшими пальцами в руль, никак не отреагировал на ее крик. Волна была уже слишком близко, чтобы думать о чем-то другом, кроме приближающейся смерти.

Я всегда думал, что что-то подобное бывает только в кино… Ну, или в Японии, на которую вечно обрушиваются чудовищные цунами. О том же, что тридцати — сорокаметровая волна может прокатиться по нашей широкой, но тихой Медянке, я и подумать не мог…

На юге, уже за пределами города, типичный пейзаж Западно-Сибирской равнины начинал плавно переходить в горный, и Медянская низменность постепенно превращалась в отроги Пеледуйского хребта. Там, запертая меж горных кряжей в своем прочном гранитном русле, спокойная на равнине Медянка превращалась в могучую глубокую реку… Если здесь, в районе города, ее ширина достигала почти полутора километров, то там, ближе к горам, река слилась втиснуться в какие-то четыреста-пятьсот метров. И именно там, между двумя гранитными кряжами, еще в 50-х годах прошлого века, была воздвигнута пятидесятиметровая плотина, ставшая непреодолимой преградой на пути реки, и заставившая Медянку работать на человека…

Я часто бывал на плотине. Особенно любил бывать там в это время года — весной, когда вода, пришедшая с гор, переполняла водохранилище, и ГЭС приоткрывала свои ворота, чтобы сбросить уровень воды. Мне нравилось любоваться могучими потоками воды, вырывающимися из недр плотины… Казалось, каждый такой поток способен смести со своего пути маленькую деревушку… Но я никогда даже не думал о том, что произойдет, если одновременно рухнет ВСЯ плотина, что, видимо, и произошло сейчас.

Я до сих пор не знаю, что произошло тогда на ГЭС. Почему плотина, казавшаяся такой величественной и нерушимой, в одночасье перестала существовать. Быть может, виной тому был я, повелевший людям покинуть этот мир… Кто знает, как долго может простоять плотина без контроля человека, особенно в условиях весеннего половодья? Или же, опять таки, по моей вине где-то в недрах ГЭС произошел пожар или взрыв… Не знаю… Знаю лишь то, что плотина рухнула, и миллионы тонн воды вырвались на свободу, чудовищной волной прокатившейся по руслу Медянки, сметая все на своем пути.

Еще никогда в жизни я не гнал свою машину ТАК быстро. Я никогда не был склонен к лихачеству, и, кажется, даже по пустой трассе не разгонялся больше 120. И уж точно еще никогда до этого момента я не желал о том, что сижу за рулем «Десятки», а не какого-нибудь «Ягуара» или «Бумера»… Честно говоря, в тот момент я мечтал о том, чтобы мой «Жигуленок» превратился в болид «Формулы — 1»!

До берега все еще оставалось метров триста, и при нашей скорости мы бы проскочили это расстояние за несколько секунд, но вода не оставила нам и этого времени. Я не смотрел налево — не хотел видеть надвигающуюся волну, но когда она заслонила солнце — понял, что времени больше нет. Я рефлекторно нажал на кнопку, поднимающую боковые стекла и, мертвой хваткой вцепившись в руль, ждал удара…

И волна накатила! Мир вокруг окрасился в темно-голубые краски, а затем превратился в скопление водяных вихрей и пузырьков воздуха. Машину понесло вправо и с силой ударило о бордюр моста… Я продолжал давить на газ, не зная, движемся ли мы вперед, или волна уже давно смысла нас в реку и теперь тащит за собой. Что-то скрипело и скрежетало справа — машина терлась бортом о что-то большое и крепкое. Что-то колотило по бокам и крыше, какой-то камень ударился о лобовое стекло и помчался дальше, как ни странно, не разбив его.

Может быть нас вертело и кувыркало, а может быть все это время мы стояли на месте, прижатые к бордюру моста… Или даже ухитрялись двигаться вперед, не смотря на страшный водяной шквал… Не знаю! Но когда основная часть волны прошла над нами, уносясь вперед, к океану, и когда сквозь залитое водой лобовое стекло я вновь смог увидеть солнечный свет, мы все еще стояли на мосту, хотя машина и утопала в воде по самый капот…

— Живы! — простонала Саша, и в ее голосе слышалась такая неподдельная радость, я не сомневался, все невзгоды сегодняшнего дня забыты! Все они смыты волной!

Я продолжал давить на газ, чувствуя, что машина с трудом слушается руля и двигается со скоростью подвыпившей черепахи. Так продолжалось, наверное, с минуту, в течение которой вожделенный берег медленно, но верно приближался к нам. А потом он, почему-то, медленно, но верно, стал отдаляться! Машина вновь ударилась правым боком о бордюр, колеса стали пробуксовывать на месте, и нас потянуло назад. Медленно, но постепенно ускоряя темп движения.

Потоки воды поднялись до уровня лобового стекла, и я удивлялся тому, что многострадальный мотор моего «Жигуля» до сих пор работает, хоть по логике давно уже должен был захлебнуться.

Сначала мне показалось, что вода вновь пребывает — иначе как объяснить то, что ее уровень поднимался, но секунду спустя, совместив в голове движение воды, катящейся назад, ускоряющийся темп движения и берег, который теперь почему-то оказался не прямо передо мной, а чуточку выше уровня моих глаз, я все понял и обернулся назад. Может быть Саша пришла к тем же выводам, что и я, а, может быть, просто неосознанно скопировала мои действия, но мы оба почти синхронно повернули головы назад и оба вскрикнули, увидев позади бурные воды Медянки.

Прошедшая волна буквально вырвала центральные секции моста и, видимо, подломила опоры остальных. Позади нас, не более чем в паре сотен метров, моста уже не было, а та его часть, на которой находились мы, медленно оседала вниз, при этом еще и заваливаясь направо.

Я упорно жал на газ, чувствуя, как машина дрожит от напряжения. Мотору долго не выдержать такой нагрузки… Переключиться на первую передачу, чтобы пощадить движок, от которого сейчас зависит наша жизнь? Но для этого придется сбавить ход, и потоки воды, скатывающейся с моста, еще быстрее увлекут нас в реку…

Всего метрах в пяти под нами бушевала Медянка, гордая тем, что вырвалась из созданной человеком темницы. Опоры моста, рассчитанные на поток, глубиной в десяток метров, теперь должны были удержать двое более глубокую реку, да еще и ошалевшую от долгожданной свободы. Мост доживал свои последние минуты а, быть может, и секунды…

Вода схлынула. Теперь она едва скрывала колеса машины, и «Десятка», надсадно ревя, вновь двинулась вперед, взбираясь на склон, который с каждой секундой становился более крутым. Я боялся только одного — что мост расколется. Что уцелевшая его часть треснет надвое, подобно тонущему «Титанику», и тогда мы, вместе с громадной бетонной конструкцией, рухнем в бурную воду, которая с ветерком прокатит наши трупы до самого океана… И может быть, миллионы лет спустя, когда в этом мире обезьяна возьмет в руки палку, а затем приделает к ней обточенный камень, новый вид homo sapiens'ов с удивлением найдет во льдах Арктики каркас автомобиля и два трупа себе подобных. То-то они удивятся!

Борясь с непослушным рулем я бросил мимолетный взгляд на Сашу. Она побледнела, и смотрела в одну точку — куда вперед, на дорогу или, быть может, на капот. Словно гипнотизировала не то дорогу, не то мотор, прося помощи у них обоих…

Уже потом, ближайшим вечером, анализируя события того дня, я думал о том, что именно для этого я, собственно, и отправился в Зазеркалье. Чтобы побыть Сашиным героем, чтобы спасти ее, между делом приговаривая «Все будет хорошо», или равнодушно бросая в лицо смерти: «Прорвемся». Вот только почему-то, когда смерть наступала мне на пятки, говорить и геройствовать не хотелось совсем. Хотелось жить!

Сначала медленно, по сантиметру, но постепенно все ускоряя темп, мы начали подниматься вверх. Позади нас мост коснулся поверхности реки и стал медленно погружаться. Медянка тут же воспользовалась своим шансом доконать еще одну человеческую постройку, и бурный поток приналег на неожиданное препятствие, стремясь унести ее с собой. Мост протяжно заскрипел… Под нами что-то гремело и грохотало — не то рушились опоры, не то разваливался сам мост…

Мы ехали верх, а за нами гналась вода, поднимающаяся все выше и выше. Мост теперь составлял с линией берега угол не менее 45 градусов. Я видел, что у самого берега асфальт треснул, разбрасывая осколки, и гадал, сколь долго еще продержится мост, перед тем, как окончательно рухнуть в воду.

Шины скребли по мокрому асфальту. Машина наращивала ход, словно не хуже нас понимая, что ждет ее в воде. Я никогда не верил в наличие души у неодушевленных предметов, и посмеивался над теми, кто разговаривал со своими компьютерами или автомобилями, уверяя меня, что они как собаки — все понимают, но сказать не могут. Но в тот миг мне казалось, что моя «Десятка», совсем как человек, испытывает страх… Если нас внизу ждала относительно быстрая смерть, то ее — годы страданий, коррозии и гниения на дне реки. Медленная, мучительная гибель…

Машину сильно тряхнуло, когда мы проскочили все увеличивающуюся трещину в асфальте. Меня подбросило в воздух, и я, на секунду выпустив руль, смачно шмякнулся головой об потолок. Слава богу, не в УАЗике едем — голову не расшибешь.

Мы проскочили! Отъехав на десяток метров, я остановил машину и без сил откинулся на сиденье.

— Спасибо… — прошептал я, сам не зная, к кому обращаюсь. Не то к Богу, не то к своей машине. Скорее всего второе, так как богом в этом мире был я… И богом далеко не всемогущем.

В ушах шумело, ноги подкашивались, но я все же нашел в себе силы выйти из машины, и даже помог Саше открыть покореженную дверцу с ее стороны. Правому борту «Десятки», которым она бороздила о бордюр моста, досталось весьма ощутимо. Дверцы погнуло и вмяло внутрь, оторвало дверные ручки… Удивительно вообще, как в этом кошмаре уцелели стекла? Особенно с моей стороны, на которую пришелся первый удар волны, тащившей с собой груды камней и различных обломков.

Машина вообще выглядела плачевно — побитая и поцарапанная, она походила на жертву взбалмошного носорога-изврщенца, промышляющего изнасилованием автомобилей. Но это не помешало мне, распластавшись по капоту, поцеловать своего верного железного коня в лобовое стекло. Наблюдая за мной Саша рассмеялась, а потом к ней присоединился и я, выплескивая с этим смехом покидающий душу страх. Мы хохотали, глядя то на машину, то друг на друга… Но ни разу мы не повернулись назад, чтобы взглянуть на бушующую за нашими спинами реку.

Медянка, отрезавшая нам путь домой, стала своеобразным символом. Чертой, отделявшую нашу прошлую жизнь от нынешней. Чертой, переступить которую в обратном направлении было уже невозможно.

Уже темнело, когда мы добрались до Молчановки.

Большую часть пути мы не разговаривали, лишь изредка задавая друг другу ничего не значащие вопросы. По пути дозаправили машину, слив весь бак у попавшейся по пути «Волги» — когда-то и где-то я читал, как заправиться на бензоколонке при полном отсутствии электричества и персонала, но экспериментировать сейчас мне как-то особо не хотелось. Поэтому я предпочел тихо и мирно «отсосать» бензин у другой машины, прихватив с собой заодно и полную канистру. Так, на всякий случай…

Обратная дорога для меня теперь еще более усложнилась. Теперь путь к моему дому, если, конечно, он вообще уцелел, преграждала разбушевавшаяся река, а по сему, возвращаться в свой мир мне явно пришлось бы через другое зеркало. Как я и предполагал в своем страховочном варианте — через какую-нибудь витрину среди ночи. Впрочем, можно было и перебраться через Медянку, если повезет найти где-нибудь лодку. Но нормального пути на другой берег больше не было.

Река делила Медянск на две почти равные части, и между собой они были соединены двумя мостами и дорогой, проходившей по плотине. Плотины не стало — волна, высотой с приличный дом ясно дала это понять. Тот мост, на котором волна застала нас, был первым. Второй стоял парой километров ниже по течению, и я искренне сомневался, что он уцелел.

Впрочем, после того, как я чудом уцелел сам, поколебать мое настроение, казалось, не могло ничего. Впрочем, так мне только казалось.

Молчановка встретила нас собачьим лаем, диким кошачьим ором и, конечно же, абсолютно пустыми, мертвыми домами. Если Медянск был мертв, то Молчановка еще только умирала. Умирала, страдая и корчась в конвульсиях, и это зрелище давило на психику сильнее, чем все, что я уже успел увидеть за сегодняшний день.

В стайках призывно мычали коровы, требуя еды. Несколько раз на дорогу, прямо перед нами, выскакивали собаки, за некоторыми из которых тянулась оборванная цепь. Они словно пытались остановить нас… Заставить обратить на них внимание, и выйти из машины. Зачем? Я уверен, что осиротевшие в эту ночь собаки понимали, что мы — последние люди этого мира. Вот только чего они хотели от нас? Тепла и ласки? Кнута и пряника? А, быть может, они, как и река, опьяненные свободой, теперь хотели разорвать нас в клочья, отомстив за годы сидения на цепи…

Мы долго колесили меж домов в сгущающихся сумерках, отыскивая что-нибудь подходящее. Что именно нам нужно я продумал еще сегодня утром, до встречи с Сашей. Прочный дом с погребом и гаражом, как можно меньше зависящий от цивилизации. Никаких электрических насосов — во дворе должна стоять колонка. Никакого газового отопления — только традиционная русская печь.

Мечтой был, конечно, дом с автономным генератором и уютным бомбоубежищем, но мечта — она на то и мечта, чтобы никогда не быть осуществленной.

Несколько раз я выходил из машины, чтобы проверить тот или иной дом. Трижды мне даже пришлось стрелять, отгоняя собак, табунами следовавших за нами. Оказывается, автомат был отнюдь не лишней вещью даже в мире, лишенном главного хищника, венца пищевой цепочки — человека.

Меня не устраивало то одно, то другое, но в итоге, когда темнота совсем уж, было, улеглась на деревню, я все же остановил свой выбор на небольшом одноэтажном брусчатом домике. Отчасти — потому, что он пришелся мне по душе, а отчасти — потому, что было уже слишком темно, чтобы продолжать поиски.

Тут выяснилось, что при всей моей предусмотрительности, я не подумал о самом главном. Об освещении! У нас не было не то, что фонарика, но даже и элементарных спичек.

— Дитя цивилизации! — обругал себя я, на ощупь пробираясь по сенкам и молясь о том, чтобы собака, будку которой мы видели снаружи, не оказалась в доме, — Как всегда надеялся купить спички по пути, в киоске?

Спички нашлись… За ними нашелся и фонарик, а потом — и сущее сокровище, керосиновая лампа, да не просто антикварная, а заправленная самым настоящим керосином. Слава богу, керосинку я обнаружил до того, как едва не наступил в коробку, в которой ютились десяток цыплят, полумертвых от голода.

Ни Саша, ни, тем более я, не были толком приспособлены к жизни в деревне. А уж тем более, в деревне безлюдной, пережившей беззвучный Армагеддон, уничтоживший в этом мире человечество. У меня в Молчановке жила бабушка, у которой я часто бывал в ранней юности, и потому помнил эту деревушку как райское место в дали от города. Потом, правда, годам к 17-ти, в виду своего увлечения девушками, кино и прочими атрибутами веселой студенческой жизни, к бабушке я наведывался раз в год, да и то, привезти пирожок и горшочек маслица… В общем, все мои представления о жизни вдали от цивилизации оканчивались студенческими походами на реку с ночевкой. Согласитесь, достаточно далеко от истинно дикарской жизни.

У Саши в деревнях не оказалось даже дальних родственников, и она, пусть и не будучи столь избалованной жизнью, как я, тем более не имела представления о прелестях местной жизни. А прелестей оказалось немало…

Я специально выбирал дом с подсобным хозяйством — чтобы на ближайший месяц предстоящего мне «отпуска» (а я к тому моменту уже твердо решил, что пробуду здесь не меньше месяца, наслаждаясь жизнью дикаря и обществом прелестной дикарки) нам с избытком хватило еды и питья. Здесь было все. Баня, гараж (со стоявшим в нем УАЗиком, ключи от которого нашлись на столе в доме), погреб, курятник (с тремя голодными и злыми курами), свинарник (на две не менее голодные свиньи) и стайка (с орущей благим матом коровой).

Я, собственно, и не ожидал, что мой «отпуск» будет изобиловать комфортом. Конечно, я не ожидал, что за один лишь день я дважды чудом избегу гибели, и не догадывался, что ждет меня в Молчановке, но все же предполагал, что все, что случится со мной в Зазеркалье будет мало походить на отдых в Египетском отеле на берегу моря. Так что мой оптимизм не могло сокрушить ничто! По большому счету, ведь в тот момент «отпуск» еще был для меня явлением временным. Своеобразным вызовом — справлюсь/не справлюсь. И если не справлюсь — в любой момент могу отправиться домой, что было равнозначно полному признанию поражения. А сдаваться я не собирался…

Поэтому стойко переносил все тяготы деревенской жизни… До двух часов ночи мы с Сашей мотались по дому, огороду и приусадебному хозяйству! Накормить корову? Что может быть проще! Вот только знать бы, что ест эта скотина! Сено? Где ж его взять-то в два часа ночи, весной, в вымершей деревне?! Оказалось, что на сеновале, на который еще нужно залезть…

Наелась, буренка, мать твою? Наелась, но продолжаешь завывать круче сирены скорой помощи?! Скотина, черт тебя дери! Ах, не доили весь день?! Интересно, а как же тебя, рогатая моя, доить? А во что? Где я среди ночи в незнакомом дворе найду чистое ведро?

Ведро нашлось, и за дойку коровы я усадил Сашу. Чуть не сломал себе шею в темноте, разыскивая дрова и уголь, чтобы затопить печку. Чтобы во дворе было видно хоть что-то — развел костер и посреди огорода, на что тут же отреагировала вся окрестная живность, устроив дикий концерт и ломанувшись на штурм нашей ограды.

Мы и так боялись выходить из дома, и даже в дорогу до туалета не рисковали пойти без автомата, теперь же стало и вовсе страшно. Десятки собак окружили изгородь и отчаянно лаяли, рычали и выли, глядя на меня голодными глазами. Костер я потушил, но зверюг это, похоже, не удовлетворило. Наоборот, когда во дворе снова воцарилась ночь, собаки пошли на приступ, бодро перепрыгивая через ограду. Мелочь из вежливости оставалась снаружи, а ко мне шли самые здоровенные псины… Впервые мне пришлось стрелять не в воздух, а по ним!

Грохота выстрелов заставил разбежаться всех, кроме трех громадных кобелей, которых я буквально изрешетил, выпустив по ним целый рожок. Новая забота — выносить их трупы за ограду, поминутно боясь, что кто-то набросится на тебя из темноты. При этом из стайки на меня еще и кричит Саша, у которой корова, перепугавшись выстрелов, опрокинула ведро и чуть не опрокинула ее саму…

Тепло в доме есть — это уже хорошо. Я даже нашел чайник и наполнил его водой — хоть чаю попьем, и на том спасибо…

В углу противно пищат цыплята… Выкинуть бы эту мелочь, скормить бы свиньям — все равно за предполагаемый месяц несушками они не станут. Но как я объясню их исчезновение Саше? Она то думает, что мы здесь надолго, если не навечно…

Потом были долгие поиски какого-нибудь пшена, которое с готовностью принялись клевать и цыплята в доме, и куры в курятнике. Хоть кто-то прекратил жаловаться на жизнь.

Саша вернулась с половиной ведра молока, красноречиво посмотрев на меня и дав понять, что кабы не я — ведро было бы полным. Не потерпев ее возражений я оставил нам на ужин от силы литр, а все остальное отдал свиньям, логически рассудив, что раз кошки любят молоко, то и эти всеядные твари не побрезгуют. Оказался прав… На молоко они набросились как алкаш на пиво поутру…

В погребе нашлась картошка, которую мы, совместными усилиями, сварили на печке, и умяли за обе щеки, закусывая квашеной капустой, пол бочки которой оказалось в том же погребе. Запив парным молоком ужин, показавшийся самым вкусным за всю жизнь, и употребив вовнутрь по бутерброду из «Подорожника», мы оба, не сговариваясь, откинулись на спинки стульев и улыбнулись друг другу.

Казалось, что пусть медленно, все же жизнь начинала налаживаться.

Казалось… Именно казалось. Но в тот момент, не смотря на какофонию звуков на улице, мы были сыты и довольны.

Я видел, что Саше было тяжело, и искренне сочувствовал ей. Сегодня она потеряла родителей, друзей, знакомых… Она не хотела говорить об этом, но я, после нескольких неудачных попыток, все же вывел разговор на эту тему.

— Они, ведь, не умерли! — говорил я, — Не страдали, не мучились… Они просто исчезли. К тому же, все в мире относительно. Кто знает, может быть исчезли не они, а, как раз мы?

— Может быть… — со вздохом согласилась Саша, — Может быть это нас занесло в неизвестный мир, а все они живут сейчас там же, где и жили, и оплакивают нас с тобой. Наше исчезновение… Но все же я, по крайней мере, хотела бы знать, что произошло. Что это, нашествие инопланетян? Если да, то де они? Где знаменитые треножники Уэллса, или на чем они вообще к нам прилетели?

— Треножники не летали… — напомнил я, но Саша лишь отмахнулась от меня.

— Какая разница?! Все равно я не о том… Или это какая-то кара Божья? Вроде Всемирного Потопа…

— Потоп был, — вновь не удержался я от комментария, — Но не всемирный.

И когда Саша рассмеялась, ко мне вернулось ощущение, что все будет в порядке… И со мной, и с Сашей, и вообще со всем этим миром.

У нас уже слипались глаза, поэтому, наспех убрав со стола, мы легли спать. Саша — на двуспальной кровати, в которой, судя по двум ночным рубашкам, спали хозяева этого дома в тот миг, когда Зазеркалье изменило этот мир, повинуясь моей воле, а я — в кресле, устроившись возле печки.

На улице завывали собаки и дико орали коты. В углу пищали недовольные чем-то цыплята… Но я слышал лишь ровное потрескивание дров в печи, да Сашино дыхание поодаль. Уже сквозь сон я услышал Сашины слова:

— Спокойной ночи…

— Тебя туда же… — неразборчиво пробурчал я, впервые в жизни засыпая в ином мире. В Зазеркалье.

Мы не стали заводить будильник хотя бы по причине полного его отсутствия. Не смотря на то, что приют мы нашли в истинно деревенском доме, минимально зависящем от цивилизации, все же большая часть приборов в нем питалась от розетки. Увы, розетки теперь стали бесполезными, так что такие вещи как телевизор, видеомагнитофон или электропечь были для нас потеряны, равно как и дорогущие часы с радиоприемником, стоявшие на столе.

Единственным способом определить время для меня теперь стали лишь мои наручные часы — дорогое детище японцев, заводившееся от движения запястья.

Когда я проснулся, солнце уже светило вовсю, что было, в принципе логично, учитывая что мои часы показывали одиннадцать с гаком… Саша еще спала, и я не стал тревожить ее. Ставшим уже привычным движением я подхватил стоявший у двери автомат и вышел во двор — подышать свежим воздухом, и справить естественные нужды человека…

Какофония звуков, сопровождавшая вчера наш приезд в Молчановку, наконец-то улеглась. Дворовая живность, ошалевшая от нежданной и нежеланной свободы, убралась куда-то по своим делам, и я искренне надеялся, что больше мы их не увидим. Лишь во дворе, на скамейке, грелся на солнышке одинокий кот, окинувший меня ленивым взглядом и вернувшийся к своей кошачьей медитации.

Воздух и в самом деле был свежим. Мне, избалованному цивилизацией жителю города, деревенский воздух всегда казался чем-то нереальным. Но сейчас он был через чур свеж даже для пригорода. В нем не ощущалось ни малейшего намека на дым и копоть, не говоря уже о ставшем привычным в Медянске запахе свинца. Даже угольный дымок — первый признак деревни, и то полностью испарился за сутки полного отсутствия в округе человека.

Подобно древнему земледельцу, ото всюду ожидающему опасности, с автоматом в руке я обошел все свое хозяйство и, убедившись в том, что все относительно тихо, занялся делами. Задал сена корове, вовремя вспомнил, что эта рогатая скотина не только ест, но и пьет, и дал ей еще и воды. Проведал свиней и кур, решив накормить их как только Саша проснется. У кур, вдобавок, нашлось и четыре яйца, последнее из которых отбирать пришлось с боем — нахальная птица больно клюнула меня в руку, не желая отдавать свое добро…

Саша ждала меня на пороге. Обеспокоенная, но радостно улыбнувшаяся при виде меня. Боевая подруга последнего человека умершего мира — хрупкая девушка с «Калашом» в руках… Зрелище, достойное того, чтобы его сфотографировать.

— Не уходи так больше, ладно? — попросила она, и я согласно кивнул, понимая, что ей не слишком то приятно было проснуться, обнаружив мое отсутствие. Слишком свежо было в ее памяти исчезновение ВСЕХ людей прошлым утром.

И снова заботы, втянувшись в которые мы не замечали хода времени. Вновь затопить печку, учтя на будущее, что если оставить на ночь заслонку в трубе открытой, то к утру в доме будет стоять суровый колотун. Подоить корову, накормить всю остальную живность. На скорую руку сварганить что-нибудь поесть, и перерыть весь дом в поисках того, что, в принципе, можно есть. Список, кстати, был не утешительным… Большая часть того, что стояло в холодильнике, уже приобрело истинно токсикоманский душок, или покрылось лучшим в мире противовирусным лекарством — пенициллином.

Через пару часов меня, вдруг, осенило — не зря же я вчера ночью мотался от участка к участку, выбирая дом с баней? При чем с баней хорошей — не задрипанной и обветшалой, а серьезной, красивой и удобной…

Конечно, вчера в темноте я выбрал этот дом, можно сказать, на глаз, но сейчас, зайдя в баню я был доволен. Большой предбанник, в котором здорово было бы попить пивка, окажись оно у нас под рукой, парная, отделенная от «помоечной» (от слова мыться, конечно — никогда не знал, как правильно назвать это помещение).

День пролетел быстро… Мы не думали ни о чем, просто работали, обустраиваясь на новом месте. Приводя в порядок дом, подстраивая его под себя, а не под прежних хозяев. А под вечер, разомлевшие после бани, в которой обнаружился и небольшой запас веников, мы сидели в доме у стола, на котором горела керосинка, и попивали чай, заваренный на разнообразных листьях, найденных Сашей на кухне. Не знаю, как Саше, а мне жизнь казалась прекрасной… Да и она, по-моему, за весь день ни разу не вспомнила обо всем, что было до «Безмолвного Армагеддона», как мы с ней, не сговариваясь, стали называть то, что произошло с планетой.

Да, признаюсь, мне немного не хватало привычных вещей. Компьютера, телевизора, DVDишника… Но все это было мелочью, пустым звуком, по сравнению с тем, что я приобрел, отказавшись ненадолго от прежней жизни.

Конечно, все это я пишу для себя, чтобы структурировать свои мысли и, наконец, просто чтобы чем-то заняться, когда приходит бессонница. Но, судя по всему, у этих страниц все же будет адресат. И если вы — тот самый адресат, то знайте, я пишу это и для вас. Может быть из этих набросков вы узнаете много нового о себе, если, конечно, сможете мне поверить. А не сможете, так хоть узнаете то, что я узнал о счастье, находясь в этом мире.

Знайте, счастье перманентно! Помните об этом, вечно ища чего-то нового. Покупая новые, еще более комфортабельные машины. Покупая кондиционеры, чтобы дышать очищенным, но искусственным воздухом оптимальной температуры. Изобретая все новые и новые пищевые добавки, суперсжигатели жира и новые блюда из концентратов.

Проверьте это на себе, и убедитесь, что я прав. Что счастье перманентно, сиюминутно, и достичь вечного счастья вы не сможете нигде, никак и ни с кем. Счастье — это момент маленькой победы. Момент торжества, рождающийся когда вы перешагиваете через очередную черту, ранее казавшуюся непреодолимой. А затем счастье уходит…

Счастье — это сидеть в теплом, уютном доме, после того как весь день вы обустраивали свою жизнь. Чтобы обрести это счастье вам не нужно съесть на ужин лангустов или омаров — достаточно вареной картошки, которую вы будете черпать ложкой прямо из кастрюли, и закусывать квашеной капустой. Вам не нужно массажное кресло — сойдет и самое обыкновенное, ведь натруженная спина будет благодарна и за него.

Но помните еще и о том, что счастье приходит ненадолго. Что оно покинет вас… Может быть следующим утром, а, может быть, и этим же вечером… Покинет, чтобы уйти к другому.

В тот вечер я был счастлив, ведь счастье — еще и не в обладании желаемым, а лишь в погоне за ним. Я сидел, уплетая за обе щеки картошку (добытые утром яйца были съедены еще в обед, а новых эти подлые курицы так и не снесли), и любовался на Сашу. Любовался ею, мечтая о ней и упиваясь осознанием того, что вот она, рядом, стоит только протянуть к ней руку.

Сколько раз я представлял наш первый день вместе! Сколько раз, тем вечером, когда впервые встретил ее в своем мире я думал о том, как впервые прикоснусь к ней. А как мечтал, колеся по безлюдному Медянску, как спасу ее, как предстану перед ней героем, и как она бросится мне на шею…

Как оказалось, все мечты меркли перед реальностью… Я понимал, что не смотря ни на что, я все же был героем, и несколько раз ловил Сашины взгляды, в которых сквозило нечто большее, чем просто любопытство, чем я занимаюсь в данный момент. Готов был поклясться, что она оценивала меня… Вспоминала, как я спас ее от тех двоих недомерков, как повел себя на мосту, когда на нас обрушилась чудовищная волна. И я был уверен в том, что все же показал себя с лучшей стороны, и что Саша теперь видела во мне не болтливого ловеласа из КОСа, а мужчину. Настоящего мужчину. Такого, каким мужчина должен был быть в этом безлюдном, но полном опасностей мире.

И мне нравилось это чувство… Потому-то все мои прежние мечты и не имели ничего общего с реальностью, и эта реальность нравилась мне куда больше любых мечтаний… Все мои предыдущие методы обольщения девушек остались в другом мире. Мимолетные прикосновения, невзначай брошенные комплименты — во всем этом не было нужды здесь. Изменился не только мир — изменилась и Саша, и я гадал, вызваны ли эти изменения «Безмолвным Армагеддоном», или, «заказывая» в Зазеркалье этот мир я, невзначай, «заказал» и Сашу. Ту Сашу, которую я видел перед собой.

К ночи вновь завыли собаки, только на этот раз — не кучкуясь возле нашего дома, а устроив этот концерт по всей деревне. Жуткая какофония… Чтобы как-то отвлечься, мы бродили по дому, ища намеки на то, кем были его прежние хозяева… Хотя, впрочем, это больше интересовало Сашу, нежели меня. Меня куда больше интересовала сама Саша.

Я любовался ею, как астроном, влюбленный в свою профессию, любуется Солнечной короной во время затмения. Ловил каждую ее улыбку, ощущая, как она находит отклик в моей душе, и улыбался вместе с нею… Ловил каждый ее взгляд, теплый, словно прикосновение солнечного лучика.

Я наслаждался ее обществом, но с каждым моментом все больше и больше убеждался в том, что эта Саша, и та, что осталась в моем родно мире — два разных человека. Может быть на ней сказалось то, что она пережила за последние несколько дней, а может быть… Может быть все куда сложнее.

До того я никогда не проводил столь глобальных экспериментов с Зазеркальем. Я не заказывал себе целые миры, и уж тем более никогда не заказывал одного, конкретного человека. Шагая в зеркало я вообще редко задумывался о чем-то, кроме одного — двух предметов, за которыми туда шел. Я хотел себе новый плазменный телевизор, и когда я переходил границу между двумя мирами, он стоял именно там, где я его представлял. Но я не думал о том, каким хочу видеть зазеркальный мир! И, тем не менее, мир существовал. Я мог забыть о своем телевизоре и выйти из дому, прогуляться по улицам Медянска, в точности повторявшим улицы того города, из которого я попал сюда.

Как Зазеркалье создавало миры? И создавало ли вообще? Может быть среди бесконечности миров существовал один, в котором в точной копии Медянска стоял именно тот телевизор, о котором я думал? Или, может быть, нет никакой бесконечности миров? И тогда Зазеркалье само создавало мир, отвечающий моим потребностям.

Но тогда вставал вопрос, откуда оно брало эти самые потребности? Снимало копию с окружающего мира, или брало его «чертежи» или «наброски» из моей головы, в тот момент, когда я проходил сквозь зеркало?

А если так… Если так, то в этом мире не могло быть ничего незнакомого мне. Он должен был быть создан по моим мыслям и воспоминаниям… И мечтам! А если так, то вместо Саши я разговаривал сейчас с ее проекцией на мое сознание. Не с копией настоящей Саши, а с девушкой, созданной мною самим.

Не от того ли я предугадывал каждый ее шаг и, порою, будто бы читал ее мысли?! Не от того ли, что она была продолжением меня? Девушкой моей мечты…

Эта мысль так поразила меня в тот момент, что я на какое-то время будто бы выпал из времени этого мира, полностью уйдя в себя. Мой взгляд стал задумчивым и устремленным куда-то в даль, я стал невпопад отвечать на Сашины вопросы и т. д.

Это нужно было проверить. Но как? Как убедиться в реальности нереального мира.

Ответ пришел ко мне уже поздним вечером, когда мы с Сашей отправились на боковую. Я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вслушиваясь в Сашино посапывание и какофонию лая и воя за окном. Все было просто… Если этот мир создан мною, по моим «чертежам», значит необходимо просто отправиться в такое место, которого на них не было, и быть не могло! Что может быть проще?! Я хорошо знал Медянск — за последние пять — шесть лет я исколесил его вдоль и поперек, так что не заблудился бы в нем даже с закрытыми глазами. Но вот за пределы города я выбирался лишь несколько раз…

Поездки в Молчановку — не в счет. Слишком близко… Сотня километров от города — это мелочь. По Восточному направлению я также нередко выбирался из города, мотался в Приозерный поселок, в котором жила одна моя пассия. Ну и, конечно же, бывал за границей — летал с женой в Египет и Турцию, валяться на песке и греть пузо на солнце. Но эти теплые, райские страны, были слишком далеко, и все, что находилось между ними и Медянском было для меня тайной, покрытой мраком.

Иными словами, стоило мне выехать на трассу, и прокатиться по ней пару часов на предельной скорости, как я гарантировано выбрался бы из тех мест, которые знал! Что будет за ними? Дорога продолжится и уйдет в соседние города? В Омск и Новосибирск, которые окажутся такими же пустыми, как и Медянск, или же… Или же я наткнусь на границу мира, поскольку Зазеркалье, конструктор миров, понятия не имело, как же строить мир в тех местах, в которых я отродясь не бывал!

Претворением своего плана в жизнь я занялся на следующее же утро. Сказал Саше, что хочу съездить в город — посмотреть, что происходит там, и набрать продуктов. Быть может, если повезет — найду где-нибудь генератор (я и правда на это надеялся, хоть и не имел ни малейшего представления, как эта штука должна выглядеть), да и вообще, привезу как можно больше всего жизненно необходимого.

Саша, конечно, восприняла все это в штыки. Намеревалась ехать со мной, боясь оставаться здесь одна, но я был непреклонен. Бояться ей здесь нечего, да и вообще, не зря же у порога стоит автомат. Женщина должна заниматься хозяйством, в то время как мужчина, даже после «Безмолвного Армагеддона», должен оставаться добытчиком… К тому же, в городе может быть опасно.

О главной причине я, конечно же, умолчал. Ведь если я прав, и выехав далеко за город я наткнусь на грань между мирами, как бы она не выглядела — что тогда будет с Сашей? Как я объясню ей ЭТО?! Да и вообще, после зрелища пустынного, вымершего мира, ей только недоставало увидеть еще и его конец…

В общем, позавтракав, я вывел из гаража «УАЗик», и, на прощанье чмокнув Сашу в щеку, умчался в сторону Медянска…

Помимо автомагнитолы в машине оказалась еще и небольшая подборка кассет. Все, правда, из типичного блатняка, по недоразумению называемому сейчас шансоном, но все же, мчаться по трассе пустого мира, и слушать музыку на всю громкость, было очень приятно. В тот миг я чувствовал себя хозяином мира! Его королем, его Богом… Один из двух последних людей на целой планете!

Медянск встретил меня пустыми каменными джунглями. Пожары, бушевавшие по городу, давно утихли, и теперь воздух в городе был не менее, чист, чем у нас, в Молчановке. Пустой город, пустые магазины, пустые улицы… На одной из таких улиц я наткнулся на брошенный «Nissan Patrol», с торчащими в замке ключами и абсолютно пустым баком. Залить его горючим под завязку оказалось не самой простой задачей, но я успешно разобрался с ней, и вскоре пересел с «УАЗика» на эту громадную таратайку, способную проехать, наверное, и по дну реки…

Гуляя по магазинам я дурачился, разговаривая сам с собой. Шопинг! Мечта любой женщины — погулять по магазинам, в которых не будет людей. Одежда, различные хозяйственные товары, непортящиеся продукты — все это в больших количествах утрамбовывалось в багажник моего джипа, а когда багажник был полон, я принялся забивать еще и салон. Десятки килограмм консервов, хлеба (надо же было из чего-то сушить сухари), одежды и инвентаря — я грузил очередную партию в машину, и тут же вновь исчезал в магазине, толкая перед собой тележку.

Теперь у нас было все, что необходимо для жизни, начиная от пищи, и заканчивая набором наиболее необходимых лекарств.

Я даже позволил себе прокатиться до Медянки — полюбоваться на реку, едва не утащившую меня с собой. Уровень воды спал, должно быть, все, что могло вытечь из водохранилища, уже завершало свой путь к океану, и теперь Медянка постепенно успокаивалась. Без сомнения, она останется бурной и беспокойной рекой, но катаклизмы, связанные с ней, уже позади…

А потом я летел обратно по трассе, наслаждаясь ровным ходом машины (к черту мои патриотические чувства — в мертвом мире нет ничего лучше хорошего внедорожника!) и чистым звуком стереосистемы. На этот раз это был уже не блатняк, а Кипеловское «Я свободен»… Старая и давно набившая оскомину песня, но я слушал ее с удовольствием, ибо сегодня Кипелов, которому не нашлось место в Зазеркалье, пел про меня!

Я пронесся мимо поворота на Молчановку на полной скорости, заставив себя даже не взглянуть на дорожный знак. Я гадал, насколько далеко от известных мне мест я должен отъехать, чтобы наткнуться на край земли, и с каждым остававшимся позади километров я все больше и больше уверялся в том, что оказался прав, думая о том, что Зазеркалье лишь создает миры по слепку с моих мыслей.

У меня пока не было доказательств — дорога оставалась дорогой, степь вокруг — все той же степью, но я чувствовал! Я ощущал кожей приближение к границе мира. Она должна была существовать, ибо я, творец этого мира, чувствовал ее!

Потому-то, когда ровное шоссе стало превращаться в подобие дороги, когда почти свежий асфальт под моими колесами перешел в потрескавшийся и отваливавшийся кусками — я не удивился этому. Я видел согнувшиеся в замысловатых позах деревья и кустарники по бокам дороги, видел черный снег, сугробами лежащий на обочине, хотя по всему Медянску стались лишь единичные кучки в тенистых дворах… Видел, как мир, приближаясь к своему краю, засыхал, будто цветок на палящем солнце. И самое главное — я уже видел этот край на самой кромке горизонта.

Я остановил машину, и вышел из нее, силясь унять дрожь в руках. Я боялся того, что мог увидеть впереди. Боялся увидеть край земли, а еще больше боялся, что когда я приближусь к нему, порыв ветра сбросит меня туда, в эту пропасть, или чем она там окажется. Я чуть не повернул назад… Более того, я чуть не повернул обратно в город, с тем, чтобы с наступлением ночи пробраться к себе домой через одну из витрин, а затем разбить дома все зеркала до единого, и пусть Томогавк прихорашивается перед блестящими кастрюлями!

Я не хотел знать, что там, за границей созданного мною мира… И в то же время страстно хотел узнать это! Эти два желания несколько минут боролись в моей душе, и, в итоге, победило второе.

«А почему бы и нет?» Почему бы и не увидеть ЭТО?!

И я вновь сел в машину, и вновь запустил Кипелова, хотя больше и не ощущал себя свободным. Теперь я был во власти той силы, что сминала, пережевывала этот мир при приближению к его границе. И сила эта манила меня к себе…

Я отъехал от Молчановки приблизительно километров на 100. Около часа езды на этой могучей машине. И примерно в ста километрах от границы известных мне мест, я обнаружил то, что искал. Грань мира!

Черная стена, по которой беспрестанно пробегали сотни маленьких голубых молний! Идеально черная субстанция, поглощавшая, казалось, весь падавший на нее свет… Впрочем, сюда, до грани мира, солнечный свет, казалось, и не долетал. Солнце отдалилось от меня, как будто не желало приближаться к этой черной стене, видимо из опаски, что она могла поглотить его…

Представляя край света я, в своем воображении, видел его либо пропастью без дна, либо чем-то подобным — стеной, доходящей до самого неба. Вот только меня смущало, что столь чудовищную по своим размерам границу я не вижу из самого Медянска. Подъехав вплотную к границе я понял, почему не видел ее издалека… Черная стена вздымалась в высоту не более чем на два десятка метров, а там обрывалась, позволяя облакам уплывать по небу за нее, за границу мира…

Как такое возможно? Не знаю. У меня есть лишь гипотеза, но в ее правдивости я, конечно же, не уверен. Ведь я бывал за границей, видел другие города по телевизору… Смотрел на небо и осознавал, что это небо простирается над всей Землей! Быть может Зазеркалье, подчиняясь моей воле, создало мир таким, каким я его знал? Досконально скопировало Медянск из моей памяти, вырезало урывками пару кварталов Туниса, вставило где-то отдельные улицы различных городов, которые я видел в новостях… А над всем этим Зазеркалье создало НЕБО! Громадное и величественное, нигде ни начинающееся и не имеющее конца…

Но все, что отсутствовало в моей голове, все, «слепков» чего Зазеркалье не смогло найти там, было покрыто этой искрящейся чернотой, отгораживающей мир от… От чего-то еще.

В тот момент, глядя на эту величественную и пугающую стену, простирающуюся и вправо и влево до бесконечности, я усомнился в ее материальности. Сначала она показалась мне преградой, но, подойдя ближе, я подумал что, быть может, именно так и выглядит пустота? Пустота, в которую мы уходим, когда наши сердца перестают биться?

Сердце подсказывало мне «Беги!». «Беги отсюда прочь, несись на предельной скорости, и никогда не возвращайся. Постарайся забыть об этой черной стене, засыхающем мире возле нее! Возвращайся в свою тихую деревеньку, проживи там свой „отпуск“ в тишине и покое, и возвращайся домой. В мир, не имеющий границ…» Но я не послушался!

Я подошел к границе и. подняв с земли камень — кусок асфальта, легко отколовшийся от дорожного полотна, запустил им туда, в черноту…

Камень не взорвался, и не отскочил обратно — он с тихим плеском прошел сквозь стену и исчез за ней. Я подождал еще немного, ожидая хоть чего-нибудь, но ничего больше не произошло. Камень не вернулся обратно, стена не вспыхнула сотнями тысяч электрических разрядом. Она просто поглотила камень.

Я подошел еще на наг ближе, и протянул к границе руку, чувствуя, как волоски на ней встают дыбом, не то от страха, не то от электрических разрядов, пробегающих по черной стене. Она была материальна, она действительно отделяла этот мир от чего-то еще. Но от чего?

Медленно и нерешительно я снял с плеча автомат и коснулся преграды дулом. Она всколыхнулась, будто поверхность маслянистой жидкости, и металл прошел сквозь нее, не встретив никакой преграды. Я подтолкнул автомат на несколько сантиметров дальше и, подержав в таком положении, потянул обратно. Не встретив никакого сопротивления «Калашников» вернулся обратно в этот мир. Его ствол не был оплавлен или изъеден, он вообще не претерпел никаких изменений, кроме того, что стал чуточку прохладным. Не ледяным, будто побывал там, где царит Кельвиновский ноль, а просто прохладным.

И я решился. Положив автомат на асфальт я протянул к преграде руку и, дрожа от возбуждения, коснулся ее. Легкое покалывание в ладони сообщило мне о том, что я прикасаюсь к грани мира, и от этого я почувствовал прилив гордости за самого себя. Еще бы! Я, простой раздолбай из забытого Богом и правительством Медянска, стою возле грани мира, поглаживая ее ладонью как домашнюю кошку!

Окрыленный этим чувством я подвинул руку вперед, и она, с тихим всплеском, прошла сквозь преграду.

Я тут же почувствовал холод. Не ледяной холод, от которого нет спасения, а просто зимний холодок, леденящий кожу. Быть может, эта стена вовсе не конец мира? Или, точнее, конец этого мира, но начало следующего? И в этом мире все также, как и здесь, только царит зима?

Может быть это запасной вариант Зазеркалья, на случай, если мне, по каким-то причинам, не понравится этот? Может быть, если я пройду сквозь черную стену, то на той стороне я обнаружу точно такую же трассу, которая приведет меня в точно такой же Медянск?

Мои размышления о природе миров были прерваны самым грубым способом, какой только был возможен. Что-то на той стороне границы крепко схватило меня за руку и потащило к себе!

Меня бросило в холод. И в переносном смысле, и в прямом. Я попытался выдернуть руку обратно, и будь мне за что ухватиться — сделал бы это, но на дороге ничего не росло, а машина была слишком далеко, чтобы вцепиться свободной рукой в нее. Я ощутил, как на той стороне кто-то, державший меня, на секунду едва не выпустил мою руку, но в тот же миг удвоил усилия и я, потеряв равновесие, всем телом навалился на черную стену…

Холод обжег мои легкие, а темнота ослепила меня, и в первую секунду мне показалось, что мне нечем дышать. Что за преградой находился открытый космос, в котором не было ничего, кроме вселенской пустоты. Не было воздуха, не было света, не было жизни… Но в следующее мгновение я вдохнул морозный воздух этого мира, и осознал, что все еще жив.

Позади меня струился тусклый свет, но у меня не было ни времени ни желания оборачиваться, чтобы понять, действительно ли грань пропускает свет того мира, из которого меня только что выдернули. В этом неестественном свечении я увидел того, кто держал меня за руку, и от ужаса и омерзения рванулся назад, упираясь ногами в землю.

Да, под моими ногами что-то было. Земля ли, или асфальт — я не знал. В тот момент у меня не хватило времени, чтобы выяснять все это, ибо единственным моим желанием было как можно скорее вырваться из рук существа, державшего меня. Ну а о том, чтобы пройти за предел второй раз, у меня и мысли не возникало!

Я рванулся, что было сил, но существо, едва различимое в тусклом свете, не желало отпускать меня. Издавая мерзкие булькающие звуки оно тянуло меня к себе, и сквозь его хриплое дыхание я различал клацанье его зубов друг о друга… Что-то липкое коснулось моей второй руки, и я, в отчаянном порыве, наотмашь ударил тварь ладонью по лицу.

Она захрипела еще громче, роняя на землю хлопья красноватой пены, и двинулось на меня, чем я и не преминул воспользоваться, еще раз со всей силы рванувшись назад. В мир, откуда она выдернула меня.

Спиной я ощутил перепад температур, а затем в глаза мне ударил свет. Я снова был в мире «Безмолвного Армагеддона», вот только тварь все еще держала меня за руку…

Я рванулся еще раз, втаскивая ее вслед за собой, и когда голова существа показалась из преграды, оно отпустило меня, видимо ослепленное солнцем, как несколько секунд назад меня ослепила темнота ее мира.

Голова исчезла, юркнув обратно за черную стену, а я, дрожа, отступил к машине, потирая запястье, на котором отчетливо были заметны следы впившихся в меня тонких пальцев.

Я привалился к капоту, прогоняя из головы образ твари, едва не утащившей меня за предел… Я пытался стереть ее образ из памяти и, может быть, и сумел бы это сделать, убедив себя, что все происшедшее мне почудилось, если бы в этот миг обитатель ТОЙ стороны не прошел через преграду, щуря глаза от яркого света.

Это существо во многом походило на человека. Будучи чуть выше меня ростом, оно держалось прямо, как подобает человеку, не горбя спину и не порываясь опуститься на четыре конечности, хотя его руки были гораздо тоньше человеческих, и доходили ему до колен. Колени… Колени сгибались в обратную сторону, и тварь чуть припадала на ноги, когда делала шаг вперед…

На ней была одежда или, по крайней мере, ее подобие. Лохмотья ниже пояса, напоминавшие шорты, лохмотья выше пояса, похожие на рубашку с коротким рукавом, подвязанную пояском в районе грудной клетки за неимением пуговиц… Но отвращение в этом существе внушали не длинные руки, оканчивающиеся тонкими пальцами с ломанными когтями, и даже не его серая кожа, во многих местах висевшая лохмотьями и открывавшая рваные раны, из которых сочилась бело-желтая жидкость, слишком густая для крови и слишком жидкая для гноя. Отвращение и ужас внушало его лицо… Глубоко посаженные широкие глаза, сверкавшие красным светом из-под нависших бровей, костяной нарост на лбу, напоминающий коготь, загнутый вниз, смещенный к правой щеке нос, делавший лицо твари абсолютно несимметричным, и полуоткрытый рот, усаженный громадными зубами, росшими, казалось, не в деснах, а прямо на губах. Изо рта и носа существа стекала все та же бело-желтая мерзость, хлопьями пены висевшая на его лице и, время от времени, падавшая на землю, при резком движении головы.

— Урод… — прошептал я, определив, тем самым, по крайней мере для себя, название этого непрошеного гостя из иного мира.

Урод повернул голову на звук моего голоса, все еще щуря глаза. Его руки прошлись по его лицу, снимая с него слой засохшей пены и куски отваливающейся кожи, и на секунду мне показалось, что сейчас он выцарапает себе глаза. Он чуть склонил голову на плечо, рассматривая меня, а потом, словно потеряв ко мне интерес, принялся оглядываться вокруг…

Я сделал шаг к дверце машины, за ним еще один… Урод не обращал на меня никакого внимания. Я легко мог бы сесть в джип и уехать прочь, но… Что-то во мне взорвалось! Уехать сейчас, означало бы оставить эту тварь здесь. В этом мире, который я по праву считал своим. Означало бы позволить ему бродить здесь сколько угодно, и, кто знает, может быть спустя пару дней это создание добралось бы и до Молчановки. Последним аргументом стало то, что мой автомат валялся на земле у самых ног уродца, и я не собирался возвращаться деревню, полную одичавшей живности, вооруженный одним лишь швейцарским ножом, который я прихватил во время своего шопинга.

Ведь это мой мир! Я создал его!

Сжав кулаки я заставил уйти предательскую дрожь. Примерился, и, сочтя что расстояние, отделявшее меня от урода было бы вполне приемлемо даже для прыжка в моем родном мире, не говоря уже об этом, с уполовиненной силой тяжести, я прыгнул…

Руки урода метнулись не то ко мне, не то к его лицу. Я так и не понял, пытался ли он атаковать, или же наоборот, защититься от меня. Автомат был в моих руках, и я, как заправский Рэмбо, перекативший через бедро, припал на одно колено в паре шагов от уродца… С такого расстояния не промахнулся бы не то, что слепой, но даже и его собака поводырь!

Урод разинул пасть, и снова захлопнул ее клацнув своими громадными, но тупыми зубами, разбрызгав по сторонам хлопья пены. Тощие руки потянулись ко мне, а красные глаза, наконец, привыкнув к яркому свету, распахнулись во всю ширь. Я не мог прочитать их выражение — это не был человеческий взгляд, в котором можно увидеть эмоции собеседника.

И я, переведя автомат на стрельбу одиночными патронами, нажал на курок.

Пуля вошла в грудь уродцу, отбросив его на шаг назад, к черной грани миров. Руки метнулись к ране и прижались к ней, силясь остановить кровотечение. Кровь у урода оказалась все же красной, и мне противно было думать, что же выделяется из-под сорванной кожи на его теле… Он глухо захрипел, не раскрывая рта и, едва не потеряв равновесие, сделал шаг ко мне, покачнувшись на своих тонких, неестественно выгнутых ногах.

— Дубль два! — сказал я, чувствуя, как ко мне возвращается былая уверенность в собственных силах. Это мой мир, и гостей в него я не приглашал.

Вторая пуля вонзилась ему в шею, вновь отбросив на шаг назад. Руки метнулись к новой ране, чтобы зажать ее, открывая, тем самым, старую… Ошмотья серой кожи и капли крови, вылетев из затылка уродца, вместе с пулей, прошедшей насквозь, прошли сквозь черную стену, покинув этот мир.

Урод зарычал, издавая низкие гортанные звуки и постоянно шевеля губами, будто пытаясь что-то сказать, но издавая при этом лишь клацанье своих зубов.

— Убирайся!!! — выкрикнул я, вновь нажимая на курок и всаживая пулю точно в глаз существа.

Урод покачнулся, замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но его ноги подломились в выгнутых в обратную сторону коленях, и он повалился на землю, стоя почти вплотную к черной преграде. Его голова и верхняя часть туловища исчезли за гранью, а подергивающиеся в конвульсиях ноги остались с этой стороны, в моем мире…

Я поднялся с земли и подошел к нему. Босые ноги, изъеденные язвами, еще легонько подергивались — жизнь не собиралась так просто уходить из тела этого создания. Я хотел, было, пнуть его ногой, чтобы убедиться что он все-таки мертв, но вглядевшись в язвы на его теле, в некоторых из которых копошились белые личинки, все же не рискнул делать этого.

Закинув автомат на плечо я направился к машине, как вдруг какой-то неестественный звук заставил меня обернуться.

Тело урода, все в том же положении, распростертое на земле, исчезало в черноте границы миров. Кто-то, или что-то, тащило его с той стороны… Меня передернуло при мысли о том, что еще может обитать там, за черной стеной, как вдруг чернота всколыхнулась, и из нее показалась когтистая рука. Она сжималась и разжималась, будто пытаясь пощупать своими скрюченными пальцами воздух этого мира…

За ней появилась вторая, третья, четвертая… Обитатели другого мира, как несколько минут назад я сам, экспериментировали, что произойдет с их конечностями за преградой.

Не помню, как автомат оказался в моих руках. Я ощутил его только когда он задергался, отсылая все новые и новые порции свинца в сторону черной стены… Помню, что я кричал что-то, выкрикивал проклятия и оскорбления, глядя как исчезают, вдергиваются обратно длинные кривые руки уродцев, желавших проникнуть в мой мир. Я продолжал давить на курок даже тогда, когда рожок автомата опустел…

Дрожащими руками я открыл машину и достал из бардачка еще один. В этот момент я пожалел, что не взял в свое время гранат — сейчас они пригодились бы как никогда. Будь у меня под рукой ядерная ракета, я без колебаний отправил бы ее ТУДА, в черноту. Но у меня не было ничего, кроме «Калашникова», казавшегося раньше таким надежным, а сейчас — таким ничтожным и бесполезным.

Звук моих выстрелов унесся прочь по мертвой степи, подступавшей к грани миров, и надо мною повисла тишина, как ничто другое гармонировавшее с черной стеной, возвышающейся передо мной. Не слышно было ни пения птиц, ни даже шелеста ветра. Там, где заканчивался мир, умирало все…

Я простоял так еще не меньше десяти минут, готовый расстрелять все патроны в стену, если из нее, вдруг, покажется еще хоть одна покрытая язвами рука. Но либо я перестрелял всех уродов на той стороне, либо они поняли, что за преградой таится опасность, с которой лучше не связываться.

Я умчался прочь, оставляя позади себя шлейф пыли, поднятый с мертвой земли. Я ехал, проклиная себя за то, что вообще решился на эту поездку. За то, что позволил себе увидеть границу миров, и уж тем более за то, что осмелился заглянуть за нее…

Саша ждала меня у ворот. Она выглядела обеспокоенной, но когда я вышел из машины, ее лицо озарилось радостной улыбкой. Самой красивой, какую мне только доводилось видеть…

Я не сказал ей ничего… Ни о границе мира, ни, тем более, о существах, обитающих за ней. Мы вместе разобрали результаты моей поездки, вместе порадовались тому, что у нас теперь есть мощная полноприводная машина. А дальше, дальше все было как обычно. Стандартные заботы двух последних обитателей вымершего мира. Работа по хозяйству, готовка ужина… Я уже начал привыкать к этой деревенской жизни, и Саша, кажется, тоже.

Она все чаще и чаще улыбалась и шутила, доя корову, цитировала ей на память стихи Маяковского, а потом жаловалась мне, что «Лошадь» у Маяковского была, а вот про корову наш великий поэт что-то ничего не сочинил. И что в результате наша Перчатка (как мы окрестили корову в первый же день — надо же было ее как-то назвать, а сказать «буренка» — язык не поворачивался) жутко обиделась на все человечество… А вечером, демонстрируя невероятные для девушки познания в электронике, Саша подсчитала, сколько батареек нам нужно соединить вместе, чтобы получить желаемые 220 Вольт и посмотреть на видео какое-нибудь кино.

Правда, когда я помножил это число на 50, чтобы получить еще и необходимый ампераж, у Саши, почему-то, отпало всякое желание везти из города вагон батареек…

Другими словами, она все больше и больше напоминала ту Сашу, которую я знал в другом мире, но от этого у меня на душе становилось только тяжелее. Теперь я знал правду! Знал, что передо мной не копия той Саши, а лишь слепок проекции реального человека на мое воображение. Зазеркалье не пропускало меня в иные миры — оно каждый раз создавало новый мир, отталкиваясь от моих же потребностей. И сейчас, вместе с миром «Безмолврого Армагеддона» оно создало и Сашу. Девушку моей мечты. Девушку, созданную специально для меня.

Ведь там, в реальном Медянске, я знал Сашу всего-то какие-то пару дней и, как следствие, успел увидеть лишь положительные стороны ее характера. То, что я не видел темного уголка ее души не означало, что его не было! Просто я не видел его! И вот теперь рядом со мною находилась девушка, впитавшая в себя лишь самое лучшее, что было в настоящей Саше и, быть может, еще и то, что я хотел, чтобы в ней было.

Девушка моей мечты…

Наверное, о моей Саше пел Бутусов, сам того не осознавая: «У тебя больше нет никого, кроме того, кто придумал тебя…»

В тот вечер, когда мы сидели в темноте, при свете одной лишь свечи, разговаривая обо всем, что приходило в голову, когда Сашины волосы касались моего лица, а моя рука лежала у нее на плече… В тот вечер я впервые признался самому себе, что происходящее перестало быть просто отпуском. Я, профессиональный ловелас, безнадежный бабник и редкостный подлец, перестал думать о сидящей рядом со мной девушке, как о девушке. Я начал думать о ней, как о человеке…

Чего я хотел, отправляясь сюда, в этот уголок Зазеркалья? О чем мечтал и чего желал? Мечтал о Саше, и желал ее. Я представлял себя героем, который спасет беззащитную девушку от верной гибели, и к которому она тут же бросится на шею. Когда мы окажемся с ней под одним одеялом? Ближайшей же ночью? Нет, скорее всего на следующей, ведь ничто не портит ожидания события так, как само событие. Ведь не в обладании желаемым… Впрочем, я начинаю повторяться.

Она будет влюблена в меня, в своего спасителя, в сверхчеловека по меркам этого мира. К тому же на нее будет давить груз ответственности — ведь мы с ней остались последними людьми в этом мире, и чтобы не вымереть как динозавра мы должны… Все правильно! Именно это мы и должны! Как говорили герои Оруэловского «1984»: «Это наш долг перед партией!»

Примерно неделю в наших отношениях будет царить полная идиллия. Мы будем счастливы вместе, и будем наслаждаться каждым мгновением этого счастья.

А потом, дней так через семь-восемь она впервые употребит в разговоре магическое слово «будущее», означающее, что отношениям приходит конец.

«А что мы будем делать в будущем?»

«А в будущем это еще будет нас интересовать?»

«Неужели и в будущем ты останешься таким же ханжой?»

Еще ни одна женщина не смогла вынести больше недели, круглосуточно находясь рядом со мной. Я — не повседневная пища! Я — десерт! А если есть слишком много сладкого, то портится фигура.

Мой Томагавк не в счет. Во-первых, наш брак по любви продолжался не больше трех недель, да и то потому, что мы не были вместе ВСЕГДА. А потом начался брак по расчету… А во-вторых, если продолжать аналогии, то если я — десерт, портящий фигуру (то есть жизнь), то моей Томочке уже особо и портить-то было нечего.

Какое-то время я поживу с Сашей, а потом, в один прекрасный день, после очередной ссоры (а ссоры у нас будут происходить все чаще и чаще), я просто уйду из дома, и больше не вернусь. «Отпуск» будет закончен!

Лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему. Саша была моим искушением, и я хотел испить эту чашу до дна, и лишь тогда вернуться в свой мир…

Но все пошло не так! Быть героем оказалось не так-то просто. Мир оказался не безграничным. Саша оказалась слишком милой, а я… Я оказался влюбленным болваном.

Я утешал себя тем, что пока что всего три дня, как я здесь, и что все еще образуется. Что Саша успеет надоесть мне хуже горькой редьки, равно как и я ей — хуже вонючего чеснока, и что тогда я спокойно вернусь домой, не думая о том, что произойдет с этим миром и с его единственной обитательницей. Но теперь мне в голову без конца лезли слова Экзюпери «Мы в ответе за тех, кого приручили», и Дэвида Брина «Кто возьмет на себя ответственность за детей неразумных сил?»

И мало того, какое-то шестое чувство, зудевшее то в печени, то в селезенке, а то и вообще в том месте, на котором сидят, заявляло мне, что мне не захочется возвращаться. Никогда! Ни через неделю, ни через месяц, ни через год!

Я до сих пор не знаю, что перекрыло для меня обратную дорогу в свой мир. Быть может то, что я осознал правду о волшебстве Зазеркалья, быть может то, что я побывал за гранью этого мира… Но сам я склоняюсь к тому, что причиной того, что я больше не отражаюсь в зеркалах, была моя любовь к Саше. Подсознательно я не хотел возвращаться и, кто знает, может быть Главный Волшебник Зазеркалья — тот, что всегда выполнял мои желания, довольно усмехнулся и навеки закрыл для меня проход домой. В самом деле, зачем мне возвращаться в ТОТ мир? И почему я по привычке называю его домом? Ведь дом, он там, где твое сердце…

Хотя может быть все было гораздо проще. Может быть я не могу вернуться потому, что моя дорога разошлась с дорогой моего двойника. Ведь он всегда повторял мои действия, всегда оказывался у того же зеркала, у которого оказывался я, в любой момент готовый поменяться со мной местами. Но когда гниющий заживо урод протащил меня через черную стену, разделяющую миры, что мог сделать мой двойник? Ведь в его мире никакой стены не было! Или была? Ведь я не раз убеждался, что двойник отправляется не в мой мир, а в какой-то еще. И каков этот мир — я не имел ни малейшего понятия.

Не знаю! Я никогда не понимал тех механизмов, что позволяли мне путешествовать по мирам, и уж тем более не понимаю сейчас. Знаю одно, еще три дня после этого вечера я продолжал видеть себя в зеркалах, еще три дня я махал своему двойнику правой рукой, и он, как обычно, махал мне своей правой… А на четвертый день, подойдя к зеркалу чтобы побриться, я не обнаружил там своей привычной сонной физиономии.

Впрочем, об этом потом… А сейчас позвольте мне еще раз вспомнить тот вечер, и еще раз насладиться им…

Мы долго сидели вот так, на диване, обнявшись и наслаждаясь покоем в конце тяжелого дня. В тусклом свете свечи, отбрасывавшей причудливые тени на стены комнаты, все казалось волшебным и нереальным. Язычок пламени танцевал вальс с окружающей его темнотой, и темнота, которая по логике была злейшим врагом света, наслаждалась этим танцем, то отступая, то вновь приближаясь к свече.

Мы говорили о нашей прошлой жизни, о том, что было до «Безмолвного Армагеддона», и впервые говорили об этом с улыбкой. Впервые Саша вспоминала о своей прошлой жизни с грустью, но не с тоской. И с грустью светлой… Как в новогоднюю ночь говорят об ушедшем году. О том, сколько хорошего произошло в нем, но с полной уверенность, что новый год будет лучше. Ведь новое почти всегда приносит радость…

Мы вспоминали наших общих знакомых, обходя лишь одну тему — Сашиных родных и близких, которых ей уже никогда больше не увидеть. Впрочем, говорить о них не мог и я, по той простой причине, что не знал их… В тот миг в мое сознание ненадолго пробралась мысль о том, а были ли они вообще, ведь если Зазеркалье создает мир по моим «чертежам», то откуда же оно взяло Сашину родню, если я их никогда в жизни и в глаза не видел? Но я погнал эту мысль прочь, потому что за ней неизбежно пришла бы другая — воспоминание о грани миров, и о тех, кто живет за ней…

— Артем, а ведь ты был женат? — неожиданно спросила меня Саша. Впрочем, в этом вопросе было больше утверждения. Ведь она знала это, но будто бы проверяла, не забыл ли это я сам.

Я задумчиво перевел взгляд на палец с обручальным кольцом, и ответил:

— Да. Был.

— Ты скучаешь по ней? Думаешь о том, где она сейчас?

— Очень редко, — честно сознался я, — Думаю, что где бы она сейчас не была, ей лучше без меня, чем со мной. И думаю, она даже не вспоминает меня.

И это была сущая правда. Когда около года назад один из моих пациентов позвал меня с собой в Анталию, и я пропал из города на несколько дней, то когда я вернулся Тома, войдя в квартиру, заявила: «О! Сразу видно, муж вернулся. В доме бардак…» В этом не было даже иронии — только констатация факта. Артем вернулся домой и в доме воцарился беспорядок.

Да, мы чудесно уживались с Томой, но секрет нашей совместной жизни был просто: я не мешал жить ей, а она — мне. И мне частенько казалось, что живи мы врозь (даже оставаясь при этом мужем и женой) — наша жизнь была бы гораздо проще и безоблачнее.

— Ты любил ее?

Вот это уже вопрос на миллион долларов. Раньше думал, что да. Потом думал, что когда-то любил, а потом — перестал, и вместо любви начал испытывать к Томе просто теплые и добрые чувства. Как к сестре… Я любил ее за то, что она позволяла мне жить своей жизнь, оставаясь со мной терпеливой и спокойной. Еще ни одна женщина не могла выносить моего сумасбродного нрава, моей логики, лежащей между «Почему бы и нет?» и «А на хрена?» дольше пары месяцев. А Тома уживалась со мной, раздолбаем, вот уже три года! Пусть мы не живем а существуем, но, по крайней мере, не ругаемся, и поддерживаем иллюзию того, что в нашем браке все в порядке.

Раньше я думал, что это — предел моих возможностей. Что ни одна женщина не способна дать мне больше, чем неделя романтических отношений или три года едва ощутимых брачных уз…

— Не знаю… — ответил я Саше, — Наверное, да. Когда-то…

— В КОСе поговаривали, что ты женился на ней из-за денег ее отца.

— Деньги взял по любви, а жену — из-за денег? — подхватил я. Тревожный симптом. Уж если даже в мире, созданном по наброскам моего воображения считают, что на Томе я женился только из-за финансового положения ее папаши… — Нет. Это не про меня!

— Я всегда так думала… — сказал Саша, — Ты не такой.

Я не такой! А какой я? Как думает обо мне настоящая Саша, а не эта, фактически порожденная моим воображением? А не все ли равно, если рядом со мною, положив голову мне на плечо, сидит девушка моей мечты!

Я наклонился к ней и легонько коснулся своими губами ее губ. Это был даже не поцелуй — так, легкое прикосновение. Но в следующую секунду она ответила мне. Ответила настоящим поцелуем…

Моя рука скользнула с Сашиного плеча куда-то вниз, на талию…

— Потушить свечу? — шепотом спросил я, чтобы ненароком не спугнуть прекрасное мгновение.

— Не надо… — также шепотом ответила Саша, — Пусть горит!

Потом, когда мы с ней лежали на кровати, крепко обнявшись и наслаждаясь блаженной усталостью, разливающейся по телу, Саша, вдруг, сказала, чуть отстранившись от меня.

— А ведь возможно, что мы с тобой — последние люди на Земле!

— К чему ты это? — спросил я, точно знающий, что это действительно так.

— Ну… — она игриво улыбнулась мне в тусклом свете догорающей свечи, — К тому, что мы с тобой — как Адам и Ева, и, вроде как, наша прямая обязанность — заново заселить весь мир.

— Замучаешься! — меланхолично ответил я, — Те Адам и Ева были китайцами, а мы, русские, так размножаться не умеем!

— Нет, я уверена, что они тоже были русскими. Голые, из пищи — только яблоки, а думали, что в раю…

— Может быть… У нас с тобой, по крайней мере, запасы еды посолиднее будут!

— А может быть это и ест рай? — вдруг спросила Саша, — Может быть действительно не было никакого «Безмолвного Армагеддона»? Может быть просто мы тобой умерли, и попали в рай? В рай для нас двоих… Или… Или умерла одна я, а ты — мой глюк! Мой рай…

— Нет, Сашик… — ласково ответил я, — Это я умер! И это ты — мой рай. Я это точно знаю…

Это была идиллия! Это был мой рай, мой «отпуск», на манер Финчеровской «Игры» срежиссированный специально для меня. Я даже начал забывать о жуткой и, в то же время манящей грани миров, о ее черноте и темени мира, находящейся за ней. Три дня мы с Сашей жили, что называется, душа душу. Вместе смеялись над маленькими, писклявыми, и такими милыми цыплятами, живущими у нас в доме (выпускать их в курятник мы, пока, не решались — замерзнут на фиг!), вместе обустраивали свое новое жилище, еще дважды мотаясь в город (теперь уже вместе). Правда, на третью поездку я догадался зайти в магазин «Медтехника» и прихватить оттуда со склада радиометр, который тут же сообщил нам о радиации в 5 рентген/час. После чего в Медянск мы больше не наведывались, опасаясь что после таких экскурсий заселить всю Землю нам точно не удастся. Должно быть, произошла какая-то авария на местном заводе по производству урановых стержней для реакторов, что окончательно сделало Медянск абсолютно необитаемым.

Саша еще тешила себя надеждой встретить людей, но, кажется, все больше и больше свыкалась с мыслью о том, что если кто-то где-то и уцелел, подобно нам, то шанс встретиться с ним близок к нулю. Нет, меньше нуля!

Все было прекрасно… Прекрасны дни, проведенные вместе, прекрасны ночи, в которые мы тоже не расставались. Единственную сложность для меня представляло побриться так, чтобы рядом не было Саши. Впрочем, к подобным сложностям я привык уже давно… Представляю ее лицо, если бы она увидела, как мое отражение бреется в зеркале, брея ту же щеку и той же рукой, что и я…

Сейчас, оглядываясь назад, на те счастливые дни, я понимаю, что тогда я впервые в жизни по-настоящему влюбился. Это чувство не имело ничего общего с радостным азартом охотника, увидевшего прелестную девушку, которую он должен очаровать, или с радостью первой ночи вдвоем, когда ты понимаешь, что эта ночь скорее всего станет и последней.

Да, счастье перманентно, но иногда его миг может растянуться на часы или даже дни. Счастье — это не только когда ты одерживаешь очередную маленькую победу, но еще и когда ты понимаешь, что нужен кому-то.

Я всю жизнь боялся ответственности. Наверное поэтому даже в счастливые месяцы нашей жизни с Тамарой я всячески пресекал даже разговоры о ребенке. Я прекрасно понимал, что ребенок привяжет меня к дому гораздо крепче штампа в паспорте, и, потому, панически боялся этого. Я вообще боялся всего, что могло бы ограничить мою свободу, заставить взвалить на себя бремя ответственности… С Томой мы были каждый за себя, и никто не отвечал за действия другого.

Сейчас, находясь рядом с Сашей, я был счастлив от сознания того, что отныне я — часть чьей-то жизни. Что без меня ее жизнь будет другой а, быть может, и вовсе прервется в этом опасном и безлюдном мире.

Я гнал прочь любые мысли о своем прежнем доме. Мое второе «я» постоянно напоминало мне, что я не имею права задерживаться в зазеркалье, что этот мир нереален и, быть может, ненадежен… Что мой «отпуск» был задуман как временный, и делать его постоянным просто незачем…

Но я не думал об этом, надеясь, что через недельку-другую все образуется само собой… Наверное, в этом и заключается главная особенность русского менталитета — всегда надеяться на высшие силы, на то, что все «само собой» или «по щучьему велению, по моему хотению»… Не помню автора этих строк, но звучат они примерно так: «Как дева, забеременев, надеется, что все само собой спокойно рассосется»… Мой случай!

На четвертое утро после того памятного дня, когда я впервые увидел грань миров, и когда, быть может именно благодаря этому, впервые взглянул на Сашу другими глазами, идиллия рухнула!

Обычное ранее утро, уже ставшее привычным для нас. По негласной договоренности Саша отправилась в стайку, подоить корову (по той простой причине что меня эта рогатая зверюга к себе даже близко не подпускала), а я же занялся завтраком. Но перед этим, естественно, следовало умыться, и вообще привести себя в божеский вид, что я и намеревался сделать.

Я подошел к умывальнику, плеснул водой куда-то в направлении лица, и так и замер, с отвисшей челюстью, квадратными глазами и струйками воды, стекающими с физиономии. В небольшом зеркале, установленном напротив раковины, отражалось все, что находилось за моей спиной! Лестница, ведущая на второй этаж, ворох одежды, сваленный под ней на табуретку… Все, что угодно, кроме меня!

Я протер глаза — картина не изменилась. Я отошел, вытерся полотенцем, встряхнул головой, прогоняя сон, а вместе с ним и любые возможные галлюцинации, и снова взглянув в зеркало.

Ничего не изменилось! В зеркале отражалась абсолютно пустая комната, без малейшего намека на меня, то есть, на моего двойника.

Сказать, что я испугался, значило бы ничего не сказать! Первое время, когда я еще только осторожно и с опаской входил сквозь зеркала в иные миры, меня часто преследовал страх оказаться запертым в них навсегда. Первое время я вообще каждые пять минут подбегал к зеркалу, чтобы удостовериться, на месте ли мой двойник. И не было случая, чтобы он опоздал хоть на секунду! Чтобы хоть раз мое движение не совпало с его! Он всегда был там же, где и я, всегда делал то же, и тогда же! И со временем я перестал бояться, перестал вглядываться в каждое зеркало на пути в Зазеркалье, и лишь иногда, взглянув в него, констатировал факт: двойник всегда оказывался там же.

И последние четыре дня, стоило мне подойти к зеркалу, как я видел собственную физиономию с другой его стороны. Умывался ли, брился ли, или просто строил самому себе рожи — двойник всегда повторял мои действия.

Но сегодня он почему-то решил не появляться!

Я взглянул на свои руки, и заметил, как сильно они дрожат. Прислушался к сердцу, и услышал его сумасшедший стук.

Еще с десяток раз я подходил к зеркалу и вновь отходил от него, надеясь… надеясь на что? На то, что мой двойник просто заснул, и сейчас проснется и подбежит к зеркалу, поприветствовать меня? Даже тогда я понимал, насколько это глупо.

В конце концов я решился еще на один опыт, гораздо более важный. Я коснулся рукой зеркала… Оно всегда поддавалось под малейшим моим нажатием, всегда с готовностью пропускало меня в другой мир — либо в тот, о котором я думал, либо в тот, из которого пришел. Но сейчас мой палец коснулся лишь гладкой, холодной поверхности стекла.

Я был заперт! Заперт в мире «Безмолвного Армагеддона», и не имел возможности вернуться назад!

Я закричал, нет, заорал от бессильной злобы, и со всей силы ударил кулаком в зеркало.

— Откройся! — кричал я ему, вновь и вновь нанося удары по покрывшейся трещинами поверхности, не чувствуя боли, и не видя крови, стекающей с моей изрезанной руки, — Откройся, сволочь! Выпусти меня!

Я бил зеркало до тех пор, пока оно не осыпалось в раковину бесчисленным количеством осколков. Бил до тех пор, пока в дом не влетела перепуганная моими воплями Саша, и чуть ли не силой не оттащила меня от раковины. А я все продолжал кричать что-то неразборчивое, кричать во весь голос, проклиная все зеркала мира и себя самого.

Саша успокаивала меня, но я не слышал ее слов, не чувствовал ее рук, пытающихся уложить меня на кровать. Я видел перед собой лишь пустое зеркало, в котором не было меня! Но когда Саше все же удалось уложить меня, я увидел и кое что еще — ее глаза, полные боли и ужаса, ее лицо, забрызганное моей кровью, рекой лившейся из истерзанной руки. И этот ее взгляд заставил меня умолкнуть, успокоиться и позволить ей перевязать мою руку…

Я не мог ответить ей, что случилось. Не мог, потому единственными звуками, которые я мог тогда издавать, были невнятные всхлипы… Парни не плачут?! Нет, они плачут, но очень-очень редко. Когда случается то-то действительно страшное. Когда ты ломаешь ногу, а завтра у тебя финал чемпионата мира по футболу, или когда ты в одночасье теряешь все. Когда за тобой захлопывается дверь в твой родной мир, и ты оказываешься в придуманном тобой же, опустевшем мире.

Слава Богу, в этом мире я был не один…

Наверное, не будь рядом Саши, я бы сошел с ума. Ведь увидев, что больше не отражаюсь в зеркале, я ступил на путь к «гнезду кукушки», к сумасшествию, к безумию, порожденному отчаянием. Но она была рядом со мной. Была все время, все те несколько часов, которые я пролежал на кровати, тупо глядя в потолок и бормоча что-то бессвязное и неизвестное даже мне.

Саша была рядом, и единственным, что помогло мне удержаться и не шагнуть за грань безумия, были ее глаза. Добрые, любящие и умоляющие. Умоляющиеся не оставлять ее одну в этом мире, который я же создал! Умоляющие остаться рядом с нею навсегда…

И я остался.

Я закрыл глаза и отключился, чтобы несколько минут, растянувшиеся для меня на долгие часы, проблуждать в лабиринтах собственного сознания, отыскивая ответ на извечный русский вопрос: «Что делать». Ответ всегда был на поверхности, и не нужно было даже задумываться, чтобы найти его. Жить! Жить дальше в этом мире, научиться не только называть его своим домом, но и считать его таковым… И втайне надеяться, что зеркала вновь станут благосклонны ко мне.

Альтернатива была лишь одна — чтобы не жить в мире «Безмолвного Армагеддона» я не должен был жить вообще, а эта альтернатива меня не устраивала!

И когда я открыл глаза, я вновь был самим собой. Шок прошел, согнув, но не сломав мой разум. Я вновь был самим собой, и жизнь продолжалась.

Другая жизнь!

Я смотрел Саше в глаза, и врал ей. Врал, что и сам не знаю причин того, что со мной произошло. Что это был какой-то нервный срыв, который, я думаю, больше не повториться. Теперь уже я утешал ее, потому что как только напряжение и страх схлынули с ее сердца, она расплакалась, уткнувшись носом мне в рубашку. А я шептал ей на ухо, что люблю ее, и никогда не покину…

И все могло бы на этом и кончиться. Саша могла бы поверить мне, а я — убедить себя, что смогу жить и здесь. Впрочем, со временем я понял, что мне не пришлось бы даже убеждать себя. Здесь я чувствовал себя в большей степени «дома», нежели в своем родно мире. И идиллия могла бы вернуться. Но нет! Саша не была бы Сашей, если бы поверила в мои слова о том, что я и сам не понимаю, что со мной произошло. Она не была бы девушкой моей мечты, если бы не захотела понять, что именно происходит со мной.

Я верю, что мотивы ее были далеки от простого любопытства. Верю, что она хотела узнать правду только для того, чтобы помочь мне… Но всем известно, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями!

Почему женщины всегда хотят знать то, чего они не хотят знать?! Представьте счастливую семейную пару, прожившую вместе несколько лет. В семье царит полное взаимопонимание и покой, но… Муж, дабы как-то разнообразить свою жизнь, периодически ходит «налево». Он любит жену! Искренне любит! Просто в сексуальном плане она его чем-то не удовлетворяет. Самую малость, не более того… И это удовлетворение он ищет на стороне.

Может быть, поговори он серьезно с женой, и скажи он ей: «Вот это и это ты делаешь не так, как мне хотелось бы», она бы смогла дать ему то, чего он хочет. Но… После этого разговора она обязательно задалась бы вопросом: «А как же он терпел меня все эти годы?» Гармония в семье была бы нарушена, а мужчина (настоящий мужчина, действительно ценящий семью и понимающий, как легко ее разрушить) всегда стремится к тому, чтобы не допустить этого.

Семья и любовь — вот, ради чего стоит жить. Вот, ради чего можно пойти на все, что угодно, и даже на обман любимого человека, ведь цель оправдывает средства! И все счастливы… Муж — сексуально удовлетворен (кому не нравится сексуальный подтекст моего примера — придумайте что-нибудь сами. Может быть ему не нравятся ее котлеты, и он ходит к соседке Рае, чтобы покушать ее фирменных котлет?), семья — в целости и сохранности, а жена живет в счастливом неведении.

Но вот у нее появляются подозрения. То у мужа появилась царапина на спине (или от него пахнет ЧУЖИМИ котлетами — как вам будет угодно), то он пришел слишком поздно с работы.

Умом жена понимает, что она НЕ ХОЧЕТ знать, где бывает ее муж по вечерам. НЕ ХОЧЕТ знать правду… Но сердце… Это загадочное женское сердце, в котором гнездится женская логика и женская интуиция… Сердце требует узнать правду! Сердце хочет знать, чем же ТА лучше нее, чем она, законная жена не угодила мужу…

Она будет следить за ним. Будет нюхать его рубашку на предмет чужих запахов. Наймет частного детектива, наконец! И все ради того, чтобы узнать то, чего она НЕ ХОЧЕТ знать! И когда она узнает это, семье придет конец. Хотя, впрочем, нет, не обязательно. Они оба могут оказаться достаточно сильными, чтобы склеить то, что разбилось, чтобы удержать падающую в пропасть любовь. Но сколько проблем это принесет! Сколько боли и разочарований!

Я уверяю вас, что любой настоящий мужчина (еще раз сделаю акцент на слове НАСТОЯЩИЙ, то есть ценящий семью и понимающий, насколько она хрупка и беззащитна), заподозрив жену в измене, отбросит подозрения прочь!

Он будет аргументировать это тем, что «Я доверяю своей жене», но в глубине души, в своем сердце, он будет понимать и отдавать себе отчет в том, что он не хочет знать правды. Пусть все идет как идет…

Счастливое неведение или горькая правда? Сложная дилемма, великолепно поданная нам «Матрицей». Что лучше, жить в виртуальном мире и наслаждаться всеми его прелестями, или знать о том, что этот мир не реален и жить в настоящем мире, питаясь какой-то бурдой и ежесекундно боясь нападения роботов-охотников?

Пару дней назад Саша созналась мне, что когда в тот день она вбежала в дом и увидела меня, с безумным лицом разбивающим руку в кровь об уже и так превратившееся в осколки зеркало, она поняла, что случилось что-то страшное. Не просто страшное, а глобально страшное, затрагивающее всех на Земле (а учитывая, что на всей земле нас с ней было всего двое, это действительно так)… И когда я пришел в себя, когда мой взгляд впервые стал осмысленным, она мысленно поблагодарила Бога за то, что он позволили мне остаться собой. За то, что страшное осталось позади…

Но Саша не была бы женщиной, если бы не хотела узнать то, чего не хотела, чего так боялась узнать! И она не была бы той женщиной, которую я смог бы полюбить, если бы не сложила два и два, и не поняла, как можно это сделать!

День был испорчен безнадежно. Даже полностью придя в себя я оставался хмурым и угрюмым. Мне многое нужно было обдумать, многое переосмыслить… И чтобы сделать это, мне нужно было побыть в одиночестве. Подальше от зеркал, подальше от домов, в которых они могут стоять… Подальше от Саши!

Человеку свойственно винить кого-то в своих проблемах. В принципе, эта наша особенность не лишена истины, ведь в любом происшествии всегда кто-то да виноват. Вот только во всем, что случается с нами виноваты прежде всего мы сами, а уж во вторую очередь — кто-то еще. В тот момент, еще не способный полностью вернуться к здравой логики, я обвинял во всем Сашу.

Это сейчас, по прошествии нескольких недель, когда я вновь могу все взвешивать и анализировать, я не могу с уверенностью сказать, что стало причиной того, что зеркала закрыли для меня путь обратно. Грань миров, Саша, я сам… А может быть в том мире мой двойник просто попал под трамвай, и сейчас Тома как раз забирает его тело из морга, думая, что это я…

Но тогда… Тогда я не видел иной причины. Я думал, что все дело в Саше. В моей любви к ней!

Из-за нее этот мир стал для меня реальнее моего родного. Это ее я полюбил настолько, что засомневался в необходимости вернуться обратно! И бродя по опустевшей Молчановке я должен был взвесить все «за» и «против», все «Почему бы и нет» и «А на хрена», чтобы понять, стоит ли она того!

Я долго бродил по деревне… По деревне-призраку, лишенному души, коей являлись ее жители, люди. Время от времени мне на глаза попадались собаки и кошки, и я с невеселой улыбкой вспоминал, как когда-то в детстве меня тянуло погладить каждую встречную дворнягу. Сейчас, глядя в их одичавшие глаза, я лишь брался за приклад «Калаша», без которого ни я ни Саша вообще не выходили за дверь, и животные, будто поняв этот жест, уходили своей дорогой.

Для них призраком был я! Призраком былого царствования человека в этом мире…

Мимо некоторых домов трудно было пройти, не зажав нос. Там в стайках и просто во дворах лежали разлагающиеся трупы животных, умиравших от голода или жажды. У дичающих псов пока что было много еды — они служили своеобразными санитарами деревни, в противном случае вся Молчановка уже давно насквозь провоняла бы мертвечиной.

Они, и вездесущие вороны — вот кто теперь был хозяином этого мира…

Я не помню, сколько прошло времени, и не помню, во сколько я вернулся. За все время я ни разу не взглянул на часы. Но вернулся я посвежевшим и, как подметила Саша, тут же окружившая меня заботой и теплотой, даже повеселевшим.

— В твоем взгляде больше нет тоски… — осторожно заметила она.

— Ты уверена? — спросил я, — Вглядись получше!

— Точно нет…

Она улыбалась мне своей чистой и искренней улыбкой, и я почувствовал, что тоска действительно уходит. Что я могу жить в этом мире, и даже когда-нибудь смогу назвать его домом.

Тот вечер прошел как обычно — за домашними хлопотами, к которым я подключился с удвоенной энергией (так как теперь понимал, что следует готовиться не к месячному отдыху здесь, а к пожизненному заключению) и разговорами, в которым мы оба старательно обходили тему моего утреннего припадка. Да, где-то в моей душе осталась тоска, но она уходила все дальше и дальше, намереваясь исчезнуть совсем. И да, в Сашином взгляде все еще читалась боязнь за меня и настороженность, но и она, как мне показалось, уходила…

То-то и оно, что только показалось! И все могло бы быть хорошо и замечательно, если бы не Саша…

Когда я уснул она тихо, стараясь не шуметь, встала с постели и зажгла керосиновую лампу. Как она потом говорила мне, сначала у нее не было даже мысли о том, чтобы пытаться понять, что же произошло со мной — просто она не могла уснуть, и хотела немного посидеть при свете керосинки, почитать на ночь — благо, что во время последнего рейда в город мы под завязку забили джип книгами. Но потом идея пришла к ней как будто с потолка. Просто ни с того ни с сего Саша, вдруг, решила узнать, в чем причина моего утрешнего срыва.

К сожалению, она была далеко не глупой девушкой, и потому тут сложила два и два. Первое «два» — что-то вызвало мою истерику, и второе «два» — я, как безумный, бил зеркало до тех пор, пока не превратил его в горстку острых осколков, впивавшихся мне в руку при каждом ударе. Что у нас в итоге? «Зеркалофобия»…

Саша достала зеркало из своей косметички, также укомплектованной во время последнего рейда за продуктами и запчастями, и долго рассматривала его в тусклом свете керосинки. А потом, к сожалению, догадалась направить его на меня, и посмотреть на отражение…

Удивляет меня только то, что она не разбудила меня тут-же… Она никогда не сознается, но мне кажется, что Саша не сделала этого только потому, что боялась. И меня, и за меня… Боялась, что если она разбудит меня среди ночи вопросом: «Почему ты не отражаешься в зеркале?», то я вновь сорвусь, и не исключено, что вместе зеркала примусь крошить на мелкие кусочки ее саму.

И я ее понимаю… Всегда страшно видеть, как человек сходит с ума, как он теряет связь с реальностью, рвет ее, будто тоненькие нити, и в конце концов полностью перестает отдавать себе отчет в своих действиях. Страшнее этого только когда этот человек находится рядом с тобой…

Саша не разбудила меня — она просто улеглась рядом и попыталась заснуть. Не то рассчитывая, что «Утро вечера мудренее», не то, что утром все вновь станет на свои места, и мое отражение вернется туда, куда ему и положено. Уснула она только под утро… А до того — так и лежала рядом со мной на кровати, боясь лишний раз ворохнуться с боку на бок, чтобы не разбудить меня…

Утром я, естественно, проснулся первым, но стоило мне попытаться слезть с кровати, как проснулась и Саша. Я улыбнулся ей, сказал традиционное «доброе утро» и попытался поцеловать, но встретившись с ней взглядом понял, что что-то произошло.

— Что-то случилось? — спросил я.

Вместо ответа Саша молча встала с постели, как была, в ночной рубашке, и, взяв со стола зеркало, протянула его мне. Я инстинктивно отпрянул, и Саша замерла напротив меня, не зная, чего ожидать.

— Убери… — попросил я.

— Я хочу взглянуть на твое отражение… — осторожно начала Саша, — Я хотела сделать это вчера вечером, когда ты уже спал, но…

— …Но его не было, — продолжил я, представив себе, как смотрелась пустая, даже не примятая постель в том месте, где должен был находиться я. А затем решительно взял из Сашиных рук зеркало и развернул его к себе. Если вчера вечером я еще тешил себя надеждами, что мой двойник просто ушел куда-то погулять, то сейчас эти надежды не просто испарились — они вспыхнули, взорвались и рассыпались прахом. В зеркале отражалась расправленная кровать, окно, стена… Но никого, даже отдаленно похожего на меня я там не заметил.

— Меня там нет и сейчас, — сказал я Саше, протягивая ей зеркало, и уже предчувствуя, что придется объясняться с ней. Рассказывать ей что-то, или, может быть, даже ВСЕ! — Можешь взглянуть сама.

Но вместо того, чтобы забрать у меня зеркало, Саша протянула мне книгу, которую читала вчера вечером — какой-то по счету том сочинений Стейнбека.

— Возьми книгу, — умоляюще попросила она, — И посмотрись в зеркало с ней.

Против своей воли я улыбнулся. Да, это было смешно — мы с Сашей оказались удивительно похожими. Как когда-то я экспериментировал со своим отражением в зеркале, обнаружив, что оно перестало быть зеркальным (то есть больше не путало лево и право), так и сейчас Саша, даже напуганная и растерянная, предлагала мне поэкспериментировать с этим новым феноменом.

Уже догадываясь, что я увижу, я взял зеркальце в одну руку, а книгу в другую. Естественно, в отражении не было ни меня, ни книги… Ведь я не просто не отражался в зеркале — в нем, в этом окне в иной мир, не было моего двойника, который мог бы взять книгу в руки.

Я продемонстрировал это Саше, повернувшись так, чтобы она могла видеть мое отражение, и она испуганно ойкнула, переводя взгляд с меня на зеркальце, и обратно.

— Ты… Ты не вампир? — спросила она, и эти ее слова, наверное, предопределили весь дальнейший ход событий. Это вопрос не просто разрядил обстановку — он заставил меня расхохотаться, зайтись гомерическим хохотом на глазах у испуганной и ничего не понимающей Саши.

Еще продолжая смеяться я подскочил к ней, обнял и повали на кровать рядом с собой, уткнулся ей в плечо и, продолжая смеяться, бормотал себе под нос: «Вампир… Вампир!»

— Когда ночью я увидела, что ты не отражаешься в зеркале, — говорила она мне потом, когда я, просмеявшись, заявил ей, что все гораздо проще и, в то же время, сложнее, — Это было моей первой мыслью! Но потом я поняла еще кое что…Что одеяло лежит на постели так, как будто под ним никого нет, что постель даже не смята, а подушка не вдавлена. Как будто ты не просто не отражаешься в зеркале, как будто тебя просто нет!

— В некотором роде это действительно так, — ответил я, — ТАМ меня действительно нет…

И тут Саша задала мне самый неожиданный вопрос в моей жизни, да и в ее, наверное, тоже. Нет, действительно я не зря влюбился в эту девушку. Будь она хоть трижды порождением моего воображения, считанным с него Зазеркальем — она все равно была самым очаровательным и, при этом, еще и умным созданием во всех бесчисленных мирах.

Спустя несколько дней она сказала мне, что в тот миг спросила это чисто интуитивно. И если это так — благословенна будь эта великая сила, женская интуиция.

— Ты что-то знаешь о «Безмолвном Армагеддоне», да? — спросила меня Саша.

И я рассказал ей все! Все, что знал сам, все что пережил и прочувствовал. Саша слушала меня внимательно, и с ее лица не сходило выражение благоговейного трепета… Не передо мной, нет. Она восхищалась теми силами, что по каким-то причинам на время стали подчиняться мне.

Но вот во что она решительно отказывалась поверить, так это в то, что весь этот мир, все, что связано с «Безмолвным Армагеддоном» — лишь порождение моего сознания. И я прекрасно понимаю ее… Я бы тоже отказался верить в то, что я был придуман кем-то, хотя не исключено, что примерно так дела и обстоят.

Однажды мы в КОСе затронули похожую тему. Что если весь мир — своеобразная «Матрица»? Что, если каждый наш шаг продуман заранее кем-то, кто придумал нас всех? Что, если мы герои какого-то гигантского романа? Одна из тех, кто принимал участие в этой беседе, милая девушка по имени Настя, прозванная Шашоттером за фамилию Шашова, круглые очки и любовь к романам Джоан Роулинг, заявила тогда:

— Ну смотри, Тема, вот мы сейчас сидим здесь, хотя могли бы быть где-то в другом месте… Мы пришли сюда потому, что захотели этого! Нас никто не заставлял, никто не давал подсознательную наводку: «Шашоттер, сегодня ты идешь в КОС!!!»

— Ага, — поддакнул я, — А писатель, который сейчас пишет роман «Смерть в Медянском КОСе» думает совсем по-другому.

— Почему «смерть»? — удивилась Настя.

— Потому что может быть как раз сейчас он добрался до тех строчек, в которых Артем Валентинов вдруг кинется на Шашоттера и свернет ей шею!

Тогда все это было расценено как очередная порция юмора, ну а я же уже тогда всерьез задумывался о том, а не живу ли я в чьем-то Зазеркалье. Но верить в это так не хотелось!

Саша, надо отдать ей должное, восприняла мой рассказ достаточно спокойно. Не перебивала меня, не задавала идиотских вопросов типа «А ты не врешь?», или «Это действительно было», как это свойственно многим девушкам.

Хотя я, собственно, рассказал ей не всю правду. Говорить о некоторых вещах у меня не повернулся язык. Я не стал рассказывать о своих планах на «отпуск», заменив это «проверкой чувств». Мол, я влюбился в ТУ Сашу с первого взгляда, и хотел немножко побыть с ней рядом, чтобы определиться, действительно ли это любовь… Ну и, конечно же, не преминул сказать, что все-таки определился.

Саша, правда, поинтересовалась, отчего же тогда я так расстроился, что не смогу вернуться назад? Ведь если я действительно люблю ее, то зачем мне возвращаться? Чем плох этот мир? Я пробормотал что-то не вразумительное в ответ, и когда посмотрел в ее глаза, то мне вновь показалось, что она знает все. Что она каким-то шестым чувством, женским чутьем, угадывает, когда я лгу, а когда — нет. Но в конце концов, в том, что я люблю ее, я не врал!

Саша отказывалась принять лишь один пункт моего рассказа, да и то не лезла оспаривать его до тех пор, пока я не закончил…

— Этого не может быть! — твердо заявила она, когда я завершил свое повествование, — Ты не мог создать мой мир.

— Не я. Зеркала. Я не знаю, что это за сила, но она как-то связана с зеркалами. Я пожелал, и Зазеркалье создало этот мир. Я же говорил тебе, что видел грань миров, за которой ничего нет.

— Как это, ничего, если за ней кто-то живет?

Я умолк, понимая, что ответить «Я так чувствую» будет глупостью. Моей интуиции не тягаться с женской!

— Понимаешь, — продолжила Саша, понемногу воодушевляясь, — Я помню свое детство! Помню своих родителей, друзей, свою песочницу… Я помню все, что произошло за день до «Армагеддона», и за два дня до него, и за неделю… Я помню, как встретила тебя в КОСе, и как была у тебя дома… Впрочем, это я действительно могу помнить, если верить твоей теории, ведь я создана по тем образам, что хранились в твоей памяти. Но как же остальное? Как же мое детство? Ведь ты же ничего не знал обо мне. Как ты мог «замоделировать» то, что произошло со мной до нашего знакомства?

Сашины доводы выглядели настолько весомо, что даже я призадумался.

— Не знаю! — честно ответил я, — Но я видел грань миров. Поверь мне, когда стоишь возле нее, то понимаешь, что за ней ничего нет. Она давит на тебя! Она прижимает тебя к земле, заставляя понять свою незначительность. А рядом с ней все мертво… Деревья, трава… Даже камни и песок возле нее кажутся древними, как сама жизнь. Нет, еще древнее! И за гранью ничего нет!

— Но как ты мог создать меня? — продолжала гнуть свою линию Саша, — Как мог создать вот этот шрам, — она показала мне свою руку, указав на маленький шрам на запястье, — Если ты не знал, что в девять лет я пыталась пролезть на стройку и запуталась в колючей проволоке… А моя первая учительница? Откуда ты мог знать, что ее звали Наталья Николаевна?

Больше всего на свете мне в тот момент хотелось вернуться обратно, найти ту Саша, Сашу из МОЕГО мира, и спросить у нее, как же звали ее учительницу!

— А что когда мне было шесть лет мой папа посадил меня на плечи и, задумавшись о чем-то, не заметил дверного проема, в который он проходил, а я — нет? Откуда?

— Не знаю! Но я уверен, этот мир — порождение моего сознания! За гранью дорога заканчивается! Она никуда не ведет! В этом мире больше нет ни одного города, кроме Медянска, просто потому, что в других городах я не бывал.

— А я — бывала! — торжествующе воскликнула Саша, — Давно, но бывала… Пять лет назад я была в Омске, чуть меньше недели… И я хорошо его помню!

— Но я там не был, поэтому дорогу к Омску преграждает грань миров! Омска нет…

— Поехали, проверим!

При мысли о том, чтобы вновь приближаться к грани миров, меня передернуло. Это было все равно, что лежать в окопе, когда над тобой проезжает танк, все равно, что слышать звук падающего сверху рояля, но стоять не двигаясь, потому что все равно черт его знает, куда он рухнет! Грань миров прижимала меня к земле даже здесь, в сотне километров от нее!

И тут мне в голову пришла идея…

— Постой-ка… — я даже вскочил с потели и присел возле Саши на колени, снизу вверх заглядывая ей в глаза, — Погоди! Этому есть объяснение, твоей памяти… Смотри, я не знал о тебе практически ничего, но создать тебя, помнящую только сегодняшний день, Зазеркалье не могло — ты не была бы полноценным человеком. Тебе нужно было дать память… И Зазеркалье дало ее!

— И откуда оно ее взяло? — недоверчиво спросила Саша, — Тема, я — человек! Такой же, как и ты. У меня было детство, был институт… Был, пока не пришел ты со своим «Безмолвным Армагеддоном»… хотя нет, ты не виноват. Зазеркалье, ведь, не создает миры — оно просто подбирает из бесчисленного множества тот, который подойдет твоим запросам. Я уверена, что это именно так! Что миров — миллиарды, и в одном из них в другом Медянске кипит жизнь, и другая я спешит в институт, на пары… Точно!

— Нет, Сашик, извини, не точно… — я взял ее за руку, — Я не знаю, может быть относительно не только пространство, но и время, и может быть все, что было с тобой в прошлом действительно было. Может быть то, что для меня было секундой во время перехода из мира в мир, для этого мира было миллиардами лет! Может быть Зазеркалье создавало весь мир с нуля, заново создавало взрыв протозвезды, породивший Вселенную, заново лепило из космической пыли третью планету от Солнца… А может быть за эту секунду оно слепило весь этот мир, тебя в нем, и наделило тебя ложной памятью…

— Но…

— Никаких «НО»! Смотри… Когда ты видишь зерно, ты знаешь, во что оно превратится? Ты можешь предположить, что с вероятностью 99 % из него вырастет колос пшеницы? Так?

— Так…

— А когда ты видишь колос, ты, ведь, знаешь, что когда-то он был одним единственным зернышком? Причинно-следственная связь! Зная причину всегда можно установить следствие, если что-то подобное ты уже наблюдал. Зная следствие, легко можно домыслить что было его причиной… Понимаешь?

По Сашиным глазам я видел, что она понимает…

— Видя избалованного ребенка можно предположить, что он вырастет эгоистом, — продолжила она, — А видя взрослого эгоиста — предположить, что когда-то он был избалованным ребенком… И кто-то, или что-то, считав из твоей памяти информацию обо мне, предположил, какой я должна была быть в детстве, чтобы вырасти именно такой, какой я должна быть?

— Прости, Сашик, но мне кажется, что это именно так…

— И мои воспоминания… Их не существовало?..

Она поверила! И была потрясена…

Я обнял ее и прижал к себе, шепча на ухо:

— Нет, они были! И твое детство было! И твои родители, и твои друзья… Но не для меня! Для меня ничего этого не было, потому что я не знал об этом!

— Не надо меня успокаивать! — Саша отстранилась от меня, — Я не ребенок, и вообще, со мной все в порядке. Я особо и не переживаю — всегда подозревала, что нашу реальность кто-то придумал. Вот только никогда бы не подумала, что встречу этого кого-то… Но подожди, еще раз вернемся к миру. Ты говорил, что не был нигде, кроме пары заграничных городов и самого Медянска?

— Не был, — подтвердил я.

— А я уже говорила тебя, что была в Омске… А моя лучшая подруга часто ездила к родне в Шантарск… Отец несколько раз ездил в командировки в Москву и в Новосибирск… Как ты это объяснишь?!

— Не знаю… — я задумался. Мое признание Саше, признание в том, что это я создал и уничтожил ее мир, признание, которого я так боялся, переросло в какой-то метафизический спор о смысле бытия! И это было интересно! — Не знаю! Хотя подожди… Ты была в Омске?

— Ну да, была. Я же говорила…

— А я не был… — я просто рассуждал, говоря практически сам с собой, — Значит никакого Омска здесь быть не может… Но ты его помнишь.

— Помню.

— А что именно ты помнишь? Напряги память!

Саша задумалась, погружаясь в свои воспоминания.

— Я ездила со своим классом на экскурсию. Нас водили по городу… Помню их центральную библиотеку — она такая громадная и красивая, помню памятник сантехнику…

— И я помню, — поддакнул я, — В новостях показывали. Забавный такой сантехник… И про библиотеку я какой-то эпизод по телевизору видел, о ней что-то рассказывали.

— Помню их цирк.

— Точно! Он отдаленно напоминает наш, только чуточку покрупнее. Я его помню по открыткам «Виды Омска». Практически ничего из этих открыток не запомнилось, кроме цирка и кинотеатра «Маяковского».

— А я была в «Маяковском», — оживилась Саша, — Мы там кино смотрели… Ты, ведь, не мог видеть на открытках его изнутри?

— Не мог, — согласился я, — А какой он? Что из себя представляет?

Саша задумалась и погрустнела.

— Знаешь, Артем, а я это уже подзабыла. Совершенно не помню его «внутренностей». Я даже не помню, какое кино мы там смотрели, это ж пять лет назад было…

— А может быть ты не помнишь как раз потому, что я этого никогда не знал?

— Может быть и так… — нехотя согласилась Саша, — Тогда что же получается, где-то за гранью миров, в темноте, находятся маленький такие островки реальности? Кусочки твоей памяти?…

— Думаю, что да, — кивнул я.

— Я хочу видеть ее! — безапелляционно заявила Саша, — Хочу увидеть грань миров! Поехали туда!

— Но я не могу, — запротестовал я, представив, что мне вновь придется приблизиться к этой черной стене и ощутить идущее от нее дыхание самого времени. Я не хотел больше видеть стену, за которой скрывалась вечность!

— Артем… — взгляд Саши был серьезен, как небо перед грозой, — Ты несколько лет бродил по мирам, сам того не осознавая, создавая новые. А ты задумывался когда-нибудь, что становилось с ними после того, как ты возвращался домой? Куда девались люди, населявшие бесчисленные миры, которые ты посетил на несколько минут? Может быть они умирали в ту же секунду, когда ты покидал этот мир? А может быть мир разрушался, стягивался в один гигантский коллапсар, и взрывался, превращаясь в ничто?

Я всю свою недолгую жизнь гадала, что же представляет из себя реальность, кто создал этот мир таким… Таким прекрасным, и таким жестоким! А ведь ты мог уйти обратно, оставив меня здесь, и уже там, в твоем мире, который ты считал реальным, развестись с женой и вплотную заняться ТОЙ Сашей, которую ты, как тебе кажется, любил… Только она — не я! А я — вот она. Для меня я — настоящая, и этот мир — тоже. Я всю свою жизнь прожила здесь, и мне не важно, что для тебя этой жизни не было!

И теперь, после всего, что я вынесла за последние дни, после того, как я потеряла все, что у меня было, но зато нашла тебя… Теперь я хочу узнать, что находится за гранью! Может быть там как раз и находятся все те миры, что ты создал, а затем, не задумываясь об этом, уничтожил одним своим шагом?

Ты говорил, что ты был там, за этой стеной? Пусть и несколько секунд, но все же был… И я тоже хочу там побывать! Раз уж мой мир рухнул у меня на глазах, я хочу знать, что находится за его пределом!

Я не смог ей отказать… В первую очередь потому, что она была права. Я был творцом этого мира, я был ее творцом, и я же отобрал у нее все, что она имела. Одним движением, одним помыслом я вверг этот мир в «Безмолвный Армагеддон», думая только о себе… Тогда все обитатели других миров казались мне нереальными, как и сами миры. Это было сродни ощущениям наводчика артиллериста — ему указывают цель, и он дает по ней залп. Для него не существует людей, ведь он не видит испуга на их лицах, когда они слышат свист летящего к ним снаряда. Он не видит их страданий и смерти… В этом плане десантник или, даже, снайпер, разглядывающий в оптический прицел лицо жертвы, гораздо более человечны.

Они убивают людей, а не поражают цели…

Аналогия не совсем точная, но сейчас я чувствовал себя десантником. И автомат, лежавший под сиденьем рядом со мной, только дополнял этот образ…

Я не хотел видеть грани миров, не хотел заглядывать за нее, но сейчас я не мог отказать Саше.

Наспех позавтракав, мы забрались в джип и понеслись в сторону Омска… Туда, где в сотне километров от Молчановки возвышалась грозная черная стена, поверхность которой казалась живой от пробегающих по ней голубых молний. Дурное предчувствие сжимало мне сердце, но я не смел даже сбавить скорость… Это была не моя поездка — она принадлежала Саше, которая должна была взглянуть в глаза вечности.

На ее месте я бы тоже сделал это. Нельзя жить, зная, что где-то рядом находится предел твоего мира, и не взглянуть на него… Особенно после того как ты узнал, кем и как был создан твой мир. Что Всевышний творец даже не взглянул на него, и что и ты, и вся твоя судьба — лишь плод чьей-то шалости. Декорации для чьего-то «отпуска»…

Мы ехали молча. Я гнал джип, до предела утопив в пол педаль газа, и не думая ни о чем кроме ожидающей меня грани мира. Дорога была пуста, и символизировала собой весь этот мир. Пустой и безжизненный. Бесконечный и, в то же время, узкий и зажатый с двух сторон безграничной Сибирской степью.

Саша старалась не смотреть на меня. Она оглядывалась по сторонам с ленцой идущего на казнь. С выражением лица человека, который интересуется окрестными пейзажами просто подчиняясь рефлексу, в то время как на деле его мысли заняты чем-то гораздо более важным… Она избегала даже смотреть на левую сторону дороги, чтобы, ненароком, не встретиться со мной взглядом. Еще когда мы выехали из Молчановки я пару раз пытался заговорить с нею, задавая какие-то ничего не значащие вопросы, но Саша отвечала на них односложно, давая мне понять, что этот разговор ей не интересен.

Но при всем при этом я не чувствовал исходящей от нее вражды. Она удивительно стойко перенесла известие о том, что весь этот мир, включая и ее саму — мое творение. Она не возненавидела меня за то, что я создал ее просто ради утоления каких-то своих потребностей… Она действительно любила меня, и в тот момент, сидя в летящей к грани мира машине, она, наверное, вела оживленный спор сама с собой. Решая, достоин ли я ее любви…

И в этом споре победила та Саша, что любила меня не смотря ни на что! Но об этом я узнал лишь несколько часов спустя…

Пейзаж вокруг нас не менялся. Голубое небо, по которому проносились редкие облака, тоже было неизменным, и ничто не могло служить ориентиром на нашем пути к грани мира. Ничто пока не предвещало появления этой черной стены, вселяющей ужас…

Глядя на спидометр, меланхолично отсчитывающий километры, я прикидывал в уме, сколько же осталось до того момента, когда безжизненная степь вокруг нас превратится в мертвую?

Грань миров находилась примерно в сотне километров от Молчановки. В сотне километров пустой дороги, окруженной голой степью, и это при том, что в Медянской области, как и вокруг любого другого города, деревеньки и поселки должны были попадаться через каждый десяток километров! Сто километров пустынной дороги, вдоль которой не попадалось ни единого знака или указателя.

Рай для автолюбителя! Ни ограничения скорости, ни населенных пунктов, ни надоедливых ГИБДДшников.

Но примерно за десять километров до грани миров начиналась иная земля, иная степь. Не просто безжизненная — мертвая! Мне представлялось, что когда я загадывал, в какой мир хочу попасть, из пустоты, вдруг, возник клочок реальности, и от него во все стороны, подобно волне от брошенного в воду камня, стала разбегаться высокая черная стена грани миров. И там, откуда она отступила, возникал мир «Безмолвного Армагеддона», пустой мир, принадлежащий лишь мне и Саше… Но затем скорость движения этой волны стала затихать, и мир, обнажившийся после того, как волна схлынула с него, уже не был живым. Он навевал ассоциации с синим сморщенным тельцем мертворожденного ребенка, которого высшие силы вытолкнули из чрева матери, забыв вдохнуть в него жизнь…

Мир в десятке километров от грани миров был мертворожденным, и если верить спидометру, то мы уже должны были бы пересечь его границу… И более того, вдалеке уже должна была показаться проклятая черная стена, от одной мысли о которой волосы на моей голове начинали шевелиться.

Дорога была все такой же ровной — ни следа трещин в асфальте, по которым я ехал в прошлый раз. Степь вокруг была все такой же живой — по обочине уже даже зеленела ранняя апрельская трава, решившая, что конец апреля — это уже начало лета.

Я вновь и вновь и вновь сверялся со спидометром, проверяя, на сколько мы отъехали от Молчановки. 95 километров, 99… Наконец даже Саша заметила мое беспокойство, спросив, в чем дело. Я ответил ей, попытавшись объяснить, что мы давно должны были упереться в черную стену, но не успел закончить предложение.

Что-то бросилось мне в глаза, и раньше, чем мое сознание поняло, что я вижу перед собой, подсознание уже заставило ногу со всего маху нажать на тормоз. Нас бросило вперед, и я больно ударился грудью о руль. Даже не удосужившись посмотреть, как там Саша, я выскочил из машины и, пробежав пару десяток метров назад, наклонился к земле чтобы поднять то, что я заметил каким-то чудом, несясь вперед на скорости больше сотни километров в час.

— Что там такое? — испуганно спросила Саша, подходя ко мне.

— Гильза! — воскликнул я, дрожащими руками поднимая с асфальта маленький металлический цилиндрик, — Автоматная гильза от МОЕГО «Калаша»!

Больше слов не требовалось. Саша поняла все и так!

Здесь я выпустил целую обойму в грань миров, из которой ко мне тянулись покрытые язвами руки уродов. Здесь я застрелил одного из них, перешедшего эту грань и оказавшегося в этом мире, который я уже начал считать своим.

Здесь, у меня под ногами, были рассыпаны десятки этих маленьких цилиндриков, когда-то заключавших в себе смерть, а значит здесь, всего в паре метров от этого места, должна была находиться черная стена, переливающаяся голубыми огоньками. Но ее не было!

— Ты говорил, что мир вокруг тебя был мертвым? — спросила Саша, оглядываясь по сторонам. Вокруг царила степь. Обычная для Сибири степь с редкими низкорослыми деревцами… Я даже помнил одно из них — в нескольких метрах от дороги стояла карликовая береза, больше напоминавшая скелет. Теперь на ней появились листочки!

— Был… — обреченно сказал я, — Даже асфальт под ногами был потрескавшимся, и рассыпался в крошево, стоило поднять его кусочек. Здесь все было мертвым, мертворожденным! Или уже умершим, или еще не доделанным. И здесь была грань миров…

Я мог ошибиться в расстоянии. Мог, наконец, поехать и вообще не той дорогой! Но гильзы, рассыпанные по земле, красноречиво свидетельствовали о том, что именно здесь я стрелял в уродов, а значит именно здесь должна была стоять черная преграда, отделявшая этот мир от чего-то еще.

— В чем тогда дело? — спросила Саша, нагнувшись, чтобы подобрать с земли еще одну гильзу…

Это было как в кино! Как в дурацком фильме ужасов! Когда Саша нагнулась, за ее спиной я увидел урода. Это омерзительное существо стояло от силы в метре от нее, и раскачивалось из стороны в сторону, будто находилось в трансе…

— Саша… — прошептал я одними губами, — Не двигайся!

Автоматы остались в машине — я был слишком взволнован увиденным, чтобы думать о них, ну а Саша — слишком взволнована моим поведением. Мы были безоружны, не ожидая нападения посреди пустынной степи… Где пряталась эта тварь? Лежала в сухой траве сразу у обочины, зарывшись в прошлогодние пыльные стебли? Или урод и не думал прятаться, а я просто не заметил его, думая о своем?

Но сейчас все это было не важно… Урод стоял позади Саши и ухмылялся мне своей жуткой улыбкой мертвеца. Широкие глаза, тонкие конечности, неровные зубы, вросшие, казалось, не в десны, а прямо в губы — это существо практически полностью повторяло облик того, с которым я встречался здесь же несколько дней назад. Отличия были, но незначительные. Отсутствовал костяной нарост на лбу, запомнившийся по мне перовой встрече, и еще этот урод отличался от моего первого знакомого ростом. Тот был на пару сантиметров выше меня, а этот же с трудом доходил мне до груди. Урод-лилипут, или урод-малолетка?

— Не оборачивайся! — прошелестел я Саше, но она уже посмотрела через плечо, и вскочила на ноги со сдавленным криком.

Урод мотнул головой, его длинные руки, плетьми висевшие вдоль туловища, взлетели вверх, не то в приветственном салюте, не то в жесте «Сдаюсь», и, все также раскачиваясь из стороны в сторону, он двинулся к нам.

— В машину! — во весь голос крикнул я, и Саша, сорвавшись с места, бросилась к джипу. Урод, будто пробудившись от своей медитации, с поразительным для такого нескладного существа проворством, бросился ей наперерез, не то скаля зубы, не то ухмыляясь во весь рот.

Пожалуй, впервые за все время, проведенное здесь, я поблагодарил зазеркалье за то, что оно не отказало мне в просьбе сделать меня в этом мире суперменом. Половинная гравитация, ранее только раздражавшая меня (в конце концов я привык плотно прижимать ноги к земле и делать шаги в пол силы, но иногда это здорово нервировало), наконец-то стала жизненно необходимой.

Я оттолкнулся ногой от асфальта, срываясь с места со скоростью, недоступной даже олимпийским спринтерам. За те мгновения, за которые Саша пробегала метр, я пролетал четыре, едва касаясь ногами земли… Урод успел среагировать на меня, успел увидеть мое движение, но больше не успел сделать ничего! Моя рука со всей силы вонзилась ему в солнечное сплетение, увязнув в его плоти, оказавшейся мясистой будто трижды пропущенный через мясорубку фарш. Мой кулак остановился только тогда, когда наткнулся на кости, и я не был уверен в том, куда я ударил его — по ребрам, или по позвоночнику…

Урода смяло, словно тряпичную куклу. Он сложился пополам, отброшенный на пару метров назад, и, наконец рухнув на землю, он издал протяжный звук, одновременно напоминающий кряканье и мяуканье…

Я брезгливо вытер об штаны руку, измазанную смесью крови этого существа и пузырящейся пены, во многих местах покрывавшей его тело. Несколько белых червей, через чур толстых для своей длинны, намертво присосались к моей руке, не желая покидать ее… В конце концов, после нескольких взмахов рукой, отвалились и они, беззвучно упав в сухую траву.

Урод пытался подняться на ноги, но с огромным трудом сумел встать лишь на колени, которые, как оказалось, гнутся у него в любую сторону… Неловко передвигая своими тоненькими руками он пополз ко мне, подняв голову и глядя на меня своими широкими красными буркалами. Мой страх перед этим существом исчез. Оно было не опаснее домашней кошки — его жуткий вид был всего лишь видимостью. Дряблые мышцы урода наглядно продемонстрировали мне, что я в одиночку и голыми руками справлюсь с десятками подобных созданий.

— Артем, беги!!! — закричала Саша, стоявшая возле машины с автоматом в руках. Она пыталась целиться в ползущее ко мне существо, но тут же опустила ствол, должно быть боялась с двадцати метров, разделявших нас, зацепить очередью меня.

— Все в порядке! — крикнул я в ответ, не сводя глаз с приближающегося урода, — Он не опасен! Оставайся в машине…

Урод остановился и повернул голову на звук Сашиного голоса. В его громадных глазах не читалось абсолютно ничего — они были пусты, как ущелье, проложенное бурной некогда рекой. Ничего нельзя было понять и по выражению его лица. Челюсти урода все также не синхронно двигались, время от времени клацая зубами, а его глаза все также смотрели только в одну точку — на тот предмет, что интересовал его в данный момент времени.

— Кто же ты такой? — спросил я, присев на колени, готовый в любой момент отпрыгнуть прочь. Я больше не боялся этого жалкого существа, но мысль о прикосновении к нему, о хлопьях белой пены, падавших из его пасти, или о многочисленных личинках, покрывающих его кожу, во многих местах сорванную до мяса, вызывала во мне приступы отвращения и тошноты…

Существо вновь повернуло голову ко мне. Оно слышало голоса! Не знаю, понимало ли оно, хотя бы то, что таким образом мы общаемся, передаем информацию, но по крайней мере оно реагировало на голос.

— Кто же ты? — повторил я свой вопрос, обращаясь, наверное, к самому себе. Я не ожидал ответа, ибо это было все равно, что разговаривать с рыбой или каким-нибудь спрутом, стоящим где-то далеко внизу на эволюционной лестнице. И именно поэтому я подскочил как ошпаренный, когда урод заговорил…

— Что я такое? — прошамкал он, скрежеща зубами при каждом слоге, — Что я? Зачем я?

Это была осмысленная речь! Он не повторял как попугай что-то, услышанное ранее, по той простой причине, что не мог нигде слышать этих слов. Урод был разумен — в этом не оставалось сомнений.

Из его здоровенных красных глаз выкатились две крупные слезы, и исчезли в сухой траве… Урод плакал!!! Пораженный этим зрелищем я стоял, не зная что предпринять. Ответить ему? Поймет ли он вообще мои слова? Да и что я могу ответить на этот вопрос?

— Что я? — настойчиво повторил урод, и выпрямился, стоя передо мной на коленях. Только сейчас я заметил, что по траве за ним стелется кровавый шлейф, обильно усыпанный омерзительными белыми личинками. И когда урод выпрямился, я увидел огромную рваную рану на месте его солнечного сплетения. Должно быть от моего удара его податливые ткани просто разошлись в разные стороны, и я был уверен, что если всмотрюсь в эту рану повнимательнее, то смогу увидеть внутренние органы этого существа. Его маленькое сердце, сморщенную печень или желудок, порвавшийся от моего удара, и сейчас изливающий кислоту в брюшную полость. Вот только присматриваться мне ничуть не хотелось…

Урод умирал!

— Я не знаю… — тихо ответил я, и он понял…

— А что… Что ты… такое? — с усилием произнес он. Было видно, с каким трудом ему даются слова. Его рот, кажется, не был приспособлен для речи. Впрочем, кажется, он не был приспособлен вообще ни для чего!

— Я? Я человек…

— Че-ло-век? — по слогам произнес урод, будто пробуя слово на вкус, смакую каждый его слог… — Че-ло…

Он не смог закончить — его вырвало кровавым месивом на его собственные колени.

— Я… тоже… человек! — произнес он, наконец, — Че-ло-век!

И сейчас я видел в его глазах чувства и эмоции. Я видел радость, светившуюся в зрачках этих жутких глаз, видел счастье от осознания своего предназначения. Казалось, всю свою короткую жизнь (а впрочем, почему короткую? Откуда я знаю, откуда пришло это существо, и сколько прожило ТАМ) урод жил, пытаясь осознать, кем же он является на самом деле, и вот теперь, на краю смерти, он понял это! В его глазах не было страха. В них вообще не было ничего, кроме этой всепоглощающей радости…

Он считал себя человеком, и радовался этому, как может радоваться ребенок… Должно быть, он и был ребенком. Уродливый детеныш уродов…

Что я мог сказать ему? Разубедить его в том, что раз у него, как и у меня, по паре рук, ног и глаз, то он тоже является человеком? Кем бы он ни был, он умирал, и это моя рука нанесла ему смертельный удар…

— Прости… — произнес я, опять же, скорее, самому себе. Пусть урод понимал русский язык — это не означало, что он поймет весь подтекст этой фразы. Но он понял…

— Не… Не вини… Не виноват! — с трудом выговорил он, вновь начиная покачиваться из стороны в сторону, — Все… Все надо… смерть…

Он вопросительно посмотрел на меня, спрашивая, уловил ли я смысл этого плохо связанного предложения.

— Да, — сказал я, — Всем когда-то надо умирать…

Глаза урода вновь полыхнули радостью. Радостью от того, что его поняли. Детской радостью…

— Умирать… Умирать меня! — прохрипел он, вновь захлебнувшись собственной кровью.

— Что?

— Умирать… меня… — уже тише произнес он, как только прокашлялся.

Урод протянул ко мне руку, сложенную в кулак, и я инстинктивно отшатнулся, с ужасом взирая на червей, копошащихся на его коже.

— Ты… умирать… меня…

Я понял… Я поднялся на ноги… Я кивнул и направился к машине… Я взял из Сашиных рук автомат и вернулся к уроду…

— Прости… — сказал я, приставив ствол к его затылку, но не успел спустить курок. Урод повернулся ко мне лицом, так, чтобы ствол «Калаша» смотрел ему в глаз.

— Так… умирать… человек — сказал он, и я вновь понял его. Да, люди умирают, глядя в лицо смерти.

Я спустил курок…

Я вытер слезу, сбегающую по щеке, повесил автомат на плечо и зашагал к машине. Ведь парни не плачут… Разве что очень редко! Когда ты ломаешь ногу перед самым важным футбольным матчем в своей жизни, или когда родной мир открещивается от тебя, навеки оставляя в мире «Безмолвного Армагеддона». Но в этот список не может входить смерть безумно уродливого живого существа, недавно напугавшего тебя до полусмерти. Не может, ведь парни не плачут по таким поводам…

Ведь он не собирался нападать… Он был беззащитен, как выпавший из гнезда птенец. Должно быть он спал в траве, когда появились мы, а потом боялся подойти. Ну а когда Саша бросилась бежать… Черт его знает, о чем он подумал! О том, что мы с ней сейчас исчезнем в чреве машины, и он никогда уже не сможет заговорить с нами, спросить, кто он такой, и кто такие мы, раз так на него похожи (по крайней мере, отдаленно)? Или, может быть, он просто решил, что с ним играют? В догоняшки? В салки? В какую-то игру, ведомую лишь одним его сородичам?

Кем мы виделись ему? Как он смотрел на нас? Считал ли эталоном себя, а нас находил просто похожими на него? Или, наоборот, увидев эталон в нас и счел, что мы — высший вид, те, кому нужно подчиняться? Смотрел ли он на нас, как гадкий утенок смотрел на прекрасных лебедей? Не знаю, да это уже и не важно. Не важно, потому что секунду спустя появился я, и одним ударом выбил душу из его слабого тела!

Поневоле я вспомнил и того урода, с которым встретился здесь же, когда на этом месте еще стояла гигантская черная стена грани мира. Он схватил меня за руку и втянул к себе, в свой мир… Он не ударил меня, не впился зубами в руку — просто притянул к себе! Должно быть он был просто неразумен, гораздо глупее этого маленького существа, называвшего себя человеком из-за некоторой схожести со мной. Как бы поступила обезьяна в зоопарке, просунь я руку в ее клетку? В испуге отскочила бы прочь, или потянулась ко мне? Может быть даже схватила меня за руку, думая, что ей предлагают угощение…

И что же, получается, будь у меня автомат в зоопарке, я бы изрешетил весь обезьянник, как выпустил три десятка пуль туда, за предел, видя несколько тонких скрюченных рук, тянущихся ко мне?

— Ты говорил с ним? — спросила Саша, когда я, привычным движением закинув автомат на заднее сиденье, уселся за руль.

— Да, — ответил я.

— Значит эти… эти существа разумны?

— До некоторой степени.

Мы помолчали, задумчиво глядя перед собой, и думая в этот миг каждый о своем. Хотя нет, я не думал ни о чем. В моей голове была пустота…

— Смотри! — воскликнула, вдруг, Саша, указывая направо.

Там, в степи, вдалеке, неторопливо двигались три человекоподобных существа. Разглядеть их отсюда было невозможно — мы видели лишь три фигуры, цепочкой двигавшиеся параллельно нам. Я смог разобрать, что одна из этих фигур несет что-то в руках, но что именно, я не видел, как не напрягал зрение.

— Может быть это люди? — с надеждой спросила Саша, — Может быть ты все же ошибся, и это не твой мир?

— Я ошибся только в одном, — уныло ответил я, легонько нажимая на педаль газа, — В том, что грань миров должна находиться здесь. Это не люди! Это… Это уроды! Такие же, как тот малыш, только, быть может, опаснее. Я не знаю, что может быть у них на уме, да и никто не знает. Наверное, даже они сами…

Джип неторопливо набирал скорость. Торопиться нам было некуда — все равно я не был уверен, что нам теперь вообще удастся увидеть грань миров… Но от этого и во мне проснулось желание домчаться до нее. Увидеть ее! Еще раз коснуться ее рукой, и разгадать, наконец, все загадки Зазеркалья… Хотя, кажется, я и так разгадал последнюю из них.

— Куда мы едем? — спросила Саша, провожая взглядом растворяющиеся в воздухе фигуры новых обитателей этого мира.

— Ты же хотела увидеть предел? Теперь этого хочу и я…

— Но где он? Ты же говорил, что он должен был быть там? — она неопределенно махнула рукой назад.

— Я ошибся, — просто сказал я, — Предел дальше. Мир расширяется, и его граница удаляется от нас. Я не знаю, как далеко она ушла вперед, но она должна быть где-то там!

— Почему? Откуда ты это знаешь?

Как я мог объяснить ей, откуда я это знаю, если я просто знаю, и все? Как я мог объяснить, что увидев этого маленького, полу разумного урода, пытающегося ответить для себя на самый важный в мире вопрос, я понял последний механизм развития этого мира, остававшийся мне известным… Что увидев автоматные гильзы там, где должна дыба находиться черная стена предела, я понял, где теперь этот предел…

Я не был уверен, что смогу объяснить, но я, все же, попытался…

— Временные файлы… — сказал я первое, что пришло на ум, — Ты когда-нибудь взвешивала папку Windows с интервалами в месяц? Допустим, сразу после установки она весит 1 Гигабайт, через месяц станет весить 1,1, а через год — и вовсе докатится до двух! И это при том, что ты ничего в нее не добавляла!

— Почему? — по Сашиным глазам было видно, что пример я подобрал не самый удачный, но более-менее понятный.

— Временные файлы! При работе система постоянно создает их. Многочисленные файлы подкачки, файлы отчетов, резервные копии документов. При чем зачастую, даже если ты ненароком наткнешься на такой файл, ты даже толком не поймешь, что в нем находится. Резервная копия часто не совпадает с оригиналом просто потому, что в момент ее создания в системе что-то самую малость заглючило… По идее все эти временные файлы тут же должны самоуничтожаться, как только работа с ними закончена, но из-за маленьких, незаметных тебе, пользователю, сбоев, они остаются… И Windows расползается по твоему жесткому диску, постоянно увеличиваясь в размерах. В нем появляются все новые и новые файлы, назначения которых не знает уже никто. Ни ты, ни даже сам компьютер, когда-то создавший их…

— Ты хочешь сказать, что мир расширяется? Но тогда он должен чем-то наполняться! Ты же говорил, что все, что есть в этом мире, было в твоей голове! Что все здесь создано по эскизам твоего воображения?

— Временные файлы, — вновь сказал я, уцепившись за это словосочетание так, как будто оно объясняло все. Впрочем, для меня, большую часть жизни проведшего в компьютере, оно действительно объясняло все, — Поверь, в моем мире не было уродов, и я даже не представляю, из какого уголка моего воображения эти твари появились. Они напоминают людей, но в то же время и каких-то чудовищ. Может быть эта их чудовищная часть взята откуда-то из моей памяти. Из какого-то фильма ужасов, который я когда-то видел, а потом начисто забыл…

А может быть все еще проще. Природа не терпит пустоты. В этом мире должны какие-то разумные существа, и зазеркалье создало их. Откуда оно взяло «наработки» для этих созданий — неизвестно. Они — временные файлы, которые система забыла удалить. И все вокруг нас — временные файлы. Вся эта степь, которой раньше здесь не было, и не могло быть, потому что я никогда не был в этих краях.

Может быть в моем мире здесь начиналась тайга, но я никогда не видел этого. Зато я видел степь, и поэтому теперь здесь навеки вечные будет степь… Я знаю, что к востоку от Медянска начиналась тайга, так что, наверное, теперь все, что восточнее города — сплошной сосновый лес, а все, что западнее — голая степь. Ни одной деревеньки, ни одного городишки…

Но может быть они скоро появятся…

— В школе нас учили, что Вселенная расширяется… — подала голос Саша, — началось все с большого взрыва, и…

— Это потому, что этому учили меня. В моем мире Вселенная расширялась… А здесь большим взрывом послужило мое появление в Медянске. Центром Вселенной стал наш прелестный городок… От него, как круги по воде, пошла волна границы миров. Что за ней — я не знаю, но она постепенно отступает, создавая позади себя этот мир.

Может быть, когда она дойдет до того места, где должен был быть Омск, Омск появится! Не таким, каким он был в моем мире, потому что я никогда там не был! Он будет каким-то другим, но вот каким — не известно теперь никому.

— Подожди-ка… — Саша о чем-то задумалась, — Омск, говоришь… Знаешь, а я вспомнила, как выглядел изнутри «Маяковский»!

Почему-то меня это ничуть не удивило.

— Ну и как? — спросил я, — Ты, ведь, была там, так что должна помнить.

— Заходишь — налево касса… — задумчиво начала она, — Касса на три окошка. Этакая будка с синей крышей. Большой холл. Справа от входа — раздевалка, только когда я там была, она, конечно же, не работала. Это летом было… Чуть дальше — игровые автоматы. Какие — не помню, я ими ничуть не интересовалась. Хорошо помню, что посреди холла стоял здоровенный такой, надувной Гарфилд… Скажи, откуда я могу это знать, если этого всего не было?!

— Теперь есть… — ответил я, прикидывая расстояние до Омска, — Значит грань миров уже добралась до него. Омск уже есть, и он именно такой, каким ты его помнишь. Ты — часть этого мира, часть системы. Если вернуться к моей аналогии, то ты — одна из рабочих папок системы, и теперь именно с тебя рисуются новые временные файлы. Геометрическая прогрессия… Ты — такая, какой тебя вижу я. Омск — такой, каким его видим мы с тобой. Следующий город будет создан по образу и подобию наших с тобой мыслей и уже существующего Омска… Вселенная расширяется, Сашик… Так что, если мы хотим увидеть грань миров — нам придется поднажать.

Я утопил педаль газа до предела, мчась не идеально ровной дороге, за весь наш путь не сделавшей ни одного поворота. Идеально прямая магистраль без выбоин и колдобин. Мечта автолюбителя, коим я и являлся в своем мире. Эта дорога тоже была моим детищем…

— Значит, этот мир не будет повторять твой? — спросила Саша.

— Думаю, что нет. Ведь все, что я только что сказал — лишь моя гипотеза. Мир расширяется, и я почему-то уверен, что он расширяется именно по тем законам, которые я тебе только что описал. Может быть, я ошибаюсь… Может быть и нет…

— Но ты так думаешь? — настаивала она, — Думаешь, что в этом мире все будет по-другому? Не так, как у тебя?

— Да. То, чего я не знал и никогда не видел, Зазеркалье домыслит за меня. Опять та самая причинно-следственная связь — взяв мое настоящее, Зазеркалье смоделировало подходящее прошлое, и сейчас создает похожее на правду настоящее и думает о будущем.

Что-то в этом мире будет таким, каким я его помню. Что-то — таким, как я хотел… Всегда, кстати, мечтал об идеально прямых дорогах! А что-то — возьмется из ничего, станет непонятным и новым. Эйфелева башня будет по-прежнему стоять в Париже, а Останкинская — в Москве, потому что я это помню. Берлин будет столицей Германии, а вот что будет столицей Аргентины — неизвестно, потому что я этого никогда не помнил… В Нью-Йорке будут выситься небоскребы, но не исключено, что они будут и в Бангладеше, потому что я Бангладеша я никогда не видел, а что-то в нем должно быть.

— Забавно… — улыбнулась Саша, — Все так серьезно, но так забавно. Даже для меня, хотя я всегда считала этот мир единственным настоящим. А что, интересно, чувствуешь ты? Ты, ведь, невольный творец этого всего!

— Ничего, — покачал головой я, — Я ничего не чувствую. Теперь, ведь, это и мой мир, не забыла? Я, ведь, больше не могу вернуться в тот, прежний, да и не хочу!

— У меня есть свой собственный мир! — воскликнула Саша, и тут же поправилась, — У нас с тобой! Мы можем объехать его весь! Увидеть все, и подивиться тому, как это все создавалось!

— Можем… — согласился я.

На душе сразу как-то стало теплее, Пусть Земля вертится, Вселенная расширяется, а по всему сущему проходит граница миров, из чрева которой рождается этот самый мир. Я не одинок, а значит этот мир — мой. Наш!

Я взял Сашину руку в свою, и… И чуть не слетел с дороги на крутом повороте направо. Моя территория кончилась! Начинались временные файлы, о которых я не знал ничего!

Это пугало, но, в то же время и радовало. Надоело жить в мире, в котором каждый поворот ты знаешь досконально. Мы въезжали на новую территорию, о которой я не знал ничего. И это было хорошо!..

В полстах километрах от Омска нам попался первый дорожный знак, извещавший о том, что отныне мы не имеем права разгоняться больше 90, а вскоре и первый указатель, сообщавший, что до Омска осталось 40 километров. Дважды нам попадались уроды, неторопливо бредущие прочь от города по обочине. Увидев нашу машину они останавливались и провожали нас взглядами, продолжая смотреть нам в след до тех пор, пока мы не теряли их из виду. А один из них — и вовсе поразил нас, остановившись и неуклюже помахав нам рукой…

Справа от дороги, вдалеке, промелькнуло что-то похожее на строения, а через пару сотен метров мы наткнулись на поворот в ту сторону, возле которого стоял указатель с надписью «п. 8-е марта»… Я смутно припомнил, что не задолго до своего последнего путешествия в Зазеркалье, слышав в новостях о двойном убийстве в поселке 8-е марта, который находился, правда, где-то под Новосибирском. Вероятно, теперь 8-е марты будут попадаться в большом количестве близ каждого крупного города…

Дорога больше не представляла собой идеальную прямую. Она изгибалась, объезжая маленькие озерца или островки рощиц, а один раз мы даже проехали по простенькому мосту, перечеркивавшему узенькую речку…

Вскоре вдалеке показался город…

Уродов стало больше. Большинство из них меланхолично брели прочь от города, оживляясь лишь при нашем появлении, но некоторые явно были заняты какими-то своими делами. Один рылся в земле у обочины, усердно орудуя лопатой, которая с трудом слушалась его неуклюжих длинных рук, другой вертел в руках топор, словно прикидывая, зачем это устройство вообще нужно… Понемногу мы начинали привыкать к виду этих существ, и, так как никто из них не проявлял ни малейшей агрессии, Саша больше не вздрагивала при каждом их появлении, и не хватала меня за руку.

— Должно быть, они жили за пределом… — предположила она, провожая взглядом очередного урода, увлеченно рывшегося под капотом стоявшей у обочины машины, и время от времени выкидывавшего оттуда какие-то детали, — А теперь решили переселиться сюда.

— Не думаю, что их кто-то спрашивал. Грань миров смещается. Все то, что находилось за ней, чем бы это ни было, выбрасывает сюда, в наш с тобой мир. Грань миров — это чрево, из которого рождается новый мир… А они… они — жертвы преждевременных родов!

Мы въезжали в Омск!

Этот город принадлежал им, этим жутким существам, гротескным пародиям на человека. Сотни и тысячи уродов сновали по улицам, не то создавая видимость какой-то деятельности, не то действительно занимаясь чем-то.

Если Медянск, переживший «Безмолвный Армагеддон» выглядел как жертва атомной войны — закопченные фасады домов, вылетевшие стекла и, наконец, рухнувшая плотина, то Омск был чистым и сияющим. Кое-где на улицах стояли брошенные машины, в некоторых из них гордо восседали новые хозяева города, положив руки на руль и зачарованно глядя на ручку скоростей. Кое-где уроды выглядывали из окон, провожая едущий по улицам джип внимательными и задумчивыми взглядами.

Это был новый город! Только что рожденный, только что выбравшийся из чрева матери и улыбавшийся всему Зазеркальному миру… В нем не было следов аварий и катастроф, в нем вообще не случалось «Безмолвного Армагеддона»! В этом городе никогда не жили люди, а значит и никогда не покидали его…

Я сбавил скорость, боясь, что одно из этих отвратительных существ додумается прыгнуть мне под колеса. И не зря! Еще один ребенок, вдруг заверещав что-то, метнулся прямо к нам под колеса. Я ударил по тормозам, и молча наблюдал за тем, как другой урод — возможно мать или отец этого малыша (я совершенно не видел половых различий уродов, если они вообще были), волоком утаскивает его с дороги, испуганно глядя на большие колеса нашего джипа…

— Как думаешь, это мать и сын? — спросила Саша.

— Может они вообще гермафродиты. Но, кажется, ты права…

— Гермафродиты, или нет, но этот явно опасался за своего ребенка. И понимал, что машина может причинить ему вред. Они разумны!

Я и сам видел это. Все эти уроды, и тот ребенок, которого я убил по дороге сюда, отличались от моего первого знакомца. Во-первых, у большинства из них отсутствовал костяной нарост на лбу, во-вторых двигались они как-то, более по человечески, что ли… Ну а в-третьих, если в том уроде я видел лишь простейшие инстинкты — любопытство и, возможно, агрессию, то у всех этих существ присутствовали и другие, более сложные. Да о чем это я, обитатели нового Омска умели говорить! Неоднократно я видел, как они переговариваются — по двое, по трое, или и вовсе большими группами. Они общались между собой, а тот малыш заговорил со мной. Пусть и на искаженном, но все же на русском языке!

Да, они были разумны!

Нам потребовалось больше часа на то, чтобы проехать через Омск. Мы ехали медленно, отчасти боясь задавить кого-то, а отчасти — просто пораженные открывшимся перед нами зрелищем. Уроды осваивали город! Они суетились в домах, выглядывали из окон, вертели в руках различные предметы и приборы, возможно, пытаясь понять их предназначение.

В тот момент я впервые понял, что наш с Сашей мир перестает быть нашим. Он принадлежал ИМ! Эти существам, этим детям черного предела!

Мы выехали из Омска и практически сразу увидели вдалеке черную стену… Мне не нужно было объяснять Саше, что она видит перед собой — слова вообще были излишни. Преграда возвышалась в нескольких километрах от города, и уже на его окраине мы ощутили перемены. Дома здесь выглядели какими-то… усталыми! Да, именно усталыми, готовыми вот-вот обрушиться. Дорога постепенно превращалась в нечто ухабистое, а газоны по обочинам — в мертвые озерца черной земли. Едва появившаяся по весне трава на них уже засохла, как будто над этой частью города прошел жестокий суховей…

Но я понимал, что на самом деле все наоборот. Из-за преграды все появлялось мертвым, и лишь потом оживало, наливаясь цветом и жизнь. Эта трава не завяла — она просто еще не успела ожить…

Громада черной стены надвигалась на нас…

— Мне страшно… — сказала Саша, и я не ответил ей, не зная, что сказать.

Навстречу нам непрерывным потоком двигались уроды. Десятки, сотни, тысячи… Обочины дороги превратились в бесконечную очередь, уходившую до самой грани миров. В нее саму! Эти существа покидали свой прежний мир (уж не знаю, был ли он для них родным, или нет), и двигались в наш. В этот светлый, яркий и чистый мир, лишенный людей. Теперь это был их мир, и они знали об этом. Они спешили заселить его, покидая черную пустоту за пределом.

Мы приблизились к грани миров вплотную. Из ее мерцающей темноты нескончаемым потоком выходили уроды, будто по конвейерной ленте уносясь прочь, к Омску. Я остановил машину в паре метров от преграды…

Проходящие мимо существа поворачивали к нам свои уродливые лица и долго осматривали нас, от чего мне захотелось, чтобы все стекла джипа были не просто тонированными, а и вовсе непрозрачными… Перед нами вздымалась громадина грани миров. Огромная, чудовищная, внушающая трепет… отсюда было видно, что она движется и сейчас. Черная стена медленно уползала прочь от нас, делая несколько сантиметров в секунду. Временами она ненадолго ускоряла свой шаг, делая короткий рывок, а затем возвращалась к первоначальному медленному движению…

— Хочешь выйти? — спросил я Сашу, — Ты, ведь, хотела взглянуть на нее! Может быть даже прикоснуться к ее поверхности…

В моих словах звучали нотки издевки, и я не старался скрыть их. Да, я виноват перед Сашей. Кругом виноват, ведь все плохое, что произошло с ней, произошло из-за меня! Но мне кажется, я имел право на злорадство — ей хотелось увидеть это величественное, подавляющее волю зрелище, и она увидела его. Пусть насладится чувством, когда кровь начинает медленнее течь в твоих жилах, пусть ощутит в груди мертвый, еще не оживший воздух этого месте!

Ведь смерть — это начало новой жизни, и, в таком случае, начало новой жизни — конец смерти… Сейчас мы стояли там, где смерть граничила с жизнью, вот только жизни я, почему-то, не ощущал вокруг себя. Одну лишь смерть!

— Ты был прав… — зачарованно прошептала Саша, — Этот мир — твой! За этой гранью нет ничего!..

— Нет, есть! За ней смерть! — сказал я, только сейчас осознав, что это действительно так. И подчиняясь внезапному порыву я надавил на газ.

Саша испуганно взвизгнула, когда джип, подпрыгнув на ухабе, не въехал — влетел за предел. Нас мгновенно окутала тьма, казавшаяся материальной и, быть может, живой. Я включил фары, и два ярких луча света ринулись вперед, но завязли в этой темноте уже через несколько метров. Темнота не была кромешной — даже без фар я мог смутно различить убегающую вдаль дорогу и сотни уродов, двигавшихся по ее обочинам к границе, разделяющей светлый и темный миры. Темнота не была кромешной, но свет, привезенный из другого мира, завязал в ней, как в болоте… Холод этого мира медленно просачивался в машину через едва заметные щели…

— Зачем ты это сделал? — вцепившись в мою руку спросила Саша, и голос ее дрожал.

— В прошлый раз я не рассмотрел всего, что находится здесь. Хочу сделать это теперь…

Я и в самом деле осматривался… Да, на этой стороне действительно не было ничего живого. Даже уроды, методично двигавшиеся к преграде и едва различимые в свете фар и тусклом свете, просачивающемся сквозь черную стену, и те казались какими-то не живыми. Всего в нескольких метрах, насколько позволял свет фар, я видел уже не человекоподобных существ, а скелеты, наспех обтянутые рваной кожей. И по мере приближения к пределу эти существа обретали плоть, постепенно становясь такими, какими я привык видеть их…

Дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом в ТОМ мире, в ЭТОМ была усыпана асфальтовой пылью, плотно слежавшейся на мертвой земле. И чем ближе к грани миров, тем прочнее становилась эта пыль, тем крепче ее частицы цеплялись друг за друга… Я не видел растительности по бокам дороги, но предполагал, что увижу лишь гниющую траву и ободранные веточки кустарников.

Я включил кондиционер, надеясь прогнать из машины холод, но он не уходил. Он прятался под одеждой, заползал в обувь, касался своими холодными пальцами самой души…

— Мы присутствуем при рождении мира! — сказал я, — Мы за гранью жизни. Там, где жизни еще нет! Интересно… Так ли рождались ВСЕ миры?

Может быть и тот мир, который я привык считать родным, точно также выбрался из холодной черноты? Может быть и его кто-то придумал, создавая плацдарм для отпуска? А может быть в 1939-м некий Адольф Шикльгрубер, более известный под другой фамилией, создал мой мир просто для того, чтобы потренироваться в искусстве ведения войн? И поэтому он создал страну, в которой все поклонялись ему, и весь остальной мир, дрожавший при упоминании его имени? Может быть для него это тоже было отпуском?

Что толку гадать… Я никогда не узнаю правды. Может быть мой мир был единственным настоящим, самым первым и единственным, откуда открывались дороги в зеркала. А может быть я был единственным, кто умел проходить сквозь посеребренное стекло? Но, кто знает, может быть мой родной мир тоже был декорацией для чьего-то отпуска…

— Поехали отсюда… — умоляюще попросила Саша, — Пожалуйста, поехали! Я не хочу больше знать, откуда появился мой мир… Хочу обратно в наш с тобой дом, хочу сидеть возле печки обнявшись, и говорить о фильмах. Которые мы с тобой видели, о книгах, которые читали. Обо всем, о чем угодно, только не об этой темноте… Здесь страшно, Артем!

— Здесь нет ничего страшного, — ответил я, и рывком открыл дверцу, — Здесь вообще нет ничего. Все они, все, что есть здесь — всего этого еще нет! Мы с тобой находимся в царстве смерти, и все в нем мертво.

Саша попыталась меня удержать, но я вырвался из ее рук и вышел из машины. Асфальтовая пыль дрогнула под моими ногами, но не расползлась, не позволила мне провалиться. Холод крепко держал мое сердце, и я почему-то точно знал, что холода длинные и тонкие пальцы. Как у уродов…

— Здесь нечего бояться! — повторил я, скорее, самому себе… — Все здесь еще мертво…

Колеса машины дрогнули и джип медленно пополз назад, к светящейся грани миров. И сама грань надвигалась на меня, выпуская на волю новые сантиметры пространства, новые сантиметры жизни…

Живой мир отторгал смерть, отодвигая прочь грань смерти, отвоевывая у нее новые кусочки жизни. Мертвый мир отторгал жизнь, то есть нас — гостей из иного мира, медленно выдворяя прочь. Это давление чувствовал и я — какая-то сила настойчиво подталкивала меня к пределу… Впрочем, и я не горел желанием здесь оставаться. Я видел все, что хотел увидеть, и понял все, что мог понять.

Но раньше, чем я сел обратно в машину, две длинные руки крепко схватили меня за плечи, а перед моим носом предстало обезображенное лицо урода.

— Я знаю тебя… — прохрипело существо, и я увидел, как в его рту копошатся маленькие белые черви, присосавшись к кровоточащим деснам.

Я в испуге отпрянул назад, но урод крепко держал меня за плечи, вцепившись в куртку своими тонкими пальцами будто стальными крючьями. Больше всего в этот момент я испугался, что остальные уроды — сотни окружавших меня омерзительных существ, тоже бросятся на меня, но они продолжали идти. Идти, будто конвейерная лента! Они лишь поворачивали головы в мою сторону и бессвязно бормотали что-то…

Я вскинул руки, стараясь освободиться, и руки удерживавшего меня существа выпустили мою куртку, отброшенные прочь. Я изготовился ударить, точно также, как я ударил того ребенка-урода на шоссе, страшным ударом в солнечное сплетение — если не убить, то хоть отшвырнуть эту мерзость прочь от себя… Но не ударил!

— Я знаю тебя… — сказал урод, и я понял, что тоже знаю его…

Нет, ее!

На меня смотрела изуродованная до неузнаваемости Тамара. Я даже сам не могу понять, как в этом жутком существе, в этом обтянутой гниющей кожей черепе, я сумел узнать свою жену! Ее стройная фигура теперь, в этом обличии, напоминала фигуру умирающего от истощения дистрофика. Ее голубые глаза прекратились в красные глазищи. Тамарина улыбка стала оскалом мертвеца с языком, вывалившемся изо рта, а ее волосы — подобием мокрой половой тряпки.

И все же это была она!

— Кто ты? — спросило подобие Тамары, и я в ужасе отшатнулся, — Я… знаю… тебя! Откуда?!

В этом хриплом голосе не было угрозы. В нем звучало отчаяние! Отчаяние сумасшедшего, всю жизнь считавшего что мир заканчивается за его огородом, и вдруг оказавшемся на ином континенте.

Я не знал, что ответить этому созданию, порожденному Зазеркальем по остаткам моей памяти, и выброшенному им из чрева смерти. Лучше бы этой жуткой пародии на Тамару остаться там, в темноте.

— Кто я? — спросило меня существо, — Что я?!

В яростном бессилии оно грохнуло маленькими кулаками по капоту джипа, оставив на нем заметную вмятину.

Позади меня с едва слышным чмоканьем багажник джипа коснулся грани миров, выбираясь из холодной темноты не рожденного мира.

— Что… я… такое?!!! — вопрошало существо, глядя на меня безумными красными глазами, — Что… такое… ты?!

— Я — твой творец, — сказал я, и ударил… Ударил так, как в этом мире позволено было бить лишь мне одному, рожденному в мире с вдвое больше гравитацией чем здесь. Ударил псевдо-Тамару в живот, чувствуя, как рвутся под моим натиском гниющие ткани, как хрустят ее тонкие кости.

Я запрыгнул в машину и, не обращая ни малейшего внимания на испуганные всхлипы Саши, вывел джип за предел и вновь остановился. Можно ли убить еще не ожившее существо в царстве смерти? Вряд ли… Поэтому, взяв автомат, я вновь вышел из машины и стал ждать, пытаясь унять дрожь в руках и коленях.

Уроды двумя бесконечными шеренгами выходили из-за предела. Жуткие, отвратительные, и такие жалкие. Колонисты! Толпы поселенцев нового мира… В ярком свете полуденного солнца все это казалось нереальным, ненастоящим, иллюзорным, но в то же время я ничуть не сомневался в своей нормальности. Уроды существовали на самом деле, черная стена предела — тоже, и где-то за ней, цепляясь скрюченными пальцами за асфальт, к преграде ползло существо, являющееся уродливой пародией на мою жену. И я ждал его появления…

Подобие Томы появилось из-за грани миров спустя несколько минут. Согнувшись пополам это создание придерживало обеими руками выпадающие из рваной раны на животе колбаски кишок… Да, в уродах не было ничего опасного — их тела, наверное, с трудом могли выдержать падение с полуметровой высоты, раз мой удар мог так разворотить им живот. Но в то же время они обладали невероятной живучестью и, кажется, совершенно не чувствовали боли. Подобие Томы шло на меня, напряженно шаря взглядом по сторонам, и в этом взгляде не было боли… В нем было страдание! Страдание не физическое, не ощущение близкой смерти, а горечь от неразгаданной жизненно важной загадки…

Наконец оно увидело меня и двинулась прямо ко мне, с трудом перебирая подгибающимися ногами.

— Творец… — произнесло существо, — Творец… значит… творить?

— Да! — ответил я, и головы сотен уродов повернулись ко мне. Идущие вдоль обочины создания постепенно замедляли шаг, а потом и вовсе остановились, глядя на меня.

— Творить… — произнесло подобие Томы, — Зачем?!

— Зачем? — присоединился к ней еще один урод.

— Зачем?

— Зачем?

— Зачем?

Это зловещее «Зачем?» слилось для меня в один протяжный стон…

— Зачем? — опять спросило подобие Томы, — Там… было… хорошо!

— Так отправляйся туда! — воскликнул я, вскидывая автомат и нажимая на курок.

Очередь смела эту тварь с дороги, подобно струе воды из пожарного брандспойта. Она рухнула на разрушающийся асфальт, подняв тучу пыли, и больше не шевелилась.

Еще один урод приближался ко мне, отделившись от общей массы.

— Творец?… — хрипло произнес он, — Что я?… Зачем… я?…

Вместо ответа я выпустил в него короткую очередь, отбросив назад, к своим. Мне больше не было жаль этих созданий. Убивать их было все равно, что даровать смертельно больному право на быструю смерть. Это было не убийство, это была эвтаназия!.. Они не были ни людьми, ни животными. Они и сами не знали, кем являлись!

Я запрыгнул в машину и дал газу, разворачиваясь обратно к городу, при этом зацепив и переехав еще десяток уродов.

— Спите спокойно! — произнес я сквозь зубы, — Там вам было лучше…

И мы понеслись… Понеслись домой, в тихую и спокойную Молчановку, до которой пока что не добрались эти отвратительные существа. ПОКА не добрались!

Вам знакомо ощущение, что ваша жизнь рушится? Знаете ли вы, что такое рассыпающееся в прах «Я»? если нет, то попробуйте представить, что вы будете чувствовать в следующей ситуации. Представьте, что у вас есть человек, который безгранично дорог вам, с которым вы близки настолько, что, кажется, можете даже читать его мысли. Просто потому что ваши мысли бегут параллельно! Представьте себе это чувство духовного единения, это ощущение того, что вы больше не одиноки в этом мире, что у вас есть родственная душа…

Представили? А теперь вдобавок к этому представьте, если сможете, конечно, что кроме этой родственной души в мире больше нет НИКОГО! Если вы гуманитарий по складу ума, то вообразите себе мою жизнь в мире «Безмолвного Армагеддона», в пустом мире, в котором нет никого кроме меня и Саши. А если вы — технарь, то просто помножьте наивысшее счастье в вашей жизни на 10, и вы получить численное значение счастья, которое испытываешь, когда в пустом мире у тебя есть кто-то… Кто-то дорогой и любимый!

А теперь, дорогие гуманитарии, представьте, что эта телепатическая связь, этот одновременный бег мыслей, исчез! Вообразите себе темную пещеру, по которой вы шли, держась за руки, в которой вы, вдруг, теряете руку этого близкого вам человека. Он где-то рядом, но вы больше не чувствуете его! Не видите, не слышите и, самое страшное, не чувствуете его близости…

Ну а технари могут просто разделить полученное ранее число счастья на ноль. Что, не делится? Выражение не имеет смысла? То-то! Теперь вы знаете, что бывает, когда жизнь пытается поделить тебя на ноль. Когда ТЫ сам не имеешь смысла!

Это страшно…

Мне было страшно, когда я ощутил, что теряю Сашу.

Домой мы вернулись уже под вечер, и за всю дорогу она не проронила ни слова. Впрочем, я и сам, пораженный всем, что увидел за сегодняшний день, не старался разговорить ее. Может быть зря… Может быть я должен был преодолеть свои страхи, чтобы помочь ей, но и в моем сердце все еще ощущались холодные пальцы смерти. Кусочек ТОГО мира, маленькое напоминание о чреве смерти, в который мы не просто заглянули, а, можно сказать, съездили на экскурсию…

Я не мог забыть той холодной тьмы, сгущавшейся с каждым шагом, удалявшим меня от грани миров, и этот холод еще долго будет являться мне в ночных кошмарах. И хоть Саша так ни разу не заговорила со мной об этом, я уверен, что ей тоже снятся подобные сны…

И еще я никогда не забуду слов существа, слепленного по подобию образа Тамары: «Там… было… хорошо!»

Но все это в прошлом… Уже в прошлом!

В тот день до самой темноты мы с Сашей перекинулись от силы парой слов. Я затопил печь, она — подоила корову и покормила всю нашу немногочисленную живность. А когда темнота опустилась на Молчановку, мы легли спать, чувствуя себя усталыми и разбитыми. И по молчаливой договоренности не стали гасить керосинку, опасаясь, что во сне тьма подберется к нам слишком близко…

Мы лежали, прижавшись друг к другу, и я слышал, как Саша тихонько всхлипывает, стараясь не подать виду, что плачет. Получалось у нее плохо…

Я провалился в сон. Беспокойный и тяжелый. Мне снилось, что я бреду по темной пещере, шаря вокруг руками. Я искал Сашу, искал ее руку, чтобы покрепче вцепиться в нее и не отпускать уже никогда. Но каждый раз когда моя рука касалась чего-то живого, вдруг вспыхивал яркий свет и я видел перед собой уродливое лицо, отдаленно напоминающее лицо Томы, кого-нибудь из моих клиентов, друзей или бывших одноклассников.

— Там хорошо! — говорили они мне. Все вместе и каждый в отдельности, — Там спокойно! Там нет памяти, а значит нет злобы и ненависти. Там нет страдания…

— Счастье в беспамятстве! — шептал мне на ухо искаженный голос Тамары.

Я хотел проснуться, но не мог. Я искал Сашину руку, но не мог найти. Каждый раз я хватался лишь за изъеденные язвами и покрытые толстыми белыми личинками руки уродов.

В конце концов я все же проснулся. Проснулся от Сашиного испуганно крика… Я еще несколько секунд балансировал между сном и реальностью, боясь нырнуть и в то, и в другое, но в итоге все же проснулся окончательно. Проснулся, чтобы в тусклом свете керосинки увидеть перед собой испуганное Сашино лицо…

Само собой я решил, что ей просто приснился кошмар… И продолжал так думать еще несколько секунд до того, как заметил, что наши тени движутся по стене, и что Сашин взгляд направлен не на меня, а куда-то за мою спину.

Я резко обернулся, чтобы увидеть урода, задумчиво разглядывающего керосинку, которую он держал в руках. Испуга не было — я уже знал, на что способны эти создания, то есть, знал, что они НЕ способны практически ни на что. Как-то отрешенно я попытался вспомнить, запирал ли дверь на замок, и так и не вспомнил… Не менее отрешенно я подумал, что если это создание сейчас уронит керосинку на пол — дом заполыхает так, что на свет от пожара сбегутся все окрестные уроды…

— Поставь! — сурово сказал я, и урод перевел взгляд своих глаз на меня. При столь скудном освещении трудно было это заметить, но я все же заметил, насколько этот отличается от всех, что я видел раньше. В первую очередь я обратил внимание на его глаза — они стали меньше, были не столь глубоко упрятаны в череп, и… И главное, они сменили цвет! Все уроды, которых я видел до того момента, сверкали своими красными глазищами, этот же смотрел на меня зелеными глазами.

— Это дает свет? — спросил он, и я отметил, что его голос стал четче и понятнее.

— Да… — ответил я.

Это было глупо… Я сидел в постели, в одних трусах, и разговаривал с забредшим в мой дом уродом. Интересно, если бы это случилось со мной пару недель назад, в родном мире, я повел бы себя также? Вряд ли… Люди меняются! Как оказалось, уроды тоже.

— Это… легко? — спросило существо у моей постели.

— Что легко?

— Это… — он кивнул на керосинку и осторожно поставил ее обратно на стол, — Легко это… пользовать?

— Относительно, — ответил я, и видя непонимание в его глазах, поправился, — Да, но не для всех.

Урод понимающе кивнул.

— Не для меня… — сказал он, и в его словах мне почудилась горечь. У меня уже не осталось сил удивляться тому, что это создание оказалось не просто разумным, но и способным к чисто человеческим эмоциям.

— Не для тебя, — согласился я, — А теперь уходи. Я не звал тебя!

— Почему? — урод склонил голову на бок, разглядывая меня, — Почему я… уходить?

— Это мой дом.

— Дом? — переспросило существо.

— Дом… — подтвердил я, обводя рукой вокруг себя, — Место, где я живу.

Я почувствовал, что Саша перестала вздрагивать от каждого движения моего собеседника. Значит и она перестала бояться его… Я же давно не ощущал страха — лишь любопытство исследователя. На моих глазах уроды эволюционировали, и мне было интересно узнать, насколько они продвинулись в своем развитии.

То ли чем дальше урод находился от грани миров, тем он становился умнее, то ли сказывалось время, проведенное в этом мире… Вряд ли это создание бежало за нами от самого Омска — должно быть, он выбрался из-за предела еще когда он находился неподалеку от Молчановки, и где-то бродил, пока не наткнулся на нас…

— У меня нет… дома… — с усилием выговорил он, — Почему?

— Не знаю, — ответил я, — Выбирай любой. Здесь их много.

Урод выглянул в окно и вновь кивнул. Он понимал меня! Понимал значение новых для него слов, тут же примеряя их на конкретные вещи.

— Я выберу себе… дом, — сказал он, — Я… понял…

— Тогда уходи. И не появляйся здесь больше.

— Это не мой дом… — понимающе говорит он, — Мой будет другой…

Урод повернулся и направился к двери, но не сделав и двух шагов вновь обернулся ко мне.

— Скажи… Ты — это я?

— Не понимаю…

— Ты… — урод задумался, подбирая слова, — Ты — такой же как я? У тебя есть дом, и у меня может быть дом… Ты говоришь… и я говорю… Ты — такой же как я?

— Нет…

Я встал с постели, и урод сделал шаг назад. Вполне возможно, что он боялся меня.

— Саш, где зеркальце? — спросил я, и она указала рукой на шкаф, где на полке лежало то самое зеркальце, с помощью которого она совсем недавно искала причину моей боязни зеркал.

Я взял его и шагнул к уроду.

— Посмотри на меня… — сказал я ему, — Ты видишь меня? Ты можешь запомнить, как я выгляжу?

— Да…

— Запомни цвет моей кожи, цвет моих глаз, толщину моих рук… Запомни меня! Понимаешь?

Я сомневался, что урод понял этот поток слов, обрушившихся на него, но тем не менее он кивнул.

— А теперь возьми в руки это, — я протянул ему зеркало, — Знаешь, что это такое?

— Нет…

— Это позволяет тебе взглянуть на себя со стороны… Тот, кого ты увидишь в этом кусочке стекла — это ты. Посмотри на себя, и ты поймешь, насколько мы с тобой не похожи… Ты другой! У тебя тоже может быть дом, ты можешь пользоваться подобными предметами, но ты другой!

Урод протянул руку и взял зеркало из моей руки.

— Смотри! — велел я, — Это ты.

Урод смотрел… Смотрел в зеркало, и чем дольше он вглядывался в отражение, тем сильнее менялось его лицо. В его глазах я видел страх…

— Что ты видишь? — спросил я.

— Себя… — прошептал он в ответ, и голос его дрожал, — И еще то… То, что было… Позади темнота… Позади меня…

Его голос с шепота сорвался на едва слышный крик. Он хотел кричать, но не мог… Его руки дрожали и, мне казалось, что он хочет отшвырнуть прочь зеркало, но не может. Как будто какая-то сила приковывала его взгляд к его отражению…

В его глазах страх сменился ужасом…

— Отбери у него зеркало! — закричала Саша, привстав на кровати, — Ты что, не видишь, что с ним?!!

Я подался вперед и выхватил зеркальце из рук урода. Его ноги покосились, и он бесформенным кулем повалился на пол. Саша вскочила с постели, совершенно забыв что одета лишь в полупрозрачную ночную сорочку, и рефлекторно метнулась к уроду, чтобы поддержать его, или помочь подняться, но взглянув на его покрытую язвами кожу, отстранилась…

— Что с ним? — спросила она, прижавшись ко мне. Я лишь пожал плечами. Я что, специалист по психике или физиологии созданий, пришедших из иного мира? Вроде бы нет…

Урод был в сознании. Его глаза были открыты и смотрели на нас… Ужас помаленьку улетучивался из них…

— Что ты видел? — спросил я. Что так могло напугать его? Неужели собственный вид — ведь он наверняка не раз встречался со своими сородичами. О какой темноте он говорил?

— Темноту… — ответил он, поднимаясь на дрожащих ногах. Только сейчас я заметил, что его колени уже не напоминают колени кузнечика, как у виденных мною ранее его сородичах. У этого урода они сгибались также, как и у человека! Да, уроды эволюционировали и, при чем, достаточно быстро.

— ТУ темноту? — спросила Саша, сориентировавшаяся быстрее меня, — Холодную и пустую?

Урод кивнул…

— Я уже… забыл… Забыл это… То, откуда пришел… Но ты показал мне! В этом, — он кивнул на зеркало в моей руке, — Было то место… Лучше не помнить… Лучше не знать… Холодно…

Его речь становилась все бессвязнее и бессвязнее. Он повернулся к нам спиной и сделал шаг к двери, с трудом удерживаясь на подкашивающихся ногах, а затем вновь остановился и спросил, не оборачиваясь.

— Ты помнишь, откуда пришел?…

Думаю, он имел в виду не мой прежний мир, а, скорее, то место, откуда появился он сам. Помню ли я эту холодную темноту, помню ли, как вышел из нее?

А было ли это вообще? Уже в который раз я задумался о том, насколько был реален мой прежний мир. Может быть я, точно также, как и это несчастное существо, вышел из чрева смерти, только не помню этого. Ведь забыл же об этом он, хотя с момента его появления в этом мире прошло меньше недели.

Да, он примитивен. Да, он урод, а я — человек. Но разве человеческая память не имеет свойство отбрасывать все плохое, чтобы не травмировать психику? Что мы помним лучше всего? Свой первый сексуальный опыт, свой лучший день рождения, свою свадьбу… А попытайтесь вспомнить как в школе вас первый раз били старшеклассники? Как у вас из кармана пропал кошелек со всей зарплатой? Как вас бросила любимая? Да, вы вспомните это, но, я уверен, подробностей будет куда меньше, и само воспоминание — менее четким…

— Не помню, — ответил я.

— И я не помню, — ответила Саша.

— Вы… оба… Не такие, как я. Кто вы?…

— Люди…

— А кто я? — урод обернулся к нам, — Кто я… такое?

— Не знаю…

— Но я не человек… — констатировал он, — У меня может быть… дом… Я могу… научиться… Но я помню темноту… Значит я не человек. Человеком быть… хорошо. Человек… не помнит!.. Я хочу быть… человеком… Я хочу… забыть… Не хочу… видеть это…

Он ушел, продолжая бормотать что-то себе под нос, оставив нас вдвоем…

С тех пор прошло три недели… Удивительно, но все наладилось. Первые две ночи после визита к нам урода, мы запирали дверь на все замки, и, в довершение всего, на швабру — как в старом анекдоте. Днем мы боялись выходить во двор, и как в самый первый день в Молчановке, ходили всегда по двое, держа наготове заряженные автоматы.

Но не это было самым страшным. Не то, что в Молчановке становилось все больше и больше уродов, обживавших ничейные дома, и не то, что время от времени они подходили к нашей ограде «поговорить». Не смотря на свою жуткую наружность они были практически безвредны…

И даже не то, что мы перестали быть хозяевами целого мира, пугало меня больше всего. Не то, что отныне у нас появились незваные соседи, и не то, что они косо поглядывали на нашу корову, явно видя в ней потенциальный шашлык…

Самым страшным было то, что происходило между нами. Меня пугало то чувство отчужденности, которое поселилось в Сашиной душе после поездки за предел. Мы по-прежнему жили вместе, вместе занимались хозяйством, и вместе спали в одной постели, но чувство духовного единения пропало…

Вы когда-нибудь задумывались о смысле выражения «моя вторая половинка»? О том, как это здорово, идеальной дополнять друг друга… И как это сложно, стать единым целым из двух половинок… Если задумывались — вы поймете, что чувствовал я, думая, что теряю Сашу.

Мы больше не были единым целым! Два молчаливых «Я». Два молчаливых призрака, потерявших частичку себя… Ну, или, по крайней мере, не потерявших, а лишь уронивших ненадолго. Потому что со временем все наладилось…

Я часто ловил Сашу за тем, что она всматривается в зеркало. По несколько десятков минут сидит на диване и вглядывается в его блестящую поверхность, силясь увидеть в нем что-то… Я не раз спрашивал ее об этом, но Саша предпочитала отмалчиваться. Прятать зеркало за спиной, когда я подходу к ней, с улыбкой на губах, но без оной в глазах, говорить, что поправляет макияж.

Думаю, что я знаю, что она искала там. Темноту. То, что видят в зеркале уроды! Холодную тьму, следующую за ними…

Иногда, но, слава Богу, очень редко, я видел, как на ее лице промелькнет страх. Страх, похожий на тот, что я видел в глазах урода, когда он смотрелся в это самое зеркальце. Страх холодной тьмы! Но секунду спустя на ее лице уже читалось облегчение — уж не знаю, что мелькало там, в глубинах зеркала, но оно исчезало достаточно быстро, чтобы позволить Саше не сойти с ума…

Но все наладилось… Я даже не понял, как это произошло. Просто, две недели спустя, вечером Саша поставила в магнитофон кассету с какой-то медленной и красивой музыкой, и подошла ко мне, протянув руку.

— Белый танец, — сказала она, — Дамы приглашают кавалеров…

— Батарейки посадим… — ответил я, хотя душа моя ликовала, — Они ж теперь на вес золота!

— Ну и пусть! Будем жить при свечах!

— Значит при свечах, — согласился я, нежно взяв протянутую руку в свою.

И мы танцевали, пока композиция не закончилась. Я не знаю, что это было, и никогда потом не интересовался у Саши, чью кассету она поставила в тот день. Лучше пусть она останется для меня абстрактной, волшебной музыкой, звуки которой я буду помнить всю оставшуюся жизнь…

В Сашиных глазах я все еще читал робость и страх. Страх вновь сблизиться со мной, вновь открыть мне душу, но в то же время я видел в них и желание сделать это… И все пошло на лад. Я все реже видел грусть в ее глазах, и все чаще видел ее улыбку. Как бы пафосно это не звучало, но счастье вновь вернулось в наш маленький домишко в Молчановке, не смотря ни на что…

А сейчас мне, пожалуй, нужно окончательно определиться, для кого я пишу эти строки. Помнится, когда я садился писать это, я еще не знал, что выйдет из тех нескольких строк, что я записал на бумаге при свете керосинки. Я не задумывался, будут ли это мемуары, или мой дневник, не задумывался, для кого я это пишу — для себя, или для кого-то еще… Сейчас, готовясь закрыть эту толстую тетрадь, мне нужно сделать это. Нужно определиться…

В этих страницах слишком много меня. Моего горя и моей радости, моего страха и моей любви. В этой тетради я… И вполне возможно, что я писал это для себя, чтобы выстроить на бумаге в хронологическом порядке все то, что произошло со мной за этот месяц. Чтобы копнуть поглубже в своей собственной душе, и вытащить на поверхность то, что ютилось в ней на самом дне.

Если все это я писал для себя, то я могу смело отложить в сторону ручку и закрыть эту тетрадь. Закрыть эту страницу моей жизни, потому что будь последний месяц моей жизни чьим-то рассказом — тремя абзацами выше он закончился бы фразой «И жили они долго и счастливо». Они, то есть мы с Сашей. Мы снова вместе, снова не боимся друг друга потерять, и верим, что этот мир наш, не смотря ни на что…

Но что, если этот рассказ не обо мне? Что, если он о мире, в котором больше нет Медянска? Ведь перечитывая написанное я вижу, что не раз обращался с исписанных страниц не к самому себе, и не к своему дневнику (как любят писать маленькие девочки: «Здравствуй, дорогой дневник, сегодня я была там-то и там-то…), а к кому-то еще. К тому, кто будет это читать после меня.

Если так, то у этого рассказа осталась еще одна глава. Этакий постскриптум, пусть и достаточно большой для послесловия.

Да, рассказ обо мне, писавшийся для меня, закончен. И теперь перед вами рассказ о вас, написанный для вас. Может быть вам трудно будет это читать, и уж точно вам трудно будет в это поверить, но я видел все, о чем пишу своими глазами! Мне можно верить…

Параллельно тому, как развивались наши отношения с Сашей, развивался мир вокруг нас. Рос и видоизменялся, и его рост заключался не только в том, что грань миров уходила все дальше и дальше, выплевывая на свет божий все новые и новые квадратные километры нового мира. Зазеркального мира…

Я ошибался, считая себя его творцом. Я был лишь катализатором… И подозреваю, что Саша тоже поняла это, хоть мы ни разу больше не заговорили с ней о моей роли в сотворении этого мира. И думаю также, что именно благодаря тому, что она поняла это, я вновь вижу ее улыбку. Наверное, жить с творцом я бы тоже не мог, а вот с катализатором… Легко!

Я был тем взрывом сверхновой, который запустил процесс формирования Вселенной. Я был тем исходным материалом, той первоосновой, из которой Зазеркалье слепило этот мир. Но я не был его творцом! Мир сотворил кто-то другой или, быть может, что-то другое. То, что открывало мне дорогу в иные миры, превращая зеркала в звездные врата…

И Вселенная закрутилась! По воде пошли круги, и я был тем кирпичом, от которого они брали свое начало. И постепенно эти круги вновь становились ровной водной гладью — мир успокаивался!

Через неделю после того, как один из уродов заглянул к нам в гости среди ночи, в Молчановке обитало уже не менее двух десятков ему подобных. Они обживали дома, приводили в стайки не ведомо где найденную (и не ведомо чем до этого питавшуюся) скотину, орудовали лопатами, перекапывая огороды.

Тот урод, что заглянул к нам, поселился прямо напротив нас, и мы не раз наблюдали из окна, как он совсем по-человечески точит лопату, и также по-человечески капается в своем огороде.

А неделю спустя он зашел к нам, чтобы попросить спичек!

К этому моменту его уже невозможно было назвать уродом — это слово, этот термин, возникший у меня сам собой, больше не подходил этим существам. Они эволюционировали, изменяясь на глазах, приобретали человеческие черты лица, человеческую походку, привычную нам речь… Они становились людьми!

Он постучался к нам в ворота, а когда я вышел к нему, держа в руках автомат — недоверчиво покосился на оружие в моих руках.

— Что это? — спросил он.

— Автомат, — обалдело ответил я.

— Зачем? — его речь была лишена шипения, хрипов или лязганья зубами. Его глаза были лишь незначительно шире человеческих, его губы теперь скрывали бывший некогда жутким провал рта. Передо мной стоял человек! Может быть несколько диковато одетый — в какие-то лохмотья, которые он, по всей видимости, нашел в облюбованном им доме, но, собственно, бывая в МОЕЙ Молчановке, я навидался еще и не такого. Единственное, чего ему пока не доставало — интеллекта. Не смотря на внешность и комплекцию взрослого мужчины, манерами он больше напоминал ребенка.

— На всякий случай, — ответил я, — Вдруг кто нападет?

— А… — задумчиво протянул он, и показал мне свою лопату, — Значит оружие. Как это?

— Страшнее. Убивает гораздо легче…

Этот довод показался ему убедительным…

— Спичек не дашь? — спросил он, уважительно поглядывая на автомат, — Печку хочу затопить, а спичек нет. Весь дом обыскал — нету!

— Могу и дать. А ты топить-то умеешь?

— Вроде бы… — пробурчал он, о чем-то задумавшись.

Когда он уходил, держа в руках коробок спичек, я крикнул ему вслед.

— Как тебя звать-то? А то соседи, ведь, а по имени друг друга не знаем.

Он остановился. Обернулся. Задумался. Глубоко-глубоко, как задумывается анекдотная блондинка, когда ее спрашивают чему будет равно два в квадрате. И, наконец, в его глазах засветилась радость узнавания.

— Никита! — радостно выкрикнул он, — Никита Вилорьевич!

— А я — Артем, — представился я, и, так как этот новоявленный Никита был старше меня раза в два, добавил, — Просто Артем.

Он вернулся, чтобы пожать мне руку.

— Будем знакомы! — сказал он, стискивая мою ладонь в своей, и мне стоило больших усилий не вырвать у него руку, прогнать прочь воспоминания о той белесой мерзости, что копошилась когда-то в его глубоких язвах. Сейчас никаких червей не было — я пожимал самую обыкновенную человеческую руку, но ни на секунду не мог избавиться от мысли, что сейчас кожа исчезнет с его руки, и мои пальцы увязнут в гниющем мясе.

Той ночью в десятке домов в Молчановке впервые задымили трубы. Конечно, стояло начало мая, и ночи были относительно теплыми по меркам Сибирской весны, но все же я удивляюсь, как эти недочеловеки жили в не отапливаемых домах.

Я не думаю, что Никита прошелся по всей деревне, и предложил всем сородичам этой ночью затопить печь. Думаю, что он вообще никому и ничего не сказал, так как и сам действовал по наитию, будто бы подчиняясь указаниям сверху. Может быть это было что-то сродни телепатии, но я думаю, что это явление другого рода…

„Время покупать Кристину“ — называл это Стивен Кинг.

Почему несколько человек во всем мире, независимо друг от друга, в один и тот же период начинали заниматься одними и теми же физическими явлениями или химическими законами? Почему, скажем, ткацкие станки изобретались в каждой стране Европы практически в одно и то же время, при чем изобретатели даже не знали друг о друге? Почему наука всех основных стран мира развивалась, и до сих пор развивается практически параллельно?

„Время покупать Кристину“ — вы просто знаете, что это время пришло!

Той ночью большая часть Молчановки выгорела подчистую. Я не знаю, сколько недочеловеков погибли в огне, но мне кажется что лишь единицы. Они понимали, что огонь несет смерть, и спасались от него, поэтому пламя пожирало только деревянные дома. Мы не спали всю ночь, без устали поливая стены дома водой, и заливая пламя, лизавшее ограду. Обошлось… Под утро мы завалились в постель еле живые, но довольные своим подвигом. Еще бы, остановить пожар, расползающийся по всей деревне, имея всего лишь четыре руки (две из которых — женские) и несколько ведер…

Хотя, строго говоря, пожар мы не остановили — мы просто отстояли у него маленький кусочек деревни. Свой дом… В то время, как большая часть домов погибла в огне.

Теперь посреди пустой улицы, превратившейся в одно большое пепелище, стояли, глядя друг на друга, лишь два дома. Наш, и Никитин.

— Сильно полыхало! — крикнул мне через ограду Никита, когда я, ближе к обеду, с трудом заставил себя подняться с постели.

— Еще бы! — отозвался я, — Почти вся деревня выгорела!

— Ну так… дураки же! Заслонку не закрыли! — сказано это было таким тоном, что не знай я истинной природы своего соседа — ни за что не усомнился бы в том, что передо мной типичный деревенский мужик. И словно читая мои мысли этот „типичный мужик“ добавил, — Ты заходи ко мне как-нибудь, только без своей. Сообразим!

— А у тебя откуда? — мне было интересно, что же он ответит. Прописалась ли и в его голове ложная память? Оказалось, прописалась…

— Да, с прошлого лета бутыль стоит! Долго настаивал — винцо получилось суровое!

Интересно, существовала ли эта бутыль вообще? Или он нашел ее в пустующем доме, а Зазеркалье с готовностью подсказало ему, что это, откуда, и зачем его принято использовать. И я закинул новую удочку…

— Так ты ж недавно здесь поселился! — сказал я, — С собой, что ли привез…

Я тут же пожалел о том, что спросил. Секунду спустя в глазах Никиты появилось выражение безнадежного отчаяния, граничащего с паникой.

— Я тридцать лет тут живу… — выдавил он из себя, и тут же схватился за голову, словно пытаясь загнать плохие воспоминания обратно, — Нет… Недавно… Темнота…

Он бормотал почти также, как неделю назад ночью у нашей кровати…

— Никита, — позвал я, и он посмотрел мне в глаза взглядом, полным отчаяния, — Я как-нибудь загляну. Посидим… Сообразим!

И его лицо расплылось в радостной улыбке…

Я, кстати, сдержал обещание. Винцо домашнего приготовления, истинное „народное творчество“, и правда оказалось забористым и вкусным. А Никита через месяц после сотворения этого мира — вполне неплохим собеседником.

Я узнал, что он вырос здесь, в Молчановке, приехав сюда вместе с родителями, когда ему было лет восемь. До того — жил под Питером, бывшим тогда еще Ленинградом. Здесь лет пятнадцать проработал грузчиком на хлебозаводе, а потом, когда завод закрылся, стал жить одним лишь домашним хозяйством…

— Вот только, — говорил он, — После того как в конце апреля вся деревня запила, много чего плохого случилось. Жена в тот день померла, а ведь лет двадцать с ней душа в душу жили… Все зверье мое перемерло! Корова, свиньи, кролики… Прям какое-то проклятье на нас упало — все перепились, и все отравились. Теперь уж и не разобраться, что пили, чем травились, и кто это зелье нам привез… Но я теперь только свое пью, родное…

Удивительно, но он помнил все это. Всю свою прежнюю жизнь, никогда ранее не существовавшую. Жену, друзей, соседей… даже рассказал мне, кто жил до нас в нашем доме! В представлении Никиты в ту грандиозную пьянку, когда суррогатом отравилось 99 % процентов деревни, умер и прежний хозяин этого дома. Дочка его уехала в Омск, а дом продала. Нам!

Никита помнил даже ту пьянку, которую мы с Сашей именовали „Безмолвным Армагеддоном“. Для него пьянка была! Она существовала в его памяти, и в памяти остальных новоявленных сельчан — тоже. Вот как, оказывается, исчезло население Молчановки! Вот так, и никак иначе…

Нескладное и жуткое существо, когда-то ночью спрашивавшее у меня, что такое „дом“, теперь превратилось в человека. В самого настоящего человека, неотличимого от тех, кого я привык видеть в своем родном мире. Впрочем, оно и понятно, ведь кирпичом, запустившим круги на воде в этом мире, был я. Вот только знать бы, почему кирпич — прямоугольный, а круги от него — круглые? Почему Медянск был таким, каким его пожелал я, а круги от него превратили этот мир в подобие моего? В подобие мира, о котором я не просил!

Никита был первым из бывших уродов, из бывших недочеловеков, с кем я познакомился достаточно близко. Первым, но не последним. Сейчас, спустя месяц после моего появления здесь, Молчановка ожила. Меня здесь все считают за своего, и никого из них не смущает тот факт, что я появился здесь сразу после той апокалиптической попойки. Бывшие хозяева этого дома продали его, а мы с Сашей — купили. Эта версия укоренилась в голове у всех жителей Молчановки, ну а мы, в общем-то, и не спешили никого разубеждать. Сначала меня удивляло это единомыслие целой деревни (в которой после пожара осталось лишь домов пятнадцать, почти все из которых были заселены) — почему они не сговариваясь, не делясь друг с другом идеями о нашем происхождения, просто и единогласно решили для себя, кто мы такие? Но со временем я просто перестал об этом задумываться.

„Время покупать Кристину!“ Кто читал Кинга — поймут меня лучше других. Просто пришло время принять нас, и нас приняли.

Еще забавный факт — никто из новых жителей Молчановки не знал о существовании Медянска. Города не было! Зазеркалье просто стерло его из памяти новых людей, или же просто забыло его туда „положить“. Впрочем, он казался мне забавным до того, как я побывал в Медянске. Просто неделю назад мы с Сашей решили напоследок наведаться в город — в последний раз выбраться в экспедицию по экспроприации всего ценного, что там могло быть (например денег, которые вновь стали в ходу среди новых людей). Медянска не было! Не было в привычном мне понимании.

Некогда могучая Медянка превратилась в узенькую речушку, которую я, наверное, смог бы форсировать на своем джипе, но, впрочем, так и не решился этого делать. Дома превратились в руины — казалось, что город оказался в эпицентре землетрясения, при чем как минимум лет десять назад. Асфальт магистралей исчезал под плотным ковром майской зелени, обильно пробивавшейся из малейших щелей. Рухнувшие дома будто бы уходили под землю, сливаясь с ней…

Некогда могучий город стремительно превращался в еще один многокилометровый участок Сибирской степи…

— Этого не может быть! — потрясенно прошептала Саша, когда мы только въехали в город, и увидели ЭТО. Дома, заводы, магистрали — все это стремительно разрушалось. Казалось, для Медянска время бесконечно ускорило свой бег, стремясь стереть город с лица земли. Наверное сейчас, к тому моменту, когда я пишу эти строки, Медянска уже нет… Единственная память, оставшаяся о нем — это громадное озеро, в которое превратилось Медянское водохранилище!

— Мы в Зазеркалье, Сашик, — ответил я, — Здесь может быть все!

Вот, собственно, и все. Мой отпуск закончен… Вновь начинается обычная жизнь. Три дня назад в Молчановку провели электричество от Татарской котельной. Восстанавливать сметенные ураганом опоры ЛЭП (готов поспорить, что я знаю точную дату этого урагана!) к нам приехала немалая бригада электриков, геодезистов, и еще черти-кого… У них-то я впервые и увидел карту наших мест. Было удивительно видеть, как Новосибирская область, бывшая в моем мире почти правильным кругом, здесь вытянулась на запад на четыре сотни километров, начисто пожрав Медянскую. Все, чем не закусил прожорливый Новосибирск, ушло Омску.

Медянска не стало абсолютно официально… Интересно, проезжали ли все эти электрики и строители через мой родной город? И если да, то что видели на его месте? Не знаю, да, пожалуй, и знать не хочу… И Саша полностью поддерживает меня в отношении стремления к неведению — должно быть, поездки к грани миров ей хватило на всю оставшуюся жизнь.

Ни я, ни она, не стремимся к большим городам. У нас нет ни малейшего желания ехать, скажем, в Омск, дабы узнать, как же устаканилась жизнь там. Казалось бы, было бы интересно узнать, есть ли для Омичей своя апокалиптическая пьянка, или что-то другое. Но с другой… Насколько я помню, новорожденный Омск выглядел практически нетронутым. В нем не было разрушений или пожаров, хотя, кто знает, что успели там натворить новые люди в свою бытность недочеловеками. Может быть подобный черный день был и у них, а может быть и нет.

Может быть ложная память, память о событиях, которых никогда не было в реальности, укоренилась в их головах еще прочнее, чем у жителей Молчановки? Кто знает… А я не хочу знать. Скажете, во мне умер дух исследователя и экспериментатора? Да, умер! Помнится, один из ранних моих экспериментов с зеркалом закончился тем, что я получил по физиономии от своего двойника. Хватит, наэкспериментировался! И я совсем не хочу знать, как обстроилась жизнь во всем мире. Обрывки, конечно, долетают до меня — теперь, когда к нам провели электричество, у нас ожил и телевизор — но это не то. Это не реальность, а реальности с меня хватит…

Помните, начиная разговор об этом новом мире, я обмолвился о том, что пишу его уже не для себя, а для вас? Для тех, кто сейчас читает эту рукопись. И еще я говорил, что вам будет трудно принять то, что я хочу вам сказать.

Впрочем, слова уже излишни. Вы, наверное, и так все прекрасно поняли. Раз вы читаете эти строки, значит либо я, либо, как минимум, эти мои наброски, вновь оказались среди людей. Означает ли это, что я вернулся в родной мир? Нет, не означает!

Есть мнение, что в мире нет символов. Что каждый предмет, каждое слово и каждая фраза означают лишь то, что они означают. Что двойственности нет! Двойственность и символичность придумали люди.

Я хочу сказать лишь то, что хочу сказать. Если вы до сих пор не поняли этого — просто сложите факты.

Первый факт — я живу в мире, порожденном кругами на воде, начальной точкой которых, точкой падения в воду камня, стало мое появление. Я так и не вернулся в родной мир, и не только потому, что не могу этого сделать. Я не хочу этого!

Второй факт — вы читаете эти строки.

Когда и как — этого я уже знать не могу. Может быть после моей смерти, а может быть я просто подброшу эту тетрадь кому-нибудь. Все имена изменены, Молчановка на деле называется совсем иначе. Я не стал менять лишь географию положения Медянска. Да, я знаю, для вас он никогда не существовал, но то для вас. Поверьте, Медянск был! Я знаю это точно, ведь я пришел оттуда… Даже если вы очень захотите — вы не найдете меня. Поэтому я могу спокойно, не боясь за себя и за своих близких, дать вам совет.

Взгляните в зеркало. Вглядитесь в него! И, быть может, за своей спиной вы увидите холодную темноту. А увидев ее — вспомните, откуда вы пришли. А если вспомните — напишите об этом книгу, и попытайтесь издать ее, чтобы ее прочел и я. И очень вас прошу, хоть в этой книге ответьте мне всего на один вопрос, ответа на который я, пока, так и не нашел.

Если там, за гранью миров, за гранью самой смерти, было так хорошо, если там вы жили в беспамятстве, дающем счастье, то почему вы так боитесь этой тьмы? Почему отказываетесь думать о ней? Почему отказывались видеть ее в зеркалах, и, вскоре, разучились видеть?

Откройте эту тайну мне, или моим потомкам… Увы, сам я не могу постичь ее… Ведь мы с вами из разных миров…

Февраль — апрель 2006 г.