По тому как от полученного известия вытягиваются и сереют лица Рыкуя с Шепетом я понимаю, что ничего путного от прихода загадочной гриди ждать не приходится.

Купец, грохоча сапогами, заходит в терем, его сопровождающие остаются возле крыльца, держатся кучкой. Рыкуй решительным шагом направляется к ним для разъяснений, ведь все из одного городка, наверняка знакомцы или даже родственники.

Свистом собираю вокруг скамеечки в уютной тени под свесом амбарной крыши своих, спрашиваю Шепета как самого знающего что означает гридь и чем ее приход нам может грозить.

— Гридь — это личная дружина князя Рогволда, — поясняет Шепет, отводя глаза. Вид у него такой, будто под лопатку сзади нож приставили и выражение лица такое нехорошее как от тянущей зубной боли.

По груди пробегает холодок. Гнида все таки этот Минай! Выпросил у князя боярство и явился с подмогой. Восстанавливать, так сказать, конституционный порядок. Для меня и моих лесных лиходеев это настоящий приговор. Не думаю, что Минай позабыл про нашу роль в своих злоключениях.

— Ну и что? — говорю. — Мы что, не дружина? Урманов бивали. Десяток не сотня, запрем ворота, в тереме засядем, до возвращения Бура как-нибудь продержимся, вон какой тут забор высокий и крепкий, не будут же они его тараном долбить.

Шепет мрачно усмехается.

— Гридь княжья пеше не ходит, они на лошадках все. Как думаешь сумеют они с седла наш частокол перемахнуть?

— Запросто, степняки так всегда делают, — вставляет Криня.

Я недовольно на него шикаю, тоже мне знаток выискался.

— Дык рассказывали мне… — оправдывается Криня.

— Прыгунов из окон отстрелить можно, — продолжаю свою мысль.

— Можно, только стрельцов толковых у нас всего двое. Невул твой да я одноглазый. С разных сторон разом полезут, хрен ты их всех отстрелишь. Это тебе не разбойники, Стяр, и даже не урманы. Гридь, она гридь и есть, отборные воины. На одну ладонь положат, другой пришлепнут, вот и весь мой тебе сказ, десятник.

Я растерянно молчу, ведь давно успел заметить, что безоружным здесь мало кто из мужиков ходит, хотя бы ножик при себе да имеется, а то и топорик. Стало быть, не просто так оружие таскают, как украшение топор штука сомнительная и совсем не пушинка, им пользоваться надо уметь, иначе самому в глотку забьют.

Не знаю почему в тот раз на торгу дулебы меня не прирезали. Не успели наверно…

Короче, население этой эпохи вовсе не беззубо и готово дать отпор кому угодно. Однако по Шепету исход нашего столкновения с гридью предопределен, как если бы на тренировку поселковой боксерской секции пожаловала компания мастеров спорта по боксу с недвусмысленным желанием применить свои умения в спаррингах. Вроде бы и драться пацаны умеют, кое чему обучены, на областных соревнованиях места берут, но против мастеров никак, хоть ты тресни.

Разбойнички мои, как показала баталия с прихвостнями Миная, вояки вполне себе сносные. Пусть не мастера и даже не кандидаты, но толпой кого угодно завалят, будь он хоть трижды гридень. Жаль толпа у нас жидковата, но по этому поводу уже крутится в моей голове одна очень смелая мысль.

Шепету явно не по себе. Он замыкается, начинает кусать нижнюю губу — размышляет. Голец кивает головой в бок, отзывает на конфиденциал. Ковыляю с ним за угол амбара подальше от чужих ушей.

— Что, есть какие-то соображения? — спрашиваю.

— Уйдем, батька! — шепчет Голец с нажимом и в глаза заглядывает по-собачьи. — Уйдем, пока не поздно! За что тут пропадать? Добро заберем, уйдем впятером на лодке на старую заимку.

Дело хлопец толкует, вообще-то. Самым разумным в моем положении, в соответствии с законом самосохранения, было бы немедленное стратегическое отступление, проще говоря — организованное бегство. Забрать хабар, пацанов и видели нас все эти бояре с небоярами, очень надо под молотки чужие подставляться.

Перед глазами встают картинки из недавнего сна, в точности повторившего отрывок из моей прошлой жизни. Леха Коваль, майор Гранит, лица парней из разведвзвода…

Тогда нас с Гранитом спасли волшебники в зеленом вертолете. Винтокрылая птица зависла низко над соснами и отогнала шайтанов шквальным огнем из всех стволов.

Ума не приложу, что нам может помочь на сей раз. Сейчас сюда придут настоящие бойцы и начнут нас в порошок перетирать, а мне даже противопоставить им по сути нечего, ни автомата, ни гранат и десяток мой в плане боевой подготовки находится в зачаточном состоянии.

Смотрю я в гладкое, с детства облюбованное веснушками лицо юного разбойника, нет, теперь уже — дружинника, и вижу в глазах василькового цвета страстное желание жить. Не хочется Гольцу, обеспеченному служивому пареньку помирать ни за понятия, ни за боярина, ни за еще кого либо. Он служить за мной потянулся, не будь меня, прогуляли бы все за три дня и дальше разбойничать. Я прекрасно знаком с адептами подобного образа жизни и отлично знаю, что вытравить из человека эту плесень очень нелегко.

Что ж, на то я и предводитель. Значит будем вытравливать, выжигать поганую коросту, сеять на освободившееся место верность, честь и совесть. Эдак они завтра и меня кинуть задумают, обчистят и подыхать в лесу оставят.

— А ну-ка, пошли! — говорю и решительно двигаю обратно к лавочке. Сейчас я им устрою сеанс политинформации и агитпропаганды в одном флаконе.

С моим появлением вялый разговор прекращается, на меня с немым вопросом обращаются шесть пар глаз.

— Значит так, орлы! — бодрым голосом начинаю свое выступление и обвожу подчиненных недобрым взглядом. — Слушайте меня внимательно, и запоминайте, больше повторять не буду. Поступило предложение забрать наше добро и свалить отсюда подобру-поздорову. Дельное предложение, здесь я стопудово согласен. От себя немного добавлю: мы тут не погулять вышли, захотел — ушел, захотел — пришел, а службу служим. Мы Буру присягали на верность, если кто забыл. Уйдем сейчас, больше нас никто и никуда не примет. Даже Минай. Потому что предателей нигде не любят и веры им нет. Не знаю как вы, а я разбойничать больше не собираюсь. И, вообще, кто вам сказал, что придется с кем-то драться? Наше дело ждать возвращения Бура, так? Вот и будем этого возвращения ждать. Тихо и спокойно, понятно? Так что думайте, пока я до крыльца доковыляю и обратно приду, кто решит уходить — отпущу, но постарайтесь в дальнейшем на глаза мне не попадаться — пасть порву!

Я круто разворачиваюсь и вперевалку иду к Рыкую, беседующему у крыльца с купеческими людишками. В этот самый момент из дома выходит купец. Я вспоминаю его имя — Бадай, кажется…

К Рыкую мы с ним подходим одновременно. На купце голубая шелковая рубаха с вышивкой по краям рукавов, подолу и горловине, черные штаны. На узорчатом поясе висит длинный нож, похожий на восточный кинжал. Загорелую шею украшает толстая золотая гривна.

— Как нога, десятник? — спрашивает, изломив черную бровь.

— Заживает, потихоньку, наступать еще не могу — болит.

Бадай участливо кивает, посочувствовал, стало быть. Потом говорит, что Данья велела мне зайти к ней освежить мази под повязкой. Но не прямо сейчас, а немного позже, когда она закончит возиться с Завидом.

— Крепкий парень, — одобрительно молвит купец. — Другой на его месте уже давно бы за Кромку ушел, а этот жилится, вцепился в жизнь как клещ в собаку.

Руку Завиду оттяпали полностью до самого плечевого сустава. Травник ни на шаг от него не отходит, настоями поит, втирает масла, дымами окуривает, бормочет заговоры, старается выгнать из крови всю паскудную дрянь до капли, остановить дальнейшее гниение Завидова тела.

Бадай часто стреляет по сторонам глазами, видно, что спешит куда-то.

— Заявится Минай — в терем его не пускайте. Там боярские клейма с печатями, торговые да земельные, ну и золотишко разное… С боярыней захочет говорить, пущай на дворе говорит, под вашим приглядом. Во что бы то ни стало ждите Бура.

— Думаешь — заявится? — спрашиваю с затаенной надеждой.

— Непременно. Я семерых воев здесь оставлю вам в помощь, сам из Вирова уеду — дела у меня, через десять ден возвернусь. Все, прощайте, покудова.

Молча провожаем взглядами удаляющуюся спину купца.

— Дела у него, как же… — шепчет мне на ухо Рыкуй.

Со стороны Бадая это верный ход. Не ровен час Минай со своей кодлой заглянет к первому корешу прежнего боярина, могут быть неприятности. Зачем ему это надо? Самое ценное добро наверняка припрятал, семью сейчас вывезет, вернется, когда все уляжется.

Однако, дружина наша пополнилась вдвое и это уже хорошо. Старший среди них некто Козарь — степенный, ширококостный дядя, с угрюмым взглядом широко посаженных глаз. Вооружены купеческие прилично, у троих вижу луки, кольчужки тоже имеются, погоды нам точно не испортят.

В том, что Бур с Мишей сумеют уболтать Рогволда я почти не сомневаюсь. Сколько времени уйдет на уговоры зависит во многом от красноречия и силы убеждения просителей. Все это время мы должны удерживать боярскую усадьбу и не пускать сюда Миная.

Спрашиваю Козаря кто из его людей хорошо бьется, получаю ответ, что все неплохо, а он лучше всех. Самомнение, однако, у товарища мощное.

Объявляю Козарю, что он и его люди поступают под мое командование. Прошу Рыкуя определить совместно с Козарем самые удобные точки для стрелков, чтобы по возможности могли держать под прицелом весь обширный двор.

Возвращаюсь к бывшим разбойникам. Они в один голос заверяют, что на самом деле и не думали сматываться, просто Голец с дуру попутал немного, но они ему все объяснили и пожурили за недопонимание.

— Допустим, — говорю. — Но еще раз услышу от кого из вас нечто подобное — дам пинка из дружины, с голым задом отправлю обратно в лесное зимовье комаров кормить. А сейчас, девочки, проверяйте снаряжение, готовьтесь к танцам.

Конопатое лицо моего славного денщика вытягивается и мрачнеет, точно фотофильтр надвинули. Я хлопаю его по худосочному плечу.

— Да не боись, Гольчина, не помрем мы сегодня, порешаем как-нибудь. Мне еще Мишу надо дождаться… Овдея, то есть…

Снова спрашиваю Шепета как лучше поступить, ведь ему, бывшему княжьему дружиннику как никому знакомы уловки и повадки княжеских дружинников.

— Недолго гриднем я побыл, — говорит, стирая рукавом кривую ухмылку. — Там увечных не больно держат, еще год в себя приходил, помыкался, потыкался да и в Виров вернулся. Рыкуй на три года пораньше меня служить начал, поэтому ему будет очень трудно поднять меч против полоцких дружинников.

— А тебе?

— Миная во всей округе добрым словом вряд ли кто помянет, разве что за серебро. Головач хоть и с причудами был, а все же настоящий боярин, хозяин своей вотчины. Надеюсь и Бур таким же будет.

Прямо-таки нектар на душу…

— Стало быть — постоим?

Шепет режет взглядом единственного ока.

— Ты, десятник, не серчай, у меня дети, внуки, жинка хворая. Я против Рогволда не пойду. И вам не советую. Если б Минай один был — другое дело… Он понимает, что нас тут совсем не много, рассчитывает без трудностей обойтись, иначе привел бы больше людей. Напролом не полезет, говорить захочет, до чего договоритесь — тебе решать.

Меня начинает переполнять чувство возмущения, в груди заворочалось дерзкое упрямство. Мало ли на что он там рассчитывает. Посмотрим еще кто кому трудности создаст. Печати хочет? Хрен ему по всей морде! Пусть где хочет новые берет, этих он не получит…

Оборачиваюсь к денщику.

— Голец, дуй на торг к Липану, пускай сам приходит и всех кого сможет приведет. Может не уменьем, так хоть числом их отпугнем.

Голец быстро исчезает. Оставив оторопелого Шепета стоять столбом, спешу на перевязку.

В тереме узнаю, что боярыня затворилась в покоях наверху, видеть никого не желает. С нею дочь и внуки. Зато Тихонька, увидав меня как вцепился, так и не отходит.

— Стяр, возьми меня урманов бить, — канючит Тихонька. — Я стану тебе ножи подавать, много еще принесу!

Вот сопляк наивный, думает я буду сидеть себе на лавочке и один за другим метко швырять в набегающих врагов ножики.

— Никого мы бить не будем, — говорю. — По крайней мере — пока. А если и будем, то где твоя зброя? Ты как воевать собираешься? Без брони тебя гридь и урманы утыкают копьями, будешь на ежа похож.

Тихонькина губа подрагивает от обиды.

— Найду я зброю, — говорит, едва не плача.

— Найдешь — приходи.

Закутаннаяв какие-то жуткие лохмотья бабка Данья обтирает мою ногу ветошью, накладывает свежие мази и снова туго бинтует. Говорит, что заживает быстро, опухоль почти спала, дней через шесть смогу пробовать ходить без помощи костыля.

Спрашиваю какие шансы у Завида выкарабкаться. Со вздохом почесав кривым мизинцем короткий нос, Данья выражает уверенность, что Дохот в Навь его не отпустит, она со своей стороны сделала все чисто, теперь по мере возможностей помогает травнику.

На дворе все та же жара. Солнечные лучи перемежаются тенью плывущих по небу пухлых облаков. Хоть и последний месяц лета, а тепло, верится, еще постоит. Об осени и тем более зиме думать не хочется. Если все с Минаем обойдется, буду ждать зимний обоз в Полоцк, подзадержался я здесь…

Исполнительный Липан приводит с собой десять человек, включая Ноздрю и Шишака. Последнего я отсылаю назад, его шаловливые ручонки нам полезнее в другом месте, то, что он не воин за версту видно. Оставшимся сулю по пригоршне серебряных кругляшей, если помогут.

На своей шкуре испытав готовность дулебов к любой бузе, не удивляюсь отсутствию отказников. Подраться, да еще и за денежку всегда будьте-нате…

Шепет ведет вереницу дулебов в подвал вооружаться. Я прошу Рыкуя собрать всех мужиков, что работают в усадьбе по хозяйству на постоянной основе и снабдить оружием.

— Ты хоть всех городских смердов и огнищан собери да исполчи, против гриди княжеской что смородовая ягода супротив камня будет, — недовольно ворчит однорукий. — Минай он ведь такой, крови не боится.

Я живо представляю какая большая получилась бы армия, особенно если еще всех ремесленников в строй поставить до кучи. Бондари с кузнецами ребята здоровые, иначе не смогли бы они тянуть на своих плечах основную долю городской экономики. Для меня стало открытием, что Виров живет бочками, вернее их изготовлением. Кроме, собственно, бондарей, мастеров по изготовлению бочек, бочонков, ведер и другой подобной утвари в бизнес вовлечены изготовители железных обручей, клепок и оковок — кузнецы, лесозаготовители и плотники. Работают в основном семейными артелями, привлекают и наемных рабочих. Спрос на вировские бочки велик далеко за пределами боярской вотчины. Шлют их поначалу в Полоцк, оттуда развозят по десяткам городков и сотням весей в основном водным путем, когда и тележными обозами. Самые большие бочки в рост человека скопом связывают за кормой грузовых насадов, цепляют к плотам, наполняют балластом для осадки и буксируют вверх вниз по реке. Вот кому продавали камни те пацанята, встреченные мною на дороге из Овдеевой деревни в Виров.

— Надо станет — соберу и огнищан, — говорю. — Сделай пока как прошу.

— А может стрелу ему в горло пустить сразу как придет? — задумчиво предлагает радикальную меру Голец.

Я с интересом поворачиваюсь к денщику, иногда выдающему настоящие перлы, но мой энтузиазм мигом охлаждает однорукий экс-дружинник.

— Княжьего суда захотели? Ну-ну…

Бормоча что-то непотребноев бороду, Рыкуй уходит собирать работников. Их, насколько я успел насчитать, при боярыне шестеро. Мастера на все руки: конюх, дворник, скотник, плотник, кузнец и так далее. С ними нас будет ровно три десятка. Думаю, неплохое количество, чтобы одолеть десятерых какими бы суперменами они не были. Плохо, что нам неизвестно сколько с Минаем урманов да и свои верные людишки у него наверняка имеются. По военной науке гарантированное взятие укрепления обеспечивает многократное превосходство атакующих над обороняющимися в живой силе, если, конечно, нет артиллерии. Пушек у Миная нет и в ближайшие несколько сотен лет не будет да и воинов с ним вряд ли больше нашего, так что придется ему здорово постараться нас отсюда выкурить.

Нет, княжий суд нам определенно не нужен, сами как нибудь обойдемся…

Далеко за полдень прибегает в усадьбу взлохмаченный пацан — сынишка плотника. Глаза навыкате, дышит как паровоз. Сверкая крупным жемчугом молодых зубов, восторженно кричит от самых ворот:

— Идут к нам, со стороны торга! Ох и суровые!