Глава 1

Псы войны

Небо и земля справляли буйную свадьбу: водяные плети звонко хлестали о берег, воздух гремел и сверкал от грозы. Дорога от пристани на старое городище превратилась в коричневую ленту из вязкой глины, что не мешало Скегги ступать по ней, как подобает морскому конунгу свободного севера.

Кожаный плащ, подбитый черной собачьей шкурой, обвис на плечах воина тяжелой тряпкой. С рыжей бороды лились ручьи, но голубые глаза смеялись из прорезей стальных очков шлема.

– Здравствуй, Ратмир! – Скегги протянул руку высокому человеку, вышедшему ему навстречу из крепости.

Рост человека позволял смотреть свысока даже на рослого норманна. Седые пряди блестели у него на голове и бороде, на стальных полосках брони славянина плавились отражения молний.

Как и норвежец, он пришел без охраны.

– Здравствуй, Скегги! Я не видел тебя два года. С чем явился?

Конунг показал в улыбке щербатый рот.

– В этих реках оказалось гораздо больше рыбы, чем я думал! Со мной сотня рыбаков, которые ждут хорошего улова!

– Не та погода для ловли, – Ратмир взглянул на рокочущую черно-синь, – если тебе нужен ночлег…

– Ты не понял, Ратмир. Мы остановились на Дальнем острове, – перебил его Скегги, – эти брызги сверху никого не пугают. Заботит другое – мои рыбаки ценят хорошую одежду и любят золото, но у некоторых из них нет ни того ни другого.

– Мне жаль, что у них мало удачи, – сказал Ратмир, – а если ты думаешь, что нашел здесь рыбное место, то ошибаешься.

– А может, неправ ты? – снова улыбнулся Скегги. – Пока не построили Альдейгьюборг, к твоему городищу заходил не один корабль. В крепости должно было собраться немало добра, а?

– Не думаешь ли ты прийти и взять его? – спросил Ратмир.

– Именно так.

– Так приди и возьми, – сказал Ратмир.

Он развернулся спиной к викингу и неторопливо двинулся к крепости.

– Речи твои неразумны, – сказал Скегги вслед. – Крепость стара. У тебя осталось несколько воинов, горстка крестьян и деревня славянских женщин, которых ты выкупал из плена у арабов.

– Наши женщины умеют жарить не только свинину, – Ратмир остановился и обернулся к викингу: – Подогретого масла хватит на всех.

– Если я возьму крепость, они позавидуют мертвым, – сказал Скегги.

Ратмир бросил взгляд на блестящие складки, покрывавшие плечи викинга. Он знал, почему норманна звали Кожаным Плащом и отчего опытные воины старались не попадаться к нему в плен живыми. Материал для своей одежды Скегги любил сдирать с пленников, когда они еще дышали.

– Если, – сказал Ратмир.

Скегги ухмыльнулся.

– Не хочешь узнать, что я тебе предлагаю?

Ратмир взглянул на стены из почерневшего от времени дерева. Поселение строили на совесть, крепость стояла ладно. С юга поселение защищал останец, высокий мыс, круто обрывавшийся в реку. На севере крепость огораживали земляной вал и стены, с которых целились в небо концы отесанных кольев.

Ясень – так называли в лучшие времена его крепость. Его предки насыпали вал на холме недалеко от берега, покрыли для прочности обожженной глиной, возвели крепкий тын из заостренных бревен, поставили сторожевую башню.

Отдали богам коня, заложили в фундамент его череп, зная, что любая постройка создается так же, как когда-то творился мир, из тела, принесенного в жертву. Внутри построили дружинный дом, чтобы росший на той земле ясень оказался в красном углу, окружив его прочными стенами.

Его люди чтили древо, соединяющее девять реальностей. Дерево-позвоночник Вселенной, хребет, на котором держится мир, – не это ли лучшее обозначение мужчины? Недаром скандинавские скальды называли воина «ясень битвы». Крепость Ясень у реки выдержала не одну осаду, и не один много возомнивший о себе храбрец сломал об нее зубы.

Но старое городище ветшало, и с каждым годом число его защитников таяло вместе с потоком торговых кораблей, заходивших в здешнюю гавань. Лучшие времена порта остались позади, после того как на западе набирала силу крепость Альдейгьюборг, которую славяне называли Ладога.

– Я люблю сильных противников, Ратмир, – Скегги словно подслушал его мысли, – один достойный враг лучше десяти хороших друзей, потому что он никогда не простит слабости. Я уважаю тебя. Но ты уже стар. Не много славы в том, чтобы выковырять дряхлую улитку из дырявой раковины. Ты можешь откупиться.

Ратмир знал, что прав. Гордость может обойтись в несколько десятков мучительных смертей – воины Скегги, называвшие себя Псы Войны, безжалостны к побежденным. Они возьмут старую крепость раньше, чем кончится этот проклятый дождь.

– Я хочу услышать твои условия, – сказал Ратмир, – а утром скажу решение.

Скегги кивнул и молча пошел к ждавшей его у пустой пристани лодке с белым щитом на носу.

Ратмир в молодости сам ходил в дружине норвежцев.

В доброту норманнов он не верил.

* * *

Дым от очага в центре просторного зала уходил вверх, под самую крышу, к концам резных балок. Совет держали в доме Ратмира.

Жилье князя мало чем отличалось от изб свободных, живших в деревушках у Ясеня: простой сруб, дощатая крыша под дерном. Само жилище из трех частей: изба с очагом и печью с дымоходом в потолке, холодные сени и неотапливаемая клеть, пристройка к сеням, где обычно хранили вещи и спали молодые.

Скандинавские купцы, которые давно облюбовали Ясень, надоумили сначала плотника Сухого, а потом и других строить второй этаж: с лестницей. С тех пор хлев и кладовые переехали на первый ярус, а изба и сени – на второй.

Свой дом Ратмир выстроил раз в пять длиннее, чем обычные избы. В подполье и ледниках хранилась провизия на случай долгой осады крепости, а почти весь второй этаж: состоял из огромных сеней – гридницы. В этом просторном зале, потолок в котором поддерживался резными столбами с изображениями охоты волчьей стаи, князь пировал с дружиной и принимал важных гостей.

В пространстве избы когда-то, по традиции, правила жена Ратмира Иволга. Ее был бабий кут между глиняной печью и противоположной стеной, у которой хранились ручные жернова, посуда и прочая утварь. Жена ведала красным углом, где была устроена трапезная и хранились родовые святыни.

Мужчине, пусть и знатному, в избе обычно отводилось места немного: днем на лавке нищих у входа в притвор, а ночью на полатях. Его полный опасностей мир начинался за стенами царства женщины. Родичи Иволги, из карел, говорили: «Жена с кошкой в доме, муж с собакой во дворе».

После смерти супруги Ратмир так и не обзавелся ни новой женой, ни наложницами. Он запер дверь в избу на засов и отпирал лишь на годовщину ухода Иволги в другой мир, принося в красный угол ожерелье из зеленых стеблей ее любимой речной кувшинки.

Верные люди Ратмира – те, кто еще не отправились пытать счастья в Ладогу, – неподвижно сидели на скамьях за столом. Багровый свет факелов и сальных свечей струился по усатым лицам и оружию, блестел на умбонах развешанных на стенах круглых щитов. Хмурые ратники негромко и немногословно переговаривались между собой, в задумчивости грея в больших ладонях рога и чаши. Все знали друг друга множество зим, все чувствовали наступление сурового времени.

– Что скажешь, Хрольв? – Ратмир откинулся на спинку высокого стула во главе длинного стола.

Старый варяг не спешил с ответом. Он любил говорить юному сыну Ратмира, Ратияру, который тоже был здесь, что мудрость прибавляется вместе со шрамами. Один из немногих выживших в боях выходцев из ледяного Роголанда, Хрольв, прорубил себе путь к богатой старости благодаря не столько секире, сколько хитрости, позволившей ему стать советником вождя славянского племени. Руны ран иссекли его лицо, как могильный камень.

Хрольв видел, что происходит с Ясенем, после того как в устье реки Волхов заявила о себе Ладога. Те, кто в городище были умом проворнее, снимались с места и уходили в новое поселение. Хрольв понимал, какие выгоды сулил Альдейгьюборг в будущем, но уходить не собирался.

Рядом с Ратмиром его удерживало то, что норманны называли «дренгскарп» – кодекс чести воина. Когда-то они бились с Ратмиром в одной дружине, делили в походах хлеб и ранения, и каждый из них знал, что показать соратнику спину в трудный час – хуже мужеложства.

Хрольв понимал, что когда-нибудь старое городище снова проверят на прочность, но ошибся во времени, переоценив былую славу крепости. Теперь ему было стыдно.

– Если Скегги будет атаковать, мы не доживем до заката, – сказал Хрольв, – знай он, что нас не больше десятка, не стал бы тратить время на беседы. Он не знает. Поэтому осторожен.

– Даже десять человек способны защитить крепость, – возразил Ратмир.

– Скегги брал крепости много раз. Говорят, его тараны придумал монах, умеющий читать римские чертежи. Сейчас он просто не знает, сколько нас. Поэтому Пес остерегается.

– Чудь! – выкрикнул Ратияр, русый, высокий и широкоплечий, как отец, с только пробивающимся пушком над верхней губой, и вскочил: – Отец, ты сам говорил, что лучших стрелков из луков не найти! Нужно позвать их на помощь, Хравн верно придумал!

Стоявший рядом бастард Хрольва по имени Хравн положил сводному брату руку на плечо. В отличие от своего друга он никогда не давал воли чувствам. Темноволосый и жилистый, с вечным взглядом исподлобья и большим длинным носом, он и впрямь напоминал рассудительного вороненка.

– Они опасные колдуны и всегда были сами по себе, – сказал Ратмир, – чудские луки не спасают, когда мы приходим к ним за данью. Да и что могут низкорослые стрелки в открытом бою с северными троллями? Мычать заклинания?

– Колдовство – занятие, недостойное мужчины. Нам не о чем говорить с карликами, – кивнул Хрольв.

– Значит, мы сдадимся? – вскипел Ратияр. – И заплатим, как они скажут?

– Мы купим время на подготовку к следующему бою, – ответил, нахмурившись, Ратмир.

– И что будет потом? Когда Скегги придет снова? Где мы возьмем людей, чтобы защищать крепость? – крикнул сын и сжал кулаки.

Ратмир и Хрольв переглянулись.

– Сначала мы должны заставить Скегги уйти, – сказал Ратмир и поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен.

* * *

Гигантским одноглазым котом в дом скреблась беспокойная ночь. Ратмир плотнее закутался в волчью шкуру и снова закрыл глаза, пытаясь уснуть. Чем больше лет, тем меньше сна, и, чтобы уснуть, приходилось выдумывать все новые способы. Самый надежный: просто вызвать в памяти воспоминание о лучшем дне своей жизни.

Снаружи бродил большой ветер, и старые деревья во дворе скрипели, будто уключины корабля, что мягко покачивался на волнах в песчаной бухте Дальнего острова. Князь сомкнул отяжелевшие веки…

…и с улыбкой смотрел, как в воде шумно плещутся воины его дружины – свеи, славяне и нореги, бывшие наемники морского конунга Хорека, решившие вернуться с Ратмиром в Гардарику, чтобы осесть и отдохнуть от войны. Люди уже не молодые, бывалые, в шрамах и золоте. Каждый из них давно задумывался о собственном доме и верной женщине, которая греет постель, вкусно готовит и рожает здоровых наследников.

Все они знали Гардарику, были знакомы с местным дружелюбным, но безумным в ярости народом и чаще приходили сюда не воинами, а купцами. Ратмир много рассказывал о своем Ясене. Он говорил о выгодном расположении небольшой крепости и мечтал укрепить детинец так, чтобы превратить его в речные ворота для купцов, идущих по Волхову в дальние греческие земли. Многие пошли за ним, просто поверив на слово, так как оно у молодого князя никогда не расходилось с делом. Каждому был обещан кусок земли и право участия в вече наравне со всеми.

– Эй, княже! – Ратмиру улыбался огромный Хрольв, по пояс стоявший в воде там, где остальным она была по грудь. – Что задумался? Давай к нам!

Ратмир махнул ему рукой и кивнул. В вопросах чистоты и опрятности скандинавы были под стать славянам. У каждого свирепого дренга, который никогда не расставался с боевым ножом, копьем, мечом и секирой, имелось по нескольку костяных гребней – для волос и бороды, все тщательно полоскали порты и рубахи, как только выпадала возможность.

Перед прибытием в Гардарику, которая должна стать им новым домом, вся дружина решила выкупаться. «Мы хотим, чтобы местные женщины встретили воинов, а не троллей», – заявил Хрольв. Как бы Ратмир ни торопился увидеть родное село, он был вынужден задержаться здесь.

– У-ух! – Ратмир с шумным плеском врезался в воду. Вынырнул и, отфыркиваясь, широкими саженками поплыл от берега.

Тренированное тело скользило в реке безупречно. С наслаждением расправляя в движении затекшие мышцы, он снова нырнул, открыл глаза под водой, попытался поймать рукой парочку полосатых окуней, ринувшихся под затопленную корягу. Схватил со дна большую раковину беззубки, вынырнул и запустил ее по синей глади.

Проследил за прыжками беззубки и улыбнулся – у берега покачивались на волнах белые венчики кувшинки. Ратмир подплыл и принялся рвать жесткие стебли. Иволга должна помнить, кто из ее обожателей в детстве первым, презрев опасные водоросли, оплетавшие ноги, и страшные истории про местного водяного, доплыл до зарослей кувшинок, чтобы добыть ей украшение речной царевны. Что ж, если забыла, он напомнит по возвращении. Она поклялась ждать его. Но все знают, что женское сердце сделано из глины на гончарном колесе.

Ратмир вышел на берег и плюхнулся на траву, подставив мокрую спину солнечным лучам. Откинув со лба длинные волосы, он мастерил ожерелье речной царевны: отщипываешь по кусочкам длинный стебель, оставляя их висеть на кожице, словно звенья цепи, а большая белая звезда – украшение. Женщины любят цветы, на которые похожи. Иволга сходила с ума по белоснежным кувшинкам и сама была такой же: снежно-белой, холодноватой и безукоризненно прекрасной.

Он возвращается. Но спустя не пять лет, как обещал, а все двенадцать. Он все поймет. За двенадцать лет можно родить мальчика и вырастить из него воина. За двенадцать лет состарилась и умерла не одна клятва.

Закончив мастерить подарок, Ратмир отложил ожерелье в сторону, повернулся на спину, заложил руки за голову и устремил взгляд в родное небо.

– Как мне тебя не хватало, – сказал он, полной грудью вдыхая в себя синий океан, белоснежные груды ленивых облаков, лето, солнце, щебет невидимых жаворонков. И снова, как в детстве, радостно удивился, как эта небесная бездна без берегов и границ может помещаться у него в груди, и чувствовал, что внутри он такой же бескрайний, вольный и ласковый, с поющими в сердце птицами днем и задумчивыми созвездиями ночью…

– Ратмир… – Огромная ладонь Хрольва легла ему на плечо, и князь тут же открыл глаза.

Сон о возвращении домой еще стоял перед глазами и никак не хотел таять вместе с уходящей за горизонт ночью.

– Пора… – сказал Хрольв, протягивая пояс с мечом.

– Нет, – Ратмир поднялся и сел на лавке, – не сражаться идем. – Он вздохнул и отстегнул ножны с клинком. – Откупаться…

В условленное время Ратмир и Хрольв вышли следом за двумя невольниками с тяжелыми коробами. Морской конунг взял дань мехом для каждого гребца и по окороку на уключину. Дождь утих еще ночью, грязь подсохла, влажная земля и серебряные от росы травы пахли так терпко, что кружилась голова.

Когда показалась лодка с викингами, Хрольв сказал:

– Его люди идут с оружием. Дурной знак.

– Поздно опоясываться. А двум смертям не бывать, – сказал Ратмир и улыбнулся: – Как ты обычно говоришь… Не грусти от стужи, духом будь потуже. Дев любил ты вволю, смерть лишь раз на долю!

Хрольв усмехнулся другу в ответ.

Лодка ткнулась носом в доски пристани. Один из скандинавов выскочил и быстро приладил концы на причале. Главарь Псов вышел на берег при оружии, как и его люди.

– Значит, сговорились! – Скегги как всегда улыбался.

Он кивнул двум воинам, те взялись за принесенное добро. Остальные окружили Скегги с Ратмиром и Хрольвом.

– Ты снова доказал, что с тобой можно иметь дело! – Скегги радушно развел руками. Голубые глаза внимательно изучали выстроившихся на башне крепости лучников. За ночь по указанию Ратмира рабы набили соломой с десяток рубах и штанов и вынесли чучела на смотровую башню. Теперь взгляду Скегги открывался целый отряд, замерший в ожидании. Настоящих лучников среди чучел было с четверть. Но заметить это с дальнего расстояния было невозможно даже для глаз морского конунга.

Скегги перевел взгляд на Ратмира:

– Но мое время ожидания стоит дорого. – Он улыбнулся и добавил с резко изменившимся лицом: – Твоей жизни. – Пес мгновенным движением всадил нож в сердце хозяина крепости. По кивку Скегги другой воин размахнулся и ударил секирой Хрольва.

Вернее, попытался – истекающий кровью Ратмир заслонил товарища, приняв второй удар в грудь, и рухнул на траву.

Хрольв шагнул за одного из викингов, одним движением вывернул ему шею и принял секиру из рук падающего тела. Вместе со следующим шагом он обрушил оружие на второго норманна, отрубив ему руку. Третий успел отпрыгнуть в сторону и выставить перед собой меч.

За тучные годы мира Хрольв и сам раздался вширь, но двигался в бою так же легко и свободно, как в прежние годы походов. Он пошел вперед на попятившихся людей Скегги.

Хрольв сделал два ложных верхних выпада и отрубил ногу у колена третьему врагу, развернулся и попытался достать еще одного, поймав на лезвие его запястье с мечом.

– Так он убьет многих, – заметил Скегги, взял копье и метнул его в старого викинга.

Хрольв взглянул на тяжелое копье, пробившее живот. Усмехнулся. Он упал рядом с Ратмиром, который еще дышал, и последним усилием вложил ему в руку отрубленное запястье врага с зажатым мечом.

Закрыв глаза, старый викинг увидел день, когда он и Ратмир стали братьями. День на самом краю лета, когда синева неба становится тревожной, а в воздух вместе с прохладой вплетаются крики перелетных птиц и серебряные нити пауков.

Они ушли в лес и там, на поляне у огромной сосны, у бьющего из-под ее корявых корней ключа, развели костер. Викинг вырезал ножом по кругу длинный пласт дерна. Ратмир вонзил в землю копье с рунами. Ленту дерна на него укрепили так, чтобы получилась арка-петля. Скандинав и славянин вместе прошли под аркой из плоти матери-земли, чтобы умереть и воскреснуть братьями по оружию.

«Клянусь богами быть тебе братом и призываю в свидетели Тора», – сказал викинг.

«Клянусь богами быть тебе братом и призываю в свидетели Перуна», – сказал Ратмир.

Они опустились на колени друг напротив друга, взрезали сталью руки и прижали кровоточащие раны на предплечьях. Кровь смешалась с кровью, и небо, земля, вода и огонь видели их клятву.

– Ехать пора по алой дороге, на бледном коне воздушной тропой, – сказал викинг.

Старик хотел добавить что-то еще, однако силы оставили его, выцветшие глаза закатились – но все равно видели, как они с Ратмиром проходят под аркой из земли и идут дальше, а под ступнями хрустят и переливаются бриллиантовые дороги из крупных мерцающих звезд.

– …Я найду своего сына, – сказал Хрольв другу, Ратмир кивнул и шагнул за порог дома жены. Иволга была в своей простой и просторной светлице. Она сидела за ткацким станком, быстро перебирая натянутые нити на деревянных пяльцах.

– Ты научилась ткать, – сказал Ратмир, остановившись за ее прямой спиной. Ловкие пальцы на миг замерли – и снова продолжили работу.

– Пришлось. А ты теперь умеешь бесшумно подкрадываться.

– Пришлось, – Ратмир подошел вплотную и зарылся лицом в теплый ворох светлых волос.

Он впился губами в ее шею, разорвал сарафан и льняную сорочку, целуя в прорехи гладкую смуглую кожу. Она перевернула его на спину, расцарапала ногтями грудь и, резко сев сверху, тихо застонала, прикусив верхнюю губу. Не отрывая от нее глаз, Ратмир надел зеленую цепь ей через голову, любуясь белой звездой между мерно покачивающимися грудями.

Он улыбался, смотрел в родное небо ее глаз, и оно становилось все шире, щекотно растекалось по жилам, кипело внутри и наконец взорвалось разноцветными радугами, и он летел по одной из них, по мерцающему мосту между мирами, а Иволга была рядом и крепко держала его за руку, и белая звезда мягко сияла в плавной ложбинке круглых грудей.

Внизу синели ленты рек и багровели осенние закаты, за спиной звенел в воздухе звук оборванной нити пряжи, но Ратмир уже не слышал его – он смотрел вперед, различая в сиянии родные лица, и улыбался в ответ…

– Отойди, – приказал Скегги воину, который попытался поживиться добром двух убитых. – На борт! – крикнул он уцелевшим и пошел к лодке.

По пути Скегги обернулся и крикнул в сторону крепости:

– Эй, поросята! Осенью мы будем идти назад через ваши земли. Приготовьте нам достойный прием, иначе мне придется сделать из вас окорока к Йолю!

Уцелевшие викинги встретили его слова громким хохотом. Ратияр наконец вывернулся из жилистой хватки первого дружинника Упыря Лихого, подбежал к краю башни, натянул тетиву и выстрелил.

Скегги поднял упавшую у ног стрелу и почесал ею зад.

* * *

Кровных братьев похоронили вечером. Тела предали огню по скандинавским обычаям у курганов – полжизни Ратмир прослужил хирдманом у норманнов, с которыми ходил на Царьград.

Защитники крепости при оружии выстроились в круг и смотрели на большое пламя. С высокой стены укреплений слышался тихий женский плач, Ратмира оплакивали бывшие рабыни, выкупленные им у людей со смуглой кожей и кривыми саблями на широких поясах, – на родине арабов белокожих славянок можно было продать в три раза дороже, чем их покупали здесь, на севере.

Ратмир такую торговлю не одобрял. Те из гостей крепости, кому не удавалось скрыть от него партию живого товара, были вынуждены продавать его Ратмиру – и без наценок. Строптивцы, противившиеся этому негласному закону, отплывали из порта городища навстречу неминуемым неприятностям. Их караваны пропадали, а на рынках вскоре появлялись рабы, похожие на вчерашних своевольных купцов. Рассказать, что с ними произошло, они уже не могли, так как прибывали на рынки без языков, а заодно и без главных мужских причиндалов.

Костер стрелял красными искрами в густевшее синевой небо, где уже проступали звезды. Дряхлый Барсук, служивший кровным братьям с незапамятных времен, слез с печи назло хвори попрощаться с друзьями и пытался согреть у большого пламени вечно зябнущие кости. Ратияр с Хравном придерживали почти невесомого старика за сухонькие локти.

– Где сейчас отец и дядя? – прошептал Ратияр, не сводя глаз с бушующего огня.

– Они идут по Радужному мосту в чертоги Одина, – прошелестел старец.

– В прошлый раз ты говорил, что душа матери ушла по Звездному мосту в Ирий, где живут души людей и зверей, – сказал Ратияр.

Он наизусть помнил волшебные рассказы старика, которые они с Хравном любили слушать с детства.

Ирий – это остров на небе, говорил Барсук, там, где верхушка Мирового Древа поднимается над седьмым небом. Живут на нем прародители всех птиц и зверей, старший олень, старший медведь и старшая многомудрая мышь. И когда возносятся к ним души зверей, убитых охотниками, то рассказывают, не мучили ли их люди и просили ли прощения после убийства. На Ирий улетают осенью перелетные птицы вместе с душами людей, покинувших землю навсегда. А потом души эти возвращаются на землю, чтобы увидеть и понять то, что не успели в прошлую жизнь.

– Все волки уходят туда, где пьют и воюют. Веселый Ирий северян, – сказал Барсук, – в Валгаллу.

– Скегги вернется осенью, – сказал Ратияр, – а у нас по-прежнему нет людей. И больше нет отца.

– Теперь хозяин крепости – ты. – Сухой палец ткнул Ратияра в широкую грудь.

– Я не знаю, что делать.

– Тогда надевай юбку и учись ткать, – сказал Барсук.

– Для начала я спущу с тебя шкуру! – покраснел Ратияр.

– Уже лучше, – сказал Барсук, – но помни, что для людей, с которыми тебе придется разговаривать, слово и дело – одно и то же, как и для всех, кто сведущ в колдовстве.

Старик поежился под медвежьей шкурой:

– Отведите меня в дом.

Когда друзья остались с глазу на глаз, Ратияр сказал:

– Старик посоветовал отправиться за помощью к чуди.

– Говорят, они превращаются в сов и едят собственных детей, – сказал Хравн и оглянулся по сторонам.

– Когда нас пригласят за стол, я скажу, что ты любишь мясо пожирнее, – ответил Ратияр.

 

Глава 2

Шаман зовет гулять

Не любили в роду Ратмира чудские угодья. И места здесь были дикие, нехоженые, и зверь попадался странный, опасный, часто смотрел на охотников человечьим взглядом – явно чудские шаманы в другом обличье рыскали. Попробуй подстрелить – бед потом не оберешься. Будет во сне являться человеком-полузверем, как когда-то к Велеславу, который сову с человечьими глазами из лука убил. В ту же ночь пришла к нему женщина с круглыми желтыми глазами и стальным клювом и сидела у него на груди до утра, пока не задохнулся…

Ратияр пожал плечами, прогоняя недостойный мужчины озноб, и огляделся. Огромные лапы елей давно заслонили редкие лоскуты неба над чащей. Рядом пыхтел и ругался шепотом на противно звеневших над взмокшей головой комаров Хравн, перелезая через сухой поваленный ствол.

– Погоди! – прошипел друг. – Я башмак потерял!

Они принялись шарить по траве в поисках обуви, и за это время у Хравна выпал из чехла нож, исчезнув в густых переплетениях травы так же бесследно, как и кожаная обувка.

– Непохоже, что здешние духи нас любят… – поежился друг, когда они, взмокнув от бесполезных поисков, присели отдохнуть на бревне.

– Жарко, как в парилке… – Ратияр сдул со лба мокрую прядь, – хорошо, что комаров и мошки поменьше стало, живьем загрызли бы…

Хравн улыбнулся:

– А помнишь баню в лесу?

Ратияр расхохотался. Они с Хравном соперничали с одобрения и подзуживания Ратмира и Хрольва чуть ли не с рождения, и частенько это выходило боком им обоим. Как-то в самый разгар лета отцы и дети отправились в поход в лесную чащу. Шли в полном снаряжении, и вскоре и Ратияр, и Хравн поняли, что родители устроили им нешуточную боевую проверку, – приходилось продираться через бурелом, что на жаре с оружием, в шлемах и со щитами было несладко.

К вечеру руки и ноги гудели так, что у парней не осталось даже сил проклинать своих мучителей, которые как ни в чем не бывало перелезали через кучи сухих стволов и ветвей, подгоняя сыновей добродушными шутками про женовидных олухов, место которым в лучшем случае в бабьем куте у печи.

Но боги вняли молчаливым мольбам двух страдальцев, безжалостные отцы объявили привал и разрешили устроить походную баню. Для этого прямо на ветвях сделали шатер из тонкой льняной ткани, выкурили оттуда дымящей головешкой тучи гнуса. Ратияр и Хрольв разделись донага, нырнули в шатер, а сыновьям было поручено нагреть на костре камни. Парни приволокли самые большие валуны, которые только смогли найти, раскалили их на огне и, обжигая ладони, прикатили в шатер. Отцы отметили трудолюбие отпрысков, сказав, что у печи от них определенно будет польза. Надувшийся после этого замечания Ратияр плеснул на камни ведро воды, и тут случилось страшное.

От огромных валунов пошел такой сильный пар, что льняная ткань надулась, словно парус, и взлетела над удивленными головами к вершинам сосен и елей. На лесной поляне обнаружились четыре голых человека. Тысячи комаров и мошек на миг замерли от такой удачи, после чего, возблагодарив своих крылатых богов, бросились на угощение. Люди, облепленные кровожадной гнусью, с громкими криками бегали между стволов в поисках одежды, а потом долго мчались до лесной речки, чтобы окунуться в ледяную воду и успокоить горящие от укусов тела.

«Слишком хорошо – тоже нехорошо», – мрачно сказал Ратмир, сидя по шее в реке, Хрольв хмуро кивал, тряся мокрой бородой рядом. Мокнувшие поблизости Ратияр и Хравн переглянулись и заржали, приветствуя торжество справедливости.

С удовольствием вспомнив лица родителей, они снова посмеялись, подталкивая друг друга плечами.

– Ладно. – Хравн поднялся. – Давай отдохнем и дальше двинем. Пусть моим добром подавятся…

Ратияр возмущенно посмотрел на друга и вскочил:

– Вот еще! Это мы с них дань берем! А от нас ни они, ни духи ихние ни хрена не получат!

Хравн подумал:

– Слушай, помнишь, Барсук рассказывал, когда леший голову начинает морочить, нужно одежду вывернуть и швами наружу надеть?

Ратияр без лишних слов сорвал с себя рубаху. Друзья быстро переоделись и продолжили поиски.

– Чтоб им лопнуть! – Ратияр плюхнулся рядом с бревном, утирая пот. – Сильнее ихняя магия, видно…

Хравн сел рядом. Сморщил лоб. Помолчал, потер затылок и вдруг заулыбался:

– Есть!

Ратияр повернул голову:

– Чего?

– Магию усилим – вот чего! У нас оберег – нелепая одежда, вся шиворот-навыворот. Так?

– Так…

– Он не работает. Так?

– Ну…

– Значит, чтобы магию усилить, нужно, чтобы еще нелепее было.

– И как?

– А вот! – Хравн быстро снял порты и с гордостью напялил их на голову, завязав гашник на лбу. Штанины легли на плечи, будто длинные уши.

– Ты похож на зайца-оборотня, – заметил друг.

– Есть другие предложения? – Хравн сердито встряхнул «ушами».

– Нет, – Ратияр со вздохом развязал гашник.

– Ага! Работает! – закричал Хравн, когда они снова начали шарить в кустарниках и траве. – Вот и башмак!

– А я нож: нашел, – сказал Ратияр, доставая из-под коряги блеснувшую полоску стали.

Хравн расправил плечи и подбоченился, откинув с глаз штанины. Ратияр, чувствуя легкий укол зависти, хлопнул его по плечу:

– Дело придумал. Давай так пока одежду и оставим на себе, чтобы больше не терять ничего.

Хравн польщенно кивнул, и они двинулись дальше, перелезая через старые стволы, разводя руками ветки и отплевываясь от липкой паутины.

Чаща расступилась вдруг, неожиданно, как по колдовству. Только что смыкались замшелые старые сосны, трещал валежник под ногами, звенела над ухом вездесущая гнусь – и вот уже поляна на взгорке, укрытые еловыми лапами шатры и щекочущий ноздри запах кострища, где жарили сочное мясо.

Ратияр и Хравн сглотнули слюну. Сразу с обеих сторон к ним шагнули невысокие, но коренастые воины, которые сжимали в руках легкие копья. Остальные, что выглянули из-за деревьев неподалеку, держали луки. Ратияр знал, что финны давно вели гостей до становища, присматривая за ними из-за деревьев и зарослей папоротника, и старался не думать, что было бы, если бы их поведение показалось финнам подозрительным. Он знал, что лопари слишком осторожны, чтобы связываться с родом могучего Ратмира, который после победы над хазарами собирал с них легкую дань. Но никогда нельзя быть до конца уверенным, что знаешь все про местную чудь…

– Я Ратияр, сын Ратмира, – сказал юноша, выходя в центр поляны, где коптил костер под вертелом с оленьей тушей. Он откинул со лба штанину, подбоченился и продолжил, как учил Барсук: – Я пришел к вам с миром из Старого Ясеня и желаю говорить с великим шаманом.

Финны почтительно смотрели на голоногих послов с портами на головах, гадая про себя, зачем пришельцы решили применить столь могущественное заклятие.

– Я слушаю тебя, Ратияр, сын Ратмира, – раздался негромкий голос.

Опираясь на посох с торчащими из навершия в виде рысьей головы разноцветными перьями, на поляне показался Куукси. Как и все остальные члены племени, он был одет в штаны и рубаху из оленьей кожи, которые для придания мягкости дни и ночи жевали их жены. Но было еще в его наряде кое-что, заставившее Ратияра внутренне содрогнуться.

Шаман Куукси был одет в штаны мертвеца: содранную с ног покойника, побуревшую и сморщившуюся от времени кожу. Считалось, что такая кожа, стянутая с плоти одним слоем, как старая шкурка со змеи, приносила в дом ее хозяина удачу и богатство. Благополучие в торговых делах обеспечивали монеты, засунутые в мешочек из мошонки.

Шаман подошел к Ратияру. Большие ноздри раздулись, словно Куукси пытался вынюхать из него душу. Ратияр на миг замер под взглядом странных светлых глаз с узкими, почти вертикальными зрачками, будто у змеи.

Ратияр откашлялся и, стараясь не думать о том, как жены финского вождя жевали кожу для его портов, продолжил:

– Я должен сказать тебе, что…

Шаман медленно поднял руку:

– Все, что мне надо знать, я уже узнал. Пойдем.

В темном шатре вождя рядом с тлевшим очагом стояли какие-то горшки с густо парящим варевом. Куукси жестом пригласил Ратияра и Хравна сесть на аккуратно постеленные шкуры. Юноши степенно расположились на мохнатых настилах. Ратияр на миг задумался, будет ли неуважением к хозяину оставить порты на голове. С одной стороны, это всего лишь штаны, а с другой – головной убор все-таки. Он взглянул на Хравна – судя по вопросительному взгляду в ответ, того занимали схожие мысли. Ратияр кивнул и стянул штаны с головы.

– Ты пришел искать моей помощи, не так ли? – сказал Куукси, возвышаясь перед ними.

Ратияр поднял на него глаза:

– Присаживайся. В ногах правды нет.

Шаман усмехнулся и присел рядом, и Хравн с удовольствием отметил про себя, что вождь финнов снова едва достает лбом до плеча нового хозяина Ясеня. Ратмир успел кое-чему научить сына.

– Каждый мой лучник обойдется тебе в половину золотого запястья. И десять гривен серебра – за помощь богов, – сказал шаман.

Ратияр усмехнулся:

– Как же я узнаю, что они согласились стать на мою сторону?

Куукси поднял ладонь:

– Это я беру на себя.

– Ты торгуешься так, будто твои люди и магия – товар.

– Все, что у меня есть, имеет свою стоимость. И обладаю я этим потому, что знаю ему истинную цену. Многие лишились своих сокровищ, так как просто не умели их ценить.

Ратияр вымучил дружелюбную улыбку.

– Однажды твоя продажная магия может обернуться против тебя самого.

Настал черед улыбаться Куукси.

– Я умею договариваться и с богами.

Ратияр кивнул и неспешно поднялся, задевая головой полог шатра чародея.

– Я пришел к тебе не для того, чтобы просить помощи. Я здесь, чтобы спасти твою жизнь и жизни твоих людей. Скоро придет человек, который шьет себе плащ из кожи живых людей. И будет он не один. Если мы не объединим силы, сначала он сожжет мою крепость, а потом явится за тобой. Я не знаю ни одного человека с содранной заживо кожей, которому боги помогли выжить.

Куукси сунул в ноздрю указательный палец и надолго задумался.

– Серебряная гривна за лучника, – наконец выдавил шаман.

Ратияр вздохнул.

– Полгривны за воина… Колдовство бесплатно… – прокряхтел собеседник, обхватив себя за плечи маленькими руками и закачавшись из стороны в сторону.

Потом вдруг вскочил, крякнул с отчаянием, словно собирался нырять в горящий дом, сгреб в горсть меховую шапку на голове и бросил ее под ноги. Остановился, посмотрел на Ратияра и Хравна. Осторожно топнул ногой, стараясь не задеть подошвой собольего меха.

– Как говорят у вас – была не была! – крикнул Куукси: – Гривна за двоих! И приворот в подарок!

Ратияр снова опустился на шкуры и знаком разрешил сесть шаману.

– Если ты поможешь мне, я избавлю твое племя от дани. Навсегда, – сказал он, глядя в глаза финскому вождю.

Тот замолчал, не отрывая от него взгляда. Потом придвинулся к юноше и почти прижал плоское лицо к его носу:

– Пусть тебя послушают духи.

* * *

«Если ты встретишь рассвет живым, значит, удача не оставила твой род, и мы пойдем за тобой».

Слова маленького шамана чуди Ратияр повторял, будто заклинание, как только смолкли шаги охотников, притащивших его сюда, на заброшенную лесную дорогу в черное сердце непролазной чащи.

Тугой ветер с воем наваливался на чахлые сосны, скрюченные сучья шарили в темноте. А может, это ночные чудища притворялись деревьями, чтобы подобраться к дрожащей от страха человечине? Ратияр закрыл было глаза, но завывания ветра и скрип стволов тут же нарисовали в голове такие ужасы, что он снова принялся пятиться и озираться по сторонам.

Ратияр знал, что в каждом скрипучем дереве плакали души замученных людей. Такие деревья в его роду считались буйными, рубить их нельзя даже на дрова, пожар будет, да и по ночам к ним приближаться опасно. Михалка рассказывал, что, когда мастер Сухой поссорился с семьей, позвавшей его строить мельницу, но обидевшей потом деньгами, отомстил им с помощью одной щепки от «буйного» ствола. Просто подложил в сруб кусочек злого дерева, и обрушилась ночью мельница, как заговоренная. Кривич Барсук называл такие деревья «дубины стоеросовые» и при случае так же звал и его с Хравном, когда ленились запоминать его науку.

Старик рассказывал, что злые деревья растут на перекрестках заброшенных лесных дорог, объединяя явь и навь. Ведь, как известно, любая уходящая вдаль дорога ведет на тот свет, на границу между городами живых и мертвых. Дорога, как и Мировое Древо, соединяет миры, говорил Барсук, только Ясень растет вверх, а дорога – вдаль.

В спину ткнулось что-то, отшатнулось, снова дотронулось. Резко обернувшись, юноша увидел перед собой высохшее лицо с черными провалами и ощеренный безгубый рот. Мертвец глядел на него сверху вниз, свешиваясь с дерева. Ратияр тихо вскрикнул и плюхнулся на землю, не чувствуя ослабевших от страха ног.

Тело, повисшее на веревках, покачивалось над ним под порывами ветра. Не тянулись из темноты руки, не бормотал из мрака голодный дух… Переведя дыхание, Ратияр вспомнил уроки Барсука – своих покойников финские колдуны не сжигают, а подвешивают на ветвях деревьев в священных рощах.

Ратияр осторожно поднялся с земли, набрался духу и снова взглянул в мертвое лицо. И тогда покойник зашевелился и открыл рот, чтобы прошептать свистящим, словно ледяной сквозняк, шепотом, его имя.

Пытаясь победить крупную дрожь, Ратияр заставил себя не двинуться с места.

«Живым нужно опасаться живых», – когда-то говорил отец.

– Что тебе нужно? – выдавил из себя охрипший голос.

Мертвый не ответил, вдруг изогнулся дугой и принялся извиваться, стараясь избавиться от спеленавших полусгнившее тело веревок. Рядом раздался треск и шелест – вокруг Ратияра с ветвей падали и повисали на веревках покойники: дети, женщины, старики, давно высохшие трупы и недавно разложившиеся тела, кишащие белыми червями и личинками, тянущие к нему костяные фаланги, когда-то бывшие руками…

Ратияр стряхивал елозившие по одежде остатки пальцев, стараясь вырваться из этого шипящего хоровода, на все лады повторявшего его имя. Споткнулся о корень, опустил глаза и наткнулся взглядом на огромную черную руку, показавшуюся из-под земли. Она выползала, словно гигантская змея, слепо шаря перед собой извивающимися пальцами-червями.

Драугр! Подземный мертвец! Ратияр подскочил и ринулся вперед, не разбирая дороги. Мокрые от ночной росы ветки хлестали по лицу, ноги то и дело спотыкались об узловатые корни, но он остановился лишь тогда, когда силы полностью покинули его, и рухнул в сырой мох.

Стараясь восстановить дыхание, Ратияр положил руку на грудь и закрыл глаза… И тут же почувствовал чужой взгляд.

Осторожно поднял веки, готовясь выхватить нож.

Напротив него блестел лунными глазами большой серый волк. Ратияр плавным движением вытащил оружие. Неподвижный взгляд желтых глаз не изменился. Чуть поведя ушами, зверь шагнул назад и слился с лесным мраком.

Парень присел на корточки, привалившись потной спиной к шершавому стволу. Буря вдруг примолкла, будто на мир накинули покрывало. Ратияр улыбнулся. Поднялся на гудевшие от усталости ноги. Мрак вокруг словно съежился, почуяв прилив его сил. Юноша старательно сложил кукиш и ткнул им в морду отступающей ночи.

Буря улеглась под утро, начисто вымыла светлеющее небо и протерла бледный кружок тающей луны, под которой колко светила последняя звезда. Глаза слипались от запоздалого сна. Ратияр выбрал дерево поразлапистее и устроился в крестовине толстых ветвей. Плотнее закутался в плащ и сразу провалился в сон без сновидений.

– Вставай, – сказал голос.

Ратияр открыл глаза. Он сидел, привалившись к тюку из шкур, у очага в шаманском жилище, а его похожий на темно-желтую костяную фигурку хозяин стоял перед ним. Змеиные зрачки пронизывали насквозь, и Ратияру показалось, что сидит он не в палатке, а посреди ледяного поля и рядом не костер, а снежный смерч.

– Сейчас ты чувствуешь зиму внутри. Так происходит с каждым, кто возвращается в свое тело после Путешествия, – сказал шаман.

– Значит, все было не по-настоящему, – пробормотал Ратияр.

– В ночном лесу бродил твой дух. И он мог бы остаться в Нижнем мире навсегда, если бы твой Род не пришел к тебе и не взял под защиту. Твоя удача сильна.

– Мне нужны стрелы, а не похвалы, – сказал Ратияр, поднимаясь на ноги, – и я спрашиваю снова: пойдут ли твои люди в бой в моих рядах?

Шаман опять холонул его взглядом странных глаз, коснулся гладкого подбородка и улыбнулся:

– Духи сказали – твоей удачи хватит на всех.

 

Глава 3

Брага Ратияра

О приближении драккаров морского конунга дозорные доложили вовремя. Дни еще стояли солнечные, но небо уже отливало осенней прохладой. Викинги прекращали торговлю и грабежи и возвращались на зимовку в свои земли.

Как и рассчитывал Ратияр, Скегги Кожаный Плащ причалил на стоянку к острову Дальнему. Разведка доложила, что он с дюжиной вооруженных до зубов парней прочесал остров, опасаясь засады, и, лишь когда норманны с копьями и топорами наперевес проверили каждую пядь, Скегги приказал ставить укрепленный лагерь.

Разведчики докладывали о четвертом драккаре и десятке пленных бойцов, которых в тот же день повесили на старом дубе головами вниз. Михалка, запинаясь, добавлял, что с повешенных была содрана кожа.

– Он сидел там… под телами… в их крови… и пел, – таращил глаза Михалка и все пытался просунуть трясущиеся пальцы за тугую тесьму на поясе.

– Скегги хочет стать поэтом, – прошептал Барсук, – они называют отца поэзии богом повешенных и верят, что сидение под висящими трупами может сделать человека скальдом.

– Не думаю я, что он сочинит хорошую песню, сидя на моем копье, – сказал Ратияр.

Люди нашли его слова удачными и много смеялись.

* * *

Лодки викингов подошли к берегу на закате. Багровый свет разливался по усталой вечерней воде и грозно поблескивал на шлеме Скегги, глаза которого, как обычно, смотрели на мир с насмешливым прищуром. Его лодка держалась от пристани подальше, а под рукой викинга лежал красный щит с нарисованным черным псом.

На берег вышел Ратияр с десятком вооруженных воинов, готовых в любой миг сомкнуть перед ним круглые щиты с оскаленными волчьими пастями.

– Отчего же не причаливаешь, Скегги? – крикнул Ратияр, крепко сжав рукоять отцовской секиры. – Или ты больше не веришь в наше гостеприимство?

– Я пришел за твоим добром и твоими женщинами, щенок! – сказал морской конунг. – И если до вечера я не получу ни того ни другого, я сотру крепость с лица земли.

– Ты убил моего отца и теперь должен мне свою жизнь. Я дам тебе выкуп, чтобы ты не трогал городище. Но я, Ратияр из рода Железных Волков, хозяин старой крепости, вызываю тебя, Скегги Ниимандсона, человека вне закона, на суд богов. Утром на восходе мы огородим поле на острове и будем биться как подобает северянам.

Его голос заглушил дружный гогот викингов. Громче всех, раскрыв огромную желтозубую пасть, лаял Кожаный Плащ. Отсмеявшись, он сказал:

– У тебя большая голова. Мне будет радостно выпить из сделанного из нее кубка.

Воины Скегги снова грянули смехом и глухо загрохотали оружием о щиты.

– Пиво, серебро и женщин тебе привезут до наступления ночи. А на рассвете нас рассудят боги, – сказал Ратияр.

Юношеский голос дрогнул и сорвался, вызвав новый рев норманнов.

Скандинав передразнил его петушиным криком. От смеха кто-то из воинов выронил весло.

Ратияр молча смотрел на удаляющиеся силуэты вражеских лодок. Белые руки сильно обняли его сзади, в ухо зашептали теплые губы:

– Не ходи к ним…

Ратияр мягко отстранил от себя сероглазую девушку, провел ладонью по мокрой щеке. Улыбнулся:

– Иди, Мирослава. Хравн скажет, что делать.

Две рыбацкие лодки, доверху нагруженные добром, быстро заскользили по багровой глади. Еще две, побольше, принимали на пристани женщин. Посадкой распоряжался Ратияр.

Нарядные девы распустили длинные тяжелые косы, которыми славились на весь мир, молча кутались в плащи и опускали печальные лица. Их собирали долго, и лодки с девушками покинули берег уже в наливавшихся синих сумерках.

Ингвар Чернозубый, один из охранников границ Дальнего, быстро разглядел приближающиеся лодки с красавицами. Пересчитал и расстроился: по одной на пятерых выходило, а ему, как молодому хирдману, может и вовсе не достаться. Заставят всю ночь на часах стоять, а сами выпьют всю брагу и всех девок попортят… Чернозубый переглянулся с товарищами – Эгилем Толстым и Браном Убийцей – и прочел в их глазах собственные мысли. Он подозвал их, и после недолгого совещания вся троица повеселела.

Когда обе лодки причалили к наспех сделанным мосткам, Ингвар не мешкал. Метнулся к первому гребцу, сдернул с его шеи нож на ремне и шепнул:

– Троих сюда, в рощу в овраге. По очереди. Пусть ждут нас там и не раскрывают пасти. Понял?

Парень с готовностью закивал. Выбрал трех рослых, как на подбор, девиц и указал им на заросли орешника. Женщины стояли, понуро опустив головы, волосы закрывали бледные лица, и Чернозубый почувствовал в паху приятное тепло ожидания. Он поправил набухший под шароварами член, взял за плечо самую высокую из красавиц и повел, как покорную телушку.

Ветви и листья скрыли их от чужих глаз. Ингвар жадно втянул ноздрями свою последнюю в жизни ночь и отбросил волосы с лица пленницы.

От ледяного взгляда открывшегося мужского лица клацнули зубы. Лицо было странным, но, перед тем как упасть с перерезанным горлом, Чернозубый понял, что не было у Ратияра ни усов, ни бороды, а богатые волосы оказались чужими, привязанными к плетеной сетке на голове.

Ингвар всхлипнул, проклокотал кровью и навсегда уставился в чужие звезды на черном от ненависти небе славян.

Вернувшись к своим, Ратияр бросил взгляд на еще подергивавшиеся тела двух хирдманов и бросил Хравну его нож. Трупы осторожно, без всплеска, опустили под воду. Ратияр вытащил огромный турий рог и трижды взревел в него на всю округу.

Пьяные викинги, тут же показавшиеся из лагеря, присмотрелись и со смехом опустили оружие. Где дозорные, спохватился кто-то. Ратияр указал на орешник, где скрывался за листвой мертвец, и норманны засмеялись снова. Быстрые вороны успели выклевать лучшие куски, сказал кто-то.

А когда до гостей осталось с десяток шагов, те взметнули из-под плащей руки с натянутыми луками и дали первый залп. Толпа северян отозвалась ревом боли и подалась назад, оставляя неподвижные тела. Стрелки разом шагнули вбок и развернулись, пропуская вперед суличников.

Переодетые копейщики заранее разорвали длинные подолы, чтобы упереться в землю для хорошего броска, сулицы мелькнули в темноте, будто змеи. Кричали раненые, кто-то корчился на земле. Вновь вышли лучники, порвали хрипящий от боли воздух и пролили на землю кровь чужаков, но викинги и не думали бежать – хватали с земли камни и коряги, увертывались от стрел, перехватывали на лету копья и швыряли их обратно.

К оставшимся в живых спешила помощь. Боевые товарищи, выставив стену щитов, передали оружие, быстро выстроились в клин и, ухая в ногу, неспешно двинулись вперед.

Равных викингам в прямой сшибке не было. Это Ратияр помнил по рассказам отца. И все же по его команде воины взяли спрятанные в лодках щиты и строились для достойного отпора.

Норманны молча и легко перешли на бег. Две силы сошлись под звон, треск и грохот. Копейщики из вторых рядов кололи воинов первой линии, щиты трещали от тяжелой ярости мечей и секир. Викинги хранили уверенность в неминуемой победе, но племя Ратмира вело род от северных волков, было выносливым и гордым и чтило свободу и месть превыше всего на свете. Воины скользили в крови, спотыкались о трупы, но никто так и не смог пробить брешь в рядах противника. Из лагеря викингов прибывала подмога, норманны пытались обходить отряд Ратияра с флангов, и он был вынужден трубить отступление в расколотый от чьего-то удара рог.

Славянский клин, огородившись разбитыми щитами, попятился к воде. Норманны взревели, чуя скорую победу, и удвоили натиск.

– Строй! Держать строй! – хрипел Ратияр. – Сомкнуть щиты!

Израненные воины шатались под ударами здоровяков Скегги, но рубили в ответ из последних сил. Те, кто падали, разрубленные чуть ли не пополам, ревели и выли, цепляясь пальцами в икры врагов, рвали их сухожилия остатками раскрошенных зубов. Рану в строю тут же затягивало смыкавшимися щитами, о которые разбивалась новая атака. Оттесненные дружинники уже бились по щиколотку в воде и, как ни старались, не могли отбросить наступавших скандинавов.

Отшвырнув обломки щита, Ратияр очертил секирой над головой защитный круг и бросился в гущу врагов. Восторженный вой викингов был ему ответом – ничто здесь не ценилось так, как доблесть, пусть и смертельного, противника. Тем больше славы добудет тот, кто убьет великого храбреца.

У головы Ратияра просвистел топор, отмахнув на лету кусок правого уха, в бедро ткнулась сулица. Хозяин крепости рухнул в воду и, оскалившись, пополз вперед на брюхе, против воли глотая воду со стальным привкусом.

Новый рев со стороны северян – на этот раз в нем боль и бессильная ярость. Уходящим вместе с кровью сознанием Ратияр поймал свист стрел во вражеском тылу, вопли и глухие удары падавших тел. Он улыбнулся и ткнулся лицом в донный песок, пуская красные пузыри. Чьи-то руки подхватили его, поволокли куда-то…

– Очнись! – Ратияр открыл глаза, с трудом различая перед собой расплывающееся лицо Лихого. – Мы победили!

– Скегги… – выдавил Ратияр.

– Он ранен.

Ратияр опустил глаза и увидел свое перетянутое льняными тряпками тело. На руках и бедре набухали багровые пятна.

– Кто… перевязал…

Упырь пожал плечами:

– Она сама это… тайком приплыла… Недосмотрел…

– Ратияр!

Бледную, с обритой головой Мирославу он узнал не сразу. Улыбнулся, осторожно пожал маленькую ладонь:

– Я должен увидеться со Скегги…

* * *

Серый рассвет смотрел на вытоптанную поляну, где повсюду лежали утыканные стрелами трупы. Некоторые костры еще дымили. Утренний иней серебрился рядом с крупными лепестками золы. В центре молчаливого круга воинов сидел связанный Скегги Кожаный Плащ. Один его глаз на черном от засохшей крови лице заплыл, но второй смотрел, как всегда, насмешливо и дерзко. Рядом вжимали в плечи растрепанные головы пятеро уцелевших норманнов.

Ратияр, опираясь на руку старого дружинника, вошел в круг:

– Как тебе мое угощение, Скегги?

Тот хрипло рассмеялся:

– Многим оказалось не по зубам. Не пойму лишь, откуда взялась последняя закуска.

– Чудские лучники. Вышли вам в тыл из землянок. Убежища их я давно к твоему приходу приготовил. А женщины остригли волосы, чтобы скрыть нас на лодках. Я обещал, что из-под земли тебя достану. Так и вышло.

– Это не то золото, на которое я рассчитывал, – сказал Скегги.

– Мое золото – твоя кровь, – сказал Ратияр.

– Угощение славное, – усмехнулся морской конунг. – А теперь сдержи еще одно свое обещание и бейся со мной, если считаешь себя достойным носить оружие.

Хозяин крепости рассмеялся, не отрывая ледяного взгляда от глаз викинга:

– Неужели ты, пес вне закона, решил, что я, сын Ратмира из рода Железных Волков, окажу тебе такую честь? Ты никогда не сядешь с моими отцом и дядей за один стол в чертогах Одина.

Ратияр устало махнул рукой. Двое воинов вкатили в круг за спиной скандинава большую бочку, где тяжело плескалась брага, и вышибли дубовую крышку.

– Что это лопнуло с таким треском? – спросил Скегги.

– Это лопнуло твое дело на моей земле, пес, – ответил Ратияр.

Скегги продолжал усмехаться, но толстые жилы на больших руках норманна вздулись от тщетной попытки порвать ремни на запястьях.

– Помню я, ты хотел хлебнуть пива после нашей встречи, – сказал Ратияр.

Норманн громко сглотнул, дернув щетинистым кадыком.

– Так хлебни, – сказал сын Ратмира.

– Оружие! – крикнул викинг. – Дайте мне…

Бешено заелозили ноги, забурлило пиво, страшно корчилось сильное тело, и стоявшему рядом со спокойным Ратияром Михалке показалось, что ледяная тень упала вдруг на поляну, будто сама Хель вышла из подземного царства за черной душой кровавого скальда Скегги Кожаный Плащ. Последней дугой выгнулась спина, обмякло тело, холод уполз под землю, а дружинник вздохнул с облегчением.

Ратияр повернулся к замершим норманнам:

– Вам я подарю драккар и его голову, – он кивнул на торчавшие из бочки ноги, – чтобы рассказали своим, как Железные Волки встречают бешеное зверье.

Рядом вздохнул Упырь Лихой:

– Княже, Скегги был злодеем, но храбрым воином… Таким не пристало умирать столь позорно и без оружия…

Ратияр повернул к нему лицо, и дружинник замолчал, встретившись с его взглядом.

Бледные скандинавы глухо пробормотали благодарность милостивому конунгу.

– Ратияр! – окликнул Хравн, возвращавшийся от берега, где пристали корабли.

Парень держал за руку стройную девушку с копной белоснежных кудрявых волос.

– Я нашел ее связанной… на ладье, – сказал Хравн, подумал и добавил: – Кусается…

Дружинники громко расхохотались. Молчал только сын Ратмира, не сводивший глаз с чужачки, и Мирослава.

Она смотрела на застывшее лицо Ратияра и до крови закусила пухлую губу.

Беловолосая зеленоглазая чужачка оказалась немой. Барсук негромко говорил фразы по-скандинавски, она рисовала на земле знаки в ответ. Старик хмурился, поглаживал редкую бороду, а когда бывшая пленница вдруг всхлипнула, положил ей на голову сухую ладонь и пробормотал что-то успокаивающее.

– Скегги вырезал ей язык, чтобы обезопасить себя от чар, – повернувшись к притихшим братьям, буркнул Барсук, – он украл ее год назад у хевдинга по имени Храпп, сына Бьерна Сильного. Скегги возил ее с собой на веревке, веря, что девушку любит Потаенный Народ, и она приносит удачу.

– Я слышал о Храппе. Он слывет могучим воином, – сказал Ратияр.

– Если мы вернем ему дочь, у нас появится сильный союзник, – сказал старик.

Ратияр помолчал, рассматривая гордо выпрямившуюся под его взглядом девушку.

– Мы снарядим корабль к свеям, – сказал он. – Как тебя зовут? – мягко спросил Ратияр девушку.

Та внимательно выслушала бормотание Барсука и быстро зашевелила веткой на земле.

– Ингрид, – сказал старик, – Лед Ладоней. Так северяне называют серебро.

– Я отвезу тебя домой, Ингрид, – сказал Ратияр.

Девушка чуть склонила вбок голову, зеленые глаза всматривались в лицо хозяина крепости. Кивнула, словно соглашаясь с чем-то, только что прочитанным в его взгляде. Тонко очерченные губы тронула улыбка. Лед Ладоней взяла руку воина и вдруг резко прижала к своей груди. Чуть смутившись, Ратияр почувствовал жар и сильные, ритмичные удары под тонкой льняной рубашкой.

– Не надо… благодарности, – услышал он собственный хриплый голос. – Возьми ее к себе, Барсук. Ей нужно окрепнуть. А потом мы отправимся в путь, – сказал он, аккуратно освобождая руку.

Девушка улыбнулась, не отрывая от него изумрудного взгляда, и Ратияр тоскливо подумал, что похожи эти глаза на весеннюю тайгу, в которой можно потеряться и блаженно блуждать до самой смерти.

 

Глава 4

Ингрид Лед Ладоней

Ей снились заснеженные шапки гор в круто изрезанных фьордах и зеленоватые переливы северного сияния среди звездных россыпей. Оно то напоминало птицу, расправлявшую во все небо мерцающие крылья, то волны неслышной колыбельной, что пели звездам северные боги. Крылья из струящегося света уносили вверх, далеко-далеко от земли…

Когда Ингрид была маленькой, ей казалось, что это складки гигантской полупрозрачной ткани, которой боги накрывали мир после наступления темноты, чтобы с ним ничего не случилось. «Волшебные занавески!» – кричала она, прыгала от радости, а отец посмеивался в бороду.

Они часто гуляли по берегу после заката, потому что оба любили ночь. Девочка в длинной шерстяной рубахе и со множеством белых косичек мечтала вслух, как когда-нибудь боги сошьют ей сарафан из этих занавесок.

«Надену луну, звездами опояшусь!» – заявляла маленькая Ингрид. Храпп смеялся, брал ее на руки, по колено заходил в мерцавшую от света тысяч созвездий воду. «Опусти руки», – говорил он. Ингрид погружала ладони, потом, осмелев, опускала руки по локоть и смотрела, как между пальцами струится роскошное небо ночи.

«Ты пошила рукава из северного сияния», – говорил отец. Ингрид мотала головой: «Хочу по-настоящему!» Отец кивал: «Когда-нибудь будет и так». Сердце замирало от предвкушения – отец, огромный, твердый как скала, никогда не бросал своих слов на ветер.

Ингрид улыбнулась, протянула руки – и открыла глаза, очнувшись в душноватом полумраке. Не сразу вспомнив, где она, снова зажмурилась, привычно сжалась в ожидании грубого хлопка тяжелой руки кого-нибудь из Псов.

– Полноте, дочка, полно, – сказал полумрак ласковым, словно надтреснутым голосом.

Ингрид осторожно приоткрыла веки, уставившись на морщинистое, улыбчивое лицо.

– Полно, – терпеливо повторил Барсук, осторожно присаживаясь на краешек полатей, где спала девушка, – вспоминай. Ты у друзей, которые отправят тебя домой. Все, что с тобой было раньше, это сон. Был – и не было. Просыпайся. Просыпайся, Ингрид.

Дверь тихонько скрипнула. Ингрид подняла голову и встретилась со взглядом пары огромных лиловых глаз. Встряхнулась, зажмурилась. Снова посмотрела.

Лошадиная голова продолжала с любопытством смотреть на нее, высунувшись из-за приоткрывшейся двери.

– Ты чего? – спросил старик, поймал взгляд девушки и обернулся. – A-а… Не бойся. Это Нафаня. Ее хозяин, Соловей, на мясо хотел забить, старая стала, не продать уже было и не пропить… А я выкупил. Как почуяла, что я ее от смерти спас. Теперь за мной как собачонка ходит, никуда не отпускает. А пытаюсь в конюшню загнать, плачет, ну как человек…

Барсук неодобрительно пожевал губами. Нафаня жалобно всхрапнула и помотала головой с редкой гривой.

– Ну заходи уже, а то так и будешь под дверью вздыхать, – махнул рукой хозяин.

Лошадь процокала по полу, подошла к Ингрид, ткнулась в лицо теплой мордой. Девушка засмеялась, обняв ее за шею тонкой рукой. Приподнялась, свесив длинные ноги на пол. Потянулась, потирая глаза, и вдруг застеснялась неприбранных волос и слишком тонкой льняной рубашки. Старик мягко улыбнулся.

– Жду тебя за столом. Умывальник в сенях, над бочкой. И вот, держи.

Барсук протянул костяной, пожелтевший от времени гребень.

– А эту вот не балуй! Нафаня, пошли!

Ингрид прошлепала босыми ногами по неструганым доскам, застыла перед подвешенным на цепочке чудным глиняным умывальником, из-за трех носиков по сторонам напоминавшим трехголового змея. С наслаждением поплескалась под ледяными струями, звонко бившими в жестяное дно. Тщательно причесала белые волосы. Ноздри защекотал сытный теплый запах – устав ждать плескавшуюся девушку, Барсук пустился на хитрость и открыл крышку казана со сваренной на молоке ячменной кашей, которая мигом заблагоухала на всю избу.

– Вечером баню тебе истопим, наплаваешься еще, – сказал старик быстро пришлепавшей обратно мокрой и довольной гостье.

Он протянул ей ложку, выструганную из мягкой липы:

– На твоей родине обычно все зерно на пиво уходит. А у нас больше кашу уважают. Зернышко – это ведь что? Зародыш новой жизни, на солнышке настоянный. Как яхонт – окаменевшая смола, так и зерно – солнечный свет затвердевший. Так что ешь побольше солнца, чтобы силы быстрее вернулись…

Ингрид отправила в рот ложку и заулыбалась.

– Во-о-от… Каша, она ведь что? Думаешь, просто еда? Э-э… Каша – жизнь наша. А застолье знаешь как у нас называется? Каша. Чинить кашу – по-нашему праздновать значит. Перед битвой – победная каша. Перемирие – мирная каша.

Соскучившийся в одиночестве старик принялся загибать сухие пальцы:

– На свадьбу – каша, ребенок на свет родился – каша, тризна – опять она…

Ингрид кивала, не забывая работать ложкой, казан пустел на глазах, голос Барсука будто превращался в ушах в теплый мед, от которого стали слипаться глаза. Увидев, что гостья клюет носом прямо за столом, старик осторожно подхватил ее под руку, проводил до полатей, укрыл овчиной:

– Спи, милая… Спи… – шептал Барсук, глядя на блаженно засопевшую Ингрид. Она спала, как девочка, приоткрыв розовый рот, в котором на месте языка виднелся маленький темный обрубок.

Старик вздохнул, поохал, тяжело прошелся по избе. Посмотрел на высунувшуюся из-за двери жалобную голову.

– Ну пошли, пошли…

Старик и лошадь в сумерках вышли к Змеиному холму у курганов за селом, вскоре превратившись в две маленькие темные фигурки под сумрачным небом, по которому от края до края растянулись исполинские перья фиолетовых облаков.

Они приходили сюда каждый вечер, из-за преклонных лет ночью засыпалось трудно обоим. Барсук разводил небольшой костерок из заранее заготовленной жаркой бересты, дышал лечебным полыневым ветром, Нафаня щипала мягкими губами траву, каждый молчал и думал о своем.

Барсук в молодости считал, что в старости будет часто вспоминать о походах и битвах, благо их было немало. Представлял, с каким удовольствием будет рассказывать детворе о славных победах Ратмира, построившего крепость, ставшую легендой.

Но вспоминалось другое: стол у очага, длинное лицо красавицы Лебеди и ее улыбка, когда она смотрела на него, и глазастую дочку Усладу. Когда-то он был лучшим, а она, красивейшая женщина села, любила только лучшее. Жили они богато, пока он не оставил войну, но в торговле удача отвернулась.

Он не удивился, когда Лебедь объявила, что уходит с более удачливым в торговых делах византийцем. Просто молча пошел к кораблю соперника и порубил снасти топором. Увидев его лицо, купец решил не вмешиваться, оценив свою жизнь дороже.

Она все равно ушла, ночью, тайком. Он слышал, как она осторожно собирается посреди ночи, стараясь его не разбудить, и уговаривает Усладу быть потише. Он смотрел в темноту и понимал, что остановить упрямую красивую жену может лишь удар грома или секиры, но ни того ни другого он никогда ей не желал.

После их ухода дом Барсука, по которому еще бродили две стройные тени, внезапно сгорел дотла, а сам он поселился на краю деревни, в высоком доме с резным коньком, где и старел в одиночестве, давая уроки сыновьям достойных людей.

Ухаживала за стариком слабоумная дородная баба по прозвищу Маланья. Ей присматривать за гостьей и поручили.

Лед Ладоней держалась скромно, с челядью была приветлива, принялась по хозяйству помогать. Однажды, когда удивленная баба попыталась отобрать у нее топорик для лучины, брошенное в сердцах лезвие ударило в стену с такой силой, что с тех пор в доме Барсука Ингрид не перечили.

Часто заходил Ратияр. Хмурившейся Мирославе объяснял, что учит с чужачкой язык норегов – и правда, учил. А потом весь вечер что-то вполголоса рассказывал Льду Ладоней, пока недовольная Маланья не зажигала огоньки в плошках со свиным жиром.

* * *

Так прошли зима и весна. Вестей от отца Ингрид по-прежнему не было, и Барсук посоветовал обратиться к дальней родне Ратмира – ярлу свеев Браги Сигурдсону и позвать его на помощь в будущем путешествии. Тот откликнулся охотно и передал весть, что прибудет как только закончит весенний поход – ближе к середине лета. На общем совете старик призвал подождать родню с севера. Ратияр не возражал.

Когда Ингрид окрепла настолько, что Барсук разрешил ей долгие прогулки, Ратияр сажал девушку на Нафаню, и троица выходила в поля за курганы. Она до сих пор с улыбкой вспоминала, как он в первый раз тогда зашел к ней, а следом просунулась оседланная Нафаня, жующая клок свежей травы. Оба были веселы.

– Солнце в дуб, а ты сидишь! – Ратияр чуть не подпрыгивал на месте от нетерпения. – Барсук разрешил сегодня тебе с нами! Идем быстрее!

Ингрид, сама от себя не ожидав, повела себя как та маленькая девочка с норвежского фьорда: забегала, засуетилась, выставила Ратияра и Нафаню за порог, принялась сарафаны примерять, потом сама на себя разозлилась за суету и нарочно выбрала самый простецкий, из некрашеного льна. И все равно заметила, как глаза Ратияра блеснули, когда он увидел ее в красном плаще при серебряной фибуле и сверкающей цепи, что поддерживали две овальные броши на груди.

Парень помог ей забраться на лошадь, а та нетерпеливо запрядала ушами в ожидании долгой прогулки.

– Ну идите, идите, – прошамкал старик, провожая их за околицу.

Он долго смотрел им вслед, покачивая головой и прислушиваясь к смутному чувству тревоги, что росло в груди день ото дня.

* * *

– Даже ветер шумит по-особенному. – Ратияр остановился у высокого кургана, присел на корточки и коснулся густой травы на насыпи. – Отец здесь лежит.

Он прищурился, помолчал.

– Скегги называл это быстрой войной. Люди из-за моря часто приходят к нам, чтобы жечь и грабить. Вы привыкли к набегам из-за угла и считаете это войной. Резню безоружных – победой. Привыкли думать, что если первая атака успешна, то побежденным остается лишь задрать лапы кверху и подставить горло. С кем-то так и получается. А с нами не проходит. И вряд ли когда-нибудь пройдет. Характер не тот.

Убийца Пса сорвал травинку и сунул в зубы.

– Мы добродушны и ленивы. Нас можно застать врасплох. Мы медленно запрягаем. Но если у вас первое поражение – это повод сдаться, для нас – лишь начало беседы. И тогда мы упираемся и стоим насмерть. А там, как говорил мой отец, чужого нам не надо, но свое мы отберем!

Ингрид улыбнулась, чуть склонив голову и не спуская зеленого взгляда с затвердевших скул Ратияра.

– А так не злые мы… Чего злобствовать, если все есть? У вас одно море, а у нас – вон сколько их! Неба – море. Земли – море. Лесов – океан! Посмотри!

Ратияр снова улыбнулся, раскинул руки, задрав лицо в глубокую синеву с целой стаей позолоченных Даждьбогом облаков. День клонился к концу, улыбаясь устало и мягко, кроны деревьев на склонах пологих холмов пушились, будто клубки зеленой шерсти, голубая кромка лесов во весь горизонт смыкалась в великанское объятие.

– Здорово, правда?

Лед Ладоней кивнула, вытащила из нарядной ташки, украшенной серебряными пластинками, кусок бересты, нацарапала несколько строчек.

– Северное сияние? А что это? – не понял Ратияр.

Спица быстро заблестела на солнце.

– Занавески? На небе? Не видал… – Юноша заметил, как поджались резко очерченные губы, и торопливо добавил: – Но это не значит, что у нас этого не бывает. Может, происходит. Но редко…

Они бродили до темноты. Ратияр показывал цветы, называя их имена, Ингрид писала их названия по-скандинавски.

– Иван-чай, – сказал Ратияр, показывая рукой на фиолетовые острова, волновавшиеся ветром на лугах, – если у лета есть сердце, то оно вот такого цвета.

«Он похож на цветы у наших горных озер», – написала Ингрид. Она спрыгнула со старой кобылы, которая тут же шумно и укоризненно вздохнула, и побежала рвать цветы для венка.

Сплела большой, мохнатый от зелени, с желтыми одуванчиками, голубыми колокольцами и белыми звездочками тысячелистника, со смехом нахлобучила Ратияру на голову. Юноша улыбнулся в ответ, осторожно поправляя корону Конунга Трав, как назвала его Лед Ладоней.

Потом они забрели в лес, прошли вдоль усеянной солнечными лоскутами опушки, обменивались именами деревьев. Когда на небе высыпали первые звезды, свернули домой. Заметно уставшую Ингрид Ратияр посадил на вновь недовольно вздохнувшую Нафаню.

– Вон, видишь, в небе будто молоко разлили? Это Утиная Дорога. Она перелетным птицам осенью путь указывает.

«Путь Одина», – царапала на бересте девушка.

– А там – Ковш, его еще Сохатым называют. Самая яркая звезда в нем – Кол. Ну, на который конскую привязь набрасывают.

«Повозка Одина».

– Один тут, Один там… Ни ума, ни воображения… – Ратияр, прищурившись, с любопытством наблюдал, как медленно закипает его спутница.

«Есть еще Прялка Фригг. Но я ее не вижу», – обиженно царапала Ингрид.

– А Фригг – это кто?

«Жена… Одина…» – Ингрид покраснела, вдруг испытав стыд за нехитрую фантазию предков. Хорошо, в темноте незаметно.

– Ах-ха-ха! – веселился Ратияр. Девушка полыхнула взглядом, юноша осекся. – Да ладно тебе… я ж не со зла…

И снова залился смехом. Ингрид дулась изо всех сил, но юноша хохотал так заразительно, что и она невольно заулыбалась.

– До завтра, – сказал Ратияр, проводив ее до околицы.

Она улыбнулась и легко махнула ему рукой, обожгла зеленым пламенем, скрылась в сумерках, уводя с собой Нафаню и его спокойные сны.

С тех пор они часто выходили побродить. Проводив Ингрид домой, Ратияр торопливо прощался и уходил в душистые от июньского разнотравья сумерки. Он стал задумчив и строг, днем часто уходил к пристани и сидел так, глядя на прибывающие корабли. И даже перед купальской ночью от общего веселья сбежал.

* * *

Еще с утра на Купалу дети под надзором стариков шли собирать целебные травы. Женщины на рассвете купали гладкие тела в утренней росе: «Выйду я на волю, поклонюсь чистому полю, солнцу красному, месяцу ясному, четырем сторонам, четырем ветрам. Ой вы, братья мои, буйные ветры, отнесите от меня сухоту, сердцу маету. Чтоб руки не сохли, чтоб ноги не сохли, слово мое крепко, как бел-горюч камень алатырь».

Перунов цвет, чертополох, – на ворота от злого глаза, на двери сараев, чтобы животных нечисть не трогала, а его дымом хорошо хлеба окуривать. Плакун – трава всем травам мать, духов усмиряет, клады открывает, а если других трав коснется, то у них волшебной силы прибавляется. Даже злая крапива на Купалу доброй становится, отвар из нее, на эту ночь собранную, тело делает чистым и белым, как молоко.

Женщины делали венки, вплетали в тяжелые волосы фиолетово-желтые цветки иван-да-марьи и будто бы вечно припорошенные пылью стебли полыни от ведьминых чар. Совсем мелкая детвора в отцовских некрашеных рубахах до пят с визгом обливала встречных речной водой, никто не обижался – лили на здоровье!

После заката взрослые уходили к реке на таинство.

Ночь на земле превращалась во второе небо, где под возгласы, шепот и смех оживали в темноте созвездия из огней факелов в руках и распускались ночные солнца купальцев-костров.

«Подолу огонь оберег меня, подолу огонь оберег меня», – наговаривают мужчины и женщины. Их нагота чиста, словно пламя, тела танцуют над землей лепестками костров.

«Чур-Чурило, стар-перестар, ты веди, отваживай, да от нас поваживай, ты веди, поваживай, да от нас отваживай!»– кружатся ряженые, творя заново мир, повторяя кражу Живы сыном Чернобога и спасение ее Богом-Богатырем.

Живу привязывают к березе, она зовет на помощь Воина. Тот приходит, грозит великому врагу спокойным голосом Ратмира из рода Железных Волков, негромкая сталь которого заставила сжаться не одно вражеское сердце. Чернобог, хотевший надругаться над честью Живы, выходит на бой со своим кривляющимся воинством, и звенят клинки. Славят защитника женщины, спасенные Ратмиром из плена, наблюдая, как небесное повторяется в земном, а земное – в небесном.

Жива выходит на свободу, возвращая в дома радость, купальская ночь катится дальше, плывет по черной реке венками с дрожащими огоньками свечей. Под переливы рожков и звонкий грохот бубнов врезается в темную воду огненное колесо Коло, гаснет, умирая в воде символ старого цикла: огонь и вода, явь и навь, мужчина и женщина – вместе.

Ночь кружит своих детей вокруг большого костра, люди бегут хороводом посолонь, взявшись за руки. Рвутся вверх малые купальцы, через которые прыгают юные пары, держась за палку праздничной куклы-купалицы. Разомкнутся руки во время прыжка – не судьба, а нет – уходят двое в темноту, и никто не остановит их – дети, зачатые во время купальских празднеств, на границе двух разных стихий, становились лучшими воинами, которых одинаково хранили полдень и полночь.

Вечер тогда был душный, предгрозовой. Низко над землею громоздились пухлые от серой влаги тучи, да за небокраем рокотало. От духоты Ратияр спасался в лесу, в своем тайном месте у огромных корней ветлы, склонившейся над узкой речкой.

Ратияр сбрасывал одежду, и мягкий ветер укутывал тело в невесомую ткань из разноцветных запахов полей. Он входил в прохладную воду, ложился на спину, смотрел в небо, дыша на весь мир, словно бог. Потом, обсохнув, карабкался по нависшей над водой толстой ветви и неподвижно сидел, наблюдая за неторопливой жизнью на речном дне.

Когда-то Барсук сказал ему, что, если долго повторять любое слово, оно превратится в заклинание, а долго сидя у реки, однажды увидишь князь-рыбу, которую не ловит сеть и не берет острог.

Ратияр до сих пор помнил, как она прошла совсем рядом с касавшейся воды веткой, похожая на огромное замшелое бревно с внимательными глазами. Потом обросшая водорослями щука вильнула хвостом и, завалившись на пятнистый бок, ушла в глубину.

«Духи мест показываются тем, кто умеет видеть, – говорил Барсук, – большинство людей просто смотрят. Видят те, на ком поставил мету Другой Мир».

Старик уверял, что у лопарей такие люди становятся шаманами, у северян и славян – скальдами и оборотнями.

«А может, я тоже такой?» – приставал Ратияр. Барсук пожимал плечами: мол, нужно на день солнцестояния найти цветок папоротника – если ты между явью и навью с рождения, цветок этот увидишь.

Маленький Ратияр поверил, пошел искать, но нашел в лесу лишь старшего сына Хрольфа Торольва, храпевшего в обнимку с широкоплечей дочкой кузнеца Ладой. Искушение было сильным – Ратияр чуть ли не с рождения не ладил с насмешливым здоровяком.

Быстро сунул тому между пальцев ног кусочки бересты и поджег. Торольв спросонья так резво крутил колесо задымившими ногами, что гигантские груди Кузнецовой дочери прыгали от смеха, будто ожившие тыквы. Торольв, правда, его выследил потом, напихал в штаны крапивы, но свое прозвище Коловрат именно с той ночи заработал. Так его и звали, пока в дальний поход не ушел и не вернулся.

Ратияр зажмурился от приятного воспоминания и прислушался к доносившимся из села голосам. В ночь на Купалу он уходил из старой крепости сюда, как когда-то, убегая от ежегодной мести Торольва Хрольфсона. Место особенное, причудливое, и если и распускаться цветку папоротника, то здесь, среди огромных витых корней, выступающих из земли, у звонкого родника под охраной древней жабы, живущей в тени тяжелой кроны старой ветлы.

К тому же, краснея, думал Ратияр, с ее вершины здорово видать, как в ночь переплетения яви и нави в единый мир в красном свете костров сплетаются взрослые мужчины и женщины. С рычанием и стонами трутся друг о друга голые тела, своим жаром отгоняя ледяной ветер инобытия и приближая рассвет для мира людей.

Темнел воздух, разгорались костры, удобнее устраивался в развилке Ратияр – и вдруг замер.

Небо наполнилось низким гулом. Задрав голову, Ратияр увидел огромных птиц. Они парили на гигантских неподвижных крыльях с черными крестами в белой окантовке, выстроившись в четкий клин. Крест на хвосте последнего в стае был нарисован с загибавшимися вправо закорючками, точь-в-точь знак солнца, вышитый на рушниках старого Барсука. Ревущие существа несли в себе смерть, и юноше почудилось, что на миг он увидел ее, туго свернувшуюся внутри продолговатых металлических яиц, спрятанных в брюхе у каждого летящего чудища. В голове мелькнуло видение: стальные яйца падают на землю и с грохотом разрывают ее в клочья, а среди взвившихся языков пламени отчаянно кричат люди.

Драконы, подумал Ратияр. Он никогда их не видел, но слышал рассказы о великом ужасе, который летит впереди закованных в железную броню тварей.

Волосы на загривке встопорщились сами собой. Ратияр выдернул из кожаного чехла на шее коготь и крепко сжал его в руке. Черные силуэты скользнули по тихому зеркалу водяной глади.

Под деревом прошелестели легкие шаги. Чудовища растаяли в небе, словно их и не было.

Холонуло сквозняком, и вместе с поднимавшимся белесым туманом на берегу показались смутные фигуры. Не касаясь земли, призраки сомкнулись в круг, в мертвых руках появились инструменты. Потянула душу дуда, глухо ударили в сердце ночные барабаны, прошуршало по травам и листьям, и все вокруг словно склонилось в поклоне той, что показалась в полуночном круге, омытая всполохами дальних зарниц, одетая в лунный свет и звездный отблеск.

Ратияр посмотрел вниз и покрепче вцепился пальцами в шершавую кору, чтобы не свалиться.

У зарослей папоротника стояла Ингрид Лед Ладоней. Льняные волосы наполняло лунное сияние и зеленоватые болотные огни.

Ее тело от пят до тонких, чуть выступающих ключиц покрывала затейливая татуировка. Ожившие на коже звери и травы сплетались в прихотливые узоры так тягуче и сладко, что почти ослепший от наготы девы юноша покачнулся от напора горячо прилившей крови.

Ингрид присела, коснувшись кончиками пальцев влажной земли. Встала, потянувшись к звездному небу.

Без всплеска ступила на искрящуюся зеленоватую дорожку и медленно пошла, а поверхность реки дрожала под узкими босыми ступнями. Молчаливая, шла по лунной дорожке, словно призрак, двигалась к огромному пятнистому диску, и Ратияр, подумав, что сейчас она сольется с ним и покинет землю навсегда, услышал ритмичный грохот и не сразу сообразил, что это всего лишь стук его собственного сердца.

Ингрид остановилась посередине реки и пошла к заросшему папоротником берегу, где навстречу с хрустальным звоном разгорался оранжевый шар огня – заветный цветок, искра вспыхнувшего от прикосновения двух миров пламени.

От древесных стволов отделились легкие тени девичьих фигур, заскользили над землей вокруг расцветающего огня. Лед Ладоней опустилась пред цветком на колени и осторожно сняла бутон со стебля. Желтый свет сменился оранжевым, красным, разноцветные огоньки брызнули во все стороны, и Ратияр услышал голоса, будто лес разом заговорил на всех древних языках на свете.

Он видел тревожные сны укрывшихся в норе лисиц, смотрел на луну глазами вожака волчьей стаи, танцевал над поляной вместе с русалками, хохотал на песчаном дне с водяными, читал зеленые мысли древесных богинь. Мир раскрылся вместе с цветком, засияв новыми красками и смыслами, для выражения которых на человеческом языке давно стерлись слова из тех времен, когда Потаенный Народ еще не ушел в холмы и деревья и жил рядом с людьми.

Вот он, клад, вот сокровище! Смотреть – и видеть, слышать – слушая! Вокруг звенят все тайны мира, по венам течет темный ветер, счастливые глаза покалывают звезды, и древняя, вечная, мудрая ночь распускается за спиной гигантскими перепончатыми крыльями, и понимаешь вдруг, что смертно все, все – кроме жизни!

Папоротниковый венок девы возложили на голову Ингрид, она вплела в него цветок и, звонко рассмеявшись, подбросила прямо в руки замершего среди ветвей юноши.

Она подняла лицо, встретилась взглядом, и погас свет, разлились туманы, а крепко зажатый в руках человека венок рассыпался в черную труху.

Побледнели звезды, луна расплылась, забрезжила на востоке желтоватая полоска рассвета. Пелена с низин скрыла поляну вместе с деревьями, а когда первые лучи солнца разогнали его серое молоко, лес был прежним, словно Ингрид Льда Ладоней и Потаенного Народа не существовало и в помине.

Но теперь Ратияр слишком хорошо знал, что это было не так.

* * *

Он полюбил одиночество, бродил по берегу или шел в чащу по секретным тропам. Люди заметили перемену в нем, говорили про колдовство, а один сбежавший из Дублина от нашествия викингов кельт по прозвищу Чертополох сказал, что у него на родине такую тоску называют langoth.

«Эта печаль неизлечима. Она преследует тех, кто однажды увидел Остров Яблок или Дверь в другой мир. Встретиться с этим человек может лишь раз. Было видение – и ушло, но всю оставшуюся жизнь человек продолжает искать его отблески», – говорил своим тонким голоском Чертополох, и его узкое конопатое лицо вытягивалось еще сильнее, а глаза темнели и становились невидящими.

 

Глава 5

Метатель огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев

[22]

Ярко-красный, шитый золотом парус показался в гавани старой крепости спустя с полгода после того, как ее новый хозяин отправил к знакомому отца свейскому хевдингу Браги Сокрушителю Скальдов вместе с торговцами с севера послание.

В письме спрашивал, можно ли нанять быстроходный корабль с опытной командой, чтобы повидаться с Храппом Длинноруким, сыном Бьерна Сильного с Желтого холма, потолковать о торговых делах. О найденной дочери Храппа Барсук посоветовал не упоминать, вдруг кто пронюхает, а пообещать в подарок редкие серебряные ножны. Браги свое прозвище получил недаром, говорил старик, многих скальдов сокрушил в словесных поединках, а это значит, что человек он мудрый. Барсук надеялся, что хевдинг слышал о том, что случилось со Скегги в Гардарике, и сумеет прочесть главную новость между строк.

Когда лодки с командой драккара остановились у пристани, прибывших с миром викингов встречала вся деревня. Рослый Браги пожаловал с двумя сыновьями, ростом и шириной плеч обогнавшими отца еще зиму назад. Звали их Бьярни Старший и Бьярни Младший, первый ужасно гордился тем, что появился на свет раньше второго на несколько ударов сердца. Впрочем, попытки помыкать на этом основании братом кончались синяками у обоих – силой, выносливостью и упрямством боги их не обидели.

– Приветствую, Ратияр, сын Ратмира! – сказал Браги, запахиваясь от порывов ветра в алый плащ и набрасывая на русую голову капюшон. Ратияр с улыбкой кивнул дальнему родичу. За годы, что он не видел Браги, Сокрушитель Скальдов изменился мало, разве что прибавилось седых прядей в длинной бороде, аккуратно стянутой красными лентами в три косицы. Ратияр знал, что на родине скальда бороду такой длины мог позволить себе либо великий воин, либо большой дурак.

Немало ухаживал Браги и за гривой – некоторые ее пряди были выкрашены в красный, зеленый, желтый и синий цвета, а на плечах лежали двумя разноцветными тяжелыми косами. Скальд утверждал, что его голова должна быть похожа на Радужный мост, потому что свои песни он не придумывает, а подслушивает в палатах Одина. Тех, кто находили его слова и облик смешными, давно уже не осталось в живых. Браги был столь же скор на резню, сколь и на язык. На левой руке все так же одиноко чернела кожаная перчатка. Почему она была без пары, не знал никто, а сам Браги никогда и никому об этом не рассказывал.

– Приветствую, Браги Сокрушитель Скальдов, Метатель Огня Вьюги Ведьмы Луны Коня Корабельных Сараев! – выговорил без запинки Ратияр, зная, как любит хевдинг выданное самому себе прозвище.

Улыбка скальда стала еще шире.

– Слышал, как ты напоил брагой одного незваного гостя!

Ратияр кивнул.

– Слухи о том, что Скегги умеет пить, оказались сильно преувеличенными, – заметил он.

Сокрушитель Скальдов закинул голову и расхохотался так, что по воде пошла рябь, а мертвые беспокойно заворочались в своих курганах.

– Мне радостно видеть, – сказал он, отсмеявшись, – что сын пошел в отца, который никогда не искал слов за поясом.

– А мне радостно предложить тебе кров и пищу, – Ратияр махнул рукой в сторону старой крепости, – мы ждали тебя, Сокрушитель Скальдов!

* * *

Крепкие пиршественные столы вынесли прямо под открытое небо у торжища, а на знаменитую теперь брагу Ратияра позвали всех, кто мог держать в руке рог. Ратияр не скупился ни на выпивку, ни на угощения. Гости в дом – боги в дом!

Оценив радушие хозяина, Браги с людьми вырубил в перелеске бревна и прикатил по ним на торжище собственный драккар по имени «Огненный Змей». Он пригласил на борт всех знатных людей и даже – что было неслыханно в этих землях – их жен. Местная ребятня глазела на возвышавшуюся над землей резную голову дракона и слушала трепет боевого стяга скальда с вышитой змеей в языках пламени.

– Ты умеешь превращаться в змея? – спросил Хравн, не сводя взгляда со знамени.

Скальд кивнул:

– А еще я могу выдыхать огонь. Но никто не подтвердит тебе это, так как все очевидцы давно превратились в пепел.

Браги весело оскалился и вдруг показал язык. Хравн опасливо посторонился.

Вокруг корабля викингов разожгли костер, челядь засуетилась с закусками, зычно перекликались воины. Ратияр выпрямился во весь рост и поднял наполненный до краев рог:

– За друзей, что откликнулись на мой зов! За мою дальнюю родню с севера! – Ратияр махом осушил рог и смахнул капли с усов.

Рядом поднялся Сокрушитель Скальдов. Он поставил ногу на борт и обнажил меч.

– Велик тот муж:, кто умеет мстить. Дважды велик отомстивший красиво! – провозгласил он. – Я клянусь тебе в верности, Ратияр Убийца Пса, как когда-то поклялся твоему отцу, который командовал нашим отрядом. И пусть меня поразит мое оружие, если будет нарушено слово!

Ратияр вытащил из ножен клинок и повторил клятву.

Собравшиеся встретили их слова дружным ревом. Твердые кулаки гремели о столы, грохоча не тише топоров о щиты. Вперед выступил Михалка с друзьями, выдувая простенькие трели из дудок, забили бубны, зазвучали заздравные речи и воинственная похвальба. И чем синее густели сумерки, тем громче стреляли искры и пьянее пахли настоянные на терпких травах звезды.

– Время веселиться! – объявил покрасневший от хмеля и жара Бьярни Старший. Он взбежал на драккар и вернулся оттуда с тяжелым свертком.

Ратияр вопросительно посмотрел на Браги. Тот с улыбкой махнул рукой.

– Будем перетягивать над огнем овечью шкуру! – крикнул Старший. – Кто готов потягаться со мной?

– Погоди, сейчас я потяну изо всех сил, и ты недолго проживешь! – сказал протолкавшийся к костру Бьярни Младший.

– Проживу! – сказал Старший.

Братья натянули шкуру над пламенем и с пыхтением уперлись ногами в землю. На упрямых лбах выступили крупные капли, на руках вздулись жилы, но никто из них не сдвинулся с места. Сгрудившиеся вокруг зрители громко подбадривали соперников, но без толку. Братья бодались взглядами, скалили зубы, рычали, будто медведи.

Раздался треск раздираемой шкуры, Младший торжествующе взревел, попытался перехватить край, но тут Старший дернул изо всех сил, и брат грохнулся в огонь, взметнув целый сноп искр. Хохочущий братец накинул шкуру овцы ему на спину, запрыгнул на хребет родственника и изобразил победный танец. Затем пошел к столу под смех державшихся за животы дружинников. Бьярни Младший выбрался из огня, нахмурился, смахнул с лица красные уголья и бросился на победителя.

– Эта шкура никуда не годится! – заорал он на бегу.

– Это ты никуда не годишься! – сказал, оборачиваясь, Старший, и близнецы покатились по земле, награждая друг друга тумаками.

– Иногда мне кажется, что я спал с троллихой, – сказал Браги, наблюдая за сыновьями, – так, говорят, сделал мой родич, отец Бранда Полутролля. Бранд родился великим воином и был не чужд доброй шутки. Однажды он добыл епископа и потребовал за него два по десять гривен серебра. Жадные монахи прислали половину того, что он требовал. А он – отдал им половину епископа!

Браги расхохотался и хлебнул из рога.

– А еще он был хорошим скальдом и сочинил песню про любовь своего отца. По крайней мере так уверяет. Эй! – крикнул он помятым и надувшимся после обоюдной взбучки сыновьям, сидевшим на земле спинами друг к другу. – Настало время песен!

Немного стесняясь, огромный Старший выдал неожиданно высоким и чистым голосом балладу про горную троллиху, полюбившую прекрасного воина.

Ратияр рассеянно подпевал и тайком посматривал на стол, где хлопотали женщины. Там улыбалась Ингрид. Ингрид Горячее Тело. Ингрид Бессонные Ночи. Ингрид Самая Недоступная и Самая Желанная на Свете.

Почуяв смутное беспокойство, Ратияр оглядел пирующих и наткнулся взглядом на застывшее лицо Хравна. Он смотрел на девушку, как на пламя. Вздрогнул, повернул голову, встретившись глазами с другом. Побледнел, улыбнулся и качнул наполненным рогом. Ратияр растянул губы в ответной улыбке и кивнул.

– Налей еще, милая, – прогудел рядом Браги, – завтра мы будем далеко.

Ратияр снова посмотрел в сумерки, где под простой рубахой белело волшебное тело единственной, и опрокинул в себя зелье, потом налил еще и еще. Так он пил не пьянея, пока не съежились в подкравшейся темени костры и не смолкли голоса самых стойких. На борту пиршественного драккара в сознании остались лишь двое.

– Я узнал ее, Ратияр, – сказал Браги, рассматривая храпящего викинга, рухнувшего под стол с намертво зажатой дубовой кружкой в кулаке. – Лед Ладоней обжигает с первого взгляда. Немало повезет тому, кто спрячет в этих ножнах свой клинок!

Ратияр промолчал. Так и не дождавшись одобрения шутки, скальд вздохнул и добавил:

– Люди говорят, что в усадьбе Храппа неспокойно. После того как пропала Ингрид, с ним что-то произошло… Вот только что, сам я толком так и не успел выяснить.

Он задумчиво разгрыз свиную голень и поковырял ножом в редких зубах.

– Мы выходим завтра, – сказал Браги и добавил, прислушиваясь к женским вздохам из темноты: – Иначе мои коты переловят всех здешних мышек.

Пошатнувшись, он поднялся из-за стола и посмотрел на неподвижные тела у застывшего на суше корабля.

– Мои люди сами выбрали себе постели. Негоже и мне спать в тепле.

Он постелил плащ рядом с храпящими сыновьями. Ратияр кивнул невысокой смуглой наложнице, давно не сводившей восторженных глаз с разноцветной гривы скальда.

– Иди ко мне, милая. Я познакомлю тебя с легендой, которую женщины передают из уст в уста, – прогудел Браги, обнимая юркнувшую к нему девушку.

Ратияр проверил пост и отправился домой. По пути сделался мрачен, к жене заходить не стал, так и просидел на крыльце до рассвета, уставившись то ли в землю, то ли в самого себя.

* * *

Раннее утро высинило небо и пригнало в бухту старой крепости целую стаю драконов ветров. Невидимые звери с гудением натягивали снасти, играли прядями волос воинов, которые молча и споро готовили «Огненного Змея» к отплытию.

Красногрудый «Змей» Браги Сигурдсона трепетал грозным стягом, а в оскале резной головы морского чудовища на форштевне чудилась нетерпеливая улыбка. Красно-белые щиты, «луны битвы», как их называл Сокрушитель Скальдов, сверкали надраенными умбонами-солнцами.

– Зачем вы вешаете на свои корабли головы драконов? – Ратияр с трудом оторвал взгляд от гордой осанки «Огненного Змея». – Хотите напугать врага?

– Враг боится нас гораздо сильнее, чем драконов, – ухмыльнулся Браги, с удовольствием подставляя лицо свежему, пахнущему водорослями ветру. – Потому что лишь мы оказались способны их оседлать.

Спорить с Сокрушителем Скальдов было не только опасно, но и бесполезно. Зловещая слава кораблей русов, появлявшихся у Лондона и Парижа, будто бесшумные демоны, была известна всем.

– Знаешь, что сказал мне один англичанин? Он сказал, что русы – проклятие Господа, который решил сжечь их грешную землю с помощью богов из замерзшего ада – нас. Один скальд сказал, что мы, дети зимы, не боимся ни холода, ни жары, ни голода, так как в любое время года готовы убивать. Что мы ведем свои рода от богов войны, и страсть к разрушению в нашей крови от рождения. И мы обязательно завоюем большую часть суши, потому что никто не может противостоять тем, кого не победил холод. Мы несем Рагнарек, но, когда настанет конец мира, мы этого не заметим посреди своей бесконечной зимы и уйдем играть в снежки на его руинах.

– Тогда зачем вам драконьи головы? – вставил Ратияр в наступившую паузу набиравшего воздуха хевдинга, привычно пропуская внезапный выхлоп гейзера вдохновения скальда мимо ушей. – Отец говорил, что у хорошего воина не бывает ничего лишнего. Значит, и твой дракон на корабле не прихоть.

Браги подкрутил ус, скосив глаза на любопытного юнца.

– В море кишит еще больше нечисти, чем на земле, друг мой. А если к драккару подберется колдун, обернувшийся тюленем или кракеном? Или вздумает шутить Сельдяной Король? Кто может остановить такую силу?

– Кто?

– Только еще большая сила! Йормунганд! Мировой Змей, их повелитель, конунг лебединой дороги, пастух морских коров и зверей прибоя. Только он! Вот и защищает!

Браги любовно похлопал зверя из просоленного дерева по холке и звонко чмокнул его в оскаленную пасть.

Вышедший проводить Барсук коснулся ладони жадно смотревшей на корабль Ингрид.

– Возьми, – сказал старик, передавая тряпицу, связанную в несколько узлов, – это может пригодиться в пути.

Ингрид с улыбкой приняла подарок.

– Каждый узел хранит по одному ветру. Это северный, дальше – южный, восточный и западный. Если драккар попадет в штиль, просто развяжи и выпусти тот, который по пути.

Тонкие руки обвили шею старика. Нежные губы тронули смуглые морщинистые щеки.

– Ну вот, – прокряхтел, закашлявшись, Барсук, – теперь и помирать спокойно. Дочка теперь у меня…

Ингрид рассмеялась и изо всех сил закивала головой.

– Прощай. Я не люблю провожать корабли. – Барсук провел рукой по белым волосам, заглянул в зеленые глаза и тяжело поковылял домой, словно вдруг вспомнив забытую на время груду прожитых зим.

– Я вернусь, – сказал Ратияр, целуя суженую.

– Ты нужен здесь. А чужачку может отвезти… – Мирослава поникла под потяжелевшим взглядом мужа.

Ратияр посмотрел на Хравна. Он стоял у пристани, глядя на драккар с вымученной улыбкой.

Рогатый дракон на форштевне медленно развернул пасть навстречу горизонту и приключениям. Воины во главе с Браги и Ратияром дружно налегли на весла.

– Что это мы отправляемся в путь будто в Хель? – рявкнул Сокрушитель Скальдов. – А ну-ка, Старший, походную!

Бьярни зарумянился и выдал:

подхватил хор луженых глоток.

– Как ты думаешь, о чем эта песня? – спросил Браги Ратияра, с удовольствием работая веслом.

– О парне, – сказал Ратияр и добавил: – И вороне. Браги расхохотался, но, увидев лицо юноши, умолк.

– Это песня о тех, кто достоин удачи. И о том, что счастливый случай любит подготовленных.

– А что бывает с неподготовленными?

– Тот, кто не готов совладать со своим вороном, становится его жертвой, – сказал Браги.

Ратияр надолго замолчал, мерно работая веслом и не спуская синих глаз с горизонта.

 

Глава 6

Домой

Необъятное море встретило их стальным спокойствием. Серое небо дрожало на его глади, будто гигантское лезвие, вдалеке парили белые точки чаек. Ратияр вспомнил, как скакал по палубе от непостижимого восторга, когда увидел море в первый раз, выйдя на ладье с отцом на торжище в Бирку. Ему казалось, что он встретился с огромным древним зверем из старых сказок, могучим и свободным настолько, что эта сила и воля наполняли грудь вместе с соленым ветром, да так, что устоять на месте было невозможно. Отец улыбался в бороду, наблюдая за его дикими танцами, а потом сказал: «Одно из самых главных знаний о море, секрет его силы состоит в том, что в море нет тупика. И чем больше и дольше ты бываешь в море, тем яснее понимаешь, что все безвыходные ситуации существуют только в твоей голове. А у моря на все найдется ответ».

Эту мудрость знали и те, кто строил корабли северян. В змеиной природе драккара Ратияр убедился, как только корабль начали качать поднявшиеся от усилившегося ветра волны.

Доски, из которых был сделан драккар, крепились к шпангоутам при помощи обработанных ивовых прутьев. Из-за этого борта были и прочными, и гибкими одновременно, что позволяло им прогибаться под ударами волн. Когда налетел ветер, корабль не врезался в волны, споря со стихией, а словно сливался с волнами, изгибаясь и перетекая по ним, будто рыба или тюлень.

«Мы оседлали не дракона, а море».

Юноша, сначала судорожно сжимавший весло, видя, как вода вот-вот хлынет через борта, вскоре перевел дух, малодушно подумав, как хорошо, что Ингрид с самого начала путешествия скрылась в специально поставленном шатре посередине палубы, за мачтой.

Съемную мачту укрепили намертво, решив снимать лишь при долгой стоянке, для того чтобы скрыть корабль от чужих глаз. Воины, сидя на скамьях, днями налегали на весла, на корме у руля стоял Сван Одиночка, меняясь с Браги.

Вскоре они уже были в стороне от судоходных путей и, вставая на стоянку у очередного безымянного острова, Браги уже не старался завести драккар подальше от нежелательных глаз. Оставлял на корабле пару дозорных, отряд уходил на ночевку подальше от прибрежных ветров и разбивал лагерь, выбрав сухую низину или надежно защищенную от непогоды пещеру. Дни и ночи путешествия легко скользили над водой вместе с украшенным драконьей пастью носом «Огненного Змея».

Сталь вдоволь отдыхала в ножнах, люди отсыпались на привалах. Каждую ночь теперь разжигали большой костер, варили похлебку из наловленной тут же, с берега, рыбы, которую удил вечно угрюмый Сван Одиночка или, как его еще звали, Сван Мореход. Он даже спал отдельно, в собственном небольшом шатре.

Сван был нелюдим и сторонился шумных пирушек. Большую часть времени он проводил на верфях, у строящихся драккаров. Викинг славился как искусный строитель кораблей и утверждал, что эти драконы моря могут видеть и слышать подобно людям. Браги так ценил его знание морского дела, что доверил мастеру руководить постройкой своего драккара. «Огненный Змей» был детищем Свана, и Сокрушитель Скальдов в шутку называл его Змеиным Отцом.

Хоть людей Сван и сторонился, но был проверен в сражениях и показал себя надежным боевым товарищем. А на день своего рождения удивил всех тем, что торжественно извлек из заплечного мешка два кочана капусты, прибереженных к случаю, кусок подкопченной баранины и объявил, что приготовит праздничный ужин.

– Мы называем это блюдо «форикол», – сказал Браги Ратияру, наблюдавшему за хлопотами Одиночки. – Простое и аппетитное, как юная селянка. Овец обычно закалывают в сентябре, поэтому последний четверг сентября у нас считается национальным днем форикола.

Одиночка нарезал мясо небольшими кусками, разложил на дне котла, нарубил ломтями, как тыкву, кочан. Слоями переложил мясо и капусту, накрыл верх капустными листьями и пару раз прижал твердыми, как дерево, руками, навалившись всем сухим телом, чтобы отжать капустный сок. Котел быстро оказался на огне, и отряд не отрывал глаз от уютно булькавшей похлебки, тайком сглатывая слюну.

– Хвала богам, – сказал скальд, вторым после сияющей Ингрид запуская ложку в густое варево, со смачным всхлипом втянул похлебку, причмокнул и добавил: – И Свану Одиночке!

Дружина было накинулась на содержимое котла, но хевдинг поднял руку:

– Сначала женщина.

Ингрид взяла любезно предложенную ложку.

– Словно птаха поклевала, – поцокал языком Упырь Лихой, когда девушка с благодарным кивком вернула столовый прибор.

– Хорошая жена должна хорошо есть! – поддержал соратника Браги. – С таким аппетитом никто не поверит, что ты северянка.

Ингрид повернулась к нему, надула щеки и так похоже шлепнула себя по животу и взмахнула рукой, изображая Браги в приступе красноречия, что Ратияр прыснул от смеха. Улыбнулись дренги, а, увидев, как вдруг порозовел их предводитель, расхохотались во весь голос.

Лед Ладоней оглянулась на Ратияра, показав в улыбке ровные зубы, и Ратияр почувствовал, как от этого взгляда забурлила кровь в жилах, будто ее подогрели на огне вместе с фориколом.

Блаженное тепло после трапезы потянуло на ленивые разговоры. Воины, закутавшись в шерстяные плащи, перебрасывались короткими фразами.

– Сван, – повернулся Лихой к соседу, – а тебе не надоело быть одиноким волком?

Тот взглянул с усмешкой, ответил не сразу:

– Глупый ищет, как преодолеть одиночество, а мудрый находит, как насладиться им. У пса есть хозяин, у волка есть бог, а у меня есть я. Поэтому в трудную минуту я рассчитываю лишь на себя и всегда могу вытащить из любого болота себя за волосы.

– Правда? – заинтересовался Бьярни Младший. – А ну покажи!

– Поэтому одиночка всегда сильнее обычного человека. Центр его силы находится в нем, и только в нем. Его счастье не зависит от других людей, – продолжил Сван, не обращая внимания на надувшегося Бьярни. – А вот ты, – обратился Сван к Упырю и замолчал, услышав в ответ благостный храп.

Этой ночью все, кроме Морехода, решили спать у костра. Караулить вызвался Ратияр.

– Пойду помою. – Бьярни Старший взял с треноги котел, начисто вылизанный краюхами хлеба.

– Остерегайся нока! – крикнул ему вдогонку Младший.

– Нок – это кто? – спросил Ратияр у хевдинга.

– Его детский ужас, – ответил тот. – Когда Бьярни было шесть зим, он по нерасторопности своей чуть не утонул, упав с мостков. Когда его выловили, Бьярни решил, что насмешек над его неуклюжестью прибавится и сообщил, что он не поскользнулся – это нок пытался его утопить.

– Если бы чудовищ не было, их следовало бы выдумать, – сказал скальд, – на них очень легко переводить свои изъяны.

– Так кто он, этот нок?

– Водяной. Живет в реках и озерах, а иногда во фьордах. Он ежегодно требует человеческих жертв, и потому каждый год в омутах вод, обитаемых ноками, гибнет хотя бы один человек. Нок может превращаться во все что угодно. Иногда он появляется в виде половины лодки в воде или лошади на берегу, иногда в виде золота или других сокровищ. Если человек коснется такого предмета, нок сразу получает над ним власть. Особенно жаден он до маленьких детей. Однако опасен нок только после заката, когда наш умник с мостков и грохнулся. И теперь, когда Старший собирается куда-нибудь, Младший советует ему остерегаться нока. Ему до сих пор кажется, что это смешно.

– Нок – это что! – подал голос проснувшийся Лихой. – Вот у нас случай был… Жил-был скупой старик. Имел он двух сыновей и множество золотых. Почуял смерть, заперся один в избе, сел на сундук и давай золотые глотать, так и отошел в другой мир. Пришел сын, положил мертвого на полати. И вот приходит ночь, а вместе с ней – упырь. Поднял он мертвого на плечо, как пушинку, и говорит: «Натяни, муж, полу своей рубахи!» Начал трусить старика, с того золото дождем хлынуло. И говорит тогда упырь: «Деньги твои, а мешок— мой!» – так и исчез вместе со своей ношей…

– Про мертвых у нас тоже любят рассказывать, – оживился Браги и понизил голос до зловещего шепота: – Работала на одном хуторе девушка, очень собой пригожая: длинные волосы, стать валькирии, глаза – сапфиры. Надеялась она, что красота принесет ей богатство, несмотря на низкое происхождение, и как будто не прогадала. Запал на нее сын мельника, бегал к ней днем и ночью, вот и понесла девушка от него. Но, когда узнал богач о будущем потомстве, поколотил ее и пригрозил со двора выгнать, если заикнется, что ребенок от него.

Расстроилась батрачка, попыталась плод вытравить, да не получилось. Родила тайком и вынесла младенца на пустошь умирать.

В тот месяц как раз устраивались на том хуторе игрища викиваки, у вас они хороводом называются. Ну и приходит сын мельника к батрачке, которую так и не смог забыть, на танцы приглашает. Та обрадовалась, что не сорвался бычок с веревочки, и решила снова к себе его привязать пуще прежнего.

Начала собираться на викиваки, а нарядов подходящих как не было, так и нет, не заработать на крашеные ткани простой девушке. И вот пошла она вечером овец доить в загон вместе еще с одной женщиной. И жалуется ей, что пойти на викиваки не в чем. Но едва слово вымолвила, как обе услышали: из-под стены загона детский голос песенку поет:

Батрачка, которая вынесла на пустошь своего ребенка, поняла, что обращаются к ней. И так она напугалась, что навсегда повредилась в уме. Так до конца жизни и проходила в одних и тех же лохмотьях с этой песенкой на губах…

Багровый свет от костра дрожал неровным, разлитым по лицам и земле кругом, в центре потрескивали седые от пепла, переливающиеся красным жаром поленья. За кругом света стеной стояла непроглядная тьма. Протяжно ухнул филин. Догорающий костер выстрелил в небо снопом искр ему в ответ. Дренги переглянулись.

– Оно, конечно, не стоило мертвых к ночи поминать, – прокряхтел Копье, почесывая затылок.

– Тихо… – прошептал Старший. – Слышите?

Плеск и шорох в прибрежном тростнике раздались так отчетливо и выпукло, словно их выгравировали прямо на темноте.

– Нок… – прошептал Младший, хватаясь за молот Тора на груди.

– Ты слишком много смеялся над ним, – повернулся к нему брат, – и вот он пришел.

– Я смеялся над тобой, – пробубнил Младший, клацнув зубами.

– А он думает, что…

– Молчать! – шепотом рявкнул Браги, напряженно вслушиваясь в ночь. – Оба встали и проверили, что там!

Близнецы понурились.

– Живо!

Братья, надув губы, взяли секиры и щиты и осторожно растворились во мраке. Скальд с улыбкой повернулся к окаменевшему от ожидания Ратияра.

– Там Эйнар. Стережет нас у воды по моей просьбе. Не верю я пока этому спокойствию…

– А зачем ты…

– Мужчине полезно чувствовать страх. Иначе как он научится его преодолевать?

Сидевший рядом Сван поежился:

– Холодно чего-то. Останусь-ка я спать у костра…

– А как же твое одиночество, друг мой? – полюбопытствовал Браги с сочувственным видом.

Сван поерзал под плащом.

– Псу под хвост ваше одиночество! – пробубнили из-под шерстяной ткани. – И ваших водяных, мертвяков и ведьм туда же!

* * *

Ратияр задумчиво шевелил угли, то и дело подбрасывал горсть веток. Храп викингов слышали в самом Асгарде, но он отчетливо различал в этом многоголосии тролльего рева нежное глубокое дыхание.

Человек может существовать без руки или ноги, но не способен жить без сердца. Юноша слышал, что даже в далекой стране Египет, когда людей превращали в мумии, у них вырезали все внутренности, кроме него.

«Каждый раз, когда я думаю, что ты скоро будешь далеко, кто-то невидимый вырезает его у меня из груди. Все мои пути ведут в Хель, все солнца покрыты копотью.

Ты отражаешься во мне, как эти звезды в ночном море, и каждая волна о тебе, и каждый вздох, и каждый шторм. Все чудовища спят на дне, когда ты рядом, лишь не дремлет Железный Волк, привязанный к скале тонкой лентой твоего ласкового взгляда. А не будет его, Волк вырвется и сокрушит мир, и ничто и никогда больше не будет прежним…»

Рядом в темноте раздалось тугое журчание.

– Хорошо! – поделился с Ратияром Бьярни Большой, поправляя гашник на штанах.

Ратияр вздохнул и укрылся плащом поплотнее, в который раз пытаясь вымолить сон у насмешливых богов, наблюдавших за его мучениями из-за легких облаков, что скользили между созвездиями дышащего холодом неба севера.

* * *

Спустя вторую неделю драккар зашел в крохотный залив и остановился у небольшого, густо заросшего жестким кустарником острова, чтобы пополнить запасы пресной воды. Воины почти неслышно, без единого всплеска, соскользнули с бортов на мель у берега и отправились на разведку. Охранять корабль остались скальд и Ратияр.

Браги поднял голову и жадно втянул ноздрями морской воздух. Ратияр с улыбкой смотрел, как ветер осторожно трогает белую гриву волос Молчаливой, которая, сияя, глядела в хмурое стальное небо.

– Родина пахнет сладко, – сказал Браги, – если ее запах не наполнен дымом сгоревших жилищ.

– Неужели тебе еще кто-то смеет желать зла? – усмехнулся Убийца Пса.

– Я не настолько жалок, чтобы не иметь врагов, – ответил Браги. – Если никто не завидует твоей славе, зачем тогда жить?

Ингрид заулыбалась. Тонкие руки скользнули в сером воздухе синим взмахом рукавов.

– Она спрашивает, есть ли на свете то, чего ты боишься, – перевел знаки в звуки Ратияр.

Браги захохотал, по привычке схватившись за обширный живот под кольчугой. Из прибрежных зарослей шумно рванулась испуганная утиная стайка, пеня крохотные белые буруны.

– Конечно, есть, – отсмеявшись, сказал он, – я не люблю произносить ее имя рядом с водой. Но мы уже в родном море, и северные боги вновь присматривают за мной. Поэтому я расскажу вам о ней. О хафгуфе.

Браги возвел почти выцветшие от морских ветров голубые глаза ввысь, с наслаждением седлая коня красноречия.

– В море живет мать всех морских чудовищ. Рыба, о которой обычно не говорят из-за ее размера, который кажется людям невероятным.

Говорят, такова натура этой рыбы, что когда ей наступает время утолить свой страстный голод, то она растягивает свое горло для великой отрыжки и после этого извергает много пищи, так что все виды рыб, которые находятся рядом, плывут в то место. Затем собираются вместе, большие и малые, полагая, что там они должны получить еду, и хорошую еду; но эта огромная рыба оставляет свой рот открытым все это время, держа пасть шире огромной трубы или даже целого фьорда… Но, как только ее рот и желудок заполняются, хафгуфа захлопывает пасть и ловит всех тех рыб, что прибыли на поиски пищи. В ее природе – глотать и людей, и корабли, и китов, и все, что ей попадается.

Ингрид поежилась. Ратияр улыбнулся.

– Хафгуфа слишком велика для этого залива, – он прикоснулся пальцами к ее ладони. Она не отняла руки.

– Но есть еще Лингбакр, – вырос рядом Браги, – он, конечно, будет поменьше.

Ратияр прочистил внезапно запершившее горло и неловко засунул большие пальцы рук за пояс. Молчаливая залилась краской. Скальд осклабился и продолжил:

– Лингбакр – это самый большой морской кит. Он настолько огромный, что часто его принимают за остров. Один человек рассказывал мне, что однажды морской викинг Торлейв решил высадиться на большой остров в Гренландском море, чтобы пополнить запасы пресной воды. Взяв с собой пять человек, он ступил на землю, думая, что эта суша так же надежна, как и любая. А потом остров взял и погрузился в море. И все высадившиеся утонули.

Ратияр тайком бросил взгляд на зеленые кучи островка, у которого безмятежно покачивался их драккар.

– А некоторые, – добавил Браги, глядя Ратияру в глаза, – до сих пор путают китов с островами, гуляя по суше, что может уйти у них из-под ног.

Убийца Пса отвел взгляд. Скальд посмотрел на отвернувшуюся Ингрид.

– Здешняя вода сладкая, как мед! – громогласно объявил появившийся из кустов Упырь Лихой, таща в обеих руках большие кожаные фляги.

– Я бы предпочел брагу, – буркнул скальд, перегибаясь через борт, чтобы принять груз.

* * *

За все время путешествия Ингрид ни разу не пришлось развязывать подарок Барсука. Драккар легко летел на веслах просоленной всеми ветрами дружины, прошедшей со своим хевдингом огонь и воду, припасов сушеного мяса и пива хватало с избытком. Но Ратияра беспокоило другое – вместо трех драккаров, о которых он попросил в письме Браги, тот привел лишь один. Одинокий корабль мог стать легкой добычей любой небольшой флотилии морского конунга. Их запросто могли взять в клещи у одного из небольших островов с жесткими пучками вцепившихся в голый камень сосен, что уже начали попадаться по пути.

– Не беспокойся, – сказал Браги в ответ на его опасения, – мои враги думают, что я отправился к норегам. Засады на этом участке пути нам не грозят. Мы идем в стороне от торговых путей, а значит, и от пиратов.

Ратияр слушал, кивал, но так и не смог избавиться от смутных предчувствий. Он сам стоял на ночной страже, забирался на мачту и до рези в глазах вглядывался в морскую даль.

Чутье не подвело его.

Враг появился, когда драккар Сокрушителя Скальдов отходил от островка, где команда пополняла запасы пресной воды. Два черных драккара одновременно появились из-за шхер с двух сторон, поймав «Огненного Змея» в западню.

– У нас гости, – сказал Ратияр.

– Это не гости, – присмотрелся к врагам Браги, – это хозяева.

Он сразу узнал черные паруса Трора Убийцы Драккаров, грозы западных фьордов, и удивился про себя, что делает знаменитый пират в здешних пустынных водах.

– Не ожидал я видеть тебя в этом захолустье, Трор, сын Атли! – крикнул Браги в сторону драккара, на мачте которого реяло черное знамя с нашитым куском красной тряпки. – Что привело тебя в это унылое место?

– Не те вопросы волнуют тебя сейчас, Браги, сын Сигурда! – отозвался стоявший на носу высокий воин. Из-под его шлема выбивались огненно-рыжие кудри, ветер трепал длинную золотую бороду. Обеими руками Трор опирался на две секиры по имени Близнецы. Он презирал щиты и всегда наступал.

– Как видишь, у тебя нет ни единой возможности победить, Браги. Но я готов предоставить тебе выбор.

– Давно не торговался я на торжище! – сказал скальд. Его дренги отозвались дружным хохотом.

– Ты отдашь нам добро, женщину и оружие, а я оставлю твоим людям жизни и корабль.

– Крыса пронюхала о серебряных ножнах, – шепнул Браги побледневшему Ратияру и громко обратился к Трору: – Тебе нужна девушка по имени Ингрид Лед Ладоней?

– Она, – помедлив, отозвался тот.

– За то, что я отвезу ее Храппу, мне пообещали пять золотых запястий и десять гривен серебра, – сказал Браги.

Стоявший рядом Ратияр впился в него глазами и осторожно положил руку на навершие меча.

– Если не последуешь разуму, ты будешь хвалиться ими на пиру у Предателя Воинов, – сказал Трор.

Браги подумал и с улыбкой развел руками:

– Живому лучше, чем мертвому. Видел я дом богача, но смерть стояла за дверями. Чего не сделаешь ради старых друзей! – крикнул он и, развернувшись, ударил кулаком Ратияру в подбородок. Юноша рухнул на палубу, дернулся и закатил глаза.

– Постой! – Бьярни Старший перехватил у борта яростно замычавшую Ингрид, попытавшуюся спрыгнуть с драккара. Она кусалась, царапалась и так лягалась, что Бьярни пришлось успокоить ее легким шлепком по затылку. Лед Ладоней вздрогнула и обмякла в огромных руках.

– Добро пожаловать на «Огненный Змей!» – сказал Браги и обернулся к своим: – Выкатите пару бочек пива, мы должны окропить новую сделку!

– Нет на свете ничего лучше, чем грудастые женщины и умные мужчины, – сказал Трор.

– Звучит как начало застольной песни, – отозвался скальд.

– Тебе как ученому человеку лучше знать, – сказал Трор и поднял две секиры, – только что твоя мудрость против этого!

Его воины взревели и загрохотали оружием о щиты. Браги кивнул и пожал плечами, вызвав новый взрыв хохота воинов Убийцы Драккаров.

– Пусть твои воины бросят оружие на палубу, – сказал Трор, отсмеявшись.

– Не стоит быть таким недоверчивым, морской конунг, – сказал Браги и махнул рукой своим людям. Те хмуро побросали клинки.

– Мы подойдем к тебе ближе и отправим за женщиной лодку. Моя дружина хорошо метает копья. Жизнь команды будет полностью зависеть от твоего благоразумия, – сказал Трор.

В ответ Браги показал пустые ладони. Черные драккары ощетинились веслами и вспенили морскую воду, подходя ближе.

Очнулся Ратияр, которого по приказу скальда крепко держали двое воинов.

– Ты попадешь в Хель, предатель! – крикнул юноша.

Браги повернул к нему голову. Его глаза больше не улыбались.

– Я лишь хочу заставить страдать наших врагов, – глухо сказал он и кивнул сыновьям.

Бьярни Старший легко поднял увесистый бочонок, который принесли из трюма, взбежал с ним на нос драккара и, широко размахнувшись, с нечеловечьей силой бросил его в приближавшийся корабль.

Совершив гигантскую дугу, снаряд ударился в мачту и лопнул, заливая парус и палубу черной тягучей жижей. Следом последовали еще несколько бочек. То же проделал с кормы Младший в направлении другого корабля. Несколько врагов метнули копья, но расстояние еще было слишком большим для убийственных бросков обычных людей.

– Лучники! – крикнул скальд. Несколько человек мигом подняли луки, натягивая на тетивах уже подожженные стрелы. Маленькие факелы с гудением ушли в небо, и Ратияр вздрогнул от огненной вспышки на черном драккаре. Закричали бывалые воины Трора.

– Кровь земли горит хорошо, – заметил Браги, с интересом наблюдая за вопящими от боли людьми, пытавшимися сбить с себя пламя, – а человек – плохо. Теперь и глупый Трор со своими глупыми секирами приобщился к этой мудрости.

Уцелевшие дренги прыгали с охваченного пламенем корабля в воду, пытаясь плыть к близкому берегу.

– Я мог бы сохранить вам жизни, – обратился к ним Браги, – но вы пытались поставить на колени Сокрушителя Скальдов и теперь знаете секрет «Огненного Змея». Слишком много знают только мертвецы.

Он размахнулся и вонзил копье в широко разинутый рот судорожно хватавшего воздух в воде дренга.

– Убейте всех, – сказал Сокрушитель Скальдов своим воинам и протянул руку сидевшему на палубе растерянному юноше: – Кто-то среди твоих людей – предатель.

Ратияр, помедлив, оперся на его ладонь, поднялся и потер ноющий после хорошего удара подбородок.

– Я уверен в каждом из своих…

– Не убьешь змею сегодня, она укусит тебя завтра, – сказал Браги.

Тот упрямо закусил губу:

– Я готов поклясться в верности каждого!

Скальд усмехнулся:

– Ты отважен, Ратияр. Такие редко доживают до седин. Но, если тебе это удастся, ты поймешь, что единственный надежный друг твой – в ножнах на поясе.

 

Глава 7

Битва при Темнолесье

«Огненный Змей» пришел в порт небольшой рыбацкой деревушки утром. День начинался серой моросью из набухших свинцовых туч. На сходнях их уже ждал вместе с двумя копьеносцами управляющий гаванью, дородный детина в богатом синем наряде и беличьей шапке набекрень.

Издали увидев подходивший драккар, он с улыбкой во весь рот неуклюже ринулся к мосткам.

– Слава скальда идет впереди него! – приосанился Браги.

Когда корабль ткнулся носом в деревянные доски и местный хевдинг разглядел лица прибывших, его улыбка увяла.

– Вы не от ярла Хакона? – буркнул он, сложив поросшие рыжим мехом руки на груди. – Кто старший на корабле?

– Люди называют меня Браги Сокрушитель Скальдов, Метатель Огня Вьюги Ведьмы…

– Я Бьерн, конунг этой рыбьей помойки у Темнолесья, – перебил его здоровяк и сплюнул. – Добро пожаловать.

– Мы направляемся к Храппу, хозяину Желтого холма, потолковать о торговле, – поспешно вставил фразу Ратияр, не дав побагровевшему от чужой неучтивости Браги снова раскрыть рот, – нам нужны проводник и лошади.

Бьерн покачал головой:

– Вы не вовремя. По здешним лесам гуляет беглый трэль Вага. На дороге стало опасно. Я жду подкрепления от Хакона. Вам тоже стоит подождать, пока мы не закончим с ними дело.

– У нас мало времени, – сказал Ратияр, – говорят, что люди Желтого холма в беде.

– Вага сбежал как раз из той усадьбы, – поморщился Бьярн, – он украл добро хозяина и раздал его другим рабам. К ним присоединяются новые трэли. По лесам бродит целое войско.

– Как далеко отсюда до усадьбы Храппа? – спросил, старательно глядя поверх головы Бьярна, Браги.

– День пешком пути на полдень.

– А во сколько нам обойдутся два по десять лошадей?

– Здесь одна лошадь, и она моя, – сказал Бьярн. – Но я вижу, вы везете Храппу его пропавшую дочь. Возьмите мою лошадь для девы и скажите Храппу, кто ее дал. Мой трэль покажет дорогу.

Браги и Ратияр кивнули в знак благодарности.

– Рыба и пиво ждут вас в моем доме, – сказал Бьярн, – а я распоряжусь насчет лошади для благородной женщины.

Они в сопровождении тихой маленькой наложницы вошли в деревянный зал и расселись за длинным столом, где уже были расставлены большие блюда с аппетитно нарезанной рыбой и стояли глиняные миски с красными и черными горами икры. Вскоре вернулся хозяин и уселся во главе стола:

– Рыба на любой вкус. Жареная, соленая, сушеная. Треска, сельдь и лосось – здесь они постоянны, как утро, день и ночь. Но местным мало обычной рыбьей вони, и они еще едят вдобавок хакарл. Едят и нахваливают. – Бьерн сплюнул на пол и растер плевок сапогом.

– Хакарл? А что это? – повернулся Ратияр к Браги.

Тот усмехнулся в бороду и кивнул конунгу рыбьей помойки. Тот улыбнулся в ответ, махнув рукой молчаливому старому трэлю, и тот быстро удалился.

– Сейчас у тебя будет возможность это попробовать, – сказал скальд и снова усмехнулся.

Дружинники, сидящие за столом, завертели головами в предвкушении веселого зрелища.

Раб вернулся с тарелкой, из которой валил такой вонючий пар, что Ратияр невольно прикрыл нос. Трэль с поклоном поставил блюдо юноше и отошел со всей возможной стремительностью. Ратияр покосился на поджаренные куски, на вид мягкие, как молочный сыр:

– Что это?

– Хакарл, – не моргнув глазом, пояснил Сигурдсон.

– Из чего он? – пытаясь сдерживать вскипающую ярость, уточнил юноша.

– Если я тебе скажу, ты откажешься это есть и не уважишь хозяина, – ответил Браги.

Ратияр стиснул зубы, подцепил ложкой кусок и отправил его в рот. Зловоние хорошо поджаренного гнилого мяса разлилось внутри, заставило сжаться желудок, но Ратияр усилием воли подавил рвоту и проглотил сладко-приторное гнилье, не разжевывая. И жадно осушил кружку пива.

– Это мясо акулы, – пояснил внимательно наблюдавший за ним Браги, – в свежем виде оно ядовито, поэтому его едят гнилым. На несколько месяцев зарывают в землю, чтобы вышел яд. А потом уплетают за обе щеки.

– Очень вкусно… но я бы… чем-нибудь заел, – выдавил Ратияр, пытаясь справиться с новым приступом рвоты.

– Вот, – подвинул к нему еще одну тарелку скальд. Юноша зацепил с него кусок мяса в подливке, сунул в рот и замычал от удовольствия.

– Что это? – повернулся он к Бьерну.

– Хритспунгур, – пояснил тот с улыбкой.

Ратияр вопросительно обернулся к Браги.

– Бараньи яйца в кислом молоке, – пояснил тот, и воины, как один, грянули смехом, наблюдая за изменениями лица парня.

Смеялась и Ингрид, и он, подскочив было на месте, встретил ее зеленый взгляд и с глуповатой улыбкой опустился на место, разделив всеобщее веселье.

Бьерн Неприветливый, как его успел окрестить Браги, оказался человеком слова. Не успели гости осушить третий кувшин пива, как лошадь и раб ждали их у ворот.

– Черный трэль покажет дорогу, – склонился в поклоне бритый наголо толстяк. Браги и его воины с любопытством рассматривали его темную, будто облитую смолой кожу.

– Я купил его у одного араба в Бирке, – сказал Бьерн, – этот евнух когда-то служил в гареме. Теперь помогает моим женщинам по хозяйству.

– Благодарим за помощь, Бьерн, – сказал Ратияр, подходя с повеселевшей Ингрид к вороной кобыле с тяжелой мохнатой гривой. Лошадь фыркнула и схрупала протянутое девушкой яблоко, лизнув ее ладонь горячим языком.

– Узнав о восстании, я повесил двоих трэлей. Так что теперь мои рабы тихи, как мыши. Черный трэль не доставит никаких хлопот, – сказал Бьерн.

Тучный раб мелко задрожал и плюхнулся на колени. Браги посмотрел на него и перевел задумчивый взгляд на большой дуб через два дома, где на веревках покачивались исклеванные вороньем тела.

* * *

Небольшой отряд двинулся в путь по всем правилам боевого похода. В дозоре перед колонной, в шлемах и с двуручными секирами наготове шли сыновья хевдинга. Еще с десяток воинов окружали кобылу Молчаливой, ее же охраняли с обнаженным оружием Браги и Ратияр. Сзади на некотором расстоянии держались с мечами наголо и щитами Упырь Лихой и двое из скандинавского хирда.

Рыбацкий поселок у кромки моря быстро скрылся из вида, дорога свернула под влажную тень чахлых сосен, под которыми громоздились гигантские замшелые валуны.

Полузаросшая тропа иногда оказывалась перегорожена трухлявыми стволами. Дозор командовал к оружию, остальные воины быстро перекидывали со спин разрисованные на красно-белые четверти щиты. Перевалив через препятствие, они шли дальше, а Браги шепотом благодарил здешние земли за редкий лес и чахоточные деревья.

– В густых лесах Гардарики нас давно бы напичкали стрелами, – проворчал хевдинг Ратияру.

Они миновали несколько селений, собирая подозрительные взгляды местных бондов, выходивших из-за плетней в сопровождении крепких сыновей с топорами и вилами в больших руках. Не повышали настроения и перекрестки дорог, на которых путники так и не встретили ни души.

– Похоже, шайка Ваги здорово напугала свободных людей, – сказал Ратияр.

– Свободных? – скривился Браги. – Свободные люди не ждут подмоги от власти и делают свои дела сами. Если, конечно, их кровь не стала водой, как у здешних. Их ожиревший от даров управляющий сам не ведает, что творится у него под боком. А это значит, что рано или поздно его повесят на том же дереве, которое он украшает своими трэлями. Да и нам стоит быть осторожнее.

– Каждый из нас стоит их целого отряда! – откликнулся Бьярни Младший и потряс секирой в мохнатой руке.

– Дорога в Валгаллу вымощена словами хвастунов, – сказал Браги.

– Отец, мы не понимаем, когда ты говоришь красиво, – сказал Бьярни Старший.

Хевдинг махнул рукой:

– Никогда не недооценивай врага. Вот и все, что я хотел напомнить.

– Так бы сразу и сказал, – отрезал Младший и торжествующе переглянулся со Старшим, гордясь ловким ответом.

Браги вздохнул.

Ратияр в который раз посмотрел на мерно покачивавшуюся в седле Ингрид. Осторожный хевдинг заставил ее облачиться в рубаху из бурой толстой кожи, нахлобучил на голову кожаный колпак с нашитыми стальными дисками, а на спину повесил щит, уверяя, что это хорошо скажется на осанке.

Почувствовав его взгляд, Ингрид обернулась. Ратияр не стал отводить глаз. Пусть знает. Она стала дыханием, наполняющим воздух, воду и землю его мира. Когда он встретится с отцом Молчаливой, то попросит ее себе в жены. Кто посмеет отказать молодому Убийце Пса, хозяину легендарного Ясеня?

Он вспомнил ласковые руки, легкий смех и тяжелые русые косы. Мирослава теперь далеко, на другом конце земли, и останется там, даже если они вновь окажутся рядом. Отец говорил, что нельзя лгать себе и другим, а обманом следует лишь отвечать на обман. Ложь – это снежный ком, в котором можно похоронить самого себя, говорил Ратмир. Когда умерла мать, он не взял в дом новую жену, а наложниц у него не было. Ратияр украдкой вздохнул, представив заплаканное лицо бывшей суженой… Нет. Она никогда не покажет ему своих слез. Ингрид словно прочитала у него в глазах мысли о Мирославе и резко отвернулась.

Хевдинг негромко объявил привал.

– Я давно уже не вижу дороги, – сказал, вываливая на сложенные на земле щиты куски сушеного мяса, Торгейр Копье, длинный, сухой, с вечно подозрительными глазами. Он считался лучшим копейщиком в отряде Браги, за что все и терпели его злой язык, – убеди меня, черная задница, что мы не сбились с пути.

Браги внимательно взглянул на трэля и молча кивнул. Темнокожий толстяк громко сглотнул и бухнулся на колени.

– Черный трэль старается, как может, чтобы господа…

– Ты заблудился? – уточнил Браги, невозмутимо отламывая кусок от головки козьего сыра.

– Раб вспомнит… сейчас… не убивайте… он вспомнит…

– Я своими руками отрежу твой… – завел было Торгейр, но Браги перебил его:

– Прибереги доблесть для более славного дела, Копье. – Дружина хохотнула, Торгейр покраснел. – Этот раб когда-то был человеком, а людям свойственно ошибаться. Вот как мы поступим. Женщина останется здесь под охраной, а остальные разобьются на группы и разойдутся искать дорогу, пока не стемнело.

Последняя фраза заставила дренгов переглянуться. Небо над соснами обложили тяжелые тучи, слепнущее солнце катилось за деревья, едва видимое сквозь темно-серую пелену. Возможность остаться на ночь в темном лесу, по которому бродят вооруженные трэли, не радовала никого.

Браги быстро поделил отряд на три части, Ратияра назначил присматривать за Ингрид, черного трэля велел привязать к дереву.

– Проводник из тебя плохой, а вот окорок – в самый раз, – сказал Торгейр, ухмыляясь в заморгавшие глазки, – так что веди себя хорошо.

Он подбросил в руке позолоченное копье по имени Орм и канул вместе со всеми в сгущавшийся полумрак между ветвями.

Ратияр поправил сползший на лоб шлем, вытащил меч из ножен и встал рядом с Ингрид. Лес проглотил ушедших на разведку, не оставив от них ни звука, ни следа. Даже время здесь словно провалилось в трясину под корнями. Ратияру казалось, что прошла вечность, а он так и не сказал деве ни одного важного слова, которые вдруг оказалось тяжело произнести.

– Я давно хотел поговорить с тобой… наедине, – сказал он, почувствовав, как к щекам снова приливает кровь.

Девушка усмехнулась. Он замолчал, попытался продолжить, но забыл, что хотел сказать, и застыл с раззявленным ртом.

Ингрид покатилась со смеху. Ратияр обиделся и разозлился.

– Будь моей, – выдохнул он и умолк, испугавшись собственной дерзости.

Ее зрачки расширились от ужаса, а лицо исказила гримаса.

– Ну… если так… то… ты зря… – с досадой добавил Ратияр, увидев это. – Я случайно за тобой… подглядел… я не знал…

Он опустил голову и забубнил, глядя в землю:

– Ты не думай… я не нарочно…

Ингрид замычала и ткнула узкими ладошками ему в грудь.

– Ну, если и рассмотрел тебя тогда… – вздохнул Ратияр, – то ты это…

Ингрид резко схватила его за плечо и развернула в сторону.

Незнакомые люди подкрадывались к поляне из-за деревьев, сжимая мечи и узловатые дубинки-шелопуги. Ратияр давно приметил рядом три сросшиеся сосны – отличное прикрытие от атаки с тыла. Он кивнул Ингрид на убежище, и та не заставила себя долго ждать.

Первый из нападавших подошел к привязанному к стволу черному трэлю, одним движением разрубил веревку мечом и вложил клинок ему в руку. Трэль принял меч и прижал лезвие к пухлым губам. Он больше не дрожал.

Один из людей метнул в Ратияра сулицу. Стальной наконечник глухо стукнул в подставленный Ингрид щит. Трэль коротко рассмеялся.

– Время платить долги, – сказал толстяк, приближаясь к Ратияру.

– Я отдам золотое запястье, лошадь, и вы уйдете, – сказал юноша.

Ватага расхохоталась. Черный осклабился:

– Кровь за кровь.

Он взмахнул мечом, с наслаждением слушая, как упруго взвизгнул воздух.

– Опасен не тот, кто держит меч, а тот, кто умеет им пользоваться, – сказал Ратияр, готовясь к схватке.

– Кхоро Азай был наемником всю жизнь. Таких, как ты, Кхоро Азай убивал ветром из своей задницы, – сказал черный трэль и бросился на врага.

Тот отразил выпад в голову и ответил двумя. Чтобы спастись, Кхоро отпрыгнул на сажень.

«Он хорошо двигается. Но долго не тренировался и может ошибиться. Нужно заставить его это сделать».

Бывший раб счастливо рассмеялся и взмахнул клинком над головой. Горящие глаза уставились на Ратияра. Кхоро Азай с шумом втянул большими ноздрями воздух и снова напал. Юноша с трудом отбил выпад, после чего ему пришлось пятиться под серией тяжелых ударов, один из которых чуть не выбил меч из его руки.

– Когда у тебя был член, наверно, ты бил сильнее, – крикнул Ратияр в надежде вывести противника из себя.

Побагровев, черный трэль слепо ринулся вперед и – всхлипнул, вздрогнул и тяжело сполз с окровавленного лезвия, по рукоять ушедшего ему в горло, – Ратияр молниеносно ударил им над щитом, когда Кхоро пошел в атаку.

– Отец рассказывал мне, что так дрались люди из страны Рим, – сказал Ратияр остальным, – но вам это знание уже не пригодится. Скоро вы все будете мертвы.

– Не торопись! – ответил ему другой, узкоглазый, низкий, широкоплечий, с крепкими кривыми ногами.

Из-за деревьев показались вооруженные люди, десяток, второй… их было слишком много… слишком много, понял Ратияр, чтобы ему дожить до утра. Они обходили с флангов, двое готовили рыбацкую сеть.

– Положите оружие на землю и сдайтесь. Тогда я оставлю вас в живых, – сказал Ратияр, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Враги ответили смехом.

– Мы повесим тебя рядом с твоей сукой, щенок! – крикнул кривоногий, поигрывая скрамасаксом в жилистой руке. – Если ты еще не сунул в нее свой стручок, сейчас самое время! Ну давай! А мы подождем! Правда, парни?

Он открыл рот, чтобы что-то добавить, но вместо слов из глотки с чавканьем вырвалось копье. Парень заелозил пальцами по скользкому от крови древку и упал, подергивая ногами. Наступившая на три удара сердца тишина взорвалась криками ярости и боли – люди Браги ударили лесным разбойникам в спину по всему фронту.

С десяток трэлей сразу упали, корчась от попавших в цель стрел и копий. Еще несколько рухнули от быстрых ударов секир и мечей. На каждого хирдмана пришлось по пять, а то и больше врагов, но внезапное нападение сломило их волю, а сталь раздробила кости и черепа. Кто-то с треском рванулся в заросли, пытаясь уйти от смерти, но железо в руках дружинников оказалось быстрее. Жадно втягивая ноздрями горячие запахи битвы, Ратияр с трудом заставил себя стоять на месте, охраняя от случайного удара Ингрид.

Вскоре все было кончено. Пока добивали раненых, Браги вытащил на утоптанную поляну жестоко изрубленного человека, волоча его по земле за длинные волосы. Тот еще дышал.

– Ты отрастил гриву, но не стал львом, трэль, – сказал скальд, вглядываясь в его распухшее от порезов лицо. – Я узнал тебя, Вага. Вага-вор. Вага-предатель.

Красное от пятен крови лицо пленника исказила вымученная ухмылка.

– Но ты храбро дрался, и я позволю тебе умереть с оружием в руке, если расскажешь, что случилось в усадьбе Храппа, и жив ли он сейчас.

Раб попытался что-то сказать, но на губах пузырился лишь тихий хрип.

– Я слушаю. – Браги вложил кинжал в окровавленную ладонь и поднес ухо к его лицу. Умирающий успел прошептать несколько фраз, после чего глаза его закатились.

Хевдинг поднялся на ноги и жестом показал Ратияру следовать за ним.

– Хвала богам, что ты не далеко ушел от нас, – прошептал юноша, когда они присели на корень вывороченного из земли дерева.

– Все это время я был поблизости, – сказал Браги, – я знал, что черный трэль вел нас в ловушку.

– Откуда ты…

– На виселице кормил воронов его чернокожий младший брат. На лице трэля было написано, что он мечтал о мести. А тут мы пожаловали. Вот он и решил сдать нас и бежать к Ваге.

– Но он дрожал, как…

– Он дрожал не от страха, а от ярости.

– А мы стали наживкой! – Ратияр вскочил и сжал кулаки. – Опять… Мало того что на корабле ты чуть было не выбил мне зубы…

– Но не выбил, – невозмутимо заметил Браги.

– А сегодня меня чуть не зарубил черный наемник…

– Но не зарубил…

– Чего от тебя ожидать в следующий раз?

Браги поднял палец:

– Мужчина должен быть непредсказуем. Иначе его не будут бояться враги и любить женщины.

Ратияр застыл, умолк, потом усмехнулся и плюхнулся рядом с улыбающимся скальдом:

– Что рассказал Вага?

Браги посуровел. Вздохнул:

– Храпп так и не смог отыскать похищенную Скегги дочь и вконец помешался рассудком. Это отняло у него последние силы. Перед смертью Храпп завещал похоронить его стоя под порогом дома. Но после не успокоился и стал вставать из-под земли по ночам. Каждый раз он забирал с собой по человеку, начав с жены. Челядь во главе с Вагой разбежалась, не забыв прихватить сокровища. С тех пор усадьба пуста.

Скальд замолчал и взглянул на Ратияра. Тот неподвижно глядел в одну точку.

– Мы поступим так, как скажешь ты, Убийца Пса. – Хевдинг положил ему на плечо тяжелую руку.

– Я отправлюсь к Храппу и попрошу руки его дочери, живой он или мертвый.

Браги внимательно посмотрел ему в глаза, кивнул и отправился к своим воинам, готовившим костер для трэлей, погибших смертью свободных.

 

Глава 8

Пир у мертвеца

На месте хутора из земли торчали лишь обгоревшие балки, похожие на черные кости гигантских животных. Последние жители этого места, спасаясь от его проклятия, пытались предать хутор огню. Пламя сожрало все, кроме длинного дома, под порогом которого похоронили неупокойного. На стенах виднелись редкие черные разводы, а кое-где у фундамента темнели остатки хвороста.

По бокам входа в нежилое помещение из земли торчали копья с насаженными человеческими головами. Пара женских, с остатками пучков светлых волос на туго обтянутых кожей черепах, остальные когда-то принадлежали мужчинам. Под ними на земле лежали сломанные мечи, секиры и факелы.

– Хозяин усадьбы не очень-то любит гостей, – заметил Браги. Его слова повисли в тишине.

Притихшие живые разглядывали мертвых, а те безмолвно таращились на живых.

– Я бы скорее предпочел ночлег в выгребной яме, – передернул плечами Копье.

Его поддержал глухой ропот дружины. Ингрид была неподвижна. По бледной щеке потянулась слеза, но Молчаливая смахнула ее брезгливо, как муху.

Ратияр вышел вперед и повернулся к воинам.

– Вы выполнили договор, – сказал он, – Ингрид доставлена домой. Возвращайтесь к своим кораблям. Хевдинг расплатится золотом и серебром, которое я ему оставил. Мне было весело биться с вами рядом. Прощайте.

Юноша повернулся к Ингрид:

– Перед дорогой я поклялся добиться у Храппа твоей руки. Я останусь в усадьбе и встречусь с твоим отцом, потому что хочу быть с тобой, Ингрид.

Не отрывая взгляда от его лица, Ингрид подошла к нему, осторожно взяла его руку и положила себе на грудь.

Браги Сигурдсон громко высморкался, одновременно пустив ветры, и это прозвучало так, будто великаны продули свой рог перед концом времен.

– Я напишу про вас лучшую песню! – объявил скальд.

Братья Бьярни захихикали, подталкивая друг друга могучими локтями.

– Разве мы допустим, чтобы вся слава досталась этому юноше? – обратился Браги к своему воинству. – О ратниках, что пришли пировать с драугром, будут слагать легенды веками!

– Я убью драугра, и обо мне будут петь все женщины севера! – заявил Бьярни Младший. – Я остаюсь!

– Как ты его убьешь, если он уже мертвый? – засмеялся Бьярни Старший. – Сразу видно, что весь ум достался мне! Придется остаться и присмотреть за тобой.

– Ты просто боишься, что вся слава будет моей! – возмутился Младший. – Катись на свой драккар, а драугра оставь мне!

Близнецы сцепились прямо у ног дружины и с сосредоточенным сопением принялись выкручивать друг другу руки.

– Продолжим, – сказал Браги.

– Нечего продолжать, – откликнулся Копье, – мы останемся с Ратияром и посмотрим, как он любезничает с тестем!

Дренги, рассмеявшись, согласно ударили оружием в щиты.

– Да помогут нам боги, – заключил Браги, поднимая за шиворот сыновей с земли, будто расшалившихся котят. – Слышал я, в погребах Храппа всегда было много пива, которым он охотно делился с гостями.

Приободрившиеся воины приблизились к порогу, поглядывая на зиявшие пустотой окна. Дверь будто распахнуло сильным ветром. От резкого движения отряд тут же ощетинился клинками. Но в темноте за открывшимся входом никого не было.

– Хозяин пригласил нас войти, – негромко сказал хевдинг, не снимая руки с эфеса меча, – не будем отказывать ему в учтивости.

В походном коробе нашлось несколько факелов. Люди вошли в дом вместе с дрожащими от света факелов тенями, выросшими на стенах. В центре зала ярко вспыхнул очаг, разбросав по сторонам красные искры.

Пройдя сквозь цепь настороженно озирающихся воинов, Молчаливая подошла к огню и вытянула над ним руки. Где-то вверху, под самой крышей, тяжело заходили и застонали доски. Дерево скрипело и выло, словно дом узнал свою хозяйку, после долгого отсутствия наконец-то вернувшуюся домой.

– Накрывай на стол и потчуй гостей, – сказал хевдинг Ингрид. – Думаю, хозяин явится к нам с наступлением темноты, и я не хочу, чтобы все это время у моих людей урчало в желудках.

Лед Ладоней с усилием оторвала взгляд от огня, шумевшего в очаге, кивнула и пошла к дверце в полу, где, очевидно, находился ледник.

– Помогите хозяйке, – распорядился Браги, оглянулся на Ратияра и тихо сказал: – А мы с тобой должны кое-что еще сделать.

Он жестом позвал за собой юношу и вышел из дома.

– Мы куда? – на ходу спросил парень, стараясь не отставать от широко шагающего хевдинга.

Тот махнул рукой в сторону небольшого холма, густо поросшего молодым сосняком.

– Зачем? – не отставал юноша.

– Нам нужен нидшток, – ответил Браги, – и сделать его мы должны до наступления темноты.

Он взглянул на притихшего Ратияра:

– То есть – ты должен. А я научу как. Этот дом, похоже, действительно проклят. Вполне может статься, что тебе вскоре придется поговорить с настоящим драугом. А на серьезные переговоры нужно приходить подготовленным.

– Что это такое?

– Древняя магия. Дом Храппа набит ею по самую крышу. Драуги – могучие и злопамятные создания, неуязвимые для обычного оружия, справиться с ними тяжело. С магией может справиться лишь магия. Нидшток – это шест, который с помощью вырезанных на нем рун посылает могущественные проклятия или лишает сил врагов. Им пользовались наши предки, им воспользуемся и мы.

Они поднялись по густо заросшему орешником склону, прорубая длинными ножами путь среди влажной листвы. Под ногами хрустели сухие ветки, но Ратмиру все равно казалось, что на холме необъяснимо тихо. И только потом он понял почему, – за все время, пока они поднимались на вершину, в воздухе не раздалось ни единой птичьей трели.

– Вот эту, – сказал Браги, указав на одиноко стоявшую на небольшом обрыве сосенку. Из-под ее корней шумно выпрыгнул бурый от линьки заяц и припустил вдоль кустарника, громко стуча о землю задними лапами.

Ратияр вздрогнул и покосился на скальда – не видел ли. Но тот молча стоял у сосны, задумчиво крутя ус. Парень быстрыми движениями секиры срубил ствол, избавил его от ветвей и взвалил на плечо.

В кустарнике снова что-то завозилось. Браги и Ратияр мгновенно выхватили оружие, подвинувшись друг к другу.

Листва зашуршала, воины слегка пригнулись, готовясь к атаке. Ветки раздвинулись, и к ногам дренгов выкатился рыжий комок.

– Собака, – прошептал пересохшими губами Ратияр.

– Собака, – согласился Браги, нагнувшись, чтобы почесать за ухом небольшого лохматого пса, который тут же завилял хвостом и принялся льнуть к коленям. – Видно, хозяева бросили. Так здесь и бегает.

Он достал из мешка кусок солонины и бросил псу. Тот поймал на лету, проглотил, не жуя, и снова уставился, помахивая хвостом.

– Думаю я, недаром здесь появилась эта псина, – протянул Браги. – Эй, собака, – он на мгновение задумался, – выглядишь ты рыжим и не очень смышленым, потому звать тебя будут Трор в честь одного ушедшего к праотцам викинга. Пойдем с нами. Сегодня у нас веселый пир с мертвецом.

Трор вновь вильнул хвостом и послушно затрусил следом, чуть прихрамывая на заднюю лапу.

От крыши усадьбы Храппа уже поднимался сизый дымок. Во дворе, косясь на мертвые головы у входа, рубили дрова братья Бьярни. Пес подбежал к двери и уселся у порога, не спуская глаз с дверного кольца.

– Врывай здесь, – Браги остановился напротив входа и ткнул в землю носком высокого сапога. Ратияр снова вынул нож:, не обращая внимания на обступивших его братьев.

– Древесина должна быть неповрежденной, не распиленной вдоль или обрезанной, – объяснял скальд, пока Ратияр снимал ножом с сосенки тонкую скользкую кору. – Подходящая высота дерева составляет чуть больше человеческого роста. Режь руны вдоль дерева. Начни вырезать с конца, который будет опущен вниз, и расположи руны по всей длине до другого конца. С этого конца продолжай резать руны сверху вниз с другой стороны. Их количество должно быть кратным двенадцати. И позаботься о том, чтобы ни одна часть резьбы не попала под землю, когда поднимешь шест.

На верхнем конце шеста Браги привязал припасенный в походном кожаном мешке лошадиный череп и прорычал проклятие.

– Кровь за кровь, – пробормотал он.

Дверь длинного дома открылась. Трор медлить не стал и мелькнул у ног выглянувшей Ингрид огненной молнией. Та проводила его взглядом, пожала плечами и махнула воинам рукой, приглашая на ужин.

Большой стол, протянувшийся вдоль лавок в длину почти всей южной стены, ломился от кушаний – Храпп при жизни славился щедростью и гостеприимством.

Здешние жители ели в основном рыбу, которую готовили с маслом и разными специям, питались говядиной и молоком. Над огнем очага дома висел большой металлический котел, в котором Ингрид сварила кукурузу и свинину. Пожарила мясо в глиняных горшках с драгоценными специями, перцем и лавром, отваренные овощи вкусно парили из кухонной утвари, вырезанной из мягкого мыльного камня.

К общему восторгу, в запасах Храппа оказалось не только пиво, но и редкое крепкое вино из настоящего винограда. Пес Трор благодарно хрустел обглоданными свиными ребрами.

Ели и пили в тишине. За окнами, забранными бычьими пузырями, сгущались сумерки. Люди и стены притихли в ожидании.

– Чем ночи темней, тем ярче костры, – сказал Сигурдсон и поднялся, чтобы запалить факелы.

Когда в медовом зале стало почти так же светло, как днем, он наполнил тяжелый золотой кубок, на который давно хищно поглядывала вся команда, и подвинул его к пустому месту во главе стола. Остальные подобрались, положив руки на мечи и топоры.

– Мы здесь, хозяин дома, – негромко сказал скальд, – мы пришли с миром. На твой товар нашелся купец, который хочет говорить с тобой.

Пес, лежавший в ногах, вдруг поднял уши. Языки пламени дружно качнулись от порыва холодного ветра. Входные двери с грохотом распахнулись. За порогом чернела непроглядная ночь, только луна, четкая и выпуклая, как литая брошь на черном бархате, шарила по земле зеленоватыми пальцами мерцающих лучей.

– Он заманивает нас, – прошептал Сван, привставая с места с обнаженным клинком. Браги осторожно пошел к двери, держа руку на секире, что висела на плече.

– Отец! – разом вскрикнули братья.

Скальд шагнул в темноту, дренги бросились за ним. Бешено залаял пес.

– Тор, помоги, – только и смог вымолвить Торгейр Копье, когда дружина увидела, что творится вокруг проклятого двора.

Ратияр не сразу рассмотрел странные силуэты существ, которые, покачиваясь и растопырив подобия рук, приближались к подворью со всех сторон.

Мутный свет выхватывал из мрака полусгнившие лица, черные провалы на месте глаз, лохмотья губ, обнажавшие оскаленные зубы, едва покрытые тряпьем слезшей кожи. Вдалеке у подножия холма шевелилась земля, а там, где она вставала горбом, сквозь дерн и траву тянулись черные растопыренные руки.

Вскрикнули и помянули тролля Торди с Грани – рядом с ними ожила и клацнула зубами насаженная на кол женская голова с остатками русых волос.

– Веселье началось! – закричал Браги. – Никто не выходит за пределы нидштока! Рубить по моей команде!

Как только первый мертвец, с шипением открывая гнилой рот, прошел рядом с шестом с вырезанными рунами, глазницы лошадиного черепа засветились голубоватым мерцанием.

– Когда мертвяки переходят границу, они наши! – крикнул скальд и с одного взмаха развалил туловище твари топором. Две половины мертвого тела упали на траву, стремительно превращаясь в черную жижу, что тут же ушла в землю.

Приободренные первой победой воины заработали оружием. Одного мертвяка обезглавил Сван, другого поднял на копье Торгейр, еще троих зарубили товарищи, прикрывавшие соседний фланг. Ратияр вдруг увидел, как вперед вырвалась Ингрид, сжимавшая в руке скрамасакс. С кошачьим криком она полоснула по горлу ожившего трупа, и тот осел, на глазах превращаясь в ком черной жижи.

– Их слишком много, – прокряхтел Сван, упираясь ногой в проткнутый мечом огромный живот какого-то полуразложившегося толстяка.

Мертвецов становилось все больше, они напирали сплошной стеной, и вскоре дренги были вынуждены сомкнуть щиты и пятиться, огрызаясь ударами копий. Вместо падавших в землю десятков живых трупов тут же приходили десятки новых. Новая волна хлынувших мертвецов погребла под собой нидшток, который вспыхнул синим пламенем напоследок, испепелив гору шевелившихся на нем гнилых тел, и захлебнулся под гигантской кучей золы, в которую они превратились. Клинки воинов лишились силы и перестали разить.

– В дом! Завалить двери и окна! – крикнул Браги, отталкивая от себя прущую шипящую нежить.

Воины бросились за порог. Ратияр успел увидеть, как оставшийся последним Браги стащил с левой руки кожаную рукавицу, что-то прокричал и бросил ее в темноту. Он вбежал в дом, рубанул по вцепившейся в плечо костяной руке и с трудом захлопнул за собой дверь, опустив тяжелый засов. Доски тут же застонали от толчков и ударов снаружи. Зубы и когти глухо зацарапали дерево.

Дренги быстро заваливали окна.

– До утра не продержимся, – хрипло сказал Торгейр, прислушиваясь к треску и грохоту за стенами.

Браги повернулся к нему и хотел что-то сказать, но тут шум снаружи прекратился. Ратияр осторожно посмотрел в дверную щель. Толпа мертвецов медленно разворачивалась навстречу чему-то, видимо более опасному, чем кучка смертных, забаррикадировавшихся в длинном доме.

– Да что ты… – пробормотал Сван и быстро замигал, не веря своим глазам.

Из-за холма медленно выходила новая армия. Ко двору Храппа и осадившим его мертвецам приближались…

– Утопленники… – прошептал Торгейр.

Морские мертвецы с шевелящимися вместо голов пучками водорослей издали клокочущий вой, будто выливая из глоток навечно поселившуюся там воду, и перешли на бег. Трупы, выбравшиеся из-под земли, с громким шипением бросились им навстречу. Две армии нави схлестнулись в битве. Мертвые пальцы с треском впились в гнилые лица, костяные ноги и руки переплелись в борьбе. Ходячие трупы разрывали друг друга на части с воем и ревом, и пощады не было никому. Одна волна разбивалась о другую, побежденные уходили под землю, превращаясь в черную гущу, морскую воду и водоросли.

Вскоре все было кончено. Двор Храппа превратился в вытоптанное поле, усеянное обрывками сгнившей одежды, пучками волос, осколками костей и горами бурой тины.

– Они сожрали друг друга, – пробормотал Сван и посмотрел на бледного Браги, – как ты вызвал морских драугов?

– Он бросил рукавицу, – сказал Ратияр, утирая пот со лба, – одну несчастную кожаную рукавицу… и они пришли…

– Ее подружку с правой руки я как-то подарил их конунгу, когда он попросил об этом посреди бури. До сих пор я надеялся, что когда-нибудь он вспомнит о моей услуге. И что однажды ему пригодится левая рукавица, – сказал скальд.

Он усмехнулся и добавил:

– А еще я вспомнил одну историю о вражде морских драугов и драугов суши. Был когда-то один случай. Морской мертвец решил занять чужую могилу на земле, выгнал из нее хозяина и устроился там. Обиженный позвал друзей из соседних могил, а захватчик свистнул своих из моря. Такая заваруха случилась, что наутро от могил одни ямы остались. Так и расползлись ни с чем. А вражда с тех пор так и пошла…

Браги хотел что-то добавить, но вдруг осекся.

С треском распахнулась дверь, и дренги попадали на пол, как обмякшие мясные куклы. Рыжий Трор подскочил и залаял на нечто невидимое, проникшее в дом.

– Ты вернулась. – Голос, заставивший воинов повалиться на земляной пол, был таким же черным, как лесной ветер, гуляющий между звездами февраля.

На ногах осталась лишь Ингрид.

– Ратияр, коснись глаз собаки… и приложи пальцы к своим глазам, – прохрипел Браги, силясь подняться, – тогда ты… сможешь смотреть… на него…

Юноша шепотом подозвал пса и последовал совету скальда, наконец-то увидев вернувшегося хозяина.

Шагнувшая в дрожащий круг света очага тень превратилась в скелет, кости стремительно покрывались плотью, которая затягивалась кожей, – спустя несколько ударов сердца к Ингрид подошел высокий человек с лицом, будто вырубленным из здешних скал, и толстой косой серебряных волос. Доски пола стонали под каждым его шагом, будто в дом пришел каменный великан.

– Я вернулась, отец. – Голос немой слышали все, хоть она так и не раскрыла рта.

Молчаливая спрятала лицо у него на груди. Грубые пальцы осторожно гладили белые волосы.

– Я искал тебя среди мертвых. И боялся найти.

– Моя мать…

– Она там, куда мы скоро уйдем вместе. После того как я закончу дело с незваными гостями.

– Эти люди спасли меня.

– Мой дом – приют не живых, а мертвых, Ингрид.

Храпп двинулся к беспомощным дренгам. По его лицу поползли трупные пятна, с рук лохмотьями слезала кожа, обнажая старые желтые кости. К воинам приближалась смерть.

– Не торопись, драугр.

Ратияр вышел из тени с обнаженным клинком.

Храпп остановился, внимательно разглядывая его из двух черных провалов костяного лица.

– Ты нарушаешь закон гостеприимства. Гости, явившиеся без злых намерений, неприкосновенны.

– Твои люди вооружены до зубов.

– Полезная привычка, – пожал плечом Ратияр. – У меня к тебе дело, Храпп.

Хозяин дома склонил уродливую голову набок.

– Я пришел просить руки твоей дочери.

Драугр приблизился к наглецу вплотную. В ноздри Ратияра ударил едкий трупный запах.

– Моя дочь уйдет со мной, а ты и твои люди станут пищей моих воронов. – Мертвый потянулся к ножнам на поясе. Ратияр отскочил и выставил вперед меч. Ингрид ахнула, бросилась к отцу и упала от небрежного взмаха его руки.

Храпп достал почерневший от времени меч с зазубренным клинком.

Ратияр подхватил с пола копье Торгейра и швырнул во врага. Окованное древко разлетелось на несколько кусков, разрубленное на лету. Одним движением ступни Убийца Пса подбросил тлевший на полу факел и перехватил его в свободную руку. Огонек расправился в затрепетавший на сквозняке лоскут пламени. Двинувшийся было вперед Храпп попятился.

– Каждая смерть должна являться в срок, – сказал Ратияр, – ты слишком нетерпелив в желании забрать живых к своей хозяйке.

– Тебе вряд ли понравятся ее объятия, – сказал драугр.

Старый меч свистнул в воздухе. Ратияр бросился вперед. Черный металл снова рассек полумрак, но так и не нашел цель. Юноша нырнул под удар, ткнул факелом в безносое лицо и рубанул врага по шее наискось. Голова упала и покатилась ему под ноги.

– Железо смертного не может… – прошептал черный голос.

Ратияр зажал серебряную косу в кулак и швырнул в очаг. Безголовое тело вздрогнуло, зашарив перед собой руками в гнилых лохмотьях ткани и мяса. Тлеющая в огне голова шевельнула челюстью.

– Я вижу твою зиму внутри, – прошептал черный ветер. – Ты – один из нас. Топчешь полуденную землю, но видишь звезды полуночи… Ты не знаешь этого, но знают твое тело, устоявшее против чар драугра, и твой меч, разваливший неуязвимого… Быть огнем между мирами – и дар, и проклятие. Такие, как ты, умеют покорять земли и сердца, однако никогда не бывают счастливы, ими владея.

Ингрид шевельнулась и подняла голову. Вздрогнула, увидев ярко вспыхнувшее тело, попыталась встать, снова упала, поползла к нему на коленях, но на углях очага осталась лишь горсть пепла.

– Я отпускаю тебя. Будь счастлива, насколько ты для этого рождена.

Голос Храппа теперь звучал глубоко и мягко. По просторному залу прошел порыв теплого ветра, растрепал волосы Ратияру, нежно коснулся блестевших от слез щек Ингрид, открыл глаза лежавших без сознания воинов. Пламя рванулось к потолку, опало, выпустив сноп красных искр, и покинутый хозяином дом погрузился в полумрак.

* * *

На закате их поженил на правах хевдинга Браги Сигурдсон. Молодые протянули друг другу на лезвиях мечей кольца, наспех сделанные из золотого запястья. Сокрушитель Скальдов соединил их руки, а после поднял тост:

– Как-то один конунг проверял на прочность трех своих маленьких братьев. Он сажал их на колено и корчил страшные рожи. Двое старших испугались, а младший так разозлился, что дернул конунга за бороду и попытался впиться зубами в руку. Конунг рассмеялся и сказал, что, видно, в будущем малец и дальше никому не будет давать пощады.

На следующий день все три брата играли у пруда. Двое старших строили маленькие фермы, а третий пускал по воде щепки, которые называл драккарами. Конунг подошел к мальчикам и спросил старшего брата, что бы ему хотелось иметь. Поля, ответил тот. Большие ли поля, спросил воин. Я хочу, чтобы каждое лето засевался весь этот мыс, сказал мальчик. Много хлеба там могло бы вырасти, согласился викинг. Потом он спросил среднего брата, что бы тот больше всего хотел иметь. Коров, ответил тот. А сколько ты хочешь коров, спросил конунг. Столько, что, когда они приходили бы сюда на водопой, они стояли бы вплотную. Вы оба хотите иметь большое хозяйство, как ваш отец, сказал воин. Потом он обратился к младшему с тем же вопросом. Я хочу командовать дружинниками, ответил тот. Сколько, спросил конунг. Столько, чтобы они в один присест могли съесть всех коров моего брата, ответил тот.

Из него, мать, ты вырастишь конунга, сказал воин жене и улыбнулся.

– Так выпьем за мать твоего будущего сына, который съест всех коров своих врагов и закусит их хозяевами! И помни, Ратияр, что хоть и невелика женщина, но греет лучше трех печек! – провозгласил Браги и махом опорожнил турий рог в богатой серебряной оковке.

Кубки и рога глухо стукнулись под смех и заздравные крики дружины. Зарумянившись, Лед Ладоней поцеловала суженого в губы, и горячим, словно рана, был поцелуй.

– Походную любимую! – крикнул Браги, смахнув в усов и бороды мед, и затянул вместе с воинами во всю глотку «Юного Ромуна»:

Ночью после шумных проводов пьяных дружинников, по традиции сорвавших с молодоженов одежду по пути в спальню, легли как муж и жена.

Ратияр дрожащими руками снял с Ингрид тонкую льняную рубашку, и в третий за их знакомство раз она положила его руку на свою грудь. Он чуть не вздрогнул от неожиданности – такими горячими были ее бледные твердые соски, и осторожно провел рукой по гладко очерченной линии бедра, чувствуя под пальцами мягкую бархатистую кожу.

– Впервые в жизни я боюсь, – хрипло прошептал Убийца Пса, – что ты исчезнешь… как тогда…

Горячие губы залепили слова, тонкие пальцы впились ногтями в спину, и Ратияр вдруг вскрикнул, почувствовав, как после сладкого спазма между ног струя семени ударила ей в живот. Неясные очертания спальни поплыли, голова закружилась, и он рухнул спиной на постеленные волчьи шкуры.

– Я не понимаю… – прошептал он.

Лед Ладоней с тихим смехом растерла по коже влагу, устроилась на нем, щекоча лицо грудями.

Ратияр схватил ее, мягкую и упругую одновременно, обеими руками. Ингрид закричала, извиваясь всем телом.

Он любил женщин и собирал их близости, как Браги Сигурдсон собирал редкие клинки. Женщины из разных краев так же отличались друг от друга, как и оружие с других концов света.

Высокие северные девы лишь на первый взгляд выглядели холодными и прямыми, словно длинные лезвия мечей, что ковались на их суровой земле. Те, кого они пускали к себе в постель, знают, как за один миг раскаляются белые длинные тела, как превращаются в огонь рыжие локоны, знают сладкую тяжесть больших грудей на ладонях и влажный жар под гладкими лобками между сильных ног, на которых не растут волосы.

Гладкая темная кожа женщин с южных островов сладко и навязчиво пахнет темным сандалом с инкрустаций рукоятей кривых сабель. Их зубы белые и крупные, будто жемчужины, а волосы жесткие, как щетки на парадных ножах «кукри», – и так же, как эти кровожадные клинки, что нельзя обнажать без твердой решимости убийства, раздетые черные женщины жадны до тепла мужского тела.

Любовный пот желтолицых любовниц кисло-сладок, будто соус их обильных блюд, а фигуры, в которые могут заплетаться тонкие тела, в причудливости не уступают форме лезвий их копий. Узкоглазые воительницы в бою кричат так же резко и пронзительно, как и во время любви, уподобляясь диким кошкам.

С Ингрид было так, как не было ни с кем.

Очертания ее бешено двигавшегося тела расплылись и исчезли, комната растворилась во мраке, в густом от темноты воздухе разгорались созвездия. Но эти звезды больше не походили на колючие точки света, они росли, превращаясь в бушующие разноцветным пламенем шары и мохнатые огненные спирали.

Между ними сияло великое черное солнце, чей свет, пронизывающий все миры на свете, не мог видеть ни один из смертных. Все живое сгорало рядом, но он был больше, чем живой. Он летел, упиваясь свободой и ощущением, что сердце бьется в один такт с этим яростным солнцем, а черный свет заливает целиком, преображаясь в ткань, из которой заново творится явь.

Так создают миры боги, успел подумать Ратияр, как вдруг бушующие звезды лопнули, слившись в единый крик мужчины и женщины. Он снова видел родное лицо близко-близко, снова чувствовал ладонями ее нежное тело, навь отступила, дверь закрылась вновь, но теперь у него в руках дышал, шептал и улыбался самый обычный волшебный альв, сумевший выжить среди людей.

 

Глава 9

На ножах

Осень нужно встречать на родине. Чтобы чуть прохладно, чуть грустно, чуть нежно – как в мудрости древних «Ничего чересчур», и воздух с горчинкой – где-то кто-то невидимый, из детства, жжет невидимые листья. Чтобы еще высокое синее небо и золотистое мягкое солнце в глазах молодых: им уже тесно в своих селениях, предчувствие большого путешествия как ожидание большой любви.

Ты знаешь, как это бывает, и что бывает потом – и ценишь первый день осени в тихих дворах под уютными облаками. Здесь можно увидеть, как готов сорваться с ветки первый желтый лист – уже не тут, еще не там, дрожит на ветру, как новая песня на губах вдохновенного бродяги. Ты знаешь, как это бывает. Это знают все одержимые осенью. Дети сентября любят быть в дороге. Вечная зыбкость пейзажей – это картина настоящего мира, который и есть наваждение. Дети осени в дороге как дома. В неподвижном мире обычных людей они держатся как вежливые гости – не могут уйти, пока не появится повод. Часто он такой же, как у птиц: осень.

Ратияр прищурился, глядя на далекое, уходящее от земли небо. День его возвращения дышал гарью опавших листьев и журавлиной тревогой.

– А мы на родину. – Купец по прозвищу Удачник, невысокий, светлый и плечистый, задрал голову, провожая взглядом скользящий по небу птичий клин.

Он вел три своих корабля из торжища в Бирке, где его и встретил попрощавшийся с дружиной Браги Сигурдсона Ратияр. Денег за места на ладье купец не взял – у Ратмира было много друзей, а доброе имя всегда живет дольше своего обладателя.

Ратияр молча стоял на носу «Северного Зверя», не отводя глаз от приближающегося берега, портовых сходней, деревянной башни и частокола старого Ясеня. Люди высыпали к мосткам и уже издалека приветственно кричали. Когда стали видны лица, он начал искать взгляд Мирославы.

– Ее там нет, – тихо сказал Упырь Лихой, положив руку на плечо племянника. Ратияр посмотрел на Ингрид. Поток белых прядей, выбившихся из-под убора замужней женщины, расплескал ветер. Лед Ладоней, чуть прищурившись, стояла на носу, расправив плечи и скрестив на груди тонкие, сильные руки. Новая хозяйка старой крепости готовилась вступить в свои права.

К ногам швырнуло загулявший в небе желтый лист. Ратияр поднял его с палубы, смял в руке и выбросил за борт.

* * *

Ратияр остановился у низенькой изгороди большого дома из добротно обработанных бревен. Мирослава происходила из карел, у которых не было принято огораживаться – за высоким забором главной красоты не увидишь: ни рассвета, ни заката, ни земли, ни облаков. Не любили в роду Мирославы и искусственное украшательство – ни единого резного узора на доме не было, только смотрел в небо маленький жестяной конек да глядел, не мигая, кумир Сварожич из ясеневого полена – вот и вся красота.

Юноша осторожно тронул никогда не запиравшуюся калитку. Шагнул за порог и замер, встретившись взглядом с могучим пузатым мужчиной в простой некрашеной рубахе без пояса – Хватом, отцом Мирославы. Тот поморщился, как от зубной боли, и отвернулся, укладывая полено в поленницу. Несмотря на знатное происхождение, Хват любил заниматься домашними делами сам.

– Уехала она, – проворчал он в седую бороду и поправил полено, что ровнехонько лежало в ряду. Задумался, крутя его так и этак.

– Давно? – сказал Ратияр.

– День и ночь как. Словно почувствовала, что все у вас. – Хват снова застыл над поленницей, не отрывая от нее взгляда.

– Куда, не сказала?

– Нет, – не посмотрел на него отец Мирославы.

– Я пойду, – помолчав, бросил Ратияр и направился к выходу.

– Подожди, – сказал Хват, не поднимая глаз, – передать она тебе просила.

Он протянул Ратияру кусок пожелтевшей от времени бересты, и у того перехватило дыхание – узнал.

Пятнадцать лет назад паренек с вечно всклокоченными волосами на упрямой голове важно вручил девочке с короткими косичками и в длиннющем сарафане нацарапанное послание. На куске бересты был изображен крылатый волк. «Это я, – небрежно отметил несомненное сходство художник, – как соскучишься или кто обидит, скажи ему, и я тут же буду».

Крылатый волк на рисунке больше походил на ушастого хряка, но девочка с косичками крепко прижала кусок березовой кожи к груди и, зажмурившись от счастья, закивала.

– Она уехала навсегда, – спросил без вопроса Ратияр, чувствуя нутром безнадежный холод последнего слова.

– Да, – глухо сказал Хват.

– Я пойду, – помолчав, бросил Ратияр и направился к выходу.

Кто-то из местных говорил, что она подалась к финнам на Голодную Хлябь. Другие утверждали, что Мирослава отправилась в Ладогу, где остановился ее дядя. А были и такие, кто говорил… но Ратияр не верил им.

Возвращение Ингрид женой хозяина крепости город не принял. Женщины в открытую воротили от нее нос, выросшая было после победы над псами Скегги дружина начала редеть.

Первыми, к удивлению Ратияра, ушли трое варягов, кровники Скегги, у которых он вырезал семьи во время набегов. Когда Ратияр бросил клич о сборе людей, чтобы забрать земли побежденного Пса, эти откликнулись сразу. А после известия о его женитьбе пришли к нему сказать о своем уходе.

– Я уважаю ваше решение, – сказал Ратияр, – но хотел бы знать о его причинах.

– Ты женился на женщине-альве, – сказал, помолчав, старший, громадный косматый Торольв, – но все знают, что, когда люди из разных миров пытаются быть вместе, случаются несчастья.

– Все знают, – глухо подтвердили его товарищи.

Ратияр посмотрел на варягов. От его взгляда на обветренных щеках Торольва выступили желваки, а на лбу блеснули капли пота.

– Идите, – хрипло сказал хозяин крепости.

После Торольва с товарищами ушел Вышата с Енотом, и дружина лишилась двух хороших лучников. За ними в Ладогу отправились суличник Блоха и Кнут Кузнец. Гарнизон Ратияра нес потери без боя.

Еще и Хравн хмурился при встречах. Его часто стали видеть в портовой корчме, где тот молча опрокидывал в себя кувшины браги, а потом так же молча валился пьяным под стол.

Утешение Ратияр находил лишь дома, рядом с женой. Ингрид светилась от счастья, их ночи были ярче дней, и живот жены округлился скоро. Молчаливая носила его с тихой улыбкой, то и дело прислушиваясь к сокровищу внутри.

По обычаю рода Ратияр запретил ей выходить со двора: Чур и Огонь родного дома должны хранить будущую роженицу днем и ночью. Да и зла за околицей много шатается, говорили о чародеях, которые крали детей прямо из материнских животов – или своим нечистым отродьем в шерсти и с когтями в чреве подменяли. Ратияр, конечно, в таком могуществе колдунов сомневался, но и проверять страшные истории на жене охоты не было. А вдруг?

Как велели старшие женщины, безропотно отдал ей свой пояс и на ночь укрывал своим плащом, чтобы не только пригляд предков, но и сила мужа-воина с ней была. Сам Ратияр волновался перед родами, казалось, больше жены. Побледнел, осунулся, по ночам ворочался и кашлял до утра, словно дед.

В день, когда отошли воды, хорошо протопленная баня была готова заранее. Бабка-повитуха суетилась вокруг роженицы с самого утра, да Ингрид и сама чувствовала, что время пришло. О предстоящей боли не спрашивала, хоть повитуха и смотрела с сомнением на ее узкие бедра и недовольно качала головой.

Ингрид распустили белые волосы и развязали все узлы на одежде, в бане открыли все двери – чтобы выходу ребенка в мир ничто не мешало. Бабка наложила теплый компресс из соли и семян льна, подготовила купель из капустного листа и луковой шелухи. Были готовы две пеленки-рубахи: отцовская, если мальчик, материнская для девочки.

Ратияр переминался под дверью бани, ходил вокруг да около. Когда из-за двери послышались женские стоны, вообще голову потерял. Побежал куда-то, не обращая внимания на хлещущие по ногам мокрые травы и пощечины ветвей у дороги.

Он пришел в себя, ощутив на щеках холодные пальцы дождя. С наслаждением подставил пылавшее лицо ледяным струям из брюха гигантской черно-фиолетовой тучи, в которой то и дело сверкали ослепительно-голубые Перуновы стрелы.

Небо оглушительно треснуло прямо над головой, раскаленная змея сверкнула рядом, впилась в ствол старого дуба, рассыпав веер больших мерцающих искр. Вздрогнув от удара молний, дерево нехотя, со скрипом склонилось в сторону и шумно рухнуло, на мгновение повиснув на двух тонких осинках-соседках.

Ратияр перемахнул через толстый ствол поверженного дуба и бросился в село.

У бани было тихо. Он осторожно перешагнул порог, из полумрака к нему вышла повитуха с крошечным свертком в руках. Она смотрела ему в глаза.

– Почему он молчит? – крикнул Ратияр, чувствуя, как дощатый пол уходит из-под ног.

– Тише. Ингрид уснула…

– Почему он молчит? – прошептал Ратияр. Он оперся рукой о бревенчатый сруб, боясь, что бешено грохочущее сердце сейчас с треском выломится из груди.

– Боги оставили ваше дите в Ирии, сынок, – тихо сказала старуха, ласково касаясь его ладони твердыми пальцами, – в мир тело пришло. А дух, он там остался… Будь сильным и прими это. Будь сильным и утешь жену, когда проснется… Эта боль, она временем лечится, лаской и добротой…

Ратияр поднял на бабку твердый взгляд сухих глаз, молча развернулся и вышел. Шагнувшая за ним повитуха схватилась за голову.

Парень выдернул из поленницы тяжелый колун, размахнулся и обрушил лезвие на деревянную голову стоявшего во дворе Чура. По темному от времени лицу пошли трещины. Второй удар расколол голову бога пополам. Третий разнес в щепы кряжистое туловище.

Покончив с Чуром, Ратияр взялся за Макошь. На его губах застыла кривая улыбка, блестела выступившая пена. Старуха молча смотрела, как он расправляется с Ткачихой Судеб, как летят из-под топора куски тел Сварожичей, сама застыв, словно деревянное изваяние. Поскальзываясь в размокшей от дождя земле, Ратияр повернулся к ней, тяжело дыша, откинул со лба мокрые пряди. Снова криво улыбнулся:

– Им не больно.

Вскоре во дворе осталась лишь фигура краснобородого бога воинов Перуна. Ратияр бросил под его ноги топор, упал на колени, зачерпнул ладонью грязь и, осклабившись, рисовал черные полосы под глазами и на щеках.

Старуха попятилась. Она знала, что так делают мужчины перед тем, как высадиться из кораблей и начать убивать.

* * *

Напрасно Ратияр уговаривал северянку заплакать – мол, легче станет. Дни напролет она неподвижно лежала под шкурой белого медведя, и каждую ночь ее словно навещал упырь – бледнела и утончалась, превращаясь в тень.

Местная знахарка пришла с недовольно поджатыми губами. Не соглашалась осмотреть Ингрид до тех пор, пока вскипевший Ратияр не пообещал сварить из карги котел яда. Но, как только приблизилась, Ингрид зашипела на нее лесной кошкой, вцепилась тонкими руками в седые космы, и та сбежала в ужасе и причитаниях.

– Вернись ко мне, – говорил Ратияр, сидя у ее изголовья, – твоя жизнь еще не окончена.

Но Молчаливая отворачивалась от него. Лед Ладоней была холодна, как собственное имя.

Ее глаза на впалых щеках смотрели так, будто уже видели Другие Берега. И когда двенадцатая подряд бессонная ночь побледнела от петушиных криков, Ратияр не выдержал, рванул кольцо крышки погреба и припал к бадье с брагой из ледника. Пил, пока хмель не затопил голову без остатка.

Утром пошатывающийся Ратияр вломился в корчму на пристани и застыл на пороге, озирая гостей мутными глазами. В порт на рассвете пришли две торговые ладьи за финской пушниной. Команды угощались рыбой и пивом, шалман гудел от разговоров и то и дело взрывался хохотом моряков.

Ратияр попытался что-то сказать, но язык уже не слушался. Он взревел, достал из ножен меч и ринулся на ближайший стол. Сидевшие за ним мужчины вскочили и попятились. Торговцы узнали того, кто стоял перед ними, и попытались уладить дело миром:

– Посмотри, Ратияр, – седой купец-свей медленно поднял руки, показывая пустые ладони, – мы чтим закон, наше оружие на кораблях. Не много славы в том, чтобы убить безоружного. Много позора в убийстве без причины.

Ратияр усмехнулся, откинул взмокшие волосы со лба и погрозил пальцем:

– Не перечь. Зарублю.

Купец услышал мягкость в его голосе и осторожно протянул руку:

– Положи меч, Ратияр. Садись к нам за стол…

Его голос заглушили грохот и звон. Ратияр ахнул мечом по столешнице, разрубив ее пополам. Кувшины с пивом, тарелки с мясом и рыбой посыпались на пол, лопнувшая глина разлетелась на куски, на досках зашипела белая пена.

– Я предупреждал тебя, женовидный муж! – сказал хозяин крепости. Рука насупившего брови скандинава потянулась к пустым ножнам. Не нащупав рукояти меча, он схватил скамью и швырнул в наступавшего Ратияра. Тот легко увернулся. Сбоку на него бросился товарищ купца, ткнулся в каменный кулак, упал и не встал. Свей шагнул назад, уперся спиной в бревенчатый сруб и побледнел.

– Думаешь, я подниму меч на безоружного? – рассмеялся Ратияр.

Купец замотал головой и осторожно улыбнулся.

Ратияр отшвырнул клинок:

– Я придушу тебя голыми руками!

Он осекся и покачнулся от удара сзади. Медленно повернулся к выросшему перед ним Хравну, сжимавшему в руках топор обухом вперед.

– Угомонись, – процедил тот. Он тоже был красен от хмеля и тяжело дышал. – Иначе не посмотрю, что ты мне брат… еще одного человека я тебе сгубить не дам…

– Еще одного? – выпучил пьяные глаза друг.

– Мирослава. Ингрид. Их сломанные судьбы – твоя работа…

Ратияр опустил кулаки и сжал зубы:

– Неправда.

– Мирослава тебе суждена была, твоя она была, она, а не Ингрид… А Молчаливую я нашел, из моих она земель, мне была предназначена…

Ратияр вгляделся в перекошенное лицо.

– Все время… все это время я ждал, когда ты уберешь от нее свои руки. И она отправится домой… – Голос Хравна, вначале, как обычно, негромкий, зазвенел: – От каждого взгляда ее плавился… Я следил за ней так же, как ты. Кровью блевал после каждой вашей встречи. И поклялся… если ты хоть раз посмеешь поцеловать ее, я тебя убью. Моя она, мне предназначена! А тебе…

– Что – мне? – перебил побагровевший Ратияр. – Что ты можешь говорить мне, Убийце Пса, бастард!

– Ты никогда бы не победил Скегги без меня! Это я придумал, как обойти охрану и как спрятать чудь! Но тебе всегда всего было мало! Ты забрал себе мою славу, а теперь забрал мое предназначение! Потому что Псов победил я, и я заслужил этот дар…

– Чушь! – Ратияр сплюнул, тяжело дыша.

– Скажи это женщине, которой поклялся в верности! Где она теперь?

– Не твое собачье дело!

– Тебе нужно было сгинуть там, у свеев! Будь ты проклят! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! – Голос Хравна сорвался, из глаз брызнули слезы.

Ратияр запрокинул голову и взвыл от смеха.

– Так вот кто меня предал! Прав был Браги… Змея все время рядом была…

– Я тебя никогда не…

Хравн умолк, взмахнул руками и грохнулся на пол от удара кулака хозяина крепости.

– И что теперь? – улыбнулся он разбитыми губами, пытаясь подняться.

– Завтра. На Дальнем. На ножах. – Ратияр кивнул окружившим их остолбеневшим ратникам и вышел.

До рассвета он не спал. С тех пор как пропала Мирослава, со сном стало туго. Ратияр ворочался на медвежьей шкуре рядом с ровно дышавшей Ингрид, вставал, черпал ковшом ледяной воды из бочки, мерил шагами клеть и отправлялся прочь из дома, подальше от людей.

От росы не спасали кожаные черевики, толстые вязаные носки чавкали влагой на ходу, голодный ветер осени забирался под шерсть, лен и плоть, глодал кости. Лишь холодная темнота, приникавшая к лицу и телу, спасала от потной бессонницы и удушливого беспокойства, повадившихся забираться к нему в дом вместе с лунным светом.

Единственный человек, кто мог бы помочь ему разобраться в клубке, в который превратились мысли, ушел в небо вместе с клубами дыма погребального костра на третий день после прибытия Ратияра домой. Барсук и так был совсем плох, а известие о разрыве помолвки Ратияра стало последним ударом в его дряхлое сердце. И старенькая Нафаня умерла с ним в один день, будто верная жена.

«Моя дверь открылась, Ратияр, – прошелестел старик перед смертью, – я вижу много боли на пути твоего рода. Обычные люди гнутся от страданий, как деревья на ветру. Но сильные знают, что из боли можно сковать оружие и доспехи».

Юноша всхлипнул, до крови прикусил губу и быстро огляделся. Намокшие глаза Ратмировича видели лишь темные сосны, в ветвях которых трепетали лохмотья умиравшей ночи.

С низин и оврагов поднимался туман, похолодало. Скоро боги выудят из Темного Мира солнце, и кто-то умрет. Так часто бывает, когда наступает новый день…

Нет, не кто-то… Умрет предатель, а его кровью напьется Гадюка – нож: по имени Надр, доставшийся Ратияру от Хрольва из Роголанда.

* * *

Лед к Йоллю сковал реку накрепко, лишь у сходней чернело несколько квадратов прорубей, куда приходили стирать женщины. Ратияр вспомнил, как десять зим назад они с Хравном купали в ледяной воде тщедушного Михалку, пойманного на воровстве отцовского меда. Упырь выстегнул начинающего пьяницу кожаным ремешком, взвывший Михалка попытался спастись из погреба бегством, но зеленый змий ударил в голову, и юноша запутался в собственных ногах. Когда его привели к Ратмиру, тот только головой покачал.

Тут Хравн и предложил его искупать. Нашли сломанный ствол молодой сосенки, притащили похныкивавшего Михалку к проруби, приказали взяться за бревнышко и макнули три раза. На четвертый Михалка возопил, уперся посиневшими ногами в толстые ледяные края и заявил, что к его причиндалам примеривается громадная щука. Ратияр заметил, что рыба, должно быть, действительно голодна, раз польстилась на такую малую наживку, но стучавший зубами бражник был помилован.

Ратияр не заметил, как губы тронула улыбка.

– Сюда, князь. – Убийца Пса поднял глаза на хмурое лицо Упыря Лихого. Тот тут же отвел взгляд.

– Здесь сход, – буркнул он, поправив на плече большой щит.

Бой предстоял без защиты, амуниция Лихого предназначалась для другого. Сегодня кто-то из двоих ратников вернется домой на щите.

Искрящийся на солнце снег весело поскрипывал под кожаными подошвами. Голубое небо, пушистые сугробы, укрывшие черный речной лед, и свежий воздух, распиравший грудь, неслышно позванивали от легкого морозного счастья жизни.

Над копьями верхушек деревьев Дальнего острова щебетали птицы. Мохнатые ели гнулись от тяжести снежных шапок, редкие хлопья медленно падали на стальные шлемы молчаливых мужчин, выстроившихся в круг на белой вершине холма.

В центре, напротив друг друга стояли Ратияр и Хравн, в одних шерстяных портах и длинных, подпоясанных рубахах до колен.

Жилистые запястья левых рук противников стянуты одной веревкой длиной в два размаха мужских плеч. В правой руке каждого нож:. Так выясняют отношения друг с другом на родине воспитателя Ратияра и Хравна – в Роголанде.

«Боевое железо – продолжение твоего тела», – учил Хрольв, когда воспитанники смотрели на него, разинув желторотые клювы. Каждому из них уже было двенадцать зим, и у каждого было по заточенному клинку. Свободные люди из русов не любили уподобляться безоружным рабам, у которых вместе с поясами с оружием срезали достоинство, навсегда забирая священное право мужчины убивать.

«Нож – лучший оберег от темных сил, – улыбался Хрольв, – любая нечисть боится железа больше, чем огня». «Мертвые?» – шепотом переспрашивал Хравн.

«Но помните, что живая нечисть всегда опаснее мертвой, а лучшая сталь – не в руке, а в сердце». «Почему?» – высунулся Ратияр. В ответ Хрольв воткнул учебный тупой меч концом в землю, уперся в него ногой и легко согнул лезвие пополам.

«Так убивают мечи на могилах их хозяев, чтобы они служили тем и в другой жизни, – сказал Хрольв, – убить можно все. Все, что можно взять. А все, что может быть убитым, заслуживает смерти».

Палец Хрольва ткнул Ратияру в грудь:

– Железо внутри тебя не возьмет никто и ничто. Пока ты сам этого не позволишь.

– Я?! – выкрикнул Ратияр и покраснел. Звонкий мальчишеский голос прозвучал как женская трель. Зря, что ли, у первой звезды бороду и усы просил поскорее? – Никому не позволю! Никогда!

Хрольв усмехнулся в рыжие космы над губой:

– Ты еще не знаешь женщин.

Ратияр с Хравном переглянулись: их тайные вылазки к женской купальне позволяли не согласиться с воспитателем. Но тот в этом и не нуждался. Молниеносным движением старый варяг треснул учеников лбами.

– Внимание! – загремел он, возвышаясь над оглушенными учениками. – Железное внимание!

Те неслышно поскуливали, снова поднимались на ноги, подхватывали в руки ненавистные учебные мечи и тяжеленные щиты, а по вечерам, охая и потирая шишки, придумывали планы мести до смерти надоевшему учителю.

Какие кары они только не изобретали! Все это меркнет перед сегодняшним поединком двух бывших друзей. Не пойдет пиво в глотку викингу в Валгалле, когда он узнает, кто отправил к богам одного из его учеников. И кому из них потом будет тяжелее – мертвому или живому?

Ратияр украдкой вздохнул и поднял голову, встретившись с ненавидящим взглядом бывшего друга. Голубые глаза его побелели – Ратияр с детства помнил этот взгляд. Мириться поздно. Да и зачем это делать с предателем, чуть не погубившим собственных братьев? Ратияр зло сплюнул, с удовольствием чуя, как великий змей ярости расправляет внизу живота обжигающе ледяные кольца.

«Перед первым боем страшно всегда, – говорил им Хрольв, – от лица отхлынет кровь, можно наложить в штаны, леденеют пальцы. А потом внизу живота вы почувствуете холод, а в руках – дрожь. Многим кажется, что это страх, – и они будут неправы. Эта дрожь значит, что вы готовы к бою, и вам не терпится начать убивать».

Упырь Лихой снова проверил узлы веревки, что стягивала запястья поединщиков.

– Считай! – процедил сквозь зубы Ратияр Упырю, впившись взглядом в белые глаза предателя.

– Раз.

– Два.

– Три.

Ратияр рванул веревку на себя и ушел в глубокий выпад. Клинок блеснул на солнце, ткнув воздух, – Хравн повернул корпус, уходя от удара, в движении рубанул Ратияра по руке с ножом.

– Перед смертью не надышишься! – рявкнул Убийца Пса, чувствуя, как густое темно-красное тепло заливает запястье и слабеют пальцы, сжимавшие резную рукоять. Он быстро перехватил нож: в другую руку и напал снова, и опять Хравн ушел и вновь полоснул по руке, но лезвие лишь расцарапало кожу на излете.

Хравн по привычке «выцеливал» у противника руку с оружием, оставаясь верным любимой тактике. Ратияр помнил ее с детства. И с детства знал, что Хравн не был так быстр и силен, как он, Ратияр. И не было в нем той ратияровской звериной ярости, охватывавшей мужчин рода Железных Волков, когда, казалось, поднималась даже серая шерсть на их плащах.

– Ты тяжело дышишь, – сказал Хравн, щеря зубы, – если хочешь, отдохнем.

– Ты скоро отдохнешь у Одина, – сказал Ратияр. Он шагнул вперед, но обутая в кожу ступня вдруг скользнула в сторону, и Убийца Пса, взмахнув руками, упал на колени. Хравн рванулся, пользуясь тем, что противник оказался на несколько мгновений беззащитным, занес нож: для удара и вдруг охнул от неожиданности: кажущаяся оплошность Ратияра оказалась маневром. Тот молниеносно ударил врага головой в живот и резко дернул руками за пятки. Скользкий наст доделал дело – теперь уже Хравн потерял равновесие.

Оказавшись на спине, он попытался перекатиться на бок, но Ратияр навалился, и оба зарычали сквозь стиснутые зубы, барахтаясь на краснеющем от крови снегу. Хравн оскалился от ужаса. Он изо всех сил старался сдержать приближавшуюся к нему руку с клинком, упираясь в запястье скрещенными руками. Заточенное жало опускалось все ниже, почти коснулось горла, на котором отчаянно билась тонкая голубая жилка.

Убей, или будешь убит.

Мальчик в длинной льняной рубахе с грязным подолом, разинув в крике рот, бежит по траве к берегу. Следом топочет разгневанный хряк, которому не понравилось, что двое друзей пытались превратить его в доброго коня. Ратияр осторожно хихикает, наблюдая, как Хравн бросается в воду с деревянных мостков. Зверь замирает на берегу и разворачивается. Маленькие глазки встречаются со взглядом Ратияра, евин издает воинственный клич, и будущий Убийца Пса с визгом карабкается на дерево под хохот мокнущего в воде друга.

Убей, или будешь убит.

Крутой изгиб бедра, белая грудь с нежно-розовыми, почти не видными сосками, вся в искрах от брызг – на нее можно смотреть вечно, как на облака или звезды, она так же безошибочно прекрасна. Подруги со смехом взбивают целые тучи водяных капель, и ее обнимают разноцветные радуги. Вылепленные из горячего снега тела северянок, тяжелые копны волос, темные треугольники между ног заставляют прячущихся в папоротнике друзей дышать значительно чаще. «Я возьму ее замуж: и буду делать с ней все, что хочу!» – шепчет Ратияр Хравну, указывая на хохочущую Мирославу. Хравн важно кивает головой в зеленом венке, одобряя серьезное решение друга.

Убей, или будешь убит.

В глазах ближе к переносице скапливается какая-то едкая влага. В глазницы будто налили соленой воды, ее становится все больше – так много, что горячие капли прожигают веки и ползут по щекам, делая лицо чужим и недостойным мужчины.

Ратияр даже не почувствовал, как нож: выскользнул из онемевших пальцев. Он не увидел быстрого движения Хравна, оттолкнувшего его от себя, не услышал резкий вдох посиневшего горла, когда на нем ослабла хватка княжеской руки.

Нож: бывшего друга вошел в бок мягко, без усилий погрузившись в плоть, будто в масло. Выпучив глаза, Хравн ударил еще раз.

– Умри! – прошептал он. – Умри! Почему ты не умираешь? Не смотри на меня! Умри!

Ратияр смотрел ему в лицо, вздрагивая от новых ударов. Смотрел, пока Хравн не закричал, выронил сталь и спихнул с себя тяжелое, обмякающее тело.

 

Глава 10

Возвращение

Мертвое лицо луны плывет между ветвями, небо покалывают серебряные искры. Стая летит вперед, легко и бесшумно, серые силуэты – ее крылья, ночь – это ветер, что несет над землей.

В эту ночь не спи, сейчас мрак сильнее любого проблеска света, а мир людей превращается в перекресток между вселенными. Самая длинная темень года: Йоль, Колесо, зимнее солнцестояние. Не к добру тебе, путник, бродить нынче одному – те, кто не отбрасывает тени, ходят поблизости, крадутся между тенями деревьев, забредают в селения, скребут когтями пороги. Они пробираются внутрь жилищ одиноких и слабых, лишенных защиты предков, раздирают испуганные тела, пьют их жидкую кровь.

В домах сильных и мудрых горит йольское полено, семейные кланы вместе, за одним столом, все родичи в сборе, живые и мертвые, такая нынче ночь, что сливается в магический шар в зрачке бегущего белого волка.

Дальше, стая! Седлай ветер! Нужно успеть на берег лесной реки, где кренится к воде древняя ветла, звенит родник и тяжело поднимаются черные от крови бока твоего брата. Его глаза закатились, и вывален из пасти алый язык, а вдали за рекой слышатся громовые раскаты – под рев и вой чудовищ летит, застилая звезды, Дикая Охота.

Одноглазый, одетый в метели и бурю, правит ужасной колесницей из человеческих костей, а несут ее костяные псы с горящими глазами. Рядом на черных крылатых конях летят три девы в доспехах на голые длинные тела, их лица прекрасны и остры, словно мечи в сверкающих ножнах, лунным светом отливают обнаженные ноги и копья. Время веселья Одноглазого, время Дикой Охоты, собирающей души героев.

Они видят умирающего волка, дикая кавалькада все ближе, сгущаются тучи грозы посреди зимы, змеятся голубые молнии. Воинственные девы ступают на землю у черной реки.

«АГРРРР!» – на берег выходит первый волк, припадает на передние лапы, щерит клыки, прижимает уши, замирает перед беспомощным братом. Валькирии останавливаются у лежащего волка, возле которого приготовился к бою друг, из чащи бесшумно появляется стая. Волчьи силуэты смыкаются в круг, в центре которого лежит раненый.

Девы обнажают черную сталь. Серые братья не трогаются с места, лишь поднимаются загривки и сверкают клыки. Повозка Одноглазого взметнулась над волчьим кругом, на мгновение заслонили небо седые космы повелителя Дикой Охоты, забили копытами крылатые кони, взвыли костяные псы.

Воительницы шагнули вперед, стая сомкнула ряды, под шкурами взбугрились мышцы. Белый вожак прокричал невидимым звездам последний клич, и братья бросились в драку.

Но там, где стояли девы, лишь переливались тени гнувшихся от ветра деревьев, а метель и буря клубились далеко, и слышался оттуда то ли досадливый вой, то ли нечеловеческий одобрительный хохот.

* * *

– Ингрид…

Влажные повязки на лбу, в животе острая боль, она выползает наружу тонкими струйками стона. Чьи-то добрые руки меняют горячую тряпку над глазами, снова прохладная влага, легкие, как ветер, пальцы гладят по щекам.

– Ингрид…

Слипшиеся веки открываются трудно, полутемный мир не хочет собираться в четкий рисунок – лишь расплывчатое лицо, на котором невозможно прочитать имя. Оно превращается в дым, застилая глаза и сознание…

* * *

«На море, на окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я Ратияра от порезу. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань. Будьте мои слова крепки и легки до веку, будь ты, мой приговор, крепче камня и железа».

* * *

На берегу черной реки выстроились в круг молчаливые воины. Бушевавшая посреди зимы гроза укатилась вдаль вместе с Дикой Охотой, но зарницы над горизонтом еще так ярки, что кажется, будто под землю только что село голубое солнце.

Лица неподвижны. Все взгляды обращены на лежащего в центре круга юношу. Он открывает глаза, смотрит на собравшихся мужчин, один из которых делает шаг к нему.

– Отец, – шепчет раненый, пытаясь протянуть к нему руку.

Мужчина останавливается и качает головой.

Юноша пытается встать, но он слишком слаб для этого.

– Я могу уйти с вами?

Ратмир вновь качает головой:

– У тебя осталось дело, Ратияр.

– Моя жена не хочет меня видеть. Мой друг теперь смертельный враг. Люди перестали верить в мою удачу. У меня больше нет причин жить.

– Нас удерживает на земле не причина, а долг, Ратияр.

– Я не понимаю тебя…

– Ты нарушил клятву и разбудил зло, которое придет за твоим народом. Ты должен вернуться, чтобы защитить своих людей.

– Кто это?

– Пряхи жизней приготовили тебе сложный узор. То, что придет за жизнями твоих людей, не упокоится, пока не заберет все.

– Я должен знать, что это.

– У ночи есть когти.

– Я не понимаю… мне не хватает тебя, отец… я совсем один…

– Одиночество – дорога сильных, Ратияр.

– Отец, мне…

– Ступай.

* * *

«Шла баба горою, несла ниточку шелковую, иголочку золотую. Сошью я тело с телом, мясо с мясом, кожу с кожей. Стану я на камень Алатырь, стой, камень, не качнись, рана, срастись. Стану я на кирпич, кровь, запекись. Собаке выть, Ратияру здоровым быть. Замыкаю слова замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь».

* * *

За оранжевыми от солнца веками щебетали птицы.

С трудом разлепив ресницы, Ратияр зажмурился и заворочался на шкурах. Выждав, когда привыкнут к свету глаза, он привстал на локте, прищурился и огляделся.

Клеть пуста, у входа лавка, где разложены пучки каких-то снадобий, полки у стены заставлены рядами разноцветных глиняных горшков. Очаг в центре пола не коптил, пепел взметнулся от хлопка двери, по полу зашлепали босые ноги.

– Ингрид, – позвал Ратияр, удивившись своему тонкому, как лепесток золы, голосу.

Она присела рядом, длинные пальцы осторожно заставили его лечь, положили на лоб прохладную тряпку. Ратияр положил руку на ее ладонь, обнял тонкую талию:

– Я скучал по тебе…

Ингрид осторожно коснулась его лица, заглянув в душу глазищами-изумрудами. Он улыбнулся, обнял ее сильнее, притянул к себе.

– Ия скучала… – проклокотал чужой голос. Ее вмиг почерневший рот растянулся в безгубый оскал, глаза превратились в зияющие впадины.

– Я иду… – прошипела тварь, обнажая желтые клыки. Ратияр вздрогнул, пытаясь оттолкнуть от себя покрытое шерстью чудовище, – и вывалился из сна, щурясь от яркого солнца, густо заливавшего клеть.

Хлопнула дверь, по полу зашлепали босые ноги.

– Ингрид… – Почуяв холодные мурашки на спине, Ратияр зашарил руками под шкурами в поисках оружия.

– Ратияр!

Он поднял голову на стоявшую перед ним девушку, худенькую, с длинными каштановыми волосами, схваченными сплетенным из кожи ободком, и с бледным лицом с синими глазами. Дочка нелюдимой знахарки, с другого конца села.

– Ратияр! – завопила она, подпрыгнув на месте и захлопав в ладоши. – Миленький! Очнулся!

Она осторожно заставила его лечь на спину, сменила влажную повязку на лбу:

– Лежи! Я дядю сейчас позову!

– Кто ты? Где Ингрид?

Девушка резко умолкла, задумалась, потом тряхнула каштановыми кудрями:

– Сейчас дядя придет, все расскажет, – она снова заулыбалась, – а меня Велеславой звать!

Она легко бросилась к выходу, сверкнув кольцами на ободке. Ратияр приподнялся на локте, разглядывая разложенные на лавке снадобья.

– Вернулся! – прогудел Упырь Лихой, крепко хлопнув Ратияра по плечу, от чего тот, охнув, опрокинулся на спину.

– Живой! Живой! Вернулся! – тряс его за плечи Упырь, улыбаясь до ушей. Сзади кашлянула Велеслава.

– Твоя радость может отправить его обратно…

– Да… – Лихой смутился и встал, оправляя богатый, убранный золотыми бляхами пояс.

– Хравн… Где он? – Ратияр оперся спиной о стену, не спуская глаз с понурившегося старшего дружинника. Велеслава на цыпочках попятилась и тихонько прикрыла за собой дверь. Лихой вздохнул, почесал затылок, вздохнув снова:

– После того как… ну… после вот этого всего… он не поверил, что… я не буду его искать… как требует закон о поединках… Хравн поехал домой, в дорогу собираться…

– А ты? – прищурился Ратияр, догадываясь.

– А я… ну я…

– Ты что потом делал?

– А я… ну следом пошел… Я-то знал, что он давно в Ладогу собирался. А теперь подумал, точно, медлить не будет…

– Зачем за ним пошел?

Упырь Лихой выдавил усмешку, больше похожую на оскал жесткого, морщинистого лица.

– Затем, что не ошибался он, что не будут его искать…

– Что дальше было?

– Я его у лесной развилки догнал. Конь его шустрым оказался. Я стрелу Хравну прямо в глаз загнал, он на стременах обвис, тут коняга припустил. А кобыла моя, наоборот, оступилась, зараза… Если волки по дороге труп не раздербанят, до Ладоги так со стрелой в глазу и доедет мертвяк.

Ратияр поморщился, шевельнул плечом. Помолчал. Вздохнул, поднял глаза на дядьку, выдохнул тихо:

– Ингрид?..

Лихой ответил не сразу:

– Пойдем. Увидишься с ней сам.

– Жива, значит… – Ратияр улыбнулся запекшимися губами. – Помоги встать!

– Жива, – пробормотал дядя, старательно пряча глаза.

* * *

Полумрак, пахнущий травами. Белое лицо худенькой девушки, накрытой медвежьей шкурой до подбородка. Глаза широко раскрыты, губы беззвучно шевелятся.

– Ингрид… – Ратияр коснулся ее щеки.

Лед Ладоней не шелохнулась, продолжая смотреть вверх, сквозь закопченный потолок и белесую пелену зимнего неба.

– Она не слышит, – шепнула неслышно возникшая рядом Велеслава, – ее душа далеко летает… редко возвращается…

Ратияр опустился рядом с женой, взял в руку хрупкое запястье с выступающими жилками под туго натянутой кожей.

– Ты вернулся, и она вернется, – прошептала Велеслава, – быстро лишь кошки родятся… Будь с ней, говори с ней… Вернется…

Когда стемнело, Ратияр лег рядом с Ингрид, обнял, осторожно привлек к себе. Она казалась слепленной из воска, мягкого, теплого, но неживого. Он попытался заглянуть в странные, ничего не выражавшие глаза, но взгляд ее блуждал где-то далеко в других мирах. Когда он осторожно вошел в нее, лицо Ингрид не изменилось, словно она ничего не почувствовала.

– Дыши со мной, дыши со мной, – повторял Ратияр.

Она сотрясалась от его частых ударов, смотря куда-то сквозь. Он кусал ее губы, мял грудь, шептал имя, но Ингрид была далеко.

Ратияр со стоном вздрогнул, посмотрел в стеклянные глаза и оставил ее. Отвернулся, закрыл слипавшиеся веки.

Снилось, что похоронили его в постели собственного дома, насыпав могильный курган прямо на крышу и стены, земля сыпется с потолка, а где-то далеко, за толщей песка и глины, отчаянно кричит женщина, ее крик все громче и громче, и вот он уже совсем близко, протыкает уши, будто раскаленная игла…

Он вздрогнул, открыл глаза, сжимая припрятанный заранее скрамасакс, и похолодел.

Кричала лежавшая рядом Ингрид, бледная, словно призрак, с огромными от ужаса глазами, указывая дрожащим пальцем на него, Ратияра. Заходилась криком, не давая к себе прикоснуться.

Кричала, пока он не выполз из шкур и не вышел в зимнюю ночь, закрыв за собой дверь собственного дома. Ингрид успокоилась, за порогом стало тихо. Ратияр посмотрел на мерцавшие на ясном от мороза небе звезды, завернулся в плащ и поскрипел по снегу на другой конец села.

– Это я, – негромко сказал он, остановившись у порога.

Она не спала. Молча открыла дверь, пропуская его внутрь. Он увидел свою несобранную постель в углу под полками с рядами причудливых кувшинов.

– Мне нужно… – начал он, но Велеслава приложила горячий палец к его губам:

– Я знаю.

Ее тело оказалось жарким и жадным, как огонь. Когда в темноте погас последний стон и Велеслава уснула, крепко обвив его неожиданно сильными руками, он провалился в сон, уютный и теплый, как объятия влюбленной женщины.

Следующий день он провел у изголовья так и не узнавшей его Ингрид. Говорил с ней, брал за руку, кормил с ложки похлебкой из мяса с травами, что варила Велеслава для укрепления мышц и костей. Молчаливая по-прежнему смотрела на своего мужа рассеянным взглядом, не понимала вопросов. Лишь тупо подчинялась, когда ее сажали за стол, кормили и выводили справлять нужду. Ночью она вновь кричала, увидев Ратияра рядом, и снова он, озираясь в темноте, шел к дому Велеславы.

На этот раз дверь в нем оказалась открыта.

* * *

Когда потеплело, дочь совсем занемогшей от старости знахарки заставляла его ходить с собой в лес за травами. «Пряди земли силу набирают, и ты набирайся с ними». Ратияр понимал, что она права, послушно шел следом, усердно дыша целебными ветрами на тайных Велеславиных полянках вдалеке от обжитых мест: «Надо собирать там, где петуха не слышно».

К травам приходила рано, пока роса не упадет, обязательно одевшись в чистую рубаху. Перед тем как сорвать, приговаривала: «Отец-Небо, Земля-Мать, разрешите зелье брать».

В заплечном льняном мешочке Велеславы всегда лежала фляжка с медовухой – на случай, если попадется вилино дерево… – боярышник. Златокосых вил, рождавшихся от солнечных искр на росе травы, она считала своими покровительницами. Ворожея плескала медовуху на листья боярышника и никогда не собирала вилину траву – ковыль.

«Вилы говорят со мной, когда добренькие. О том, что будет, рассказывают, болезни показывают», – болтала она на ходу. «Как же ты их видишь, побрякушка?»– посмеивался Ратияр. «Ты воюешь, а я лечу. Каждому из нас свое видеть дано, – надувалась зелейщица – и знай теперь, что болезни живут на краю света, где земля с небом сходятся, а в ненастье по белу свету шатаются. Сами они в села заходить не могут, поджидают людей, по именам окликают. Кто откликнулся, того и седлают, в дома других на них въезжают. Но мы их тоже по именам знаем. Трясовица – она старухой с длиннющими лапами и огненными глазами по земле ходит. Проказа – девка с ядовитым языком и пузырями вместо глаз, а еще, – Велеслава загибала пальцы: – Ушибиха, златяница, почечуй, вдуша, свербеж…»

«Верю, верю, сдаюсь!» – шутливо поднимал руки Ратияр. Ученица вил звонко целовала его в заросшую щеку и снова легко шла вперед одними только ей известными тропами.

Однажды, шепча над своим боярышником, вдруг залилась слезами.

«Что такое?» – прошептал Ратияр, обняв сзади худенькие плечи.

«Скоро лихо придет… Большое… Всех коснется…»

«Я убью его».

Не ответила. Только прижалась сильнее.

* * *

Чем ярче расцветало на земле лето, чем пьянее пахли луговые травы, тем больше мрачнела Велеслава, чаще в лесах и полях пропадать стала. Однажды утром прокралась к нему, ткнулась холодным носом в щеку, заглянула в сердце серьезными синими глазищами:

– Завтра день тревожный будет, час змеиных свадеб. В начале времен Скипер-Змей с воинством в этот день на землю напал.

Ратияр улыбнулся, провел рукой по каштановым волосам:

– Иди ко мне.

Она нахмурилась, смешно и нестрашно, как девочка, упрямо выскользнула из кольца его рук.

– Все вам растолковывать нужно… Это очень важно, понимаешь? Скипер-Змей закопал младенца Перуна в глубокий погреб и унес в навь его сестер. Потом Перуна освободили Велес, Хоре и Стрибог, и он победил Скипера-Змея. Но с тех пор, в день, когда на землю идет Скипер-Змей, многие видят блуждающих призраков, знамения смерти и бед. На полях появляются мышиные стаи, бегут волчьи ватаги, тучи воронья налетают. Еще кажется, будто по озимым огонь пробегает. А если ухо к земле склонить, то слышно, как мать сыра земля стонет.

Она порывисто схватила его за руку:

– Я спасти тебя должна. Всех не смогу. Силы мало. А тебя – могу. Лихо близко, вместе со Скипером-Змеем идет, его время наступает.

– Хорошо, хорошо, – улыбнулся Ратияр, – иду, моя спасительница. Куда прикажешь?

– Мы идем к деревьям, – сказала Велеслава, – они должны помочь.

Когда они вошли в светлый, залитый солнцем березняк, строгая ворожея заставила юношу подойти к белому стволу в черную крапину и обнять его руками. Ратияр вздохнул и подчинился. Ворожея прижалась к березе рядом и зашевелила пухлыми губами, отгоняя темные силы, что должны были стереться, как старый месяц, и засохнуть, словно старый тростник.

– Сила солнца в ней, оттого русалки-полуденницы ее любят, мы им разноцветные ленты на ветвях оставляем, а они косы заплетают, нас добрым словом вспоминают. Береза колдовство и хворь вытягивает, вот и тебя выручит: зло тебе в затылок дышит, а мы его яд из тебя вытянем да солнышко нальем…

Бормоча на ходу, она повела его вглубь, в сумрачную прохладу тяжелой зеленой хвои, легко ступая по кислице и мху босыми ногами, – Велеслава всегда ходила босиком, пока не прибывали холода. Нашла огромную, кряжистую сосну с мохнатыми лапами, прижалась щекой к шершавой коре, не отпуская его руки, зашептала себе под нос. А Ратияр увидел на ветке железную цепочку. Она поймала его взгляд, улыбнулась, сняла оберег и повесила юноше на шею.

– Хранить тебя будет, – она коснулась старой коры, – Зеленый Человек ее силой напитал. В четверть луны я сюда эту вещь принесла, а сегодня как раз день после полнолуния, заговор теперь в цепочке от темного мира есть, скоро ох как тебе понадобится…

Она поклонилась сосне в пояс, и Ратияру вдруг почудилось, что и та прошумела что-то в ответ ворожее вдруг поднявшимся ветром в ветвях.

– Идем, идем! – Она тащила его дальше, как покорного бычка на веревочке. На лесной опушке подошли к огромной плакучей иве, чьи ветви стелились по земле, словно зеленые пряди.

– Гнется, но не ломается, как любовь, зимой умирает последней, как надежда, – шептала ворожея, – идем, идем…

Юноша и девушка, держась за руки, вошли в шелестевший от легкого ветерка шатер из ивовых ветвей.

– Теперь возьми мою силу, здесь она умножится, мое дерево поможет. Много возьмешь, но еще больше понадобится, когда со злом встретишься…

Велеслава одним движением сбросила одежду, приложила хрупкие руки к маленькой белоснежной груди, смотрела на него, будто синее летнее небо. Он шагнул, обнял, осторожно коснулся острых розовых сосков ладонями, нашел губами теплые, полураскрытые губы.

Они легли в травы, смешав молоко и мед. Ива сомкнула над раскаленными телами прохладный полог, переливалась серебристыми листьями, повторяла шепотом заклинания неистовой ворожеи, обнимавшей Ратияра так сильно, будто в последний раз.

* * *

– Ратияр! – Он едва успел продрать глаза, услышав топот на лестнице.

В бывшей овчарне Ратияр сам выложил из камней печурку, утеплил кровлю, развесил по стенам щиты и оружие и остался вполне доволен новым жилищем. С Ингрид он проводил дни, с Велеславой ночи, а по утрам отсыпался здесь, среди равнодушного молчания оружия предков, повидавшего слишком много, чтобы его осуждать.

– Ратияр! – В дверь сильно постучали и открыли, не дожидаясь разрешения: – Беда!

Когда воины перешагнула порог, Убийца Пса был уже на ногах, опоясанный мечом.

 

Глава 11

У ночи есть когти

– Она успела заметить лишь тень. – Румяный, с густыми усами по дружинной моде Огнеяр открыл пред ним дверь в хлипкую избенку. Хозяин ее, Соловей, когда-то слыл успешным купчиной, но две зимы назад по пути в Бирку на его караван напал Трор Убийца Кораблей. Соловей потерял ладью и изрубленную ногу, а когда вернулся, затосковал и принялся заливать за воротник. Когда-то дородный и щекастый, сейчас он напоминал сушеную воблу.

В избе разило, как в пивной. Соловей, пошатываясь, стоял над пустой колыбелью, рядом замерла на коленях его жена Василиса.

– Вася… Вася… – бормотал всклокоченный Соловей, гладя жену по простоволосой голове, а та захлебывалась в рыданиях.

– Что кто видел? – хмуро спросил Ратияр, оглядывая разбросанные по полу вещи. На следы борьбы похоже не было – обычный беспорядок жилища крепко пьющего человека, еще не пропившегося в прах.

Василиса подняла мокрое, опухшее лицо и отбросила со лба светлые космы.

– Он под утро… через окно… я шум услыхала, выбежала… а он уже с ребенком… и снова в окно…

Ратияр подошел к распахнутым ставням, взглянул на заваленный сугробами дворик с почерневшей, покосившейся баней:

– Как выглядел, успела заметить?

Женщина вдруг умолкла, прижав дрожащие кулаки к груди. Ратияр прищурился:

– Скажи, если запомнила. Что молчишь?

Он подошел к опустившей голову Василисе, пальцем дотронулся до подбородка и поднял к себе ее лицо.

В широко распахнутых глазах вместе со слезами дрожал ужас.

– Стра-а-ашный… – прошептала Василиса. – Проснулся…

– Кто? – как можно спокойнее сказал Ратияр, не сводя свзгляда с вытаращенных глаз.

– Хозяин леса… Прабабка рассказывала… Он просыпается раз в сто зим… И приходит, чтобы насытиться… нашими детьми…

Василиса рывком вскочила на ноги, выгнулась дугой и захохотала, щелкая зубами.

– Он за всеми придет… за всеми придет, ах-ха! Он нас всех, всех заберет, ах-ха! – провизжала сквозь тоненький смех и, задрав подол, закружилась по комнате. – Я рожу ему дитя! Когти, зубы, чешуя!

Она захохотала и упала на пол, разбросав по сторонам руки, корчась и перебирая сведенными судорогой ногами.

Ратияр вырвал из руки оторопевшего Соловья деревянную кружку с брагой и осушил ее одним махом.

– Огнеяр, – повернулся к дружиннику, – зови людей.

– Мы готовы, – сказал возникший на пороге Упырь Лихой, блестя шлемом и кольчугой, – приказывай, княже.

– Выследим тварюгу! – рявкнул Ратияр.

Услышавшая его на улице дружина громыхнула боевой сталью о щиты.

– С возвращением, Ратияр, – сказал Лихой и посторонился, пропуская его к своим воинам.

* * *

Ратияр знал, что искать в лесу вора бесполезно. Но в чаще живет тот, кто сможет помочь в поисках. Он шел в селение финнов, чтобы поговорить с шаманом. Когда за деревьями показались макушки чумов, а его отряд так никто и не окликнул, Убийца Пса приказал обнажить оружие.

Разорванные тела и пятна крови на земле – вот и все, что осталось от племени низкорослых колдунов. Шамана нашли в его жилище. Выпученные глаза со змеиными зрачками были открыты, гладкое лицо сведено судорогой. То, что сделал напавший с его телом, заставило отвернуться даже бывалого Упыря. Рядом с разодранными в лохмотья вместе с ногами шамана Штанами Мертвеца поблескивала пара монеток.

«Теперь это штаны двух мертвецов».

– Здесь был тот, кто вышел из Нижнего мира, – тихо сказал Лихой застывшему над трупом Ратияру.

– Они были нашими союзниками, – сказал князь, – а значит, мы найдем эту тварь, даже если она спрячется между ног великанши Хель.

Сразу по прибытии он расставил вооруженные караулы и сам обходил их всю ночь, не смыкая глаз.

Через семь дней таинственный вор совершил вторую кражу ребенка.

По старой крепости поползли слухи о проклятии, в Ладогу вновь потянулись переселенцы. Дети продолжали исчезать. Ратияр от бессонных ночей валился с ног, а когда днем забывался сном, чувствовал на губах горячие капли Велеславиных слез.

По улицам теперь шаталась вечно пьяная старуха по прозвищу Полоумная и напевала мрачную песенку свеев про оборотня, сожравшего молодую невесту.

Раньше старуху звали Василиса. Горе забрало у нее молодость и разум, взамен подарив безумие. Она пела, пока не падала в снег, роняя из пьяных пальцев кожаную флягу с бормотухой. Приходил Соловей, взваливал ее на плечо и нес домой, по пути вытряхивая в рот остатки браги.

– Когда-нибудь я ее прикончу, – пробормотал Ратияр, собираясь в дозор и прислушиваясь к звукам на улице, ожидая снова услышать ненавистную песню. Ночь выдалась тихая, сумасшедшей слышно не было. Видно, накачалась с утра.

– У ночи есть когти, у ночи есть зубы, – услышал он бормотание из темноты, выйдя в конец селения. Пригляделся внимательнее и увидел Полоумную, ковыляющую в лохмотьях по сугробам к лесной чаще.

– У ночи есть когти. У ночи есть зубы, – повторяла она.

Ратияр вздрогнул, узнав эту фразу, и неслышно последовал за женщиной.

Полоумная шла прямо в Голодную топь, неожиданно ловко скользя между целыми валами из громадных корневищ, что год из года выкорчевывал ветер. Влажная весенняя ночь переливалась в кронах деревьев птичьими трелями, шуршала и поскрипывала за дальними стволами, сочно чавкала под ногами светлеющим в темноте мхом.

Вскоре вокруг прояснилось – по пути заметно поубавилось деревьев, за поредевшими верхушками распахнулась звездная бездна. Почва стала прогибаться под ногами, будто набитая шерстью ткань, иногда доходя до колена, чмокала, всхлипывала, всасывала, но каждый раз отпускала ногу обратно.

«Жидкая земля», вспомнил Убийца Пса чудское название болота. Каждый следующий шаг мог оказаться последним, и, когда Ратияр думал, что ошибся, и Полоумная отправилась сюда, чтобы просто свести счеты с жизнью, на лбу и спине выступала ледяная испарина. Но хрупкая фигурка Василисы упрямо двигалась вперед без остановки, так что ему оставалось лишь следовать за ней, след в след, след в след, след в след…

Полоумная остановилась тогда, когда перед ней открылся гигантский окоем, чернеющий неожиданным морем с поросшими редкими сухими соснами мысами. Ратияр представил, сколько черных, густых и зловонных верст здесь было до дна, и содрогнулся.

Две звездные бездны безмолвно смотрели друг на друга сверху и снизу, а светлая фигурка между ними словно уменьшалась на глазах. Полоумная вдруг резко пнула кочку, и Ратияр чуть не ахнул в голос: та откинулась назад, словно крышка погреба, и снизу разлился неровный оранжевый свет. На миг его заслонила огромная тень существа, которое тут же выросло рядом с женщиной, будто гигантский, состоящий из мрака паук.

– Как ты нашла меня? – проскрипел низкий нечеловеческий голос.

– Я шла туда, где света было меньше всего.

– Ты умрешь. – Существо занесло над женщиной мохнатую лапу.

– Я просто встречусь с сыном, которого ты…

Существо взвыло, опрокинув голову к звездам:

– Вы сами виноваты в том, что с вами произошло!

– Потому что мы не хотели видеть тебя рядом с ним! Никто из нас не хотел видеть тебя нашей княжной, чужачка! И лишь то, что ты якшаешься с духами, спасло тебя от заклятия, которое мы попросили у финского шамана! Тебя – но не твое так и не родившееся отродье! – Василиса рассмеялась.

Смех Полоумной резко оборвался, в траве покатилось что-то, тело мягко шлепнулось на спину. Нагнувшись, чудовище подняло за волосы мертвую голову и долго вглядывалось в искаженные черты человеческого лица.

– Эй! – Ратияр шагнул вперед. – Кто ты?

Тварь повернулась к нему – полузверь-получеловек с заросшей жестким бурым мехом мордой и длинными когтистыми лапами.

Ратияр, забыв дышать, смотрел прямо в знакомые до дрожи глаза – человеческие, зеленые, как живые изумруды.

– Ингрид…

– Они хотели отнять у меня жизнь, но отняли счастье, Ратияр…

– Почему ты…

– Мирослава купила нападение на корабль, чтобы викинги убили меня. Когда не вышло, она с женщинами поселка пошла к финским колдунам. Они хотели, чтобы мое сердце перестало биться. Но вместо этого я потеряла способность рожать детей. И я вспомнила предание про Волчий ключ. Ты знаешь про него?

Голос оборотня теперь звучал мягко и ласково. Ингрид медленно приближалась к нему, неслышно ступая когтистыми лапами по влажной траве.

– Легенда моего Потаенного народа… Волчий ключ бьет в каждом лесу, но место это особое, заповедное… Ручей с кипящей от гнева водой, в котором шипит боль и клокочет ненависть. Лишь тот, чье сердце созрело и стало красным от жажды мести, способен отыскать этот ключ. Ручей бьет в корнях старой ветлы на берегу узкой, как лезвие, реки. Найти его непросто, зато дальше все легко. Ты склоняешься над ним, чтобы расстаться со своим обликом, глотаешь ледяную воду и видишь, как меняются черты твоего лица…

– Но ты – альв!

– Древние альвы со всей их мировой мудростью оказались бессильны перед людьми. В капле росы на лепестке может отражаться Вселенная, но что она может против подошвы обычного башмака? Вы, люди, идете вперед напролом, выгрызая норы в пространстве, как крысы грызут дыры в стенах. Вы жрете все, к чему прикасаетесь, переваривая это в грязь и труху, оставляя за собой кровь и пепел… Твой род, Ратияр, когда-то начался с альва, который нашел Волчий ключ. От того, кто принадлежал к тем же корням, что и я… но теперь ты и твоя родня – самое обычное людское племя, катящееся по нашей земле, словно проклятие, остановить которое может лишь кровь… И кровь… кровь людей твоего племени – вот что может уничтожить мое проклятие, сказал мне финский шаман, когда я пообещала ему быструю смерть… И я заберу вас всех!

Оборотень был совсем близко. Ратияр чувствовал вонь мокрой шерсти и запах запекшейся крови на его черных зубах.

– За убийство людей из моей семьи я приговариваю тебя к смерти.

– Мелкая, самонадеянная крыса! – Оборотень напружинил большое ловкое тело.

Ратияр знал, что выхватить меч он уже не успеет.

Хищник бросился, превратившись в серую тень.

Ратияр шевельнул ногой.

Оборотень взвыл, напоровшись на острие копья, которое Ратияр одним движением стопы подбросил с травы, а потом, молниеносно уперев его концом в землю, направил в сердце.

– У моего предка по имени Железный Волк, – сказал Ратияр, глядя в остывающие изумруды, – была сестра. Он любил ее и никогда не расставался, а, умирая, завещал ее сыну, который передал ее своим детям. Познакомься с Железной Сестрой, – сказал Ратияр, чувствуя, как дрожит его голос, – и оставь нас…

Лед Ладоней, имя звонкое, как серебро…

– …оставь нас…

Сияющая дева, смеясь, поправляет на волосах папоротниковый венок…

– …оставь нас с миром! – хрипит Ратияр, падая рядом с серебряноволосой девушкой, бессильно повисшей на копье.

В небе неслышно проступили и замерцали зеленоватые переливы волшебных занавесок. Северное сияние то напоминало птицу, расправлявшую мерцающие крылья во все небо, то волны неслышной колыбельной, что пели звездам северные боги. Крылья из струящегося света уносили вверх, далеко-далеко от земли…

Он корчится на земле, судорожно загребая сведенными пальцами траву, грызя древко копья. Мычит, пуская кровавые пузыри с искусанных губ и рвет на голове стремительно седеющие волосы. Его руки и ноги превращаются в волчьи лапы, тело покрывается шерстью, язык мечется между растущими клыками. Звякнула на землю сорванная с шеи цепь-оберег.

Звезды рывками кружатся над головой, так резко, что больно смотреть… больно видеть… больно жить… другие звезды дрожат внизу, там, в Голодной топи, в тихом как смерть окоеме. Он совсем рядом, всего несколько движений – и с головой в другие звезды, в черную тишину и зеленое сияние между ними, где уже не будет ничего…

Седой волк, скуля, ползет на брюхе к открытой воде – и вдруг останавливается.

Он слышит плач.

Детский плач.

Ратияр втянул носом теплый запах ребенка. Осторожно приблизился ко входу в слабо освещенную землянку.

У выложенного камнями очага висела сплетенная из лыка люлька. Мальчик в ней снова сморщил носик и захныкал. Он хотел есть. Один глаз ребенка был голубой, как у Ратияра, другой – зеленый, как весенняя тайга.

«Ваше заклятие может снять лишь ваша кровь».

Ингрид добилась своего. Белый волк замер у колыбели.

«Нас держит на земле не привычка, а долг, Ратияр».

Волк повел ушами и оглянулся, почувствовав чужой запах и опасное присутствие.

Стая стояла молча. В их взглядах не было ничего, кроме ожидания.

 

Эпилог

– Зачем мы здесь? – Торгейр Копье остановился у заброшенной избы с распахнутой настежь дверью. На давно прохудившейся крыше поскрипывал на ветру флюгер. Жестяной конек над входом облупился, из-за чего зверь солнца напоминал оскаленного скандинавского дракона.

Вдалеке чернели обгоревшая стена и сторожевая башня. Браги Сигурдсон молча упер кулаки в бока, рассматривая давно опустевшие дома.

– Проклятые эти места, – пробурчал Копье, – три зимы назад последний здешний житель в Ладогу ушел. А остров…

– Знаю, – оборвал его скальд.

– Так зачем…

– Сон. – Браги отбросил со лба разноцветную прядь.

Копье промолчал. К снам скальда дружина относилась с почтением – слишком часто многие из них становились явью.

За стеной раздался шорох, заставив обоих взяться за оружие.

– Что это? – пробормотал Торгейр, уставившись на того, кто показался из-за угла.

– Мой сон, – сказал Браги, неторопливо укладывая сталь в обитые мехом ножны.

Мальчик, появившийся перед ними, смотрел исподлобья, но без испуга. Одной рукой он тащил за собой копье с большим сверкающим наконечником. Ребенок мигнул – сначала голубым глазом, потом зеленым.

– Иди сюда, – сказал Браги, присев на корточки.

Мальчик, не отпуская из правой руки тяжелое древко, приблизился. Скальд поднял голову, вглядываясь в даль. На высоком берегу белел волчий силуэт. Волк смотрел на них, неподалеку ждала его стая.

Браги кивнул. Волк, помедлив, скрылся среди сосен лесистого склона, уводя за собой братьев.

– Я пришел за тобой, – сказал скальд мальчику, – мы пойдем на драккаре туда, где у тебя будет кров, семья и друзья.

Мальчик оглянулся на линию пустого берега. Браги протянул руку. Ребенок внимательно посмотрел ему в глаза. Крохотная ладонь обхватила толстый палец руки викинга.

Браги неторопливо выпрямился, обернувшись к полуразвалившимся сходням, где покачивался «Огненный Змей» с вышитым драконом на стяге.

Его паруса раздувал попутный ветер.

 

Глава 1

Речи Севера

Большинство людей ищет дорог без преград, поэтому те, в ком есть север, всегда остаются в меньшинстве. Помни: все легкие пути ведут в стойло. Человеческой скотине не требуется быть свободной, воинственной и учтивой. Ее лучшая подруга – сытость, постоянный спутник – страх.

Война – искусство благородных. В Валгалле на пиру только и говорят, что о ней. Ратники выходят сражаться, пока на поле боя не останется последний муж:, способный держать меч. Павшие восстают, чтобы пировать в чертогах храбрецов дальше, пока рог не позовет их на новую битву, и так до конца времен. Но, пока в Валгалле текут вино и кровь, на обглоданных ребрах съеденного вечером вепря утром вновь появляется мясо.

Вот суть войны, вечного колеса, хрустящего костями трусов и героев, – вечное обновление.

Борьба естественна и неизбежна, как смена времен года, потому что через нее точно так же обновляется мир. Горе тем, кто родится в сытые времена спокойного лета и поверит в его бесконечность. Многие мужчины тогда уподобятся женщинам, жены – мужам, а ножны возомнят себя мечами. Все они будут сметены первой же вьюгой наступающей зимы, а выстоят те, кто знал, что нет на свете вечного мира, но есть вечная война. Лишь она дает людям и вещам верные имена. Меч – это право и правда.

Мы будем сражаться. Мы будем убивать и падать убитыми. Толпа считает, что смысл жизни в спокойствии. Мы знаем, что война должна продолжаться, чтобы люди могли приблизиться к богам.

Без борьбы мы выродимся. Нужно терпеть боль, чтобы научиться ее превозмочь. Нужно испытывать страх, чтобы уметь его победить. Воин ищет боль и страх, потому что через сопротивление ищет силу. А коли вышел на поле боя, то рана – удача, а смерть – обычное дело.

Высеки в сердце строки из «Речей Высокого». Это Полярная звезда, что укажет путь, если однажды заблудишься среди людей, как в лесу из гнилых деревьев.

Не отворачивайся от творимого на твоих глазах паскудства. А если приходится сдерживать руку с оружием, то делай это лишь для того, чтобы потом ударить сильней. Не довольствуйся малым, не знай полумер.

Ты родился – значит, принял бой. Да здравствует все, что делает сильным, не восхваляй землю, где течет молоко и мед! Другие придут и скажут, что твоя жизнь – смиренное ожидание Страшного суда от ревнивого, как женщина, Бога за ошибки неизвестных тебе людей. Но знай, что мы – дети веселых богов, давших нам жизни для войны, подвигов и пиров. Помни, что, выбирая богов, выбираешь судьбу.

Друг – радость друга. Но друзья не идут к человеку, в котором нет искренности, как не приходят зимой гости в дом без очага. Гости в дом – боги в дом!

Разговоры о том, что все люди равны и однажды возлюбят друг друга, как единое стадо, предназначены для того, чтобы состричь с тебя побольше шерсти.

Другие будут учить, что мир делится лишь на черное и белое, на добро и зло. Мы говорим, что путь к богам ведет по Радужному мосту, и много цветов есть на свете.

Помни, что даже мудрый друг может стать одержимым женщиной. Не тебе его винить.

Слава – твое главное богатство. Добытое сталью золото – лишь видимая часть его. Истинное сокровище не терпит обмана и лжи, а если за него нужно заплатить кровью, пусть это случится при свете дня и под взглядами богов. Воину стыдно быть вором.

Война и поэзия – вот что должно волновать твое сердце. Лишь эти занятия достойны мужчины и способны превратить кровь в кипяток. Боги любят храбрых воинов, но единственным богом из смертных стал скальд Браги, поразивший асов своим словесным искусством.

Слово мужчины равно его поступку. Не спрашивают – молчи, не просят – не обещай. Добрый не красноречив, красноречивый не добр. Верить словам женщины – все равно, что доверять убийце брата, непрочному луку, хромому коню и стволу без корней.

Странствуй. Не цепляйся за якорь, если есть паруса. Путешествие – это веселая сестра неизвестности. Человек, всю жизнь проживший за забором своего дома, зовется жеватель углей. Его участь – скука, соломенная смерть и посмертный холод подземелья мертвой великанши. Трусы живут дольше храбрых, потому что они не нужны богу войны. Глупо беречь свое мясо, которое и так в итоге достанется воронам или червям. Тот, кто не боится погибнуть, живет вечно.

Будь вооружен. Всегда будь вооружен, ибо, как знать, когда на пути копье пригодится.

Не скупись. Щедрые и смелые счастливее скупцов и трусов. Человек, что не люб людям, сохнет, как сосна без коры. Неполный кувшин и половина краюхи хлеба могут добыть тебе друга на всю жизнь.

Спешка – дело трэлей. Не торопись ни в словах, ни в поступках.

Вставай рано. Если хочешь взять добро или жизнь, забудь про утренний сон. Лежачему волку не видеть добычи, победы не видеть проспавшему.

Пей в меру. Чем больше ты пьешь, тем меньше твой разум покорен тебе. Лучшее в пиве то, что хмель исчезает бесследно.

Лги лжецу. Бей врага его же оружием. Но не болтай – быстрый язык накличет беду. Опасней всех тот, кто слушает, думает и молчит.

Уважай старость. Не смейся над седым, цени слово старца. Его шрамы могут стать твоей мудростью, потому что только глупец учится на своих ошибках.

 

Глава 2

Коровы против медведей

В сумерках он выбрался из леса на берег узкой реки и с жадностью припал к ледяной, ломящей зубы воде. Река могла бы сбить преследователей со следа – если бы хоть однажды за четырнадцать зим жизни он попробовал научиться плавать. Но он боялся воды, как огня.

Да и сил осталось лишь на то, чтобы, закончив резать дерн, растянуться на влажной мураве и посмотреть в пахнущие хвоей звезды. Перейти же вброд… Течение здесь сильное, темная вода крутит немаленькие водовороты, а дна наверняка не достать. Лесные реки коварны, как ведьмы.

Издалека послышались голоса. Ратмир пожевал листки черники и приложил зеленую кашицу к ссадинам на руках, чтобы не гноились. По телу разливалась усталость, глаза слипались. Он плеснул в лицо горсть воды. Если уснет, они найдут его слишком быстро.

Откинул со лба взмокшую прядь и сжал рукоять меча.

Луна выглянула из-за рваной тучи, превратив полоску стали в серебристый луч. Из-за деревьев послышались голоса.

– Эй! – крикнул он. – Эй, вы!

Темные фигуры выплыли на поляну, будто призраки. Трое. Знают, что зверь загнан, и не торопятся, наслаждаясь ожиданием скорой победы.

Страха давно уже не было. Было весело и горячо, как перед хорошей дракой.

«С попутным ветром мы плывем против самой смерти».

Он медленно поднялся с земли. Раненая нога тут же дала о себе знать: красный прут боли саданул в тело так, что он тихо взвыл сквозь крепко сжатые зубы. Как там говаривал Гуннлауг Змеиный Язык из любимой саги его приемного отца Браги Сигурдсона? «Я не буду хромать, пока мои ноги одинаковой длины».

Ратмир усмехнулся в темноте. Громко выругался. В жилах загудела кровь.

Торжествующий вопль врагов, обнаруживших его, вернулся вместе с эхом. Ратмир, с усилием припадая на ногу, двинулся к ним навстречу.

– Я знал, что ты не скроешься! – объявил самый крупный из них. – Железные Волки неплохо бегают, но быстро идут ко дну, так? Или все-таки коровы, а?

Рассмеявшись, его друзья подняли секиры. Резкий хруст, вскрики, шум падающих тел – и все трое исчезли, провалившись под дерн, что прикрывал слой сухого хвороста над старой охотничьей ловушкой.

– Даже медведи иногда могут оказаться в волчьей яме. Да, Бьерн? – спросил у старшего Ратмир, подойдя к краю ловушки. На далеком дне яростно сопели противники, обдирая руки о торчавшие из земляных стенок корни в попытках выбраться.

Ратмир медленно развернул завязанное на поясе знамя с вышитой на полотне рогатой головой и вытянул его перед собой, показывая насупившимся внизу воинам.

– Знаешь, что это такое, Бьерн?

– Дай нам выбраться и бейся, как мужчина! – хрипло бросил тот.

– Это твое наказание, Бьерн, – не слушая, продолжил Ратмир: – «Коровы». Ты ведь так назвал мой отряд, Бьерн предводитель «медведей»?

– Большего вы не заслуживаете…

– Не всем дано сидеть в яме по вине своей глупости, – согласился Ратмир, водя развернутым полотном с головой коровы над носами противников, – но это знамя будет тебе сниться долго, Бьерн. Потому что оно взовьется над островом Зеленых Крыс. Не твое, Бьерн. Не «медведи». «Коровы», Бьерн. «Коровы».

Ратмир аккуратно свернул знамя, обернул вокруг пояса, завязал покрепче, потом приложил кулак с двумя оттопыренными пальцами ко лбу и изобразил мычание.

– Ты плаваешь, как топор! Мы ранили тебя в ногу! Ты… ты не доплывешь! – задыхаясь от злобы, крикнул вслед Бьерн.

Ратмир остановился и медленно обернулся:

– Топор… Ты не безнадежен, Бьерн! Как я сам не додумался!

Отыскать легкое сухое бревно в буреломе поблизости оказалось делом недолгим. Ратмир подтащил его к берегу и сжал зубы, пытаясь унять страх перед бегущей водой и дрожащими в ней звездами. Откуда-то снова выплыло: другие звезды там, в тихом, как смерть, окоеме…

Задрожали руки, на спине выступил липкий холодный пот. Ратмир растянул рот в улыбке и крикнул, обернувшись к яме:

– Топор нашел себе топорище! Спасибо за подсказку, косолапый!

Он положил на живую черную гладь бревно, зажмурился на мгновение и лег на него грудью. С ужасом почувствовал, как скрывается под водой, как тягучая сила увлекает от надежного берега, взбил ногами пену и выскочил на поверхность.

Река несла вперед, мимо стоячих заводей, островков пахучей тины, склонившихся над водой ветвей, к острову, где ждал Старый Вагн, едкий, суровый командир братства Зеленых Крыс, который наконец-то умерит вечный презрительный блеск в глазах, когда обращается к ним, своим «деревяшкам». Ведь только недавно, спустя три года, он позволил им назваться иначе, разбив на отряды.

Одним командовал широченный Бьерн, его сын, тут же назвавший свое войско «медведями». «А кто вы?» – обернулся Вагн к Ратмиру. «Коровы! Они коровы!» – заорал тогда Бьерн под хохот своего отряда. «Коровы, – улыбнулся Ратмир, глядя в стальные глаза командира, – которые скоро снимут шкуры с медведей».

Шумного и крикливого Берна он невзлюбил с самого начала, когда пришел к Зеленым Крысам, в учебный боевой отряд юношей Счастливого Хутора, где по приказу своего приемного отца учили причинять и терпеть боль.

Ратмир усмехнулся нахлынувшим воспоминаниям.

– Свежее мясо! – Самый крупный из подростков, Бьерн, плотоядно улыбается, не отводя несмеющегося взгляда светло-голубых глаз от новичка. Он напяливает на лохматую темноволосую голову исцарапанный шлем с наносником до самого подбородка.

Ратмир, незаметно вздохнув, следует его примеру. Тяжеленный шлем взрослого воина на голове, которой едва исполнилось тринадцать зим. Хорошо хоть, что с новичками здесь аккуратны, в учебный отряд молодняка принимают, проводя поединки не с железным оружием, а с дубинками в руках.

Но сначала долгий бег по едва видимым, заросшим лесным тропам, по топким берегам узкой речки Змейки, по холму и без передышки обратно. Тренировочная площадка на заброшенном хуторе. Потом – потная вечность из не слишком удачных попыток увернуться от громадного топора в руках опытного воина. Когда земля окончательно плывет под ногами и почти не дышат обожженные воздухом легкие, говорят «пора».

Чтобы стать кандидатом в чтущий традиции отряд Зеленых Крыс, новичок должен сразиться с тремя подготовленными дружинниками, выходящими друг за другом без передышки. Задача новенького – не упасть. Или хотя бы выжить.

Подростки в шлемах и со щитами становятся в круг. На всех шерстяные плащи, крашеные зеленые рубахи и цветные обмотки – детям из незнатных семей сюда ходу нет.

Ратмир из Гардарики, названный в честь своего деда из рода Железных Волков, – приемный сын Браги Сигурдсона, хозяина самого крупного хутора округи. Сокрушитель Скальдов владеет изрядным поместьем и несколькими фермами. Впрочем, все хозяйство держит в железной руке Брюнхильд Суровая, высокая статная женщина с благородной сединой и неимоверно большой грудью, которую Браги называл Медовой Горой и Ложем Храброго.

Скальд привез Брюнхильд в свой двор Брагитофтир из Гардарики, встретив ее, когда Суровая еще была юной Нежданой, дочкой словенского князя Радомира. Неждану за глаза называли Медведицей – крупная с рождения, она с детства избегала насмешливых девчоночьих компаний, зато любила бросать копья, рубить мечом и стрелять из лука.

Сверстницы над ней смеялись, взрослые сторонились, боясь подхватить проклятие от ошибки природы, а когда вдруг, как на дрожжах, стала расти грудь, за которую так и норовили ущипнуть самые смелые, Неждана и вовсе замкнулась. Скакала на коне в поля и там до седьмого пота упражнялась в верховой езде и стрельбе.

Когда дева созрела, нашлось немало желающих породниться со знатной семьей, пусть даже и с помощью пугливой и стыдливой Медведицы. Равнодушно глядя сквозь женихов, она предлагала им сразиться врукопашную и немногим отважившимся попытать счастья ломала кости и мечты о богатстве.

Все изменилось, когда ко двору Радомира прибыл небогатый молодой Браги с небольшой еще тогда дружиной. Увидев воинственную и неслыханно грудастую деву, он впервые в жизни потерял дар речи, а она не могла оторвать глаз от его раскрашенной и разряженной в пух и прах персоны. Когда они вышли на задний двор бороться, скальд рухнул на колени перед Нежданой и прочитал балладу, которую сочинил о ней за одну ночь.

Стоя перед высоченной, неуклюжей, стеснительной девушкой, Браги, будто в бреду, с горящими глазами выкрикивал строки о том, как она похожа на великолепную валькирию Брунгильду, чья красота сверкает в веках ярче ее доспехов, а сила и рост делают равной богиням.

Залившаяся краской дева от стеснения не нашла ничего лучшего, как швырнуть в поэта подвернувшейся под руку колодой. Тут-то, если бы не ловкость поднаторевшего в битвах скальда, и настал бы конец их истории, но тяжелая вещь просвистела мимо.

Браги тут же заявил, что красавица метила ему в голову, но разбила сердце. Обомлев от вероятности чуть было не свершившегося убийства своего единственного, дева залилась слезами и, подхватив блаженно прильнувшего к ее груди скальда, вынесла его с поля битвы на руках.

Неждана переименовала себя в Брюнхильд, вышла замуж: за скальда и отправилась с ним туда, где права женщины были почти равны мужским, а одна из самых известных северянок, Лагерта Дева Щита, сражалась вместе с мужем Рагнаром плечом к плечу, пожиная вместо насмешек великую славу.

Дел у Браги было достаточно: весной множество семян ждали сева, чем он всегда очень тщательно занимался сам. Ярл любил говорить, что земля, как женщина, любит рожать от сильного мужчины.

Покончив с посевными хлопотами, он отправлялся на «весеннюю прогулку»: в походы в Шотландию или Ирландию, возвращался домой после середины лета. Как и подобает рачительному хозяину, дожидался, когда работники соберут урожай. Наполнив амбары, Браги с сыновьями отправлялся на «осеннюю прогулку», которая продолжалась до конца первого месяца зимы. Брюнхильд с их единственной дочерью Сигне оставались следить за хозяйством. Ратмира, который просился в каждый поход, Браги осаживал: «Пока в Зеленые Крысы не примут, разговора не будет».

Дважды Ратмир к ним приходил, и дважды его крошил дубинкой до потери сознания этот троллий сын Бьерн.

– Агх! – выдыхает он при ударе. Все мимо – Сокрушитель Скальдов наконец-то снизошел до того, чтобы позаниматься с приемышем на досуге.

Страх выходит из тела вместе с кровью. Горячка боя гасит боль, азарт превращается в невидимые крылья.

«Следующий!» – кричит Вагн. Как в лихорадке, сквозь пелену из шума от ударов сердца раздается далекий глухой грохот – это приветствует избитого новичка новый боец, широкий, низкорослый парень, выходящий из круга и бьющий дубинкой по своему щиту.

«Больше не могу, не могу, не могу» – прыгает в голове, в глазах от ударов дубинкой о шлем вспыхивают голубые искры. От боли в подбитом колене чуть пошатнулся.

«Бей его по ногам в ответ! Ему тоже будет больно!» – говорит судья, с интересом наблюдая за избиением. Ратмир падает на колени. «Готов!» – кричит враг, торжественно поднимая для удара палку и с визгом опрокидывается на землю, получив по лодыжке от, казалось бы, уже побежденного противника. Ратмир одним рывком поднимает горящее от ушибов и царапин тело, слизывая кровь с разбитых губ. Боец тоже пытается подняться, но со стоном падает навзничь.

«Следующий!» – выкрикивает судья. В щит гремит третий боец. «ААААААА!!!» – орет, выпучив глаза от страха, Ратмир и бросается на него, будто в последний бой, отбрасывая ставшие неподъемными от усталости щит и дубинку. Тот явно не ожидал натиска полумертвого от ран новичка. Неуверенно делает шаг назад – и, взмахнув руками, падает от свирепого натиска грязного, окровавленного берсерка.

«Ты! – Перебитый в трех местах палец Вагна Старого указывает на копошащегося на земле бойца братства. – Всегда помни, что нерешительность в бою равна поражению. А ты, – палец указывает на барахтающегося рядом новичка. – Ты – ленивая, слабая, неумелая задница. Но ты принят!»

Парни выходят из круга, протягивают руки новенькому, осторожно похлопывают по избитым плечам и помогают встать на ноги. С трудом улыбаясь смятыми в кровавые лепешки губами, Ратмир принимает поздравления, понимая, что этот день – один из самых счастливых в его жизни.

Даже Вагн усмехнется и кивнет. От этой неслыханной чести у Ратмира снова подгибаются колени – он слышал о своем новом учителе, что тот входил в братство йомсвикингов живших в землях вендов в крепости Йомсбург.

Вступающие в братство должны были быть воинами исключительной выносливости и доблести, между восемнадцатью и пятьюдесятью годами. И лишь однажды возрастной закон был нарушен – когда в крепость пришел двенадцатилетний паренек. Его звали Вагн Окессон. «Я не буду лгать тебе, мне двенадцать зим», – сказал мальчишка. Предводитель йомсвикингов Палнатоки ответил: «Ты не подходишь по нашим законам – ты значительно моложе, чем любой человек, принятый в нашу дружину…» Тогда Вагн вызвал на бой могучего Сигвальди и опрокинул его на землю за десять ударов сердца. «Я думаю, мы примем Вагна и его людей, даже если он и моложе, чем предполагают наши законы. По моему мнению, из него выйдет великий воин», – сказал Палнатоки.

Вагн служил в йомсвикингах до пятидесяти, ушел на покой, но долго высидеть не смог, вернулся в ряды наемников, был жестоко изранен в рубке на Одре, где его оставили умирать от увечий. Там его и подобрал Браги Сокрушитель Скальдов. И попросил оказать ему честь стать учителем его бойцов.

Основанное Вагном Старым братство Зеленых Крыс подчинялось ему полностью. И его законы не уступали в суровости правилам викингов Йомсбурга.

Каждый член братства обязан был защищать своих собратьев и в случае их смерти мстить за них.

Запрещались всякие ссоры в общине, и даже грубое обращение друг другу могло стоить изгнания. Кровная вражда между Крысами могла иметь место только с согласия старшин.

Крысам запрещалось отлучаться из лагеря более чем на три дня без разрешения братства.

Они не могли показывать страх или бежать перед лицом равного или уступавшего им в численности врага.

С первого дня в новичка вбивали первое правило: будь всегда начеку. Делалось это просто – братская гридница, где жили Крысы, превращалась во вражескую территорию. Безопасно не было нигде. В любой момент твой ближний мог отвесить тебе затрещину или запросто накинуть сзади веревку, чтобы придушить.

Через полгода каждый новичок проходил еще одно испытание: старшие товарищи улучали момент, когда его можно запереть в погребе наедине с голодной, раненой крысой, которую ему предстояло прикончить голыми руками. Оставался в рядах братства лишь тот, кому это удавалось. Хвост побежденного противника торжественно пришивался к ножнам, на удачу. Считалось, что ловкость и смелость побежденной крысы переходили победителю и служили ему до самой смерти.

Раз в две недели бойцы выходили в лес, где им без еды и сна предстояло выжить в течение трех суток, а за порядком выполнения боевых задач следили старшие братья.

Те, кто не могли отрастить на затылке глаза или в любой момент пройти новое испытание, отсеивались сами собой. Оставались самые упрямые, выносливые и злые. Самые крысы.

По пути Ратмир несколько раз выбирался на берег, чтобы отдышаться. Потяжелевшую от воды одежду, чтобы не мешала, он стянул в узел и закинул на спину. Перед рассветом заметно похолодало, пару раз свело ногу, пришлось растирать и хлестать кожу крапивой. Когда он доплыл, заросшие берега острова ставки Зеленых Крыс уже скрывались в пелене утреннего тумана. Здесь разбили лагерь Крысиная Валгалла – сюда возвращались зализывать раны «убитые» во время боевого смотра и здесь же была та самая мачта, на которую победители вешали свой флаг.

Едва Ратмир выбрался на землю и, не чувствуя ледяных ног, попытался отжать одежду, перед ним бесшумно вырос силуэт командира.

– Я успел трижды напиться, проспаться и просраться! – насмешливо прокаркал голос Вагна Старого. – И кто же это прибыл? Неужто сам малахольный наследник фру Большие Сиськи? Сам одолел Бьерна или фру лично задавила его своей задницей?

Ратмир, сжав клацавшие от холода зубы, молча подошел к вкопанной посреди поляны мачте, стянул с себя вымокшее полотно знамени и попытался привязать его в веревке.

– Стой, – приказал Вагн, – ты сделаешь это завтра.

– Но я…

– Кто сейчас увидит твое торжество? Кто стиснет зубы от зависти? Кто поклянется про себя быть лучше? Зачем тебе победа, если ты не умеешь ей радоваться, крысеныш?

Вагн развел руками.

– Все остальные спят в лагере и мычат от побоев. Ты утрешь им нос завтра.

Он помолчал.

– А где главный дурак-медведь?

– Он… он в волчьей яме… у быстринки на Можжевеловом острове.

Старик раскрыл рот и издал несколько резких гортанных звуков – так он смеялся:

– И поделом… Поделом… Ты можешь оставить знамя здесь, я…

Ратмир шагнул назад, рывком пряча знамя за спину:

– Я заберу его с собой.

Вагн одним движением оказался рядом и поднял руку. Ратмир крепче уперся ногами в землю, набычившись.

Но рука командира, вместо того чтобы отвесить привычную зуботычину, неожиданно взъерошила ему волосы:

– Последний урок на сегодня. Твоя победа должна оставаться твоей и ничьей другой, крысеныш. Я наконец-то доволен тобой. Иди к костру и сушись как следует. В коробе рядом мясо и хлеб. Ешь как следует. Там же найдешь сухую одежду и плащ. Заслужил.

 

Глава 3

Война у порога

– Общий сбор, доходяги! – Звучный голос Вагна мог пробудить к жизни и мертвых, не то что отсыпавшихся после учебных сражений Зеленых Крыс. Ратмир с трудом продрал глаза и одним рывком вскочил с плаща, на ходу приглаживая растрепанную гриву волос. Прыгнул в высушенные и отстиранные от тины штаны, опоясался ножом с волчьей головой из резной кости, подарком Браги на десятилетие.

Выбежал из шатра, щурясь от яркого утреннего света. Столбы солнечного света били из-за деревьев, разгоняя остатки рассветного тумана и превращая каждую каплю росы под мгновенно вымокшими ногами в крошечное солнце.

Братья собирались в плотный круг у мачты в центре поляны, вокруг которой разбили походные шатры. Ратмир поискал глазами своих друзей: высокого тощего Эйнара и громадного Будимира.

Этих всегда было заметно издалека: парочка, пришедшая в отряд в один день вместе с Ратмиром, тут же стала предметом насмешек. Тогда же определилась их спайка и роли. Когда к Эйнару, Будимиру и Ратмиру подошла компания Бьярна с явным намерением заставить их отдраить пол в гриднице, Эйнар, быстро обведя взглядом противников, кивнул на Бьярна. После чего его с первого взгляда неповоротливый спутник-здоровяк внезапно плавным, неуловимым движением кулака отправил немаленького Бьярна в бессознательное состояние.

«Будимир – лучший боец Гардарики по кулачным боям», – пояснил Эйнар остальным.

«Любят у нас это дело, – сказал Ратмир, вставая рядом, – еще желающие развлечься есть?»

Охотников не нашлось – кулачные бои среди викингов были не приняты, от новеньких отстали. Зато наблюдавший за выяснением отношений Вагн умением Будимира заинтересовался и решил, что ему должны научиться и остальные Крысы. Братство Зеленых Крыс обзавелось новым развлечением на праздники.

По славянской традиции кулачного боя, братья делились на две партии, из них каждая выбрала себе распорядителя, который вызывал бойцов и ставил их друг против друга. На руки надевали рукавицы из такой жесткой кожи, что те с трудом сжимали кулак, поэтому многие учились бить прямо ладонью. Бойцы выдвигали вперед левую сторону тела и, размахивая правой рукой, левой отбивались от противника. Побеждал тот, кому удавалось свалить противника на землю.

«Ратмир», – протянул новым товарищам руку собрат по ушибам и ссадинам. Так и познакомились. Узколицый быстроглазый Эйнар оказался в рядах Зеленых Крыс случайно: его отец, богатый бонд Эгиль, сначала устроил его учиться грамоте к одному беглому монаху из Нортумбрии, пообещав платить за каждый успех по дирхему.

Успехи сына на ученом поприще не заставили себя долго ждать, довольный бонд пролил на способного юношу серебряный дождь. Но, когда они отправились торговать в Бирку, оказалось, что сын не может написать ни одной буквы. Проведя собственное расследование, Эгиль выяснил, что отпрыск просто взял в долю своего учителя, и оба целый год водили отца за нос. Монаху и Эйнару крепко досталось, после чего лентяя отдали в братство.

История Будимира была так же проста, как и он сам. Его отец, знатный купец из славянского рода, взявший в жены богатую женщину из Скандинавии, решил воспитать сына по северным традициям. Он отдал его Вагну, который заявил, что лучшие учителя мужчины – боль и лишения, и определил Будимира в ряды своих Зеленых Крыс.

Будимир и Эйнар охотно приняли Ратмира в свою компанию, и с тех пор они не расставались. Когда во время подготовки к воинскому смотру Вагн делил их на команды, разумеется, Будимир, Эйнар и Ратмир оказались вместе. Они же и разработали стратегию «коров»: молниеносно напасть на лагерь «медведей» всеми силами, чтобы не дать тем выдвинуться из лагеря, положившись при этом на скорость и выносливость Ратмира, который должен был доставить знамя в Крысиную Валгаллу.

Для Бьярна и его друзей, которые наверняка стали бы преследовать их троицу, приготовили волчью яму. Будимир и Эйнар прикрывали отход по одному, и, хотя бились учебным затупленным оружием, Бьерн и его товарищи в стычках новичков не жалели. Увидев отекшие от ударов лица друзей, Ратмир скрипнул зубами. Но, даже избитые до синевы, они сияли, как начищенные шлемы, – они уже знали, кто кого. Улыбнувшись им, Ратмир поднял знамя над головой.

– Равнять строй! – рявкнул Вагн.

Гомон над поляной оборвался. Командир Зеленых Крыс медленно, вразвалку, подошел к мачте в центре круга воспитанников со щитами наперевес и сложил руки на груди.

– Настало время назвать тех, кто были лучшими на смотре, девочки. И, хоть вы все снова показали себя бабами и слюнтяями, нашлись те, к кому это относится меньше, чем к другим.

Вагн замолчал и повернулся к отряду «коров» с побледневшим от гордости и волнения Ратмиром во главе.

– Выйти из строя! – гаркнул Вагн.

Ратмир выпрямился и подошел к мачте с вытянутыми руками с видавшим виды полотном с рогатой головой.

– Знамя – поднять! – приказал командир, вытянувшись струной и задрав сухой подбородок. Жилистый кулак уперся в грудь, питомцы повторили его жест в жест.

Вдруг задрожавшими руками Ратмир кое-как приладил полотнище и потянул за веревку, отчаянно боясь, что знамя обвиснет тряпкой, но тут же облегченно перевел дух. Налетевший с реки ветер расправил знамя, как крыло, и заставил биться и трепетать, будто настоящий боевой стяг.

– КРЫСЫ! – рявкнул, выбрасывая кулак, Вагн.

– В БОЙ! – отозвались, взметая руки в ответ, братья.

– КРЫСЫ!

– В БОЙ!

– КРЫСЫ!

– В БО-О-ОЙ!

Ратмир покачнулся, стараясь сдержать атаковавшие спину стаи мурашек восторга. Мир поплыл перед глазами, как бывает всегда в миг высшего ощущения того, что живешь по-настоящему, полной грудью, изо всех сил.

«Жаль, что Сигни не видит».

– Коровы! – закричал Эйнар, поднимая кулак с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем.

– Коровы! – прогудел Будимир, повторяя следом его жест.

– Слава железным «коровам»! – крикнул Эйнар, тряся «рогатым» кулаком над головой.

– Железо! – ревел Будимир, тряся буйной русой гривой.

– Железо! – поднялись кулаки с оттопыренными пальцами над косматыми головами отряда «коров». «Медведи» хранили завистливое молчание. Бьярн, как и все его товарищи, старался смотреть в сторону.

– Эй, вы! – Эйнар приложил «рогатый» кулак к лицу и высунул язык между торчащими пальцами. Будимир гулко расхохотался, а за ним и весь их потрепанный отряд.

Вагн с интересом наблюдал за глумлением над побежденными. На его твердом и темном, как просоленная мачта, лице прорезалось подобие улыбки.

– Объявляю награду победителям. Во-первых, весь месяц проигравшие «медведицы» будут мыть котлы и убираться в жилище!

Его слова потонули в радостных воплях команды Ратмира.

– А во-вторых, – продолжил Вагн, дождавшись, когда улеглись страсти, – трое победителей через неделю примут участие в службе почетного караула Браги Сигурдсона. К нему издалека едет один добрый человек с недобрыми намерениями. – Вагн усмехнулся. – Беседа обещает быть забавной.

* * *

Посол конунга Атли Разрушителя Гуннлауг Быстрый прибыл во владения Браги Сигурдсона вместе с пышной свитой на трех кораблях под синими парчовыми парусами. Смотреть на это зрелище на берег залива высыпало все селение. Собирались и Зеленые Крысы, но Вагн Старый еще за день до прибытия гостей приказал всем оставаться в гриднице и не высовывать носа даже за порог.

Парни сдержанно роптали. Вагн оставался непреклонен:

– Настало время сидеть в норе, крысеныши. Никто из людей Атли не должен пронюхать о вашем никчемном существовании. Но не унывайте, думается мне, у вас скоро будет шанс проявить свою доблесть.

Самые смелые попробовали выяснить, что он имел в виду, и немедленно схлопотали по крепкому подзатыльнику.

– Я тоже не пойду на пир. Пусть думают, что я настолько болен и стар, что не могу пить наравне со всеми, – сказал Вагн и кивнул Ратмиру: – Моими глазами и ушами там будешь ты, железная корова.

Ратмир приосанился под тяжелым взглядом учителя. С утра ему выдали настоящую кольчугу, предмет дикой зависти остальных Крыс, и он чистил песком ее кольца весь день недалеко от купальни, напустив на себя как можно более равнодушный вид. Сигни вышла мыть посуду только к полудню, к этому времени у Ратмира сошло семь потов от усердия и боязни, что она так и не увидит его обновку.

– Ты украл новую рубаху, Разноглазый? – спросила она, склонив голову набок и рассматривая его цепкими синими глазами.

Ратмир открыл рот, чтобы ответить достойной фразой, но, как всегда в ее присутствии, вместо вдохновения чувствовал лишь блаженное головокружение – как в тот раз, когда они с Эйнаром тайком попробовали остатки украденной браги.

Сигни расхохоталась, поправляя на плечах и большой груди горевшие золотом кудрявые пряди. Ее прабабка, вышедшая замуж: за славянского князя, вела род от Сиф, жены Тора, волосы которой, по преданию, выковали гномы из волшебного золота.

«Длинные и густые, они были тоньше паутины, и, что самое удивительное, стоило их приложить к голове, как они сейчас же к ней прирастали и начинали расти, как настоящие, хотя и были сделаны из чистого золота», – Браги часто рассказывал эту историю на пирах.

– Эй, ты воды в рот набрал? Получай добавку! – крикнула Сигни, ловко подхватила с земли котел и выплеснула его содержимое в лицо застывшего Ратмира. Он фыркнул, протирая глаза и растерянно улыбаясь в ответ на звонкий смех Сигни и ее подруг.

– Ратмир втюрился! Ратмир втюрился! – завопила вредная худющая Аслауг, прыгая на одной ноге. Он насупился и погрозил ей кулаком.

– Смотри штаны не потеряй! – показала язык та и тут же сложила язвительную вису про то, как влюбленный Ратмир пошел на войну, забыв дома ум и порты.

– Аслауг, будешь сочинять стихи, твой будущий муж с тобой разведется! – крикнул он ей, важно надевая сияющую кольчугу и с удовольствием ощущая на плечах благородную тяжесть.

Та открыла рот, чтобы достать с языка очередную иглу, но тут с пристани раздались крики:

– Корабли! Корабли!

Стайка девчонок сорвалась с места. Ратмир тоже поспешил, вспомнив приказ Вагна быть рядом с ярлом до прибытия посла.

Браги Сигурдсон восседал на резном троне с подлокотниками в виде извергающих пламя змеиных голов. Знатных гостей он встречал в Медовом зале, где на стенах ярко сияли всегда начищенные клинки, которые он собирал всю жизнь.

Вот скимитар, изогнутый как коготь. Арабы сражаются без доспехов, они дети пустыни, где нет ничего, кроме песков и смертельного жара солнца. Им не нужно рубить друг на друге сталь, в которой воины поджарились бы раньше, чем их нашла смерть от руки врага. Длинные и легкие мечи ковались из редкой упругой стали, булата и Дамаска, поэтому каждый из них ценился на вес золота. В коллекцию Браги они попадали бесплатно.

Рядом поблескивают звезды с коваными лучами, причудливые, будто снежинки с железного неба страны инеистых великанов. Их легко прятать в одежде и использовать для тайного убийства. Так делают узкоглазые воины с востока, где любое ремесло – путь к совершенству, которым следуют всю жизнь, даже если это ремесло – нести смерть.

Вот заточенное метательное кольцо чакрам из страны людей, которые знают наизусть имена сотен родных богов и демонов и приручают ядовитых змей, заставляя их танцевать под свою дудку. Смуглые воины носят украшенные витыми узорами чакрамы на высоких тульях разноцветных тюрбанов, а когда приходит время пролить кровь, раскручивают кольцо на указательном пальце и отправляют в полет. С пятидесяти шагов чакрам способен вспороть горло зверю или человеку.

Длинная катана из темной стали – длинный меч знатных людей, которые слишком благородны для убийства исподтишка, но достаточно быстры, чтобы одним взмахом лишить врага головы в открытом бою. Огромное копье с гигантским наконечником и куском крашеного мочала, с которым на своих островах охотятся на могучих полосатых котов угольно-черные люди.

Но выше всех – короткий меч, изогнутый, будто серп, древний и черный, как ночь. Браги Сигурдсон ценит его особо: когда-то это оружие принадлежало великому царю, который не оставил после себя ничего, кроме побед.

«Я – Синаххериб, великий царь, могучий царь, царь обитаемого мира, царь четырех стран света, царь Ассирии, премудрый пастырь, послушный великим богам, хранитель истины, любящий справедливость, творящий добро, совершенный герой, первый из всех правителей, узда, смиряющая строптивых, испепеляющий молнией врагов», – повторял его слова Сокрушитель Скальдов с таким видом, будто пробовал драгоценное вино.

Избранные друзья удостаивались рассказов о самых редких вещах из его коллекции. Эти истории Браги рассказывал под пение струн, так как считал, что слово скальда подобно его оружию и потому должно ранить и сверкать. Он говорил, что любимые женщины и ценные клинки, которых заворачивают не только в красивые ткани, но и в красивые песни, дольше служат.

Люди верили ему: оружие Браги не тускнело долгой зимой, а жена и после пятидесяти слыла одной из самых желанных жительниц фюлька.

Для тех, кто приходил к скальду с миром, входом в Медовый зал была большая дубовая дверь из гридницы. Остальным предназначался низкий проем, через который никто, даже низкорослые женщины, не могли пройти, не нагнув головы и невольно не поклонившись восседающему на почетном месте ярлу.

– Сокрушитель Скальдов ожидает вас внутри, – сделал приветственный жест старший дружинник, приглашая важно сошедших с драккаров гостей внутрь зала. Гуннлауг Быстрый, сухощавый муж: с большим, похожим на клюв носом, разряженный в золото и медвежьи меха, остановился у низкого входа.

– Он не встретил меня на пристани, а теперь хочет, чтобы я склонил перед ним голову на входе, как простой пастух, – сказал Гуннлауг, скривив тонкие губы, – этому не бывать.

Он распахнул дверь, сбросил плащ на порог, уселся на него и, упираясь ногами в пол, въехал в зал приемов на тощем заду.

– У тебя странная манера заходить в гости, Гуннлауг, – заметил Браги Сигурдсон, с любопытством наблюдавший за перемещениями посла.

Тот поднялся на ноги, небрежно пнул в сторону драгоценный плащ и поморщился:

– Не время шутить, Браги Сигурдсон. Я прибыл к тебе по важному делу от самого Атли.

– От самого Атли! – поднял глаза к небу скальд и поднялся со своего места. – Что ж, у меня всегда рады гостям, от кого бы они ни были!

Гуннлауг и свита заняли свои места за накрытым столом, во главе которого восседал Браги, наряженные женщины наполнили кубки. Ратмир, сжимая во вспотевшей от волнения руке древко копья, стоял по левую руку от говорившего приветственный тост Браги и с нетерпением ждал, когда Гуннлауг соизволит сказать то, с чем прибыл.

Но тот не спешил. Сдержанно хвалил вкус жареного мяса и красоту местных женщин. Расспрашивал об урожае и о том, сколько посеяли зерна в нынешнем году. Браги отвечал столь же неспешно и с неизменной приветливой улыбкой.

– А вот какой урожай снимает в этих землях Атли Разрушитель, – вдруг усмехнулся Гуннлауг, и в покоях настала мертвая тишина. – Прошлой весной конунг подчинил себе Фирдир и Фьялир, посадив там управлять своих людей. До этого к его ногам пали Суннмери и Сольскель. С теми, кто противится его власти, Атли обходится подобающе. Конунг Вемунд был сожжен в своем доме вместе с девятью десятками человек. Та же судьба постигла строптивых ярлов Кари и Хроальда. Те ярлы, которых боги не обделили умом, отдают свои мечи в его власть. Наши условия просты. Конунг присваивает в каждом фюльке наследственные владения и всю землю, заселенную и незаселенную. Все бонды должны стать зависимыми от него держателями земли. Лесорубы и солевары, рыбаки и охотники – все они также обязаны подчиняться ему.

Гуннлауг ожидающе посмотрел в непроницаемо улыбчивое лицо ярла. Тот хранил молчание.

– Конунг узнал, что ты знатный муж: и из славного рода. Если хорошо постараешься, ты сможешь заслужить у него почет и уважение. Конунг заботится о том, чтобы его окружали люди, славные силой и доблестью. Он щедр на почести и дары для тех, кто ему служит верно и храбро.

Посол замолчал. Он ждал ответа. Ратмир затаил дыхание.

Браги широко улыбнулся:

– Я уже слишком стар и не гожусь для походов на боевых кораблях.

Посол перевел взгляд на стоявших у резного стула скальда близнецов:

– Тогда пусть к конунгу поедут твои сыновья. Они люди рослые и крепкие, к тому же о них идет добрая слава.

Он обратился к братьям:

– Конунг сделает вас лендрманами, если вы согласитесь служить ему.

– Мы не хотим стать лендрманами при жизни отца, потому что он должен стоять выше нас, покуда жив, – ответил Бьярни Старший. Сокрушитель Скальдов взглянул на него и снова повернул голову к послу.

– В словах твоих сыновей больше гордости, чем ума, – ответил тот.

– Зато отсутствует трусость, – Браги поднял золотой бокал. – Хотя иногда мне кажется, что храбрость и глупость – имена одной и той же валькирии, собирающей мертвых.

Он встал и поставил на стол ополовиненный кубок:

– Я подумал над твоими словами, посол.

Сокрушитель Скальдов смахнул с бороды и усов красные капли. Улыбка сошла с его лица, глаза блеснули. Посол тоже поставил бокал, сглотнул и скосил глаза на сидевшего рядом телохранителя, который застыл, не отрывая взгляда от окаменевших скул ярла.

Браги наклонился через стол к побелевшему послу, охранник вскочил с места, и ему в грудь тут же уткнулись лезвия, появившиеся в руках возникших рядом воинов.

– У тебя закончилось вино, – улыбнулся ярл, заглядывая в бокал, а затем перевел холодный взгляд в глаза посла, – и смелость. Могу добавить и того и другого, если пожелаешь.

– Н-не… н-не надо…

Сокрушитель Скальдов выпрямился во весь рост и громко сказал:

– Мне известно, что в дружине конунга Атли служат самые выдающиеся мужи. Их уважают больше кого бы то ни было, как здесь, так и во всей стране. Про конунга мне рассказывали, что нет его щедрее на дары своим людям, и что он не скупится, когда возвышает и наделяет властью тех, кто кажется ему достойными. И напротив, я слышал, что ничего хорошего не выходит у тех, кто поворачивается к конунгу спиной. Одни из них бегут из страны, а другие делаются слугами.

Он повернулся к сыновьям:

– Я желаю, чтобы вы отправились служить этому достойному мужу, чтобы покрыть свои имена славой! Я не боюсь, что вы, хотя бы и среди его дружинников, отстанете от других или не сравнитесь мужеством с самыми лучшими. Смотрите только знайте меру и не тягайтесь с более сильными, чем вы!

Он помолчал и усмехнулся:

– Впрочем, ведь вы все равно никому не уступите.

Посол поправил золотую фибулу на плаще и откашлялся:

– Конунг полагался на твое здравомыслие, ярл. Посему он разрешил мне в случае твоего согласия позвать тебя к себе на пир вместе с твоими лучшими людьми!

Браги кивнул:

– Я принимаю приглашение и немедленно прикажу готовить корабли. А теперь я приказываю всем наполнить кубки! Каждый да будет весел и добр!

«До часа кончины…» – продолжил строку из «Речей Высокого» голос в голове Ратмира.

* * *

Перед отплытием на пир к конунгу Браги вызвал Ратмира к себе:

– Возможно, мы больше не увидимся, сын, – Ратмир вздрогнул – раньше скальд никогда не называл его так.

– Я постараюсь уладить наше с Атли дело миром. Он стал серьезным противником. Люди говорят… – Браги запнулся и продолжил: – Люди говорят, что у него появился могущественный друг… Морской драуг… его называют Гарм С-Того-Света… Говорят, когда он выходит на битву, то бегут целые армии, потому что он умеет вселять ужас…

Браги нахмурился, запустив пальцы в густую бороду, и продолжил:

– Вельвы сказали, что Гарм не должен умереть ни от железа, ни от огня, ни от воды, ни днем, ни ночью, ни снаружи дома, ни внутри, ни от руки человека, ни от зубов животного… Эта тварь неуязвима!

Конунг махнул рукой:

– Я не знаю, можно ли верить этим слухам. Но с прошлой зимы Атли не знал ни одного поражения. Кто знает, что кроется в его голове. Если он зовет меня в ловушку, я с дружиной дам достойный отпор. Мы убьем его людей так много, что он не сможет напасть на мои земли. Мои друзья из соседних фюльков не намерены ложиться под его меч и помогут Вагну защищать наши дома.

– Зачем тогда ты решил сделать существование Зеленых Крыс тайной? – спросил Ратмир.

Браги усмехнулся, подкручивая заплетенный в косицу ус.

– Неплохой вопрос для четырнадцати зим… Возможно, конунг решит нанести удар мне исподтишка, когда я и мои лучшие люди будут у него на пиру. Он будет уверен, что в моем тылу не осталось воинов. И узнает, что мои клинки дома, даже когда я в отъезде.

Он ткнул Ратмира в грудь пальцем:

– Моими клинками будете вы.

Он расхохотался:

– Много бы я отдал, чтобы увидеть удивление в глазах того, кого ты убьешь первым!

– Но ведь есть вероятность, что на нас не нападут…

– Есть, – скальд серьезно взглянул на приемного сына, – но я никогда не любил истории со счастливой развязкой. Они обычно лгут.

 

Глава 4

Первая кровь

На следующее утро после отплытия кораблей Браги черный рог Вагна Старого хрипло протрубил боевую тревогу. Сонные Крысы вскакивали с постеленных шкур, натягивали шерстяные штаны, быстро крутили вокруг ног обмотки, надевали боевые кожаные рубахи, опоясывались мечами. Кольчугу Ратмир надевал уже на бегу, свое место в строю он давно мог найти с закрытыми глазами.

Парни выстроились на заднем дворе в несколько линий, поглядывая на спокойного, как змея, командира. Тот стоял перед ними в полном боевом облачении. На кольчуге с нашитыми стальными пластинами змеились на солнце ратные царапины, на поясе горел золотой инкрустацией шишак тяжелого меча в кожаных ножнах. Блекло-голубые глаза внимательно смотрели на выстроившихся юнцов из-под сверкающего на ярком солнце шлема, из-под которого выбивалась серебряная проволока волос.

– Я собрал вас по тревоге не затем, чтобы немедленно вести в бой, – сказал негромкий голос старика. – Скорее всего, враг нападет ночью. Он будет осторожен, так как ни за что не поверит, что хитроумный Браги не оставил резерв. Наша задача – убедить его в обратном. Отныне вы – обычные молодые крестьяне. Занимаетесь хозяйством, пасете овец, ловите рыбу и ходите на охоту. Но в каждом вашем заплечном мешке будет лежать меч, а под рубахой пусть будет кожаный панцирь. Присматривайтесь к чужакам, которые появятся в нашем селении. Кто-то из них может оказаться человеком конунга. Пусть он поймет, что, кроме десятка дружинников, поселок никто не охраняет. И тогда придут остальные.

Вагн помолчал и продолжил, чеканя каждое слово:

– Скорее всего, они притворятся обычными разбойниками, случайными пиратами. Они придут, чтобы разграбить и сжечь наши дома, изнасиловать матерей и сестер, убить или сделать рабами отцов и братьев. Я видел такое однажды, когда в детстве бежал из родного хутора, который сожгли кровники моего отца. И вот что вам скажу.

Старик медленно достал клинок из прошипевших ножен. Поднял меч над головой и прорычал:

– Я видел это в первый и последний раз!

Крысы приветствовали его слова яростным ревом, поднимая свои мечи.

– Я не увижу этого на нашей земле, потому что у нее есть мы.

Новый рев воинов заглушил его голос.

– Те, кто придут к нам с войной, мнят себя большими хищниками. Но ни один хищник, какой бы большой и свирепый ни был, не сунется в крысиное логово. Почему?

В ответ парни с криками, свистом и хохотом загремели в щиты оружием. Лицо старика растрескалось неохотной улыбкой.

– Потому что это даст крысам повод повеселиться! – каркнул Вагн и закашлялся от хриплого смеха.

«Веселье северян страшнее их гнева», – вспомнил Ратмир слова приемного отца, изо всех сил колотя древком Железной Сестры по ободу щита.

– КРЫСЫ! – откашлявшись, крикнул Вагн.

– В БОЙ!

– КРЫСЫ!

– В БО-О-ОЙ!

* * *

На небольшом рынке у пристани, как всегда, было немноголюдно, но шумно. Громкие торговки перекрикивались, переругивались и пересмеивались, наперебой предлагая редкому гостю с кораблей нехитрую снедь с лотков. Торговали всем, что посылали боги мужьям во время рыбалки, охоты и набегов. Жены удачливых воинов предлагали сверкающую, начищенную песком церковную утварь, на прилавках рыбачек серебрились толстые сельдяные бока, а горячий хлеб был таким ароматным, что иногда перебивал вечную рыбью вонь.

Если приезжий оказывался симпатичным, ему делались и более смелые предложения. С единственной целью – вогнать мужчину в краску. Верность в поселке северян ценилась наравне с золотом.

Ратмир тоскливо переминался с ноги на ногу у прилавка с коваными вещами: с десяток подков, гвозди, пара плохоньких топоров, дешевое литье для небогатых девушек, колечки, серьги, браслеты из проволоки. Вагн поручил ему скучать на торговой площади, присматривая за чужаками.

Но день был серый и сонный, бродивший поблизости дружинник, явно мучившийся головой после вчерашней попойки, кивнул ему и исчез отсыпаться на сеновале у какой-нибудь веселой молодухи.

Ратмир вспомнил, что сегодня женщины дома Сигурдсона намеревались устроить банный день, и его мысли наконец-то обрели более приятное течение. На счастье юноши, Браги обратил внимание на мыльни у славян и задумал построить такие у себя еще в молодости – у скандинавов бани, или, как их еще называли, влазни, приняты не были, хоть скальд и говорил, что читал об индийских банях целый трактат. Ученые мужи Индии писали, что омовение в бане дает человеку десять благ: ясность ума, свежесть, бодрость, здоровье, силу, красоту, молодость, чистоту, приятный цвет кожи и внимание красивых женщин.

Он представил, как рабыни наносила воды в полутемную, из пахучего сруба, комнатку. На горячие камни с шипением льется вода, и голая, рослая Сигни, собрав в толстый пучок кудрявые золотые волосы, ложится на полку, подставляя ослепительно-белое тело под мягкие, шепчущие удары веника в руках банщицы…

Нет, в его, его руках, он рядом… и тоже без одежды, на ее округлых бедрах в бисеринках влаги остаются маленькие листочки. Он наклоняется, чтобы снять их губами с нежной кожи, она поворачивается, тяжелые груди скользят по мокрому полированному дереву. Вид гладкой кожи между пышных ног заставляет сердце колотиться о грудную клетку, плоский живот, смеющееся лицо, синие глаза, белые зубы за пухлыми губами; она говорит:

– Почем подковы?

Ратмир вздрогнул от громкого мужского голоса:

– Оглох, что ли? Подковы, говорю, почем?

Перед ним остановился невысокий, кряжистый незнакомец, похожий на гнома, почти по глаза заросшего жесткой черной бородой. Ратмир пробормотал цену.

– Что! За это? Ха! А гвозди? Сколько? Иди ты… Да и не гвозди это, а название одно…

Покупатель подбросил на руке каждый топор по очереди. Скривился:

– Дрянь. Такими только задницу чесать. Получше есть?

Ратмир покачал головой. Гном начинал раздражать.

– И это ты называешь литьем? У меня так бабы тесто месят! Что-нибудь получше есть?

– Как тебя зовут? – спросил Ратмир, пытаясь дышать ровно.

– Кари Черный, купец из Хедебю, – приосанился тот.

– Слушай, Кари Черный из Хедебю, одну историю, которая когда-то приключилась недалеко от этих мест, – сказал Ратмир, вспомнив один из тостов приемного отца.

– Надеюсь, истории ты рассказываешь лучше, чем куешь, – ответил тот с улыбкой, скрещивая могучие руки на груди.

– Один ярл очень гордился своей силой и любил показывать людям, на что был способен. Однажды, когда он отправился в Хедебю, его конь потерял подкову. На его счастье, неподалеку была деревня, где работал кузнец.

«Дай мне хорошую подкову», – сказал ярл мужчине. Когда его желание было исполнено, ярл взял в руки подкову и разломал надвое.

«А лучше есть?» – спросил он.

Кузнец молча протянул ему другую. И ее сломал ярл. Кузнец дал третью подкову. Ее крепость устроила заказчика. Он приказал кузнецу подковать лошадь.

После того как работа была закончена, ярл предложил мужчине монету. Кузнец взял монету между пальцев и разломал надвое. Ярл достал из кармана монету потолще и протянул кузнецу. Мужчина разломал ее, говоря: «Эта монета не очень хороша, дай получше».

– И тогда, – продолжил Ратмир, беря секиру с прилавка, – ярл вытащил из-за пояса славный топор Дробитель Черепов и почесал им задницу мужчины. Да так, что больше она ему не пригодилась, так как муж: сделался мертв. А все потому, что каждый должен знать свое место, даже если ты из Хедебю и похож: на предводителя горных гномов.

На квадратном лице мужчины, казалось, побагровела даже борода.

– Наглец! – взревел он и прыгнул через прилавок, чтобы вцепиться ручищами в горло дерзкому торговцу.

– Гха! – выдохнул он, падая на спину от молниеносного удара обухом в лоб. Тут же подпрыгнул на короткие, толстые ноги и коротко свистнул. Ратмир увидел, как с двух сторон одновременно выскочило по человеку в низко опущенных на лицо худах.

Уклонившись от первого удара, он поймал два в скулу и нос и отмахнулся топором. Нападавший ловко ушел в сторону, а второй попытался подсечь его ногой. Ратмир схватил еще один топор во вторую руку. Громко закричали торговки.

– Где ваша стража, щенок? – улыбнулся гном, глядя в глаза Ратмиру.

Парень шмыгнул расквашенным носом, пятясь на свободное пространство, дающее широкое поле для маневра.

Противник повернулся к своим громилам и что-то сказал вполголоса. Те кивнули, и троица стремительно скрылась с площади. К рядам вывалился заспанный дружинник.

– Ты вовремя, – сказал Ратмир и сплюнул кровью.

Тот развел руками.

«Где ваша стража, щенок…»

– Зови дозорного с пристани на подмогу. Может, они еще недалеко ушли! – крикнул Ратмир, срываясь на бег.

– А ты куда? – крикнул тот в ответ.

Юноша махнул рукой, набирая скорость. Вагн должен узнать о происшествии немедленно.

* * *

– Ждем гостей этой ночью, – сказал Вагн Старый на общем сборе. – Половина, кому я скажу, находится здесь в полной готовности. Спать по очереди. Оружие при себе. После заката смена дозорных. Ты – на Северную, – палец указал на Ратмира, – ты, – старик кивнул Эйнару, – на Южную. Как только увидите корабль, трубите в рог.

Он усмехнулся:

– А мы встретим.

Вагн прошелся вдоль линии вытянувшихся парней, вскользь оглядев выправку, и, видно, остался доволен.

– До заката у тех, кому на башни, свободное время. Умыться, оправиться, собрать еду, проверить оружие. Разойдись!

Ратмир во весь дух бросился к своему дому, пропылил под лай собак по улочкам, забежал во двор и остановился у высокого крыльца. Из двери вышла хозяйка дома, сверкнув на необъятной груди целой связкой ключей, символом своего владычества.

– Что слышно? – негромко окликнула она его и улыбнулась: – Ты будто бы из Хельхейма бежал…

Она осеклась, рассмотрев кровоподтеки на его лице:

– Откуда?

Ратмир махнул рукой:

– Заживет… Вагн думает, что могут напасть этой ночью. Мне в дозор скоро, еды надо взять…

– Иди-ка умойся как следует сначала. Сигни только что вымылась, там еще горячая вода должна остаться.

– Да я…

– Иди, – мягко сказала жена ярда Браги Сокрушителя Скальдов, широко улыбнувшись и уперев большие кулаки в пышные бедра. Перечить ей после этой улыбки иногда побаивался сам Сигурдсон. Ратмир умолк, кивнул и поплелся в глубь двора, где за хлевом и парой погребов стояла будто вросшая в землю деревянная коробка под двускатной крышей.

Ратмир склонил голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, и вошел в темные сени. Быстро сбросил на лавку рубаху и штаны, поежился от сквозняка, открыл толстую дубовую дверь и, наклонившись, шагнул в пышащий жаром проем. Поднял глаза – и застыл на пороге.

Сигни, обнаженная, сидела у небольшого банного оконца на широкой скамье, чуть склонив набок голову с распущенными волосами до пояса. Белый костяной гребень плавно скользил по золотым прядям. Ратмир смотрел на пышное, золотистое от переливов огня тело, скользил взглядом по его крутым изгибам, забыв вдохнуть жаркий воздух, забыв про дозор, войну и все на свете, смотрел, боясь пошевельнуться, – а вдруг сон?

Она встретилась с ним глазами. Он зажмурился от ожидания крика и оплеухи. Но удары сердца один за другим грохотали в тишине, а когда он поднял веки, Сигни уже стояла рядом. Взяла его руку, прижала мгновенно вспотевшей ладонью к гладкой, влажной спине.

Он стоял неподвижно, лишь тяжело задышал, когда ее рука коснулась его внизу, пальцы скользили, обнимали и сжимали, от этого стало нестерпимо хорошо, а потом влажно, он застонал и покачнулся, уткнувшись лицом в горячую мягкую грудь.

Кровь снова жарко прилила, наполнила новой силой, она увлекла его за собой на твердую скамью. Он мял осмелевшими руками тяжелые груди, кусал маленькие розовые пятнышки вокруг твердых сосков, навалился всей тяжестью, двигаясь в такт горячему прибою, бушевавшему в голове, и ее тихим стонам. Потом уже ее тело накатывалось на него ласковой волной, захлестывало целиком, так, что в золотистой тишине от мужчины и женщины осталось одно дыхание и один последний стон на двоих.

– Кровь, – прошептал он, проведя пальцем по своему животу, – откуда…

Она негромко рассмеялась, приподнявшись на локте рядом, уткнувшись ему одной грудью в губы.

– Какой ты все-таки глупенький…

– Это… твоя… я виноват…

– Моя, – снова звякнул ее тихий смех, – но ты не виноват… ты наоборот, Разноглазый…

– Я возьму тебя замуж, Сигни.

– Нет, – она потерлась веснушчатым носом о его плечо, – не возьмешь. Отец отдаст меня Торгильсу Моржу. Он уже сватался, а отец обещал. Наши дома и люди в опасности, а у Торгильса могучая дружина. Породнившись с ним, мы выстоим.

– Тогда… тогда я тебя украду!

– Глупенький… мы брат и сестра… забыл?

– Но я не…

Она залепила ему рот поцелуем:

– Я просто хотела, чтобы в мой первый раз это было с тобой. Вот и все.

Она мягко поднялась, оглянулась, звякнула, исчезла. Ратмир откинулся головой на руку и закрыл глаза, прислушиваясь к ударам сердца. Встал, набрал ведро ледяной воды и опрокинул себе на голову.

* * *

Хищный силуэт корабля показался на западной части залива, как только сгустилась темнота. Ратмир приложил руки ко рту и трижды пролаял. Тут же отозвался дозорный с Южной башни, а со стороны хутора раздался протяжный вой – Зеленые Крысы получили сигнал.

Расположенный на небольшом холме Брагитофтир представлял собой неплохо укрепленную усадьбу с крепким частоколом и двумя высокими башнями. Пристань находилась неподалеку, у склона, там же поблизости стояли пустые торговые ряды. За ними и расположились бойцы первой линии, прибывшие мгновенно и бесшумно после получения известия о драккарах.

На земле разложены щиты и сулицы, на коленях – ножны с наточенной сталью внутри, десять стрелков расчехляют длинные боевые луки в укрытиях на пригорке.

Когда на берегу стали слышны осторожный всплеск воды и поскрипывание уключин, показался Вагн Старый. Он показался у пристани с факелом, вооруженный дряхлый стражник на обходе, спросонья неспешно волочивший ноги, чтобы узнать, откуда прибыли нежданные гости.

– Кто? – каркнул старик.

Одна из темных фигур у борта драккара молча шевельнулась, в воздухе мелькнуло короткое древко. Вагн перехватил сулицу на лету и тут же отправил обратно. С палубы раздался сдавленный вскрик, и тяжелое тело с торчащим из горла копьем шумно рухнуло в воду. Фигуры с приглушенными проклятиями попрыгали на мель, обнажая оружие. Вагн отступил с обнаженным мечом в одной руке и факелом в другой.

Идущие с залива воины быстро растянулись в цепь и дружно ускорили молчаливый бег. Старик рысью бежал от берега к рядам, где замерла засада. Обернулся и метнул в противников факел. Ярко вспыхнули пропитанные с вечера смолой и нефтью доски, языки пламени с гулом взметнулись в темное небо, отрезая первую группу наступавших от корабля. Кто-то взвыл, пытаясь сбить с себя пламя. Вагн поднял меч, от рядов отделились суличники – освещенный горевшими сходнями враг был как на ладони, а вот слепнущие от ярких вспышек викинги укрывавшихся в темноте защитников берега не видели.

Первые копья ударили в смешавшиеся от неожиданности ряды противника. Несколько викингов, взмахнув руками, упали на бегу и остались лежать. Затем заготовленные заранее сулицы сыпались на них, будто железный дождь. Пока воины не сомкнули ряды с выставленными щитами, на земле уже чернело не менее десятка мертвых тел.

К первому ряду высадившихся поспешила подмога. Воины решили обойти горящие сходни, дав крюк через пригорок, где их встретила засада стрелков. Свист стрел, крики и проклятия – и снова на землю с хрипом и пеной на губах падали убитые.

Опомнившиеся викинги быстро поменяли тактику. Вторая группа отступила на отмель. Викинги на бегу стягивали рубахи, вымачивали в воде, накрывались ими с головой и прорывались к товарищам прямо сквозь пламя. Первая линия прикрывала прибытие подмоги щитами, стрелы и копья защитников оборонявшихся теперь не причиняли никакого вреда.

– Строй! – рявкнул Вагн.

Крысы стремительно сошлись в расширявшийся за его спиной клин. Старик окинул взглядом бледные лица подростов со стиснутыми челюстями и подрагивавшие от волнения руки с крепко сжатым оружием.

– Бей, круши! – заорал Вагн, очерчивая клинком над шлемом магический круг.

– СВЕЖЕЕ МЯСО! – подхватил стоявший рядом Бьерн. – ШАГ!

– ХУ! – ответили парни, печатая в землю правую ногу.

– ШАГ!

– ХУ!

Вагн ударил мечом по ободу щита, отряд грянул, нестройно колотя железом в умбоны.

– Это всего лишь старик и шайка щенков! – раздался рев командира противников. – Эй, карлики, мы трахнем ваши трупы! Бросайте оружие и бегите!

– Трахни себя сам! – крикнул в ответ идущий рядом с Ратмиром Эйнар. – Пока тебя не поимела моя секира!

– Твой топорик не поимеет даже твою похотливую мамашу!

– Твоя просила добавки.

– Посмотрим, как ты запоешь, петушок, когда я выну живьем твои кишки!

– Твои яйца упадут на землю раньше, если, конечно, они есть! – с трудом перекричал хохот друзей непобедимый по части ругательств Эйнар.

Дружина нападавших, присмотревшись к безусым лицам врагов, заметно приободрилась. Викинги грохнули топорами в щиты и по команде перешли на бег. Впереди вожак, огромный, широкоплечий, с заплетенной в толстую косу светлой бородой до пояса. Он схлестнулся с Вагном. Удар огромной секиры расколол щит командира Крыс с одного взмаха. Вагн крякнул, отбрасывая ушибленной рукой бесполезные обломки и взялся за меч.

– С дороги, дряхлый пес! – крикнул викинг, поднимая секиру для смертельного удара.

Вагн пнул его щит в левый край, повернув так, что открылась рука, и ударил мечом по локтю, разрубив пополам.

Викинг взвыл от боли и неожиданности, застыв перед упавшей на землю конечностью.

– Что смотришь, руки все равно уже нет, – заметил Вагн. Он шагнул вперед и на выдохе отсек голову с застывшей гримасой удивления.

Клин врага приближался. Рослые мужчины заревели от предвкушения – смять с ходу ряды подростков, каждый из которых весил примерно в четверть меньше взрослого воина, казалось делом легким и скорым.

– Фланги! – приказал Вагн.

Бойцы Крыс в острие клина замедлили бег, а левый и правый фланги ускорились, огибая отряд врага по обеим сторонам.

– Огонь! – выкрикнул старик.

В воздухе замелькали глиняные фляги, которые с силой бились о головы и щиты, разливая по лицам и плечам черную жижу. Из задних рядов посыпались подожженные факелы, викингов охватили языки пламени. Завопившие от боли люди сломали строй, пытаясь сбить с себя огонь.

– Щиты! – Крысы сомкнулись в два ряда с обеих сторон и ударили по врагу. «Thur, апе!» – прозвучал клич северян.

Ратмир издалека увидел знакомую кряжистую фигуру и рванулся к ней. Кари сбил с себя пламя, лишь слегка тлела черная борода. Он всадил секиру в руку Эйнару, тот покачнулся и упал на колени, выронив щит.

– Эй! – проревел Ратмир, размахнулся и метнул Железную Сестру. От волнения не рассчитал бросок, и копье ткнулось в землю.

Кари взглянул на него, успокоил ударом ноги в лицо пытавшегося подняться Эйнара и двинулся вперед. Его борода снова начала тлеть, пустив целый шлейф густого дыма.

Юноша вынул из ножен меч, по пути поднял щит истекавшего на земле кровью товарища.

– Ты умрешь! – крикнул Кари.

– После тебя, – Ратмир сделал ложный выпад и закружил возле грузного противника.

Тот тщетно пытался достать его секирой и вскоре тяжело глотал воздух, двигаясь все медленнее. Когда его рука со щитом окончательно ослабела, Ратмир обрушил серию ударов сверху. Защищаясь, Кари уже не успел вовремя прикрыть ноги от удара снизу и рухнул с разрубленным коленом.

– После тебя, – повторил Ратмир, вытащил нож, замахнулся – и застыл, наткнувшись на взгляд побежденного.

Лицо Кари исказила гримаса отчаяния, выпученные глаза глядели, не мигая, толстые губы мелко дрожали.

– Ты обронил, – раздался голос рядом. В грудь бородача воткнулась Железная Сестра и с хрустом прошила его насквозь под весом Вагна, который навалился всем туловищем на древко.

Старик не отрывал взгляда от тускнеющих глаз, пока тело не замерло. Ратмир схватился за живот, и его вырвало на чадящую бороду.

Когда он поднялся на ноги, все уже было кончено. Пятеро оставшихся в живых викингов сдались, Крысы потеряли убитыми троих, еще десять были ранены.

Вагн Старый неподвижно стоял над телом Бьерна. Повернул голову к пленникам, которых уложили на землю в ряд со связанными за спиной руками.

– Вас стало заметно меньше, – сказал старик.

Он кивнул Ратмиру, жестом подозвал к себе:

– Эти люди признались, что их послал конунг Атли. Они встали лагерем в рыбацкой деревне Тролльхейм. Там у них еще несколько людей. Бери их драккар и иди к деревне. Они подумают, что возвращаются свои. Воспользуйся этим. Отправь этих собак туда же, куда мы отправили их друзей. Деревню сжечь.

– А жители…

– Они сами выбрали свою судьбу.

– Но они нам не враги…

– Ты прав. Они хуже, чем враги, – предатели.

Вагн взял большую секиру и подошел к лежащим на земле пленным. Размахнулся, ударил, и голова первого отвалилась от дернувшегося тела. Вагн подошел к следующему. Ратмир отвернулся.

– Ты еще здесь? – раздался за спиной каркающий голос старика.

* * *

Общий курган для павших боевых братьев решили насыпать рядом с урочищем, где покоились знатные воины. Выкопали небольшой ров у основания насыпи, в середине набросали землю. Холмик превратили в утоптанный пятачок с сажень высотой. Большой костер сложили на его вершине из толстого древесного сруба, на который положили три тела. Бьерн, Торд и Будимир были одеты в зеленые рубахи с богато украшенными поясами.

Воины с обнаженной сталью застыли вокруг. К телам подошел Вагн с факелом в руке. Ярко-оранжевый лоскут пламени яростно трепал ветер с фьорда.

– Торд, сын Гуннара. Будимир, сын Огнеяра. Бьерн… – Вагн на миг запнулся и продолжил: – Вы шли в бой щенками, а вернулись воинами. Никому из тех, с кем вы бились, не довелось перевязывать раны – вы разили, как я вас учил, наповал. Браги говорит, что родина живет в своих детях. Вы достойные дети нашей земли. Каждый из вас пал с оружием в руке. А теперь повеселитесь, как следует, в небесных чертогах.

Зеленые Крысы грянули железом в умбоны щитов. Вагн ткнул факелом в бересту, уложенную под бревнами. Вскоре яркий костер с гулом взвился в хмурое небо.

Вагн подошел к неподвижному Ратмиру, тот отвел взгляд.

– Ты сердит из-за последнего задания? – помолчав, сказал Окиссон.

– Там было лишь трое рыбаков с ржавыми ножами, их жены и пятеро детей, – ответил Ратмир.

– Свои ножи нужно держать в порядке, – сказал старик.

Ратмир промолчал.

– Началась война, – сказал Вагн, – на войне все просто. Тот, кто с тобой, – друг. Тот, кто против тебя или за тех, кто против тебя, – враг. А врагов на войне убивают.

– Пятеро детей, – повторил Ратмир.

– Я рад, что они не вырастут.

Юноша посмотрел на спокойное и твердое, будто сделанное из мореного дуба, лицо старика. Бьерн был его поздним и единственным ребенком. Вагн Окиссон смотрел, как языки пламени лижут тело убитого сына, в немигающих глазах дрожали багровые отблески. Ратмир тайком вздохнул и взглянул на свои руки.

Когда тяжело осели прогоревшие бревна, прах павших собрали в три глиняных горшка и поставили в центре насыпи. Рядом положили остатки углей, обугленные кольчуги, мечи и секиры, а поверх – три щита с зеленым треугольником, «крысиным зубом», на черном поле. Тут же оставили необходимую в загробном мире утварь: костяные гребни, горшки с зерном и медом, кресала и труты.

Вагн набрал из небольшого рва вокруг пятачка землю в ладонь и молча бросил ее на останки героев. После этого воины принялись насыпать курган, который рос на глазах. Его вершину утоптали уже в сгущавшихся сумерках.

– Тризну справим позже, – решил Вагн. – Первый отряд – усилить посты. Второй – оказать помощь раненым и отдыхать в гридницу. В резерве должны быть лишь свежие силы. Разойдись!

 

Глава 5

Сталь и солома

– Лучше б Сигни привел, – буркнул Эйнар, когда Ратмир высыпал перед ним из мешка кучу больших румяных яблок. – А хотя… кому калека нужен…

– Ты это брось! – прикрикнул друг. – Чего опять повязку стянул?

– Она сама! – пожаловался больной, притворившись, будто только что это увидел. – Чешется, зараза…

– Значит, заживает.

– Разумничался тут… – Эйнар выпрямился на лежанке, поворачиваясь здоровым боком к другу, чтобы тот не видел замотанный обрубок вместо руки.

После боя рана от секиры Кари здорово загнила, припарки не помогли, и после криков и споров Эйнара «усыпили» ударом полена и отняли руку почти по локоть. С месяц он ни с кем не разговаривал, да и потом болтливостью не отличался. Пускал к себе только отца, Вагна и Ратмира. Неделю назад пытался вены на запястье перегрызть, Ратмир вовремя заметил. «Будимир, Торд и Бьерн зря погибли, что ли? Они ушли, чтобы мы жили, а ты их даром разбрасываешься, неблагодарная свинья!» – орал Ратмир, оседлав сопротивляющегося и воющего в голос друга, мазавшего пол кровью из здоровой руки. Тот полягался, вскоре затих, задумался – и согласился.

Ратмир бросил Эйнару на колени тяжелые ножны.

Тот равнодушно взглянул на оружие.

– Решил поиздеваться? Зачем калеке меч?

– Чтобы рубить не хуже здорового.

Ратмир присел рядом, положил руку на плечо другу:

– Нельзя вечно жить на соломе.

Тот дернул плечом. Ратмир поднялся:

– Ну что сидишь, как баба у окна? Пошли тренироваться!

Эйнар посмотрел исподлобья.

– Если трусишь, так и скажи.

Друг вытянулся на соломенном тюфяке и отвернулся к стенке, накрывшись плащом с головой.

– Сладких снов, женщина.

Эйнар лежал неподвижно. Ратмир наблюдал, как алеют кончики торчащих из-под плаща ушей.

– Пусть тебе приснится новый сарафан.

Уши друга разгорались все ярче.

– А сзади ты ничего. Можно я рядом…

Эйнар развернулся и с криком прыгнул на Ратмира, вцепившись ему в рубаху на груди.

– Какая страстная… – Кулак товарища, с размаху ударивший в губы, помешал ему закончить фразу.

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Красный от ярости Эйнар оседлал Ратмира и печатал ему в лицо удары единственной руки. Тот не сопротивлялся и даже не пытался уклоняться. Быстро устав, Эйнар повалился набок, уткнулся лбом в широкую доску и зарыдал, трясясь всем телом. Ратмир молча ждал, изредка шмыгая расквашенным носом и трогая пальцем разбитую губу, а когда друг умолк, сказал:

– Теперь пойдем.

И они пошли.

* * *

– Сигни, – Ратмир осторожно наматывал золотой локон на палец, – Сигни…

Она не отвечала, не спуская глаз со стального горизонта. Внизу, прямо под их укромной пещерой, о черные камни фьорда шумно билась свинцовая вода. Ветер крепчал, гул прибоя усиливался, клочья пены взлетали так высоко, что ложились прямо к ногам юноши и девушки.

– Ты не говоришь со мной, – Ратмир коснулся губами мочки маленького уха. – Почему, Сигни?

Она повернула лицо. Он провел пальцем по блестящей дорожке на щеке.

– Почему? – повторил тихо.

– Все закончилось, – прошептала Сигни.

– Тебе плохо со мной?

– Слишком хорошо, чтобы это могло стать моей судьбой.

– Твоя судьба – быть со мной.

Она прильнула, нашла и крепко сжала его пальцы:

– Моя судьба – Торгильс Морж из Борга. Отец приказал готовить мой корабль. Мы плывем на свадьбу.

– Мы?

– На свадьбе, кроме отца и его охраны, будешь ты и Эйнар Однорукий. Вы будете охранять меня.

– Но Эйнар…

– Отец сказал, что Тюр тоже остался без руки, когда защищал родных от чудовища. Но это не помешало ему оставаться богом войны. Отец видел, как он тренируется с тобой. И он хочет, чтобы Однорукий был в моей страже.

Ратмир вскочил:

– Я украду тебя! А Морж пусть ищет себе в жены моржиху!

– Теперь твой долг – охранять меня, – Сигни резко вытерла кулаками глаза и поднялась, – а мой – защитить свой род и стать Торгильсу хорошей супругой. Мать говорит, что верность – лучшее украшение благородной жены.

– Ты не…

Она усмехнулась:

– Вижу я, что Железными Волками в твоем роду не рождаются, а становятся.

– Ты не…

– Мы породнимся с хозяевами Борга и станем непобедимы, – перебила она, глядя мимо юноши, – а ты больше не дотронешься до меня.

– Ты не товар на продажу.

– Товар – это то, что не ведает долга. Не знает чести. Я не товар. Убери руку, Разноглазый. Я дала волю чувствам. Я была неправа. Убери руку… брат.

Ратмир взглянул в ее потускневшие вместе с голосом глаза, развернулся и пошел прочь. Забыв пригнуться, стукнулся лбом о низкий свод, глухо помянул троллей и пропал в сгущавшихся сумерках.

Сигни неподвижно смотрела на стальной горизонт. Клочья свинцовой воды ложились у ее ног, в глазах отражалось железное небо.

* * *

Недруги Торгильса, хозяина Борга, говорили, что мать зачала его от моржа, – так могло показаться любому, кто видел ярла впервые. Торгильс выглядел грузным и одышливым бочонком, ходил вперевалку, шумно отдувался в густые висячие усы – того и гляди, вот-вот похлопает себя ластом по объемному животу.

Сам Торгильс над этими шутками посмеивался, прятал маленькие глазки под густыми бровями, фыркал и отдувался. Многим казалось, что он только это и умеет делать, и многим пришлось в свое время несладко, когда они думали, что Торгильс не больше чем ленивый и нерасторопный морж в человеческом облике.

Например, так сгинули Каменные Братья, устроившие ночной налет на его хозяйство. Вдруг оказалось, что на каждом сеновале владений Моржа хранится по арсеналу, а все его работники гораздо лучше обращаются с секирами, чем с плугом и сетями. Торгильс не стал терять времени и, как только разбил передовой отряд нападавших, сам напал на их фермы и за одну ночь расширил свои владения. Мстить было некому, вся родня Каменных Братьев была вырезана под корень в соседних поселках до рассвета.

Он сам убил Льота Костолома, знаменитого берсерка, вызвавшего Торгильса на поединок и объявившего, что если победит, то заберет его добро. «Ты утонешь в собственной крови, Морж:!» – кричал перед боем Льот. «Я убью тебя одним ударом», – ответил Торгильс, а берсерк залился хохотом. Все селение высыпало смотреть их схватку. Когда Льот начал выть и грызть край своего щита в приступе безумия, вид которого сковывал противников ужасом, Морж молниеносно ударил ногой по щиту снизу. Окованный железом край с хрустом вышел из Льотова затылка. «Моржи не тонут», – сказал Торгильс.

Это была такая славная и веселая победа, что под знамена Моржа вставали все новые воины. Ему везло в боях и в торговле. К старости Морж стал одним из самых уважаемых ярлов округи.

Он приснился Ратмиру под утро – огромный, в тяжелую складку на влажных, как морские валуны, боках. Сопел и фыркал, хохотал на весь сон, плескался в набегающей на песчаный берег волне, хлопал ластами, а когда подставлял усатую морду солнцу, гигантские бивни ярко вспыхивали в его лучах.

Сигни сияла рядом, сверкала гномьим золотом, слепила белой наготой крепкого тела. Золотая и серебряная, драгоценная с головы до ног – вся, пока не повернулась к Ратмиру лицом. Он вздрогнул: вместо глаз тускло поблескивали две железные монеты с выбитым змеем в языках пламени, знаком рода Браги Сигурдсона, Сокрушителя Скальдов.

– Железными Волками не рождаются, а становятся, – звенел ее голос отзвуком молота о наковальню, – ты не железный. Ты не волк.

Он пытался сказать ей, что она ошибается, что он победил Бьорна Медведя и храбро дрался на пристани, но вместо слов изо рта посыпался мягкий песок, а ноги подогнулись, словно вялые мотки шерстяной пряжи.

Сигни смотрела железными бляхами и смеялась, не открывая крепко сжатых губ.

– Будь со мной! – пытался крикнуть Ратмир, но изо рта вновь лился песок вместе со сдавленным стоном.

– Не мычи, корова! Иди есть траву! – фыркал Морж:, шлепался на спину, его брюхо тряслось от хохота.

Ратмир пытался сжать кулаки, но у него не было пальцев: он – шерстяная кукла, набитая песком, которая неподвижно лежала на песчаном береговом откосе и смотрела глазами – нитяными крестиками, как голая Сигни ложилась рядом с блестящей тушей, крепко оплетала сильными ногами, терлась грудями о влажные складки.

– Хватит! – закричал Ратмир. – Хватит-хватит-хватит!

И проснулся от доброго толчка в грудь. Разлепив веки, увидел перед собой лицо Браги. Рабыни уже заплели ему разноцветные косы в бороде и на голове, на плечах лоснился волчий мех.

– Борг уже на горизонте, – скальд внимательно наблюдал за лицом юноши, – проснись и пой драпу новому дню.

Он прищурился.

– Или ты предпочел бы нид?

Ратмир помотал головой:

– Пойду умоюсь.

– Постой.

Браги положил ему руку на плечо:

– Я не собираюсь лезть тебе в голову. Не буду спрашивать о тебе и Сигни. Скажу одно: какую бы глупость тебе не захотелось выкинуть на свадьбе, подумай десять раз по десять, стоит ли она того.

Ратмир выдержал его тяжелый взгляд:

– Твоя воля, отец.

Он выбрался из шатра, оглядываясь по сторонам. Никто из людей Браги не сидел за веслами, драккар несло дыхание морского ветра. Ратмир задрал голову. На мачте сиял огромный парус из золотой парчи. Перевел взгляд на Браги – тот сиял еще ярче.

– Пришлось подождать попутного ветра, чтобы не утруждать наших парней на веслах, – пояснил Браги.

– Ясно, – сказал Ратмир, не удержался и добавил: – Как у посла Гуннлауга.

С тайным злорадством Ратмир наблюдал за изменениями лица Сокрушителя Скальдов.

– Я придумал это раньше, – закусил тот губу. – Паруса Гуннлауга такие же дешевые, как его величие.

– Ты лучше, – успокоил его Ратмир и, склонившись через борт к воде, плеснул себе в лицо горсть воды, стараясь не прыснуть от смеха.

– Что? – вскинулся Браги.

– В нос попало.

Юноша провел рукой по мокрым щекам и остановил свой взгляд на приближающейся полосе песчаной косы.

* * *

– Мне известно, что ты хорошего рода и богат, да и сам удалец, каких мало. Я не стану тебе отказывать и счастлив пить эту свадьбу – Браги качнул полным рогом, поднесенным ему старшей дочерью Торгильса, такой же широкой и приземистой, как и отец.

– Пейте вволю, мои гости! Говорят, человек может считаться здоровым до тех пор, пока может пить пиво на пирах, держаться в седле и вести разумные речи. – Хозяин дома поднялся рядом, поднимая кубок, инкрустированный моржовой костью. – За наше здоровье!

Он нежно взглянул на свою невесту и склонил перед ней большую седую голову, на которой блестела золоченая повязка. Стоявший рядом Ратмир побледнел, отвел взгляд и уставился на пирующих.

Длинный стол, за которым сидели жующие и отрыгивающие на все голоса люди, ломился от блюд и питья. У южной стены, более почетной, чем северная, восседали люди Браги. В стороне от «мужского» стола сидели нарядные женщины. Самая знатная, сестра Торгильса, полная женщина с тремя подбородками, располагалась в середине; ее родня – по сторонам, а дальше шептались и перемигивались с воинами женщины попроще.

Шумная свадебная процессия уже прошла по улицам Борга, жених и невеста в красных плащах, сверкая золотыми запястьями на руках, шествовали впереди, под гомон и крики разодетых в яркие одежды знатных гостей. Местные попроще высовывались из-за плетней и завистливо щурились от сияния ярко начищенных фибул на зеленых и красных сарафанах женщин и золотых фибул, крепивших на груди плащи мужчин. Каждый кричал и свистел во что горазд – чем громче кричат по пути жениха и невесты, тем больше злых духов отвадят по пути свадебного шествия.

Молодые обменялись кольцами, подав их на наконечниках мечей. Когда Торгильс внес жену в дом и пронес ее до пиршественного зала, молодожены обменялись и клинками. Теперь меч супруга будет храниться у Сигни, а когда у них родится сын, она подарит ему меч отца на совершеннолетие.

– Говорят, мужество лучше отчаяния, веселье лучше скорби, – сказал Торгильс, с улыбкой глядя на Ратмира. – Почему ты скромен и молчалив?

– Если ты сомневаешься в моем мужестве и умении веселиться, я готов тебе их доказать, – ответил Ратмир, притворившись, что не замечает пристального взгляда Браги и толчка руки Эйнара под столом.

– Что ж, – развел короткими руками радушный хозяин, – желание гостя – закон!

Ратмир тряхнул волосами, осклабившись.

– Есть пиршественный обычай, – сказал он, – выбирать человека, с кем бы можно было сравниться, и мы сделаем то же. Вижу я, что мне первому начинать эту забаву, и потому выбираю тебя. И буду тягаться с тобой, потому что мы равны своим происхождением.

Торгильс улыбнулся и открыл было рот, но тут вмешался Браги:

– Одним своим предложением ты подтвердил и мужество, и веселый нрав! А этой забавой нас могут потешить мои сыновья. Недаром их отпустил сюда из дружны конунг Атли!

Двое братьев, красные от хмеля, казалось, только этого и ждали.

– А помнишь, как я клал тебя на лопатки и запросто мог переломить тебе хребет, хоть ты говоришь, что старше меня? – прогудел довольный всеобщим вниманием Бьярни Младший, ткнув Старшего в бок.

– Тебе это приснилось, когда я ушел в поход, а ты сидел дома, как дочь своего отца! – отвечал тот.

– Больше похоже на то, что я снарядил тебя в дорогу, как сестру, когда ты еще и не думал собираться.

– А я помню, что всегда бегал дальше тебя, да и на коньках был первым, – заявил Старший.

– Ты бегал на коньках по замерзшей воде, потому что боишься подходить к ней летом! – ответил Младший. – Все знают, что плаваешь ты как колода.

– Колодой выглядишь ты, когда пытаешься встать на коньки! – заметил брат.

Оба уже подскочили с мест и сверлили друг друга взглядами, тиская пальцами опустошенные турьи рога.

– Довольно! – хлопнул в ладоши Торгильс. – Я присуждаю победу обоим! Наполнить им рога и принести жаркого! Я хочу выпить за нашу дружбу и за наш союз!

– А пока дворня наливает рога и чаши, Сигни споет нам! – подхватил Браги, продолжая бросать подозрительные взгляды на бледного Ратмира, вливавшего в себя мед, будто в бездонный мех.

Сигни, с лица которой в этот день ни разу не сошла улыбка, с поклоном приняла поднесенную музыкантом арфу.

– Эту шотландскую песню перевел на норвежский мой отец, Браги Сигурдсон, – сказала она, обернувшись к приосанившемуся скальду и отвесив ему отдельный поклон.

Пальцы легли на струны, негромкий белый голос разлился по багровым от тлевшего очага и факелов по стенам сумеркам, словно теплое молоко.

Сигни пела о деве, преданной старшей сестрой и превращенной в арфу, которой оставалось лишь петь о своей горькой судьбе.

Гомон и чавканье притихли, только слышался между куплетами осторожный хруст разгрызаемой косточки.

Последний куплет прозвучал в полной тишине. Торгильс Морж внимательно смотрел во вновь озарившееся послушной улыбкой лицо Сигни, Сокрушитель Скальдов – на посветлевшего Ратмира, а тот не мог оторвать взгляда от сводной сестры.

– Не думал я, что свадьба настроит тебя на столь грустный лад, – прокряхтел Браги и снова поднялся, требуя наполнить кубки.

– У этой песни счастливая концовка, отец, так как она воспевает торжество справедливости, – ответила Сигни, скромно потупившись.

– За справедливость! – крикнул Торгильс и взмахнул рукой с золотым кубком. – А теперь я предлагаю новую забаву! Пусть гости разобьются на пары, и мы проверим Борг и Брагитофтир на прочность – на чьей земле крепче выпивохи? В бою нам всем нет равных, но кто из нас сильнее в битве с хмелем? Борг и Брагитофтир, берите рога в руки, ищите себе достойного противника из чужаков и да благословят нас боги! Мы с Браги больше не выпьем ни капли и будем судить, кто останется стоять на ногах последним. Победителю – десять гривен серебра!

Его слова потонули в вопле толпы. Сокрушитель Скальдов с облегченным вздохом хлопнул Моржа по плечу:

– Дельно придумал, зять! Начинаем немедленно!

Рабы вкатили в зал три новых бочки. Гости встретили их появление одобрительным ревом.

– Эй! – Ратмир кивнул огромному лысому соседу. – Ты со мной!

Эйнар с беспокойством смотрел на друга.

– Веселись! – крикнул ему тот и стукнул рогом о рог огромного жителя Борга так, что клочья медового пива тяжело шлепнулись на струганые доски пола. – Победа будет за нами!

Мед лился рекой. Расплывающиеся лица сливались в мутную круговерть, гомон превращался в вязкий горячий гул, залипший в ушах. Полумрак несколько раз опрокидывался, в лицо больно били доски пола, но всякий раз Ратмир упирался в них пятернями и вставал, показывая кулак с оттопыренными указательным и мизинцем едва державшемуся за край стола сопернику. Наконец лысый исторг изо рта бурую пену, схватился за живот и рухнул лицом в собственную блевотину.

– Слаб… слаб-бак, – пробормотал Ратмир, поворачиваясь к Эйнару. Тот уже дрых под столом в обнимку со своим питейным врагом.

– Еще пива! – рявкнул парень, пытаясь найти расплывающимся зрением молодых. – Я собираюсь… на охоту… на Моржа…

– Слюни подбери! – прогудел кто-то сзади.

Ратмир, не глядя, врезал локтем с разворота и добавил между лопаток в падающую спину тяжелым рогом.

– Эй! – крикнул кто-то, приближаясь к нему. – Ты…

Ратмир врезал лбом в мутное лицо, маячившее впереди. Лицо охнуло, исчезло, раздался шум падающего тела, но сбоку в щеку врезался чей-то каменный кулак. Который уже раз за вечер он с размаху ударился о струганые доски. Сплюнув кровью, Ратмир попытался подняться. Пол под ногами ходил и качался, словно штормовая палуба.

– Случилось чудо в час ночной! – объявил Ратмир, пытаясь найти обидчика, но мир вокруг расплывался в невообразимо тошнотворное пятно. Желудок подкатил к горлу, Ратмир нагнулся, и его вытошнило.

– Морская болезнь, – пояснил он кому-то.

Чьи-то руки заботливо усадили его за стол, кто-то вытер заляпанный бурой слизью рот. Нащупав рукой глиняный кувшин, Ратмир опрокинул его на голову. Поток холодного пива, растекшийся по волосам, слегка прояснил сознание и возвратил резкость зрению.

– Танец! Танец! – донесся до него возглас Торгильса.

Двери в питейный зал распахнулись. Между столами протопал строй вооруженных мужчин. Морж с улыбкой махнул рукой музыкантам, умолкнувшие было бубны, барабаны и рожки грянули с новой силой.

Мужчины, выстроившись в круг, подняли мечи в ножнах и трижды повернулись на месте. Лязгнула и блеснула обнажаемая сталь, воины подняли оружие над головами и, сблизившись друг с другом, ударили клинком о клинок, превращая круг в шестиугольник. Снова разошлись, чертя над головами сверкающие круги мелькавших в воздухе лезвий. Ритм ускорялся, рожки и рога взвыли, как безумные, клинки мелькали и скрещивались все быстрее, пляска превратилась в безумные, завораживающие прыжки.

Ратмир с трудом оторвал мутный взгляд от танцующих. Что-то было не так. По спине пробежали тревожные мурашки. Он, пошатываясь, выбрался из-за стола и двинулся к сидевшему рядом с Моржом во главе стола Браги. Тот хмурился и что-то говорил на ухо расплывшемуся в улыбке Торгильсу.

– …здесь все безоружны… – расслышал Ратмир.

Торгильс любезно кивал, а за спиной Браги неслышно показался дружинник с приготовленной петлей из ремня.

– Отец! – крикнул Ратмир, хватая кружку и отправляя ее в голову врага.

Сигурдсон оценил ситуацию мгновенно. Не оборачиваясь, он уперся ладонями в столешницу и ударил затылком в лицо противнику. В это время двое с разных сторон пригвоздили его руки кинжалами, и скальд так и остался сидеть за столом, истекая кровью.

Ратмир бросился на помощь, но вооруженные танцоры преградили ему путь. Юноша едва успел пригнуться, как над головой просвистел меч. Он схватил скамью, снес краем челюсть одному и попытался налечь на доску всем телом, чтобы смести с пути остальных. Но силы оказались неравны, Ратмира опрокинули на спину. Он успел увидеть, как сталь вспорола горло спавшему на столе Ульву Стервятнику, как закололи ударом в спину шатающегося от хмеля Эгиля Скалозуба, как другие пьяные безоружные воины хватали под руку что придется, пытаясь прорваться к выходу, но кольцо вооруженных врагов сжималось все сильнее. Сквозь бешеный грохот барабанов кричала Сигни, которую схватили телохранители Моржа. Дружинники Сигурдсона падали один за другим.

– Смотри! – крикнул Морж, захлестнув петлю вокруг шеи Браги Сигурдсона, изо всех сил пытавшегося подняться и оторвать пробитые сталью руки. Скальд хрипел, сопротивляясь, но силы покидали его вместе с хлещущей из ран кровью.

– Смотри! Они умирают из-за твоей гордости.

– Ты сдохнешь… в муках… – Браги схватил воздух запекшимися губами и замер, уронив голову на грудь.

Торгильс ослабил хватку, сгреб его голову за волосы и задрал подбородком вверх. Скальд вздрогнул и раскрыл рот, сипло втягивая воздух в посиневшее горло.

Но не все из его людей оказались не готовы к внезапному нападению. Отскочил и уклонился от яростного выпада огромного рыжего воина Торгейр Копье, которого не брала не только сталь, но и брага.

– Ты уже никому не расскажешь о нашей встрече, – сказал Торгейр, показывая врагу неприличный жест с помощью двух рук.

– Не думаю, – ответил, покраснев от злости, гигант и направил в грудь Торгейра копье.

Тот выставил перед собой столешницу, как щит, но здоровяк пробил его насквозь. Торгейр с такой силой рванул «щит» книзу, что он воткнулся в опилки, которыми был густо усыпан пол. Дружинник Сокрушителя Скальда схватил застрявшее копье за древко, потянул на себя и сделал выпад вперед. Тупой конец древка врезался в зубы и пробил глотку, воин качнулся, захрипел и упал, корчась от смертельной боли.

– Это оружие тебе больше не пригодится. – С этими словами Торгейр перехватил копье и ловко зацепил ногу второго воина, теснившего безоружного Грани. Тот взмахнул рукой с мечом, и тут уж Грани не стал медлить – поднырнул под локоть, вывернул врагу запястье и впечатал согнувшегося противника в стену так, что от некогда красивого лица в аккуратно заплетенной в косицы русой бороде осталась лишь красная каша. Грани рубанул захваченным клинком по шее сползавшее тело и шагнул к Торгейру, защищая его спину.

– Друже, сюда! – крикнул тот, сваливая с ног сразу двух напавших дренгов искусным финтом копья. Грани обрушил на рухнувших воинов серию ударов мечом, согнув спину, будто молотильщик живых снопов, – те несколько раз вскрикнули и затихли. Грани подхватил щит и засмеялся так, что бросившиеся на него воины вскинули щиты, словно боясь пораниться смехом северянина.

Слева попытался атаковать молодой высокий воин с большой секирой. Торгейр быстро повернулся к нему и ударил копьем по топору так, что оружие выскользнуло из мигом онемевших рук. Торгейр пронзил дренга, поднял его на копье и бросил на приближавшихся врагов.

Еще один воин Браги, Рауд Быстроглазый, обливаясь кровью, пробился к обороняющимся.

– Хватай оружие мертвецов! – прорычал Копье, Рауд нагнулся за мечом и стал плечом к плечу с рубившимся рядом Грани. Один из людей Моржа бросил в Торгейра копье, тот схватил его на лету и тут же отправил хозяину. Копье пробило щит воина, пронзило тело насквозь и воткнулось в кучу набухших от крови опилок на полу.

За соседним столом удалось отразить первый натиск Свану Мореходу и его ученику, Торду Белому. Сумев уклониться от ударов предателей, они разом воткнули питейные рога в глазницы нападавших, взяли их мечи и вступили в бой с остальными. Морехода и Торда теснили со всех сторон, но, услышав клич Торгейра, они приободрились и врубились в цепь воинов, пытаясь пробиться к боевым товарищам.

Сзади раздался медвежий рев – изрубленные братья Бьярни, отступая, сумели защититься подхваченными с пола тяжеленными скамьями. Пока Старший защищал широкой дубовой доской обоих от ударов, Младший размахивал второй скамьей с такой силой, что от каждого удара дренги сыпались, будто колосья под серпом.

Они тоже услышали клич Торгейра и устремились к островку сопротивления, ломая строй не сумевших оправиться от мощных дубовых ударов врагов. Скоро выжившие воины Браги: Торгейр, Грани, Сван, Торд, братья Бьярни, Лейв, Кольскегг и Мард – сомкнули щиты в одном ряду, отбили несколько атак и внезапно пошли вперед, рубя руки, ноги и круша вражеские черепа.

– Танцевать с мечами вы умеете гораздо лучше, чем ими работать! – крикнул Торгейр, и его израненные люди подхватили его слова страшным смехом живых мертвецов, напирая на растерявшихся от их железного шага противников.

– Пора заканчивать! – взвизгнул Морж.

Доски крыши разъехались, и показались воины с натянутыми луками. Отбежали и расступились воины, с которыми рубились люди Сокрушителя Скальдов, и из-за их спин тоже вышли лучники. Зазвенела тетива, и на едва стоявших на ногах, но упрямо двигавшихся вперед дружинников Брагитофтира пролился смертоносный дождь сверху и ударил спереди.

Рухнули Сван и Торд, Грани, Лейв, Кольскегг и Мард. Упал, схватившись за пробитую грудь, Торгейр, попытавшись напоследок сказать запекшимися губами что-то не слишком приятное. Закрыл собой от стрелы брата Бьярни Старший, взмахнул руками и пошел, вздрагивая всем телом от каждого выстрела в грудь, и все шел и шел, становясь бессмертным на ходу, и лучники попятились, не в силах смотреть ему в глаза, уже видевшие Золотые Ворота.

Закричал Бьярни Младший, бросился к нему, не замечая стрел, торчавших из плеч и спины, обнял – и так и затих рядом, будто утес, склонившийся над утесом. Кто-то из уцелевших людей Моржа клялся потом, что видел, как из их тел на один удар сердца проросла радуга, вспыхнула, осветив окровавленные лица обреченных, и погасла. Оставила на лице каждого по улыбке, а потом в зале остались лишь полумрак, запах сырой крови, предательства и убийства.

Около трех десятков тел безоружных гостей лежали в лужах крови, победители шарили у них за поясами, а кто-то уже снимал дорогие сапоги из мягкой кожи. Ратмир со связанными за спиной руками был втиснут в пол ногами дружинников Моржа.

– Как видишь, моржи не тонут, – сказал Торгильс. – Сдохнешь ты, Браги. Но позже. После того как с тобой побеседует Гуннлауг. Он хочет поговорить о диком огне из крови земли.

– Я буду говорить с ним… если Сигни… и мои люди…

– Твои люди мертвы. Я оставил в живых лишь твоего приемного сына. Будет ли его смерть легкой, зависит лишь от тебя.

– Сигни…

– Она останется моей женой. После твоей смерти Брагитофтир будет моим по праву.

– Никогда! – вдруг вскрикнула Сигни. Она рванулась из рук дюжих воинов, оставив в их пальцах клочья шерстяной одежды, и бросилась к Браги. На бегу вытащила из рукава нож: и полоснула себя по шее. Упав на колени отцу, она крепко прижалась к нему, обвила руками и замерла в расплывавшейся по его ногам красной луже.

Браги Сигурдсон поднял голову и закричал.

Ратмир, глотая слезы, в который раз попытался подняться и почти с благодарностью принял тяжелый удар в темя, от которого наконец-то погас мир.

* * *

Он пришел в себя от резкого запаха сырой земли. С трудом открыл глаза и поморщился от резкой боли – свело связанные за спиной запястья. Прищурился в окружавшую кромешную темноту.

Хель? Но там вроде бы не связывают…

– Ратмир, – прошелестел дряхлый голос рядом, – Ратмир…

Когда глаза привыкли к мраку, он различил рядом тело старика. Из-под белых косм на него глянуло морщинистое лицо.

– Отец, – прошептал Ратмир, с трудом узнав в этом сухом, больше похожем на череп лице черты ярла Браги Сигурдсона, Сокрушителя Скальдов.

– Кажется, мы проиграли…

Старик попытался подняться, покачнулся и ткнулся лицом в земляную стену.

– Где мы?

– Земляная яма. Морж: любит держать своих пленников под землей. Иногда засыпает их живьем, если не в духе.

– Мы должны выбраться отсюда.

Браги с трудом повернулся, прислоняясь спиной к дерну:

– Я постараюсь выторговать у них твою жизнь. Скорее всего, они начнут пытать тебя, Ратмир. Чтобы сделать меня разговорчивее. Ты должен выстоять. Ты должен всегда помнить, кто ты. Мое знание для них дороже, чем твоя жизнь. Когда они поймут, что я ничего не скажу, пока ты не окажешься в безопасности, Гуннлауг примет мои условия.

– Отец…

– Молчи и слушай. Я потребую, чтобы тебе дали лодку. Ты отправишься на запад, через фьорд. Там ты должен найти поселок Фьярги. Запомни. Будь осторожнее. Теперь у нас осталось мало друзей. Сначала узнай, успел ли Атли прибрать их к рукам. Действуй по обстоятельствам. Главное, что ты должен оттуда добраться в Брагитофтир и рассказать Вагну, что произошло. Он должен собрать знамена…

Браги глухо закашлялся. Сверху послышались шаги. Тяжело заскребла о землю деревянная решетка.

– Эй, там! Отползти к краю и лечь!

– Делай, как они говорят, – Браги перекатился на спину и замер. Ратмир повторил его действия. Сверху упала веревочная лестница, по которой спустился пожилой бритый наголо, вислоусый дружинник со скрамасаксом наготове. Он быстро окинул взглядом пленников и спрятал оружие в ножны.

– Давай, Селедка! – Он задрал голову вверх и вытянул руки. Показался короб, который рывками спускали на веревке. – Да поосторожней ты!

Хмурый воин принял груз, быстро достал из короба две глиняные миски и горшок, из которого парило запахом горячей каши. Ратмир тайком сглотнул. Дружинник подошел к Ратмиру, привалил его спиной к земляной стене. Вывалил жидкую кашу на тарелку и поднес к лицу юноши:

– Ешь.

Тот с презрением посмотрел на тюремщика:

– Развяжи мне руки.

– Развязывать нельзя. Ешь.

– Я не собака, чтобы лакать из миски.

Дружинник швырнул содержимое тарелки в грязь и снова ее наполнил. Ткнул в нос Ратмиру:

– Это мое последнее предложение.

Ратмир посмотрел на Браги. Тот кивнул. Ратмир наклонился, и дружинник влил ему в рот пищу. Юноша жадно глотал горячую пшенку – пусть на воде, недоваренная, но – пища. Отступила сырость, прояснилось в голове, с теплом в животе разошлась по жилам кровь.

– Хороший пес, – хмыкнул тюремщик и пошел к коробу за порцией для Браги.

– Не слишком ты смел, что, вооруженный, боишься развязать руки безоружным старику и мальчишке, – сказал скальд.

– Лучше быть трусом, чем мертвецом, – равнодушно отозвался тот. – Думаю, ты бы сейчас охотно поменялся со мной местами.

Браги не ответил. Когда с едой было покончено, дружинник сложил миски и кувшин в короб и дернул за веревку:

– Селедка! Тащи!

Ратмир посмотрел вверх. Полностью привыкшие к темноте глаза различили черты бледного лица худенькой большеглазой девушки, склонившейся над ямой. Их взгляды встретились. Девушка замерла.

– Заснула, что ли? Тащи, сказал! – рявкнул дружинник.

Она вздрогнула и быстро зашевелила руками, вытягивая короб.

– На спину! – приказал дружинник.

Ратмир не отрывал от девушки глаз. Воин неуклюже вскарабкался по лестнице, быстро скрутил ее. Заскребла тяжелая решетка, обрушив на головы пленных целый землепад.

Под утро резко похолодало, зарядил мелкий дождь. Чтобы не утонуть в размокшей жиже, Браги предложил спать стоя. Поскальзываясь в грязи, они поднялись и, прижавшись щеками к мокрой земле, пытались дремать.

Дождь шел весь день, пленники утопали в грязи по колено.

– Однажды Тор путешествовал по стране великанов, – хрипло сказал Браги, – и поспорил с местным конунгом. Он сказал, что среди богов никто не может выпить столько, сколько вольется в его горло. Конунг великанов приказал поднести Тору длинный рог, до краев наполненный водой. Тот начал пить, но воды в роге так и не убавилось. Пил он пил, и лишь немногим стало меньше воды.

«Пьешь ты так себе, – сказал конунг, – что еще умеешь?»

«Могу поднять что угодно», – ответил тот.

«Тогда оторви от земли мою кошку», – рассмеялся великан. Тор захохотал в ответ, схватил кошку, но, как ни тужился, одну лишь лапу сумел поднять.

«И силач из тебя неважный. Может, какое еще умение покажешь?» – сказал конунг Утгарда.

«Положу на лопатки кого угодно!» – заявил Тор.

Конунг хлопнул в ладоши, и бороться с Тором вышла дряхлая старуха. Тор схватил старуху поперек туловища, но она устояла и с такой силой зажала его руки, что у него перехватило дыхание. Чем больше старался Тор, тем крепче становилась старуха. Потом она толкнула его, Тор упал на одно колено и был вынужден сдаться.

«Мое путешествие закончилось бесславно», – сказал Тор.

Конунг вновь рассмеялся и ответил:

«Рог, из которого ты пил, был соединен другим концом с мировым морем. Кто может осушить великое море? Кошка, которую ты не смог поднять, была Мировым Змеем, что опоясывает землю. Кто может поднять Йормунганда? Старуха, которой ты проиграл, – это старость. Кто может победить старость?»

Браги поднял к Ратмиру морщинистое лицо:

– Мое путешествие закончилось бесславно, сын.

Ратмир, спотыкаясь о намытые дождем глиняные кочки, подошел к нему вплотную:

– Ты лишь упал на одно колено. А когда упадешь на лопатки, я сам перегрызу тебе горло. Чтобы не видеть вместо своего отца хнычущего старика.

Какое-то время они молча сверлили друг друга взглядами. Наконец Браги выдавил усмешку:

– Я ошибался в тебе.

Ратмир усмехнулся в ответ:

– Значит, ошибался.

* * *

Под вечер лить перестало, однако вода из ямы уходила неохотно. Вымокшие до нитки Браги и Ратмир валились с ног от усталости, но прилечь было некуда.

Кода стемнело, решетка вновь отодвинулась.

– Теперь вы похожи не на псов, а на свиней! – рассмеялся Вислоусый. Он грузно спустился по лестнице, принял короб и разлил по мискам все ту же горячую пшенку.

– Тебя я буду звать Старый Кабан, а тебя – Грязный Поросенок! – объявил тюремщик, закончив с трапезой пленников. – Вот только, когда вас поведут на убой, сала с вас взять будет неоткуда!

Он хихикнул и вскарабкался по лестнице. Уже сверху крикнул:

– Да, забыл сказать, мои свинки. Селедка уговорила меня ниспослать вам великую милость. Иди сюда!

Бледная девушка появилась у края ямы с целой охапкой соломы, туго перевязанной пенькой.

– Все уши мне прожужжала девка с утра: дай да дай им соломки, а то подохнут, бедные, раньше времени! – хохотнул Вислоусый. – Спите на сухом и помните мою доброту!

Сноп соломы шмякнулся в лужу. Ратмир посмотрел девушке в глаза. На этот раз она не отвела взгляда.

Когда решетка стала на место, обессиленный Браги рухнул на сноп как подкошенный. Ратмир присел рядом.

– Ты чувствуешь? – прошептал он скальду.

Тот неохотно открыл глаза:

– Что?

– В соломе.

Браги осторожно перевернулся на спину, потрогав сухие стебли пальцами:

– Там что-то есть.

Ратмир запустил руки в сноп поглубже – и нащупал руками холодную кромку заточенной стали. Посмотрел на Браги. Тот едва заметно кивнул.

К рассвету они были свободны от веревок. Рукоять тяжелого клинка лежала рядом с подрагивавшей от нетерпения ладонью Ратмира.

Человек и меч ждали темноты.

* * *

– Как солома, свинки? – Вислоусый с кряхтеньем спустился по лестнице, брезгливо посмотрел на лежащих, вымазанных в засохшей грязи пленников. – Не слышу драпы в мою…

Ратмир сделал плавное движение правой рукой. Викинг осекся, булькнул кровью из разрубленного горла и осел в крепкие объятия легко вскочившего юноши. Тот осторожно уложил тело лицом в землю и повернулся к Браги.

– Идти сможешь? – прошептал Ратмир.

Отец кивнул, поднялся, попытался уцепиться в торчавшие из стены корни раненой рукой и сжал зубы от боли.

– Пальцы… не гнутся, – пробормотал скальд, рассматривая пробитые ладони, перемотанные грязными тряпками.

– Я помогу…

– Я сам, – Браги оттолкнул Ратмира, уперся запястьями в веревки и полез по лестнице вверх, где молча ждала большеглазая девушка.

– Теперь ты не только трус, но и мертвец, – не удержался скальд, оглядываясь на тело тюремщика.

Ратмир, сжимая окровавленный меч, взлетел за ним.

– Здравствуй, – тихо сказал он, глядя на девушку, неподвижно стоявшую у ямы. – Мы не забудем твой добрый поступок.

– Так же, как я не забуду твой, – прошептала она, сжала его руку в своих пальцах и неслышно ушла прочь, растворившись в темноте.

– Расскажу, когда все закончим, – шепнул Ратмир в ответ на вопросительный взгляд Браги. Тот кивнул, оглядываясь.

– Эй! – вдруг раздался приглушенный возглас.

Отец и сын замерли. Ратмир повел мечом, пытаясь понять, откуда кричали.

– Когда я выберусь отсюда, все ваши копья будут торчать из ваших же моржовых задниц! – продолжил голос.

Браги и Ратмир переглянулись.

Голос принялся живописать подробности жуткой расправы над родом Моржа, а также всех его прихлебателей, весьма удачно сочетая кровавые сцены убийства мужчин с красочными обстоятельствами насилия над женщинами. Все это рассказчик обещал сотворить собственным членом, так как рука у него всего одна, и марать о предателей он ее не намерен.

– Эйнар! – в один голос прошептали отец и сын. Ратмир осторожно подошел к решетке ямы, откуда продолжали доноситься изощренные проклятия.

– Эйнар! – негромко позвал юноша. – Эйнар, это я, Ратмир. Если ты меня услышал, не подавай вида.

Поток ругательств не прекратился, но внизу показался Однорукий, такой же грязный и уставший, как его соратники. Он увидел друга и, не прекращая браниться, мотнул головой, стряхивая со щеки слезу. Браги и Ратмир подвинули решетку и спустили лестницу.

– С возвращением, – Ратмир срезал с привязанной за спиной руки Эйнара веревку, – еще кто-нибудь?

– Больше никого, – тот растирал культей затекшую руку, – когда началась резня, меня узнал один из людей Моржа. Он вспомнил моего богатого отца и уговорил Моржа обменять меня на мешок золота.

– У меня есть для тебя кое-что получше, чем золото.

– Что?

– Сталь, – Ратмир сунул ему в руку скрамасакс Вислоусого.

Тот взял в руку длинный нож: и взмахнул клинком в загудевшем воздухе.

– Пойдем, – улыбнулся Эйнар Однорукий. Он зажал клинок под мышкой и торжественно поднял кулак с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем. – Пора платить долги.

Они крались по темным улицам к длинному дому Торгильса Моржа. По пути не встретилось ни одного человека. Это оказалось кстати – Браги шел с большим трудом. Он молчал, но было видно, что даже медленная ходьба дается ему тяжело.

– Сдюжишь? – Ратмир подставил ему плечо, но Браги мотнул седой головой и не принял протянутой руки.

– Мужчине полезно испытывать боль, – пробормотал он.

Спрятавшись за высоким тыном, они наскоро оговорили дальнейшие действия. Эйнара отправили на разведку, чтобы оценил обстановку вокруг дома и в окрестностях. Когда Однорукий бесшумно исчез, скальд повернул голову к Ратмиру:

– Кто нас вытащил?

Ратмир шмыгнул носом:

– Дочь рыбака. Когда Вагн послал меня убить предателей, у которых поставили лагерь люди Атли, чтобы напасть на нас… я отправился туда. Мы прикончили оставшихся воинов. А потом надо было зарезать пятерых рыбаков и их семьи. – Он посмотрел Браги в глаза: – Я отпустил их. И обманул Вагна.

Скальд задумался, положив подбородок на скрещенные на коленях запястья. Его голова мелко тряслась, как у дряхлых стариков. Ратмир сжал кулак на эфесе меча.

– Твой отец убивал и любил, не оглядываясь. Ярость в бою и в любви дана не каждому. Ярость – это дар. Такой же, как умение ковать железо, строить корабли или строки. В тебе он тоже есть, только показываешь ты это нечасто. И правильно. Храни ярость в себе, как сталь в соломе. Пусть она всегда будет неожиданностью для врага и никогда – опасностью для друга. Ратияр не умел этого и натворил много бед и ошибок. А за ошибки отцов расплачиваются их сыновья.

Сигурдсон покачал головой и надолго замолчал, глядя перед собой.

– Браги, – осторожно окликнул его юноша.

Тот едва заметно вздрогнул и взглянул на сына прояснившимися глазами:

– Иногда мне казалось, что в тебе нет севера. И, если бы я узнал о твоем поступке в рыбацкой деревне зимой раньше, я бы утвердился в своем мнении. Но теперь, когда… – Браги снова замолчал, но потом махнул рукой, отгоняя воспоминания, и продолжил: – Теперь я думаю, что боги дали тебе что-то еще. Нечто кроме ярости и севера. Что-то, в чем больше мудрости. И что может исправить последствия дел твоего отца… Но я так и не понял, что это.

Сигурдсон хрипло закашлялся, зажимая рот рукой. Между пальцами показалась темная струйка. Скальд равнодушно взглянул на нее и вытер ладонь о рукав.

Скоро появился Эйнар. Он улыбался:

– Двое на входе. Один присматривает за пристанью, – улыбка Однорукого стала шире, – вернее, присматривал. Стражи на улицах нет. Морж: продолжает пить свою победу. Еще я забрал из сарая на пристани вот это.

Он развернул плащ, который держал в руках. Лунный блеск отразился в полированном металле.

– Мститель, – Браги бережно поднял перевязанными ладонями черную костяную рукоять, инкрустированную серебряной проволокой, и припал губами к темному лезвию, по которому змеились узоры кованой стали. – Думал, уже не встретимся.

Ратмир провел пальцами по выжженным рунам на древке Железной Сестры. Почуяв хозяина, оружие легло в ладонь как влитое. Эйнар привычно взвесил в ладони свой меч – клинок, который он назвал Ветер, выковали по особому заказу. Поразмыслив после первых опытов тренировок, Однорукий нарисовал модель клинка с изогнутым для скорости удара лезвием.

Сделав меч легче обычного, он велел заострить конец клинка, сделав оружие не только рубящим, как мечи викингов, но и колющим. Те, кто насмехался над его «недомечом», вскоре заткнулись – Эйнар со своим оружием не только превосходил обычного мечника в скорости, но и научился разными способами парировать им удары, будто щитом, сделавшись, несмотря на увечье, грозным противником.

– Вагн Старый должен был вас учить, как добавить жару на пиру врага, – сказал Браги.

Парни переглянулись и кивнули.

Двух часовых сняли одновременно, подкравшись сзади и в два движения сломав им шеи. Из-за двери доносился глухой гул – там нестройно горланили какую-то песню под бой бубна.

Бревна и сено оказались сложены поблизости – Торгильс заранее позаботился о нескольких способах убийства своих гостей, припрятав рядом сухой трут и кресало. Эйнар и Ратмир подперли двери несколькими колодами, свалили повозку, притащили несколько мешков с набросанными камнями и принялись укладывать сено и солому вокруг стен. Пламя занялось от одной искры, повалил густой дым, языки огня рванулись к крыше, жадно пожирая дерн и темноту.

За дверями вначале стало тихо, а потом раздался дружный рев. В доски заколотили ноги и твердые кулаки.

– Берите секиры! Рубите двери! – раздался приглушенный крик Торгильса.

Ему ответили голоса, зазвенело железо, но вскоре крики и шум утонули в гуле пламени. Налетевший с моря ветер в несколько порывов превратил длинный дом в огромный пылающий погребальный драккар.

– Огонь всегда за скальдов, – сказал Браги, тяжело опираясь на меч. – Огонь наша родня.

Бешеные удары в забаррикадированную дверь прекратились.

– Они попытаются разобрать крышу. – Сигурдсон смотрел вверх на пылающий дерн. – Что ж, посмотрим, на совесть ли строят дома в Борге.

Отчаянные попытки обвалить один из столбов, поддерживавших кровлю, оказались тщетны. Крыша обрушилась позже, после того как прогорели балки и стал золой дерн. Следом шумно рухнули обугленные бревна одной из стен, взметнув облако искр почти до звезд. Крики из пламени прекратились.

Браги вошел внутрь дымящего зала. Он нашел Торгильса под одной из рухнувших балок. Тот еще дышал. Сигурдсон вытащил его из углей и пепла. Ярл Борга шевелил почерневшими губами, пытаясь что-то сказать.

– Моржи не тонут, – Браги внимательно смотрел в расширенные от ужаса зрачки, – зато неплохо горят. Но я выбрал для тебя другую судьбу.

Браги приблизил губы к самому уху Торгильса и сказал слово, от которого тот скорчился в судороге и заелозил перебитыми упавшей балкой ногами.

– Хеймнар, – громко повторил скальд.

Ратмир и Эйнар, добивавшие раненых, остановились и оглянулись на Сигурдсона. По спинам обоих прошел холод. Парни слышали об этой казни викингов, но ни разу не видели обряд, жестокость которого превосходила знаменитого «кровавого орла».

Браги бросил обожженное, умоляюще лепечущее тело на бревно. Морщась от боли, в одну руку взял тяжелый колун, в другую пылающую головню. Широко размахнулся и с шумным выдохом нанес первый удар. Морж: заревел, увидев как под ударом топора упала на землю нога, отрубленная по бедро. Браги прижег культю головней и рубанул вторую ногу.

Когда Сигурдсон приступил к рукам, крик Торгильса перешел в тонкий оглушающий визг.

– Хотя бы одну руку… Хотя бы одну…

– Теперь ты гораздо больше оправдываешь свое прозвище. – Браги бросил колун, вытер со лба пот и, устало пошатываясь и прижимая к груди кровоточившие ладони, пошел к юношам. Те были не в силах отвести взглядов от корчившегося на земле живого обрубка.

– Отец, – пробормотал Ратмир, – он не должен так… Это…

– Это живой труп, хеймнар, – сказал Браги, с трудом опускаясь на землю. – Теперь Торгильс почти ничем не отличается от меня.

– Нужно уходить. Я видел неподалеку конюшню. – Эйнар вытирал от крови узкое лезвие Ветра обрывком лопуха.

Браги кивнул:

– Бегите вдвоем. Я не смогу держаться в седле.

– Мы возьмем лодку, – сказал Ратмир.

– Вот что, – скальд, морщась, разглядывал свои руки, – Брагитофтир должен узнать о предательстве во что бы то ни стало. Если лодка попадется Гуннлаугу, наши люди ничего не узнают, и их могут взять врасплох. Эйнар, поскачешь в порт на лошади. Мы постараемся вырваться на лодке. Кто-то из нас должен добраться домой.

Эйнар вскочил, намереваясь поспорить, но закрыл рот под тяжелым взглядом скальда.

– Исполнять, – сказал Браги Сигурдсон.

– Эйнар, – Ратмир подошел к нему и сжал руку на прощание, – если по пути увидишь девушку…

– Ты хотел сказать Селедку, – осклабился тот.

– Возьми ее с собой, – сказал Ратмир.

Друг кивнул и крепко сжал руку в ответ. Сунув Ветер за пояс, он оглянулся, поднял вверх «рогатый» кулак и, улыбнувшись ответному жесту Ратмира, скрылся.

* * *

У ключины тяжело скрипели над водой, и, едва они отошли от берега, старая лодка дала течь. Браги потерял сознание, навалившись на борт, и негромко бредил, то и дело повторяя имя дочери. Ратмир отчаянно налегал на весла, решив идти вдоль суши. Вода прибывала, корпус лодки оседал под ее тяжестью все ниже. Делать было нечего – Ратмир повернул к берегу.

Когда лодка ткнулась носом в невысокий песчаный склон, он попытался привести в себя Сигурдсона, но тот уже ничего не соображал и слабо отмахивался руками, вяло бормоча что-то под нос. Пришлось взвалить тяжелого скальда на спину и тащить на себе.

– Вот и встретились. – Ратмир сбросил с себя тело и выхватил из ножен скрамасакс, как только услышал знакомый голос, но было поздно. Его сбили с ног выпрыгнувшие из темноты воины и тут же скрутили, ткнув носом в мокрую от ночной росы траву.

– Помнишь меня? – Из сумрака в лунный свет шагнул высокий человек с узким костистым лицом.

Ратмир не ответил, глядя, как дружинники Гуннлауга вяжут продолжавшего бессвязно бормотать Браги.

– Мы увидели вас на пристани и следили с берега. Счастливая случайность, – пояснил Гуннлауг. – Как я понимаю, Торгильса сейчас нет… вернее, почти нет в живых. Если ты скажешь, остался ли еще кто-нибудь из ваших людей, твоя смерть будет легкой.

– Нас осталось лишь двое, – сказал Ратмир.

Гуннлауг вздохнул и сложил руки за спиной:

– Значит, наш разговор будет долгим.

* * *

Их новой тюрьмой стал дом богатого рыбака на отшибе у леса. Пленников привязали к столбам напротив друг друга. Гуннлауг пару дней поморил юношу голодом и не давал спать по ночам. Как только Ратмир надолго закрывал глаза, его бил рослый надсмотрщик. Вскоре юноша ослабел так, что едва мог вставать на ноги. Браги приходил в сознание ненадолго. С ним обращались гораздо бережнее, кормили – знавший секрет дикого огня Браги был нужен Гуннлаугу живым.

На третий день посол Атли пришел в нарядных одеждах. Он приказал облить ледяной водой Браги. Когда тот открыл прояснившиеся глаза, Гуннлауг небрежным жестом отправил стражника вон.

– Настало время откровенного разговора, Браги, – объявил он скальду. Вытащил из-за пояса меч скальда и поднес его к самым глазам ярла. – Если ты сегодня будешь разговорчивым, твой сын умрет без мучений. Если нет, его заставит страдать твой собственный меч.

– Отпусти его, – прохрипел Браги, – и мы обо всем договоримся.

Гуннлауг поджал узкие губы:

– Мне уже скучно.

Ратмир закрыл глаза, когда ледяное лезвие коснулось его щеки. Гуннлауг надавил сильнее, сталь пропорола кожу, плоть, рассекла десну и заскрипела по зубам.

– У меня каменное сердце и холодная кровь, – сказал Браги. – Условие остается прежним. Дикий огонь за свободу моего сына.

– Всегда думал, зачем человеку два уха. Он вполне может обойтись одним, – задумчиво протянул тот. Ратмир почувствовал заточенную кромку стали у головы.

– А ты, оказывается, мясник, Гуннлауг, – сказал скальд. – Не знал, что это свойственно людям высокого рода.

Посол замер, подумал и опустил меч:

– Ты прав. Я не мясник.

Он прислонил клинок к стене, заложил руки за спину, чуть подал туловище вперед и вдруг остановился и громко объявил:

– Вот что я решил. Я пошлю гонцов к конунгу, и пусть Атли сам вытягивает из тебя то, что ему надо. Резать из тебя ремни или кастрировать твоего сына – это будет его решением. Я устал делать чужую грязную работу. Никто из моего рода, восходящего к Одину, не привык днями жить в воняющих потом казармах или трястись верхом среди вооруженного сброда. Я привык слушать песни с кубком вина и наблюдать танцы обожженных солнцем женщин с плоскими, как блюда, животами…

Гуннлауг осекся и взглянул на Браги:

– Бо-оги! – протянул он, отбросив со лба тщательно расчесанную светлую прядь. – У меня в плену один из лучших скальдов севера, а я твержу, что меня некому развлечь!

– ЛУЧШИЙ скальд севера, – хмуро поправил Сигурдсон.

– Тем более! – развел руками Гуннлауг. – Так покажи свое искусство!

Браги усмехнулся, глядя ему в глаза:

– Не много чести петь своему врагу связанным…

Гуннлауг, весьма довольный своей идеей, взял в руку меч:

– Мне надоело слышать «нет». Каждый твой отказ будет стоить ровно один палец твоего сына.

Он подошел к Ратмиру и взял его за мизинец.

– Всегда думал, зачем человеку…

– Я спою тебе одну из лучших песен, которые знаю, – перебил его скальд.

Гуннлауг кивнул и похлопал стальным клинком плашмя по ладони.

– Значит, договорились.

Браги показал глазами на оружие в руке посла:

– Этот меч не имеет цены. Когда-то его выковали гномы и отдали людям, чтобы те защитили свой мир от ледяных великанов. Считается, что он зачарован в крови дракона Фафнира самим Сигурдом, моим предком, убившим змея в бою. Его имя – Мститель. О том, почему его назвали именно так, сложена песня.

– Пой, – приказал Гуннлауг, садясь на стул рядом со скальдом и не выпуская меч из рук.

Браги набрал в хрипящие легкие воздуха. Его лицо исказила странная гримаса. Надтреснутый голос затянул древние строки. Ратмир вздрогнул, увидев, что разом погасли огоньки лучин по углам. Но упоенный собственным величием Гуннлауг слушал старинную песню о зачарованном клинке, которую пел для него лучший скальд севера Браги Сигурдсон.

Сокрушитель Скальдов выводил слова баллады о том, как молодой безродный воин Хавбор искал убийцу своего отца. В преступлении признался могущественный конунг севера, обладавший великим войском, и с насмешкой спросил, что теперь может сделать Хавбор. Тогда юноша, у которого не было родни, обратился за помощью к своему мечу, ибо у него «не было родни другой». И меч ответил согласием, и, когда Хавбор пришел мстить, клинок разил врагов, рубя их кости, будто щепки. Меч пил кровь, как усталый конь пьет воду, и уже не мог остановиться перед женщинами и детьми. А когда Хавбор решил, что пора бы клинку лечь в ножны, тот ответил:

Последние строки Браги проревел так, что на его шее вздулись толстые жилы. На стенах вспыхнули и погасли факелы. Гуннлауг вскочил с места, с ужасом наблюдая, как собственные руки сжимаются вокруг эфеса Мстителя и поворачивают лезвие к груди.

– Нет, – пробормотал Гуннлауг, не отрывая взгляда от своих рук, ставших вдруг чужими.

Браги зарычал, его глаза страшно закатились, так что видны были одни белки, на губах выступила пена. Дрожащее лезвие прикоснулось к горлу перепуганного посла.

– Нет! – вскрикнул тот – Не…

Гуннлауг захрипел и выпучил глаза, когда меч, подчинив себе его волю, вошел в горло, легко и мягко, словно в масло. Брызнула кровь, залив драгоценный шелк на груди. Лезвие прочертило багровую дугу от уха до уха, пальцы разжались, и меч с тяжелым звоном упал на пол. Кашляющий кровью Гуннлауг покачнулся, нашарил на поясе нож: и, падая, воткнул его в грудь скальду. Браги вздрогнул, какое-то время они смотрели друг другу в глаза, затем клокочущий кровью посол сполз, цепляясь красными пальцами за рваную рубаху своего пленника.

– Отец, – прошептал Ратмир, глядя на умирающего скальда.

– Когда будешь уходить, – сказал Браги, – забери мой меч. Он славно послужил мне в этом мире – и еще послужит тебе… И еще… Я не знаю секрета Дикого Огня… Десять бочек с жидкостью из крови земли… когда-то подарил мне за хорошую песню… один конунг из Миклагарда… Вот и весь… секрет… Беги…

Ратмир подвинул ногой к себе окровавленный нож:, дотянулся до него рукой и быстро освободился от веревок, то и дело поглядывая на дверь. Оттуда так никто и не показался. Он взял меч и вложил его в обмотанную багровой тряпкой руку.

– Скоро моя Сигни… поднесет мне мед в Валгалле… где я увижу своих сыновей, – прошептал скальд, сжимая черную рукоять. – Прощай… сын мой… и до встречи…

Ратмир, глотая слезы, дотронулся до его пальцев. Глаза скальда остановились. Ратмир, размазывая по щекам грязные дорожки, осторожно вынул Мстителя из разжавшейся ладони. Рукоять была еще теплой.

Ратмир открыл дверь. Мир вокруг расплывался и ел глаза. Из темноты раздавались смех и похабные песни – дружина продолжала праздник. Ратмир пригнулся и скользнул туда, где сплетал густые ветви лес и спасительная тень деревьев легла ему на плечи плащом-невидимкой.

 

Глава 6

Слишком рано для валькирий

Впервые он не чувствовал привычного спокойствия, оказавшись среди родной зеленой тишины неподвижных деревьев. С утра до полудня Ратмир без остановки скользил трусцой среди зарослей, стволов и выворотней, то и дело снимая с себя липкое прикосновение паутины, то там, то здесь поблескивавшее в лучах неохотно восходившего солнца. Каждый миг он ждал, что за спиной раздастся шум погони, но, когда между стволами сгустились ранние лесные сумерки, понял, что его решили не искать.

Только тогда Ратмир разрешил себе остановиться, упасть на колени и беззвучно зарыдать, уткнувшись лицом во влажный мох. Он лежал долго, до тех пор пока снаружи не стало так же темно, как было у него внутри. Ратмир повернулся на спину и уставился в мерцавшую армаду звезд, бессчетную армию ночи, появлявшуюся в небе после каждого заката, но так и не собравшуюся на кого-нибудь напасть.

Где-то там идут по сияющей Утиной дороге Браги Сигурдсон, его дочь Сигни и верные дренги, о чем-то беззаботно смеясь, и больше нет ран, слез и страдания, а по небесной стали их оружия струится не красная кровь, а зеленоватый лунный сок.

Ветер Валгаллы развевает их волосы, отворяют валькирии Золотые врата, за порогом встречаются лучшие из лучших, и, может быть, где-то в толпе на пиру мелькнет лицо его настоящего отца.

Наполнятся кубки, прозвучат речи и согреются те, кто шли на небо, возвращаясь с земли. Они вытянут к огню босые пятки, исколотые ледышками звезд, и с улыбками на обветренных вечностью лицах примут кубки с горячим медом из тонких пальцев хозяек чертога. В этих рогах – забвение. Допив мед, путники вытряхнут со дна чаш вместе с волшебными каплями последние воспоминания о земле, ведь иначе можно лишиться разума от тоски по родне и близким. И тогда улыбки вновь появятся на их лицах, и оживут глаза, и зазвучат песни за общим накрытым столом.

Боги, боги мои, почему вы оставили меня здесь? И где варят мед, помогающий живым не помнить об ушедших?

Ратмир оторвал от земли спину и скорчился, обхватив себя руками за плечи. На щеках блестели две узкие дорожки.

Непроглядная ночь навалилась на сердце всей тушей так, что перехватило дыхание и защемило в груди. Он лежал, беспомощно распластавшись на земле, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. И, лишь когда на посветлевших лоскутах неба среди черных ветвей погасли звезды, он понял, что на сердце его легла не ночь, а одиночество.

Мир – это война. Люди бесчеловечны. Одиночество – это ты.

Мир – это война. Люди бесчеловечны. Одиночество – это ты…

Неподалеку раздался волчий вой – несколько отрывистых звуков и долгая рулада. Это песня охотника, нашедшего добычу. Выли в десяток глоток – крупная стая с самцами в расцвете сил.

Ратмир усмехнулся. От детства в стае осталась лишь память о тошнотворном вкусе сырого мяса. Но с тех пор он точно знал, о чем переговариваются волки.

Стая учуяла его. Серые тени скользят между деревьями все ближе, на черных губах выступает слюна.

В предрассветных лучах тускло блеснули зрачки. Одна пара, вторая. Стая неслышно окружала его, сжимая кольцо.

Сигни. Браги. Будимир. Я скоро буду с вами.

Первым на поляне показался большой черный волк, правая лапа королевы-волчицы, боевые мускулы стаи.

Моя смерть выглядит красиво и грозно. О такой можно только мечтать.

Волк оскалился и осторожно двинулся вперед, мягко пружиня могучими лапами землю. Замер, принюхиваясь.

От лежавшего на земле человека пахло хищником: убийством и кровью. У человека не было длинных зубов и когтей, но грязные пальцы сжимали железный клык, потемневший от множества забранных жизней. Даже сейчас этот уставший, раненый человек был смертельно опасен.

– Ну, чего встал? Иди и попробуй разорвать мне горло. Ну! – прохрипел Ратмир, с трудом вставая на ноги. Конечности словно набили песком, и двигались они будто нехотя, вяло, с великим трудом.

Королева-волчица появилась последней – высокая, поджарая, с густым темно-серым мехом. Она посмотрела человеку в глаза и приняла вызов, коротко отдав приказ. Поджав уши и ощерив зубы, волки начали подбираться ближе.

– Задумайтесь, братья мои волки, перед совершением тяжкого греха убийства. Ибо сей человек не сделал вам ничего дурного, – раскатился вдруг над поляной громкий бас. Ратмир вздрогнул и завертел головой – на миг показалось, что голос исходил с неба, словно гром.

Волки повернулись к вышедшему из-за деревьев человеку в некрашеной одежде. Он был высок и, несмотря на бедный убор, опрятен, черная борода подстрижена, потертые рубаха и штаны – в аккуратных заплатах. На солнце поблескивала шишковатая чистая лысина, вся в затейливой вязи шрамов. Вместо посоха опирался человек на огромную секиру с выбитым на лезвии крестом.

– Господь отличил вас благородством среди всех своих тварей и обиталище вам дал в храме о тысяче колонн под синим куполом неба. Он не велел вам ни сеять, ни жать, но Сам, безо всяких ваших хлопот и тревог, питает вас и о вас заботится. Так внемлите заповеди Его «не убий», – напевно продолжалл незнакомец, двинувшись к волку и осеняя его крестом левой рукой.

Черный волк ощерился. На загривке вздыбилась шерсть. Еще миг – и он прыгнул. Неуловимым движением человек шевельнул «посохом», и волк, напоровшись на обух секиры, взвизгнул и попятился, поджимая хвост.

– Братья мои волки, вы многим обязаны своему создателю Богу. Всегда и во всяком месте должны славословить Его за то, что Он сохранил семя ваше в Ноевом ковчеге. Сам Бог пасет вас и дает воду, и добычу, и глубокие норы для плодов вашей любви. Вы еще не задумались об этом, посему я вынужден охранять вас, как детей неразумных, от злых дел и наказывать за оные ласковой отеческой рукою.

Человек поднял секиру, крестя ею притихших волков, на лице с большими осенне-голубыми глазами играла нежная улыбка. Луч солнца ярко вспыхнул на стали оружия.

Королева-волчица приняла решение. Она куснула черного за ухо и скрылась в зеленых зарослях, увлекая за собой своих подданных.

Вложивший последние остатки сил в подготовку к драке Ратмир с глухим стоном свалился в траву.

– Как тебя зовут, Божье дитя? – Проповедник остановился рядом, внимательно его рассматривая.

Юноша поднял голову:

– Я Ратмир, сын Ратияра и Браги, человек из рода Железных Волков.

– Впервые слышу, что двое мужчин умудрились зачать ребенка, – ухмыльнулся незнакомец и тут же замахал руками, увидев, как побледнел от ярости парень: – Не обращай внимания, дьявол вновь пытается говорить моими устами, как делает всякий раз, когда проповедь выходит удачной.

Он присел на корточки рядом с юношей:

– Люди называют меня Торстейн Секира, Пес Христа. Я обручен с прекрасной женой своей Бедностью и несу учение Господа и Его благую весть. А на досуге кую вещи для мирной жизни.

Он внимательно посмотрел юноше в глаза:

– Тебе нужна помощь. И вот я здесь.

* * *

Простенькая лесная кузница Торстейна оказалась устроена под обычным навесом из бревен: двурогая наковальня в основании березовой колоды, горн на углях и грубые клещи. Неподалеку высился купол сложенной из больших камней печи, в которой кузнец плавил местную болотную руду.

Уголь для горна Торстейн выжигал рядом в большой яме, вырытой посреди специальной вырубки. Здесь же была навалена гора дров и стоял небольшой шатер – монах-кузнец, ожидающий скорого Страшного суда, так и не удосужился построить себе крепкое жилище.

Костер нехотя догорал, потрескивал и переливался жаром раскаленных углей. Отшельник с хрустом сломал о колено сосновую ветку и подбросил к головням. Желтые языки тут же принялись за подношение и вспыхнули на гроздьях сухих игл.

Торстейн повернулся к лежавшему на латаном плаще Ратмиру, вытащил из льняного мешка кусок круглого хлеба, протянул юноше. Тот попытался протянуть руку и с ужасом почувствовал, что она едва двигается.

– Я почти не могу шевелиться, – прошептал он. Ратмир приказал телу подняться, но лишь беспомощно скорчился на земле: – Я не могу… – прохрипел он. – Мои ноги…

– Не все сразу, – проповедник положил ему руку на плечо и протянул половину ячменной лепешки, – ибо сказано: унылый дух сушит кости. Твой дух сломлен, вот и члены не слушаются. Вылечим душу, и тело жить захочет. Поешь. Я знаю, что сейчас тебе больше нужно мясо, но я не ем плоти своих братьев и сестер.

– Зачем ты помогаешь мне? – посмотрел Ратмир исподлобья, принимая угощение.

– Потому что я счастливый человек, – улыбнулся проповедник, отправляя в рот хлебные крошки. – Я знаю свое предназначение. И заключается оно в том, чтобы помогать страждущим, как завещал наш Отец Небесный, следами которого иду.

– У меня лишь один отец, – буркнул Ратмир, старательно объедая хрустящую корочку.

– А недавно говорил, что два, – заметил Пес.

– Ну… говорил… но не больше… никакого небесного отца у меня нет.

Торстейн торжественно выпрямился во весь рост и пригладил растрепанные ветром волосы:

– А что, если сейчас я скажу тебе, что ты ошибаешься? – Проповедник просиял, как начищенная секира.

Ратмир хмыкнул:

– Да мне и все равно…

– Не слышал, потому что весть эта до земель сих скорбных еще не дошла! – Торстейн вдруг подпрыгнул на месте и загудел, будто великан из гигантской жестяной бочки. – Так слушай благую весть, что принес сюда смиренный Торстейн Секира, Пес Христа, первый из воинства Господа, кто отважился проповедовать среди волков севера…

Он осекся, замер и вдруг со всего размаху ударил себя по губам немаленькой ладонью.

– Грешник! – завопил он и влепил себе вторую оплеуху. – Гордец!

После третьей Ратмир изумленно увидел, как рот проповедника окрасился кровью. Этого Торстейну показалось мало.

– Самолюбец! – Он схватил секиру и врезал обухом себе по лбу. Глухой стук крепкого черепа заставил юношу вздрогнуть. Отдышавшись и успокоившись, Торстейн закрыл глаза, сложил руки на груди и зашевелил разбитыми губами. Надолго замер и будто уснул.

Затем открыл глаза и заулыбался во весь рот.

– Все, у кого есть уши, да услышат меня! – вновь загудел торжественный бас. – Ибо пришла долгожданная весть!.. Услышь меня, человек! – Палец проповедника указал на Ратмира, затем вознесся к вершинам деревьев и погрозил высунувшейся из-за сосновой ветки белке. – Слушай и ты, сестрица! Слушайте и вы, небесные птахи! Ибо скоро Страшный суд и скоро Спасение наше, и даровал его пастырь наш Иисус Христос!

– Врешь ты все, – протянул Ратмир. – Мне рассказывал про Иисуса Браги. Он никакой не пастырь был, а добрый воин и славный мститель.

– Правда? – прищурился Торстейн. – А ну-ка!

– Известная история, – сказал Ратмир. – Жил в одной полуденной стране конунг по имени Иисус и ходил в походы с двенадцатью своими берсерками. Один из них из зависти предал конунга, и враги схватили его спящим после пира. Его убили и завалили камнями в пещере. Но он поднялся из мертвых, вырвался из пещеры и убил всех своих врагов. А потом вознесся в Валгаллу живым, как пожелал того Один.

– Хм, – сказал Торстейн, взявшись за бороду, – забавное переложение… а ведь, если верить Евангелию от Марка, они действительно шли в Гефсиманский сад навеселе…

Ратмир снова вздрогнул от неожиданного звона пощечины, которую влепил себе проповедник.

– Иисус – сын Бога в человеческом обличье, который страданием своим искупил грех людей, мой мальчик, – прогудел Торстейн. – Его распяли враги на кресте, но он воскрес на третий день, друг маленьких людей, помощник нищих и больных. Носитель благой вести…

– Да что за весть такая, никак в толк не возьму! – с досадой перебил Ратмир.

– Он возвестил нас о скором пришествии Бога и Царствии Его, когда не будет ни богатых, ни бедных, ни больных, ни убогих. Ибо придет Бог, Отец всех людей, который любит всех и простит грехи всем, и никто не уйдет обиженным…

– А что такое грех?

– Преступление против заповедей Божьих.

– А если я их нарушаю, потому что не знаю, это грех?

– Главный Его закон в тебе с рождения выписан.

– Какой?

– Возлюби ближнего, как себя самого.

Ратмир открыл было рот, чтобы поспорить, но потом задумался и лишь через некоторое время продолжил:

– Ну меня этому с детства учили, без всяких заповедей. Относись к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе. Это правило. Оно есть, и все тут. Чего в твоих заповедях нового? – наконец спросил он.

– А то, – улыбнулся Торстейн, – что все люди и звери – братья, и рана одного – боль для каждого.

– Даже если этот один – твой смертельный враг? – вскинулся Ратмир.

– Даже так, – кивнул проповедник.

Ратмир вздохнул и отвернулся, закутавшись в краешек плаща.

– Сказочник, – глухо пробормотал юноша.

– Его тоже так называли, – с готовностью подхватил Торстейн. – Сказками люди называют обычно то, что они не могут ни объяснить, ни принять. Но как быть, если я не могу объяснить закон, по которому все, что можно поднять вверх, обязательно валится на землю, притягиваясь ею? А этот закон все равно существует, правда?

– Так то ж притяжение, – протянул Ратмир из-под плаща.

– Любовь сильней земной тяги, – сказал Торстейн, поглаживая обух секиры.

– Почему же люди всегда воюют? – выпалил, высунувшись из-под плаща, Ратмир. – Раз эта твоя любовь сильней всего?

– А очень просто, – откликнулся Торстейн. – Для того чтобы любовь вселенскую в себя принять, нужно душу очистить для начала. А то бултыхается там обычно черт знает что: гордыня и алчность, цари царей, дети Сатаны…

– И как?

– А очень просто! – просиял Торстейн. – Очень! Он нам и показал как! «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня…» Он отказался от имущества Своего ради любви и позвал за Собой. Правило вычитания! – поднял палец проповедник.

– Чего?

– Мир говорит тебе: прибавляй – и станешь великим! Прибавляй – и обретешь себя! Прибавляй, хапай, приумножай! Жри, как гусеница! Но вещи, которыми ты владеешь, в конце концов овладевают тобой.

Торстейн вскочил, вдруг увидев на стволе нечто, что Ратмир сначала принял за сухой катышек помета на еловой коре. Грубые пальцы осторожно поднесли к его глазам коричневую куколку какой-то бабочки, такую уродливую и бесформенную, что Ратмир невольно передернул плечами.

– Вот что такое человек! – воскликнул проповедник, вытягивая перед собой ладонь с будущей бабочкой. – Уродливая куколка, в которой зреет шанс на крылатую жизнь. Но, чтобы стать бабочкой, нужно преодолеть в себе гусеницу.

Торстейн бережно вернул предмет своего красноречия обратно на ствол и, откашлявшись, загромыхал дальше:

– Не прибавляй, а вычитай! Не трать свою жизнь на тени от дыма, иди по свету босиком и чувствуй голыми подошвами Истину. И когда поймешь, что вычитать уже нечего, то, что от тебя останется, – и есть ты, настоящий. Неделимая Единица Пифагора. Тот, кому дано и с кого спросится. Тот, кто стоит, когда все ломаются. Тот, кто стал немного похожим на Бога. Ибо человек – это всего лишь мост к Богочеловеку, чья способность любить движет скалами и оборачивает реки вспять!

Торстейн замолчал. Он давно уже забыл, где он и кому говорит. Он нес Слово с наковальни неистовой веры, он…

– Я спать, – пробурчал Ратмир и накрылся плащом с головой.

– Уныние – один из смертных грехов, – слегка обидевшись, заметил последователь Иисуса.

– Нет закона – нет греха, – ответил Ратмир и вскоре засопел.

Посмотрев внимательнее, Торстейн увидел седые пряди на висках у юноши и, вздохнув, отправился подкинуть еды брату огню.

Для людей, чей дух сломлен, одного Слова недостаточно. Нужно подумать, как можно помочь этому несчастному седеющему мальчику, который на глазах превращался в немощного старика.

– Слишком рано для валькирий, – пробормотал, шевеля рябиновым прутиком в углях, Торстейн и подумал, как хороша была бы эта фраза для зачина новой проповеди.

Мальчик выбрал ненависть и месть, и теперь эти два зверя будут глодать его изнутри днем и ночью. Торстейн прикрыл глаза, надолго задумавшись, глядя в огонь. Он слишком хорошо знал, как это бывает.

 

Глава 7

Время бабочек

Когда Ратмир открыл глаза, он обнаружил себя лежащим под пологом шатра. По крепкой ткани и листьям деревьев постукивали капли мелкого дождя. Торстейн возился с головешками под навесом неподалеку, раздувая новое пламя. Над костром на двух рогатинах висел котелок, откуда парило рыбным духом. Ратмир невольно сглотнул слюну. Почувствовав взгляд в спину, проповедник обернулся:

– Ты снова вовремя проснулся. Уха готова.

Ратмир пошевелился и снова с тоской ощутил, что ватная слабость в теле никуда не делась. На каждое обычное движение: сесть, взять предложенную ложку, склонить голову – уходили почти все силы.

Рука с похлебкой из плотвы и листьев молодой крапивы дрогнула, варево пролилось на траву. Ратмир посмотрел на обвисшую плетью руку и скривился.

– Ничего. С Божьей помощью исправим. – Торстейн поднял выпавшую из пальцев юноши ложку и зачерпнул из котелка. – Давай-ка повторим.

– Не буду… как маленький…

– Значит, скоро будешь как мертвый, – сказал проповедник, поднося ложку к упрямому рту. – Ну…

Ратмир подумал, вздохнул и подчинился.

– Только не рассказывай. Никому.

– Не расскажу. Ешь давай.

Уха была горячей и вкусной. Ратмир жадно хлебал ароматную жижу, от запаха которой сводило скулы, то и дело сплевывая неразварившиеся рыбьи кости.

– Благодарю. – Ратмир вытер густо заросший русой бородой подбородок. – Ты сделал для меня много хорошего, а я до сих пор не знаю, кто ты.

– Я человек, – улыбнулся Торстейн, собирая куском лепешки остатки ухи из котелка.

– Кроме прозвища, у человека должно быть имя. Кто ты?

– Я монах. Отшельник. Лес служит мне убежищем и дает пищу, молитва наполняет день, тишина – моя беседа.

– Что-то непохоже… Про тишину, – заметил Ратмир и покраснел от собственной неблагодарности.

– Как-то раз в одной полуночной стране один юноша ощущает, что на него снизошло Откровение. Он оставляет все, что у него есть, и начинает новую жизнь в уединении и молитве, вдали от мирской суеты. Уходит в лес, в место самых тяжелых испытаний и одиночества, чтобы иметь дело лишь с тем, что важно в жизни. Туда, где человек чувствует себя беспомощным и обреченным на крайнюю опасность и абсолютную отверженность. И, подобно святому Антонию, выдержавшему испытание царством демонов пустыни, юноша превозмог трудности, и лес стал местом его встречи с Богом.

– А святой Антоний брал с собой секиру? – спросил Ратмир. Торстейн ласково коснулся отполированного монашеским лбом обуха.

– Она звалась Кровавая Троллиха. Но от грешного юноши осталась лишь кличка. А имя мое, данное при крещении, – Торстейн выдержал эффектную паузу и объявил, воздев руки по сторонам: – Варфоломей!

Ратмир хмыкнул:

– Но секира осталась.

Варфоломей кивнул, пожав плечами:

– На всякий случай. Куда пастырю без посоха его? Кровавой Троллихи больше нет, и зовется она теперь в честь той, кто раскаялась в грехах своих перед Господом.

– И как же?

– Мария Магдалина, – сказал Торстейн и перекрестился.

Ратмир с трудом заставил себя улыбнуться. Ему нравился этот странный человек, называвший братьями и сестрами все, что он видел вокруг.

– А если на нас нападут? – Ратмир положил руку на эфес Мстителя, с которым не расставался и во время сна.

– Слово мое заставит их уйти, – улыбнулся проповедник.

– А если не послушают?

– Послушают, – кротко заверил Варфоломей и закрыл глаза, беззвучно зашевелив губами в молитве.

Убедиться в словах монаха Ратмиру предстояло совсем скоро. На закате у кузницы раздались резкие голоса. Увидев двоих вооруженных топорами мужчин, юноша попытался вскочить, но упал на колени и осторожно пополз на четвереньках в укрытие, шепотом проклиная никак не проходящую слабость.

– Ты кто? – спросил один из бойцов Торстейна, неподвижно стоящего перед ними с секирой в руках. Монах ласково улыбался. Парочка же косилась на огромное лезвие Марии Магдалины и действовать не спешила.

– Я – слуга Господа нашего Иисуса Христа, – ответил тот. – А кто вы, добрые люди?

– Тебя это не касается, – шагнул вперед высокий, широкоплечий, с длинными седыми волосами. Его спутник, приземистый косматый толстяк, поднял свой топор. – Наш отряд разбили у Серого Камня. Мы долго шли и хотим есть. У таких как ты всегда есть припасы. Давай-ка их сюда.

Под коленом Ратмира хрустнула ветка. Дренги резко оглянулись, выставив перед собой оружие.

– Это раненый щенок, – сказал толстяк, приглядевшись. Он с неожиданным для человека своего сложения проворством оказался рядом и выдернул из руки Ратмира меч. – Эта сталь стоит дорого. Я беру ее себе.

– Отдай! – крикнул Ратмир, бросился вперед и ткнулся лицом в мох. Ноги совсем не хотели слушаться.

– Братья мои, – сказал Варфоломей, – не творите лиха, ибо каждому воздастся по делам его…

– Заткнись, монах, – старый викинг выбил секиру из рук Варфоломея, – и тащи жрать. Мы устали.

– Ибо сказано, – продолжал монах, – не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.

Варфоломей повернул голову вбок:

– Бей.

– Чего? – переспросил викинг.

– Тогда я, – сказал тот, мгновенно повернулся на пятках и влепил дренгу такую пощечину, что тот взмахнул руками и рухнул на землю без сознания, выронив топор. – Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас…» – нараспев читал монах, направляясь ко второму грабителю.

– Я ударю! Сейчас ударю! – крикнул толстяк, замахиваясь мечом Ратмира на надвигающегося монаха.

Тот ласково кивнул. Лезвие просвистело мимо легко уклонившегося Варфоломея.

– Господь, я подставил щеку, как ты учил. Первый удар бодрит тело и пенит кровь, – возвел очи монах. – Но второго удара не терпит даже Будда. – Варфоломей взмахнул Магдалиной. Викинг взвыл, схватившись за раненую руку. – Я прощаю тебя, добрый человек, ибо не ведаешь ты, что творишь, – сказал он, сгребая хнычущего от боли толстяка за рубаху на груди. – Пусть рука, соблазнившая тебя, служит предостережением на будущее. Ибо сказано: «Если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

Монах наставительно поднял палец перед скрючившимся на земле воином:

– Не убий, не укради, не прелюбодействуй.

Он вздохнул, сходил за водой, промыл рану, перетянул ее чистым куском ткани и перекрестил. Пока Пес возился с раненым, на земле со стоном зашевелился второй. Подняв голову, старый дренг обвел поляну глазами и быстро понял, что произошло.

– Не убивай! Твой бог тебя учил не этому! – пробормотал он, увидев, что Варфоломей поднялся на ноги и идет к нему.

– Ты прав, – согласился монах, – а еще он учил вот чему. «Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду». «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

– Я понял, понял! – взвизгнул седой, дрожащими руками отстегивая от пояса тугой кожаный мешочек.

– Благодарю. А можно плащ? – застенчиво попросил Варфоломей.

Тот быстро сбросил с плеч шерстяную накидку.

– Спаси тебя Бог, – улыбнулся монах, принимая подарок. – Идите с миром, добрые люди, и да пребудет с вами Господь!

Он радушно перекрестил уходящих, каждый из которых то и дело оглядывался, не гонится ли за ними добрый священник.

– Ну и проповедь… – сказал Ратмир, когда дренги скрылись из вида.

– С каждым нужно общаться на его языке, – ответил Варфоломей и осенил знамением себя и юношу.

– А серебро взял…

Монах пожал плечами:

– На всякий случай…

* * *

Когда с неба ушли сизые тучи и подсохла лесная трава, Варфоломей решил двинуться на рыбалку дальше по течению. Или проповедник вытягал из омута всех щук, или они просто раскрыли его способ ловли на начищенный до блеска кусок ножа с вклепанным крюком из кованого гвоздя – нож блестел под темной водой, будто серебристый бок голавля. С помощью своего нехитрого изобретения Торстейн с неделю таскал пятнистых рыбин длиной в сажень, а потом как отрезало.

Но, когда Варфоломей скатал походный шатер и собрал в мешок нехитрые припасы, оказалось, что Ратмир не может встать на ноги. До этих пор он лежал ничком, глядя вверх остекленевшими глазами, лишь выползал по нужде. Сначала горячие проповеди Варфоломея о благой вести и всемирной любви его занимали, но Ратмир быстро к ним охладел, как ни громыхал и выкатывал глаза монах.

– Вот что, – хмуро сказал Варфоломей, глядя, как сидящий на земле Ратмир равнодушно щупает свои неподвижные ноги, с таким отсутствующим видом, будто это два засохших окорока. – Так мы далеко не уйдем.

– А я никуда и не собираюсь. – Ратмир откинулся на спину и заложил руки за голову. – Без меня иди. Башка уже звенит от твоих проповедей.

– От моей любви отделаться непросто, – согласился тот. – Но зачем я спасал тебя от волков? Чтобы оставить муравьям?

– Плевать, – Ратмир сунул в рот стебелек кислицы и усмехнулся. – Ты любишь весь мир. А я любил всего нескольких, но их больше нет. Тебе есть зачем жить. Мне – нет.

– Так возлюби мир! – вскинулся Варфоломей. – Прими учение в сердце, прости врагов своих, ибо ненависть – это ржа, жрущая душу!

– Так дай мне заржаветь! – крикнул Ратмир. – Просто отстань от меня, большой, тупой, добрый кретин!

Тот побагровел, сжал Магдалину так, что побелели костяшки пальцев, но не сдвинулся с места, а что-то пробормотал под нос и громко приложился лбом к тяжелому обуху.

– Хорошо. Я уйду. Ты останешься. Но сначала позволь провести один обряд…

– Если ты после этого уберешься, то хоть сто раз по сто, – процедил сквозь зубы Ратмир. Он отвернулся, закрыл глаза и вдруг услышал приближающиеся шаги.

– Что… – успел сказать Ратмир, перед тем как на него обрушился обух секиры по имени Мария Магдалина.

* * *

Он очнулся, обнаружив себя сидящим в земляной яме со связанными за спиной руками. Стоявший рядом Варфоломей смотрел на него со сдержанным любопытством.

– Так вот зачем ты спасал меня! – Ратмир невесело рассмеялся. – Все равно выкупа тебе не видать. Оба моих отца мертвы, матери, скорее всего, тоже.

– Выкуп меня не интересует, – ответил монах, снимая с плеча короб, доверху запачканный чем-то бурым и зловонным. Он одним махом высыпал содержимое на Ратмира, и тот чуть не задохнулся от яростной вони, которая даже заставила прослезиться.

– Что это? – крикнул он.

– Дерьмо, – пояснил монах, деловито поднимая с земли мешок, запачканный той же самой субстанцией. – Много дерьма. Весь день за ним в деревню ходил. К жадным людям. Удобрения, говорят, стоят дорого. Вот серебро и пригодилось. Алчность… кругом одни алчность и порок…

Он поцокал языком, покачал головой и споро вывалил содержимое мешка на голову застывшего от варфоломеевской наглости юнца.

– Стой! – заорал Ратмир и замолчал, почувствовав липкий комок на зубах.

– В рот попало? – сочувственно уточнил монах и развязал второй мешок. – Любопытный круговорот у нас получается…

– Я тебя убью! – взвизгнул от злости Ратмир, тщетно напрягая связанные руки.

– А вот это вряд ли, – заметил Варфоломей.

– Я убью тебя!

– Ты? Меня? Посмотри на себя. Ты унылое говно, – сказал монах. – Унылое говно не может никого убить, поскольку все, что оно умеет, – это упиваться своим унынием.

На голову воющего от ярости Ратмира с плеском и чавканьем опорожнился еще один мешок.

– А-а-а!.. – ревел Ратмир. Уровень вязкой, вконец размокшей от начавшегося дождя зловонной жижи стараниями Варфоломея уже поднялся ему до подбородка.

– Хочешь, расскажу одну небольшую притчу? – предложил проповедник, утирая взмокший от натуги лоб и загудел, не дожидаясь ответа: – Однажды пришли в великий город Рим два насмешника. Они издевались над местным конунгом, который ввел налоги на отхожие места и прославился фразой «деньги не пахнут». А римский конунг пошутил в ответ: он посадил их в выгребную яму. Один из его пленников был повыше, другой пониже. Первому дерьмо доходило до шеи, а второму до губ. И, пока первый пытался выбраться, второй кричал: «Не гони волну!»

Варфоломей гулко захохотал:

– Кем из них ты будешь, Ратмир? Кто ты?

Юноша молчал, испепеляя проповедника взглядом исподлобья.

– Я скажу тебе, если ты забыл. Ты – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Господь любит тебя. Попроси силу от любви Его. Только любовь может помочь нам выбраться из дерьма, друг мой.

– Господи, если ты есть, дай мне сил, чтобы заткнуть этому кретину пасть! – заорал Ратмир.

Он сжал зубы, напряг мышцы и рванулся вперед изо всех сил, оттолкнувшись вдруг ожившими ногами от дна. С шумным плеском выскочил из ямы и подбежал к умолкнувшему монаху, сжимая кулаки. Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза.

– Ну и запашок от тебя, – сказал Варфоломей.

Ратмир оскалился, поднял кулаки, застыл, дрожа от гнева… и расхохотался, разжимая пальцы. Его смех подхватил утробный бас монаха, и смеялись они долго и до слез.

* * *

На следующий день монах крестил Ратмира в водах узкой, словно лезвие, лесной реки. После чего надел на шею железный крестик, выкованный специально для этого случая из кусочка бывшей Кровавой Троллихи.

– Пусть он хранит тебя так же, как хранит меня она, – сказал Торстейн, надевая крестик юноше на шею, – а Господь даст тебе новые силы.

Тот улыбнулся:

– Странный он случай выбрал, чтобы явить мне свои возможности.

Варфоломей нахмурился:

– Раньше я уже слышал о подобном случае в северных землях. Один слепец хотел отомстить убийце своей родни – и когда он встретил своего врага на тинге, вдруг обрел зрение. Но после того как прозревший вонзил меч в грудь убийце, – он снова ослеп. – Монах развел руками: – Я не понимаю… Он учит любви, но при этом дает силы тем, кто хочет мести.

– Может быть, потому, что наши боги слишком похожи на нас самих? – предположил Ратмир. – Ты же сам говорил, что Бог – это закон. И месть – это закон. В чем же противоречие?

Варфоломей замотал облысевшей головой:

– Нет, друг мой! Иисус принес нам новое время, когда у людей появилось нечто выше закона!

Ратмир хмыкнул:

– И что же это?

– Милосердие, – сказал Варфоломей. – Эпоха войн, когда у каждого свой закон и порядок, – когда-нибудь закончится. Эра милосердия идет на смену… прекрасная, волшебная и пугливая, словно сказочный альв…

– Время бабочек? – спросил Ратмир.

Монах было вскинулся, всмотрелся в лицо юноши, но тот не смеялся.

– Да, – ответил монах, и осеннее небо в его глазах потеплело.

* * *

Ратмир остался у проповедника на зиму. Он уговорил Торстена наконец сложить вместе бревенчатый дом, помогал в нехитрой кузнице, отдавая долг и перенимая мастерство. Секира только головой покачивал – у наковальни юноша проявлял недюжинные талант и хватку. Но, когда в лесу начал таять снег и распустились первые белые звезды подснежников, Ратмир засобирался в дорогу.

– Если хочешь, ты можешь остаться, – сказал, откладывая молот, Торстейн, когда юноша зашел попрощаться.

Ратмир покачал головой:

– Твой бог вернул мне ноги не для этого. Проповеди получаются у тебя и без моей помощи. Пришло время отыскать тех, кого я люблю, – усмехнулся он. – И тех, кого ненавижу.

– Господь простил своих убийц.

– А что бы он сделал с убийцами своих родных?

– В Книге об этом не сказано, – со вздохом признал монах. – Но желание мести способно ожесточить самое доброе сердце. Ты рассказывал мне свою историю. Люди с твоей земли не любят брать чужое, но за свое стоят до последнего. Я слышал, что туда, где живет твой народ, в Ладогу, пришла война между родами. И может быть, именно тот, кем ты стал, способен…

– Может быть, – оборвал его Ратмир, – но сначала я должен узнать, что стало с теми, кто меня вырастил. Если они выжили, то нуждаются в защите. Ты любишь весь мир, как ближних своих, а для меня ближние – это и есть весь мир. Ты говорил, что нужно платить добром за зло. А чем тогда платить за добро?

– Добро, – повторил монах, посмотрев в серое небо, – что ты без кулаков?

Ратмир промолчал.

– Мечта, – тихо сказал Варфоломей.

* * *

Ратмир собирался в путь недолго: в который раз почистил и подточил черное лезвие Мстителя, поменял рубаху, поскреб щеки и подстриг усы и бороду.

– Нищему собраться – только подпоясаться, – заметил проповедник и протянул ему кошель с серебром: – Вот, возьми.

– А ты?

– А я не пропаду, – улыбнулся Варфоломей. – Взгляни на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, и Отец Небесный питает их…

Ратмир улыбнулся в ответ, поправил кожаные ножны на поясе:

– Благодарю тебя за все.

Торд крепко сжал его руку:

– Как знать, может, наши судьбы еще пересекутся. С Богом.

Ратмир развернулся и быстро зашагал прочь, со стыдом ощутив, как глаза наливаются непозволительной влагой. Зеленые ветви сомкнулись за его спиной, примятая трава расправила стебли, мягкий мох погасил шорох шагов. За несколько ударов сердца лес стер намеки на его присутствие. По листьям забарабанили крупные капли.

«Так бывает часто, – подумал монах. – Вместо ушедшего от тебя дорогого человека приходит дождь. Пора привыкнуть. К этому просто нужно привыкнуть. И опять – чувство, что не успел сказать что-то очень важное. Только вот что?»

 

Глава 8

Тишина внутри грома

Много лет тому назад Торстейн был простым фермером в Норвегии. Он пас коров на своих небольших угодьях и прославился под именем Коровьего Знахаря: ведь никто другой не мог так разбираться в хворях скота. А ночами запирался в небольшой кузнице и ковал гвозди, подковы и прочую мелочь для деревенского быта.

По воинской части его род прославил меч старшего брата, Греттира Сильного, – вот кто не знал усталости ни в битвах, ни на пирах. Высокий, могучий, широкоплечий и голубоглазый, он сводил с ума всех местных дев, да и некоторые замужние косились на него благосклонно. Правда, к младшему брату Греттир заезжал нечасто, заметно тяготясь родством с тихим Коровьим Знахарем, который, по слухам, со своими телятами говорил чаще, чем с людьми.

Но Коровий Знахарь не обижался. Он гордился славой Греттира Сильного, как своей, и любил его, как может человек любить своего единственного близкого родича – мать и отец давным-давно умерли от черной болезни, а остальная родня жила так далеко, что он ни разу их и не видел.

Случилось так, что однажды Греттир на пиру задел словом знатного человека и сильного воина Хрута Золотоношу. Они схлестнулись прямо у пиршественного стола, выдернув воткнутые под столешницы ножи, и били друг друга, кружась между столов под восторженный рев викингов, затем схватили оставленные у входа мечи, а потом хрипящий Золотоноша рухнул окровавленным лицом в братину с брагой, судорожно зажимая смертельную рану на шее остатками обрубленных пальцев.

Горячее питье ворона смешалось с мутным людским пойлом, пролилось на пол, быстро впиталось в опилки на полу корчмы. Зрители поединка, подарив победителю рык одобрения, вернулись к беседам и выпивке. Тело убрали, испачканную братину, не ополоснув, снова наполнил брагой Греттир и одним махом осушил пьяный настой на крови врага.

«Как сказал однажды Храунгвид, скажу и я! – объявил он, поднимая меч. – Я сеял смерть и разрушение тридцать три года, зимой и летом сражался я в шестидесяти битвах, выиграв большинство, и меч мой никогда не тупился!»

Затем Греттир торжественно перечислил имена самых известных клинков севера. Он назвал Тирфинг, меч сына Одина, меч легендарного воина Ательстана, которым тот перерубил жернов, зовущийся Квернбит, или Гроза Жерновов. Упомянул меч короля Магнуса с перекрестьем из моржового клыка и золотой рукоятью по имени Легбит, или Гроза Ног. Назвал меч Ангрвадил великого Торнстена Викинсона, что блистал, как молния, когда его обнажали из ножен, и рубил человека надвое от плеч до ног.

«Я назову тебя Кровопийца!» – объявил он своему мечу, облизнув пахнущие брагой и кровью усы, и многим пришлось по вкусу это название. Не обрадовался произошедшему лишь родич Золотоноши Торнбьерн Англ, который сплотил вокруг себя много знатных знакомых Хрута и добился того, чтобы конунг объявил буйного Греттира вне закона. После этого Англ и его люди выследили Греттира, когда тот ехал на ферму брата, чтобы попросить об убежище.

Когда Греттира взяли в кольцо, Англ предложил ему сложить оружие. «Ты славный боец, и я знаю, что много моих людей ляжет мертвыми у твоих ног, если мы станем биться. Потому я прошу тебя отдать свой меч в качестве платы за убийство моего родича, и мы с тобой будем в расчете», – сказал он. Но когда Греттир, подумав, протянул ему Кровопийцу, тот выхватил из его рук клинок и пронзил им воина насквозь.

Торстейн нашел тело брата утром, когда гнал стадо на выпас. Он склонился над Греттиром и молча сидел так долго, что другие люди подумали: боги отняли у Торстейна разум. А когда настал вечер, Коровий Знахарь поднялся на ноги и, как ни в чем не бывало, отправился домой.

На следующий день он объявил, что отдаст ферму, стадо и все добро тому, кто назовет ему имя убийцы и место, где тот находится. Вскоре он уже плыл в Миклагард, столицу Византии Константинополь. Где-то там, в императорской гвардии, служил человек, которому предстояло стать мертвецом.

Месть стала смыслом жизни, а имя убийцы своей семьи Торстейн повторял утро и вечер.

Рассудив, что легче всего он доберется до Англа, если станет таким же гвардейцем, Коровий Знахарь пришел устраиваться на службу в элитные воины императора. Назвавшись дровосеком с севера и спокойно выслушав смех командиров, он предложил сразиться с любым из них. Те обрадовались развлечению и разрешили дровосеку взять в руки замотанную для безопасного боя в тряпки секиру.

А Торстейн дома, из-за волков, повадившихся на выгоны таскать бычков, выходил с двуручной секирой и порой со скуки упражнялся с ней, легко валил больные стволы и корчевал под новые поля громадные пни да рубил добрым людям на дрова сухостой. Он шутя разбросал нескольких гвардейцев и щедро накормил песком тренировочной площадки поднявшего его на смех командира.

«Я просто представил, что рублю деревья», – отмахнулся он от расспросов.

Возможность убить Англа представилась ему спустя месяц, когда они встретились в небольшой портовой корчме после удачной боевой вылазки против сарацинских разведчиков на одном из тихих имперских островков, где больше не было ничего, кроме пальм, поваленных колонн разрушенных греческих храмов да пещер, когда-то обжитых первыми христианами-коптами.

Англ сидел у огня, где на вертеле скворчал и жарился целый поросенок, и с улыбкой гладил большого серого кота, сыто мурлыкавшего на коленях. Меч по имени Кровопийца стоял рядом, прислоненный к стене. Меньше всего сейчас Торбьерн походил на убийцу.

Торстейн вышел вперед, подхватил Кровопийцу и вытащил сталь из кожаных ножен. Англ оглянулся, узнал его и застыл, крепко прижав к себе кота.

– Мой единственный брат… У меня не было выбора… – пролепетал он, но не успел закончить.

– Как и у меня, – сказал Торстейн и воткнул меч в глотку выпучившего глаза человека.

«Мой брат приветствует тебя из Валгаллы», – сказал, глядя в мутнеющие зрачки, Коровий Знахарь.

Тонко мяукнул кот, спрыгивая с разжимающихся рук. Оставив клинок в горле врага, Торстен выбежал из корчмы и скрылся в густых южных сумерках.

В порту недоставало одной из лодок, и солдаты решили, что убийца отплыл на какой-нибудь из соседних островов. Его искали с неделю и так и не нашли, потому что все это время Торстейн укрывался в одной из пещер поблизости места убийства.

Он давно приметил это убежище – скрытное, теплое и сухое. К тому же копты прорыли здесь целые катакомбы, пещера соединялась с другой узким проходом с высеченными из камня колоннами, а значит, имелся запасной выход на случай, если бы его обнаружили.

Первая ночь здесь была беспокойной. Торстейн ворочался на шкурах, слушая завывания ветра снаружи, и плотно кутался в плащ. Темнота все сильнее давила на грудь, и он, не выдержав этого, поднялся и зажег небольшой факел. Когда разгорелось и слабо закоптило пламя, он увидел лица.

Иконы были нарисованы в специально выдолбленных на стенах нишах давным-давно, но краски так и не выцвели, словно кто-то иногда специально приходил сюда обновлять их. Торстейн вспомнил, что слышал о небольшом монастыре, находившемся на другой части острова, – наверно, монахи иногда наведывались сюда, чтобы поддерживать жизнь в нарисованных ликах своих волшебников.

Художник был хорош. Торстейну казалось, что глаза изображенных на камне святых пронизывают его насквозь, но смотрят не с осуждением, а скорее с ласковой печалью. Он отвернулся и задул факел.

Но сон так и не пришел. Торстейн думал о людях, которые жили в этих пещерах до него. Они оставили теплый остров под ласковым солнцем, где деревья умеют цвести и плодоносить одновременно, где зимой не бывает снега, а в синих бухтах полно рыбы на любой вкус, чтобы жить среди камней под землей, рисовать чародеев с живыми глазами и молиться своему единственному богу. Ради чего?

Он не мог этого понять, как ни пытался. Коровий Знахарь ворочался, укрывался плащом с головой и прижимал к себе оружие, чтобы холодный металл остудил горячий лоб, но даже уверенная тяжесть секиры в руках не могла принести ему спокойствия.

За входом в пещеру ветер взвыл с новой силой, и вдруг Торстейн услышал отчетливый ритмичный стук, словно кто-то хотел переступить порог его убежища, но не мог это сделать без приглашения.

Он сразу понял, кто это, и, представив себе, как окровавленный Англ с торчащим из шеи мечом стоит у пещеры и мерно стучит о камень большим кулаком, поежился и сжал в ладони серебряный молоток Тора, верный, как известно, оберег от темных сил. Но стук не прекратился и даже, наоборот, усилился. Торстейн почувствовал, как по лбу покатились холодные капли пота. Он вскочил и снова зажег факел, вновь оказавшись в компании задумчивых лиц. Теперь волшебники смотрели успокаивающе, и он подумал, что, скорее всего, у них здесь гораздо больше силы, чем у Тора, чья мощь хранила северные земли. Торстейн обратился к ним, беззвучно зашевелив губами.

Стук снаружи прекратился. Вместе с ним утих ветер. Торстейн погасил огонь и закрыл глаза. Буря внутри тихла вместе с непогодой снаружи, и он снова мог спать.

Наутро он вышел из пещеры размять затекшие ноги и с усмешкой увидел, как снова поднявшийся на рассвете ветер хлопает о камень рядом с входом сухую ветвь старой пальмы – вот кто стучался к нему всю ночь в непогоду! Торстейн оторвал ветку и зашвырнул ее подальше в кустарник.

Он осторожно спустился к ручью, зорко наблюдая окрестности, но вокруг было тихо. Товарищи Англа наверняка уже в порту, готовят корабли к отправке. Торстейн опустил руки в холодную воду и вздрогнул. Ему показалось, что с ладоней в бегущей воде снова тянется багровый след, как тогда, когда он тер песком в источнике ладони, испачканные кровью убитого земляка. И сколько бы он ни убеждал себя, что это всего лишь местная, темная от торфа, вода, по спине все бежали ледяные мурашки. Торстейн вспомнил исказившееся от смертельного удара лицо и ужас в глазах узнавшего его врага. Это было воспоминание, достойное любой саги… Но почему нет веселья в его сердце?

Он набрал воды в мех и вернулся в пещеру, решив переждать еще с пару суток. Лег на шкуры и снова встретился взглядом с живыми глазами нарисованных лиц. И опять ему показалось, что все эти незнакомые люди смотрят с непонятной ему нежностью и печалью, словно жалеют его.

Торстейн закрыл глаза, вдруг почувствовав, как непонятное, но пронзительное чувство тоски защемило в сердце, разойдясь по телу волной внутренней боли, – как будто проснулся среди зимнего мрака, а утро все не настает. Душная ночь течет прямо по жилам, копясь и превращаясь в груди в черный ком волчьего воя, рвущегося из глотки, как тошнота. И прямо сейчас, вот так сразу, ты готов отдать полжизни за один луч света из-за края темной земли. За один взгляд человека, знающего, отчего ты не спишь.

Внезапно что-то коснулось его ноги. Он вскочил, сжимая секиру, и похолодел, увидев у ноги большого дымчатого кота. Тот внимательно и равнодушно смотрел на него светло-зелеными глазами, а потом куда с большим интересом перевел взгляд на мешок с копченым мясом, лежавший рядом.

– Он просто хочет есть, – раздался в пещерном полумраке тихий мелодичный голос, и из-за поворота показался человек в сером балахоне, опоясанном простой веревкой.

Торстейн отскочил, выставив перед собой оружие.

– Не пугайся. Я знаю, кто ты. Но я не воин. Я монах.

– Это ты приходишь сюда рисовать лица? – Торстейн, подумав, опустил секиру.

– Да.

– Они смотрят… будто живые, – сказал Коровий Знахарь и облизал вдруг пересохшие губы.

– Божественное вдохновение может оживлять даже камни. – Монах прищурился, коснувшись пальцами светло-розовых бутонов, невесть как проросших из голой глыбы. Торстейн неожиданно для себя опустил глаза под его взглядом. – Хочешь, я расскажу, что они видят?

Знахарь промолчал.

– Они видят, что месть свершилась. Костер внутри погас, но перед этим выжег все, что могло гореть, – заговорил монах. – Они видят, что ты вскоре подашься на родину, попытаешься вернуться к прежней жизни. Но каждую ночь у твоего порога будет стучать сухая ветка памяти, и каждое утро с твоих пальцев будет струиться кровавый след. Потому что смертельные враги связаны ненавистью крепче, чем кровные братья, а Кровопийца никогда не напьется впрок.

Они видят, что вскоре ты решишь, что твоя нить подошла к концу. В груди будет пусто и гулко, будто в заброшенном храме. Однажды в этой пустоте ты услышишь голос, который прикажет тебе жить и приведет к нам.

– Кто вы?

– Мы – цветы на камнях. Мы – тишина внутри грома.

– Зачем вы бежали сюда от настоящей жизни? – прошептал Торстейн, медленно опуская секиру.

– Мы не бежали, – сказал монах. – Мы возвращались к ней.

* * *

Мир устроен так, что люди смеются над чужими ошибками, но учатся – на своих. Так что мы еще договорим, – прошептал Торстейн вслед давно умолкшему шороху шагов. – Я знаю, что мы еще встретимся. А пока…

Он закрыл глаза, заткнул секиру за пояс и забормотал, сложив руки лодочкой на груди:

– Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизятся: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.

Варфоломей закончил шептать молитву и сотворил крест секирой по имени Мария Магдалина.