Браги Сигурдсон говорил, что море объединяет людей, а земля разъединяет. Леса и болота севера были настолько непроходимы, что гораздо быстрее можно было добраться из одного селения в другое на лодке или корабле вдоль берегов, чем пешком или на лошади. Но со времен смуты, начатой походами Атли, шхеры кишели разбойниками, повадившимися грабить корабли.

Защититься от шаек могли лишь города с высокими стенами и гарнизонами тех ярлов, кто сумел удержать власть. Вскоре под защиту фортов потянулись вереницы беженцев из неспокойных окраин.

В Бирку, куда решил отправиться Ратмир, чтобы купить место на корабль в Гардарику, вела лишь одна большая старая дорога. Имени у нее не было: назвать – значит ограничить, а конец пути здесь у каждого был свой. Дорогу так и звали: Дорога.

Разные люди встречались здесь. Скрипели телеги со скарбом больших семей в сопровождении крепких настороженных мужчин, не убиравших рук с топоров за поясами. Их суровые жены тоскливо оглядывались, некоторые шепотом пытались угомонить расшалившуюся ребятню, для которой семейные передряги были всего лишь новым веселым приключением.

Месили грязь караваны торговцев под охраной конников в пыльных плащах с мечами и луками. Скучавшие купцы без устали пили пиво и изредка запевали песни, что брали с собой из далекого дома вместе со щепотью родной земли.

Были здесь и бродячие торговцы, похожие на бандитов, и бандиты, похожие на торговцев, и странствующие колдуны, и просившие милостыню нищие, и расточавшие мудрость проповедники. Некоторые путники знакомились между собой и сбивались в группы, чтобы в первую же ночевку за брагой у костра открыть друг другу души или вскрыть животы.

Дорога была ничьей и принадлежала всем одновременно. Она и текла, и лежала неподвижно, навевая то печаль, то радость, то тревогу. Странной была Дорога: опасной и волшебной, как сама жизнь.

Выносливый мохноногий конь, стоивший Ратмиру целое состояние, шел ровным шагом. Мерное движение убаюкивало. Всадник то и дело клевал носом. Когда подбородок упирался в грудь, он вздрагивал, открывал глаза и озирался, неизменно натыкаясь на завистливые взгляды пеших путников.

– Эй, красивая! – гаркнул кто-то за спиной. – Охрана не нужна?

Обернувшись, Ратмир увидел двоих мужчин, обступивших с двух сторон бредущую с плетеным коробом за спиной высокую стройную женщину. Она держала за руку худенького мальчика с русыми кудрявыми волосами.

Он узнал жительницу города, который сам предал огню. В ушах загудело пламя, раздались треск и предсмертные крики, словно кричали от боли сами охваченные огнем избы. Тело обожгло невидимым пламенем, Ратмир сжал зубы от горючей боли и покачнулся. На судорожно сжатых кулаках на поводьях проступили волдыри ожогов.

Нет, только не сейчас…

– Мы спешим, – бормотала женщина, пытаясь увернуться от рук одного из «охранников». Второй зашел сзади и открыл крышку короба, заглянув внутрь.

– Одно тряпье, – протянул он, цыкнул слюной сквозь дырку вместо передних зубов и посмотрел на товарища.

– А мы все равно ее проводим, Флоки. Бесплатно, – усмехнулся тот. – Не зря меня называют Льотом Женолюбом.

Он тряхнул нечесаной гривой тускло-медных волос и хлопнул женщину по заду. Та лишь устало отшатнулась и затравленно посмотрела вокруг. Но путникам на Дороге не было дела до мужского интереса к одинокой женщине.

– Не бойся, – подбодрил Льот, обнимая ее за плечи, – путь дальний. Отработаешь передком, глядишь, и целой доберешься.

– Не трогай маму! – крикнул мальчик. Он бросился с кулаками на взрослого и отлетел назад от сильной оплеухи.

– Не надо, – выдохнула женщина, бросаясь к сыну.

– Подотри ему сопли и пойдем, – сказал Льот и лениво посмотрел на приблизившегося всадника. – А тебе чего надо?

– Я забираю ее, – сказал Ратмир, спускаясь с коня.

– Шел бы ты отсюда… – начал Льот и упал, харкая кровью из разбитого рта.

Ратмир потер кулак. Поморщившись от взрыва боли в челюсти, повернулся к замершему в нерешительности Флоки. Он положил руку на топор за поясом и смотрел на незваного гостя круглыми немигающими глазами.

«Если ты решишься напасть с оружием, я пропал».

– Живому лучше, чем мертвому, – сказал ему Ратмир, с трудом удерживаясь на ногах, – голова кружилась и гудела от ломоты в подбородке. Похоже, у Льота была сломана челюсть.

Черный клинок с едва слышным шипением выполз из ножен. Обожженная рука с трудом удерживала рукоять распухшими пальцами. Флоки теперь задумчиво смотрел на меч Ратмира. Быстротой мысли он явно не отличался.

Ратмир подошел к женщине, испуганно обнимавшей сына. У него кровил разбитый нос.

– Вот, приложи, – Ратмир достал из мешка за спиной чистую тряпицу.

Зрачки женщины расширились.

– Ты… – прошептала она, узнав его.

– Все изменилось, – сказал Ратмир. Он не знал, что говорить еще.

Ее глаза впились в его лицо, стараясь прочитать правду.

– Я виноват… но все изменилось, – пробормотал бывший Железный ярл, опуская взгляд. – Я лишь хочу тебе помочь…

Он замолчал, почувствовав, как тонкие пальцы коснулись руки. Поднял голову. Полные слез глаза смотрели на него, но лицо женщины было спокойным. Она прочла в его взгляде, что хотела.

Ратмир осторожно взял ее за руку, кивнул смотревшему исподлобья ребенку. Он помог забраться на коня мальчику и его матери, взял поводья в левую руку. Мститель в правой не спешил в ножны. Льот и Флоки стояли на обочине и о чем-то тихо переговаривались.

– Вперед, – сказал Ратмир коню. Копыта мерно затопали в дорожной пыли. Пару раз Ратмир оглядывался, но все было спокойно. Наконец он вернул меч на пояс и посмотрел на своих новых спутников. Мальчик сладко спал, посапывая маленьким носом в засохших разводах крови. Мать дремала, устало уронив голову на грудь.

Две беззащитные жизни доверились ему без остатка посреди кишащей хищным зверьем дороги. А он – всего лишь побитая собака, у которой вырвали когти и клыки…

Дорога уходила то влево, то вправо, огибая редкие, поросшие бурым лишайником скалы и заболоченные озерца. У этих лужиц под зелеными стрелами осоки журчали родники, где можно было набрать воды. Иногда Дорога ныряла в перелески, и на лица путников ложились прохладные тени.

Опасность могла поджидать везде. Смотрела из каждого встреченного в пути лица, с которого недобро поблескивали глаза под густыми бровями. Дремала в ножнах на боках проезжавших мимо конных разъездов у постоялых дворов. Кралась сзади, прячась в негромких беседах вооруженных мужчин за спиной.

Ратмир устал бояться. «Делай что должен, и будь что будет», – наконец, разозлившись на самого себя, решил он. Дышать стало легче.

День близился к закату, пора было искать место для ночлега.

* * *

Сухие сосновые ветки весело потрескивали в огне, то и дело стреляя искрами в звездное небо. Трое путников молча сидели вокруг костра, глядя в пламя. Иногда Ратмир поднимался с расстеленного плаща, брал чутко спавший на коленях клинок и выходил из красноватого круга света, мгновенно превращаясь в высокую безликую тень. Тень бесшумно обходила окрестности и возвращалась к свету, снова обретая заросшее бородой и усталостью лицо.

Женщина и мальчик сидели, прижавшись друг к другу. За весь день и вечер они не проронили ни слова. Только мать буркнула благодарность, когда спутник угостил их вяленым мясом и куском большой лепешки из пресного теста.

Ратмир решил отсыпаться утром, а ночью нести дозор. В конце концов, при свете напасть на спящего вооруженного мужчину гораздо опаснее, да и женщина с ребенком могут вовремя поднять гвалт. Какой-никакой, но сигнал всей округе – разбойники! Душегубов на Дороге не жаловали и старались вешать при первой возможности на первом же дереве.

Чтобы отгонять сон, Ратмир вытащил нож и рассеянно резал кусок деревяшки с толстыми обломками веток. Из-под лезвия уже показались большие рога и лосиная морда. Теперь Ратмир аккуратно ровнял сучки, которым досталось изображать ноги животного. Конечности выходили кривоватыми, но резчик не сдавался.

– Ноги удались не очень, – доверительно сказал Ратмир мальчику, который давно уже внимательно наблюдал за актом творения, – зато рога вышли знатные. С такими рогами и бегать ни от кого не надо. Враг сам шарахаться будет.

Мальчик промолчал, не отрывая от поделки глаз.

– В бегстве тоже польза бывает, – сказала вдруг женщина, все так же безучастно глядя в костер. Голос был глухим, как обступившие их лесные сумерки. – Вот ты вроде мучаешься сейчас. Или притворяешься, что мучаешься, – продолжила она, и Ратмир услышал в голосе сухую усмешку. – Думаешь, крова нас лишил. И бежим мы сейчас боги знают куда. А мы ведь рабами тамошними были. Не устрой ты пекло, так бы и подохли в ошейниках. Вот, видел?

Она запрокинула голову, показывая широкую полосу потемневшей кожи на горле.

– Как твои люди потеху начали, я первым делом в суматохе эту дрянь с шеи срезала. Подумала, раз умирать время пришло, то смерть надо встретить как свободный человек.

– Значит, я свободу вам дал…

– Вроде того, – кивнула женщина. – Меня Торбранд выкрал у братьев. Отказала я ему когда-то. Вот он и решил за гордость наказать. Украл и увез к себе. Братья так и не нашли. И стала Гудрун Красивая рабыней для утех. Даже сына не признал. А теперь мы свободны. Доберемся до порта и отправимся домой, в Тресковую долину.

– А чем дорогу оплатишь?

– Тем, что есть, тем и оплачу, – женщина вдруг рассмеялась, словно звякнув колокольчиком. – От гордости Торбранд-покойник отучил. Хорошим учителем был. Пригодится.

Ратмир срезал с пояса кошелек и протянул спутнице.

Та подняла глаза:

– Хочешь меня купить?

Он помотал головой:

– Просто возьми. Пригодится.

Гудрун белозубо улыбнулась и снова посмотрела на него, но теперь по-другому, тепло и волнующе, как умеют глядеть лишь настоящие красавицы.

Ратмир повернулся к ее сыну:

– А тебе вот кто достанется: Лосиный конунг. Видишь, рога какие? Это значит, что в лесу главный он, и все звери его слушаются.

Мальчик молчал.

– Неразговорчивый он у тебя.

– Недавно это появилось. После того как вы к нам пожаловали. Горящая крыша на его дружку упала. Мы выбраться успели, а он нет. Так и сгорел дружка на наших глазах. Не подойти было.

Ратмир опустил руки. Его снова обдало смертельным жаром, в ноздри ударил невыносимый смрад горящей, еще живой и кричащей от боли плоти. Он пошатнулся от судороги, а паренек вдруг прижался, обнял его всем телом, так что Ратмир почувствовал, как бьется маленькое сердце.

Мальчик трясся от рыданий. Их было слишком много для небольшого пятилетнего тела, и плач выходил толчками, словно густой гной из вскрытой, набрякшей от боли раны.

– Ну что ты, что ты… – растерянно бормотал Ратмир, осторожно выпустив из руки нож, и глупо повторял: – Вот, смотри, рога у него какие… Знатные рога…

На руку упала детская слеза, и была она тяжелее навалившейся на мир ночи. Ратмир силился подобрать слова – и захрипел, почувствовав на горле тугую петлю веревки.

Гудрун вскрикнула, бросившись к мальчику. Упала от удара кулаком в лицо. К корчащемуся на земле Ратмиру подошел человек и изо всех сил пнул его в ребра.

– Пришел пожелать тебе спокойных снов, разноглазый, – услышал он голос Льота.

Веревка на шее сжалась сильнее. Ратмир удобнее перехватил в руке деревянную фигурку и наугад врезал ею на звук тяжелого дыхания сзади.

Душитель взвыл, ослабляя хватку. Не теряя времени, Ратмир вывернулся и ударил локтем. Под рукой чавкнул кадык, вой оборвался. Хрипя и задыхаясь от дикой боли в правом глазу и шее, Ратмир бросился к коню.

– Сюда! – просипел он женщине, схватившей ребенка.

Остальные нападавшие бросились к нему. Шатаясь от боли, он вытащил меч, рубанул привязь. Гудрун взлетела в седло, протянула руки к малышу, устроила его спереди.

– Стоять! – из последних сил рявкнул Ратмир, одним ударом славного меча перерубая древко топора одного из врагов. Хлопнул по крупу коня, и тот, вздрогнув, бросился вперед.

Гудрун оглянулась. Белые пушистые волосы выбились из-под платка, мерцали в лунном свете, словно серебро альвов. Это было красиво. Мальчик тоже посмотрел на него. Это было очень важно. И было последним, что успел увидеть Ратмир, перед тем как рухнуть в мокрый от ночной росы папоротник.