Сначала они миновали капище, где возвышалась огромная статуя из дерева. На прибывших путников взирал из-под нахмуренных бровей гигантский муж в кольчуге. Семь лиц было у него под одним шлемом и семь мечей висело на широком поясе. Восьмой клинок, прибитый к статуе большим бронзовым гвоздем, крепко сжимала дубовая рука.

Хозяин Ладоги чтил воинственного славянского бога Руевита, который видел все стороны света и всегда был готов к сражению.

Палаты князя представлялись Ратмиру огромным дворцом из дерева, украшенным резьбой и серебряными фигурами, – что-то наподобие дома Браги Сигурдсона, любившего пышность во всем. И он удивился, когда буланый конь воеводы остановился перед простой избой о двух этажах.

Воевода молча кивнул страже у ворот из нетесаного бруса и вошел, поманив за собой спутников. Стражник вытащил из ножен Ратмира меч, забрал у Бояна небольшой ножик, еще раз оглядел их с ног до головы и махнул рукой. Они прошли холодные сени и поднялись по лестнице на второй этаж.

Гостевой зал оказался полутемным помещением с едва теплившейся в углу каменной печью. Почетное сиденье находилось у самой дальней стены, увешанной круглыми щитами, копьями и топорами.

Воевода остановился на пороге, ожидая приглашения войти.

– Не мешкай, Хравн, – раздался скрипучий голос, – тебе не нужно моих разрешений.

Воевода склонил голову и подтолкнул друзей вперед. Те послушно двинулись к княжескому престолу, откуда взирал на них хозяин Ладоги.

Он сидел, чуть сгорбясь, небрежно вытянув длинные ноги в красных дорогих обмотках. Сапоги из телячьей кожи валялись рядом. Узловатые пальцы руки задумчиво трогали длинные седые усы на сухом, словно высеченном из коричневого камня, лице. Мутноватые голубые глаза равнодушно скользнули по лицам вошедших.

– Он, – палец ткнул в направлении слепого, – пусть подойдет.

– Подведи, – шепнул Боян.

Ратмиру показалось, что его голос почему-то дрогнул.

– Здравствуй, Ратибор Стоянович, – сказал Боян, кланяясь в пояс подавшемуся вперед князю, который старался рассмотреть лицо гостя.

– Здравствуй… – ответил тот и, отчего-то помедлив, продолжил: – Боян.

– Воевода твой говорит, мы народ смущаем. Неправда это, – мягко сказал певец. – Не смущаем, а волнуем. Песни, они для этого ведь и созданы…

– Сколько тебе зим? – вдруг перебил Ратбор.

– Сороковую отметил, княже, – улыбнулся тот. – А ты, может, песню про себя заказать хочешь? Или стих торжественный? Могу сочинить историю о любом из зверей, – он кивнул на стену, – на твоих щитах.

Князь поднялся и, переступая босыми ногами по доскам пола, подошел к певцу.

– Боян, – голос повелителя Ладоги князя Ратибора, сына Стояна Гремящего, дрогнул.

Слепой улыбнулся. Воевода разинул рот и застыл от удивления. Ратмир переводил взгляд с певца на князя, пытаясь понять, что происходит.

– Я уж думал, не признаешь, – сказал Боян и добавил негромко и осторожно, будто пробуя на вкус новое слово: – Отец…

Ратибор сгреб хрупкого певца в объятия.

– Прости меня, – прошептал он и, забыв, что на него смотрят чужие, глухо зарыдал. Плач бухал из него, будто сухой хриплый кашель.

– Я никогда не держал на тебя зла, – сказал Боян, осторожно пытаясь выбраться из хватки князя.

– Только потом я понял, что натворил… Искал тебя… по селам и лесам… так и не нашел… – Ратибор замолчал и поднял мокрые глаза. – Но ты вернулся.

– Отец…

– Мои глаза зорки, но люди говорят, что ты своим сердцем можешь видеть все, что творится в трех мирах. Теперь я могу спокойно умереть. Боги во второй раз подарили мне наследника. Я желал тебе смерти. Прости меня еще раз, – Ратибор выпрямился и обвел глазами зал. Посмотрел на воеводу и Ратмира, словно видя их в первый раз. Нахмурился, потом улыбнулся. – Сегодня объявлю пир!

– Отец, – повторил сын.

– Что за лохмотья на тебе? Эй, Хравн…

– Отец, я покинул альвов, чтобы научиться видеть людей. Если я останусь в твоем доме, то снова стану слепым. Не удерживая меня, – тихо, но твердо сказал Боян.

Князь замолчал и словно окаменел.

– У нас с тобой будет целый вечер. Завтра я уйду, – сказал Боян. Веснушчатое лицо было строгим. – Сегодня нужно помочь человеку, – его рука коснулась рукава Ратмира. – Ему надо добраться до Каменного острова, что у Искорости.

Ратибор с усилием перевел взгляд на Ратмира:

– Такой деревни больше нет.

– Как… – не выдержал Ратмир.

– Теперь она называется Проклятой деревней. А Каменный остров – Бесовым. Темные дела в селе творились, пока я своего наместника не отправил.

– Я должен быть там, – сказал Ратмир.

Взгляд Ратибора Стояновича потяжелел.

– Отец, – сказал Боян.

– Ладно, – князь обратился к Хравну. – Дашь ему лошадь и еды в дорогу.

Воевода склонил голову и посмотрел на Ратмира:

– Идем.

– Прощай, – Ратмир крепко пожал мальчишескую ладошку. – Я твой должник.

– Тогда закончи мою будущую историю как следует, – улыбнулся Боян. – Странствуй здоровым, здоровым вернись! Доброй дороги!

* * *

Резвый мохноногий конек Бурка двигался быстро, да и править им почти не было нужды. «Езжай прямо и никуда не сворачивай, Бурка путь до Искорости сам знает», – напутствовал Хравн. Сказал еще, что разбойников на той тропе нет, охотников ездить в Проклятую деревню мало, а те, кто туда по надобности отправляются – закованные в сталь княжьи дружинники, таких грабить себе дороже.

Знал это Ратмир и все равно ежился, глядя по сторонам. Леса Гардарики были гуще, темнее, неприветливей, чем сосняки земли северян. Одни лишь огромные ели чего стоят: вон как разлапились, того и гляди в хмурое небо упрутся.

На вершинах молчаливые вороны чернеют. Пару раз сверху шишки в голову прилетели: то ли белка балуется, то ли древесные духи шалят. Черная куница дорогу неторопливо перешла, застыла, рассмотрела без страха путника. А тот слегка обмер – показалось, что у зверя глаза человечьи. Может, почудилось, а может, и нет. По дороге к проклятым всякое может быть.

Почему Искорость свое новое зловещее прозвище получила, воевода Ладоги так и не сказал. «Это, – сказал, – тебе лучше у местных поспрашивать». Любят они местными страшилками приезжих пугать – и на дорогах после этого спокойней, и бродяг в деревню меньше заходит!

Упомянул лишь Хравн, что связано все это с какими-то камнями, которые там то ли оживают, то ли убивают, а может, и то и другое, вместе взятое. Ратмир не очень-то понял, а расспрашивать угрюмого воеводу, цедившего слова, как воды в рот набравши, не хотелось.

Путник надеялся, что, когда покажется въезд в село, на душе посветлеет, но, увидев деревянные ворота под небольшой сторожевой башенкой, понял, что ошибся. Искорость начиналась с гигантского угрюмого креста, вытесанного из серого камня. Он возвышался чуть ли не вровень с остроконечной вытянутой крышей башни, с которой на него лениво смотрел сторож: круглоголовый парнишка, сидевший на самом краю и болтавший босыми ногами.

– Кто? – окликнул он, важно положив руку на короткую деревянную рукоять в ножнах на смуглой шее.

– Я Ратмир, сын Браги Сигурдсона. Еду от князя из Ладоги по особому поручению, – сказал Ратмир, как велел ему Ратибор Стоянович.

– Докажи, – паренек ловко спрыгнул с крыши и подошел к всаднику. – Раз от князя, то, это самое, знак должен быть.

Ратмир протянул ему берестяной свиток, запечатанный знаком князя – изображением семиликого Руевита. Стражник, сурово выпятив нижнюю губу, посмотрел на печать, потом на Ратмира, затем снова на печать.

– Там написано проводить до гостевой усадьбы, – подсказал Ратмир, наблюдая за действиями охранника деревни. – Напоить и накормить.

– Понятно, это самое, – отозвался тот и смешно сдвинул светлые брови, от чего пришли в движение огромные оттопыренные уши на бритой голове, – волю князя, не сомневайся, исполним.

– Тебя-то как звать?

– Ероха… Ерофей, – степенно поправился паренек, возвращая Ратмиру свиток.

Он взял поводья и улыбнулся Бурке:

– Пошли, животная, пшенкой накормлю!

Взглянул на усмехнувшегося Ратмира, покраснел, откашлялся и снова напустил серьезность:

– Сам-то откуда будешь?

– Издалека.

– Зачем к нам пришел?

– По делу.

– По какому?

– Княжескому, – помолчав, ответил Ратмир. А про себя пожал плечами: он и сам не знал, зачем его сюда Короли Ночи отправили.

– И что за дело такое? – вслух принялся рассуждать провожатый. – Вроде посадник, это самое, справляется. И нечисть из камней вывел, и поганых с Бесова острова, это самое… разогнал.

Копыта Бурки застучали по деревянному настилу. Ратмир с любопытством оглядывался на низкие избы по краям крытой мостовой. Деревня, видно, была когда-то зажиточная, но лучшие ее времена прошли: настил главной улицы местами подгнил, а новых досок так и не положили, бурую от времени солому крыш домов давно никто не менял.

Зато над каждой дверью избы были вырезаны одинаковые кресты – такие же кресты были высечены на камнях, стоявших по сторонам порогов. И еще тихо было, словно перед грозой. Будто в деревне жили не люди, а тени.

Пустыми стояли огороды за частоколами, не было звонко на улицах от играющих ребятишек, не было видно и взрослых.

– Где ж все? – спросил провожатого Ратмир. – Деревня как вымерла.

– Каются, – ответил Ероха. – Сегодня, это самое, день покаяния. Вот и каются. В церкви. Вон, видишь? А я на службе, мне сегодня не надо, – с достоинством уточнил он.

Он показал на возвышавшийся посреди села высокий дом из крепкого сруба. Его крыша круглилась, будто надутый парус, из центра которого торчала массивная мачта.

– В том доме-корабле? – спросил Ратмир.

– Да не мачта это, – усмехнулся Ероха. – Это крест. А дом – церковь называется. Там жгут смолу и молятся всеединому могущественному духу. Богу, это самое, – поправился он и мелко перекрестил грудь в видавшем виды некрашеном льне. – Плохо молишься – конец тебе. Хорошо – после смерти в рай попадешь.

– Рай? – повторил Ратмир, вспомнив монаха Варфоломея, и покачнулся от резкой боли в груди.

– Ну да, – снисходительно посмотрел Ероха. – Место такое. Здоровенная горница в небе. Попал туда, сидишь себе на облаке и смотришь вниз. Как в котле грешники варятся и визжат. И так всю жизнь. Только еще дольше. Вечность, – уточнил Ероха. – И ангелы вокруг поют. Красота!

– Красота, – неуверенно повторил Ратмир, невольно представив, какую кашу образует смесь пения ангелов с воплями из котла.

– Чудесник сказал, это самое, – добавил Ероха, – что мы бы всей деревней в аду варились. Из-за Каменных Змей. За то, что они с нечистью якшались. Вот нас верховный дух, бог, это самое, покарал проклятьем. Но он, Чудесник, вовремя до нас добрался и спас нас всех. Так что теперь на облако, – он шмыгнул носом, – если грешить не будем, конечно. Бог все видит.

Он, как показалось Ратмиру, с досадой посмотрел в небо и шмыгнул носом.

– Чудесник – так посадника вашего зовут?

– Ага. Он. Чудесник, после того как нас спас, церковь велел построить и каяться там через день.

– За что каяться-то?

– За то, что с Каменными Змеями с острова знались. И камням доверяли. На остров многие приезжали, чтобы Змеи их болезни исцеляли. Деревня за счет этого хорошо жила. Гостевые дома при каждом дворе были. Хорошо жили мы тогда, с достатком, – вздохнул Ероха, потом снова покосился на небо и добавил: – Но Чудесник сказал, это все бесы делали. Чтобы мы этим бесам верили. А не богу.

– А что случилось-то?

Ероха остановился у большого дома в несколько этажей.

– Вот – единственный гостевой дом остался на всю деревню. Да и тот пустует. Сюда мужики брагу приходят по вечерам пить. А кого жены домой потом не пускают, здесь и ночуют. Пока не протрезвеют.

– А ты откуда знаешь?

– Дак я отсюда, – рассмеялся мальчишка. – Ладно, слезай, приехали! Садись за стол, я сейчас еду справлю. Только коника твоего привяжу в конюшне. Мамка болеет, батю медведь в том году задрал. Так что по хозяйству я сейчас главный.

Он посерьезнел, взросло вздохнул и отправился с конем во двор. Ратмир толкнул покосившуюся дверь и вошел в полутемный зал.

* * *

Два длинных стола вдоль закопченных стен, в углу мигала красным каменная печка, недалеко от нее навис над кружкой пьяный здоровяк. Услышав шум шагов, он с трудом поднял голову со спутанными темными волосами, обильно вымоченными в пиве.

– А кто это к нам пожаловал? – просипел пьяница, попытался встать, но тут же грузно хлопнулся обратно на лавку.

Состояние местного забулдыги Ратмир расценил как весьма полезное для расспросов. Тот был еще в сознании, но достаточно пьяным, чтобы выболтать здешние тайны.

– Меня зовут Ратмир, сын Браги Сигурдсона, – приветливо сказал он.

Пьяница с широкой улыбкой простер к нему объятья и снова попытался привстать. Поняв, что не удастся, он нахмурился и погрозил кому-то пальцем. Посмотрел на нового знакомого ярко-голубыми, по-детски светлыми глазами на смуглом лице.

– Хват я, коваль, – объявил он. – Ты садись, не обижу.

Хват попытался зачесать назад буйную гриву и заправить ее в хвост кожаным ремешком с серебряными заклепками. Несколько прядей снова выбились на высокий лоб. Кузнец смахнул их с лица широкой ладонью человека, всю жизнь имеющего дело с железом.

– Две кружки пива, – сказал Ратмир, увидев входящего Ероху, – и дай нам что-нибудь поесть. Ну что здесь готовят.

Мальчик покосился на мутно уставившегося на него кузнеца, буркнул что-то под нос и скрылся.

– Как-то раз, – доверительно сказал, повернувшись к Ратмиру, Хват, – я прямо в кузнице нажрался. Пожар был – чертям в аду не снилось. Навес рухнул, мне ноги переломал. Ножищи срослись, конечно, но как-то не так. Ходить нормально уже не могу. Последнее предупреждение богов мне было! Ну что делать – внял. Три года больше ни капли, – сказал кузнец и, свесив голову, глухо пробубнил в кружку, – до сегодняшнего дня.

– Что стряслось? – спросил Ратмир.

– Жена заболела, – могучая грудь тяжело поднялась и опустилась, – вот уже три дня лежит. Знахарей к ней водил, все руками разводят. Даже Чудесник сделать своими молитвами ничего не смог. Только свечку поставил и сказал, что так богу угодно, – кузнец вдруг поднял голову и грохнул кулаком по столу. Взвились в воздух кружки и блюдо с куском желтого пахучего сыра. – Богу угодно, а мне нет! – взревел он и вновь умолк, уставившись в столешницу. – Слушай! – с надеждой посмотрел он на Ратмира. – А ты случаем не этот, не знахарь? Или как вас там? Людей не лечишь, а?

– Нет, – покачал головой Ратмир.

– Ну да, – кузнец прищурился и медленно оглядел мощные плечи пришельца. – Явно не лекарь. Скорее, наоборот.

– Ни то ни другое, – поспешно сказал Ратмир.

– Лекарь бы нам не помешал, – протянул кузнец, снова темнея лицом, – а еще лучше, колдун какой-нибудь. Прокляты мы. А Чудесник еще и колдовство запрещает, говорит, не по божьему это промыслу. А нам бы сейчас ох как надо бы…

– Потому и прокляты были, что колдовали во все стороны, это самое! – встрял в разговор появившийся с большой белой лепешкой, краюхой подсушенного сыра и кувшином браги Ероха. – Нечего было с Каменными Змеями якшаться на острове. Вот и проклял нас теперь бог Чудесника. Будем теперь всю жизнь лбы в молитвах об пол разбивать!

Кузнец открыл было рот поспорить, но потом вяло махнул рукой.

– Что же здесь произошло? – осторожно спросил Ратмир обоих.

Большая и маленькая головы повернулись к нему одновременно.

– Камни, – разом сказали взрослый и детский голоса.

– Бесов остров раньше Каменным звали. На нем «следовиков» много было. Ну валунов с углублениями, как отпечаток громадной ступни, – добавил Хват, заметив непонимающий взгляд Ратмира. – Старики говорили, это следы богов и великанов. Если из них дождевую воду пить, то тебе сила древних передается. Еще эти лаби… лаба… лабиринты из камней, тоже волшебными считались. Много людей на остров приходило хвори лечить. Жили на острове люди, которые умели с камнями говорить. Вернее, не с самими камнями, а с теми, кто там живет.

– С Тайным Народом! – подсказал Ероха.

– Ага, – сказал кузнец и зыркнул, – да не перебивай ты! Так вот, людей, которые с этим народом из камней говорить умели, так и называли: Каменные Змеи. Сила им, дескать, от волшебного Змея, господина Волхова, была дана. Они много чего умели: и от сглаза лечить, и от падучей – в общем, разные хвори побеждали. Даже, бывало, просто могли за руку взять – и отпускало навсегда.

– А потом в селе ужасы случаться стали! – снова встрял Ерофей.

– Э-эх! – прорычал, повернувшись к нему, кузнец и продолжил: – Беда к нам потом пришла. Жила в поселке девушка Купава, вышла замуж за видного воина Рарога, он из княжьей дружины, за порядком присматривал у нас. Настоящий богатырь был. Призвал его князь однажды в поход на водь, что дань решила не платить, да так и сгинул Рарог в их землях. Пришли к Купаве его соратники, сказали – погиб.

Горевала, утешалась, что это не так, верить не хотела. И вот лето настало, Купальская ночь в разгаре – слышит она стук в дверь. Подбежала с бьющимся сердцем, отворила – он, Рарог, такой же, как и был, смотрит ласково. Напоила она его, накормила, баню истопила. А он начал раздеваться и говорит ей: «Что-то сапоги жмут, помоги снять».

Стащила Купава обувь, смотрит – вместо одной ступни у него когти птичьи, а другой – копыто, шерстью покрытое. Поднимает голову, глядит на мужа – а у него вместо лица зубастая морда нетопыря. Захохотало чудище, а Купава так и упала без памяти.

Жива осталась, да только заговариваться стала, а потом и вовсе рассудка лишилась. На молодой месяц стала буйствовать, да так, что никто ее удержать не мог. Выскочит в одной рубахе с развевающимися волосами, в поле бежит и бегает там до изнеможения. А пока чувств не лишится, воет так, что все местные собаки подхватывают.

Тут-то и появился в поселке божий человек Амвросий, которого потом Чудесником прозвали. Сказал, прибыл он откуда-то издалека, из этой… Виза… Византии с одним нагрудным крестом, мешком заплечным да посохом. Его, дескать, святые отцы к князю Ратибору отправили об истинной вере рассказать, а тот – ни в какую. Если, сказал, мои предки в аду уже, то я уж после смерти лучше с ними. И отправил священника к нам, в Искорость.

Прознал Амвросий о напасти Купавы, явился к ней и сказал родичам, что может ее вылечить.

И еще странное добавил. Это, говорит, из-за веры вашей в бесов из камней. Скоро много от нее пострадаете.

Велел себя на три дня в избе наедине с больной оставить, а потом покрестить ее во имя спасения души. Что Иоанн там с Купавой делал, никому не ведомо, но на третий день он исполнил обещание – встала женщина на ноги, и больше приступов у нее не было. Вся ее семья с тех пор крещение приняла, а слава про Иоанна по всему поселку пошла. Проповедовал он, и слушал его и стар и млад, и многие обратились в его веру в Христа.

А потом у Вулова камня начались ужасы твориться.

– Можно я расскажу про Вулов камень, можно? – подпрыгнул на месте Ероха.

– Валяй, – усмехнулся кузнец.

И Ероха поведал историю про девушку Хаврошу и парня – сплавщика леса по имени Вул.

Ратмир внимал очередной трагической истории и думал, почему там мало на свете рассказов про счастье и веселую жизнь. Зачем люди пересказывают друг другу истории о больших страданиях? Может, при этом они радуются, что это произошло не с ними? Или потому, что там, где великие страдания, живут и великая борьба, большие чувства и полет духа, рассказы о которых укрепляют сердца?

Ратмир не знал. Он просто слушал про местную красавицу, по которой сохли многие, но любила она одного – сплавщика Вула. Сиротой был парень, но на все руки мастер. По осени он к ней посватался. Многие на них любовались – красивая пара была. Но, видно, сглазили их счастье.

Весной, как лед сошел, поплыл Вул руду сплавлять на барках. Много раз плавал, боги миловали, а тут, видно, вода была большая или плот перегружен – понесло на громадный камень, что торчал рядом с речным поворотом. Разбился плот, груз ко дну пошел. Вул из холодной воды выплыл, но, видно, застудился во вешней воде. Неделю в горячке пролежал, все Хаврошу звал. Так и помер.

Извелась вдовушка, почернела, похудела, от прежней красы и следа не осталось. Прошло время – начали соседи неладное у ее дома замечать. На полную луну стала летать над Хаврошиной избой горящая головешка. Подлетит к трубе, искрами рассыплется и исчезнет. Люди стали говорить, что ходит к ней кто-то не от мира сего.

А у Хавроньи в соседках старушка жила, в травах ведала, ворожила по молодости. Вот и выведала она у Хавроши, что да как. А вдова таить не стала, говорит ей: «На лунную ночь появляется мой Вулушка, как при жизни был, хороший да пригожий. Я его за накрытый стол сажаю, пуховую постель расправляю. А как петухи пропоют, почернеет Вул лицом, к печке подойдет – и нет его».

«Дело мерзкое, Хаврошечка, – говорит старушка. – Не Вул это, а ночное создание, до людской крови жадное. Хочет оно тебя погубить, увести в свой мир полночный и выпить жизнь из тебя, как из кувшина молоко. Тебе спасаться от него надо. А как – я тебя научу».

И научила.

Перед визитом ночной твари достала Хавронья наряды лучшие, стоит, наряжается. Луна взошла, а нечисть тут как тут. Подходит сзади, берет ее за плечи и вкрадчиво так спрашивает: «Куда это ты, голубица моя, наряжаешься? Неужто обо мне позабыла, меня не ждешь? Стол не накрыт, постель не расстелена?»

«Собираюсь я, милый друг, утром на свадьбу. А сейчас надобно мне все лучшие наряды перемерить, так что недосуг мне с тобою этой ночью свиданничать».

«А кто на ком женится?» – спрашивает оборотень.

«Родной брат на родной сестре!» – отвечает Хаврошечка.

«Не бывает так!»

«А бывает, чтобы мертвый муж к живой жене ходил? Изыди!» – закричала Хавроша, да как ногой топнет и припасенным стеблем полыни как хлестнет нечисть по лицу!

Взвыло чудище, скорчилось, а на месте удара заговоренной травой черная кровь хлынула. Предстал оборотень перед девушкой в истинном обличье: когти звериные, морда змеиная, безглазая, вместо ног копыта, а посредине мохнатого туловища огромный красный глаз светится. Закружил вихрь по избе, во дворе поленница посыпалась, звон, грохот, стон. Чудище исчезло, будто его и не было, петухи посреди ночи заголосили, а сама Хавронья на пол без чувств упала.

Так ее наутро старая ведунья и нашла. Отпоила снадобьями своими, женщина и очнулась потихоньку. А камень, о который плот Вула разбился, с тех пор Вуловым называется.

Тогда и начали рядом с Вуловым камнем зловещие чудеса происходить. В тот же год поехали мужики зимой за дровами в лес, что с камнем тем поблизости. Напилили, в возы уложили, в путь тронулись – начало смеркаться. По пути остановились по малой нужде, слезли с саней.

И вдруг по лесу как пошел треск, зашумело, заухало, закукарекало со всех сторон, завыло на все голоса. Староста поселка науськал своего волкодава, тот ринулся на шум, исчез в темноте, и как завизжит, а потом смолк и только хруст костей да разрываемой шкуры слышится.

А потом изуродованную собаку к саням выбросило. Озлились мужики, начали чурбаны в воющую тьму бросать, а дрова обратно с еще пущей силой летят, да так, что двоих сразу чуть не насмерть зашибло. Тут уж не до шуток стало, все на возы попрыгали и дали деру.

И такие страхи потом начались! То путников заплутавших там насмерть невидимые твари защиплют. То забулдыга, по пьяни туда зебредший, от неведомого страха окочурится…

Самая страшная история на свадьбу местного богача случилась. Снарядил он роскошную тройку для своей красивой невесты, всей деревней мы за него радовались, свадебную телегу провожали. Но, только кони тронулись, оказался рядом со свадебным поездом какой-то старик с черными глазами, без белков, будто потухшие угли. Достал он стручок гороха и бросил под ноги коням со словами: «Восемь горошин, девятая невеста – несите кони с места!»

Поднялись кони на дыбы и понесли закричавших от страха людей. Принесло телегу аккурат к обрыву у Вулова камня, грохнуло об него, и все в пропасть свалились, не выжил никто. Бросились искать старика, а его уже и нет нигде, а на том месте, где стоял, лишь куча конского навоза. А знающие люди сказали, что в стручке гороха редко бывает даже семь горошин, а кто девять горошин найдет, у того в руках сила страшная окажется.

После этого позвал Амвросий Чудесник людей на бой с погаными идолами, и даже те, кто не верил в его бога, пошли за ним. А Ратибор, после того как священник людей на путь истинный наставил, позволил ему в Ладоге и в Искорости церкви поставить. Посадником здешним сделал. Но веру евонную так и не принял.

Ероха замолчал и закашлялся. Хват осушил еще одну кружку и добавил:

– Тех из Каменных Змей с острова, кто противился Амвросию, он изгнал. Кто не ушел, тех сожгли. Пощадил только одну из них, да и то потому, что за нее весь поселок попросил: Каменную Бабу. Многих она в свое время вылечила, а вот с Амвросием так и не поладила, все пыталась свои камни проклятые защищать. Но после ужасов Вулова камня притихла и заболела. Сейчас при смерти лежит.

Кузнец тяжело вздохнул:

– Ходил к ней недавно. За жену просил. А она говорит, что предали мы ее всей деревней. Ее и этот народ ее Тайный. Больше ни слова не сказала…

Кузнец махнул залпом еще кружку. И вдруг тяжело осел, уронив бородатый подбородок на широкую грудь-наковальню.

– Эх! – выдохнул Ероха. – Слушай, Ратмир, помоги этого борова до дома дотащить, а? Тяжелый, это самое…

Пока вели невнятно бормотавшего Хвата, Ратмир попросил показать, где Каменная Баба живет.

– Там ее дом, на самом отшибе, – пропыхтел, сгибаясь пот тяжестью кузнецовой руки, паренек. – Сама-то она не местная, как к нам пришла, на острове сразу поселилась. Не хотела людей сначала видеть. А потом многих вылечила. А теперь опять видеть никого не хочет. Не люди вы, говорит, а тля, добра не помнящая…

– Сурово, – сказал Ратмир.

– На то она Каменная Баба и есть, – ответил Ероха.

Покосившийся сарай, который мальчик назвал домом могущественной некогда ворожеи, чернел на окраине села, как гнилой зуб. Это была единственная изба, на которой не оказалось ни единого креста. У входа торчал длинный камень с высеченным знаком, от вида которого у Ратмира екнуло в груди.

Лабиринт. Луна. Бесконечность. Неровные, закручивавшиеся в спираль линии на каменной поверхности таили в себе тайну, к разгадке которой он приблизился почти вплотную.

– Чего застыл? Пошли, вон его дом уже с кузницей, – пробурчал Ероха, – я это самое, тебе в верхней клети войлока постелил и шкуры бросил. Вернемся, поспать тебе надо, а то вон какой бледный. А тебе еще с этой встречаться, а характер у нее тяжелый…

– С кем?

– Да ладно, не придуривайся. Вижу, что у тебя дело к Каменной Бабе есть. Некоторые до сих пор к ней за помощью приходят. Только отшивает она всех. И тебя отошьет. Не простила она нас.

Ероха вздохнул и, крякнув от натуги, поправил на плече длань кузнеца. Они завели с трудом переступавшего ножищами Хвата в избу и уложили прямо на сосновые доски пола. «Ничего, отоспится», – махнул рукой Ероха и, подумав, зачерпнул из бочки в углу воды ковшом. Ковшик поставил рядом с громко захрапевшим телом.

Из женского угла застонала лежавшая под шкурами женщина. Ероха снял со спины мешок, достал оттуда кожаную флягу и повернул голову к Ратмиру.

– Ладно, ты иди, а я еще здесь побуду. Надо ей отвару дать, мамка передала. А то этот пьяница пока проснется, она еще не дай бог с голодухи помрет, – Ероха быстро постучал по дереву, чтобы не сглазить.

Он как-то по-взрослому вздохнул и направился к снова застонавшей женщине. Ратмир мог видеть только ее худое, бледное лицо со впалыми щеками и заострившимся носом.

– Может, помочь? – осторожно спросил он.

Хлопотавший над больной Ерофей лишь дернул костлявым плечом: «Не мешай!»