#img_27.jpeg
— Вас подстричь? — нежно спросила парикмахер.
Я кивнул. Она выстригла клок волос, бросила их под ноги и уточнила:
— Как стричь?
— Не знаю, — признался я.
— А кто знает? — мило улыбнулась она. Сняла салфетку с моих плеч и дружелюбно предложила: — Подумайте и приходите! Милости просим.
Взглянув в зеркало, я понял, что пропал. Пряди не было на самом видном месте.
— Вы приезжий? — спросила понимающе парикмахер, вернувшись. — Наверное, из деревни? Все в городе знают, как стричься, один вы не знаете.
— На ваш вкус, — подхалимски пролепетал я и зажмурился. Отступать было поздно.
— Волос редкий. — Возле меня собрался консилиум. — Лба нету, затылок нестандартный, клином. А не угодишь, жалобами замучит, напишет в управление.
— Я никогда не жалуюсь, — пообещал я авансом.
— Не вы, так жена.
— Я не женат.
Парикмахер сразу подобрела, сказала ласково:
— Вот подстригу, любая за вас пойдет! Клава, Клавочка, — позвала она кого-то. — У меня жених сидит. Выходи!
Я скользнул было с кресла вниз, но она бережно придержала меня за плечи.
— Сидите смирно, миленький.
— Не хочу жениться!
— Все так говорят.
Подошла и села рядом Клава. В халате и белой наколке она походила на невесту из бриллиантовой свадьбы.
— Я вот тоже не хотела замуж. Первого мужа даже не помню, — призналась душевно она, — второго — смутно как-то. Зато шестой и сейчас, как живой! Любила — страсть. Он тоже. Чуть не по нем — за ружье хватался, убить грозил. Ревнивый. Вечная ему память.
— И теперь есть мужья, которые за жену горой! — сказала парикмахер. — Мой, например, Руслан. Он в гардеробе, видали? Слышит, какие вы тут со мной любезные разговоры заводите. Даже не знаю, что он подумает. Кабы плохого чего… Вы бриться будете?
— Буду, — сразу согласился я. Встречаться с ревнивым Русланом мне пока не хотелось.
— А бритву принесли?
— Нет.
— Тогда терпите, бедненький, у нас они не точены.
Отвергнутая Клава не желала больше со мной разговаривать и перешла на проблемы производства:
— Не пойму мужиков, чего им еще надо, почему не идут к нам? Первый — за полсмены! Несмотря на обхождение. Уж мы не стараемся? Вежливо, душевно с каждым. Мебель новая, стул электрический, бритва к любой шее, душим, не жалея, опять же головомойка… Ты голову ему помой, коли жениться не желает!
— Мыться будете, миленький? — спросила парикмахер. Я промолчал.
— Уговорил, — сказала Клава, выходя с ведром воды. — Горячей воды нет, отключили. Я в реке под мостом набрала. Со льдинками.
Я ждал, внутренне съежившись.
— Не надо мыть, я заплачу! За мойку, за бритье, за стрижку, за обхождение, за все… Только не надо! Мне на работу!
— Ты только послушай?! — удивилась Клава, с трудом сдерживая негодование. — Он работает, а мы, значит, нет! У нас тоже план спущен! При исполнении…
Я сунул парикмахеру десятку, она милостиво взяла и сдачи не сдала.
— Вы у нас первый, сдавать нечем, извините, пожалуйста, или подождите пока…
Я выскочил тотчас, написал благодарность в книгу, подсунутую Клавой, дал трешку в медвежью лапу мрачному Руслану в гардеробе, и он, наконец, выпустил меня на свободу, слегка поддав в спину. В кармане плаща я обнаружил записку, отпечатанную типографским способом: «Приглашаем в салон высшего класса «Руслан и Людмила». Все виды услуг, гарантия и качество. Работаем без жалоб и рекламаций. Только благодарности. Добро пожаловать!»
Я сжал записку в потной руке и погрозил «Руслану и Людмиле» кулаком. С тех пор хожу нестриженым.