#img_4.jpeg
Прозвенел будильник. Контуженный внезапным пробуждением Синицын открыл один глаз и, не выпуская из-под щеки подушку, поглядел на часы. По тому, как затекли руки, придавленные животом, Синицын понял, что сам он не встал бы раньше обеда. Будильник скучно стучал дальше, до очередного отпуска было 276 дней, и Синицын грустно размышлял о том, как мог человек докатиться до такой жизни, чтобы вверять свою честь и доброе имя… Короче, прошло еще полчаса, Синицын снова проснулся, открыл один глаз…
Служебный автобус уже ушел. Синицын обиделся и решил вернуться досыпать, но подскочил рейсовый автобус, и Синицын понял, засыпая на мягком сиденье, что еще не все потеряно, его честь и доброе имя…
Автобус, попетляв по городу со спящим пассажиром, окончил работу и свернул на обед в гараж. Зато такси словно ждало Синицына. В сущности, если бы не оно… Страшно подумать! Честь… доброе имя… И Синицын пока думал, проспал все левые и правые повороты. Таксист увез его в другой конец города.
Нужно было срочно звонить на службу, объяснить. Автомат был в двух шагах. А монетка? Синицын сунул руку в карман и подивился своей везучести. Ведь если бы… Выговор, позор, увольнение.
Синицын снял трубку, набрал номер, подождал и… его разбудил строгий голос начальника:
— Кто там храпит? Вы только подумайте, какая наглость.
— Это не я, — заорал спросонья Синицын. — Это на станции. Ужасно не везет, Трофим Сергеевич: будильник не звенел, изрублю его в лапшу! А транспорт, вы знаете наш транспорт!.. Легче пешком. Взял такси. Олух, как водится, укушенный, увез в тьму-таракань. Здесь ни одного телефона! Каменный век. Откуда звоню? Сам не пойму. Двушника-то у меня нет.
Встретили Синицына сочувственно. Он сел за стол, и чтобы не заснуть тут же, вышел подымить. В курилке кто-то дремал, держась за трубу. Это был Перевязин. Синицын его растолкал:
— Работать надо! Лодырь… Начальнику скажу!
Перевязин вышел, но тут же вернулся и растолкал Синицына:
— Я не работник: мимо стула сел!
До конца рабочего дня оставалось три часа с четвертью, до отпуска и того больше. Синицын вернулся, сел за стол, взял бумаги и задумался. Глубоко и творчески. Никто бы ничего не заметил, если бы он вдруг не захрапел, а потом, не открывая глаз, погасил свет в отделе и стал снимать брюки…
Поднялся шум, женщины возмутились. Начальник вызвал Синицына для беседы. Оказалось, от Синицына он давно ждет сводки поставок чего-то куда-то, короче, на ударные стройки пятилетки. Синицын вылил полграфина воды себе на темечко и засучил рукава. «Дома надо спать, а не на…» — подумал он и… проснулся, когда в отделе уже никого не было.
Домой к нему позвонил Перевязин, спросил, испуганно икая:
— Ну как, пронесло?
— Предупредили.
— А меня пропечатали в многотиражке! Чем занимаешься?
— Спать лег.
— Я тоже, — нервно зевнул Перевязин, — да разве уснешь?! После всего.
Синицын мысленно с ним согласился.
— Надо снять наклеп, — уговаривал Перевязин, — отвлечься. Может, состыкуемся в «Цыплятах-табака»? Обусловились?
«Наклеп, стресс, вздрючку, — повторял сонно Синицын, поспешно натягивая штаны, — примем по маленькой, полегчает, сон как рукой снимет…»
Вернулся он под утро. Завел будильник, укрылся с головой… (Читай сначала.)