В сорок лет, на десятый месяц совместной жизни и на третий день Хануки Г. стал отцом, — любимая родила ему сына. Через неделю мальчику сделали обрезание — все как у них там и полагается. Сына назвали Давидом.

Или дочку. Назвали, естественно, Сарой.

Так должна была закончиться эта история. Но закончится немного иначе.

Они прожили вместе целый год. Всего один год. А потом она сбежала.

Сбежала, потому что не хватило толку уйти. Потому что боялась привыкнуть и остаться. А еще, потому что сбежать — это ведь так нормально.

В пятницу, на закате, она, как всегда, колдовала своими маленькими ручками над свечами, тихо тараторя какую-то абру-кадабру, ломала хлеб на тарелке, разливала вино. Потом они ужинали и занимались перед сном любовью. А в субботу она сбежала. Ее не мог остановить даже запрет «не делать в шаббат более двух тысяч шагов»… ни даже запрет «маке бэ-патиш»…

Беда обрушилась на Г., когда, казалось, счастье так реально (как это зачастую и бывает в жизни), — и потому отчаянию его не было предела.

Разумеется, Г. пытался ее вернуть. Они встретились, чтобы поговорить: и он говорил, говорил, говорил. Он просил, умолял, жаловался, плакал. Даже встал на колени, прямо в центре города. Она его не останавливала, она его больше не слушала.

«Прости, — сказала она, — я любила тебя, как могла».

А затем она ушла.

Г. совершенно потерял голову: ему казалось, что он сходит с ума, что произошла какая-то нелепая случайность. Что небо упало на землю, и все реки повернули вспять…

Г. снова остался один. Разочарование его было столь сильным, что ему не хотелось жить. Нет, Г. не собирался убивать себя. Просто желал забиться куда-нибудь в угол и гнить там в полном одиночестве.

Но не было такого угла.

Он не мог существовать в пространстве: о ней напоминало все. Все улицы, люди, дома, все предметы в его доме. Отчаяние просто душило его. Он был отвратительно несчастен.

Его друг Б. как-то сказал: «Может быть, страдание — это лучшее из того, что с нами происходит. Страдание меняет нас, очищает от скверны, обид, лжи… — немного подумав, Б. добавил, — к сожалению, утешением это является слабым».

Г. и вправду был безутешен. Безутешен и несносен. Если честно, он сам себя еле терпел.

«Нужно беречь людей от себя», — решил он. По возможности он так и поступал.

Но порой его страдания становились невыносимы. Он звонил кому-нибудь, например, В., и просил: «В., скажи чего-нибудь… чего-нибудь утешительное». Ну чего тот мог ему сказать? Разве что: заходи, выпьем. Г. заходил, они выпивали. И он говорил, говорил, не останавливаясь. Очевидно, у Г. была глоссолалия, болезнь, при которой люди говорят без умолку, оттого что они несчастны. Слова не помогали, как и водка. И тогда Г. разражался горькими, успокоительными слезами. И ему почти не было стыдно.

Однажды В. сказал: «Если взрослый, в здравом уме, сорокалетний мужчина плачет от любви, — не от потери денег или работы, — то этот мир, ей-богу, небезнадежен…», — фигню, если разобраться, сказал, но все равно было приятно.

«Мы, мужчины — жалкие существа, — думал Г., — так просто лишить нас мужества».

Как-то раз, в городе, Г. увидел бывшую жену, впервые после побега. В тот же вечер он послал ей sms-сообщение, в котором просил прощения за причиненные страдания. Совершив этот немного сентиментальный, но, в общем, совершенно искренний поступок, Г. вдруг понял, что ушел от нее, через три года после побега, ушел.

«Жить не скучно, нет, — с горечью думал он. — Но ежели не скучно, то почему ж так тоскливо?..»

А потом Г. начал болеть. Как Йов, он покрылся болячками с головы до пят. «Колись, чего у тебя произошло?» — спросил врач. Г. ничего не ответил, лишь с тоской посмотрел на врача. «Попей „Глицин“, — сказал врач, — ты должен хотя бы спать».

Он должен был спать. Но почему-то не спал. И ничего не ел.

«Ну, нельзя же так, — говорили некоторые, — нужно держать себя в руках». Таких было много, они были особенно омерзительны Г.

«А я понимаю, что с тобой происходит, — сказал Д. — Мой брат, когда от него ушла жена, повесился».

В общих чертах Г. знал эту грустную историю.

«Ты давай, это, завязывай, — сказал ему брат. — Попробуй отнестись к произошедшему по-философски». «Не могу по-философски, — ответил Г., — я был счастлив». «Да уж, — сухо заметил брат. — Ты даже поглупел».

«Хорошо живете, — сказал В. А., — жена пришла — жена ушла…»

Б., как всегда, был чуток и деликатен. «Наверное, нужно быть благодарным за то, что это было в твоей жизни…» — сказал он. «Пока я чувствую только боль», — пожаловался Г. «Боль уйдет… — ответил Б., — останутся только печаль и нежность». Б. всегда умел найти самые простые и нужные слова. Он продолжал: «Можно попробовать описать то, что ты чувствуешь». «Думаешь, это поможет?..» «Я не знаю», — вздохнув, ответил Б.

«Не удалось стать счастливым, придется книжки писать, — с грустью думал Г. — Так себе перспектива».

Что было дальше?

А дальше… дальше было вот что.

Г. спрятал все вещи, что от нее остались, убрал из платяного шкафа пустые плечики, один вид которых повергал его в полнейшее отчаяние, запер на ключ все ее фотографии, перевесил обратно, повыше, все вешалки и зеркала…

Оглядев свое жилище, Г. нашел, что оно стало почти таким, как прежде, до нее.

«Ну, что… — вздохнув, сказал он сам себе, — к одиночеству готов».