Мой отец не любит фамилию «В*», терпеть не может.
А не хрен было так рано жениться! Впрочем, если б не женился, тогда б и меня не было. С другой стороны, женитьба к этому не имеет никакого отношения: ведь родился я через пять месяцев после свадьбы…
И когда отец уже был в армии.
Увидели мы его с мамкой ровно через два года; я, кстати, в первый раз. Представляю, как ей было тяжело одной. И вначале, когда я делал в пеленки – и потом, когда в горшок. Да и вообще ей было, я думаю, фигово; мамка была молода, мила и очень хотела целоваться – целоваться было не с кем, разве что со мной, – но это уже не то.
Когда я стал в горшок, мамка вышла на работу. В клуб. Ничего себе такая работка: все время на людях. А целоваться-то ведь хотелось ужасно. И тут – В*. Нет, ничего не было, я вас уверяю. Мамка и не думала изменять солдату. Просто чрезвычайно любила целоваться.
Донесли, конечно: мир не без добрых людей. Хотя, там и доносить-то было нечего, если честно. А не хрен было оставлять мою мамку одну, когда она так сильно хотела целоваться!
Я пошел в мать.
В юности друзья часто слышали от меня: «Скорее небо упадет на землю, и все реки повернут вспять, чем я женюсь». Но я женился (и небо почему-то не упало на землю, и только некоторые реки повернули вспять).
Женился я не то чтобы поздно, но позже, чем отец: сперва утолил сполна свою страсть к пылким лобзаниям, ну или, может, приглушил слегка, – женился по любви, разумеется. А до этого, конечно, бывал часто одинок – как все, вероятно. И целовался: часто, охотно и самозабвенно. Без интима и продолжения.
Одно время (когда я учился в институте) у нас вообще образовалось что-то типа клуба, «клуба одиноких губ». Два-три французских поцелуя в неделю – и одиночество уже не так тягостно (мама, я тебя понимаю). Здоровье опять же: эмоциональная сторона, кровообращение и, конечно же, миллионы полезных бактерий.
Бывали и недоразумения. Целовался я с Маринкой К*, просто так, для удовольствия. А у нее папа – профессор, с нашей кафедры. Вдруг замечаю: что-то стал он странно добр, оценки мне завышает. Приходим с другом как-то к Маринке в гости (а друг Маринку клеил). Папа дома. Меня увидел – обрадовался, стал по комнатам водить, усадил за стол, говорит, мол, надо выпить и поговорить. Ушел за рюмками – вернулся в шоке: Марина с другом на кухне целуются…
Целовался со стоматологом: она удаляла мне зубной камень, источник зловонья, средоточие мерзких бактерий; одна говорит: «Целоваться с тобой приятно, но дыхание у тебя – не очень свежее», – а сама курит как Джеймс Бонд.
А другая: «Ты совершенно не умеешь целоваться. Я знаю, меня, мол, учила искусству поцелуя лесбиянка». Стала учить.
А затем была натуралка. Красивая. Говорит: «Ты как-то странно целуешься». Стала переучивать. «Надо, – говорит, – технику осваивать». Осваиваю, а сам все свою первую вспоминаю, Т*: ее мягкие губы и юное дыхание, миллионы ее вкусных бактерий. Она была мила, и только – я был привлекателен в еще меньшей степени: прыщи, пальто с капюшоном, – я даже не был в нее влюблен. Но как мы целовались… аж шапки падали.