Сидим. Пьем. Компания нормальная: каждый второй – писатель, каждый третий – читатель.
Вдруг… появляется она, худенькая богиня. С ней спутник. Тоже худенький, но смертный.
Почему я решил, что она – богиня? Ну, во-первых, она не вошла, как ее спутник, а, натурально, явилась. А во-вторых, она была божественна. Спутник был красив, даже чересчур для мужика, а она – божественна.
В волнении спрашиваю у Б*:
– Б*, кто это?
– Это сын А*.
– Да нет, – говорю, – с ним кто? Кто это? Почему она с ним?
– Это его жена… – отвечает Б*.
– Б*, не говори ерунду, – перебиваю я его, – она не может быть женой сына А*!
Богини не могут быть женами сыновей А*!
– И, тем не менее, это так, – говорит Б*. – Они вместе учились в балетном училище. Красивая пара, не правда ли?
Я промолчал.
Тем временем все разбились на красивые пары. Чтобы танцевать.
Пил с артистами: пьют шумно. Напившись, орут, поют громко и сольно, танцуют буйно и в одиночку. С писателями не так: пьют тихо. Напившись, идут танцевать парами.
Я один не снискал себе пары и не пошел танцевать. Я артистично наблюдал за танцующими. Я не танцую. Никогда. Крутые парни не танцуют? Да нет, крутой я вряд ли. Просто не люблю? Пожалуй, больше: я не хочу любить танцевать. Ощущаете разницу?
Это у меня давно. Я тогда под стол пешком ходил. Был у меня друг, Андрюха. Вот, играем мы как-то у него дома: машинки катаем. Приходит с работы его худенькая мама, устало садится на диван, смотрит на нас. Потом, только на меня. Долго – на меня. Встает, отнимает у меня машинку и говорит: «А ну-ка, дружочек, встань так… сделай эдак». Встал, сделал. Хватает меня за руку и тащит к моей маме. «Ваш сын, – говорит, – непременно должен танцевать… у него данные». У меня данные. Естественно, обе мамы вцепились в мои данные, с целью их эксплуатации: моя – неуверенно, худенькая – мертвой хваткой. На следующий день я уже был в балетной школе. Андрюхина мама встретила нас в зале. Там я впервые увидел маленьких худеньких богинь. Они мне понравились. Не понравились мне только мальчики в трусиках и маечках. У них был такой жалкий вид. Нет, я решительно не желал быть одним из них, я не хотел быть жалким мальчиком в трусиках и маечке. А тут еще худенькая мама: «Ну что, дружочек, любишь ты танцевать? У нас – непременно полюбишь». Я посмотрел в глаза своей маме и в отчаянии воскликнул: «Мама, я не хочу любить танцевать!»
Спасибо, мама!
Итак, все пошли танцевать. Пошел даже Б*. Ну, с ним все ясно: он поэт. Пошла богиня, и спутник с ней пошел. Это был танец. Танцевали все, но танец был только у них. И все расступились, чтобы не мешать танцу. А потом все стали, потому что захотели видеть танец. И они закружились, пользуясь освободившимся пространством. Он, конечно, ведет, как и подобает партнеру. Но, лучше бы не вел, лучше б отпустил.
А я смотрю, во все глаза смотрю. Потому что это красиво. А затем… встаю и разбиваю эту красивую пару. Чтобы танцевать. С худенькой богиней. И она пошла со мной… и сказала, что я хорошо танцую. Я хорошо танцую. А я ничего не сказал, я не проронил ни слова. Я не дышал.
Хотел ли я ее? Как можно хотеть богиню?! Я вообще, если честно, сомневаюсь, есть ли у богинь все то, ради чего, собственно, хотят. Так что, моя жена могла быть спокойна.
И я вернул богиню ее спутнику, поклонился и пошел к жене, потому что мне больше нечего было там делать. Я шел и думал: «Теперь я знаю об этой жизни почти все: я видел море, я целовал в попку своего ребенка, и я танцевал с богиней…» Хоть я вообще-то и не танцую. Никогда.