Вечером в его дверь постучалась мадам Конобеефф.
— Входите, не заперто, — откликнулся он.
— Я только что приехала из гостей и прочитала ваше послание, — начала она. — Говорят, вы выразили недовольство за обедом.
— Да, представьте себе, я не люблю, когда меня оскорбляют, — с сердцем сказал Свидерский.
— О, вы подключаете эмоции, вы не должны этого делать.
— Простите, но меня в этом вашем «доме отдыха» для писателей лишили отдыха и покоя, более того, открыто унижали. И вы считаете, что это в порядке вещей?
— Я говорила с другими, и никто ничего такого не видел.
— Я изложил все факты в моем послании вам по электронной почте. Мне кажется, вы делаете большую ошибку, снабжая неограниченным количеством спиртного людей, которые не умеют или даже не должны пить.
— Но они ведь не пьют! В ящике для стеклотары, что я поставила в кухне, стоит лишь одна пустая бутылка водки — за целую неделю.
— И вы всерьез полагаете, что они, упившись до чертиков, исправно понесут ставить пустые бутылки в ящик для стеклотары? Поищите лучше на улице, в ближайших урнах или в крапиве у забора.
— Ну, у меня других забот хватает, — сказала мадам Конобеефф. — Вы мне тут создаете проблемы…
— Я? Я создаю проблемы? — опешил Свидерский. — Вам не кажется, что вы все валите с больной головы на здоровую?
— Я когда сюда шла, не знала, кто прав, а кто нет. Но теперь я вижу, что вы волнуетесь и переживаете…
— А вы бы не переживали, если бы кто-то попытался вам отравить жизнь? Вам лично?
— Вы употребляете очень сильные слова.
— Всего лишь называю вещи своими именами. Вы бы послушали те слова, что были сказаны мне, у вас волосы бы встали дыбом.
— Ну, вы же не можете этого доказать… Лично я считаю, что вам надо уехать как можно скорее.
— Разумеется, надо наказать пострадавшего. Замечательная у вас логика и совершенно уникальные понятия о справедливости… Кстати, мой срок пребывания здесь кончается через шесть дней, и у меня обратный билет на самолет с фиксированной датой. Я совершенно не собираюсь из-за вас нести убытки.
— Я свяжусь с членами комитета, и мы рассмотрим этот вопрос, — промурлыкала мадам Конобеефф. — Вы что-то очень уж о деньгах печетесь. Вот и Интернетом здесь на дармовщинку можно попользоваться…
— Ага, вот оно, ваше хваленое швейцарское гостеприимство! — широко улыбнулся писатель. — Или это образчик вашего личного гостеприимства, культивированного во многих поколениях вашей экс-дворянской семьи?
— Ладно, не будем спорить, я свяжусь с вами завтра по поводу билета.
— Как хотите, — сказал Свидерский.
— Вот я разговаривала с вами и не чувствовала себя в безопасности, — выплывая из комнаты, скривила губы мадам Конобеефф.
— Poor thing, — в тон ей сказал писатель.
Утром он обнаружил подсунутую под дверь записку:
Если вы согласны уехать на следующий день, мы купим вам билет на самолет. Он уже забронирован.
«Действительно, а что я буду тут сидеть, в компании этой милой стайки лицемеров? — думал Свидерский. — Они мне отвратительны».
Спустившись к компьютеру, он отправил по e-mail’у самое короткое послание в своей жизни: «Покупайте».
Уже вечером под дверь был подсунут билет.
Свидерский, пообедав в своей комнате, вышел гулять в сад. В гостиной не было слышно ни орущего телевизора, ни пьяных воплей.
«Припугнули!» — понял писатель.
Он спустился по террасам сада вниз, пошел по дорожке среди поля в направлении луны, круглым ярким песочного цвета глазом освещавшая нереально-зеленые воды Женевского озера.
Вернувшись, он написал стихотворение.
«Вот и не зря съездил, — думал он. — Поработал, кое-что написал, да и природа здесь чудесная. Почему только люди всегда все портят?»