Вечером Свидерский задержался у телевизора. По каналу Евроспорт показывали Уимблдонский турнир, и он увлекся психологическими перипетиями пятисетового матча. Вскоре после полуночи матч наконец иссяк, и писатель пошел на кухню выпить свой обычный предночной стаканчик йогурта. В углу неосвещенной кухни слышалось подозрительное копошение.

«Крыса, что ли? Или даже несколько?» — испугался Свидерский и стал соображать, чем же от них отбиваться. Когда он наконец нащупал выключатель, оказалось, что никакая то была не крыса, а все та же мадам Беркутова, с довольным видом извлекавшая в этот момент откуда-то из недр одного из шкафов бутылку финской водки.

— Вот чего мне не хватало! — пробурчала она себе под нос по-русски, а потом, заметив Свидерского, продолжала по-английски: — Ах, извините мой наряд. Не думала, что в такой час кого-нибудь встречу, тем более мужчину.

Только сейчас писатель заметил, что на ней была не первой свежести роба из грубого неподшитого полотна, надо полагать, служившая сей даме ночной рубашкой.

— На меня мужчины давно уже не смотрят, с тех пор, как мне исполнилось пятьдесят, — продолжала она. — Я даже вышла замуж за какого-то украинца, ему нужен был паспорт, чтобы жить в Праге, а мне — деньги, все, казалось бы, хорошо, только он, получив паспорт, обругал меня нехорошим словом и исчез. Денег тоже ненадолго хватило.

Бутылка финской водки в ее руках понимающе светлела и подмигивала синеватыми отблесками.