Земля цвела. Нежным зеленым бархатом покрывались пригорки, первые полевые цветы тянулись к солнцу. А оно, соскучившись за зиму по родной, изрытой снарядами, политой кровью земле, дарило ей свои ласки, рассыпало яркие, почти осязаемые лучи. Просыхала солома на крышах деревенских хат, и крыши становились светлее.

Но по селу ходила смерть. От сознания того, что каждую секунду она может войти под любую из этих соломенных крыш, тоскливо сжималось сердце. Прошла всего неделя после гибели Петра Волынца, как гитлеровцы, остервенелые, снова бросились рыскать по улицам.

После партизанского налета на Майдан-Бобрик фашисты организовали погоню. Старательно прочесывая ближайшие леса, они нашли свежую могилу. Ее раскопали, вытащили труп партизана. Стали обыскивать. В кармане нашли бумажку, которую не заметили его друзья, когда ночью впопыхах хоронили. Это оказался аусвайс, выданный на имя жителя Павловки Сергея Калениковича Волынца.

Лидия Леонтьевна ничего об этом не знала. После ареста мужа и гибели старшего сына она места себе не находила. И только мысль об ушедшем в партизаны Сергее, забота об оставшихся сыновьях заставляли ее держаться, что-то делать, заполнять сутки какими-то заботами.

Однажды апрельским утром она сидела у окна — ближе к свету — и вязала Сергею носки. Для нее он еще был живым. Думала о живом сыне, и отступала на минутку, притуплялась боль недавних утрат… Время от времени отрывалась от работы и смотрела в окно.

И вдруг увидала возле ворот жандармов.

«Иван», — первое, что подумалось ей. Ивану уже почти четырнадцать, и его могут арестовать, забрать, увести с собой как заложника. Надо его спасать. Лесик еще совсем мал, его не тронут.

Она схватила за руку Ивана, чтобы спрятать его в хате своей матери, и уже из сеней крикнула Лесику:

— Скажи им, что мы ушли в соседнее село хлеб менять.

Ввалившись в хату Волынцов, гитлеровцы увидели мальчика, который сидел на лавке, прислонясь спиной к печке. Его ноги не доставали пола.

Фашисты обыскали хату, чердак, обшарили все. Тогда полицай, который их сопровождал, спросил у Лесика:

— Где ваши?

— Петра немцы убили, — ответил мальчик, — батьку тоже немцы забрали, а мама с Иваном пошли в Янов хлеба менять.

— Ком! — гаркнул гитлеровец, схватил Лесика за руку, больно дернул и потащил с собой. Его посадили на телегу и увезли.

Пришли гитлеровцы в этот день и в хату Гуменчуков. Гришу и Катю они, конечно, не застали. Для них уже не было секретом, что брат и сестра — в партизанах. Матери дома не было. Тогда они забрали десятилетнего Павлика.

Вернувшись домой и не застав младшего сына, мать бросилась в Калиновку, в жандармерию. Там арестовали и ее, втолкнув в одну камеру с сыном…

Побывали в этот день гитлеровцы и во дворе Довганя. Тут они избили до полусмерти деда Трофима, допрашивая его, где сын, с кем он водил дружбу, перед тем как уйти из села. Старик кашлял кровью, но ни слова не сказал.

Вечером, полулежа на подушках, он успокаивал жену:

— Ну, что ты, бабо, хоронить меня собралась! Я больше всего за тебя боялся. Не стерпишь, думаю, да и назовешь кого-нибудь. Еще большей беды наделаешь.

Он кашлял, умолкал. А жена, сдерживая плач, все всхлипывала, все зажимала себе рот углами хустки.

— Не плачь. Если бы не ты да не внуки, я бы им показал, что может козак! Когда ударили, такая злость взяла меня, что голыми руками душил бы их. Но посмотрел я на вас, беззащитных, и сдержался. Побороть в себе ярость — это, знаешь, тоже сила нужна. За нас уже сыны им отомстят.

Утром дед Трофим, разгладив обмякшие на пожелтевшем лице усы, попросил:

— Мне лучше, бабо. Помоги — хочу на улицу выйти. Сегодня солнце хорошее.

Он встал с постели и с помощью жены вышел на порог. Прислонился к стенке хаты и сказал:

— Иди. Я постою.

Югина Трофимовна пошла в хату. Но едва закрыла за собой дверь, как на улице что-то упало. С черным предчувствием в сердце выбежала она на порог и увидала, что ее Трофим обнимает землю. Он лежал у порога на сырой, только что оттаявшей земле, и его узловатые пальцы почти не отличались от нее по цвету.

Кинулась поднимать мужа, но он уже был мертв.

Несколько дней еще в селе стоял стон. Каждый день кого-нибудь арестовывали. Руководство охраной гитлеровской ставки метало громы и молнии. В своих донесениях, которые передавались по прямому проводу непосредственно в Берлин Ратенхуберу, местные чины указывали на наличие «многочисленных групп партизан», называли предположительную численность отряда — несколько сот штыков. По близлежащим селам днем разъезжали танковые патрули, время от времени прочесывались отдельные рощи и небольшие участки леса. Но идти в глубь леса фашисты не решались. Они лихорадочно искали какую-нибудь ниточку, ведущую в партизанский лагерь. Ради этого готовы были убить хоть всех жителей села.

Когда Довганю удалось наладить связь с Павловкой, ему рассказали, что с Лидией Леонтьевной после ареста Лесина произошло что-то неладное. Она ходит по селу, плачет, ищет своих детей. Добрые люди прячут ее от гитлеровцев. Лидию Леонтьевну вместе с Иваном надо было немедленно забирать в отряд. И партизаны послали за ними своих людей.

В Медведку Петро Довгань решил наведаться вместе с Гришей Гуменчуком, чтобы познакомиться там с местной подпольной группой Васи Крижавчанина, а его самого необходимо было забрать в отряд, потому что, как сообщила Оля Коцюбинская, за ним в «шулю» приходили из полиции.

Без разведки идти в Медведку было опасно, поэтому Довгань и Гриша согласились взять с собой Олю.

Гриша назначил часовых, и отправились в путь.

Когда лес расступился и над головами показались уже угасающие звезды, хлопцы увидали плывущие в тумане беленькие хатки Медведки. Туман стелился над землей, и хаты были погружены в него по самые окна.

В селе Оля шла впереди, парни за нею, держа наготове оружие.

Пригласив партизан в хату, Вася Крижавчанин вышел в сени и через минуту вошел, подпоясанный пулеметной лентой, набитой патронами.

Мать, которая при свете коптилки молча укладывала вещмешок, вздохнула и подала его сыну. Подошла к Грише, положила ему руку на плечо и, заглядывая в глаза, попросила:

— Берегите его… Муж мой на фронте… Хлопцу только вот семнадцать исполнилось. Я вам его доверяю…

Из другой комнаты выбежала и бросилась Васе на шею его сестра Настенька.

Гриша не мог отвести глаз от Васиной матери. Он знал, что никогда не забудет ее взгляда, в котором были и надежда и мольба. Не забудет. Только защитит ли эта память Василя? Ведь и свою родную мать не смогли они с сестрой Катей сберечь, не смогли защитить своего младшего, всеми любимого Павлика. Воспоминание о младшем брате наполняло Гришино сердце болью. Он вздохнул. Тяжко было брать на свои плечи еще одну ношу с чужой судьбою.

Вышли на улицу. Без помех добрались до леса, потом проводили Олю, которой надо было возвращаться в «шулю». Там ее ожидали с нетерпением и Таня Джуринская, и Толя Беспалько, и другие подпольщики.

В партизанском лагере жизнь шла своим обычным, однажды заведенным ритмом: кого-то ожидали с боевого задания, кого-то провожали на диверсию, одни вели разведку, другие охраняли подступы к лагерю, многие были заняты и хозяйственной службой.

По приходе в лагерь Гриша пошел проверять посты, у Довганя были свои заботы, а Васе было приказано пока что идти на кухню и сдать харчи, которые дала ему мать, в общий котел.

Под высоким валом (говорили, что некогда здесь была крепость) метрах в пятидесяти от лесного ручья находилось сооружение, напоминающее кухонную плиту, — произведение рук Петра Лукашевича. Он и навес сделал, и трубу сплел из хвороста, а потом обмазал глиной. Получилась как черепичная. Здесь же в земле было вырыто углубление — погреб.

Возле плиты хлопотала Лидия Леонтьевна. Василь никогда раньше не видал ее, но слыхал о ней.

— Новенький? — спросила у него, не переставая месить тесто в деревянной деже.

Лидия Леонтьевна до сих пор не знала о гибели Сергея. От нее это скрывали. Говорили, что Сергей с группой хлопцев пошел на север, в белорусские леса, искать связи с другими отрядами. А поскольку скрывали от нее, не говорили об этом и вновь поступающим в отряд. Для Васи Сергей тоже был еще живым…

Вася пошел по лагерю. В кустах за плитой, на небольшом возвышении из утрамбованного, много раз перетоптанного сена спали три хлопца. Обувь их — две пары сильно стоптанных сапог и грязные ботинки — стояла рядом. Зато с оружием ни один не расстался. Так и спали с винтовками.

Влез на бугор. Лес здесь был смешанный. Пониже росла ольха и осина, а по бугру шагали смолистые стволы сосен. Лишь на самом гребешке, давно сглаженном, деревьев почти не было. Вдоль яра в грабовом молодняке притаились, будто грибы-подберезовики, партизанские палатки и землянки. Возле одной из них Вася уселся на землю. Он думал о родном селе, о матери, сестрах. Вспомнил девушку, которую любил. Как хотел бы он пройти мимо нее, обвязанный пулеметными лентами, с гранатой… нет, лучше с двумя гранатами у пояса, с автоматом на плече! Она должна видеть его суровым и мужественным.

— Что загорюнился?

Вася поднял голову. Стоявший над ним парень уселся рядом.

— Думаю, где оружие достать.

— В своем селе у полицая, — не задумываясь, сказал парень. — Полицаи в селе есть?

— Есть, да им патронов много не доверяют.

— А комендант?

— Он ночевать уезжает в Калиновку. Да и в лицо все они меня знают. Вдруг что — мать и сестренок повесят.

И тут Василь вспомнил Лавровского коменданта, который никуда на ночь не уезжает. Ходит по селу обвешанный оружием. Даже гранаты с собой всегда носит. Так рассказывали товарищи из Лавровки. А еще они говорили, что этот фашист никого не боится и уверен, что партизаны — это выдумка трусов. Василь подхватился с места и кинулся искать командира, чтобы немедленно предложить ему свой план нападения на Лавровского коменданта. Однако разговор этот пришлось отложить.

Довгань сидел в кругу партизан и слушал, что ему рассказывал Владик Муржинский. Его группа только что возвратилась с задания. Вот уже несколько раз партизаны ходили на железную дорогу и возвращались ни с чем. Они закапывали под рельсы тол, вставляли запал и взрывали. Но взрывом только гнуло или вырывало кусок рельса. Немцы присылали аварийную службу и за два-три часа восстанавливали путь. Пробовали ставить заряд на стыке рельсов, пробовали одновременно взрывать оба рельса…

А дни шли. Каждая вылазка была связана с риском, запалы кончались. Правда, тола, принесенного когда-то Милентием Кульчицким, было еще много. И вот теперь отчаянная голова, Владик Муржинский снова возвратился ни с чем, хотя рисковал, как никто до него.

На участке железной дороги Винница — Киев партизаны аккуратно заложили толовые шашки под стык рельсов, вставили запал, затем коротенький, чуть длиннее цигарки, кусочек бикфордова шнура, тщательно замаскировали. На это ушло полночи. Время от времени работу приходилось прерывать, ожидая, пока проедет патрульная дрезина.

Наконец, когда все было готово и вдали послышался шум поезда, Владик лег у самого рельса с горящим окурком в руках. Он подождал, пока поезд приблизится, и ткнул окурком в кончик бикфордова шнура. Но шнур что-то не загорелся сразу. Пришлось чуть ли не из-под колес поезда скатиться под откос.

И еще около часа ждали. Из переломленного патрона на кончик шнура подсыпали пороху. И снова Владик вытянулся рядом с холодным рельсом, чувствуя животом торчащие шпалы. Дрожит у плеча рельс, вот уже кажется, что на него пахнуло горячим запахом машинного масла от надвигающегося паровоза. Владик сунул окурок в порох. Вспышка. Рывком откатился, вскочил и побежал. Но он успел отбежать метров сорок, когда громыхнул взрыв. Ударило горячим в спину. Упал, снова вскочил.

А когда отбежал к лесу и оглянулся, заскрипел от досады зубами. На фоне побледневшего неба четко был виден силуэт поезда. Вагоны стояли на рельсах, только паровоз осел на шпалы.

— Снова ничего не вышло, — говорил Муржинский Довганю. — Приедут ремонтники, оттащат вагоны, поставят на рельсы паровоз и через несколько часов отгонят его в депо на ремонт. А завтра уже и следов от диверсии не останется.

Довгань вздохнул и перевел взгляд на других хлопцев, которые ходили на это задание.

— Какой же выход, товарищи?

— Выход один, — заключил Владик, — надо взрывать тогда, когда паровоз уже наехал на мину. Да и участок надо выбирать, где поезда идут с большой скоростью.

— Но у нас нет ни электрических запалов, ни проводов, ни машинки.

— Надо и без машинки что-то придумать.

Василь Крижавчанин хотел уже обратиться к Довганю со своим предложением, когда появился Игорь Коцюбинский. Он вел за собой длинного усатого дядьку с плетеным лукошком в руках.

— Кто это? — спросил Довгань.

— Гайдамак.

— Зачем ты его привел?

— Понимаешь, пошел я посмотреть, что вокруг леса делается. Вышел на болота, где пацаны коров пасут, а они мне какие-то рожи корчат. Мол, отойти в сторону.

Отошел. Один подбегает и говорит: там в кустах какой-то мужчина с лукошком сидит. Все у нас за партизан выспрашивал. Ну, я, конечно, подкрался к нему: «Хенде хох!» — и обыскал. В карманах пусто, а в лукошке обрез. Говорит, что спасается от гитлеровцев, ищет партизан.

— Кто вы? — повернулся к усатому Довгань.

— А кто вы? — ответил вопросом тот.

Хлопцы расхохотались.

— Отведи его обратно, Игорь, — сказал Довгань жестко.

— Как же так… — дядька растерялся, — я председатель сельсовета, из Голяк я. Мичковский моя фамилия.

Он рассказал, что не успел эвакуироваться, с приходом фашистов долго прятался у сестры.

— Вы коммунист?

— Да, коммунист.

Петро задумался. Подозвал Гришу Гуменчука, переговорили о чем-то. Тогда уже сказал Мичковскому:

— Извините… Но до проверки отлучаться из лагеря вы не имеете права.

Вася подождал, пока Довгань разберется с Мичковским, а потом изложил свой план операции. Довгань поддержал его идею, но предложил взять с собою еще кого-нибудь. Василь выбрал Миколу Гончарука — подпольщика из Медведки, который тоже просился в отряд, а следовательно, должен был где-то добывать себе оружие.

Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, когда Василь Крижавчанин вместе с Миколой Гончаруком вышли на охоту за лавровским комендантом.

Войдя в село, быстро разыскали нужную хату и долго наблюдали за ней. Темные окна. Тишина… Что ж, в селе рано ложились спать. Может быть, и пан комендант спит. Хлопцы удобно расположились в палисадничке и стали ждать: или пока он покрепче уснет, или — если он еще где-то гуляет — его возвращения. Так просидели в засаде больше часу. Надоело.

— Наверное, он спит, — свистящим шепотом сказал Вася, — давай посмотрим.

Микола согласился. Крадучись подошли к окну, прилипли к нему носами, и Гончарук включил карманный фонарик. В желтом пятне света поплыла горница — никелированная кровать с шишечками и высокие подушки на ней, стол с расшитой скатертью, длинная лавка вдоль стены, стул и на нем китель с погонами, какое-то белье… Коменданта не было.

— И где й-его черти носят? — дрожа от холода, ругался Василь.

— А ты знаешь, где хата старосты? — остановившись, шепотом спросил Микола.

— Знаю.

— Пошли. Может быть, он там.

Не знали хлопцы, что и разыскиваемый ими комендант, и староста, к которому они решили направиться, стоят за их спинами.

Случилось так, что комендант и староста возвращались откуда-то поздно вечером. Когда уже подходили к дому, в котором жил комендант, увидали странный свет в окошке. Не дыша, подошли ближе. Два вооруженных человека, подсвечивая себе фонариком, увлеченно изучали внутреннее убранство комендантской горницы.

— Партизаны… — шепнул комендант старосте и присел за забором.

Он вытащил пистолет, поставил его на боевой взвод. Староста, глядя на него, начал поспешно стаскивать с плеча винтовку.

— Найн, — остановил его комендант, — партизан возьмем живой. С винтовки — в штаб. О! Колоссаль!

Он считал себя настоящим охотником. А доставить двух живых партизан с оружием — такого еще никому в здешних местах не удавалось. И пока хлопцы шли к хате старосты, за ними тенью следовали ее хозяин и комендант.

Вася заглянул в окно.

— Никого нет, только пани старостиха дома.

— Мы с утра ничего не ели, — напомнил ему Гончарук, — может быть, зайдем и реквизируем у старосты кусок хлеба с салом, а?

— Давай…

Держа наготове карабины, они вошли в сени и посветили фонариком. Никого. Вошли в комнату. Старостиха как стояла у печи, так и села на поленницу. Гончарук прикрыл за собой дверь, а Вася прошел от порога, заглянул в другую комнату и, убедившись, что там никого нет, уселся, как говорят украинцы, на покути — то есть в красном углу, под образами, на хозяйское место за столом.

Староста чуть не умер от страха, когда партизаны уверенно вошли в его хату. Увидав через окно, что они уселись за стол (через окно было видно только одного), комендант решил не ждать более удобного момента. Он приказал старосте стать с винтовкой наготове напротив окна и в случае, если кто из партизан будет убегать, стрелять. Сам же вошел в хату.

Рывком распахнув левой рукой дверь, комендант вырос на пороге с пистолетом, нацеленным на Васю.

— Хенде хох!

Гончарук, который сидел на корточках справа от порога и заглядывал в шкафчик для продуктов, вздрогнул от этого выкрика, поднял голову и увидал над собой большой, затянутый мышиным кителем живот. Рука, державшая карабин за цевье, скользнула вниз, до спускового крючка, карабин чуть наклонился и громыхнул выстрел.

Комендант рухнул на пол. Василь вскочил и ударил по лампе. Стало темно.

— Тихо, — услыхал он голос Гончарука, — там может быть засада. Забери пока оружие у коменданта, а я выползу в сени.

Осторожно перевалясь через порог, Гончарук выполз в сени. Василь снял с коменданта автомат, вытащил из-за голенища гранату, потом долго шарил по полу, разыскивал выпавший из руки коменданта пистолет. Нашел. Забрал из карманов документы.

Во дворе было тихо. Они вдвоем лежали в сенях напротив открытой во двор двери. И вдруг в тишине донеслось очень отчетливое:

— Ох!

Хлопцы вздрогнули. Они совсем позабыли о старостихе. Это она, очевидно, приходила в себя после обморока.

— Еще раз охнешь, — не оборачиваясь сказал Николай, — стрелять буду.

— Не! — донеслось из темноты.

Выползли во двор. Никого. Староста Рыбаченко, едва только громыхнул выстрел и комендант упал, дал такого стрекача, что еле отважился прийти домой утром, да и то с двумя жандармами.

Ваня Волынец, назначенный в дозор, задержал в лесу двух оборванцев. Они стояли, задрав руки вверх, а Леня Толстихин спокойно обшаривал их карманы.

— Кто такие? — спросил, подходя, Гриша. И добавил: — Руки можете опустить.

— Партизан ищем.

— Мы партизаны. Рассказывайте о себе.

— Нам бы увидеть командира…

В то время уже довольно часто в отряд приходили разные люди, уверенные, что их там ждут, хотя ожидали там далеко не всех… Два дня назад приняли группу людей, которым удалось спастись после разгрома бердичевского подполья. Среди них были Анатолий Елкин, Борис Москвин, Александр Титов и другие. Интересы безопасности отряда требовали тщательной проверки каждого вновь прибывшего.

Подошли Довгань, Игорь. Долго рассматривали задержанных. Их лица заросли щетиной — у одного рыжей, у другого черной. У черного на ногах грязные тряпки, перепачканные засохшей кровью. Видно, что он много дней без обуви бродил по лесу, изранил ноги. Оба измождены, только глаза блестят радостно.

Не знал Вася, что еще дней десять назад Грише и Игорю сообщили мальчишки-пастухи из ближних деревень, что двое каких-то парней все расспрашивают про партизан. Кто они: украинские буржуазные националисты, фашистские провокаторы или просто обездоленные люди, которые ищут пристанища?

Как позже выяснилось, за плечами у этих людей был год подпольной работы в самом пекле — в Стрижавке. где ломали камень для строительства тайного объекта. Год подполья в двух шагах от концлагеря, в котором каждый день расстреливали несколько десятков обессилевших людей или живыми бросали в яму. Год подполья в условиях, когда каждый человек чувствовал себя, как на операционном столе — все открыто, все видно, за тобой днем и ночью следят десятки глаз… После этого подпольщики еще полмесяца скитались по лесу, отыскивая партизан.

— Кто вы такие? — спросил Довгань.

— Моя фамилия Середович, Михаил. Я стрижавский. Это можно проверить. А это Степан, — показал он на товарища. — Он воевал, много видел.

— Я не Степан. И не Коваленко, как ты думал. То я в концлагере так назвался. А теперь в отряде, где все свои, можно сказать и правду. Моя фамилия Саламатов. Георгий Саламатов. Я татарин, родом из Казани. Под Львовом был ранен. Потом плен, побег, снова плен и снова побег… Потом уже назвался украинцем, чтобы в этих местах закрепиться. А сейчас к вам мы пришли на связь от своей подпольной организации и хотели передать важные сведения. Между Стрижавкой и Коло-Михайловкой построена ставка Гитлера на Восточном фронте. Мы знаем систему обороны, знаем подходы, знаем, какие части ее охраняют и где они расположены.

— Хорошо, — сказал Довгань, — об этом после.

Середович и Саламатов остались в отряде.

Позже Гриша через своих товарищей связался со Стрижавской подпольной группой, которая послала их в лес.

Вскоре после прихода Середовича и Саламатова в отряде появился еще один новенький. Это был разбитной парень лет двадцати пяти с золотым зубом. Назвался он Ассарбаевым. Уже в первые дни пребывания в лагере он стал другом чуть ли не каждому второму в отряде.

Ассарбаев попросил разрешения пойти на операцию вместе с Саламатовым и Середовичем, чтобы раздобыть оружие. Но Довгань Середовича не отпустил. Ему поручили вернуться в Стрижавку, где ожидали вестей из леса местные подпольщики: Василь Качур, Альбин и Маша Роговские, Степан Севастьянов, Арсень Очеретный, Мария Тимофеевна Туровская, Иван Соловей и другие.

Так они и разошлись: Середович в Стрижавку, а Саламатов с Ассарбаевым на Малые Хутора под Винницу. Там у Саламатова были верные друзья еще по концлагерю, и они вместе намеревались разоружить небольшой гарнизон гитлеровцев.

Дня через три Середович вернулся, принес несколько мотков бинта, йод, какие-то баночки с мазью для заживления ран. Во всем этом партизаны особенно нуждались. А Саламатова и Ассарбаева все еще не было. Не дождавшись их возвращения, Середович снова пошел на задание, из которого, помимо обычных разведданных, принес страшную весть.

Под Пятничанами (это пригород Винницы) работали лесорубы, среди которых был и стрижавский подпольщик Александр Мельник. Они нашли в кустах труп, в котором Александр без труда опознал Степана Коваленко (Саламатова). Он был убит выстрелом в затылок.

Вскоре подпольщики сообщили, что в некоторые села заходил партизан с золотым зубом и предлагал кое-кому вступить в отряд… Сам же он в отряд не возвратился ни через три дня, ни через неделю. И тогда Довгань поручил Грише выследить любой ценой Ассарбаева и поймать.

Гриша долго охотился за ним, пока однажды вместе с Васей Крижавчаниным не взяли его средь бела дня на одной из сельских улиц. В кармане у него был командирский парабеллум, с которым его провожали на задание, и запасная обойма к нему.

На допросе Ассарбаев начал было врать, но, поняв, что партизаны знают почти каждый его шаг, замолчал и больше не отвечал ни на какие вопросы. Его вывели на берег Буга и расстреляли.