Об успехах Красной Армии крестьяне узнавали из партизанских листовок. Битва под Сталинградом была фашистам только задатком, расплата началась на Орловско-Курской дуге. Советские войска неудержимо прорывались к Днепру. Эти добрые вести передавались из хаты в хату.

И чем больше поражений терпел враг на передовой и в тылу, тем больше людей стремились вступить в партизанский отряд.

А база у него в Черном лесу была отличная. Нет, не богатые тайники и капитальные строения составляли ее основу, а люди. Сеть подполья, созданная Волынцом, разрасталась. Ни одно мероприятие немцев не оставалось тайной для партизан. Они знали все, что происходило в округе от Винницы до Хмельника — Казатина. У них не было особой нужды иметь капитальные продовольственные склады, потому что население десятков деревень регулярно делилось с ними последним куском хлеба.

Здесь, под самым логовом главного фашистского зверя, они и месяца не смогли бы прожить без таких помощников, как лесники Анисим Борисюк — их надежный связной и разведчик, лесник Флор Зверхшановский, а разве можно переоценить помощь таких подпольщиков, как учителя Иван Томчук и Анатолий Сабат? Оба беспрекословно выполняли боевые приказы своих бывших учеников, являли пример дисциплинированности и оба героически погибли. Благодаря им и сотням таких, как они, позиции отряда в Черном лесу долго оставались неуязвимыми. И многие шли сюда в поисках партизан.

Так большой группой пришли полицаи с Уладовского сахарного завода. Было их человек до десяти. Все в немецкой форме, все с винтовками. Командовал ими тот же человек, который командовал, когда служили немцам, — Михайлов, здоровый дядька с усами. Встал вопрос — как с ними быть? Десять вооруженных людей, хорошо знакомых друг с другом, — это уже сила. Это Довгань по своим хлопцам знал. Но не станешь же ты с ними лес делить?

Их приняли. С опаской, правда. Предложили подумать над тем, какую бы провести операцию, чтобы побольнее укусить фашистов. Михайлов понимал, что это их первая проверка на деле.

Под Уладовкой находился большой лесосклад. Туда часто приезжали автомашины за специальным лесом, из которого готовили топливо для газогенераторных двигателей. Бензина у гитлеровцев не хватало, многие автомобили работали на газогенераторном топливе.

Михайлов предложил устроить на лесоскладе засаду. Вечером Довгань вызвал в свой шалаш Игоря и Владика Муржинского.

— Вы пойдете с уладовскими полицаями. Есть риск. В бой не лезьте, не ваше это дело. Следите друг за другом и за Михайловым. Ясно?

Через полчаса к командирскому шалашу подошел Михайлов и, поправляя усы, сказал:

— Мы готовы, товарищ командир. Будем идти.

Этот плотный, матерый мужик, очевидно, немало повидавший на своем веку, видя перед собой молодого парня, как-то не совсем уверенно произносил «товарищ командир».

— Можете идти. С вами будут наши разведчики Муржинский и Коцюбинский.

— Свидетели?

— Нет, помощники.

Ночью, совершив небольшой переход, благополучно добрались до лесосклада. Часовые стояли только у ворот. Отыскав в заборе оторванную доску, пробрались на территорию и спрятались между штабелями дров.

Часов в семь утра послышалось завывание мотора.

Грузовик преодолевал рытвины на лесной дороге. По команде Михайлова все стали приближаться к центру лесосклада, где был погрузочный пятачок и начатые штабеля березовых чурок.

Во двор склада въехал грузовой «опель-блиц», за ним другой. Из первой машины вышел офицер, из кузова второй выпрыгнуло шестеро солдат. Первым делом составили винтовки в козлы, потом стали открывать борта автомобилей, чтобы легче было грузить.

И тут Михайлов повернулся к своим, вполголоса сказал:

— Сидеть всем до моего выстрела.

Поднялся, вышел из-за штабеля и направился навстречу офицеру. Игорь наблюдал за ним. Вот офицер обернулся, и… лицо его расплылось в улыбке.

— Герр Михайлофф!

Он протянул руку в перчатке. Михайлов выстрелил. В упор. Офицер упал. Игорь уложил тут же шофера, михайловские парни в два залпа покончили с остальными гитлеровцами.

Из бензобаков слили горючее, облили машины и подожгли. Забрали трофеи и, не мешкая, быстрым шагом в лагерь.

Через несколько дней — это было уже в августе — в отряде появился Мичковский, который в числе тринадцати уходил на север и там вместе с товарищами остался в Винницком партизанском соединении Мельника — Бурченко.

19 июля 1943 года это соединение вышло в свой второй рейд, чтобы прийти на Винничину и развернуть на ее территории активные боевые действия. Во время рейда партизаны прошли по территории нескольких областей, нанося чувствительные удары по коммуникациям и тылам вражеских войск. С тяжелыми боями народные мстители вступили на территорию Винницкой области, однако продвинуться дальше или закрепиться для разворачивания более широких действий не смогли. Чем ближе к Виннице, тем больше плотность фашистских войск, тем ожесточенней бои с превосходящими силами противника. Во второй половине августа соединение возвратилось в Полесье.

Анатолий Мичковский, как и другие партизаны из «чертовой дюжины», продвигался в голове соединения с разведгруппой. Каким-то образом он оторвался от нее и прибыл в партизанский отряд имени Ленина.

Встретили его с радостью. Он рассказывал про соединение полковника Мельника, про подпольный обком. Мичковского засыпали вопросами:

— А как там наша Оля Слободянюк? — интересовались партизаны.

— В главразведке.

— А Николай… Что с Николаем Сидоренко?

— Живой.

— А Лукашевич?..

Расспрашивали и о других.

В тот день только и разговоров было, что про подпольный обком, партизанское соединение, связь с Большой землей. Вскоре после возвращения Мичковского прибыл и Иван Касьянович Цыбулев. Он с ходу окунулся в диверсионную работу. Под его руководством партизаны жгли сельскохозяйственные машины и хлеб, который фашисты собирали для отправки в Германию.

В середине августа отряд, в котором насчитывалось уже более двухсот партизан, был разделен на отдельные диверсионные группы и подразделения.

Партизаны провели собрание. Командиром отряда избрали Цыбулева, а комиссаром — Мичковского. Эти люди, которые набрались партизанского опыта в соединении, воюя плечом к плечу с секретарем подпольного обкома партии, пользовались тут, в лесу, большим авторитетом. А Ивана Касьяновича, кроме того, в отряде любили как человека доброго, смелого, откровенного.

Каждый день в лагерь приходило пополнение по пять-десять человек. Их надо было проверить, научить пользоваться оружием, познакомить с тактикой партизанской борьбы. Командование с утра до вечера занималось организационной работой, налаживало деятельность партийной и комсомольской организаций, создавало тыловое хозяйство…

Тем временем диверсионные группы и отряды, как и ранее, проводили операции в десятках километрах вокруг Черного леса. Они возвращались на базу, чтобы отдохнуть, сдать трофеи и обсудить план новой диверсии.

Но запасы взрывчатки были израсходованы, и дела диверсионных групп разладились. А таких групп было несколько: Петра Довганя, Василя Качура, Ивана Деминского, Григория Чайчука. Действовали также группы Муржинского, усатого Михайлова. Но недостаток патронов, гранат, взрывчатки не позволял проводить более масштабные операции. Даже на железную дорогу, случалось, ходили с ломами и лапами.

…Толя Беспалько, который еще не привык как следует к лесу, тащил железнодорожный ключ, спотыкаясь во тьме. Такой же ключ нес и Петро Возный — один из активнейших шуляков. Саша Линник, который пришел из Уланова, сгибался под тяжестью большой стальной лапы, с помощью которой вытаскивали из шпал костыли. На очередную диверсию группу вел Довгань.

Это был обычный выход, как и многие другие. Но речь идет о нем потому, что неожиданными оказались результаты диверсии. Тут парням, можно сказать, улыбнулось партизанское счастье. А про счастье как же не рассказать!

До восхода луны пришли в Гущинцы. Село спало, и только фашистские патрули разгуливали по улицам. Партизаны хорошо знали все переулки и перелазы, поэтому шли не задерживаясь.

Буг разделял село на две равные части. Заречная сторона называлась Кучери. Туда обычно переправлялись на лодке. Был, правда, и мост, но он охранялся. Партизаны тоже держали свою лодку, спрятанную в ивняке.

Довгань со своей группой на этой лодке перебрался через Буг. Было уже за полночь, когда шесть теней напрямик, полями, добрались до железнодорожной линии Казатин — Гречаны. Прямо перед ними на той стороне дороги лежало село Байковка. В этом месте параллельно шли две железнодорожные линии: узкоколейная и обычная.

— Присядем, — скомандовал вполголоса Довгань, — отдохнем немного.

Партизаны с облегчением побросали тяжелые инструменты и уселись на рельсах широкой колеи. Вытащили взятые с собой припасы: ломоть хлеба, луковицу, завернутый в жесткую от соли тряпочку кусок сала. Разделили. Молча съели.

Саша Линник, который впервые шел на такое задание, попробовал, как действует гаечный ключ. Скрутил одну гайку, другую. Потом решил опробовать лапу… Брошенные им ключи взял Толя Беспалько. И он отвертел несколько гаек. Удалось вытащить десяток разболтанных костылей. Пора было идти дальше, привал кончился, но не бросишь наполовину сделанную работу! Общими силами раскрутили стык, вытащили все костыли в одном звене рельса и, поддев лапой рельс, сдвинули его в сторону. Потом поднялись и пошли.

Перед рассветом добрались до Заливанщины — к родителям Беспалько. О том, что дневать будут здесь, договорились заранее. Это очень удобно, потому что железная дорога Жмеринка — Киев проходит неподалеку от села.

Толина мать, Матрена Емельяновна, чем могла накормила партизан, отец, Максим Иванович, посоветовал бойцам отдохнуть до вечера.

Удивительная это была семья. Матрена Емельяновна и Максим Иванович Беспалько воспитали восьмерых детей, восьмерых сыновей. Старшего, Степана, война застала в армии, он познал всю тяжесть боев 1941 года и погиб на фронте. Емельян еще до войны служил кадровым офицером и теперь где-то воевал на суше. Николай сражался на море, Осип был танкистом…

Толя был пятым сыном в семье. Он возглавлял в селе подпольную группу. Когда в Павловке открылась «шуля», по совету Волынца пошел в нее и стал создавать там организацию. В селе вместо него остался его родной брат — шестой из сыновей Беспалько — Петр. Ему активно помогал пятнадцатилетний Андрей. Лишь восьмой брат не дорос до таких дел.

Когда опустились сумерки, партизаны покинули гостеприимный дом. Вместе с ними теперь шли и четверо подпольщиков из Заливанщины во главе с Петром Беспалько. Этот младший братишка Толи был почти на голову выше его. Все в нем казалось увеличенным: и большой нос, и большие глаза.

Придя на место, которое заранее разведали Петр Беспалько, Арсен Лещук и Виктор Горецкий, Довгань осмотрелся. При ровном свете убывающей луны он увидал широкое двухколейное полотно, спрятанное в небольшом углублении меж пологих холмов. На откосах и с той и с другой стороны росли молодые елочки, а дальше раскинулось поле.

Подпольщики сказали, что дорогу охраняют венгерские хортисты. Круглые сутки они разгуливают с винтовками наперевес, а когда темнеет, патрули объединяются, очевидно, без ведома начальства. И уже вчетвером разгуливают по четырехкилометровому участку, появляясь в одном и том же месте приблизительно через час.

Довгань разослал заливанских хлопцев на полкилометра в одну и другую сторону, а группа принялась за дело. На стыке рельсов раскрутили все болты и первым делом сняли накладки. Отнесли их подальше и бросили в траву. Потом стали один за другим выдирать костыли. Это была трудная работа.

Вдруг справа зазвенел рельс.

— Патрульные! — сказал Довгань.

Хлопцы быстро собрали костыли, инструмент и бегом в посадку. Из тьмы сначала донеслась чужая речь. Луна посеребрила плечи, стволы винтовок шагавших в ночи солдат. Крайний патрульный взобрался на рельс и, ступая как по льду, держался одной рукой за плечо товарища… Вот он ступил на освобожденный от костылей рельс, прошел по нему, и через минуту партизаны увидали спины удаляющихся солдат.

Снова все возвратились на пути и продолжали высвобождать рельс. В это время услыхали шум паровоза.

— Толя! Саша! — сказал Довгань. — А ну попробуем, может быть, сдвинем рельс?

Поддели один рельс лапой и ломом, стали налегать плечами, как на рычаги. Рельс подался сантиметров на пять, еще…

А поезд — вот он. Вынырнул из тьмы и быстро стал расти, увеличиваться, наступать черным сгустком металла и огня. Пришлось бежать в посадку. Паровоз катил перед собой две площадки, груженные камнем. За ним три крытых вагона.

Хлопцы впились глазами во тьму под колесами. Но ничего не видать. Вот проскочила площадка, другая… паровоз… Еще минута — и скрылся из глаз последний вагон.

Поезда как не было. Бегом бросились к рельсам и сразу поняли свою ошибку: завернули рельс вовнутрь, а локомотив бандажами колес выдавил его на свое место и проскочил.

— Стойте, — сказал Довгань, — давайте дождемся, пока вернутся патрули, а потом сделаем уже как надо…

Полежали еще с четверть часа в елочках, пока не вернулись патрули, а потом вышли на путь, высвободили от костылей почти целиком два рельса и раздвинули их на полметра: один вовнутрь, другой — наружу. Трижды постучали, созывая постовых. И не успели те подойти, как со стороны Казатина стал нарастать шум движущегося поезда.

На этот раз все было сделано как надо, и партизаны полем побежали прочь от железной дороги. Они успели отбежать с полкилометра, как раздался грохот, скрежет, ночную тишину разорвали гулкие удары, треск… За их спинами послышались выстрелы, в небо поднялась осветительная ракета. А минут через десять на месте катастрофы полыхал пожар. Партизаны огородами подходили к селу, когда увидали, что со стороны Казатина, непрерывно подавая тревожные гудки, идет спасательный поезд.

На второй день фашисты оцепили всю местность и никого из населения близко не подпускали. К вечеру, когда сами немцы убрали трупы и какие-то предметы, которые не должны были попасть в чужие руки, они прислали военнопленных и стали строить объездной путь. Трое суток движение на этом участке было прервано. А подпольщики сообщали, что по этой линии до диверсии каждые сутки только в сторону фронта проходило 15–20 эшелонов.

И когда по объездному пути движение было восстановлено, на месте аварии еще работал железнодорожный кран, растаскивая искореженные вагоны.

Вскоре выяснилось, что и в другом месте, возле Байковки, где партизаны устраивали привал и на всякий случай раскрутили рельсы, пошел под откос эшелон с гитлеровскими асами.

После госпиталя или после отдыха возвращалось на фронт летное пополнение. В нескольких пассажирских вагонах ехали летчики, а на платформах везли самолеты с отделенными от фюзеляжей крыльями. На протяжении двух суток, пока партизаны отсиживались в Заливанщине, место катастрофы было оцеплено фашистами. Сюда приезжали какие-то высокие чины, ходили с озабоченными лицами, что-то записывали…

Да, это было партизанское счастье: за одну операцию два эшелона, да еще каких!

В лагере царило оживление. По вечерам ярко горели костры. Павловцы и пришедшие из подполья хлопцы, в каких бы группах они ни были и чем бы ни занимались в отряде, по вечерам липли к одному костру.

Василь с Ганей никогда не сидели у костра рядом. Если сидел он, то она маячила где-то поблизости, стояла, прислонясь к дереву, и какой-то прыжок пламени выхватывал на миг из тьмы ее фигуру, высвечивал тяжелую косу. Если же она сидела лицом к огню, то Вася лежал в траве за спиною Гриши, и она, очевидно, чувствовала идущий откуда-то из тьмы его напряженный взгляд.

Об их любви знали в отряде все. И каждый относился к ней со светлой улыбкой в душе. И хоть любителей посмеяться, любителей «разыграть» товарища в отряде хватало, над Васей шутить не смели.

Только однажды позволил себе шутку Довгань. Как раз группа разведчиков уходила на задание, и Вася лежал у костра, поджидая товарищей. Пламя костра бросало светлые пятна на его сосредоточенное лицо. Он держал в руках ромашку и один за другим обрывал лепестки. И столько серьезности он вкладывал в это занятие, что Довгань, наблюдая за ним со стороны, невольно улыбнулся:

— Вася, ты на нее гадаешь: любит — не любит?

— Глупости… — вспыхнул он, вскочил на ноги и отошел от костра, чтобы не видно было его лица.

— Извини, я не хотел тебя обидеть.

— А я и не обиделся, — ответил он из тьмы. — Я на немца гадал: он меня или я его…

— Ну и как?

— Не догадал…

И в эту ночь Вася погиб.

Обычно, если большая группа партизан возвращалась с задания и это было днем, ее выходило встречать все население лагеря. И на этот раз навстречу возвращавшимся разведчикам выбежали на вытоптанный лагерный пятачок все, кто был на месте. Но, увидав разведчиков, поняв, что случилось, каждый останавливался, замирал, опустив голову. На самодельных носилках из серой шинели и двух винтовок бойцы несли своего товарища.

В отряде пережили немало смертей, но после гибели Петра Волынца эта была самая тяжелая, самая невыносимая утрата.

Его хоронили со всеми партизанскими почестями. И перед тем как опустить в могилу, каждый из друзей подходил, вставал на колени и, как умел, прощался с Васей. И все это время Ганя стояла в стороне, прижимаясь плечом к осинке. Она низко опустила голову, отчего ее черная коса печально упала и кончиками прядей касалась головок лесных цветов.

Потом кто-то, кажется Гриша, вполголоса произнес ее имя. Все обернулись к ней, расступились, и она осторожно, как по льду, прошла через строй. Остановилась и без звука, как подкошенная, опустилась коленями на свежую, только что вынутую землю.

Партизаны, суровые и мужественные люди, отвели глаза. Стояла тишина.

Вдруг Ганя поднялась и пошла меж деревьями, все ускоряя шаг.

Переведя взгляд на погибшего, товарищи увидали, что прямо по серой шинели, которой были прикрыты Васины ноги, по ромашкам, которые бросили на него девчата, до самых скрещенных на груди кистей рук и немного выше тяжело легла толстая, заплетенная тугим жгутом Ганина коса.

Партизаны горели желанием отомстить фашистам за все их черные дела на родной нашей земле, за смерть такого душевного парня и отважного разведчика, каким был Василь Крижавчанин. Особенно отличались в эти дни разведчики, которыми командовал Григорий Гуменчук.

Однажды он предложил план нападения на вражеский склад с оружием, замаскированный в лесу возле села Сосонка. Это был так называемый лагерь Сальник. Партизаны разведали, что он окружен двумя рядами колючей проволоки, круглосуточно охраняется. Один часовой дежурит у проходной, двое других ходят вдоль забора, встречаясь на боковых от проходной сторонах…

На территории лагеря находились бараки, штабеля ящиков, прикрытые брезентом; несколько входов вели в подземные помещения. Неподалеку в казарме жили солдаты.

Атаковать лагерь поручили группе Григория Чайчука, которую усилили подразделением разведчиков. Всего на задание шло около тридцати бойцов.

Темной августовской ночью партизаны вышли из Черного леса и после большого перехода переправились через Буг. Потом пересекли шоссейную дорогу Винница — Киев и, наконец, железную дорогу.

К лагерю приближались со всеми предосторожностями. Вот уже показались фонари, которые освещали забор и проходную. Четверо бойцов поползли к ней, чтобы снять часовых. Одна половина группы взяла на прицел проходную и казарму, другая — изготовилась для штурма и захвата лагеря.

Первого часового сняли без шума, а второй успел выстрелить. В казарме вспыхнул свет. Партизаны бросились к ней и швырнули в окна гранаты. Однако несколько фашистов успели уже выскочить из казармы. Отстреливаясь из автоматов, они бросились к складам. Кто-то из партизан швырнул гранату и в сарай. Взрывом сорвало часть крыши, и оттуда вдруг повалил густой черный дым, потом с нарастающим гулом вырвалось пламя. Громыхнуло еще несколько взрывов, и пламя перебросилось на соседние строения. Территория склада превратилась в настоящее пекло — от копоти нечем было дышать. Это горели бензин и смазочные масла.

Гитлеровцы, организовав оборону, открыли бешеный пулеметный огонь, потом стрельба донеслась и со стороны Стрижавки. Врагам шла помощь. Партизаны вынуждены были отступить.

Диверсию, которую они провели возле Сосонки, партизаны не относили к числу удачных. Больше того, они считали, что главная их цель не была достигнута даже частично. И только в послевоенные годы из трофейных фашистских документов стало известно, какой серьезный удар врагу они тогда нанесли. Об этом свидетельствует, в частности, и докладная записка начальника охраны «Вервольфа» Даннера своему шефу Ратенхуберу в Берлин:

«В ночь с 17 на 18 августа 1943 года бандиты взорвали большой танковый лагерь Сальник возле села Сосонка. Пришлось вызвать на помощь венгерскую и немецкую части, которые охраняли вокзал, части из Калиновки и из района „Вервольфа“. Наступление бандитов было довольно сильным. Я выехал к месту взрывов с двадцатью солдатами на двух автомашинах. Капитан Михайлис дал мне из своего подразделения 8 человек. Неподалеку от Сальника я встретил авиароту из Калиновки. После этого бандиты прекратили наступление и скрылись в лесу. Вместе с авиаротой я прочесал всю местность леса до главной дороги, однако напасть на след бандитов не мог».

Оказывается, то был не склад, а танковый лагерь, который после взрывов фашисты не стали восстанавливать, а перенесли куда-то в другое место.