Этой встречи ждали многие подпольщики в Калиновке, Павловке, Самотне, Заливанщине, Козинцах и других селах, которые лежали в зоне «Вервольфа». Проклятая зона! Из Калиновки и Стрижавки начинались карательные экспедиции, выезжали танковые патрули, комиссии для «фильтрации» населения. Поэтому подготовить встречу руководителей подпольных групп было неимоверно трудно. Почти до последнего часа никто не знал, где и когда эта встреча состоится.

Одним из немногих рядовых, которые знали, когда и где это произойдет, был Митя Гуменчук, или, как его звали, Митя Маленький, сын Марфы Давыдовны Полянчук.

Нахлобучив потертую ушанку и перепоясав потуже ватник, он еще до наступления темноты вышел на улицу. Чем может заниматься мальчишка с рогаткой в руках, полным карманом увесистых камешков и подбитой вороной у пояса?

Митя спокойно расхаживал возле двора и зорко следил за тем, что происходит вокруг. Через дорогу от его дома была школа, где до войны работала мать и учился он сам. Теперь там стоял немецкий гарнизон. Рядом, на станции, все время дежурили полицаи — и железнодорожные, и из районной жандармерии. По дороге тоже время от времени проходили патрули. А в Митином доме в это время собирались на свое первое общее совещание руководители нескольких подпольных групп.

День был холодный, прозрачный. С деревьев облетали последние листья. От этого и на станции, и во дворе у них было неуютно, голо, и в душе у часового росла тревога. Он вспомнил, как в первый день появления немцев в Калиновке к ним в дом вошел один из завоевателей. Прибитые пылью сапоги, выгоревшая на солнце, с белыми разводами выступившей под мышками соли рубашка, облупленный нос и белесые, как будто выцветшие, глаза. Вошел, посмотрел на Митю и Марфу Давыдовну, перевел взгляд на шкаф, стол, снова на Митю, потом на буфет… И все тем же взглядом, как будто перед ним пустая, покинутая людьми квартира. Открыл дверцы буфета и почти спрятал за ними голову, вынюхивая, что там внутри. Нашел сахар. Вывернул свой карман, вытряхнул из него крошки табака, обрывки бумаги, все это тут же, на пол. Потом пересыпал в карман сахар. Нашел в вазочке полдесятка яиц. Сложил их в одну руку и, так держа перед собой, пошел к выходу. У порога оглянулся: не забыл ли чего? Потом присвистнул и вышел.

Когда захлопнулась за ним дверь, Марфа Давыдовна взялась за голову:

— Как все просто… Как просто! Как будто никогда не было цивилизации. Полиции нужен ордер на обыск, вору и грабителю — темная ночь, нищему — язык. А этому ничего не нужно. Мы живы только потому, что ему не пришло в голову убить нас. А пришло бы — так и убил бы. Митя, Митя, что будет с нами?

За год с небольшим, который миновал с той поры, Митя Маленький стал опытным подпольщиком. На него как на часового можно было положиться.

Со стороны дальних стрелок станции показался невысокий мужчина в потертой спецовочной тужурке, подпоясанный широким брезентовым ремнем. На плечах большие металлические кошки. За версту видать, что идет электрик. Митя узнал Каленика Васильевича Волынца. Он подошел к калитке, задрал голову, разглядывая фарфоровые изоляторы на столбе, скосил глаза на Митю и пошел в дом.

Минут через двадцать, опустив голову, походкой усталого человека пришел Барилов. Он работал маляром в Калиновской управе и руководил подпольной группой, в которую входили и Митя и Блохин.

Начинало смеркаться. По Митиным подсчетам, в доме уже собрались человек семь-восемь. Николай Сидоренко привел какого-то старика с бородой. «Ну прямо как Михаил Иванович Калинин», — подумал мальчишка. Он не знал, сколько человек должно прийти. Он подошел к дому и заглянул в окно, но ничего не увидел. На пороге появилась мать.

— Ты чего, мам?

— Митя, где ты? — вполголоса спросила Марфа Давыдовна. — Иди сюда.

А когда он подошел, спросила:

— Озяб? Нет? Ну хорошо. Иди помоги Каленику Васильевичу и можешь побыть в хате. Я полчасика подежурю. Еще одного нет.

Митя пошел домой. В сенях стоял Каленик Васильевич.

— Я тебе через форточку подам проволоку — так ты ее куда-нибудь повыше привяжи, — сказал он.

Митя прошел вдоль стены к окну, взял из рук Каленика Васильевича конец антенны, потом пригнул высокий гибкий побег яблони и привязал. Когда опустил ветку, конец антенны взметнулся над крышей.

У Мити внутри все горело от нетерпения. Послушать радио, поймать Москву! Именно сегодня — это была почти фантастика. Сегодня — 7 ноября 1942 года, в день 25-й годовщины Советской власти, в тридцати шагах от немецкой казармы…

Он пошел в хату. В горнице было накурено и тесно. Уже давно в их комнате не собиралось столько людей. А тут — человек десять. Каленик Васильевич возился за занавеской. Митя подошел к нему. Каленик Васильевич сунул ему в руку какую-то коробочку:

— Прижми к уху и слушай.

А сам сунул проводки в свою брезентовую сумку, что стояла на окне, поколдовал над нею, потом достал эбонитовую коробочку и стал покалывать ее металлическим шилом.

— Ну? Слышно?

— Не слышно.

— А теперь?

Они провозились так минут двадцать. И вдруг в наушнике что-то зашуршало и послышался далекий, но отчетливый голос:

«Мы передавали речь товарища Сталина. Послушайте несколько сообщений наших корреспондентов…»

Митя урывками слушал сообщения о боях под Ленинградом, о мужестве ленинградцев, о великой битве на Волге. Рассказывалось о том, что свыше ста тысяч оккупантов за два месяца боев нашли свою могилу на подступах к Сталинграду. Каленик Васильевич то отдавал ему коробочку, то снова забирал, прислушивался сам, скручивал проводки, переставлял с места на место свою сумку.

Митя вспомнил, что пора уже сменить на посту мать, с сожалением оставил наушник и пошел. Но в это время явился и переступил порог комнаты последний из тех, кого ожидали. К Митиному удивлению, им оказался Гриша Гуменчук, которого около четырех месяцев назад они отсюда выпроваживали в Турбовский район.

— Ну что там? — спросила мать, когда Митя вышел за калитку.

— Приемник наладили. Своими ушами Москву слушал! В боях под Сталинградом сто тысяч фашистов убито.

Марфа Давыдовна резким движением обняла его. «Вот и второй сын стал взрослым», — подумала Марфа Давыдовна. И трудно было ей понять, то ли горечь, то ли радость стеснила душу. И хоть Мите исполнилось всего пятнадцать лет, ему вполне можно было доверять, как взрослому.

Совещание, на котором Павловскую организацию представляли Петро Довгань, Петро Волынец, Игорь Коцюбинский, Калиновскую — Николай Барилов, Григорий Блохин, Самотнянскую — Вячеслав Мессарош, Николай Сидоренко (он же связной от группы Архиповича), Козинецкую Турбовского района — Григорий Гуменчук, Куравскую — Петр Лукашевич, затянулось до позднего вечера. Здесь, в хате Марфы Давыдовны, была окончательно оформлена Калиновская районная подпольно-партизанская организация имени В. И. Ленина во главе с советом в составе: В. Н. Мессарош, П. Т. Кугай (Довгань), Г. И. Барилов, Г. А. Блохин, П. К. Волынец, Н. И. Сидоренко, Н. П. Архипович.

Председателем совета избрали кадрового офицера, коммуниста В. Н. Мессароша. Вячеславу Николаевичу было тогда около сорока лет, он носил рыжую клинышком бородку, поэтому выглядел гораздо старше. Вместе с Николаем Сидоренко он работал в Калиновском отделении бывшего совхоза и входил в группу Архиповича. Но позже они с Николаем Сидоренко перебрались в село Самотню, создали там самостоятельную подпольную группу. Первыми их помощниками стали Юлия Марьяновна Муржинская, у которой они снимали комнату, и ее взрослые сыновья — Стасик и Владик.

Члены районного совета по-разному понимали тактику партизанской борьбы в условиях Калиновка Довгань, Волынец, Сидоренко и их ровесники предлагали немедленно идти в лес, чтобы начинать боевые действия, не обращая внимания на лютые морозы, снежные заносы, отсутствие баз, оружия и даже теплой одежды. Мессарош, Барилов, Блохин как могли удерживали товарищей от неосмотрительных действий, обращали их внимание на важность политической работы, более тщательной подготовки к открытым боевым действиям.

14 ноября радио сообщило, что в «Правде» опубликован приказ о награждении двух тысяч партизан.

— Вы слышали? — торжествовал Волынец. — Две тысячи! Возможно, вы скажете, Вячеслав Николаевич, что их наградили за идеальную конспирацию и распространение листовок?

— А почему бы и нет? — спокойно ответил Мессарош. — Мы должны поднимать народ на борьбу. Организовывать диверсии на железной дороге — значит наносить очень ощутимые удары по врагу. А это можно делать и тут, в Калиновке.

Но убедить молодежь в том, что с выходом в лес следует подождать хотя бы несколько месяцев, пока потеплеет, Мессарош не мог.

На следующем совещании объединенной Калиновской подпольной организации имени В. И. Ленина молодежь добилась того, что было принято решение приступить немедленно к боевым действиям и этим самим помочь защитникам Сталинграда. Совет организации сформировал боевую группу для осуществления диверсий и добычи оружия. На этом же совещании были приняты устав и клятва подпольщика. Согласно уставу высшим руководством подполья, как и будущего боевого формирования, оставался совет организации.

В боевую группу вошли Петро Волынец, Николай Сидоренко, Петро Довгань, Игорь Коцюбинский, Григорий Чайчук…

Вскоре после совещания к Марфе Давыдовне прибежал запыхавшийся Григорий Чайчук. Переступив порог, спросил:

— Где Блохин?

— Будет вечером. Что ему передать?

— Марфа Давыдовна, надо, чтобы Митя немедленно его разыскал.

— А что случилось, Гриша? — встревоженно спросила учительница.

— Понимаете, есть подходящий случай. Правда, времени в обрез. Если до вечера не найду кого-нибудь из членов совета, сам пойду с боевой группой.

— Я разыщу Блохина, — сказал Митя, выходя из другой комнаты.

Он уже был одет и поспешно завязывал шарф.

— Что передать? — спросил у Чайчука, а сам посмотрел на мать, успокоил ее: — Все будет в порядке, мама. Я знаю, где его искать. Одна нога тут, другая в Павловке.

— Поторопись, Митя. Передай Блохину или Довганю, что в первой половине ночи будет «работа». Кто из них сможет, пусть придет. А пока что я попробую встретиться с Мессарошем и Игорем. Понял?

Вечером у Марфы Давыдовны собрались Мессарош, Блохин, Довгань, Волынец, Игорь. Докладывал Чайчук:

— Сегодня у нас на станции застрял поезд из Винницы. Машинист еле дотянул до первых стрелок. Это винницкие ремонтники постарались, чтобы паровоз вышел из строя. В некоторых вагонах был срочный груз, поэтому начальство проталкивает их, цепляя по одному, по два к другим маршрутам. Остальные будут стоять на путях, пока не починят паровоз. И среди этих оставленных вагонов два — с людьми. Фашисты наловили их в Виннице во время облавы. Везут в Германию.

— Что ты предлагаешь? — спросил Мессарош.

— Уничтожить часовых и освободить людей.

— А после этого гитлеровцы возьмут заложников и расстреляют, — заметил Вячеслав Николаевич..

— Нет, мы должны все сделать так, вроде бы пленники освободились сами.

— Сколько часовых? — спросил Волынец.

— Трое, — ответил Чайчук, — а вагонов два!

— Ну и что с того? — пожал плечами Мессарош. — Риск большой. Допустим, гитлеровцы поймают хотя бы одного из беглецов (а что они поймают, и не одного, — это наверняка), и пойманный сознается, что освободили их железнодорожники…

— А мы сделаем так: открывая один вагон, скажем, что сами мы выбрались из другого, потом наоборот. Кто-то из наших товарищей побежит вместе с освобожденными, чтобы указать им наиболее безопасный путь.

Подпольщики разработали план операции. Проводить ее решили с минимальным количеством людей, чтобы не привлекать внимание железнодорожников. Группу назначили в таком составе: Чайчук, Волынец, Довгань и Игорь.

Когда стемнело, Чайчук провел Довганя и Волынца за депо, вынес каждому по молотку. Потом они направились к вагонам. Впереди, присвечивая фонариком, шел Чайчук. Когда минули пакгаузы, заметили чью-то тень. Это был Игорь. Он пришел к месту намеченной операции пораньше, чтобы выяснить обстановку. Сообщил:

— Одного из часовых нет. Пошел, очевидно, на станцию за харчами. Двое других на месте. Один спит в тамбуре, а другой сидит на ступеньках с винтовкой.

Как и договорились, Волынец в сопровождении Игоря, который был в форме полицая и с винтовкой, подошли к вагонам. Чайчук и Довгань перебежали на ту сторону пути. Волынец постучал по колесам одного вагона, потом другого, где на ступеньках тамбура сидел часовой. Заглянув под колеса, Волынец позвал гитлеровца. Тот нехотя поднялся и подошел к «железнодорожнику». Волынец стал ему показывать какую-то неисправность под вагоном.

Подпольщики действовали решительно и согласованно…

В то время, когда сильный удар в затылок повалил часового на землю, Довгань и Чайчук ворвались в тамбур. С другим гитлеровцем тоже покончили тут же. Волынец отослал Игоря к пакгаузам высматривать третьего часового и, если тот появится, обезвредить его.

Чайчук забрал оружие убитых и понес, чтобы спрятать его вместе с железнодорожным инструментом, который они брали для маскировки. Обыскав часовых, нашли ключи от вагонных задвижек. Одновременно раскрыли двери обоих вагонов и, не поднимая шума, сказали крайним, примостившимся у самых дверей:

— Люди! Мы выбрались из вагона, убили часовых. Бегите!

В темноте началась суматошная возня. Заключенные, вполголоса переговариваясь, с лихорадочной поспешностью решая, куда бежать, пересекали железнодорожные колеи, исчезали во тьме. Довгань догнал большую группу убегающих.

— Я здешние места знаю, — сказал он, отдуваясь. — Кто хочет — айда со мной.

Минут через пять группа увеличилась человек до тридцати. Когда отбежали от станции километра полтора, он остановился и сказал:

— Я дальше не побегу. У меня тут есть знакомые. А вы давайте напрямик. Километра через два будет лес.

Подпольщики, которые принимали участие в операции, собрались в условленном месте. Все вместе направились к тупику, перенесли туда и труп третьего часового. Обезвредил его Игорь, когда тот возвращался к вагонам.

— Давайте еще какую-нибудь шкоду фашистам сделаем, — предложил Волынец. — Пусть думают, что это беглецы им отплатили.

— Можно! — поддержал его Чайчук. — Тут недалеко стоят две цистерны с горючим. Его для Калиновского аэродрома привезли и не успели разгрузить.

— Веди! — сказал Волынец.

Игоря оставили на посту. Остальные, следуя за Чайчуком, разыскали цистерны. Быстро раскрутили крепления нижних люков и разбежались: Довгань с Волынцом пошли в Павловку, Чайчук — на станцию, а Игорь — к Мессарошу, чтобы рассказать об итогах операции.

…Кончался 1942 год. Исполненный тревог, опасности, он был и годом закалки всего подполья, годом первых боевых успехов. Молодежь, которая входила в состав организации имени Ленина, окрепла, закалилась, набралась опыта конспирации и подпольной борьбы. Мелкие диверсии, пропагандистская работа на территории нескольких районов Винницкой области, изготовление и распространение листовок среди населения — все это стало обычными, будничными делами.

В ночь под Новый год подпольщики собрались в хате Волынцов для очередного прослушивания сводки Совинформбюро.

Из сообщения об итогах шестинедельного наступления наших войск под Сталинградом, из новогоднего приветствия Михаила Ивановича Калинина, в котором говорилось и об огромном размахе партизанского движения на оккупированных врагом территориях, подпольщики делали выводы: затрещал наконец хребет фашистского зверя.

В комнате дарило праздничное настроение.

— Вот это настоящая партизанская война! — с восторгом и завистью говорил Игорь.

— Главное — «несмотря на многочисленные карательные экспедиции»… Теперь ясно, каким масштабом надо мерить и наши боевые действия, — поддержал его Петр Волынец.

Эти сообщения быстро становились известными всем подпольщикам. Новости о положении на фронтах, о жестоких боях в тылу оккупантов распространялись в селах, поднимая боевой дух всех патриотов, укрепляя надежды на долгожданное освобождение от фашистского ига.

А фашисты тем временем еще больше лютовали. Стало известно о массовых арестах подпольщиков в Немирове, Теплике, Жмеринке, Виннице. На очередном заседании совет организации обсудил вопрос о характере подрывных действий и расширении масштабов борьбы с врагом. 5 февраля 1943 года был издан приказ № 1, в котором говорилось: «Учитывая сложившуюся обстановку и заботясь о безопасности отряда, во всех группах приказываем подготовиться к выходу в лес. Каждому при себе иметь: вещмешок, хлеба 2 кг, жиру 0,5 кг, пару белья, полотенце, мыло, теплую одежду, иголку, нитки».

Договорились, что вначале в лес выйдет небольшой отряд во главе с Довганем. Кроме павловских подпольщиков, в состав этого передового отряда вошла группа полицаев с железной дороги, среди которых большую политическую и агитационную работу провел Игорь. Решение присоединить к отряду этих людей, которые, натянув форму полицаев, еще не успели причинить людям зла и охотно перешли на сторону партизан, обусловливалось двумя обстоятельствами. Во-первых, полицаи в отличие от большинства подпольщиков были тепло одеты, во-вторых, они имели оружие.

В хате Волынцов никто не спал. Лидия Леонтьевна собирала сыновей в дорогу. Каленик Васильевич сидел за столом у окна. Он волновался и, поправляя фитиль в каганце, изредка поддакивал жене, если дети с ней не соглашались. Она настояла, чтобы Петро и Сергей надели на себя все, что можно было отыскать в их небогатой хате.

Довгань и Оля Слободянюк сидели тут же, их присутствие нисколько не стесняло хозяев, да и сами они не ощущали неловкости. Наоборот, Петро иногда вмешивался в разговор и давал советы.

— Ты, Сережа, не форси. Надевай на портянку чулок. И теплее, и портянка будет легче держаться.

Олю вначале не хотели брать. Обживемся, мол, в лесу, закрепимся, тогда и вызовем. Но она и слушать не хотела. Она вообще терпеть не могла, когда пытались провести какую-то разграничительную линию в делах службы между парнями и девушками. Однако, добившись разрешения Довганя идти вместе с ними, она на всякий случай весь вечер не отставала от него.

Волынцы собрались быстро, нацепили на плечи котомки, потопали на земляном полу, проверяя, удобно ли обулись… Лидия Леонтьевна обняла Петра, потом Сергея, потом снова Петра. Слезы бежали по ее щекам.

— Сыночки… Может, не пойдете сейчас? Через месяц тепло будет, снег таять начнет.

Иван и Лесик с завистью смотрели на старших братьев. Те, чтобы не затягивать сцену прощания, тем более что все уже оговорено, поочередно поцеловали дрожащие щеки отца, обняли младших и вывалились прямо в метель. Но и за свистом пурги в первые секунды было слышно, как, дав себе волю, рыдала мать.

У Довганя все было уже собрано. Ему оставалось забежать домой, чтобы взять котомку и проститься с отцом, матерью, сестричкой Олей. Он знал, что без слез тут не обойдется, поэтому не пригласил друзей в хату, а с напускной суровостью сказал:

— Подождите, я одну минуту всего…

Потом зашли к Игорю Коцюбинскому, а потом к его брату Андрею…

Последней на их пути к лесу была хата Васи Гуменчука, куда уже пришли вшестером: двое Коцюбинских, двое Волынцов, Довгань и Оля. По-деловому, не спеша собрав сына, отец попросил всех присесть перед дорогой — на счастье. После минутного молчания сказал:

— Никаких советов — вы уже взрослые. Но одно слово бывалого человека послушайте. Если взялись воевать, то делайте это всерьез, без оглядки. Что бы ни случилось, назад вам пути нету.

С ним легко было прощаться. В глазах у отца ни слезинки, ни тени — только где-то глубоко затаенная зависть к их решительности, их горячности, их молодости, когда можно не задумываясь повергнуть в костер истории и головешку своей собственной жизни.

Он обнял каждого за плечи:

— Вы теперь друг для друга дороже брата родного, дороже отца с матерью. Только так кто-то из вас доживет до победы. Слышите, только так!

Хлопцам из полиции не повезло. Перед тем как они перешли на сторону партизан, сменилось начальство. Винтовки и патроны у них забрали, выдавая только в часы дежурства. Пришлось уходить без оружия. Они сделали огромный крюк — километров пятнадцать. День пересидели в селе, а вечером, разведав, что вокруг все спокойно, прибыли в условное место в Павловку.

…Колючая поземка, что тянула еще с вечера, разбушевалась в бешеную метель. Снег бил в лицо, в спину, временами казалось, что ветер вдруг вылетал из-под ног, забивая снег под полы одежды.

Довгань шагал впереди, как аист, задирая ноги. Идти было тяжело, снег по колено. Потом его сменил Вася Гуменчук (Звонок). Пройдя с километр, согрелись, повеселели.

Отыскали на просеке условленное место, повернули правее в глубину леса и остановились. В чащобе на небольшой полянке разгребли пушистый сугроб, наметенный возле криволапой ели, и стали устраиваться на ночь. Они наломали как можно больше сосновых лап и выстелили ими расчищенную площадку. Вокруг нагребли снежный барьер высотой около метра, оставив узкий проход под еловыми лапами.

— Сегодня постов выставлять не будем, — сказал Довгань. — В такую метель ни одна собака сюда не придет. Будем спать.

Все стояли перед снежной ямой, переглядываясь, кто ляжет первым и как будет ложиться. Разгоряченные после ходьбы, хлопцы теперь несколько поостыли и со страхом и недоверием посматривали на приготовленную постель. Довгань понял, что ему предстоит лечь первому. Сбросив с плеча «сидорок» и неся его перед собой в руке, согнулся, опустился на колени, полез в яму. Положил «сидорок» в головах и лег…

Постепенно все улеглись. Но холод не давал уснуть. В голову приходили невеселые мысли: «Выдержу ли до утра? А может быть, весной в этой берлоге найдут семь замороженных чурбанов?»

Поскрипывают замерзшие деревья, глухо стонет ветер в вершинах. Иногда в яму на лица сыплется снег. И льется, льется сверху холод. Надо все время держать мышцы в напряжении, чтобы сохранить капельку тепла, как сохраняют в горсти мерцающую на ветру спичку.

Не спали почти до утра. Едва один начинал смежать глаза, как другой пытался высвободить затекшую руку. Вертелись, кашляли. А когда на минуту утихали, слышно было, как надоедливо, заунывно плачет вьюга.

А утром, едва только вылезли из ямы, через две-три минуты закоченели. Такая предательская, обезоруживающая стужа, что ни руки, ни ноги не гнутся. Завтракать не смогли — сводило челюсти.

— Пошли на просеку, — сказал Петро. — Может быть, Игоревы хлопцы пришли… Или Блохин.

Проваливаясь по колено в снег, спотыкаясь, шли в один след. Чтобы удержать равновесие, размахивали руками. И пока брели, стало легче. Согрелись мышцы, гибкими стали пальцы.

На просеке никого не было. Решили вернуться к яме, позавтракать, а потом снова прийти к условленному месту.

Это был очень трудный, но очень важный для них день. К вечеру встретили двоих хлопцев из железнодорожной полиции. Их привела Катя Черная. Через нее Довгань передал подпольщикам, что выход прошел успешно, пусть идут другие, с кем договорено, и пусть захватят топор и пару лопат. Надо зарываться в землю.

На следующий день ожидали новую группу, но никто не пришел. Только к вечеру появилась в лесу Катя Черная. Она пришла одна. Выяснилось, что в других группах люди оказались не подготовленными к выходу.

Григория и Митю Блохиных задержали непредвиденные обстоятельства. Был у них в Киеве третий брат — Саша. Через верных людей ему передали, чтобы приезжал воевать вместе. Они со дня на день ожидали его приезда, каждый раз выходили к поезду. 12 февраля, когда надо было уже идти в лес, они, как всегда, вышли на перрон. У Григория были документы настоящие. Он все еще числился охранником на железной дороге. У Мити документы не хуже, но все-таки липовые. Их отпечатали на настоящих бланках, но на машинке павловских подпольщиков, а печати мастерски подделывал Николай Сидоренко.

Братья волновались. И это, вероятно, подвело их. Павло Мельник, который о чем-то оживленно беседовал с новым шефом железнодорожной полиции, через окно увидал братьев. Что-то в их поведении показалось ему подозрительным. Он вышел на перрон с немцем. Тут же были два других полицейских.

— Ваши документы!

Григорий и Митя вытащили свои удостоверения. Мельник внимательно посмотрел на одну бумажку, потом на другую и торопливо полез в боковой карман.

Гриша и Митя недоуменно смотрели на него. Эти документы десяток раз проверялись и ни у кого не вызывали сомнения. Что так обеспокоило Мельника? Почему он закрутил носом, как пес, взявший след?

Из кармана мундира предатель вытащил… листовку. Да, обыкновенную листовку об итогах Сталинградской битвы. Таких листовок павловские подпольщики напечатали несколько сотен. Их печатали под копирку, по шесть-семь экземпляров сразу. Но в руках у Мельника был именно первый экземпляр, на нем четко видны все особенности шрифта именно этой машинки: и кособокое «к», и грязная, похожая на верхнюю половинку «о» буква «е», и «з», которое отбивалось чуть ниже строчки.

Мельник взглянул на Митино удостоверение — оно было напечатано тем же «почерком» машинки. И не успел Дмитрий принять какое-то решение, как увидал перед собой пистолет:

— Руки вверх!

Григорий оглянулся. За его спиной стояли гитлеровцы.

— Наконец-то, господин шеф, мы найдем ниточку к этой подпольной банде, — сказал полицай.

— Братьев Блохиных арестовали! — первое, о чем сообщила Катя, придя в лес.

— Они знали место сбора? — спросил Довгань.

— Знали…

— Надо уходить с этой стоянки. Не имеем права рисковать, — сказал Петро Волынец.

— Вот что, Катя, — распорядился Довгань. — Сюда пусть никто не приходит. Мы уйдем. Когда нужно будет, сами дадим знать. Ты зайди к шулякам, которые остались в Павловке, — к Степану Харитончику, Сене Богачуку, Саше Лукомскому, Петру Возному. Пусть они завтра на ночь будут в Янове. У Франека Цербовского. Остальное — наше дело.

В ту же ночь маленький отряд перешел Буг возле Гущинец и направился в Черный лес.