65
Краевая партконференция открылась утром 10 июня. Появление Газова за столом президиума делегаты приветствовали стоя, однако аплодировали вяло, и Газов, обидевшись, пресек «кощунство» резким жестом руки.
— Начнем работу, товарищи! Время жаркое, на носу уборка и совсем необязательно тратить дорогие минуты на незаслуженные пока, аплодисменты.
Фраза удалась. Она не только не выдала свою лицемерную сущность, но и создала у делегатов иллюзию сердечной боли руководителя краевого масштаба за положение дел в сельской глубинке. Мгновение все молчали и вдруг с чьей-то легкой руки разразились радостными аплодисментами. Рукоплескания, приветливые, одобряющие улыбки и сотни устремленных на Газова восторженных глаз растопили душевный лед и ему стало уютно и хорошо.
Вступительное слово Газова и основной доклад изобиловали штампами, но его это нисколько не смущало. Опытный чекист — он знал, цену оговорке, неудачно сформулированной мысли, поэтому конструировал свой доклад на основе постановлений ЦК, передовиц газеты «Правда», приказов и обзоров НКВД СССР, выдергивая из них целые абзацы. Умело вкрапливая меж них местный материал, в основном статистику и негатив, он как бы подтверждал выводы центральных органов, придавая им свежесть и остроту и возбуждая у слушателей соответствующие моменту настроения. А слушали его внимательно, надеясь получить ответы на многие волновавшие всех вопросы. И прежде всего на главный: что происходит в партии?
Что происходит в партии? Почему сейчас, когда троцкисты и правые оппортунисты надежно изолированы, а социальная база для враждебных партий, политических течений и групп сведена на нет, когда социализм в стране в основном построен и исчезли предпосылки к реставрации капитализма, а бывшие идейные противники отказались от борьбы и стали на рельсы партийности, почему так вдруг появилась потребность в их физическом уничтожении? Разве партия разучилась перевоспитывать, вести за собой людей без насилия и кропи? Прошли чистки ее рядов, много разных чисток, казалось бы, остались «самые-самые» и вдруг выясняется, что она по-прежнему засорена, но уже не просто идеологическими противниками, а «врагами народа» — террористами, шпионами, вредителями и диверсантами, которых расплодилось так много, что без мер государственного принуждения, без массовых репрессий их не подавить.
Так ли это? Не выдается ли здесь желаемое за действительное? Именно «желаемое», потому что без «врагов», которые «вредят», «пакостят», ведут «диверсионную, шпионскую и террористическую деятельность», не на кого будет списывать вред, причиняемый народу некомпетентностью и бездарностью власть имущих, нечем будет объяснять их жестокость и кровожадность.
Не по этой ли причине у множества коммунистов появилась и прогрессирует грязная и смертельно опасная болезнь доносительства? И еще гордость за то, что они проявили бдительность, выкорчевали, разоблачили. Дух разложения, зародившийся в недрах партии, поразил все слои общества и стало страшно жить. Почему же молчит ЦК? Не видит или не хочет видеть того, что происходит?
Надежда получить от Газова ответы на эти вопросы теплилась еле-еле: кто знает, какой след на его партийной совести оставила служба в органах НКВД, откуда он был переведен ЦК сюда на должность исполняющего обязанности первого секретаря? — Раньше, в бытность его работы секретарем Адыгейского обкому ВКП(б), а затем инструктором Кубанского окружкома, с ним можно было говорить на подобные темы без опаски. Антипартийные настроения он, естественно, не поддерживал и всеми силами старался убедить в целесообразности и полезности происходящего, но о сомневающихся в инстанции не доносил. Словом, довериться ему было можно. Теперь пришли иные времена. Осмелится ли на откровение?
Газов трезво оценивал положение дел в партии и стране и, вероятно, смог бы открыть истину товарищам по партии, рассказав для наглядности о своем участии в фабрикации дела о так называемом, «параллельном антисоветском троцкистском центре», но то была страшная правда, разглашение которой повлекло бы за собой пытки и смерть. Поэтому говорил он делегатам, обнимая трибуну, лишь то, о чем был уполномочен говорить и о чем мог говорить человек, облеченный доверием высших партийных и государственных органов страны.
И начал он с того, что охарактеризовал прошедший год как год великих свершений.
— Это, дорогие товарищи, был год дальнейшего укрепления позиций социализма, подъема материального и культурного уровня нашего советского народа. Это был год новых побед по дальнейшему укреплению могущества нашей великой социалистической державы, побед, одержанных под руководством нашей партии, под руководством вождя народов, друга народов — товарища Сталина!
Последнюю фразу Газов произнес торжественно, чеканя слова и высоко вздымая голос. Получилось эффектно, и он, не дожидаясь реакции зала, радостно сверкая глазами, захлопал в ладоши, приглашая делегатов выразить свое восхищение вождем. Его дружно поддержали, потому что знали: имя Сталина, произнесенное оратором с подъемом и вдохновением, всегда должно вызывать у всех чувство беззаветной преданности и безграничной любви к самому родному человеку, и горе тому, кто не расцветал при этом счастливой улыбкой, не бил яростно в ладоши: расправа была скорой и по-большевистски беспощадной. Выявляли отщепенцев путем взаимной слежки, которая в тридцатые голы получила массовое распространение. Каждый коммунист владел этим искусством в совершенстве: ибо оттачивал его постоянно. «Бди, — требовали неписаные правила, крепко утвердившиеся в партийной среде, — гляди в оба! Чем бы ты ни занимался, помни: рядом может находиться враг. Он хитер, вездесущ и коварен — разоблачи его!» И разоблачали. Везде: на конференциях, на пленумах, на собраниях партактивов, в трамвае, на кухне, в постели. И расправлялись решительно и немилосердно, невзирая на лица, а потом бахвалились, как ловко размотали врага. Арестованный органами НКВД как враг народа Кравцов, в бытность свою первым секретарем крайкома, очень любил разоблачать, разматывать, раскручивать и требовал этого от других. В Новороссийске на шестой горпартконференции по его инициативе, а частично — при непосредственном участии, было разоблачено сразу три отщепенца с троцкистским мышлением. Первой жертвой стал тогда парторг курсов по переподготовке командного состава запаса Кашляев, посмевший резко критиковать крайком, и Кравцова в том числе, за бездеятельность в деле оборонной работы. Кравцов не принял критики и потребовал уточнений и разъяснений. При его подстрекательстве Кашляева трижды вызывали к трибуне, и когда он, вконец измотанный, признал, что действительно малость перебрал, его обвинили в подмене большевистской критики троцкистской клеветой на партию (!), лишили мандата и удалили с конференции с соответствующим поручением партийной организации курсов разобраться и доложить. Когда страсти немного поутихли, председательствующий по поручению президиума предложил делегатам прервать прения по докладам и обсудить и принять приветствие, адресованное товарищу Сталину.
Слушали текст, потея от восторга, в нужном месте рукоплескали, провозглашали здравицы, кричали традиционное «ур-а-а!» и снова внимательно слушали. И в этой напряженной «рабочей» обстановке два бдительных большевика Благодер и Соколов обратили внимание на то, что бывший парторг вагоноремонтного завода Бежко, исключенный из партии во время чистки за приписывание себе партстажа — фактически за обман партии, — стоит, облокотившись на перила балкона, и насмешливо смотрит на делегатов. Поскольку так вести себя мог только не совладавший с собой затаившийся враг, они, не мешкая, черкнули записочку в президиум конференции: так, мол, и так, видим врага. Не рукоплещет, ухмыляется. Надо брать. Записка попала к Кравцову, не остывшему еще от борьбы с Кашляевым. Он настороженно прочитал ее, кивнул в зал в знак одобрения и, когда закончилась процедура принятия приветствия, мрачнее тучи вышел к трибуне. Изложив суть записки и поблагодарив авторов за бдительность, он менторским тоном отчитал делегатов парторганизации, выдавшей Бежко гостевой билет на конференцию, а затем обрушился на самого виновника. Прений по делу Бежко не открывали. Пошли по проторенному пути: лишили его гостевого билета и изгнали с конференции. Начальнику отдела НКВД поручили проверить, не связан ли Бежко с контрреволюционным подпольем. Попытка одного совестливого коммуниста смягчить ситуацию вокруг изгнанника обернулась трагедией для него самого. Сразу же выяснилось, что совестливый коммунист тоже неблагонадежен, так как, узнав о самоубийстве Гамарника, не убрал из кабинета его портрет сразу, а вынес в коридор лишь по прошествии четырех часов. Решение единодушное: лишить мандата за оказание прямой поддержки классово чуждым, контрреволюционным элементам и удалить с конференции.
Так ковалось в партии безоговорочное «за»…
В подтверждение слов о выдающихся победах Газов привел такую красноречивую статистику, от которой захватило дух, и местные проблемы, с которыми приехали на конференцию делегаты, от нерешаемости которых непрестанно болит голова, вдруг показались такими мелкими, такими жалкими, что отвлекать на них внимание конференции было бы просто непристойно.
— Достижения были бы еще более выдающимися, — уверял Газов, — если бы на каждом шагу нам не пакостили враги, если бы не приходилось тратить массу усилий на ликвидацию последствий вредительства. На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) наш вождь и учитель товарищ Сталин мобилизовал нас на беспощадный разгром правотроцкистских агентов фашизма, на разгром шпионов, вредителей, диверсантов, убийц, засылаемых в наши тылы иностранной разведкой, и мы упорно трудились над выполнением этих исторических указаний.
Наша партия, наша советская разведка, руководимая сталинским наркомом товарищем Ежовым, нанесла сокрушительные удары по врагам народа. Этот разгром поднял нашу силу и укрепил наше социалистическое государство…
Осипов слушал доклад невнимательно. В день открытая конференции он подал заявление в мандатную комиссию с просьбой освободить его от участия в работе конференции в связи с болезнью и необходимостью выехать в Сочи на санаторно-курортное лечение, и теперь его мысли вертелись то вокруг дома, то вокруг Сочи, то вокруг Малкина, который, как ему казалось, из кожи лез, лишь бы наладить отношения, то окунались в атмосферу прошедшей городской конференции, где, по зрелому размышлению, он проявил не лучшие свои бойцовские качества. Тут его обдавало холодом и он снова возвращался в зал, на конференцию, где ему, собственно, делать было нечего: коварный Ершов умело организовал его провал при выборах руководящего ядра горкома и он фактически остался не у дел. «Пойду на пристань токарем и пропади они все пропадом», — решил Осипов. Мысли улеглись, исчезла тревога, голос Газова приблизился, и он стал вникать в смысл его слов. Речь шла о вредителях, о вредительстве, о его последствиях. «Вечная тема», — подумал Осипов.
— Сегодня на дворе уже тысяча девятьсот тридцать восьмой год, — сетовал Газов, — а в крае по-прежнему остро стоит вопрос о ликвидации последствий вредительства, проведенного врагами в тридцать пятом — тридцать шестом годах. Особенно много они натворили по линии закрепления за колхозами земель на вечное пользование: в каждом четвертом колхозе границы землепользования установлены неправильно, а в половине колхозов техническая документация запутана до такой степени, что пользоваться ею совершенно невозможно. А как они пакостили в части прирезки приусадебных участков, выделяемых колхозникам в соответствии с Уставом сельхозартели! Прирезку производили в десяти и более километрах от населенных пунктов. Это, естественно, колхозников не устраивало и они отказывались от земли, а вредители, страхуясь, отбирали у них подписки об отказе. В результате этой вражеской издевательской работы только в сорока семи районах края мы имеем сейчас двадцать три тысячи колхозных хозяйств, не получивших дополнительных приусадебных участков.
Огромную разрушительную работу вели враги в промышленности. На цементных заводах Новороссийска они портили механизмы, срывали завоз угля и подачу электроэнергии, пускали в работу негодный клинкер, из которого получался цемент очень низкого качества. Представьте себе, товарищи делегаты, что из этого цемента соорудили объекты на какой-нибудь важной социалистической стройке, или использовали его при возведении объектов, укрепляющих нашу границу, скажем, блиндажей или газоубежищ — что мы получим в результате? Негодные объекты! Вот что мы будем иметь в результате. А что они творили в нефтяной, лесной промышленности края или в потребкооперации? Черное творили!
Неожиданно Газов рванулся в сферу партийной работы.
— Здесь у нас развал, иной оценки дать не могу. Возьмем самую крупную партийную организацию — Краснодарскую. Беспринципность горкома в этом вопросе привела к тому, что всего за год — с июня тридцать седьмого по июнь тридцать восьмого здесь исключены из партии две тысячи пятьсот человек! Из них тысяча сто пятнадцать, то есть сорок четыре процента, исключены с мотивировкой «враг народа», и пятьсот семьдесят, или двадцать два и семь десятых процента, — как морально разложившиеся. Нет, я не против, что идет самоочищение. Но кто дал право так засорять партию?
Осипов слушал докладчика, недоумевая: «Где он взял такие цифры? Они ж неверны! Опять этот пьяный ублюдок напутал! — выругался он в адрес Ершова. — И как таких земля носит!» — возмутился, но возразить не решился. Тем более что делегаты сидели, затаившись: в любой организации положение было не лучше.
В перерыве Осипов узнал, что в освобождении от дальнейшего участия в работе конференции ему отказано. Почему? Безмотивно. Отказать, и все. Осипов разыскал Малкина:
— Что делать, Иван Павлович? Путевка горит!
— А что случилось?
— Не отпускают.
— Поедешь после конференции без путевки. Я устрою.
— Нет, я так не могу.
— Я же не сказал, что бесплатно, — Малкин иронически улыбнулся. — Наше преимущество — выбрать санаторий по душе. А оплатишь на месте. И не волнуйся ты, все это мелочи жизни. Кстати… Ты помнишь Жлобу? У нас еще какая-то драчка произошла из-за него… — Малкин весело взглянул на удивленного собеседника и, понизив голос до шепота, сказал, подмигнув заговорщицки: — Тебе первому. — По-дружески. Шлепнули его.
— Как это… шлепнули? — оторопел Осипов.
— Ну как шлепают? Спустили в подвал — есть там у нас такая комнатушка с косой дверью, — поставили к стенке… Вот и все.
— Вот так, сразу? Без суда?
— Ну, что ты, что ты! Как же без суда! Пока мы тут с тобой слушали бредни поповского сынка…
— Чьи? — не понял Осипов.
— Газова. У него отец — сельский священник… Так вот, пока мы слушали его бредни, в актовом зале УНКВД состоялось закрытое заседание выездной сессии Верховного Суда. Двадцать минут работы — но какой! Жлобу разложили по полочкам и, несмотря на то, что он, подлец, Все отрицал, приговорили к вышке. Шлепнули сразу, как только огласили приговор.
— А обжалование? Или… просьба о помиловании?
— Какое обжалование?! По таким делам ЦИК жалобы не рассматривает. Ты удивлен?
— Естественно… Никогда бы не подумал… Неужели Жлоба действительно враг?
— Сергей Никитич! Опять ты за свое! Дело ведь слушалось в Верховном Суде Союза! А там судьи опытные. Сразу поняли, что к чему. Это ж не ты: столько каши с ним съел, а все еще сомневаешься.
— Да никакой каши я с ним не — ел, — поторопился откреститься от казненного Осипов. — Свела судьба в горкоме — вот и вся каша.
— Раньше, раньше свела! Ну да шут с ним. Тот наш спор выбрось из головы. Я о нем давно забыл.
«Как же так, — думал Осипов, временами отвлекаясь от происходящего на конференции, — Жлоба, большевик до мозга костей, легендарный комдив, которому Сталин обязан не только честью, но и жизнью, человек, столько сил отдавший борьбе за советскую власть — враг? Не может быть. Не мо-ожет быть! Это ошибка. Жлоба не враг. Жлоба не враг. Жлоба не враг, — отстукивало сердце. — Но приговор вынес Верховный Суд! — сопротивлялся мозг. — Вер-хов-ный Суд! Разве он может ошибаться? Разве ему можно ошибаться? Не понимаю. Ни-че-го не понимаю!»
Начались прения по докладу.
Мнения делегатов разделились. Одни называли доклад «беззубым, некритичным и несамокритичным», другие — выдержанным в духе текущего момента, содержательным и объективным. Одни обвиняли крайком партии в бездеятельности и приверженности к бюрократизму, в самоустранении от собственно партийной работы и чрезмерном увлечении хозяйственной деятельностью, другие, наоборот, упрекали за слабое руководство Советами, профсоюзами, транспортом, невнимание к оборонной работе и другим, жизненно важным вопросам, которые на местном уровне решались плохо или вовсе не решались.
При обсуждении общих вопросов выступающие не забывали о своих местнических интересах и, пользуясь «высокой трибуной», старались в меру своих способностей выпятить проблемы, которые для них казались наиболее важными.
«Разве такие вопросы решаются на Конференциях? — думал Осипов, слушая вздрагивающие от волнения голоса делегатов. — Неужели не понимают, что бьются головой о глухую стену?»
«Наивные люди», видимо, и впрямь не понимали, а может, понимали, да тешили себя надеждой, что уж их-то услышат, уж им-то пойдут навстречу! Высказав наболевшее, каждый считал своим долгом в заключение высказать свое яростное отношение к врагам партии и народа. Желание естественное, поскольку две трети доклада Газова было посвящено этому животрепещущему вопросу.
Развивая куцую мысль докладчика о вредительстве в области сельского хозяйства, нефтяной и лесной промышленности, секретарь Нефтегорского РК ВКП(б) Зеленков, недавно сменивший на этом посту арестованного предшественника, заявил:
— Враги навредили больше, чем сказал Газов. Они не только работали над тем, чтобы скрыть богатейшие месторождения нефти, чтобы затормозить, сорвать разведочные работы и таким образом задержать развитие нефтяной промышленности в крае. Они постоянно интересовались нефтегорскими нефтепромыслами, обводняли нефтяные пласты и выводили из строя скважины. Как результат — мы сегодня имеем огромное количество неработающих скважин. Враги издевательски относились к нашим колхозникам, делали все, чтобы у них не было ни хлеба, ни денег, и озлобляли их настолько, что сегодня мы уже имеем пятьсот хозяйств, вышедших из колхозов.
А в лесной промышленности? Сказать, что лесные ресурсы использовались лишь на пятьдесят процентов, как об этом заявил Газов, — значит ничего не сказать. Вредительство в этой отрасли народного хозяйства заключалось, главным образом, в том, что враги хищнически эксплуатировали лес, губили его, не производя насаждений, безжалостно разваливали лесную промышленность…
Осипов с интересом наблюдал за реакцией Газова, Ершова и Малкина, сидевших в президиуме, на острые замечания в их адрес. Наиболее терпимым был, пожалуй, Газов. Пряча недовольство, он упирался глазами в стол, за которым восседал президиум, и начинал тщательно разглаживать влажнеющей рукой зеленое сукно, а несколько успокоившись, кивал в знак одобрения: давай, мол, круши, придет и мой черед! Ершов, наоборот, по-гусиному вытягивал шею в сторону оратора и устремлял на него неподвижно-свирепый взгляд, словно хотел загипнотизировать его, парализовать волю. Когда это не удавалось, он резко втягивал голову в плечи, хватал карандаш и демонстративно размашисто начинал писать, возмущенно покачивая при этом головой и шевеля тонкими зловещими губами. Он никогда не признавал критики в свой адрес и не упускал случая, чтобы потом, по ходу дела, не отыграться на обидчике. Из глаз Малкина в это время струилась тихая грусть и он, откинув голову назад, замирал, пока кто-нибудь не задевал его тонким намеком или грубой, вызывающей критикой. Тогда он вздрагивал, угрожающе напрягался, в глазах его вспыхивал зловещий костер и он, не в силах сдержать себя, останавливал оратора репликой, сбивающей с толку, либо заставляющей терять самообладание и побуждающей говорить больше и резче, чем хотелось бы.
Странно преобразилось лицо Малкина, когда очередной выступающий вдруг обрушился сокрушающей критикой на исполняющего обязанности прокурора края Востокова. Ехидная ухмылка и спрятанный в легком прищуре насмешливый взгляд выражали довольство.
Выступал первый секретарь Мостовского РК ВКП(б) Асеев.
— Пару слов насчет краевой прокуратуры, — сказал он, бросив короткий взгляд на Востокова. — У нас исполняющий обязанности райпрокурора натворил чудес, а мы, доверившись ему, бездумно и нелепо эти чудеса проштамповали.
Востоков подвинул к себе блокнот и взял карандаш, выжидающе глядя на Асеева.
— Он четырех наших коммунистов посадил по статье пятьдесят восемь-четырнадцать. Доложил об этом на бюро, и мы исключили их из партии, как врагов народа. Через какое-то время иду по улице, смотрю — идет один. Спрашиваю: «В чем дело? Тебя же посадили!» «Не знаю, — говорит, — в чем дело, но вот отпустили». «Всех отпустили?» — спрашиваю. «Всех», — отвечает. Зову прокурора. «В чем дело, — говорю, — что случилось?» «Да освободили, — говорит, — потому что мест нет».
Зал взорвался хохотом. Асеев, довольный произведенным эффектом, ласково улыбнулся и сделал паузу.
— «Что ты, — говорю, — чепуху несешь? Разве врагов освобождают потому, что мест нет?» Прокурор пожал плечами. «Сплошь да рядом», — говорит.
— Врет! — не сдержался Малкин. — Врет, как сивый мерин! Для кого другого, а для врага народа всегда место найдется!
— И я говорю, — согласился Асеев с Малкиным. — Я созываю бюро РК, заслушиваю прокурора, предупреждаю, что если не перестанет врать — передам Малкину. Тогда он признался, что допустил ошибку и край переквалифицировал дело на сто девятую статью. Все ясно — они не враги народа. Пишу Востокову: как же так, мол, что за фокусы? Востоков прислал представителя, тот часа два покопался в бумагах, что мы наштамповали, уехал и доложил Востокову. Не знаю, что там у них и как, только Востоков быстренько переквалифицировал дело снова на пятьдесят восьмую. Я в крайком. Судили-рядили и порешили пока вопрос о партийности не решать: рассмотрят дело в суде — тогда видно будет. Так вот я и спрашиваю себя: «Что это? Ошибка?» — и отвечаю: «Нет! Это преступное, формально-бюрократическое отношение к делу!»
— Как бы он тоже не загудел, — шепнул Осипову Литвинов, сидевший рядом. — Малкин хоть и хорохорится, но без него чуть не обошлось. Точно тебе говорю. Пятьдесят восьмая — статья не прокурорская.
— Черт их разберет, — Осипов прикрыл рот ладонью. — Где пятьдесят восьмая, где сто девятая. Лепят… по настроению.
Незаметно партийно-хозяйственные вопросы отодвинулись в сторону. Кто-то вспомнил, что Газов в докладе ни словом не обмолвился о «врагах партии и народа» Кравцове и Марчуке, и тогда в их адрес посыпались проклятия. Периодически потоки грязи прерывались объявлениями Ершова, председательствовавшего на конференции, о том, что делегатов пришли приветствовать делегации трудовых коллективов Краснодара. Короткая процедура обмена любезностями и снова проклятия и призывы к борьбе.
Осипов заскучал.
— Надоело, — сказал он Литвинову в перерыве. — Одно и то же.
Литвинов молча кивнул головой:
— Странно, что до сих поршне возникло конфликта.
— Всему свое время. Ершов на стреме. Эта падла знает, что делает. И повода пока не было. Ты заметил, что люди обходят острые углы? Хотя был момент, когда я чуть не сорвался.
— Ты? Тебя же нет в списках выступающих!
— А какое это имеет значение? Я бы в порядке реплики… Помнишь, когда заговорили о крайностях; крайность быть инженером, крайность быть экономистом, крайность быть кем угодно, только не партработником. Говорили так, будто они что-нибудь смыслят в этих делах. Единственная крайность помимо партработы, в которой они преуспевают, это крайность быть чекистами. Подменили, гады, НКВД, сажают людей, будто не НКВД вооруженный отряд партии, а партия одно из подразделений НКВД. До чего докатились: победу в соцсоревновании присваивают в зависимости от количества выявленных врагов. Кто больше выявил…
— Предал…
— Вот именно… тот и передовик. Чуть не сорвался.
— Что удержало? — засмеялся Литвинов.
— Не хватило пороху.
— Умным стал, рассудительным. Верно говорят: за битого двух небитых дают.
— Точно. Так и подумал: пусть кричат небитые.
— Правильно поступил. Сейчас на эмоциях, если ты против официальной линии, далеко не уедешь. Гавкнешь бездоказательно — свалишься, как говорит Малкин, на нары…
— На парашу!
— Во-во! И на парашу тоже.
— Смеемся. А честность, принципиальность все-таки вытесняют.
— Это явление временное. Ну, не может, не мо-ожет оно длиться бесконечно.
— Подлецы захватывают власть. В качестве подпорок подтягивают к себе такую же… мерзость. Так и ползут в связке, помогая друг другу.
— Ничего, ничего! В наше время оступиться несложно. Кстати, тебя не насторожили выступления Шовгеновой и Чекаловского о Хакурате? Почему так взъярились?
— Черт их знает, что у них там творится. То слагают о человеке легенды, то смешивают с грязью. Что-то замыслили.
— Это Чекаловский. Для затравки выпустил Шовгенову, посмотрел реакцию, а потом и сам не только «поддержал», но развил концепцию.
— Игра. Видно, готовят новый удар по коммунистам Адыгеи.
Выступление Шовгеновой — делегата от Адыгейской парторганизации, действительно прозвучало резко и неожиданно.
— Враги народа в Адыгейской области, — прокричала она в зал, невпопад жестикулируя левой рукой, — орудовали долгое время под руководством Хакурате, который возглавил всех этих врагов, давая им установки! Этот факт установлен! Сами колхозники требуют, чтобы сняли его имя со многих предприятий и колхозов!.. Имеется в крае улица, которая названа его именем, улица, где он жил. Предприятия, школы, комбинат, ряд колхозов, районов… Я думаю, что мы должны положить этому конец! Хотя его нет, но надо положить конец этому, чтобы мы его имени даже не слыхали! Это враг, который нашей социалистической Адыгее не давал возможности расти, мешал развиваться. Адыгейский народ очень взволнован, требует, чтобы именем Хакурате не были названы предприятия и колхозы!..
Чекаловский говорил солидно, со знанием дела, замуровывая имя вчерашнего кумира в мощную стену забвения:
— Хакурате и его ставленники, пользуясь политической беспечностью парторганизации, умело проводили вражескую работу, обманывали адыгейский народ, травили честных борцов за дело коммунизма. Они предавали интересы трудящихся, а Хакурате создавали ореол вождя. Все эти дворяне, князья, являясь не только ставленниками, но и пособниками Хакурате, даже после его смерти оставались в Адыгее и проводили вражескую работу. Понимая, что Адыгейская область является в основном сельскохозяйственной областью, они всю свою вражескую работу направляли на развал МТС. Они засоряли поля, вредили в землеустройстве, готовили кадры не из простых адыгейцев, а из князей, дворян, детей эфенди. Являясь ярым националистом, он ставил задачу отделения Адыгеи от России в пользу капиталистических государств, добивался разрешения на въезд в СССР белоэмигрантов, проживающих за границей, препятствовал мероприятиям партии по коллективизации сельского хозяйства, а перед самой коллективизацией добивался того, чтобы в избирательных правах были восстановлены бывшие крупные раскулаченные кулаки. И тысячу раз правы Газов и Шовгенова, когда утверждают, что в Адыгее осталось еще очень много невыкорчеванных врагов…
«Дела-а-а! — удивлялся Осипов. — Видно, и впрямь нет у нас ничего святого, нет ничего такого, что со временем не подвергалось бы переоценке. Что сегодня с утра было со знаком плюс, к обеду уже становится со знаком минус. К чему же мы в итоге придем? Чем возгордимся перед потомками, если все вчерашнее сегодня охаивается и отвергается? Не получится ли так, что следующие поколения, как и мы, все, построенное нами, будут рассматривать как построенное врагами народа. Все отвергнут и разрушат и начнут строить заново… И опять с морями крови? Жутко. Не дай бог пережить нашим внукам то, что пережили мы и наши дети!»
К выборам нового состава пленума крайкома Осипов отнесся равнодушно. Не потому, что ему было безразлично, кто станет у руля краевой парторганизации, под чьим чутким руководством придется строить светлое будущее. Тех, кто будет избран, он знал наперед и не ждал сюрпризов, потому что все идет по сценарию и кому положено войти в состав пленума — тот войдет. Однако он — ошибся. То ли исполнители плохо выучили роли, то ли делегаты проявили строптивость, но первым, чья кандидатура была провалена, оказался тот самый Зеленков, который непочтительно обошелся с Газовым. Все, казалось, шло гладко и Ершов готов уже был поставить вопрос о включении его в списки для тайного голосования на голосование, когда прозвучал вопрос, повергнувший Зеленкова в уныние, и не случайно, потому что оказался для него роковым.
— Скажите, товарищ Зеленков, — спросил у него вкрадчивым голосом не назвавший себя делегат, — по окончании Московской военно-педагогической школы вы приказом Реввоенсовета Республики были направлены для учебы в Толмачевскую академию — ныне академию имени товарища Ленина, так?
— Так, — ответил Зеленков, доброжелательно улыбаясь. — И окончил ее в двадцать седьмом году.
— В период, что вы там находились, была толмачевская оппозиция. Какое отношение вы к ней имели?
— Никакого. В период моей учебы там была троцкистско-зиновьевская оппозиция. И Толмачевская академия стояла тогда в первых рядах борцов за линию партии. Это хорошо знают ленинградские рабочие. У нас тогда была сосредоточена вся литература и мы разносили ее по заводам, потому что были там пропагандистами. Толмачевская оппозиция возникла после нашего выпуска и участие в ней, насколько мне известно, принял преподавательский состав академии и первый и второй курсы. Там в это время были курсы комиссаров и начальников политотделов дивизий.
— А вы не участвовали?
— Нет.
— А в демонстрации седьмого ноября двадцать седьмого вы участвовали?
— А как же! Нам было дано задание во что бы то ни стало оттеснить оппозиционеров, не допустить их к трибуне, что и было сделано: их оттеснили на Халтуринской улице.
— Где и в каком деле отражено ваше участие в толмачевской оппозиции?
— Нигде. Потому что в толмачевской оппозиции я не участвовал.
— Всем известно, что большинство толмачевцев участвовало в оппозиции. Какую вы занимали линию и кто может подтвердить, что вы вели беспощадную борьбу против оппозиции?
— Я еще раз утверждаю, что к толмачевской оппозиции никакого отношения не имею, так как она организовалась после нашего выпуска. Мы — наш курс — вели борьбу с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Мне не довелось даже ознакомиться с толмачевской резолюцией. О ее содержании нам рассказал Ворошилов на одном из совещаний Московского военного округа.
Поступило предложение прекратить вопросы.
— И отвести кандидатуру!
— Для отвода нужны мотивы! — вскочил с места секретарь Незамаевского РК. — Предлагаю продолжить обсуждение.
— Резонное замечание, — согласился Ершов. — Согласен, что без мотивов отводить кандидатуру нельзя. Кто еще желает выступить?
Желающих выступить не оказалось. В зале поднялся шум. Попытка Ершова утихомирить делегатов оказалась безрезультатной.
— Хватит толочь воду в ступе, товарищ Ершов, — крикнули из задних рядов. — Проголосовали за прекращение вопросов — так в чем дело? Предлагаю…
— Представьтесь! — крикнул рассерженный Ершов.
— Тарасов моя фамилия. Предлагаю так: помимо того, что ему — Зеленкову — дать отвод, поручить новому составу бюро хорошенько проверить его — Зеленкова — и отозвать с должности. Нельзя оставлять на ответственной работе непроверенного товарища.
— Перед посылкой в Нефтегорскую парторганизацию Зеленков тщательно проверялся.
— Еще раз проверить. Разве не видите, что он запутался: то боролся с оппозицией, то, оказывается, даже резолюцию не успел прочесть.
— Ладно, — сдался Ершов. — Ставлю на голосование. Поступило предложение прекратить вопросы к Зеленкову. Кто за? Единогласно! Далее. Кто за то, чтобы отвести кандидатуру товарища Зеленкова? Так; Против? Воздержавшиеся? Подавляющим большинством голосов кандидатура товарища Зеленкова отводится. Следующая кандидатура…
Следующей жертвой конференции стал Шашкин — помощник Малкина, он же начальник отдела УНКВД. Осипов был наслышан о нем. Те, кто прошел малкинские застенки и, на удивление всем, а себе в радость, сумел выйти оттуда битым, но живым, отзывались о нем как о существе грубом, невежественном, лживом и жестоком. Вероятно, так оно и было и Осипов намеревался сразу после горпартконференции заняться им вплотную, но обстоятельства сложились так, что теперь Шашкин стал для него недосягаем. Пока. Так, по крайней мере, считал Осипов.
Тон задали армавирцы. Они ополчились против Шашкина напористо и Осипов им позавидовал белой завистью: «Нам бы так против Малкина. Эх, сорвалось!». Армавирцы атаковали:
— Коммунист Шашкин! Будучи членом бюро горкома, вы проявляли бешеную инициативу по массовому исключению из партии. Чем это можно объяснить?
— Может, вы назовете фамилии исключенных? — ядовито усмехнулся Шашкин и уточнил: — Чтобы вести предметный разговор.
— Фамилий я называть не буду, их слишком много. Но я имею в виду массовое исключение в период с четырнадцатого по шестнадцатое сентября прошлого года. Вы не можете этого не помнить.
— А я и не говорю, что не помню. Я только хочу знать, кого конкретно вы имеете в виду. Тогда действительно были исключены многие. Часть из них как враги и предатели расстреляны…
— Вы, Шашкин, не ломайте здесь комедию и хаханьки не устраивайте. Тогда по вашей инициативе всего за два дня было исключено тридцать человек, и я в том числе.
— Как ваша фамилия?
— Соловьев!
— Соловьев? Нет, не помню.
— Нас было двенадцать человек с завода. Вы сказали: «Исключить всех!», а когда другие члены бюро возразили по тем мотивам, что за раз это много, вы предложили разделить нас на две группы: шестерых исключить сегодня, шестерых — завтра. Вот и вся ваша арифметика.
— Вы что-то путаете, — уперся Шашкин. — Все, кто исключены из партии по моей инициативе и с моим участием, — арестованы и осуждены. А вы не только на свободе, но и восстановлены в партии и являетесь делегатом конференции. Так, Соловьев, не бывает.
К «допросу» Шашкина подключились другие армавирцы. Сначала они Сбили спесь с него, а затем вынудили изворачиваться, и когда он совсем сник, будучи не в состоянии объяснить свои действия, на выручку пришел Малкин.
— Считаю, что страсти вокруг коммуниста Шашкина нагнетаются умышленно с единственной целью скомпрометировать его как работника НКВД, а вместе с ним — систему госбезопасности в целом. Но с этим мы разберемся после конференции. Что мы имеем в лице коммуниста товарища Шашкина? В лице товарища Шишкина мы имеем выдающегося общественного и партийного деятеля, пламенного борца за дело Ленина-Сталина. На его счету масса успешных операций по изъятию иностранной контрразведки, на его счету множество разоблаченных врагов народа, он — честь и совесть нашего Управления. Я не думаю, товарищи коммунисты, товарищи делегаты, что вы пойдете на поводу у злопыхателей и заявите отвод товарищу Шашкину. Поверьте мне, это достойнейшая из всех кандидатура!
Никто не осмелился открыто возразить Малкину. Шашкина включили в списки для тайного голосования, но в итоге он получил мощный «отлуп» и в состав пленума избран не был.
«Распоясались, понимаешь, — нервничал Малкин, вышагивая по кабинету, после вечернего заседания. — А ты тоже раскудахтался, герой. Опозорил и себя, и все Управление. Сербинов прошел! Сербинов! А ты… тьфу!»
С утра заключительного дня конференции в зале царило радостное возбуждение. Основное сделано: поговорили, поспорили, покритиковали, кого-то осудили, кого-то прокляли. Осталось немногое: принять письмо к товарищу Сталину, в страстном порыве спеть «Интернационал» и разойтись, разъехаться по городам и весям и, вооружившись решениями конференции, с удесятеренной энергией продолжить путь к светлому будущему человечества — коммунизму.
«Дорогой товарищ Сталин! — написали большевики Краснодарского края в своем письме. — Вам, великому организатору и руководителю большевистской партии, гениальному вождю всего трудящегося человечества, мудрому вдохновителю и организатору величайших исторических побед социализма, 1-я Краснодарская краевая партийная конференция шлет пламенный большевистский привет.
Большевики Краснодарского края показали на своей первой краевой партийной конференции непоколебимое единство своих рядов, большевистскую непримиримость в борьбе против всех и всяческих врагов советского народа, беззаветную преданность делу Ленина-Сталина и боевую сплоченность вокруг Ленинско-Сталинского ЦК нашей партии.
Вооруженные историческими решениями февральско-мартовского (1937) и январского (1938) Пленумов ЦК ВКП(б) и Вашими, товарищ Сталин, указаниями о повышении бдительности и овладении большевизмом, Краснодарская партийная организация разоблачила и разгромила основные змеиные гнезда заклятых врагов советского народа — троцкистско-бухаринских, буржуазно-националистических и белогвардейских бандитов — этих наймитов фашизма, террористов, шпионов и провокаторов.
В борьбе с врагами советского народа наша партийная организация укрепила свои ряды, свою связь с массами, с колхозным казачеством советской Кубани, выдвинула тысячи новых талантливых руководителей, до конца преданных делу Ленина-Сталина, и добилась новых значительных успехов в решающих областях социалистического строительства, в подъеме материального и культурного уровня трудящихся нашего края.
Мы, большевики Краснодарского края, выражаем Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, от имени всех трудящихся нашего края, от имени всего советского казачества Кубани глубочайшую, искреннюю большевистскую благодарность за счастливую и радостную жизнь, которую мы создали под Вашим руководством.
Каждый из нас, поднимаясь на трибуну партийной конференции, свое первое слово посвящал Вам, товарищ Сталин, нашему великому вождю и учителю.
Мы заверяем Вас, товарищ Сталин, что большевики Краснодарского края будут и впредь повышать и оттачивать свою революционную бдительность, будут и впредь продолжать разоблачать и беспощадно уничтожать подлых врагов советского народа и со всей большевистской страстностью будут продолжать бороться за ликвидацию последствий вредительства, будут еще смелее выдвигать новые кадры и работать над их большевистским воспитанием.
Выборы руководящих партийных органов, прошедшие в Краснодарской краевой партийной организации на основе широкой большевистской критики и самокритики, строгого осуществления внутрипартийной демократии, ярко показали, как вырос идейно-политический уровень партийных масс, как замечательно растут новые партийные кадры, и еще выше подняли политическую бдительность коммунистов, еще теснее сплотили их вокруг Ленинско-Сталинского ЦК, вокруг Вас, товарищ Сталин, дорогого и любимого вождя и учителя.
Мы заверяем Вас, товарищ Сталин, что сделаем все, чтобы выборы в Верховный Совет РСФСР провести еще лучше, чем мы провели выборы в Верховный Совет СССР, и еще сильнее укрепим связь с широчайшими массами трудящихся и сталинский блок коммунистов и беспартийных. Трудящиеся края отдадут все свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных и изберут в Верховный Совет РСФСР лучших сынов нашей Родины, неутомимых борцов за коммунизм.
Наша 1-я краевая партийная конференция собралась накануне важнейшей хозяйственной кампании — уборки урожая первого года третьей пятилетки. Хорошие виды на урожай на полях советской Кубани обещают новую большую победу колхозного строя.
Но победа, как учите Вы, товарищ Сталин, не приходит сама.
Мы обещаем Вам приложить все силы к организации своевременной уборки урожая и энергично бороться против каких бы то ни было потерь колхозного и совхозного хлеба.
Ни на минуту не забывая, что наша Родина находится в капиталистическом окружении, мы обещаем Вам, товарищ Сталин, что каждый большевик нашего края, на каком бы участке он ни работал, своей преданной и честной работой будет неустанно укреплять обороноспособность нашей Родины, повышать нашу мобилизационную готовность и воспитывать трудящихся в духе советского патриотизма, беззаветной преданности и любви к своему социалистическому отечеству.
Мы заверяем Вас, товарищ Сталин, от лица всех большевиков Краснодарского края, что наша партийная организация была, есть и будет несокрушимым оплотом. Ленинско-Сталинского ЦК и готова выполнить любое задание партии и правительства, нашего великого вождя и учителя товарища Сталина.
Да здравствует великая, непобедимая большевистская партия!
Да здравствует Ленинско-Сталинский Центральный Комитет ВКП(б)!
Да здравствует наш вождь и учитель великий Сталин!