Глава 8

Осень 108 года н. э.

Сабина

Упершись кулачками в бока, Фаустина критическим взглядом обвела новый атрий.

– Мне не нравится.

Сабина рассмеялась младшей сестренке.

– Это почему же, хотела бы я знать?

Фаустина подошла к белоснежным мраморным стенам, по верху которых тянулся фриз из лавровых листьев и богинь с суровыми лицами.

– Как-то все неинтересно.

– Только не говори этого Адриану, он не переживет. Ведь он сам придумал эскиз фриза. Насколько я могу судить, ему хотелось «классики».

– А получилась скука, – изрекла Фаустина со всей серьезностью, на какую только способна одиннадцатилетняя девочка. В эти минуты она напоминала Кальпурнию. – Здесь все скучно и чопорно. В таком доме даже нельзя испачкаться.

Сабина взъерошила сестре волосы.

– А тебе непременно нужно испачкаться?

– Нет! Зато я хочу перемерить все твои платья! Они такие красивые!

Рука за руку сестры прошли через атрий к лестнице, украшенной мозаикой из голубых и зеленых завитков – тоже плод творческой фантазии Адриана. Этот дом не был тем архитектурным чудом, которое он набросал для себя, с бесконечными улучшениями и новыми идеями.

«С этим придется подождать», – задумчиво произнес он, обращаясь к Сабине. Пальцы его тем временем чертили на полях официальных документов купола и колонны. Тем не менее он тщательно следил за тем, как идут работы в его новом доме на Палатинском холме, который в конце концов его уговорила приобрести императрица Плотина. Здесь не было ничего, чего не подметил бы его зоркий глаз: и четкие, строгие ряды колонн в триклинии, и такие же стройные ряды слуг, застывших в молчаливом почтении, пока Сабина вела наверх младшую сестру.

– А почему они молчат? – шепнула Фаустина.

– Потому что император Адриан любит, чтобы в доме было тихо.

– А я люблю, когда рабы разговаривают! А здесь у вас все равно, что жить среди статуй.

Сабина вновь рассмеялась. После Лина Кальпурния произвела на свет еще трех непоседливых мальчишек, здоровых и красивых, однако светловолосая Фаустина с гордо вскинутым подбородком до сих пор оставалась любимицей Сабины.

– Хватит ко всему придираться. У меня для тебя есть новое зеленое платье. Если хочешь, можешь примерить.

– В зеленом я похожа на спаржу, – изрекла Фаустина. – У тебя случайно не найдется голубого?

– Думаю, моя госпожа, я смогу вам предложить богатый выбор платьев.

У себя в спальне Сабина села, скрестив ноги, на длинную кушетку и принялась наблюдать за тем, как младшая сестренка перебирает ворох платьев.

– Я жду не дождусь, когда смогу надеть настоящую столу, – задумчиво произнесла Фаустина из-под складок голубого шелка. – И когда только я выйду замуж?

– Дождись, когда тебе исполнится шестнадцать, – сказала Сабина, беря в руки два пояса. – Тебе какой, перламутровый или серебряный?

– Перламутровый, – ответила Фаустина. Впрочем, тему она менять явно не собиралась. – Антония Луцилла сказала, что выйдет замуж в четырнадцать…

– Даже не мечтай. Отец никогда не даст на это согласия, – возразила Сабина, подтыкая подол платья под пояс. – По крайней мере он разрешит тебе самой выбрать мужа.

– Я уже выбрала, – ответила Фаустина. – А серьги?

– Шкатулка стоит на столе. И кто же он?

– Гай Рупилий! Его отец привел его к нам на званый обед. Он такой симпатичный, и ему уже четырнадцать!

– Смотрю, ты унаследовала от матери вкус к мужчинам старше тебя.

– По крайней мере Гай не заставит меня жить среди статуй, – с этими словами Фаустина выбрала пару жемчужных сережек и, довольная, осмотрелась по сторонам. – Хотя здесь у тебя небольшой беспорядок.

– Мне так нравится, – призналась Сабина. Уют спальне придавали разбросанные то здесь, то там свитки книг и подушки на полу, на которые можно было улечься, чтобы эти свитки читать. Одну стену украшала огромная карта империи и бюст Траяна, на который Сабина обычно бросала свои шали.

Адриан обожал порядок во всем, но в апартаменты жены предпочитал не заглядывать. Его собственная опочивальня располагалась в другом крыле дома и визиты с одной половины дома на другую были… нечастыми.

– Надеюсь, Фаустина, Гай Рупилий подарит тебе счастье, – сказала сестре Сабина.

– Моя няня говорит, что смысл замужества не в этом, то есть не в счастье.

– Нет, однако, как хорошо, когда оно все же есть! Например, Адриан подарил мне его.

– Но он же страшный зануда! Вечно твердит про какие-то кари… эри… кари… Ну, в общем, ты сама знаешь.

– О кариатидах Эрехтейона.

– О них самых! Это какие-то жуки?

– Нет, это вид колонн.

– В любом случае, он на протяжении всего званого обеда только и говорил о них.

– Согласна, за ним такое водится, – уступила Сабина.

– Мама говорит, что такого зануду, как он, еще нужно поискать.

– И это верно.

Фаустина окинула себя довольным взглядом: жемчужные серьги, голубое платье, присборенное в талии перламутровым пояском.

– Подол слишком длинный, – сокрушенно вздохнула она и цокнула языком. – Ну почему я никак не расту?

– Вырастешь, не волнуйся. Будешь даже выше, чем я. А теперь примерь-ка вот это красное платье. Можешь даже надеть на руку мой золотой браслет. Вот увидишь, какая ты будешь в нем красавица…

– Госпожа? – в дверях в поклоне застыла рабыня. – К вам пришли. Трибун Тит Аврелий.

– Трибун? – Сабина сбросила с кушетки ноги. – О нет, Фаустина. Примерь вон то, из индийского шелка, оно невесомое, словно перышко. А я пока…

Тит отвесил Сабине поклон, но та уже спешила вниз по лестнице назад в атрий.

– Вибия Сабина, – проговорил Тит.

Бывший жених Сабины проделал немалый путь – от застенчивого шестнадцатилетнего юноши до высокого двадцатидвухлетнего молодого мужчины. Впрочем, в чем-то он остался прежним: те же длинные тонкие ноги, та же добрая улыбка.

– Приветствую тебя, о, моя прекрасная нимфа с глазами цвета небесной лазури!

– Но мои глаза не имеют ничего общего с цветом небесной лазури, – возразила Сабина. – Или ты снова начитался гимнов Гомера?

– Боюсь, что да. Когда мне не хватает слов, я начинаю говорить стихами. – Гость вновь отвесил изысканный поклон. – Со мной так бывает всякий раз, стоит мне увидеть тебя.

– Боюсь, что сегодня слов нет у меня, – ответила Сабина, рассматривая его наряд воина: новую нагрудную пластину, красную тунику, поножи, плащ и шлем. Последний Тит держал под мышкой, и вперед торчал пышный, как петушиный хвост, гребень с плюмажем. – Вижу, твоя семья все-таки уговорила тебя.

– Боюсь, что да. – Тит отдал салют. – Перед тобой трибун славных римских легионов.

Сабина вздохнула.

– Я говорила твоему деду, что тебя скорее растерзают волки, нежели ты согласишься вступить в армию. На последнем обеде у отца…

– Видишь ли, другие члены семьи рассказали ему о том, сколь полезна армия для молодых людей. Между прочим, большинство из них сами не служили в легионах. Война сладка для тех, кто сам не воевал, как когда-то выразился Пиндар. – Тит хмуро оглядел свой наряд.

– Мой отец в твоем возрасте был трибуном, – утешила его Сабина. – Правда, он сказал, что уцелел лишь потому, что держал рот на замке, а сапоги сухими. И где же стоит твой легион?

– В Германии. Десятый «Фиделис», расквартирован в каком-то ужасном приграничном городишке, чье название, к сожалению, я никак не могу запомнить.

– В Германии, – повторила Сабина с легкой завистью. – И тебе туда не хочется? А вот я не отказалась бы посмотреть Германию.

– Зато ты видела Грецию.

– Ну, совсем чуть-чуть.

Сабине иногда снилась Греция: ее скалистые берега, лазурное море, ослепительно-яркое солнце. Они с Адрианом провели год в Афинах, где он занимал должность магистрата, и там было все, как он обещал. Сам город, словно белый драгоценный камень, цеплялся за высокий сухой утес. Загорелая и счастливая, Сабина бродила между прекрасных храмов. Адриан же охотился на знаменитых греческих вепрей с огромными клыками или же принимал участие в горячих философских дебатах с бородатыми мужами, на которых он сам походил в большей степени, нежели на своих собратьев, римских политиков.

– Ты настоящий грек, – подшучивала над мужем Сабина, и он лишь усмехался в ответ. Они намеревались съездить посмотреть Спарту, Коринф, Фессалию. Увы, вскоре пришло письмо от Плотины, в котором та сообщила об очередном Римском кризисе, который требовал немедленного участия ее дорого Публия, и это все решило.

Сабина поспешила отогнать грустные воспоминания и жестом пригласила Тита к кушетке.

– Присаживайся. Расскажи мне обо всем. Коль ты уезжаешь, давай на прощание хотя бы поговорим. Скажи, долго ты пробудешь в Германии?

– Год, – ответил Тит и заставил себя опуститься на кушетку. Его жесткая форма скрипнула.

– Год? – Сабина сделала удивленное лицо. – А с кем же теперь я буду ходить в театр? Ведь Адриан вечно занят!

– Думаю, ты скоро найдешь себе нового сопровождающего.

– Да, но кто теперь скажет мне про то, что у меня глаза цвета небесной лазури, хотя на самом деле они просто голубые? Ты должен непременно писать мне из Германии. Мне интересно узнать, вправду ли местные племена зажаривают наших легионеров на вертеле, как то они делали во времени императора Августа.

– Наверно, я все-таки надену голубое, – донесся из спальни голос Фаустины. – Красный цвет совершенно мне не идет.

Сабина заставила себя не рассмеяться и, сделав серьезное лицо, пронаблюдала, как перед ними, приподняв подол красной столы, чтобы тот не путался под ногами, гордо прошествовала Фаустина. Золотые браслеты болтались на ее запястьях, словно наручники. А еще она явно заглянула в одну из баночек с румянами.

– Знаешь, ты права. Красный и впрямь не твой цвет, – серьезно прокомментировал Тит.

– Да, у меня в красном совершенно больной вид, – согласилась Фаустина и лукаво сморщила курносый носик. – Приветствую тебя, Тит!

– Фаустина собралась замуж за Гая Рупилия, – пояснила Сабина. – Я подумала, что пусть она примерит кое-что из моих платьев. Ведь ей наверняка вскоре понадобятся наряды замужней матроны.

– Он не возьмет меня в жены, если в красном я буду некрасивой, – ответила Фаустина, поправляя подол. – А все невесты выходят замуж в красном.

– Попробуй чуть более розовый оттенок, – посоветовал Тит, положив костлявые локти на такие же костлявые колени. – Вот увидишь. В розовом ты заткнешь за пояс всех невест вместе взятых.

– Даже Сабину?

– Ну, про Сабину мне ничего не известно, – ответил Тит, вставая. Его новые сапоги громко скрипнули. Подойдя к Фаустине, он взял ее за руку, и, придирчиво рассматривая, покрутил волчком. Тит был любимцем всей их семьи, а не только одной Сабины. Стоило той отправиться проведать родных, как она неизменно заставала в доме Тита: он без зазрения совести просил Кальпурнию угостить его свежевыпеченным хлебом, спорил с ее отцом о каких-нибудь книгах, затевал шумные игры с мальчишками в саду.

– Зря ты не вышла за него замуж, – как-то раз укорила падчерицу Кальпурния.

– Спасибо, но с меня хватит того мужа, который у меня уже есть, – ответила Сабина.

Тит тем временем, оторвав ноги Фаустины от пола, крутил ее волчком.

– Ты права. Твоя старшая сестра настоящая красавица, Анния Галерия Фаустина, – произнес он нравоучительным тоном. – Тебя, когда ты вырастешь, вряд ли кто-то назовет хорошенькой, как Сабину.

Фаустина замерла в его руках.

– Что ты сказал?

– Потому что ты будешь настоящей, ослепительной, потрясающей красавицей!

С этими словами Тит поставил ее на ноги и, поклонившись, поцеловал пухлую детскую ручку.

– У Елены Троянской было сорок женихов. Но ты оставишь ее далеко позади. Гаю Рупилию придется отбивать атаки желающих получить твою руку. Поверь, они будут выстраиваться в очередь у дверей твоего дома.

Фаустина, довольная, вприпрыжку подскочила к фонтану в центре атрия и наклонилась, чтобы посмотреть на собственное отражение.

– Знаешь, – произнесла она, выпрямившись, – по-моему, ты прав.

– Она будет скучать по тебе, когда ты уедешь в Германию, – сказала Сабина. Младшая сестра тем временем вновь унеслась наверх, этакий светловолосый смерч, который оставил после себя на лестнице золотые сандалии, перламутровый пояс и жемчужную сережку. – Впрочем, нам всем будет тебя недоставать. Мой отец высокого о тебе мнения.

– О боги! Но почему? Что во мне такого особенного? – Тит вновь взял под мышку свой шлем. – Мне пора.

– Ты не хочешь остаться чуть дольше? Я бы рассказала тебе массу страшных историй о том, как мой отец служил трибуном. Например, как однажды ночью центурионы намочили его единственную тогу и выставили ее на мороз, где она замерзла и стояла как кол.

– Звучит соблазнительно, – ответил Тит. – Но, увы, я должен еще добрести до форума и договориться о моем отъезде.

– Или же о том, как на него напал ястреб и выдергал из его шлема все до единого перья, – продолжала Сабина, как будто не слышала его слов. – Это такая веселая история!

– Боюсь, что твои истории отобьют у меня последнюю охоту.

– Тогда, я расскажу тебе что-нибудь из историй моего старшего брата Павлина. Он тоже когда-то служил трибуном. Например, однажды он перепутал карты и целых шестнадцать миль вел когорту не в том направлении.

– Все! Я ухожу!

– Главное, не вешай нос! – весело произнесла Сабина и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку. – Вот увидишь, все будет хорошо. Я в этом уверена.

Тит

Увы.

– Не хочешь дать мне совет? – спросил Тит отца.

Тот в ответ посмотрел на него. Как показалось Титу, даже с сочувствием. Увы, мраморный бюст остался мраморным бюстом. Небольшим, размером с ладонь. Дед положил его ему в походный мешок в тот день, когда Тит отправился в расположение Десятого легиона.

– Пусть он, мой мальчик, хранит тебя на верном пути. Главное, помни, что это твой отец, и слушайся легата.

– Что-то еще? – спросил Тит с надеждой в голосе.

– Постарайся не подцепить от германских шлюх дурную болезнь.

Тит опустил подбородок на сложенные руки. У трибунов имелись свои квартиры – либо голые, либо шикарные, в зависимости от того, кто располагал какими средствами. Впрочем, Тит был не против делить свое жилище с кем-то другим. По крайней мере ему было с кем поговорить кроме мраморного бюста.

– Слушайся легата, – повторил он, обращаясь к отцу. – Не слишком дельный совет, скажу я тебе. Легат даже не знает, как меня зовут. С тех пор, как я приехал сюда, я не сделал ничего толкового. Лишь слежу за тем, как писари заполняют бумаги или счищаю грязь с сапог.

Вся беда в том, заключил для себя Тит, что должность трибуна совершенно ненужная. В отличие, например, от легионеров – этих шумных, задиристых грубиянов, с их самомнением, шрамами, колючей щетиной на щеках. От них, несмотря на весь их грубый норов, есть хотя бы польза. Такое впечатление, что они умеют все – от бесконечных строевых упражнений до дальних марш-бросков и возведения новых пристроек к их грубо сколоченному форту.

Или взять тех же писарей и квартирмейстеров. Им, казалось, не составляло никакого труда обустроить и поддерживать в надлежащем порядке – здесь, среди непролазных германских лесов – лагерь, способный вместить в себя целых три легиона. Весьма полезный народ, без них никуда. А еще были центурионы, в большинстве своем бывшие легионеры, дослужившиеся до своего нынешнего положения, еще более грубые, чем те, кем они командовали. И, наконец, префект лагеря, огромный, как гора, который, казалось, знал по имени каждого из пяти тысяч солдат, и легат, который только и делал, что хмурил брови, орал на всех и раздавал приказания. А как же трибуны? Какая от них польза?

– Мы ничто, – сказал Тит отцу. – Мы – горстка бездельников, которые находятся здесь лишь потому, что семьи купили нам должности. По идее, мы вторые после легата. Тогда почему через нас перепрыгивают все, от префекта до центурионов? Какая от нас польза? Для чего мы нужны? Для того чтобы маяться бездельем, играть в кости, жаловаться на дождь? Ждать, когда нас отправят домой с записью в послужном списке, чтобы нас могли выбрать в квесторы?

Тем временем дождь продолжал лить уже который час подряд. В лагере было невозможно найти ни одного сухого места. Вернее сказать, лагерь являл собой настоящее море грязи – как и плохо мощенные улочки в городке, что вырос между лагерем и рекой.

– Могунтиакум. – Тит по слогам выговорил варварское слово. – По крайней мере я больше не запинаюсь. Но ведь я упражнялся целый месяц. Впрочем, почти все здесь называют его просто Мог. А как еще называть эту дыру? Он здесь лишь для того, чтобы легионерам было где развлечься – в таверне или с местными шлюхами. Чем еще их удержать, чтобы они не взбунтовались, пока тянутся холодные месяцы?

Да, других мест, где можно было бы весело или с пользой провести время, здесь не было. Ни цирка, ни библиотек, лишь таверны с их бесконечной игрой в кости, и несколько мокрых, полузаброшенных алтарей.

– Не думаю, что дедушке есть нужда беспокоиться из-за шлюх, – произнес Тит, обращаясь к отцу. – Они все как одна такие злющие. Я бы не осмелился подойти с предложением ни к одной из них.

Кроме шлюх имелись еще жены легионеров. Хотя солдатам согласно армейским правилам возбранялось жениться, жены и любовницы исхитрялись проникнуть за стены лагеря: это были вздорные и склочные создания в грубых сандалиях, которым ничего не стоило переломить Тита, как соломинку.

В лагере ему предстояло провести целый год. Пока что истек всего один месяц. Год – в мрачном, сыром месте, которое, казалось, кашляло желчью, – без книг, без красивых женщин. Даже поговорить не с кем. Хорошего собеседника здесь не найти даже за пятьсот миль.

– Та же самая ночь ожидает нас всех, – процитировал он, но даже строки Горация оказались бессильны принести утешение.

Внезапно раздался негромкий стук в дверь, и чей-то голос позвал:

– Трибун!

А в следующий миг, с восковой табличкой в руках, порог переступил один из помощников легата.

– Так это ты у нас ходячий сборник цитат? – спросил он.

«Наверно, отец мог бы мною гордиться, – подумал Тит. – Всего месяц жизни в военном лагере, а я уже снискал себе славу. Теперь я известен как ходячий сборник цитат».

– Да, это я, – со вздохом ответил Тит.

– Легат требует подробный отчет по дакийским гарнизонам, – пояснил помощник легата. – Трибун, центурион, опцион и два охранника. Тебе придется поехать.

– Мне? Составлять отчет про дакийские гарнизоны? Через всю Паннонию?

– А иначе в Дакию не попасть. Других дорог нет, – не без раздражения ответил адъютант. – Предполагалось, что туда отправится трибун Цельс, но сегодня утром он заболел.

Скорее этот Цельс не горит желанием провести две недели в странствиях по раскисшим дорогам, где в любую минуту дакийские лучники могут выпустить в тебя стрелу.

– Но я никогда еще не выезжал далеко за пределы лагеря, – осторожно возразил Тит. – Я прибыл сюда лишь месяц назад. Да что там, я не бывал дальше Мога!

– Легат сказал, что это пойдет тебе только на пользу. Так что закрой рот. На сборы даю час.

– И я должен возглавить остальных?

– Делай то, что тебе скажет центурион, – ухмыльнулся адъютант. – Если хочешь вернуться живым.

– Это то, что мне особенно нравится в нашем Десятом легионе, – улыбнулся Тит. – Здесь все как один блещут остроумием и готовы поддержать товарища в трудную минуту. Для новичка вроде меня это огромное утешение.

Но адъютант его уже не слушал, потому что спешил прочь, перебирая на ходу очередную стопку восковых табличек.

– Приятного тебе дождя, трибун!

– Дакия – гиблое место, – услышал Тит как-то раз от одного пожилого легионера вскоре по прибытии в лагерь. – И что еще хуже, лучше не становится. Этот их местный вождь, он ходит в львиной шкуре, а росту в нем восемь футов.

– Десять, – поправил его товарищ. – Если считать рога.

– Ты знаешь, что он делает с римлянами, которые попадаются ему в руки? Я слышал, что наши последние лазутчики вернулись назад без голов.

За спиной Тита кто-то присвистнул.

– Но если они лишись голов, то как они добрались назад? Или я что-то не так понял?

– Я лишь хотел сказать…

Тит обернулся на легионеров. Их было шестеро, все как на подбор рослые и крепкие, неотличимые друг от друга в своих латах и плащах. На головах шлемы, лица от холода замотаны платками. Поди различи их. Двойная стража, а все потому, что в Германии последнее время неспокойно, да и даки вечно мутят воду. Несколько лет назад Траян заставил даков покориться, однако Тит знал, что этот видимый мир обманчив и вряд ли продлится долго. Уже ходили слухи о том, что в Дакии пропадают разведчики, что на обозы нападают, а в вестовых с деревьев летят стрелы. Впрочем, шестеро легионеров, приставленные к нему в охранники, и их центурион не выказывали страха или беспокойства, по крайней мере внешне. Они смеялись, обменивались шутками, сквернословили и пели скабрезные куплеты. Сказать по правде, Тит им завидовал.

По крайней мере им было с кем переброситься словом. Когда их передовой дозор останавливался на ночь на постоялом дворе, легионеры клали грязные ноги на стол и, пустив по кругу мехи с вином, обменивались грязными шутками и историями. Тит задумчиво наблюдал за ними, сидя за отдельным столом, разумеется, один, потому что офицеры и солдаты никогда не смешивались ни в форте, ни даже в дороге. Он даже не мог вытащить из складок плаща отцовский бюст, чтобы поговорить хотя бы с ним. Солдаты уже успели проникнуться к нему презрением. Они с кривой ухмылкой посматривали на новый плюмаж на его шлеме, на его по-женски изнеженные руки, на его никчемность. Не хватало окончательно стать в их глазах посмешищем, разговаривая с мраморным бюстом.

Вскоре довольно твердые дороги и уютные постоялые дворы Германии сменились раскисшими тропами и поросшими лесом холмами вдоль границы с Дакией. Центурион каждый вечер ставил палатку. Кроме того, он теперь выставлял на ночь стражу.

– Нас никто не застанет спящими, – коротко пояснил он. Из чего Тит сделал вывод, что не только он один слышал об отрубленных головах.

– Я тоже мог бы подежурить, – предложил Тит.

Солдаты непонимающе уставились на него?

– А тебе это зачем?

Веской причины у Тита не нашлось. «О боги, как же я хочу домой!»

Они провели в дороге несколько недель, а дождь все продолжал лить не переставая. Небо слегка прояснилось лишь в тот момент, когда они пересекли границу Дакии.

– Завтра мы поднимем первый гарнизон, – объявил центурион. – А сегодня давайте выспимся.

Ночью Титу не спалось. Он вышел из палатки прогуляться и побрел прочь от угасающего костра. Он шел, и под его ногами чавкала грязь. Проходя мимо стоявшего на часах легионера, он помахал ему рукой. В свою очередь, легионер отдал салют, и Тит побрел дальше вдоль грязной тропы, которая здесь считалась дорогой.

«А есть ли в Дакии звезды? Вот если бы тучи расступились хотя бы на миг!»

Враг подкрался сзади, внезапно и неслышно.

В следующий миг Тит увидел звезды – но не на небе, а те, что посыпались у него из глаз, когда его сзади огрели по голове чем-то тяжелым. По всей видимости, дубинкой. От удара он рухнул лицом в грязь. Он еще не до конца понял, что падает, как чей-то сапог со всей силы ударил его по ребрам. От боли он вскрикнул, однако грязь поглотила его крик. Затем рядом кто-то что-то прошипел на непонятном языке, а в следующий миг ему в живот уперлось древко копья. Он пытался дышать, но рот его был забит грязью, пытался свернуться в комок, но чье-то колено вжало его в землю. Затем он почувствовал в волосах чьи-то пальцы. Кто-то грубо поднял ему голову, и его шеи коснулся холодный металл.

Но уже в следующее мгновение раздался пронзительный крик, а вслед за ним лязг оружия. Колено, что только что упиралось ему в спину, мигом исчезло. Затем раздался новый крик, а за ним быстрые слова на неизвестном ему языке. Над грязной дорогой маячили два силуэта, вернее, две бесплотные тени, едва различимые на фоне ночного мрака. Затем послышалось негромкое ругательство, и обе тени рухнули в грязь. При этом одна тень схватила другую за волосы и стукнула головой о землю. Тит замер на месте ни жив ни мертв. Первая тень тем временем поднялась с земли, и тогда он увидел очертания римского шлема. Второй силуэт вскочил на ноги, и тогда часовой вогнал свой гладий клинок в бок нападавшему, прямо под занесенную с мечом руку. В следующий миг, заглушив собой безумный вопль боли, раздался раскат грома, и небеса вновь разразились дождем. Часовой занес меч, но две темные тени уже почти исчезли, таща за собой своего раненого товарища. Рассмотреть, как следует, мешали дождевые капли. Тит усиленно заморгал. Но, увы, нападающие уже успели раствориться во мраке ночи.

– Проклятье, – пробормотал часовой и повернулся к Титу: – Ты жив, трибун?

– Не пойму, – ответил Тит и нащупал шишку за ухом. Стоило ему прикоснуться к ней, как его пронзила острая боль. – Думаю, с таким ранением я не жилец.

– Попробуй подняться на ноги, – посоветовал легионер.

Тит попытался приподняться, однако тотчас же снова рухнул в грязь.

– О боги, нет, боюсь, что у меня не получится.

– Не получится, значит, останешься валяться на дороге как приманка для других дикарей.

Легионер протянул руку, нащупал локоть Тита и потянул его вверх.

– Вставай, трибун.

Казалось, будто в черепе у Тита ухают кузнечные молоты. Тем не менее на ноги он поднялся.

«Лишь бы не вырвало, – подумал он, шатаясь из стороны в сторону. – Ты уже и без того опозорился: трибун, который рухнул лицом в грязь, кто позволил дикарям напасть на тебя, трибун, которого спас часовой, потому что он умнее тебя, и вместо того, чтобы пялиться на звезды, ловко работает мечом. Но теперь смотри, не вздумай блевать».

С этими мыслями он сглотнул подкатившийся к горлу комок. Молот в голове заухал с новой силой.

– Что ты здесь забыл? Зачем тебе понадобилось ночью бродить у самой границы?

Тит поморщился: «Ну почему он так громко кричит? Как будто нельзя говорить тише!»

– Просто дождь утих, и мне захотелось взглянуть на звезды.

– Смотрю, ты забыл, что теперь ты в Германии, – ответил легионер, и Титу показалось, что он услышал в его голосе не презрение, а лишь легкую насмешку. – Здесь нет никаких звезд. Лишь дождь. Почему ты не взял с собой охрану? Или ты забыл, что мне самому не сносить головы, если в мою смену с твоей головы упадет хотя бы волос?

– Прости, – искренне произнес Тит и лишь потом вспомнил, что офицеру не пристало извиняться перед нижестоящими. – Это были разбойники?

– Может, да, а может, и нет, – ответил легионер, поднимая с земли шлем, оброненный одним из нападавших. Отпустив проклятье в адрес кромешной тьмы, он ощупал его пальцами.

– В этих лесах полно всякого отребья – разбойники, дезертиры и прочая шваль. Правда, они обычно не имеют при себе круглых щитов.

– Круглые щиты носят дакийские мятежники, – ответил Тит. – Я, правда, сам их живьем ни разу не видел, но если верить донесениям…

– Пойдем-ка лучше назад вместе со мной, трибун.

Легионер выпрямился, и его фигура почти слилась с темнотой ночи, которую пронзали струи дождя.

– Вот когда мы доберемся до первого нашего гарнизона, тогда можешь сколько угодно любоваться на звезды.

– Согласен, – сказал Тит и поплелся за своим спасителем. Дорога была пустынной и тихой. Похоже, в такой ливень никто не услышал сигнала тревоги, никто не вскочил, чтобы взяться за оружие и прийти им на помощь.

– Легионер, ты спас мне жизнь, – произнес Тит после недолгого молчания. – Как твое имя?

– Верцингеторикс из Десятого легиона. Но все называют меня просто Викс.

Тит на мгновение замер на месте.

– Я тебя знаю?

– Теперь знаешь. Правда, долго же у тебя на это ушло. – В голосе легионера Титу послышалась нескрываемая насмешка. – Пять лет назад я охранял дом сенатора Норбана. Ты тогда был совсем мальчишкой, но уже вовсю приударял за хозяйской дочерью. Помнится, являлся к ней в дом с букетиком фиалок.

Тит поднапряг память.

– Так это ты? Тот самый, кто на пиру сражался в потешном поединке с императором Траяном!

– Вы, патриции, не утруждаете себя запоминанием лиц плебеев.

С этими словами Викс указал на рытвину посреди дороги – как раз вовремя, потому что Тит едва в нее не угодил.

– Но я хотя бы помню имя, – возразил он. – Впрочем, такое имя, как у тебя, просто так не забудешь.

– А что не так с моим именем?

– Ну, это даже не имя вовсе, – ответил Тит. В латинском языке, на котором он говорил, наречие «vix» означало «едва», «чуть-чуть». – Знаешь, я встречал не слишком много людей, которых бы звали Чуть-Чуть.

Удары молота в его голове сделались тише, а вот шишка за ухом уже была размером с хорошую сливу.

– Верцингеторикс – это галльское имя, – огрызнулся Викс. – А не латинское. И означает «великий вождь-воитель». Думаю, ты слышал, что в Галлии когда-то жил знаменитый вождь по имени Верцингеторикс.

– Которому нанес поражение Юлий Цезарь, после чего сей славный воин провел долгие годы в тюрьме, пока его наконец не задушили, – счел нужным продемонстрировать свою осведомленность Тит. – Не слишком удачное имя, скажу я тебе.

– Все равно оно не значит «чуть-чуть», – ощетинился легионер. – Меня еще никто не называл «чуть-чуть», ну разве если им хотелось, чтобы я преподал им хороший урок.

– Это просто короткая форма, – согласился Тит и, чтобы загладить резкость, добавил: – Во всяком случае, это лучше, чем Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

В темноте Викс расплылся в ухмылке, однако Тит успел заметить, как блеснули его зубы.

– И как тебя угораздило, трибун, заполучить такое имечко?

– Тит – это в честь отца, – пояснил Тит, и тотчас поймал себя на том, что такой разговор с простым солдатом не пристал трибуну. Между легионерами и офицерами должна соблюдаться дистанция. Однако дождливой ночью в Германии, когда по затылку стекает кровь, а сапоги обоих одинаково вязнут в грязи, строгий армейский этикет утратил всякий смысл. – Аврелий потому, что это наше родовое имя, Аврелии. Фульв потому, что это было второе имя моего отца. Из-за этого нас частенько путали. Бойоний – это в честь богатого дядюшки, который, как надеялась мой мать, в благодарность мог оставить мне немного денег. Антонин – это тоже родовое имя. Аррий – считается, что это имя досталось мне по материнской линии. Хотя лично я склонен думать, что просто мой отец был большим любителем гладиаторских игр. Не знаю, доводилось ли тебе слышать о нем, но когда-то был в Риме известный гладиатор, Арий Варвар.

Викс издал короткий смешок.

– В чем дело? – Тит вопросительно посмотрел на своего спутника. Они уже миновали поворот дороги и приближались к лагерю.

– Ничего, трибун, – так же с усмешкой произнес Викс. – Может, как-нибудь я тебе расскажу. А пока мне нужно доложить о своем возвращении центуриону. А ты давай, ступай в палатку. Ведь мы, между прочим, если ты еще не заметил, вымокли до нитки.

 

Глава 9

Викс

Следующее утро выдалось ясным и словно омытым ночным дождем. С первыми лучами солнца мы сели на своих лошадей. Трибун Шести Имен ехал впереди, вместе с центурионом и опционом. Он внушительно смотрелся в красном плаще и шлеме с пышным плюмажем. Я решил, что наш удивительно откровенный разговор накануне ночью с наступлением утра был забыт, а ему на смену пришел заведенный порядок вещей. Однако не успели мы проехать и полмили, как он обернулся в седле и подозвал меня, чтобы я ехал справа от него. Для своего роста он был очень худ, а его доспехи скрипели, ибо были новыми. А вот лицо его выражало добросердечие.

– Наш вчерашний разговор вызвал у меня интерес, – произнес он слегка напыщенно. – Как сказал Сенека, «когда мы среди людей, давайте будем людьми», а хорошая беседа – это в высшей степени человечное искусство. Тем более, в такой варварской стране, как эта.

Я постарался подавить улыбку. «Ага, – подумал я, – а тебе, оказывается, одиноко». Трибуны обычно держались вместе, потому что в них, по правде сказать, особой необходимости не было. А наш Трибун Шести Имен уже несколько недель находился в пути, и ему было не с кем переброситься даже словом. Неудивительно, что он сделал вид, будто не заметил неодобрительный взгляд, которым одарил его центурион. Вместо этого, он попробовал выудить у меня подробности моей истории.

Мы ехали с ним рядом, полной грудью вдыхая свежий, омытый дождем воздух – как два товарища-легионера в военном походе. Лошадиные копыта ритмично стучали по дороге. Повсюду стоял густой запах влажной земли и осенних листьев, которые еще не успели слететь с деревьев.

– То есть ты приехал из самой Британии, чтобы вступить в этот легион? – удивился он, выслушав мою, не совсем полную историю. Признаюсь честно, самые интересные ее части я предпочел опустить. Например, умолчал о том, как участвовал в убийстве императоров, о своих поединках на арене цирка. Так что история вышла короткой.

– Не сочти меня грубым, но во имя богов, почему?

– Я сам не раз задавал себе тот же вопрос.

Особенно в первый год, когда меня без конца ощупывали, взвешивали, измеряли вечно недовольные вербовщики, или когда я был вынужден участвовать в бесконечных упражнениях с мечом, хотя овладел им еще лет в восемь, или когда, стиснув зубы, слушал, как орет на меня центурион: «Ты, вонючий гладиатор!» И знаете, что я вам скажу, им всем было далеко до императора Траяна по части доброты. Почему я вступил в этот легион? Мне было двадцать. Сейчас двадцать пять. И я до сих пор не знаю. Зато за эти годы я возмужал. Мою спину украшают шрамы, следы розог, которые я получил пару раз. Теперь я не прочь удостоиться новых, но только уж на груди, и пусть это будут следы боевых ранений. У меня были друзья, которых правильнее было бы назвать братьями, и гарнизон, который я мог назвать своим домом. Вот так я стал римским солдатом. Теперь я Верцингеторикс, солдат Десятого легиона, но даже теперь я стискиваю зубы, стоит мне подумать о том, как права была Сабина, что это изначально было мое место.

– Этому есть причина, – ответил я в конце концов, и это все, что я мог сказать.

– Да, это надо же! На такую прорву лет застрять в Германии! – посочувствовал трибун. – Лично я надеялся попасть в Африку. Там жарко, и, самое главное, спокойно.

– Или в Египет, – поддакнул я. – Я слышал, что там круглый год солнце. А еще там текут великие реки, высятся огромные храмы, а местные женщины красят глаза.

Впрочем, они вряд ли так же хороши, как та девчонка, что ждала меня в Моге – вот она точно была красавицей. Да и вообще какой толк травить себе душу, мечтая об Африке или Египте и о других жарких странах, если твой гарнизон стоит на севере и, похоже, тебе торчать в нем еще лет двадцать?

Кстати, здесь, в Германии, тоже бывает жарко, пусть не в смысле погоды, а жарких схваток. Любой, у кого есть глаза, прекрасно это знает. Я не собирался всю свою жизнь провести в легионерах, но в Римской армии дослужиться до высокого ранга можно лишь в двух случаях: если у вас есть влиятельные родственники, или если вы покрыли себя славой в бою. По части родственников у меня слабовато, а вот по части славы…

Мой норовистый конь неожиданно отскочил в сторону, не желая переходить лужу, и я, замечтавшись, едва не вылетел из седла. Меня спасло лишь то, что я в последний миг, осыпав его проклятиями, уцепился за луку.

– Ну разве не мерзавец, – посочувствовал мне ехавший рядом патриций. – Попробуй просунуть мыски сапог под подпругу. Так надежнее.

– Я не пользуюсь любовью у лошадей, – пошутил я, выпрямляясь в седле. – И вообще что в них хорошего? Подойти спереди – того гляди укусит, сзади – вляпаешься в навоз. И в любом случае так и норовит лягнуть.

– Да, наездник из тебя никакой, – усмехнулся опцион. – Нашего Викса сбросил бы даже Троянский конь.

Я смерил его сердитым взглядом. В нашем легионе опционов не жаловали. А ведь опцион имелся у каждого центуриона, ведь какой центурион без заместителя. И все как один были страшными придирами и любили задирать нос. Я же постоянно думал о том, как мне дослужиться до центуриона, миновав при этом должность его заместителя. Впрочем, даже спустя пять лет моей службы в Десятом мне не светило даже стать опционом.

– Куда нам до тебя, опцион. Каждому свое.

Трибун улыбнулся. Мне был виден его профиль – типичный профиль патриция в шлеме, вернее, такой, какой любой патриций не прочь иметь, ибо это верный признак породы: как минимум три поколения благородных предков. Впрочем, такой редко увидишь даже у патрициев. Трибун приподнял орлиный нос и жадно втянул ноздрями свежий воздух.

– Если с Дакией будет война, нам всем придется вновь маршировать этой дорогой.

– Надеюсь, – задумчиво ответил я.

Трибун поморщился:

– Мне никогда не стать солдатом.

– Тогда почему ты в армии? – спросил я, осмелев. Центурион тотчас осадил меня взглядом, но я сделал вид, что не заметил. – Разве не для того, чтобы сделать здесь карьеру?

Скажу честно, я ему завидовал. Быть в двадцать два года трибуном! Для этого нужно было иметь связи, и какие! С такими можно за несколько лет дослужиться до легата, главное, зарекомендовать себя. Эх, я бы все на свете отдал, чтобы поменяться с ним местами.

– Сыро, – произнес трибун. – Холодно. Опасно. Так что нет, спасибо. Мое заветное желание – вернуться домой и стать обыкновенным занудой-чиновником. Из числа тех, что редко поднимаются из-за своего стола – разве лишь за тем, чтобы успеть домой к хорошему ужину.

– Да, за столом уж точно не холодно и не сыро, – не удержался от комментария центурион. – Чего никак не скажешь про легионы, верно?

– А что тебя привело в армию, центурион? Ведь, судя по голосу, ты из греков.

Пока эти двое обменивались колкостями и любезностями, я первым заметил дым. По идее, его должен был заметить центурион – он всегда гордился своим зорким, орлиным взглядом. Однако он так увлекся беседой с юным трибуном, что не заметил, как из-за поворота дороги показались черные клубы дыма.

– Стойте! – крикнул я. Мой выкрик тотчас оборвал их беседу.

– Мне казалось, ты только что сказал, что там впереди гарнизон, – возразил трибун, однако центурион уже отдавал приказы. Я пришпорил моего коня и галопом понесся по дороге. Черный дым. Зловещий знак, скажу я вам. Я ожидал, что это горит склад с зерном, в худшем случае – что это на стены лагеря пытаются вскарабкаться местные мятежники.

Увы, полыхал весь лагерь.

Выругавшись себе под нос, я натянул поводья. Мои товарищи были рядом. Мы все как по команде вытащили из ножен мечи. В следующий миг к нам подоспели наши командиры. Увы, наш боевой дух был уже ни к чему. На дороге валялись мертвые стражники, причем, судя по их виду, пролежали они довольно долго. Более того, с них уже успели снять одежду, забрали оружие. Мокрая от дождя, крыша принципии тлела, однако то здесь, то там, от нее поднимался дым. Хотя до лагеря было около мили, я отчетливо слышал крики, вопли, вой, то, как с грохотом падают и разбиваются статуи.

– Круглый щит! – воскликнул я. – Ну почему я не догадался! Ведь я должен был догадаться…

Таща мешки с награбленным, из ворот лагеря выскочили лохматые мужчины с круглыми щитами.

– Что происходит? – растерянно спросил трибун, однако не сдвинулся с того места, где ему велел остановиться центурион. – Кто это?

– Даки! – крикнул я в ответ. Скорее всего, они напали на наш форт под покровом темноты и дождя. А те трое, что ночью напали на трибуна, были передовым дозором.

– И что нам теперь делать? – растерялся трибун.

– Если хочешь, помолись богам.

Зажав рукоять меча, один из легионеров от досады сыпал проклятиями, однако клинка так и не обнажил. Как, впрочем, и все остальные. К настоящему моменту склад с зерном наверняка ограблен начисто, архив сожжен, казармы пусты, а те, кто в них находился, – мертвы. Статую императора Траяна наверняка сбросили с постамента и разнесли на мелкие куски. И все это было сделано прошлой ночью, пока лил дождь. Сегодня утром, когда небо прояснилось, бандиты предали огню остатки лагеря.

Увы, мы опоздали.

– Возвращаемся в Могунтиакум, – приказал центурион. – Немедленно.

Увы, прежде чем мы успели развернуть наших лошадей, раздался пронзительный крик. Это был небольшой отряд верховых разведчиков – может, даже тех самых, что накануне ночью напали на трибуна. Даже издали я увидел нацеленное в мою сторону копье, услышал протяжный крик. Их лошади пришли в движение. Всего их было десять.

Я живо повернул коня назад, к повороту дороги.

– Назад! – крикнул центурион. – Всем отойти назад.

Впрочем, в его приказе не было нужды. Мы все как один обратились в бегство.

Поначалу наш патриций отстал, но затем и он пришпорил коня. Я поддал своему скакуну пятками в бока. Но проклятый конь, вместо того чтобы пуститься галопом, заржал и, дернувшись вбок, врезался в соседнюю лошадь. Сидевший на ней легионер тотчас перелетел через голову своей кобылы. Когда же я, крепко схватившись за конскую гриву, выпрямился в седле, моих ушей достиг боевой клич. Первый из даков уже был совсем близко.

– Давай ко мне! – крикнул я солдату, который из-за меня выпал из седла, и сам бросился к нему. Тем временем его кобыла с испуганным ржанием в панике умчалась прочь. Увы, он с криком отшатнулся от меня и, размахивая руками, бросился по дороге.

Я направил моего коня к первому даку – тот уже настигал моего бежавшего по дороге товарища. В следующее мгновение дак повернулся ко мне. На скаку я успел рассмотреть сальную бороду, медвежьи ручищи, кольчугу и щербатый оскал. Я едва смог дотронуться до небольшой выпуклости под кирасой, где хранился подаренный отцом амулет, потому что в следующую секунду дак налетел на меня. Его копье пронзило мне плечо, вернее, пронзило бы, не споткнись его конь. Это меня спасло: ловко ухватившись за древко, я его переломил, и у нападавшего в руках остался лишь деревянный конец. Я не преминул воспользоваться моментом и тяжелой рукояткой меча выбил ему почти все зубы. Дак болезненно вскрикнул, а я поспешил прочь. Остальные противники бросились за нами вдогонку. Солдат, которого я ненароком выбил из седла, по-прежнему улепетывал со всех ног. Впереди всех скакал центурион – конь под ним был быстрый, и он летел галопом. Похоже, ему было все равно, сколько нас останется лежать на грязной, размытой дождем дороге. Его заботило одно – поскорее досказать до Мога с печальным известием. Остальные участники нашего отряда пытались от него не отставать. Ни один из них даже не обернулся. Впрочем нет, Трибун Шести Имен повернул коня и протянул руку, предлагая пешему легионеру запрыгнуть на круп его коня. Увы, испуганный солдат с такой силой дернул его за руку, что трибун сам свалился в грязь.

И вновь за моей спиной раздался боевой клич, и я заметил, что на меня смотрят наконечники еще двух копий.

– Проклятие! – выругался я и вновь пришпорил коня. К этому моменту легионер успел вскарабкаться на лошадь трибуна и уже летел вдогонку остальным по дороге. Растерянный трибун на коленях стоял посреди грязи. Еще момент – и я пронесусь мимо.

«Брось его здесь, – промелькнула в моей голове мысль. – Как ты думаешь, далеко ты уедешь, если посадишь его позади себя?»

И все же я на скаку опустил руку. Он каким-то чудом ухватился за нее и в следующий миг уже сидел позади меня.

– Спасибо! – прошептал он.

– Высвободи правую руку, – приказал я ему, и на этом наш разговор закончился. Даки нагоняли нас, и, когда мой конь выбился из сил, мы были вынуждены остановиться и принять бой. Я убил одного врага, размахнувшись свободной рукой, выбил из седла другого, чем отбил у оставшихся желание преследовать меня дальше. Отпустив в наш адрес пару презрительных воплей, даки предпочли отойти к сожженному лагерю. Я же вновь пришпорил моего взмыленного коня и гнал его до тех пор, пока мы не догнали наш отряд.

– Извини, – пробормотал легионер, что сидел теперь верхом на лошади трибуна. Я не сдержался и ударил его шишкой щита, во второй раз сбросив с седла в грязь.

– Мы бросим тебя здесь одного! – прорычал я. – Точно так же, как ты бросил трибуна.

– Оставь его! – рявкнул центурион. – Когда мы вернемся в Мог, его ждет хорошая порка, это я обещаю. А пока давайте снова в путь. Секст, верни трибуну его лошадь. Сам можешь сесть вторым к любому, кто согласится принять труса.

– Ничего, он может ехать вместе со мной, – возразил трибун. С этими словами он соскользнул с крупа моего коня и протянул руку лежащему в грязи легионеру, который был готов вот-вот расплакаться. – Не переживай, я заступлюсь за тебя перед легатом. Тебя не высекут.

– А по-моему, это пошло бы ему только на пользу, – проворчал я, вставляя меч в ножны. – Ты слишком с ним нянчишься, трибун.

– Возможно. – Трибун обвел взглядом центуриона, его заместителя и остальных солдат. – Но сейчас нам некогда это обсуждать. Потому что, сказать по правде, я предпочел бы уехать отсюда как можно дальше и, главное, как можно быстрее. Так что давайте-ка поспешим назад, в наш Десятый легион, и доложим начальству, что даки бунтуют.

Плотина

Императрица Рима пребывала в дурном расположении духа. Прошел целый час, а два ткацких станка, стоявших бок о бок, так и не слились в едином ритме. Ее собственный челнок гладко сновал туда-сюда – вжик-вжик, вжик-вжик. Второй челнок то и дело замирал во время движения. Вжик-пауза-вжик. Вжик-пауза-вжик.

– Ритм, Сабина, – строго сказала императрица уже в четвертый раз. – Постарайся войти в ритм. Ты же постоянно отвлекаешься.

– А? Ты что-то сказала? – С этими словами жена Публия с зевком продела челнок между нитями основы. – Может, нам лучше пойти на прогулку? Такой прекрасный день! Стоит ли проводить его сидя в четырех стенах, согнувшись за станком? – Сабина с тоской бросила взгляд на окно, которое императрица распорядилась прикрыть ставнями, как только невестка вошла в дом.

– Чтобы навредить самой себе? – возразила Плотина. – Стоит выйти на улицу, как кожа тотчас покроется загаром. И что тогда скажут люди?

– Вот уж не думала, что кому-то интересно, какая у меня кожа!

Плотина покосилась на молодую женщину, которая должна была стать для нее почти как родная дочь, но почему-то не стала. Нет, не похоже, что она насмехается над ней. Да и как можно насмехаться над императрицей Рима? Такая дерзость исключается.

И все же Вибия Сабина не оправдала ее надежд. Не о такой жене для своего дорогого Публия она как мать мечтала. Например, посмотреть на сноху сейчас: босиком, без украшений, волосы распущены по спине, как у простой девчонки, руки, вместо того, чтобы ритмично следовать за челноком, как будто играют в какие-то свои игры. Стоит ли удивляться, что полотно выходило из ее станка неравномерно плотным. А после того, как Плотина помогла ей начать новую работу – плащ для дорогого Публия, предупредив сноху, что если та хочет, чтобы вещь была готова вовремя, нужно работать ежедневно, эта лентяйка умудрилась не прикасаться к работе до самого сегодняшнего утра! Вот они, современные женщины! Впрочем, в девушке императрицу раздражало не только отсутствие усидчивости и усердия…

– Мне наконец-то удалось заполучить экземпляр книги этого греческого поэта, о котором все только и говорят, – радостно произнесла Сабина. – Думаю, Адриан будет доволен. Хотя подозреваю, что поэт ужасен. Сегодня за обедом мы наверняка разорвем его книгу на отдельные листки, зато у Адриана появится повод в очередной раз пожаловаться на то, куда катится наше общество и как измельчали вкусы римлян!

Плотина нахмурила брови. Опять эта поэзия! Что поделать, если ее сын всегда питал слабость к стихам. Нет, конечно, и от поэтов есть польза, по крайней мере для бездельников, однако будущему императору Рима не к лицу тратить драгоценное время на такую безделицу, как стихи.

– На твоем месте, моя дорогая, вместо греческих поэтов я бы привила ему вкус к риторике. Твоего мужа и так уже за глаза в сенате называют греком. Не к чему давать его недругам новые поводы.

– А как вообще можно насильно привить Адриану вкус к чему бы то ни было? – спросила Сабина.

– Умная жена всегда может повлиять на мужа.

– Боюсь, мне для этого не хватит ума.

Это, разумеется, была ложь, и Плотина это отлично знала. На последнем придворном банкете Сабина примерно целый час с серьезном видом рассуждала о положении Рима, что было бы только на пользу дорогому Публию, если он хочет примерить императорскую тогу. Увы, красноречие снохи предназначалось какому-то престарелому другу ее отца. Ничтожеству! А ведь на банкете присутствовали и губернаторы, и сенаторы! То есть самые что ни на есть полезные люди, которых она, Плотина, пригласила на банкет не просто так, а с далеко идущими целями.

– С ним было интересно, – пожала тогда плечами Сабина. – В отличие от остальных.

Юнона, дай мне терпения! Эта девчонка способна кого угодно вывести из себя. Ну да ладно. Плотина не затем без приглашения явилась в дом к снохе, чтобы раздражаться по поводу ее ткачества и странных суждений в отношении гостей на пиру. Она принесла с собой весть, и какую!

– Когда наш дорогой Публий вернется сегодня утром? У меня для него сюрприз, который, как я полагаю, доставит ему куда большее удовольствие, нежели все эти греческие вирши вместе взятые.

– Я не слежу за тем, когда он уходит и когда возвращается. Не хочешь вина?

– Я не пью вина, и тебе давно пора это запомнить. А вот от ячменной воды не откажусь. И дай же мне взглянуть на руки вон той рабыни, ну да, так я и думала. – Плотина нахмурила брови. – Иди, почисти ногти, прежде чем принесешь нам кубки. Вибия Сабина, я не знаю, где ты берешь своих горничных! О боги, какое тупое, неуклюжее создание!

– Эта попала сюда из дома терпимости на Авентине, – пояснила Сабина, когда девушка вышла из комнаты. – Я предложила ей сменить род занятий. Пока у меня нет к ней особых нареканий, ну разве что иногда она путает кубки.

– Ты это серьезно? – растерянно заморгала Плотина.

– Но разве не вы говорили мне, что долг каждой римской матроны помогать несчастным?

– Несчастным – да, но не грязным шлюхам!

– Ну, теперь она не грязная и не шлюха. Она учится ткачеству. Я намереваюсь дать ей вольную и пристроить на работу в лавку. Думаю, это случится довольно скоро, потому что по части мастерства она давно обогнала меня. Кстати, что это за приятная весть, о которой ты только что говорила?

Плотина открыла было рот, чтобы возобновить лекцию, но желание поделиться приятным известием взяло верх. Она и так уже проносила эту новость в себе почти целый день.

– Дорогой Публий назначен легатом своего легиона!

Сабина тотчас выпрямилась.

– Легатом?

– Да, своего легиона! – с нескрываемой радостью повторила Плотина. Боги свидетели, каких трудов ей это стоило, сколько раз она массировала себе виски, которые казалось, вот-вот лопнут от жуткой боли, сколько было желающих воспрепятствовать ее планам, но в конце концов она своего добилась! Она добилась того, что ее сын поднялся еще на одну ступеньку по лестнице, ведущей к императорскому трону.

– Это которого? – уточнила Сабина, в очередной раз дернув челноком.

– Назначение еще не утверждено.

Челнок Плотины продолжал ритмично двигаться взад и вперед, как будто им управляла не ее рука, а некая невидимая сила.

– Мой муж отнюдь не горел желанием дать ему это назначение. Знала бы ты, каких трудов мне стоило его уломать. Потому что когда дорогой Публий в последний раз бывал в легионах…

Плотина не договорила. Воспоминания об этом времени были не самые приятные. Тогда ее сын, двадцатитрехлетний трибун, приписанный к Двенадцатому легиону, наделал столько долгов, что навлек на себя гнев Траяна.

– Мой дорогой мальчик порой не знает меры, – закончила свою мысль Плотина.

– Попробую угадать, – предложила с улыбкой Сабина. – В том, что касается охотничьих псов и симпатичных молодых людей.

– Такие мысли недостойны жены, – парировала Плотина, и ее челнок на этот раз слегка дернулся.

– Я слишком хорошо знаю собственного мужа, – ответила Сабина и, убрав руки от станка, потянулась, словно сонная кошка. – Чем еще заниматься вдали от дома, кроме как охотиться и предаваться любви? Он же большой любитель и того, и другого.

– Мне кажется, дорогой Публий уже угомонился, – изрекла Плотина и обиженно поджала губы. – Более того, ты проследуешь вместе с ним к месту его назначения.

– Не имею ничего против, – спокойно отозвалась Сабина.

В кои веки эта девчонка не стала вступать в пререкания! Прекрасно.

– Ты своими глазами увидишь, насколько жизнь в провинции отлична от жизни в Риме, – добавила Плотина, слегка смягчившись. – Она гораздо более суровая, без привычных вещей, без привычного круга общения. И что самое главное, там практически не найти хорошего хлеба, даже к столу легата. Но что поделать, приходится терпеть даже это.

– Там нет хорошего хлеба? Как же я там выживу?

– Даже в самых суровых условиях непозволительно опускаться ниже какого-то уровня. И долг жены легата следить за тем, чтобы этого не произошло. Не менее трех блюд на обед, пусть самых простых, и в любую погоду, будь то жара или холод, следует носить приличную столу одежду. – Сказав это, Плотина похлопала складки серого шелка. – И никакого заигрывания с местными обычаями. Я слышала, что в Британии жены офицеров опускаются до того, что возвращаются в Рим раскрашенные в синюю краску и увешанные варварскими украшениями!

– Вдруг Адриана тоже занесет в Британию? Думается, синяя раскраска была бы мне к лицу.

– Шути-шути. – Плотина многозначительно подняла брови. – Нет, конечно, общения с женами низших офицеров не избежать, но надо постараться свести его к минимуму. Уж если и водить дружбу, то с женами магистратов и губернаторов. И не забывай, что в их глазах ты должна быть образцом для подражания.

– А если легион Адриана отправят в Египет. Что тогда? – задумчиво произнесла Сабина. – Я бы не отказалась проплыть по Нилу в ладье, словно Клеопатра.

– Дорогая, вот увидишь, тебе будет не до лодочных прогулок. Потому что от тебя будет зависеть дальнейшая карьера дорогого Публия. На твои плечи ляжет многое: и завести дружбу с губернаторами, и вести переписку с нужными людьми здесь, в Риме, и давать званые обеды.

Впрочем, нужно воздать Сабине должное, давать званые обеды она мастерица. Правда, приглашает на них слишком много «интересных» гостей, как она их называет. Но что еще хуже, все ее званые обеды под конец незаметно превращаются в веселые попойки, с шутками и хохотом – вместо того чтобы служить местом для серьезных бесед. Плотину передернуло при мысли об одном обеде, который закончился купанием в фонтане! Если бы дело ограничилось только этим! По кругу пошел кувшин с вином, как будто то развлекались не представители лучших семейств, а плебеи.

– Самое главное, – подвела итог Плотина, вспомнив, что дает снохе наставления. – Ты не должна допустить, чтобы отношения дорогого Публия с важными фигурами в городе прервались лишь потому, что он будет находиться за многие мили от дома. Мужчины ужасно забывчивы, когда дело касается написания писем. Так что я буду полагаться на твои регулярные отчеты…

– Неужели? – Сабина подняла глаза на свекровь. – То есть ты останешься здесь?

– Разумеется, где же еще мне быть? Мой муж нуждается во мне. Хотя я не исключаю, что разок-другой навещу вас. – Плотина многозначительно прочистила горло. – Например, мне бы очень хотелось, чтобы к моему приезду ты бы забеременела. И конечно же я бы непременно приехала к твоим родам.

– А вот и твоя ячменная вода, – ушла от ответа Сабина.

– Только не пытайся сменить тему разговора. – Императрица даже отложила в сторону челнок и в упор посмотрела на сноху. – Я надеялась, Вибия Сабина, что к настоящему времени ты уже осчастливишь дорого Публия наследником. Разумеется, ребенок трех-четырех лет не смог бы сопровождать вас в провинцию. Но я бы с удовольствием взяла на себя роль его воспитательницы в ваше отсутствие.

– Я ценю твою заботу.

– Рожать в провинции небезопасно. Во-первых, трудно найти хорошего лекаря. Я уже умолчу про кормилицу! Впрочем, при желании все решаемо. Покой и отдых в постели, отказ от развлечений, диета – овес и рыба во избежание стимуляции крови…

– Кальпурния говорит, что во время беременности глупо делать из себя затворницу. Она сама носится по дому как огромный мяч, пока не подойдет момент произвести на свет младенца.

– У твоей мачехи весьма современные взгляды, но я никак не могу порекомендовать их тебе.

– Моя мачеха родила пятерых здоровых детей, – напомнила Сабина, изобразив невинное лицо. – А ты?

Плотина смерила ее колючим взглядом.

– Детей боги дают далеко не всем.

– Вот и у меня такое чувство, что и мне не дадут, – негромко произнесла Сабина. – Если только дорогой Публий не изменит самым решительным образом свои вкусы.

– Дорогой Публий исполнит свой долг так же, как и ты, – сердито бросила Плотина. – Мужчине нужен наследник.

– Траяну он почему-то не нужен.

– Уверяю тебя, в свое время он переживал по этому поводу.

Что ж, даже если это и правда, то не вся. Много лет назад Плотина была уверена, что как только Траян станет императором, он станет настаивать на наследнике. Когда он, наконец облачился в пурпурную тогу, ей был всего тридцать один год. Она еще могла родить ему ребенка. Тем более что императоры нуждаются в наследниках! Каково же было ее удивление, когда в ответ на ее слова он заявил следующее:

– Когда придет время, я выберу себе преемника. Так будет лучше. Кто знает, какого сына пошлет нам судьба? Я не хочу возлагать надежды на узы крови. Будучи свободен в своем выборе, я могу выбрать наиболее достойного кандидата.

Тогда Плотина не стала продолжать этот разговор, но это не значит, что она забыла о нем. В конце концов, Траян многого не знал, будь он хоть трижды римским император.

– Дорогой Публий стал для моего мужа желанным сыном, – заявила она Сабине. Это тоже была полуправда, но кому об этом известно? – Но я бы не хотела, чтобы он пошел по стопам отца. Ему понадобится наследник, и чем раньше это произойдет, тем лучше. Ты должна…

Ей не дал договорить знакомый низкий голос, прозвучавший в дверном проеме.

– Какой у вас обеих домашний вид! Юнона и ее сноха Венера за ткацким станком.

– Льстец! – со смехом ответила Сабина Адриану. – Кстати, впервые слышу, чтобы меня кто-то сравнил с Венерой!

«От тебя одна головная боль, как и у Юноны от Венеры», – подумала Плотина, но вслух ничего не сказала. Вместо этого она посмотрела на дорогого Публия, – какой же он красавец в свежей, накрахмаленной тоге! – и приподняла лицо, подставляя для поцелуя щеку.

– Мой дорогой. Я надеялась застать тебя!

– Только ничего не говори. Меня назначили легатом?

– Смотрю, ты хорошо информирован, – вздохнула Плотина. – Наверно, мне следовало ожидать, что ты обольстишь какого-нибудь вольноотпущенника, чтобы выудить у него эту новость.

– Итак? И в какой же легион тебя отправят? – поинтересовалась Сабина, отдавая мужу шуточный военный салют. Адриан тем временем наклонился, чтобы потрепать по загривку трех охотничьих псов, что вбежали вслед за ним в дом из сада и теперь увивались у его ног. – Где он стоит? В Египте? Сирии? Британии?

Адриан почесал за ухом у своего четвероногого любимца и посмотрел на Плотину.

– А что тебе успела поведать наша дорогая императрица?

– Наша дорогая императрица знает все, – слегка игриво ответила Сабина. – И как воспитывать детей, как улучшить общественные нравы, как поддерживать в провинции культурный уровень – и все это одновременно. Но что касается твоего вопроса, то на нем ее всеведение, к сожалению, закончилось.

В ответ на такое заявление Плотина нахмурила брови, как и сам Адриан. Впрочем, делать жене замечание он не стал. Это было не в его духе. Разговаривая с мужем, Сабина неизменно прибегала к игривому тону, но, похоже, сам он ничего против этого не имел. Более того, ему это явно нравилось!

– Итак? – Сабина встала из-за станка и с улыбкой подошла к мужу, словно ребенок, который рассчитывает получить подарок. – И куда же мы отправляемся, легат?

Адриан выпрямился и легонько прикоснулся губами к щеке жены – как показалось Плотине, поцелуй был полон нежности. Ты не обязан с ней нежничать, едва не одернула она пасынка. Она здесь для того, чтобы выполнить свой долг. Увы, дорогой Публий нежничал с женой, а та не выполняла своего долга. Иными словами, все было с точностью до наоборот, нежели Плотина надеялась.

– По-моему за это стоит выпить! – Адриан протянул руку, и вышколенный раб тотчас вставил в нее кубок с вином. – За наш отъезд в…

– И куда же? – Сабина была готова прыгать от нетерпения. Плотина вопросительно выгнула бровь.

– В Германию, – ответил Адриан, сжалившись над обеими женщинами. – Точнее, в Могунтиакум.

Тит

Дорога до Могунтиакума показалась Титу гораздо короче их путешествия на восток. Он не стал мешать центуриону задавать шаг и послушно ставил свое имя там, где тот ему указывал, когда требовалось сменить на станции лошадей.

– Каждый день на новой лошади, – пожаловался Викс. – И хотя бы раз попалась добрая. Так нет же. Такое впечатление, будто они все до одной ненавидят меня.

Тит уже привык наклоняться, чтобы за шиворот вернуть Викса в седло, всякий раз, когда тот начинал соскальзывать с конского загривка. Несмотря на изматывающую скорость их передвижения, обратный путь не был Титу в тягость. Может, вся разница в том, что теперь ему было с кем разделить свой обед на станциях.

– Помнится, не то Цицерон, не то Ювенал как-то раз изрек что-то вроде того, что-де усталость и грязь стирают сословные границы, – сказал он Виксу. Сам он сидел, в изнеможении откинувшись на спинку стула. Сапоги обоих сушились бок о бок у огня. – Правда, я так устал, что не смогу точно привести ни единой цитаты.

– Вот и хорошо, – ответил Викс, закрыв глаза. – Передай хлеб.

Тит уставился в огонь, что пылал в очаге неуютной, крошечной комнаты постоялого двора. От сапог поднимался пар.

– Наверно, ты сочтешь меня трусом, если я скажу тебе, как я тогда испугался, – неожиданно для самого себя произнес он. – Когда увидел, как на меня надвигаются эти даки.

Тогда его ноги как будто сделались каменными, а он сам как будто прирос к земле. Он мог лишь одно – оцепенев от ужаса, наблюдать, как они с каждым мигом делаются все ближе и ближе – и так до тех пор, пока рука Викса не нашла его руку. Легионер резким рывком втащил его на лошадь, отчего весь следующий день он боялся даже пошевелить рукой. Любое движение отзывалось болью, как будто рука была вывихнута в плече.

– Впрочем, испугался, это еще мягко сказано, – признался он.

– Да я сам обмочился от страха, когда первый раз вышел на арену и увидел, как на меня движется противник с мечом в руке. – Викс оторвал зубами изрядный кусок хлеба и машинально потрогал амулет на шее. – Страшно бывает всем. Так что ты не один такой.

– И что же ты сделал?

– Затолкал страх подальше и убил его. Это единственное, что можно сделать, если не хочешь умереть сам.

– Если бы не ты, я бы точно умер, – произнес Тит. Ему до сих пор было неловко. Он хотел от души поблагодарить своего спасителя, но никак не мог произнести слово «спасибо». Не потому, что стыдился, а потому, что даже оно было неспособно выразить его благодарность.

– Да ладно, – отозвался Викс, не открывая от него глаз. – И никому не говори, что я тебе только что сказал – как я обмочился в первый раз на арене. Скажи хоть слово – убью.

– Понял, – произнес Тит и тоже оторвал себе кусок хлеба. – А что это амулет у тебя на шее, который ты постоянно трогаешь?

– Да так, ничего особенного.

– Я ведь видел, как ты, прежде чем набросится на даков, потрогал его, – заметил Тит. – Это оберег?

– Мне его дал отец, – признался Викс. – Марс, сказал он, бог воинов, и он защитит меня в бою. Но дело даже не в этом. Каждый раз, когда я трогаю амулет, я вижу перед собой лицо отца. Он тоже был гладиатор. Целых восемь лет сражался на арене Колизея. Лично я предпочел бы отцовскую удачу, чем защиту какого-то там римского бога с копьем. – С этими словами Викс засунул амулет назад, под тунику. – Но до сих пор он меня хранил.

– То есть вы с отцом оба гладиаторы? – удивился Тит.

– Один император ненавидел нас обоих, и его, и меня.

Проведя целый день в седле, они под вечер добрались до Мога – более того, успели в последний миг проскочить в ворота лагеря, прежде чем те закрылись на ночь. Центурион тотчас поспешил с донесением к легату.

– Пойдем, трибун. Он наверняка захочет услышать наш отчет.

– А что должен доложить я? – удивился Тит. – Что я такого сделал? Разве что вывалился из седла.

– Пойдем!

К тому времени, когда легат выслушал их историю, уже было темно. Тит устало добрел до принципии в надежде, что еще успеет поужинать. По всему залу туда-сюда сновали вестовые, рабы, которых то и дело отправляли за чем-то в архив, легионеры читали развешанные по стенам объявления.

Намечается постройка новых казарм, прочел Тит. В лагерь ожидалось прибытие отряда из Фракии. Рядом красовалось строгое предупреждение о том, что местных женщин можно посещать только во время увольнительной и только за стенами форта. И ни намека на то, что они видели в Дакии. Ни намека на то, что в скором времени их ждет война. Тит почувствовал, как у него свело живот, как будто внутри набирал силу и разгорался пожар. «И почему я только жаловался на однообразие и скуку? – подумал он. – Уж лучше страдать от скуки, чем проливать кровь на поле боя».

– Ну и как? – это к нему обратился Викс. Легионер стоял, прислонившись к стене, рядом с бюстом императора. Такой бюст взирал на солдат в каждом форте, где размещалась римская армия. Но даже высеченное в камне, лицо Траяна, казалось, излучало доброту и участие. – Что нового? Что сказал легат?

– Лично мне – ничего. – С этими словами Тит снял шлем и пригладил волосы. – Я лишь молча стоял, пока он вытаскивал из центуриона подробности. Затем он выставил меня вон, сказав, чтобы я шел ужинать, а сам принялся диктовать депеши.

– Я так и знал. – Викс стукнул кулаком о кулак. – Войны не миновать. Траян не потерпит, чтобы кто-то нападал на его гарнизоны. Этот дакийский царь еще пожалеет, что появился на свет.

– Ну, не в такой степени, как я, когда пропустил ужин, – грустно пошутил Тит и поморщился. – Впрочем, здесь особенно не о чем жалеть, если вспомнить, какой гадостью нас потчуют.

– Жженым ячменем и вареной свининой, – согласился Викс. – Это тебе не жареные фламинго, которых тебе подавали в Риме, что скажешь, трибун?

– Ты дважды спас мне жизнь, Чуть-Чуть, – ответил Тит и еле заметно поежился. Он был уверен, что дикие даки с криками еще не раз налетят на него в его снах. – Думаю, теперь ты можешь называть меня просто Тит.

– Центурион, если услышит, спустит за это с меня три шкуры.

– Тогда, когда его не будет поблизости. Договорились? Как заметил Овидий, «хорошо живет тот, кто живет незаметно».

– Наверно, твой Овидий был знаком не с одним центурионом, – Викс не без смущения пожал протянутую руку. – Значит, Тит.

– Спокойной тебе ночи, Викс, – сказал Тит, с трудом подавив зевок. – Пойду, посмотрю, может, мне еще хватит пригоревшего ячменя и вареной свинины. Потому что я готов съесть сырым дохлого коня.

– Трибун Тит, – произнес Викс, поколебавшись с минуту. – Я знаю в городе одну девушку, она отлично готовит – не то что эти наши горе-повара. Если ты не против.

– Веди, – просто ответил Тит.

Жаркое из ягненка мучительно щекотало ноздри, однако Тит прилагал все усилия к тому, чтобы не пялиться на девушку, которая слегка испуганно посматривала на него, пока ставила на стол миски с дымящимся угощением. Овальное лицо, полные губы, кожа чистая и белая как свежие сливки. Медового оттенка волосы заплетены в толстую косу, которая свисает ниже колен. Нет, девушке Викса полагалось гордо ступать в шелках, увешанной драгоценными камнями и золотом, а не ходить, перепачканной в муке по крошечной комнатушке над пекарней. Наконец Тит заставил себя оторвать глаза и попробовал мясное рагу.

– О боги! – воскликнул он, проглатывая первую ложку. – Выходи за меня замуж, красавица!

– Я же сказал тебе, что моя Деметра отменная стряпуха, – произнес Викс, обнимая девушку за талию. Она улыбнулась, однако нервно покосилась на Тита. Когда же он представился, она побледнела как мел.

– Трибун? – пискнула она. – Что такого натворил Викс? Честное слово, он навещает меня не часто, только в увольнительную. И я никогда не прихожу к нему в форт! Я знаю все правила.

Титу стоило немалых трудов убедить ее, что он здесь не за тем, чтобы увести ее Викса на порку. Но все равно она смотрела на Тита так, как будто в ее кухню залетел дракон – и это несмотря на вздохи и причмокивания, которые он издавал по поводу ее кушанья.

– Тебе везет, – тихо сказал он, обращаясь к Виксу, пока девушка отошла к плите. – Уверяю тебя, у такой не постеснялся бы просить благоволения даже император – и не только из-за ее стряпни. Было бы достаточно одной красоты. Признавайся, как ты заполучил себе такую стряпуху?

– Как-то раз в прошлом году к ней на базаре приставали несколько воздыхателей. Так вот, я их прогнал, – довольно произнес Викс. – Девушки обычно благосклонны к своим спасителям.

Тит тотчас взял себе эту мысль на заметку. С другой стороны, будет ли у него когда-нибудь шанс спасти девушку? Да и от кого? От неправильно процитированной строчки?

Тит даже не заметил, как скребет ложкой по дну миски. Деметра тотчас поспешила подложить ему добавку. Он учтиво ее поблагодарил и обвел взглядом крошечную комнату, которая служила одновременно и кухней и спальней. Зато в ней было чисто и уютно. Не то что в провонявших мужским потом казармах. Постель была накрыта пестрым лоскутным покрывалом, сшитым из ярких, цветных полосок ткани. На шатком столике в старом кувшине стоял букет поздних астр. В воздухе витал, поднимаясь откуда-то снизу, аромат свежеиспеченного хлеба.

Тем временем Викс тоже уплетал вторую миску рагу.

– Что ты так пристально разглядываешь? – спросил он, перехватив взгляд Тита.

– Все, – ответил тот, обводя глазами комнату. – Домашний уют. Я никогда не думал, что буду по нему скучать, пока не попал в казарму.

– Тебе нужно найти девушку, – посоветовал Викс, – чтобы было к кому ходить в увольнительную. А если подмазать кого надо, то можно запросто оставаться на ночь.

– У меня уже есть девушка, – ответил Тит и на миг представил себе веселую комнату, вроде этой: книжные полки вдоль одной стены, свежий хлеб на столе, свежие цветы в вазе, и Сабину. Как она, свернувшись калачиком, лежит на постели с книгой в руках и грызет яблоко. Как на ее щеках появляются ямочки, когда она улыбается ему. – Но она в Риме, – добавил он. Сабина никогда не была его девушкой в полном смысле этого слова.

Нет, он больше не влюблен в нее. Теперь он знал ее гораздо лучше, чем когда шестнадцатилетним юнцом, увидев ее впервые, потерял от любви голову. Тогда в его глазах она была голубоглазой богиней, которой хватило душевной доброты не рассмеяться над ним, когда он предложил ей выйти за него замуж. Со временем она стала ему другом: у нее можно было брать книги, с ней можно было, когда ее муж бывал занят, прогуляться солнечным утром по Марсову полю. А какая гордость переполняла его, когда Сабина шла рядом, взяв его под руку на каком-нибудь торжестве. Почему-то другие девушки, которых дед – не одну, так другую – советовал ему взять в жены, казались ему бледными, неинтересными, какими-то неживыми. Не то, что Сабина!

Нет, он не был влюблен в нее. Но, с другой стороны, пока ему не встретится та, что сможет пленить его сердце, сидеть на месте тоже ни к чему.

– Значит, у тебя в Риме есть девушка, – подвел итог Викс. – А какая разница. Можно завести другую, здесь. Ведь они все равно не встретятся.

– Не хочу даже возражать на твой довод, – произнес Тит, а в следующий миг почувствовал, как к его боку прижалось что-то теплое. Он опустил глаза и увидел кареглазого мальчугана с курчавыми волосами. Когда Тит только вошел в комнату, мальчик взял деревянную лошадку и бочком отошел в дальний угол, откуда робко наблюдал за незнакомцем.

– Мы провели в пути несколько недель! – сердито воскликнул Тит. – Мы добрались до границ империи и вернулись обратно. Мы спасали друг другу жизни – и ты ни разу даже словом не обмолвился, что у тебя есть сын! А ведь ему уже года два, я прав?

– Он не мой, – ответил Викс, вытирая куском хлеба соус на дне миски. – Его отцом был один писарь, которого легат привез из Вифинии несколько лет назад. В свою очередь, этот писарь привез с собой Деметру и мальчика. Правда, сам писарь умер в первую же зиму, и они остались здесь одни. Германские зимы не для южан. – С этими словами Викс толкнул Тита в руку и выбил миску с рагу. – Посмотрю я на тебя, что ты будешь делать, когда впервые обморозишь пальцы. Смотри, не разревись.

– Как-нибудь постараюсь, – Тит взъерошил мальчику волосы. Те были такого же медового оттенка, как и у матери. – Ты молодец, что присматриваешь за ним, раз он растет без отца.

– Ну, с ним легко. Он тихий.

– Нельзя приставать к старшим! – Деметра наклонилась и, что-то строго сказав по-гречески, оттащила сына в сторонку.

– Так что же еще сказал легат, когда выслушал ваше донесение? – поинтересовался Викс, а сам потянулся за стоявшим на столе кувшином. – Они точно отправят на войну наш Десятый. Ведь мы – самый лучший легион за пределами Галлии, да и до границы от нас ближе всего.

На сапогах Викса еще не успела просохнуть грязь после их вылазки в Дакию, однако он, похоже, был готов сию же минуту накинуть на плечи плащ и приготовиться к марш-броску.

– Сколько нам еще ждать, как ты думаешь? Недели две-три?

– Я бы сказал, три месяца, – ответил Тит, делая глоток из кружки. Нет, в ней было не вино, а местный напиток, мед. Впрочем, будь там хоть уксус, он бы все равно поморщился, но выпил. Он давно уже не чувствовал себя так хорошо, с момента своего приезда в Германию.

– Три месяца! – изумился Викс.

– Это самое малое. Я частенько бывал в сенате – во время публичных слушаний сидел на задней скамье, слушал дебаты, особенно, если выступал мой дед. И я наслушался самых разных мнений по поводу расположения наших легионов. – Тит задумчиво отковырял от туники налипшую на нее грязь. – Чтобы всех мобилизовать, требуются месяцы: нужно наладить снабжение, прислать пополнение, перебросить дополнительные легионы. На это уйдет самое малое три месяца, если не все четыре.

– На войну? – раздался у них за спиной испуганный голос Деметры. – Ты хочешь сказать, что Десятый снимется с места и пойдет сражаться на восток?

– Пока еще ничего не известно, – успокоил ее Тит.

– Эх, уж если воевать, то воевать! – фыркнул Викс. – А то я уже пять лет как служу, а еще ни разу не бывал в настоящем сражении. Помнится, когда я только-только прошел подготовку, Траян всыпал этим дакам, но разве это было сражение? Да они бросились наутек, только пятки сверкали. И как же я дослужусь до центуриона, если эти паршивцы вдруг пойдут на мирные переговоры?

– С какой стати ты так рвешься в центурионы? – искренне удивился Тит. – Ведь у них работенка – не позавидуешь. Тебе это надо?

– Надо. Еще как надо! – без малейшего колебания возразил Викс. – Работа, звание, сражения, знаки за участие в кампаниях, горы награбленного золота и триумф в Риме.

– Ну, ты меня убедил, – с улыбкой произнес Тит. – Мои цели гораздо скромнее: лично я предпочел бы просто отслужить свой срок в звании трибуна и остаться живым. После чего получить должность в каком-нибудь архиве или же время от времени инспектировать акведуки.

А еще иметь тихий дом посреди сада, крепеньких детишек, вроде сына Деметры, и жены, которая не Сабина. Ибо Сабина никак не вписывается в эту скучную домашнюю идиллию. Даже в своем изысканно обставленном доме в Риме она никогда не производила на него впечатления серьезной римской матроны. Скорее – веселой и слегка взбалмошной гостьи, которая в любой момент может выпорхнуть за дверь и исчезнуть где-то на краю земли. Впрочем, к чему эти пустые воспоминания!

– По-моему ты вполне можешь дослужиться до центуриона, – произнес Тит. – Что-то плохо верится, что на этот раз стычка с даками закончится мирным договором. Да, военная кампания начнется не сразу, придется несколько месяцев ждать, но…

Неожиданно Деметра расплакалась и, подхватив сына на руки, выбежала из комнаты. Громко хлопнула дверь.

– Я что-то сказал не так? – спросил Тит, как ужаленный вскакивая с места.

– Понятия не имею. Она плачет всякий раз, стоит только кому-то завести разговор о войне. Она плачет, когда я ухожу. Она плачет, когда у нее не поднимается тесто, – равнодушно произнес Викс, отправляя в рот последний кусок хлеба. – Она только и делает, что льет слезы.

– Может, ты ее вернешь?

– А зачем? Пусть наплачется вволю, если ей так нравится. Тем более что ночую я обычно в другом месте. За большим театром живет одна рыжеволосая красотка…

 

Глава 10

Сабина

Для жен офицеров, которым предстояла поездка на север, выделили две шикарные повозки – крытые, мягкие с горой подушек. В общем, такие, в которых можно было бы путешествовать с комфортом.

В течение четырех дней Сабина ехала в первой повозке одна. Почему-то все остальные жены – под тем или иным предлогом – предпочли ехать во второй.

– Скажи мне, что ты такого им сделала? – спросил Адриан, заглядывая внутрь.

– Держала окна открытыми, чтобы смотреть, где мы едем, – ответила Сабина, глядя на него из уютного гнездышка, которое она соорудила из подушек: колени накрыты меховой полостью, в руках свиток, у ног, свернувшим колечком, расположилась серая собака. – Как я поняла, дышать свежим воздухом – это тягчайшее преступление. Зря я не рассказала им пару-тройку историй о том, как жуткие германские варвары сжигают женщин в плетеных клетках.

– В этом была необходимость?

– За четыре дня они мне все уши прожужжали своими жалобами по поводу непослушных детей и вороватых рабов! Так что какие там германцы. Я бы собственноручно посадила этих клуш в клетку и сожгла!

Адриан едва заметно улыбнулся, стянул перчатки и бросил их собаке. Та тотчас же принялась их жевать. На нем уже был плащ и кираса легата, и надо сказать, что смотрелся он настоящим красавцем.

– Как поживает моя старушка? – спросил Адриан, теребя собачьи уши, и добавил, обращаясь к жене: – Тебе не кажется, что ей холодно?

– Не волнуйся, я уж как-нибудь позабочусь о твоей самой любимой женщине.

Адриан никогда не проявлял особой заботы в том, что касалось слуг. Иное дело – собаки. С собой в Германию он захватил всю свою свору, рассчитывая охотиться в окрестностях Могунтиакума, и теперь собаки радостно неслись вслед за его конем. Все, кроме старой серой суки, которая, по его мнению, была слишком стара, чтобы проделать путь до Германии вместе с остальными псами, и в результате с комфортом путешествовала в повозке Сабины. «Большинство на его месте просто размозжили бы ей голову, как только она перестала приносить дичь, но только не Адриан», – подумала Сабина.

Адриан продолжал нежно теребить собачьи уши, и вскоре его любимица уже умильно виляла хвостом. Еще бы! Ведь каждый вечер хозяин приносил ей отборные косточки, оставшиеся после офицерского ужина.

– Обещаю тебе, что позабочусь о ней, – заверила мужа Сабина.

– Хочешь завтракать? Скоро нам предстоит переправа, а пока мы сделали остановку.

Сабина выглянула из повозки и тотчас окунулась в приятную суматоху путешествия: погонщики волов на чем свет стоит ругали рогатых упрямцев, молодые трибуны пытались перещеголять друг друга, устраивая конские забеги, рабы сновали туда-сюда, неся то еду, то плащи, то еще что-то для своих хозяев. Небо было серым, дорога раскисшей от дождя, однако весь этот шумный лагерь, державший путь на север, был полон весельем.

– Мне хлеба, меда и винограда, – сказала Сабина вошедшей рабыне, которая тотчас взялась расставлять кубки и блюда. – Как обычно.

Завтрак Адриана был таким же: свежеиспеченный хлеб с румяной корочкой, гроздь винограда (именно гроздь, а не ягоды в тарелке) и наперсток меда. Впрочем, его завтрак всегда был одинаков: и в их доме на Палатинском холме, и в дороге, на полпути между Римом и Могунтиакумом. Да где угодно. В один прекрасный день, когда ее муж спустится в Гадес, с улыбкой подумала Сабина, он потребует у паромщика Харона то же самое: хлеб, мед и виноград.

Половину их багажа во время этого долгого и утомительного путешествия на север составляли книги Адриана, без которых он не мог обойтись, рабы, обеспечивавшие его комфорт, собаки, лошади и греческие статуи.

– А потом еще говорят, что это женщины берут с собой кучу ненужных вещей! – подразнила мужа Сабина. – Например, я вышла из дома всего с одним сундуком и несколькими книжками.

– Мне хочется посмотреть мир, – сухо ответил Адриан, – но только со своей библиотекой.

«По крайней мере мы действительно смотрим на мир», – мысленно согласилась Сабина. С каждым новым, скрипучим, натужным оборотом колес они удалялись все дальше и дальше от Рима, от долга, от занудных наставлений Плотины. Сабина могла часами сидеть, высунувшись в окно. И пусть при этом она могла продрогнуть до костей, но закрывать ставни отказывалась. Она пожирала взглядом зеленые поля, аккуратные виноградники, которые вскоре сменились неприступными скалами, высокими соснами, резкими тенями. Адриан сказал, что они въехали в Грецию, проделав примерно половину пути до Могунтиакума, где расположен их легион. Германия. Что ждет их там?

Адриан сел на скамью напротив жены. Сабина протянула ему кубок.

– Что это? – спросил Адриан, опасливо поморщившись.

– Это местный мед. Мне нравится.

Адриан поднес кубок к губам.

– Нет, я, пожалуй, предпочту римское вино.

Сабина же сделала еще глоток и развернула свиток.

– Луций Нистерик, если верить тому, что здесь написано, тоже не жаловал мед.

– А кто такой Луций Нистерик? – спросил Адриан, пробегая глазами депеши, что уже летели им вслед из Рима. Не прошло и двух дней, как их, с мешками корреспонденции, уже начали догонять вестовые на взмыленных лошадях.

– Луций Нистерик был легатом, служившим в этих краях при Августе. Я раздобыла список его дневников. Решила, что мне будет полезно их прочитать, чтобы лучше понять, куда мы едем.

– И что интересного ты в них вычитала? – рассеянно поинтересовался Адриан, почесывая собаке живот. Та блаженно развалилась на спине.

– Местные жители неулыбчивы, – прочла Сабина нарочитым басом, – зато они свирепые воины.

– Ну, то, что они неулыбчивы, я заметил, как только мы пересекли горы. – Рука Адриана, гладившая собачий живот, на миг замерла. Тогда собака потерлась об нее носом, и рука возобновила движение. – Будем надеяться, что их свирепость с тех пор поубавилась. Оставь мне почитать эту книгу, хорошо?

– Разумеется. – Сабина с ногами забралась на скамью и поплотнее завернулась в меховую полость. – Скажи, в этой горе корреспонденции мне случайно нет писем?

– От императрицы…

С этим словами он протянул ей свиток с печатью Плотины. Сабина взяла его у него из рук и, не читая, вышвырнула, в окно.

– А что-то другое?

Адриан неодобрительно нахмурил лоб, но замечаний делать не стал.

– Письмо от твоей младшей сестры, судя по корявому почерку. Читай, не буду тебе мешать. Рано утром собаки загнали в лесу оленя с восхитительными рогами, а поскольку нам стоять здесь еще минимум час…

– Ладно, ступай на охоту, – сказала мужу Сабина и помахала рукой. Адриан легонько поцеловал ее в щеку. Его собственная щека была колючей от щетины.

– Смотрю, ты снова отращиваешь бороду?

Сенаторы в Риме посмеивались над ним, и в конечном итоге свою первую бороду Адриан сбрил. Правда, потом еще целую неделю ходил сердитый.

– Думаю, в провинции она никому не помешает, – произнес он, потрогав щетину.

– По-моему, борода тебе к лицу. С ней ты похож на философа.

А еще борода скрывала отметины от подростковых прыщей. Наверно, это и было главной причиной того, почему он отрастил бороду.

«Ты даже более тщеславен, чем я, дорогой муж», – подумала Сабина.

Адриан улыбнулся, потрогал ее волосы и посмотрел на собаку:

– А ты что скажешь, моя старушка? Как ты смотришь на то, чтобы еще разок пробежаться за оленем?

Собака тотчас же поднялась с места и потрусила вслед за ним. Сабина помахала им вслед, затем допила свой мед и отдала кубок рабу, который переминался с ноги на ногу за дверью. Это был симпатичный юноша лет двадцати – темноволосый, длинноногий, мускулистый, родом из Антиохии. В дорогу Адриан обычно брал с собой больше собак, чем рабов. А тех которых брал, все как один были красивыми юношами.

– Госпожа, скажи, ты не хотела бы присоединиться к остальным госпожам, пока повозки будут переправлять через реку?

– Только не это! – ужаснулась Сабина и вновь погрузилась в чтение. Давно отошедший в мир теней легат Луций Нистерик прекратил свои жалобы по поводу неотесанности местного населения и теперь предавался воспоминаниям о днях, когда он служил в Греции. Может, и я вскоре снова окажусь в Афинах. Адриан тоже был бы этому только рад – он уже начал жаловаться на местный воздух, сырой и холодный, дышать которым вряд ли на пользу легким. Как это далеко от ослепительного греческого солнца, лазурного моря, зелени кипарисов. Впрочем, кто знает, вдруг она полюбит местные туманы, густые леса, короткие дни с их темными тенями. «Открыть для себя что-то новое, сделать что-то полезное», – подумала Сабина. С этими мыслями она швырнула прочь свиток с его чересчур резкими суждениями о местном меде и местных женщинах. «Какое мне дело, что там пишет Луций Нистерик».

Викс

Могунтиакум стало не узнать. Теперь, когда в нем были размещены три легиона, это было совершенно другое место. Еще совсем недавно он слыл сонным городком – днем рынок наполняли местные женщины и дети. Вечером, когда у солдат кончалась служба, оживали таверны и дома терпимости. Кроме выпивки и продажных девок, здесь еще имелся мост через Рейн, хотя что там делать, на другом берегу, – этого я не знал. Ах да, был еще алтарь, посвященный какому-то давно умершему римскому правителю, к которому стекались паломники со всей Германии, и театр, по словам Деметры, – причем сказано это было с гордостью в голосе, – самый большой по эту сторону Альп. Я сказал ей, что трижды видел огромные театры в Риме, но она мне не поверила. Я даже не уверен, что она верила в существование Рима. Для Деметры Рим был чем-то вроде Элизия. Если он и существовал, то где-то далеко, сияющий и прекрасный, и не имел к ней никакого отношения.

И вот теперь Мог было не узнать. С приходом новых легионов жизнь била в нем ключом. Царь Дакии собрал под свои знамена тысячи мятежников. В ответ на это император перебросил в Германию новые легионы.

– Три месяца, – сказал когда-то Тит. И оказался прав. Прошла зима, наступила весна, а мы по-прежнему не сдвинулись с места. Впрочем, новые легионы прибывали к нам почти каждый день. Первым пришел Второй «Адъютрихс». Так сказать, помощник. Его солдаты расхаживали с важным видом, похваляясь, что разделаются с дакийским царем и без нас – мол, вы сидите здесь в своем уютном форте, а мы им покажем. Затем прибыл Четвертый «Флавия Феликс». Его солдаты тоже расхаживали с важным видом, говоря, что без них никому не одержать победы. А на прошлой неделе в ворота форта прошествовал Шестой «Феррата». Его солдаты тоже начали важничать, похваляясь своими подвигами на Рейне. В городе тотчас возникла катастрофическая нехватка женщин, и симпатичные девушки, вроде Деметры, выходя из дома, опасливо озирались по сторонам.

– Сколько еще легионов нам нужно? – как-то раз вечером бросил я моим товарищам по казарме, когда мы отправились к шлюхам. Кстати, я вытащил вместе с собой Тита, на которого и я, и мои товарищи по оружию до сих пор посматривали с улыбкой и с… опаской. В конце концов, он трибун, офицер, даже в увольнительной. А это были мои товарищи, с которыми я спал, ел, участвовал в учениях и боевых походах. Обычно в одном контубернии жили по восемь легионеров. Но одного мы потеряли в Дакии, в том самом году, когда я пришел служить в Десятый. Его проткнуло вражеское копье, а еще двое умерли от лагерной лихорадки прошлой осенью. Так нас осталось пятеро – Симон, Прыщ, Филипп, Юлий и я – можно сказать, пятеро братьев.

– Мы с Титом проводили троих мерзавцев к Харону, – пожаловался я. – Не понимаю, почему Десятый не может справиться с остальными, независимо от их численности.

– Маленькая поправка, – подал голос Тит, поднимая голову от кружки с пивом. – К Харону их отправил ты. Я лишь стоял рядом и молился.

– Как видишь, сработало, – улыбнулся я. – Мы с тобой оба живы. Кстати, ты почему еще не отхватил себе красотку? Спрашивается, зачем мы сюда пришли?

– Я не привык ходить по шлюхам, – признался Тит.

В этой тесной, душной и темной комнате рядом с моими товарищами он смотрелся инородным телом. Положив одну ногу на колено, он потягивал пиво, как будто это было вино, а в это время справа от него восседал здоровяк Филипп, с двумя полуголыми шлюхами, слева – Прыщ, который уже успел запустить лапу под подол сидевшей у него на коленях девицы. Напротив, по другую сторону стола, Юлий рассказывал давно набившую оскомину байку о том, что он-де прямой потомок самого Юлия Цезаря.

– К тому же, – продолжал Тит, – сейчас в форте стоят еще три легиона, так что женщин все равно на всех не хватит. – С этими словами он кивнул в сторону полуголых девиц, и они в ответ расплылись в счастливых улыбках. – Думаю, бедные женщины перетрудились и без меня.

– И это верно, – отозвалась рыжеволосая красотка, сидевшая у меня на коленях, с которой я проводил ночи, если не шел к Деметре. – Солдаты Шестого – страшные наглецы. И вдобавок скупердяи, каких свет не видывал.

– А эти их знамена с львиной головой! – проворчал Симон, раскалывая кружкой орех. – Эй, милашка, не принесешь ли ты мне еще меда? Потом можешь сесть ко мне на колени, и мы выпьем его вместе.

– Только не пытайся задобрить меня словами, – отозвалась девица. – Никакая я тебе не милашка, и ты знаешь, сколько я стою. Так что гони монету, прежде чем я сяду тебе на колени или куда-то еще.

– Теперь я склонен неплохо думать о Шестом, – с этими словами я обнял за шею мою рыжую и приготовился озвучить важную новость, которая вертелась у меня на языке весь вечер. – Наш центурион со свойственной ему бесконечной мудростью сказал… – я выдержал паузу, давая возможность моим товарищам сплюнуть и выругаться, – что после того, как к нам влились наши братья из Шестого, наш лагерь переполнен…

– Как будто мы этого сами не знаем!

– Собственно говоря, это я указал ему на это, – произнес Тит. – Хотя меня он тоже слушать не стал.

– И те солдаты, у которых есть договоренности в городе, могут там ночевать, при условии, что они в состоянии оплатить такую роскошь. – Сообщив эту новость, я с довольным видом откинулся на спинку стула. – Так что вы, если вам нравится, можете и дальше делить казармы с легионерами Шестого и их львиными головами. Я же буду нежиться в постели Деметры.

– Эй! – тотчас возмутилась моя рыжая и больно ткнула меня в плечо.

– Не переживай, моя дорогая. У меня и на тебя найдется время, – сказал я и притянул ее к себе, чтобы поцеловать. Симон бросил в меня ореховой скорлупой. Юлий, который обожал хвастать, будто ведет свой род от легендарного Юлия Цезаря, на том лишь основании, что у него точно такая же лысина и нос крючком, сделал мне неприличный жест, даже не отрывая губ от пышных грудей своей девицы.

– Эй, вы все будете чавкать помои, которыми вас будут потчевать полковые повара, – не без злорадства бросил я им в ответ, – а я буду каждое утро просыпаться в теплой постели Деметры и…

– Эй, где мое копье? – спросил Филипп своих полуголых девиц. Те захихикали. Филипп был худощавый грек, невысокого роста, но очень юркий. И если в руках у него не было игральных костей, значит, он держал в них копье. Когда же руки его были заняты копьем, вам оставалось только молиться, – какому богу, без разницы, – лишь бы его острие не было направлено в вашу сторону.

– Сказать тебе, где твое копье, легионер? – хихикая, спросила одна из девиц. – Оно стоит у тебя, вытянувшись по стойке смирно, как и полагается настоящему солдату.

– Разумеется, я буду только рад, если вы заглянете ко мне. Я с удовольствием угощу вас свежим хлебом и жареной свининой, – произнес я. – Мне казалось, я вас сразу пригласил.

– Так бы сразу и сказал! – Прыщ оставил в покое нож, которым уже было собрался провести мне по волосам. – Так и скажи этой своей зазнобе, что Прыщ явится к ней завтра, как только освободится.

– Прыщ, ну и имечко у тебя, – заметил Тит. – И где ты его только приобрел?

– И не спрашивай, – усмехнулся я, а Прыщ нахмурился. В свои семнадцать лет он был среди нас самым младшим: светловолосый галл, мощный как каменная глыба. Когда он впервые появился в нашем контубернии, на заднице у него красовался прыщ размером с яблоко. А, как известно, в армии стоит прозвищу прилипнуть, как вам носить его до конца своих дней. Тем более такое. Моя рыжая сердито посмотрела на меня.

– Так вот почему ты все время торчишь у этой гречанки. Из-за жратвы?

– Ну-ну, ты только не сердись.

– Тогда зачем тебе вторая грелка, Верцингеторикс? – обидевшись на меня, рыжая соскользнула с моих колен. – А не найти ли мне ради разнообразия кого-нибудь поблагороднее, – с этими словами она схватила Тита за руку и рывком заставила его встать. – Эй, трибун, не хочешь убедиться, что рыжие волосы у меня не только на голове?

– Я никогда не стал бы подвергать сомнениям твои слова, – вежливо ответил Тит. Но рыжая уже тащила его за собой.

– Эй, ты на чужое добро рот не слишком-то разевай! – крикнул я ему вслед, но он лишь испуганно посмотрел на меня и покорно последовал за рыжей наверх.

– Так тебе и надо, – бросил мне Симон. В нашем контубернии он был самый старший: темноволосый здоровяк лет сорока, чья служба в легионе близилась к концу. Именно он приветствовал меня, когда я только прибыл в Десятый неопытным солдатиком только что из учебного лагеря.

– Верцингеторикс, – прогремел он тогда, окинув придирчивым взглядом мою новую форму и чистые сандалии. – Откуда будешь? Из Галлии?

– Из Британии, – ответил я.

Симон фыркнул и указал на самую нижнюю койку в контубернии.

– Новобранцы с каждым днем все моложе и моложе, – сердито пробормотал он по-еврейски.

– А ветераны все старше и старше, – бросил я в ответ на его же языке.

Брови Симона тотчас поползли вверх.

– Так ты кто, еврей или британец?

– Ни тот и ни другой, – ответил я уже на латыни, потому что еврейским не пользовался давно. – Но моя мать была еврейка.

– Значит, и ты еврей, – твердо произнес Симон.

– Это почему же?

– Ты еврей, потому что твоя мать еврейка. Таков наш закон.

– А почему мать? – удивился я. – Разве это считается не по отцу?

– Через Иудею прошагало столько солдат вроде нас с тобой, что сказать, кто твои предки по отцовской линии, невозможно. – Симон поморщился.

Я его люблю. Такого, как он, хорошо иметь рядом с собой в бою.

Вскоре сверху, весь всклокоченный и взъерошенный, спустился Тит.

– Как? Уже все? – изобразил удивление я. – Да, быстрая работа. Признавайся, это ведь твой первый раз. Верно я говорю?

– Нет, я спустился лишь на минутку, чтобы сказать тебе, чтобы ты шел домой без меня, – пояснил он. – Она готова подарить мне целую ночь за ее счет.

– А вот мне почему-то такого никто ни разу не предлагал, – пожаловался Прыщ. – Признавайся, в чем твой секрет?

– Я просто сказал, что у нее винного цвета губы. Это из Одиссеи, ну или почти.

– Поэзия, – задумчиво протянул Филипп. – И как это мне ни разу в голову не пришло? Скажи, у тебя в заначке не найдется еще пару-тройку цитат?

– Если хочешь, я завтра составлю для тебя целый лист, – пообещал Тит, вернее, бросил через плечо, потому что уже поднимался наверх. После этого его все полюбили, пусть он и трибун.

Долгая, утомительная зима. Впрочем, скоротать ее помогла Деметра: ее гибкое, теплое тело в постели рядом со мной и ее вкусные, сытные ужины в моем желудке. Остальные мои четыре товарища наведывались ко мне всякий раз, когда у них возникал свободный от караула вечер. Они уже привыкли к тому, что Тит – часть нашей дружной компании, и не морщились и не шикали на него, когда он принимался цитировать Цицерона. А вот Деметра Тита до сих пор побаивалась, как и Симона.

– Ты уверен, что он не дьявол? – шепотом спросила она, видя, как он по-еврейски шепчет над тарелкой молитву. – Говорят, будто евреи убивают своих младенцев, – с этими словами она испуганно покосилась на сына, который увлеченно возился со своей деревянной лошадкой.

– Если и убивают, то только своих, – успокоил ее я.

– Но, Вер…

– Прекрати!

Деметра прикусила губу. Впрочем, и я тоже. В конце концов, ей сейчас приходилось несладко, когда город был наводнен солдатней. Такой красавице, как она, опасно было даже высунуть нос из дому. Стоило ей выйти на рынок, как на нее со всех сторон налетали целые полчища похотливых легионеров. Сначала она пыталась не подавать виду, что рада, когда я со всем своим нехитрым скарбом переехал к ней на постой. Зато она плакала от радости, когда я впервые, как говорится, дал от ворот поворот компании нахалов, которые пытались ломиться к ней в дверь. В ту ночь она была так счастлива, что позволила мне любить ее даже поверх одеял, чтобы я мог сполна насладиться ее красотой. В свете очага я уложил ее поверх себя, и ее волосы упали мне в руки подобно медовым волнам. Она обняла меня за шею, но я видел, что она все равно стесняется, и тогда я со смехом вытащил из-под себя одеяло и укрыл нас обоих.

– Так и быть, пусть будет по-твоему, недотрога.

– Разве я недотрога? Неправда. Просто у нас не принято заниматься любовью, не накрывшись одеялом.

– Я же варвар! Или ты забыла? – Для пущей убедительности я зарычал и укусил ее в плечо. – У нас все по-другому.

– Знаю. – Она со смехом поцеловала меня. Как легко было заниматься с ней любовью – она лежала подо мной, источая аромат свежеиспеченного хлеба, а когда все закончилось, прильнула к моему плечу и что-то еще долго щебетала, рассказывая мне последние сплетни и слухи, которые слышала в пекарне. Например, про то, будто у дакийского царя есть львиная грива и три рога или что в театре скоро будет новая постановка. Нет, она не ждала от меня, что я стану ее внимательно слушать, да я и не слушал, потому что дремал, убаюканный ее голосом и шелком ее волос. Дремал, мечтая о славе.

В тот год весна пришла рано. Все вокруг тотчас раскисло, что, однако, не мешало слухам достигать наших ушей. А слышали мы, будто даки все чаще и чаще мутят воду на границе империи, и я надеялся, что вскоре мы все выступим в поход. Но, увы, наш легат заболел, что ему самому было только на руку. Наконец-то у него появился уважительный предлог вернуться из германского болота в свой уютный дом на берегах Тибра, где царили благодать и покой и ничто не угрожало его безопасности. Ну разве не забавно с пеной у рта отстаивать репутацию Десятого перед легионерами Четвертого, Шестого и Второго, когда их легаты так и рвались в бой, в то время как наш при первом же удобном случае укатил в Рим. Впрочем, все споры вскоре прекратились сами собой. К нам прибыл император.

Плотина

Дом Весталок был полон маленьких девочек. Одни от восторга прыгали на одной ножке, другие слегка испуганно озирались по сторонам. Длинный, узкий атрий, с его тихими бассейнами и двойным рядом статуй, был набит ими битком. Те, что посмелее, время от времени пытались подойти ближе к пяти жрицам в белоснежных одеждах, что наблюдали это столпотворение. Самые робкие цеплялись за материнские юбки. Впрочем, Плотину интересовали не они.

– Моя дорогая, какой сюрприз! – Она склонилась в поклоне перед единственной женщиной в Риме, которая была достойна этого поклона. – Вот уж не ожидала, что ты придешь посмотреть, как мы будем выбирать новых весталок.

– В этом году этой чести удостоилась одна из внучек моей сестры. – С этими словами Домиция Лонгина, вдова императора Домициана и бывшая римская императрица, приподняла Плотину из глубокого поклона. – Я пришла поддержать ее.

– Я всегда рада тебя видеть. – Плотина взяла свою предшественницу под руку. Сопровождавшие обеих женщин преторианцы тотчас последовали за ними на почтительном расстоянии. Бывшая императрица наезжала в Рим крайне редко. После убийства Домициана она удалилась на виллу в Байи и почти не появлялась на людях, предпочитая жить затворницей.

– Я как раз подумывала нанести тебе визит, – сказала Плотина. Более того, было нечто такое, что ей хотелось обсудить со своей предшественницей с глазу на глаз. И вот теперь удача сама свалилась ей в руки.

«Спасибо Юноне. Это она устроила для меня эту встречу, – подумала Плотина. – Надо не забыть в знак благодарности принести ей в жертву корову».

В следующий миг к ним подбежала маленькая девочка в ярком платье, с букетиком фиалок в руке. Она растерянно замерла на месте, не зная, какой из двух женщин подарить свой букетик. Плотина незаметно кивком указала на свою спутницу, и девчушка протянула цветы старшей из женщин. Домиция Лонгина с вежливым кивком приняла ее подарок. Высокая, хотя и ниже Плотины, с непроницаемым, словно у статуи, лицом и седыми волосами, убранными в узел под покрывалом. На бывшей императрице было простое бледно-голубое платье, поверх которого наброшена белая шерстяная палла, зато в глаза бросалось полное отсутствие украшений – истинное воплощение скромности, простоты и достоинства. Когда Плотина заняла ее место, она всячески пыталась подражать своей предшественнице.

– Которая твоя кандидатка на шестую весталку? – спросила она, когда они возобновили свой неспешный шаг вдоль зеркальной глади бассейна. – Ты сказала, это твоя внучатая племянница?

– Да, малышка Друзилла Корнелия.

Бывшая императрица кивнула в сторону девочки в голубом платье, крепко державшей за руку бабушку. О том, что они родственницы, догадаться было легко: у обеих были одинаковые ямочки на щеках.

– Правда, я бы не сказала, что буду рада, если выберут именно ее. Все-таки тридцатилетний обет девственности – нелегкая вещь, и я не пожелала бы такой участи девятилетнему ребенку. С другой стороны, это честь, от которой нельзя отказываться.

– Как только весталка покидает храм, кандидатки на ее место рассматриваются самым тщательным образом, – успокоила ее Плотина. – В этом году, поскольку император уехал в Германию, я взяла отбор кандидаток под свое покровительство. Думается, мне не надо тебе объяснять, как важно выбрать девочку с безупречной моральной репутацией. В конце концов, весталкам поручено охранять негасимый огонь, этот символ нашей святости. Так что не каждая хохотушка подойдет на эту роль.

– Это как сказать. Самая лучшая весталка, которую я знала, была хохотушкой и уж точно не девственницей.

Плотина растерянно заморгала. Что это? Шутка? Но нет, лицо бывшей императрицы сохраняло свое величаво-бесстрастное выражение.

– Моя дорогая, могу я называть тебя просто Домиция?

– Это имя больше мне не принадлежит. Его дал мне Домициан. Ему нравилось, что жена названа в его честь. Но его больше нет. Так что я предпочитаю, когда меня называют по имени, полученном при рождении.

Сказано это было все тем же бесстрастным тоном, под стать выражению лица. Разумеется, бывшая императрица неизменно отзывалась о покойном супруге с почтением. Впрочем, поговаривали, что… Вообще их брак начался со скандала, – будущая императрица просто сбежала из дома со своим возлюбленным, – кстати, уже будучи замужем за другим! Неудивительно, что разлад между супругами не заставил себя ждать. Вскоре начались ссоры, любовники, развод, повторный брак. До сих пор упорно ходили слухи о том, что убийство Домициана было задумано заранее и исполнено его венценосной женой. Той самой женщиной, что сейчас стоит рядом с Плотиной, нюхая розовый бутон. Нет, это все людские выдумки. Можно подумать, ей не известно, что злые языки падки на разного рода домыслы о женщинах их положения. А все зависть – если не к титулу, то к несомненному нравственному превосходству. Так что пусть говорят, что хотят. Она же имеет полное право не обращать внимания на слухи. С другой стороны, ей всегда не давал покоя вопрос, почему вдовствующая императрица никогда не облачалась в траур по убитому мужу, чтобы выразить свою скорбь?

– Если не ошибаюсь, твое девичье имя Марцелла Лонгина Корнелия? – спросила Плотина у своей спутницы. – Я знаю, почему ты предпочитаешь именно его. С ним связано меньше горьких воспоминаний.

Вдовствующая императрица невесело улыбнулась.

– Да, примерно так.

Тем временем пятеро весталок пытались направить шумную девчачью толпу ко входу в храм. Вслед за девочками шагали беседующие между собой матери и гордые отцы. Видя, что ее спутница тоже направляется вслед за ними, Плотина взяла ее за локоть, призывая остановиться.

– Подожди. Я хотела бы поговорить с тобой, дорогая Марцелла. Есть одно важное для меня дело…

– Разумеется.

Они остановились рядом со статуей какой-то весталки. Хотя сама она давно покинула этот мир, ее мраморная фигура до сих пор любовалась своим отражением в зеркальной глади бассейна.

«С чего же мне начать, – задумалась Плотина. – Наверно, с женщиной равной по положению не стоит ходить вокруг да около, лучше называть вещи своими именами. В конце концов, Марцелла Лонгина когда-то была хозяйкой Рима, Императрицей семи холмов, земной сестрой небесной Юноны. Так что она не может не понять».

– Ты знаешь воспитанника моего мужа, Публия Элия Адриана?

– Разумеется. Прекрасный молодой человек. Помнится, как-то раз он посвятил мне поэму. Вернее, небольшой, забавный стих. Правда, по-моему, он страшно обиделся, когда я ему это сказала. Такие молодые люди, как он, обычно бывают жутко ранимы.

– Его воспитала я, – скромно призналась Плотина. – И я могу гордиться его достижениями. Причем это не только стихи. Между прочим, он получил назначение на должность легата в Германии. Я просто уверена, что он покроет себя славой, сражаясь против свирепых даков. Я была бы счастлива видеть, как он движется к вершинам славы и власти.

– Естественно, – согласилась Марцелла и вновь зашагала дальше. Ее безмятежный, царственный профиль величаво поплыл вдоль колонн. Плотина поспешила взять ее под руку и доверительно понизила голос, хотя, кроме них, в атрии не было ни души. Лишь только они двое – императрицы, сестры, богини – о чем-то беседующие.

– Я хотела бы поговорить о престолонаследии. Траян не хочет называть преемника. Говорит, что пока он сам в добром здравии, это дурная примета, и наотрез отказывается слушать мои советы. Впрочем, ты сама знаешь, какие они, императоры.

Ответом на ее слова стал еле слышным вздох.

– Но я волнуюсь. И прежде всего, за Рим. Нужно, чтобы империя попала в надежные руки. А самые надежные руки у моего дорогого воспитанника Публия.

Сказав эти слова, она сделала выжидательную паузу. Увы. Марцелла лишь вопросительно выгнула бровь. Плотине ничего не оставалось, как продолжить свою речь.

– Я ввела его в императорскую семью, женила на Вибии Сабине. Мне казалось, что это должно сделать свое дело – ведь речь идет не только о семейных узах. Траян высочайшего мнения о ее отце. Марк Норбан – один из самых порядочных людей в Риме…

– По крайней мере большую часть времени, – негромко прокомментировала Марцелла.

– И я подумала, – продолжила свою мысль Плотина, – что этого будет достаточно. В смысле, достаточно для Траяна, чтобы он отдал дорогому Публию то, что ему принадлежит по праву. Но этого не произошло. И вот теперь я даже не знаю… – Плотина усмехнулась. Рядом с бывшей императрицей она ощутила себя сущей глупышкой. – Извини, я даже не знаю, как лучше выразиться. То есть можно ли этому посодействовать? И что могу я в моем положении? Одно я знаю наверняка: лучше моего дорогого Публия никого нет. И мне казалось, что все остальные это сами поймут, достаточно намекнуть. Увы, все не так-то просто, и некоторых стоит – скажем, так – подтолкнуть в нужном направлении. Но как? Жене не полагается вмешиваться в такие вещи. С другой стороны, долг императрицы действовать во благо Рима.

Кстати, это последнее давно не давало ей покоя. Жена или императрица? Императрица или жена?

– Что я должна поставить на первое место? – Плотина даже остановилась, чтобы перевести дыхание. – Ты ведь наверняка в свое время помогла мужу занять императорский трон. Какова была твоя помощь? Я во всем пытаюсь следовать твоему примеру, моя дорогая Марцелла. Буду следовать и в этом деле. Что я должна сделать, чтобы помочь Публию?

Марцелла Лонгина смерила собеседницу пристальным взглядом.

– Очередная императрица-интриганка, – произнесла она после долгой паузы. – Замечательно!

– Нет, я не интриганка, – с улыбкой ответила Плотина. – Мне просто хочется знать, чем я могу помочь… посодействовать. Тем более, в нынешних обстоятельствах, которые, как известно…

– Ты ищешь моего совета. Что ж, я тебе его дам, – перебила ее Марцелла. – Никаких интриг. Никаких заговоров. Никакого содействия.

– Я бы не стала это так называть, – оскорбилась Плотина. – Я ведь пекусь об интересах Рима.

– Фортуна, упаси меня от лицемеров, – пробормотала Марцелла, покачав головой. – По крайней мере в свое время я никогда не притворялась, будто пекусь о чьем-то благе, кроме моего собственного. Я не пыталась спасти Рим. А просто хотела посадить на трон собственного избранника. И что бы ты там ни говорила, ты мечтаешь о том же.

– Я не…

– О, не пытайся перехитрить старую интриганку, моя дорогая, – с этими словами Марцелла потрепала свою собеседницу по щеке. – Я занималась таким вещами дольше, чем ты, и с куда большим успехом. Мои интриги свели в могилу не одного императора, хотя они же едва не свели в нее и меня. Теперь я стара, и мои интриги остались в прошлом. И я настоятельно советую тебе сделать то же самое, прежде чем ты даже начнешь, а твой дорогой Публий пусть прокладывает себе дорогу сам.

– Я лишь спросила, – пролепетала Плотина, не зная, что возразить. Она еще ни разу не чувствовала себя такой растерянной. – То есть…

– Я ничего не хочу знать, – перебила ее Марцелла и даже подняла руку. – В эти дни, если я и занимаюсь политикой, то лишь прошлой, а не настоящей. Я пишу историю Республики, и единственные интриги, к которым я причастна, это те, которые я описываю на страницах моей книги. Пока что это первые сто лет. Передай Старшей Весталке мои извинения. Боюсь, я не останусь на церемонию избрания.

С этими словами она повернулась и неторопливо вышла из залитого солнцем атрия в скромное круглое помещение, которое было храмом Весты. Плотина поспешила вслед за ней. Ее душила досада, которая была готова сорваться с ее языка потоком резких слов. Да, сегодня ей явно предстоит нанести визит статуе Юноны, но не с благодарственными подношениями, а чтобы выразить богине свое сочувствие.

О нет, не верная дочь она тебе, о, Юнона, о нет! Как, должно быть, страдала ты во время правления Домициана, не имея настоящей императрицы, которую бы вела твоя рука. Все эти слухи верны – то, что она спала с актерами и гладиаторами, что убила собственного мужа Я твоя единственная верная сестра. И она еще посмела назвать меня интриганкой!

Плотина словно прозрела. О боги, как наивна она была просить совета у такой женщины! Неужели ей самой не хватает ума? Или совести? Неужели она сама не знает, что лучше для Рима? Для Траяна? Для дорого Публия?

Нет, все-таки титул императрицы должен стоять перед словом «жена». И если ее долг – наставлять Траяна на путь истинный, то она этот свой долг выполнит. Она поможет ему. Она поможет дорогому Публию.

Старшая Весталка призвала к тишине как раз в тот момент, когда императрица Марцелла подошла к своим близким. Все разом примолкли, и в наступившей тишине Плотина услышала, как Марцелла слегка насмешливо обратилась к сестре:

– Пойдем, Корнелия. Думаю, нам лучше вернуться домой. Сегодня вряд ли выберут твою внучку.

 

Глава 11

Викс

– Разве он не хорош собой, наш император? – Я расплылся в улыбке.

– Это император? – удивилась Деметра. Она не разговаривала со мной все утро, однако стоило ей увидеть, как по улицам Мога верхом на коне скачет император, как ее милый ротик тотчас открылся. – Да он вылитый бог!

– Он и есть бог.

– Пожалуй, ты прав, – поддакнул Тит, стоявший по другой бок от Деметры словно столб. Сегодня он был в тоге. Он вообще при первой возможности переоблачался в тогу, и, как не странно, даже в этой давке, складки на ней оставались безупречными. – С Траяном не сравнится никто.

Наш император гарцевал на вороном коне по улицам Мога – в алом плаще и латах, он махал рукой и что-то выкрикивал в ответ на ликование толпы. Он мог быть кем угодно – живым богом, виновником торжества или просто императором. Да-да, наверно, таким и должен быть император.

– Как-то раз во время схватки я разрезал ему руку, – задумчиво произнес я. – У него наверняка остался на руке шрам.

– Только не надо лгать, – укоризненно произнесла Деметра.

– А я не лгу. Это была отличная схватка – имейся у него щит, он бы наверняка одолел меня, но…

В этот момент меня, осыпав проклятиями, толкнул какой-то легионер. Я тотчас подхватил сына Деметры и посадил себе на плечи, чтобы его не раздавила напирающая толпа. Мальчонка закричал от восторга и крепко вцепился ручками мне в волосы. А в следующий миг мимо нас ровными красно-золотыми рядами зашагала преторианская гвардия.

– Может, и не будет никакой войны, – сказала Деметра. Прикрыв глаза ладонью, она всматривалась поверх голов. – Раз император здесь, может, он захочет мира?

– Надейся, если тебе нравится, – сказал ей Тит. – Я тоже на это надеюсь. Но боюсь, мы с тобой одни такие. Никто – начиная императором и кончая последним рабом – никакого мира не хочет.

– Вот и я не хочу, – произнес я, вытягивая шею вслед удаляющемуся алому плащу, который почти скрылся за поворотом дороги в направлении форта. В иное время я бы встречал императора, стоя в строю, вместе с моими товарищами по легиону. Но нас, легионеров, было слишком много, чтобы выстроить всех вместе, и потому половину нашей братии отпустили встречать императора вместе с толпами горожан. Те из нас, что сейчас стояли навытяжку у ворот форта, с трудом выдерживали эту пытку. До меня за целую милю то и дело доносился стук древка о щит, когда какой-нибудь бедолага, устав стоять по стойке смирно, пробовал переминаться с ноги на ногу. Внезапно мне самому захотелось оказаться среди них, в облаке терпких запахов раскаленного железа и пота.

– Солдатики! – крикнул сынишка Деметры, вцепившись мне в уши, и я, взвыв от боли, снял негодяя со своих плеч. При этом я сделал такое сердитое лицо, что мальчишка, вместе того, чтобы испугаться и расплакаться, принялся хихикать.

– По крайней мере, кто-то находит меня смешным, – заметил я. Деметра ничего не сказала в ответ. Наоборот, поджав губы, уставилась в землю. Тит растерянно посмотрел на нас.

– По идее, сегодня праздничный день, – сказал я и, взяв за пятки, перевернул сына Деметры вверх тормашками. Мальчонка тотчас разразился визгом и хохотом. Преторианцы уже прошли, и теперь мимо нас тянулись повозки, императорские вольноотпущенники, секретари и надсмотрщики, и прочая свита, что хвостом следовала за ним, куда бы он ни направился. Ликование толпы заметно поубавилось, хотя мне до сих пор был слышен стук копий о щиты. Рев солдатских глоток с каждой минутой тоже становился громче. Стоявшие вокруг меня зеваки теперь трещали без умолку о чем-то своем. По кругу пошли мехи с вином, кто-то размахивал флагами, в общем, это был праздник в полном смысле этого слова.

– Сегодня праздник. Хватит дуться, – сказал я Деметре.

– Дуться? – переспросила она. Голос ее при этом почему-то сорвался на писк. – Ты считаешь, что я дуюсь?

– Итак, – встрял в наше препирательство Тит. – Мне казалось, сегодня твоя очередь стоять на часах. Признавайся, как тебе удалось отвертеться?

– Госпожа удача. Вместо меня эта честь сегодня выпала Симону и Прыщу. Бедолаги, вот кому не позавидуешь!

Я взглядом поблагодарил Тита, что он вмешался в наш разговор. Он подмигнул мне в ответ и повернулся к Деметре.

– Позволь мне взять тебя за руку, если не хочешь быть раздавленной…

Деметра застенчиво покачала головой. Тит теперь регулярно приходил к ней на обед, и она уже давно перестала падать на колени, завидев его, однако до сих пор робела в его присутствии.

– Не понимаю, как солдат может быть приятелем офицера, – сказала она как-то раз, как мне показалось, с неодобрением. – Нужно дружить со своей ровней.

– Кто это сказал? – удивился я.

– Кстати, слышали новость? – вновь подал голос Тит. – В принципии говорят, будто у нас новый легат. Викс, может, ты его, наконец, перевернешь?

– Легата? А-а-а, понял, – до меня только сейчас дошло, что я по-прежнему держу сына Деметры вверх ногами, и я поспешил поставить мальчонку на ноги. По-прежнему отказываясь посмотреть мне в глаза, Деметра взяла сына на руки. Впрочем, мальчонка, похоже, был доволен, потому что улыбнулся мне. Он был симпатичный, этот пострел, темноглазый и золотоволосый, как и его мать. – Так что там с легатом? – уточнил я. – К нам точно прислали нового?

– Он только что прибыл из Рима, – довольно сообщил Тит, как будто лично сопровождал легата от самого Капитолийского холма. – Говорят, что он родственник императора. Если не кровный, то благодаря женитьбе.

– То, что нам нужно, – улыбнулся я, плечом прокладывая нам дорогу. Мы с трудом пробивались сквозь толпу, пытаясь подобраться ближе к форуму. Тит, как истинный женский угодник, следил за тем, чтобы Деметру с ребенком никто не толкал. – Очередной бездельник-патриций.

– Бездельник-патриций это я, – возразил Тит. – Кстати, мы не так уж и плохи.

– И все равно я не доверил бы тебе вести наш легион. Такого плохого трибуна как ты, еще нужно поискать.

– А, по-моему, – робко подала голос Деметра, – ты очень даже хороший трибун.

– Викс имел в виду не это.

– Именно это. Скажи, кому нужен неженка в тоге во главе колонны? Нам нужен настоящий воин! Тот, кто дослужился до своего звания от центуриона.

– Кто-то вроде тебя самого? Хорошо, я замолвлю за тебя слово, Викс, хотя ты еще и ходишь в рядовых легионерах.

– Пока. Вот увидишь, я стану центурионом. Затем старшим центурионом, затем префектом лагеря, после чего получу в свое командование легион. – Наконец мы пробились к форуму, и я остановился, чтобы купить у уличного торговца порцию жареного мяса. – Вот и все. Просто, как песня.

– К сожалению, легатами назначают только патрициев, – возразил Тит.

– Тогда я стану первым плебеем на этом посту.

– Для начала походи опционом, – бросила Деметра. – А тебе им не быть, если учесть, что опционы тебя на дух не переносят.

– А кому хочется быть опционом? – с этими словами я откусил кусок мяса. – Трусливые хорьки, вот кто они такие.

– В таком случае, заведи дружбу с тем, кто мог бы сделать тебя центурионом в обход опционов, – посоветовал Тит. – Давай встретимся сегодня вечером в принципии и поговорим на эту тему. Сегодня император устраивает для своих офицеров званый обед. Туда нам с тобой не попасть, однако и за дверями зала наверняка будет немало полезного нам народа. Только моя к тебе просьба, приведи себя в порядок, чтобы я смог тебя кое-кому из них представить.

– И все равно я отказываюсь понять, – не унималась Деметра, – чем тебя не устраивает должность опциона. Да и деньги были бы не лишними. Особенно этой осенью.

– Я, кажется, сказал тебе, не заводи эту песню.

При этих словах Деметра насупилась и вырвала у меня руку. Подхватив сына, они принялась прокладывать себе пусть сквозь толпу.

– Не было печали, – буркнул я.

– В чем дело? – растерянно спросил Тит.

– Эта глупая корова беременна. – Я доел мясо, выбросил жирный вертел и вытер одна о другую руки.

– Мои поздравления, – весело произнес Тит.

– Это с чем же?

– Так обычно говорят в таких случаях. И вообще, приятель, разве ты не рад. Она красивая, из приличной семьи, готовит как богиня. Нет, богини вряд ли умеют готовить, так что она даже лучше, чем богиня. Надеюсь, ты на ней женишься?

– Это она так считает, – ответил я, подавив отрыжку. – Как только она поняла, что я ее обрюхатил, она вцепилась в меня мертвой хваткой, мол, мы поженимся, переедем в дом попросторнее, и прочая чепуха в том же духе.

– По-моему, это лучше, чем погибнуть, – задумчиво произнес Тит. – Я бы не отказался иметь жену, которая бы меня кормила.

– Вот и женись на ней.

– И растить твоего ребенка? Нет, я раньше времени в могилу не хочу, – Тит бросил взгляд в ту сторону, куда ушла Деметра. – Ты не хочешь ее догнать?

– Зачем? Прошлой ночью мы с ней уже поссорились из-за этого.

– Верцингеторикс, она носит твоего ребенка! – Голос Тита прозвучал на удивление строго. – Уже по одной этой причине она достойна твоего уважения.

– Ну ладно, твоя взяла, – в сердцах бросил я и двинулся вдогонку за Деметрой.

Уйти далеко у нее не получилось. Вскоре она застряла в толпе, так что я поравнялся с ней в тот момент, когда ей наконец удалось выбраться с форума на какую-то кривую улочку.

– Только не вздумай в очередной раз разыгрывать этот спектакль, чтобы досадить мне, – сказал я, беря ее под локоть. – Здесь вокруг полно солдатни, которую хлебом не корми, только дай…

– А тебе не все равно? – бросила Деметра, глядя перед собой, и даже не убавила шага. Щеки ее пылали гневным румянцем. – Тебе ведь не нужен твой собственный ребенок. Тогда с какой стати тебе заботиться обо мне?

– Но ты ведь знаешь, что солдатам запрещено жениться. Какой им толк обзаводиться семьей? Можно подумать, тебе легко с одним ребенком. А что ты будешь делать с двумя?

Она не ответила, лишь еще выше вздернула подрагивающий подбородок и потащила меня за собой, так как я по-прежнему не выпускал ее локоть.

– Я же сказал, что дам тебе денег!

– Чтобы я от него избавилась!

– Пока срок небольшой, это еще можно сделать. И оплачу тебе дни, когда ты не сможешь работать, – добавил я в порыве щедрости.

Она попыталась возразить, затем умолкла, а потом перешла на свой родной греческий.

– Что? – крикнул я. Но она уже вырвала руку и едва ли не бегом бросилась по улице. – Что я такого сказал?

– Уйди от меня!

– Ага, сейчас ты гонишь меня прочь, – крикнул я в ответ, – а когда брюхо полезет тебе на нос, придешь с протянутой рукой. Ты хоть думаешь когда-нибудь? Предохраняешься ради себя самой?

– Нет! – Она уже почти дошла до переулка, где находилась пекарня, над которой она жила, но в последний момент повернулась ко мне. В глазах ее застыли слезы, но подбородок по-прежнему гордо смотрел вверх. О боги, как прекрасна она была в эти мгновения: золотистые локоны разметались по плечам, щеки похожи на алые розы… Но, клянусь Хароном, она меня доконала.

– Нет, я не предохранялась. Я ведь не шлюха. Викс, откуда мне знать, как это делается.

– То есть чтобы думать заранее, нужно быть шлюхой? – Мне тотчас вспомнилась Сабина с египетскими снадобьями, благодаря которым мы могли не опасаться за последствия. – Лучше признайся честно, ты просто решила захомутать очередной мужа.

– Неправда!

К этому моменту на нас уже начали оглядываться. Я счел нужным понизить голос.

– Прошу тебя, посмотри на это дело разумно.

Деметра с такой силой прижала в себе сына, что тот вскрикнул. В следующий миг она резко развернулась и исчезла в пекарне.

– Ты сама знаешь, что я прав, – крикнул я ей в спину. – Я дам тебе денег, и все снова станет на место, как раньше.

– Мне не нужны твои деньги.

Нет, деньги, конечно, ей были нужны – потому что еще кроме них ей нужно? Что вообще нужно женщинам?

– Деметра!

Но она захлопнула дверь пекарни прямо перед моим носом. Затем до меня донесся всхлип, а потом все стихло.

Я какое-то время колотил кулаками в дверь, но она так и не открыла. Внезапно я понял, что на меня из окон, хихикая, таращатся все местные кумушки. Я показал им неприличный жест и зашагал прочь. Чертовы бабы. Скорее бы уж наш Десятый отправили в Дакию! Ноги сами перенесли меня через мост, под которым, шумно несла весенние воды река, чем-то напоминая мое собственное настроение. Перейдя реку, я избитой тропой зашагал к себе в лагерь. По дороге меня окликнули два солдата из моей когорты, но я с такой злостью посмотрел на них, что они даже не стали останавливаться.

Ворвавшись в принципию, я принялся читать развешанные по стене объявления. Потому что первым дело все новости попадали сюда: повышения, увольнения, праздники, надвигающиеся проверки. Так что если новая кампания против даков не за горами, – а еще лучше, уже завтра, – то здесь непременно должно быть вывешено объявление. Увы, как я ни искал глазами, ничего даже близко похожего я не нашел. Готовый лопнуть от злости, я резко развернулся на пятках и едва не врезался в высокую фигуру в тоге.

– Смотри, куда идешь, – рявкнул я.

– Это ты смотри, куда идешь, солдат, – раздался в ответ бархатистый, патрицианский голос. Голос, который я тотчас узнал, прежде чем увидел того, кому он принадлежит. На меня смотрело красивое, бородатое лицо. Как хорошо знал я этот голос. А еще я помнил другой, голос трущоб, который когда-то бросил мне:

– Это тебе от трибуна Адриана.

После чего в лицо врезался чей-то кулак, а в бок – чей-то сапог.

Клянусь Хароном, с каким удовольствием я бы врезал ему сейчас. У меня чесались кулаки.

– Трибун, – сказал я.

– Уже не трибун, – ответил он и посмотрел на меня пристальнее. – Я тебя знаю.

И это не был вопрос.

– Можно сказать и так. – Я отвесил поклон, вспоминая о том, сколько розог я получил от центуриона за то, что поднял руку на старшего по званию. Но оно того стоило.

От меня не скрылось, как блеснули его глаза. Как будто он мысленно развернул хранившийся в голове свиток и, пробежав его глазами, нашел нужное ему место.

– Верцингеторикс. Стражник Норбана. Впрочем, не вижу ничего удивительного в том, что ты пошел служить в легионы. Что еще остается таким, как ты. – С этими словами он поправил на груди складки тоги. – Свободен.

Я поклонился. Адриан, колыхнув тогой с пурпурной каймой, развернулся в другую сторону. При этом я успел заметить, что один ее конец выбился и теперь волочился по земле. Я незаметно наступил на него сапогом. Ткань натянулась, словно узда. Адриан поскользнулся и упал в грязь.

– Господин! – Я тотчас же подскочил к нему. – Позвольте, я помогу вам встать.

При этом я сам поскользнулся и, еще не успев подать ему руку, испачкал ее в грязи. Кое-как поднявшись на ноги, я поскользнулся снова и рухнул в грязь, увлекая за собой Адриана.

– Извини меня, господин. Честное слово, я не виноват. Что поделать, весна на дворе. Грязь, сам понимаешь, она штука коварная.

Когда он наконец поднялся на ноги, лицо его было каменным. Полоса грязи пролегла вдоль одной его руки от плеча до ладони и дальше вдоль всей ноги. Еще одна грязная полоса протянулась поперек ягодиц.

До меня донеслись сдавленные смешки центурионов.

– Верцингеторикс, – задумчиво произнес Адриан. – Если мне не изменяет память, когда-то давно я преподал тебе урок. Похоже, ты плохо его усвоил.

– Прости, господин. Не помню ни про какой урок.

– Значит, он был для тебя недостаточен.

– Да, господин! – Я вытянулся по стойке смирно.

Адриан тем временем собрал складки тоги и зашагал в принципию. Если этот зазнайка считает, что может хоть пальцем меня тронуть, пока я служу в Десятом, урок придется усваивать ему самому. Наказать меня мог лишь офицер Десятого легиона и лишь за нарушение внутренних правил.

Если же вдруг Адриан вздумает мне отомстить, как когда-то в прошлом, надеюсь, он вскоре узнает, что у меня есть приятель-трибун и четыре верных товарища по контубернию, и все они как один встанут за меня горой. От этих мыслей мне стало легче на душе. Я развернулся и зашагал к себе в казарму.

– Слышал новость? – спросил у меня Прыщ, не успел я переступить порог нашей крошечной комнатенки с тремя солдатскими койками. Мой приятель был занят шнуровкой доспехов. – У нас новый легат.

– Да, от Тита. – Я отстегнул ремень и швырнул его на койку, которой в последнее время почти не пользовался. Впрочем, боюсь, что после нашей сегодняшней ссоры Деметра вряд ли откроет мне дверь. Так что хочешь не хочешь, а придется снова спать в казарме. Или ходить на ночь к моей рыжей шлюхе. – Какой-нибудь императорский родственник?

– По крайней мере хотя бы с опытом, – подал голос Филипп. Он сидел на полу, вовлеченный в бесконечную игру в кости. – Где-то трибун, где-то легат. Может, в Четырнадцатом? Траян не любитель назначать генералов, которые только и делают, что от важности надувают щеки. Так что этот новый наверняка где-нибудь уже успел послужить, прежде чем получил назначение в наш Десятый, тем более накануне новой кампании.

– Хотелось бы надеяться, – ответил я. – Эй, Филипп, с кем это ты играешь?

– С кем? Сам с собой. И вечно проигрываю.

Филипп снова бросил кости и от досады выругался.

– Эй, Прыщ, ты видел нового легата. Как он тебе?

– Высокий, – ответил Прыщ, засовывая за ворот шарф. – А еще у него борода, вот умора. Скажите, вы много видели бородатых патрициев?

Внезапно меня прошиб холодный пот.

– А как его звать?

– Что-то вроде Публий Элий. Он еще женат на племяннице императора или что-то вроде того. Иначе как, по-твоему, он получил это назначение, если ему еще нет даже тридцати пяти? Ага, вспомнил! Публий Элий Адриан!

Я со стоном рухнул на свою койку и лишь чудом не задел меч.

– Адриан, – растерянно повторил я. Наш легат, наш генерал, тот, кто поведет нас в битву против даков. Тот, в чьих руках жизнь каждого из нас. И этот легат – муж Сабины, Адриан.

Тит

– Тит! – воскликнула Сабина, поднимая глаза от ящика со свитками. – Как только Адриан сказал, что ему дают легион в Германии, я молила богов, чтобы это был твой. И Фортуна услышала меня.

Встав на цыпочки, она расцеловала его в обе щеки. Титу оставалось лишь надеяться, что вихры на его макушке приглажены.

– Ты все еще разбираешь вещи? – спросил он и тотчас понял, что ляпнул глупость. Можно подумать, оно и так непонятно. Да и чем она должна заниматься? Печь пирог?

Вокруг, кто с ворохом одежды, кто с грудой подушек суетились рабыни, снуя туда-сюда, из одной комнаты в другую. Повсюду стояли сундуки, из которых свисали полуразвернутые свитки или шали. Между сундуками дремали собаки. Некоторые из них, услышав, как Тит пошел в комнату, открыли глаза и лениво приподняли головы.

– Да, мы прибыли несколько дней назад. Траян, хоть и выехал позже нас, но почти нас догнал. – Сабина сняла с ящика бюст отца и жестом предложила Титу сесть. – Я бы предложила тебе стул, но, боюсь, это все, что у меня есть. Этим утром я не смогла отыскать в этом хаосе даже собственную одежду.

Тит присел на край ящика, стараясь не таращиться на хозяйку комнаты. Сабина заколола стилом наскоро закрученные узлом волосы. Вместо платья на ней была мужская туника, – по всей видимости, позаимствованная у мужа, – которая едва доходила ей до колен.

«И пусть у Викса есть его золотоволосая богиня из Вифинии, – подумал Тит, – но мне больше нравятся длинноволосые и длинноногие».

Рядом с Сабиной, вопросительно на нее глядя, застыла рабыня. Сабина бросила взгляд на ящик, который та держала в руках, и отдала распоряжение:

– Книги пока можно поставить подальше. Я займусь ими сама. Скажи, Тит, ты пришел что-то сообщить?

– Да, я пришел с запиской от императора. Сегодня вечером он устраивает для легатов званый ужин.

Записку мог доставить кто угодно, от адъютанта до вольноотпущенника, но Тит ухватился за этот предлог, чтобы сделать это самому. В следующее мгновение, отряхивая с руки засохшую грязь, в комнату вошел Адриан.

– Ну как, разобралась в этом хаосе?

– Я уже обнаружила библиотеку, зато нигде не могу найти сундук с собственной одеждой.

С этими словами Сабина, как и положено образцовой жене, поднялась, чтобы поцеловать мужа в щеку. Тит мгновенно ощутил укол ревности.

– О боги! Что с тобой стряслось? – спросила она, глядя на перемазанную в грязи тогу.

– Несчастный случай, – с видимой неохотой ответил Адриан, раскручивая грязные складки. Сняв тогу, он брезгливо взял ткань кончиками пальцев и вручил ее рабыне. – Думается, кое-кому придется преподать хороший урок. Скажи, трибун, у тебя есть для меня сообщения?

– Да, от императора, – и Тит вручил его записку. Их официальная встреча с легатом произошла пару дней назад, когда того представляли младшим офицерам. Каково было его удивление, когда Адриан выделил его из остальных.

– Тит, – произнес он с искренней улыбкой. – Вот уже не думал увидеть здесь на севере знакомое лицо.

– Для меня неожиданность и высокая честь, что ты узнал меня, легат, – ответил Тит. Он не раз встречал мужа Сабины в Риме – например, на пирах или в театре, но у того не было времени обращать внимание на тощего юношу, что как тень ходил за его женой. Он лишь кивал ему на ходу, направляясь к куда более важным персонам. Однако заметив Тита среди офицеров своего штаба, он улыбнулся ему, как старому другу.

– Рад видеть тебя здесь, трибун.

«А ведь в его голосе и вправду звучит радость», – подумал тогда Тит. Вот и сегодня он остался горд собой, когда Адриан взял из его рук депешу и взломал печать.

– Сегодня вечером мы ужинаем вместе с Траяном, – объявила Сабина.

– Он даже мне не разрешает называть себя по имени, – укоризненно произнес Адриан.

– Мне это разрешено. Это мое право. Ведь я его маленькая любимица.

– А я его воспитанник! Можно сказать, почти сын, только не родной.

Какой-то раб, тащивший ворох одежды, зацепился за локоть Адриана и, быстро пробормотав извинения, поспешил дальше. Адриан обвел взглядом царивший вокруг хаос и, покачав головой, наклонился, чтобы приветствовать своих четвероногих любимцев, которые вскочили на ноги, как только он вошел.

– Надеюсь, Вибия Сабина, к вечеру ты извлечешь из этого хаоса мой парадный плащ.

– Не волнуйся, – ответила Сабина. С этими словами она порылась в ближайшем сундуке, из которого извлекла какую-то статуэтку, серьгу без пары и чернильницу. – Если я не найду одежду, нам придется появиться на пиру в чем мать родила. Представляешь, какой это произведет фурор?

Титу стоило немалых усилий отогнать от мысленного взора эту картину. По крайней мере пока он рядом с легатом, об этом лучше не думать.

– Как тебе твой новый легион, господин? – спросил он, лишь бы сменить тему разговора.

– Солдаты страшные наглецы, – ответил Адриан, хмуро глядя на засохшую на руке грязь.

– Зато они отличные воины.

– Я бы предпочел, чтобы они были и отличными воинами, и почтительны со старшими. – Адриан жестом указа рабу, который тащил стопку восковых табличек, чтобы тот отнес их в кабинет. – Без меня никаких вылазок в город, Вибия Сабина. Здесь даже супруга легата не может чувствовать себя в безопасности, когда вокруг столько неотесанной солдатни. Они уже забыли, когда в последний раз видели добропорядочную римлянку. Неизвестно, каких выходок от них можно ждать, если они вдруг увидят, как ты бродишь по лугу, нюхая цветы.

– Никаких вылазок, обещаю, – сказала Сабина.

– Я надеюсь, ты сдержишь свое обещание.

– Обещать не могу, – призналась Сабина, – но постараюсь быть осторожной.

– Хитрая лиса, – улыбнулся Адриан. – Иди переоденься. Жене легата не к лицу сверкать голыми коленками перед трибуном, даже если он и пытается из последних сил не таращиться в твою сторону.

Сабина отдала салют, послала Титу воздушный поцелуй и исчезла в соседней комнате. Тит прочистил горло и посмотрел на потолок.

– Не обращай на нее внимания. Ты сам знаешь, временами она бывает просто несносна, – посоветовал Адриан. Взломав печать на депеше Траяна, он быстро пробежал содержание глазами.

– Порой колючий шип рождает нежность розы…

– Вот уж не ожидал услышать в Могунтиакуме Овидия.

– Я привез с собой столько книг, сколько смог увезти, – признался Тит. – Правда, боюсь, я уже все из них прочел.

– Если хочешь, можешь что-нибудь взять почитать у меня. Не стесняйся просить. – Улыбка Адриана была почти дружеской, взгляд светился участием. – Ты не составишь нам компанию на ужине у императора?

– Я? Ты серьезно, господин? – Тит растерянно заморгал, испугавшись на какой-то миг, что муж Сабины заигрывает с ним. О, боги, вот это было бы совершенно некстати. Впрочем, Сабина как-то раз призналась ему, что ее муж питает слабость к сильным, мускулистым юношам. Было достаточно всего разок посмотреть на себя в зеркало, чтобы понять: нет, он явно не из их числа. К тому же глаза легата скорее излучали тепло и участие, нежели похоть.

– Я был бы тебе благодарен, если ты примешь мое приглашение, – продолжал Адриан. – Наш император – великий муж. Увы, разговоры за его пиршественным столом имеют обыкновение вестись вокруг техники осады и тактики боя, нежели являют собой упражнения в красноречии. Я буду рад, если у меня будет собеседник, такой же любитель философии и книжный червь, как и я. А остальные пусть себе обсуждают тактику последнего сражения.

– Сочту за честь, – ответил Тит и, довольно насвистывая, вышел за дверь.

«Спасибо Фортуне, что он не заметил, кок я таращился на ее ноги», – подумал он.

Сабина

– Я выиграл, – прошептал Адриан. Сабина состроила гримаску, однако положила под столом в его руку монету. Траян и его офицеры уже после первого блюда принялись с жаром обсуждать сражение при мысе Акций. Сабина ставила на то, что это произойдет после второго.

Рабы, явно хорошо знакомые с привычками своего господина, предпочитали разносить вино или просто стояли у стен, вместо того, чтобы убирать тарелки, к которым почти никто не притронулся. Все гости, включая Сабину, с восторгом и обожанием в глазах смотрели на императора: седеющие волосы венчал лавровый венок, пусть даже он сидел на голове под каким-то слегка легкомысленным углом. Сам Траян тем временем тыкал полуобглоданной гусиной ножкой в какого-то легата.

– Нет, это было совершенно не так! – с жаром воскликнул он и быстро выложил на столе из гусиных костей схему расположения египетского флота.

Здесь, в этом продымленном триклинии, в гарнизоне на севере Германии, он явно чувствовал себя куда лучше, нежели когда, облаченный в тогу, восседал рядом с Плотиной во время бесконечных приемов, которые она так обожала.

– Кого я вижу! Малышка Сабина! – крикнул он, когда они с Адрианом вошли в зал и тотчас заключил ее в свои медвежьи объятья. На сегодняшнем ужине она была единственной женщиной. Никто из других легатов не взял с собой в Германию жену. – Разрази меня гром, но что делает в этой заднице мира моя маленькая любимица?

– Ищу прибежища от советов твоей супруги, – честно призналась Сабина. В ответ на такие слова Адриан насупил брови, а вот Траян закинул голову и искренне расхохотался.

– Знаешь, наверно, и я тоже. Иди ко мне, здесь рядом есть местечко…

Тем временем Траян и его офицеры от мыса Акций переместились в Алезию. Гусиные косточки сменили расположение и теперь символизировали легионы Цезаря, в то время как кабанья нога стала вражеским фортом. Сидевший по другую сторону от Сабины Адриан переключил свое внимание на Тита, и они принялись по косточкам, правда уже не по гусиным, раскладывать «Энеиду». При этом Тит был ярым сторонником Вергилия, Адриан же грудью стоял за Энния. Тит время от времени посматривал на Сабину, в надежде, что она тоже примет участие в их споре. Увы, Адриан не давал ему вставить даже слова и продолжал изливать на своего собеседника потоки красноречия.

– О нет, она слишком гладкая и манерная! Римской литературе нужна простая, ясная проза, а не эти фокусы поэтического пера.

– Этот дакийский царь, мы разобьем его быстрее, чем в свое время Верцингеторикса Цезарь.

Сабина соскользнула с ложа. Увлеченные спором, ни Адриан, ни Траян даже не заметили, как она, набросив на голову паллу, выскользнула из триклиния в темную германскую ночь.

О, боги, какие звезды! Разве такие увидишь в Риме с его пылью и дымом? Или здесь, в Германии, вообще другое небо? Оно больше и чернее, и звезды рассыпаны по нему от горизонта до горизонта, словно алмазы из императорской казны.

Сабина направилась прочь от светлого пятна, отбрасываемого фонарем. Двое стражников увязались было за ней, но она махнула им рукой, мол, не надо, и спустя какое-то время, поблуждав по темному лагерю, подошла к принципии, рядом с которой обнаружила поросший травой клочок земли.

Время от времени мимо нее или вышагивал несший ночной караул легионер, или спешил с кипой восковых табличек полковой писарь, однако никто не обращал на нее внимания. Тогда она легла на спину в траву и посмотрела на небо. Стоило ей закрыть глаза, как ей начинало казаться, что она вот-вот взмоет верх, что на земле ее удерживает лишь то, что она касается ее кончиками пальцев. «Стоит мне отпустить руки, и я взлечу и никогда больше не спущусь обратно. Да и захочется ли мне назад вниз?»

– Вот зараза! – раздался рядом с ней мужской голос, и кто-то упал на траву. Сабина тотчас вскочила на ноги, однако зацепилась за древко копья и едва не упала снова. Когда упавший выпрямился, Сабина сумела рассмотреть мужской силуэт легионера в доспехах.

– Кто здесь? – раздался в темноте грубый мужской голос.

– Жена легата, – ответила она, стягивая с волос черную паллу. – Привет, Викс.

Ответом ей стало молчание.

– Проклятие! – выругался он, приходя в себя.

– Я так и знала, что наткнусь на тебя, – улыбнулась в темноте Сабина. Похоже, этот вечер обещал быть полным сюрпризов. – Правда, в переносном смысле.

– Госпожа, – Викс отвесил учтивый поклон, – пир императора вон там.

– Отлично. В таком случае проводи меня туда. – Сабина нащупала в темноте его руку и продела ему под локоть свою. – Траян и его легаты заняты тем, что пытаются воспроизвести все ключевые сражения республики. Мне надоело сидеть в духоте, и я вышла подышать свежим воздухом. Кстати, ты не знаешь, почему светильники в Германии так сильно коптят? А теперь я и вообще не уверена, что найду дорогу назад.

– Налево и прямо, – ответил Викс, высвобождая руку. – Жилища легатов всегда в самом дальнем конце принципии. Все форты в империи построены по одному плану.

– Неужели? – удивилась Сабина. – Первый раз слышу. Расскажи поподробнее.

– Нет.

Но ее рука вновь нашла в темноте его локоть, и ему ничего не оставалось, как повести ее по дорожке между казармами назад к императорским покоям. Вскоре они свернули за угол. Здесь дорогу пересекала полоска света, отбрасываемая факелом, и темный мужской силуэт рядом с Сабиной стал тем, кому он принадлежал, то есть Виксом. Но это был другой Викс, совсем не тот долговязый юнец, который делил с ней постель в восемнадцать лет. За эти годы он возмужал, успел нарастить на костях крепкие мускулы. Кожа его была смуглой, движения плавными, взгляд настороженным. Кожаные доспехи и меч на перевязи смотрелись на нем столь же естественно, как чешуя на драконе. Сабина слегка запрокинула голову, искренне любуясь его мужественностью.

– Ты хорошо выглядишь, Викс.

– В отличие от тебя, – грубо ответил он – Ты как будто из могилы.

– Я до сих пор много читаю по ночам.

– Еще бы! Как я понимаю, тебе ведь больше нечем заняться, особенно с таким муженьком, как у тебя.

С этими словами он окинул ее придирчивым взглядом с головы до ног. Сабина была рада, что смогла откопать в ворохе одежды черную столу. Она знала, что этот наряд ей к лицу – ткань была нежной и тонкой, и переливалась в свете факела, словно темная вода. Левое запястье украшал массивный золотой браслет в форме льва. Она не могла сказать почему, но ей по-прежнему хотелось быть в глазах Викса красивой, даже если сама она теперь была ему безразлична.

Тем временем он ускорил шаг, как будто хотел оставить ее позади. Однако Сабина не желала от него отставать и, чтобы идти быстрее, перебросила паллу через руку.

– Скажи, Викс, у тебя есть женщина?

– Еще сколько! – воскликнул он. – Многие патрицианка питают слабость к нашему грубому брату-легионеру.

Сабина рассмеялась.

– О боги, я уже забыла, какой ты грубиян! Ты служишь в Десятом, верно? Мой отец написал тебе рекомендательное письмо.

– Десятый – самый лучший легион во всей Германии. Мы будем в авангарде, когда Траян поведет нас в Дакию.

– Я слышала, Четвертый мечтает о той же чести.

– Пусть Четвертый засунет себе в задницы свои копья.

– Хорошо, я им так и передам, при случае.

– Как хочешь, какая мне разница. Кстати, вот мы и пришли.

И, правда, они уже дошагали до покоев легата, в которых временно разместился Траян. Двери стояли нараспашку, у входа, с плащами наготове, толпились рабы. В атрии – Сабина заметила это в открытую дверь – подвыпившие гости заплетающимися языками прощались друг с другом.

– Похоже, они закончили с Алезией, – сказала она. – Хотя нет, просто у них закончились куриные кости и им нечем строить схемы сражений. Кстати, ты в курсе, что император объявил поход? Он сделал это на сегодняшнем банкете.

– Поход? – Викс остановился и повернулся к ней. – Когда?

– На следующей неделе, если он сумеет – погоди, дай вспомнить, как он выразился. – Сабина закатила к глаза к черному, в россыпи ярких звезд, небу. – Пора дать каждому легиону хороший пинок под зад.

– Что ж, наш Десятый уже готов, – произнес Викс и невольно расплылся в довольной ухмылке.

– Хотелось бы увидеть это своими глазами, – призналась Сабина. – Легионы на марше. Представляю, какое это зрелище!

– Сквернословие и грязь под ногами.

– Ну, не только это, я уверена, – возразила она, накидывая на одно плечо паллу. – Но жен в поход не берут. Даже жен легатов. Адриан мне так и сказал, мол, даже не надейся. Я буду вынуждена вернуться в Рим, чтобы выслушивать там занудные речи императрицы Плотины. Честно говоря, я бы предпочла дакийского царя с его рогами. – Сабина посмотрела на Викса. – Ты, главное, не слишком осторожничай.

– Что?

– Когда уйдешь в поход, забудь про осторожность. – Сабина сцепила на груди пальцы, и золотой лев на ее руке сверкнул золотым боком в свете факела. – Осторожных солдат слава обходит стороной. А ты ведь, как я понимаю, до сих пор мечтаешь о славе.

– Верно, – честно ответил Викс. – А еще о лавровом венке и должности центуриона, а потом… – он недоговорил. – Впрочем, это тебя не касается. Доброй ночи, госпожа.

– Доброй ночи, Викс, – с улыбкой ответила Сабина и отвернулась к триклинию, где Адриан и Тит все еще с пеной у рта спорили о поэтах. – Была рада тебя видеть.

– О себе такого не скажу, – грубо бросил он ей и растворился в темноте.

 

Глава 12

Викс

Обожаю походы. Когда светит солнце, а под ногами не слишком много грязи, шагать в колонне одно удовольствие. Первые нескольких часов мои плечи обычно протестуют против тяжелого вещмешка, но постепенно к его тяжести привыкаешь и перестаешь замечать. И тогда топаешь себе дальше в хорошем настроении, горланя походные песни, которые помогают шагать в ногу. Походные песни бывают разные – в зависимости, какой у вас центурион. Если он жуткий святоша, а такие бывают, то походный марш – это воззвания к Марсу или же патриотические вирши во славу Рима. Но император Траян в душе такой же легионер, как и наш брат, и чем скабрезнее была походная песня, тем больше она ему нравилась. Так что никто не указывал, что нам петь.

Мог быстро остался позади. Половина из нас оставила в лагере долги и обрюхаченных баб, и все как один были рады шагать навстречу новым приключениям. Ведь впереди нас ждала добыча – рабы, золото, женщины. Дело оставалось за малым – разбить дакийского царя. И тогда даже самый последний легионер вернется домой богачом.

– А мне наплевать на богатство, – признался как-то раз Прыщ в промежутке между походными песнями, когда мы шагали с ним рядом. – Для меня главное бабы. Говорят, местные женщины – страшные дикарки. Вот поймаю себе такую дикую кошку и привезу с собой в Германию.

– Ага, а потом она сбежит от тебя к трактирщику, как твоя последняя краля, – поддразнил его Симон.

– Ну, это было давно.

– Четыре месяца назад! А та, что была до нее, сбежала с лютнистом.

– А мне бы рабов, и побольше, – проговорил Филипп, шагавший с другого бока. – Дюжину крепких, мускулистых бугаев. Отправлю их своей бабе, пусть она их откормит и обучит.

– Не боишься, что они ее прикончат?

– А ты когда-нибудь видел мою бабу? – Филипп даже вздрогнул. – Да они будут пятки ей лизать, как верные псы. А потом я выручу за них на рынке приличные деньжата. Гладиаторские школы хорошо платят за таких варваров.

– Точно, а потом, не пройдет и месяца, и ты просадишь все свои денежки в кости, – согласился я. В ответ Филипп огрел меня по голове копьем. Я едва успел отпрянуть.

– Порядок в строю! – рявкнул центурион, подъезжая к нам на коне, и мы тотчас восстановили строй. – Не отставать!

– Это он нарочно, чтобы себя показать, – буркнул Симон.

– А мы что, не такие разве? – Юлий устремил взгляд вперед, где за клубами пыли шагал Четвертый легион. – Небось надеетесь увидеть, как Четвертый первым войдет в Дакию? Как мой славный предок Юлий Цезарь первым перешел Рубикон, так и мы войдем в Дакию первыми.

Мы поправили на спинах вещмешки и ускорили шаг. Наш Десятый легко мог делать за день восемнадцать миль, а если поторопиться, то и все двадцать две. Что очень даже неплохо для легиона, привыкшего сидеть в четырех стенах форта и если и совершать марш-броски, то не чаще одного-двух раз в месяц. Впрочем, если бы Десятым командовал я, эти лентяи как миленькие отбарабанивали бы у меня по двадцать четыре мили в день.

Легата Публия Элия Адриана я не видел с того самого дня, когда мы вышли в поход. Тогда он, в алом плаще, выехал за ворота лагеря верхом на коне. Сразу видно, патриций. Он тотчас ускакал вперед, к императору и остальным легатам, что было мне только на руку. Чем меньше он будет вертеться рядом с нами, тем лучше, тем более, что легион – это настоящая громадина. При полной численности нас было более пяти тысяч человек. Так что при желании не попадаться на глаза начальству не составляло большого труда. А такое желание у меня было. Я дал себе слово, что этот бородатый ублюдок не увидит меня до конца кампании. И вообще пусть докажет, что я нарочно толкнул его в грязь на глазах у хихикающих центурионов? Впрочем, какая разница. Теперь моим начальником был легат, который меня терпеть не мог. Меня же ждали сражения, слава и возможность пробиться в центурионы. Не хватало мне на мою голову других неприятностей.

Долгий, утомительный марш-бросок. Мы уже по второму кругу перепели все наши походные песни, а когда устроили наконец привал, я выучил еще несколько новых у полкового писаря Шестого легиона. Слышали бы вы, какие они были скабрезные.

– Мы несколько лет стояли в Сирии, – доверительно поведал мне писарь. – Там вообще некого трахать, разве что коров. Как ты думаешь, в Дакии найдутся смазливые бабенки?

– Смазливые-то найдутся, – ответил я. – Вот только боюсь, что они исцарапают тебе коготками спину.

– Все равно лучше, чем мычание, – осклабился он. – У тебя есть женщина?

– Одна, и боюсь, что даже ее слишком много.

Мне пришлось помириться с Деметрой, главным образом ради Тита, который возмущался моим бездушием.

– Она ждет твоего ребенка! – кипятился тот. – По сути дела, она тебе жена, даже если вы с ней и не стояли перед алтарем.

– Сколько можно! – поморщился я.

– А муж, прежде чем уйти на войну, должен по крайней мере попрощаться с женой.

И знаете, что я вам скажу? Этот тощий доходяга Тит имел стальную волю и в конце концов уломал меня.

– Иди и попрощайся с ней, так, как положено, Верцингеторикс, – приказал он мне.

Сказать по правде, дружба с Титом была для меня куда важнее отношений с Деметрой, однако результат был один. Я прикусил язык, укрепил свою волю изрядной дозой неразбавленного вина и объятиями моей рыжей, после чего отправился к Деметре, у которой провел ночь перед выходом в поход. Все вышло так, как я и предполагал, если не хуже – она всю ночь напролет лила слезы, я пытался ее утешить, но тогда она плакала еще сильнее. Когда же я напомнил ей, что мне утром рано вставать, она разревелась белугой.

– Ты погибнешь, – причитала она, рыдая на моем плече. – Ты погибнешь от руки этого дакийского царя с его львиной шкурой и рогами. Ты никогда не вернешься ко мне.

– А вот и неправда, – возразил я. – Это мы еще поглядим, кто кого убьет – рогатый царь меня, или я его. Вот увидишь, я скоро вернусь, и не с пустыми руками, а с целым мешком золота.

– Неужели? Ты вернешься ко мне?

– Вернусь.

Впрочем, может, да, а может, и нет. К тому времени когда мне наконец удалось успокоить ее и она перестала лить слезы, ее сын наблюдал за мной из угла своими карими глазенками, такими же, как и у матери, разве что не такими заплаканными.

– Я рожу тебе сына, – сказала она, прижимая мою руку к своему все еще плоскому животу. – Я знаю, ты будешь ему рад, когда увидишь его. Все мужчины хотят сыновей.

– У тебя пока еще есть время, – осторожно произнес я. – Потому что потом будет опасно… Когда я вернусь, может быть, мы с тобой поженимся. Честное слово, так было бы проще.

Ее улыбки как не бывало, и я с трудом погасил в груди искру злости. Разве я пришел к ней не с самыми лучшими намерениями? Разве я не стараюсь быть с ней добрым и заботливым?

– У нас с тобой будет настоящая свадьба, – произнес я, глядя в окно, как луна уносит с собой последнюю возможность поспать перед дорогой. – С пиром, красной фатой, все как у людей.

– Но у моего народа не принято надевать на свадьбу красную фату.

– Тогда любую, какая тебе нравится. – Я наклонился и поцеловал ее, а сам незаметно подтолкнул ее к кровати. В конце концов, завтра мне предстоит долгий марш-бросок. Возможно, мне будет недоставать Деметры в моей походной койке, и может, это высушит наконец ее слезы. Увы, все оказалось не так-то просто. Похоже, у них в Вифинии не принято, чтобы беременные женщины спали с мужчинами. Так что дело кончилось тем, что я провел свою последнюю ночь перед походом, лежа с одетой Деметрой на кровати, и всякий раз, когда она снова начинала шмыгать носом, я как мог утешал ее, шепча на ухо что-то невнятное. Так что теперь, шагая по грязной дороге, я был рад, что вырвался на свободу.

Поблагодарив полкового писаря из Шестого легиона, я поспешил к моим товарищам с полным мехом воды. Прощаясь со мной, Деметра держалась с достоинством. Выплакавшись за ночь, она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, которые, казалось, стали еще больше. Что ж, может, вернувшись, я все-таки женюсь на ней. Наверно, Тит прав. Вряд ли я найду кого-то лучше. Если я на ней женюсь, может, она перестанет плакать. Чего греха таить: Деметра хороша собой, послушна, покладиста, то есть именно то, что мне нужно. Полная противоположность Сабине.

Избегать встречи с женой легата после той странной ночи, когда я наткнулся на нее возле принципии, было просто. Офицерские жены обычно ходили другими дорожками, которые не пересекались с теми, по которым ходил наш брат легионер. Но, черт возьми, как хороша она была в ту ночь! Я был бы не прочь увидеть ее измученной и несчастной. Но нет – она шагала рядом со мной в своих золотых сандалиях – гибкая, веселая и беззаботная как всегда. У меня даже мелькнула шальная мысль, может, стоит рискнуть снова затащить ее к себе в постель? Пусть даже в пику Адриану, этому бородатому любителю юношей. Но если мой легат и без того меня терпеть не может, то застукав меня в одной постели с его женушкой, он вряд ли проникнется ко мне теплыми чувствами. К тому я один раз уже обжегся на этой красотке, и было бы глупо обжечься снова. Так что лучший выход из этой ситуации – жениться на моей златокудрой богине из Вифинии и поставить в этом деле точку.

После привала марш продолжился. Император Траян, в шлеме с пышным плюмажем и в алом плаще, прогарцевал мимо колонны. Лицо его было по-мальчишески задорным и веселым. Более того, он с воодушевлением подпевал нашим самым походным куплетам. Впрочем, его пение стихло, стоило нам миновать сожженный гарнизон – точно такой, на какой в свое время наткнулись мы с Титом. Кстати, когда это было? Неужели прошлой осенью? Дакийский царь посылал свои отряды совершать вылазки в Германию. Он как будто показывал нам нос, хвастаясь своей безнаказанностью. И вот теперь очередной гарнизон превращен в груды обгорелых бревен и обожженной черепицы. На сломанных воротах в нише красовался череп: в пустые глазницы натыканы прутики, а под самим черепом странными узлами завязаны какие-то тряпки.

Когда мы шагали мимо, Симон по-еврейски пробормотал молитву, я же потрогал висевший на шее амулет. Походные песни смолкли сами по себе, и аквилиферы, когда их колонна шагала мимо, поочередно опускали штандарты. По шеренгам вскоре пробежал слух, будто император, замедлив шаг, несколько мгновений смотрел на череп, затем подцепил его копьем и, швырнув на землю, раздавил конскими копытами. Мое сердце было готово лопнуть от гордости за него. Это был настоящий император. Мой император.

К наступлению ночи сожженный форт с его скелетами и призраками остался позади. Мы же устроили между собой негласное соревнование, который легион первым разобьет лагерь. Помнится, в учебном лагере нас постоянно заставляли совершать долгие, бессмысленные марш-броски по горам, чтобы мы учились разбивать на ночь бивуак. Мы по несколько раз подряд ставил палатки, затем снова скручивали их – до тех пор, пока наш командир не говорил нам, что мы уложились во время. Увы, наш Десятый слишком долго засиделся в форте, так что мы разбили лагерь последними. Симон притащил с повозок, что сопровождали колонну, нашу палатку, Филиппа отправили вместе с другими рыть по периметру лагеря оборонительную канаву, я, присев на корточки, принялся разводить огонь. Прыщ потрусил прочь с охапкой жердей возводить забор. Назад он вернулся потным и недовольным.

– У Четвертого уже все готово.

– Ничего, мы обгоним их завтра, – ответил я, раздувая крошечные языки пламени. – Вина ни у кого не найдется?

– Ишь, какой ты прыткий. Нам еще нужно закончить частокол. Так что лишние руки не помешают. Или ты хочешь, чтобы мы перед ними продули? По мне, лучше быть предпоследними, чем остаться в самом хвосте.

И мы с Прыщом отправились ставить частокол. Как только была готова очередная ямка, мы, ругаясь себе под нос, втыкали в нее жердь, злые на землемеров, которые, вместо того чтобы нам помочь, лишь тыкали пальцем в карты. В довершение ко всему меня лягнул мул. К тому времени, когда мы, усталые и потные, завершили нашу работу, в лагере уже пылали костры. Каждый контуберний имел свою палатку и свой костер. У каждой повозки была своя стоянка, у каждого мула – свои ясли и своя привязь. В лагере было не протолкнуться от вооруженных легионеров. Повсюду сновали писари со своими свитками и центурионы с восковыми табличками. В общем, не успели мы и глазом моргнуть, как посреди поля вырос небольшой городок. Честное слово, порой чтобы соблазнить упрямую бабенку, требуется куда больше времени. И что самое удивительное, завтра с зарей городок этот исчезнет в солдатских вещмешках или будет погружен на повозки, как будто его никогда здесь и не было. Единственное, что будет напоминать о нем, – это ямки для частокола и яблоки конского навоза.

Когда я вернулся, у Юлия уже висел над огнем котелок, а мои товарищи уже расположились кругом. Мой нос тотчас учуял баранину и пшеничное печенье.

– Не хочешь попробовать?

– Нет, похлебка еще не готова. – Я отвел в сторону протянутый мне черпак. – Лучше я съем галет, и на боковую. Вчера я всю ночь напролет утешал плачущую бабенку. Помоги мне Господь.

– А что ему еще остается, – Симон как-то странно посмотрел на меня. – Не разорваться же тебе на части.

– При чем тут это?

Все захихикали.

– А я даже не знал, что у тебя их две, – усмехнулся Юлий.

– Кого две?

– Нет, три, ты забыл про рыжую.

И вновь смешки.

– Пошли вы все, знаете куда, – сказал я им и нырнул в палатку. И тотчас замер на месте как вкопанный.

– Привет! – сказала Сабина.

Сабина

Устроившись в ожидании Викса на его свернутой походной кровати, Сабина дала себе слово, что не будет смеяться. Однако стоило ей увидеть его растерянное лицо, когда он, пригнувшись, вошел в палатку, как ее решимость тотчас улетучилась.

– Ой, Викс, – хихикнула она. – Твое лицо!

И она, откинув голову назад, расхохоталась.

– Погоди, – велел он ей, а сам бросился вон из палатки. Сабине было видно, как его тень нависла на фоне костра над другими тенями, которые были его товарищами.

– Я вас убью, – донесся до нее его голос, и ее плечи затряслись в беззвучном приступе хохота. Положив голову на колено, она хохотала до слез, а тем временем снаружи до нее долетали смешки и улюлюканье других легионеров.

– Убью, – повторил Викс и вернулся в палатку. От ярости он даже побагровел. К этому моменту Сабине удалось более-менее унять смех, но, поймав на себе его полный злости взгляд, она зашлась в очередном приступе хохота.

Викс встал перед ней, сложив на груди руки.

– Как ты попала сюда?

– Тебе не кажется, что это весьма избитая реплика? – ответила Сабина, с трудом подавив смешок.

– Я сегодня прошагал двадцать миль и построил в два раза большей длины частокол. И я прошедшие сутки, если не двое, проспал не больше пары часов. Так как все-таки ты попала сюда?

– Только не вини в этом своих товарищей, – Сабина обвела глазами палатку. – Они лишь сказали мне, какая постель твоя.

Викс окинул ее взглядом с головы до ног. По всей видимости, Сабина полагала, что внешне у нее не осталось ничего общего с элегантной женой легата, о которую он споткнулся на прошлой неделе после пира у императора. На ней было простое шерстяное платье, позаимствованное у служанки, волосы заплетены в косу, на ногах – пара грубых сандалий. В таких обычно ходят на большие расстояния.

– Я понятие не имею, в какие игры ты играешь со мной, – произнес он после минутной паузы. – Но я не стану мешать, если ты выйдешь отсюда и пойдешь к себе домой.

– Разве это не дом? – удивилась Сабина. – Иначе зачем, когда вы идете в поход, всегда строить одинаковые лагеря?

Она обвела глазами тугие стены палатки, натянутые с помощью ровного ряда колышков. Походные постели были аккуратно разложены на полу, а между ними то здесь, то там валялись личные вещи – игральные кости, амулеты, обереги, как бы помечая собой границы личных владений каждого обитателя палатки. Сабина взяла в руки точильный камень. Помнится, он всегда лежал рядом с кроватью Викса в те времена, когда тот жил в доме ее отца; теперь же его место было здесь, в походной палатке.

– Временный дом, куда бы ни занесла тебя судьба.

– Да, но только он не твой, – с этими словами он выхватил у нее точильный камень. – Возвращайся к своему мужу.

– То есть ты считаешь, что вдвоем нам в палатке будет тесно? – Сабина вопросительно выгнула бровь. – Вообще-то он на меня зол. У него есть договоренность с одним смазливым трибуном из Шестого легиона, который, должна признаться, гораздо симпатичней меня, и вообще он не в восторге от того, что я буду таскаться за ним хвостом всю военную кампанию. Сам подумай, каково это таскать за собой жену по варварским землям. Но я, как могла, умоляла императора. Я сказала Траяну, что в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Например, внучка императора Августа, Агриппина, сопровождала мужа во всех военных кампаниях. Траян лишь усмехнулся, приподнял мой подбородок и сказал, что, так и быть, я могу идти вместе с вами в поход. Но при одном условии: чтобы я не брала пример с Агриппины и не пыталась никого вести за собой в атаку. Вот я и здесь, – подвела итог Сабина и, довольная собой, пошевелила пальцами в ремешках грубых сандалий. – Адриан велел мне ехать вместе с обозом, даже выделил мне специальную повозку, а палатку приказал ставить в стороне от солдатских. Зато он не смог отправить меня назад. Ведь у меня разрешение самого императора!

– Но зачем тебе вообще понадобилось идти в поход?

Сабина развела руками, как будто хотела объять палатку и весь лагерь.

– Как зачем? Чтобы увидеть мир.

– Это из обоза-то?

– По-моему, это будет интересно.

– Грязь, кровь, сражения, опасности…

– По-твоему, лучше просиживать дни за ткацким станком, слушая надоедливые наставления Плотины? Кроме того, от меня здесь будет польза. Я проехала с обозом всего день, и уже могу сказать, что не помешало бы ввести кое-какие новые правила. Например, тебе известно, что местные жители, которые сопровождают обоз, получают не такой паек, как легионеры? Не знаю, может, оно так положено. Но не исключаю, что ваши офицеры просто обманывают этих несчастных. В любом случае я поговорю об этом с Траяном.

– Да ты с ума сошла, – взорвался Викс, – если считаешь, что твой муженек позволит тебе якшаться с легионерами.

– А кто сказал, что он узнает об этом? – легкомысленно бросила в ответ Сабина. – Он ест вместе с офицерами, спит со своим адъютантом и всячески старается угодить императору. Так что я сомневаюсь, что в походе мы будем с ним видеться чаще, чем раз в день. И если мне суждено увидеть, что такое война, я хочу увидеть ее по-настоящему. Шагая пешком, так же, как и вы.

– И ты решила, что я обрадуюсь возможности стать твоим провожатым? – с этими словами Викс повернулся к ней спиной и принялся расшнуровывать кожаную кирасу. – А ты бесстыжая.

Сабина хитро улыбнулась.

– Я рада, что ты это помнишь.

– После всего того, что ты… – Викс наконец стащил с себя кирасу и бросил ее на полу рядом со шлемом. – После того как ты использовала меня пять лет назад, ты еще надеешься, что я позволю тебе остаться здесь?

– Наверно, с меня причитается за это удовольствие, и я заплачу что-то вроде налога – твоим товарищам, – согласилась Сабина. – По крайней мере так утверждал Юлий. Хотя, наверно, он просто пошутил. Ведь я уже выслушала его бесконечные разглагольствования о том, что он-де прямой потомок Юлия Цезаря.

– Уходи!

– Ну, если ты так настаиваешь. – Сабина встала и отряхнула грязь с подола платья.

– Если тебе нравится водиться с немытой солдатней, поищи себе кого-то еще, – сердито бросил ей Викс. Когда он злился, у него краснели уши, что Сабина не могла не заметить. – Всегда найдется какой-нибудь вонючий опцион, который не прочь переспать со шлюхой.

– Вряд ли до этого дойдет, – пробормотала Сабина. – Если ты не хочешь, чтобы я осталась, хорошо, я вернусь в обоз и хорошенько высплюсь. Я понимаю, вам надо рано вставать, я же хочу попытаться пройти до первого привала пешком. Пусть я всего лишь жена легата и не привыкла к долгой ходьбе. Но я надеюсь не отставать, ведь мне не придется тащить на себе вещмешок и две жерди для частокола.

Викс уставился на нее. Сабина взяла грязную овечью шкуру, которая служила ей вместо тонкой шерстяной паллы. Впрочем, оно даже к лучшему, ведь в паллу могли в два счета сорвать с ее плеч, стоило ей сделать шаг от обоза и офицерских палаток.

– Скажи, Викс, ты будешь пускать меня к тебе в гости?

Викс не ответил. Он по-прежнему стоял, словно статуя, рядом со входом в палатку, глядя на нее в упор. Боги, она уже забыла, какой он рослый! Затем он наклонился и, порывшись в сумке, сунул ей в руку какую-то вещицу.

– Возьми это с собой.

Сабина посмотрела на тяжелую серебряную серьгу, украшенную гранатами, у себя на ладони.

– Я думала, ты давно ее продал.

– Мне никто не хотел давать за нее ту цену, которую я просил, – хмуро ответил Викс. – Я пробовал подарить ее моей девушке, но она сказала, что одна серьга ей ни к чему. Так что бери ее себе. Потому что мне она ни к чему.

Сабина почувствовала, как внутри нее что-то дрогнуло.

– Ты зачем здесь? – повторил свой вопрос Викс.

– Я же сказала тебе. Хочу посмотреть мир. А если получится, слегка изменить его к лучшему.

– Нет, я имею в виду… – Викс отчаянным жестом провел рукой по волосам. Казалось, он вот-вот зарычит. – Почему ты здесь? Зачем ты преследуешь меня?

– Если я хочу посмотреть мир, – ответила Сабина, – то лучше сделать это вместе с тобой.

Викс протянул руки и, взяв ее за плечи, приподнял, так что их глаза оказались на одном уровне. Лицо его было каменным.

– Наверно, я пожалею об этом, – хмуро сказал он.

И поцеловал ее в губы.

– Привет! – обратилась Сабина к остальным обитателям палатки, когда они с Виксом вышли на свежий воздух. – Мое имя Сабина. И я по вечерам иногда буду обитать в вашей палатке. Но я всегда буду платить вам за эту честь. Скажите мне, сколько я вам должна. Мы постараемся не производить слишком много шума, по крайней мере, в будущем. Кстати, что это у вас в котелке? Чечевичная каша? Скажу честно, я страшно проголодалась. Прыщ, а как ты получил свое прозвище?

Сабина наложила две миски чечевичной каши. Одну она протянула Виксу, а сама, скрестив ноги, уселась перед костром с другой. Остальные обитатели контуберния сели рядом с ней. Последним на землю опустился Викс.

– Никому ни слова, – предупредил он и, обняв Сабину за плечи, устроился с ней рядом.

Тит

«Всего две недели на марше, – подумал Тит, – а большинство легатов уже заметно устали». Грязь на сапогах, щетина на когда-то гладко выбритом подбородке, вода, затекающая в палатку. Большинство легатов. Но только не Адриан.

– Проследи за тем, чтобы эти письма были отправлены по назначению, после чего забери следующую партию корреспонденции, – приказал Титу Адриан, не отрывая глаз от восковой таблички, на которой он что-то писал своим размашистым почерком. – Передай префекту лагеря, чтобы он пришел ко мне завтра до начала марша. Мне не нравится ситуация с запасами зерна. Кто-то явно мошенничает, и если это не он, то я хочу знать, кто именно.

Вот это уже лучше.

– Рапорт императору? – напомнил Тит, пытаясь не выронить кипу свитков и восковых табличек.

– Я составлю его сам. Луций, а где тот рапорт от старшего центуриона о нарушении субординации в четвертой когорте?

Палатка легата Адриана гудела как улей: адъютант что-то пытался найти среди книг, аккуратно сложенных в ящиках. Стол был завален горами документов, готовых и почти готовых, и тех, к которым еще не прикасались. Рядом, с кувшином вина наготове, стоял раб. По соседству с ним другой – но только с футляром для перьев. Здесь же в ожидании, когда будут готовы его восковые таблички, нервно расхаживал взад-вперед какой-то трибун. Мимо Тита, с запиской, пробежал третий. Секретарь регистрировал свитки, а раб тем временем счищал грязь с сапог легата, в которых тот проходил целый день. Вторая, чистая, пара уже стояла в углу. Еще один секретарь записывал письмо, которое ему диктовал Адриан.

– Не забудь добавить в конце: «рукой Публия Элия Адриана».

Сам Адриан тем временем неспешно дописывал собственный рапорт. Единственный, кто не был ничем занят, это старый пес, который спал, положив Адриану на ногу голову.

– Старший центурион прислал записку, – доложил Тит, воспользовавшись короткой паузой. – Он напоминает, что ты хотел провести завтра смотр второй когорты.

– Спасибо, я помню.

За неделю похода Тит успел заметить, что Адриан ничего не забывал. Он лично присутствовал и при наказаниях, и при награждениях, пусть это был лишь рядовой легионер. Он также помнил имена не только высших офицеров, но и центурионов, и когда у легионеров возникал повод для жалобы, они знали, что могут обращаться напрямую к легату, минуя трибуна. Адриан никогда не станет спихивать решение вопроса на последнего. Наоборот, внимательно выслушает и вынесет свой вердикт.

Все дни Адриан, облаченный в боевые доспехи, проводил в седле. Еще никто ни разу не видел, чтобы он путешествовал в паланкине. Конь под ним был выносливый и мощный, и вместе с седоком его можно было принять за кентавра. Работал Адриан до глубокой ночи. Он как будто не замечал, что секретари, адъютанты и трибуны уже валятся с ног от усталости. Сам он, хотя и ложился за полночь, утром поднимался рано, как простой легионер. Он всегда оставался спокон. И что самое удивительное, Адриан всегда оставался спокоен и чист: в безупречно начищенных доспехах, с аккуратно подстриженной бородой, как будто только что вышел из бань.

– Высокородная Сабина тоже прислала тебе записку, – произнес Тит. – Спрашивает, будешь ли ты обедать с ней сегодня вечером.

– Нет, вечером я занят. Передай ей мои сожаления.

Тит вздохнул. Он был рад, когда узнал, что Сабина будет сопровождать их в походе. Это значит, что теперь он будет видеть ее каждый день. Увы, она лишь однажды ступила под своды гудящей, словно улей, палатки своего мужа. Когда же Тит в последний раз подъехал к ее паланкину, оказалось, что тот пуст.

– Госпожи нет, – пояснила рабыня. – Она отъехала посмотреть местность.

– Смотрю, ты уютно устроилась, – не удержался от колкости Тит. В отсутствие хозяйки, рабыня устроилась на ее подушках и сидела, обмахиваясь, ее пышным веером.

– Ты ведь не донесешь на меня? – спросила рабыня. На вид ей было не больше тринадцати лет. Насколько помнил Тит, Сабина подобрала эту лентяйку в Брундизии, где та побиралась на углу улицы с миской для подаяний в руках. Сабина вообще находила себе служанок в самых неподходящих местах. Половина из них, обворовав ее, сбегали прочь, что, однако, еще ни разу не остановило ее от того, чтобы тем же самым образом подыскать воровке замену.

– Госпожа сказала, что не станет возражать, если я себя немного побалую.

– Не переживай. Я честное слово никому не скажу, – пообещал Тит. И все же он предпочел бы застать в паланкине Сабину, а не ее служанку…

– Спасибо, трибун.

Адриан приложил к рапорту печать и, взяв у секретаря очередное письмо, требующее его подписи, потянулся за новым пером и с улыбкой посмотрел на Тита.

– Думаю, на сегодня с вас довольно. Все свободны.

– Правильнее сказать, замучены, – проворчал второй трибун, когда они с Титом вышли из палатки. – Эх, и почему старый легат бросил нас! Если он что-то от нас и требовал, так это лишь подносить ему кубки с вином.

– Ну, я не знаю! Лично мне Адриан нравится. По крайней мере он не спихивает всю работу на наши плечи.

– Не знаю, мне больше по душе лентяй. Например, у легата Парминия трибуны не носятся весь день взад-вперед как угорелые с депешами. Они охотятся, путешествуют в паланкинах. А у нас одни мозоли!

– Натри их гусиным жиром! – посоветовал Тит. Этой хитрости его научил Викс. Кстати, а не проведать ли Викса сегодня в его контубернии, тем более что сегодня впервые с начала похода ему выпал свободный вечер.

– Надеюсь, ты к нам не ужинать пришел, – произнес Викс, отрывая глаза от котелка, в котором что-то помешивал. – Юлий, перед тем как заступать на дежурство, сварганил рагу. Клянусь Хароном, на вкус его варево что твои подметки.

– Я готов попробовать даже их, лишь бы составить тебе компанию, – ответил Тит, присаживаясь рядом с костром. Прежде чем наведаться к Виксу и его товарищам, он сбросил с себя доспехи и знаки отличия, хотя бы затем, чтобы они не ломали голову, отдавать ему честь или нет. Все как по команде повернули головы в его сторону: и юный грек Филипп с его вечными игральными костями, и белокурый Прыщ, что клевал носом у костра, и бородатый Симон с его точильным камнем. Все как по команде кивнули. Тит кивнул им в ответ, взял у Викса миску с едой и устроился поудобнее. К этому времени уже стемнело, и лишь над верхушками деревьев догорали последние краски заката. Костер весело потрескивал, согревая и убаюкивая. «И таких костров здесь были тысячи – крошечные пятнышки света на фоне черного бархата ночи», – подумал Тит, обводя взглядом лагерь. Куда ни посмотришь – везде костры, свой у каждого контуберния. Десятый отдыхал от дневных трудов. Солдаты сели ужинать, точить мечи, лечить мозоли, рассказывать истории. Так будет изо дня в день: и завтра, и послезавтра, пока не сложат головы или они, или рогатый дакийский царь.

– Ты прав, – сказал Тит Виксу, отведав солдатской стряпни. – Вареные подметки. И боюсь, это еще мягко сказано. Представляю, как ты, наверно, скучаешь по тушеному барашку Деметры!

Симон и Филипп хихикнули.

– Ну, не совсем, – ответил Викс, почесывая затылок. – У меня есть новая подружка.

Тит смерил его укоризненным взглядом.

– Должен ли я напомнить тебе, что мать твоего ребенка имеет право требовать от тебя не только заботы, но и верности.

– Нет необходимости, – ответил Викс, уплетая рагу.

– Значит, не буду напоминать.

Тит слышал старую поговорку о человеке, который мог свалиться в сточную канаву и выйти из нее, благоухая розами. Вот так и Викс. Ему ничего не стоило свалиться в сточную канаву и выйти из нее, ведя под руку сразу двух подружек.

– А для меня местечко найдется? – раздался чей-то голос за спиной Тита.

«Сабина?»

Ошеломленный Тит поднял глаза. Рядом с ним стояла жена легата. Вот только кто-нибудь видел, чтобы жена легата стояла, накинув на плечи плащ из овечьей шкуры и закинув за спину заплетенные в косу волосы? Тит даже заметил, что от солнца у нее облупился нос.

Интересно, она пришла сюда за мной? Но не успела эта мысль разлиться приятым теплом по его телу, как Сабина сделала пару шагов и бросилась Виксу в объятия.

В какой-то миг Титу померещилось, что он видит сон. Ведь во сне такое часто бывает – смешиваются лица, смешиваются события, и эта фантастическая смесь не имеет ничего общего с реальной жизнью. С другой стороны, будь это сон, Сабина наверняка бы бросилась в объятия к нему, а не к Виксу. Это он сам взял бы в ладони ее лицо, он сам осыпал бы поцелуями ее губы. Нет, это его рука, а не рука Викса сейчас бы путалась в ее волосах, запрокидывая голову Сабины назад, чтобы его губы могли впиться поцелуем ей в шею. Нет, во сне это был бы Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

Это не сон, подумал он с упавшим сердцем. Это не сон.

– Тит! – воскликнула Сабина, когда Викс, наконец, отпустил ее. – Сразу тебя даже не заметила. С каких это пор вы с Виксом друзья?

– Я бы мог задать тебе тот же самый вопрос, – сказал Тит и сам удивился тому, что голос его даже не дрогнул.

Сабина улыбнулась и прижала палец к губам, а сама покосилась на Симона, Прыща и Филиппа. Товарищи Викса по контубернию уже отставили свои миски и приготовились играть в кости.

– Я тебе все объясню, только позже. О боги, Викс, только не говори мне, что ты разрешаешь Юлию готовить вам ужин!

Услышав, с какой легкостью Сабина называет Викса по имени, Тит ощутил укол ревности. Выходит, он и впрямь не промах, коль отхватил себе такую подружку. Потому что Сабина здесь явно не в первый раз. Это можно было понять по тому, как она села у костра, как поддразнивала Филиппа, уверяя, что тот мошенничает, как просила Симона обучить ее еврейской молитве о хлебе. По тому, как она свернулась калачиком в объятиях Викса, как прильнула к его груди, как склонила ему на плечо голову, пока он аккуратно, чтобы ее не задеть, латает подкладку шлема…

Тит попытался сосредоточиться на рагу. Он не спеша вычерпал содержимое миски до последней ложки, после чего попросил добавки и вновь принялся хлебать безвкусное варево. Он сидел у костра до тех пор, пока Симон и Прыщ, зевая, не отправились в палатку спать, а Филипп отошел посмотреть, не попадется ли ему какая-нибудь шлюха. Лишь после этого Тит осмелился поднять глаза.

– Ну и?

Сабина улыбнулась.

– Расскажи мне, как вы с Виксом стали друзьями?

– Он пару раз спас мне жизнь, когда я в первый раз попал в Дакию, – ответил Тит и для смелости набрал полную грудь воздуха. – А ты?

Викс и Сабина переглянулись, затем посмотрели на Тита и неожиданно оба расхохотались. Именно в этот момент Тит как будто пронзило молнией. Это он ощутил укол ревности. Ощутил нёбом ее кисловатый привкус – такой же, как и у желчи, отметил он про себя.

– О, это долгая история! – ответила Сабина. Сказав это, она потянулась и убрала упавшие Виксу на глаза волосы.

– Обожаю долгие истории, – ответил Тит, хотя и знал, что эта вряд ли придется ему по душе.

– Она не смогла устоять передо мной пять лет назад, когда я был стражником в доме ее отца, – пояснил Викс и чмокнул Сабину в шею. – Не может устоять передо мной и сейчас.

– Выходит, история не такая уж долгая, – заключила Сабина. – Хотя, если уж говорить о том, кто не мог перед кем устоять, то Викс…

«Пять лет назад. Когда я дарил ей букетики фиалок, а Адриан читал ей стихи».

О боги! Адриан!

– Да вы оба сошли с ума! – выкрикнул он. – Неужели вы думаете, что легат Адриан ничего не узнает? Легион не то место, где любят хранить секреты!

– А мы никаких не храним, – спокойно ответила Сабина из объятий Викса. В подрагивающем свете костра они являли собой удивительную картину – оба спокойные, уверенные в себе. Сабина взяла огромную ладонь Викса в свою, он же другой рукой лениво играл с кончиками ее волос. – Адриан в курсе, что я исследую лагерную жизнь куда пристальнее, нежели в том есть необходимость. Возможно, он также догадывается, что я завела себе любовника. Он давно дал мне понять, что не будет иметь ничего против, при условии, что я не принесу в подоле. Главное, соблюдать приличия.

«И это говоришь ты, – подумал про себя Тит. – Знай я это в Риме, когда ты только вышла замуж!»

Впрочем, он тотчас же отбросил эту мысль. Сейчас не об этом.

– И ты считаешь, что Адриану будет приятно узнать, что ты выбрала себе в любовники… простого легионера?

Сабина запрокинула голову и посмотрела на Викса.

– Он не простой.

Тит тоже посмотрел на своего спасителя.

– Тебя подвергнут порке. Может, даже казнят.

– Только если Адриан узнает, – с вызовом в глазах бросил в ответ Викс. – Вот только кто ему это скажет. Уже не ты ли, Тит?

Тит на мгновение задумался. Но лишь на мгновение.

– Вы безумцы, – повторил он.

– Возможно, – ответила Сабина. – Кстати, я принесла вина. Давайте, что ли, выпьем, прежде чем ты грохнешься в обморок.

Тит налил себе кубок вина и впервые в жизни выпил его неразбавленным. Он вернул Сабине мех, даже не почувствовав его терпкого вкуса.

– Вот уж никогда бы не подумал, что ты способна завести себе любовника, – заметил он, слегка придя в себя после первого шока.

– Надеюсь, я не слишком низко пала в твоих глазах? – на какой-то миг улыбка ее померкла. – Было бы искренне жаль.

– А с какой, собственно, стати! – подал голос Викс. – Можно подумать, ты не знаешь, кто такой Адриан.

– Думаю, в наши дни тех, кто верит в верность, можно пересчитать по пальцам, – с грустью в голосе произнес Тит. Наверно, со стороны его слова прозвучали старомодно и напыщенно, но он ничего не мог с собой поделать. – Верность женам, верность мужьям. Матерям наших детей, если уж на то пошло, Верцингеторикс.

Викс бросил поверх головы Сабины предостерегающий взгляд, как будто говоря: только посмей заикнуться про Деметру. «А может, все-таки стоит», – подумал Тит.

Сабина все еще смотрела на него. Лицо ее было серьезно.

– Прости, что разочаровала тебя, Тит.

– Неправда, ты не разочаровала, – со вздохом ответил тот. Как можно в чем-то винить женщину, которая замужем за тем, для кого существуют только юноши? В Десятом легионе всем – до последнего легионера – было известно, что у Адриана связь с одним молодым трибуном. А еще у него был смазливый адъютант, а также не менее смазливый красавчик инженер. – И не упала в моих глазах, – добавил Тит, и лицо Сабины вновь озарилось улыбкой.

«Но почему ты выбрала именно его?» – тем не менее с горечью подумал он. Кого угодно, только не этого грубого, нахального, лживого, бессовестного, неверного, неотесанного Викса. Или нет. Наверно, это был высокий, сильный, бесстрашный честолюбивый, уверенный в себе Викс? По крайней мере, в глазах Сабины. Тит посмотрел на себя, на свои костлявые длинные ноги, что торчали из-под туники, словно жерди, на тощие запястья, которые никогда не станут крепки настолько, чтобы сжимать меч, на макушке наверняка торчат юношеские вихры.

– В ближайшие месяцев шесть, если не больше – смотря как долго затянется эта кампания, – мне предстоит работать бок о бок с легатом, – произнес Тит, лишь бы не молчать. – Причем так, чтобы он не узнал, что я вечерами сижу у костра вместе с его женой и ее любовником-легионером?

– Именно так, – согласилась Сабина. – Спасибо Фортуне, что ты умеешь делать серьезное лицо. Временами мне кажется, что все дело в воспитании. Нас, патрициев, к этому приучают с детства.

– Ты уж меня извини, – подал голос Викс, – но я как грязный плебей оскорблен до глубины души.

– Зря. Признайся честно, ради своего спасения ты не в состоянии скрывать свои чувства.

«А вот я могу, – с отвращением к себе самому подумал Тит. – И, о боги, что еще мне остается делать!»

 

Глава 13

Викс

Память, как червивое яблоко, полна дыр. Мне казалось, что я отлично помню Дакийскую кампанию – даже сейчас, много лет спустя я просыпаюсь по ночам, ощущая терпкий запах хвои. Никакие другие сосны не пахнут так, как пахли сосны в Дакии – по крайней мере в тех местах, где мне довелось побывать. А побывать мне довелось почти во всех уголках империи. Запомнились мне и другие вещи, но главным образом мелочи. Все большое ушло.

Как нет и самого Траяна – нет уже давно. Вместо него теперь памятник, венчающий мраморную колонну на Квиринале, севернее от Римского форума, высокий мраморный столб, украшенный фризом, на котором изображены его главные битвы, включая военную кампанию в Дакии. По крайней мере раз в неделю я прихожу сюда. Я смотрю на фриз и вижу, как армия Траяна движется тремя колоннами, как мы входим в Дакию, как шагаем в направлении ее столицы, Сармизегетузы. Все это очень хорошо видно на фризе. Но когда ты простой солдат, тебе видна лишь дорога под твоими сапогами и потная, обгоревшая на солнце шея того, кто шагает впереди. Дорога, разъедающий легкие воздух, дорога, пыль в горле. Дорога, натертые ноги и ноющая спина, дорога, ничего, кроме бесконечной дороги. Так что мне ничего другого не остается, как пользоваться картами и фризами, чтобы выяснить то, чего я не знал тогда. Например, что первая колонна Траяна шла вдоль течения рек, от гарнизона к гарнизону, после чего соединилась со второй колонной, которая следовала маршем на север по горным широким долинам. Я слышал от тех, кто двигался в этих колоннах, что им приходилось с трудом пробиваться вперед, отражая дерзкие вылазки дакийских отрядов, что подстерегал вдоль всего пути. Но я шагал в третьей колонне, под предводительством самого Траяна, и я не помню, чтобы нам приходилось с боем прокладывать себе путь в Дакию.

Зато я помню солнечные деньки, утреннюю росу, что высыхала всего за час, стоило взойти солнцу, помню облачка пыли, вздымаемые нашими сандалиями. Еще я помню крутые горы, поросшие сосновым лесом, которые неожиданно обрывались зелеными долинами или ледниковыми озерами. Помню алый плащ Траяна, когда он скакал впереди колонны, вместо того, чтобы прятаться за спинами стражи в ее середине. Время от времени он, пристально вглядываясь в горизонт, объезжал нашу колонну с флангов.

Мы оставляли после себя сожженные деревни, обычно в наказание за пособничество мятежникам. Но лично я не поднес факел ни к одной крыше. Я как сейчас помню девушку в красном платке и ее огромные, влажные глаза, – такие глаза были у всех местных женщин, – как она смотрела на нас поверх спин своих овец, пока мы маршировали мимо. Прыщ даже влюбился по уши в одну местную девчонку, с которой познакомился у источника, и несколько недель таскал ее за собой. Какое-то время она спала в нашей палатке – готовила нам еду, в которую добавляла какие-то странные местные овощи, и обучала Сабину своему языку. Впрочем, спустя пару недель девчонка сбежала от Прыща, по всей видимости, устав от бесконечной дороги. Мы же еще долго подшучивали над Прыщом, пока в один прекрасный день он в ярости не набросился на нас с кулаками.

Помню также, как я впивался глазами в нашего орла, когда тот, сияя и переливаясь на солнце, гордо плыл над нашими головами на высоком древке. Аквилифер, в плаще из львиной шкуры, не менее гордо вышагивал впереди колонны. Орел же с надменным, я бы даже сказал, царственным видом, проплывал мимо чужих полей, и я, не в силах сдержать свой восторг, запрокидывал голову и издавал ликующий клич. И тогда этот мерзавец, наш центурион, подъезжал ко мне и больно бил меня по плечу древком.

Я помню моих товарищей. Смуглые пальцы Филиппа, бесконечно катающие игральную кость. Прыща, вырезающего для своей дакийской зазнобы браслет из мягкого бука. Когда же она сбежала, он в сердцах швырнул его в реку. Симона, который постоянно пытался вычислить, в какой стороне лежит Иерусалим. Моих братьев. И никого из них больше нет в живых. Только я.

Помню я и Тита. По идее, этому неженке было не место среди нас: его единственным желанием было поскорее вернуться домой и больше ни ногой в армию. Тем не менее он был одним из нас. Приходил к нам каждый вечер – посидеть у нашего костра, закончив свои дела у легата. Помнится, он смешно складывал свои длинные ноги под удивительно чистой туникой и потчевал нас россказнями про других офицеров. В том числе и про самого Траяна. По большому счету он каждый вечер рассказывал одно и то же, но мы с охотой его слушали, и даже просили повторить его байки. Помню, его перекошенное лицо, когда он впервые отведал «поски». Это кислое солдатское вино, которые мы получали вместе с пайком.

– Что это? – спросил он.

– Поска, – с улыбкой ответил я. – Производится из лучшего уксуса в империи. Им отлично промывать раны. Пей до дна.

– Лучше налей его в шлем, – посоветовал Симон, – и подержи в нем ноги. Лучшее лекарство после долгого марша. Дай ногам отмокнуть в поске, и мозолей как не бывало. Назавтра можно шагать дальше.

– Надеюсь, ты после этого вино не пьешь? – в ужасе спросил Тит.

– Если ты такой брезгливый, можешь его процедить, – пояснил Прыщ, и мы все покатились со смеху. Тит же вылил содержимое кубка на землю.

Помню, как первый раз Адриан вымазался в грязи. Колонна остановилась на берегу разлившейся реки. Топографы возились с картами, пытаясь выяснить, где же находится ближайший брод. Тот хотя и был обозначен на карте, в половодье исчез под водой.

Я сел на дороге, со стоном сбросил с плеч вещмешок и блаженно вытянул усталые ноги. Впрочем, так поступил не я один. Трибуны тем временем верхом унеслись на соседний луг, где затеяли какие-то дурацкие игры. Но тут из-за деревьев вышел олень – самец с красивыми, ветвистыми рогами, венчавшими его голову, словно корона. Адриан сидел поодаль верхом на своем жеребце, с усмешкой наблюдая за детскими забавами офицеров, однако стоило ему увидеть оленя, как усмешки как не бывало. Он тотчас весь напрягся и выхватил у сидевшего рядом легионера копье.

Испуганный олень бросился в бегство. В считанные мгновения Адриан догнал его, а в следующий миг метким ударом пронзил ему сердце. Из раны ему на ноги фонтаном брызнула кровь, но Адриан лишь растерянно заморгал, как будто стряхивая наваждение, – и лишь потом расплылся в улыбке.

– Он обожает охоту, – позже сказала мне Сабина. – На оленей, кабанов – на всех, за кем можно броситься в погоню верхом или пешком. Странно, не правда ли? На вид его никогда не примешь за охотника. Ведь он любит животных и ненавидит грязь.

– Охота здесь ни при чем, – ответил я. – Ему нравится убивать.

Эта еще одна картина, которая частенько будет меня по ночам. Адриан с копьем в руке, улыбаясь, смотрит на свою забрызганную кровью ногу. Кровь была темной, но в моих снах она ярко-алая.

А еще я помню Сабину. Как ее непослушная коса вечно расплеталась. Как ее пальцы мяли и массировали мне ноги после двадцатимильного марша, пока все мои мышцы не превращались в кисель. Как она постоянно повторяла «Ой как интересно!», когда Филипп учил ее держать игральную кость. Или когда Симон учил ее еврейской молитве о хлебе. Или Прыщ показывал ей, как соскребать ржавчину с кирасы. Сначала ее короткий носик под палящим солнцем сделался коричневым, а затем на нем выступили веснушки. Не знаю, как ей это удавалось: подкупала ли она служанку и стражников или взяла с них клятву держать язык за зубами, но Сабина днями шагала пешком рядом со своей повозкой, в которой ей полагалось путешествовать в относительном уюте, а примерно половину ночей проводила в моей палатке. И что самое удивительное, мои друзья даже не догадывались, что перед ними жена легата. Раз в неделю она облачалась в шелка и присутствовала на императорском ужине, похожая на богиню, но в остальное время расхаживала в простом шерстяном платье и грубых сандалиях, как любая другая женщина, которая решилась сопровождать своего возлюбленного в поход. Я слышал истории о богинях, которые спускались с небес на землю, и никто даже не мог заподозрить, кто они такие. Кто знает, может, моя малышка Сабина и впрямь была богиня.

Помню, как я потешался над ней. Какую гримасу она скорчила, когда впервые отведала овсяной похлебки, приготовленной в шлеме. Затем, водрузив себе на голову этот же шлем, правда, уже в палатке, она в чем мать родила безукоризненно изобразила все парадные маневры легиона. Видели ли бы вы, какое серьезное лицо было у нее при этом!

Я невольно восхищался ею: она не жаловалась и не ныла, а продолжала бинтовать натертые ноги, пока те наконец не привыкли к долгой ходьбе. На переправах она постоянно уступала свою роскошную повозку женщинам с детьми, чтобы они могли в безопасности перейти брод, вместо того, чтобы бороться с коварным течением. А какую головомойку она учинила как-то раз нашему лекарю! Армейские лекари не спешили оказывать помощь женщинам и детям, мол, тех в поход никто не звал, сидели бы лучше дома, так что незачем тратить на них драгоценные снадобья.

Сабина, не стесняясь в выражениях, высказала все, что думает по этому поводу, и доложила Адриану, потребовав, чтобы лекаря высекли. После этого случая сопровождавшие легион женщины и дети получали такую же врачебную помощь, что и легионеры.

Помню, как мы с ней занимались любовью в моей походной постели, стараясь не слишком шуметь при этом, что, увы, не всегда удавалось. Как-то раз Филипп пригрозил, что выльет на нас ведро воды, если мы и дальше будем мешать ему спать.

– Пошел ты сам знаешь куда, – вежливо посоветовала ему в темноте Сабина. Я же расхохотался так, что едва не умер от смеха.

Помню, как Тит постоянно напоминал мне про Деметру, которая ждала меня в Моге.

– Она ведь носит твоего ребенка! – бросил он мне с упреком в голосе. – Ты же, не прошло и дня, нашел себе другую. Ты хотя бы изредка о ней думаешь?

– Нет, – честно признался я. – И только посмей заикнуться о ней Сабине!

Нет, я пытался представить Деметру. Как с каждым днем ее живот круглеет и круглеет, а она все мнет и мнет тесто, печет хлеб или играет с сыном. Согласен, Деметра, с ее царственным ростом и копной медового цвета волос внешне была куда привлекательнее малышки Сабины с ее веснушками. Иногда я исподтишка наблюдал за ней, как она с серьезным видом, ломая язык, пыталась произнесли по-дакийски новое слово. Как она выливала на голову опциона ушат крепких солдатских словечек. В эти минуты я со всей ясностью понимал, как наскучила мне прекрасная и правильная Деметра.

Впрочем, терзаться раскаянием было некогда. На дворе стояло лето. У меня был император, у которого я нес службу, и враг, которого мне предстояло убить. Днем передо мной лежала долгая дорога, которая ни на что другое не оставляла времени, ночью – худенькая девушка рядом со мной. Вот, собственно, и все, что запомнилась от того долгого похода, а отнюдь не широкая картина политических шагов и стратегий. Хотите узнать историю той военной кампании? Ступайте к колонне Траяна у подножия Квиринала и изучайте себе на здоровье фриз, застывший и бесцветный! Этот фриз, вполне вероятно, снабдит вас фактами, но из него вы никогда не узнаете, сколь великолепен был Траян, как он, словно спустившийся с небес бог, шагал пешком рядом со своими солдатами. Фриз бессилен передать подробности того марша, те самые мелочи, что до сих пор будят старого солдата посреди ночи, напоминая ему, что то были лучшие деньки его жизни.

К Сармизегетузе мы подошли к концу лета. Увы, с этого момента, моя память становится чересчур ясной.

Плотина

Письмо от дорогого Публия!

Плотина потрогала пальцами выпуклости печати. Наконец-то! Письма от него приходили нечасто, хотя сама она писала ему каждую неделю. Впрочем, ничего удивительного. Расстояние слишком велико, дороги ненадежны, да и вообще он теперь важная фигура, и его первоочередного внимания требуют совершенно другие вещи. Даже самый преданный сын вынужден выбирать между долгом и матерью. Нет, нет, никто не скажет о ней, что Помпея Плотина чересчур навязчивая мать. Впрочем, Адриан всегда выкраивал минутку, чтобы написать ей, причем собственноручно. Ее дорогой Публий прекрасно знает, с каким упоением читает она его твердый, красивый почерк. Ведь это она сама учила его писать. Правильно держать в пухлых мальчишеских пальчиках стило.

– Послушайте, девушки! – крикнула она своим служанкам. Те слегка испуганно посмотрели на нее. С какой стати их хозяйка вдруг такая веселая. – Сегодня такой чудесный день. Берите свою работу и идите на улицу.

По большому счету чудесным день был с большой натяжкой. В Рим пришла осень, серая, безрадостная. Зелень садов поблекла, лилии увяли, розы пожухли и из алых сделались бурыми. Не забыть бы сделать внушение садовникам!

Спустя час Плотина, в своих темно-фиолетовых шелках, ступила на сухую траву, направляясь к небольшому гроту, в котором – как бы приглашая вас присесть рядом с нежно журчащим фонтаном, – стояла мраморная скамья. Отсюда открывался прекрасный вид на раскинувшиеся внизу императорские сады. Служанки расположились вокруг нее – рабыни с корзинками, в которых лежало шитье, вольноотпущенницы с ее письмами, маленькие девочки, готовые бегом броситься выполнять любое ее поручение.

– Живо угомонитесь! – строго велела Плотина. Женщины тотчас умолкли и взялись за работу. Нет, ее челядь отлично вышколена, но рабы, они как собаки, что нуждаются в строгом ошейнике и крепком поводке. Стоит дать слабину, как эти кумушки тотчас раскудахчутся, как куры в курятнике, обмениваясь слухами и сплетнями. Бросив напоследок строгий взгляд на служанок, Плотина устроилась на скамье и открыла письмо.

Да, ее дорогой Публий жив и здоров. Разумеется, у него много дел. Нет, конечно, он слишком скромен, чтобы прямо об этом написать, однако Плотина не сомневалась, что под его руководством вверенный ему легион процветал. Траян же, увы, по-прежнему не желает даже думать о преемнике.

«Я вижу, как ты хмуришь брови, – писал ее дорогой Публий, – но боюсь, что по вечерам я, вместе с другими офицерами, напиваюсь на ужине у императора. Знаю, ты этого не одобряешь. Я же, поверь мне, не питаю никакой любви к неразбавленному вину и армейским историям, но, похоже, другого выхода у меня нет, если я хочу разговаривать с Траяном без смущения».

Плотина действительно нахмурила брови. Впрочем, сердилась она не на дорогого Публия, а на Траяна. О боги, такой дальновидный человек буквально во всем и такой близорукий, когда дело касается родной семьи! По-прежнему пьет неразбавленное вино и обменивается сальными шуточками с солдатней, как какой-то мальчишка! Какое счастье, что Адриан пережил эти крайности в куда более подобающем возрасте!

«Твой супруг-император трудится до седьмого пота, – продолжал тем временем дорогой Публий, – и нам ничего не остается, как во всем подражать ему. От его взгляда не ускользнет даже самая последняя мелочь, но он находит время и для тех дел, что остались в Риме. Знала бы ты, с каким воодушевлением он ухватился за схему раздачи хлеба, предложенную Вибией Сабиной!»

И вновь брови Плотины хмуро сдвинулись на переносице. У нее до сих пор не укладывалось в голове, что эта девчонка увязалась вслед за армией. Римская матрона, шагающая вместе с легионами? О боги, что эта взбалмошная девчонка вбила себе в голову? Нет, конечно, дорогой Публий в душе был против, но он слишком добр, слишком мягок, чтобы приструнить супругу. За него это в своих письмах делала Плотина. Ведь кто еще, как не она?

– Сноха, – сказала она полной эфиопке, которая пользовалась ее доверием и которой было поручено надзирать за швеями, – согласись, что от нее не дождешься уважения.

– Да, госпожа, – покорно ответила та, не отрыва глаз от иглы. Служанки давно уяснили для себя, что даже если к вам обратились с вопросом, ответа как такового не требуются. Плотина одобрительно кивнула и, зябко поежившись, плотнее завернулась в темно-фиолетовую паллу. Осенний ветер бодрил, но и пронизывал до костей.

Кстати, говоря о поддержке сирот, Сабина хотела бы внести свой вклад в ее осуществление.

Что ж, была вынуждена согласиться Плотина, возможно, в предложении этой упрямицы есть смысл. Специальный императорский фонд, ежегодно берущий на свое содержание осиротевших свободнорожденных римских детей – это, конечно, прекрасно. Но вряд ли эта идея пришла в голову Сабине! Дорогой Публий предлагал Траяну нечто подобное еще года два назад, но тот отказался его выслушать. Или, может, это с самого начала была ее идея, а дорогой Публий лишь озвучил ее перед императором, лишь бы сделать приятно своей женушке?

«Сабина хочет внести свой вклад в сумме ста тысяч сестерциев из своего собственного кошелька, чтобы запустить эту схему раздачи хлеба. Я уверен, что ты будешь довольна».

Сто тысяч сестерциев? О нет, чем тут можно быть довольной? Если так дело пойдет и дальше, этой девчонке самой того гляди придется пойти с протянутой рукой, прося подаяния. Почему бы – если ей не терпится заняться благотворительностью, – Сабине не подыскать себе что-нибудь поприличнее, нежели вытаскивать из трущоб всяких шлюх и давать им работу? А что касается раздачи хлеба, хватило бы и символической суммы. Сто тысяч сестерциев! Это примерно четверть суммы, которую плебей вносит, чтобы перейти во всадническое сословие. К тому же откуда у нее свой кошелек? Эти деньги принадлежат дорогому Публию, и он вряд ли сумеет выкроить из них требуемую сумму. Если вы фигура публичная, ваша жизнь – дорогая вещь, вечно нужно кому-то платить, кого-то подкупать, где-то появляться, ходить в гости, самому принимать гостей.

Лучше бы она потратила эти сто тысяч на то, чтобы протолкнуть его вверх! И что самое главное, она ведь все прекрасно понимает. И делает это нарочно, с умыслом, чтобы позлить ее, Плотину, чьи наставления и советы она привыкла пропускать мимо ушей. На чьи письма отказывалась отвечать. Разве она ответила хотя бы на одно из тех писем, которые Плотина отправила ей с начала кампании? Писем, призванных наставлять и направлять, давать материнские советы? Ни на одно.

Плотина резко вздохнула и оторвала глаза от письма дорого Публия. Позади нее нежно журчал фонтан, ветер покачивал голыми ветвями кипарисов, однако императрица Рима ничего этого не замечала: радость ее дня была омрачена.

– Ниоба! – прикрикнула она на рабыню, беря у нее из рук полотенце. – Немедленно переделай этот шов!

– Да, госпожа.

«Я доверяю тебе распорядиться насчет пожертвования Сабины», – писал дорогой Публий, после чего пустился в легкомысленные рассуждения о других вещах. Например, как он, поскольку армия дошла до Сармизегетузы и легионы заняты подготовкой к осаде, может позволить себе время от времени выбраться на охоту. Но Плотина отложила письмо. Зачем читать, что пишет ей дорогой Публий, если сама она в дурном настроении. К тому же у нее имелись иные соображения по поводу того, как ей провести день.

Императрица просидела в гроте еще полчаса, глядя на расстилающиеся внизу сады. Ветер тем временем заметно усилился, резкий и холодный, и пурпурная стола на ходу колыхалась вокруг ее ног. Но рабыни не жаловались, лишь потуже укутались в шали и сосредоточились на работе, пока их хозяйка продолжала сидеть, похлопывая письмом о каменную скамью.

– Приведите ко мне моего нового секретаря из Афин, – наконец произнесла Плотина. – Если не ошибаюсь, его имя Басс. Я бы хотела поговорить с ним о новом порядке раздачи хлеба.

Если она возьмет это дело в свои руки, это даст ей возможность следить за его ходом, контролировать, получать нужные сведения.

«Я доверяю тебе распорядиться насчет пожертвования Сабины», – написал ее дорогой Публий. Так она и поступит. Другое дело, что эти сто тысяч сестерциев могли бы найти себе лучшее применение, вместо того, чтобы быть истраченными на кормежку сопливых сорванцов в провинциях.

Безусловно, бывшая императрица Марцелла назвала бы это вмешательством в чужие дела. Плотина называла это долгом.

– Пойдемте, – бодро сказала она своим женщинам, вставая со скамьи. – Здесь слишком холодно. От такой работы никакого прока. И почему ни одна из вас даже словом не сказала мне об этом?

– Да, госпожа, – хором пробормотали служанки и следом за ней направились назад в дом.

Сабина

– Я бы не советовал тебе слишком много времени проводить на солнце, – заметил Адриан. – Ты уже стала совсем коричневая.

Сабина посмотрела на свои загорелые руки.

– Траяну нравится.

– А мне – нет.

Сабина прекрасно знала, что ему нравится, а что нет. Так что дело вовсе не в загаре, а в том, какое замечание отпустил по этому поводу император на последнем ужине, похлопав Сабину по веснушчатой щеке.

– Ты переносишь тяготы армейской жизни куда лучше собственного мужа, моя маленькая Сабина.

– Он не хотел тебя обидеть, – сказала она Адриану. – Подумаешь, слегка пошутил.

– У него нет причин шутить надо мной. Я честно исполняю свой долг. Работаю в три раза больше, чем любой другой легат в его армии.

– И он это знает и ценит. Но он также прекрасно знает, что ты не любитель военных кампаний.

– Скорее солдат, – процедил сквозь зубы Адриан, перекладывая в другую руки стопку восковых табличек. – Будь то император или простой легионер – любой, кто предпочитает мечу книгу, в их глазах ничто.

– Не принимай все так близко к сердцу, – утешила мужа Сабина. Как она и предсказала в разговоре с Виксом, ее тропа пересекалась с тропой Адриана не чаще одного раза в день. Тем не менее она любила заглянуть к нему вечерком, чтобы переброситься парой дружеских слов. Особенно сейчас, когда легионы стояли под Сармизегетузой, взяв город в кольцо, в расчете на то, что враг сам сложит оружие. Что, по мнению Сабины, было пустой тратой времени.

– …бесполезные кампании, – продолжал жаловаться Адриан. – Разумеется, мятеж следует подавить, но как только осада закончится. Траян поговаривает о продолжении похода. Он, видите ли, намерен идти в Сарматию! В Сарматию! Во сколько лет и во сколько миллионов сестерциев нам это обойдется? Эти войны за расширение границ, они ложатся на империю тяжким бременем и совершенно бесполезны! Рим и так огромен!

– Да, но ведь мы обожаем приобретать новые провинции, – напомнила Сабина. – И не лучше ли, когда легионам есть чем заняться. Ведь стоит походу закончиться, как солдаты маются от безделья. У них начинают чесаться кулаки и начинают искать, на ком бы им выпустить пар.

– Их можно занять и другими способами, – произнес Адриан, задумчиво похлопывая по ладони пером. – Например, поручить им строительство…

– Траяну строительство не нужно. Он видит себя вторым Александром.

Адриан презрительно фыркнул.

– Любой император видит себя вторым Александром.

– А ты?

– Умереть в тридцать два года, чтобы сразу после твой смерти все, что ты воздвиг, развалилось на части? Нет, избавь меня. С меня довольно того, что я… Адриан.

Сабина оперлась подбородком на ладони.

– И что это значит?

– Нечто такое, чего мир еще не видел, – ответил Адриан с мечтательным блеском в глазах.

Сабина посмотрела на мужа: аккуратно подстриженная борода, сильные плечи, которые казались еще мощнее, когда на нем была кираса, рука, нервно сжимающая перо, и взгляд человека, узревшего нечто такое, что не видно остальным. Интересно, что именно? Сабина не знала. Порой она даже задавалась вопросом, насколько откровенен с ней муж. Помнится, как-то раз Адриан обмолвился, что все, что ему нужно от мира, это его исколесить. Сказал ли он всю правду? Почему-то она не могла избавиться от ощущения, что он что-то прячет, таит в душе нечто такое, чем не желает делиться ни с кем. Даже с ней.

– Как жаль, что мы застряли здесь до окончания осады, – весело произнесла Сабина. – Здесь, в Дакии, так красиво! Я бы с удовольствием посмотрела бы на эту страну.

Мечтательный блеск в глазах Адриана потух. Зато на его место пришел другой – полный задора, который нравился Cабине куда больше.

– Боги, ну конечно! Такой охоты, как здесь, у меня еще нигде не было. Волки размером с медведей. Вчера мои собаки загнали парочку. Честное слово, я бы не удивился, узнай я, что это были Ромул и Рем во плоти. Мне сейчас выделывают их шкуры. Из них можно сшить отличное покрывало, и еще останутся хвосты.

– Легат! – Это в палатку вошел трибун. Шагнув внутрь, он снял шлем и отдал салют. Как оказалось, это Тит. – Депеши из Рима. Принести их тебе?

– Да, немедленно, – Адриан в последний раз со вздохом вспомнил охотничьи просторы Дакии и вернулся к столу. Сабина поставила кубок и поднялась с места.

– Трибун, будь добр, проводи меня до моей палатки.

– Сочту за честь, госпожа, – ответил Тит, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза.

Адриан рассеянно пожелал ей доброй ночи. Сабина взяла под руку Тита, и вместе они вышли из палатки.

– Давай сначала сходим к реке, – предложила она, когда они отошли на приличное расстояние. – Мне наконец удалось стянуть с Викса тунику. На ней столько грязи, что если ее поставить, она так и останется стоять.

Тит даже присвистнул, однако вслух ничего не сказал, оставив свое неодобрение при себе. Сабина тем временем взяла с повозки узел с грязным бельем.

С того самого первого вечера, когда она заметила на лице Тита потрясенное выражение, Сабина не переставала надеяться, – причем эта надежда не переставляла удивлять даже ее саму, – что им удастся сохранить дружеские отношения. Тит по-прежнему приходил по вечерам к костру, разделить ужин и поболтать, и даже если при этом он старался не смотреть в сторону Сабины и Викса, то скорее из чувства такта, от обиды.

Вскоре они подошли к реке, чьи серебристые воды окрасились в вечернем солнечном свете закатным пурпуром. На берегу с десяток солдат и несколько женщин стирали подкладки шлемов и туники, время от времени шутливо жалуясь на натруженные ноги и ноющие спины. Кое-кто с любопытством посмотрел на Тита в его безукоризненно начищенных доспехах. А вот на Сабину, с ее косой и накидкой из овечьей шкуры, никто даже не посмотрел. Да и с какой стати? На вид ее можно было принять за рабыню, в лучшем случае – за чью-то служанку-вольноотпущенницу: просто еще одна смелая женщина, из тех, что следуют за легионом. За упорядоченным квадратом лагеря маячила Сармизегетуза, которую солдаты называли просто Сарм. Сабина бросила взгляд поверх верхушек деревьев на столицу даков: вечернее небо пронзала неприступная скала, увенчанная крепостью. Помнится, когда ее громада впервые замаячили вдали, солдаты издали дружный возглас. Сабина тотчас поднесла к глазам ладонь, чтобы лучше ее рассмотреть.

Рим имел четкую, упорядоченную планировку, разрастаясь вширь вокруг форумов, холмов и капитолиев. Даки же построили город, который в буквальном смысле цеплялся, взбираясь вверх по вертикальной стене. Остроконечные крыши и крутые улички, извивавшиеся вокруг вырубленных в камне террас, – и над всем этим высилась крепость дакийского царя. Именно в этой крепости он сейчас заперся вместе со своим диким, кровожадным войском.

– Через неделю от нее останется лишь груда щебня, – похвалялись тогда инженеры. Впрочем, Сабину ничуть не удивляло, что спустя месяц крепость на скале как стояла, так и продолжала стоять, а в каменной глыбе не было сделано даже крошечной зазубрины.

Сабина покачала головой, отгоняя воспоминания. Вместо этого, она опустилась на влажный песок речного берега и принялась полоскать в холодной воде тунику Викса.

– Что-то мне не доводилось видеть жен легатов за стиркой, – заметил Тит. – Почему бы тебе не поручить эту работу рабыням? Или тебе нравится самой счищать с одежды грязь?

– Ну, я бы не сказала, – ответила Сабина, пытаясь удалить с ткани какое-то особенно упрямое пятно. – Но какой смысл в приключении, если ты пропустишь самую увлекательную его часть? Викс же не может попросить раба начистить ему сапоги или починить кирасу. Так почему это должна делать я? Все должны быть в равных условиях.

– Тогда понятно, – ответил Тит. – Наверно, я не имею вкуса к приключениям.

– Верно, ты ученый. У тебя вкус к другим вещам.

– Нет, дело даже не в этом. Я самый обыкновенный. Просто как сказал один мудрец: «Трудолюбие восполняет даже самый посредственный ум».

– Это Сенека?

Тит кивнул.

– Я с удовольствием оставляю приключения куда более великим людям, нежели я сам. С меня достаточно того, если я вернусь домой живым и мне больше никогда не придется беспокоиться о том, чистая туника на мне, или нет.

– А ты отдавай туники мне, и я верну их тебе чистыми, – предложила Сабина, выкручивая тунику Викса. Титу показалось, что глаза ее светятся гордостью. – Возможно, стирка не самое увлекательное занятие, но она получается у меня неплохо.

Вообще-то ей это было жутко интересно. Да что там! Ей это нравилось. Нравилось шагать рядом с повозкой, полной грудью вдыхая напоенный ароматом хвои воздух. Или помогать несчастному писарю толкать упрямого мула, чтобы тот сдвинулся с места. Или же, посадив их к себе на бедра, переносить через брод чьих-то детишек. И ничего, что потом еще целый час в сандалиях чавкает грязь! Или учиться крепким солдатским словечкам, которые поначалу были для нее почти чужим языком. Все это было интересно и весело. Или взять товарищей Викса. Филипп научил ее жульничать при игре в кости. Симон – помнится, в первый раз он с опаской посмотрел на нее, стоило ей открыть рот и заговорить, – привык к Сабине и стал ей почти другом. Юлий, который врал как сивый мерин буквально обо всем, но не имел ничего против того, что и Сабина, если на то пошло, тоже говорила далеко не всю правду. Прыщ, который поначалу страшно тушевался в ее присутствии, но теперь, похоже, не оставлял надежды, что она бросит Викса и обратит свое внимание на него.

И когда другие женщины спрашивали ее: «А который из них твой?», Сабина указывала на высокого воина – рыжеволосого, загорелого, с вечной улыбкой на лице, и глазом не моргнув отвечала:

– Вот этот.

И это было, пожалуй, веселее всего.

– Кажется, грязь отстиралась, – с этими словами Сабина напоследок прополоскала тунику и подержала на весу, давая воде стечь. – Пятен не видать. Будем считать, что она чистая.

К этому времени легион уже расцвел соцветиями костров. Над лагерем, вместе с дымком, устремляясь к звездам, плыли самые разные запахи: гари и масла, жареного мяса и сушащейся одежды, кожи и пота, конского навоза и стали. Сабина глубоко вдыхала эту смесь, пока они с Титом шагали сквозь лабиринт палаток и костров.

«Интересно, а моему мужу нравится этот запах легиона на марше», – подумала Сабина и решила, что наверно, нет. Вот императору Траяну он наверняка нравился. И Виксу – сколько бы тот ни жаловался на свой Десятый, его традиции, его центурионов и его запахи. Запахи он обожал.

– Мало того, что ты украла мою тунику – бросил ей в лицо обвинение Викс, когда они с Титом подошли к костру. – Так теперь ты еще гуляешь с трибуном. Да, вам бабам всегда подавай офицеров!

Викс сидел, скрестив ноги у костра, положив на колени меч. Пламя костра окрасило его волосы из рыжих в золотые. Он работал точильным камнем, и под загорелой кожей голых рук перекатывались стальные мускулы. Сабина давно усвоила: для того, чтобы наточить меч, требовалась сноровка, и немалая.

Сначала небольшим ножом следовало соскоблить пятна ржавчины, если те вдруг появились, затем твердой рукой долго работать точильным камнем. Длинные взмахи для лезвия, короткие – для острия. Затем меч полагалось тщательно смазать маслом, а напоследок протереть мягкой ветошью. А еще говорят, что, мол, мужчины не способны ухаживать за младенцами! Тот, кто такое говорит, размышляла Сабина, садясь рядом с Виксом, никогда не видел, как легионер ухаживает за своим мечом.

– Я принес вина, – сообщил Тит и протянул мех. – Стал бы я приносить вино, если бы хотел сбежать с твоей девушкой?

– Давай мне вино, а ее забирай себе.

– Ты серьезно? – удивился Тит, но Викс уже обнял Сабину за плечи и, притянув к себе, поцеловал в висок.

– Где Симон и все остальные? – спросила она, оглядываясь по сторонам.

– Прыщ и Филипп сегодня стоят в карауле. – Виск снова взял в руки точильный камень. – Симона опцион отправил в разведку. Так что костер сегодня в нашем полном распоряжении.

А потом и палатка, добавил он уже одними глазами. В кои веки можно не бояться, что мы кого-то разбудим.

Она уже потеряла счет, сколько раз они спали вместе, но до сих пор одного его взгляда было достаточно, чтобы внутри нее все затрепетало от предвкушения ночи.

Тит кашлянул и налил в оловянные кружки вина. Глядя на пляшущие языки пламени, все трое в ленивых позах устроились у костра. Вернее, в ленивых позах устроились лишь Сабина и Тит. Викс то и дело раздраженно постукивал по камню ногой и жаловался на затянувшуюся осаду.

– …больше катапульт, – рассуждал он. – Постройте их нужное количество, и они в два счета разнесут вам ворота.

– Можно построить сколько угодно осадных машин, но тогда мы останемся без леса, – мягко возразил Тит. Даже в спорах он был предельно деликатен. – Лично готов заплатить, лишь бы ворота открылись. По словам Катона, «нет такой крепости, которую бы не взяли деньги».

– Цицерона, – поправила его Сабина. – Это Цицерон так сказал.

Страсть Тита к цитатам порой вызывала у Викса и его товарищей недоуменные взгляды, однако по части цитат она легко могла заткнуть его за пояс.

– Или почему бы не предпринять ночную атаку? – продолжал рассуждать Викс, бросив взгляд на черный силуэт Сарма. Крепость надменно высилась над палаточным лагерем – солдатами, осадными машинами, платформами и лестницами. – Послать отряд, чтобы лазутчики под покровом темноты проникли через стены и открыли ворота, – с этими словами Викс с удвоенным усердием заработал точильным камнем. Для такого, как он, ожидание было смерти подобно. Месяц сидения под стенами крепости для него – сродни году. Сабина подошла сзади и, опустившись на колени, принялась массировать ему плечи. Викс перестал недовольно бормотать и даже ахнул от удовольствия.

– Слева, если можно, посильнее, сегодня я сам не заметил, как растянул мышцу.

– С тобой такое часто бывает, и всегда слева, – Сабина принялась мять больную мышцу ниже плеча, которая чаще других давала о себе знать. – Как будто твоей левой руке не нравится, что в ней всегда щит.

– В учебном лагере я переучился на правшу, хотя до этого привык сражаться левой. Так было проще, чем выслушивать вечные упреки начальства. Ой!

– Зато теперь вечно жалуется твоя левая рука. – Сабина запустила пальцы под вырез его туники и принялась массировать плечо. Кожа Викса была теплой, но жар костра здесь был не при чем. Чтобы согреться, костер ему был не нужен. Стоило Сабине прикоснуться к нему, как он словно начинал полыхать изнутри жаром, как будто кровь его вот-вот закипит.

Викс поймал ее пальцы в свои, мозолистые от рукоятки меча и скользкие от масла, и крепко пожал. Впрочем, своих речей по поводу осады он не оставил.

– Отправьте меня с веревкой. Я перелезу через стены и…

– Все, я сдаюсь, – вздохнула Сабина, убирая руки. – Тебя сегодня ничем не унять. Разве чуть позже, когда я стащу с тебя одежду.

Она переползла на другую сторону и посмотрела на лежавший у него на коленях меч. Поскольку Викс даже не думал его убирать, ей пришлось положить голову на колени Титу.

– …я открою вам ворота, – не унимался Викс.

– О боги, сколько можно! – взмолился Тит. – Какая разница, падет город или нет. Можно подумать, это что-то меняет.

– Как так, какая разница? Что ты хочешь этим сказать? Выходит, я зря потратил целое лето, шагая сюда, в Дакию? И теперь, без единого сражения, я должен вернуться домой?

– А почему зря? Лето было просто замечательное: хорошая погода, красивая страна, веселый поход. Даже я убедился в том, что армейская жизнь не так уж плоха.

– И я, – поддакнула Сабина, отрывая голову от колен Тита. В начале похода она страшно переживала, что через каждый час-полтора вынуждена была забираться обратно в повозку, давая отдых натруженным ногам. Она массировала их, бинтовала кровавые мозоли, проклинала свои хилые мышцы. Глядя на легионеров, она отказывалась поверить, что можно часами шагать по пыльной дороге, нет, не прогулочным шагом, а маршем, в сапогах, в доспехах, с оружием в руках, неся за плечами тяжелые вещмешки. Однако вскоре ее собственные мышцы сделались крепче, и теперь она уже шагала целый день, не зная усталости, и даже находила силы, чтобы вместе со всеми горланить походную песню. Иногда она даже сочиняла скабрезные куплеты, которым затем учила Викса и его друзей.

– Если на наших копьях не будет вражеских голов, значит, все псу под хвост, – изрек Викс, подводя итог. – И для чего я тогда пошел служить? Ведь не ради же жратвы и денег?

– Ты и впрямь настоящий варвар, – заметила Сабина.

– Согласен, – поддакнул Тит. Сам того не замечая, он начал легонько поглаживать ей волосы, как будто опасаясь, что она оттолкнет его руку. Но она только закрыла глаза. – Нам нет необходимости предпринимать решительные действия против Сармизегетузы. Колодца в крепости нет. Так что рано или поздно запасы воды у жителей кончатся.

– А если у них есть трубы, и по ним в крепость поступает вода? – спросил Викс, подбрасывая в костер еще одно полено. Сухое дерево занялось пламенем, и к небу с треском устремились искры, как будто хотели занять местечко среди россыпи звезд.

– Верно. Я не раз был свидетелем горячих споров в императорском шатре по поводу этих труб. Обычно, пока Траян спорит с легатами, я стою в уголке, рядом с ящиками с депешами и слушаю. – Тит продолжал нежно поглаживать ей волосы. Эти легкие прикосновения убаюкивали, и Сабина зажмурилась от удовольствия. «Счастливая женщина, которая станет женой Тита», – подумала она. – Легат Адриан хочет отравить источник воды, но этот выход ненадежный. Император надеялся, что, если трубы широкие, в них под покровом ночи можно было бы запустить несколько человек, чтобы они пробрались под стены. Но, увы, их диаметр оказался слишком мал.

Викс запрокинул голову и расхохотался, после чего словно жонглер бросил наточенный меч в воздух и ловко его поймал.

– Обожаю нашего императора, – со смехом заявил он. – И тебя тоже обожаю, Тит. Правда, рассуждаешь ты, как патриций. Яд, ночные вылазки. Попробуй хоть раз раскинуть мозгами, как варвар! Порушьте эти проклятые трубы!

– Это возможно лишь в том случае, если знать, где они выходят, – ответил Тит. – Мы же этого не знаем.

– Зато знаю я.

 

Глава 14

Тит

– Ты думаешь, нам такое не приходило в голову? – спросил Тита Траян, с сочувствием глядя на молодого трибуна. – Да мы бы не задумываясь перерезали эти трубы, знай мы, как к ним подобраться.

– Доступ есть, Цезарь. Позволь, я покажу тебе это место на карте, – возразил Тит, переминаясь с ноги на ногу. – Один из моих легионеров обнаружил его во время ночного дозора. То место, где трубы выходят на поверхность. Если их разрушить, крепость останется без воды. Не слишком красивый способ, зато простой и надежный. Как только даков одолеет смертельная жажда, они сами откроют ворота.

Император задумчиво насупил брови.

– Приведите моих инженеров! – приказал он, и походная палатка Траяна мгновенно загудела, как улей. Тит стоял посреди этой суматохи, охваченный странным возбуждением. Чтобы прийти сюда, ему потребовалось собрать воедино все имевшееся у него мужество. И все же он превозмог себя и рискнул представить на суд Траяна безумный план Викса.

– Я, что, должен это сделать сам? – подзадорил его Викс. – Можно подумать, что кто-то пустит потного легионера в грязных сапогах в императорскую палатку! Так что, дружище, хочешь ты или нет, но это придется сделать тебе.

– Я? Но я не могу…

– Тебе ведь уже случалось с ним говорить?

– Лишь походя, – признался Тит. – Раз или два. Ничего серьезного… Я вообще не любитель вести с императорами серьезные беседы. Впрочем, не только с ними, а просто с важными людьми. Они смотрят на меня, и я начинаю заикаться. Так что по возможности стараюсь избегать подобных встреч.

– Доложи об этом Адриану, и вся слава достанется ему, – предостерег его Викс. – И тогда я буду вынужден расквасить тебе нос – за то, что благодаря моей идее этот хорек получит повышение. Хоть раз побудь мужчиной!

– Ты прямо-таки как мой дед, – поморщился Тит.

Однако на следующий день облачился в лучшие свои доспехи. Приделал к шлему парадный гребень. Начистил все до блеска и отправился с донесением к императору. И вот теперь Траян пристально рассматривал юного трибуна.

– Так как, говоришь, твое имя? – спросил Траян. – Если не ошибаюсь, ты из легиона Адриана, тот самый, что вечно сыплет цитатами.

– Да, – со вздохом признался Тит. – Он самый.

– Рад слышать, что в голове у тебя не одни только эпиграммы, а кое-какие дельные вещи. Это, конечно, не означает, что твой план непременно должен сработать, но попытаться можно.

Тем временем народа в палатке прибавилось, адъютанты раскладывали карты. Штабные офицеры жарко спорили друг с другом, инженеры – как то за ними водится – с чувством собственного превосходства сыпали техническими деталями.

Походная палатка императора была мала – простая и непритязательная, как и палатка рядового легионера. Ее строгую спартанскую обстановку составлял складной стол, походная постель и несколько жестких табуретов. И лишь веселый нрав Траяна смягчал эту суровую солдатскую простоту.

– Адриан! – крикнул император, когда порог палатки переступил муж Сабина. – Признавайся, ты почему скрывал от меня этот ходячий сборник цитат? Твой юный трибун умеет не только цитировать Цицерона.

Адриан насупил брови.

– Извини, если он побеспокоил тебя, Цезарь.

– Ничуть. У него нашлось несколько ценных мыслей насчет водопровода. Возможно, я заберу его к себе в штаб. Расскажи нам еще раз, приятель…

– Будь это так просто – отрезать город от воды, мы бы уже давно это сделали, – покачал головой Адриан еще до того, как Тит закончил излагать свой план. – Ничего не выйдет.

– Это как выйдет, – с жаром возразил Тит, чем удивил самого себя. – Мы знаем, что в городе источника водоснабжения нет, по крайней мере такого, которого бы хватило всем. Основная вода поступает в город по трубам.

– Юноша прав, – проворчал один инженер. – Это место, которое нашел твой легионер, то есть трибун… Он уверен, что именно там начинаются трубы? На карте оно не обозначено.

– А я что говорю, – отмахнулся Адриан. – Будь к ним доступ, мы бы уже давно про них знали.

– Необязательно. Потому что место это тайное. Даки постарались сделать так, чтобы оно не попало на наши карты. – Тит шагнул чуть ближе. – Давайте я укажу вам, где оно.

И вновь недоверчивый шепот, споры, догадки, доводы, скептическое хмыканье, однако оптимизм императора перевесил чашу весов в пользу Тита.

Траян уже вовсю размечтался. Не в силах усидеть на месте, он расхаживал по тесной палатке, спорил с офицерами.

«Уфф, кажется, все», – подумал Тит и, довольный тем, что на него никто не обращает внимания, принялся незаметно пробираться к выходу. Как оказалось, кое-кто его все же заметил. Кто-то зоркий и наблюдательный.

– Ты должен был сначала явиться с донесением ко мне, – раздался рядом с его плечом голос Адриана, как обычно, надменный и невозмутимый.

– Извини, легат, – ответил Тит. – Просто я опасался, что эту идею поднимут на смех, мне же не хотелось выставлять тебя на посмешище.

– Зато теперь ты в глазах императора большой умник. Полагаю, именно этого ты и добивался.

– Неправда. Я вообще не стремлюсь к славе. Живу себе и все.

Адриан смерил его недоверчивым взглядом и отошел прочь.

– Цезарь, я бы хотел обратить твое внимание на одну вещь здесь, на карте. Ты с трибуном уже обсуждали эту идею, когда взвешивали все за и против…

«Ну почему мне никто не верит, когда я говорю, что не стремлюсь к славе», – подумал Тит. Адриан, который мечтает подняться до поста консула и даже выше. Император, мечтающий покорить весь мир. Викс, который спит и видит, когда получит под свое командование легион, чтобы ему в этом помочь. Сабина, которая не угомонится, пока не пересечет все до последнего моря, не достигнет самых дальних горизонтов. «Как много их, которые к чему-то стремятся, – размышлял Тит. – И где-то среди их амбиций затерялся я. Тот, у кого этих амбиций нет и в помине».

Разве что одна – в один прекрасный день обзавестись прозвищем «Тот, у которого на любой случай есть цитата».

– Трибун, – наконец произнес Траян, натягивая перчатки. – Ты теперь у меня на заметке. Ну как, найдется по такому случаю эпиграмма?

– «Язык мой онемел, – машинально процитировал Тит. – Но изнутри, невидимое взору, меня сжигает пламя». Правда, Катулл сказал это о женщине. Но именно так я ощущал себя, Цезарь, когда шагал к твоей палатке.

Траян расхохотался и одобрительно хлопнул Тита по плечу, от чего у бедняги едва не подкосились колени. Свита тотчас подхватила его смех, и лишь Адриан едва заметно скривил губы, что должно было означать улыбку.

Викс

– Скажи мне. – Сабина подняла голову и испытующе посмотрела на меня. Водопровод был перерезан. Делать было нечего. Вновь потянулись дни – долгие, теплые, ленивые. Мы ждали, когда же даков наконец начнет мучить жажда. – За что ты так не любишь моего мужа? Признайся, он ведь очень даже неплохой легат.

Я презрительно фыркнул. Впрочем, она права. Я мог испытывать к нему неприязнь, но положа руку на сердце вынужден был признать: как легат Публий Элий Адриан действительно был неплох. Он не заводил себе любимчиков, не докучал мелочной опекой центурионам. Он любил дисциплину, но не насаждал ее грубой силой.

– Он просто пытается во всем подражать императору, – презрительно отозвался я. – Скажи, много ли надо ума, чтобы просто кого-то копировать?

– Да, мой муж подражает Траяну, – согласилась Сабина. – Берет с него пример буквально во всем. Например, теперь он тоже называет всех своих солдат по имени и дружески хлопает их по плечу. Получается слегка неестественно, но Адриану всегда не хватает естественности, пока он не войдет в роль.

– Вот-вот. В этом он весь. Не одна роль, так другая.

– Зато, согласись, как хорошо он их исполняет. Не понимаю, за что его так не любишь. Он ведь ничего дурного тебе не сделал.

– Не сделал? А головорезы, избившие меня в переулке? Думаешь, я нарвался на них случайно?

– На головорезов можно нарваться каждый день. Но ты почему-то не держишь на них зла.

– Твой муженек – холодная, высокомерная ящерица. Мерзкая тварь.

– Верно, – согласилась Сабина. – И что из этого?

– Не пойму, почему ты его защищаешь? Мне казалось, ты сама ненавидишь его.

– С чего ты взял?

– Но ты его уж точно не любишь. – Я пытался подыскать нужные слова. – И я подумал…

– Любовь или ненависть, и ничего между ними? – Сабина с улыбкой посмотрела на меня. – Середины для тебя не существует?

Я на мгновение задумался над ее словами.

– Наверно, нет.

Сабина усмехнулась.

– Мой муж не столь прост. Согласна, он не располагает к любви, зато с ним интересно. Мы постоянно с ним ведем беседы.

– О чем же?

– О греческой поэзии, о сирийской архитектуре, об охоте на львов, об упадке римской литературы. Мы разговариваем о том, почему египтяне обожествляют кошек. О Сивилловых книгах и что в них могло быть написано. О том, как играть на флейте и как поизносить речи. О том, как однажды весной мы с ним совершим прогулку вниз по Нилу. И даже о том, какой формы должны быть камни для придания прочности мостовой – прямоугольными или многоугольными. Или о том, как лучше всего построить трирему.

– Хватит, я понял, – буркнул я. – Вы с ним и впрямь добрые друзья.

Скажу честно, я не знал и половины того, о чем она говорила.

– Друзья? – Сабина задумалась. – Пожалуй, нет. Мы могли бы быть друзьями – Адриан и я, но мы не друзья. У него есть товарищи, но настоящих друзей – никого. Он не любит слишком близко подпускать к себе людей.

– Какой, однако, милый супруг, – усмехнулся я.

– Он учтив, приветлив, мы с ним ведем беседы за обеденным столом. Лично меня такой муж устраивает.

Что еще ей остается, предположил я, если учесть, что после обеда между ними вряд ли что было. Кстати, это первое, о чем я ее спросил.

– В нашу первую брачную ночь Адриан нервничал даже больше, чем я, – помнится, усмехнулась Сабина, лежа в моей палатке в нашу с ней первую ночь в Дакии. – До этого у него были отношения с замужними женщинами, но вряд ли он когда-нибудь имел дело с девственницей. По крайней мере какой он ее себе представлял. Он был страшно рад, что я не расплакалась и не перемазала всю постель кровью, что остаток ночи мы с ним провели в беседах. Если я правильно помню, мы с ним до утра проговорили об Илиаде. Забавно, мы оба сошлись во мнении, что Ахилл был круглый дурак, пусть даже с накачанными мышцами. Однако спустя неделю после свадьбы у меня уже была своя собственная спальня, причем в другом крыле дома.

Мой муж наносит туда визит лишь несколько раз в году. Когда Плотине надоедает отчитывать меня за то, что я еще не произвела на свет наследника, она берется за Адриана.

Несколько раз в году. Что ж, меня это устраивало.

– Можете вести свои разговоры сколько угодно, – великодушно сказал я, – при условии, что между вами больше ничего нет.

– Твоя щедрость безгранична, – пошутила Сабина. – Скажу честно, я ожидала худшего.

С этими словами она притянула к себе мою голову и, припав губами к моим губам, принялась медленно гладить меня по затылку. Всякий раз, когда она это делала, некая часть моего тела тотчас поднимала голову. Подхватив Сабину на руки, я внес ее в палатку, где Прыщ был занят тем, что пришивал к шлему новую подкладку.

– Убирайся! – рявкнул я ему, а сам вновь принялся целовать Сабину.

– В таком случае, пришьешь мне подкладку сам, – огрызнулся Прыщ и нехотя вышел вон.

– Только давай побыстрее, – прошептала мне на ухо Сабина, когда я бросил ее на походную постель. – Через пятнадцать минут у тебя учения, и если ты снова опоздаешь, опцион исполосует тебе спину.

– Пошел он в задницу, – буркнул я. «А заодно и твой Адриан».

Я со злорадной улыбкой целовал изгиб ее бедра, представляя себе, как вытянулось бы лицо ее муженька, случись ему застукать нас вместе. Нет, конечно, случись ему застукать нас, как я сам, наверно, было бы вынужден его пристукнуть. Впрочем, почему бы нет? Бросить тело куда-нибудь в канаву, а потом свалить вину на даков.

В следующий миг я уже проник в нее, и Адриан был забыт. Забыта была и Сармизегетуза, маячившая перед нами в ожидании хотя бы капли дождя, постепенно умирая от жажды. Если судить по фризу на колонне Траяна, взятие крепости может показаться приятной прогулкой. Ворота распахнуты настежь, и мы с триумфом входим в стены цитадели. На самом деле, все было не так-то просто.

Нет, конечно, ворота распахнулись, и легионы с радостными криками выстроились в шеренги. Я впопыхах протиснулся между Филиппом и Симоном – одна сандалия расстегнута, шлем криво нахлобучен на голову. На рассвете, когда меня разбудил звук наших труб, я спросонья небрежно оделся. Филипп весело сыпал греческими ругательствами, Симон вопил как резаный. Вскоре взошло солнце, посыльные носились туда-сюда, как угорелые. И пока шли переговоры о капитуляции, мы стояли, переминаясь с ноги на ногу.

Даки сложили оружие лишь в полдень. Ворота крепости распахнулись, и оттуда вышла колонна пленников. Легионы двинулась вверх к городу по извилистой горной тропе. Но не преодолели мы и середины пути, как к небу взмыли клубы черного дыма, и мы поняли, что даки подожгли город, чтобы не дать нам его разграбить. Лицо Траяна было черным, как туча.

– Где ваш царь? – потребовал он, и даже я, шедший во второй когорте, услышал в его голосе гнев.

– Ты его видишь? – спросил меня Филипп. Он был ниже меня ростом и тянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит, но ему мешал гребень стоявшего впереди воина. Кашляя от едкого дыма, мы выстроились перед храмами. Даки не стали их поджигать, но от горящих кварталов города по-прежнему тянуло гарью и дымом, от которого слезились глаза. – Их царь должен быть заметной фигурой. Я слышал, будто он носит плащ из львиной шкуры.

– Тебе не пришло в голову, болван, что он мог ее снять?

– Где он? – это до нас, словно щелчок кнута, вновь долетел голос Траяна. – Где?

Пленники переглянулись, что-то бормоча себе под нос.

– Хорошо, мы сейчас увидим, – прорычал Траян, и в следующее мгновение наши всадники уже сидели верхом.

– Этот ублюдок наверняка сбежал еще до того, как они открыли ворота, – пробормотал рядом со мной Симон.

– Так что, никакого сражения не будет? – скажу честно, я даже расстроился, слыша, как играют наши трубы.

– Какое сражение? Они ведь сложили оружие!

– Понятно. – Тем не менее я был даже польщен, как, наверно, и сам Траян. Он смотрел на крепость и, наверно, видел перед собой разграбленные римские гарнизоны, где из ниш, в которых когда-то красовались бронзовые орлы, на нас смотрели пустыми глазницами черепа.

– Если они сожгли город, значит, могут сжечь и это, – рявкнул Траян, и мы вновь услышали в его голосе ярость. – Поджигайте.

Через минуту к небу взвились новые языки пламени. Увидев их, даки поспешили отвести взгляды в сторону.

В дымящийся город вошли несколько центурий – тушить пожары, подавлять последние очаги сопротивления. Все остальные стояли перед храмами. Римские храмы обычно квадратные, с колоннами, под крышей – прекрасные здания для прекрасных богов. А вот дакам, похоже, храмами служили каменные круги под открытым небом. Их огромные серые камни были сложены друг на друга и испещрены рунами.

Мой взгляд упал на обширный плоский круг из плотно подогнанных друг к другу камней – как будто кто-то бросил на траву огромных размеров диск. А затем я увидел, как Траян соскочил с коня и зашагал к нему с черным, как туча, лицом. Выхватив у аквилифера штандарт, он оставил его стоять в растерянности, а сам решительно взошел на середину каменного круга. Какое-то время он постоял, тяжело дыша, как будто не мог вспомнить, что хотел сказать или сделать, а затем, не говоря ни слова, вогнал древко с орлом в паз между двумя камнями. Гордая птица распростерла крылья над поганым святилищем.

Внезапно у меня засаднило горло, и я понял, что из меня рвется крик и вместе со мной кричат еще несколько тысяч глоток. Траян поднял руку, призывая к тишине, но мы продолжали стучать копьями о щиты, и постепенно хмурое выражение на его лице сменилось ликованием. Он, словно мальчишка, расплылся в задорной ухмылке. Взгляды всех до последнего были устремлены к нашему надменному, гордому орлу. Раскинув крылья, он высился на шесте над каменным кругом, а вокруг него вились легкие клубы дыма, которые ветер приносил из горящего города.

Затем вперед вышли авгуры: они произнесли слова благословения и провозгласили Траяна повелителем Сармизегетузы. Впрочем, мы то и дело перебивали их нудный речитатив веселыми возгласами, а они лишь сердито махали на нас руками. Напыщенные болваны – кому нужно их благословение? Траян стал повелителем Сарма в тот миг, когда вогнал шест с орлом с трещину каменного круга. Мне были видны даки – женщина с ребенком на руках, старик, мальчишка, на несколько лет младше Тита – все они исподлобья смотрели на нас, и в их глазах читалась ненависть. С другой стороны, что они мне?

Иное дело – мой славный император.

Его дурного настроения как не бывало. Как только жрецы умолкли, он посмотрел на горящую крепость и поморщился.

– Я ее отстрою заново, – заявил он, обращаясь скорее ко всем сразу и ни к кому. – Обещаю, она будет прекраснее прежней.

Затем, повернувшись к нам, он прокричал:

– А теперь ждите, что вам прикажут центурионы. Те из вас, кому заступать в караул, смотрите, не вздумайте прийти пьяными. Остальные могут сегодня отдыхать. Берите себе все, что хотите, если там еще что-то осталось, но предупреждаю: если только я застукаю хотя бы одного их вас с местной женщиной, которую явно пытаются взять силой, клянусь, я отсеку негодяю член тупым мечом.

В ответ раздался радостный рев тысяч глоток и звон щитов. Траян снова поднял руку, призывая к тишине. Пропахший дымом ветерок ерошил его короткие волосы.

– А завтра мы поймаем их царя в его львиной шкуре, где бы он от нас ни спрятался. Хоть в самом Гадесе!

И вновь рев луженых солдатских глоток.

– Свободны!

Я подумал было, а не спуститься ли мне с горы за Сабиной, – после однообразия лагеря ей наверняка хочется чего-нибудь новенького, – но затем решил, что лучше не стоит. Учитывая, что сказал Траян и возможные схватки с непокорными даками, можно ожидать, что в ночь в старушке Сарме нам предстоит горячая.

Солдаты будут насиловать женщина, набивать добром мешки, чтобы потом передраться из-за добычи, местных жителей превратят в рабов, и за каждого римского легионера, найденного мертвым на улицах с ножом под ребрами, с жизнью расстанутся десять даков. Так что Сабине всего этого лучше не видеть, даже для нее, при всем ее любопытстве, это было бы слишком.

Крепость почти полностью выгорела, но отдельные ее части, куда огонь не успел подобраться, уцелели. Я не стал принимать участие в грабежах, – пусть это делают другие, – а сам побрел к таверне на углу. На этой улице дома лишь слегка обгорели снаружи. Побрел не один, а захватив с собой Филиппа, которого затем здорово обул во время игры в кости. Впрочем, затем он обул меня. И пусть, когда я вышел из таверны на улицу, мой кошелек был вдвое легче, зато голова была гораздо яснее, чем у него. Тем временем опустилась ночь. В отличие от прямых римских улиц дакийские были узкими и извилистыми. Я брел, чувствуя на себе чьи-то взгляды: невидимый враг провожал меня глазами, мой красный плащ и шлем с высоким гребнем.

Я не любитель уличных драк, тем более на пьяную голову. Именно поэтому я не спешил набраться в таверне и был противен самому себе. Интересно, с чего бы это? Откуда такая предосторожность? Неужели это первый звонок, что бесшабашная юность позади и я, как какой-нибудь старый хрыч центурион, начинаю взвешивать возможные последствия своих действий. Мои приятели, которые едва держались на ногах, подняли меня на смех, когда я, оттолкнув руку, протянувшую мне очередную чашу с забористым дакийским вином, шагнул вон из таверны. Признаюсь честно, мне не терпелось вернуться в лагерь, чтобы хорошенько выспаться, на тот случай, если поутру нас снова ждет марш. Вот откуда эта моя внезапная предосторожность или, что еще хуже, ответственность. Хотя тогда я в этом бы никому не признался, ни единой душе.

И вообще уж если и не спать всю ночь, так занимаясь любовью с девушкой, а не колобродить в таверне. По крайней мере наутро я буду как огурчик, в отличие от выпивох, у которых будет трещать голова, а сами они то и дело будут бегать блевать в кусты.

Я шагал в направлении городских ворот и вскоре пересек узкую площадь. Мимо меня, весело горланя, прошли несколько легионеров, по всей видимости, смена караула у святилища, где Траян воткнул шест с нашим орлом. Заметив краем глаза рядом со святилищем какое-то бледное свечение, я замедлил шаг, затем развернулся и вновь зашагал назад. Сабина обожала новых богов, даже самых диковинных и свирепых, с рогами и когтями, вроде тех, каким поклонялись даки. Так что если я поведаю ей что-нибудь любопытное, мой рассказ будет для нее дороже алмазного ожерелья. Какая она странная, моя возлюбленная.

Бледное свечение, которое уловил мой глаз, оказалось отблеском неполной луны на плоском каменном круге посреди травы. Кольца вертикальных камней и грубые колонны скрывала ночная тьма, но этот плоский бледный камень, словно зеркало, отражал лунный свет. Я снова поднял взгляд на луну, и мне подумалось, что как только та окажется на середине неба, как будет на одной линии с каменным кругом.

– Что это? – спросил я, схватив на шиворот какого-то человека в штанах и плаще из овчины, который, заметив мой меч, попытался было дать стрекача. – Этот каменный круг?

Дак с видимым отвращением посмотрел на меня.

– Солярный диск.

– И для чего он?

Дак что-то невнятно пробормотал и, выдернув руку из моей хватки, растворился в темноте. Я же, взяв поудобнее щит, осторожно двинулся по траве к камню. В лунном свете он казался больше, рассеченный пополам тенью, которую отбрасывал наш штандарт, торчащий из его середины.

В темноте наш орел казался черным силуэтом, но гордости ему было не занимать. Позади его маячила тусклым заревом крепость – некогда неприступная твердыня, а теперь груда золы и шлака. Я воткнул в землю копье и задумался. Зачем дакам понадобился этот солнечный диск? Они что, когда солнце было в зените, приносили ему на нем в жертву баранов? Или же венчали на нем на царство своих вождей, выдавали замуж царских дочек? Сабине наверняка было бы интересно это узнать.

Пока я стоял в задумчивости, к нашему орлу через солнечный диск прошли три солдата и о чем-то поговорили с часовым. Орлов никогда не оставляли без часового. Мне было видно, как солдаты отсалютовали друг другу, после чего тот, что шел посередине, наклонился и, поднатужившись, выдернул шест из трещины между камней. Лунный луч упал на него, и я увидел на его голове львиную шкуру. Это был наш аквилифер. Что греха таить, я завидовал ему белой завистью.

Аквилифер выносил орла на поле боя – это была самая высокая честь, какой только мог удостоиться простой солдат за свою храбрость. Кроме того, он гордо носил львиную шкуру, завязав на груди львиные лапы, а его жалованье было вдвое больше того, что причиталось рядовому солдату. По рангу он стоял вторым после центуриона. И если судьба будет хранить его, он вполне может стать центурионом. Везунчик!

– Орел устал и хочет спать? – пошутил я, когда аквилифер сошел с солнечного диска и зашагал по траве. Заметив меня, он буркнул что-то невнятное и даже слегка отпрянул назад. Одна рука тотчас легла на рукоятку меча, вторая – еще крепче сжала шест. Двое сопровождавших мгновенно схватились за копья. Тогда я шагнул из темноты и встал посреди пятна лунного света.

– Свои. Верцингеторикс, вторая когорта, третья центурия Десятого легиона.

Потерять орла – больший позор для легиона было невозможно представить. Поэтому аквилифер и сопровождавшая его стража первым делом хватались на мечи, а уж потом задавали вопросы. Платили им вдвое больше нашего брата, зато шуток эти ребята совершенно не понимали.

Вышел подышать свежим воздухом.

– Ступай себе дальше, – рявкнул один из копейщиков. – Нам приказано вернуть орла из Сармизегетузы в лагерь.

Я внимательней присмотрелся к человеку в львиной шкуре.

– С каких это пор аквилифер носит дакийский щит?

– Просто потерял свой, – хрипло ответил он.

– Смотри, у тебя вычтут из жалованья, – предостерег я, уступая им дорогу. У нас за спиной, стражники, что должны были стоять в карауле, охраняя орла и солнечный диск, тотчас разбрелись в поисках ночных приключений. – Найдите для нашей птички постель помягче, – пошутил я. – Она сегодня наработалась.

– Это точно, – бросил мне из-за плеча один из копейщиков, и в следующий миг я метнул в него копье. Оно отскочило от его плеча с нежным звоном. Нет, не так звенят копья, отскакивая от стальной римской кирасы. Под плащом была кольчуга. Да и щит круглый, а не прямоугольный римский. В следующий миг копейщик обернулся ко мне, и я увидел, как из-под римского шлема выбились длинные волосы. Патлы такой длины у легионера не потерпел бы ни один центурион – живо отправил бы стричься.

– Даки! – проревел я в спину удаляющимся стражникам, которые только что позволили трем вражеским лазутчикам стащить нашего орла, а сам бросился на первого копейщика.

Издав звериный вой, он нацелил острие копья мне в лицо, но я успел укрыться за щитом, и копье, с глухим стуком, ударилось о медную шишку. Я же краем глаза выглянул из-за щита на солнечный диск. Еще пять минут назад вокруг него в карауле стояла дюжина стражников, и вот теперь их как ветром сдуло – все как один разошлись в поисках выпивки и шлюх. На мой зов откликнулись лишь двое. С криком обнажив мечи, они уже спешили мне на помощь. Теперь нас было трое – против троих даков. Хороший римский легионер, скажу я вам, стоит двоих мятежников-даков. Клянусь Хароном, я поймал себя на том, что раздаю команды – ни дать ни взять, центурион.

О мой щит снова ударилось копье, и я втянул голову в плечи. А вот мой гладий то и дело совершал вылазки, нанося короткие, колющие удары. Я словно наяву увидел перед собой Траяна, как он поучает меня посреди залитого светом факелов сада: «Острие всегда побеждает лезвие, приятель, острие побеждает всегда».

Копье впилось в мой щит и застряло в нем. Я резко повернул щит, и древко выскользнуло из рук врага. Тогда он выхватил из-за пояса боевой топор и, размахнувшись, занес его для удара, который должен был завершиться где-то между моих ушей. Но вместо этого лишь отщипнул кусок моего щита.

В следующий миг за моей спиной раздался крик. Быстро обернувшись, я увидел, что дак в львиной шкуре раскроил топором голову светловолосому легионеру. Тот так быстро откликнулся на мой зов, что не успел закрепить под подбородком шлем.

Тем временем очередной удар топора разнес в щепки верхнюю треть моего щита. Издав оглушительный вопль, я в ответ отпихнул им врага. Это был крепкий, дюжий дак, а красный плащ он наверняка снял с убитого легионера. В лунном свете его глаза казались черными впадинами. Размахивая топором, он как медведь бросился на меня, и мне был виден лишь его свирепый оскал в гуще темной бороды. Ловко увернувшись из-под очередного удара, я переложил меч в левую руку.

Будучи римским воином, я научился сражаться правой рукой – не нарушать строй, прикрываться щитом, наносить короткие колющие улары, помнить о том, что острие всегда побеждает лезвие. Все это было намертво вбито в меня еще в тренировочном лагере. Но во мне по-прежнему жил варвар, и варвар этот привык сражаться левой. Потому что так меня научил самый знаменитый римский гладиатор, мой отец. И своего первого противника я тоже убил левой, когда мне было всего тринадцать лет. Левая рука не признавала никаких правил, не соблюдала строй. Острие всегда побеждает лезвие – правая рука свято следовала этому правилу. Да провались оно в преисподнюю, считала левая.

Я потрогал подаренный отцом амулет у меня на шее, и в следующий миг мой меч уже вонзился противнику в грудь, и если бы не кольчуга, выпотрошил бы его как курицу от горла до кишок. Дак пошатнулся, а я вновь подпрыгнул к нему, взревев при этом, что его мать была шлюхой, а отец содержимым ночного горшка, что я искромсаю его на куски и помочусь на его кости. Одним махом я срезал гребень с его украденного шлема, затем проткнул ему колено, отсек половину щита, а заодно половину пальцев. Хромая и истекая кровью, он уронил топор, но пощады просить не стал, продолжая смотреть на меня зверем. Это был храбрый воин, и я одним коротким ударом лишил его жизни, вогнав меч ему в шею.

Дак рухнул на землю в тот же миг, что и второй легионер. Резко развернувшись на его крик, я увидел, что копье впилось в него чуть пониже края кирасы. Он упал, загнанный даком в львиной шкуре назад, к солнечному диску. Я бросился к ним, но тотчас понял, что нас осталось двое. Я и Львиная Шкура, отливающая в лунном свете серебром.

Услышав мои шаги, дак резко бросился ко мне: в одной руке у него был зажат штандарт, в другой – боевой топор. Выставив перед собой меч, я двинулся на него. Дак медленно отступил на несколько шагов. Над его головой по-прежнему гордо поблескивал наш орел. К моему великому удивлению, дак заговорил:

– Это ты поднял тревогу.

Он говорил на хорошей латыни, почти без акцента. Неудивительно, что он смог провести часовых, и те приняли его за аквилифера. Хотя в ушах у меня по-прежнему шумела кровь, я острием меча я указал на орла.

– Отдай птицу и львиную шкуру, – задыхаясь, произнес я. – Они не твои.

– Шкура моя. В двенадцать лет я убил на охоте льва. Мою первую крупную добычу.

В моей голове как будто что-то щелкнуло. Аквилиферы – не единственные, кто носит львиные шкуры. Мне тотчас вспомнились слухи, будто войско даков в войне против римлян ведет их царь. Он десять футов ростом, а рога и хвост прячет под львиной шкурой.

– Так это ты? Децебал, царь даков?

Он молча посмотрел на меня. Он действительно был выше меня ростом, что бывает нечасто. Короткая черная борода, полные губы, прямой нос. Жесткая львиная грива сливалась с его собственными темными волосами, львиные лапы связаны на груди в узел. Над его головой в беззвучном крике орел разинул клюв. Мой орел, в когтях у льва.

– Я слышал, будто ты сбежал на восток, – пробормотал я.

– Мог бы, – бросил он в ответ.

– Наверняка есть способы попроще, – сказал я и задумался над своими словами. Аквилифер имел право ходить, где ему вздумается. Стражники у ворот крепости, краем глаза взглянув на орла, наверняка не потрудились бы посмотреть на лицо под львиной шкурой. Просто махнули бы рукой, мол, проходи. Ничто не помешало бы ему взять в лагере лошадей, прихватить с собой орла и быстро ускакать в Ранисторий или куда-то еще, чтобы собрать войско для нового сражения.

А вот для Десятого уже не было бы никаких новых сражений. Легион, потерявший своего орла, покрывал себя несмываемым позором. Я вновь занес меч и указал на орла.

– Отдай птицу, иначе я тебя мигом убью.

– Царей мигом не убивают, – устало ответил он. – Их в цепях отправляют в Рим, где они умирают на ваших аренах. Игры, кажется, так вы называете это смертоубийство.

У меня в животе шевельнулось неприятное предчувствие, но я подавил его.

– Отдай орла.

Даже не взглянув на залитый лунным светом камень, он вновь осторожно отступил назад.

– Не подходи, – предостерег он, когда я шагнул за ним следом, и опустил штандарт. Его боевой топор был нацелен не на меня, а на орла. – Я разнесу это в щепки прежде, чем ты успеешь подскочить ко мне.

– Зачем тебе это? – от злости я даже сплюнул. – Ведь тебе все равно конец.

– О, даже больший конец, чем ты предполагаешь, – улыбнулся он, хотя и через силу. – Но ведь и вы у меня тоже кое-что отняли.

Я бросил взгляд на дымящиеся останки крепости у него за спиной.

– Это не я. Я просто был здесь, вместе с моим легионом.

– Зачем?

– Как это, зачем? У меня есть приказ, и я иду, куда мне велено. Вот и все.

– У тебя хотя бы есть имя?

Его имя я слышал сотни раз. Длинное и странное, об него можно было сломать язык. Я даже не пытался его запомнить. Да и какая разница?

Чувствуя, как бешено бежит по жилам кровь, я посмотрел на орла в его руке. Все мое тело жаждало битвы, но язык мой как будто окаменел. Ну почему именно я встретился с ним, а не, скажем, Тит? Вот кто наверняка нашел, о чем ему поговорить с царем даков. Мягким, вкрадчивым голосом он произнес бы несколько умных цитат и уговорил бы противника благородно сложить оружие. Из меня же оратор был никакой. Ни сейчас, ни вообще. Мы продолжали смотреть друг на друга, дакийский царь и я. Затем он сел, даже скорее не сел, а тяжело осел на камни. После чего, издав какой-то невнятный звук, опустил шест с орлом на камни и, выразительно посмотрев на меня, занес топор над гордым крылом.

– Ну, хорошо, уговорил. – Я опустил меч и осторожно присел на край солярного диска. С силой сжав рукоятку топора, так, что побелели костяшки пальцев, он убрал вторую руку под львиную шкуру.

– Ты левша, – заметил я. – Как и я.

– Я уже заметил. Жаль. Мой сын никогда не умел сражаться против левшей.

– Твой сын?

Он кивком указал на дака, которого убил я, затем на другого, лежащего на траве рядом с мертвым легионером. Из горла у второго торчал короткий римский меч.

– Оба мои сыновья.

Я не знал, что на это сказать. Одно неверное слово, и мой орел будет разрублен пополам. Затем я заметил, как под моим противником по камням расползается темное пятно.

– Как твое имя? – неожиданно спросил я.

– Децебал, – с каждой минутой его латынь становилась все невнятнее.

– Хорошее имя.

«Сила десятерых» означало оно. Куда лучше чем, чем Кроха-Викс. Темное пятно под ним тем временем расплывалось, его черный язык медленно, но верно, подбирался к орлу.

– Что выдало нас? – спросил Децебал. – Почему ты напал на нас?

– Ты назвал орла «он», – ответил я. – Мы называем его птицей.

– Понятно, – не вынимая руки из-под шкуры, он осторожно прилег на камни. Я незаметно пододвинулся ближе, и топор в его второй руке тотчас дернулся вверх. Я застыл на месте.

– Не искушай меня.

Я поднял руку, давая понять, что у меня нет никаких дурных поползновений. Децебал перевел взгляд на луну, которая теперь весела почти у нас над головами.

– На этом круге я был венчан на царство, – задумчиво произнес он. – Правда, тогда это был полдень. Такой прекрасный, солнечный день. Венок царя мне на голову возложили в полдень, а вот умру я в полночь.

– Отдай мне орла, – сказал я.

Он что-то промычал сквозь стиснутые зубы. Кулак под львиной шкурой сжался сильнее, и на камни пролилась новая кровь. Теперь орел лежал в ее луже. Я встал и шагнул к Децебалу. Тот сидел, закатив глаза.

– Похорони мою левую кисть, – прохрипел он.

– Но ее захочет увидеть император, – возразил я. Траян поклялся, что если дакийский царь погибнет, а значит, его нельзя будет провести во время триумфа по улицам Рима, то в качестве подтверждения смерти врага он хотел бы иметь его голову и руку, что посмела замахнуться на Рим.

– Тогда вручи ему мою правую. Он… он не заметит подлога. Нас, левшей, не так уж много.

Децебал усмехнулся, и я заметил, что его зубы черны от крови. Затем одна из львиных лап сдвинулась, и я с ужасом увидел, что скрывалось под ней. Под шкурой зияла кровавая рана. Мертвый легионер, прежде чем пасть в поединке, успел выпустить дакийскому царю кишки.

Децебал выронил орла, и тот со звоном упал на камни солнечного диска. Сам он на миг прижал к груди боевой топор, затем погладил его, и попытался нащупать на поясе кинжал. Зубы его при этом были оскалены, как у голого черепа, и мне тотчас вспомнился пограничный гарнизон, который он предал огню: четверо стражников, которых он оставил мертвыми у дороги. Сначала их самым зверским образом истязали, а потом их черепа выставили в нишах у ворот.

– Зачем тебе понадобилось нападать на нас? – спросил я, пока он дрожащими пальцами пытался вытащить кинжал. – Или тебе было мало своей страны?

В конце концов, он так и не смог удержать в руке кинжал. Возможно, когда-то он обладал силой десятерых, но река крови унесла с собой эту силу. Он посмотрел на меня, и я взял кинжал у него из рук. Я не знал, что сказать, не знал, какие молитвы читают даки над своими умирающими воинами. Поэтому я лишь потрогал амулет у меня на шее, амулет, который получил от другого воина, также когда-то обладавшего силой десятерых. Еще раз потрогав амулет, я положил руку на лоб умирающего царя, а другой перерезал ему горло.

– Викс? – Тит растерянно заморгал, когда я ввалился в его небольшую, но безупречно чистую палатку. – Мне казалось, сегодня ты вместе со всеми должен праздновать победу.

– Отнеси это императору, – с этими словами я бросил у его ног свернутую шкуру. Львиная лапа с кровавыми когтями безвольно упала ему на сандалию. Тит осторожно заглянул в сверток и тотчас отпрыгнул от него, как ужаленный.

– И вот это. – Я с силой вогнал в землю древко штандарта. – Позаботься о птице. У нее была нелегкая ночь.

– Викс?

– Ее нужно почистить, – добавил я, с трудом ворочая языком. – Орлам не подобает быть вымазанными в крови.

С этими словами, я, шатаясь, вышел из его палатки.

Моему мечу чистка тоже не помешала бы. От рукоятки и до острия он был в крови, и стоит мне в таком виде сунуть его назад в ножны, как центурион взгреет меня так, что мало не покажется. Но руки мои тряслись, и я, грязно выругавшись, пошел дальше. Как и сказал Тит, в лагере было пусто. Легион в городе шумно праздновал победу. Там рекой лилось вино, отовсюду раздавались хохот и пьяные голоса. В лагере же оставалась лишь горстка тех, кому не повезло заступать этой ночью в караул.

– Викс?

Рядом с моей палаткой, держа в руке ведро, а во второй ворох моих туник, стояла Сабина. Все ясно, очередная стирка. Как же без нее? Стирку не могут отменить никакие войны, никакие победы, никакие поверженные цари.

– Ты знаешь, что сегодня ты будешь стирать одежду героя? – спросил я.

Она удивленно выгнула брови и поставила на землю ведро.

– Неужели?

Я с довольной ухмылкой развел руки.

– Да, я герой.

Но почему улыбка далась мне с таким трудом? Я только что убил дакийского царя, благодаря мне закончилась война. Как только император узнает об этом, меня ждет лавровый венок и несколько медалей на пояс в придачу. Но почему тогда я вымучиваю из себя улыбку?

Сабина посмотрела на меня с той же настороженностью, что и Тит.

– У даков есть такая штуковина, называется солярный диск, – доложил я, сбрасывая с головы шлем. Тот с грохотом упал в ведро и перевернул его, но я сделал вид, что не заметил. – Солярный диск, ты знаешь, что это такое?

– Нет, ни разу не слышала.

Она сделала шаг мне навстречу.

– Это такая штука, с помощью которой измеряют ход солнца, ну и, может быть, луны. Диск круглый и сложен из белых камней, близко подогнанных друг к другу. «Почему ты так странно на меня смотришь?»

Сабина раскинула руки, и я рухнул в ее объятья, а в следующий миг колени мои подкосились.

– На этом диске они венчают своих царей, – добавил я, уткнувшись носом куда-то ей в талию.

– Тс-с, – сказала она, пробегая пальцами мне по волосам. Глаза мои были сухи, но знали бы вы, какая меня била дрожь! Я весь трясся, от макушки до пят, и не мог сказать, почему. Я не знал, почему.

– А еще цари на нем умирают…

– Тс-с, любовь моя. Молчи.

Я схватил ее, как утопающий соломинку. В эти минуты я любил ее так, как не любил ничто другое на всем белом свете.

 

Глава 15

Викс

– Беспримерная преданность долгу, готовность пожертвовать собой не ради золота, но ради чести легиона…

Это о ком там бубнит мой центурион? Явно не обо мне. Я не из тех, кто ходит у центурионов в любимчиках. Зато не раз получал от него по шее – в прямом и переносном смысле.

– Даже в минуты отдыха он – в лучших традициях нашего легиона – не расслаблялся, не терял бдительности, чем снискал себе уважение…

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, в пол-уха слушая, как бубнит наш центурион, перечисляя мои достоинства, которых у меня не было и в помине, и изо всех сил пытался сохранить серьезное лицо. Неожиданно я представил себе Сабину – как она, свернув походную постель, в чем мать родила, расхаживает вокруг палатки, изображая центуриона: как пытается подражать его луженой глотке, как громко сопит, перед тем как выдать очередную благоглупость.

– …собственноручно убив двоих, один из которых – это наш злейший враг, сам Децебал.

Сопение. Я больно прикусил щеку, чтобы не расхохотаться. Не хотелось все-таки портить торжественный момент.

Момент и впрямь был торжественный. На плацу, сияя начищенными до блеска доспехами, был вытроен весь легион. Когорты стояли как по линейке, взгляды всех до единого устремлены вперед. Центурионы застыли навытяжку со шлемами под мышкой. Трибуны от скуки зевали и топтались на месте, как могут зевать и топтаться лишь заносчивые сопляки-патриции. И лишь физиономия Тита сияла гордостью, словно маяк.

Я до блеска начистил мою кирасу. Красный гребень из конского волоса гордо топорщился на шлеме, словно гребешок петуха. Сабина пригладила мне непослушные вихры, чтобы те не торчали во все стороны, смазав их водой и гусином жиром.

– Десятый может гордиться тобой, – сказала она, и мои друзья закивали в знак согласия, Юлий и Симон, Прыщ и Филипп. Они по-прежнему оставались моими товарищами по оружию, хотя и не по контубернию.

Центурион кашлянул, и я понял, что пропустил нужный момент. В спешном порядке я снял шлем и склонил голову, подставляя ее под награду. Та оказалась невесомой, словно пушинка: несколько веточек и листьев, сплетенных в венок, который, как назло, оказался мне велик. Я был вынужден сдвинуть его на затылок, чтобы он не съезжал мне на глаза. Вот он, венок победителя, заветная мечта моих бессонных ночей. Я еще раз потрогал его, и моя серьезность дала трещину. Я поднял глаза и посмотрел мимо центуриона туда, где в доспехах и плаще – совсем как рядовой легионер – застыл император, и во весь рот расплылся в улыбке.

Он лукаво улыбнулся мне в ответ и шагнул мимо центуриона, который продолжал свою речь.

– Дай мне! – рявкнул он и выхватил из рук стоявшего рядом опциона львиную шкуру. – А ты, приятель, прекрати скалить зубы, как дурачок, и склони голову. Как-никак это серьезный момент!

Я склонил голову, стараясь не рассмеяться, тем более что от первых рядов, которым было слышно, что сказал император, долетали сдавленные смешки. Траян накинул мне на плечи львиную шкуру. Густая грива скрыла мой лавровый венок, зато лоб мне теперь обрамляли хищные желтые клыки. Император завязал у меня на груди лапы царя зверей; когти звонко царапнули по медной кирасе. Я поднял голову, чтобы шкура не съехала мне на плечи, и потрогал пальцами жесткую гриву. От нее пахло солнцем и сухой травой, кровью и потом и конечно же царем, что закончил свою жизнь на каменном круге. Вообще-то Траян предлагал мне новую шкуру, но я отказался.

Затем мне в левую руку сунули шест, а император схватил меня за правую.

– Прими мои поздравления, аквилифер, – сказал он, разворачивая меня лицом к легиону, и поднял в воздух мою руку. В следующий миг весь наш Десятый взорвался ликующими возгласами.

Я увидел Сабину: облаченная в зеленый шелк, она, как и подобает супруге легата, вежливо хлопала в ладоши, но я заметил в ее глазах слезы. Рядом с ней стоял Адриан, мой ненавистный легат, делая вид, что аплодирует вместе со всеми, хотя на самом деле его ладони соприкоснулись лишь дважды. Он, словно статуя, застыл с каменным лицом, в начищенной кирасе, на которую ни разу не упала даже капля вражеской крови. Я слышал, что он выступал против моего повышения, и лишь голос Траяна сделал свое дело.

Я едва не оглох. Император схватил меня за плечи – гордый мной, как родной отец, – и расцеловал в обе щеки. А еще он что-то крикнул, что именно, я не расслышал. Его голос утонул в радостном гуле голосов и звоне щитов. Подняв глаза, я увидел над моей головой орла. Рот хищной плицы был разинут в немом крике. Все, прощай вещмешок. Отныне моей единственной ношей будет этот орел. Мой орел.

Этот миг – одно из моих самых приятных воспоминаний.

Tит

– Пропади пропадом эта шкура! В ней жарко, как в печке, – пожаловался Викс, когда Тит осадил коня рядом с новоиспеченным аквилифером. – И как только в них ходят сами львы?

– Не успел получить повышение в должности, как уже пошли жалобы, – покачал головой Тит. – Высокая честь есть награда за доблесть.

– Кто это сказал?

– Ты действительно хочешь знать?

– Вообще-то нет, но если я не спрошу, ты обидишься.

Тит рассмеялся и пригладил гриву своего мерина. У него самого по спине уже стекал пот, а ведь еще только утро. Ослепительно-голубой купол неба, раскинувшийся над ярко-зеленым пространством равнины, пыльная, белая лента дороги. Казалось, весь мир праздновал вместе с их Десятым победу. Впрочем, нет, не победу, а возвращение домой.

«Мог», – подумал Тит. Когда он только прибыл туда, какой убогой дырой показался ему этот приграничный городок: серый, некрасивый, с бесконечными тавернами, дешевым театром и отвратительной мостовой. И вот теперь, его единственной мыслью было: «Настоящая постель вместо походной! Жареная свинина и виноград вместо ячменной похлебки и червивых галет! Чистые простыни вместо кишащих блохами одеял!» Нет, Мог теперь казался ему сущим раем.

Похоже, что весь остальной легион думал точно так же, солдаты шли ускоренным шагом, не в лад горланя смачные походные песни. Восседая на мощном вороном жеребце, император горланил их вместе с ними, не обращая внимания на ехавших рядом легатов. Титу был отлично слышно, как Траян своим зычным голосом подхватывает самые непристойные куплеты.

– Похоже, все уже заранее празднуют свое возвращение, – заметил Тит. – Начиная императором и кончая рядовым солдатом.

– А ты как хотел? Мы победили, и нам полагаются вино и почести, – весело ответил Викс. – Не успеем мы войти в город, как все девушки будут наши. Их не придется даже уламывать, сами начнут падать на спину. Скажи, какая из них откажется лечь под героя?

– А что, тебе не хватает тех, что у тебя уже есть?

– Всего две!

– Скажи, а Сабине известно про Деметру или ты?…

– При чем здесь Деметра? Сабина моя первая девушка. Деметра – вторая, – Викс посмотрел на орла, гордо плывшего на шесте над их головами. – И вообще теперь у меня есть эта птица. А она, скажу я тебе, ой какая ревнивая, – попытался он обратить разговор в шутку.

– И все же, что ты намерен делать с Деметрой? – Тит укоризненно посмотрел на друга с высоты седла. – У нее скоро родится ребенок. Твой ребенок.

– Я дам ей денег, чтобы ей было на что жить. – Викс беззаботно присвистнул. – Думаю, она найдет себе кого-то еще. С такой внешностью, как у нее, долго она без любовника не останется. Или ты решил сделать ей предложение? Ты ведь теперь у нас большой человек – трибун самого императора!

– Сказать по правде, я сам не знаю, за что получил повышение, – признался Тит. – Я всего лишь принес ему голову. Можно подумать, я раздобыл ее сам! Подозреваю, Траян наградил меня за то, что я не облевал его, когда вручал ему эту голову. Что ж, согласен, это действительно был подвиг с моей стороны.

Викс сдвинул на плечи львиную шкуру и посмотрел на Траяна – его закованная в доспехи фигура, восседавшая на вороном жеребце, маячила где-то впереди.

– Вот за него я отдам жизнь, – с горячностью заявил он. – Наверно, я его люблю.

– Тс-с, не то Сабина будет ревновать.

– Она знает, что ее я тоже люблю.

Викс произнес эти слова игриво, мол, подумаешь, какой пустяк, любить женщину и быть ее любимым. «Везет тебе, малыш, – подумал Тит. – И львиная шкура тебе, и лавровый венок. И любовь».

– Я думал, все будет по-другому, – признался Викс, перекладывая шест с орлом на другое плечо. – Что я буду как та рыба, которую рано или поздно какая-нибудь красотка поймает на крючок. А все оказалось легко и просто, как дыхание.

– Это потому, что она сама другая, – возразил Тит и мысленно отругал себя за болтливый язык: – «Болван. Думай, что говоришь». Но, похоже, Викс, ничего не заметил.

– В ту ночь, после того как я убил Децебала, она молча обнимала меня. Не сказала даже слова. Обычно она трещит без умолку, однако знает, когда лучше молчать, – сказал Викс и задумался. Его бравада на мгновение дала трещину. – Я до сих пор не пойму, что со мной. Казалось бы, я убил врага, но у меня такое чувство, будто мне самому врезали кулаком под дых. Мне и раньше случалось убивать, но чтобы я потом переживал – такое со мной впервые.

– «И у врага есть чему поучиться», – процитировал Тит. – Ты не первый солдат, который восхищается своим противником. Наверно, так было всегда, с тех самых пор, когда люди придумали войны.

– Родись я в Дакии, – задумчиво произнес Викс, – я бы наверняка пошел сражаться в его рядах.

Столь смелых заявлений Тит еще ни разу от него не слышал. Пусть его другу не хватает красноречия, но за словом в карман Викс никогда не лез.

– Это ведь чистая случайность, где ты родился. Разве не так? Зато потом от этого зависит вся твоя жизнь. Например, появись мои родители на свет на тысячу миль севернее, как я наверняка отрастил бы себе бороду и носил круглый щит, и, главное, никогда бы не сражался на арене Колизея. Зато теперь я наверняка был бы мертв, умер рядом с солнечным диском, бок о бок с моим царем.

– Ты сделал то, о чем он тебя просил? – спросил Тит. – Ты похоронил его левую кисть?

– Да, рядом с диском, в траве, вместе с боевым топором.

В следующее мгновение один из легатов окликнул Тита, и тот поспешил вновь занять место в голове колонны. Впрочем, во время ночных привалов он иногда по-прежнему приносил к костру Викса мех с вином.

Тем временем Десятый продолжал шагать на запад. Непроходимые сосновые леса вскоре поредели, а затем и вообще отступили, сменившись полями, и впервые за много месяцев Тит вновь начал думать о Риме.

«Я подам прошение на должность квестора, – решил он. – Сенатор Норбан обещал, что поддержит мою кандидатуру. Строительные работы и устройство праздников. Думаю, это получится у меня гораздо лучше, чем ночные вылазки во вражеский стан». Возможно, также, ему в скором времени повезет обзавестись собственным жильем. Желательно, поближе к дому деда, но все-таки своим. Как и положено взрослому мужчине.

Он прошагал пол-империи, он сражался на войне, в списке его личных заслуг первой строчкой значится «трибун». «Учитывая мои скромные запросы, одно это означает, что полпути наверх пройдено». Может, оно даже неплохо, иметь скромные запросы. Это Виксу, если он хочет командовать легионом, еще предстоит проделать долгий путь.

– Кстати, – заявила Сабина где-то на полпути через Паннонию, когда до Могунтиака оставалось шагать еще пара недель. – Я должна буду уехать вперед. Повозка, на которую я не садилась все лето, завтра увезет меня в Мог.

– Это еще зачем? – спросил Викс, глядя на ее каштановую макушку: завернувшись в львиную шкуру, Сабина уютно устроилась в его объятиях.

– Потому что так хочет Адриан. В Моге я должна встретить императрицу. Нужно помочь Плотине с приготовлениями к триумфальному возращению императора. – Говоря эти слова, Сабина передернулась. – Плотина приезжает в Германию, чтобы встретиться с ним и Траяном. А еще, чтобы вывалить на меня целый воз ценных советов, причем сделать это в первую же минуту. Нет, уж лучше бы и дальше плестись пешком в хвосте колонны. Представляешь это зрелище? Вот тогда бы она точно умерла от ужаса.

– Вместе с Адрианом. Глядишь, мы с тобой избавились бы от обоих, – Викс нежно поцеловал Сабину. Титу казалось, что теперь, когда Викс смотрел на нее, в глазах его читалась некая задумчивость. Как не похоже это было на его прежнюю грубоватую властность! Всякий раз, стоило Сабине подойти к нему, как пальцы Викса тотчас спешили обвиться вокруг ее запястья. А большой палец начинал нежно описывать медленные круги по тыльной стороне ее ладони.

«Мне нужна любовница, – решил Тит. – Милая девушка. Я поселил бы ее в своем доме в Риме». Он вполне мог позволить себе эту роскошь на жалованье квестора. Хорошенькая и терпеливая, которая не станет затыкать уши, когда он будет цитировать ей Горация, зато будет готовить ему вкусное рагу из баранины.

– Проклятие, – рявкнул Викс на следующий день, после того, как утром Сабина долго целовалась с ним на прощание, а днем села в повозку, чтобы уехать вперед. Вернее, в повозку, куда со всей приличествующей моменту церемонностью ее посадил муж, Адриан. В пути Сабину должен был сопровождать эскорт из стражи и рабов. Надо сказать, что тем летом, все они неплохо набили себе карманы, ведь вместо того, чтобы охранять супругу легата, каждый был занят своим делом.

– Я не люблю с ней спать, – пожаловался Викс. – Ее волосы вечно лезут мне в лицо. А еще она любит время от времени поддать мне локтем в ребра, требуя, чтобы я перевернулся на живот и перестал храпеть.

– Потерпи, дружище, потому что в Моге такого, по всей видимости, больше не будет.

– Это почему же?

Тит в упор посмотрел на друга.

– Тебе что, не дорога жизнь?

– Сабина хитрая. Она способна кого угодно обвести вокруг пальца. Что-нибудь придумаем.

– Но Адриан со дня на день ждет назначения в наместники. – Тит узнал эту новость от Траяна, когда помогал императору составлять список новых назначений. – Это будет что-то неблизкое, Паннония или Сирия.

– Она не останется с ним навсегда.

– Разве гладиатор не просчитывает свой бой на арене? – процитировал Тит Сенеку.

– Это ты к чему?

– К тому, неужели ты никогда не смотришь вперед?

– Это почему же? Намерения у меня есть, причем отличные. Сабина разводится с Адрианом. Я на ее деньги покупаю себе право войти в сословие всадников. Беру себе приличную жену. Получаю повышение до центуриона, двигаюсь вверх и в конечном итоге – бац! – имею под своим началом легион.

– Понятно. Скажи, а ты уже делился этим своим замыслом с самой Сабиной?

– Сабина живет одним днем, – отмахнулся Викс. – Из нас двоих в будущее смотрю только я.

– Что-то подсказывает мне, что все будет не так просто, как ты думаешь.

– Это почему же?

Тит закатил глаза. Легион продолжал шагать маршем на запад.

Сабина

– Ты стала чересчур смуглая, – сказала императрица, придирчиво оглядывая Сабину с головы до ног. – Тебе следовало меньше времени проводить на солнце, зато больше в тени. Пойдем, ты должна стоять рядом со мной.

– Разумеется. – И Сабина последовала за высокой фигурой в темно-синем платье. За время ее отсутствия в Риме изящные серебристые пряди в волосах императрицы – темных, заплетенных в тугие косы, – сделались еще заметнее. Но в остальном Плотина была все такая же: фигура по-прежнему статная, осанка – царственная, взгляд надменный.

Шурша синим шелком, Плотина прошествовала к алтарю храма. Собственно говоря, храмом назвать это было трудно – скорее несколько ступеней, ведущих к алтарю Юпитера.

– Памятник Друзу смотрится куда внушительнее, – заметил накануне наместник Верхней Германии. – Уж если встречать победителей, то с ним рядом.

Императрица Плотина отмела это смехотворное предложение.

– Победу моему мужу даровал Юпитер, – заявила она. – И легионы мы будем приветствовать рядом с его святилищем, и нигде больше.

Наместник наверняка оскорбился, но что значат чувства какого-то наместника? Плотина уже все предусмотрела – едва ли не в первую же минуту по прибытии в Мог.

«В конце концов, – подумала Сабина, – победное возвращение армии, это женский праздник». Ведь кто как не женщины приветствуют своих героев? Так что само место мало что значило. Начиная от застывшей подобно колонне Плотине, в ее синем шелковом платье и диадеме, до пышнотелых супруг легатов, с гордым видом стоявших позади Сабины, от жен центурионов, что, словно сороки, без умолку трещали во втором ряду, до простолюдинок в ярких бусах, что выстроились вдоль улиц, некоторые с детишками на руках – всех их объединяло нетерпение. Все как одна тянули шеи, всматриваясь вдаль, в надежде поскорее увидеть, как их мужчины возвращаются домой.

Интересно, подумала Сабина, а та, другая женщина Викса, о которой он ей так и не рассказал, но которая наверняка осталась в Моге, когда сам он ушел в поход, она сегодня тоже здесь? Помнится, Тит не раз порывался поговорить на эту тему. Тем временем Плотина придирчиво осмотрела сноху с ног до головы и, похоже, осталась недовольна.

– Это платье чересчур яркое.

– Я рада, что оно тебе понравилось.

Желтый шелк, золотые фибулы в виде орла на каждом плече. Какое блаженство вновь ощутить кожей его шуршащую прохладу, особенно проходив лето в колючей шерсти, от которой чесалось все тело. Впрочем, блаженством казались и многие другие вещи. Да что там – само возвращение в цивилизованный мир!

Роскошный паланкин и выносливые носильщики быстро доставили Сабину в Мог, и у нее была целая неделя на то, чтобы побыть одной. Каждый день она почти до полудня отсыпалась под одеялами в мягкой постели, пила за завтраком холодный ягодный морс, лакомилась свежими фруктами, нежилась в горячей парной бане. Тем временем рабы, обмениваясь взглядами, вытрясали из ее одежды блох, которых она нахватала в походе, банщики таращились на мозоли на ее пятках – их, предварительно распарив, пришлось убирать пемзой, но никто не сказал ни слова. Когда же мальчишка-раб, доставившей в библиотеку пачку писем, застал Сабину тихо плачущей над каким-то свитком, он положил письма на стол и, потупив глаза, молча вышел вон.

Впрочем, плакала Сабина недолго. Наутро она встала, что-то напевая себе под нос, подвела глаза, облачилась в желтый шелк и, скрепив его на плечах золотыми орлами, с улыбкой подумала о Виксе.

– Это платье чересчур яркое, – словно судья, изрекла свой вердикт Плотина. – Вибия Сабина, ты должна переодеться.

– Но мне кажется, я уже слышу, как чеканят шаг легионы. Согласись, что три с половиной легиона никак не могут ступать бесшумно.

Ответом на ее слова стал Взгляд. Тот самый Взгляд императрицы Плотины, от которого она отдыхала все последние шесть месяцев. Впрочем, топот ног и гул голосов раздавались все ближе, и стоявшие на улице женщины оживились. Толпа, вытянув шеи, колыхнулась, по рядам пробежал возбужденный шепот, а в следующий миг раздался первый радостный возглас. И Сабина без всяких слов поняла: это в лучах солнца блеснул первый бронзовый орел.

Нет, конечно, по сравнению с триумфом, что ждал героев в Риме, сегодняшнее шествие это пустяк.

– Принести в жертву Юпитеру белых быков, – распорядилась Плотина, планируя празднество. – Черных – в жертву Минерве, Марсу и Аиду. Бега колесниц, гладиаторские бои. В Колизее можно провести театрализованное представление, победное взятие крепости.

И конечно же под рукоплескание толпы, увенчанный лавровым венком победителя, с раскрашенным красной краской лицом, по улицам Рима на колеснице проедет Траян. Сабина была почти уверена, что Викс и другие аквилиферы также примут участие в триумфальном шествии: под исступленные крики безумствующей толпы они молча пронесут по улицам столицы своих орлов. И все же настоящий триумф состоится сегодня. Сияя от гордости, герои маршем пройдут по улочкам Мога, а женщины будут кричать, махать флажками и плакать от счастья.

Впереди колонны, в красном плаще гарцевал Траян. Подъехав к храму Юпитера, он с ловкостью юноши спешился и, сияя улыбкой, поднялся по ступеням. Плотина сдержанно улыбнулась в ответ и протянула навстречу ему руки. Затем под крики и рукоплескания император подошел к наместнику Верхней Германии, затем к другим чиновникам, жаждущим быть обласканными его вниманием. Пока жрец, прежде чем заколоть жертвенного быка, бубнил положенные в таких случаях молитвы, Траян едва мог устоять на месте. Он весело помахал толпе, и гул голосов заглушил собой слова благословения. Как только жертвоприношение свершилось, Траян заключил в медвежьи объятия Сабину, вымазав ее при этом бычьей кровью. Она лишь весело рассмеялась в ответ и расцеловала его в обе щеки. Тогда он вручил ее в руки Адриану, крикнув при этом:

– Вот тот, кто соскучился по тебе! И это всего-то за неделю.

Адриан поставил ее на землю.

– Приветствую тебя, – улыбнулась мужу Сабина. Адриан церемонно взял ее руку и поднес к губам, как будто они не виделись несколько месяцев. Впрочем, наверно, так оно и было.

– Сегодня ты выглядишь гораздо чище.

– Да, как только я вернулась в цивилизованный мир, я, можно сказать, почти не вылезала из бань. Но и ты сегодня прекрасен.

Облаченный в парадные доспехи, Адриан действительно был хорош собой. Подъехав к храму, он ловко соскочил со своего огромного скакуна. Надо признать, что никто так элегантно не смотрелся в седле, как ее муж, – даже сам император. Наверно, потому, что лошади Адриана любили. Вот и в эти минуты огромный жеребец нежно пощипывал его рукав.

– Я соскучилась по тебе, – сказала Сабина и удивилась искренности собственных слов. Хотя во время похода они в течение дня встречались хотя бы раз – за чашей вина или за ужином, но о долгих беседах не могло быть и речи. Они быстро увяли сами собой. Адриан как легат был вечно занят, она же проводила большую часть времени с Виксом. От Сабины не скрылось, как между бровей мужа пролегла удивленная складка, однако стоило выйти вперед Плотине, как складка эта тотчас разгладилась.

– Дорогой Публий, – императрица поцеловала его в лоб. – Как долго тебя не было!

– Даже слишком. – Адриан взял ее руку. – Должен ли я поблагодарить тебя за мое новое назначение?

– Разумеется, мой дорогой мальчик, – императрица вежливо помахала рукой солдатам, и в ответ раздался гром рукоплесканий. – Я надеялась, что это будет Сирия. Надеюсь, ты не слишком разочарован?

– Ничуть. Паннония откроет мне не менее широкие возможности.

– Паннония? – изумленно выгнула бровь Сабина, поворачиваясь к Адриану. – Ты мне ничего о ней не говорил!

– Подтверждение пришло только вчера, – холодно пояснила Плотина. – Более того, дорогой Публий прибудет туда не раньше, чем в Риме состоится триумф, в котором он просто обязан принять участие. Мой мальчик, ты будешь стоять рядом с императором, на меньшее он просто не согласится.

«Неужели?» – подумала Сабина. Да, во время сегодняшнего парада Адриан гарцевал сразу за императором – вместе с остальными легатами. Но сейчас, в эти минуты, Траян предпочел оказаться в гуще солдат, панибратски хлопая по спине трибунов, нежели махать толпе рукой, стоя рядом с Плотиной и ее протеже.

– Маши рукой и улыбайся, Сабина, – прошипела императрица. – От тебя этого ждут.

– По-моему, солдатам все равно, машу я им или нет, – возразила Сабина. – Для них куда важнее получить увольнительную и напиться в стельку.

– Надеюсь, этот день они проведут трезвыми, вознося богам благодарность за свои победы, – строго сказала императрица.

– Что-то я не припомню, чтобы победа доставалась им на трезвую голову, – фыркнула Сабина. – Что уж говорить о празднике по ее случаю.

– Это платье чересчур яркое, – Адриан смахнул пылинку с плеча Сабины. – А орлам и вообще место на шесте, а не на фибуле.

В следующий миг к ним подошел Траян. Один взмах императорской руки, и толпа вновь разразилась ликующими криками. Император произнес несколько слов благодарности, чем растрогал до слез даже закаленных в боях ветеранов. Но в целом он был немногословен. Сабина уже давно заметила, что он любил – и умел – быть кратким.

– Не затягивайте ваши сражения, а ваши речи – тем более, – нередко говаривал он. В свою очередь, Адриан, видя, сколь успешно этот принцип работает на императора, теперь пытался следовать ему в своих собственных речах.

– Твои чиновники надеются, что ты поговоришь с ними, – строго сказала Плотина, как только Траян вновь встал с ней рядом. – Сегодня вечером состоится пир, и необходимо…

– Мне тоже есть о чем с ними поговорить, – Траян добродушно махнул рукой. – Пусть они пригласят на сегодняшний пир не только легатов, но и трибунов. А заодно префектов и первых центурионов.

– Супруг, неужели ты это серьезно? Это же неотесанная солдатня.

– Успокойся, Плотина! Зато с ними будет весело! Кстати, нужно не забыть пригласить еще кое-кого, – Траян что-то шепнул на ухо своему адъютанту, и тот снова нырнул в толпу. А когда вернулся, тащил вслед за собой солдата в красном плаще. Голову и плечи воина покрывала львиная шкура, в руках он держал шест с орлом.

– Цезарь, – Викс опустился на одно колено, но Траян жестом велел ему встать.

– Перед вами тот, кто убил Децебала. Это ему мы обязаны нашей победой. Во время триумфа, мой мальчик, ты положишь его голову на ступеньки сената. Сделаешь это собственными руками…

– Мне кажется, тебе пора уделить внимание наместнику, – недовольно напомнила мужу Плотина, но тот ее не слушал.

– Отлично, жду тебя сегодня вечером на пиру, аквилифер. И не вздумай не прийти – это приказ императора.

– Слушаюсь, Цезарь, – Викс расплылся в улыбке и отдал салют.

– Вот и договорились, – сказал Траян, протягивая жене руку. Но прежде чем за императорской четой сомкнулась свита, император обернулся через плечо и с лукавой улыбкой крикнул Сабине:

– Люблю орлов!

Сабина рассмеялась. Адриан было направился вслед за императором, но в следующий миг из толпы вынырнул Тит, высокий, в чистой тоге, в которую он, сбросив доспехи, поспешил облачиться, как только представилась первая же возможность. Он всегда был тощим, как жердь, но проведенное на марше лето не прошло даром: Тит нарастил мышцы, а вместе с мышцами обрел мужественность. Куда только подевался застенчивый мальчишка! Теперь это был симпатичный молодой человек.

– Легат, я только что узнал, что теперь ты наместник.

В глазах у Тита на мгновение мелькнул испуг – он никак не ожидал увидеть вместе Адриана, Викса и Сабину, однако лицо его даже не дрогнуло, сохранив приветливое выражение.

«Из тебя выйдет отличный политик», – подумала Сабина.

– Прими мои поздравления.

Адриан сухо кивнул в ответ. На Викса, что стоял рядом со своим штандартом, он намеренно не обращал внимания.

– По крайней мере во время марша у нас была возможность пройти по Паннонии, – продолжал Тит, стараясь не смотреть в сторону Викса. – Так что в некотором смысле тебе повезло.

– Я слышала, будто жители Паннонии носят штаны из волчьих шкур и поклоняются рогатым богам, – сказала Сабина, – но, с другой стороны, разве можно верить всяким слухам? Лично я, когда мы шли через Дакию, не видела никаких рогатых богов. И вообще разве не то же самое мы слышали и о даках? А они оказались вполне цивилизованными. Солнечные диски и водопровод, вот что мы у них видели, а вовсе не кровавые ритуалы с человеческими жертвоприношениями. Лично я не отказалась бы познакомиться с Паннонией поближе.

– Ты намерена сопровождать наместника в Паннонию? – учтиво обратился к ней Тит, как будто они не пили вина из одного меха, сидя у походного костра.

– Ну конечно! Как можно упустить такую возможность! – с жаром воскликнула Сабина. – Новые провинции, новые горизонты. Я буду считать дни до отъезда.

Викс дернулся под своей львиной шкурой.

– Понятно, – ответил Тит и учтиво поклонился Адриану. – Еще раз прими мои наилучшие поздравления, наместник.

Еще один поклон – Сабине и кивок Виксу. Кивок, в котором в равной мере были смешаны испуг и лукавство. Сабина с трудом сдержала улыбку. А вот Виксу было не до смеха.

– Ты уезжаешь в Паннонию, – спросил он и лишь в самый последний момент спохватился и вежливо добавил: – Госпожа?

– Разумеется.

Сабина помахала какому-то воображаемому знакомому по другую сторону лестницы, а сама тем временем бочком отодвинулась от Адриана, который вновь погрузился в изучение восковых табличек.

– Надеюсь, отец пришлет мне три свитка о недавней истории Паннонии. И еще список книг, которые следует прочесть, присовокупив к нему просьбу проверить, как там поживает новый акведук, на строительство которого сенат выделил немалые деньги. Он написал мне, что очень удобно иметь дочь, которая разъезжает по всей империи. Это все равно, что иметь лишнюю пару глаз.

– То есть ты собралась пожить в Паннонии? – шепотом уточнил Викс, и его сильные пальцы судорожно вцепились в рукоятку штандарта.

– Пока не знаю, – ответила Сабина, убирая за ухо непослушную прядь. – Обычно наместничество длится несколько лет.

– Лет? – лицо Викса сделалось каменным. – А у меня ты заранее спросить не могла? Скажи, когда ты успела составить свой план?

– Не составляла я никаких планов, – возразила Сабина. – Про Паннонию я узнала всего пару минут назад.

– Но ведь ты собиралась остаться с нашим Десятым, – едва слышно прошипел Викс. – Со мной!

– Странно, а почему ты меня об этом даже не спросил?

Викс со всех сил сжал деревянный шест.

«Сейчас сломает», – подумала Сабина.

– Стерва, вот кто ты после этого, – прошептал он.

– Это почему же? – удивилась Сабина.

– Я же сказал, что люблю тебя, – шепот Викса едва не сорвался на крик. – Я, видите ли, уже мечтаю о будущем, а ты заявляешь мне, что…

– Что-то не так? – раздался рядом с ними голос Адриана.

– Нет-нет, все в порядке, дорогой, – повернулась к мужу Сабина. – Я сейчас.

Адриан нахмурился, однако вновь повернулся к адъютанту, которому диктовал распоряжения. Сабина одарила Викса нарочито-веселой улыбкой, которая тотчас померкла, как только она протиснулась между ним и мужем.

– Я люблю тебя, Викс, – честно призналась она. – Но почему ты решил, что я последую за твоими звездами, а не за своими?

У Викса не нашлось, что на это сказать, он лишь пристально посмотрел на нее.

– По-моему, аквилифер, тебе пора, – неприязненно произнес Адриан, властно беря Сабину за руку. – Пусть ты и не привык иметь дело с достойными женщинами, тебе должно быть известно, что пялиться на них неприлично. Думаю, ты с гораздо больше пользой проведешь время, если займешься поиском приличной одежды для пира, коль уж император намерен видеть там всех своих любимчиков.

Лицо Викса превратилось в столь хорошо знакомую Сабине каменную маску. Не проронив ни слова, он смерил Адриана убийственным взглядом, холодным как сталь клинка. Сабина поспешила встать между ним и мужем.

– Никакой он не любимчик. – Она с восхищением похлопала увенчанное орлом древко. – Он герой Рима, в чем ты сам мог не раз убедиться. Я уверена, что в будущем его ждет большая слава.

– Крайне сомнительно, – холодно произнес Адриан.

Викс холодно посмотрел на него поверх головы Сабины. Они стояли друг напротив друга – воин в львиной шкуре и легат в доспехах, и было в их глазах нечто такое, что касалось лишь их двоих. Сабина сочувственно пожала Виксу руку, державшую штандарт, и в следующее мгновение его взгляд погас. Выдернув пальцы из-под ее ладони, он резко повернулся, качнув красным плащом, и растворился в толпе. Сабина проводила его глазами: ей было видно, как орел на высоком шесте гордо парит поверх плеч и голов.

– Я бы не советовал тебе строить глазки простым солдатам, – хмуро произнес Адриан.

– То же самое я могла бы сказать и тебе, – игриво возразила Сабина, пытаясь обратить разговор в шутку. – К тому же Викса я знаю давно. Когда-то он служил у моего отца стражником. Не понимаю, с какой стати ты на него обозлился?

– Просто мне не нравятся такие, как он, – сухо ответил Адриан и махнул рукой, как будто отгоняя от себя тень Викса.

«Интересно, куда он его отправил, – подумала Сабина, – в какой уголок своего мысленного архива?»

– Кстати, если тебе так хочется, сегодня вечером можешь строить глазки наместнику Верхней Германии. – Адриан взял ее руку, и они проследовали за Траяном и Плотиной. – Когда я прибуду в Паннонию, мне наверняка пригодится его помощь.

– Ты думаешь, тамошний народ и впрямь ходит в волчьих шкурах?

– Хочется надеться, что нет. И еще. Только не приходи на пир в желтом. – Он окинул Сабину глазами с головы до ног. – И сними этих орлов.

 

Глава 16

Викс

Сука.

Холодная, расчетливая, двуличная сука. Я вернулся в форт, готовый крушить все вокруг себя, и, пока шел, раздавал направо и налево пинки всему, что попадалось на пути. Я не знал, на ком выместить злость, и если бы кто-то подначил меня, честное слово, я бы с удовольствием ввязался в драку. Но, увы. Наш Десятый пребывал в превосходном настроении, и никто еще не упился до той степени, чтобы у него начали чесаться кулаки. Я видел, как центурион одной рукой обнимает свою женщину, а второй – сына, которому нахлобучил на голову собственный шлем. Я видел, как в направлении таверны прошествовала шумная компания легионеров и как они остановились, чтобы поглазеть на пару симпатичных девушек, из окна кидавших в них цветы. Куда ни бросишь взгляд – все веселы и счастливы. Все до единого, кроме главного героя. В принципии меня приветствовал добродушный писарь.

– Наш новый аквилифер? Наслышан о тебе. Кстати, своего орла можешь оставить у меня.

И я вручил ему птицу. Пусть поживет в часовне. Здесь у нее будет постоянный страж, пока она будет взирать свысока на бюст императора и прочие ценные атрибуты легиона. Я буду выносить ее всякий раз, когда легиону предстоит отправиться в поход, будь то боевой или учебный. Я посмотрел на орла, укрепленного на высоком древке. Казалось, птица надменно смотрит на меня сверху вниз. У Сабины на плечах были броши с орлом, и у обоих орлов был тот же самый гордый поворот головы. Зачем ей это было нужно?

– Ты тот самый, кто убил Децебала? – спросил писарь, и тотчас испуганно отпрянул, увидев выражение моего лица.

Я же, по-прежнему пылая яростью, вышел из принципии. У меня не было желания напиться, как не было желания ликовать. А вот от хорошей драки я бы не отказался. Скажу больше, я бы не отказался от новой войны – долгой, жестокой, кровавой. Мои ноги сами почти донесли меня до моей бывшей казармы, когда я наконец вспомнил, что эта казарма уже больше не моя. У меня больше не было контуберния. Только орел, удвоенное жалованье и удвоенная опасность, которая ему сопутствовала. Я понятия не имел, где аквилифер спит, когда живет в форте. Я уже было решил вернуться к писарю, но, вспомнив его жизнерадостную физиономию, понял, что за себя не отвечаю, и тогда этот ублюдок Адриан наверняка выпорет меня. При мысли о его тяжелом, холодном взгляде, когда он смотрел на меня поверх головы Сабины, меня с новой силой начала душить ярость. Сегодня он наверняка захочет затащить ее в постель, хотя бы раз в год. Перевернет ее спиной к себе, представит, что на ее месте мальчик, а потом они вместе укатят в Паннонию.

– Как интересно! – передразнил я его, направляясь к воротам, и тотчас поймал на себе вопросительный взгляд стражника. – А ты чего таращишься?

– Неправда, – поспешил оправдаться тот. – Тебе повезло, вот и все. Можешь весь день праздновать. А кто-то в это время должен стоять в карауле, и это, между прочим, я…

– Пошел ты, – огрызнулся я.

Весь город был охвачен ликованием, а мне было некуда податься. Впервые за много лет я не знал, куда приткнуться, чем себя занять. Теперь, когда Дакию усмирили, что ждет наш Десятый? Сонное прозябание в форте: вечный караул, или – в лучшем случае – редкий учебный марш-бросок, чтобы кости не заржавели. Но сначала будет триумф, и, возможно, я дошагаю до самого Рима с орлом над головой. А потом назад в Мог, гнить в этом сонном болоте. Неужели еще сегодня утром я мог надеяться, что вскоре стану центурионом, а позднее невозможное станет возможным, и получу в свое командование легион? Какой же я был дурак. В проклятом Моге мне гнить еще двадцать лет. Ведь я принес присягу, я подписал контракт, и вот теперь будущее разверзлось передо мной, словно могила.

А Сабина тем временем будет разъезжать по Паннонии, проверяя акведуки и открывая для себя новые горизонты, о которых она так мечтала. Оставалось лишь надеяться, что местные жители зажарят ее на костре и слопают.

Неожиданно я почувствовал себя в своей львиной шкуре полным придурком. Развязав на груди лапы, я рывком сдернул с головы львиную гриву. Наскоро свернув шкуру, я засунул ее в вещмешок. Мимо меня, размахивая мехами с вином и горланя неприличную песню, прошествовали, пошатываясь, несколько подвыпивших центурионов. Я же был лишен возможности даже напиться, так как вечером был приглашен на пир в императорских покоях. Кроме меня там будет целая куча народа, хотя мне на них наплевать, на всех до единого. За исключением императора. Это ради императора я вынужден маяться целый день, изображая из себя паиньку. Кстати, там будет и Сабина, и ее гад-муженек, и пусть уж лучше зажарят и слопают меня, лишь бы только они не подумали, что я испугался прийти на этот пир. Нет, я туда нарочно заявлюсь и весь вечер буду таращиться на Сабину, пока она первой не потупит глаза. Может даже, я скажу этому ублюдку Адриану, в чьей постели она спала на протяжении шести месяцев, пока он думал, что она спит в своей палатке.

Увы, стоило мне вспомнить его холодный, каменный взгляд, как у меня пропало всякое желание с ним связываться. Пожалуй, не стоит лишний раз искушать судьбу, если я все еще хочу стать центурионом. Ведь скажи я собственному начальнику, что я полгода спал с его женой, как пост центуриона мне не видать как своих ушей. Так что я понуро стоял посреди ликующего города и хотел волком выть на луну. Эта расчетливая, хитрая сучка. Она уже один раз меня подставила. Я же, глупец, не вынес урок.

Безмозглый варвар, связавшийся с патрицианкой. Все, больше никаких патрицианок. Никаких умниц, никаких искательниц приключений, никого, кто стал бы нашептывать мне на ухо байки ночь напролет. С ними я больше не стану связываться. Хорошие, простые девушки – вот это для меня в самый раз. Ведь даже безмозглый варвар вряд ли позволит себе обжечься в третий раз.

Деметра

Я не думал о ней много месяцев – с того момента, как выбросил ее из головы и ушел на войну. И вот теперь мысль о ней не давала мне покоя. Ее волосы медового цвета, ее нежные губы, гибкое тело. Ее широко открытые карие глаза, ее полный восхищения взгляд, когда она смотрела на меня. Ее нежный голос, когда она что-то весело щебетала про стирку, или рынок, или работу в пекарне.

Клянусь Хароном, она была хороша собой, но, боги, как мне с ней было скучно! Интересно, родила она уже или нет? Мой ребенок. С тех пор как я оставил ее, прошло полгода. Возможно, ее разнесло, как арбуз, а может, – кто знает? – она уже держит у груди этот кричащий кусок мяса. А вдруг она все-таки вняла голосу разума и, пока не поздно, избавилась от плода?

Кстати, я, кажется, обещал жениться на ней, как только вернусь?

Я громко простонал и пошел дальше. Родила она или нет, но вешать себе на шею обузу в лице жены в мои намерения не входит. Да, я обжегся, дал себя облапошить коварной патрицианке, но это еще не значит, что я бегом брошусь назад к Деметре. Нет конечно, я приду ее проведать, посмотрю на ребенка, оставлю ей денег. Может даже, как в старые добрые времена, залезу к ней в постель…

Улица ничуть не изменилась с тех пор, как я шагал по ней в последний раз. Ну, разве что сегодня она более шумная от подвыпивших солдат, что, горланя песни, шастали взад-вперед или играли в кости. И все равно я вытащил из вещмешка свою львиную шкуру и перебросил ее через руку. Вряд ли Деметра захочет выслушивать рассказы о моих военных подвигах, зато переброшенная через руку шкура наверняка произведет на нее впечатление. Как-никак перед ней аквилифер! И ее глаза будут вновь полны восхищения.

Сабина никогда не смотрела на меня таким глазами. Она смотрела так, как будто видела меня насквозь, как будто знала меня как облупленного. Скажу честно, иногда от ее взгляда мне даже становилось не по себе. Но я больше не хочу о ней думать.

– Ты кто?

Я растерянно заморгал, когда на мой стук в заднюю дверь пекарни откликнулся незнакомый голос, а в щель выглянуло худое, неприветливое, старческое лицо.

– Я ищу Деметру.

– Никогда о такой не слышала, – огрызнулась старуха. – Солдатские девки здесь не живут. Так что ступай своей дорогой.

Она уже было собралась захлопнуть перед моим носом дверь, но я успел вовремя просунуть в дверную щель ногу.

– Я ищу девушку, которая жила над пекарней. Из Вифинии. С длинными, светлыми волосами.

– Так она умерла родами неделю назад, – ответила старуха. – Женщина, что живет через дорогу, забрала себе ребенка.

С этими словами старуха пинком убрала мою ногу и захлопнула дверь. Я остался стоять, растерянно глядя перед собой.

– Эй, аквилифер, выпить не хочешь? – раздался рядом со мной пьяный голос, и мимо прошествовала очередная компания пьяных легионеров. – Мы слышали, что ты убил дакийского царя. Это правда, что он был с рогами?

Я растолкал их и, перейдя на другую сторону улицы, принялся стучать кулаками в дверь в доме напротив. На мой стук дверь снова открыла женщина – усталая, седая. На бедре у нее сидел грязный ребенок, второй – цеплялся за юбку.

– Я тебя знаю? – спросила она, подозрительно на меня глядя.

– Деметра, – произнес я. – Где Деметра?

– Эта карга разве тебе не сказала? Да, такую соседку еще нужно поискать, хуже даже, чем твоя зазноба.

– Где Деметра? – повторил я свой вопрос, хотя ответ на него уже знал.

– Умерла, – равнодушно ответила женщина. – Ребенок запросился на свет слишком рано. Такое бывает.

Я поморщился.

– Карга сказала, что ты взяла его себе.

– Ребенка? Так он ведь тоже умер. Я взяла старшенького.

– А кто это был, мальчик или девочка? – я никогда не ждал этого ребенка, ни разу даже не подумал о нем за эти полгода. И вот теперь внезапно мне захотелось знать, кто родился у меня, сын или дочь.

– Откуда мне знать, – ответила женщина. – Меня там не было.

Узнаю ли когда-нибудь правду? И так ли эта правда важна? Дочь или сын – все равно. Мой ребенок мертв. Мой первенец. Интересно, подумал я, а волосы у него были какие? Тоже рыжеватые, как и у меня? Или светлые, как у Деметры?

– А малыша я взяла с охотой, – сказала женщина, снимая с бедра ребенка, и только тогда до меня дошло, что это сын Деметры. – Он тихий. И какая разница, одним больше, одним меньше, когда у тебя их и без того пятеро. Кроме того, он может пойти в мать и вырасти красивым. Глядишь, от него будет прок.

Я сунул женщине несколько монет и поспешил прочь.

Плотина

– Я с готовностью признаюсь тебе, мой дорогой мальчик, что я жду не дождусь того дня, когда наконец покину Германию, – доверительно произнесла Плотина, обращаясь к дорогому Публию. – Грубая, холодная страна. Я уже промолчу про местных рабов. Служанки, которых ко мне приставили, неуклюжи, все до одной. Зато нечисты на руку. Не успеешь повернуться, как они того гляди утащат любую вещь прямо из-под носа. Можешь идти, – добавила императрица, на сей раз обращаясь к рабыне, которая чистила платье.

Та неохотно вышла, что-то бормоча себе под нос. Плотина же собственноручно застегнула у себя на шее аметистовое ожерелье.

– Ты в нем просто царица, – одобрительно заметил дорогой Публий. Он устроился в углу, дожидаясь, когда императрица закончит приготовления к сегодняшнему банкету. – О да еще какая!

– Чего не скажешь о твоей женушке. Она хотя бы раз воспользовалась в походе зонтиком? Посмотреть на нее, она вернулась загорелая, как какая-нибудь германская шлюха, которая…

– Моя дорогая покровительница, – перебил ее Адриан, и в его голосе звучала не то легкая насмешка, не то предостережение. Его пальцы тем временем поправили только ему заметную складку на тунике. – Мне известно, что ты не одобряешь привычек Сабины. В отличие от меня. А это куда важнее.

– Не одобряю, – обиженно фыркнула Плотина. Во всем Могунтиакуме не было почти ничего такого, что она одобряла бы. Город грязный, рабы неотесанные и наглые, покои, которые выделили ей как императрице, трудно назвать даже сносными. Грубые стены, аляповатые подушки на кушетках! А эти германские лампы, от которых больше копоти, чем света! А дымят они и день и ночь. Разумеется, она захватила с собой кое-что из предметов роскоши. Например, полированное стальное зеркало, что сейчас стоит на ее столе, небольшой письменный стол, за которым удобно просматривать и писать письма, ибо это есть прямой долг и обязанность супруги императора. И все же она с превеликой радостью вернулась бы в Рим! Нет, во всем Могунтиакуме не найти ничего, чтобы было бы достойно ее внимания.

Не говоря уже о последних слухах, что достигли ее царственных ушей. Или, скажем так, слухах, которые она постаралась откопать, касательно жены ее дорого Публия.

– Вибия Сабина сама напросилась взять ее в поход, – говорил тем временем ее дорогой Публий. Как приятно снова видеть его в чистом, парадном платье! Как он красив, как к лицу ему борода! Разве сравнятся с пиршественной туникой латы? Порой Плотине казалось, что она обречена провести всю свою жизнь в окружении мужчин в доспехах. – Скажу честно, я с самого начала этого не одобрял, но, с другой стороны, ее присутствие не доставляло мне неудобств. В некотором роде она даже пыталась быть мне помощником. Хотя польза от нее была разве что дважды. Один раз она обратила внимание императора на злоупотребления со стороны офицеров, на которых было возложено следить за обозом, а во второй доказала свою правоту в споре с главным лекарем. Траян был весьма доволен, что она присутствует за его столом на пирах, потому что вместе с ней был вынужден присутствовать на них и я. Так что, насколько я могу судить, в походе ей понравилось.

– Еще бы, – многозначительно произнесла Плотина. – Я тоже слышала.

– Что ты хочешь этим сказать?

Плотина подняла брови и не спеша принялась вставлять в уши аметистовые серьги. Адриан подошел к ней сзади и посмотрел на свое отражение в полированном зеркале.

– Как хорошо, – произнес он, – что у меня снова есть хороший цирюльник, – заметил он, задумчиво трогая бороду. – Нет ничего отвратительней отросшей щетины на шее. Но Траян, похоже, не обращает внимания на такие вещи, и ничего не остается, как следовать его примеру… Как я понял, ты, дорогая Плотина, хочешь сказать, что во время похода моя жена завела себе любовника?

– Я удивлена, что ты говоришь об этом с такой легкостью.

Адриан пожал плечами.

– Что касается меня, жена имеет право называть постель своей собственной, главное, чтобы соблюдались приличия.

– Я старалась воспитать в тебе иные убеждения, – возразила Плотина. – Но сейчас не об этом. Как ты сам только что сказал, главное, чтобы соблюдались приличия. Однако я крайне сомневаюсь, что Вибия Сабина их соблюдала. До моих ушей через рабов доходят крайне неприятные слухи. Да что там, от рабов! От адъютантов легиона, даже от младших офицеров! Эта девчонка проводила все вечера… не знаю даже, как об этом поприличней сказать…

– В таком случае, лучше промолчать. – Адриан сначала посмотрел на рабыню, стоявшую в углу с графином ячменной воды, затем на другую – эта укладывала в сундук шелковые наряды Плотины.

Плотина нарочно оставила служанок в комнате – в надежде на то, что те потом шепнут на ухо кому-то еще, и слух пойдет гулять дальше. И дело вовсе не в том, что ей нравилось, когда членам императорского семейства перемывали косточки. Просто пришла пора осадить эту зарвавшуюся девчонку, эту дерзкую нахалку, которой ее дорогой Публий был готов простить все ее прегрешения. Он, видите ли, находил ее очаровательной!

Так же, как и Траян. Если кто-то и должен быть очаровательной в их глазах, так это она, Плотина.

– Потная солдатня, – с наигранной горечью в голосе произнесла Плотина. – Легионеры. Вот с кем твоя дорогая Сабина якшалась в походе.

Адриан нервно дернул подбородком.

– Ей всегда нравилось заводить себе друзей из числа плебеев, но…

– На этот раз, это более чем друзья, мой дорогой мальчик. И хотя мне неприятно сообщать тебе дурные вести, это, конечно, не совсем так, но какая разница. – Плотина склонила голову, надевая на палец кольцо, а заодно чтобы скрыть злорадство. – Пару раз твою жену заставали в очень даже близких отношениях с простыми легионерами. Грубые личности, неотесанные, самого низкого пошиба. Вряд ли есть необходимость напоминать тебе, что подумают люди, когда это дойдет до Рима.

Дорогой Публий застыл на месте, нервно крутя на пальце перстень с печатью.

– Я знаю, как ты любишь свою жену. – Плотина посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна: на нее величаво смотрела царственная особа, облаченная в императорский пурпур. Сама Юнона одобрительно кивнула бы. – Но не пора ли наконец поставить ее на место?

– Ты хорошо выглядишь, – произнес Адриан с каменным лицом, предлагая Плотине руку. – Итак, мы идем на пир?

Викс

– Выше нос! – умолял Тит, таща меня навстречу огням, шуму и музыке. – Неужели тебе не хочется повеселиться? Ведь это же твой первый императорский пир!

– А вот и не первый, – возразил я. – Когда-то я уже был на таком пиру и даже пытался убить императора.

Тит растерянно заморгал. Тем временем мы с ним пристроились к очереди приглашенных у входа в пиршественную залу.

– Ты пытался убить императора? Убить Траяна?

– Ну, ты скажешь! То был другой император, с мозгами набекрень.

– Вообще-то таких у нас хватало. Или ты опять сочиняешь байки?

– Может, да. А может, и нет.

– Тебя никогда не поймешь, шутишь ты или говоришь серьезно. Эй, прекрати тянуть подол туники.

– Она мне мала, – ответил я и с силой дернул складки белой пиршественной туники, которую мне ради такого случая одолжил Тит.

– Скажи на милость, где, по-твоему, я мог найти ту, что была бы тебе в пору. Скажи спасибо за эту. Иначе пришлось бы идти на пир голым, в одной лишь львиной шкуре.

– Зато женщина проглядели бы все глаза.

В следующий миг к нам вышел императорский управляющий. Тита он поприветствовал первым, благодаря имени и рангу, а на меня лишь взглянул вскользь, после чего провел внутрь. Даже самая лучшая вилла в Моге не шла ни в какое сравнение с теми, что я повидал в Риме. Ее выделили в распоряжение императора и его свиты, как только те прибыли сюда. И вот теперь здесь должно было состояться победное пиршество. И пусть под ногами не изящная мозаика, а грубые каменные плиты, а пиршественные ложа сделаны из железа, а не из серебра. Зато в центре скромного зала сам император с кубком в руках рассказывает походные истории своим офицерам, и его ликование превращает все вокруг в сияние золота. Музыка была веселой, смех, что раздавался со всех сторон, еще веселее, но для меня все, да-да буквально все, было унылым и серым. Ведь я мог прийти сюда вместе с Деметрой. Своей красотой она в два счета затмила бы всех этих напудренных, тщеславных патрицианок. Схватив кубок у полуобнаженной юной рабыни, которая улыбнулась мне так, как будто тоже прошагала пол-Дакии, я поднес его к губам, но не сделал и глотка. В горле у меня как будто застрял комок, и не желал сдвинуться с места.

– В чем дело? – спросил Тит. – У тебя такой вид, будто ты кого-то похоронил.

Деметру, едва не сказал я ему. И собственного ребенка. Но я промолчал. Он бы наверняка постарался меня утешить, полагая, что именно по этой причине я не принимаю участия во всеобщем веселье. Он наверняка бы решил, что я охвачен скорбью. Мне же меньше всего хотелось в этом признаваться. Неужели этот ком засел у меня в горле надолго?

Потому что я… вырвался на свободу.

Ни ребенка. Ни жены. Ничего, что давило бы на меня и мой кошелек, что мешало бы мне следовать за моей путеводной звездой. Несчастная, неинтересная, прекрасная Деметра была мертва. И что же я чувствовал по этому поводу? Легкую печаль… но главным образом, облегчение. Свободу.

Какой же я все-таки мерзавец. Неудивительно, что Сабина не захотела со мной остаться.

Я краем глаза заметил ее, как только вошел в зал, но даже не посмотрел в ее сторону. Я заставил себя выпить вино и протянул кубок другой рабыне, которая тотчас наполнила его вновь. Хорошее вино. Гораздо лучше той кислятины-поски, которой нас поили в походе. Впрочем, не все ли равно.

– Давай напьемся.

– Сначала поклонись императрице, – посоветовал мне Тит, подталкивая меня к небольшому возвышению, на котором стояли два императорских ложа. – Императрица Плотина не одобряет пьянства. Впрочем, трудно сказать, что вообще она одобряет.

Мы проложили себе путь в шумной толпе гостей. Тит произнес перед императрицей витиеватую приветственную речь. Я же отделался тем, что, ощущая на себе любопытный взгляд десятка женских глаз, отвесил короткий поклон. Супруга Траяна в ее пурпурной столе, стайка легатских жен и… Сабина, самая младшая из всех женщин. Глядя на нее, можно было подумать, что в эту минуту она предпочла бы оказаться в толпе ликующей солдатни, чем сидеть среди этих старых клуш, что с чопорным видом расположились на своих ложах. Ей явно не доставало той простецкой жизни, к которой она привыкла, шагая дорогами Дакии вместе с Десятым. Тит представил меня. Сабина скользнула по мне взглядом, и в какой-то миг я – кому ни разу не пришло бы в голову спасаться бегством при виде свирепых даков – едва не бросился в бегство. Но нет, я не опозорю себя, тем более на виду у какой-то там шлюхи-патрицианки, которая возомнила о себе невесть что. Так что я покрепче стиснул зубы и с презрением посмотрел на нее. Сейчас на ней было белое платье с высоким воротником, а не то, ослепительно-желтое, в котором она щеголяла во время парада. Здесь явно не обошлось без указки старой императрицы, сама Сабина никогда бы не облачилась в такой наряд. Тем более что он смотрелся на ней совершенно по-дурацки, точно так же, как смотрелась на мне одолженная Титом пиршественная туника. От долгого марша под солнцем Дакии кожа Сабины покрылась золотистым загаром, и на фоне белизны платья ее тонкие руки казались золотисто-коричневыми. Боги, как хорошо я помнил эти загорелые руки, распростертые на моей походной постели. От злости и горечи я даже ощутил во рту кисловатый, металлический привкус. Наверно, точно такой же был и во рту супруги Траяна, этой безупречной как статуя императрицы, которая наверняка считала, что и пышное белое платье, и накрахмаленная льняная туника бессильны придать Сабине и мне ту респектабельность, какая полагалась на ее пиру.

– Твоя верная служба отмечена, – изрекла Плотина и царственно кивнула головой. Я понял этот кивок как намек и бросился наутек. Не замечая, – вернее, не желая замечать, – улыбки Сабины, которой та одарила меня из-за спины императрицы.

– Хочу еще вина, – сказал я и огляделся по сторонам в поисках рабыни с кубками.

– Только при условии, что ты пообещаешь мне, что не станешь таращиться на жену легата, – ответил Тит, отводя меня к увитой плющом колонне, и окинул меня придирчивым взглядом с головы до ног.

– Ты мне не указчик. Это мое личное дело, – огрызнулся я. – Тем более что сегодня утром я сказал ей, что между нами все кончено.

Тит вопросительно выгнул бровь и пристально посмотрел на меня.

– Вот и хорошо, – произнес он наконец, хотя тон его мне не понравился. – Я бы не хотел, чтобы тебя казнили, а ее отправили в ссылку. Чего, кстати, нельзя исключать, если кое-кому станет известно, чем вы с ней занимались все лето. Адриан убьет тебя. Любовная связь замужней матроны и, ты уж меня прости за такие слова, ничтожества-плебея – такое редко кому сходит с рук.

– То есть ты хочешь сказать, что если бы целый день ты кувыркался с ней в постели, это совершенно другое дело? – огрызнулся я. – То есть вам, патрициям, дозволено все что угодно?

– Нет, я не стал бы трахать ее весь день, как ты только что выразился, и скажу тебе почему. Потому что я на протяжении более полугода служил Адриану, и он заслужил мое восхищение. И я никогда не посмел бы соблазнить жену человека, которым я искренне восхищен, независимо от того, как сильно я ее хочу. Не говоря уже о том, что Адриан злопамятен, и старые обиды так просто не прощает. Я бы не рискнул переходить ему дорогу, и тебе не советую, начальник он тебе или нет. – Тит для выразительности закатил глаза. – Эта твоя интрижка с женой легата – не самая умная твоя затея, Верцингеторикс.

– Заткнись.

– Готов поспорить, – ответил Тит, буравя меня глазами, – что это она отправила тебя в отставку.

– А ты, я смотрю, доволен, – обвинил я его.

– Честно говоря, да. В этой кампании ты получил все, о чем мечтал: славу, орла, повышение в чине, благосклонность императора. Это довольно низменное чувство, и тем не менее мне приятно, что в конце концов Сабина тебе не досталась.

Я подумал про Деметру, однако тотчас отогнал прочь эту мысль.

– О, так мы ревнуем? Вот уж не ожидал.

– Не переживай, я не ревную тебя ни к славе, ни к твоему повышению, – ответил Тит, укоризненно на меня глядя. – Кстати, ты уже залил вином мою тунику.

– Я не нарочно.

– Давай уйдем отсюда, – предложил он. – Может, нам действительно стоит напиться? Скажу честно, я еще ни разу по-настоящему не напивался. А сегодня оно того стоит. Как сказал Гораций, бери от ночи все, и не надейся на утро.

– Я уж точно напьюсь, – признался я. – Но только здесь, на императорском пиру. Не хватало еще, чтобы из-за какой-то бабенки я лишил себя удовольствия.

– Проклятие, – выругался мне вслед Тит, когда я вновь нырнул в толпу гостей.

Вино на пиру лилось рекой, и я был не один, кто вливал его в себя в немереном количестве. В целом пир оказался очень даже не плох, и наверняка понравился бы мне еще больше, будь я в соответствующем настроении. Император напился допьяна и был полон веселья. В какой-то момент, заметив меня, он похлопал меня по плечу и во всеуслышание поведал историю моей схватки с Децебалом. Публика слушала, разинув рты, я же стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда мне деться. Затем половина его генералов поздравили меня с этим подвигом, причем многие из них оказались не меньшими любителями крепкого словца, чем и я сам. В иных обстоятельствах я бы возгордился их похвалой. Еще бы! Ведь мне одобрительно кивнул сам преторианский префект. По идее мне полагалось пошире расправить плечи и гордо вскинуть подбородок. Ведь разве не об этом я мечтал? Простой солдат, который собственной доблестью проложил себе путь наверх и теперь стал правой рукой самого Траяна. Вместо этого я лишь буркнул что-то невнятное в ответ и, схватив у раба очередной кубок с вином, заявил, что ему лучше держаться от меня подальше, пока я не проломил ему череп.

– Ты не хочешь уйти? – с надеждой в голосе спросил Тит.

– Нет.

В следующий момент в зал, неся блюда с угощениями, вошла вереница рабов. Чего тут только не было! И жареные бычьи ноги, и фаршированный кабан, и гусь, запеченный прямо в перьях. Императрица дала гостям знак занять свои места на пиршественных ложах, что были расставлены полукругом, однако никто не обратил на нее внимания. Император просто схватил с ближайшего к нему блюда крыло жареного гуся и принялся размахивать им, видимо, для придания убедительности очередной своей истории о том, как его бравые легионы штурмовали Сармизегетузу. Подвыпившие гости принялись подтягивать ложа ближе к нему и, схватив у раба крыло или ногу, валились на первое попавшееся. Вскоре от аккуратного полукруга остались лишь воспоминания. Императрица отрешенно вздохнула, и как только в зал впорхнула стайка полуголых танцовщиц, величаво удалилась. Траян весело помахал ей вслед и, схватив самого рослого из танцоров, усадил его рядом с собой.

Моя голова шла кругом, наверно, потому, что в зале было шумно, жарко и душно. Вырвав из рук растерянного раба кувшин с виной, я, спотыкаясь, вышел на свежий воздух. По всему периметру стен в скобы были вставлены факелы, но большая их часть уже догорела. Не знаю, как это произошло, но я умудрился упасть в небольшой бассейн в самом центре атрия.

– Проклятие!

Я был мокрым с головы до ног, правда, мой кувшин с вином остался в целости и сохранности. Сидя в воде, я сделал долгий глоток. Над моей головой холодным светом сверкали звезды. Мои звезды, подумал я. Куда они поведут меня теперь?

– Эй, Викс, ты хотя бы понимаешь, что сидишь в воде?

– Нет, а что? – я отпил еще вина, стараясь не смотреть на фигуру в белом, что приближалась ко мне с другого конца атрия. Лунный свет заливал ее своим серебром с головы до ног.

– Может, тебе помочь? Или ты встанешь сам?

– А вдруг мне здесь нравится? – я плеснул в нее водой, и подол ее платья намок.

– О боги! – вздохнула она. – Ты ведешь себя как ребенок.

– Когда спал с тобой, ты не называла меня ребенком, – бросил я ей в ответ.

– Ступай домой, Викс, ты пьян.

– Ты сука.

Она повернулась и пошла прочь, назад, к полуоткрытой двери, из которой доносилась музыка и пьяные голоса. Я резко выбросил руку и схватил за подол платья.

– Не ты ли утром сказала мне, что не желаешь следовать за моими звездами. Что ж, тебя можно понять. Но по крайней мере у меня есть звезды. А что есть у тебя? Искать на свою голову приключений, особенно если это что-то запретное? Знаешь, для этого есть хорошее слово. – Я посмотрел на нее, обнажив зубы в неком подобии улыбки. – Это называется блядством.

Лунный свет падал на белое платье, делая ее похожей на мраморную колонну.

– Это следует назвать «долгом», Викс. Я не настолько свободна, как ты думаешь. Кто знает, может, я и предпочла бы остаться с тобой, чтобы провести свою жизнь, занимаясь, как ты выразился, бл…ом. Но у меня есть долг и по отношению к другим. По отношению к Адриану, который всегда бы честен со мной. По отношению к Риму, за то, что я патрицианка. По отношению к миру – потому что, если мне суждено провести мою жизнь, колеся по нему, я должна сделать его лучше. Не знаю как, но лучше. Да, я не хочу просидеть всю свою жизнь в четырех стенах. Хочу раздвинуть горизонты. Хочу пережить столько приключений, сколько мне выпадет на моем веку. Но долг всегда будет стоять для меня на первом месте. – Она в упор посмотрела на меня. – Скажи, а ты когда-нибудь чувствовал свой долг перед кем-то или только перед самим собой?

– У меня есть долг перед Траяном, – огрызнулся я. – Ему я обязан всем. Он станет вторым Александром. Он завоюет весь мир. И мой долг помочь ему в этом.

– Не говори чушь, Викс, – бросила мне Сабина. – Ты тоже ищешь себе приключения, и не пытайся уверить меня, что это не так. Если бы твой долг перед Траяном означал, что ты изо дня в день будешь просиживать за столом, перебирая бумажки, сомневаюсь, что ты горел бы столь страстным желанием служить ему. Настоящий долг означает, что ты жертвуешь тем, что ты любишь. Мне пришлось дважды уйти от тебя, но ты ни разу не видел меня плачущей.

– Все понятно. Теперь для тебя на первом месте долг, – огрызнулся я. – Интересно, и где он был все эти месяцы, пока ты спала в одной постели со мной?

– Что-то я не припомню, чтобы ты жаловался по этому поводу. Лишь брал свое, и был доволен, потому что имел, что хотел.

– А если в следующий раз захочется тебе? – я встал из бассейна. С меня ручьями стекала вода, но холода я не чувствовал. Мне никогда не бывает холодно во время поединка. – Что если у тебя засвербит в одном месте? Что тогда? Кто его тебе почешет? Я? Нет, может, я и тупой, недалекий умом варвар, но даже тупой варвар не настолько туп, чтобы обжечься трижды.

– Разве я сказала, что ты туп? – ее глаза сделались холодными, как у мраморной статуи. И я ощутил что-то вроде гордости за то, что мне удалось расколоть панцирь ее самообладания. – Тебе хватает ума, чтобы не сжигать за собой мосты. Скажи, эта девушка приняла тебя назад? Та самая, которая осталась у тебя в городе? Тит рассказывал мне о ней. Ты же весь поход скрывал от меня ее существование. На тот случай, если у тебя ничего со мной не выйдет, когда мы вернемся в Германию…

– Она красавица, – бросил я ей, на мгновение забыв, что Деметры больше нет. – По сравнению с ней ты – сморщенное яблоко, пролежавшее на базаре неделю.

– Если она красавица, то где была твоя верность? И кто сказал, что я вцепилась в тебя? Или ты сердит, что я тебя бросила, Викс? Признайся честно, ты просто зол, что это я разорвала отношения, а не ты.

Я сгреб Сабину в охапку и швырнул в бассейн. Раздался всплеск, вода намочила ей плечи, и ее белое платье парусом надулось над ее мокрыми коленками. Сабина растерянно уставилась на меня.

– Давай, наслаждайся, пока не поздно, – сказал я. – Ты в последний раз мокрая благодаря мне. Других не будет.

С этими словами я развернулся, пятерней убрал со лба мокрые волосы и пошел прочь, оставив ее стоять посреди бассейна. Я вернулся к музыке и шуму пьяных голосов. Купание в бассейне и ссора с Сабиной сделали свое дело: я мгновенно протрезвел. Стоило мне переступить порог, как мимо меня, шатаясь, прошествовал пьяный трибун. Я отпихнул его к статуе купающейся нимфы. Нимфа покачнулась и, не устояв на ногах, рухнула на пол, где разлетелась на мелкие куски. Трибун радостно мне икнул. Все вокруг выглядели довольными и счастливыми. Император растянулся на кушетке, одной рукой обняв юного раба, который смотрел на него полным обожания взглядом, а другой постукивал по коленке в такт музыке. Лютнисты задорно щипали струны, выбирая самые непристойные песни. Половина присутствующих нестройным хором горланила припев, вторая половина лежала без чувств среди подушек. Даже ублюдок Адриан, и тот, похоже, весело проводил время, с горящими глазами наблюдая, как какой-то стройный юноша показывал на мозаичном полу акробатические номера. Впрочем, стоило ему посмотреть на дверь, как веселости его как не бывало. Он поставил кубок и мимо меня быстро шагнул к двери.

– Вибия Сабина, что за вид, хотел бы я знать?

– Всего лишь наткнулась на пьяного солдата, причем в крайне неудачном месте, у фонтана, – раздался у меня за спиной голос Сабины. Я прислонился одним плечом к колонне, сделав вид, будто наблюдаю за акробатами, однако краем глаза следил, что будет дальше. С ее платья стекала вода, но в целом внешне она оставалась спокойна.

Окинув ее глазами с ног до головы, Адриан загородил ее собой от гостей.

– Это платье смотрится непристойно.

– Неужели? – удивилась Сабина, поднимая полупрозрачный, намокший подол, который лип к ее загорелым ногам. – Как оно может смотреться непристойно, если его выбрала сама Плотина. Разве императрица может выбрать что-нибудь неприличное?

– Ты пьяна? – спросил Адриан и растерянно заморгал.

Сабина расхохоталась. Волосы темной гривой упали ей на спину, а платье соскользнуло с одного плеча.

– Нет, хотя, наверно, стоило бы. Потому что вокруг все пьяны.

– Немедленно ступай к себе!

– Что я и собиралась сделать. Неужели ты думаешь, что я останусь на пиру, когда с меня ручьями бежит вода?

– Откуда мне знать, что ты собиралась делать, а что нет. В последнее время я не знаю и половины того, что ты делаешь за моей спиной, – в его голосе неожиданно появились стальные нотки. – Кстати, я немало наслышан о том, как ты проводила время в походе. Обычно я пропускаю сплетни мимо ушей, но если императрица вынуждена докладывать мне, что ты питаешь слабость к простым солдатам…

– А, по-моему, Адриан, ты замочил ноги в той же самой воде, – бросила в ответ Сабина. Ее голос по-прежнему звучал игриво. – Скажи, сколько раз я, придя к тебе в палатку, заставала там полураздетого смазливого легионера, который был готов угодить тебе во всем.

– Это не одно и то же! – едва ли не прошипел Адриан. Я же перенес вес с одной ноги на другую, по-прежнему делая вид, будто наблюдаю за акробатами. – Самое главное – это приличия. И не пристало римской матроне патрицианских кровей появляться на званом пиру растрепанной, полуодетой, в мокром платье! Не хватало, чтобы все на тебя пялились. Или, что еще хуже, искать себе удовольствий в обществе простых солдат! Моя карьера только-только пошла вверх, и я не допущу скандала. Плотина считает…

Улыбки Сабины как ни бывало.

– Да, дорогой Публий, давай послушаем все, что считает Плотина.

– Она считает, что тебе пора задуматься над своим поведением. И я с ней согласен.

Я рискнул посмотреть в их сторону. Адриан и его жена застыли, нос к носу. Они так стояли несколько секунд, пока наконец Сабина не взяла из его рук кубок и осушила его до дна.

– Думаю, на сегодня с тебя хватит вина, муженек. От него тебе в голову лезут всякие мысли. Увидимся дома, – бросила она ему и с гордым видом вышла вон. Я проводил ее взглядом. Мне было видно, как покачиваются под мокрым шелком ее бедра. А эти плечи, а изгиб шеи…

– Нечего глазеть на мою жену, – привел меня в чувство чей-то голос. Я стряхнул с себя наваждение. Передо мной стоял Адриан. – Я, кстати, и раньше это замечал, аквилифер. Она тебе не шлюха, чтобы такие, как ты, пожирали ее глазами.

– Судя по тому, что ты только что наговорил ей, она шлюха.

Мой рот сам произнес эти слова, не посоветовавшись предварительно с моим разумом, стоит такое говорить или нет.

– И судя по тому, что говорят в нашем Десятом, ты не так уж и не прав, легат. Как известно, Вибия Сабина еще как охоча до…

Его широкая ладонь впечаталась мне в щеку. Кстати, для того, кто ни разу в жизни не принимал участия в настоящем сражении, рука у него была довольно тяжелая. От удара я отлетел к стене. Почему-то мне вспомнилось, как в Дакии он одним точным ударом копья уложил оленя и как потом улыбался, глядя на брызги крови у себя на ногах.

Я выпрямился. Щека горела огнем. Завтра на ней всем на обозрение будет красоваться синяк.

– Сегодня ты впервые ударил меня, – произнес я и даже удивился спокойствию в собственном голосе. – Второго раза не будет.

– Не будет?

– Нет.

От меня не скрылось, как дернулись его пальцы, с каким гонором вскинул он свой бородатый подбородок. Он был готов ударить меня снова, но и мои пальцы тоже сжались в кулаки. Вокруг нас продолжал шуметь весельем пир. Император и преторианская гвардия громко чокались кубками с неразбавленным вином и, запрокинув головы, залпом вливали его в себя. Похоже, между ними шло нечто вроде соревнования. У меня же было такое ощущение, будто я со всех сторон обложен льдом. В мире не осталось ничего, кроме этого бородача, который смотрел на меня холодным, пронзительным взглядом.

– Легат Адриан, скажи, ты уже обдумал путешествие в Паннонию? – раздался рядом с нами чей-то учтивый голос. – Надеюсь, сначала ты вернешься в Рим, где тебя ждет триумф. По-моему, это великолепный повод!

– О да, еще какой великолепный! – ответил Адриан, поворачиваясь к Титу, который стоял рядом с ним – воплощение внимания и учтивости. Я даже решил, будто мне все показалось. Что не было этого мига – мига ничем не прикрытой ненависти.

И все-таки он был.

– Прошу прощения, легат. Император желает поговорить с нашим аквилифером.

– Пусть идет. Я его не держу.

– Император желает поговорить со мной? – я растерянно заморгал.

Тит взял меня под локоть и отволок в сторону.

– Разумеется, нет, ты болван. Просто я должен был напомнить легату, что ты пользуешься благосклонностью самого императора. Иначе бы он точно придушил тебя на месте. Он что, узнал про свою жену?

– Нет, дело не в этом. – Я посмотрел на тунику, мокрую, в винных пятнах. – Извини, я испачкал тебе тунику.

– Забудь. И пойдем отсюда. Клянусь Хароном, вот уж никогда бы не подумал, что мне придется вытаскивать тебя из передряг. И главное, с чего бы это? – с этими словами Тит схватил у сонного раба плащ и вывел меня в темный атрий. Луна переместилась на другое место, и теперь небольшой бассейн в центре атрия казался темным пятном.

– Я уронил Сабину в воду, – признался я.

– Не жалею знать, почему, – простонал Тит. – И теперь Адриан хочет тебя за это убить?

– Нет. Он просто меня ненавидит.

Почему-то я едва ворочал языком. Впрочем, я также едва передвигал ноги. Я споткнулся о порог и едва не упал. Тит вовремя поддержал меня.

– Наверно, мне придется его убить, – задумчиво произнес я.

– Заткнись, – одернул меня Тит.

– Не знаю, но я почему-то уверен, что в один прекрасный день я его убью.

– Заткнись, кому говорят.

– Потому что или он меня, или я его, – почему-то в этом я не сомневался. Еще сегодня утром, когда я входил в город, у меня была возлюбленная. Теперь я ее потерял. Зато я обрел что-то другое.

Врага.

Спустя неделю, обзывая себя идиотом, я вернулся в убогий домишко напротив пекарни.

– А, это опять ты, – сказала женщина, на лице которой читалась печать усталости. – Ну, ты красавчик!

Я напялил на себя львиную шкуру и кирасу, в надежде, что это произведет на нее впечатление.

– Я пришел насчет мальчика, сына Деметры.

– А зачем это тебе?

– Хочу на него посмотреть.

Женщина скрылась во второй комнате. В той, где я стоял, пахло прогорклым жиром и прокисшей едой. В углу, играя с палочками, сидели двое детей. Они подняли на меня водянистые глаза. Волосы у них были грязные, туники – в пятнах от еды. Как это было не похоже, на выскобленное до блеска жилище Деметры.

Женщина вновь вышла ко мне – на этот раз с мальчиком в руках.

– Вот он.

Я посмотрел на мальчонку в грязной бесформенной рубашонке. Сынишка Деметры заметно вырос. Теперь ему было почти три. У него были материнские, медового оттенка локоны. И если приглядеться, можно было увидеть, что в будущем лицо его тоже будет красивым. Он молча смотрел на меня.

– Вон какой хорошенький, – сказала женщина. – А когда вырастет, станет настоящим красавцем.

Она говорила это и раньше, на прошлой неделе. И эта мысль засела мне в голову, не давая мне покоя.

– И ты воспитаешь его?

– Как своего.

Тит наверняка бы ей поверил. В конце концов я рассказал ему, что Деметра и мой ребенок мертвы. И его сочувствие было искренним, как я и опасался.

– О боги, Викс, прости меня. Неудивительно, что ты в таком плохом настроении. А как же ее первый сын?

– Его взяла к себе соседка, – буркнул я. – Хотя у нее своих детей уже пятеро.

– Ну и отлично, – с облегчением вздохнул Тит. – По крайней мере у малыша будет семья, коль он потерял родную мать, храни боги ее душу. Деметра была добрая женщина и была бы рада, узнай она, что ее сынишка окружен любовью и заботой.

Окружен ли? Я пристально посмотрел на женщину. От меня не скрылось, как она поспешила отвести взгляд. Нет, я не Тит. Я не настолько наивен, чтобы видеть в людях добро. И я отлично знал, что будет, случись красивому мальчику попасть не в те руки. Меня самого едва не постигла такая судьба, не будь у меня добрых хозяев. Не будь у меня матери, готовой грудью встать на мою защиту. Неужели я позволю, чтобы сынишка Деметры, копия своей красавицы матери, рос в этой зловонной дыре? Какая судьба его здесь ждет? Плясать перед похотливыми старыми козлами? К десяти годам страдать кровотечениями из заднего прохода? Помню, в детстве, один противный лысый тип угостил меня устрицами, после чего попытался меня отыметь. Помнится, как он взвыл от боли, когда я сломал ему пальцы и убежал.

Сынишка Деметры робко посмотрел на меня. Он ведь не твой, прошептал внутренний голос. Он не твоя кровь. Не твоя ответственность.

Моей ответственности не было в живых. Я был свободен и чист. Мальчонка протянул пухлый пальчик и потрогал львиную шкуру у меня на голове.

– Еф! – воскликнул он. – Еф!

– О боги! – воскликнул я и вырвал мальчика из рук женщины.

– Эй! – возмутилась она.

– Убери руки! – рявкнул я на нее. – Я беру его к себе.

– И что ты с ним станешь делать? Как будешь его растить? В лагере, среди солдатни?

Нет, я не собирался растить его сам. Да и что я понимал в воспитании детей? Честно говоря, я понятия не имел, что мне с ним делать. Но и оставить его здесь я не мог. Он сидел у меня на руках, трехлетний крепыш, и даже не плакал.

– Еф, – повторял он, поглаживая рыжий мех, пока я уносил его прочь из этого убого жилища.

– Еф, – согласился я, усаживая его себе на плечи. Визжа от восторга, он вцепился в львиную шкуру. – Надеюсь, ты послушный ребенок. Я заплачу какой-нибудь приличной семье, чтобы они позаботились о тебе. А сам буду каждые несколько месяцев навещать тебя.

– Еф! – радостно твердил малыш, сидя у меня на плечах.

– О боги, – вздохнул я и поспешил вдоль улицы.