Глава 17

Лето 113 года н. э.

Тит

– Энния! – Тит поискал глазами экономку. – Энния, моя нимфа, моя грациозная, прекрасноокая Терпсихора…

– Можешь не тратить попусту красивые слова, господин, – худая, темноволосая вольноотпущенница скрестила на груди руки. – Что тебе нужно?

– Обед на шестерых, причем чем раньше, тем лучше. Буду твой должник до конца дней моих.

– На шестерых? – женщина перевела взгляд от Тита на фигуру в латах и пыльном плаще, с еще более пыльными рыжеватыми волосами. За последние три-четыре года Викс почти не изменился. Ну, разве что чуть сильнее загорела и обветрилась кожа. Но в остальном, это был прежний Викс.

– То есть кроме него будет кто-то еще? – уточнила Энния без особого воодушевления.

– Нет, только он. Но ест он за пятерых.

– Дай мне час, – ответила она и, что-то крикнув рабам, направилась в кухню.

Викс обвел взглядом небольшой атрий: голубая плитка, скромные колонны, и главное, он такой узкий, что его можно преодолеть в три шага.

– Неужели жалованья квестора мало, чтобы прибрести что-то поприличнее? Я надеялся увидеть роскошную виллу на пол-Палатинского холма.

– На вилле обитает мой дед, который отошел от дел. Я бы мог остаться с ним, если бы захотел. Но теперь я человек взрослый и самостоятельный. У меня есть должность, и мне нет необходимости жить с остальными членами семейства, тем более что матери больше нет в живых, а сестры вышли замуж. Вот я и подыскал себе собственное жилье.

Причем более чем скромное жилье: опочивальня, рабочий кабинет и атрий, который время от времени выполнял роль пиршественной залы. Правда, пиры тоже были более чем скромные.

– Как видишь, дом небольшой, – довольно произнес Тит.

– Но тебе его хватает, – кивнул Викс, оглядывая старого друга с головы до ног. – Все-таки тога лучше, чем латы. Квестор, если не ошибаюсь? Я получил твое последнее письмо…

– Никаких походов, никакой грязи, – согласился Тит. – Лишь чистые интриги и политиканство.

Викс недовольно фыркнул.

– Только не говори мне, что ты превращаешься в холодную ящерицу вроде Адриана!

– Пока еще нет, но, с другой стороны, «никто не становился дурным всего за один шаг».

– Проклятие, я забыл, что ты любитель сыпать цитатами! Кто это, Катон?

– Ювенал. Почему ты решил, что это Катон?

– Потому что, дружище, половина твоих цитат – это Катон.

Затем Тит попросил Викса вытащить из кабинета две кушетки, по одной на каждом плече. Вскоре перед ними высились блюда с фаршированным лососем, жареной свининой, свежеиспеченным хлебом и спелыми персиками. Энния только успевала подносить новые угощения.

– Кстати, а что привело тебя в Рим? – спросил наконец Тит, когда Викс разделался с половиной свиной лопатки. – Или я уже тебя спрашивал?

– Легион раз в три месяца отчитывается перед императором. – Викс запил свиную лопатку вином. – Первый копейщик не желал, чтобы я вертелся у него под ногами. Этот ублюдок на дух меня не переносит.

– Что ты натворил на этот раз?

– Всего лишь хочу получить его место, – честно признался Викс.

– В таком случае мой руки после каждого блюда, а не просто макай в воде пальцы. – Тит выгнул бровь, глядя, как Викс отламывает ломоть хлеба. – Даже не мечтай стать первым копейщиком без хороших манер.

– Сначала мне нужно дослужиться до центуриона. Следующая вакансия – моя. Ведь мне уже стукнуло тридцать.

– Скажи, а Симон из твоего контуберния стал центурионом? Ему ведь было достаточно лет…

– Нет, в Десятом он больше не служит. Уволился и переехал в Рим. Ну, кто бы мог подумать!

После этого Тит засыпал меня вопросами про наш Десятый легион. Новый легат – он строгий или смотрит на все сквозь пальцы? Юлий по-прежнему утверждает, будто Юлий Цезарь его прямой предок? А Прыщ? Он нашел, наконец, себе девушку, которая не бросит его ради флейтиста или трактирщика?

А ведь я скучаю по армии, поймал себя на мысли Тит. Нет, не по армейской жизни, без нее я как раз обойдусь. Я скучаю по армейскому братству, которое познал в Дакии. В политике ничего даже близко подобного нет и быть не может. Здесь все заняты собой, продвигают собственную карьеру. И тот, кого вы называете другом, вполне может подставить вам ножку, когда будут назначать нового претора.

В следующий миг в комнату вошла Энния.

– Теперь я вижу, что ты не шутил, господин, – сказала она, обводя взглядом горы обглоданных костей. – Он действительно ест за пятерых.

Впрочем, убирая со стола, она скромно потупила взор, и, когда вышла, колыхнув черной косой, Викс громко высказал ей вслед свое восхищение.

– Смотрю, ты охоч на хорошеньких домоправительниц, – сказал он другу.

Тит смущенно провел рукой по волосам. Энния была вольноотпущенницей в доме его деда – черноглазая, двадцатипятилетняя женщина, с хорошеньким личиком и острым язычком. И когда Тит обзавелся собственным домом, он не замедлил сделать ей предложение, от которого она не смогла отказаться.

– Дом небольшой. Ты с ним легко управишься, – сказал он ей. – Лишь несколько слуг, чтобы готовить пищу и обстирывать одинокого человека. Назначаю тебя главной. Хватит быть частью толпы вольноотпущенников.

– Значит, я буду твоей домоправительницей, – подвела итог Энния. – Постель твою тоже буду греть я?

– Я не против, хотя требовать этого от тебя не стану. С другой стороны, ты хорошенькая. – Тит на минуту умолк, а потом стыдливо добавил: – Будем считать, что мы с тобой договорились. Жены у меня пока нет, ходить по лупанариям я не любитель, а на куртизанок у меня нет денег.

– Я не участвую в оргиях и не обслуживаю твоих приятелей, – выразительно добавила Энния. – И сколько ты будешь мне платить, доминус?

Тит назвал скромную, но вполне достойную плату. Энния фыркнула. Тит увеличил сумму. Энния подняла брови.

– Боюсь, это все, что я могу тебе предложить, – твердо сказал он. – Но я согласен дарить тебе пару новых платьев в год и делать подарок к сатурналиям.

– Идет, – согласилась Энния. – Я останусь в доме до тех пор, пока ты не женишься. Думаю, когда это произойдет, я уже буду немолода и с радостью отойду от дел.

Так Тит обзавелся домоправительницей и любовницей в одном лице.

– Ты ведь не слишком искушен в женщинах? – спросила она его и взялась за его образование с не меньшей энергией, нежели за управление домом. И Тит, и дом были счастливы.

– А я почему-то думал, что ты уже женат, – машинально заметил Викс. – Что какая-нибудь юная красотка заполучила тебя в свои сети.

– Да, я был на волосок от этого в прошлом году. Дочь легата. Такая рыжеволосая.

– Лично я люблю рыжих, – ответил Викс и присвистнул.

– Я тоже. Но Вибия Сабина меня отговорила. Сказала: ты посмотри на ее рабынь. Неужели ты хочешь, чтобы на тебя из зеркала смотрело точно такое же испуганное лицо?

Викс замер, держа в руках разрезанный не до конца персик.

– Ты все еще видишься с Сабиной?

– Да, когда она бывает в Риме.

Что случалось нечасто, поскольку Адриан увез жену с собой в Паннонию. Не зная, говорить другу или нет, Тит серебряным ножом вырезал сердцевину яблока. И в конце концов решился:

– Между прочим, она сейчас в Риме.

– Мне-то какая разница, – буркнул Викс, салфеткой вытирая с рук сок персика.

– Старую любовь просто так из сердца не выкинешь, – произнес Тит, глядя в потолок.

– Я сказал, какая мне разница. Катон? Угадал?

– Катулл. Как бы там ни было, наместник Адриан вернулся из Паннонии, так что она с ним.

– Наместник Адриан мне тем более безразличен. Я рад, что не он командует нашим легионом.

– Между прочим, он теперь консул.

На прошлой неделе Тит сопровождал консула вместе с супругой в театр. Правда, большую часть представления Адриан был вынужден отбиваться от назойливых секретарей и посыльных. Так что если кто с жаром и обсуждал достоинства пьесы и актеров, так это Сабина и Тит.

Кстати, после двух лет в Паннонии Сабина вернулась в Рим, наряженная на манер местных женщин: вся в браслетах и даже с накрашенными вайдой глазами (не иначе как, чтобы досадить императрице, которая неизменно приходила при виде снохи в ужас). Что не изменилось, однако, так это старая дружба между ней и Титом. Мне везет даже больше, чем Виксу, не раз думал он.

Похоже, Викс исчерпал тему Адриана и Сабины и теперь вновь оглядывал атрий, над которым чернело ночное небо, а в углу, нежно журча, струился фонтан.

– Не люблю домашний уют, – пожаловался он. – Зато каждый день готов спать в походной палатке.

– Неужели? – поддразнил его Тит. – По-моему, ты лжешь. По тебе видно.

– Что видно?

– То, что надо.

Тит заметил, как Энния зажигает лампы, и встал, чтобы ей помочь. Тем временем на Рим спустилась ночь, шумная римская ночь, полная самых разных звуков: скрипа колес, лая собак, взрывов хохота, чьих-то шагов по мостовой. Как это было не похоже на Германию с гнетущей ночной тишиной, нарушаемой лишь шелестом ветра в кронах деревьев. Тит хорошо помнил, как поразил его этот контраст, когда он вновь вернулся домой с севера.

– Тебе нужна женщина.

– Согласен, – ответил Викс. – Ты случайно не знаешь в Риме хороших шлюх? Думаю тех, с которыми я когда-то водил дружбу, давно нет.

Стоявшая рядом Энния презрительно фыркнула.

– Тебе нужна не шлюха, Викс, – уточнил Тит. – Тебе нужна жена.

– Легионерам запрещено жениться!

– Рядовым, но не офицерам. Ты же, считай, одной ногой уже центурион, – напомнил ему Тит. – Циник Верцингеторикс. Муж и отец семейства. Ведь какой-никакой опыт по этой части у тебя есть, если учесть усыновленного тобою мальчонку.

Тит помог Виксу, когда тот, вернувшись из дакийской кампании, в один прекрасный день заявился к нему с маленьким мальчиком на плечах – сыном его красавицы гречанки.

– Помоги мне найти кого-нибудь, кто взял бы его себе на воспитание, – попросил его тогда Викс. – Я бы и сам, но какой из меня воспитатель?

– Полностью с тобой согласен, – ответил Тит и нашел в Моге лавочника, который за небольшую мзду согласился взять мальчика к себе и растить его вместе со своими тремя сыновьями. Вот и сейчас он поинтересовался, как там поживает сын Деметры.

– Похоже, ему там хорошо, – произнес Викс, вновь беря в руки чашу с фруктами. – Я время от времени навещаю его, чтобы проверить, как его дела.

– Вот видишь? К тому времени, когда у тебя будут свои сыновья, ты уже наберешься опыта.

– Этого мне только не хватало. Не хочу ни детей, ни жены. И вообще кто ты такой, чтобы раздавать мне советы? Можно подумать, ты сам женат, – ответил Викс, посматривая на Эннию, которая, покачивая бедрами, удалилась в кухню. – По крайней мере в глазах людей.

– Я слишком занят строительными проектами императора, чтобы обзаводиться семьей. Когда я возвращаюсь домой, мои волосы серы от мраморной пыли. Скажи, какой жене это понравится?

– Ты помогаешь возводить триумфальную колонну? – с неподдельным интересом спросил Викс. – Я пока еще ее не видел…

– Если ты считаешь, что колонна – внушительное зрелище, то что ты скажешь, увидев бани, которые сейчас строит Траян? Клянусь, таких в Риме еще не было. Траян хочет, чтобы они были готовы едва ли не завтра, но готов поспорить, что их строительство займет еще самое малое лет пять.

– Да, обидно, – ответил Викс, играя рукояткой ножа на поясе. – Он должен ходить в походы, завоевывать мир, а вместо этого строит бани!

– А вот здесь я с тобой не согласен – в отличие от Траяна. Кстати, поговаривают, будто он готовит новый поход – в Парфию.

– В Парфию? – навострил уши Викс. – Хотя вряд ли наш Десятый возьмут туда. Вот проклятие, а я не отказался бы. Жаркие темнокожие женщины. Жаркие небеса и жаркие битвы. Представляю себе!

И Викс с Титом покорили Парфию за новой чашей вина, поднимая тосты за воображаемые победы. Примерно где-то в середине штурма Вавилона Викс начал зевать, во время разграбления Хатры он уже клевал носом, а затем и вообще положил голову на стол и уснул.

– Вот видишь? – сказал Тит и, притащив из спальни одеяло, набросил на друга. – Тебе нужна жена. Чтобы было кому вместо меня накрывать тебя одеялом.

Но Викс уже храпел вовсю.

Сабина

Сабина не помнила, когда она начала избегать мужа. Вернее, показываться ему на глаза лишь тогда, когда тот бывал в хорошем настроении. А в хорошем настроении Адриан бывал, лишь кого-то убив.

– Удачная была охота? – спросила она, когда он вошел в триклиний, держа в руке окровавленные перчатки. Было еще рано, и беломраморные стены триклиния, выходившие на восток, были окрашены розовым цветом.

– Да, убил оленя. – Казалось, Адриан был не в силах устоять на одном месте, как и пара собак у его ног. Как будто все трое по-прежнему жадно втягивали ноздрями утренний туман, пытаясь учуять жертву, чтобы затем выпустить ей кровь. – Правда, это была самка. Но, с другой стороны, надо уметь довольствоваться малым.

– Вот уж не думала, что ты можешь этим довольствоваться.

Адриан ответил на ее колкость холодной улыбкой и потянулся к груде свитков и табличек, которые, несмотря на ранее утро, уже ожидали его.

Перед тем как прийти к завтраку, он успел вымыться. Его тога ниспадала аккуратными накрахмаленными складками, борода аккуратно подстрижена, руки чисты. Это был совсем другой человек нежели тот, за которым Сабина наблюдала из окна в рассветный час, когда он верхом въезжал во двор с ног до головы забрызганный грязью и кровью, а его свита скакала вслед за ним с убитым оленем. Сабина не сомневалась, что Адриан не поленился слезть с коня, чтобы собственноручно перерезать раненому животному горло. Он любил доводить любое дело до конца.

– У нас оленины уже больше, чем мы можем съесть, – сказала Сабина. Благодаря охотничьим подвигам Адриана не только они сами, но и их рабы не знали недостатка в дичи. – Давай отдадим этого оленя одному из твоих клиентов в качестве подарка.

– Как тебе будет угодно, – равнодушно пожал плечами Адриан. Убитое животное его больше не интересовало. – Кстати, не жди меня сегодня вечером на ужин. Сегодня я ужинаю с сенатором Руриком.

– О, какая удача для тебя, – с улыбкой ответила Сабина. – Говорят, у него такие красивые вольноотпущенники.

И вновь взгляд в ее сторону, уже не просто холодный, а ледяной. «Неужели я до конца моих дней буду его дразнить», – подумала Сабина. Еще несколько лет назад ответом на такие слова стала бы сдержанная улыбка или самое большое вопросительно выгнутая бровь. Теперь же от его голоса могла покрыться ледяной коркой ячменная вода в ее кубке.

– Я ведь не спрашиваю у тебя, чем занимаешься ты.

– О, ты только этим и занимаешься.

Еще одно изменение в их отношениях за последние годы. Куда ты ходила? Кого ты видела? Почему ты улыбнулась?

– Неправда, – возразил Адриан. – Я лишь проверяю твое благоразумие.

Резким движением он скатал свиток и потянулся за новым. Сабина не спускала с него задумчивых глаз, отпивая из кубка с ячменной водой. Розовый свет на стенах триклиния сменился золотистым. Внизу, на улице, был слышен скрип колес. Город оживал, чтобы до вечера напоминать о себе своими звуками.

Адриан снова поднял глаза.

– Мне не нравится, когда ты это носишь. – Он указал на ее запястье, украшенное необычным браслетом, сделанным из тонкой, завязанной узелками веревки.

– А мне нравится.

– Он на вид варварский.

– Он и есть варварский.

Сабине его подарила одна колдунья в Паннонии. Более того, Сабина любила Паннонию, ее поросшие лесом равнины, глубокие быстрые реки, местных жителей с их непроницаемым взглядом, которые пили смертоносную сабею, как будто то было молоко. Паннония таила в себе множество тайн, здесь предстояло сделать немалую работу – Сабина в этом даже не сомневалась. А каких трудов, каких уловок ей стоило выпросить у Адриана средства на постройку госпиталя в Виндобоне! И как назло, когда закладывался фундамент, пришло время возвращаться в Рим. Теперь ей снова придется поселиться в высоком и узком доме Адриана на Палатине, с его белыми мраморными стенами, геометрическими фризами и немыми рабами.

– Я вчера купила книгу, – сказала она. – Новые стихи того самого поэта, о котором все говорят. Аммиана. Мне кажется, тебе не понравятся его метафоры, хотя порой он изъясняется весьма оригинально.

Адриан что-то быстро набросал на восковой табличке.

– Мне некогда читать.

– Это не в твоем духе.

– Я теперь консул, и на меня возложены куда более важные обязанности.

– Но раньше ты всегда находил время для книг, независимо от того, кем был.

Адриан не удостоил ее ответом. Вместо этого он продолжил разглаживать воск на табличке, стирая написанное, чтобы начать заново. На большом пальце под ногтем у него запеклась кровь. Заметив это пятнышко, Сабина задалась вопросом, что увидела в его глазах олениха, когда он склонился над ней с ножом, чтобы перерезать ей горло. Когда они только поженились, Адриан ходил на охоту примерно раз в неделю: стоя на колеснице, он с азартом преследовал оленей. В Паннонии он охотился на волков уже через день, для чего держал свору свирепых гончих псов местной породы. И вот теперь у него не было времени на чтение когда-то столь любимых им греческих поэтов! И это при том, что на охоту он отправлялся каждый день. Сама не зная почему, Сабина привыкла вставать с зарей, чтобы встретить его, и всякий раз задумчиво смотрела на улыбающееся, забрызганное кровью лицо мужа.

– Император ничего не говорил тебе про Парфию? – неожиданно спросил Адриан.

– Он планирует поход в следующем году, – ответила Сабина, убирая за ухо выбившийся локон. – По его словам, он пока не решил, какие легионы взять.

– Мне он этого не сказал, – раздраженно бросил Адриан.

– Просто он все еще обдумывает свой план.

– Коль вы с ним так часто проводите время в беседах, не могла бы ты сказать ему, что я готов командовать легионом. Желательно Третьим Парфянским.

– Но почему? – подняла голову Сабина. – Мне казалось, ты не был сторонником вторжения в Парфию.

– Я и сейчас им остаюсь, – ответил Адриан. – Это будет напрасная трата времени и денег. Но тогда я смогу стать наместником Сирии.

– Сирии? – Сабина подперла кулаком подбородок. – А вот это было бы приключение! Горы, палящий зной… Мне давно хотелось увидеть Пальмиру. Помнится, ты говорил, что ее называют Невестой Пустыни.

– Тебя я в Сирию не возьму. – Адриан сделал последний штрих и отложил табличку в сторону. – Вернее, возьму, но при одном условии: что ты пообещаешь мне, что не станешь позволять себе того, что позволяла в Дакии и Паннонии. Не станешь совершать вылазки по лесам и полям, не станешь возвращаться домой с грязными ногами и водиться с простонародьем, дабы не позорить меня. Честное слово, мне порой бывает за тебя стыдно. Супруга губернатора должна иметь безупречную репутацию.

Сабина со стуком поставила кубок.

– Тебе самому нравились эти вылазки. Они помогали ближе узнать страну, помогали понять, что нужно сделать.

– Консул должен держаться с большим достоинством. Равно как и его супруга. К тому же Сирия – это тебе не Паннония с ее дремучими лесами. Там за нами чужие глаза будут следить гораздо пристальнее.

– Если мы попадем туда, – холодно уточнила Сабина. – Хорошо, я замолвлю за тебя словечко перед Траяном, чтобы он выделил тебе легион, коль ты горишь таким желанием. Но я не могу обещать, что он меня выслушает. Потому что Луций Квиет тоже не прочь получить под свое начало Третий Парфянский и, похоже, не остановится ни перед чем.

– А еще он не прочь заполучить тебя.

– Неужели? – пальцы Сабины машинально сжали кубок. Сама она мгновенно насторожилась и замерла словно олень, почувствовавший приближение охотника.

Адриан же даже не поднял глаз от табличек.

– На прошлом пиру у императора Квиет не сводил с тебя глаз.

– И?

– Может, ты сможешь чем-то помочь мне через него?

Сабина вопросительно подняла брови.

– Он бербер, – пояснил Адриан, просматривая свитки. – А у берберов горячая кровь. И слово, оброненное на подушку, может сделать свое дело.

Сабина не нашлась, что на это сказать, и какое-то время сидела молча.

– То есть ты хочешь положить меня ему в постель? – спросила она наконец. – А что на это скажет императрица Плотина?

– Разумеется, она придет в ужас. Как добропорядочная супруга. Ну а поскольку у меня таковой нет, почему бы мне не использовать себе во благо иные твои таланты?

– При условии, что я соглашусь.

– Что-то я не замечал за тобой особой разборчивости, – равнодушно ответил Адриан. – Не понимаю, чем тебя не устраивает бербер?

Сабина соскользнула с кушетки, отдала кубок рабу и вышла вон.

– Как он посмел! – возмутилась Кальпурния. – Наглец! А ведь я когда-то пыталась тебя предостеречь, Вибия Сабина.

– Верно, пыталась, – Сабина скрутила в узел волосы и со злостью скрепила шпильками.

– Мне он никогда не нравился, – поддакнула Фаустина, гордая своей прозорливостью. – Ты дала ему пощечину? Ну, когда он это сказал? Я бы точно дала.

– Нет, – ответила Сабина. – Хотя удержалась с трудом.

Сбросив с плеч платье, она шагнула в парной туман кальдария. Мачеха последовала за ней. Последней, скромно завернувшись в полотенце, шла ее младшая сестренка.

– А что дальше? – не унималась Фаустина. – Расскажи, что было дальше.

– Только не в присутствии младшей сестры! – вмешалась Кальпурния. После нескольких родов мачеха Сабины заметно округлилась, однако светлые волосы по-прежнему ниспадали роскошной волной, а лицо освещала приятная улыбка. – Иначе она наотрез откажется выходить замуж.

– Неправда, не откажусь! – возразила Фаустина. – Наоборот, Сабина, скажи матери, чтобы она выдала меня замуж прямо сейчас. Я не хочу ждать еще два года!

– Тебе всего шестнадцать. Тебе рано замуж. Вот Сабина вышла в девятнадцать.

– Причем к девятнадцати у меня уже имелся большой опыт, – согласилась Сабина, вспомнив про Викса.

– Неужели? – удивилась Фаустина. Теперь это была стройная, высокая девушка. От отца ей достались темные глаза, от матери – роскошные светлые волосы. Какая красавица, отметила про себя Сабина, поймав себя на том, что привыкла думать о Фаустине как об одиннадцатилетней девочке, худенькой и угловатой. Прошло всего несколько лет, и вот теперь перед ней была сама Венера.

«А ведь еще вчера Фаустина примеряла мои платья, сетуя на то, что она такая маленькая!»

– Вижу, вы девушки готовы сплетничать о своем, не обращая внимания то, что я думаю по этому поводу, – заявила Кальпурния. – Постарайтесь не перегреться. Лично я, пожалуй, поплескаюсь в бассейне.

Фаустина едва дождалась, когда мать выйдет вон.

– Расскажи мне все, как было, – умоляла она Сабину. – Твой муж хочет, чтобы ты спала с его приятелями? Я же говорила тебе, что он мне никогда не нравился! Давай, рассказывай, и как можно подробнее.

– А ты не боишься, что будешь потрясена тем, что я расскажу?

– О, еще как! Но мне действительно хочется знать. Все самое интересное, самое волнующее всегда происходит с тобой, а вот со мной – никогда.

– Знаешь, когда твой собственный муж хочет положить тебя в постель к другому мужчине – в этом нет ничего волнующего.

Сабина выразительно посмотрела на младшую сестру: от малышки Фаустины ничего не осталось, за исключением золотого амулета в виде сердечка, который обычно носили на шее незамужние девушки. Этот амулет будет снят в то утро, когда Фаустина выйдет замуж. Может, ей стоит заранее сказать, что муж – это не просто поздравление и красная фата, но и многое другое.

– Адриан тревожит меня, – призналась Сабина, задумчиво глядя сквозь пелену пара. На другом конце кальдария компания немолодых матрон о чем-то сплетничали за розовым вином. А чуть поодаль парочка молодых девушек перешептывались о своих любовниках. «Здесь, в сизом тумане парной, с языка на язык переходило больше секретов, – подумала Сабина, – чем во всем остальном Риме». – В последнее время он сильно изменился.

– Это как? – Фаустина убрала с шеи влажные пряди.

«Казалось бы, такая мелочь, – заключила Сабина, – стоит произнести ее вслух, как она покажется полным абсурдом».

– Он стал меньше читать, – наконец сказала она. – Раньше он только и делал, что читал философские труды, делал архитектурные наброски, ездил в Афины. Теперь же он хочет стать губернатором Сирии. Императрица Плотина уже давно вкладывала ему в уши такие идеи, и вот теперь он, похоже, стал к ним прислушиваться.

– Честолюбивые матери, – с пониманием кивнула Фаустина. – Мама предупредила меня о них, когда ко мне стали заглядывать женихи. «Выбирай себе мужа без матери», сказала она мне.

– Императрица Плотина ему даже не мать.

– Что, согласись, еще хуже, – тоном умудренной женщины произнесла Фаустина. – Мать по крайней мере вынуждена иметь дело с собственным ребенком. Но эти бездетные женщины, они хватаются за молодых людей, чтобы потом понукать ими, как лошадьми. Тебе не кажется, что на самом деле они предпочли бы любовников, но они берут приемных сыновей, которым потом начинают проедать мозг.

– И где только ты набралась такой мудрости?

– Тебе понравились мои речи? Отлично. Я не отказалась бы стать мудрой и всезнающей, – Фаустина довольно поболтала ногами. – Но я хочу знать другое. Императрица Плотина, она на самом деле такая добродетельная супруга? Ни за что не поверю, что все эти годы она блюла себя, ни разу не оступившись, не сойдя со своего пьедестала.

– Пока что никаких признаков падения я не замечала, – со вздохом ответила Сабина. – Безусловно, Плотина – ходячее воплощение добродетели. Как и Адриан. По крайней мере она этого от него ждет.

Правда, теперь он ходит на охоту каждый день, упрекает жену в распутстве, а сам готов подложить ее в постель к своему сопернику.

– Лично я понимаю, в чем тут дело, – заявила Фаустина. – Тебе не нравится Адриан: разведись с ним. Император так любит тебя, что непременно даст согласие. Ты можешь вернуться домой и жить с нами. Но помоги мне выбрать мужа.

Сабина задумалась над предложением сестры. А ведь и впрямь заманчиво! Вновь спать в своей девичьей спальне, сплетничать с сестрой, поближе познакомиться с тремя сводными братьями, которых Кальпурния произвела на свет после Фаустины и Лина. Каждый вечер за ужином обсуждать с отцом книги. Кстати, отец в последнее время заметно постарел, хотя все еще важная фигура в сенате.

– Боюсь, что не смогу.

– Но почему? – Фаустина огляделась по сторонам. – У тебя есть любовник? – шепотом поинтересовалась она.

Сабина опешила.

– О боги, Фаустина, каких только сплетен ты не наслушалась!

– Если верить слухам, ты или весталка или переспала с целым легионом солдат, – чистосердечно призналась Фаустина. – Жду не дождусь, когда нечто подобное начнут говорить про меня.

– Целый легион, говоришь? – переспросила Сабина. – Интересно, откуда у меня столько времени? Честное слово, кроме Адриана моих мужчин можно пересчитать по пальцам.

– Вот и расскажи мне о них, – не унималась Фаустина. – Честное слово, я никому не скажу, даже родителями.

И она в клятвенном жесте подняла руку.

– Ну, хорошо. Есть кое-что, чего им лучше не знать, – Сабина подняла глаза к потолку. – Погоди, дай вспомнить. Был один претор, который красиво читал стихи. Правда, те, которые он писал сам, никуда не годились. Зато чужие он декламировал превосходно. У него был такой красивый голос. Затем был один коллега отца по сенату. Его имени называть не буду…

– Мне кажется, я знаю, о ком ты! – воскликнула Фаустина. – Он ведь на тридцать лет старше тебя!

– И что? Седина и остроумие могут быть неотразимы, – усмехнулась Сабина и пожала плечами, мол, подумаешь. Если в глазах Фаустины она распутная старшая сестра, то почему бы не сыграть эту роль? – До сенатора был один красавчик жрец из Дельф, когда мы с Адрианом жили в Греции. Он дал мне пожевать листьев лавра, и я, словно пифия, вдохнула пары, от которых закружилась голова, после чего я участвовала в оргии вместе с другими паломниками.

У Фаустины округлились глаза.

– Ты участвовала в оргии?

– Я бы тебе не советовала, – сказала Сабина. – После троих партнеров массовое соитие надоедает. Итак, скольких любовников я насчитала? Трех? Да, был еще один солдат. Самый лучший из всех четверых.

А вот эту историю лучше припасти на другой раз. Не хотелось бы, чтобы младшая сестра попробовала соблазнить кого-нибудь из стражников, охранявших их дом. Одной распутной дочери в семье более чем достаточно.

– Ну как, ты потрясена?

– Нет, – призналась Фаустина и покраснела.

– Даже Кальпурния не всегда была такой образцовой матроной, как сейчас, – добавила Сабина. – Она переехала к отцу за три недели до свадьбы. Помнится, тогда весь Рим перемывал ей косточки.

– Мама? – удивилась Фаустина. – Думаю, даже убеленные сединами старики в молодости нарушали правила.

– Ну, Кальпурния еще не старуха. Ей всего лишь сорок пять. Это еще не возраст.

– Сорок пять – это старость, – решительно заявила шестнадцатилетняя Фаустина.

– Наверно, все матери кажутся старыми в глазах своих дочерей, – сказала Сабина. – Но только не моя. А еще она была самой знаменитой распутницей во всем Риме после императрицы Мессалины.

– Неужели? А я и не знала, – призналась Фаустина. – Мне никто ничего о ней не рассказывал. Только рабы. Но если их послушать, она была настоящая Медуза.

– Она была в сто раз хуже Медузы и Мессалины вместе взятых. Иначе почему все с таким рвением вешают на меня ярлык шлюхи? В глазах людей я такая же, как и мать. Вои и все объяснение.

– Четыре любовника за десять лет не делают тебя шлюхой, – решительно изрекла Фаустина. – Тем более, если учесть вкусы Адриана.

– А что тебе известно про его вкусы?

– Рабы делятся со мной слухами. В том числе, и твои. Это самый верный способ быть в курсе дел. Адриан, как он может возражать. У него ведь у самого есть… мужчины.

– Когда-то не возражал.

В первые годы их брака Адриан никогда не задавал вопросов, с кем проводит время его жена, при одном условии, что Сабина будет соблюдать приличия и не запятнает его имя позором, став причиной публичного скандала или родив внебрачного ребенка. В остальном ее постель – это ее постель. Он даже не настаивал, чтобы она родила ему сыновей, как то обычно требуют большинство мужей. Но после Дакии тема любовников вдруг стала болезненной.

– Признайся, во время кампании ты приводила в свою палатку легионеров? – спросил он как-то раз, что называется, в лоб, и по обеим сторонам его рта залегли глубокие складки. Это случилось в ту ночь, когда Траян праздновал в Моге победу. Тогда он приказал ей блюсти себя, и она вышла за дверь в мокром платье.

– Трибун или офицер, человек равного с тобой положения – это одно, но грязный солдат – это уже выходит за рамки любых приличий. Так приводила или нет?

– Нет, – ответила Сабина, и это была чистая правда. Потому что в свою палатку они никого не приводила. Она вообще в ней не спала. Если она и спала где-то и с кем-то, то всего с одним солдатом. Если вы хотите, чтобы ваша ложь звучала убедительной, она должна содержать как можно больше правды. Помнится, тогда Адриан повернулся и зашагал прочь. И никогда больше не возвращался к этой теме.

«Но именно после той ночи начались все эти его вопросы, – подумала Сабина. – Где ты была? Куда ходила? Кого видела? Почему улыбнулась?»

– Скажи мне еще раз, – обратилась к ней Фаустина. – Лично мне Адриан не нравится. Отцу он тоже не нравится. Он не нравится самому Траяну. Тогда почему ты вышла за него замуж? Ты ведь могла выйти за кого угодно!

– Честно говоря, я не жалею, что вышла за него. – Сабина поднялась с места и потянулась. – Когда-то мы с ним вели такие замечательные беседы. – Она пыталась сохранить легкомысленный тон. – Даже сейчас я бы не сказала, что жить под одной крышей с Публием Элием Адрианом скучно.

Фаустина вопросительно посмотрела на сводную сестру.

– Тебе это так важно?

В следующий миг, наплававшись в бассейне, вернулась Кальпурния. От прохладной воды ее щеки раскраснелись.

– Ну как, девушки, еще не устали сплетничать? Сабина, если ты убедила мою дочь, что она должна или стать весталкой или сбежать с гладиатором, скажу честно, я на тебя рассержусь.

– Неправда, – возразила Фаустина. – Сабина дала мне немало ценных советов о семейной жизни. Согласись, что девушки должны брать пример со своих старших сестер.

– В разумных пределах, – уточнила Сабина. – Значит, у тебя появились женихи? Интересно было бы о них услышать.

Втроем они вышли из кальдария в соседний зал, где улеглись на мраморных плитах и подозвали к себе банщиц. Сабина и Фаустина легли рядом, и пока ловкие пальцы массажисток мяли им спины, переговаривались между собой.

– Есть один жених, его я называю его Нытик, и еще один претор, которого я называла Красавчик, потому что он… красавчик. Но однажды он попробовал меня поцеловать и засунул мне в рот язык так глубоко, что меня едва не стошнило, и с тех пор я называю его Тошнотиком.

Возможно, внешне Фаустина и была юной Венерой, но ее темные глаза светились отцовской проницательностью, под роскошными светлыми волосами скрывалось здравомыслие Кальпурнии. Так что у нее не возникнет трудностей, когда настанет момент выбрать себе мужа. Она наверняка предпочтет человека честного, разумного, надежного, такого, кто бы ценил и уважал ее.

Как жаль, что я не Фаустина, вздохнула Сабина. Прямая и трезвомыслящая. Фаустина никогда бы не влюбилась в бывшего гладиатора… чтобы потом выйти замуж за холодного, расчетливого политика с его занудной мамашей, которой до всего есть дело.

Адриан был таким не всегда, тотчас встала на защиту супруга вторая половинка ее «я». Вот если только знать, почему он так сильно изменился с тех пор!

 

Глава 18

Викс

Никто никогда не говорит вам, что это такое, стареть. Нет, я знал, что к тому времени, когда мне стукнет пятьдесят, у меня появится седина, а мои плечи начнут сутулиться. Но как несправедливо, уже в тридцать лет просыпаться с жуткой головной болью после всего двух кубков вина, в то время как в семнадцать я мог запросто выпить два кувшина, а на утро даже не вспомнить об этом. Увы, после ночи воспоминаний у Тита у меня было такое ощущение, будто в моей голове работает дюжина молотобойцев. Превозмогая шум в ушах и пульсирующую боль в висках, я кое-как влез в доспехи, дрожащими пальцами закрепил ремни, прицепил на шлем парадный плюмаж и вместе с курьером и его депешами потащился во дворец на прием к императору. Я уже забыл, когда последний раз бывал во дворце и не могу сказать, что я горел желанием попасть туда снова. Когда мне было тринадцать, я провел в его стенах несколько не самых лучших месяцев моей жизни, не то в качестве гостя, не то пленника, и потому был бы только рад, если бы представилась возможность никогда больше там не появляться. Но мраморные коридоры показались мне веселее, чем я их помнил. А может, все дело в шумной толпе рабов, вольноотпущенников и даже длинных очередях просителей, на лицах которых больше не было печати страха.

– Имя? – надменно спросил вольноотпущенник, когда мы с курьером переступили порог дворца.

– Верцингеторикс, аквилифер Десятого легиона в Могунтиакуме, и с ним курьер. – Я потрогал футляр с депешами, украшенный печатью нашего легиона. – У меня донесения для императора.

Вольноотпущенник явно ждал подношения, но я не сунул ему в ладонь ни единой монеты.

– Придется подождать, – холодно изрек он. – Перед вами вон какая очередь.

К императору мы попали лишь после полудня, и к этому времени хор молотов и наковален в моей голове звучал с удвоенной силой. Увидев Траяна, я невольно улыбнулся: загорелый, широкоплечий, в забрызганной чернилами тунике, он что-то быстро писал на восковой табличке, а вокруг него суетились секретари. И, честное слово, он улыбнулся мне в ответ.

– Верцингеторикс из Десятого! – воскликнул Траян, откладывая перо. Он помнил всех по именам, всех – до простого солдата. Стоит ли удивляться, что легионеры так любили его. – Клянусь Юпитером, не иначе как ты уже центурион!

– Стану им, как только откроется вакансия, Цезарь. По крайней мере мне так сказали.

– Отлично, отлично. Я велел легату повысить тебя, как только ты протрезвеешь. Потому что центурион из тебя будет – лучше некуда.

Неужели это так? Неужели свершится то, о чем я мечтал все эти годы? Шлем с гребнем, поножи, меч на другом боку, потому что мне больше не надо будет вытаскивать его, будучи в строю. Я спал и видел себя центурионом с того момента, как стал аквилифером, и вот теперь от этой мысли у меня вспотели ладони. Восемьдесят человек под моим началом. Интересно, станут ли они обзывать меня за моей спиной обидными кличками? Например, зверем, солдафоном или, наоборот, тюфяком? Будут ли ворчать, завидев мое приближение или тотчас вытягиваться в струнку? Будут ли хвалить меня, сравнивая с другими центурионами, или за моей спиной делать в мой адрес непристойные жесты и плеваться?

Впрочем, не все ли равно. Если Траян считает, что из меня выйдет отличный центурион, значит, так и будет. Даже если ради этого мне придется вывернуться наизнанку.

– Прими мою благодарность, Цезарь, – начал было я, но он жестом велел мне закрыть рот.

– Ерунда. Нам нужны хорошие офицеры. Особенно сейчас, когда я положил глаз на Парфию. Не хочешь пойти со мной?

Он тепло и вместе с тем пристально посмотрел на меня. Я выдержал его взгляд.

– Ты только скажи, Цезарь.

– Вот и отлично. Говоришь, привез депеши? Давай их сюда, – с этими словами он взломал печати и пробежал донесения глазами. – Надеюсь, вы не слишком скучаете в своем Моге?

– Нет, Цезарь. – Сказать по правде, вернувшись из Дакии, я опасался прокиснуть в германской грязи, но в последние годы вылазки даков снова участились, так что долго скучать не пришлось. – Я даже умудрился заработать несколько шрамов.

Траян потребовал, чтобы я их ему показал. И мне ничего не оставалось, как приподнять рукав и показать ему толстый рубец в том месте, где два года назад руку пронзило вражеское копье. Траян посмотрел на него с восхищением.

– Узнаю Дакию! Интересно, будет ли так же весело в Парфии?

– Возьми туда наш Десятый, Цезарь, и Парфия будет твоя уже через полгода.

Минут через пять – десять он выпроводил меня. Правда, подмигнув мне на прощание, добавил, чтобы я не слишком торопился возвращаться в Мог.

– Возьми себе отпуск на месяц, погуляй по Риму. Когда я закончу составлять приказы для Десятого, захватишь их с собой.

– Слушаюсь, Цезарь.

Отдав свой самый бравый салют, я резко развернулся на пятках. Головная боль хотя и напомнила о себе, однако терпеть удары молотов стало гораздо легче. И все благодаря воодушевлению Траяна, который взбодрил меня лучше, чем глоток воды в жаркий день.

– Любимчик императора, – усмехнулся курьер, пока мы с ним прокладывали себе путь по шумному коридору, битком забитому просителями. – Иначе, с какой бы стати легату посылать в Рим именно тебя? Он подумал, что если император тебя поимеет, то он скорее откликнется на нашу просьбу прислать нам новых инженеров. Так он поимел тебя?

– Нет.

– Не верю!

– Какая мне разница. Не хочешь – не верь.

Ни для кого не было секретом, что император питал слабость к красивым юношам, хотя и был женат на каменнолицей Плотине. Впрочем, его легко понять.

При желании я мог бы стать его возлюбленным. Как-то раз вечером, после того, как меня сделали аквилифером, я возвращался к себе со своим орлом. Траян, шедший мне навстречу, остановился, чтобы поприветствовать меня, по пути в свою палатку. Он, как обычно, похлопал меня по плечу, однако его рука задержалась на мгновение дольше положенного, а одна бровь выгнулась в немом приглашении. Признаюсь честно, отказ дался мне нелегко – не потому, что я никогда не спал с мужчинами или, наоборот, хотел с ним спать, и даже не потому, что это был император, и он мог сделать со мной что угодно, если я откажусь. Нет, я отказал потому, что любил его. Это был мой Цезарь, мой генерал, чьи приказы я привык выполнять. Так или иначе я, пробормотав что-то невнятное, мол, меня ждут мои обязанности, высвободил плечо из-под его руки. Траян, в свою очередь, стукнул меня по руке – похоже, без всякой обиды, – и пошел дальше, к одному из красивых молодых офицеров, что с радостью делили его ложе. А ведь не все императоры проявляли такое благодушие, когда им отказывали. Взять, к примеру, последнего императора, которому я служил в этом дворце. Жизнерадостный, хотя и не совсем в своем уме. Помнится, он любил насаживать мух на перо. Не могу сказать, что я горел желанием служить Риму, но императору – это совсем другое дело. По крайней мере пока у руля власти стоял такой человек, как Траян. На самом же деле, я был любимцем Траяна не потому, что я был не такой, как все, какой-то особенный, и даже не из-за моей внешности. Просто он предпочитал иметь рядом с собой таких людей, как я – молодого, энергичного солдата, которому в жизни не нужно ничего, кроме боевого похода и хорошего сражения в его конце. И таких любимцев, как я, у императора было немало, разбросанных по разным легионам в разных концах империи. Даже сейчас я с легкостью узнаю солдата Траяна – по глазам, по пружинящей походке, хотя все мы теперь далеко не молоды. Этакий дополнительный блеск, который мы приобретали, служа нашему императору.

А тогда он дал мне увольнительную на месяц.

Выйдя из дворца, я постоял в тени ворот, а заодно бросил взгляд на шумный город. Накануне я слишком устал с дороги, слишком проголодался и слишком увлекся разговорами со старым другом, чтобы задуматься о том, что я вернулся домой. Утром же молоты в голове бухали с такой силой, что почти ничего не замечал вокруг себя. И вот теперь я огляделся по сторонам. Со всех сторон меня обступали высокие здания. Прижимаясь друг к другу, их громады как будто нависали надо мной. Все это было странно и непривычно – особенно после нескольких лет в Германии, с ее раскисшими дорогами и дремучими лесами. Я стоял на ярком солнце, истекая под латами потом, и это тоже было странно. Потому что в середине лета в Моге лили дожди.

Не скажу, чтобы я в течение десяти лет, проведенных в Германии, скучал по Риму, но сейчас я все-таки с жадностью вдыхал римский воздух.

– Привет, старушка, – сказал я столице империи.

В ноздри мне ударили запахи дегтя, пива, жареного мяса, немытых тел, благовоний и кипучей жизни.

– Ну и вонища здесь, – проворчал курьер.

– И как тебе запашок? – весело отозвался я. – Кроме как здесь, такого нигде больше нет. Обожаю этот город.

– Здесь слишком жарко, – пожаловался курьер и удалился в поисках гостиницы.

– Ты идешь со мной? – крикнул он мне из-за плеча.

– Нет, надо кое-кому нанести визит.

На мой стук дверь открыла старая вольноотпущенница в платке и придирчиво окинула меня взглядом с головы до ног.

– Ты к кому?

Я снял шлем и представился. Не успел я договорить до конца, как ее лицо расплылось в беззубой улыбке.

– Ну конечно! Ну конечно! – и она пропустила меня внутрь. – Он уже давно ждет тебя. Постой минуточку…

Ждать долго не пришлось.

– Разрази меня Юпитер! – воскликнул я, высвобождаясь из медвежьих объятий. – Что случилось с тобой, Симон?

Я посмотрел на своего бывшего товарища по контурбернию, который первым ушел из армии. Симон отрастил курчавую бороду, волосы на голове тронуты сединой, сверху – шапочка. Вместо привычных лат, которые сидели на нем как вторая кожа, он на восточный манер был одет в халат с кисточками.

– Где тот, кто учил меня входить в учебный поединок правой рукой?

– Его нет, и притом давно, чему я только рад, – с этими словами Симон потащил меня дальше в дом. Я успел рассмотреть приятный, залитый солнцем атрий, такой же, как и во всех римских домах. В небольших кадках росли апельсиновые деревья, широкие резные двери вели в просторные комнаты. Впрочем, не успел я войти, как из этих дверей в атрий тотчас начали стекаться любопытные.

– Вот уж не рассчитывал увидеть тебя так скоро, – Симон, все так же улыбаясь, похлопал меня по плечу. – Ты только что прибыл?

– Прыщ, Юлий и Филипп съели бы меня заживо, узнай они, что я не зашел проведать тебя. – Я покосился на толпу любопытных, которая росла буквально на глазах. Многие были похожи на Симона – та же борода, те же темные глаза. – Это твои родственники?

– Все до единого! Это моя племянница Мира, а это ее брат Веньямин.

Мне навстречу вышла симпатичная веснушчатая девушка и маленький черноволосый мальчик, которого Симон тотчас подбросил в воздух, а девочку ласково потрепал по щеке, сказав что-то по-еврейски. После чего вновь обратился ко мне на латыни.

– А это мой брат Исаак, его жена Хедасса, мои двоюродные братья… – за этим последовали новые имена, новые лица, новые приветствия. Слегка ошарашенный, я раздавал кивки, а сам думал о том, какие они сейчас, мои собственные сестры. Одну я видел, когда она еще была в колыбели, другую не видел вообще. Интересно, волосы отца уже совсем поседели? А мой брат, он хотя бы сколько-нибудь похож на меня? Иногда я с оказией посылал письма родителям в Британию, а еще реже мне приходил ответ – помятое письмо, написанное красивым материнским почерком. Последнее, что я слышал от них, так это что жизнь в их горах прекрасна и безмятежна, отец по-прежнему терзает свой сад и учит брата боевым приемам, а мои сестры – веселые, длинноногие девчушки. Кто знает, когда я увижу их снова? Служить мне оставалось еще десять лет. Надеюсь, что к тому времени моя мать еще будет жива, чтобы вновь заключить меня в теплые, материнские объятия.

– Здравствуй, Верцингеторикс, – поприветствовала меня немолодая женщина. – Мой Симон много о тебе рассказывал. Ты должен сегодня вместе с нами отпраздновать шаббат. Симон говорил, что ты ведь тоже еврей?

Женщина задержала взгляд на татуировке на моей левой руке: там был изображен орел с распростертыми крыльями. Клюв раскрыт в победном клекоте. Я сделал себе ее после триумфа в Дакии.

– Да, моя мать еврейка, – признался я, понимая, что мои слова слышат бесчисленные дядья и двоюродные братья.

– Значит, и ты тоже еврей, – сказала женщина, как будто подводя итог. Наверно, я ожидал от еврейского дома большей экзотики. Некоторые легионеры из нашего Десятого служили в Иудее. От них я наслышался об этой стране самых нелестных отзывов, мол, засушливая знойная задница мира, в которой живет шумный, вспыльчивый народец. Правда, я старался пропускать мимо ушей самые невероятные байки: мол, евреи отрезают своим новорожденным мальчикам члены. И все же я ожидал встретить в доме Симона что-то иное, нечто более восточное, совершенно непривычное. Увы, его семейство – стоило мне привыкнуть к числу людей – мало чем отличалось от любой римской семьи, с которыми мне доводилось делить трапезу. Дом тоже был самый обыкновенный, возведенный вокруг квадратного атрия. Как и просторный триклиний с его стилизованными фризами из виноградных гроздей и чаш. Как и слуги из числа вольноотпущенников, которые забрали у меня плащ. Ну, разве что здесь было больше бородатых мужчин, а женщины закрывали головы яркими платками. В остальном это был зажиточный римский дом. Впрочем, нет, одна разница все же была. За столом меня усадили на почетное место, однако многочисленные сморщенные тетушки и бабушки, да и дети тоже, смотрели на меня как на существо из сказочного мира, как будто у меня вот-вот вырастут рога. Какой-то маленький мальчик указал на меня пальцем, и сестра – та самая веснушчатая девушка, которую Симон представил как свою племянницу – поспешила одернуть его. Когда же я повстречался с ней глазами, она потупила взор, как и положено воспитанным девушкам. Правда, что касается меня, то в последние годы мне почти не попадались воспитанные девушки. Лишь веселые и крикливые офицерские жены, и германские шлюхи, с которыми я проводил время в Моге.

Кушетки поставили полукругом, как обычно на вечеринках, с той разницей, что здесь имелись места и для детей, чего не встретишь в римских домах. Слуги обходили кушетки, подавая вино и блюда с угощениями. Я было потянулся за хлебом, но Симон подтолкнул меня в бок. И тогда до меня дошло, что его мать по-еврейски читает какую-то молитву и исполняет некую церемонию со свечами. Я поспешил склонить голову, однако молитва оказалась короткой.

Нам подали рыбу, жареного ягненка и снова вина. Через какое-то время последовали новые молитвы, и, что удивительно, я разобрал половину еврейских слов. Правда, ради меня всеобщая беседы шла на латыни. По мере того как наши кубки наполнялись снова и снова, несколько юных племянников начали жаркий спор об Иудее, о том, как жестоко обошелся с их страной Рим. Интересно, подумал я, если Рим был столь жесток, то почему они сейчас живут здесь, если не в роскоши, то в достатке? Но Симон согласно им кивал. В эти минуты он вновь напомнил мне бравого солдата, каким я его знал – этакая неприступная скала, прошагавшая справа от меня весь поход. Затем разговор пошел о том, что возможно ли заново отстроить Иерусалим. Я рискнул вставить свое слово.

– У вас будет такая возможность, – обратился я к одному из юных бородачей. – Вскоре император поведет легионы в поход в Парфию. И ему не будет дела до того, кто чем занят в Иудее.

– Вот как? – удивился племянник и посмотрел на орла у меня на руке. – Скажи, а что такого Парфия сделала императору, что на нее нужно идти походом?

Я не мог говорить за Траяна, но сам был не прочь отправиться в Парфию, хотя бы потому, что устал маяться бездельем. Правда, говорить об этом здесь я не стал и вместо ответа предпочел впиться зубами в баранью ногу.

– Значит, теперь настала очередь Парфии, – произнес другой племянник, подливая себе в кубок вина под неодобрительными взглядами матери. Похоже, что даже примерные еврейские юноши иногда напивались допьяна, к великому огорчению своих матерей. – Вскоре Масада узнает, что это значит.

Я тотчас вскинул голову. Название Масада было мне знакомо, причем очень хорошо. С кушеток раздались вздохи. Симон потемнел лицом, а его симпатичная веснушчатая племянница сделала жест, который тотчас же напомнил мне мою мать: она как будто отгоняла печаль.

– Масада – это наша трагедия, – пророкотал басом брат Симона со своей кушетки во главе стола. – Ее нельзя упоминать в субботу.

– Масада это не только трагедия, – произнес я.

Все посмотрели в мою сторону. Я с вызовом откусил еще от бараньей ноги.

– Целый город был мертв по вина Рима, – сказал бородатый племянник и холодно посмотрел на меня. – Погибли все, до последнего ребенка. Разве это не трагедия?

– Это не только трагедия, но и триумф.

– Откуда тебе это знать?

– Там была моя мать.

Повисло молчание. Я поднял глаза и обвел взглядом притихшие кушетки.

– В чем дело?

– Там никто не выжил, – наконец произнес Симон. – Ни единая душа. Это известно всем.

– Моя мать выжила.

Молчание сделалось еще более тягостным, и между нами словно выросла стена. Казалось, даже служанки испуганно застыли на месте со своими блюдами и кувшинами.

Никто не проронил ни слова, а вот глаза присутствующих продолжали пристально смотреть на меня. Я оттолкнул свою тарелку и, откинувшись назад, оперся о локоть. Эту историю я слышал всего один раз, когда мне было лет десять. Моя мать рассказывала ее кому-то еще, пока я играл рядом. Мне запомнились ее слова:

– Масада – это был твердый орешек. Крепость, полная мятежников, запасов воды и провианта. Она держалась долго, отказываясь сложить оружие перед римлянами. Поскольку те не могли взять крепость измором, они построили насыпь к ее воротам и подтянули осадную башню. Причем использовали для этого подневольных евреев рабов, зная, что осажденные никогда не рискнут лить горячий деготь и бросать камни на головы своим соплеменникам.

Неожиданно веснушчатая девушка встала, сняла с кушетки темноволосого малыша и, посадив его себе на бедро, подозвала к себе остальных детей. Вслед за ней они гуськом вышли за дверь. Я выждал какое-то время. Вскоре девушка вернулась и вновь опустилась на ложе.

– Мира, – строго произнесла мать, – твоим ушам рано слушать такое.

Однако девушка, обведя глазами присутствующих, посмотрела в мою сторону. Я вновь обрел голос, пусть даже для этого мне пришлось собрать волю в кулак.

– Римляне внизу уже ликовали, предвкушая победу. Утром они возьмут город, сожгут, разорят, пленных мятежников закуют в цепи и отправят в Рим, где они будут проданы в рабство.

Чернобородый племянник сплюнул.

– Внутри Масады мятежники созвали всеобщую сходку. Пришли все, и мужчины, и женщины. Не было только моей матери. Ей было всего шесть лет, но позднее она поняла, что там случилось. Отец вернулся домой и долго о чем-то разговаривал с матерью в спальне. Когда он вышел, лицо его было белым, как мел. Позади него на полу лежало тело.

Моя бабушка. Я почему-то только сейчас об этом подумал.

– Отец плакал. Он велел моей матери и ее сестре подойти к нему, но моя мать, увидев в его руке нож, испугалась и убежала. Правда, она успела заметить, как сестра подошла к отцу и, взяв у него из рук нож, сама лишила себя жизни. Потому что он сам не мог этого сделать. Сестре было четырнадцать.

Останься она жить, она была бы моей теткой. Напротив меня веснушчатая девушка по имени Мира прикрыла ладонью рот. Ей явно было не намного больше, чем той мертвой девушке.

– Моя мать убежала в соседний дом, – продолжил я свой рассказ. – Но во всех домах картина была та же самая. По взаимному согласию – и мужчин, и женщин – отцы пришли домой, чтобы уничтожить все, что имело хоть какую-то ценность и… убить свои семьи. После чего мужчины собрались на площади, чтобы тянуть жребий. Так были выбраны десять мужчин, которые должны были лишить жизни остальных. Затем они снова вытянули жребий – один из этих десяти должен был убить оставшихся девятерых, а потом себя. Поэтому, когда римляне вошли в город, грабить там было нечего. В живых тоже не было никого. Ни женщин, которых можно было насиловать, ни мятежников, которых закованными в цепи можно провести по улицам Рима. Это мертвый город, правда, полный запасов пищи. Евреи специально не стали их уничтожать, чтобы враг понял: голод защитникам крепости не грозил.

Я обвел взглядом своих сотрапезников.

– Их добровольная смерть была вызовом римлянам.

– Для нас самоубийство – великий грех, – возразил чернобородый племянник. Правда, осуждения в его голосе я не услышал.

– Именно поэтому они и тянули жребий, – ответил я. – Чтобы себя убил лишь один из них.

Впрочем, я не мог не думать о том, сколько все же предпочли сами наложить на себя руки, как моя юная тетя, когда их отцы не смогли найти в себе сил. Я представил, как я подношу меч к горлу сынишки Деметры, как он доверчиво смотрит на меня, и эта картина заставила меня вздрогнуть.

– И все-таки это грех, – повторил бородатый племянник. – Они не должны были этого делать.

– Чтобы затем стать рабами? – Я в упор посмотрел на него, и он отвел взгляд. – Моя мать была рабыней. Ей и еще горстке детей удалось убежать, но в конце концов в живых осталась только она. Поверьте мне, потом она не раз пожалела, что осталась в живых. – Я обвел взглядом обитателей дома. – Я тоже был рабом. Скажу вам честно, это не жизнь.

И вновь гробовое молчание. Почувствовав, как мой сосед по кушетке Симон весь напрягся, я укорил себя в душе, что испортил им ужин. Вечно я все делаю не так.

– Думаю, об этом хватит, – бодрым голосом произнесла мать Симона. – В конце концов сегодня суббота.

– Нет, потому что сегодня суббота, мы должны почтить их память, – возразила девушка по имени Мира, чья кушетка была напротив моей. Ее голос прозвучал негромко, но сильно. В глазах ее застыли слезы. – Он прав. Масада – это триумф.

– Не совсем…

– Они ушли из жизни так, как сами захотели, лишив римлян победы. Разве это не триумф? – Мира вопрошающе посмотрела на меня. – А что стало с твоей матерью?

– В конце концов она обрела свободу, – произнес я, осторожно подбирая слова. – Она до сих пор жива. У нее дом на высокой горе, в котором она живет вместе с моим отцом. У них есть дети помимо меня.

– Тогда и Масада тоже жива. – Мира подняла кубок. Я в ответ поднял свой. На какой-то миг вновь воцарилась тишина, но затем Симон тоже поднял свой кубок и что-то сказал по-еврейски. Его слова прозвучали резко, но когда я посмотрел на него, его глаза сверкали как факелы.

Суббота закончилась. Но семья Симона не спешила расходиться. Все они сгрудились вокруг меня. Женщины теребили меня за руку, пылкие юные племянники требовали от меня подробностей обороны крепости, и даже брат Симона, этот суровый патриарх, дружески сжал мне плечо. Мать Симона со слезами на глазах пригласила меня в гости на следующей неделе, правда, уже не в римский дом, а в загородную виллу. Невидимая стена, разделявшая нас, рухнула.

– Извини, если что не так, – сказал я Симону, когда мы с ним остались наедине. – Честное слово, я не хотел испортить вам шаббат.

– Ты ничего не испортил, – заверил он меня. – Наоборот, поведал прекрасную историю. Викс, я тебя знаю уже десять лет, но ни разу ее от тебя не слышал.

– Это было так давно…

– Это было вчера…

Голос его звучал с такой яростью, что я вопросительно поднял брови.

– Но если Рим так поступил с твоей семьей, – спросил он меня со всей страстью, – во имя всего святого, ответь, почему тогда ты ему служишь?

– Единственное, что я умею, это держать в руках меч, – ответил я, не зная, что еще ему сказать. – Для такого, как я, выбор мал: или легионы или арена. Но на арену я больше не хочу.

Симон вперил взгляд в темноту, хотя я был готов поклясться, что он ничего перед собой не видит.

– Несчастные евреи, – голос его звучал одновременно гордостью и негодованием. – Они покинули этот мир по собственной воле.

– Да.

– Чего еще можно себе пожелать?

Я обвел глазами темный атрий. Светильники отбрасывали на стены теплый, желтый свет, апельсиновые деревья в кадках источали нежный аромат. И я подумал, что себе можно пожелать массу других вещей, однако предпочел не спорить с Симоном на эту тему, тем более, учитывая его настроение. Я почему-то подумал о том, что мне предстоит вернуться в Мог, в пропахшую потом казарму, где затем несколько месяцев дожидаться похода в Парфию, и на меня накатилась страшная усталость.

В темноте кто-то взял меня за руку. Я повернулся: на меня смотрело хорошенькое личико с веснушками на носу. Племянница Симона, Мира. Крупный рот, огромные глаза, волосы прикрыты белым платком.

– Спасибо, – сказала она, но не найдя больше слов, лишь покачала головой, которая доставала мне лишь до плеча. Затем, еще раз молча пожав мне руку, она повернулась и зашагала назад в дом. Я посмотрел ей вслед, и мне почему-то захотелось узнать, какого цвета у нее волосы.

Плотина

Человек перед ней исходил потом. Плотине это нравилось. Мужчинам пристало нервничать в присутствии богинь. Именно так и должно быть. А кроме того, это значительно облегчало жизнь самой богине.

Человек облизал пересохшие губы.

– Я ничего не понимаю.

– По-моему, Гай Теренций, ты все отлично понимаешь. – Плотина подтолкнула через стол табличку, чтобы на нее взглянул ее собеседник, пухлый, чиновник в парике. – Мои секретари обратили мое внимание на кое-какие расхождения в цифрах, и я решила проверить их сама. Ты прикарманивал деньги, выделенные на строительство общественных бань.

Гай Теренций обвел глазами стены ее кабинета. В прошлом году Плотина велела снять с них веселые тканые гобелены. Теперь они были голые, как в каком-нибудь храме: никаких украшений, лишь темный африканский мрамор. Плотина догадывалась, как давит сейчас эта чернота на испуганного потного чиновника.

– Госпожа, уверяю тебя…

– Прошу тебя, избавь мои уши от заверений в твоей невиновности, – Плотина помахала рукой, и ее обручальное кольцо сверкнуло в свете лампы. – Телега с лесом здесь, заказ на мрамор там. Но ни то ни другое почему-то не дошло до места. Зато в твои карманы, Гай Теренций, перекочевали несколько сестерциев.

По шее чиновника сбежал ручеек пота.

– Госпожа, – прошептал он, – я уеду из Рима…

– Разве я просила тебя об этом? – императрица посмотрела на себя в зеркало на противоположной стене, над головой у мошенника, и осталась довольна своим отражением. Выражение лица подобающее таким моментам – холодное, неодобрительное, царственное, однако не беспощадное. Именно так она взирала на провинившегося чиновника с высоты своего кресла, чем-то напоминая статую Юноны в храме Юпитера. Та тоже свысока взирала на тех, кто пришел просить ее милости. «Мне не хватает лишь ее диадемы».

– Думаю, ты можешь сохранить свою должность, Гай Теренций, – продолжала Плотина. – Но взамен я попрошу от тебя одну услугу.

– Что угодно, госпожа! – Гай Теренций рухнул на колени.

– Долю тех средств, что ты прикарманиваешь на строительстве бань, – видя растерянное выражение его лица, Плотина улыбнулась уголками рта, – давай разделим пополам. Половина тебе, половина мне. Как ты понимаешь, управлять империей – дело весьма накладное.

Затем они еще несколько минут обсуждали детали, после чего потный чиновник покинул кабинет. Плотина же взяла со стола табличку и аккуратно вычеркнула имя Гая Теренция. Там были и другие имена, но они могут подождать.

Помнится, она страшно нервничала в первый раз. Но с каждым новым разом это давалось ей все легче и легче. Да и вообще, что дурного в том, если зарвавшийся чиновник раскошелится на благое дело? Поступай она так ради своей собственной выгоды, да, ей не было бы никаких оправданий. Но она печется о благе Рима.

Плотина вновь бросила взгляд в зеркало.

– В некотором смысле это мой долг, – сказала она, обращаясь к собственному отражению. – Ведь, согласись, теперь, когда он стал консулом, дорогому Публию требуются средства, и немалые.

Сабина

Сабина дождалась, когда из спальни мужа выскользнет темноволосый вольноотпущенник с плечами Аполлона и на цыпочках удалится по коридору. Как только тот ушел, она распахнула дверь и вошла. Адриан растерянно заморгал. Он лежал на подушках, и на его голых плечах блестели капельки пота. Лампы отбрасывали неяркий свет на смятое покрывало, на высокий лепной потолок, на статую греческого воина в углу, застывшего метающим копье.

– Довольно неожиданный визит, – произнес Адриан, придя в себя.

Облаченная в просторное белое платье, Сабина пересекла комнату и присела на край постели.

– Давай поедем в Афины, – предложила она. От нее не скрылось, что всего за пару минут она успела удивить мужа как минимум дважды.

– Что?

– Забудь про Парфию, – сказала она. – Забудь про то, что ты хотел стать наместником Сирии. Забудь про то, что ты консул. Давай поедем в Грецию. Мы ведь давно уже об этом мечтали. Афины, Коринф, Спарта. Островки с белыми утесами в окружении лазурного моря. Давай сядем на корабль и поплывем в Трою. Лишь бы только уехать из Рима.

На какой-то миг ей показалось, будто взгляд его вспыхнул огнем. Тем самым задорным огнем, какой она видела в его глазах, когда он, от восторга махая руками, отдавал себя во власть чудес и загадок этого мира. Но затем он вновь посмотрел на постель и расправил смятые простыни. Взор его тотчас потух, брови насупились.

– Может, в будущем. Но только не сейчас.

– Но почему нет? Только не говори мне, что ты предпочитаешь спорить в сенате с упрямыми стариками, вместо того, чтобы верхом на муле ехать в Дельфы, чтобы посмотреть на Оракула. Неужели тебе этого не хочется?

– Дело отнюдь не в том, чего мне хочется, а чего нет.

– Значит, оно в том, чего хочет Плотина? – Сабина вопросительно выгнула бровь. – Я думала, Публий Элий Адриан, что ты взрослый мужчина и хозяин своим поступкам.

– При чем здесь Плотина! Она всего лишь помогает мне добиться того, что принадлежит мне по праву.

– И что же это такое? Третий Парфянский легион? Сирийское наместничество?

– Это и многое другое.

Адриан потянулся за свитком, лежащим на прикроватном столике, и развернул его. Сабина наклонилась к нему и ладонью закрыла написанное. Адриан раздраженно вздохнул.

– Между прочим, я впервые за много недель вижу тебя с книгой в руках, – игривым тоном сказала Сабина.

– Мне было не до чтения.

– Ну, раньше тебе хватило времени на все, и на книги тоже, – заметила Сабина как можно мягче. – Почему ты так изменился? В чем причина?

– Разве я изменился?

– Когда-то ты разговаривал со мной.

– Когда-то ты были мне интересна.

– Только не думай, Адриан, что, обидев, ты заставишь меня отступиться. Я не настолько тебя люблю, чтобы ты мог меня обидеть. – С этими словами она потянулась и взяла в ладони его большую руку. – Но это не значит, что ты мне безразличен. И я точно знаю, что ты несчастлив.

Адриан убрал ее руки и резко встал, чтобы надеть тунику. В неярком свете ламп Сабине было видно, как играют под кожей литые мускулы. «Как божественно сложен мой муж, – подумала она. – Какой он стройный и сильный. Впрочем, неудивительно, ведь он каждый день тренирует тело на охоте».

– Что ж, может, я действительно не так уж и счастлив, – сказал он, затягивая на талии ремень. – И мне стоит отравиться в Грецию вместе с тобой, и пусть Луций Квиет командует Третьим Парфянским. Какой толк принимать участие в войне, в которой я не вижу смысла и которая мне безразлична.

– Неужели? – Сабина подтянула ноги и села, скрестив их, на кровати. – Скажи, почему?

«Скажи мне что угодно, о, муж. Главное, говори со мной».

– Боюсь, мне просто не предначертано судьбой проводить мои дни в странствиях по Греции или за чтением книг, – с этими словами он сложил на груди мускулистые руки. – Вот и все.

– Ах да, опять эта судьба. Помнится, ты говорил, что отлично знаешь, чего она ждет от тебя.

– Что я стану императором Рима.

Сабина посмотрела на мужа. В свете ламп его волосы и борода казались почти черными. От носа на щеку пролегла резкая тень. Взгляд его был тверд и спокоен, сам он застыл в ленивой, расслабленной позе, словно во сне, живое воплощение спокойствия и безмятежности.

– Когда я был мальчиком, для меня составили гороскоп, – произнес он, как будто между прочим, словно разговор шел о погоде. – Астролог сказал…

Сабина расхохоталась. Адриан весь напрягся, лицо его сделалось каменным. Ее смех тотчас оборвался, застряв где-то в горле.

– Астролог? Ты строишь свою жизнь, ты принимаешь решения на основе гороскопа?

– Большинство астрологов мошенники, но только не Несс, – возразил Адриан. – Я не помню случая, чтобы он ошибался в своих предсказаниях.

– Ах да, астролог императора Домициана. Ты рассказывал мне о нем. – Сабине было хорошо известно это имя, хотя знаменитый провидец уже давно отошел от дел. – Он якобы предсказал тебе, что ты повидаешь почти весь мир.

– Верно, так он и сказал. А также, что мне суждено стать императором.

– И поэтому Плотина вечно старается…

– Я не рассказывал ей про пророчество Несса. Я вообще никому о нем не рассказывал. – В его голос закрались странные нотки. – Я даже не знаю, зачем я это рассказываю тебе.

– Ну, это не такой большой секрет, – пожала плечами Сабина. – Подумаешь, пророчество! Сколько астрологов нашептывали честолюбивым юнцам слова о троне и венце в расчете на звонкую монету.

– Это не просто пророчество. С того дня, когда Несс начертал свои предсказания, я заинтересовался расположением звезд, сам научился их читать. Каждый год я составляю свой собственный гороскоп и каждый год его сжигаю. Потому что все они до единого говорят, что я стану императором.

Сабина вновь рассмеялась, правда, не так звонко, и покачала головой.

– Я всегда считала тебя трезвомыслящим человеком.

– И все же это произойдет. Вот увидишь.

– Скажи, тебе самому хочется стать императором?

– Какое это имеет значение? – пожали плечами Адриан. – Я все равно им стану, хочу я того и или нет.

Сабина в упор посмотрела на мужа.

– Ты серьезно это говоришь?

– Скажи, я когда-нибудь шутил, Вибия Сабина?

По-прежнему скрестив руки на груди, он посмотрел на нее сверху вниз. Она сложила ладони и задумчиво подперла кончиками пальцев подбородок. Ей казалось, будто она сделала шаг вниз и, оступившись, нечаянно прикусила язык.

– До того как выйти за тебя замуж, – произнесла Сабина после короткого молчания, – я спросила, не сделает ли Траян тебя своим преемником. Ты ответил, что Плотина мечтает об этом в отличие от тебя самого. И еще ты сказал, что будешь только рад, если выбор падет на кого-то еще. Потому что в жизни нужно успеть повидать как можно больше – своими глазами увидеть разлив Нила, посетить храм Артемиды в Эфесе…

– Все так, – кивком подтвердил Адриан. – Но разве не твои слова, что, мол, если вам нужна хорошая ложь, к ней нужно подмешать как можно больше правды.

За окном стояла жаркая ночь, через открытые ставни в комнату из сада вливался густой, горячий воздух, напоенный ароматами цветов. Сабина же зябко поежилась, словно продрогла до костей.

– Зачем же тебе было мне лгать? – спросила она.

– Как зачем? Чтобы добиться тебя, – удивился он. – Хотя сказать по правде, я не сразу догадался, каким образом это лучше сделать. Большинство девушек были бы несказанно рады, если бы им предложили корону. С тобой же было с точностью до наоборот.

– Тогда почему ты не сделал предложение одной из них? Зачем тебе понадобилась я?

– Я бы так и поступил, – согласился Адриан, – будь у меня на примете кто-то еще. Но, увы, невесты из приличных семейств – не слишком частая вещь. Мне нужна жена хороших кровей, желательно, связанная узами родства с императором, с приличным приданым и связями с влиятельными семействами Рима. Умная, образованная, с хорошим вкусом. Такая, что способна расположить к себе людей самых разных сословий. Мне самому не хватает легкости в общении с людьми, зато твои таланты легко восполняют этот мой недостаток. Так что других кандидатур просто не было. И если ты, Вибия Сабина, обуздаешь свою ненасытную страсть к приключениям, то из тебя получится достойная императрица.

– Что ж, не могу сказать, что эта идея совершенно не прельщает меня, – Сабина была совершенно не уверена в том, что говорит. Более того, опасалась сказать лишнее, однако молчание было подобно пытке. – Хотя, боюсь, я буду вынуждена отказаться. Или ты не слушал меня, когда я еще в самый первый раз сказала тебе, что не хотела бы работы, которая бы длилась всю жизнь. Или я неясно выразилась? Я не хочу быть императрицей.

– Моя дорогая, – улыбнулся Адриан. – Разве твои желания что-нибудь значат? Так будет, хочешь ты того или нет.

– Неужели? – спросила Сабина. – А без меня это случится?

Адриан резко обернулся.

– Что ты хочешь этим сказать?

Но ее уже не было в комнате.

 

Глава 19

Викс

Насколько я мог судить, праздник Ту-Бе Ав был чем-то воде еврейских луперкалий. День возлюбленных, день тех, кто еще не связал себя узами брака.

– А зачем тебе понадобился я? – недоумевал я, когда Симон вытащил меня из дому. – Неужели я еще не надоел вам?

В один из дней, прошедших с предыдущего шаббата, семейство Симона отбыло на скромную виллу и едва ли не силком вытащило меня с собой.

– Нет-нет, мы будем рады тебя видеть на нашем празднике, – сказал Симон и махнул рукой в сторону виллы. Это было приятное место, хотя оно и не шло ни в какое сравнение с внушительным загородным домом сенатора Норбана в Байях. Вилла Симона представляла собой просторный дом, по которому бегали собаки, в трещинах между плитками двора росли пучки травы, а над виноградником плыл запах пыльного винограда. – Ведь ты у нас герой Масады.

– Послушай, – пожаловался я. – Никакой я не герой, тем более, не герой Масады. Я даже никогда не бывал в Иудее.

– Зато ты последний прямой потомок, – Симон дружески поддал мне кулаком в бок. – Твои дети тоже будут героями Масады. Докажи, что Риму нас не одолеть.

– Рим вас одолел, – возразил я и махнул рукой туда, где на горизонте вырисовывался силуэт города, чьи огни были видны нам каждый вечер, а затем на возделанные поля вокруг нас. – Ты ведь живешь в Риме, не говоря уже о том, что на протяжении двадцати лет воевал во славу Рима.

– Было да прошло, – отмахнулся Симон, как будто годы, проведенные в Десятом, ничего для него не значили. – Сейчас совсем другое время. Готов поспорить, ты ни разу не видел, как мы празднуем Ту-Бе Ав. Ага, а вот и они!

– Кто?

К дверям, громыхая, подкатила украшенная цветами повозка, которой управлял раб в щегольском венке. В повозке сидел десяток хихикающих девушек в белых платьях. В следующее мгновение двери виллы распахнулись, и мимо нас пробежали еще две девушки, тоже в белом. Одну я узнал, это была Мира. Ее стройные лодыжки мелькнули из-под подола платья, когда вторая девушка с визгом помогла ей забраться в повозку.

– В этот день незамужние девушки танцуют среди виноградников, – пояснил Симон. – Считается, что это поможет им найти мужа.

– И как, помогает?

– Мужчины приходят посмотреть их танец, – расплылся в хитрой улыбке Симон. – Так девушки потом выходят замуж.

Увидев, что повозка, скрипнув, сдвинулась с места, Симон поспешил взяться за руки с двумя своими братьями, чтобы пойти вслед за ней к винограднику. Это была действительно праздничная процессия. Молодые люди передавали из рук в руки кувшины с вином, девушки в повозке весело хихикали, не осмеливаясь поднять глаз. Отцы и матери гордо вышагивали под руку, с венками на головах. Я замыкал шествие, полной грудью и вдыхая терпкий аромат земли под моими сандалиями и запах винограда, что рос по обеим сторонам дороги.

– Эй, только не отставать! – крикнула мне мать Симона и, схватив под руку, потащила дальше. За последнюю неделю она привязалась ко мне, как к родному сыну. Мне почему-то подумалось, что матери обычно следили за тем, чтобы я не слишком заглядывался на их дочерей и не оставлял грязных следов на выскобленных до блеска полах. В отличие от них мать Симона потчевала меня жареным гусем и уговаривала вставать утром как можно позже, чтобы получше выспаться.

– Это надо же! Давно ли я сама танцевала на празднике! Отец Симона, он выбрал меня в тот же самый день. Надеюсь, что и Симон поступит точно так же. Ему нужна жена. Какая это, однако, глупость – запрещать солдатам жениться! Если кому и нужна жена, чтобы встречала мужа после долгого похода, так это солдату!

Не отрывая глаз от повозки, я сдержанно улыбнулся.

– Будем надеяться, что Мире больше не придется танцевать на этом празднике, – сказала мать Симона, и я почему-то вздрогнул. – Ведь это уже третий раз! Ей ничто не мешало выйти замуж в шестнадцать лет, но мой сын ей многое позволяет. Она же привыкла задирать нос…

За неделю я слегка разобрался в их запутанных семейных отношениях. Мира приходилась Симону племянницей. Ей исполнилось девятнадцать. У нее был приятный, мягкий голос, и она умела приготовить гуся так, что тот таял во рту.

– По крайней мере, сегодня хороший день для танцев, – заметил я, глядя на безоблачное небо.

– Может, и ты сегодня найдешь себе жену, – пошутила надо мной мать Симона и шагнула вперед. – Подумай сам, разве сравнится с заботливой женой-еврейкой избалованная римлянка, которая только и знает, что приносит в жертву козлов!

Я вновь посмотрел на повозку с девушками. Двое из них поймали мой взгляд и тотчас захихикали, прикрыв ладонями рот. Я почему-то был уверен, что меня пригласили не просто так, а видя во мне завидного жениха. Странно, обычно это вызывало у меня желание бежать без оглядки. Но только не сегодня. По крайней мере, любопытство взяло надо мной верх.

Под хихиканье и смешки девушек телега остановилась, и мужчины подошли, чтобы помочь им спуститься на землю. Старшие женщины принялись распаковывать сумки со снедью. Оттуда же появились и новые кувшины с вином. Как и повсюду в мире, женщины страшно суетились, опасаясь, что угощений не хватит на всех. Стайка девочек, слишком юных, чтобы танцевать среди виноградника, обступили со всех сторон послушных мулов и принялись вплетать им в гривы разноцветные ленты.

– Викс, дай мне, пожалуйста, руку, – сказала мне Мира, поднимаясь на ноги. Я подошел и, взяв за талию, помог спуститься на землю. На ней было тонкое белое платье, сквозь которое я чувствовал тепло ее шелковистой кожи.

– Скажи, почему все девушки в белом? – спросил я, не торопясь, однако, отпускать рук.

– Чтобы никто не мог отличить богатую от бедной, – ответила Мира, кладя мне на плечо для опоры руку, а сама наклонилась, чтобы снять сандалии. – Ведь это день любви, а не споров по поводу приданого.

– Что ж, разумно.

– Как сказать, – задумчиво произнесла она. – Все молодые люди здесь знают меня не один год. Они знают, чего я стою, независимо от того, какое на мне платье. Но обычай хороший, я согласна.

У многих девушек волосы были распущены, однако на голове у Миры был белый платок. Он был ей к лицу, но мне до сих пор не давал покоя вопрос, какого у нее цвета волосы.

Мира выпрямилась, закинула сандалии в повозку и улыбнулась мне. Секунду постояв, она издала боевой клич и бегом бросилась в виноградник. Остальные девушки с визгом и хохотом бросились на ней вслед. Кто-то у меня за спиной заиграл на флейте, и маленькие девочки закружились под ее звуки. А в это время их старшие сестры взялись за руки и двинулись в танце по винограднику. Мужчины буквально пожирали их глазами, время от времени обмениваясь обычными в таких случаях шутками.

– Красивое зрелище, – сказал Симон, беря меня за локоть.

– Согласен, – ответил я. – Признавайся, на которую из них ты положил глаз?

– Пока не знаю, – буркнул он, не отрывая глаз от смуглой девушки с приятным лицом.

– А она и впрямь ничего, – подначил я его.

– Что ж, мне действительно нужна жена, – признался мой друг слегка сконфуженно. – Сколько можно ходить холостяком, пора обзавестись собственной семьей. Тем более, что вскоре я получу причитающийся мне участок земли, надеюсь, где-нибудь в Иудее.

Всем легионерам, отслужившим полный срок, полагался участок земли в любом из концов империи. Хотя какой из бывшего солдата земледелец? Не знаю. Лично я не отличу плуг от уличного фонаря. Думаю, и Симон недалеко от меня ушел в своих земледельческих познаниях.

– То есть ты хочешь жениться и увезти жену в Иудею, чтобы потом всю жизнь пахать землю? – удивился я. – Но ведь эту землю ты даже ни разу в глаза не видел!

– Чтобы любить Иудею, не нужно ее видеть, – со всей серьезностью произнес Симон. На этом наш разговор закончился.

Тем временем девушки успели обойти виноградник и теперь бросались в мужчин гроздьями винограда или цветами. Я заметил, как матери одобрительно кивают головами. Немолодой мужчина с сединой в бороде, стоявший чуть поодаль, – я знал, что у него недавно умерла его третья жена – буквально пожирал Миру глазами. У меня тотчас зачесались кулаки. В следующий миг ему в грудь полетела гроздь винограда. Он качнулся и растерянно заморгал, Мира же, заливаясь смехом, сделала невинные глаза и вновь нырнула в виноградник.

Мне удалось перехватить ее взгляд, Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась и сдернула с головы платок. Махнув им, словно победным знаменем, она в следующий миг исчезла среди виноградных лоз. Впрочем, я успел разглядеть, что в ее косу были вплетены цветы, а сами волосы были рыжеватыми. Как и мои.

Раньше я этого не знал, но евреи совершают брачный обряд под балдахином. Я тоже стоял под ним, когда спустя месяц сочетался с Мирой браком.

Тит

– Аподитерий с полками для одежды будет стоять вон там, – сказал Тит каменщикам, клавшим кирпич под жарким полуденным солнцем. – Фригидарий с бассейном – вот здесь, – добавил он, обращаясь к другой группе рабочих, которые, сыпля проклятиями, заливали бетон. – А вот котельная – там. Видите, там выкопаны глубокие траншеи? Они для печей, чтобы пар в трубах не остывал. А вот там тепидарий, с массажными столами, – с этими словами, немного нервничая, он обернулся к гостям.

– Ну как вам?

Сенатор Марк Норбан и его младшая дочь Фаустина обвели взглядом внушительных размеров стройку. В воздухе висела кирпичная пыль, мимо то и дело сновали рабочие с лопатами или носилками. Было шумно, отовсюду раздавались стук молотков и топоров, шарканье ног, негромкие проклятия.

– Если не ошибаюсь, когда император Траян предложил сенату проект общественных бань, он дал на завершение их строительства три года, верно? – спросил Марк Норбан, складкой тоги прикрывая голову от палящих лучей солнца. – Однако я, видя, как движутся дела, дал бы четыре.

– Это самое малое, – согласился Тит. – А так, по-хорошему, все пять лет. Потому что без изменений в первоначальном проекте не обойтись, прежде чем воплотить его в камне. Я, например, отлично знаю, что наши мужчины хотели бы увидеть в общественных банях: гимнасий, парилку, где можно хорошенько пропотеть после физических упражнений, и как можно больше хорошеньких массажисток-рабынь.

– Мне все равно, какими они будут, хорошенькими или нет, – отозвался Марк Норбан, потирая больное плечо. – Главное, чтобы их руки умели снимать боль моих немощных старческих костей.

– Ну, твои еще не немощные, – возразила Фаустина и игриво потрясла отцовскую руку. – Ты нарочно так говоришь, чтобы ввести в заблуждение других сенаторов. Чтобы они подумали, будто ты им не страшен.

– Тс-с, – велел ей отец, – не надо говорить об этом вслух. Мне уже удалось убедить Рурика с его клакой, будто я на заседаниях клюю носом всякий раз, стоит разговору зайти о строительстве новых дорог.

– Я так и знала, что я права! – воскликнула Фаустина и, довольная собой, гордо вскинула подбородок. – Скажи, почему ты настаивал, чтобы я тоже пришла сюда? – обратилась она к Титу.

– Хотел услышать женское мнение, – с поклоном ответил Тит, снимая с головы широкополую шляпу. – Итак, скажи мне, каковы пожелания римских женщин? Что они хотели бы видеть в общественных банях? Потому что эти бани будут самыми лучшими, самыми грандиозными во всей империи! И женщины Рима, безусловно, имеют в этом вопросе право голоса. В твоем лице.

– В моем? – удивилась Фаустина, слегка откинув назад золотоволосую голову. – А почему не в лице моей сестры?

– Я просил ее, но, боюсь, она вряд ли может мне помочь. По ее словам, лучшие бани в ее жизни – это купание обнаженной в горной реке в Паннонии. Я, конечно, могу построить все, что угодно, – Тит взмахом руки обвел гигантскую стройку, – но, скажи, где я возьму горную реку?

Фаустина рассмеялась. В своем голубом платье она напоминала ему цветок гиацинта. За это время она не только вытянулась, но и успела превратиться в красавицу – что он и предсказывал ей, когда видел ее одиннадцатилетней девочкой.

– Ну, так давайте посмотрим самые большие бани Рима!

– Может, я и не настолько стар, как думают мои коллеги-сенаторы, – проворчал Марк Норбан, – но и не настолько молод, чтобы преодолевать горы строительного мусора. Бери мою дочь, а я пока посижу в теньке и поразмышляю о твоих архитектурных планах. Мне кажется, здесь можно выкроить место под приличный архив. Некоторые из нас, придя в бани, предпочли бы почитать книгу, вместо того, чтобы поднимать гири.

Тит жестом пригласил Фаустину следовать за ним, а согбенный, седовласый сенатор уселся на глыбу необработанного гранита. Тит был исполнен к нему самой искренней благодарности. Если бы не Марк Норбан с его мудрыми советами, неизвестно, как бы он выдержал первый месяц в должности квестора. Его собственный дед был уже стар и немощен, и Тит не желал лишний раз беспокоить его своими вопросами. А вот сенатор Норбан, наоборот, был только рад поделиться опытом, и ни разу не отказал Титу, когда тот обращался к нему с просьбой.

– О да, средства, выделяемые на армию, для многих отличная кормушка. Найдется немало желающих запустить в них лапу. Зато у тебя будет прекрасный опыт, когда тебе поручат разоблачать казнокрадов. А ведь у них, что ни день, то новые схемы прикарманивания общественных денег.

Марк рассеянно помахал им вслед, поскольку сам уже с головой ушел в изучение чертежей. Тит предложил Фаустине руку.

– Смотри под ноги, – предупредил ее, ведя за собой по стройке. – Здесь повсюду валяются камни. Не говоря уже про каменщиков, которые за всю свою жизнь не видели такой красавицы, как ты. Итак, этой гимнасий… это бассейн. Это уборная. Трубы повсюду проложены медные, даже ручки для смыва. Фригийский мрамор в вестибюле. Каррарский более знаменит, но фригийский менее зернист, и у него имеется только ему свойственный лоск, а ведь стены здесь постоянно будут влажными. Пятьсот ламп будут освещать кальдарий и…

Поймав себя на том, что трещит без умолку, Тит осекся на полуслове.

– Извини, наверно я, утомил тебя. Но я действительно увлекся этим проектом. Настоящий квестор не любит свою работу, а по возможности, даже ее не делает, потому что все свое время проводит в мечтах о том времени, когда станет претором.

– Признаюсь тебе, я и не знала, что в обязанности квестора входит следить за ходом строительства бань, – ответила Фаустина, с интересом глядя на огромную яму, которой, по словам Тита, вскоре предстояло стать бассейном, дно которого украсит мозаика с изображением дельфинов.

– Да, в иное время это не входило бы в круг моих обязанностей. Но император Траян поручил мне эту работу. Видишь ли, я уже работал с архитекторами, возводившими колонну в честь победы над даками. Императору хотелось, чтобы за ходом работ следил кто-то такой, кто видел Дакию собственными глазами. Чтобы он мог сказать резчикам, как все на самом деле выглядело. А поскольку к тому моменту, когда начались главные работы по строительству колонны, все те, кто принимал участие в походе, были заняты другими делами, это поручили мне. Думаю, Траян остался доволен, поскольку сразу после завершения колонны, отправил меня надзирать за строительством бань.

– Да, впечатляет.

– Ну, я бы не сказал, – возразил Тит и признался: – Чаще всего я занимаюсь тем, что разнимаю консула Адриана и архитектора, чтобы они не убили друг друга. Дело в том, что Адриан тоже надзирает за ходом работ, а поскольку он питает интерес к архитектуре, у него то и дело возникают идеи, как можно улучшить первоначальный замысел. Неудивительно, что он страшно оскорбился, когда архитектор сказал ему, что его купола смотрятся как тыквы. Так что я между ними нечто вроде буфера, как Паннония между Германией и Дакией. И пусть на меня сыплются удары с обеих сторон, убери меня, – и про мир можно забыть.

Фаустина, прищурившись, рассматривала фундамент аподитерия.

– Скажи, а какой кирпич вы используете?

– Из Таррацины, – ответил Тит и назвал ей имя поставщика.

– Вы покупаете высушенный на солнце кирпич, вместо обожженного в печи? Знаешь, покупай лучше кирпич у меня!

Тит растерянно заморгал.

– У тебя?

– В моей собственности четыре кирпичных фабрики, – пояснила Фаустина. – Мать подарила их мне в качестве приданого, правда, при условии, что я разберусь в кирпичном производстве. И я разобралась и теперь знаю про кирпичи буквально все. И я вижу, что твой кирпич был высушен на солнце, вместо того, чтобы быть обожженным в печи. Такой кирпич быстро разрушается от воды, а ведь вы строите бани, где вода будет повсюду.

Тит взял ее слова на заметку.

– Еще кто-нибудь?

Фаустина, руки в боки, обошла наполовину вырытый аподитерий. Солнечные лучи пронизывали тонкую ткань ее платья, и Тит был вынужден сделать рабочим знак, чтобы те не смели глазеть.

– У тебя предусмотрены полки, где посетители могли бы оставить одежду?

– Да, из сосны.

– Лучше из ольхи. Она не гниет, когда намокает. Кстати, в мое приданое также входит лесопилка, – пояснила она, предвосхищая его вопрос. – Кроме того, помимо полок должны быть крючки. Женщины наверняка предпочтут вешать платья, а не складывать.

– Неужели?

– А ты попробуй, сложи платье вроде этого, – Фаустина потрогала пальцами шелковую ткань. – Чтобы его вновь разгладить, потребуется горячий утюг. А какая женщина захочет выйти из бань в мятом платье?

– Именно поэтому мне так важно услышать мнение женщины, – ответил Тит, делая на табличке очередную пометку. – Что-то еще?

– Буквально во всех банях Рима можно увидеть мозаику с обнаженными русалками. Женщинам же не нравится смотреть на обнаженных русалок, чья грудь гораздо красивее, чем у них самих. Пусть русалки красуются в мужской половине, а в женской изобрази что-нибудь другое. Например, морского бога с красивой голой грудью.

– Никаких обнаженных русалок, – пообещал Тит. – Ведь мы строим самые лучше бани Рима.

Фаустина отряхнула с лица кирпичную пыль и посмотрела на Тита.

– Для тебя ведь эта работа важна? Даже если по большому счету она не входит в круг твоих обязанностей.

– По большому счету бани – не самое важное по значимости, – Тит провел рукой по почти готовой стене, сложенной вдвое толще обычной, чтобы сохранять тепло парной, – хотя они и будут самыми большими в империи. Эта емкость вмещает в себя восемь миллионов мер воды. И когда строительство завершится, здесь будут и обнаженные русалки в гимнасии, и обнаженный морской бог в женском тепидарии, и пышные сады, и цветники, что раскинутся вокруг здания. – Казалось, будто Тит внутренним взором уже видит не пыльные кучи строительных материалов, а зеленый оазис в середине каменного города. – Эти бани станут известны как бани Траяна, потому что именно он распорядился их построить. Может быть, их назовут банями Апполодора, потому что он разработал их проект, или даже банями Адриана, потому что у него изысканный архитектурный вкус, пусть даже его купола и похожи на тыквы. Самое главное, эти бани не назовут в честь меня. И все же всякий раз, когда я буду смотреть на них, я буду думать о том, что я тоже помогал их строить, помогал Риму стать еще красивее. – Тит отвернулся от своих соображаемых садов. – Именно этим я и занимаюсь. Помогаю Риму стать еще красивее.

Фаустина улыбнулась ему.

– В таком случае давай обойдем стройку еще раз. Отец что-то сказал про то, что неплохо бы добавить архив. Мне кажется, его можно было бы пристроить с восточной стороны. Или даже библиотеку?

– Мне кажется, ты сейчас обожжешь себе нос.

– Подумаешь нос! Я тоже хочу помочь Риму стать еще красивее.

Сабина

– Проклятие! – проворчал император. – Терпеть не могу театр.

– Но ведь сегодня ставят «Федру», – прошептала Сабина.

– Вот и я о том же – сдалась мне эта пьеска про безмозглую бабенку, которая положила глаз на собственного пасынка, чтобы загубить ему жизнь. Можно подумать, я не видел этого в жизни. Так что никакое это не искусство, – Траян раздраженно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Это насмешка над искусством, вот что это такое.

Императрица Плотина неодобрительно посмотрела на них обоих. Траян состроил гримасу, словно проказливый школьник, и Сабина рассмеялась. Однако неодобрение на лице Плотины лишь усилилось. В конце концов, видя, что этим ничего не добиться, она вновь повернулась к сцене, где актеры в масках декламировали свои реплики. Театр Марцелла был забит до отказа – плебеи в их шерстяных плащах заняли все проходы. Сабине было видно, как в небольшой нише под императорской ложей музыканты, взмокшие от своих трудов, перебирали струны.

– Не переживай, Цезарь, – шепнула она, когда пальцы Траяна вновь начали отбивать барабанную дробь по подлокотнику кресла. – Вскоре тебе не придется ходить по театрам. Вместо этого ты будешь убивать парфян.

– Хотелось бы надеяться.

На этот раз повернул голову и раздраженно посмотрел на нее сидевший рядом с Плотиной Адриан. Сабина встретилась с ним взглядом, однако глаз отводить не стала, и Адриан отвернулся первым. Правда, не к сцене, а к своей работе.

«Приди мы в театр одни, – подумала Сабина, – он наверняка бы следил за спектаклем». Сосредоточенный, неслышно шепча одними губами строки, которые в этот момент на сцене произносил актер, игравший Федру, неотрывно следуя глазами за каждым жестом, затаив дыхание внимая каждому звучному греческому слову. Увы, сегодня с ними был император, и Адриан устроил свой собственный спектакль, изображая свою преданность консульским обязанностям: шуршал свитками, перебирал таблички, негромким полушепотом диктовал письма секретарю, что застыл рядом с ним, почтительно согнувшись. И если он и отрывал глаза, то не для того, чтобы посмотреть на сцену, а на пышное кресло, стоявшее позади него – дабы убедиться, что Траян видит его усердие.

Сабина могла бы сказать ему, что Траян действительно обратил внимание, но только не на усердие.

– О боги, такое впечатление, будто он вечно чем-то недоволен! – проворчал император, глядя на любимца своей жены. – Я уже устал видеть эту вечно кислую физиономию!

– Сомневаюсь, что он бывает чему-либо рад, Цезарь, – вздохнула Сабина. – Особенно, в последнее время, он только и делает, что ходит с недовольным видом. Наверно, потому, что ты отдал легион, которым он надеялся командовать во время похода в Парфию, кому-то другому.

– Я бы не хотел отдавать ему в командование ни этот легион, ни любой другой.

– Но почему? Он ведь отличный легат. – Сабина никогда бы не осмелилась это отрицать. – Он отлично разбирается в картах, он хорошо видит местность, он ровен со своими подчиненными…

Траян подозрительно посмотрел на нее.

– Он нарочно тебя ко мне подослал?

– Да, – ответила Сабина, – но это не значит, что я выполняю его поручение. Мне безразлично, получит он легион или нет. Но мне не дает покоя вопрос, почему ты не берешь его с собой?

– Потому что он рассчитывал получить легион, да и Плотина тоже на это надеялась. Но беда с добросердечными людьми вроде меня состоит в том, что все вокруг ждут, что я сделаю то, чего они от меня хотят. И очень даже неплохо хотя бы разок их разочаровать, – с этими словами Траян посмотрел на сцену, где фигура в желтом кудрявом парике била себя кулаками в грудь и громко стенала.

– Замолчит ли когда-нибудь эта женщина?

– Это не женщина, Цезарь. Это актер в парике.

– Разве это мужчина, если его можно принять за женщину?

– Ты хочешь сказать, Цезарь, что женщины вообще не нужны?

– Вибия Сабина, ты милое, забавное существо. – Траян ущипнул ее за щеку. – В Парфии мне будет недоставать твоего общества.

– С удовольствием пошла бы туда вместе с тобой. Говорят, будто парфяне поклоняются змеям.

– Интересно, зачем они это делают?

– Возьми меня с собой, и я обязательно это выясню.

– Ты можешь приехать ко мне в гости, когда я их завоюю.

Тем временем на сцене Федра умерла.

– Что же стало с ее пасынком? – шепотом спросил император.

– Он тоже умер.

– Ответь мне, есть другие пьесы, без этой груды мертвых тел в самом конце?

– Мне казалось, тебе нравятся груды мертвых тел, Цезарь.

– Только на поле боя.

В следующий миг раздался гром аплодисментов, но Адриан даже не поднял головы от своих свитков. Впрочем, Траян оставил без внимания как всеобщий восторг, так и рвение своего консула. Как только спектакль закончился, он тотчас же встал с кресла. Схватив плащ, из бледно-зеленой шерсти, он закалывался на плече серебряной пряжкой в виде стрелы, Сабина устремилась вслед за ним вместе с колонной преторианцев и прочими членами свиты. Как и Викс, Траян никогда не замедлял шаг, вынуждая других поторопиться.

Поджидавшая снаружи толпа разразилась ликующими возгласами. Император помахал в ответ, словно мальчишка на празднике. Императрица Плотина на миг остановилась, чтобы удостоить римлян царственным кивком. Ее примеру последовал и Адриан. Траян же, обхватив Сабину за плечи, шагнул навстречу толпе. Людская масса тотчас же расступилась, освобождая им путь: уличные торговцы, предлагавшие грубо намалеванные портреты знаменитых актеров, беспризорные мальчишки с плошками для подаяния, старый безногий солдат. Лица всех до единого светились радостью. Траян остановился, чтобы поговорить с безногим солдатом и даже приподнял несчастного, когда тот попытался отвесить ему поклон.

– Ты слишком близко подходишь к плебсу, – услышала за своей спиной Сабина. Это Плотина сочла своим долгом предостеречь мужа. – Любой безумец с кинжалом в руке может легко тебя прикончить.

Но Траян, как обычно, пропустил ее слова мимо ушей, и Сабина в очередной раз восхитилась его смелостью. Какой другой римский император вот так запросто ходил по улицам, не опасаясь за свою жизнь?

Сабина зябко, по самый подбородок, завернулась в зеленый плащ. Было еще светло, косые солнечные лучи падали на мраморную крышу театра, однако свежий вечерний ветерок давал о себе знать.

Толпа постепенно редела. Плотина уже вышла из театра, и теперь какой-то преторианец помогал ей занять место в серебряном паланкине. Затем шестеро греческих рабов подняли паланкин, и тот, покачиваясь, словно корабль на волнах, поплыл по улице. Преторианцы шагали впереди, прокладывая ему путь.

– Цезарь! – окликнул Траяна Адриан, однако тот помахал рукой, продолжая шагать рядом с Сабиной. Адриану ничего другого не оставалось, как с каменным лицом одному сесть в носилки и двинуться вслед за Плотиной. При виде этой сцены Сабина испытала нечто вроде легкого, приятного злорадства. После того разговора в спальне они практически не общались.

– Смотрю, ты тоже замерзла, Вибия Сабина, – раздался рядом с ней голос императора. – Или это мерзнут лишь мои старые кости?

– Да, довольно прохладно, – согласилась Сабина. – Все-таки уже осень. Может, ускорим шаг, Цезарь, чтобы согреться? А если ты устал, можешь на меня опереться.

– Чепуха, – ответил Траян и помахал рукой шагавшим сзади преторианцам. – Ты слишком маленькая, чтобы на тебя опираться.

– Мой отец тоже невысок ростом. Но на него опирались полдесятка императоров.

Они шагали, взявшись под руку, оставив позади толпу. Императорская свита послушно тащилась позади. Время от времени шагавшие навстречу горожане, узнав императора, останавливались, чтобы поприветствовать его, и тогда Траян в ответ махал им рукой.

– Где твоя улыбка? – спросил он, посмотрев на Вибию Сабину. – Только не говори мне, что это ужасная пьеса повергла тебя в уныние.

– Нет, пьеса здесь ни при чем. Скорее воспоминания.

Было время, когда они с Адрианом, взявшись под руку, шагали домой из театра, всю дорогу споря о том, какой актер лучше декламировал свои строки и у какого были деревянные жесты. Бывало, Сабина начинала декламировать свой самый любимый монолог, а Адриан где-нибудь на середине перебивал ее, чтобы прочесть его самому.

– Да, воспоминания штука коварная, – согласился Траян, натягивая на голову капюшон. – О боги, кажется, я старею. Ветер пронизывает меня до костей.

Сабина посмотрела на него. Волосы Траяна, когда-то лишь слегка тронутые сединой, за последние годы поседели сильнее прежнего, нос заострился. Годы, проведенные в походах под палящим солнцем, оставили следы в виде глубоких морщин, что залегли вокруг глаз и рта.

«Ему ведь уже шестьдесят, – внезапно подумала Сабина. – И он выглядит на свои годы».

Она глубоко вздохнула.

– Цезарь, можно задать тебе один вопрос?

– Спрашивай. И я на него отвечу, если, конечно, он разумный, – сказал с лукавой улыбкой Траян.

Сабина тем временем свернула с улицы к Садам Антония, протянувшимся вдоль Тибра. Преторианцы послушно повторили ее маневр. Они прошли мимо череды елей, аккуратно подстриженных, чтобы не загораживать вид на речную гладь, затем прошагали мимо мраморной Дианы в полном охотничьем снаряжении, в сопровождении своры гончих псов.

Поскольку Сабина молчала, Траян счел своим долгом напомнить ей:

– Ну, так что это такое, говори? Тебе хочется изумрудное ожерелье? Дом на Капри?

– Я хочу развод.

Траян застыл как вкопанный.

– Что?

– Я хотела бы развестись с мужем. – Эта мысль вертелась у нее в голове вот уже несколько недель, с того самого момента, когда Фаустина в банях подбросила ей эту идею… и особенно с того момента, когда Адриан объявил о своем предначертании. Сказав эти слова, Сабина ощутила что-то вроде головокружения. – Если ты, конечно, дашь согласие.

– Это абсолютно исключено, – холодно ответил император. – Мой ответ – однозначное «нет».

Сабина растерянно заморгала. Ей не раз приходилось слышать его командный тон, когда Траян бывал раздражен тупостью чиновников или упрямством сенаторов. Но чтобы он так разговаривал с ней! Нет, такое было впервые.

– Могу я спросить почему, Цезарь? Не похоже, чтобы ты сам питал к нему особую теплоту.

– Неужели тебе в браке неожиданно захотелось теплоты? Кому это нужно? Мы с Плотиной… – Траян недоговорил, раздраженно насупив брови. – Пусть я не дал Адриану легион в Парфянском походе, но это еще не значит, что он мне не нужен. С моей стороны было бы великой глупостью вышвырнуть человека из семьи, чтобы затем поручить ему снабжение армии.

– Согласна. И все же…

– Никаких «все же». Плотина и Адриан не единственные, кто ждут от меня, что я выполню любую их прихоть. Или ты, Вибия Сабина, тоже считаешь, что император – это что-то вроде колодца, глядя в который можно загадывать свои желания? – Траян посмотрел на блестевшую в солнечных лучах реку. – Этак недолго, при всем моем добросердечии, сделаться диктатором.

Сабина ни разу не слышала от Траяна столь гневных речей. «Может, возраст дает о себе знать сильнее, чем он готов признаться? – с горечью подумала она и поежилась. – Рим без Траяна… Нет, об этом лучше не думать».

– Ты и так диктатор, Цезарь, – сказала она. – Только добросердечный. И все мы этим пользуемся.

– По крайней мере ты готова это признать, – добродушно проворчал Траян.

– Может, ты все-таки передумаешь?

– Нет! Ни за что! Да, я люблю тебя, но боги свидетели, моя девочка, в первую очередь я все-таки должен печься о благе империи. Скажи, что по сравнению с этим твои капризы? На мне лежит долг по отношению к Риму. И даже если я позволю тебе развестись с Адрианом, как тотчас выдам тебя замуж за кого-то другого мне полезного!

– Что ж, я согласна, – с улыбкой ответила Сабина. – Я знаю мой долг, Цезарь. Давай, выдай меня замуж за кого-то еще. Обещаю, ты не услышишь от меня даже слова против. Да что там слова! Даже еле слышного писка!

– Даже не надейся, Вибия Сабина. Адриан мне нужен, причем нужен в хорошем настроении.

– Да, Цезарь, – упавшим голосом ответила Сабина.

– Только не надо изображать передо мной несчастную. Это тебе не идет, – Траян приподнял ей подбородок. – Почему бы тебе не попросить у меня изумрудное ожерелье или кольцо с бриллиантом? Я бы с радостью тебе их подарил.

– Бриллианты мне неинтересны, Цезарь. Но ты мог бы подарить мне кое-что другое. Нет, не развод, – поспешила добавить Сабина. – Обещаю, что больше даже не заикнусь ни о каком разводе. То, о чем я тебя прошу, нечто совершенно другое.

– И что же это такое? – сухо уточнил Траян.

Сабина поглубже вздохнула, набираясь смелости. Эта просьбы далась ей с еще большим трудом, нежели первая.

– Не делай моего мужа своим преемником.

Ответом ей стало молчание. Траян остановился и холодно посмотрел на нее.

– Прости, – поспешила загладить оплошность Сабина. – Понимаю, это дерзость с моей стороны.

– Намекать, что когда-нибудь я умру? Нет, это не дерзость, это я тебе прощаю. – С этими словами Траян вновь оперся на ее руку и зашагал вперед по извилистой тропинке. – Что касается преемника, то почему бы и нет?

– Прошу тебя. Только не Адриана. Неужели у тебя нет на заметке кого-то еще?

– Но почему? – искренне удивился Траян. – Мне казалось, любая женщина не прочь стать императрицей.

– А я не хочу. Я еще ни разу не видела императрицы, которая жила бы собственной жизнью.

– Плотина могла бы, если бы захотела, – поспешил возразить Траян. И хотя на душе в Сабины было невесело, она невольно улыбнулась. Император ни разу не позволял себе колкостей в адрес императрицы. В глазах публики они были идеальной парой, олицетворением счастливого супружества. Что касается частной жизни… таковой у них просто не было.

– Дабы успокоить твои страхи, – продолжал тем временем Траян, – в мои намерения не входило сделать Адриана преемником. Как и кого-то другого, если на то пошло. По крайней мере пока.

– Спасибо, у меня отлегло от души, – ответила Сабина, останавливаясь под кипарисом, чтобы полюбоваться рекой, чья серебристая лента, подобно змее, извивалась в лучах заходящего солнца. – Просто я подумала, если Плотина станет подталкивать тебя…

– Я не так уж часто прислушиваюсь к ее советам, – резко ответил Траян. – Ну а теперь ты ответь на мой вопрос, маленькая Сабина. Возможно, ты не хочешь видеть себя императрицей, но что дурного в том, если императором станет Адриан? Это его давняя мечта, так почему бы жене не поддержать мужа?

– Я поддерживаю его, – ответила Сабина, и, как ни странно, не покривила душой. – Я поддерживаю все, что идет ему на пользу. Но чтобы он стал императором – ничего хуже я не могу даже представить.

– Неужели это так важно? Ведь самое главное, чтобы это было на пользу Риму.

– Знаю. Но Адриан… нет, это не для него, чтобы там ни говорил его любимый астролог.

– Астролог?

– Несс, бывший астролог Домициана. Он предсказал Адриану, что тот в один прекрасный день станет императором. И мой муж, разумеется, безоговорочно в это верит.

– Ненавижу астрологов, – недовольно буркнул Траян. – Я помню этого Несса. У него хватило наглости заявить мне, что меня ждет поражение, когда я в первый раз попробую усмирить Дакию.

– Но ведь он оказался прав, разве не так?

– Дело не в этом!

– Он сказал Адриану, что тот станет императором, и Адриан считает, что и на этот раз Несс окажется прав. Кстати, из него вполне может выйти хороший император, – сказала Сабина, воздавая должное мужу, хотя при одной мысли о нем гнев тотчас напоминал о себе уколом в самое сердце. – Но это еще не значит, что быть императором – это лучшая для него стезя, что бы он сам по этому поводу ни думал. Стоит ему примерить императорскую тогу, как все худшее, что есть в нем, проявится во всей своей полноте. Скажи, не поэтому ли и ты не спешишь объявить его преемником?

– Верно, – ответил Траян, слегка пожимая плечами. – Не люблю холодных людей.

– Тогда кого ты предпочитаешь? В качестве преемника?

– Я бы выбрал твоего старшего брата, останься он жить, – по лицу Траяна пробежала печальная тень. – Такого достойного человека, как он, я больше не встречал.

– Я тоже.

«Будь мой старший брат сейчас жив, – подумала Сабина, – он бы врезал Адриану кулаком по его бородатой физиономии за то, что тот пытался положить меня в постель к своим врагам».

– Значит, если это не Павлин, и не Адриан, то…

– Только Юпитер ведает, кто это может быть. Возможно, я умру, как Александр, и оставлю мою империю сильнейшему.

– Вспомни, что стало с империей Александра. Не успел он умереть, как она развалилась на части.

– Давай я сначала разберусь с Парфией, а потом будет видно, что делать дальше.

И они вновь зашагали вдоль кипарисовой аллеи.

 

Глава 20

Викс

– Ты смотрел на ту девушку, – сказала Мира, когда я прокладывал нам дорогу сквозь шумную толпу возле цирка.

– Какую девушку?

– Ту, что сидела в императорской ложе рядом с императором. Такая темноволосая, в ярко-алом платье, – в голосе моей жены скорее чувствовалось любопытство, нежели ревность. Она обожала поддразнивать меня.

– Когда я с тобой, я не смотрю ни на каких девушек, – шутливо поклялся я. – Я смотрел на императора. Разве он не великолепен?

– Только не увиливай от ответа. Она явно из императорского семейства. Скажи, у императора случайно нет внучатых племянниц?

– Откуда мне знать?

Скажу честно, я тотчас заметил Сабину, сидевшую рядом с Траяном в императорской ложе. Она на протяжении всех бегов о чем-то весело щебетала с императором. Ни Адриана, ни этой унылой суки Плотины я не заметил. Сабина и Траян с воодушевлением подбадривали участников и что-то с жаром обсуждали в перерывах между забегами. Я представил себе, как она своим нежным голоском шепчет Траяну, как когда-то шептала мне:

– Эти Синие сегодня обставили всех. Звери, а не кони.

Как жаль, что она не посмотрела вниз, на толпу зрителей и не выхватила взглядом меня. Меня и Миру, на которой я был женат вот уже два месяца.

– Я бы тоже не отказалась от огненно-алого платья, – сказала моя жена, – И такие же опаловые серьги, как и у внучатой племянницы императора.

– Ну, на опалы у меня, возможно, денег не хватит, а вот платье я тебе куплю.

– К таким-то волосам? – Мира задумчиво провела рукой по рыжеватой голове. – Ты только подумай, на кого я буду в нем похожа. На тыкву.

– Неправда, ты у меня красавица. – Я поцеловал ее в кончик носа.

– Впрочем, скоро я и так стану, как тыква – круглой и толстой, потому что в животе у меня твой ребенок. Правда, живота пока не видно, но ты уже заглядываешься на других женщин! – сказала Мира и, взяв меня под руку, улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ.

И пусть только кто-то попробует сказать, что я не извлек для себя урока из прошлого. Вернувшись домой, после того, как я убил целый день на бесполезное ожидание во дворце (как оказалось, свыше так и не был спущен приказ о моем возвращении в Десятый), я пошел прогуляться с женой, и во время этой прогулки она призналась мне, что беременна. От неожиданности я на миг лишился дара речи, а когда вновь его обрел, то прошептал то, что в свое время должен был прошептать Деметре:

– Вот и чудесно!

После чего, чтобы отпраздновать это известие, отвел ее посмотреть скачки. Вообще-то Мира предпочитала театр, особенно, если пьеса вышибала у зрителей слезу, но я решил, что ей пойдет только на пользу азарт Большого Цирка. Кстати, мне самому это тоже не помешает – по крайней мере поможет на какое-то время отвлечься от странного ощущения, что поселилось после ее слов в моей груди. Я отец.

– Как я понимаю, ты уже сказала о ребенке своим родным? – спросил я, когда мы вышли из-под мраморных арок, под которыми сбились в кучу расстроенные поклонники Зеленых, и Большой Цирк остался за нашими спинами.

Мира рассмеялась.

– Моя мать поняла это раньше, чем я. В нашей семье секретов не бывает.

Кстати, я постоянно узнавал для себя что-то новое. Когда я только женился на Мире, я полагал, что мне осталось провести в Риме всего несколько недель, потому что затем мне вручат депеши и я отправлюсь назад в Мог. А коль скоро мне уезжать, я не стал подыскивать для нас отдельное жилье. Мы оставались жить в ее родительском доме, лишь переехали в комнату, в которой стояла большая кровать. Но лето вскоре сменилось осенью, а я по-прежнему маялся бездельем в столице, пока император не спеша доводил до ума свой замысел вторжения в Парфию. Так что у меня было время близко познакомиться с родственниками моей жены. Теперь я знал о них все: о мозолях ее тетушки и ночных кошмарах деверя, о неспособности третьей жены ее дяди забеременеть, и, наоборот, о неспособности ее кузины рожать по одному ребенку за один раз, вместо того, чтобы производить на свет двойни и тройни. Я также узнал, что стоит ее племяннице Тирзе поесть клубники, как у нее на коже выступает сыпь, а ее брату Вениамину вечно мерещатся под кроватью призраки. Знал я и то, что Симон собрался жениться на той девушке с оливковой кожей из соседнего дома, но ее отец закатил скандал из-за приданого.

Кстати, в семье Миры обо мне тоже знали все. Ее мать каждое утро намазывала мне хлеб клеверным медом, слуги точно знали, в какой пропорции для меня смешивать воду и вино. И даже ее горячие племянники и кузены с их вечными речами об освобождении Иерусалима, стоило мне войти в комнату, прикусывали язык, понимая, что поносить при мне римские легионы не самое благодарное занятие. В общем, в этой моей новой семье никаких секретов не было: здесь все знали про всех. И что самое удивительное, меня это даже не раздражало.

И все же вскоре я начал подумывать о том, как мне увезти Миру на север, в Германию, чтобы в нашу жизнь никто не вмешивался.

– Моя мать надеется, что ты задержишься в Риме до тех пор, пока не родится ребенок, – сказала Мира. – Ей хочется устроить праздник наречения.

– Боюсь, что нам вскоре придется уехать, – ответил я, обводя ее вокруг канавы, пока мы с ней шагали по южному краю форума. – Ждать осталось считанные месяцы, после чего император выступит с походом в Парфию. До этого он наверняка отправит депеши в Мог, и я тогда буду вынужден уехать.

Впрочем, я бы не стал утверждать, что мой легат в Моге зол по поводу моего затянувшегося отсутствия. Когда орел отдыхает в углу, аквилиферу делать особо нечего. Должность же центуриона мне пока что не подвернулась. Когда же она мне подвернется, то орел перейдет к другому. Почему-то эта мысль заставила меня нахмуриться. Я любил своего орла. Я гордо носил его целых четыре года. И пусть это были не боевые походы, но всякий раз, на любом марше, орел гордо плыл у меня на плече. Вместе с моим орлом я вошел в Рим во время триумфа Траяна, который тот устроил в честь победы над Дакией. Прежде чем отправиться в Рим с моими депешами, я долго гладил на прощание его металлические крылья и обещал вернуться как можно раньше. Нет, мне не хотелось отдавать моего орла другому аквилиферу. Это был мой орел, даже если я больше его не носил. Он принадлежал нам, солдатам Десятого легиона, независимо от ранга и звания. Он будет гордо взирать на меня, когда я наконец получу шлем центуриона – если, конечно, это когда-то произойдет. Честное слово, я спал и видел, чтобы кто-то из центурионов нашего Десятого погиб, или вышел в отставку, или что еще с ним могло приключиться, чтобы я наконец мог получить под свое начало долгожданную центурию.

– Может, нам заранее провести праздник?

– Не понял? – я стряхнул с себя мечтания и вновь вернулся на землю.

– Праздник наречения, – с этими словами Мира обхватила себя руками за талию, которая, насколько я мог судить, пока еще не утратила своей стройности. – Чтобы моя сестра тоже присутствовала на нем. Посмотрела бы я тогда на ее лицо с этой ее вечной ехидной улыбочкой! Ну, конечно же! Ведь у нее есть ее драгоценный Исаак. Посмотрим, что она скажет, когда у меня тоже будет сын.

– Неужели мы тоже назовем его Исааком? – задал я довольно глупый вопрос.

– Нет, лучше Вениамином или Иммануилом. Пусть это будет что-то благочестивое.

– Нет, лучше что-то воинственное, – возразил я. – Например, Ганнибал. Или Каратак.

– Ганнибал Иммануил? – улыбнулась Мира, а потом и вовсе расхохоталась. Нет конечно, в благочестии моей жене не откажешь, но и посмеяться она тоже большая любительница.

– Ну а если это девочка? – заметил я.

– Будет мальчик, – твердо возразила Мира.

– Откуда тебе это известно? – схватив ее за талию, я указал на ее плоский живот.

– Оттуда. Может, даже близнецы – в нашей семье такое бывает часто.

– Отлично. Тогда один будет Ганнибал, а второй – Иммануил.

Мира обвела критическим взглядом форум. Какой-то лавочник, торговавший медными сковородками, тотчас попытался привлечь к себе ее внимание. Впрочем, не только он, но и оборванный воришка, продававший краденые бусы. От мясницкой лавки тянуло кровью и навозом, в канаве свора уличных псов устроила драку из-за дохлой крысы. Мимо нас с громкими криками пронеслась ватага уличных мальчишек, а вслед за ними просеменила стая домохозяек с корзинами.

– Город не место для ребенка.

– Мог не такой, – ответил я, глядя, как из винной лавки, шатаясь, вышел какой-то пьяница и едва не задел Миру плечом. Я со всей силы оттолкнул его к ближайшей стене, а жену покрепче прижал к себе, обняв за плечи.

– Нам понадобятся по крайней мере две комнаты, – продолжала тем временем Мира. – Причем желательно рядом с рынком. И как можно ближе к форту. Зато подальше от винных лавок, – добавила она, брезгливо сморщив носик.

– Две комнаты? Это с моим-то жалованьем?

– Не знаю, захочешь ли ты спать в одной комнате с вечно пищащим младенцем.

– Значит, две, – согласился я, надеясь в душе, что эти две комнаты будут не в Моге. Клянусь Хароном, как я устал от Мога! Устал от дождей, устал месить ногами местную грязь, устал от вечно серого неба, от убогих улочек, от холодного ветра, который спрячет от меня красивое лицо Миры, вынуждая ее пониже натягивать капюшон. Десять лет своей жизни я прожил в Германии, и думаю, что с меня достаточно. Теперь мне хотелось солнца, хотелось тепла, хотелось… в Парфию. Но насколько это возможно? Император уже выбрал легионы, которые будут сопровождать его в парфянском походе. И было бы большой наивностью надеяться, что в самый последний момент он призовет для участия в кампании Десятый.

Мы дошли до нашего дома на Квиринале и не успели подняться по ступенькам и шагнуть в атрий с апельсиновыми деревьями в кадках, как мать Миры уже высунула из окна голову и спросила:

– Ты сказала ему?

– Сказала, – ответила Мира и рассмеялась.

– Ну и отлично. Значит, можно надеяться, что он задержится в Риме, пока не родится маленький Иммануил. Не может же моя бесценная Мира рожать в дороге.

– Ганнибал, – поправил я. – Ганнибал Иммануил.

Но мы уже переступили порог дома. Здесь нас с радостными возгласами окружили три тетушки и принялись осыпать Миру благословениями на еврейском языке. Прожив в этом доме два месяца, я знал, что в такие минуты с моей новой родней лучше не спорить.

– Тебя пришел проведать твой друг, – сказала мать Миры, расцеловав меня в обе щеки, и я поспешил ретироваться в атрий. Миру же под радостные крики потащили наверх.

– Вижу, у вас появился законный повод для ликования? – с улыбкой произнес Тит, вставая со скамьи под апельсиновым деревом. В одной руке он держал кубок с вином.

– Ах ты, негодяй! – шутливо оскорбился я. – Откуда тебе это известно?

– Твоя теща сказала мне, пока я тебя ждал, откуда еще.

– Мира говорит, что это будет мальчик, – произнес я и сел на скамью рядом с ним.

– И ты думаешь, она права?

– Может, да, может, нет, спорить не буду. – Тем временем ко мне подошла служанка, чтобы предложить мне вина, и мы с Титом подняли наши кубки. – А что привело тебя сюда, Тит? Да и вид у тебя какой-то важный. – Я окинул взглядом его белоснежную тогу.

– Я помогал императору.

– И после этого ты называешь меня его любимчиком! Теперь ты сам лижешь ему пятки!

– Он был со мной в высшей степени добр, но дело не в этом. Траян принял несколько решений относительно парфянской кампании, а кое-какие из них могли бы заинтересовать тебя.

Я опустил кубок.

– Например?

– Думаю, это известие может подождать. Мне кажется, с тебя достаточно новости, которую ты услышал от своей молодой жены. Лучше скажи мне, вы уже придумали будущему ребенку имя?

– Живо говори, поганец ты этакий!

– А вот ругаться совсем ни к чему, – пожурил меня Тит, хотя в глазах его плясали хитрые огоньки. – Придержи язык, ты ведь будущий отец.

– Да пошли вы все, и ребенок, и ты, куда подальше. Что ты узнал?

– Ничего особенного. Император решил усилить свою армию, которую он поведет в Парфию, тремя когортами из другого легиона. И этот легион – Десятый Фиделис.

– Проклятие! – взревел я. – Аквилифера вряд ли возьмут вести три когорты. Выходит, мне и дальше торчать в этом ненавистном Моге!

– Верно, – согласился Тит. – Аквилиферу, как ты только что выразился, и дальше торчать в Моге, но только не новому центуриону.

Я, разинув рот, уставился на него.

– Император только что произвел кое-какие подвижки среди офицеров Десятого, – продолжил тем временем Тит. – В результате одна центурия оказалась без начальника…

– Которая?

– Последняя в первой когорте, – Тит поднял кубок. – Мои поздравления, центурион.

Первая когорта.

Первая когорта – это лучшие из лучших, закаленные в сражениях воины, а их центурионы – это вообще ходячие легенды. С отличными перспективами. В тридцать лет – а это минимальный возраст для повышения – я получил под свое начало центурию в первой когорте. Испустив победный клич, я швырнул кубок через весь атрий. Ударившись о противоположную стену, тот разлетелся на тысячу мелких осколков. Я центурион! Наконец-то! Причем не где-нибудь, а в первой когорте!

– Правда, для начала тебе все равно придется вернуться в Могунтиакум, и вместе со всей когортой начать приготовления к походу.

Поход, подумал я, и сердце тотчас сильнее забилось в груди. Интересно, сколько времени займет путь до Парфии? Да и где она, эта Парфия? Наверняка, часть пути мы проделаем на кораблях. Проклятие! Я ведь не выношу корабли! Но и прошагать придется прилично. И все это время восемьдесят солдат будут смотреть мне в рот и беспрекословно выполнять мои приказы. А ведь многие наверняка будут старше меня годами и вряд ли будут рады тому, что ими командует какой-то мальчишка. От этих мыслей мне стало слегка не по себе, и я сглотнул застрявший в горле комок.

– Ничего, – успокоил меня Тит, видя мое замешательство. – Никто тебя ни в чем не упрекнет.

Когда мы объявили это известие, мать Миры расплакалась. Симон, и кое-кто из его горячих племянников, проворчали что-то неодобрительное насчет Парфянской кампании. Впрочем, я их не слушал, потому что моя собственная голова гудела. Мы с Титом подняли кубки за успех Парфянского похода, за Траяна, на богиню удачи, Фортуну, которая поцеловала меня в щеку. Мира тоже выпила вместе со мной, но как только я принялся поднимать тосты за парфян, благодаря которым я получил повышение, удалилась в спальню.

– Я непременно возьму в мою центурию Прыща, Юлия и Филиппа, – объявил я, провожая Тита до дверей дома. Было уже темно – Тит поддался на уговоры и остался на ужин. – Если я правильно помню, у центуриона есть такое право. И все снова будет, как в Дакии.

– Не совсем, – сухо заметил Тит. – Во-первых, у меня нет ни малейшего желания тащиться вместе с тобой в поход. Император предложил мне должность, но я отказался. Я просто не имею права уйти ни в какой поход, пока не закончу строительство бань. Но есть и другое отличие. Во время похода в Дакию рядом с тобой постоянно была совсем другая женщина. Надеюсь, ты не стал рассказывать о ней своей жене?

– Знаешь, пусть я варвар, но не идиот, – ответил я.

Скажу честно, мне было довольно непривычно видеть Сабину на ипподроме, даже с расстояния. Сидя рядом с императором, она была такая царственная, такая изящная, но моя Мира в два счета могла затмить ее своей красотой.

Я пожелал Титу доброй ночи, а сам вернулся в темный атрий. Большинство членов моего нового огромного семейства уже разошлись по своим спальням. В полумраке, задувая на ночь лампы, сновали лишь с полдесятка слуг. Я даже не заметил, как опустилась ночь. Впрочем, неудивительно, ведь мысленно я уже шагал в походном строю, двигаясь в сторону Парфии.

С тяжелым сердцем я поднялся по лестнице в нашу с Мирой комнату. Она была уверена, что мы вместе вернемся в Мог, и вот теперь… Женам центурионов жилось неплохо, пока легион отдыхал после походов за стенами форта. Но поход – это совершенно иное дело! Я с опаской посмотрел на темные очертания спящей Миры на кровати. Станет ли она плакать и стенать, как когда-то Деметра? Я потрогал амулет у меня на шее, тот самый, что когда-то подарил мне отец. Пока что он исправно хранил мне жизнь даже в самых кровавых битвах. Интересно, поможет ли он мне в битве с собственной женой?

– Ложись, – раздался в темноте голос Миры. – Мне одной холодно.

Я снял тунику и лег к ней в постель. Она, дрожа, тотчас зарылась мне под мышку и принялась тереть пальцы ног и мои голени. Я натянул на нас обоих мою потертую львиную шкуру.

– Значит, Парфия? – спросила Мира.

– Я солдат, и иду туда, куда мне приказано, – начал было я, но Мира прижала к моим губам палец, не давая мне договорить.

– Викс, я могла бы выйти замуж за Елеазера. У него несколько мясных лавок и вилла в Остии, и он наверняка бы не сбежал от меня на восток, помани его туда кто-то пальцем. Но я вышла замуж за тебя. – Она удобнее устроилась на моем плече. – Как долго тебя не будет?

– Поехали со мной!

– Что?

– Почему бы нет?

Внезапно мне захотелось взять ее с собой. Я привык, что она рядом со мной в постели, привык постоянно слышать ее голос, привык к тому островку бурной деятельности, который Мира неизменно создавала вокруг себя, и мне не хотелось ни с чем из этого расстаться.

Кроме того, взяв ее с собой, я смогу обойтись без шлюх, чьими услугами пользуются легионеры, надолго оставившие своих женщин, ведь походы растягиваются на долгие месяцы, а иногда и на годы. Мне же не хотелось изменять жене, по крайней мере в первое время нашего брака.

– Я не могу, – возразила Мира. – Жены не ходят вместе с мужьями на войну!

– Почему же? Легаты иногда берут в поход своих жен. Те едут впереди солдат и, если видят приличное место, делают там передышку. Ты могла бы поступать точно так же.

– Легат вряд ли даст разрешение, – не согласилась Мира.

– Оно и не требуется. Потому что мое подразделение будет подчинено напрямую императору. К тому же я у него в любимчиках.

– Вот как?

Я улыбнулся в темноте.

– В тот день, когда я впервые увидел тебя, я доставил ему во дворец целый ворох депеш. В разговоре он сказал, что намерен идти в Парфию, на что я ответил, что он непременно должен взять в поход меня и наш Десятый легион.

Скажу честно, мне самому с трудом верилось, что император помнит меня. Что в самый разгар подготовки к новой кампании, он повысил меня до центуриона. Я был готов лопнуть от гордости.

– Хм, – проворчала Мира, устраиваясь поудобнее. – А зачем вообще ему понадобилась Парфия?

– Все дело в новом царе. – Я погладил ее волосы, лежавшие на подушке шелковистой волной.

– А что с ним не так?

– Какая разница. Последние годы император только и был занят тем, что строил новые дороги, возводил новые арки и колонны в Риме. Неудивительно, что он заскучал.

– Никто не должен идти на войну лишь потому, что ему, видите ли, скучно, – решительно заявила Мира.

Лично для меня это была очень даже веская причина, но я не рискнул высказать свое мнение.

– Так что такого сделали парфяне, что он идет на них походом? – не унималась моя жена. – Особенно те из них, чьи поля вы вытопчите своими тяжелыми сапожищами?

– Ну не такие они и тяжелые, – пошутил я.

– Да они, как лодки, – ответила Мира. – Признайся честно, Викс, зачем тебе идти вслед за императором?

Вот на этот вопрос ответ у меня был.

– Потому что он великолепен!

– Он всего лишь очередной римский император, который ради забавы идет завоевывать несчастную страну.

– Неправда!

– Это почему же?

– Ты его просто не знаешь, а когда узнаешь, поймешь сама.

– Не понимаю я вас, римлян, – резко заявила Мира. – Вы готовы что угодно простить человеку за его очаровательную улыбку. Кстати, император, приказавший осадить Масаду, тоже был само очарование.

– Ты говоришь, совсем как Симон.

В последнее время мой друг стал слишком обидчив и вспыльчив, стоило разговору зайти о его бедной и несчастной Иудее. И еще он очень не любил, когда ему напоминали про его службу в Десятом.

– Но что в этом плохого? У твоих римлян завидущие глаза. Стоит им увидеть нечто такое, что им хотелось бы иметь, как они прибирают вожделенную вещь к рукам. Будь то чаша вина или новая провинция. И твой очаровательный Траян – такой же, как и все они.

– К чему весь этот разговор о старых грехах? – вспылил я. – Траян не осаждал Масаду. При чем здесь все это?

– Но…

Я обнял ее и поцеловал в шею, затем мои губы двинулись дальше, к мочке уха, и она повернулась ко мне лицом.

– Ты и вправду хочешь, чтобы я отправилась в поход вместе с тобой? – прошептала она, касаясь губами моих губ.

Я погладил ее живот и внезапно ощутил укол совести.

– Зря я тебя об этом спросил. Ребенок…

– Я не из тех женщин, что готовы все девять месяцев просидеть в четырех стенах и боятся поднять даже чашу с вином, – сурово произнесла Мира. – Я могу ехать в повозке, без всякого вреда для маленького Ганнибала Иммануила. Так что, если ты хочешь…

– Еще как хочу!

Спустя два дня я получил приказ от императора, ящик, полный депеш для легата Десятого Легиона и новый гребень на шлем, знак моей новой должности. На следующий день я усадил Миру и ее едва наметившийся животик на повозку, пообещав, что встречу ее в Антиохии, пожелал всего доброго моей новой родне и взял курс на север.

– Удачи тебе, – сказал мне на прощание Симон, правда, довольно кисло. Он с самого начала не одобрял, что Мира вышла за меня замуж. Подозреваю, ему было неприятно, что его любимая племянница вышла замуж за того, с кем он когда-то вместе ходил по шлюхам.

– Как сказал поэт, еще ни один трус не достигал вершин, – сказал Тит, чуть веселее, чем Симон. – И как хорошо, что страх тебе неведом. Верно я говорю?

Но я толком не слушал ни того ни другого. Глядя вдаль, я теребил гребень моего нового шлема.

Плотина

– Я не понимаю, госпожа.

– Неправда, ты все прекрасно понимаешь, Гней Авид, – возразила Плотина и подтолкнула через стол восковую табличку, чтобы претор, отвечавший за новый проект Траяна, мог взять ее в руки. – Мои секретари обратили мое внимание на разницу, и я лично проверила все числа. Ты потихоньку прикарманивал часть тех сумм, которые император выделил на строительство нового форума.

– Госпожа, уверяю тебя…

– Только избавь меня от твоих лживых заверений, – ответила Плотина, смахивая со стола видную только ей одной пылинку. – Заказ на новые инструменты и материалы вот здесь. Где они? Никаких инструментов и материалов не получено. Заказ на новую партию камня. И где он? Так и не прибыл из каменоломни. Из этого следует, что еще несколько сестерциев легли в твой карман, Гней Авид.

– Нет, это не я! Просто какой-то мошенник греет руки на моем жалованье! Если необходимо, я могу представить собственные отчеты!

Нахмурив брови, претор взял в руки восковую табличку.

– Спасибо, госпожа, что сообщила мне об этом мошенничестве. Обещаю, я сделаю все для того, чтобы поймать вора за руку, и тотчас отстраню его от работы.

– Разве это я тебя просила делать? – Плотина задумчиво подняла глаза к потолку. Карниз в углу перерезала трещина – ну почему управляющий ее не заштукатурил? Неужели императрица Рима должна лично заниматься такими вещами? – Средства на форум выделяются щедрые. Так что в небольших утечках ничего страшного нет. Я готова закрыть на их глаза. При условии, что ты готов поделиться со мной. Предлагаю поделить эти суммы пополам.

Претор с минуту молчал, затем поднялся с места и отвесил поклон.

– Давайте будем считать, что я не слышал этих слов, – произнес он. – А с вором я разберусь так, как сочту нужным. Я не позволю, чтобы на вверенном мне строительстве расхищались выделенные самим императором деньги.

– О боги, – вздохнула Плотина, когда он, возмущенно топая, вышел за дверь. Как много, однако, в Риме непорядочных людей! Правда, обычно они как за спасительную соломинку хватались за предложение императрицы. Ничего, ухабы и рытвины бывают на любой, даже самой гладкой дороге. Плотина аккуратно перечеркнула на табличке имя Гнея Авида. Пожалуй, ему подойдет какой-нибудь другой пост, где-нибудь в провинции. Там, где жарко и где легко подцепить любую болезнь. Зато его преемник наверняка окажется более сговорчивым.

– Мне казалось, что как только дорогой Публий станет консулом, я могу с чистой совестью уйти на покой, – сказала Плотина своему отражению в зеркале. – Но это оказалось только началом.

Сколько же еще понадобится средств, чтобы обеспечить ему тот пост, какой она прочила ему для Парфянской кампании! Она помнила о нем, когда сослала несговорчивого претора в Африку, тем более что предлог нашелся. Нет конечно, к чему лишний раз думать о неприятном? О том, что кто-то отправился в изгнание, умер на чужбине, заболел, разорился? Самое главное – долг, напомнила себе Плотина. И пусть кто-то станет утверждать о том, что она-де вмешивается не в свои дела, например, та же императрица Марцелла – все, что она делает, она делает во славу Рима.

Изгнать второго неугодного ей претора оказалось гораздо проще. Третьего она изгонит, даже не моргнув глазом.

Сабина

Голос у Плотины был низкий, грудной. У Адриана еще ниже. Но оба явно были довольны. Это самодовольство исходило от них волнами, распространяясь по всему триклинию. Сабина могла поклясться, что видит его, когда спустилась вниз по лестнице из своей спальни. На какой-то миг она застыла в атрии, чтобы поправить непокорный локон, что выбился из прически, а заодно послушать обрывки разговора, которые доносились из-за полуоткрытых дверей.

– Начальник личного штаба императора! – воскликнул Адриан, с чувством проговаривая каждое слово. – Я надеялся получить легион, но это еще лучше!

– Мой дорогой Публий, я же пообещала тебе, что уговорю императора дать тебе подобающий пост.

Низкий голос Плотины сопровождало позвякивание металла о металл – это слуги наливали вино в кубки. Траяна за столом не было, он умчался в Остию на смотр каких-то войск, однако императрица решила устроить скромный пир в честь нового назначения Адриана. То есть скромный по меркам Плотины: на ложах триклиния сегодня возлежали она сама, дорогой Публий, Сабина, бледная сестра Адриана, которую он сам терпеть не мог, муж сестры, которого он не мог терпеть еще больше, а также двадцать две важных персоны, которых пригласили лишь для того, чтобы заручиться их поддержкой, а заодно полюбоваться на их зеленые от зависти лица.

– Поздравляю с новым назначением, – раздался чей-то негромкий голос. Тит. Сабина была рада, что ей удалось втиснуть его в список гостей, составлением которого занималась Плотина. Если учесть, что она намеревалась сделать, было неплохо иметь среди гостей хотя бы одного друга. – Могу я спросить тебя, каким образом ты намерен осуществлять снабжение армии?

Увы, Плотина перебила его вопрос.

– Мой муж проявлял завидное упрямство, однако несколько легатов передумали и кинулись уговаривать моего Публия. Кстати, как я и предсказывала. Ты должен и дальше доверять мне, мой мальчик.

– Никогда больше не усомнюсь в твоей мудрости, – галантным тоном ответил Адриан. – Пирожных?

– Нет, давай сначала подождем Сабину. Вибия Сабина!

– Минуточку! – крикнула та в ответ, приминая влажными ладонями юбку.

Плотина издала негромкое ворчание, после чего вновь послышался голос Адриана.

– Я даже не надеялся получить должность при штабе, – лениво произнес Адриан и, опершись на локоть, вальяжно откинулся на подушки.

– Чепуха, мой дорогой. Твои способности, твое умение работать с подчиненными – было бы обидно, чтобы все они были растрачены всего на один легион. Да, бразды командования армией в руках Траяна, но бразды управления – в твоих.

В голосе Плотины слышались самодовольные нотки. «Гости наверняка уже потихоньку закатывают глаза, – подумала Сабина, – или же просто пропускают все эти похвальбы мимо ушей и потихоньку напиваются допьяна».

– И это не преувеличение, мой дорогой Публий, если я скажу, что теперь ты второй человек во всей империи.

Увидев Сабину, служанка, спешившая с подносом пирожных, споткнулась и лишь чудом удержала равновесие и, бросив на хозяйку растерянный взгляд, засеменила дальше. Сабина же многозначительно прижала палец к губам – мол, тс-с! Служанка покачала головой и шагнула в триклиний.

– Мы отправляемся в Антиохию раньше, чем император, – вещал Адриан со своего конца стола. – Он может полагаться на меня. К его прибытию все легионы восточной армии будут в полной готовности.

– На протяжении всего похода тебе лучше оставаться в Антиохии, – сочла нужным вставить свое веское слово Плотина. – Так гораздо удобнее.

– Да, тем более что я всегда мечтал побывать в этом городе, – в голосе Адриана прозвучали задумчивые нотки. Когда-то, подумала Сабина, он мог разразиться пламенной речью в адрес знаменитых храмов и колоннад Антиохии, сравнивая их с храмами и колоннадами Рима. Теперь же его голос звучал устало и напыщенно:

– Я уверен, нам есть, чему поучить местных жителей. Говорят, они начисто лишены свойственных нам, римлянам, добродетелей, что им не ведомы порядок и дисциплина.

Сабина нагнулась, чтобы зачем-то еще раз поправить ремешок сандалии. Хватит тянуть, приказала она себе. Мимо, с графином ячменной воды прошел юный раб. Увидев хозяйку, он, опешив, испуганно вытаращил глаза, и не сразу пришел в себя.

– Я слышала, что эти антиохийцы – народ в высшей степени малоприятный, – раздался тем временем из-за двери голос Плотины. – Хитрые, изворотливые людишки. Впрочем, нечему удивляться. Сказывается пагубное влияние Востока. Мужчины все как один страшные развратники, а женщины и того хуже. Ты должен приложить все усилия к тому, чтобы репутация Сабины осталась незапятнанной. Не секрет, что она любительница злачных мест.

О боги, этого ей только не хватало! Сабина выпрямилась, гордо вскинула подбородок и шагнула к двери.

– Я уверен, что Сабина будет мне полезна, – спокойно возразил Адриан. – Хотим мы этого или нет, но мы будем вынуждены поддерживать с местными жителями добрые отношения. Вот здесь-то нам и пригодится ее своеобразное очарование.

– Обещаю сделать все, что смогу, – громко произнесла Сабина, с самой своей ослепительной улыбкой входя в триклиний. – Плотина, уважаемые гости, я рада вас всех видеть.

Плотина оторопела. Рука ее, тянувшаяся за пирожным, застыла в воздухе, как будто сама она превратилась под темно-синим шелком платья в каменное изваяние. Брови Тита медленно поплыли вверх. Гости растерянно переглянулись. Адриан, вальяжно устроившийся на пиршественном ложе, поднес к губам кубок, однако, заметив, что все таращатся на вошедшую в триклиний Сабину, посмотрел в ее сторону. И, поперхнувшись от неожиданности, застыл с кубком в руке. При этом, вино, которое он только что отпил, выплеснулось изо рта и, пролетев красноватой дугой, забрызгало мозаичный пол. «Так тебе и надо», – подумала Сабина.

– Что это? – взревел он, поднимаясь с ложа.

– Ты сам только что сказал, что нам нужно поддерживать с антиохийцами добрые отношения, – ответила Сабина и, сделав невинное лицо, заморгала. – Или тебе не нравится? Просто это последняя антиохийская мода. Мне почему-то подумалось, что если следовать местным обычаям, это должно расположить к нам местных жителей. Скажи, Плотина, ты согласна?

Адриан, Плотина, Тит и еще двадцать самых влиятельных фигур Рима – сенаторов, легатов, офицеров, чиновников – растерянно переводили взгляд от ее обведенных черной краской глаз к тяжелым золотым серьгам, свисавшим едва ли не до обнаженных плеч. По одной руке почти до самого локтя змеился витой браслет. Платье же было таким тесным и узким, что казалось второй кожей, пришитой к ее телу. Более того, оно оставляло одну грудь обнаженной. И как будто этого было мало, сосок был выкрашен алой краской в тон таким же ярко-алым ногтям на руках и ногах.

Лишившись дара речи, Плотина возмущенно отвела глаза. Тит поспешил поднести к губам кубок, лишь бы только – Сабина была готова поклясться – спрятать улыбку.

– Что все это значит? – процедил сквозь зубы Адриан.

– Ну, мы же не хотим, чтобы антиохийцы думали о нас, будто мы, римляне, не знаем местных обычаев, – сладким голоском пояснила Сабина и прошлась по залу, чтобы гости могли взглянуть на нее со всех сторон. Вид слева особенно поражал своей смелостью. – Вот увидишь, Адриан, местные жители в меня сразу же влюбятся. И вообще разве не поэтому ты женился на мне? Ведь я умею очаровывать людей, независимо от их места рождения и положения в обществе.

Адриан открыл было рот, но предпочел промолчать. Плотина залилась краской и сделалась пунцовой до самой шеи.

– Вибия Сабина! – гневно произнесла она.

Сабина же мелкими шажками – большие не позволяло сделать узкое платье – направилась к столу. От нее не скрылось, что все присутствующие, в том числе секретарь Адриана, мальчишка-раб с вином, дюжина слуг и двадцать четыре гостя стыдливо отводят глаза, стараясь не таращиться на ее голую грудь. Не обращая на них внимания, она протянула руку и нежно похлопала Адриана по щеке.

– Дорогой, ты будешь мною гордиться!

– Извини, – добавила она, обращаясь к Титу. – Я пригласила тебя на пир, но вместо вкусной трапезы тебя здесь потчуют ходульными речами.

– Обещаю, что запомню этот пир на всю жизнь, Сабина. Пусть разговор за столом был скучен, зато какой возмутительный скандал!

Сабина улыбнулась. Адриан застыл посреди атрия, провожая последних гостей. Плотина стояла с ним рядом и что-то бормотала в оправдание. Когда же Тит решил последовать примеру других гостей, Сабина схватила его за руку и потащила за собой в сад.

– Давай хотя бы попрощаемся так, как надо. Не думаю, что ты сломя голову бросишься рассказывать всему Риму о том, как низко я пала.

– Но разве не на это ты рассчитывала? – он посмотрел на ее платье, на которое она скромно накинула шаль, как только пир подошел к концу и гости покинули дом. – Скажи, Сабина, что ты задумала?

Сабина пожала плечами и, опершись локтями на балюстраду, посмотрела на залитый лунным светом сад. Даже через шаль она грудью ощущала холодок мрамора и мечтала лишь об одном – поскорее сбросить с себя тесное антиохийское платье. Интересно, неужели низко пасть можно только в неудобном платье?

– Мы ведь прощаемся, не так ли? – спросила она Тита. – Я уезжаю в Антиохию, ты же остаешься в Риме.

– Я должен закончить строительство бань, – уклонился от прямого ответа Тит. – Кроме того, на мне лежат обязанности квестора.

– Ты мог бы поучаствовать в походе. Траян наверняка бы не имел ничего против и даже дал бы тебе должность в своем штабе. Вместо этого Плотина и ее ручные легаты выбили у него должность для Адриана. Но все равно Траян держит тебя на примете. Он как-то раз сказал, что с удовольствием взял бы тебя с собой в поход, чтобы – как он выразился – привить тебе вкус к сражениям. Скажи, почему ты не воспользовался такой возможностью?

– Песок, – ответил Тит. – Насекомые. Местные племена, которые только и делают, что пытаются лишить тебя жизни. Так что покорнейше благодарю. Уж лучше я останусь со своими банями и буду следить за тем, как расходуется городская казна.

– Ты просто зарываешь в землю свои таланты. Кстати, Траян тоже так считает. И пусть ты не стал добиваться для себя должности при его штабе, у него для тебя есть другие планы.

– Интересно, с чего бы это? Помнится, в Дакии трибун из меня был никакой. Да и сейчас я самый нерасторопный квестор во всем Риме.

– Траян говорит, что у тебя отличная голова на плечах. И еще, по его словам, ты один из немногих в Риме, – не считая его легионов, – кто всегда прямо отвечает на все его вопросы. – Сабина подняла глаза на Тита. – В один прекрасный день ты станешь консулом.

– Только не это! – Тит облокотился на балюстраду рядом с ней и посмотрел вдаль поверх цветочных клумб. – Подумай сама, я ведь все завалю!

Сабина не спешила с ним согласиться. Тит, по-прежнему серьезный и задумчивый, в последнее время приобрел уверенность в себе. Это было заметно и по тому, как он себя держал, и по зоркому, проницательному взгляду. Не скрылось это и от Траяна, который имел далеко идущие планы для молодого, но подающего большие надежды Тита Аврелия. Выделяли его и другие влиятельные люди Рима, в том числе и ее отец.

– Я буду скучать по тебе в Антиохии, – сказала Сабина, чувствуя, как защемило сердце от предстоящей разлуки. Тит был ее верным другом с того самого дня, когда он вошел в ее жизнь с букетиком фиалок и, заикаясь, предложил руку и сердце. В Риме, в Дакии, в своих письмах к ней в Паннонию, он всегда был вместе с ней, пусть даже мысленно.

– Я буду тебе писать. Надеюсь, у тебя тоже найдется свободная минута черкнуть мне пару строк? Поскольку у тебя теперь такой богатый строительный опыт, я надеялась получить у тебя совет, как быстро и дешево покончить с трущобами. Я слышала, что трущобы Антиохии – еще страшнее, чем наша Субура. И пока я буду пережидать там зиму, хотелось бы взглянуть на них своими глазами и хоть чем-то помочь.

– Напиши мне, как только доберешься до места и у тебя будут все необходимые факты и цифры. Тогда мы попробуем что-нибудь придумать.

Они выпрямились и обменялись печальными взглядами.

– Ты выглядишь просто потрясающе, – произнес Тит, окинув ее на прощание взглядом с головы до ног.

– На самом деле, никакое это не антиохийское платье, – призналась Сабина. – Я просто попросила портного сшить мне что-нибудь такое, что наверняка потрясет всех, – добавила она, плотнее заворачиваясь в шаль. Почему-то в присутствии Тита ей было неловко в отличие от общества Плотины и Адриана.

– Нет-нет, – Тит поймал край ее шали и потянул на себя, пока та не соскользнула с плеч Сабины. – Не надо стесняться, пусть все увидят, какая ты красавица.

– Неужели?

– По крайней мере я еще не налюбовался. Или ты не знала, что я люблю тебя?

– Что ты сказал?

Вместо ответа, Тит нагнулся и неторопливо поцеловал ее в губы. Его рука скользнула по ее шее, плечам, груди…

– Не надо, – взмолилась Сабина, когда он наконец оторвался от нее.

– Не такие слова я надеялся услышать, – прошептал Тит.

– Я не о поцелуе. Он был потрясающий. Я о другом.

– О том, что я тебя люблю? – При всей их серьезности, слова эти прозвучали довольно легкомысленно. – Да, с того самого дня, когда мы с тобой познакомились, если тебе это интересно. Ты была для меня всем, о чем только может мечтать шестнадцатилетний мальчишка. И с тех пор он не видел ничего лучше.

– Я не знала, – прошептала Сабина. Ей тотчас вспомнились вечера в Дакии, когда она, сидя на коленях у Викса и обняв его за шею, весело болтала с Титом, и от этих воспоминаний ей стало не по себе. – Но почему я? На самом деле, я не такая уж и красивая.

– Тебя любил Викс.

– И ненавидел ничуть не меньше. Тем, кто меня любит, со мной нелегко.

– Лично я не намерен предаваться душевным терзаниям, – шутливо ответил Тит. – Если хочешь хорошо жениться, женись на своей ровне, как сказал Овидий. Мы же никогда не были ровней, ведь так? Если бы мы поженились, я бы доконал тебя своим занудством.

«Занудством, но не ненавистью, как Адриан», – подумала Сабина. При этой мысли ей почему-то стало больно, как будто она потеряла дорого ей человека. Будь она женой Тита, разве стояла бы она сейчас здесь в этом тесном, неудобном платье…

– Прости, – прошептала она, сама толком не зная, за что просит прощения.

Тит вновь нагнулся и поцеловал ее – сначала в губы, затем в обнаженную грудь.

– Спокойной ночи, Вибия Сабина.

– Спокойной ночи.

Сабина осталась стоять у балюстрады, а Тит, что-то насвистывая, пошел прочь. Он даже не оглянулся, однако Сабина проводила его глазами, глядя ему вслед, пока его силуэт не растворился в темноте ночи.

Когда она повернулась, то заметила, что в арке позади нее с перекошенным от гнева лицом застыла Плотина.

– Я все видела, – возмущенно воскликнула императрица.

– Отстань! – бросила ей Сабина и тоже пошла прочь.

 

Глава 21

Викс

– Вот такие дела, центурион, – сказал лавочник, которому я несколько лет платил за то, чтобы он присматривал за сыном Деметры. Он стоял передо мной, неловко переминаясь с ноги на ногу, явно не зная, с чего начать. – Моей жены больше нет, мои собственные дети теперь будут жить у тетки, а у нее нет места для еще одного, и…

– То есть, ты возвращаешь мальчонку мне? – процедил я сквозь зубы. – И это при том, что через две недели мне идти с походом в Парфию?

– Знаю, – вздохнул лавочник и в очередной раз прочистил горло. – Лично я ничего против него не имею, но содержать его больше не могу.

Я посмотрел на сына Деметры, которому уже стукнуло семь. Скажу честно, я едва узнал его, когда, пригнув голову, чтобы не задеть низкий потолок, вошел в лавку. Это был симпатичный для своего возраста мальчуган, светлые кудрявые волосы и выразительные глаза. Правда, сейчас, стоя между мною и лавочником, он выглядел бледным и напуганным и то и дело вертел головой, растерянно глядя то на одного, то на другого.

– Драться умеешь? – спросил я его, сложив на груди руки.

– Нет, – прошептал мальчуган.

– А стрелять из лука?

– Нет.

– Пользоваться ножом?

– Нет.

– Проклятие!

Со своей кудрявой головой и длинными ресницами он скорее походил на девочку. Я вновь повернулся к лавочнику.

– Подержи его у себя еще пару недель. За это время я найду, к кому его можно пристроить.

Мне было слышно, как мальчонка испуганно ахнул у меня за спиной. Но у меня было полно дел, моих собственных дел. На моих плечах лежала ответственность за целую центурию, тем более, сейчас, накануне похода. А времени, чтобы к нему подготовиться, оставалось в обрез, всего две недели.

– Викс, только не это! – воскликнул Прыщ, когда я через складной стол, на котором были разложены мои бумаги, бросил ему ремень и знаки отличия опциона. – Разрази тебя гром, я не желаю быть опционом! Ведь их все ненавидят, и поделом. Скажи, ну почему ты ко мне пристал?

– Потому что ты слишком глуп, чтобы проворачивать за моей спиной свои делишки, слишком весел, чтобы меня ненавидеть, и слишком велик, чтобы тобой можно было помыкать, – ответил я. – Иными словами, ты тот, ко мне нужен. Кстати, ты болван, никакой я тебе больше не Викс, а центурион. Выметайся из моей палатки и займись проверкой готовности оружия. К утру мне нужен подробный отчет, чего не хватает.

– Не было печали! – буркнул Прыщ, и его румяная галльская физиономия стала под цвет его алому плащу. Громко топая, он вышел вон. Никто из моих товарищей по контубернию не обрадовался моего повышению, тем более что по моей просьбе все они оказались в моей новой центурии. Впрочем, рады они или нет – меня не интересовало. Я уже столько лет мечтал стать центурионом и хорошо знал, какие солдаты мне нужны.

Я выпрашивал, выменивал, брал взаймы, подкупал других центурионов, лишь бы только отобрать для похода в свою центурию лучших из лучших.

– Я заплачу тебе недельное жалованье за твоего огромного африканца, как там его имя?

– Африкан. Но даже не надейся, я его тебе не отдам. Потому что он стоит троих.

– Тогда как насчет трехнедельного жалованья? Может, согласишься?

– Ишь, какой умник выискался, – буркнул в ответ на мое предложение другой центурион.

Скажу честно, все они меня не жаловали. Еще бы! Где это видано, чтобы простой аквилифер получил под свое начало легион первой когорты, в то время как они медленно прокладывали себе путь наверх. Закаленные боями вояки, большинство из них лет на десять, а то и двадцать старше меня. Я был самым младшим из них, и то и дело испытывал на себе их суровый нрав, но мне было все равно. Начиная с того момента, когда три когорты Десятого легиона выступили из Мога, чтобы влиться в более мощную колонну, двигавшуюся на восток, я ощущал в груди радостное биение, как будто каждый удар сердца, разгонявший по моему телу кровь, выбивал ликующий ритм «В поход, в поход, в поход!».

Начало марша я помню плохо. Мы вышли из Мога ускоренным шагом, горя желанием поскорее вступить с противником в бой, и каждый вечер валились с ног от усталости, вымотанные настолько, что у нас не оставалось сил даже на жалкий плевок. Центурионы обычно объезжают свои колонны верхом, мне же меньше всего хотелось вылететь из седла на глазах у тех, кем я командовал; тех, кто был обязан меня уважать или даже трепетать предо мной. Так что я, как и все мои солдаты, обвешался оружием и, невзирая на тяжелый вещмешок, сам задавал шаг. Мне было слышно, как в первый день солдаты недовольно переговаривались за моей спиной. В конце концов мне это надоело, и я рявкнул:

– Походную песню запевай! И погромче. А кто не будет драть глотку, тому я лично надеру задницу.

Вскоре моя центурия, время от времени недобро косясь в мою сторону, уже вовсю горланила куплеты про то, как парфяне пользуют своих овец. На недобрые их взгляды я не обращал внимания, а когда наступило время становиться лагерем на ночь, подавив в горле нервную дрожь, командирским тоном принялся раздавать приказы. Более того, когда мне не понравилось, как стоят три палатки, я велел снять их все до одной и поставить заново.

– И это вы называете лагерем? Живо все переделать! – рявкнул я. Солдаты тотчас засуетились, я же не без злорадства принялся наблюдать за ними.

– Вот гад, – услышал я, как проворчал кто-то из них, когда эта процедура повторилась в третий раз. – Еще месяц назад он был такой же, как мы. Стоило императору похлопать его по плечу, как он принялся задирать нос. Тоже мне, центурион!

Не могу сказать, что это сильно меня задело, но проучить наглеца стоило.

– Эй, ты, вперед! – приказал я. Другие легионеры встали вокруг меня. Недовольный неохотно вышел вперед. Мне тотчас стало не по себе: им оказался Юлий. Мой бывший товарищ по контубернию смерил меня колючим взглядом. Что ж, оно даже к лучшему, подумал я. Пусть вся центурия знает, что у меня нет любимчиков, даже из числа моих бывших друзей.

– Давай уясним раз и навсегда, – произнес я начальственным тоном, хотя скажу честно, в душе моей шевельнулся страх. От меня не скрылось, как поморщился стоявший неподалеку от меня Прыщ, как будто точно зная, что сейчас последует. Другие просто отвернулись.

– В чем дело? – хмуро спросил Юлий, и в его голосе слышался вызов. Из всех моих бывших товарищей по контубернию он один болезненно воспринял мое повышение. Но я никак не ожидал, что он так озлобится.

– «В чем дело, центурион»! – рявкнул я в ответ. – Сейчас речь пойдет не о том, где ты проведешь ближайшие три дня, громко выражая свое недовольство. Я притворюсь, что ничего не слышу, пока ты не скажешь что-то такое, чего я при всем желании не смогу пропустить мимо ушей, и тогда я буду вынужден поставить тебя на место. Сегодня ж просто тебе врежу, чтобы не тратить зря время, ни свое, ни других. Если хочешь, можешь дать мне сдачи. В конце концов когда-то мы спали в одной палатке, а иногда даже спасали друг другу жизнь. К тому же сейчас на мне ни шлема, ни медалей.

Мне пришлось врезать ему дважды, прежде чем он тоже замахнулся на меня. Его кулак попал мне под дых – Юлий был ниже ростом, зато более коренастый и крепкий, что даже к лучшему: думаю, все были только рады, что мне попался достойный противник. Я позволил моему бывшему товарищу пустить мне кровянку из носу и выждал, видя, как по его физиономии расплывается самодовольная улыбка. Вот тогда-то я и применил прием, которому научил меня отец. Одно короткое движение, и Юлий полетел лицом в грязь.

– Вот так-то, – произнес я в назидание, выпрямляясь. – Мне наплевать, что мы спали с тобой в одной палатке. Мне наплевать, что когда-то мы сражались бок о бок. Пока ты шагаешь в строю этой центурии, я не услышу от тебя больше не единого слова. – Подняв с земли свою львиную шкуру, я набросил ее на плечи. – А вы все остальные, вы хотя бы знаете, кто я такой? Я тот, кто принес императору голову дакийского царя. Я тот, кто нес вашего орла. И вот теперь я ваш центурион, вы, злобное крысиное дерьмо, так что попридержите языки и делайте, что вам говорят.

– Что такое дерьмо? – спросил меня сын Деметры, когда я вернулся к себе в палатку.

– Это что-то такое, что нужно научиться говорить, чтобы никто не подумал, будто ты девчонка. А теперь найди мне какой-нибудь лоскут.

Мальчонка порылся в мешке и извлек оттуда ворох старой одежды, которую я приготовил на повязки.

– Ты это нарочно придумал?

Я посмотрел на него, как будто плохо понимая, что он здесь делает. Нет, я вправду плохо понимал, зачем я тогда вернулся в лавку, ведь мне ничего не стоило уйти в поход, и все. Но я вернулся и, посмотрев на его симпатичную мордашку, сказал:

– Собирай свои вещи. Мы отправляемся в Парфию.

Наверно, зря я это сделал. Наверно, сначала я должен был хотя бы спросить у Миры, согласна ли она взять с собой ребенка чужой женщины, когда ее собственный был на подходе. Я пока что плохо разбираюсь в женах, но мне почему-то кажется, что в таких случаях с ними нужно советоваться. Наверно, мне с самого начала следовало рассказать ей про сына Деметры. Я же, ухаживая за Мирой, строил из себя образцового жениха, а когда мы поженились, учился жить рядом с ней. И все это время мне так и не подвернулся удобный момент, чтобы рассказать ей про сына другой женщины.

Нет, зря я все не обдумал с самого начала, так было бы гораздо лучше. Но Мира уже уехала в Антиохию, и я не знал, что она мне скажет. Но этот кудрявый мальчуган смотрел на меня своими огромными карими глазищами, и я думал лишь одно: если кто-то не закалит его, не сделает из него настоящего мужчину, этот мир проглотит его, а потом, пережевав и переварив, выплюнет его косточки. Вот и сейчас он, скрестив ноги, сидел передо мной в моей палатке и вопросительно смотрел на меня.

– Так ты нарочно это придумал? И драку, и речь?

– Все, до последнего оскорбления, – ответил я, прижимая в носу лоскут, а сам подумал, смогу ли я после этого и дальше называть Юлия моим другом.

Ладно, какая разница. По идее он и так мне теперь не друг, а подчиненный.

– Зачем ты это сделал? – не унимался Антиной. – Теперь они все злые и ворчат.

– Сегодня ворчат, а завтра перестанут.

– Они тебя не любят.

– От них и не требуется меня любить. Уважать – это да.

– И они уважают?

– Пока нет. По крайней мере пока мы не выиграем пару сражений. А пока нет. Впрочем, я их не виню, на их месте я поступил бы точно так же.

Сын Деметры заморгал пушистыми ресницами. Нет, он точно был похож на девчонку.

– Я научу тебя сражаться, – пообещал я. – Начиная с завтрашнего дня на марше. А пока спи.

– Могу я завтра ехать верхом? – спросил он и, словно белка, юркнул в походную постель. – В повозке так скучно! Ты ведь не едешь верхом!

– Давай, если хочешь. Только потом пеняй на себя, когда отобьешь себе задницу.

Я уже засыпал, когда в темноте вновь раздался его голос.

– Скажи, а как я должен тебя называть?

Я зевнул и задумался. Пока что ему не было необходимости обращаться ко мне по имени. Во время моих редких визитов в лавку он лишь смотрел на меня широко открытыми глазищами и в ответ на мои вопросы невнятно мямлил «да» или «нет».

– В присутствии других называй меня центурион, – ответил я в темноте. – А так можешь назвать Виксом.

– Викс? – робко подал он голос, как будто опасаясь, что ему влетит от меня за подобную дерзость.

– Но ведь ты так бы называл меня, будь я твоим братом.

– Но ведь ты мне не брат.

– Но и не отец, – возразил я, хотя, как мне показалось, он предпочел бы называть меня отцом. Вот только мне это ни к чему. – У тебя был отец. Правда, я с ним не был знаком. Но вот будь я твоим братом, ты бы называл меня Викс. У меня в Британии есть братья и сестры, и они не намного старше тебя. Так что Викс будет в самый раз.

– Викс, – неуверенно повторил он.

– А теперь давай спать, Антиной.

Теперь, когда он стал моим подопечным, мне тоже не мешало запомнить его имя.

Тит

– Как насчет совета? – обратился Тит с вопросом к бюсту отца. Тот лишь посмотрел на него мраморным взглядом: холодный, немой, благосклонный. Тит глубоко вздохнул. Он уже давно не обращался за советом к отцу, вернее, к его каменному двойнику, однако эта старая привычка дарила ощущение уверенности в своих силах. – Мне ведь ни разу еще не приходилось произносить публичных речей. И я надеюсь на твою помощь.

Молчание.

– Ну почему мне никто не хочет помочь? – негромко спросил Тит, переводя взгляд с бюста отца на пустую нишу рядом с ним. Нишу, которую сегодня займет урна с прахом его деда, как только завершится похоронный обряд. Деда больше нет, и он, Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин, теперь глава семьи. Это к нему теперь люди будут обращаться за советом, а не он к ним.

– Снова разговариваешь со статуями? – в дверях, упершись кулачками в бедра, застыла Энния. – Люди подумают, что ты сошел с ума, а ведь ты теперь патерфамилиас. Глава семьи.

Тит простонал.

– Не напоминай.

– Можно подумать, от этого что-то изменится. – Она шагнула к нему, чтобы поправить складки его черной траурной тоги. – Там тебя уже ждут.

– Тогда пожелай мне удачи, – сказал Тит, накидывая на голову складку черной шерстяной ткани. Он сам не знал, кому предназначались эти слова, то ли отцовскому бюсту, то ли любовнице.

Небо было холодным и серым, что, однако, не мешало огромному множеству людей прийти, дабы воздать последние почести бывшему консулу и выдающемуся государственному деятелю Рима. Под торжественные звуки медных труб Тит шагал рядом с плакальщиками в масках, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Выставлять напоказ свое горе было бы неприлично. За ним, рыдая, шли его сводные сестры – женщинам в отличие от него плакать не возбранялось. Главе же семейства полагалось сохранять каменное спокойствие. Лишь в какой-то момент, когда он встретился взглядом с сенатором Марком Норбаном, который, хромая, торопился присоединиться к процессии, Тит почувствовал, как у него тоже защипало в глазах. Кстати, старый сенатор был не один. Рядом с ним в черных платьях шли его супруга и дочь. Приблизившись к колонне, Марк Норбан кивнул Титу как равному.

Нет, я не равный тебе, возразил про себя Тит. Я вообще никому не равный. Мне всего двадцать восемь, и я обычный чиновник. Так что, пожалуйста, не смотри на меня так, будто я важная фигура.

Увы, теперь в глазах окружающих он был важной фигурой – главой семейства, со всеми вытекающими отсюда обязанностями. Тит учтиво ответил на кивок Марка и зашагал дальше.

Будь у него выбор, похоронной процессией все бы и закончилось. Он оставил бы останки в склепе, а сам с облегчением вернулся бы для девятидневного траура домой: установил бы в нише бюст деда и время от времени разговаривал бы с ним, привыкая к своей новой роли.

Но сначала требовалось произнести в адрес покойного хвалебную речь, а для такого важного человека, как его дед, хвалебную речь полагалось произносить публично, с ростральной колонны на Римском форуме, чтобы ее слышал весь Рим.

«Держись, – мысленно сказал себе Тит. – Тебе уже случалось произносить речи. Пусть даже не с Ростральной колонны, где ее будет слушать плебс, чтобы затем перемывать мне косточки, комментируя каждое мое слово, каждую фразу, а заодно гадая, выйдет ли из меня важная политическая фигура или нет». Еще ни разу не произносил он речей перед таким скоплением народа. И что самое главное, это не сенат, где многие тихо дремлют, убаюканные голосами ораторов, вещающих про налоги и петиции. Сегодня его действительно будут слушать, внимая каждому его слову. Тит проглотил застрявший в горле комок. Процессия тем временем достигла форума. Площадь перед колонной была забита до отказа. Возникало ощущение, будто сюда стекается весь Рим. Медные трубы стихли. Почти ничего не видя перед собой, Тит по ступенькам поднялся на платформу и встал лицом к толпе. Обращенные к нему лица казались размытыми розовыми пятнами. Он заморгал, пытаясь вернуть зрению фокус, и в следующий миг увидел все: и нахмуренные брови, и напряженное ожидание, и зевки, и зависть, и насмешливые ухмылки. Нет, лучше бы все по-прежнему оставалось размытым пятном.

Впрочем, взгляд выхватил из толпы несколько дружеских лиц – пару знакомых квесторов, архитектора, который разрабатывал проект новых бань, и других. Стоя между женой и дочерью, сенатор Норбан улыбался, пытаясь вселить в него уверенность. Кстати, сегодня с сенатором была его младшая дочь, Фаустина. Сабина уже отбыла в Антиохию, и до нее наверняка еще не дошла весть о кончине его деда.

«Через месяц ты получишь от нее письмо», – напомнил себе Тит. Увы, он с великой радостью обменял бы письмо, и собственные руки в придачу, на то, чтобы сегодня она была здесь, чтобы стояла в толпе, подбадривая его взглядом. Сабина наверняка улыбнулась бы ему и едва заметно кивнула, помогая избавиться от застрявшего в горле кома… Тит представил ее губы, как он припадает к ним в поцелуе, представил упругость ее груди под своей ладонью, и заморгал, отгоняя наваждение. О боги, разве об этом думают на похоронах, тем более что с минуты на минуту ему придется произносить хвалебную речь в честь покойного деда.

По толпе пробежал шепоток нетерпения, размытые розовые лица насупили брови. Тит прочистил горло, засунул одну ладонь в складки тоги и вскинул подбородок. С чего же начать? Каким полагается быть первому предложению? Он не раз проговаривал для себя свою речь – серьезную, хорошо продуманную, призванную воздать должное многочисленным заслугам деда. И вот теперь он не мог вспомнить ни единого слова.

Тит в отчаянии поводил глазами по толпе, пока его взгляд не упал на сестру Сабины. Фаустина ростом была выше матери, и даже отца. Ее светлые волосы покрывала черная вуаль. Она вся подалась вперед, как будто хотела помочь ему извлечь из глубины души застрявшие там слова, и незаметно кивнула.

Тит прочистил горло.

– Уважаемые граждане Рима, – начал он, сильным, не дрогнувшим голосом. – Марциал говорит нам «Скорбит тот, кто скорбит в одиночку». Но сегодня, когда от нас ушел такой уважаемый человек, как мой дед, Гней Аррий Антонин, мы, граждане Рима, скорбим вместе.

И он гладко, без единой запинки, довел свою речь до конца.

Викс

В народе Антиохию называли восточным Римом, но лично я не нашел с ним ничего общего. Нет, здесь были и колоннады, и акведуки, и цирковые арены, но на Рим это не было похоже даже близко. Местные мужчины отращивали длинные волосы, на манер женщин, и, как женщины, красили ногти. На улицах города звучала самая разная речь – еврейская, латынь и еще добрый десяток неизвестных мне языков и наречий. А еще я всего на одном рынке насчитал больше шлюх, чем во всех римских трущобах. Но, может, это были и не шлюхи вовсе. Просто они так одевались – ярко и вычурно.

– Мой бывший аквилифер? – поприветствовал меня Траян, когда нагрянул с инспекцией в нашу когорту. Впрочем, он не столько проверял нашу готовность к походу, сколько раздавал солдатам обещания богатой добычи и громких триумфов, которые ждали их в наступающем году.

– Надеюсь, морское путешествие не доконало тебя.

– Но было близко к тому, Цезарь, – ответил я, салютуя моему императору.

– Смотрю, ты все еще носишь львиную шкуру, которую снял с Децебала. Неужели тебе не хочется передать ее новому аквилиферу?

– Только через мой труп, Цезарь.

Мех уже порядком поистерся, но я все равно носил его поверх моего алого плаща, и центурион копейщиков вечно хмурил брови, глядя на меня.

– Центурионам не положены никакие шкуры, – не раз строго выговаривал он мне. – Немедленно сними.

– Слушаюсь, – отвечал я и даже не думал выполнять его требование. Эту шкуру я получил из рук самого Траяна. И вот теперь та же самая рука похлопала меня по плечу, поздравляя с повышением. Центурион копейщиков оставил меня в покое. Впрочем, он уже успел проникнуться по мне неприязнью, хотя лично я не питал к нему никакой ненависти. Более того, с нетерпением ждал тех приятных моментов, когда он, сам того не ведая, поможет мне получить его должность. Он был центурионом первой колонны, поскольку возглавлял первую центурию первой когорты, и потому считался первым из центурионов нашего легиона. Я же был уверен, что могу делать это куда лучше этого солдафона.

Антиохия была в буквальном смысле наводнена римлянами. В свое время мне перед дакийским походом казалось, что Мог запружен людьми. Но в дакийском походе было задействовано лишь три с половиной легиона, здесь же их было семь, плюс несколько когорт из западных легионов, как например, наших, из Десятого. К концу года снять в Антиохии комнату было практически невозможно, и я был рад, что предусмотрительно отправил Миру вперед себя, чтобы она могла найти для нас подходящее жилье. Как только я по прибытии оторвался от ее губ, Мира закрыла мне ладонями глаза и провела в небольшое, но уютное жилище, в котором нам предстояло обитать остаток зимы. Моя центурия на зиму расположилась в казармах. В ожидании весны, когда откроются перевалы, солдаты убивали время тем, что пили, точили мечи, рассказывали свои байки. Я же поселился под одной крышей с Мирой.

– Викс, – донесся до меня из кухни ее голос. – Иди ко мне. Вынь из моего таза свой шлем.

– А что он там делает? – ответил я, входя в небольшую кухню. Мира была занята тем, что вынимала из духовки баранью ногу и что-то бормотала над ней.

– Почему мой шлем полон воды?

– От него плохо пахло, и я его помыла, – пояснила Мира. Ее живот уже заметно округлился под фартуком. – Я не желаю даже думать о том, сколько раз ты варил в нем похлебку. Кстати, какая она на вкус?

– Ты вряд ли бы оценила, – ответил я, выливая из шлема воду, после чего принялся вытирать его насухо подолом туники. – Его нужно начистить до блеска.

С этими словами я посмотрел на Антиноя, который, сидя в углу, играл со своей деревянной лошадкой.

– Что ты скажешь на это, приятель? Думаю, у тебя это получится даже лучше, чем у моих солдат.

Не говоря ни слова, Антиной отправился за тряпицей и, когда проходил мимо Миры, та потрепала его кудрявую голову.

– Чтобы к вечеру все было готово. Чистка доспехов считается работой, Антиной. А в шаббат, как тебе известно, мы не работаем.

– Вообще-то в шаббат полагается с аппетитом кушать, – заметил я, глядя через ее плечо на баранью ногу, слегка подгоревшую в отдельных местах. – Вот только вид не слишком аппетитный. Похоже, ты так и не научилась управляться с этой антиохийской духовкой.

– Зато как она управляется со мной!

– Может, нам стоит выписать сюда твою мать?

В ответ Мира огрела меня ложкой. В свете пламени духовки ее волосы казались огненно-рыжими.

– Марш отсюда!

– Слушаюсь! – ответил я и поцеловал свою женушку в губы.

Я вышел из кухни, а за моей спиной раздавалось ее пение. Скорее не пение даже, а веселая декламация, сопровождавшаяся звяканьем кастрюль и сковородок, а время от времени и крепким ругательством. Мира всегда затыкала уши, стоило мне выругаться в ее присутствии, однако вскоре и сама, уронив на пол горшок, негромко сыпала себе под нос сочные солдатские словечки. Антиной потихоньку брал с нее пример.

– Ну почему мне нельзя говорить «вонючий недоносок»? Мира ведь вчера так и сказала пекарю, когда он попытался обмануть нас.

– По мне, так говори, но при одном условии. Если уж взялся ругаться, то ругайся как мужчина. Но только не в присутствии моей жены.

– Я все слышала, – сказала Мира, даже не оборачиваясь.

Когда я, по прибытии в Антиохию, появился на пороге дома, ведя за руку семилетнего Антиноя, она сначала вопросительно посмотрела на меня, затем на него и сердито спросила:

– И кто эта хорошенькая девочка?

В ответ на что Антиной сделал злое лицо, пятерней взлохматил свои золотистые кудри и заявил:

– Я мальчик.

– Наверно, мне следовало рассказать тебе о нем раньше, – покаянно произнес я, набравшись смелости, и под конец моего повествования Мира уже почти на меня не сердилась. А если и сердилась, то совсем чуть-чуть – ровно настолько, чтобы слегка подправить мне лицо первой попавшейся под руку сковородкой, не успей я вовремя найти убежище за спинкой стула. Похоже, нам, мужчинам, следует сначала спрашивать у наших жен, не согласятся ли они воспитывать чужого ребенка. Более того, делать это желательно до того момента, как вышеназванный ребенок переступил порог вашего дома. Но Антиной буквально с первых же минут ходил за Мирой хвостом, готовый угодить ей во всем. Стоило же ей похвалить его, как он светился такой счастливой улыбкой, что вскоре она оттаяла.

– Он будет хорошим братом Иммануилу, – сказала она как-то раз, потирая живот. – Интересно, они будут похожи?

– И когда ты только поверишь, что он не мой сын? Я ведь тебе уже говорил, мать Антиноя родила его еще до того, как я познакомился с ней. Его отец был мелким писарем из Вифинии и умер еще до того, как я получил назначение в Мог.

– Это ты так говоришь, но какой мужчина взялся бы воспитывать чужого ребенка? Кроме того, он похож на тебя.

С этими словами Мира посмотрела на Антиноя. Тот слегка вразвалочку – не иначе как в подражание мне – расхаживал по своему новому дому.

– И с чего ты взяла, будто он на меня похож? – огрызнулся я. – Для этого он чересчур хорошенький. Просто он вылитая мать.

– То есть его мать была хорошенькая? – спросила Мира тоном, который не предвещал ничего хорошего. – Красивее даже меня?

– Пойду, проверю, как там мои солдаты, – уклонился я от ответа и поспешил выйти вон. Пусть я был женат всего несколько месяцев, но и этого довольно, чтобы понять: мои шансы победить в этом споре нулевые.

Однако вскоре наши отношения наладились снова. И теперь Антиной, напевая в углу, тряпицей надраивал мне шлем, Мира пела что-то свое в кухне, я же поискал иглу, чтобы починить порванную подкладку.

– Где нитки? – крикнул я.

– Швейные принадлежности в корзинке рядом со стулом, – не оборачиваясь, крикнула в ответ Мира. – Или ты забыл?

– Я еще не успел привыкнуть.

Теперь мои сандалии поселились под кроватью, рядом с точильным камнем. Ветошь для чистки шлема и доспехов приютилась рядом с ворохом шитья, а мои грязные туники отправлялись в корзину рядом с кроватью, вместо того, чтобы валяться на полу.

– Теперь я ничего не могу найти, – жаловался я первую неделю после прибытия в Антиохию.

– Ничего, привыкнешь, – отмахнулась Мира. – Кстати, этот фриз на стене лучше убрать.

– А что с ним не так?

– На нем танцующие девушки.

– Но ведь они же одетые.

– Они люди, а в доме нехорошо иметь изображения или скульптуры людей, – пояснила Мира, – можно лишь такие вещи, как плющ, цветы и вазы.

– Ответь, людей почему нельзя?

– Бог не любит, когда создаются изображения по его образу и подобию. От этого, – серьезно добавила Мира, – всего один шаг до идолопоклонства, Верцингеторикс из Масады.

– Не смей меня так называть! – я даже поморщился.

– Но ведь это так, – настаивала Мира. – Ты последний сын Масады.

– И теперь последний сын Масады должен закрасить этот несчастный фриз?

– Да, если он хочет, чтобы в его семье царил мир. Не говоря уже об ужине.

На следующий день я замазал фриз. Филипп, у которого – когда он не играл в кости – имелся небольшой дар рисовальщика, набросал поверх изображение виноградных лоз, перевитых лентами. Мира расцеловала его в обе щеки и от души накормила жареным гусем.

– Викс, неотесанный ты мужлан, – пожаловался Филипп. Надо сказать, что в отличие от Юлия он воспринял мое повышение не столь болезненно. – И где ты только берешь таких красивых женщин?

– Просто мне везет, – ответил я, причем совершенно искренне. Примерно половина центурионов были женаты, но их жены были или толсты, или рябы. Кроме того, у всех до единой был противный пронзительный голос, что твой горн, который созывает на построение.

Мира же с ее легкой походкой, живыми глазами, голубым платком на волосах казалась среди них царицей. В Антиохии ей нравилось. Ей понравился легион, понравилось морское путешествие из Рима. Малоприятные вещи – пауков, томительные часы путешествия, странные местные обычаи – она пыталась побороть потоком проклятий или же, закатав повыше рукава, бралась за работу.

– Итак, пауки, – говорила она, размахивая метлой с таким усердием, что пыль летела в разные стороны. – Живо ступайте отсюда. И ты песок, тоже.

– Она ждет, когда весной начнется поход? – Прыщ не поверил своим ушам.

– По ее словам, да, – ответил я, гордясь в душе своей женой.

– Но ведь центурионы оставляют жен дома.

– Эта кампания не то, что тогда в Дакии, когда, кроме армии и обоза, у нас ничего не было. На этот раз император берет с собой всю свою свиту – дабы принимать всех этих армянских царей. Прачек, поваров, писарей, цирюльников, музыкантов. Я раздобыл для Миры местечко вместе со швеями. Она и мальчонка будут путешествовать вместе с императорской челядью.

– Везет же некоторым, – вновь проворчал Филипп, однако Прыщ ткнул его локтем в бок. – Извини, центурион.

Я махнул рукой, но сам задумался. Отношения с моими бывшими товарищами уже были не те, что раньше. Филипп, Прыщ, другие солдаты иногда наведывались ко мне вечерком. Мира кормила их сытным ужином, они выкладывали мне последние новости. Спустя пару месяцев стал приходить и Юлий, правда, он ни разу не вспомнил о том, как я на виду у всех уложил его лицом в грязь. Но стоило нам облачиться в доспехи, как они тотчас вытягивались в струнку и салютовали мне. Но даже вечером, сидя со мной за одним столом, они не спешили, как бывало, сыпать солеными шутками или перемывать в моем присутствии косточки другим офицерам.

«Да и с какой стати? – писал мне Тит в длинном письме из Рима. – Они знают, что ты развлекаешь других центурионов байками о своей службе рядовым легионером. Поверь, приятель, начальникам доверия нет ни у кого».

Тит теперь сделался в Риме большим человеком. В конце года умер его дед, и даже до Антиохии дошли слухи о том, какое огромное наследство приплыло к нему в руки. Честное слово, я с удовольствием взял бы у него деньжат взаймы. Жалованье солдатам поступало регулярно, но какой толк от богатого друга, если к нему нельзя обратиться в тощие годы? Правда, я слышал от одного из секретарей, что даже сам Траян подумывал о том, чтобы одолжить у Тита денег. В общем, подумав, я решил, что идти по стопам императора лучше не стоит.

– Ну как? – Антиной скакал передо мной со шлемом в руках, явно довольный собой.

– Сияет, как зеркало, – ответил я и выбросил вперед руку. Он же, как я его и учил, нырнул под нее и принялся колотить меня кулачками в грудь. – Отлично, молодец, – похвалил я его и потрепал по курчавой голове. – Главное, не зевать.

– Вот так?

– Подбородок ниже, и сожми крепче пальцы.

– Но не так, а вот так, – поправила его Мира и показала, как нужно сжимать кулак. – Большой палец должен быть снаружи, Антиной. Кстати, вовсе не обязательно драться кулаками. Я бы на твоем месте не стала недооценивать ногти, ими можно неплохо расцарапать противнику грудь или лицо.

– И где же ты научилась драться? – с улыбкой поинтересовался я у своей драгоценной супруги.

– Когда у тебя пять кузенов, которые вечно тебя дразнят, и шесть двоюродных сестер, которые царапаются, научишься чему угодно.

– А теперь проверим, научили ли они тебя бороться, – с этими словами я обхватил жену за талию.

Мира взвизгнула и, сжав кулаки, принялась осыпать ударами мне плечи. Антиной подошел ко мне с другой стороны и принялся колотить кулачками мне в бок.

– Двое против одного? Так не честно! – рявкнул я, отпуская Миру. Она захихикала.

– Ну, все, хватит дурачиться, идите-ка лучше оба умойтесь, а то вы все в пыли.

– Слушай, что она говорит, – сказал я Антиною, как мужчина мужчине.

– Женщины, – вздохнул тот, с видом маленького мудреца и бросился за тазом.

Умытый и чистый, я занял свое место за небольшим столом. Антиной уселся рядом со мной. Мира покрыла голову и принялась читать первую субботнюю молитву. Свечи отбрасывали на стол теплые желтые круги, смягчая строгую белизну стен и придавая блеск ее глазам, пока она нараспев читала слова древней как мир молитвы. Я понемногу учился понимать еврейскую речь, как, впрочем, и Антиной. Бритт, грек и еврейка – странная, однако, компания сидела за субботним столом! Когда молитва закончилась, я вилкой разложил по тарелкам куски жареной ягнятины, и все с аппетитом принялись за еду, особенно Мира. Не то что патрицианки, у которых как будто нет желудка. Время от времени я замечал, как она, посматривая на Антиноя, за обе щеки уплетавшего свой ужин, касалась своего округлившегося живота. В эти минуты она наверняка думала о том, каким будет ее собственный сын, когда ему исполнится семь. Лениво положив руку на спинку стула, я потягивал пиво и придирчиво рассматривал наше жилище. Скажу честно, мне нравилось все. Мой стол. Мой ужин. Моя жена. Мальчишка, который в некотором смысле стал моим сыном. И все это под крышей моего дома, который я заработал мечом. Это было на редкость приятное ощущение.

Впрочем, на протяжении всей этой ленивой зимы мое сердце выбивало знакомый ритм: в поход, в поход, в поход!

Весной мы двинулись на Армению, и вот тогда-то получили впечатлений сполна. Мы? Нет, пожалуй, Траян. Горная местность, вершины выше и круче тех, что я видел в Дакии, глубокие зеленые долины между ними. Никаких сосен, как вокруг старушки Сермизегетузы. Лишь стремительные горные потоки и узкие перевалы между отвесных скал. Траян провел по ним восемьдесят тысяч солдат. А в Элегии я собственными глазами видел, как армянские князьки один за другим приходили к нему на поклон и приносили присягу верности. Один из них снял с себя корону и передал ее Траяну. Правда, сделал он это с наглой ухмылкой, которую лично меня так и подмывало смахнуть с его физиономии открытой ладонью. Подозреваю, что этот наглец надеялся, что Траян, произнеся небольшую приветственную речь, вернет корону обратно ему на голову, но Траян этого делать не стал. Вместо этого, он выгнал принца, и мне было слышно, как тот возмущается за дверью, не понимая, что он сделал не так. Я мог бы сказать ему, что именно.

Траян терпеть не мог ухмылок. Швырнув корону секретарю, он велел вынуть из нее драгоценные камни, а саму переплавить на золото.

Этот самый принц потом пытался загладить свою вину, подарив императору коня, который умел в поклоне опускаться на передние колени. Траян разразился громкими аплодисментами, а затем крикнул:

– Поднимите несчастного жеребца. Не хватало, чтобы он принес мне присягу верности.

Однако Адриан заставил коня поклониться еще несколько раз, с восторгом глядя, как животное покорно касается носом его ног. После этого он покинул Элегию и вернулся в Антиохию, чтобы руководить отправкой обозов, что длинной вереницей тянулись за нами вслед. О боги, как я ненавидел этого надменного гордеца! Тем не менее я был вынужден признать, свое дело он делал великолепно. Мне впервые довелось участвовать в кампании, где провиант и все необходимое для армии доставлялось быстро, четко и, главное, без клопов и блох.

Насколько мне было известно, Сабины в Антиохии не было. По крайней мере ее я так и не встретил, ибо еще до моего прибытия она уехала в Египет, полюбоваться на весенний разлив Нила.

– Эх, жаль ты не видел лицо легата Адриана, – присвистнув, сказал одному из центурионов наш старший. Ему так не терпелось сообщить эту новость, что он оставил свою обычную напыщенность. – Я как раз ждал в приемной с выкладками по обозу, когда вошла горничная с сообщением, которое его женушка соизволила послать ему, лишь отъехав от города на приличное расстояние. Более того, она велела горничной передать ее слова во всеуслышание, чтобы Адриан не смог заглушить их своим криком. Но он ничего не сказал, лишь продолжил диктовать письмо. Правда, на следующий день он на целую неделю отбыл на охоту. Готов поспорить, что за это время он перебил половину живности в здешних лесах, – старший центурион покачал головой. – Странный тип. Такому лучше лишний раз не переходить дорогу.

– Я как-то раз рискнул, – отозвался я. – И как видишь, до сих пор жив.

– Ты у нас непобедимый. Не порекомендовать ли мне твою центурию для участия в наступлении на север, под командованием Луция Квиета, – ехидно отозвался старший центурион. – Это тотчас выбьет из тебя лишнюю прыть.

– Слушаюсь, центурион, – ответил я. Внутри меня все пело. Армения пала в одночасье, но там еще оставались очаги сопротивления, на подавление которых Траян отправил отборную берберскую конницу.

Я плохой наездник, равно как и восемьдесят солдат пехоты под моим началом. Зато я натаскал их на долгие марши, и, боги свидетели, мы показали, на что способны. Мой час пробил. В тот год Траян сокрушил Армению. Был в этом и мой вклад.

– Квиет высоко отзывается о тебе, – сказал император во время очередного смотра. – Обычно он не слишком жалует пехоту. Тем не менее он снизошел до того, чтобы сказать мне, что от твоих солдат была польза.

– Значит, я их правильно готовил, – ответил я.

– Это как же? – в глазах Траяна блеснул огонек. Отмахнувшись от двух секретарей, что топтались рядом с какими-то депешами, он полностью переключил внимание на меня.

– Я разрушаю строй, Цезарь, – ответил я, – давая моим воинам возможность свободно перемешаться по полю сражения, вести бой независимо друг от друга. Однако по первой же моей команде они вновь выстраиваются «черепахой» или клином.

Я с трудом подбирал слова, чтобы описать то, чего я добивался от моих солдат. Скажу честно, поначалу мои нововведения им пришлись не по душе: легионеры вообще не любители перемен. Неудивительно, что все как один жаловались, что их заставляют покидать формацию, внутри которой они чувствовали себя в относительной безопасности. Но я не отступился и всю зиму, пока мы стояли в Антиохии, продолжал натаскивать их на новую тактику ведения боя. И вот теперь я отточил их умения, доведя их до совершенства, среди скал и рек Армении.

– Я хочу, чтобы они умели сражаться против любого противника и в любых условиях.

– Сразу видно, что передо мной бывший гладиатор.

Траян ничего не забыл.

– И, главное, это идет на пользу делу.

– Я до сих пор ношу твой шрам. Когда это было? Лет десять назад? – Траян закатал рукав, чтобы посмотреть на розовый рубец на все еще сильной, мускулистой руке, и покачал седой головой. – Клянусь Юпитером, я старею. Думаю, я снова отправлю тебя с Луцием Квиетом.

И мы отправились, и не раз – то в разведку, то за добычей, то в ночные вылазки, чтобы под покровом темноты наносить стремительные, смертельные удары по врагу. Где я только не был с моей центурией! Мы шагали извилистыми горными тропами, карабкались по скалам, взбирались на каменистые холмы, ползли на брюхе по низкорослой летней траве, переходили вброд горные потоки, опираясь на щиты, чтобы нас не снесло быстрым течением. Я убивал бородатых узколицых армян, я получил еще три памятные медали, и, когда приказывал моим солдатам разбиться на десяток небольших подвижных отрядов, которые в считанные секунды пронзали строй врага, рубя его на мелкие куски, никто больше не ворчал и не жаловался. Мои солдаты называли меня упрямым ублюдком, зато в нашей центурии памятных медалей за участие в кампании было в разы больше, чем в любой другой из нашего Десятого. Я же шагнул на две ступеньки выше. Центурион, что был по рангу на ступеньку старше меня, погиб, а тот, что был перед ним, умер от лагерной лихорадки, так что император быстро передвинул меня на их место.

– Теперь ты не младший центурион! – ворковала Мира, когда я пришел к ней в тот вечер. Ее ловкие руки, умеющие работать иглой и ниткой, снискали ей место среди императорской челяди. Теперь она ехала в повозке вместе с другими женщинами, перемывая мужчинам косточки и занимаясь починкой одежды огромной императорской свиты, которую Траян таскал за собой на протяжении всей Армянской кампании. – Представляешь, как ненавидят тебя другие центурионы! Ты обскакал их всех. А как должен быть рад старший центурион!

– Это точно, поет и прыгает от восторга, – с этими словами я надел на палец Миры перстень с жемчугом. – Ну как, нравится? Я снял его с толстого армянского вельможи, которого мы захватили в плен.

– Смотрится внушительно, – с хитрой улыбкой ответила жена, любуясь кольцом. Теперь мы с ней вместо уютной антиохийской квартирки жили в походной палатке. Однако Мира с прежним усердием выметала песок и вытряхивала из наших походных постелей пауков. Она умудрялась поддерживать такой образцовый порядок, что я никогда не мог найти свои вещи, не зная, где она их прячет.

– Где дети? – спросил я и потерся носом о шею Миры.

– Сегодня их на ночь взяла к себе Мириам. Антиной сам отнес младенца к ней на руках. Он ведет себя, как настоящий брат. А я-то думала, что мальчики не любят маленьких детей.

– Своих всегда любят.

Наша дочь родилась на месяц раньше срока во время весеннего марша между Антиохией и Элегией, как будто ей не терпелось поскорее увидеть этот мир. Мира слегка расстроилась, так как ожидала мальчика, я же был рад тому, что ребенок появился на свет без лишнего шума. К тому же, когда у нас с Мирой пойдут мальчики, нам не избежать ссор по поводу ужасного ритуала, который назывался не то брит, не то брис. Ладно, как бы он там ни назывался, я не позволю, чтобы мои сыновья прошли через него.

– Только через мой труп! Я не позволю уродовать моего ребенка! – в ужасе воскликнул я, когда Мира ввела меня в курс подробностей этого жуткого ритуала. – Даже не мечтай!

– Меня не заставят это сделать? – испуганно спросил Антиной.

– Ни за что на свете! – ответил я. – Ни тебя, ни наших детей.

Мира обиженно поджала губы, что означала одно: следует ждать неприятностей. На мое счастье, у нас родилась темноволосая малышка Дина с розовыми пальчиками, которые она – не иначе, как следуя моему примеру – постоянно сжимала в кулачки. Так что на время спор по поводу бриса утратил свою остроту.

– Раз Мириам взяла Дину на ночь, почему бы нам этим не воспользоваться? – произнес я, увлекая жену к походной постели.

– Зато завтра мне придется взять к себе ее сына, – ответила Мира между поцелуями. – Я пообещала ей, в обмен за то, что сегодня она даст нам побыть вместе.

– Отлично. Потому что завтра мне снова в поход. Пожелай мне удачи.

В этот раз нам привалила крупная удача – мы взяли в плен сатрапа, путешествовавшего со своей свитой и богатым обозом. Это был наш первый крупный улов этим летом. К осени у Миры на руке уже сверкал сапфировый браслет, а на шее висела золотая цепь, украшенная аметистами. Антиной получил в подарок короткий сирийский лук и пару кинжалов с рукояткой из слоновой кости. Даже малышка Дина удостоилась серебряного браслета, о который она точила свои крошечные зубки.

Плотина

– Госпожа, – Плотина почувствовала, как кто-то схватил ее руку и принялся осыпать ее поцелуями. – У меня нет слов, чтобы выразить тебе благодарность за твое содействие. Богиня, снизошедшая с небес до нас, простых смертных, дабы даровать нам свое благословение…

– Только не надо льстить мне, сенатор. – Плотина с трудом высвободила пальцы. Такого количества поцелуев она не удостоилась за всю свою супружескую жизнь.

– Богиня, – продолжал тот. От избытка чувств даже его лысина сделалась пунцовой. – Я закажу себе статую Юноны с твоим лицом. Ибо это она сейчас стоит передо мной во всем своем ослепительном величии!

Для убедительности он даже прикрыл ладонью глаза. Плотина же благосклонно склонила голову, однако поднимать его с колен не стала. Все-таки приятно, когда тебе поклоняются.

– Надеюсь, ты не забыл, сенатор, о том небольшом одолжении, о котором я тебя просила?

– Как я мог о нем забыть?! Уверяю тебя, этим делом я займусь лично.

– Прекрасно, и главное, поскорее.

Плотина вычеркнула из таблички еще одно имя. Письма Траяна, приходившие с востока, содержали маловато похвал в адрес дорогого Публия, хотя других ее муж превозносил едва ли не до небес. Например, он неизменно упоминал некоего Авла Корнелия Пальму, который в свое время одержал ряд побед над арабами Наббатеи. Постоянно мелькало в письмах и Луций Публий Цельс, причем его имя неизменно сопровождали самые хвалебные отзывы. Но разве можно допустить, чтобы их звезды сияли ярче, нежели звезда ее дорого Публия?

И как только Плотине стало известно, что некий знаменитый сенатор в данный момент находится на грани разорения, как ее задача стала существенно проще. Стоило предложить приданое для дочери и оплатить закладную за дом, прежде чем тот пошел с молотка, как сенатор даже глазом не моргнул, услышав цену, которую Плотина назвала в обмен за свою щедрость.

– Немножко клеветы, – шепнула она. – Только ненавязчиво. Где-нибудь на пиру. Словечко в разговоре с одним, словечко с другим. Например, можно вспомнить, что в юности Пальма соблазнил дочь одного достойного римского семейства, а когда отказался жениться на ней, девушка наложила на себя руки. Или что консул Цельс неплохо набил себе кошелек на своей предыдущей должности.

Крошечная ложка клеветы, которой, однако, достаточно, чтобы запятнать в глазах остальных доброе имя того или иного человека. Ведь тот, о ком поговаривают, будто он развратник или вор, никогда не будет назван преемником императора.

– Надеюсь, ты понимаешь, чего я от тебя хочу. Пойми, я пекусь о благе Рима.

– Разумеется, госпожа.

– Можешь также добавить пару словечек о бывшем консуле Сервиане, – добавила Плотина, подумав. Шурин Публия, он также постоянно упоминался в письмах Траяна. – Надеюсь, ты не забудешь шепнуть кому-нибудь на ушко, что в частной жизни он похотливый пьяница.

– Этому никто не поверит, госпожа. Сервиан – самый порядочный человек во всем Риме.

– Что ж, тогда у тебя есть те двое.

Что ж, на сегодня, пожалуй, хватит. Сенатор, кланяясь и рассыпаясь комплиментами, попятился вон. Плотина же убрала свою восковую табличку и слегка поправила прическу, тронутую на висках благородной сединой.

– Мое лицо на статуе Юноны, – громко сказала она, глядя в зеркало. – Надеюсь, дорогая сестра, ты не будешь на меня в обиде?

Ей не было нужды идти в храм, чтобы поговорить с богиней. Ее небесная сестра и так внимала каждому ее слову. Плотина в этом не сомневалась.

 

Глава 22

Зима 114 года н. э.

Тит

– Энния! – Тит вышел в атрий, где та отчитывала двух молоденьких рабынь за то, что те недостаточно расторопны со стиркой. – Будь добра, взгляни вот на это. Скажи, я правильно это прочел?

– Ты же знаешь, что я не умею читать, – Энния жестом велела рабыням уйти, а сама подошла, чтобы взглянуть на свиток в его руке. – Это императорская печать?

– Она самая, – Тит снова пробежал глазами письмо, краткое и четкое, написанное размашистым солдатским почерком. – Если не ошибаюсь, император написал его собственноручно.

– И оно пришло сюда из Армении, – было видно, что Энния потрясена. – И что он говорит?

– Траян просит моего отчета по баням, а также спрашивает моего мнения касательно ряда других дел. С другой стороны, зачем ему понадобилось мое мнение? У меня его вообще нет. Хм, понятно, он просит у меня денег.

Энния усмехнулась.

– Да, быстро вести разлетаются по миру!

– Это точно.

После смерти деда сюрпризы посыпались на Тита как из рога изобилия. Но самым главным стали условия завещания. Дед завещал ему все свое имущество, в чем, собственно, не было ничего удивительного. Что поражало, так это размер наследства.

– Ну, кто бы мог подумать, что старик окажется таким толстосумом, особенно если учесть, как скромно он жил последнее время, – не переставала удивляться Энния. Неожиданно для себя Тит стал владельцем внушительного денежного мешка, не говоря уже о таких на первый взгляд прозаических, однако в высшей степени доходных вещах, как серебряные рудники, лесопильни, земельные участки в Остии, Равенне и Брундизии, виллы в Байах, Тиволи и на Капри, флот зерновозов, гладиаторская школа и доходные дома на Эсквилине.

Не иначе как весть о свалившемся на него богатстве разлетелась на крыльях ветра, коль она достигла другого конца империи. Военная кампания вещь недешевая, честно признавался в письме Траян. «Если ты дашь мне взаймы денег, я смогу оплатить солдатам их жалованье в зимние месяцы. Со своей стороны, я не забуду оказанную мне услугу».

– Выходит, даже императоры влезают в долги, – заметил Тит, направляясь к себе в кабинет. – Особенно когда им нужно содержать такую огромную армию. Что ж, пойду отдам распоряжение о ссуде.

– Которую ты никогда не получишь назад, – скала Энния. – Императоры, они все одинаковы. Когда они говорят «дай взаймы», это означает просто «дай».

– «Приятно подчиняться, когда вами правит достойный», – процитировал крылатую фразу Тит и быстро набросал самому себе записку, чтобы завтра не забыть поговорить с управляющим. – Если Траян попросит, я готов отдать за него свою жизнь. Кто я такой, чтобы отказывать ему в деньгах?

– Так недолго и разориться.

– Что ж, может, и разорюсь. Зато буду любим.

– Если ты и дальше собираешься разбрасываться деньгами, найди себе богатую жену, – сердито пробормотала Энния. – Кстати, коль о жене зашла речь, саранча скоро начнет слетаться. Причем двое из них сказали, что захватят с собой дочерей.

– Думаю, они бы предпочли, чтобы их назвали гостями, а никак не саранчой, – одернул Эннию Тит и со вздохом переспросил: – Дочерей, говоришь?

– И еще племянницу, – ледяным тоном уточнила Энния.

– Надеюсь, ты их как-нибудь разместишь, только не рядом со мной.

Как только весть о богатом наследстве, оставленном ему дедом, разнеслась по всему Риму, Тит не знал отбоя от женщин. Коллеги, которые раньше едва замечали его на пирах, не только умоляли его прислать им приглашение, но и приводили вместе с собой орды незамужних женщин. Так что зима для Тита превратилась в нескончаемый парад чьих-то сестер, дочерей, внучек и племянниц.

– Да, зря ты не женился раньше, когда дед был еще жив, – укоризненно заметила Энния, убирая со спинки стула плащ, чтобы энергично его тряхнуть. – Теперь же ты самый завидный жених в Риме, и не сочти за дерзость, если я скажу тебе, что я еще не видела ни одной девушки, которая бы не напомнила мне акулу, приплывшую на запах крови.

– Должны же быть хотя бы несколько таких, кому кровь… неинтересна.

– Смотри во все глаза, господин. В один прекрасный день я захочу отойти от дел. Поверь мне, не так-то это легко одной вести такой огромный дом…

– Довольно ворчать, – Тит прервал поток излияний Эннии, прекрасно зная, что той польстило, когда он попросил ее остаться в качестве домоправительницы.

– Я? – удивилась тогда она. – Мне казалось, моя помощь требуется лишь для того, чтобы помочь тебе перебраться из твоей старой квартиры назад в фамильный особняк, и на этом все кончится. Ведь теперь тебе требуется настоящий управляющий.

– Можно подумать, ты не справишься с этой глыбой мрамора, – поддразнил ее Тит. Как только закончился траур, он, как и положено, перебрался назад в фамильный особняк. И хотя теперь он официально считался главою рода, ему было непривычно бродить по дедовскому дому в новом качестве, качестве полноправного хозяина. – Кроме тебя, я не вижу никого, кто бы управился с этим домом.

– По-моему, тебе пора от меня избавиться, – возразила Энния, пристально глядя ему в глаза. – Теперь, Доминус, ты можешь выбрать себе самую красивую и самую знатную из всех красивых и знатных девушек Рима. Зачем тебе домоправительница, которая разговаривает, как уличная торговка. Я ведь прекрасно знаю, кто я такая.

– И я тоже. И я знаю, чего ты стоишь, – с этими словами Тит приподнял худое запястье и надел на руку Эннии тяжелый золотой браслет, украшенный цветами из драгоценных камней. Это была первая по-настоящему дорогая вещь, которую он мог себе позволить, не думая о том, что она обошлась ему в его месячное жалованье. – И я хочу, Энния, чтобы ты осталась. И если кто-то другой попробует переманить тебя, честное слово, я тотчас удвою предложенную сумму.

– Хм, – задумчиво произнесла Энния.

– Правда, для начала я буду вынужден проверить, что такое предложение имеется.

В ответ Энния фыркнула и протянула руку, любуясь браслетом.

– Что ж, пожалуй, я все же останусь. А не то какая-нибудь девица возьмет тебя в оборот, чтобы потом, присосавшись как пиявка, отравить тебе жизнь.

– Ну, когда ты рядом, этого можно не опасаться.

И Энния осталась следить за его домом, рабами, пирами, гостями и делала это так, как никто другой. Ни одна девушка не прошла в дом, минуя ее придирчивый взгляд, которым Энния окидывала любую гостью с головы до ног.

– Полчаса, – вновь напомнила она ему и тотчас ушла, чтобы крикнуть мальчишкам-рабам, чтобы те несли вино, если не хотят, чтобы она поджарила им задницы. Тит же откинулся на спинку кресла и вновь пробежал глазами письмо императора.

«Как продвигается строительство моих бань? – писал Траян ниже, после просьбы о ссуде. – Я подумываю о том, а не поручить ли тебе также раздачу хлеба. Последнее время я стал замечать разного рода махинации, и мне бы хотелось, чтобы этим делом занимался кто-то честный. Напиши мне, что ты думаешь по этому поводу…»

Тит оторвал глаза от письма и посмотрел на бюст деда. Посмертная маска была с почестями помещена при входе в дом, а вот кабинет украшал менее официальный скульптурный портрет, с хорошо знакомой хитринкой в мраморных глазах.

– Император просит моего совета, – вздохнул Тит. – В странные, однако, времена мы живем, дед.

Он до сих пор смущался, раздавая приказы слугам или восседая в кресле в роли судьи, когда управляющие докладывали ему о тех или иных сложностях, когда ставил свое имя под документом и скреплял его семейной печатью. В глазах людей он больше не был мечтательным юношей, ходячим сборником цитат. Сестры смотрели на него с уважением и больше не отчитывали за взъерошенные волосы или рассеянность. С его мнением теперь считались, к его голосу прислушивались. Встречая его на улице, люди спешили поклониться ему.

– Ну, кто бы мог подумать! – произнес Тит, обращаясь к деду и, встав с места, отправился встречать гостей.

Викс

Всего один год, и Армении как не бывало.

– У Рима появился достойный повод для ликования, – напыщенно произнес по этому поводу один из трибунов Десятого легиона, никчемный патрицианский отпрыск, у которого еще не до конца сломался голос. – И эта победа наша.

– Ты полегче, сынок, – осадил его я. Впрочем, этот сопляк был прав. Рим взорвался ликованием, когда до столицы дошла весть о том, что империя приросла новой провинцией, причем почти молниеносно, а потом, не успели мы перевести дух и отпраздновать Новый год, как за Арменией последовала Месопотамия. Не успели мы вторгнуться в пределы Парфянского царства, как тотчас разразились радостными криками при виде плодородных земель, что простирались перед нашим взором между Тигром и Евфратом. Эта земля была двух цветов: плоское желтоватое пространство пустыни по берегам рек расцветало пышной зеленью, скалы и барханы сменялись тучными пастбищами, на которых паслись стада коз. Завидев приближение римского орла, их пастухи в спешном порядке сворачивали свои шатры и снимались с места. Между двумя главными реками местность прорезали русла тысячи мелких ручьев и речушек, и в наших сапогах от рассвета до заката булькала вода, столько из них мы ежедневно переходили вброд. Траян пешком переходил каждый брод, каждый мост, шагая рядом с нами, горланя вместе с нами непристойные походные песни. Я не раз незаметно смахивал слезы, глядя, как он, по-прежнему сильный и выносливый в свои шестьдесят с лишним лет, ведет за собой нас, гораздо более молодых, чем он; ведет, ничем не прикрыв от палящего солнца седую голову. Думаю, при виде этого слезы смахивал с глаз не я один. Потому что на всем белом свете нет существа более сентиментального, чем рядовой римский легионер.

В том году мы зажали Месопотамию в огромные клещи: Луций Квиет с востока, Траян – с запада. Теперь я постоянно состоял при Луции. Ему нравились мои выносливые солдаты, которые без труда поспевали за конницей, одним броском могли поддержать любое наступление или же, если требовалось, неслышно залечь в засаде, чтобы в нужный момент с криками выскочить из темноты, потрясая сталью. Кровопролитные схватки, пьянящие победы – эта война была как вино. Как песня, как женщина, с той разницей, что за ней не нужно было ухаживать.

Правда, тем летом во время одной ночной вылазки мы потеряли Юлия. Это случилось, когда я вместе с парой десятков солдат бросился вдогонку за остатками месопотамской когорты после того, как мы в глухую полночь изрубили в мясо их лагерь. Вернувшись, я обнаружил Юлия мертвым. Он лежал на спине, глядя на меня незрячими глазами, и из его бока торчал обломок копья. Я тихо плакал. Прыщ, воя на луну, выдернул из раны копье, и я был вынужден скрутить моего опциона, когда тот в бессильной ярости пытался колотить меня по плечам своими пудовыми кулаками. Мы с ним вдвоем собственными руками вырыли для Юлия неглубокую могилу, а когда другие солдаты попытались нам помочь, рявкнули, чтобы они нам не мешали. Мы положили тело Юлия в могилу на берегу Евфрата, и я зарыл в плодородную землю Месопотамии две дополнительные бляхи, которые сорвал с собственной груди, – в знак того, что прежде чем враг нанес ему смертельный удар, он успел отправить на тот свет двух парфянцев. Один из моих лучших разведчиков был сыном каменотеса, и я поручил ему начертать на камне имя Юлия.

– Напиши, что здесь лежит потомок самого Юлия Цезаря.

– А что, он им был? – недоверчиво уточнил мой разведчик.

– Был.

Вся центурия застыла в почетном карауле рядом с могилой Юлия. Один за другим солдаты лили в землю вино. Мои солдаты. И пусть не все они жаловали меня, но они уважали мое имя. А как любили они прихвастнуть своими победами перед солдатами других центурий! Послушать их, во всем Десятом легионе не было центурии, которая могла бы тягаться с ними по части воинской доблести! Выстраивались ли они черепахой, превращаясь в один огромный щит, или же сорока отдельными парами врезались в фаланги месопотамских воинов, в тот год удача была всегда на их стороне. Будучи острием копья, они просто не знали, что такое поражение. Они были сама стойкость, ходячее воплощение смерти, которую они несли врагу. Месопотамия пала. Я поднялся ступенькой выше.

И снова в поход, в поход, в поход!

В конце года мы вернулись на зимние квартиры в Антиохию.

– Слава богу, – сказала Мира, которой каким-то чудом удалось снять для нас крошечную комнатушку на первом этаже многоэтажного дома в западной части города. – Не могу сказать, что мне не понравилось это небольшое приключение. Было приятно видеть, как в прекрасную, цветущую страну вторгается стая саранчи в солдатских доспехах, чтобы все крушить на своем пути. Но лично я предпочитаю дать жизнь нашему ребенку в чистой постели, а не в походной палатке или в телеге.

– На этот раз тебя разнесло еще больше, ты не находишь? Нет, не тебя, – поспешил поправиться я, заметив, что глаза моей женушки блеснули словно кинжалы. – Ты как всегда стройна. Взгляни хотя бы на свои лодыжки. Но ребенок, на этот раз он гораздо больше.

Когда нашей дочери Дине исполнился год, Мира снова понесла. Впрочем, я не возражал. Дочь не доставляла ей особых хлопот – спокойная, здоровая, она сладким сном спала по ночам, а днем ворковала сама с собой на своем младенческом языке. Вот и сейчас она ползала на твердом земляном полу, играя с деревянной лошадкой, которую смастерил для нее Антиной. По крайней мере, мне казалось, что это лошадка. Я учил Антиноя обращаться с ножом, и он наверняка знал, как при необходимости пустить его в ход против врага, но чтобы вырезать какую-нибудь фигурку, тут его руки явно росли не из того места. Насупив брови, он сидел в углу, пытаясь что-то вырезать из куска дерева.

– И что это будет? – поинтересовался я, присаживаясь на край кровати. Последний год я привык спать на земле, и теперь постель показалась мне чересчур мягкой.

– Не знаю, – ответил он, довольно вертя в руках деревяшку. – Может, мне стоит вырезать для Дины кубики?

– Ты просто находка, Антиной! – воскликнула Мира, поглаживая под фартуком округлившийся живот. – О, Господи, он лягается словно мул!

– Тебе, наверно, больно? – сочувственно спросил я.

– Нисколько! Наоборот, приятно. Это просто означает, что ребенок крупный и сильный. – Мира с гордостью похлопала себя по животу. – Мне кажется, этому подойдет имя Ганнибал.

– По-моему, его следует назвать в честь Траяна, – возразил я. – Ну, не полностью, а взять одно из имен: Марк Ульпий Траян…

– Даже не мечтай! Я не допущу, чтобы мой сын носил имя Ульпий! – заявила Мира и с трудом наклонилась, чтобы развязать сандалии. И хотя живот можно сказать почти упирался ей в нос, энергия в ней по-прежнему била ключом. Нет-нет, моя Мира не ходила вперевалку, словно утка: ни зной, ни песок, ни пауки, ни тяготы походной жизни – ничто не могло унять ее деятельную натуру. Даже огромный живот.

– Тогда как тебе Марк? – предложил я, усаживая ее рядом с собой. – Мне кажется, очень даже неплохое имя для мальчика. Я, между прочим, кроме Траяна знаком с еще одним Марком. Это сенатор, который помог мне попасть на военную службу. Вместе они составляют прекрасную пару, в честь которой не стыдно назвать никакого мальчишку.

– Не знаю. Лично меня не слишком вдохновляет идея назвать сына в честь римского императора.

Я принялся массировать ей ноги, и она с видимым удовольствием зажмурилась.

– Я знаю, Викс, Траян для тебя кумир, но ты когда-нибудь слышал о том, что происходит за пределами Парфии?

– Разумеется, слышал. Я получаю письма от Тита, а уж он-то в курсе всего, что происходит в мире.

Тит в Риме получил высокую должность и вообще теперь он был большой человек. Так что на его мнение можно было положиться. И хотя этот поганец теперь был птицей высокого полета, его письма оставались все те же – он густо сдабривал их цитатами из философов, о которых я и слыхом не слыхивал, и называл меня варваром за то, что я пью неразбавленное вино.

– Все эти волнения среди евреев, о которых он писал в своем последнем письме, – сказала Мира. – В Киренаике, на Кипре, в Александрии. Повсюду недовольство, и, если верить Титу, все что делает Траян – это отправляет войска на их подавление.

– После чего евреи больше не возмущаются?

– Это пока, – ответила Мира и сладко простонала, когда я принялся массировать ей пятки. – Твоему драгоценному императору нужно лишь одно: чтобы весь остальной мир встал перед ним навытяжку и не шевелился, чтобы не мешать ему, пока он прибирает к рукам другие страны. И ты хочешь назвать нашего сына в честь такого человека?

– В честь такого человека, как Траян? Да.

– Твой Траян зарылся головой в песок, как, впрочем, и ты сам, – с жаром заявила Мира. – Вы оба живете мечтами, обитаете где-то там, на краю мира. У других людей, по всей империи, свои заботы, и они говорят об этом вслух. Но даже твой Траян бессилен искоренить недовольство, сколько бы легионов он ни посылал на усмирение недовольных.

– До сих пор ему это удавалось.

Мира одарила меня язвительной полуулыбкой, которая означала, что я круглый дурак, но спорить со мной она не намерена. Скажу честно, порой мне нравилось провоцировать эту улыбку. Шутки ради.

– Нам необязательно называть нашего сына в честь Траяна, – уступил я. – В конце концов рожать его тебе, так что право дать ему имя тоже за тобой, – добавил я, правда, из корыстных соображений, в расчете тем самым добиться ее уступки в неизбежном споре по поводу «брита». В целом я уважал ее традиции: если только не воевал, то в конце каждой недели вместе с женой соблюдал шаббат, вместе с ней читал молитвы по случаю самых разных религиозных праздников, а их в году было не меньше дюжины. Но что касается «брита», мне все равно древняя это традиция или нет. Когда моему сыну исполнится восемь дней, только через мой труп кто-то подойдет к его паху с ножом в руке.

Крошка Дина оставила свою деревянную лошадку, подползла ко мне и ухватилась за мою сандалию. Я наклонился и, одной рукой подняв ее с пола, положил ее на живот Миры.

– Ну как, чувствуешь братца? Как он толкает маму ножками?

– Это он пробивается поближе к выходу, – пошутила Мира. – Слава богу, этот ребенок родится, как и положено, в чистой постели.

Но все вышло иначе.

Как только отгремели Сатурналии, я собрал своих солдат на учения. Первое время я рычал на Прыща за то, что пока мы стояли на зимних квартирах, он совершенно распустил солдат, и теперь эти бездельники ни на что не годны. Затем я велел каждому найти себе напарника и проделать все положенные упражнения, а сам кинул Антиною свой гладий.

– Давай проверим, насколько ты такой же, как и они, – сказал я ему. – Упражнение номер пять.

– Я упражнялся, – заверил он меня. Я встал в сторонке и, сложив на груди руки, принялся наблюдать, как он старательно размахивает мечом. От напряжения он даже прищурил огромные карие глаза. Для мальчишки его возраста меч был слишком тяжел, но, похоже, это ему не мешало. Я сам был моложе его, когда отец начал натаскивать меня во владении холодным оружием. Антиною уже исполнилось девять. У него по-прежнему была хорошенькая детская мордашка, хотя он как мог боролся со своей смазливой внешностью – старался раздобыть как можно больше ссадин, в надежде, что те оставят после себя настоящие боевые шрамы. Как-то раз он даже стащил у меня кинжал, чтобы на дюйм обрезать свои золотые кудри.

– Пусть теперь только попробуют назвать меня девчонкой, – заявил он, тряхнув кое-как остриженной головой.

– Он стал гораздо мужественнее, – одобрительно отметила Мира. – Раньше он, бывало, увядал, словно сорванный цветок, стоило другим детям начать дразнить его. Теперь же он умеет дать сдачи.

– То есть ты не против утирать ему окровавленный нос и обрабатывать ободранные коленки? – спросил я.

– Нет конечно. Этот мир суров, и каждый мальчишка должен уметь постоять за себя. Особенно, с такой внешностью.

Но Антиной теперь все меньше и меньше походил на девочку. Это был худой, с разбитыми коленками и ссадинами мальчишка – этакий юный солдат, который размахивал мечом, словно закаленный боями ветеран.

– Еще разок, только раза в два медленнее, – крикнул я ему. – Скорость у тебя есть, теперь нужно вырабатывать выносливость.

В этот момент земля под моими ногами заходила ходуном. На какой-то миг мне показалось, будто я пьян, но потом я заметил, что и другие солдаты вокруг меня тоже пошатываются. Затем послышались испуганные крики. Земля вновь выгнулась, и я рухнул на колени. Где-то неподалеку послышался звон разбитого стекла. Я обеими руками вцепился в каменную брусчатку. Солдаты последовали поему примеру. Затем до меня донесся грохот рушащихся стен. Мне было слышно, как где-то поблизости гремят камни. Прежде чем земля вновь замерла на одном месте, казалось, прошла целая вечность.

– Что это было? – спросил я, поднимая глаза. Рядом со мной Антиной осторожно приподнял голову. Он лежал, свернувшись калачиком, по-прежнему сжимая в руке мой меч.

– Землетрясение, – откликнулся один из моих солдат. Он уже встал на ноги и теперь отряхивал от пыли ладони. Все остальные, в том числе и я, еще какое-то время не решались подняться и тупо смотрели в землю. – Иногда земля начинает дрожать. Такое часто случается в тех краях, откуда я родом, рядом с Помпеями. Обычно никто не обращает на это внимания, разве только если толчки становятся действительно сильными.

– Не слишком утешает, – бросил я в ответ на его слова. – Особенно если учесть, что теперь от твоих Помпей осталась лишь груда пепла да развалины.

Я осторожно решился встать с земли. Скажу честно, я бы предпочел остаться стоять на четвереньках, а заодно прочесть пару молитв, как то сделал Антиной и добрая половина моих солдат, но как центурион я был обязан подавать личный пример.

Не успел я встать на ноги, как где-то рядом снова раздался грохот.

– Это начитают рушиться дома, – с улыбкой произнес выходец из Помпей. – Мой отец был строителем и всегда говорил, что землетрясения только на руку его делу. Ведь старые дома рушатся, и хочешь не хочешь, а приходится строить новые. Эй, центурион, ты куда?

Я же со всех ног бежал к дому, а за мной по пятам – Антиной.

Как я узнал позже, сам император лишь чудом избежал смерти. На него обрушилась балка, но он успел выпрыгнуть из окна. Впрочем, балка успела настичь одного из его консулов, и тот встретил под ее тяжестью свою смерть. Под обломками дворца нашли свою гибель немало благородных мужей – как римлян, так и коренных антиохийцев, а также участников разного рода посольств. Мне было слышно, как из-под обломков доносятся крики людей, взывающих о помощи. Но я, не чуя под собой ног, несся дальше и даже ни на миг не замедлил бег.

Наконец я свернул за угол и замер как вкопанный: там, где еще час назад стоял мой дом, в котором я оставил Миру с дочерью, ничего не было. Лишь груда пыльных обломков.

Сабина

Тростниковые сандалии Сабины ступали по тропинке бесшумно, однако Адриан услышал ее и заговорил с ней, даже не поворачивая головы.

– И как тебе Египет?

– Он прекрасен. – Она остановилась рядом с мужем. По привычке сжав за спиной руки, Адриан стоял под тенью пышного лавра, задумчиво глядя на зеркальную поверхность небольшого источника. – Я, словно царица Клеопатра, прокатилась по Нилу в ладье. Я видела Александрию, побывала в Бубастисе, Карнаке…

– Да, Плотина писала мне о твоих… подвигах.

– Для такой разумной женщины, как Плотина, удивительно иметь столь богатое воображение.

Адриан оторвал глаза от пруда у его ног и нарочито медленно оглядел Сабину с головы до ног.

– Тебе не холодно? – спросил он, разглядывая тонкую рубашку, которая не доходила даже до щиколоток. Затем его взгляд переместился на висевший у Сабины на шее анкх. Не ускользнул от него и золотистый загар, который она приобрела, катаясь на верблюдах, когда отправилась посмотреть великие пирамиды, в которых были захоронены фараоны далекой древности.

– После египетского зноя прохлада приятна.

– И все же тебе не помешает прикрыться, как подобает уважающей себя матроне. Кстати, а это еще кто такой?

– Это Неферу, – ответила Сабина и почесала за ухом кошку, которую держала на руках. Вечные спутники Адриана, пара гончих псов, тотчас заскулили. Кошка же потянулась и зашипела. У нее была гладкая, блестящая шерсть, высокомерная треугольная морда и огромные острые уши, в которые были вставлены золотые кольца.

Адриан провел рукой по спине кошки. Та тотчас замурлыкала и довольно выгнула спину. Лошади и собаки обожали Адриана. Сабину ничуть не удивило, что кошка тоже моментально прониклась к нему расположением.

– Никогда не понимал, зачем египтянам понадобилось вставлять кошкам в уши серьги, – произнес он.

– Неферу – священная кошка. Мне подарил ее жрец храма богини Бастет, когда я осталась в Бубастисе, чтобы принять участие в священных ритуалах.

Адриан насупил брови.

– Снова оргии и мистерии?

– Собственно говоря, я оказалась пойманной в западню, потому что Нил неожиданно разлился. Я даже помогала в срочном порядке собирать урожай, пока тот еще не был затоплен водой. После чего жрецы в знак благодарности пригласили меня поучаствовать в священных ритуалах, – ответила Сабина и презрительно выгнула брови. – И вообще с каких это пор любой культ, о котором ты раньше не слышал, непременно предполагает участие в оргиях? Раньше, Адриан, я не замечала в тебе этой провинциальной косности.

Адриан холодно посмотрел на нее, а затем вновь отвернулся к источнику. Сабина пощекотала кошку под подбородком и осмотрелась по сторонам. Вокруг нее простирались знаменитые сады Дафны. Длинное ущелье, обнесенное высокими стенами, протянулось от Антиохии на расстоянии нескольких миль. Даже зимой здесь зеленели, радуя взор, лавровые или кипарисовые рощи, среди которых, журча на искусно устроенных каскадах, сбегали стремительные потоки. Сабине были слышны негромкие голоса и чьи-то шаги – это в тени садов по извилистым дорожкам неспешно прогуливались антиохийцы. Но Адриан стоял один, устремив взгляд в источник.

– Управляющий говорит, что ты проводишь здесь много времени, – сказала Сабина. – Все те часы, когда ты ничем не занят.

Адриан пропустил ее слова мимо ушей.

– Мы когда-нибудь пойдем в Египет? – прошептал он, обращаясь, но только не к Сабине, и бросил в источник небольшую монетку. Затем присел и пригнулся над водной поверхностью, пристально в нее глядя.

– И что же говорит тебе Кастальский ключ на этот раз? – с легкой издевкой в голосе поинтересовалась Сабина.

– Рябь на поверхности сказала мне, что в один день я окажусь в Египте, – ответил Адриан, не отрывая глаз от пруда, поверхность которого вновь стала ровной как зеркало. – Но только не в ближайшие годы. Жаль. Я бы хотел своими глазами увидеть разлившийся Нил. Кроме того, меня уже давно интересует их техника строительства. Я немало наслышан о гипостиле в храме Амона в Карнаке. Почему бы мне не украсить чем-то подобным свою виллу, когда я наконец всерьез возьмусь за ее возведение?

Столь учтиво муж не разговаривал с ней вот уже больше года. «С другой стороны, – подумала Сабина, – за этот год мы провели в обществе друг друга не более двух недель». Пусть ее муж, вместо того, чтобы собственными глазами видеть мир, предпочитает проводить время в поисках подтверждения своим амбициям в глубине вещих источников, сама она не горит желанием следовать его примеру.

«Не поехать ли мне на следующей неделе в Эпидавр, – подумала она. – Асклепион знаменит на весь мир. В поисках исцеления страждущие стекаются в храм со всех концов света. Я могла бы подержать в руках священных змей, обитающих в Зале Снов. А еще хотелось бы проверить, действительно ли хитрые жрецы искусно вымогают деньги у несчастных паломников, предлагая им фальшивые снадобья. Если это так, то я непременно напишу Траяну, чтобы он положил конец этому вопиющему мошенничеству».

– Ты давно уже не заводил разговор о вилле, – сказала она вслух. Если Адриан в кои веки учтив с ней, она с великой радостью готова поддержать их разговор. – Ты действительно решил приступить к строительству?

– Да, когда у меня наконец появятся средства. Когда я стану императором.

Сабина легонько оттолкнула в сторону собак, которые взялись нюхать хвост Неферу.

– Ты все еще тешишь себя невозможными надеждами.

– Невозможными? – Адриан резко обернулся через плечо и окинул ее высокомерным взглядом, от которого кончики ее пальцев всякий раз начинали пылать огнем. – Кастальский ключ говорит мне, что это неизбежно.

– Это всего лишь лужа воды, – холодно заметила Сабина. – Ты просто внушил себе, что Траян непременно сделает тебя своим преемником.

– Что тебе вообще об этом известно? Я сделал все для успеха это кампании. Без меня легионы остались бы без хлеба и оружия. И мои усилия не остались незамеченными…

– Да, и я уверена, что император в знак благодарности похлопает тебя по спине, и когда война закончится, вновь сделает консулом. А империю завещает кому-то другому.

– Плотина уверяет меня…

– Плотины здесь нет. Она при всем желании не может нашептывать свои желания в ухо Траяну. Зато здесь есть я. Даже будучи в Египте, я каждый месяц писала ему, и готова спорить на что угодно, что мои письма он читал с куда большим удовольствием, нежели послания Плотины. В отличие от нее я умею его рассмешить. Как ты думаешь, что вызывает у нас смех? Вернее, кто?

Адриан резко обернулся – сказалась реакция заядлого охотника – и занес руку. Неферу подняла заостренную мордочку и зашипела.

– Ударь меня, если хочешь, – спокойно ответила Сабина. – Я покажу Траяну синяк, тем более что сегодня вечером он пригласил меня на ужин. Надеюсь, ты тоже получил его приглашение.

Адриан опустил руку. Лицо его напоминало каменную маску.

– Ты еще пожалеешь об этом, Вибия Сабина.

– Когда ты станешь императором? – Сабина повернулась, обходя собак, и направилась прочь. – Можешь говорить об этом со своей лужей, я же поговорю с императором. Посмотрим, кому из нас повезет больше.

 

Глава 23

Викс

Нашел я их лишь через два дня, голыми руками разворотив каменные глыбы.

Бок о бок со мной молча трудился Прыщ, изредка полушепотом отдавая команды моим солдатам, которые всякий раз спешили мне на помощь, когда я самостоятельно не мог сдвинуть тяжелый камень. Антиной тоже молча копошился рядом со мной, выбирая камни поменьше и полегче. Но я не обращал на них внимания. Словно безумец, ничего не замечая вокруг себя, я разгребал завалы, убирал с дороги битый камень и кирпич, которые еще недавно были нашим домом. От толчков обрушились все четыре этажа, и, увы, моя Мира находилась в самом низу. Вскоре я наткнулся на недвижимое, изуродованное женское тело, и мое сердце едва не выскочило из груди. Впрочем, это оказалась какая-то старая женщина. Ее волосы лишь потому показались мне рыжими, что были измазаны кровью. Дочери погибшей тотчас принялись выть и стенать, и лишь тогда до меня дошло, что я не один пытаюсь разобрать завалы, что рядом со мной трудятся еще десятки людей, соседи, что жили на верхних этажах или в соседних домах. И все они, как и я, искали своих близких. По всему городу люди разгребали обломки домов, выкрикивая имена жен, мужей, сестер, детей. Впрочем, были и те, кто пришел с тем, чтобы поживиться – то здесь, то там можно было увидеть компании мародеров. На моих глазах какой-то молодой мужчина с жадностью рылся в карманах женщины, что лежала посреди улицы с раздавленными ногами. Не обращая внимания на ее стоны, он продолжал ощупывать ее одежду в надежде найти в складках что-нибудь ценное. Я молча подкрался к нему сзади и двумя руками свернул ему шею. Антиной в ужасе уставился на меня. У меня же не нашлось слов, чтобы объяснить ему мои действия.

Время от времени Прыщ заставлял меня вздремнуть. Я ложился тут же рядом, на земле, на расстеленный плащ и, проспав с полчаса, вновь принимался за работу. Вскоре мои руки были изодраны до крови.

– Нам ее не найти, центурион, – произнес огромный африканец, один из лучших моих бойцов, но я пропустил его слова мимо ушей.

На утро третьего дня Прыщ откопал ступню.

Небольшую, с высоким подъемом и тонкой лодыжкой. Она торчала из груды камней и обрушившихся потолочных перекрытий.

Тощий испанец, которого в прошлом месяце я выпорол за то, что он посмел ослушаться моих приказов, положил мне на плечо руку. Я стряхнул ее, а сам бросился на каменную груду и принялся разгребать обломки. Мне под ноготь тотчас впились две острых занозы, но я не замечал боли.

Прыщ и гигант африканец, поднатужившись, сдвинули с места потолочную балку, я же освободил из-под завала стопу моей любимой жены. Затем присыпанную серой пылью голень. Затем усыпанное щепками колено.

В следующий момент откуда-то из глубины обрушившихся балок донесся голосок, едва слышный, но не менее язвительный:

– Ну, наконец-то, муженек.

Стены дома обрушились, а вот кирпичная печь осталась цела. Схватив малютку Дину, моя жена прижалась к печи. Она успела вовремя, потому что в следующее мгновение рухнула крыша. Падающие балки наверняка убили бы их насмерть, если бы не печь – две балки обрушились поперек печи, что и спасло мою жену и дочь. Правда, нога Миры оказалась поймана в каменный капкан, зато печь и потолочные балки образовали нечто вроде крошечного кармана, который и стал их спасением. Рядом со мной мои солдаты орали, сыпали проклятиями, напрягали усталые мускулы, чтобы сдвинуть очередную балку. Я же, как зачарованный, смотрел в небольшую щель, которую сумел проделать в груде обломков.

Мне была видна прядь волос моей жены, кусочек покрытого ссадинами лба.

– Ты ранена.

И тут я увидел кровь. Мое сердце тотчас застучало, словно кузнечный молот, готовое в любой момент выскочить из груди. Через всю щеку Миры протянулась коричневая полоса запекшейся крови.

– Нет, – ответил голос моей жены со странной хрипотцой. – Это родовая кровь.

– Что?

– Меня стукнуло балками, и ребенок попросился наружу еще до того, как осела пыль.

Мира повернула голову, и на меня в щель посмотрел один ее глаз.

– Ты поклялся, что наш второй ребенок родится в доме. Но если не ошибаюсь, ничего не сказал о том, что дом будет целым.

– Эй, давайте поживее! – крикнул я своим солдатам.

– С нами все в порядке, со всеми тремя, – голос Миры подрагивал, но, клянусь всеми богами, я не услышал в нем ни паники, ни уныния. – Когда мои двоюродные сестры рожали, я помогала повитухам, и потому знаю, как перевязать пуповину.

– Живее, кому сказано!

Натужно скрипнув, в сторону сдвинулось еще одно бревно. Я, не раздумывая, прыгнул в образовавшееся отверстие и, протянув руку в небольшую щель, зиявшую в груде обломков, вытащил наружу мою жену: грязную, в крови и пыли, но улыбающуюся мне самой счастливой улыбкой.

– Воды, – прохрипела она, и тогда я крепко прижал ее к себе. Мое сердце по-прежнему бешено колотилось в груди, в ушах по-прежнему стояли крики, которые начались, как только я откопал среди камней ее ногу. Впрочем, вскоре до меня дошло, что крики настоящие и исходят от двух свертков у нее на руках. Одним таким свертком была Дина: из шали, в которую завернула ее Мира, был виден клочок ее черных волос. Второй сверток…

– Это наша вторая дочь, – сказала Мира, вручая мне пищащий кусок мяса, все еще перемазанный родовой кровью и наспех закрученный в синюю материнскую шаль.

– Это хороший знак, – глубокомысленно произнес испанец. – Родиться среди крови и руин и все равно стремиться к жизни. Как и мы.

Прыщ крикнул, чтобы принесли воды и перевязочный материал. Антиной первым бросился выполнять приказ.

Придавленной ноге Миры требовалась помощь. Было видно, что ей больно на нее наступать. Мне ничего другого не оставалось, как придерживать жену, чтобы та не упала. Что я и делал, дрожа всем телом.

– Я пообещал, что у тебя будет повитуха, – полным раскаяния голоса сказал я Мире. – Я пообещал тебе чистую постель и вкусную пищу.

– Пища была, – Мира посмотрел на округлившиеся груди. – Не успела малышка родиться, как прилило молоко, так что я кормила их обеих. А потом я сцеживала немного для себя, – еле слышно добавила она. – Ничего другого не оставалось, ведь как иначе прожить два дня без воды. Что ты скажешь, если мы назовем ее Чайя. Что значит «живая». – Подбородок Миры на мгновение дрогнул. – Ведь она могла умереть.

– Это ты могла умереть, – сказал я, чувствуя, как по моим щекам катятся слезы. Как вы думаете, кто помог их мне осушить? Ну, конечно же моя жена, которую я только что выкопал из могилы с двумя орущими свертками в руках.

Тит

Тит проходил мимо длинного пруда в садах сенатора Норбана, когда неожиданно откуда-то из глубины водоема поднялась волна и обрызгала ему сандалии. Он тотчас остановился, глядя на воду – поверхность пруда была спокойной и чистой, как зеркало. Увы, стоило ему повернуться, чтобы продолжить свой путь дальше к дому, как еще одна волна намочила ему край тоги. Правда, на этот раз до его слуха донесся смешок.

– Похоже, я чем-то оскорбил обитающую в пруду нимфу, – громко произнес он. – С другой стороны, я уверен, что не в привычках нимф хихикать.

– О, еще как! – из-за края фонтана возникла золотая головка Фаустины, а в следующий миг ее лицо озарила довольная улыбка. – Нимфы большие любительницы всяких проказ. В мифах они просто обожают подшучивать над пьяными сатирами и время от времени превращаются в деревья.

– Что ж, справедливое замечание. Но не слишком ли еще холодна вода для подобных плесканий?

Весна уже пришла, с солнцем и зеленой травой, но настоящего тепла еще не было.

– Насколько мне известно, в отличие от сенаторских дочерей нимфам простуда не грозит.

– А мне нравится холодная вода. Она, словно удар молнии, пронзает тело насквозь. Зато потом становится тепло. А как хорошо спится после холодной ванны! – Фаустина пристально посмотрела на Тита. – Ты сегодня весь какой-то слишком серьезный и официальный.

– Боюсь, что сегодня я пребываю в серьезном и официальном настроении. Скажи, отец дома?

– Да, но моя мать точно убьет тебя, если ты посмеешь его побеспокоить. Он неважно себя чувствует, и она пытается обеспечить ему полный покой.

Тит едва не выругался. Он несколько дней взвешивал все за и против, не решаясь обратиться за советом к сенатору Норбану, и вот теперь ему говорят, что сенатора нельзя беспокоить.

– Скажи, а дело важное? – Фаустина раскинула на мраморе мокрые руки.

– Не знаю. Это как посмотреть. И я надеялся услышать его совет. – С этими словами Тит поправил ворох свитков и восковые таблички, которые держал в одной руке. Хотя они едва в ней помещались, однако он никак не мог доверить их рабу, настолько важны они были. – Дело касается финансирования общественных бань.

– Что?

– Ничего такого, что могло бы помешать твоему купанию.

– Финансовые нарушения? – тотчас уточнила Фаустина.

– Да, что-то в этом роде.

– Давай я тебе помогу.

Она поднялась по мраморным ступенькам бассейна. Вода стекала с ее плеч, капала с подола тонкой льняной туники. Казалось, она была сама Венера, родившаяся из морских волн. Разумеется, Венера обычно купалась нагой, но туника Фаустины промокла насквозь и липла к телу, отчего казалось, будто она… тоже нагая. Тит кашлянул и отвел глаза, вернее, уставился себе под ноги. Фаустина же как ни в чем не бывало прошествовала мимо его в дом. Та самая маленькая, пятилетняя девчушка, которую он когда-то на свадьбе Сабины на руках отнес домой, за эти годы успела превратиться во взрослую девушку. Впрочем, как будто почувствовав его смущение, Фаустина наклонилась, чтобы поднять с земли брошенную паллу, и набросила ее себе на плечи.

– Итак, что там у тебя? – спросила она, опускаясь в кресло посреди атрия и указывая на ворох свитков в его руках. – Дай мне взглянуть.

– Я бы не осмелился докучать хорошенькой девушке такими скучными вещами, как финансы.

– Уж лучше ты с такой скучной вещью, как финансы, чем женихи с их скучными стихами, – возразила Фаустина. – Честное слово, я предпочитаю первое.

– Мне казалось, девушкам нравится принимать ухаживания.

– Это ты так думаешь, – ответила Сабина и отправила в дом раба принести вина. – Мне тоже казалось, что это ужасно приятно. Я помнила, как когда-то наш дом был полон мужчин, оказывающих знаки внимания Сабине, и не могла дождаться, когда наступит моя очередь. Наконец она настала. И что же? Все эти женихи и их ухаживания мне страшно наскучили. Те, что постарше, вечно бубнят о политике, те, что помладше, без умолку трещат о войне, и все как один пытаются заглянуть в вырез моего платья.

– А что мешает тебе изобразить из себя дурнушку? – предложил Тит. – Впрочем, это потребовало бы немалых усилий с твоей стороны. Да и что ты могла бы сделать? Обрезать волосы? Носить туники из грубой ткани и перемазаться в саже? Зачернить углем зубы? – Тит покачал головой. – Нет, и впрямь бесполезная затея.

– Вот чем ты мне и нравишься, Тит! – радостно воскликнула Фаустина и, наклонив голову, посмотрела на него. – Любому мужчине не стоит больших трудов сказать женщине, что она прекрасна. Но только ты способен это сделать, когда ее волосы похожи на мокрую мочалку. Отведай-ка лучше вот это, – с этими словами она потянула у него из рук ближайший к ней свиток, а вместо него вручила кубок с вином, которое только что принес раб. – Я же пока просмотрю твои бумаги.

Тит не стал с ней спорить. Разве поспоришь с нимфой? Сев рядом с Фаустиной, он принял из ее рук кубок. В конце концов других дел на сегодня у него нет, так что спешить ему некуда. Кроме того, в своем последнем письме из Антиохии Сабина просила его присматривать за ее младшей сестрой.

«По словам отца, женихов у нее больше, чем у Елены Троянской, и мне бы не хотелось, чтобы она пошла по моим стопам и позволила какому-нибудь зазнайке вскружить ей голову».

Впрочем, судя по словам самой Фаустины, такого развития события опасаться нет причин.

Фаустина подвинула стул ближе к Титу и указала ему на одну строчку свитка в своей руке.

– Как я понимаю, для каждой из этих сумм имеется расписка в получении?

– Да, вот они, – сказал Тит, делая глоток приятного, теплого напитка. – Скажи, а где ты научилась так хорошо считать?

– Моя мать учила нас с Сабиной вести домовые книги, – ответила Фаустина. – Не могу сказать, что Сабина отличалась усердием – в отличие от меня. А это что за табличка?

– Это копии заказов для каменоломни. Будь добра, посмотри вот сюда…

Примерно через полчаса Фаустина задумчиво вздохнула и подняла глаза.

– Ну что я могу сказать? Тебя обманывают.

Тит посмотрел на расстеленные перед ним свитки, на восковые таблички, на испещренные цифрами записки, которыми теперь был завален весь стол.

– Да, я знаю.

– Нет, не совсем так. Обманывают не тебя, – поправилась Фаустина. – Обворовывают бани Траяна. Кто-то пытается положить себе в карман государственные деньги, и это неплохо ему удается.

– На прошлой неделе я и сам пришел к тому же выводу, – мрачно произнес Тит. – Но остается вопрос, кто же этот вор? И как мне с ним бороться? Потому что карман себе явно набивает не какой-нибудь жадный вольноотпущенник, дорвавшийся, как ему кажется, до ничейных денег.

– В таком случае все сводится к ответу на вопрос, а кто, собственно, имеет доступ к этим средствам? – произнесла Фаустина. – Кто способен без опаски снимать пенки с государственной казны?

– Я и это изучил на прошлой неделе. И могу с уверенностью сказать, что ни один из моих непосредственных подчиненных не имеет отношения к этим хищениям. Хотя бы потому, что не располагают необходимым в таких случаях влиянием. Впрочем, так же, как и я сам.

Тит вопросительно посмотрел на Фаустину.

– Скажи, а твоя мать случайно не учила тебя распознавать финансовые махинации или все твое обучение свелось к ведению домовых книг?

– Учила, как же не учить. Ведь, как известно, вольноотпущенники народ ушлый, так и норовят положить деньги себе в карман. – Фаустина скрутила в косу мокрые волосы и перебросила их через плечо. – Будь то мука, украденная из кладовой, или мрамор из каменоломни, все это в конечном итоге деньги. И если ты хочешь схватить вора за руку, тебе надо сделать одно из двух. Сначала посмотри вверх…

– Или?

– Или не смотри. Потому что кем ни был вор, вряд ли он захочет остановиться, тем более, если он по положению выше тебя. Потому что ты вряд ли захочешь навлечь на себя его гнев.

Тит подумал о банях, о стенах, что уже высились на прочном фундаменте, из которого выросли примерно так же, как Фаустина только что выросла перед ним из бассейна.

– Я подумаю, как мне поступить.

Какое-то время они сидели молча. Тит задумчиво постукивал стилом по восковой табличке. Фаустина уложила мокрые волосы на голове, и теперь с их концов ей на плечи стекали капли воды.

– Но ведь ты все равно попытаешься положить этому конец? – спросила она, когда молчание стало затягиваться.

– Да.

Императорский двор. Императрицу Плотину вечно окружал рой управляющих и секретарей, которые были в курсе всех государственных проектов. Любому из них ничего не стоило, прикрывшись высоким именем, заниматься самообогащением. Тит поделился своими соображениями с Фаустиной.

– Что ж, для начала неплохо, – сказала та и, взяв у него из рук стило, вместо шпильки скрепила им в узел мокрые волосы, которые так и норовили вновь рассыпаться по плечам. – Но только будь осторожен, слышишь?

– Вот увидишь, императрица поддержит меня! – с жаром воскликнул Тит.

И действительно, кто как не императрица, известная своей добродетелью, способен понять его возмущение наглым хищением государственных денег! Потому что обратись он к какому-нибудь вельможе, что он услышит в ответ? «Все воруют», – скажет тот ему. «Все, кто как может, набивают себе карманы, все стремятся обогатиться за государственный счет. Так уж устроен мир». «И возможно, этот человек будет прав, – подумал Тит. – Но со мной этот номер не пройдет».

Викс

К концу того года Парфия лежала у наших ног: Аденистры, Вавилон, Селевкия, Ктесифон. Все до последнего ее города пали.

«Трудно уследить за вашими победами, – писал из Рима Тит в одном из своих писем. – Как я понял, вы маршем – почти как Александр – прошли Гавгамелы, и что также важно, с тем же результатом. В эти дни сенат проводит примерно половину времени в спорах о том, кто главные действующие лица и герои этого грандиозного спектакля. И один из них, насколько мне известно, это ты. Прими мои поздравления, Первый Копейщик!»

Да, я достиг своего! Теперь я самый главный центурион Десятого легиона! Причем один из самых молодых в этом звании. Если не самый молодой. Точно сказать не могу. Разумеется, немало тех, кто готов придушить меня за это, тех, кто вечно возмущается себе под нос, что, мол, я слишком быстро пришел к своему званию, и то лишь потому, что хожу в любимчиках у Траяна. Конечно, в столь стремительном продвижении мне посодействовали лагерная лихорадка и парфяне, что быстро выкашивали наши ряды, в том числе, и центурионов. Впрочем, до меня ни лихорадка, ни парфяне еще не добрались. А вот Траян – да. Он закрыл глаза на традиция и сделал меня первым копейщиком Десятого легиона в обход нескольких кандидатур. Бывшего первого копейщика отправили в Рим, и перед отъездом он с кислым видом передал мне свои знаки отличия. Следующей моей ступенькой будет префект лагеря, после чего – кто знает, вдруг и впрямь воплотится в жизнь моя самая заветная мечта, и я получу в свои руки командование целым легионом.

– Вот увидишь, я им стану, – сказал я Мире, которая укладывала наших дочерей в кроватку в соседней комнате. – Еще два года войны, и я им стану.

– В таком случае, упаси бог, чтобы война кончилась, – сухо ответила она, поцеловав девочек и пожелав им спокойной ночи. Обе наши дочери были светлокожие и темноволосые. Ни одна из них не унаследовала рыжинки обоих своих родителей. Лежа бок о бок в колыбельке, обе были похожи на розовые бутоны.

– Какие хорошенькие, – сказала Мира, любуясь ими. – С другой стороны, не дай бог им вырасти такими же красивыми, как Антиной.

– Это почему? – тотчас навострил уши тот. Ему было почти десять, и он уже пошел в рост и в скором времени обещал превратиться в стройного, красивого юношу. Пухлые щечки смазливой мальчишеской мордашки постепенно исчезали, уступая место правильным, точеным чертам. Антиной напоминал мне скульптуру какого-нибудь бога в храме – те же высокие скулы, волевой подбородок, прямой, слегка орлиный нос. Я уже много лет как не мог вспомнить лица Деметры, и вот теперь, всякий раз глядя на ее сына, я вновь видел его перед собой.

– Потому что такая красота не сулит ничего хорошего. Надеюсь, тебе известно, что ко мне на улице подходило трое мужчин с просьбой его продать. – Мира поморщила носик. – Ты даже не представляешь себе, что они предлагали. И с каким усердием уламывали меня. Честное слово, мне потом хотелось отмыться от этой грязи.

– Ох уж эти антиохийцы и их хорошенькие мальчики! – пробормотал я. – Может, мне стоит в этом году взять его вместе с собой в поход?

– Думаешь, так будет лучше? Римские солдаты еще хуже антиохийцев! – воскликнула моя жена, после чего сурово поджала губы. – Можно подумать, Викс, мне не известно, что происходит между мужчинами в ваших лагерях. Я также знаю, что ты привык смотреть на такие вещи сквозь пальцы. Но это еще не значит, так и должно быть.

– Если это коснется моего девятилетнего сына, я не стану смотреть на это, как ты выразилась, сквозь пальцы, – ответил я и поцеловал пробор на ее голове. – Не переживай, мы сделаем все для того, чтобы с ним ничего не случилось.

– Боюсь, что тебе предстоит это делать одному, потому что в этом году я остаюсь с девочками в Антиохии. Следовать за армией с ребенком на руках нелегко, а их теперь у меня двое. Так что уж лучше я останусь с ними в городе.

– Только не в квартире на первом этаже! – и я взял с нее обещание. Боги свидетели, как мне недоставало Миры в том походе. Выручало одно – я часто наведывался в Антиохию по служебным делам. Бывало, мы с Антиноем входили в дом, и я начинал звать жену. Первой на шатких детских ножках ко мне выходила Дина и цеплялась за мои сапоги. Тогда я надевал ей на голову мой шлем, и она заливалась звонким детским смехом и принималась жевать перья гребня. В свою очередь, Антиной пытался отцепить ее от моих сапог, чтобы затем подбросить ее в воздух, а в следующий момент с младшей дочерью на бедре ко мне выходила Мира, чтобы, вытерев о передник руки, начать отчитывать меня за то, что я не предупредил ее о моем приезде. Потому что, знай она об этом, она непременно купила бы на рынке гуся. Ведь накормить меня – это все равно что накормить пятерых, если не семерых, в зависимости от того, сколько пустого места осталось в моем желудке.

– Пока что война была благосклонна к нам, – сказала я, протягивая ей навстречу руки, как только она закрыла за собой двери нашей спальни. В свете лампы ее волосы горели огненной медью. Впрочем, в следующий момент она задула пламя, и мне было слышно лишь шлепанье ее босых ног по неровному полу, а в следующий момент она скользнула ко мне в постель. К концу дня, когда усталость валила ее с ног, она слегка прихрамывала. Лодыжка, которую она сломала во время землетрясения, срослась, но частично утратила подвижность.

– Я знаю. Пока что война благосклонна к нам, – ответила Мира, переплетая свои пальцы с моими. – И все же это своего рода грех радоваться военным успехам. Есть в этом что-то неправильное.

– Разве быть победителем грешно?

– А разве победители не насилуют и не грабят побежденных?

– Только не мои солдаты! Я этого им не позволяю. Да и Траян также не одобряет такие вещи.

«Мне нужна провинция, которая, как только война завершится, будет способна платить налоги», – высказался он как-то раз по этому поводу, давая легатам понять, что те обязаны пресекать любые попытки грабежа и мародерство.

– Я сегодня получила письмо от дяди Симона, – сказала Мира, водя пальцем по моей груди. – Он получил надел земли в Иудее и, по его словам, уже к концу года перевезет туда свою семью.

– Не слишком удачное время, – откликнулся я. Насколько мне было известно, не то в Кирене, не то в Киренаике евреи недавно подняли мятеж, и Траян был вынужден отправить на его подавление часть своих сил: моего бывшего начальника Квиета с его кавалерией.

– Иудея переживет все, – возразила Мира, приподнимая голову с моего плеча, чтобы заглянуть мне в глаза. – Может, нам тоже стоит там поселиться?

– Что? – я даже расхохотался.

– Ты ведь больше не рядовой солдат, привязанный к своему легиону. Центурион легко может получить перевод из одного легиона в другой. И когда ты отслужишь свой срок в качестве первого копейщика, а война закончится…

Я был готов поклясться, что вижу, как говоря эти слова, Мира морщит носик.

– Ты можешь попросить у начальства дать тебе назначение в Иудею, и тогда мы поселимся со своим народом.

– Мой народ живет в Британии, – возразил я. – От Иудеи это не близкий свет.

– Иудея – родной дом для каждого еврея, – твердо сказала Мира. – И наш тоже. Я бы хотела, чтобы наши дочери выросли там. Одно дело таскать их вслед за армией в камышовых корзинках, пока они маленькие, и совсем другое – дать им нормальный дом, в котором бы прошли их детство и юность.

– Поговорим об этом позже, – ответил я зевая. – Когда мы покончим с Парфией. Завтра я возвращаюсь назад в Ктесифон.

Впрочем, действительно ли я хотел, чтобы война поскорее закончилась? И хотел ли этого Траян? Мне запомнились его слова, сказанные прекрасным летним вечером на борту ладьи вскоре после того, как Ктесифон пал. Стоя в боевых доспехах перед его рабочим столом, я тогда докладывал ему о еврейских волнениях на Кипре. По идее, для человека, покорившего три новых провинции, это должна была быть приятная лодочная прогулка по Тигру. Увы, всего несколько спокойных, размеренных летних дней, и отдых уже наскучил Траяну. Он вытащил на палубу рабочий стол и теперь восседал за ним в окружении горы свитков, делая на восковой табличке какие-то пометки.

– Придется повысить плату за перевоз паромами через Тигр верблюдов и лошадей, – задумчиво произнес он, когда я закончил доклад. – Кстати, как там обстоят дела у Квиета на Кипре? Что слышано по этому поводу?

– Поговаривают, что на Кипре мятеж, Цезарь. Что там якобы убивают римских граждан. Обычные слухи.

– Что за слухи?

– Что евреи якобы пожирают своих жертв, делают из их кишок пояса, выделывают их кожу себе на плащи.

– А что ты сам думаешь по этому поводу? – Траян с прищуром посмотрел на восковую табличку, затем поднес ее ближе к глазам. – О боги, мои глаза уже не те, что раньше!

– Моя жена еврейка, Цезарь. – Я потрогал пальцами выцветший край синего платка, который после землетрясения и чудесного спасения Миры носил, намотав на руку под наручами. – Она не торопится пустить мои кишки себе на пояс даже тогда, когда я забываю вытереть ноги и сапогами разношу грязь по только что выметенному полу.

– Отлично. Тогда я отправлю тебя на Кипр. Раз у тебя жена-еврейка, тебе будет проще договориться с тамошними евреями. Можешь взять с собой свою центурию. Думаю, ее быстрота тебе не помешает.

– Все мои центурии натасканы на быстроту, Цезарь.

Поскольку я теперь бы первый копейщик, я мог отдавать приказы и другим центуриям. Не скажу, чтобы они были от этого в восторге, но приказам моим подчинялись. Что еще им оставалось? Харон свидетель, я обожал раздавать приказы!

– В таком случае возьми пару когорт, – ответил Траян. – И как только прибудешь на Кипр, сразу отправь мне рапорт.

– Слушаюсь, Цезарь.

Траян бросил стило и, встав из-за стола, прошел мимо меня к парапету ладьи. Был закатный час, и воды реки отливали в вечернем свете золотом. Берега же уже приобрели пурпурный оттенок. Я поднял голову и посмотрел на парус, на котором золотыми буквами было вышито имя Траяна и все его титулы. В свете заходящего солнца казалось, будто они пылают огнем.

– Видишь вон ту ладью? – спросил Траян, указывая за борт. Я подошел к нему и встал рядом. По обеим сторонам от нас застыла стража, а рядом со стражниками, в ожидании, когда подойдет их очередь, толпа придворных и секретарей с ящиками корреспонденции и другие его приближенные. Но Траян обращался только ко мне. Мы с ним бок о бок застыли у перил, обыкновенная пара солдат, наслаждающихся вечерней беседой. – Вон ту, под красным парусом? Она направляется в Огаракс, а затем в Индию. Ты только представь себе, в Индию!

Лично я представлял себе это с трудом. Неужели наш мир раскинулся столь широко? Я был уверен, что если и дальше все время двигаться на восток, рано или поздно мы просто провалимся за горизонт.

– А какая она, Индия, Цезарь?

– Не знаю, – задумчиво признался Траян. – Хотя хотелось бы узнать – все время идти вперед, завоевывать новые страны. Ради этого стоит жить. Скажи, Верцингеторикс, ты хотел бы побывать в Индии?

– Дойти до нее – хотел бы, лишь бы только не плыть морем. Ненавижу лодки.

Траян рассмеялся моим словам.

– В таком случае двигайся сухопутным ходом. Я дам тебе половину моих легионов, чтобы ты вторгся в нее с севера. Вторую половину я возьму с собой, чтобы высадиться на побережье на юге. Мы встретимся с тобой где-нибудь посередине. Как тебе мой план?

– Отличный план, Цезарь.

– Наверно, так оно и есть. О боги, как бы я хотел сбросить четыре десятка лет, чтобы мне вновь было двадцать два, а не шестьдесят два.

– Сколько бы тебе ни было, Цезарь, можешь на меня положиться. Даже если ты заставишь меня плыть морем.

Траян поднял руку и помахал лодке, что шла под красным парусом, держа курс на восток.

– Не в этот раз. А пока отправляйся на Кипр. Выясни, во имя всех богов, чем в этот раз недовольны эти евреи.

Я отсалютовал Траяну и отправился выполнять императорский приказ: собрал моих солдат, совершил стремительный марш-бросок обратно в Антиохию и отплыл на Кипр.

И когда сошел на берег…

Мне до сих пор не хочется вспоминать этот день. Но он все еще является ко мне в дурных снах.

Плотина

– Моя дорогая, да ты просто загляденье! – с этими словами Плотина расцеловала в обе щеки высокую светловолосую девушку. – Сенатор Норбан, я наслышана, что твоя дочь сводит с ума весь Рим. Скажи, ты уже подыскал ей достойного жениха?

– Она сама сделает свой выбор, и, я надеюсь, что император его одобрит. – Сенатор даже запрокинул голову, с улыбкой глядя на дочь, которая была гораздо выше его. – Хотя, признаюсь честно, я даже рад, что она пока еще его не сделала.

– Мне пока не встретился никто, кто хоть в чем-то был похож на моего отца, – ответила Фаустина и наклонилась, чтобы поцеловать сенатора в щеку. – О боги, кажется, сюда идет этот старый зануда Сервиан. Отец, ты не против, если я спрячусь?

– Да я бы и сам с удовольствием от него спрятался, – ответил Марк Норбан и помахал рукой, разрешая дочери уйти. Фаустина отвесила императрице быстрый поклон и нырнула в толпу, которой был заполнен атрий, а когда вновь из нее вынырнула, то поспешила встать рядом с матерью.

«Ей уже девятнадцать, – подумала Плотина, – и как же она хороша собой».

Фаустина и впрямь была хороша в своем бледно-желтом шелковом платье. И хотя молодость била из нее ключом, она умела держаться с достоинством, учтиво кивая каждому гостю.

Сразу видна благородная кровь, отметила про себя Плотина, и главное, к крови прилагается достойное приданое. Широкие бедра женщины, которой будет легко рожать, манеры, которые украсили бы собой дворец. О боги, ну почему Фаустина появилась на свет позже своей старшей сестры? Как же это несправедливо! Из нее получилась бы куда лучшая жена дорогому Публию, нежели из ее старшей сестры, этой безнравственной шлюхи, которая только и делает, что ищет приключений. Плотина даже закрыла глаза, вспоминая проклятый пир, на котором Сабина осмелилась выставить себя напоказ гостям в том платье. Страшно подумать, в какой шок эта нахалка повергла друзей и знакомых дорогого Публия. Слава Юноне, эта потаскуха уехала из Рима и теперь выставляет себя напоказ в Эфесе, или Сирии, или где-то еще. Главное, чем дальше от Рима, тем лучше, чтобы люди поменьше знали о ее бесстыдных выходках. К великой досаде Плотины, о Сабине в Риме говорили, правда, не о ее любовниках и даже не о бесстыдных нарядах, а госпитале, который она основала в какой-то дакийской дыре, или о приданом, которым она одаривала бедных свободнорожденных девушек в Кампании. И Плотина была вынуждена воздать ненавистной снохе должное: при всем своем бесстыдстве Сабина была не настолько глупа, чтобы выставлять свои пороки на всеобщее обозрение, наоборот, она умело маскировала их добрыми делами.

Гости тем временем постепенно занимали свои места в триклинии – причем пиршественные ложа заменили на длинные ряды стульев. А все потому, что гости были приглашены не на пир. В триклинии должно было состояться публичное чтение последнего трактата сенатора Норбана. И пусть сам автор в этом году сложил с себя сенаторские полномочия, его перо оставалось по-прежнему острым. Плотина заняла отведенное ей почетное место и нахмурилась. Честное слово, она бы предпочла, если бы престарелый сенатор наконец покинул этот мир или по крайней мере перестал вмешиваться в политику. Увы, его мнение до сих пор значило слишком многое – гораздо больше, нежели ее устраивало. Ну а самое главное, он никогда не выказывал особого расположения к ее дорогому Публию. И все же такую возможность, как сегодняшние чтения, упускать было бы неразумно.

– Легат Урбик! Могу я сказать пару слов? Бывший консул Адриан с теплотой описал мне твои подвиги в Германии… Насколько я понимаю, вы с Публием лично знакомы? Ему необходима поддержка в двух небольших начинаниях, и я хотела бы обратить на них твое внимание. Насколько мне известно, ты сейчас подыскиваешь себе жену. Скажи, а как тебе дочь сенатора Норбана, Фаустина? Такая красавица, не говоря уже о приданом. Кстати, в том, что касается ее семьи, то у меня есть кое-какое влияние. Думается, я бы могла повлиять на ее выбор. Надеюсь, у тебя вскоре состоится разговор с Адрианом. Вот увидишь, он будет только рад поддержке с твоей стороны.

– Магистрат, не желаешь ли сесть рядом со мной? Думаю, нам есть, о чем поговорить. Мы могли бы обменяться парой слов, – Плотина понизила голос до шепота, практически неслышного окружающим, поскольку оратор уже начал свою речь. Но говорил не сам сенатор – он заявил, что слишком стар для публичных речей. Вместо него трактат читал Тит Аврелий. А вот ее дорогого Публия сенатор почему-то никогда не приглашал читать за себя трактаты. А ведь тот приходится ему зятем! Судя по всему, старый сенатор – как и весь остальной Рим – оказывает юному квестору знаки внимания лишь по причине огромного наследства, которое завещал ему дед. Плотина нахмурила брови. Молодой человек тем временем поднялся на возвышение и уверенным, бархатистым баритоном произнес первые слова трактата.

Впрочем, Плотина не стала его слушать, а повернулась к магистрату, сидевшему с ней рядом.

– Я наслышана о кончине твоей жены – какое, однако, печальное известие! Говорят, ты подыскиваешь себе новую жену. Отлично тебя понимаю. Как-никак твоим детям нужна мать. Так что это весьма разумно с твоей стороны. Кстати, как тебе нравится дочь сенатора Норбана Фаустина? Та, что сидит в первом ряду, в желтом платье? Согласись, она прекрасна. Между прочим, у меня прекрасные отношения с их семейством, и мне ничего не стоит повлиять на ее выбор. А еще в скором времени я бы хотела поговорить с тобой о кое-каких вещах юридического характера. Причем таких, решение которых весьма важно для бывшего консула Адриана.

Плотина откинулась на спинку стула и принялась обмахиваться веером. Первая часть трактата подошла к концу, и юный Тит отпустил по этому поводу шутку, и хотя Плотина не слушала его, все равно рассмеялась вместе с остальными гостями. Во время короткого перерыва к Титу подскочила Фаустина, чтобы поздравить его. Плотина не сводила с нее глаз. Девушка ей нравилась. Из нее наверняка выйдет прекрасная супруга – супруга легата или магистрата, или кто там еще окажется лично ей полезен.

«Я непременно приглашу ее во дворец, помочь мне за ткацким станком, – решила Плотина. – А вообще как жаль, что такую чудную девушку нельзя выдать за дорогого Публия».

 

Глава 24

Викс

– Викс?

– Что?

Я вынул пробку из нового кувшина, налил до краев кубок и жадно осушил его, даже не разбавляя вино водой. Неразбавленный напиток обжег мне горло до самого желудка.

– Ты даже слова не сказал мне с тех пор, как вернулся домой, – Мира вопросительно посмотрела на меня. Чайя сидела у нее на бедре, Дина держалась за юбку. – Неужели ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

Я фыркнул и неохотно опустил кубок. Прошло два дня после того, как я с моими солдатами кораблем вернулся с Кипра. Мира с детьми выбежала к двери, чтобы встретить меня. Но я молча шагнул в дом мимо нее и жадно припал к кувшину с вином. Моя жена осталась стоять у двери в новом красном платье, держа на руках наших дочерей, которых по этому случаю принарядила в розовые платьица. Спустя два дня я все еще не был пьян в той степени, в какой мне хотелось.

– Викс, – в голосе Миры слышались нотки отчаяния. – Так ты отказываешься со мной разговаривать?

– Да, – ответил я, наливая себе очередной кубок. Испугавшись моего осипшего голоса, малышка Дина спряталась за материнской спиной. Антиной испуганно посмотрел на меня из угла комнаты, где он сидел, упражняясь в грамоте. Слава богу, я не стал брать его с собой на Кипр. Он прошел рядом со мной не одну кампанию и наверняка понимал, какое выражение бывает на моем лице после неудачного сражения. Когда я вернулся с Кипра, он лишь разок посмотрел в мою сторону, после чего вновь забился в угол.

– И как долго ты собираешься накачиваться неразбавленным вином и тупо смотреть в стену? – голос Миры почти срывался на крик. – Через два дня тебе возвращаться в легион! Ты же не состоянии даже сесть на лошадь.

Я задержал во рту глоток вина до тех пор, пока у меня не заныли зубы. Не помогло. Я сглотнул вино.

– Так что же случилось на Кипре? – мне было слышно, что юбки моей жены шелестят уже совсем рядом. – Ты отсутствовал дома целый месяц. Я думала, ты покидаешь нас на несколько дней…

– Копать могилы требуется время…

Малышка Дина выглянула из-за юбок Миры и уставилась на меня из-под челки темных, выбившихся из-под ленты волос. Мне пришлось хоронить девчушку примерно ее возраста. Правда, ее волосы удерживала на месте кровь, и ей не требовались никакие ленты.

Мира смерила меня очередным пристальным взглядом, затем взяла Дину за руку и скрылась в спальне. Антиной, словно олененок, увязался вслед за ней. Я обвел глазами наше жилище: как обычно, чисто убранное и вымытое до блеска. Не знаю как, но Мире удавалось превратить любую тесную квартирку в уютное семейное гнездышко. Вокруг дверей вился фриз из виноградных листьев. Рядом с дверью стоял горшок – в нем росли какие-то травы, которые шли затем в суп. На полу горка детских игрушек. Казалось бы, так просто. И вместе с тем, так уютно. Впрочем, я смотрел на все эту сквозь застилавшую мне глаза пьяную пелену.

А может, сквозь слезы.

Из спальни Мира вернулась одна, без детей. Она опустилась передо мной на колени и заглянула мне в глаза.

– Что случилось?

– Евреи на Кипре подняли мятеж, – ответил я, еще крепче сжимая кубок. – К тому времени, как я прибыл туда, он был уже практически подавлен. Нам оставалось разве что убирать с улиц мертвые тела.

Мира в ужасе прикрыла ладонью рот.

– О, Господи!

– Что-то на Кипре я твоего господа не заметил.

Мира подпрыгнула как ужаленная и, сложив на груди руки, принялась мерить шагами комнату.

– И так везде, – сказала она сдавленным голосом. – Не успели мы приехать в Антиохию, как до меня начали доходить слухи. Говорят, в Александрии было вырезано около ста тысяч евреев. И вот теперь Кипр.

– На Кипре не убивали евреев, – возразил я, осушив наконец кубок до дна. – На Кипре убивали они сами.

– Замечательно, – ответила моя жена.

Я в упор посмотрел на нее и выдавил самое главное:

– Детей. Их матерей. Стариков, мужчин и женщин – всех невинных. Резали, как скот.

– Но ведь римляне делали то же самое с невинными людьми в Александрии! – воскликнула Мира. – В Месопотамии! Ты хотя бы знаешь, кого император отправил туда, чтобы расправиться с евреями? Твоего командира, Люсия Квиета!

– Мира!

– И тебе известно, как он очистил провинцию от смуты? Он убивал всех евреев, какие только попадались ему на глаза! – воскликнула моя жена и покачала головой, глядя перед собой незрячим взором. – Если то, что ты рассказываешь о Кипре, правда, – что ж, значит, евреи хотя бы как-то отомстили за себя.

– Они убили тысячи людей, – сказал я, вставая со стула. – Ты знаешь, скольких я помогал хоронить? Там была одна женщина, похожая на тебя. Невысокая, с рыжими волосами. При жизни она наверняка была хорошенькой. Впрочем, утверждать не могу, после того, как с нее сорвали одежду, изнасиловали и нанесли ей несколько десятков ножевых ран. Римские легионеры не единственные в мире, у кого руки по локоть в крови.

– И что будет теперь, после того, как евреи вырезали на Кипре несколько тысяч римских граждан? – голос Миры сорвался на пронзительный крик. – Сколько евреев теперь будут убиты в отместку за одну римскую женщину?

– Она была там не одна! – крикнул я. – Скажу больше, они даже не смогли объяснить мне, что подтолкнуло их устроить эту кровавую резню. Почему они, проснувшись в одно прекрасное утро, решили перебить всех своих соседей, которые в отличие от них не празднуют в конце недели шаббат.

Мира застыла, обхватив себя руками за плечи, как будто ей было холодно.

– Ты ничего не понимаешь.

– Верно, не понимаю, – ответил я, отводя от нее взгляд. – И никогда не пойму.

– Более сотни лет, – заговорила она срывающимся голосом, – нас обвиняли в распространении любой заразной болезни, в любой засухе, какая только постигала Рим. Нас убивали, изгоняли, грабили. И так всякий раз по капризу очередного императора.

– Лично с тобой такого не случалось, – бросил я ей и обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза. – Ты и твоя семья на протяжении трех поколений жили спокойной, мирной жизнью, более того, процветали, и не где-нибудь, а в самом сердце Рима.

– То, что происходит с одним евреем, происходит со всеми. Скажи, почему, по-твоему, мы до сих пор помним Масаду? Потому что то были наши братья, Викс. И кому как тебе этого не знать!

– Все, что я знаю, так это, что я несколько недель рыл могилы! – воскликнул я и в сердцах швырнул кубок о стену. Тот упал на пол и разбился. – И вот теперь я получил приказ присоединиться к Луцию Квиету в Месопотамии, где мне, возможно, придется снова рыть могилы.

– Могилы евреев, если там еще остался хотя бы один еврей, – бросила в ответ Мира и прикусила губу.

– Это ты увидишь сама. На этот раз я возьму тебя с собой. Тебя и наших детей.

– Даже не думай! Я никуда не поеду.

– Я не оставлю тебя в Антиохии, когда убивают евреев. Со мной ты будешь в безопасности.

– И ты надеешься, что я последую за этим мясником Квиетом? – крикнула Мира. – Чтобы я вечерами готовила тебе ужин после того, как ты в течение дня будешь уничтожать еврейских мятежников? Нет, как хочешь, но я остаюсь здесь. Я и мои дочери.

– Твои дочери? Они и мои тоже. А ты моя жена, и ты поедешь за мной туда, куда я тебе скажу!

– Я не поеду вместе с тобой на этот раз, даже если ты приставишь мне к горлу меч.

Я с трудом удержался, чтобы не ударить ее. Она это заметила и встала передо мной, гордо вскинув подбородок. Я отошел назад, к кувшину с вином. На этот раз я даже не стал брать в руки кубок. Просто взял кувшин в обе руки и жадно припал к горлышку. Внезапно я услышал за спиной сдавленный всхлип и шаги Миры, направлявшейся в спальню. Я не стал оборачиваться, лишь одним долгим глотком до конца осушил содержимое кувшина. В ту ночь я выпил все имевшееся в доме вино, и все равно мне было мало. У меня перед глазами по-прежнему стояли свежевырытые могилы на небольшом, солнечном острове. И как только этот райский уголок стал свидетелем таких зверств!

Когда я проснулся на следующий день, было далеко за полдень. Кстати, как оказалось, я уснул прямо на полу. Ощущение во рту было омерзительное, как будто мой язык покрылся мехом, в черепе громко ухал кузнечный молот. Впрочем, ночью кто-то расшнуровал мне сандалии и накинул на меня одеяло. Я с великим трудом открыл один глаз и увидел, что моя жена сидит передо мной на стуле, как всегда чистая и опрятная, и пристально наблюдает за мной. Впрочем, одно отличие было – губы ее были сурово поджаты.

Я простонал и снова закрыл глаза.

Минутная пауза, затем чьи-то тонкие пальцы сплелись с моими. Мира ничего не сказала. Ничего не сказал и я.

В свой легион я вернулся один.

После чего все пошло наперекосяк.

Не успел я вернуться в свой Десятый, как до нас стали доходить дурные вести. Повсюду вспыхивали новые мятежи – в Армении, Месопотамии, Вавилонии. Во всех недавно завоеванных провинциях, в которых до сих пор царили мир и спокойствие.

– Мы слишком растянули наши силы, – сказал мне Прыщ. Как только я стал первым копейщиком, я сделал его центурионом. Его мясистые пальцы нервно теребили гребень шлема, когда он пришел ко мне с рапортом. – В Армении мутит воду местный царек. В Месопотамии на прошлой неделе в неудачном бою убит наш легат. Нет, такую огромную территорию силами семи легионов нам не удержать.

– Нам и не нужно ее удерживать, – устало ответил я. – Кстати, куда отправляют наш Десятый?

На следующий день мы уже были на марше. Квиет, этот старый свирепый бербер, приветствовал меня рукопожатием и кивком.

– Это твой мальчишка? – спросил он, кивком указав на Антиноя, которого я взял с собой в качестве личного помощника. – Сейчас он меньше похож на девочку.

Антиной расплылся в улыбке Теперь у него был собственный меч, короткий гладий, и кривой сирийский нож, которым он укорачивал себе волосы, как только те отрастали настолько, что начинали виться локонами. В последний раз он решил заодно с собой обрить головы Дине и Чайе.

– Они сами попросили меня, – оправдывался он, пока Мира молча качала головой, потрясенно глядя на наших облысевших дочерей, после чего сказала мне, что, пожалуй, я могу взять с собой Антиноя в поход. И я его взял, хотя и держал под жестким присмотром. Потому что Мира была права: в легионе было немало любителей хорошеньких мальчиков. Антиной же – даже с коротко остриженными волосами и загорелый едва ли не до черноты – был на редкость хорош собой. Именно по этой причине я вручил ему гладий, сказав при этом, что при случае он может постоять за себя.

– Скажи, мальчик, ты можешь работать мечом? – хмуро спросил его Квиет, от которого не скрылось, что Антиной вооружен. – Или меч тебе нужен просто для похвальбы?

– Я умею работать с мечом с восьми лет, – гордо ответил Антиной. – А теперь Викс учит меня охотиться. Я уже могу попадать с пятидесяти шагов в кролика и…

Я взглядом одернул его. Квиет лишь усмехнулся. Я же подумал, что Мира, похоже, была права и они уже вырезали в этой провинции всех евреев.

Я не стал спрашивать. Не смог.

Мы вырвали у парфян Осроэне – благодаря нескольким коротким, но кровопролитным схваткам и кое-каким маленьким хитростям, которые я придумал (каким именно, не скажу). Кроме Осроэне мы отбили еще несколько городов, и все же это был лишь крошечный островок порядка в бушевавшем вокруг нас море хаоса.

Мы ехали вдоль Евфрата, и я чувствовал, как нас откуда-то из прибрежных камышей оценивают пристальные взгляды чужих глаз. И глаза эти мечтали лишь об одном: как можно скорее украсить мою спину между лопаток кинжалом. На этот раз даже победы не пьянили, не кружили мне голову, не наполняли сердце ликованием, как в тот первый раз, когда мы только вошли в страну.

В конце того года произошло сражение, настоящее, большое сражение у Ктесифона. Такое самое, о котором я мечтал, будучи мальчишкой: бесконечные ряды щитов, за которыми выстроились воины, мужественные, несгибаемые, кончики копей зловеще поблескивают на солнце.

В бой нас вел сам Траян, даже с расстояния мне была видна его седая голова, было слышно, как преторианцы умоляют его надеть шлем. Я видел, как напряжены мои солдаты, готовые в любое мгновение ринуться на врага. Я машинально потрогал амулет на шее и пробормотал короткую молитву богу войну, который до сих пор в моем представлении был похож на моего отца. Затем я пробормотал вторую, обращенную к богу Миры, – чем больше богов защищают вас в битве, тем лучше для вас, – после чего поддал в бок коню и встал рядом со своими пешими воинами.

В тот день я убил шестерых или семерых. И пусть эти парфяне разделяют волосы на пробор и умащивают их благовониями, пусть обводят сурьмой глаза, они такие же свирепые воины, как и мы. В какой-то момент я оказался зажат между тремя парфянами, которые заметили, что я отдаю приказы, не иначе как в расчете на то, что они сокрушат моих солдат, лишив их командира. Идиоты, подумал я. Мои воины не дрогнут и продолжат сражаться, даже если я стану трупом. Но парфяне этого не знали и продолжали теснить меня со всех сторон, и тогда я проткнул одного из них копьем, ударил шишкой щита в лицо другого, но меч третьего наверняка опустился бы мне на шею, если бы мне на помощь не подоспел Филипп и копьем не пронзил моему неприятелю горло. Я видел, как тот в ужасе посмотрел на окровавленный наконечник, торчавший у него под кадыком, после чего бездыханный рухнул на землю. Я, как водится у нашего брата-солдата, молча, одним кивком поблагодарил Филиппа. И в этом кивке было больше признательности, нежели в самых пышных речах. Он кивнул мне в ответ, а затем пронзительно вскрикнул: это в него впился кривой парфянский меч, проложивший себе путь между грудной и спинной пластинами. Филипп рухнул замертво еще до того, как захлебнулся его крик. Из моего горла тоже вырвался вопль, и в следующий миг я уже ничего вокруг себя не видел. Позднее Прыщ был вынужден трижды рассказать мне, что враг был обращен в бегство, и победа осталась за нами. Итак, мы победили. По крайней мере так мне было сказано. Мои руки были по локти в крови, крови того парфянина, что убил Филиппа. Я изрубил его мечом на мелкие куски. После этого воины Десятого легиона прозвали меня Верцингеторикс Красный.

В начале следующего года состоялись еще несколько стремительных марш-бросков. Страшно подумать, сколько миль прошагал я по дорогам империи. Случались и ночные броски, и короткие, но ожесточенные стычки посреди болот или песков. Про Антиохию можно было забыть. Я вернулся домой после многомесячного отсутствия, и малышка Чайя даже не узнала меня. Увидев перед собой воина в шлеме с высоким гребнем, она испуганно расплакалась и зарылась лицом в материнское плечо.

– Ничего страшного, она снова привыкнет к тебе, – заверила меня Мира.

– Когда? Я уезжаю уже завтра. Император велел мне приехать к нему в Хатру, после чего…

– Понятно, – отрешенно вздохнула Мира.

– Я скоро вернусь, – попытался я слегка взбодрить ее. – Как только мы возьмем Хатру, я вновь приеду к тебе и детям.

– То же самое ты говорил после Селевкии.

– Ты ведь сама предпочла остаться в Антиохии, – напомнил я ей.

– Когда я иду на рынок, люди плюют мне в лицо, – голос Миры звучал безучастно. – Они спрашивают у меня, не ем ли я мертвых младенцев, как те евреи, что восстали в Александрии. Я говорю им, что в Александрии не осталось ни одного живого еврея, не говоря о младенцах. Вот тогда они и начинают в меня плевать.

– Мира…

– Я стараюсь не выходить из дома с детьми. Не хочу, чтобы в них тоже плевали, – сказала Мира, поглаживая темноволосую головку Чайи, и добавила: – Эти твои римляне.

– Антиохийцы, – поправил я ее.

– Они все римляне, – устало возразила Мира. – Скажи, Викс, когда мы сможем вернуться домой?

– Не знаю, – честно признался я и поцеловал ее. Она поцеловала меня в ответ, и на какой-то миг рядом с уголком рта вновь возникла знакомая мне милая ямочка, но, увы, лишь на миг. В ту ночь, полагая, что я уже сплю, моя жена разрыдалась в подушку. И хотя она отодвинулась от меня как можно дальше на другой край кровати и лежала, свернувшись калачиком, мне было слышно, как рыдания сотрясают все ее тело. Бог свидетель, я был рад, что завтра уезжаю снова.

Тит

– Господин, к вам какая-то молодая особа.

– Надеюсь, это не Юлия Статилла?

Некая молодая вдовушка, подруга его сестер, в последнее время вбила себе в голову, что из Тита вышел бы неплохой муж, четвертый по счету. В отличие от нее самого Тита такая перспектива отнюдь не вдохновляла.

– Скажи ей, что меня нет. Нет, лучше скажи ей, что я отбыл в Африку или даже в Индию, которая там из них дальше.

– Хозяин, к вам пожаловала отнюдь не эта Горгона, – в голосе Эннии слышалось ободрение. – Это дочь сенатора Норбана.

– Фаустина? – Тит поднялся из-за стола. – Пусть войдет.

В следующий миг в кабинет шагнула младшая сестра Сабины, а за ней какой-то вольноотпущенник и целая свита служанок. От летнего зноя лицо ее раскраснелось, под стать платью, однако в целом вид у нее был вполне довольный.

– Скажи мне, что я просто прелесть.

– Ты просто прелесть, – послушно подтвердил Тит.

– Скажи также, что я умная. И смелая.

– И то и другое, какие могут быть сомнения, – Тит поклонился ей из-за стола. – Но почему?

Было видно, что Фаустину так и распирает гордость за себя.

– Потому что я нашла вора, который ворует деньги из твоих бань!

– Принять услугу – значит продать свободу, – пробормотал Тит.

– Публий Сир, – сказала Фаустина, довольная собой.

– Публий или Публилий? – уточнил Тит.

– А разве это не одно и то же?

– Какая разница. Я это просто к слову. Тем не менее я принимаю твою услугу и становлюсь твоим рабом. Так кто же обворовывает меня?

Фаустина с ослепительной улыбкой посмотрела на домоправительницу Тита.

– Энния, если я не ошибаюсь. Будь добра, отведи моих служанок в кухню и дай им попить. Они сегодня терпеливо ходили за мной по солнцу весь день и заслужили отдых.

– Да, госпожа, – Энния окинула Фаустину оценивающим взглядом, от золотистой челки до подола розового платья. – Пойдемте, девушки.

Как только они вышли и дверь кабинета закрылась, Фаустина повернулась к Титу.

– Я обещала Бассу, что, кроме нас, об этом никто не узнает.

– Бассу? – Тит пристально посмотрел на вольноотпущенника, вошедшего к нему в кабинет вслед за служанками Фаустины. Тот стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу.

– Это и есть наш вор?

На лице гостя возникло возмущенное выражение.

– Эй, госпожа Фаустина ничего не сказал о том, что меня в чем-то обвинят…

– Не беспокойся. Тебя никто ни в чем не обвиняет, – заверила Басса Фаустина и, похлопав по плечу, подвела его к стулу. – Ты посиди немного, а я пока поговорю с Титом Аврелием.

– Я так и знал, – пробормотал себе под нос Басс.

Это явно был императорский вольноотпущенник. Тит сделал этот вывод по его чистой тоге и перепачканным в чернилах руках. Молодой секретарь, родом откуда-то из Греции, зарабатывает себе на жизнь благодаря красивому почерку и знанию языков.

– Стоит мне открыть рот, как меня тотчас заклеймят вором и гвоздями прибьют мои руки к доске. И зачем я только послушался тебя, госпожа! – плакался он.

– Твоим рукам никакие гвозди не грозят, – успокоила его Фаустина, после чего отвела Тита в дальний угол комнаты. – Попытайся не нервировать его, – прошептала она. – Ты даже не представляешь, каких адских трудов стоило мне привести его сюда.

– Если он не наш вор, то кто он такой? – шепотом уточнил Тит.

– Как бы тебе сказать. – Фаустина прочистила горло, как будто готовилась произнести долгую речь. – Мы с тобой подумали, что вор – это какой-нибудь управляющий или чиновник императорского двора. Кто-то такой, у кого имеется доступ к выделяемым средствам. Но я точно знала, что тебе до сих пор так и удалось установить, кто это такой.

– Верно, пока что не удалось.

Любая ниточка, за которую Тит цеплялся на протяжении последних нескольких месяцев, всякий раз приводила его к табличке, которая каким-то непонятным образом исчезла из государственного архива. Или же вдруг землемер или архитектор неожиданно получал назначение куда-нибудь в Африку. Или же чиновник неожиданно заливался краской и отказывался разговаривать с ним, даже когда Тит предлагал ему деньги.

– Моя голова мне еще дорога, – сказал Титу один невысокий толстый претор и вышел, даже не попрощавшись.

В общем, все нити приводили к одному результату – в тупик.

– И я подумала, – произнесла Фаустина. – А не вернуться ли к самому началу?

Тит с легкой дрожью посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Басса и вновь на Фаустину.

– И что ты сделала?

В следующий миг, предварительно постучав в дверь, на пороге снова выросла Энния. Вольноотпущенник как ужаленный подпрыгнул на своем стуле.

– Холодный ягодный морс, госпожа, – произнесла она, вручая Фаустине три золотых кубка. – И проследи, чтобы господин непременно выпил свой. В такую жару это полезно. И еще, господин, на сегодня я отменила все твои встречи с клиентами Аврелиев.

– В этом не было необходимости.

– Так что можешь не торопиться, – довела до конца свою мысль Энния и, громко топая, вышла из кабинета.

– Мне она нравится, – сказала Фаустина, задумчиво глядя ей вслед. – Она твоя любовница?

– В общем-то, нет, – заикаясь, выдавил Тит.

– Что? Только не думай, что я потрясена. Одна из вольноотпущенниц моего отца была его любовницей, когда он еще ходил в холостяках, хотя по части ведения дома она не годилась бы Эннии даже в подметки. Теперь они с мамой хорошие подруги.

– Я не намерен обсуждать такие вещи!

– Верно, никто не обсуждает то, что неинтересно, – ответила Фаустина, протягивая третий кубок вольноотпущеннику. Доверительно похлопав беднягу по плечу, она снова обернулась к Титу. – Итак, пей свой морс и слушай меня. Я часто бываю во дворце. Императрица Плотина постоянно приглашает меня помочь ей ткать, а заодно, чтобы прожужжать мне уши своими советами, какого жениха я должна себе выбрать. А еще она то и дело намекает, что предпочла бы видеть женой ее любимого Адриана меня, а не Сабину. Но в последний раз ее куда-то позвали, и я на какое-то время осталась одна в ее комнатах. Я тотчас заметила, где она хранит свои документы. Вернее, – поправилась Фаустина, – я порылась в ее вещах, пока не наткнулась на ее личные счета.

Тит подавился морсом.

– Ты шпионила за императрицей Рима?

– Фу, какое некрасивое слова, «шпионила», – игриво возразила Фаустина. – Давай скажем также, что Фортуна улыбнулась мне: пустая комната и немножко поисков. В ее папках я наткнулась на кое-какие весьма интересные вещи. Тебе известно, что она хранит сведения на всех, кто работает во дворце?

Но зачем, задался мысленным вопросом Тит. Публичные дела, такие, например, как судебные расследования или официальные назначения, вряд ли входили в круг ее обязанностей. С какой стати императрице понадобился личный архив?

– И что ты нашла?

– Ничего. – Фаустина отодвинула в сторону ворох свитков, чтобы опереться на край стола. – И это странно. Императрица не купит и локтя полотна, не указав потраченную сумму в своих личных счетах. А тут вдруг неожиданно ей текут огромные средства, но ни слова о том, откуда они поступают. К сожалению, я ничего не могла взять с собой, но самые интересные вещи записать успела.

– Это еще ни о чем не говорит, – возразил Тит, когда она показала ему сделанные наспех записи.

– Знаю. Именно поэтому я и провела целую неделю, вращаясь среди ее вольноотпущенников, пока наконец не набрела на Басса. Он один из младших секретарей императрицы, и, когда я спросила его про эти записи, он тотчас побледнел, как мел, и отказался разговаривать со мной. В конце концов я уломала его, убедила прийти к тебе.

– И как тебе это удалось?

– Скажи, разве мне кто-то может отказать? – искренне спросила Фаустина. – К тому же я дала понять, что ты один из самых богатых и влиятельных людей в Риме и хорошо заплатишь ему за то, что он тебе скажет.

– То есть ты пообещала ему круглую сумму из моего кошелька непонятно за какое-то свидетельство?

– А что еще мне оставалось делать? – улыбнулась Фаустина, и на ее щеках заиграли ямочки. Облаченная в розовый шелк, юная и свежая, она была воплощением бесхитростности – этакий невинный агнец. А вот в темных глазах плясали лукавые огоньки.

Тит на мгновение закрыл глаза.

– Соблазнен преступить закон юной девой, – процитировал он себе под нос, а вслух добавил: – Похоже, отступать мне некуда. Так и быть, давай выслушаем, что скажет твой вольноотпущенник.

Фаустина подвела к нему несчастного Басса, который от волнения обливался потом.

– Господин, мне не нужны неприятности, – пробормотал он. – Отпустите меня. Я вернусь в Афины, где с моим почерком легко найду себе работу. Я скажу тебе все, что знаю, но после этого я уеду. Хорошо?

– Да, корабль до Афин и тугой кошелек, который позволит тебе прожить целый год. Ты их получишь, – сказал Тит. Он до сих пор не привык к тому, что мог легко, даже глазом не моргнув, расстаться с такими внушительными суммами. Нет, конечно, не просто так, а чтобы разрешить важную для него загадку. – Так что же ты расскажешь мне, Басс?

Вольноотпущенник покосился на Фаустину. Та сжала ему руку выше локтя и улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой, которая посрамила бы даже Елену Прекрасную, после чего грекам точно бы расхотелось ради нее целых десять лет умирать под стенами Трои. Басс вздохнул, собираясь с мужеством.

– То, что я видел, – пробормотал он, – это не только деньги для постройки бань, хотя и из них были взяты приличные суммы. Деньги поступают из сотни самых разных источников и идут на самые разные цели: подкуп, негласные ссуды, подношения. Раздаются обещания. Высокие должности или дарятся, или обмениваются на услуги, или просто продаются. Кто-то становится жертвой шантажа, кого-то сразу отправляют в изгнание. Записи госпожи Фаустины, я могу указать тебе…

– Кто? – потребовал ответа Тит. – Кто стоит за всем этим? Кто ворует? Кто подкупает? Кто шантажирует?

– А разве ты сам еще не понял? – растерянно заморгал Басс. – Императрица Плотина.

Викс

Хатра оказалась сущим адом. Я проклял тот миг, когда мои глаза увидели ее. Пыльная цитадель, сидящая на пути в Вавилон. И ничего на многие мили вокруг – лишь пыль, песок и ветер. Мои солдаты жаловались на мух еще до того, как успели поставить палатки. И пока они ставили лагерь, им по спинам хлестал горячий ливень, а над их головами гремел гром и сверкали молнии. Того гляди, хворост для растопки отсыреет. Легионеры, которых я видел в лагерях, походили на высохших мумий: темная кожа и запекшиеся от зноя губы. Чтобы не наглотаться песка, они обертывали лица платками.

– Легат будет рад получить пополнение, – сказал мне первый копейщик, когда я доложил обстановку. – Но самое главное, чтобы они принесли с собой собственный запас воды. Потому что среди этого песка воды не найти даже капли. – Он с прищуром посмотрел на меня. Я с первого взгляда понял, что передо мной один из лучших офицеров Траяна: он не утратил выправки, а его латынь была куда лучше моей.

– Ты ведь Верцингеторикс Красный, я правильно понял?

– Да.

– Наслышан о тебе. Люсий Квиет говорит, что в бою от тебя есть толк.

– А он упомянул о том, что я несколько раз спас ему жизнь?

– Берберы! Этих безумцев вечно приходится спасать! Иди, доложи императору. Он наверняка захочет услышать последние известия из Селевкии. Он сейчас в поле, наблюдает, как проваливается наша кавалерийская атака. – Первый копейщик коротко усмехнулся: – Добро пожаловать в ад. Готов поспорить, ты даже не предполагал, что где-то бывает так жарко!

Я не видел Траяна несколько месяцев и не смог совладать со своими чувствами, когда он, сидя верхом в окружении преторианцев и офицеров штаба, обернулся, чтобы поприветствовать меня. В уголках рта залегли глубокие морщины, глаза запали, лицо хмурое и какое-то слегка перекошенное Мне тотчас вспомнился один слух, будто несколько месяцев назад император перенес удар, и даже был вынужден провести неделю в постели, несмотря на все свои громкие протесты. Тогда я отмахнулся от этого известия, как от глупой сплетни. Траян? Болен? Человек, который по-прежнему мог прошагать дневной марш, а затем перепить целый легион? Такого просто быть не может!

Какой у него нездоровый вид, подумал я, спешиваясь и отдавая ему салют. Впрочем, его улыбка, когда он помахал мне рукой, была такой же теплой, что и раньше.

– Верцингеторикс! Вот кто мне нужен для успеха нашей небольшой осады! Как ты думаешь, взять ее будет легче, чем старушку Сарму?

Я прищурился, глядя на стены крепости, маячившие в песчаной дымке. Римская кавалерия раз за разом пыталась с наскока взять ворота, и до меня доносился свист стрел.

– Думаю, что труднее, Цезарь.

– Мне тоже так кажется, – мрачно согласился император. – В отличие от Сармы здесь нет никаких труб.

– То была моя идея, – признался я. – Разбить трубы. Я попросил Тита, чтобы он предложил ее тебе.

– Так это ты придумал! Кстати, прекрасный юноша, этот Тит Аврелий. Один из честнейших мужей Рима, насколько мне известно. С другой стороны, очень даже неплохо, что теперь и один из самых богатых.

– Да, он хороший человек, – согласился я. – Я даже не обижаюсь на него, что похвала за идею с трубами досталась ему.

– Адриан пытался приписать эту заслугу себе, – презрительно сказал Траян. – А теперь докладывай про Селевкию.

– Может, нам лучше отойти в сторону? – предложил я, слыша пение стрел. – Мы в пределах досягаемости, и какой-нибудь меткий стрелок вполне может…

Тем более что император был без шлема. Его обнаженная голова блестела под палящими лучами солнца как начищенная серебряная монета.

– Не смеши меня, – отмахнулся Траян. – Селевкия! Рассказывай все, как есть.

Траян был в солдатских доспехах, но кто-то зоркий на стенах Хатры наверняка узнал его седовласую голову. Не успел я довести до середины мой рапорт о взятии Селевкии, как пение стрел зазвучал гораздо ближе. Затем раздалось глухое бульканье: это верховой офицер рядом с Траяном, который только что обмахивался рукой, постоянно жалуясь на мух, попытался что-то сказать. Из горла у него торчало древко стрелы. Затем он упал, и я увидел, как песок обагрился кровью.

Я не стал кричать, чтобы предупредить об опасности, а просто схватил Траяна за руку и одним резким рывком сбросил римского императора с седла. Мое плечо тотчас пронзила обжигающая боль, но я не обратил на нее внимания. Траян с глухим стуком упал в песок. Я перевернул его плашмя, а сам бросился на него сверху, прикрывая собственным телом. В следующее мгновение до меня донеслись крики и топанье копыт – это нас в плотное кольцо взяли преторианцы. Кто-то поднял меня, три гвардейца, обнажив мечи, обступили императора, и он вместе с ними вновь занял свой наблюдательный пост. Мне было слышно, как Траян смеется. Я шагнул к нему, но в следующую секунду мое правое плечо вновь пронзила острая боль. Повернув голову, я увидел, что оттуда торчит стрела. Злодейка впилась мне в тело рядом с самым краем лат.

– Отлично! – проревел я. Три с половиной года в Парфии, бесконечные схватки, большие и малые, и не единой царапины. И надо же, чтобы в первый же день под стенами Хатры в меня угодила стрела. Стиснув зубы, я вырвал стрелу из плеча. Из раны тотчас брызнула кровь. Посмотрим, что я буду делать завтра во время упражнений со щитом!

– Верцингеторикс! – окликнул меня чей-то голос. Обернувшись, я увидел императора. Глубокие морщины в уголках рта куда-то исчезли, он весело улыбался мне своей мальчишеской улыбкой. – С твоей стороны это был весьма своевременный шаг, и я хотел бы поблагодарить тебя…

– Молчать! – гаркнул я командирским голосом центуриона. Император растерянно заморгал, преторианцы и штабные офицеры открыли рты. – Сколько раз говорить тебе, чтобы ты надевал шлем?

Траян раскрыл было рот, но я не был намерен выслушивать его оправдания. У стоявших за его спиной преторианцев и офицеров челюсти отвисли еще больше, руки потянулись к рукояткам мечей. Что касается меня, то я ткнул пальцем в нагрудную платину Траяна и громогласно рявкнул ему, что он идиот. Идиот потому, что стоит слишком близко к врагу, и еще больший идиот, что делает это во время активной атаки. Высказав все, что я думаю по этому поводу, я принялся сыпать проклятиями, а когда закончились и они, просто смерил его полным ярости взглядом. Император Рима, не говоря ни слова, с легкой улыбкой посмотрел на меня в ответ, а когда пар из меня, наконец, вышел, похлопал меня по раненому плечу.

– Успокойся приятель, незачем так кипятиться.

– Кипятиться? – вновь сорвался я на крик, и, наверно, продолжил бы свои обвинительные речи в его адрес, но даже это легкое похлопывание отозвалось у меня в плече пронзительной болью. Подавив рвущиеся из горла проклятия, я прижал к ране ладонь.

– Ступай к лекарю. Пусть тебе зашьют рану, – велел мне Траян.

– Слушаюсь, Цезарь, – хмуро буркнул я в ответ и нехотя подчинился.

– После чего приходи ко мне в палатку. Ты и твои воины понадобятся мне для взятия Хатры, но как только она падет, я отправлю тебя назад в Германию.

– В Германию? – мою ярость как рукой сняло. Траян тем временем развернулся и своим обычным стремительным шагом зашагал прочь. Я, все еще прижимая руку к плечу и едва поспевая, бросился вслед за ним.

– Даки вновь мутят воду, – произнес Траян, не замедляя шага. – Отсюда мне следить за этими ублюдками трудно. К тому же я в известной степени оголил Германию, перебросив сюда часть тамошних сил. А те, что там остались, явно не справляются с обороной границ. Ты же знаешь Дакию, ты там был. Ты вернешься со своими воинами назад в Германию, получишь под свое командование легион, совершишь поход в Дакию и наведешь там порядок. Прими мои поздравления, Верцингеторикс! – с этими словами Траян похлопал меня по здоровому плечу. – Десятый легион – твой.

– Мой?

– Твой. За то, что ты…

Я поймал себя на том, что заикаюсь, словно мальчишка. Не скрылось от меня и то, как другие офицеры обменялись взглядами. Вид у них был такой же ошарашенный, как и у меня самого.

– Ты даешь мне легион за то, что спас тебя от стрелы? Я не… то есть я даже не думал…

– Нет. Я уже до этого решил дать тебе легион. Обидно, что такой трубный глас растрачивается на какого-то там центуриона. Тем более что твой срок службы первым копейщиком истек. Верно я говорю?

– Верно, Цезарь.

– Отлично. В таком случае ты имеешь полное право пополнить ряды всадников. Учитывая, сколько сокровищ мы здесь добыли, думаю, это тебя не разорит. Кстати, сразу хочу предупредить: легатом Десятого я назначить тебя не могу. На эту должность мне придется подыскать какого-нибудь бездельника-патриция.

Говоря эти слова, Траян едва заметно подмигнул мне.

– Но что мне мешает слегка протянуть с его назначением? К тебе же я приставлю толкового адъютанта, который разбирается в таких вещах, как выплата довольствия, и при необходимости будет вместо тебя ставить свою подпись. На этот раз в Дакии вас будет поджидать куда больше опасностей, именно по этой причине мне и нужен во главе легиона настоящий солдат. А не какой-то там тщеславный выскочка в тоге, который мечтает пробиться в консулы.

– Цезарь… – начал было я.

– Только никаких благодарностей. Кто знает, вдруг ты не вернешься из этого похода. С другой стороны, сколько можно ходить с таким командирским голосом в первых копейщиках. Что касается того, что ты сегодня спас мне жизнь, прими вот это… – С этими словами император стащил с пальца кольцо и положил мне его в руку. – И вот это. – И он с чувством поцеловал меня в щеку. – А теперь ступай к лекарю, чтобы он перевязал тебе рану, после чего возвращайся ко мне за приказами.

Я открыл было рот, но так ничего и не сказал. В горле застрял комок, слезы застилали глаза, по руке текла кровь. Зато сердце было переполнено ликованием. Остальные офицеры, прежде чем последовать за Траяном, одарили меня пристальными взглядами: кто-то с улыбкой, кто-то с презрением, кто-то с нескрываемой завистью. Если я был слишком молод для первого копейщика, то что говорить про командование легионом?

Ты нажил себе не одного врага, приятель, сказал я себе. С другой стороны, какая разница? Честное слово, мне было все равно. Я посмотрел на кольцо, лежавшее у меня на ладони. Простое, тяжелое золотое кольцо, на котором было выгравировано всего одного слово: Parthicus – покоритель Парфии. Этим титулом удостоил Траяна сенат. Я надел его на средний палец, и оно пришлось впору, как будто специально для меня сделанное.

– Покоритель Парфии, – произнес я глухим от волнения голосом.

– Молодец, что накричал на него, – бросил мне один из преторианцев. – Мы уже устали напоминать ему, что нужно надевать шлем. Но можно подумать, он кого-то слушает! Это точно для него добром не кончится. Сам подставляет себя под удар, болван.

– Ничего, пока я рядом, можно не волноваться, – заверил его я.

Я даже не чувствовал боли, пока полковой лекарь зашивал мне рану. Когда же та зажила, я вытатуировал на ней букву Х. Что значит «Десятый».

Мой Десятый.

 

Глава 25

Плотина

– Прошу извинить меня, госпожа. Но к вам посетитель. Говорит, что по неотложному делу.

– Я слишком занята. – Плотина сделала аккуратную пометку на восковой табличке и потянулась за новой. За ее спиной, с ворохом выстиранных шелковых платьев, которые предстояло выгладить, суетились четыре рабыни. Две другие занимались починкой одежды. В углу пара мальчишек-рабов дожидались, когда их отправят с каким-нибудь поручением.

Императрица восседала за рабочим столом посреди всей этой суеты, занятая своими делами даже больше, чем они. На новом форуме предстоит воздвигнуть статую Траяну. Зимние платья и плащи нужно вынести из кладовой, развернуть и проверить, не потрачены ли они молью. Губернатор одной из провинций – не будем называть его имя – оказался по уши в долгах, и если пообещать ему небольшой заем, он наверняка окажет поддержку ее дорогому Публию. В общем, идеальная кандидатура… В винных погребах вновь завелись пауки…

Дорогая Юнона, сколько трудов свалилось на меня! Оказывается, самая большая рабыня Римской империи – это ее императрица!

– Он настоятельно требует, чтобы его приняли, – не унимался управляющий. – Это…

– Мне все равно, кто он. Сегодня утром у меня нет времени на посетителей.

Плотина пробежала глазами последнее письмо мужа – короткое, но как всегда, учтивое. Такое впечатление, будто он быстро набросал его кончиком меча в перерыве между битвами. Что поделать! Траян начисто лишен эпистолярного дара.

Плотина уже подумывала о том, не нанести ли ей мужу официальный визит, коль кампания затянется дальше. Два года назад она уже совершила путешествие в Антиохию, чтобы, как то и полагается верной супруге, провести рядом с мужем месяц-другой. Впрочем, то путешествие никак не назовешь приятным. Ох уж этот Восток с его восточными мухами, восточным вином, восточными шлюхами, которые величали себя римскими аристократками и даже надеялись разделить с ней трапезу. Нет, думаю, с визитом можно повременить еще год.

– Это Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин, – не унимался управляющий. – Говорит, что пришел по крайне важному делу.

– Кто из вас глух, ты или он?

Нет, ее посетитель явно не глух, этот юный выскочка, на которого теперь молится едва ли не весь Рим. Редко какое письмо Траяна обходилось без панегириков в адрес этого юнца – шла ли речь о строительстве бань или о том, с каким тактом он улаживал разногласия в сенате. Можно подумать, ее дорогой Публий не сделал для Рима ничего хорошего! Сделал, причем куда больше, но никаких аплодисментов в свой адрес почему-то не заслужил. Плотина постаралась пустить по поводу этого любимчика Траяна пару слухов: мол, на самом деле он пьяница, и вместо того, чтобы поклоняться римским богам, следует непристойным заморским культам вроде Изиды и Тараниса. Увы, к великому ее прискорбию, никто этому не поверил. Как назло, этот мальчишка был ходячим воплощением добропорядочности.

– Боюсь, домина, я не могу ждать, – прозвучал из-за спины управляющего чей-то голос, Плотина подняла глаза: перед ее столом стоял Тит и явно не желал уходить. – Я должен поговорить с тобой, и я бы хотел, чтобы этот разговор не слышали посторонние уши.

– Ты не имеешь права без спроса входить в мои личные покои.

– А ты не имеешь права запускать руку в государственную казну, – спокойно возразил Тит. – И если ты готова обсудить этот вопрос в присутствии рабов, что ж, я не стану возражать.

Плотина в упор посмотрела на своего гостя. Стоявший за спиной Тита управляющий вытаращил глаза. Две рабыни, складывавшие ее шелка, испуганно застыли на месте, третья, прикрыв ладонью рот, что-то прошептала мальчишке-рабу, стоявшему наготове с кубком ячменной воды.

– Оставьте нас, – приказала Плотина.

Тит дождался, пока за последним рабом закрылась дверь.

– Спасибо, – произнес он и без приглашения опустился на стул. Он был в тунике и сандалиях – этот щенок даже не счел нужным по случаю визита к ней завернуться в тогу! – и даже небрит, как будто заявился к ней прямо из постели, не заглянув по дороге в бани.

– Разве так наносят визиты императрице? – холодно спросила Плотина. – Со щетиной на подбородке и с полным ртом дичайших обвинения?

Тит достал несколько свитков и разложил их на столе.

– О нет, отнюдь не дичайших.

Плотина посмотрела на первый свиток.

– Ты хочешь сказать, что это мои личные счета? Уверяю тебя, я ежедневно проверяю, все ли бумаги на месте. И не было случая, чтобы хоть какая-то из них пропала.

– Я лично проследил за этим. Мой осведомитель принес мне оригиналы, а на их место положил копии.

Осведомитель? Плотина потянулась через стол, чтобы развернуть первый свиток. Пары строк хватило, чтобы по спине у нее пробежал холодок.

– Как вообще мои личные бумаги попали к тебе? Это дело рук кого-то из рабов? Я не раздумывая распну предателя, я…

– Какая разница, откуда они у меня. Тот, кто их мне принес, уже далеко, и тебе до него не дотянуться.

– Как ты смеешь!

– Я устал, домина. Я потратил целую неделю, чтобы разобраться в твоем мошенничестве, и еще неделя ушла у меня на то, чтобы решить, что мне с этим делать. Так что обойдемся без обиняков. – Тит смахнул со лба непослушную прядь и посмотрел императрице в глаза. – Императрица Плотина, ты присваивала государственные деньги, и я легко могу это доказать. Из средств, выделенных на постройку императорских бань, на закупку зерна для бедных, на другие не менее важные вещи.

– Я не обязана перед тобой оправдываться, – высокомерно ответила Плотина, что, впрочем, стоило ей немалого труда. Однако голос ее прозвучал громко и холодно, как будто она разговаривала с провинившимся рабом, а это самое главное. – У императрицы могут быть причины, которые не дано понять простому человеку, в том числе и тебе.

– Твои причины меня не интересует.

Чувствуя, что земля уходит у нее из-под ног, Плотина откинулась на спинку кресла.

– В таком случае, что же?

Тит молча посмотрел на нее.

– Вряд ли тебе нужна богатая жена, учитывая то огромное наследство, которое завещал тебе дед. Но, может, ты хотел бы добавить к своему имени титул куда более внушительный, нежели «квестор»? – Плотина приподняла руку. – Как, например, тебе нравится «консул»? Я уже вижу твое имя в списке на следующий год.

Кстати, чудесная мысль! Юный Тит Аврелий, один из самых богатых людей Рима, – и у нее в долгу! Богатый юный консул, которым можно будет вертеть и так и этак. Из него наверняка вышел бы отличный союзник для дорогого Публия.

– Прослужив год консулом, ты мог бы претендовать на пост наместника одной из провинции, – продолжила свою речь Плотина. – Что та скажешь насчет Германии? Или это, может, Испания, если ты предпочитаешь страны потеплее. Или даже…

– Моя дорогая госпожа, – вздохнул Тит. – Неужели ты и впрямь пытаешься подкупить меня?

Так и не предложив Титу в ближайшие пять лет место префекта Египта в обмен на несколько своевременных ссуд и поддержку ее дорого Публия, Плотина стиснула зубы. В висках потихоньку начинала пульсировать ее старая знакомая – головная боль. Как давно в ее голове не раздавались эти болезненные удары невидимого молота! Она уже забыла, когда кто-то в последний раз осмеливался дерзить ей. Или хотя бы смотреть на нее как на равную себе.

– Позволь я тебе все объясню, – Тит посмотрел ей в глаза. Он явно не желал отступать. – Лично мне от тебя ничего не нужно. Кроме одной-единственной вещи: чтобы ты немедленно прекратила запускать руку в казну империи.

– Да как ты смеешь!

– Извини, госпожа, но из нас двоих в этой комнате вор – не я. И потому смею. С сегодняшнего дня никаких махинаций с деньгами, выделяемыми на постройку бань. Сделать это будет довольно легко, потому что их строительство практически завершено. Однако император на днях известил меня о том, что возлагает на меня раздачу хлеба осиротевшим римским детям в провинциях. Насколько мне известно, в последние годы ты щедро одаривала себя деньгами, выделяемыми на поддержку сирот. Отныне с этим покончено. Просто удивительно, – искренне добавил Тит, – как твои знаменитые моральные принципы не удержали тебя от столь низкого падения. Одно дело класть в карман деньги, идущие на строительство бань, и совсем другое – обкрадывать несчастных сирот.

Плотина вскочила на ноги. Резкое движение тотчас отдалось в висках нестерпимой болью.

– Ты считаешь, что можешь угрожать императрице Рима?

– Конечно, могу. У меня достаточно доказательств, чтобы разоблачить тебя перед императором. Сомневаюсь, что он будет этим доволен, равно как и в том, что он строго тебя накажет. Но в любом случае об этом узнает весь Рим – уж в чем, а в этом никаких сомнений нет. Не думаю, что тебе было бы приятно стать притчей во языцех у всего Рима. Императрица Плотина, ходячее воплощение добродетели, – обыкновенная воровка.

– Как ты смеешь!

– Только не надо мне угрожать. Если ты рассчитываешь на то, что сможешь меня шантажировать, советую тебе об этом забыть. В моей жизни нет ничего, чем ты могла бы купить мое молчание. У наивных зануд есть одно преимущество. Им, как правило, нечего скрывать.

– Вот как? – Плотина улыбнулась улыбкой гадюки. – А как же твой роман с Вибией Сабиной? Неужели тебе хочется, чтобы о нем узнал весь Рим? Я видела вас вместе, перед тем, как она уехала в Антиохию. Обычно она бывает более осторожна, но стоило ей нарядиться в платье шлюхи, как ты не удержался и облапил ее.

– Верно, не удержался, – спокойно согласился Тит. – И это единственное, что когда-либо было между мной и Вибией Сабиной. Впрочем, твое право мне не поверить.

– Какая тебе разница, чему я верю, а чему нет. Поверит ли тебе ее муж? Поверят ли тебе граждане Рима?

– Вот это мне не слишком интересует. Если хочешь, можешь распустить обо мне какие угодно слухи. Скажи, будто я увел из-под носа твоего бесценного воспитанника его жену. Думаю, моя репутация не пострадает, если придать ей немного пикантности.

– Ты гадкий, беспринципный интриган!

– Я дал себе слово, что уйду, как только прозвучат первые оскорбления в мой адрес, – произнес Тит, вставая. Плотина почти не видела его – ее взор застилала красная пелена ярости.

«Ты еще за это поплатишься, – подумала она. – Я брошу тебя на арену, где тебя растерзают львы, а глаза выклюют хищные грифы». Будь у нее в эти минуты в руках кинжал, она бы, не раздумывая, всадила лезвие в горло этому наглецу.

– И еще одна вещь, – бросил Тит через плечо. – Вскоре ты наверняка найдешь другие источники, в которые запустишь руку, и я вряд ли смогу тебя остановить. С меня будет довольно того, что ты остережешься делать это с моими проектами. Как тебе мое предложение? Обещаю, что я даже слова не скажу императору. Ну как, договорились?

– Я не собираюсь заключать с тобой никаких сделок. Я императрица Рима!

– Что не мешает тебе, однако, покупать следующего императора.

От этих слов Плотина вся передернулась, в упор глядя на молодого человека, который, в свою очередь, смотрел на нее. Казалось бы, какой-то мальчишка, стоит ли вообще обращать внимание на его слова!

– Что ты хочешь этим сказать? – процедила она сквозь зубы.

– Госпожа, я не настолько глуп, чтобы не замечать кое-каких вещей. Ты живешь скромно, у тебя почти нет расходов. Ты не тратишь всех денег, что выделяются на твое содержание. Тогда зачем тебе понадобилось более двух миллионов сестерциев? – Тит обвел взглядом ее комнату, уютную, но далеко не роскошную: темные мраморные стены, простые ложа, низкие столы, шерстяные занавеси, сотканные Плотиной собственноручно. – Нет, ты воруешь деньги не для себя. Зато я легко могу предположить, что требовались средства, и немалые, чтобы твой бесценный Адриан мог ни в чем себе не отказывать, будучи консулом. Не говоря уже про его новое назначение наместником Сирии. Два миллиона сестерциев – неплохое начало, чтобы купить ему поддержку. А без нее никак не обойтись, если он хочет стать преемником императора.

Тит покачал головой.

– Одно дело, если бы ты просто попросила меня поддержать Адриана… клянусь, я с готовностью пошел бы тебе навстречу. Из него получится хороший император. Не думаю, что ему известно о твоих грязных делишках. Пусть он бесчувственный себялюбец, но скорее умрет, чем сделается вором.

– Ты поплатишься за своим слова, – выдавила из себя угрозу Плотина. – Это я тебе обещаю.

– Посмотрим, – спокойно откликнулся Тит. – Потому что если ты на это решишься… если со мной вдруг произойдет какое-то несчастье, весь Рим тотчас узнает о твоих махинациях. Или ты думаешь, что сегодня я пришел к тебе, не позаботившись о том, чтобы выйти отсюда живым?

С этими словами он шагнул за порог и почти неслышно закрыл за собой дверь. Плотина открыла в немом крике рот: казалось, голову ей сжимали огромные огненные клещи. Нет!

Почти ничего не видя пред собой, она принялась расхаживать по комнате, то и дело натыкаясь на мебель. Нет, нет, нет!

Задев ногой ящик с бельем, она в сердцах резко отодвинула его в сторону. Ящик перевернулся; на пол высыпался ворох только что аккуратно в него сложенных туник. Он не посмеет! Он не посмеет!

За помощью Плотина обратилась к Юноне. Ледяного шепота императрицы было достаточно, чтобы все молящиеся в мгновение ока поспешили к выходу, после чего она смогла свободно излить душу своей небесной заступнице и сестре. Юнона выслушала ее с каменным лицом, глядя сочувствующим взглядом, пока Плотина рыдала, ломала руки и рвала перед ней на себе волосы.

– Он за это поплатится! – сказала она наконец осипшим от стенаний голосом. – С богинями так не разговаривают.

Юнона с ней согласилась.

– Если он думает, что остановил меня, то он наивный болван. Мой Публий станет императором. Он непременно им станет, и тогда мы посмотрим, что будет с этим самоуверенным сопляком. Я сделаю все для того, чтобы в один прекрасный день на полу нашли его труп!

Юнона ее поняла.

– Я поеду к Траяну. Совершу тяжкое путешествие в Антиохию, я отправлюсь в путь без промедления, прямо сейчас. Мой муж услышит о том, как мое доброе имя поливают грязью. Он поверит мне, а не этому юному выскочке. Ведь я его жена.

Юнона ей посочувствовала.

– Ты ведь поможешь мне? – Плотина прикоснулась пылающим лбом к прохладным мраморным складкам хитона богини. – Ты поможешь мне избавиться от него?

Юнона пообещала ей помощь.

Сабина

– Мне казалось, Цезарь, твои врачи прописали тебе покой.

Откинувшись на подушки, Траян оперся на локоть, и раб вновь наполнил ему кубок.

– Как видишь, я отдыхаю.

– Я бы вряд ли назвала это отдыхом, – с улыбкой ответила Сабина.

По поводу возвращения Траяна из Хатры в Антиохию был устроен огромный пир. Кто только не был приглашен на него: и восточные вельможи в полосатых одеждах, и сенаторы, и наместники в белоснежных тогах, легаты и трибуны в доспехах. Вокруг царил обычный в таких случаях шум и гам: пенились кубки с вином, звучали тосты, велись бесконечные беседы. Гости переходили от ложа к ложу, танцорам не удавалось закончить свой танец, потому что их тотчас тащили за стол. Парочка пьяных легатов вызвалась разделывать тушу жареного быка боевыми мечами. Траян хохотал до икоты, что Сабина была вынуждена постучать кулаками ему по спине.

– Только никаких упреков в мой адрес, – предостерег Траян, когда несколько акробатов-парфян принялись под барабанную дробь искусно выделывать свои номера. – Я еще наслушаюсь их, когда сюда приедет Плотина.

– А что, она скоро будет здесь? – удивилась Сабина и простонала.

– Какое-то время назад отплыла из Рима, и, насколько мне известно, на ее счастье дует попутный ветер. – Траян широким жестом обвел шумный зал. – Разумеется, когда она будет здесь, мне немного придется умерить свое гостеприимство.

– В противном случае она доведет тебя до припадка своим занудством, – согласилась Сабина. – И как долго она намерена здесь пробыть?

– Надеюсь, что недолго. Моя жена не любит Восток – он для нее слишком грязный, слишком яркий и шумный. Она пробудет здесь ровно столько, чтобы пару раз показаться на публике и дать мне советов на два года вперед, после чего вновь уедет в Рим. Но пока она здесь, моя дорогая Сабина, я бы советовал тебе воздержаться от колких комментариев в ее адрес. С меня хватает забот. Не хватало мне мирить ссорящихся женщин.

– Хорошо, Цезарь, – Сабина отдала Траяну что-то вроде салюта. – Думаю, я тоже буду вынуждена выслушать советов на два года вперед.

– Не только советов, – мрачно добавил Траян. – Вот увидишь, она потребует, чтобы ты вместе с ней вернулась в Рим.

– А ты?

– Мне, моя девочка, еще предстоит взять Хатру. Это оказался крепкий орешек. После чего… Я бы хотел вернуться в Месопотамию и погасить там кое-какие костры.

С этим словами Траян при помощи виноградин и сыра выложил у себя на тарелке план оборонительных сооружений Хатры, после чего принялся поглощать вражеские войска, погибшие при осаде, провел сквозь городские ворота кусок хлеба, чтобы затем бросить его в атаку, которую планировал предпринять по возвращении под стены крепости. Сабина задумчиво наблюдала за его действиями. Она не видела Траяна больше года: сама она за это время совершила путешествия в Египет и Грецию, он же метался по Парфии. Он заметно похудел и осунулся, и хотя мускулы были по-прежнему сильными, кожа на них стала полупрозрачной и слегка обвисла. Когда же он потянулся за очередным куском хлеба, ей показалось, что руки его слегка подрагивали.

– Как ты себя чувствуешь, Цезарь? – негромко спросила она. – Я слышала, будто под Хатрой с тобой случился обморок.

– На таком жутком солнцепеке он случится с любым. Голова кружилась не у меня одного, – пожаловался Траян. – Но сейчас я чувствую себя неплохо.

Парфянские акробаты тем временем построили высокую, под самый потолок, пирамиду, и теперь один за другим спрыгивали с плеч друг друга. Траян одобрительно похлопал в ладоши, после чего подозвал к своей ложе самого красивого из них. Сабина вежливо отодвинулась в сторону.

Как всегда бородатый и самодовольный, Адриан застыл в кольце сенаторов рядом с фризом, изображавшим похотливых сатиров. Его внимания добивались с полдесятка прихлебателей. Недавно он получил пост наместника Сирии (хотя наверняка притворится, будто ничего об этом не слышал, дожидаясь, когда сюда пожалует Плотина, чтобы преподнести ей эту новость). В следующем году его ожидало очередное консульство.

– Ты снизойдешь до того, чтобы сопровождать меня в Сирию? – язвительно поинтересовался он у Сабины, когда они готовились к императорскому банкету. – Или же ты предпочитаешь путешествовать со своими любовниками?

«Неужели ты и впрямь думаешь, будто я провожу все свое время в постели других мужчин?» – с обидой подумала Сабина. Она вернулась в Паннонию, чтобы проверить госпиталь, открытый ею в Виндобоне в то время, когда Адриан был там наместником. Она провела целый месяц, наблюдая за тем, как там идут дела, после чего потребовала прислать еще врачей, и хотя бы единая душа ей поверила! Всем хотелось услышать лишь одно – кто ее новый любовник. Впрочем, Сабина не принимала это близко к сердцу.

– Думаю, оргий с меня хватит. Я сыта ими по горло, – отшучивалась она. – Согласись, извращения – на редкость скучная вещь.

В пиршественный зал они вошли вместе. Пальцы Сабины едва касались руки ее мужа. Как только они с Адрианом прошествовали в двойные резные двери, так она тотчас же убрала руку. Сирия, напомнила она себе, держа кубок с вином. Адриана тем временем окружила плотная толпа сикофантов.

Она еще не бывала в Сирии. Наверняка там есть, что посмотреть… И все же последнее время ее мысли все чаще и чаще возвращались домой, в Рим. Ее сестра Фаустина наверняка вскоре выйдет замуж. «Надеюсь, я смогу выйти замуж за того, кто мне по сердцу, до того, как мне стукнет сто лет. О боги, до чего же он туп!». Женихи Фаустины не были единственной драмой в их семье. Их брат Лин просил, чтобы его отправили в армию трибуном, хотя ему еще не было семнадцати лет. И конечно же здоровье отца уже не такое, как раньше. Кальпурнии наконец удалось убедить его оставить сенаторское кресло. В своем последнем письме отец рассказывал о трактате, который он посвятил вопросу финансовой реорганизации римских храмов. А вот Тит в своем послании взахлеб описывал новые бани. Кроме того, теперь он теперь отвечает за раздачу хлеба сиротам, и император им доволен.

– Наверно, я соскучилась по дому, – задумчиво произнесла Сабина. После стольких лет скитаний по миру – как, однако, это странно. Она вновь подумала о Сирии, и почему-то в душе ничего не шевельнулось.

– Разговариваешь сама с собой? – раздался у нее за спиной до боли знакомый голос. Он горячей волной обдал ее тело с головы до ног еще до того, как она произнесла имя его обладателя. – Я всегда знал, что ты безумна.

– Кто ты такой, чтобы меня в чем-то обвинять, Верцингеторикс? – с улыбкой обернулась к нему Сабина. – Я слышала о ночной атаке, которую ты предпринял при Осроэне. Восемьдесят легионеров против двухсот защитников сторожевой башни, причем в кромешной тьме. Вот это действительно безумие.

– Но ведь сработало! – воскликнул Викс, и медали на его поясе звякнули, как будто в подтверждение его слов. Затем его взгляд переместился на ее голову.

– А куда подевались твои волосы?

– Я сбрила их, будучи в Египте, – Сабина провела рукой по густой, бархатистой щетке у себя на голове длиной не более дюйма – это все, что оставалось от роскошных локонов, которые когда-то ниспадали почти до пояса. – Там такая жара, что египтяне бреют себе головы, а вместо волос для торжественных случаев надевают парики. Спустя какое-то время я решила, что обойдусь без всяких париков.

– Мне тоже нравится.

– Зато Адриан всякий раз морщит нос.

– Тогда мне нравится еще больше, – серые глаза Викса окинули Сабину оценивающим взглядом с головы до ног, начиная с подведенных толченым малахитом глаз и кончая зеленым шелковым платьем, из-под которого виднелся яшмовый браслет на одной лодыжке. – Ты хорошо выглядишь.

«Знай я, что ты будешь здесь, я бы надела платье с одной обнаженной грудью, от которого Плотина едва не рухнула в обморок».

– Ты тоже, – сказала она вслух. – Вот только зачем ты пришел на пир в доспехах?

– После пира меня ждут кое-какие дела. Так что какой смысл переодеваться в пиршественную тунику, тем более, что императору безразлично, в чем приходят на пир его солдаты.

– Ты хорошо в них смотришься. – Это еще мягко сказано. Даже не верится, что когда-то это был драчливый волчонок с колючим взглядом. Рыжая голова Викса возвышалась над всеми присутствующими примерно на ладонь. Он стоял, широко расставив ноги, как будто застолбил свою территорию, и пусть только кто-то посмеет на нее покуситься! Сам он при этом пристальным взглядом скользил по толпам гостей, подмечая любую мелочь. В своей видавшей виды львиной шкуре, покрытый бронзовым загаром, он казался еще мощнее и шире в плечах.

«Твое изображение следует высечь в граните и поставить перед всеми легионерами-новобранцами, – подумала Сабина. – Увидев тебя, они моментально выстоятся стройными рядами. Достаточно сказать им, что в один прекрасный день они могут стать такими, как ты».

– Оно даже к лучшему, что он хорошо в них смотрится, – произнесла стоявшая рядом с Виксом женщина. – Ведь я все равно не вижу его ни в чем другом.

– Извини, – Сабина перевела взгляд на женщину. – Мне следовало представиться. Я – Вибия Сабина.

– Мира, – коротко произнес Викс. – Моя жена.

Рука, пожавшая руку Сабины, была маленькой, но натруженной и крепкой. У женщины были рыжеватые волосы, почти такие же, как и Викса. Одетая в дымчато-голубое платье, она также была выше Сабины. В ушах жемчужные серьги.

– У тебя прекрасный муж, Мира.

«Интересно, он по-прежнему храпит по ночам как пила, перепиливающая дуб?»

– Верно, у меня прекрасный муж, – ответила Мира, и на ее подбородке на мгновение появилась очаровательная ямочка. – А ты благородная Вибия Сабина, внучатая племянница императора? Викс, ты постоянно рассказываешь мне про Траяна, но никогда даже словом не обмолвился о том, что ты знаком с его родственниками.

– Это было так давно, – сказал в свое оправдание Викс, – что я почти забыл.

Верно. Последний раз они разговаривали друг с другом восемь лет назад. На пиру, почти таком же, как этот пир.

– Викс когда-то был стражником в доме моего отца, – пояснила Сабина, обращаясь к Мире, на лице которой все еще читалась растерянность. – Давно, еще до того, как он вступил в ряды Десятого легиона.

– Не могу представить себе Викса без Десятого легиона, – несколько натянуто улыбнулась Мира.

– Тогда он был еще слишком юн. Голенастый, с большой ногой, словно щенок. Он был зачинщиком всех уличных драк.

– Мне нужно поговорить с тобой, Сабина, – неожиданно произнес Викс. – Сейчас.

– Как пожелаешь.

– Наедине, – Викс повернулся к жене. – Я ненадолго. А ты смотри в оба – вон тот жирный ублюдок в тоге уже положил на тебя глаз, и как только ты останешься одна, он наверняка предложит тебе стать его постельной грелкой.

– Это ты смотри в оба, – прошептала в ответ Мира едва слышно. – Кто-то пялится на тебя по той же причине.

Сабина услышала ее слова, но не подала виду. Викс тем временем проложил сквозь плотную толпу гостей дорогу в атрий. Кстати, для этого ему даже не пришлось работать локтями или плечом. Для того чтобы люди расступились перед ним, ему было достаточно выразительно выгнуть бровь. Они вышли в залитый лунным светом атрий, и Сабина смогла вздохнуть с облегчением, а заодно выпустить на волю смех, который она старательно до этого сдерживала.

– Мне понравилась твоя Мира. У нее отливают золотом не только волосы, но и душа. А без этого ей никак, коль она вышла за тебя замуж. У вас уже есть дети?

– Две дочери, – Викс пробежал пятерней по волосам: жест, который она успела позабыть и вот теперь вспомнила снова. – Я не хочу обсуждать с тобой Миру.

– Как скажешь. – Сабина прошла мимо него к бассейну посреди атрия – блестящий, черный квадрат, устроенный в мраморном полу, в котором через отверстие крыши отражался лунный свет. Казалось, будто бассейн поймал луну в водный капкан. Из дальнего конца атрия, негромко смеясь, в сад прошествовала какая-то парочка. Но в целом здесь было пусто.

– Прошлый раз мы разговаривали с тобой примерно в таком же атрии, – сказала Сабина. – Обещай, что не станешь швырять меня в воду.

– Тогда ты это заслужила, – ответил Викс с веселыми нотками в голосе.

– Может, и заслужила, – Сабина повернулась к нему, прижавшись спиной к изящной резной колонне. – Так в чем дело, Верцингеторикс?

– В императоре, – ответил Викс, скрестив на груди руки. – Скажи, он прислушивается к тебе?

– Он не позволил мне развестись с Адрианом, – ответила Сабина, водя пальцем по мрамору колонны. – Но в целом, да. Прислушивается.

– Ты пыталась развестись с Адрианом?

– Это неважно. Так что с императором?

– Я хочу, чтобы ты поговорила с ним.

– Но ведь он, насколько мне известно, уже дал тебе легион. Кстати, хочу тебя поздравить…

– Нет, дело не во мне. Тебе нет необходимости говорить с ним обо мне. Своего я добьюсь и сам, – лицо Викса было скрыто тенью, однако от Сабины не скрылись насупленный брови и подрагивающий подбородок. На лице Викса читалась не просто озабоченность. На нем читался страх. – Уговори его вернуться в Рим.

– Что?

– Во время осады Хатры с ним случился обморок, – отрывисто произнес Викс. – Шесть часов в седле под палящим солнцем, это надо же быть таким идиотом! Он без чувств вывалился из седла. Его сумели до конца дня уложить в постель, но на утро он вновь уже был в седле. И все равно он уже не тот. Я вижу, как он устает, как у него трясутся руки.

– Я тоже это заметила.

– Он болен, хотя сам в этом никогда не признается. Мы с трудом уговорили его отступиться от Хатры. И вот теперь он вновь только и знает, что твердит о возвращении под ее стены. Очередной месячный марш-бросок по жаре вдоль Тигра, и я не знаю, чем это для него кончится. Ведь ему уже шестьдесят три! – Викс едва ли не с мольбой посмотрел на Сабину. – Лекарь отговаривает его. Стража отговаривает его. Уверен, что императрица, когда приедет сюда, тоже попытается его отговорить. Она наверняка прожужжит ему уши, пока из них не потечет кровь. Может, тебе повезет больше. Попытайся убедить его вернуться в Рим. Пусть он отдохнет, посидит в прохладе садов, даст покой сердцу и ногам.

Сабина посмотрела на своего бывшего возлюбленного.

– Ты любишь его, я верно поняла?

– Больше чем… – Викс не договорил и вновь пятерней взъерошил волосы. – Больше чем все на свете. Больше чем Миру. Больше наших дочерей. Боги свидетели, чего мне это стоит.

– В таком случае я поговорю с ним, – Сабина легонько прикоснулась ладонью к руке Викса. – Ведь я тоже его люблю.

Тит

– Фаустина? – Тит растерянно посмотрел на знакомую фигуру в светло-голубом платье, застывшую среди колонн Траяновых бань. – Что ты здесь делаешь?

– Я пришла к тебе, но Энния сказала, чтобы я искала тебя здесь. Она не на шутку встревожена. – Фаустина жестом велела служанкам оставаться на месте, а сама шагнула вперед. – Кстати, и я тоже.

Тит махнул в сторону высоких стен.

– Как видишь, я уже близок к завершению. Осталось лишь покрыть их глазурью и выложить мозаики. Плюс еще несколько мелочей. Но в целом уже почти все готово.

– Что случилось с императрицей? – потребовала ответа Фаустина. – Я знаю, что перед тем как ей отбыть в Антиохию ты был у нее во дворце.

– Был.

– Она спешно отбыла из Рима.

– Верно. Не хочешь прогуляться мной?

Фаустина взяла его под руку, и они зашагали рядом. Их шаги эхом разносились по пустым залам. Тит сегодня отпустил рабочих чуть раньше обычного, и теперь, кроме них, здесь никого не было. В этот полуденный час будущие бани смотрелись во всей своей красе: вливаясь в высокие окна длинными золотыми струями, солнечные лучи собирались на полу золотыми лужицами, превращая воду в бассейнах в блестящее жидкое стекло. Вернее, так наверняка будет, когда бассейны наконец наполнятся водой.

– И? – спросила Фаустина, так и не дождавшись ответа. – Только не надо меня мучить! Ты имел с ней неприятный разговор?

Тит поймал себя на том, что улыбается. Фаустина вскрикнула и, чтобы удержаться на ногах, обняла его за талию. Тит еще крепче прижал ее к себе. Фаустина была, пожалуй, единственной девушкой, обнимая которую, ему не нужно было складываться пополам.

– Ты болван! – Фаустина отстранилась от Тита и легонько его встряхнула. – Ты явился в личные покои римской императрицы, чтобы сказать ей, что она воровка!

– Я не называл ее воровкой. Я сказал ей, что сохраню все в секрете при условии, что она прекратит это свое занятие.

– Можно подумать, это на нее подействует! – воскликнула Фаустина. – Ну почему ты не мог закрыть на это глаза? Ведь это всего лишь деньги на постройку бань!

– Да, сегодня это деньги на постройку бань, и вред от ее воровства не так уж велик. Как ты видишь, бани, пусть медленно, но строятся. – Тит указал на изящный сводчатый потолок над их головами. – Но она запустила свою лапу и в другие средства, а это приданое для десятков осиротевших девушек. Это деньги, которые позволят им выйти замуж, завести семью, вместо того, чтобы зарабатывать на жизнь, продавая собственное тело. Деньги, которые позволят юношам начать собственное дело, вместо того чтобы воровать. – Тит сморщил нос. – Сегодня она ворует у сирот. И кто знает, чего ждать от нее дальше.

– Но ведь то, что императрица воровка, наверняка известно не тебе одному. Почему же никто не пришел к ней, чтобы потребовать от нее объяснений?

– Потому, что всем это ни к чему.

Фаустина задумчиво наклонила голову.

– И все равно ты болван, – заявила она. – Но я тобой горжусь. Думаю, что твой отец и дед тоже бы гордились тобой.

– Знаешь, по всей видимости, ты права.

– Скажи, тебе было страшно? – Фаустина перешла на шепот. – Даже когда императрица в хорошем настроении, у меня внутри все сжимается от страха.

– Я едва не проглотил язык, – признался Тит. – Мои колени не переставали дрожать еще долго.

– Теперь она твой злейший враг. – Лицо Фаустины стало серьезным. – Мы оба знаем, почему она так неожиданно отплыла в Антиохию. Вовсе не потому, что соскучилась по мужу. Она отправилась к нему за тем, чтобы ему все рассказать, мол, ты ее оклеветал и все такое прочее. Траян будет вынужден поверить ее словам.

– Именно по этой причине он уже ознакомился с моей версией, – успокоил ее Тит. – Я поговорил с твоим отцом, и мы с ним пришли к выводу, что еще до моего визита к Плотине необходимо отправить императору в Антиохию письмо, в котором изложить все известные мне факты. Мне одному он может и не поверит, но если присовокупить мнение сенатора Марка Норбана…

– Но ведь ты пообещал Плотине, что о вашем разговоре никто не узнает!

– Я солгал, – честно признался Тит.

Фаустина выразительно похлопала ресницами.

– Выходит, ты не такой уж и болван!

– Согласен. Лишь круглый дурак отправился бы к императрице, не обезопасив тылы. Так что если я и болван, то болван осторожный.

Тогда ему ничего не оставалось, как повернуться спиной – ничем, между прочим, не защищенной – и выйти вон. Плотина застыла, бледная, как полотно. Она с трудом сдерживала клокотавшую в ней ярость, отчего время от времени каменное ее лицо начинало подергиваться, как будто из спокойных глубин океана наружу пыталось вырваться некое морское чудовище.

«Ты у меня еще за это поплатишься».

От ее голоса у Тита по спине тогда пробежали мурашки. Даже сейчас, стоя среди залитого солнцем зала, прекрасно зная, что Плотина сейчас еще только держит путь к Антиохии, Тита передернуло.

Пустые угрозы, напомнил он себе. Императору уже известна правда. Император не станет слушать ее лживые речи. Когда же Траяна не станет, Плотина больше не будет императрицей. Она лишится своего влияния и больше не сможет диктовать кому-то условия.

«Ты у меня еще за это поплатишься».

Что ж, известный риск все же был.

Тит поймал себя на том, что по-прежнему держит Фаустину за талию, она же с тревогой в глазах смотрит на него.

– Тебя что-то беспокоит, – сказала она. – Я всегда вижу, когда так бывает. В таких случаях у тебя между бровей возникает складочка, а рот слегка кривится чуть влево.

– Неправда, – попытался возразить Тит и поспешил предложить ей руку. – Давай лучше я тебе кое-что покажу.

И он повел ее во фригидарий, расположенный в дальней части банного комплекса, как можно дальше от солнечного света, чтобы даже в самый знойный день там сохранялась прохлада. Там все еще возились с инструментами, делая какие-то замеры, пара рабочих. Тит разрешил им уйти, а сам одну за другой принялся зажигать лампы. Фаустина застыла посреди зала, любуясь синими и зелеными плитками потолка. На полу еще предстояло выложить мозаику, но бассейн уже оделся в голубой с синими прожилками мрамор.

– Скажи, а почему этот бассейн уже наполнен водой? Ведь остальные все еще стоял пустые?

– Инженер опасался, что в облицовке бассейна есть трещина, и, чтобы проверить, так это или нет, пришлось наполнить его водой. Но, похоже, что все в порядке, никакой течи нет. – Тит вынул из-за пояса свиток и развернул: – Как видишь, здесь все готово, кроме мозаики на полу. Но на нее уже сделан заказ. Мой инженер предложил изобразить обнаженных наяд, но у меня есть другая идея.

Фаустина нагнулась над свитком. Из лазурных морских глубин, извиваясь и поблескивая чешуей, всплывало черно-зеленое чудовище, а перед ним, прикованная к скале, застыла прекрасная дева.

– Андромеда и морское чудовище?

– Посмотри на лицо. Я имею в виду Андромеду.

Фаустина внимательнее присмотрелась к закованной в цепи светловолосой девушке, чье платье, словно крылья, разметал ветер.

– Это же я!

– Это, конечно, не самый подходящий миф, – признался Тит. – Андромеду должен спасти Персей. Но в нашем с тобой случае это ты спасла меня, вовремя подкупив младшего секретаря Плотины. И я подумал, что просто обязан увековечить тебя, пусть даже на дне бассейна.

Фаустина пристально посмотрела на Тита.

– Знаешь, есть и другие способы выразить свою благодарность.

Тит оторвал глаза от рисунка.

– Например?

– О, боги! – воскликнула Фаустина и столкнула его в воду. Титу показалось, будто его пронзило ледяной молнией. От неожиданности он вскрикнул и закашлялся, так как набрал полный рот воды. Он отчаянно бил руками по водной поверхности, одновременно пытаясь нащупать ногами скользкое дно. Бассейн был наполнен водой ему по плечи. Обретя под ногами твердую опору, он встал во весь рост и попытался отдышаться.

– Зачем ты это сделала?

– Чтобы ты проснулся, – Фаустина, руки в боки, встала на краю бассейна и окинула его сердитым взглядом. – Скажи, что еще я должна сделать, чтобы ты наконец обратил на меня внимание? Обычно мужчинам бывает достаточно нескольких намеков, тебя же, наверно, нужно огреть кирпичом по голове!

– Ты о чем? – задумчиво произнес Тит. Намокшие складки тоги тянули его ко дну, и он принялся стаскивать с себя тяжелую, словно камень, ткань. – Боюсь, я не совсем тебя понимаю.

Мимо них, с полными корзинами щебня, прошествовала пара рабов, то и дело бросая в их сторону любопытные взгляды, не иначе, как они явились сюда, услышав плеск воды.

– Вон! – сердито крикнула им Фаустина, и рабы в спешном порядке ретировались. Она же вновь повернулась к Титу, чтобы одарить его очередным испепеляющим взглядом.

– Как ты думаешь, я подкупаю императорских вольноотпущенников для других своих женихов? – кипятилась она. – Ты думаешь, я затем в жару наряжаюсь в свои лучшие платья, чтобы наносить визиты всем римским холостякам? Ты думаешь, что ради каждого из них я готова шпионить за императрицей?

Тит слушал ее гневную речь, не зная, нужны ли ей ответы на ее вопросы или нет. Наверно, нет, решил он.

Наконец ему удалось стащить с себя стопудовую тогу. Собрав в ком тяжелую ткань, он швырнул ее в дальний угол бассейна. Под тогой на нем была тонкая туника, которая, даже намокнув, не тянула его ко дну. Так что теперь ему ничто не мешало вылезти из воды и выскочить вон из фригидария.

– Я знала, что мне придется набраться терпения. В любом случае отец не хотел, чтобы я выскочила замуж слишком рано. И я решила, что дам тебе время. – Фаустина с вызовом скрестила на груди руки. – Мне также известно, что ты вот уже много лет сохнешь по моей сестре, но я…

Тит открыл рот, но не затем, чтобы сплюнуть воду.

– Что? – растерянно воскликнул он.

– Ты сам говорил мне, когда мне было пять лет и ты после ее свадьбы нес меня на руках до дома.

– Хм. Тогда ты была еще так мала, и вряд ли можешь что-то помнить.

– Зато я не слепая. Я видела, какими глазами ты смотрел на Сабину. Да это известно всему Риму! Даже твоя бесценная Энния, и та предупредила меня, что с тобой меня жду трудности. Нет, даже не с тобой, а с твоей романтической привязанностью к первой и единственной девушке, которая когда-то посмотрела на тебя с интересом. Причем тогда ты даже был моложе, чем я сейчас.

Тит в очередной раз задумался, не броситься ли ему в бегство. Но Фаустина загораживала единственные ступеньки, которые вели из бассейна, и, судя по всему, была не намерена сдвинуться с места. А еще он надеялся, что холодная вода сделает менее заметным тот удручающий факт, что он покраснел по самые уши.

– В принципе я не вижу ничего страшного в том, что когда-то ты был влюблен в мою сестру, – продолжала тем временем Фаустина. – Она действительно обворожительна и гораздо умнее меня. Но она, колеся по всему свету, разбила тебе сердце, сделала тебя несчастным. Зато есть я. Я гораздо красивее Сабины и гораздо лучше тебе подхожу. Ты думаешь, Сабине когда-нибудь приходило в голову научиться готовить твоего любимого тушеного барашка?

Фаустина произносила свою речь с серьезным лицом. А как хороша она была в эти минуты: щеки раскраснелись, глаза сверкали, грудь вздымалась под голубым шелком.

«Работник, которому поручено выкладывать мозаику с Андромедой, вряд ли согласится спрятать ее грудь под голубой драпировкой, – подумал Тит и крайне удивился, поймав себя на этой мысли. – Он наверняка скажет, что это просто преступление прятать такую красоту, и будет прав».

– Ты знал меня, когда я была маленькой девочкой, но с тех пор я выросла, – продолжала тем временем Фаустина. – И ты не мог этого не заметить, когда я вышла из бассейна в мокрой тунике, которая почти ничего не скрывала.

Вот это верно. Не мог. Образ выходящей их воды Фаустины, практически обнаженной, если не считать тонкой, прилившей к телу ткани, преследовал его весь этот год с пугающей настойчивостью.

– Думаю, Тит, ты понял намек, – бросила ему Фаустина. – Будь мне неприятен твой взгляд, я бы схватила с земли плащ гораздо раньше. И я бы точно не пошла бы по дорожке в дом впереди тебя. Подумай сам. Начиная с одиннадцати лет, я только и делала, что всячески пыталась тебе понравиться. Ты даже как-то раз сказал мне, что я вырасту красавицей. Я нравилась тебе еще до того, как расцвела. Ты же нравился мне еще до того, как на тебя свалилось дедово наследство. Разве одно только это не ставит меня впереди всех тех красавиц, которые мечтают прибрать к рукам твои деньги?

Фаустина поводила обутой в сандалию ногой по каменному краю.

– Нет, конечно, мне приятно, что ты решил изобразить меня на дне бассейна. Но, поверь, это не самый лучший способ отблагодарить меня. Если бы ты и в самом деле хотел…

– Поверь, этим дело не ограничится.

С этими словами Тит сделал рывок из воды и, схватив Фаустину за руку, дернул ее вниз. Издав пронзительный вопль, она полетела в воду. Вверх взметнулся фонтан брызг, светло-голубое платье мгновенно намокло и сделалось синим. Вынырнув из воды, – причем с куда большей грацией, нежели Тит, – Фаустина обеими руками убрала с лица намокшие волосы. Потемневшие от воды, ресницы слиплись и топорщились шелковистыми иглами вокруг ее огромных темных глаз, мокрые волосы отливали тусклым блеском золотых монет на дне реки. В ее внешности не было ничего от Сабины. Если она и была на кого-то похожа, то только на себя – Аннию Галерию Фаустину, и, что куда важнее, она была прекрасна. Тит ощущал нежный аромат ее духов, хотя вода постепенно вымывала пьянящий запах. Запах гиацинтов – эта плутовка наверняка знала, что гиацинт – его любимый цветок.

– Должен сказать тебе кое-что, на тот случай, если ты этого еще не знаешь, – сказал Тит. – Я зануда, я не блещу умом и, разумеется, далеко не красавец…

– Что ты…

– Когда-то я предложил твоей сестре выйти за меня замуж, честно перечислив при этом все причины, почему я вряд ли стану для нее хорошим мужем. Она отвергла меня, и я просто обязан дать тебе возможность сделать то же самое, – с этими словами Тит убрал с лица Фаустины мокрую прядь и заложил ее ей за ухо. – Итак, ты прекрасно знаешь, что я не оригинален, что за неимением своих слов я только и делаю, что цитирую Горация или Катона. Когда-то люди, не стесняясь, зевали мне в лицо. Теперь же они почитают меня человеком большого ума. Думаю, столь разительные перемены произошли после того, как дед оставил мне наследство.

На подбородке Фаустины появилась лукавые ямочки. Тит же продолжал свою речь – все тем же пафосным, глубоким баритоном, каким он выступал с ростральной колонны на форуме.

– Я веду простую жизнь, я не люблю показную роскошь. Наверно, в один прекрасный день я стану претором, но смею полагать, что на этом моя карьера завершится. Никаких высот мне не достичь. Я обыкновенный зануда, чье имя вряд ли прибавит тебе блеска, а поскольку и мой отец, и дед облысели довольно рано, смею предположить, что и меня ждет та же участь.

– А вот это и впрямь было бы обидно, – отозвалась Фаустина, – седые мужчины мне нравятся больше, чем лысые.

– Итак, Анния Галерия Фаустина. – Тит приподнял ее мокрые волосы и намотал их себе на руку. – Я решил, что не стану изображать тебя в голубых одеждах. Я предпочитаю увидеть тебя в красной фате, причем не на дне бассейна, а в своей постели. Если, конечно, ты не имеешь ничего против того, чтобы стать женой самого обыкновенного, самого нудного квестора во всем Риме.

Фаустина подалась ему навстречу и поцеловала в губы. Ее собственные стали для него сродни живительному источнику, глубокому, спокойному, освежающему. Голубой шелк ее платья плавал вокруг него подобно сизому дыму. Тит привлек ее к себе, она же положила ему на грудь ладони и, схватив за мокрую тунику, подтянула еще ближе. Запустив руку ей за шею, Тит нащупал застежку амулета – небольшого золотого сердечка, которые римские девушки носили до того дня, как им выходить замуж, – и расстегнул. Золотое сердечко соскользнуло в воду.

– Вот и отлично, – прошептала Фаустина между поцелуями. – Энния наверняка будет довольна.

 

Глава 26

Плотина

– Мой дорогой, – Плотина не смогла удержаться от упрека. – Четыре года мы провели в разлуке, и ты не составишь мне компанию за ужином?

– Боюсь, что не смогу выкроить время. – Траян даже не поднял на нее глаз. Его взгляд был прикован к рапортам, которые ему еще предстояло изучить. Его стол был завален свитками, табличками, точильными камнями. Здесь же валялись ножны от какого-то кинжала и одиноко стоял бюст Александра: Траян привык использовать его вместо груза, удерживающего на месте стопку карт. Рядом усердно водили перьями секретари, записывая его распоряжения, адъютанты перебирали последние рапорты. Мимо Плотины то и дело сновали вольноотпущенники – то выбегали за дверь, то возвращались с новыми донесениями.

– Должна тебе сказать, что плавание было тяжелым, – добавила Плотина, когда муж даже не поинтересовался у нее, как она перенесла путешествие. Утром, когда корабль вошел в гавань, Траян лишь на несколько минут забежал на пристань, чтобы ее встретить, после чего, сославшись на занятость, вновь вернулся к себе и даже не соизволил выйти к обеду. Плотина, как какой-нибудь запоздалый проситель, была вынуждена выследить его в штабе.

– Кстати, дорогой Публий выкроил свободную минутку, чтобы составить мне компанию за обедом. Какая забота с его стороны, если учесть, как страшно он занят, выполняя твое поручение. И главное, как хорошо он с ним справляется!

Траян издал невнятный звук. Плотина вздохнула. Похоже, муж снова не в настроении. Она же, как назло, за это время разучилась находить нужные в таких случаях слова. Нет, дорогой Публий оказался куда более приятным собеседником. О боги, какое счастье было вновь видеть ее дорогого мальчика! Какой он красавец! Какая гордая у него осанка! Настоящий юный бог!

– Здесь у тебя настоящее сорочье гнездо, – заметила Плотина, придирчиво оглядывая тесный кабинет. Антиохийский дворец был слишком мал и скромен для императора Рима, не говоря уже об императрице. Впрочем, ее муж почти не обращал внимания на такие вещи. – Надеюсь, ты не заставишь меня жить в таком беспорядке?

– Осталось недолго. – Траян резким движение скатал свиток. – Вскоре мы возвращаемся в Рим.

– В Рим? – растерянно моргая, уточнила Плотина. – А почему такая спешка? Я ведь только прибыла сюда…

– Если бы ты предварительно написала мне о своем желании посетить Антиохию, я бы непременно тебе ответил, что в твоем приезде сюда нет никакой необходимости.

– Да, наверно, это необдуманный поступок с моей стороны, – была вынуждена согласиться Плотина. – Но разве нельзя жене соскучиться по мужу? Даже если эта жена – императрица?

– Некоторые жены действительно скучают по своим мужам. – Траян поднял на нее глаза, и она в очередной раз отметила про себя, как сильно он постарел за те два года, что прошли с момента их последней встречи. Седые волосы, едва ли не черный загар, глубокие морщины. – Только не ты, Плотина, только не ты.

Плотина вымучила улыбку и подошла ближе, чтобы пожать ему руку. Даже в этой знойной, порочной дыре она нарядилась так, как и подобает императрице. В пурпурной столе, с жемчужными серьгами в ушах, прическу венчает диадема, иными словами, супруга императора во всем своем царственном великолепии. Нет, даже более того, воплощение верной, заботливой, достойной его доверия жены.

– По крайней мере, мне будет, чем заняться во время обратного путешествия, – произнесла она нарочито бодрым голосом. – Я так давно ждала твоего возвращения, что, честное слово, даже разучилась тебя упрекать. Тебя не было в Риме целых четыре года. Скажи, почему так долго?

Не говоря уже о том, как скажется его возвращение на размеренной жизни, к которой она привыкла в его отсутствие. Ведь как удобно было, когда Траян уехал на восток! Полы дворца сверкали чистотой, их не портила грязь его сапог. Тишину залов не нарушал грубый мужской хохот, пиры проходили чинно и пристойно – никаких грязных военных шуток, никаких планов и карт, выложенных из обглоданных гусиных костей. Никто не забывал на столе гусиных перьев или восковых табличек, не говоря уже о ножнах. Никто не совал свой в нос в то, на что тратятся дворцовые деньги. Никто вообще ни во что не вмешивался.

– Почему именно сейчас? – задал встречный вопрос Траян, словно угадав ее мысли. – Я был вынужден обратить внимание на кое-какие вещи. Похоже, мне пора вернуться в Рим и навести там порядок.

– Целиком и полностью согласна. – Опустившись на соседний стул, Плотина щелкнула пальцами, отсылая прочь вольноотпущенников и секретарей, чтобы те не мешали их с Траяном беседе. – Более того, я сама хотела с тобой кое о чем поговорить. В Риме все только и делают, что восторгаются юным Титом Аврелием, – Плотина выразительно понизила голос. – Я знаю, что ты тоже о нем самого высокого мнения. Увы, смею тебя разочаровать. Ты глубоко заблуждался.

– Неужели?

– Представь себе. Мне стало известно…

– Мне кажется, ты хочешь сказать, что это ему стало известно. – С этими словами Траян швырнул ей на колени мятое, не единожды читанное и перечитанное письмо. Длинное письмо. Несколько страниц цифр, расчетов, расписок и выписок из бухгалтерских книг, все до одной испещренные дотошными комментариями. Впрочем, Плотине было достаточно прочесть лишь первую страницу, как к горлу подкатился комок желчи.

«Он же обещал, что никому ничего не скажет, – возмущенно подумала она. – Обещал ничего не говорить императору. Юнона, ты ведь слышала его обещания! Ах ты хитрый, вероломный хорек!»

– О боги, какой пышный букет клеветы, – голосом, полным презрения, сказала Плотина, поднимая глаза от письма. – Надеюсь, ты не поверишь этому честолюбивому щенку? Он может утверждать, что угодно…

– Нет, Плотина.

– Но я…

– Нет.

Резкий, командирский голос Траяна обрубил ее слова, словно острый меч.

– Я возвращаюсь Рим, – добавил он, как будто диктовал поручения адъютанту. – Ты вернешься вместе со мной, но только без Публия. Он останется здесь, в качестве наместника Сирии. Думаю, он отлично справится с возложенными на него обязанностями. Я скажу ему об этом сам. Что он станет делать потом – меня не касается, так как отныне он не считается членом императорской семьи. Думаю также, я дам Сабине разрешение на развод, тем более, что она меня давно о нем просила.

– Ты этого не сделаешь! – прохрипела Плотина. Слова царапали ей горло, словно острые камни.

Траян продолжил свою речь, как будто ее не слышал.

– Ты уже давно досаждаешь мне, требуя назначить преемника. И, возможно, ты права. Мне и впрямь пора вплотную задуматься над столь важным вопросом. По возвращении в Рим я, пожалуй, возьму юного Тита под свое крыло. Хочу посмотреть, какие у него таланты. Ибо любой, кому хватило храбрости заявить моей жене, что она воровка, достоин уважения. У такого человека железные яйца, а это именно то, что я ценю в мужчинах.

Камни в горле Плотины неожиданно превратились в булыжники.

– Ты этого не сделаешь! – сорвался с ее губ очередной крик.

– Можешь не утруждать себя распаковкой вещей, – добавил Траян и, жестом подозвав секретарей, что, перешептываясь, стояли в дальнем конце комнаты, вновь переключил внимание на депеши. – Мы отплывем в Рим в ближайшие две недели.

Викс

Всего три дня на борту судна, и все три я провел, давясь блевотиной. Боги свидетели, как же я ненавижу корабли!

– И откуда в тебе еще что-то берется? – удивилась Сабина и, подойдя к парапету, встала со мной рядом. Я же в очередной раз перегнулся, чтобы исторгнуть из себя то последнее, что еще оставалось в желудке.

– Зато у тебя желудок железный, – ответил я, выпрямляясь и вытирая рот тыльной стороной ладони. – Сучка.

Сабина состроила забавную рожицу и продолжила гладить кошку, что сонно мурлыкала у нее на руках. С трудом верилось, что судьба вновь свела меня с Сабиной. Теперь она была совсем другая: невысокого роста, в узком египетском платье, оставлявшем открытыми руки и лодыжки, на запястье болтается амулет, лицо загорелое, на носу веснушки, волосы коротко острижены. А вот голос остался прежним, совсем как в те далекие годы. Разница лишь в том, что глядя на нее, я больше не ощущал привычного возбуждения… Впрочем, это не мешало мне смеяться вместе с ней. А самое главное, она уломала Траяна вернуться в Рим, а за это я мог простить ей что угодно.

– Согласись, что он выглядит лучше, – я кивком указал на корму, где император сидел, играя в латрункули под пурпурным пологом, который натянули специально для того, чтобы ему не напекло голову. Рядом с ним, обмахиваясь веером, словно каменный истукан сидела Плотина. В кои веки императрица хранила молчание, вместо того, чтобы докучать мужу своим занудством. Кроме венценосной пары на палубе лениво расположились еще около дюжины придворных, между которыми то и дело сновали босоногие матросы, таща за собой канаты или поправляя паруса. За бортом под солнцем сверкало лазурное море. Я никогда не видел таких ослепительных красок.

– Может быть. Я так рада, что он возвращается в Рим. И приложу все усилия к тому, чтобы остаток лета он провел, отдыхая в садовом кресле.

– Мне казалось, ты вернешься к мужу в Сирию.

Сабина покачала коротко стриженной головой и пощекотала кошку под подбородком.

– Хочу немного побыть с родными. Кстати, а разве ты не станешь скучать по своей семье?

Я уклонился от ответа на вопрос. Мира знала, что не сможет приехать ко мне в Германию до тех пор, пока я там не обоснуюсь. На этот счет споров у нас не возникло, зато она настаивала, чтобы я взял Антиноя с собой. Я ответил однозначным отказом, и любой разговор на эту тему был для нас обоих болезненным.

– Меня ждет очередная кампания, – сказал я ей незадолго до отъезда. Говоря эти слова, я был занят тем, что собирал с кровати мои разбросанные вещи, чтобы упаковать их в походный мешок. – Думаю, с него более чем достаточно этой.

– Ему уже почти одиннадцать, – стояла на своем Мира, вручая мне пару сменных сандалий и запас точильных камней. – Мальчику в таком возрасте требуется отец.

– Сколько раз я говорил тебе и сколько раз мне еще предстоит сказать, что он мне не сын!

– Но ведь ты хочешь иметь сына. Мужчины хотят сыновей – мне казалось, ты возьмешь его с собой… тем более, что у нас две дочки…

– Две чудесные дочки, – уточнил я и, бросив на кровать ворох туник, нагнулся, чтобы взять на руки Дину. Я принялся подбрасывать ее в воздух, а она испуганно верещала. Чайя своими огромными черными глазами пытливо смотрела на меня снизу вверх, но как только я попробовал погладить ее по головке, тотчас отодвинулась в сторону. Она все еще побаивалась меня, впрочем, ничего удивительного, если учесть, сколько меня носило вдали от дома по полям сражений.

– Да, две чудесные дочки, – согласилась Мира чуть веселее, но затем вновь нахмурилась. – Скажи, Викс, что будет, если император все же не поправится.

– Поправится. Куда он денется.

Любое другое развитие событий просто не укладывалось в голосе.

– Но если не оправится. Ты все равно отправишься в Дакию?

– Почему бы и нет? Ведь у меня будет свой легион. Разве не к этому я шел всю мою жизнь?

– Служа Риму, – сказала Мира. – Ты будешь служить Риму, а не Траяну.

– Траян и есть Рим, – произнес я и поцеловал ее гордо вкинутый подбородок.

– Не навсегда, – возразила она. Я же вновь взялся собирать вещи перед предстоящим отплытием в Италию. На императорской триреме нашлось место и для меня. Я сойду на берег где-нибудь по пути, найму лошадей и продолжу свой путь дальше, в Германию. Остальная часть Десятого легиона последует за мной позже на другом судне. Так что мы встретимся уже в Германии. И как только воссоединимся, я пошлю за Мирой и дочками, а сам тем временем засяду разрабатывать план нового похода в Дакию.

– Тебя носит туда-сюда по всей империи, как почтовую суму, – устало пошутила Мира. Тем не менее, когда я на следующий день взошел на борт триремы, отплывавшей из Антиохии в Рим, она попрощалась со мной без единой слезинки. Я еще долго не сводил глаз с ее удалявшейся фигурки, пока наш корабль выходил из гавани в море. Когда же она превратилась в черную точку, рядом с которой маячила другая, – Антиной, – а наши девочки, которых она держала на руках, сделались неразличимы, я поцеловал край голубого платка, которым под доспехами была обмотала моя рука.

Сидевший на противоположном конце палубы Траян отшвырнул в сторону игральную кость и резко поднялся на ноги. Видимо, слишком резко, потому как схватился за спину, массируя затекшие мышцы, и негромко выругался. Каменнолицая Плотина что-то у него спросила, но он пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Как тебе удалось вернуть его в Рим? – спросил я у Сабины.

– Не хочу в этом признаваться, но я расплакалась, – призналась та и состроила гримасу. – Терпеть не могу женщин, которые привыкли добиваться своего слезами, но что поделать, если Траян никогда не мог устоять перед плачущей женщиной. Я немного попеняла ему, пытаясь втолковать, что в его возрасте важно следить за своим здоровьем, тем более, если ему дорога судьба империи, которую он с таким трудом построил. Когда же он рассердился и был готов кричать на меня, пустила слезу. На самом же деле, он и сам устал и давно соскучился по Риму.

– Ты станешь за ним присматривать? – спросил я у нее с тревогой в голосе. – То есть как полагается. Старая перечница Плотина вряд ли станет нянчиться с ним.

До меня дошли слухи, что императрица не слишком обрадовалась, когда по прибытии в Антиохию ей было сказано, что в ближайшие две недели ее венценосный супруг возвращается в Рим.

– Кто-то наверняка решит, что она рада вновь видеть его в Риме после нескольких лет отсутствия, но что-то подсказывается мне, что такая особа, как она, предпочла бы, чтобы все оставалось по-старому. За эти годы Плотина привыкла чувствовать себя полноправной хозяйкой.

– На этот раз пусть даже не мечтает! Я сделаю все для того, чтобы попортить ей кровь, – в голосе Сабины слышалось нескрываемое злорадство. – Кстати, я и сама не прочь провести в Риме какое-то время.

– А что, Адриан не возражал против твоего отъезда?

– Ничуть.

– А ведь было время, когда вы никуда не ездили друг без друга.

– Времена меняются, – голос Сабины прозвучал почти равнодушно, и я с любопытством посмотрел на нее. Лицо ее не выражало никаких чувств, напоминая чистую восковую табличку. Впрочем, какое мне дело, что там за нелады между ними, не говоря уже о том, какие мысли бродят в ее странной стриженой головке. Сабина тоже в пол-оборота посмотрела на меня поверх кошачьей головы, и на какой-то миг, и она сама, и ее загадочная кошка с серьгами в ушах показались мне едва ли не близнецами. Но уже в следующую секунду ее лицо озарила улыбка, и сходство исчезло. Сама она поспешила сменить тему разговора.

– Что с твоим плечом? Почему оно перевязано?

– При Хатре, когда я пытался загородить собой императора, в меня попала стрела. Хорошо, что в плечо, а не в шею.

– Тогда понятно, почему Траян дал тебе легион.

– По его словам, он и без того намеревался это сделать. Представляешь, как ненавидят теперь меня его офицеры. Ведь я перепрыгнул через голову не одному из них. На прошлой неделе в банях одна такая компания пыталась отвести меня в сторонку для разговора…

Мне не дал договорить чей-то крик. Я резко обернулся. Что произошло дальше, я увидел, словно в устье тоннеля. Схватившись одной рукой за другую, что внезапно повисла, как плеть, Траян покачнулся и рухнул на колени, опрокинув при этом игровую доску со стоявшими на ней фигурками. И хотя император тотчас попытался встать, мне было видно, как он ощерился, превозмогая себя.

Вставай, мысленно взмолился я. Вставай!

Но он упал. О боги, он упал!

Сабина

– Тебе к нему нельзя, Вибия Сабина. Мой муж отдыхает.

– Он спрашивал обо мне. – Сабина попыталась обойти императрицу. – И я иду к нему.

– Его лучше не беспокоить, – стояла на своем Плотина. В темно-сером платье, она походила на гранитную колонну, которую никому не сдвинуть с места. Серебрившая виски седина гармонировала с ее нарядом. – Я тебе этого не позволю.

Сабина улыбнулась императрице своей самой слащавой улыбкой.

– Иди в задницу! – сказала, она, четко выговаривая каждый слог и, плечом оттолкнув Плотину, шагнула в комнату, где лежал больной.

На окне комнаты не было ставень, и врачи, чтобы свет не беспокоил их венценосного пациента, завесили окно одеялом. Императорское ложе в разобранном виде перевезли с триремы на берег и собрали заново. Пол был земляным, в углу повисла паутина.

«Нет, не в таком убожестве должен умирать император», – подумала Сабина.

– Только не надо вокруг меня суетиться, – донесся с кровати хриплый, невнятный голос.

Траян лежал на спине. Несмотря на жару, он был завален грудой одеял. Рядом с кроватью, пытаясь измерить больному пульс, сидел лекарь.

– А это еще кто? Моя малышка Сабина? Подойди ко мне ближе. Остальные вон отсюда.

Врачеватель послушно исполнил его приказ. Когда он проходил мимо Сабины, от нее не скрылось, как серьезно лицо лекаря, как скорбно поджаты его губы. Вслед за врачом к выходу потянулись рабы. Как ей показалось, у всех до одного были заплаканные лица. Застывший у двери преторианец то и дело вытирал глаза.

– Уберите это проклятое одеяло, – прохрипел Траян. – Впустите хоть немного света.

– Пожалуйста, – ответила Сабина, срывая одеяло. За окном, переливаясь в солнечных лучах, сияла лазурью гавань. Пустая гавань, подумала Сабина. Когда с Траяном случился удар, императорскую трирему поставили на якорную стоянку в ближайшем порту, в разрушенном, разграбленном и десятки лет заброшенном Селинусе, который с тех пор так и не был восстановлен. В пустых постройках у кромки пристани поселились какие-то бездомные и стая ворон. Увы, кроме этих ветхих строений, не нашлось ничего, что могло бы приютить захворавшего императора. Когда Траяна вынесли с триремы на берег, напуганные придворные были рады, что нашли хотя бы один дом, на котором еще оставалась крыша. На холме над городом Сабина заметила руины древнего храма, но в кои веки у нее не возникло желания отправиться туда, чтобы посмотреть на них вблизи.

– Подойти ко мне, моя девочка, – прохрипел Траян.

Она послушно подошла и опустилась рядом с ним на колени. За два дня он как будто усох и стал меньше ростом. Щеки впали, тело исхудало и теперь скорее напоминало скелет. Кожа на безвольных руках висела тряпкой. Рот перекошен, и казалось, будто на лице застыл кривой оскал. Правая половина тела была полностью парализована – Траян не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Дыхание вырывалось из груди сиплым хрипом.

Сабина взяла в обе ладони его руку и не ощутила ответного пожатия.

– Ничего, через несколько дней встану, – заверил ее Траян и закашлялся. Сабина просунула руку ему под плечи, помогая приподняться. – Самое большее, через неделю.

– Никто не сомневается, – заверила его Сабина.

– Я хочу написать письмо. О порядке наследования. Не волнуйся, это лишь мера предосторожности. Указания тому, кто сменит меня на троне.

– Но, – начала было Сабина. – Не то, чтобы я не одобряю, но зачем говорить об этом со мной?

– Потому что стоит мне завести этот разговор с кем-то из моих офицеров, все как один начнут предлагать себя. Я уже и так выслушал все, что хотел услышать на эту тему от Плотины, – Траян вновь закашлялся. – Ты же не станешь пытаться влиять на мой выбор, Вибия Сабина. Ты лишь выслушаешь меня, как настоящий солдат, не проронив при этом ни слова.

– Верно, – согласилась Сабина, чувствуя, как трепещет в груди ее сердце. – Так что же твой преемник?

– Хороший вопрос. Я собирался составить список, чтобы представить его сенату. В конце концов приходится считаться с этими старыми бездельниками. И я решил дать им на выбор пять имен.

– Понятно. И среди них Адриан?

– Упаси нас Харон.

Сабина облегченно вздохнула. Голова кружилась, как будто она перепила вина. Объявит ли Траян ее мужа своим преемником – этот вопрос не давал ей покоя вот уже несколько лет. Более того, он стал той пропастью, что разделила ее и мужа. И вот теперь его тяжесть свалилась с ее плеч.

Публий Элий Адриан императором не будет.

– Пять имен, – продолжал Траян. – Первыми в списке идут бывшие консулы Пальма и Цельс.

– Ты уверен, Цезарь? – С сомнением в голосе уточнила Сабина, мысленно возвращаясь к текущим делам. – Они оба, как бы это помягче выразиться… Помнится, ты сам как-то раз сказал, что Пальма вспыльчивый остолоп, а Цельс, хотя и честный человек, зато круглый дурак.

Впрочем, Траян ее не слушал.

– Третье имя – Люсий Квиет.

– Цезарь, сенат никогда не выберет бербера, – растерянно возразила Сабина. – Скажи честно, ты действительно взвесил все за и против, когда составлял этот список?

– Разумеется, моя девочка. А как иначе? – с едва заметной ехидцей в голосе ответил Траян. – Странно, что ты в этом сомневаешься. Сенат никого из них не выберет. Дураки, берберы и задиры не становятся императорами Рима. Сенат отметет этих троих без малейших колебаний и остановится на том имени, которое мне нужно.

– Понятно, – Сабина выгнула брови. – Ты хитер, Цезарь. Впрочем, я всегда знала, что ты не так прост, и эти твои солдатские замашки не более чем маска.

Траян попытался подмигнуть ей, но веко лишь слегка дернулось.

– Они выберут Гая Авида Нигрина. Вот кто и надежен, и честен. Не то, чтобы блистал умом или талантами, но по крайней мере в его руки мне не страшно отдать империю. Нигрин справится.

Сабина задумалась.

– Но ты назвал лишь четыре имени. Три кандидата для отвода глаз и один настоящий. Кто же пятый? Уж не бывший ли консул Сервиан?

– Эта старая черепаха? Ты с ума сошла?

– Но ты называл его имя раньше. Например, на одном пиру ты сказал, что из него вышел бы неплохой кандидат в…

– Я был пьян. Нет, пятое имя нуждается в моей поддержке на тот случай, если сенаторы откажутся выбрать Нигрина. И это имя Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

У Сабины от удивления отвалилась челюсть.

– Тит?

– А что такого? Я давно уже присматриваюсь к нему. Спокойный, трудолюбивый, честный. Прекрасная семья, горы денег. Кроме того, он неплохо зарекомендовал себя как квестор. И пусть душа его не лежит к военному делу, мужества ему не занимать. Например, недавно ему хватило смелости поймать за руку одного мошенника, и я чувствую себя перед ним в долгу. Нет, я бы даже сказал, весь Рим у него в долгу.

Сабина попыталась собраться с мыслями. Тит, при всем его обаянии в ее глазах всегда был милым занудой. И вот теперь он кандидат в императоры Рима?

– Но он еще слишком молод, Цезарь, – возразила она, собравшись с духом. – Сенат никогда не даст согласия, ему ведь еще нет тридцати пяти.

– Это почему же? – прохрипел Траян. – В свое время эти идиоты одобрили таких мерзавцев, как Нерон и Калигула, несмотря на их молодость. Так что если кандидатуру Нигрина отвергнут, а так наверняка поступят те, кто сами метят высоко, то сенат вполне может поддержать Тита. Если же они отдадут пурпурную тогу Нигрину, я заставлю его усыновить Тита.

Но ты не думай, это просто так, на всякий случай. Через пару дней я буду на ногах, и как только мы вернемся в Рим, я возьму Тита под свое крыло. Думается, небольшое руководство с моей стороны пойдет ему только на пользу. Дай мне пять лет, чтобы хорошенько его вымуштровать, и я без колебаний поставлю его имя в списке первым, – произнес Траян, надрывно дыша. – Пять лет, это все, о чем я прошу.

«Тит. – Чем больше Сабина размышляла над этой идеей, тем больше она ей нравилась. – Вот у кого нет ни единого врага. Скажи, сколько людей во всем мире могли бы сказать о себе то же самое?»

Сабине почему-то вспомнился Викс. Сейчас он наверняка, понурив голову и сжав в бессильной ярости кулаки, сидит где-то снаружи. И это Викс, который всю жизнь только и делал, что наживал себе новых врагов. Сабина с содроганием в сердце вспомнила крик, что вырвался из его горла, когда Траян рухнул на палубу.

– Найдется немало бесхребетных тварей, – пробормотал Траян. – Иное дело – честные и храбрые молодые люди. К тому же наш юный Тит одного врага себе все-таки нажил, хотя и сделал это ради меня, так что мне не к лицу жаловаться. Как бы то ни было, его имя стоит пятым в моем списке. Будь добра, позови Федима. Надо сделать список официальным. Федим – мой секретарь по наградам и повышениям. Он знает, что там нужно еще написать. – Не успел Траян сказать этих слов, как его вновь начал душить очередной приступ кашля. – Проклятье! И почему я так долго тянул с этим делом. Ведь мог все сделать еще лет пять назад.

– Ты был занят, покоряя мир, – мягко напомнила ему Сабина и вышла за дверь, где ее тотчас со всех сторон обступила толпа любопытных, желавших заглянуть в комнату к больному императору. Чтобы проложить себе дорогу, она даже была вынуждена работать локтями.

– Император не желает никого видеть, – громко произнесла она несколько раз, вновь протискиваясь внутрь, и захлопнула за собой дверь.

Федим оказался одним из траяновых вольноотпущенников. Стройный и красивый, он, войдя к больному, рухнул перед его постелью на колени и с пылом прижал к губам ослабевшую руку, из чего Сабина сделала вывод, что вряд ли его обязанности при императоре ограничивались ведением дел о наградах и повышениях.

– Цезарь, – прошептал он.

– Доставай свои перья, приятель, – прохрипел Траян и дрожащей рукой погладил его по щеке. – Только без рыданий. Напиши для меня письмо. Итак, «досточтимым сенаторам Рима». Дальше можешь продолжить сам. Ты ведь не хуже меня знаешь, как польстить этим заносчивым бездельникам.

Четким, аккуратным почерком Федим принялся писать послание сенаторам. И хотя слезы ручьями бежали по его лицу, перо его ни разу, ни на мгновение, не замедлило свой бег. Теперь оставалось лишь поставить на нем венценосную подпись. Сабина помогла Траяну слегка приподняться в постели, чтобы он мог поставить под посланием свое имя. Увы, рука его почти не слушалась, и подпись получилась корявая.

– Ну вот, – пробормотал он и, выронив перо, вновь откинулся на подушки. – Ты, Федим, какое-то время подержи его у себя. Пока я сам не сообщу эту новость Плотине и всем остальным. Может, даже завтра… – едва слышно проговорил Траян. – Сегодня у меня нет желания слышать ее змеиное шипение. Она и без того уже наверняка строит планы, не отравить ли ей меня, особенно после того как я разъярил ее в Антиохии.

Траян добавил что-то еще, но Сабина не разобрала его слов. Она лишь наклонилась и поцеловала его в лоб.

– А теперь отдыхай, – сказала она.

Кожа под ее губами была суха, как пергамент, и холодна, как лед. Федим, посмотрел на нее, – его опухшие глаза были полны слез, – и они вместе вышли из комнаты.

– Скажи, он умрет?

– Умрет, – честно ответила Сабина, закрывая за собой дверь.

Викс

Я стоял и смотрел, как умирает император. Вернее, я стоял рядом, но почему-то его не видел. Мои глаза отказывались взять в фокус его исхудавшее тело. Перед моим внутренним взором по-прежнему стоял другой Траян: триумфатор, въезжающий в Рим под рукоплескания толпы по возвращении из Дакии. Возвышаясь, словно колосс, на своей колеснице в центре парада, в моих глазах он был подобен богу: увенчанный лавровым венком победителя, с раскрашенным красной краской лицом. Мой император. Эта картина до сих пор стояла перед моими глазами, яркая и четкая, как будто триумф этот состоялся не десять лет назад, а всего неделю.

Крошечная комната, в которой он умирал, была полна народа, но я не различал лиц. В голове моей роились воспоминания.

Мне вспомнилось, как я шагал в своей львиной шкуре под палящим солнцем, а над моей головой в немом клекоте разинул клюв орел. Вспомнилось, как я вместе с другими легионерами поносил Траяна отборными проклятиями – старая солдатская традиция по поводу триумфа их предводителя. Впрочем, он прекрасно понимал, что на самом деле никакие это не оскорбления, а выражение любви и всеобщего восхищения. Лицо его расплылось под красной краской в улыбке, и он помахал рукой, мол, не стесняйтесь, давайте еще. Стоило зевакам заметить императора, как напиравшая с обеих сторон толпа взорвалась такими оглушительными криками, что я потом еще три часа ходил оглохшим. За спиной моего императора стоял раб, который нашептывал ему на ухо:

– Ты простой смертный, ты никто…

Еще одна старая римская традиция, которую я, впрочем, никогда не понимал. Какой смысл в минуты триумфа бубнить победителю на ухо, что он полное ничтожество. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что император расслышал хотя бы слово из того, что бормотал ему раб. Он был счастлив. Его лицо под лавровым венком, который он по-мальчишески сдвинул на затылок, сияло улыбкой, а людские толпы продолжали рукоплескать и восторженно выкрикивать его имя.

Странный народ, эти римляне. Ну, с какой стати им нужно, чтобы кто-то нашептывал богу, что он простой смертный?

В тесной комнате было душно. Офицеры Траяна толпились у стен. Между ними с несчастным видом застыли преторианцы, в чьи обязанности входило охранять жизнь императора. Но чем они могли помочь ему сейчас? По углам сбились в кучки вольноотпущенники, а в двух шагах от них, перешептываясь о чем-то, словно курицы-наседки, – сенаторы. Я как самый молодой и недавно назначенный командир стоял, оттесненный за чьи-то спины, но при моем росте мог неплохо все видеть поверх голов. Императрица подобно каменной статуе сидела на стуле рядом со смертным одром Траяна, держа мужу за руку. По другую сторону кровати Сабина соскользнула со стула и теперь стояла на коленях, прижав коротко остриженную голову к плечу умирающего. Мне было видно, как ее пальцы поглаживают его неподвижную руку. Веки ее были закрыты, но когда императорский лекарь попытался вновь завесить окно одеялом, чтобы в глаза Траяну не бил яркий солнечный свет, она резко подняла голову и сказала:

– Не надо. Он просил этого не делать.

– Но ведь…

– Не надо, кому сказано.

Плотина шумно втянула в себя воздух, как будто собралась отругать сноху на такую дерзость, но Сабина посмотрела на нее таким ледяным взглядом, что императрица предпочла промолчать. В комнате вновь установилось гробовое молчание, нарушаемое лишь шарканьем ног или редким покашливанием. Но громче всего раздавалось надрывное дыхание самого Траяна, которое с каждой минутой становилось все медленнее и медленнее.

– Выйдите все, – приказала Плотина. – Императору не пристало покидать этот мир среди такой толпы.

Сабина попробовала было ей возражать, но вереница вольноотпущенников уже устремилась к двери, и я вышел за ними вслед. Было свыше моих сил наблюдать за тем, как восковая фигура на кровати приближается к последней черте, свыше моих сил слышать, как с губ срывается хриплое, надрывное дыхание, видеть, как умирает мой император. Мой император – тот самый, за кем я прошагал всю Дакию и Парфию, тот, ради кого, я – будь на то его приказ – был готов ринуться в саму преисподнюю.

Половина солдат, уже не стесняясь, плакали. Рядом с закрытой дверью застыл, сложившись едва ли не вдвое, красивый секретарь. Плечи его содрогались от рыданий.

Я понуро побрел прочь, вон из этого неказистого, безымянного дома. Какое убогое, тесное место. Было нечто непристойное в том, что именно здесь испустит дух такой великий человек, как Траян. Ну почему он не погиб на поле боя? Последняя стрела последнего сражения за последнюю непокоренную провинцию этого мира – пусть бы она пронзила сердце ему, а не его последнему врагу. И вот теперь Траян покидает этот мир, лежа в пыльном, мертвом городе, полном призраков прошлого.

Я прошел мимо каких-то полуразрушенных хижин, вдоль дороги, на которой не хватало половины камней, которыми она кода-то была вымощена. Впрочем, дорога по-прежнему змеилась вверх по склону холма, ведя к храму, хотя сам храм давно стоял пустой и без крыши. В нем давно не обитал ни один бог.

Прекрасный солнечный день, ослепительно-лазурное море. Может, было бы лучше, если бы небеса вдруг разверзлись дождем, оплакивая уход из жизни великого императора?

Я поднялся по замшелым, растрескавшимся ступеням в храм. Возможно, это был храм Юпитера, а может, какого-то другого, неизвестного мне божества. Сейчас же от него оставалось лишь несколько полуразрушенных колонн на поросшем мхом фундаменте. Мне показалось, будто одна колонна устремилась на меня и больно ударила по больному плечу. Но нет, это я привалился к ней и обхватил ее дрожащими руками. Раненое плечо горело огнем. Как и мои глаза. Должен ли плакать солдат, когда умирает его генерал?

Не знаю, сколько я там простоял, прижимаясь, дрожа всем телом, к этой колонне. Знаю только, что спустя какое-то время я поднял голову и как в тумане осмотрелся по сторонам. Мой взгляд упал на Сабину.

Она застыла на другом конце храма, одетая все в ту же мятую одежду, в которой проходила весь день и ночь, ухаживая за умирающим. На фоне величественных колонн ее фигурка показалась мне совсем крошечной. Воспаленные глаза горели от непролитых слез. Шатаясь, словно пьяный, я сделал шаг ей навстречу, затем другой…

Она раскрыла мне объятья. Я рухнул в них и тяжело опустился на колени.

– Он умирает, – прошептал ей куда-то в талию.

– Тс-с, – сказала она, и ее пальцы пробежали по моим волосам. Из моего горла вырвался первый всхлип.

– Он умирает, он умирает.

– Тише, любовь моя, – прошептала Сабина, как когда-то давно шептала мне в Дакии после того, как я убил на каменном диске тамошнего царя. Тогда я схватился за нее, словно утопающий. И вот теперь она вновь крепко обнимала меня, как будто в очередной раз не давая мне утонуть; я же лил слезы, воя и стеная в ее тонкую тунику.

Мира наверняка постаралась бы меня утешить. Она велела бы мне не плакать, попыталась бы убедить, что, покинув этот мир, Траян обретет вечное блаженство и покой. Сабина же просто прижимала меня к себе. Опустившись на пол там же, где и стояла, она села на поваленную колонну, положила мою голову себе на колени и, обняв за плечи, позволила мне выплакаться, словно маленькому ребенку.

В конце концов слезы мои иссякли, но я даже не пошелохнулся, оставаясь лежать в объятиях той, которую когда-то любил и ненавидел. Солнце тем временем село, и на небе взошла луна, дневной зной сменился ночной прохладой. И как только этот мир может жить дальше, как будто ничего не изменилось? Лично для меня изменилось все.

– Вставай, Викс, не то замерзнешь, – Сабина осторожно помогла мне подняться на ноги. Я встал, как во сне, смутно понимая, что ждет меня, словно вол в ожидании острого жреческого ножа. Я был римским солдатом. Я привык идти туда, куда мне приказано. Кто же теперь отдаст мне приказ? Ведь моего генерала больше нет в живых.

– Пойдем отсюда, – сказала Сабина. Я взял ее протянутую руку и позволил ей повести меня за собой. Какой-никакой приказ. Других нет.

Дом, где лежал Траян, встретил нас мертвой тишиной. Вокруг дома, отгоняя любопытных, плотным кольцом застыли преторианцы. Рядом, словно тигры в клетке, расхаживали солдаты: кто-то с заплаканным лицом, кто-то от ужаса бледный как мел. «Им полагается быть внутри», – подумал я. В его последний час рядом с Траяном должны быть те, бок о бок с кем он сражался почти всю свою жизнь, а не эта старая карга, императрица, которая, словно стервятник, ждет, когда же он наконец испустит дух.

Впрочем, Сабина обошла толпу стороной и привела меня в другой дом. Скорее даже не дом, а четыре полуразрушенные каменные стены, на которых каким-то чудом уцелела крыша. Достав откуда-то походную постель, она ловко и аккуратно – совсем как в те времена, когда она сопровождала в походе наш Десятый, – раскатала ее на земляном полу и велела мне лечь. Укутав меня одеялом под самый подбородок, она взяла мою руку в свою, а сама свернулась калачиком у стены.

Когда я рано утром открыл глаза, она по-прежнему лежала, свернувшись калачиком рядом со стеной.

В следующее мгновение до нас дошло, что нас кто-то запер снаружи.

Плотина

– Молодец, – в знак благодарности Плотина протянула руку коренастому преторианцу в красно-золотых доспехах. – Убедительности тебе не занимать. Ты обманул их всех. Надеюсь, никто ничего не заподозрил.

– Я не люблю обманывать людей, домина, – ответил преторианец, растерянно переминаясь с ноги на ногу. – Ты уверена, что в этом была необходимость?

– Еще какая! – Плотина одарила его своей самой убедительной улыбкой. – Теперь весь Рим у тебя в долгу. Впрочем, и я тоже.

– Ну, если ты так говоришь…

– Говорю. И то же самое тебе сказал бы сам император, – Плотина взяла холодную руку мужа и нежно ее погладила. – То есть бывший император. Новый император отблагодарит тебя, как только прибудет сюда.

– Да, госпожа.

– А теперь можешь идти. И никому ни слова.

– Слушаюсь, госпожа, – ответил преторианец и вышел за дверь.

Впрочем, было видно, что ему не по себе. Плотина была в этом уверена.

– Пожалуй, мне придется кое-что предпринять по этому поводу. Что ты скажешь? – сказала она, обращаясь к мертвому мужу. – Как тебе неосторожное падение со скалы? Ведь оступиться может любой.

Труп ее мужа молчал. Тело Траяна успело остыть и окоченеть, став твердым и холодным, как мрамор. Впрочем, груда наваленных на него одеял скрывала сей прискорбный факт.

– Надеюсь, ты не сердишься на меня? – обратилась к мужу Плотина, опускаясь на стул рядом с его кроватью. Ей даже в голову не пришло перейти на шепот. Не пристало императрице действовать с оглядкой, пусть даже у стены, в ожидании, когда в них возникнет необходимость, застыл десяток рабов. Ведь им всем до одного известно, что посмей хоть кто-то проговориться о том, чему они стали свидетелями, как их ждет смерть. – Это такой небольшой обман, дорогой муж. Мы объявим о твоей смерти, как только сюда из Антиохии прибудет дорогой Публий. А пока пусть все думают, что ты еще жив. Поверь, так будет легче передать власть. Ты же знаешь, что я всегда помогала тебе сглаживать острые углы.

Преторианец и впрямь отлично выполнил порученное ему дело. Голос у него был хриплый, почти как у его императора. Стоя, спрятанный в тени за пологом, он прочел по табличке написанные Плотиной фразы. Ей же самой оставалось лишь гладить мертвую руку мужа и проронить несколько слезинок. Писарь записал последнюю волю Марка Ульпия Траяна, правда, сделал это, сидя в дальнем углу, под впечатлением важности момента. Свидетели тоже столпились на почтительном расстоянии, в дальнем конце тускло освещенной комнаты. Плотина разрешила им войти лишь на короткое время, когда с приготовлениями к спектаклю было покончено. Кроме того, большинство вошедших продолжали лить слезы, и потому вряд ли могли заметить, что грудь императора, под грудой наваленных на него одеял, уже давно не вздымается дыханием. Сабина наверняка бы это заметила, но Сабины здесь не было. Плотина позаботилась о том, чтобы не допустить сюда эту мерзавку.

– Я ничего дурного ей не сделала, если это именно то, что ты хотел бы от меня услышать, – оправдывалась Плотина, обращаясь к мертвому мужу. – Лишь заперла ее на несколько дней, пока все не уладится. Знаю, ты любил эту девчонку, но, согласись, у нее имеется привычка совать нос не в свои дела. Так как я могла такое позволить? – Плотина на минуту задумалась. Эта девчонка с ее непристойными платьями, острым языком и странными представлениями о благотворительности теперь фактически заняла ее место – место первой женщины Рима. Плотина впервые осознала это со всей остротой.

«И эта сквернословка теперь императрица? Это мы еще посмотрим». В конце концов для этой потаскушки Сабины найдется другая роль. В скором времени, без лишней огласки, дорогой Публий может легко с ней развестись. Ее близость к Траяну сделала свое дело, и теперь ее место может занять другая – более покорная, более сговорчивая. Например, ее младшая сестра. И если найти в законе соответствующую лазейку…

Пока же ей удалось на время ловко устранить Сабину, а это самое главное.

– Это было даже забавно, – заверила Плотина мужа. – Мой маленький обман с твоим завещанием. Настоящая комедия. Честное слово, ты бы сам наверняка смеялся. И, разумеется, я выполнила твою последнюю волю. Согласись, ты ведь тоже выбрал бы в качестве преемника дорогого Публия. Знаю, ты был сердит на меня за мои скромные старания, но я отлично знала, что делаю. Если бы только ты дал мне возможность все тебе объяснить, ты бы сам наверняка меня понял.

Сухие губы Траяна начали постепенно растягиваться в оскале, как будто он хотел зарычать на нее.

– Только не ворчи, дорогой. Лично я на тебя не сержусь, несмотря на все те гадости, что ты бросил мне в лицо в Антиохии. В конце концов все получилось как нельзя лучше.

Нет, не иначе как ей посодействовала Юнона. Богиня протянула с небес руку, чтобы спасти сестру. Всю дорогу от Антиохии Плотину не отпускал ужас, стоило ей представить себе, что ее ждет в Риме – скандал, позор, всеобщее презрение. Траян вполне мог с ней развестись, и это после всех ее трудов, всех ее стараний. А все из-за этого хорька, Тита Аврелия, чьей наградой наверняка стало то, что дорогому Публию принадлежит по праву рождения. Что же мне делать? Что делать?

К тому моменту, когда наконец Юнона взяла все в свои руки, Плотиной уже владела паника.

– Ты должен гордиться, – сказала она мужу. – Только небесная царица могла поразить земного бога, как ты.

Раздался стук в дверь. Плотина вздрогнула, затем поднялась со стула и спешно задернула полог, чтобы скрыть неподвижное тело Траяна.

– Императора нельзя беспокоить.

– Извини, домина, – в комнату, вертя в руках свиток, торопливо вошел молодой секретарь. – Я не хотел… кстати, как он?

– Отдыхает, – ответила с улыбкой Плотина. – Он слишком утомился, диктуя свою последнюю волю. Думаю, ему осталось недолго.

Перед тем как Траян окончательно испустил дух, она на всякий случай влила ему в рот снотворный отвар. Нет-нет, у нее и в мыслях не было его отравить. Она дала ему выпить совсем немножко, чтобы погрузить его в сон, а отнюдь не в небытие. Она на всякий случай выставила посторонних из комнаты, так что Траян отошел в мир иной тихо, без свидетелей. Впрочем, если подумать, она все же дала ему выпить чуть больше, чем следовало. «Странно получается, однако. Я только что сделала все для того, чтобы он без лишних страданий ушел из жизни, и вот теперь вынуждена притворяться, что он все еще жив!»

– Видишь ли, госпожа, у меня возникли кое-какие вопросы, – не унимался секретарь. – Меня удивляет то, что император неожиданно передумал. Ведь накануне он продиктовал мне письмо…

Плотина выхватила свиток из его рук прежде, чем он протянул его ей.

– Неужели?

– Да, это список его возможных преемников для сената. Как я уже сказал, довольно странно, что он так резко изменил свое решение.

– Такое нередко случается с людьми на смертном одре.

Плотина быстро пробежала глазами список: Цельс, Пальма, Квиет, Нигрин… что ж, видимо, придется что-то с ними делать. Затем ее взгляд упал на последнее имя, и сердце ее затрепетало от радости.

Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

Впервые это имя наполнило ее ликованием, вместо того, чтобы отозваться железным молотом в висках. Тит. Вот с кем она еще сведет счеты.

– Спасибо, что принес его мне. – Плотина вновь повернулась к секретарю. Она даже не пыталась скрыть свое ликование. – Твое имя Федим, я правильно помню?

– Да, госпожа, – ответил секретарь. Впрочем, взгляд его заплаканных глаз был прикован к кровати, на которой, под ворохом одеял лежало бездыханное тело. Красивый юноша, отметила про себя Плотина. Явно из числа траяновых любовников. Она улыбнулась ему, а затем крикнула:

– Стража!

На ее зов в комнату шагнул все тот же коренастый преторианец.

– Уведи его отсюда и избавься от него, – с этими словами Плотина скрутила свиток и, понизив голос до едва слышного шепота, чтобы ее не услышал никто посторонний, добавила: – Можешь столкнуть его со скалы. Сделай так, чтобы это было похоже на самоубийство, и тогда тебя ждет тугой кошелек.

Преторианец даже не моргнул глазом.

– Слушаюсь, госпожа.

Что ж, значит, она в нем не ошиблась. О боги, верные люди в наши дни такая редкость! Жаль, правда, что и он через день-другой тоже последует за секретарем с утеса.

– Госпожа, – когда преторианец схватил его, секретарь был скорее растерян, нежели напуган. – В чем дело…

Плотина не говоря ни слова, швырнула письмо Траяна с его дурацким списком в светильник. Вверх тотчас взвился яркий язык пламени.

– Госпожа, погоди!

– Никому не входить, – приказала Плотина, как только преторианец выволок Федима за дверь. – Я не позволю, чтобы кто-то нарушал покой императора.

Дверь со стуком захлопнулась. Письмо тем временем превратилось в горстку пепла. Плотина отряхнула пальцы и повернулась к мужу.

– Тит Аврелий, говоришь? – укоризненно сказала она. – Нет, Траян, и о чем только ты думал?

Муж ответил ей застывшим навсегда оскалом. Может, он тем самым хотел сказать ей, что он раскаивается?

– Думаю, о твоей смерти можно будет объявить уже утром, – сказала она, возвращаясь к его изголовью. – До того, как ты начнешь… вонять. И как только прибудет дорогой Публий, мы сложим здесь погребальный костер, а в Рим отвезем твой пепел. Я велю, чтобы его, мой дорогой, захоронили под твоей триумфальной колонной. Той самой, на которой запечатлены твои победы в Дакии.

Сев рядом с бездыханным телом мужа, Плотина наклонилась, чтобы убрать со лба седую прядь.

– За тридцать лет супружества я ни разу не видела тебя таким счастливым, как на том триумфе. Ты был просто чудо, настоящий красавец воин. Ну почему ты не позволил мне иметь детей? Мы бы дали начало расе богов!

Плотина зевнула. Она даже не заметила, как подкрались сумерки. О боги, как же она устала! Как только она вернется в Рим, честное слово, она не встанет с кровати целую неделю. Будет отсыпаться после всех передряг.

– Ты не против, если я чуть-чуть вздремну? – спросила она у мужа, свернувшись рядом с ним в клубок на ворохе одеял. – Мы ведь никогда не делили с тобой постель. Даже в нашу первую брачную ночь. О боги, какой же ты холодный! Верно говорят, хорошего понемножку.

И, положив голову на холодное плечо мужа, императрица Помпея Плотина сладко уснула.

 

Глава 27

Сабина

Громко топая, Сабина ворвалась в комнату, которую Плотина превратила в свой рабочий кабинет. При виде ее бывшая императрица учтиво склонила голову.

– Моя дорогая, – лицо вдовы озарила улыбка. – Боюсь, что последнее время я обделяла тебя своим вниманием. Что поделать, дела, хотя это вряд ли может послужить оправданием. Ведь как-никак теперь ты императрица Рима.

Сабина даже не остановилась, чтобы задуматься о своем нынешнем титуле, хотя услышала о нем впервые. Подскочив к столу, она с размаху ударила Плотину по лицу, наградив бывшую императрицу, нет, не изящной женской пощечиной, а по-настоящему врезав ей кулаком, так центурионы обычно ставят на место бунтовщиков. От удара, пронзив ее тело подобно острию копья, пробежала сладкая волна.

– Сука! – процедила она сквозь зубы, с трудом сдерживая себя, чтобы не сорваться на крик. – Ты не хуже меня знаешь, что Траян скорее бы умер, чем назначил своим преемником твоего дорогого Публия.

Рабы, не дожидаясь, пока их выставят из комнаты, сами потянулись к выходу.

– Но Траян мертв, – невозмутимо ответила Плотина, хотя одна щека ее пылала огнем. – И я с радостью говорю тебе, что перед тем, как душа его отлетела к богам, он изменил первоначальное решение. Ему хватило сил продиктовать сенату письмо, в котором он объявлял свой выбор.

– Письмо, которое подписала ты. Скажи, ты когда-нибудь раньше подписывала за него документы?

– Дорогая моя. Он был так слаб, что перо валилось у него из рук.

– Так слаб? Он уже был мертв! Он умер, и ты за него продиктовала это письмо!

– Императрица не обязана верить столь возмутительным слухам.

Сабина уселась на ближайший стул и вызывающе закинула ногу на ногу, прекрасно зная, что тем самым злит Плотину.

– И это твое письмо единственное доказательство.

– Не скажи, – Плотина уселась за складным столом, столом Траяна.

Траяновы лампы, траяновы ковры, траяновы ложа – все это было перенесено на берег с триремы в эту тесную и сырую каменную комнатушку с тем, чтобы обеспечить императрице – бывшей императрице – необходимый уют.

– Мой муж лично объявил о своем намерении усыновить Адриана, сделав его своим сыном и наследником. Тому есть свидетели.

– Как же, как же, наслышана о них. Стояли, забившись по углам темной комнаты, пока ты рыдала, взяв за руку мертвеца. Если бы тебе действительно нужны были свидетели, то почему ты не пригласила меня?

– Мне сказали, будто ты в постели со своим новым любовником. Кстати, это правда, что он легионер?

Сабина расхохоталась.

– Это все, что ты могла придумать? Приказать запереть меня, пока я пыталась утешить безутешного легионера, кстати, одного из лучших его офицеров! Более того, в отличие от тебя он оплакивает императора куда искреннее, со всей страстью сердца.

– Ну, вопрос страсти мы оставим тебе, Вибия Сабина. Куда мне до тебя. Из нас двоих главный знаток таких мерзостей – это ты.

Плотина вновь потянулась к раскатанному на столе свитку и принялась что-то быстро записывать, Сабина несколько секунд наблюдала за ней, чувствуя, как ее саму изнутри душит гнев.

– Ты еще за это поплатишься, – заявила она наконец, отбросив всякий холодный расчет.

– За что? – Плотина даже не подняла на нее глаз. – Дорогой Публий наверняка уже получил письмо, в котором император извещает его об усыновлении. Я отослала депешу еще до того, как Траян умер, причем самым быстрым судном. Этим же судном Адриан вернется сюда, чтобы взять на себя проведение похорон, после чего вернется в Рим. Сенат уже оповещен о его возвращении. Так что одобрение его кандидатуры будет получено в ближайшую неделю или две. Легаты и офицеры получили приказ оповестить свои легионы о…

– Что стало с подлинным завещанием? – перебила ее Сабина. – Куда подевался список кандидатов, который император намеревался отправить сенату, чтобы тому было из кого выбрать нового императора? Тит…

– Первый раз о таком слышу! – Плотина изобразила изумление. – Мы тщательно просмотрели бумаги моего мужа. Увы, как я и предполагала, в них царил полный беспорядок. Федим, его вольноотпущенник, который оповещал о новых назначениях, наложил на себя руки. Как это, однако, благородно – последовать за своим императором в могилу! Правда, я предпочла бы, чтобы перед тем, как броситься с утеса, он навел порядок в императорских бумагах.

По спине Сабины ледяной змейкой пробежал холодок.

– Я присутствовала, когда Траян диктовал свою последнюю волю, – в ужасе выдавила она. – Я знаю, какие имена были в том письме, и я расскажу всем, что в том списке имени Адриана не было. Неужели тебе хватит дерзости избавиться от меня с той же легкостью, с какой ты избавилась от несчастного вольноотпущенника?

– Нет. Но скажи, кто поверит тебе? Женщине, которая водит дружбу с сомнительными личностями? Которая, запирается с любовником, – и это когда император, который, между прочим, приходится ей родственником, – лежит на смертном одре! Кстати, и любовник далеко не первый. Можно подумать, я не видела, как до отъезда в Антиохию ты крутила любовь с юным Титом Аврелием. Интересно, многим ли известно о ваших с ним отношениях? Не говоря уже о других твоих мужчинах.

Сабина негромко усмехнулась, как будто то, что услышали ее уши, было не более чем досужими разговорами за пиршественным столом.

– То есть ты решила запятнать репутацию жены твоего дорогого Публия именно тогда, когда его собственная должна выглядеть безупречно? Что ж, давай, Плотина. Я не буду тебе мешать. Раструби всему Риму, что все эти годы твой дорогой Публий был женат на шлюхе, что своим поведением я выставляла его на посмешище, гуляя за его спиной с грязной солдатней. Уверяю тебя, твой дорогой Публий будет благодарен тебе по гроб жизни.

– Дорогой Публий и так благодарен мне. Ведь это я сделала его императором Рима, – самодовольно заявила Плотина. Она явно гордилась собой. – Думаю, Вибия Сабина, с тобой мне придется заключить сделку иного рода. Согласна, в прошлом между нами было немало противоречий, что, однако, не мешает нам заключить новый союз. Я не стану чернить твою репутацию, ты же, когда сюда прибудет твой муж, встретишь его, как и подобает жене. И, разумеется, наденешь нечто более приличное, чем эта полупрозрачная тряпка.

– Умри, но медленно, Плотина, – отчетливо процедила сквозь зубы Сабина, поднимаясь с места. – О боги, была ли когда-нибудь на свете большая сука и интриганка, чем ты, бледная страхолюдина!

С этими словами она развернулась и направилась к двери.

– Научись следить за своим языком! – крикнула ей в спину Плотина. Сабина была готова поспорить, что услышала в ее голосе улыбку. – Римской императрице не пристало сквернословить.

Тит

Когда Тит шагнул в атрий, дом Норбанов встретил его странной тишиной. Раб, который провел его внутрь, был бледен и не решался посмотреть ему в глаза. Взяв у Тита плащ и спросив, к кому, собственно, пожаловал гость, он поспешил скрыться в доме. Странно.

Когда всего пару дней назад Тит, рука об руку с Фаустиной – оба мокрые до нитки после купания в бассейне – шагнули в этот же самый атрий, чтобы просить у ее отца согласия, дом от входной двери до самой крыши гудел поздравлениями. Кальпурния осыпала обоих поцелуями. Маркс сиял от счастья. Братья Фаустины отпускали в адрес сестры в мокром платье едкие шуточки, рабы многозначительно перешептывались. «Я же тебе говорил», – доносилось со всех сторон.

И вот теперь дом встретил его мертвой тишиной, словно склеп.

«Им уже все известно, – подумал он. – Что ж, оно даже к лучшему».

– Фаустина!

Тит обнаружил ее в саду. Одетая в платье персикового оттенка, Фаустина сидела, задумчиво глядя в фонтан.

– Ты слышал. Я дала согласие.

Тит наклонился и поцеловал золотистые волосы своей нареченной.

Нареченная. Невеста. Будущая жена. Эти слова вот уже несколько недель он произносил, упиваясь их сладостью. И все они прекрасно сочетались со словом «моя».

Фаустина подняла на него глаза. Но что это? Куда подевался их прежний огонь, куда исчезла ее улыбка? Ее темные глаза были широко раскрыты, но взгляд был отрешенным, отсутствующим.

– Он умер, – еле слышно произнесла она.

– Я знаю, – отозвался Тит и сглотнул застрявший в горле комок.

Первой это печальное известие ему сообщила Энния. Как ни странно, именно его экономка-вольноотпущенница оказалась в курсе последних новостей, а отнюдь не он сам, один из самых богатых людей в Риме. А все потому, что у нее был брат, который работал в доках на Тибре, и в тот день, когда Энния отправилась проведать его, в порт вошел корабль под черными парусами. Она тотчас, не раздумывая, бегом вернулась в дом Тита. Запыхавшись, она вбежала к нему в кабинет, где он сидел, изучая отчеты о поддержке сирот и строя счастливые планы по поводу предстоящей свадьбы. Сколько гостей пригласить на пир? Какое кольцо предпочтет Фаустина – традиционное железное или новомодное золотое? Тит задумчиво рисовал на полях восковой таблички ее профиль, когда на пороге, надрывно дыша от быстрого бега, выросла Энния – бледная, что смотрелось довольно странно при ее оливковой коже, – и сообщила ему известие, которое еще не успело стать достоянием всего Рим.

«Умер Траян».

– Вряд ли кто-то об этом знает, – сказал Тит, обращаясь к Фаустине. – Сначала должны официально оповестить сенат, хотя…

– Разумеется, пока никто ничего не знает. – Фаустина недоуменно посмотрела на него. – Потому что это случилось всего час назад.

– Что? – не понял ее Тит.

Фаустина задумчиво покачала головой.

– Отец.

На какой-то миг Тит утратил дар речи и судорожно попытался подыскать нужные слова.

– Твой отец? – наконец выдавил он.

– Мама нашла его за рабочим столом, – едва слышно ответила Фаустина. – У него был такой умиротворенный вид, что она поначалу решила, что он спит. Просто задремал над своими книгами. Но когда она окликнула его…

Тит тяжело опустился рядом с ней на скамью и обнял за плечи. Траян мертв. Марк Норбан мертв. О боги, нет! Нет! Нет!

Все – вся его жизнь – изменилось в одночасье.

– Что ты сказал? – переспросила Фаустина, поднимая на него полные слез глаза. Ей стоило немалых усилий, чтобы не разрыдаться. – Умер кто-то еще?

Тит помедлил с ответом, не решаясь сказать ей правду.

Она потеряла отца. Не стоит расстраивать ее еще больше. Но Фаустина была далеко не тем нежным цветком, который увял бы при первом дуновении холодного ветра. Если что-то и роднило ее с Сабиной, так это стойкость и выдержка.

– Траян.

При этом слове из ее глаз хлынули слезы. Тит держал ее в объятиях, не стесняясь того, что его собственные глаза тоже были на мокром месте. Сидя на мраморной скамье, они прижались друг к другу: Фаустина, словно ребенок, зарылась заплаканным лицом в его плечо, Тит – в ее душистые, шелковистые волосы.

– Я даже рада, что отец об этом не знает, – наконец Фаустина выпрямилась и вытерла тыльной стороной ладони последние предательские слезы. – Он боготворил Траяна. И кто теперь новый император?

Тит помедлил. Честный ответ дался ему нелегко.

– Твой деверь Адриан.

Фаустина остолбенела.

– Адриан? Но откуда это известно? Ведь сенат еще…

– Траян провозгласил его своим преемником на смертном одре. Эта весть уже наверняка разнеслась по всему городу.

Весть, которая по идее не должна была просочиться прежде, чем о смерти Траяна станет известно сенату, но каким-то странным образом стала всеобщим достоянием. Интересно, причастна ли к этому императрица, задумался Тит. Сенату будет гораздо труднее противостоять кандидатуре Публия Элия Адриана после того, как по всему Риму разнесся слух о том, что Траян, будучи на смертном одре, якобы усыновил его и назначил своим преемником. Фаустина растерянно покачала головой.

– Адриан, – повторила она. – Траян ни за что бы его не выбрал!

«Разумеется, особенно после того, как получил мое письмо». А в том, что Траян получил его письмо, сомнений у Тита не было. Император прислал ему короткое послание, в котором поблагодарил за труды, а заодно упомянул о каком-то длительном поручении, которое возложит на него по возвращении в Рим. У меня для тебя большие планы, мой мальчик, писал Траян своим размашистым солдатским почерком.

И вот теперь все это в прошлом. Для него, но только не для императрицы Плотины, у которой наверняка имеются свои планы. Титу вспомнилось злобное выражение ее лица, когда он явился к ней со своими обвинениями, вспомнилось, как страшно ему было в те мгновения повернуться к ней спиной, как будто она в один прыжок, могла, словно гигантский паук, вцепиться в его голую шею.

«Тебе ничего не грозит», – успокоил он тогда себя. Императору известна правда. Он не станет слушать ее лживые речи. А когда Траяна не станет, она больше не будет императрицей и не будет иметь никакого влияния на государственные дела.

Нет, он никак не ожидал, что Траян уйдет из жизни так скоро. Разве он мог предвидеть, что Плотина в конце концов добьется своего, что ей удастся облечь своего дорогого Публия в пурпурную императорскую мантию? Теперь же Адриан официальный преемник Траяна. И наверняка ей за это благодарен. Тит словно наяву, как будто Плотина стояла с ним рядом, услышал, как она прошипела ему на ухо:

– Ты у меня еще за это поплатишься!

– Тит? – голос Фаустины вывел его из задумчивости. Негромкий, сладкий словно мед, голос, от звуков которого у него в груди начинали звучать струны невидимой лиры. – Вернись, ты унесся в своих мыслях за тысячу миль.

– Я просто задумался о том, как это воспримет твоя сестра, – солгал он и даже заставил себя выдавить улыбку. – Императрица Сабина. Не думаю, что она будет в восторге.

– Зато буду я! – Фаустина тоже попыталась улыбнуться, хотя глаза ее оставались печальны. – О боги! Поверь, мне все равно, кто станет новым императором, Адриан или кто-то другой. Мне все равно, станет ли моя сестра императрицей. Честное словно, мне это безразлично. Но отец… Траян. Лучшие люди Рима, и вот теперь их нет. Они мертвы.

«Так же, как и я», – подумал Тит.

Сделав глубокий вздох, он произнес это вслух. Собственно говоря, именно за этим он сюда и пришел: выдавить из себя эти слова, что колючим комом застряли у него в горле, пока он шагал к дому Норбанов.

– Я не могу взять тебя в жены, Фаустина. Ни сейчас. Ни вообще.

Фаустина резко вскинула голову и посмотрела ему в глаза.

– Я не хочу, чтобы ты выходила замуж за мертвеца, – добавил он убитым голосом. – Плотина давно мечтает разделаться со мной – с того момента, как я поймал ее за руку. И вот теперь ее мечта сбылась. Адриан – император. И ей ничто не мешает отомстить мне.

– Но это полный абсурд! – возразила Фаустина, и щеки ее зарделись. – Скажи, зачем Адриану…

– Он невзлюбил меня еще во время похода в Дакию. Тогда я выставил его посмешищем перед Траяном.

Впрочем, была и другая причина, но говорить о ней Фаустине лучше не стоит. В ту ночь, когда он поцеловал ее сестру, Сабину, Плотина застала их вместе. Она наверняка уже доложила об этом своему дорогому Публию. Тот же не привык смотреть на такие вещи сквозь пальцы. В общем, у нового императора не было никаких причин благоволить Титу, скорее, наоборот.

– Если Сабина станет императрицей, она этого не допустит.

– Настоящей императрицей ей никогда не стать. Власти у нее не будет никакой.

Титу вспомнилась длинноногая девушка, сенаторская дочь, разложившая на полу карту мира, как она буквально пожирала ее глазами, мечтая посетить далекие страны. «Моя бедная девочка, отныне тебе сидеть взаперти».

– Мой отец, – подала голос Фаустина, однако тотчас же осеклась. Еще вчера Тит мог рассчитывать на защиту Марка Норбана. Даже Адриан был бы вынужден считаться с мнением такого человека, как ее отец. Тит наверняка пришел к нему за советом: как ему избежать возможной мести со стороны Плотины. Но Марка Норбана больше нет.

– Ты сама понимаешь, почему я не могу на тебе жениться, – Тит отпустил ее руки и осторожно отодвинул их от себя. – Ты заслуживаешь мужа, который проживет не один год…

– Замолчи! – крикнула Фаустина, вскакивая на ноги. – Ты думаешь, что от меня так легко избавиться?

Он поднял на нее глаза. Как же она прекрасна! Высокая, стройная, нежная… И, самое главное, она в безопасности. По крайней мере до тех пор, пока не вышла за него замуж. Потому что, на ком бы он ни женился, в течение года эта женщина станет вдовой. Или же отправится вслед за ним.

При этой мысли его сердце болезненно сжалось.

«Я не могу», – подумал он. Но боль, словно хищная птица, терзала его внутренности острыми когтями. О Боги, я не могу ее потерять. Ведь я только что ее нашел!

«Прекрати стенания, – мысленно осадил себя Тит. – Она не для тебя. И никогда ею не была».

– Мне пора, – сказал он вслух, вставая с мраморной скамьи. – Передай матери мои соболезнования. И будь добра, объясни ей, почему я не могу присутствовать на похоронах твоего отца. Так будет лучше для нас обоих.

Глаза Фаустины вновь наполнились слезами, но она из последних сил делала мужественное лицо.

– На самом деле, ты ведь так не думаешь, – прошептала она.

Тит отвел взгляд.

– Мне лучше уйти. – Да, так действительно будет лучше, прежде чем весть о смерти Траяна погрузит Рим в состояние безумия.

Лишь бы она не расплакалась, лишь бы не стала хватать его за руку, не стала бы умолять, чтобы он остался. И верно. Фаустина гордо вскинула голову и лишь протянула руку, чтобы поправить складки на его тоге. Увы, все обернулось еще хуже. Сделав шаг ему навстречу, она взяла его лицо в свои ладони и припала к его губам в поцелуе. Его руки тотчас обхватили ее за талию, и ее губы раскрылись навстречу его губам, словно лепестки розы.

«Прекрати», – подумал Тит, однако продолжил жадно пить нектар с ее губ, понимая, что совершает непростительную ошибку. Его руки скользили по ее телу – по тонкой талии, по холмикам грудей, по шелку волос. Она же в ответ всем телом прижалась к нему, отдавая себя его ласкам. В следующую секунду платье соскользнуло с ее плеча, и его губы ощутили теплый шелк ее кожи. Фаустина едва слышно что-то прошептала, увлекая его за собой, пока они не уперлись в стену дома, где их никто не мог увидеть, ни из сада, ни из атрия. Затем мгновение – платье соскользнуло со второго плеча. Тит с головой окунулся в исходивший от нее аромат гиацинтов.

На противоположной стороне доме стукнул ставень – кто-то открыл там окно, затем до Тита донеслись женские рыдания. Наверно, одна из рабынь, убирая комнату, оплакивает своего господина, подумал он и тотчас же устыдился самого себя. «Не прошло и часа, как я узнал о смерти императора, и вот теперь я раздеваю его внучатую племянницу! Более того, дочь Марка Норбана…»

Фаустина тоже притихла в его объятиях, как будто внезапно поняла, что кроме них двоих существует еще целый мир, и этот мир напугал ее.

– Мой отец мертв, – прошептала она сдавленным голосом и прижалась щекой к груди Тита. Он нежно обнял ее за плечи. С другой стороны дома вновь донесся стук ставень – на этот раз кто-то захлопнул окно – и очередной всхлип. Должно быть, все та же рабыня. Впрочем, вскоре в сад на поиски Фаустины пришлют еще кого-нибудь. Он осторожно отстранил ее от себя. Как ни странно, это далось ему даже с большим трудом, чем оторваться от ее губ.

– Ты рассчитывала соблазнить меня, чтобы потом я был вынужден на тебе жениться? – голос Тита прозвучал на удивление твердо. Тем временем его рука вернула ей на плечи платье. – Боюсь, из этого ничего не выйдет.

– Не то, чтобы рассчитывала, – ответила Фаустина, глядя ему в глаза, – но, с другой стороны, почему бы нет?

Тит окинул ее взглядом: светлые волосы выбились из прически, губы распухли от поцелуев, глаза покраснели от слез. Но вот голос был тверже стали.

– Я никому тебя не отдам, Тит.

– Но ведь мне грозит смерть! Неужели ты этого не поняла? – бросил он ей. – Как только на голову ее дорогого Публия возложат императорский венец, Плотина начнет сводить старые счеты. Вскоре в глухую полночь ко мне в дом вломится банда головорезов. Фаустина, умоляю тебя, хотя бы раз в жизни прислушайся к совету: держись от меня как можно дальше.

– Ни за что не поверю, что тебе нравятся покорные женщины, Тит. Сабина ведь всегда поступает всем наперекор и неизменно добивается своего. И я тоже. Может, в остальном между нами мало общего, но эта черта нас роднит.

Тит отвернулся, машинально то сжимая, то разжимая край помятой тоги. Глаза его горели, как будто в них швырнули пригоршню песка. Он все еще ощущал вкус ее губ, вкус шелковистой кожи ее плеча.

– Возможно, ты прав, – сказала Фаустина, обнимая его сзади за талию и прижимаясь горячей щекой к его спине. – Возможно, Адриан не оставит тебя в живых. Но самое худшее, Тит, что может случиться со мной, это то, что я останусь богатой вдовой. Он не посмеет причинить мне зло. По крайней мере пока женат на моей сестре. И если эта банда головорезов вломится в глухую полночь к тебе в дом, они…

Тит усмехнулся. На какой-то миг ему в голову закралась мысль о бегстве. Действительно: может, стоит, взяв с собой Фаустину, бежать из Рима? Например, в Британию или Испанию. Да куда угодно. С другой стороны, разве скроешься, если твой злейший враг – властелин всего мира?

Тит повернулся и вновь заключил Фаустину в объятия.

– Я люблю тебя, Анния Галерия Фаустина.

В тусклом свете сумерек они прижались друг к другу.

«Уходи, – приказал себе Тит. – Немедленно уходи. Ты ведь сам это прекрасно знаешь».

Увы, он словно прирос к земле. Ведь как уйти, если руки Фаустины крепко, словно канаты, обхватили его за талию, удерживая на одном месте.

– Скажи, что бы ты предпочла, – спросил он у нее. – Простое железное кольцо или новомодное золотое?

– Простое железное, – ответила Фаустина, поднимая голову от плеча Тита, и одарила его грустной улыбкой. – Железо – прочный металл. Оно живет долго. Вот и мы тоже. Мы тоже проживем долго и состаримся вместе. Вот увидишь, Тит, Адриан не посмеет тебя убить. И если мы с тобой поженимся, мне не грозит остаться вдовой. Наоборот, тем самым ты спасешь себя. Пока ты будешь его шурином, Адриан не посмеет прикоснуться к тебе даже пальцем.

Тит не стал с ней спорить. Фаустина же вытерла глаза и еще пару минут отчитывала его за малодушие.

– Тебе придется купить мне что-нибудь дорогое, чтобы загладить его, – шутливо заявила она.

Но Тит почти не слушал, пожирая ее глазами.

Одни боги ведают, сколько он сможет наслаждаться ею, когда они поженятся. И кого подошлют к нему, чтобы забрать его жизнь.

Викс

На следующий день после прибытия в Селинус мой новый император послал за мной. Нет, не мой, а просто новый император. Этот высокомерный ублюдок Адриан никогда не станет моим императором, правь он хоть тысячу лет. Я отсалютовал ему, переступая порог кабинета, наскоро набитого роскошью. Адриан сидел, лениво откинувшись на подушки кресла, бородатый, в черной тоге. Он читал какое-то письмо, а сам тем временем диктовал другое стоящему рядом секретарю. Вокруг него суетились вольноотпущенники – таскали туда-сюда горы корреспонденции, табличек и свитков, а также подарки чиновников, спешивших засвидетельствовать новому императору свою преданность. Адриан то и дело щелкал пальцами, довольно ловко управляя этим нескончаемым людским потоком, одновременно не забывая про письмо в руках, равно и про другое, которое диктовал. При этом он умудрялся ногой поглаживать спину собаки, дремавшей у его ног. Когда же я вошел, у него нашлось внимание и для меня.

– Прибыл по твоему приказу, – отчеканил я, вытягиваясь в струнку.

– …что касается садов на окраине Антиохии, то я повелеваю, чтобы Кастальский ключ был немедленно завален камнем. Этот ключ предсказал мне, что я стану императором. И я не желаю, чтобы кто-то другой получил от него точно такое же предсказание. А теперь подпиши письмо: Адриан, сын Траяна Цезаря.

С этими словами Адриан жестом велел секретарю писать дальше, а сам, многозначительно выгнув бровь, посмотрел на меня.

– По твоему приказу?

– По твоему приказу, Цезарь, – исправился я, давясь словами, и снова отдал салют.

– Вот это другое дело, – произнес Адриан, протягивая руку за свитком, чтобы взять его у секретаря. – Спасибо. Я подпишу сам. И принеси мне пакет для Верцингеторикса.

Пока Адриан подписывал документы, я стоял, глядя ему куда-то через плечо. Я не мог заставить себя посмотреть на него, потому что стоило мне это сделать, как к горлу подкатывался ком тошноты. Он прибыл вчера, на самом быстром судне, какое только нашлось в Антиохии. Сойдя с покрытой в знак траура головой с триремы с черными парусами, он склонился в поклоне, а в следующий миг императрица Плотина, бывшая императрица Плотина, стоявшая в кольце своих прихлебателей, громко приветствовала его как нового императора. Прихлебатели последовали ее примеру. Стоя за спинами других офицеров, я даже ни разу не хлопнул в ладоши. Мне хотелось одного: поскорее уехать из этого унылого безлюдного городишки, вернуться к моим солдатам. Мое сердце истосковалось по марш-броскам и походам, по бряцанию оружия, по крепким словечкам, которыми привык сыпать наш брат-солдат. В общем, я хотел вернуться в привычный и понятный для меня мир.

Я никак не ожидал, что Адриан вызовет меня к себе. Наверняка ведь у новоявленного императора есть дела поважнее, чем сводить счеты со старыми врагами. Мой послужной список говорил сам за себя. И пусть Адриан бессердечный ублюдок, но отнюдь не безмозглый. И наверняка захочет, чтобы я продолжил делать для него то, что делал для Траяна.

Впрочем, в следующий миг мне вспомнился его полный ненависти взгляд, каким он посмотрел на меня на пиру в Германии, взгляд, на который я ответил ему точно таким же, и по моей спине пробежал холодок.

Но, похоже, Адриану я был безразличен. Собственноручно добавив пару строк еще на одном свитке, он подозвал к себе очередного секретаря, который вручил мне толстый запечатанный пакет.

– Это твое новое назначение, Верцингеторикс.

– Назначение, Цезарь?

Интересно, что со мной сделают. Отрубят голову? Лишат званий? Выбросят на голую скалу где-нибудь посреди океана, чтобы я умер от голода и жажды?

– Да, ты должен немедленно отбыть отсюда.

У меня отлегло от души. Главное, чтобы я мог увести своих солдат в Германию. От Германии до Рима далеко. Там, на севере, я смогу выбросить Адриана из головы. Меня ждут новые сражения с даками. Я буду командовать моими воинами, командовать так, как сочту нужным. И мне не будет никакого дела до того, кто там в Риме нацепил на себя пурпурную тогу. Я буду сам себе хозяин.

«Если Траян не оправится, шептал мне на ухо голос Миры, ты будешь служить не Траяну, а Риму».

Траян – это Рим, сказал тогда я, как всегда уверенный в своей правоте.

«Не навсегда».

По моей спине вновь пробежала дрожь. Но я выбросил слова Миры из головы и взял в руку пакет с письмами.

– Я должен отбыть в Германию, Цезарь? – уточнил я.

– Нет, – Адриан даже не поднял головы от таблички. – В Рим.

– В Рим?

– Да. Ты получил повышение. Отныне ты служишь в моей преторианской гвардии.

Я оторопел. Я лишился дара речи. Вокруг меня по-прежнему суетились секретари, вольноотпущенники таскали какие-то корзины, рабы застыли рядом с острыми перьями наготове. Все были заняты, каждый своим делом, и никто не заметил, что я на мгновение окаменел, словно статуя.

– Но ведь у меня есть легион, – хрипло возразил я. – Десятый Фиделис.

Мой Десятый. Я шел к нему все эти годы.

– Больше нет. – Адриан взял со стола восковую табличку и, пробежав по ней глазами, протянул руку за новым пером. – В таком количестве новых командиров нужды нет. Новых кампаний в ближайшее время не предвидится. Дакия – это бездонная дыра, съедающая наши ресурсы. Пусть лучше ею владеют мятежники. Я не намерен постоянно держать там целый легион. Кроме того, – равнодушно добавил Адриан, – Парфянская кампания должна быть немедленно закончена. Армения, Месопотамия, Ассирия и другие завоеванные территории, – наши легионы будут выведены из них в самое ближайшее время.

Если до этих слов я успел превратиться в камень, то теперь я превратился в глыбу льда.

Дакия – та самая Дакия, чьего царя я когда-то собственноручно лишил жизни. Царя, у которого была сила десятерых. Дакия, где за этот подвиг мне было доверено носить полкового орла. Армения, где мне впервые было доверено командовать когортой. Месопотамия, где я, на берегу Евфрата, предал земле тело Юлия. Ассирия, где на моих глазах погиб Филипп, где я сам принял в плечо стрелу, предназначавшуюся Траяну, после чего заслужил прозвище Верцингеторикс Красный. И вот ничего из этого больше нет. Все мои усилия были напрасны. Подаренное Траяном кольцо жгло мне палец. Parthicus. Покоритель Парфии.

– Но почему? – прохрипел я.

Адриан впервые поднял на меня глаза, и я увидел в них нечто похожее на усмешку.

– Ты думаешь, я стану обсуждать государственную политику со стражником?

В этот момент я был голов придушить его голыми руками.

– Не переживай, – тем временем продолжал Адриан. – Я учел все твои предыдущие заслуги, так что твои таланты будут востребованы. Ты станешь прекрасной находкой для моей личной гвардии. Более того, у меня есть для тебя небольшое поручение, которое ты должен выполнить по пути в Рим. Оставьте нас одних! – приказал он остальным.

Рабы, вольноотпущенники, секретари вереницей потянулись к двери. Я же стоял, словно каменный столб, сжимая в руке пакет с назначением, который только что лишил меня будущего и перечеркнул все мое прошлое. Как только дверь за последним рабом закрылась, улыбки Адриана как не бывало.

– Этого приказа в этом пакете нет. Ты получишь его непосредственно от меня. Есть пятеро, которых нужно убрать. Это мои соперники. Их имена я сообщу тебе позже. Для выполнения этого задания можешь взять с собой сколько угодно своих людей. Главное, чтобы с этими пятью было покончено. После чего ты вернешься в Рим и приступишь к своим новым обязанностям преторианца.

Вместо ответа я швырнул в него пакетом с новым назначением. Увы, этот ублюдок был ловок. Здесь я воздам ему должное. Одно стремительное движение руки, и пакет отлетел к стене, даже не коснувшись его лица. Я же сложил на груди руки и плюнул в пол.

– Я не наемный убийца, – бросил ему я, на сей раз не утруждая себя учтивостью. – Для грязной работы подыщи себе сговорчивых головорезов.

– А ты и есть головорез, – спокойно возразил Адриан. – Более того, головорез талантливый. И я хочу видеть тебя на моей стороне. Обещаю тебе блестящую карьеру. Но ее ты купишь этими пятью трупами.

– Если ты надеешься, что я стану убивать твоих соперников…

– Станешь. Никуда не денешься. Ведь у тебя есть жена и, если не ошибаюсь, две дочери. Ах да, еще мальчишка, которого ты воспитываешь. Ты ведь не хочешь, чтобы с ними что-то случилось?

– Не волнуйся, я все для этого сделаю.

«Я возьму Миру и детей и исчезну где-нибудь в лесах прежде, чем соглядатаи Адриана выйдут на мой след».

– А твои солдаты?

Огромный охотничий пес Адриана поднялся с пола и злобно посмотрел на меня. Адриан нежно почесал ему за ухом.

– Этот твой центурион-галл, с которым ты делил контуберний, когда пришел служить в Десятый. Африканец, которого ты недавно повысил до опциона за то, что он спас твою жизнь при Осроэне. Все остальные. Да что там! Весь твой Десятый легион! Мне ничего не стоит отдать приказ о его децимации. Повод всегда найдется. Более того, я сделаю все для того, чтобы этим каждым десятым стал тот, кого ты особенно ценишь. После чего я вообще его распущу. Тех, кто останется жить, распихаю по другим легионам. Какая цена татуировкам, которые я вижу на твоих плечах, цифре десять и орлу, если и сам легион, и его подвиги вскоре будут забыты. О них никто даже не вспомнит.

Моя рука машинально потянулась к рукоятке меча. Разумеется, никакого меча при мне не было. Никто не входил к императору вооруженным.

– Вот это настоящий боевой дух. – Адриан неожиданно улыбнулся мне, сверкнул белыми зубами в обрамлении темной бороды. – Можешь сколько угодно меня ненавидеть, можешь думать обо мне что угодно. Это твое право, когда ты будешь перерезать этим пятерым горло. Мой тебе совет: постарайся сосредоточиться при этом на чем-то приятном. Обещаю, что щедро отблагодарю тебя, когда вернусь в Рим. Может даже, сделаю тебя преторианским префектом. Нет, конечно, сенат наверняка устроит шум по поводу гибели тех пятерых, чьи имена я тебе назову. Ничего страшного. Я возложу вину за убийство пятерых достойных граждан на нынешнего префекта. Во избежание позора публичной казни ему будет позволено совершить самоубийство. И если ты покажешь себя самым достойным образом, то вскоре займешь его место. А это – приличная добавка к жалованью, престиж, положение в обществе. Неплохое вознаграждение для такого головореза, как ты.

Преторианцы. Элита элит. Но наш брат-легионер знал им настоящую цену. Дворцовая стража, пусть даже в доспехах. Никогда не видевшие ни крови, ни грязи, ни пыли. Не знавшие даже укола мечом. Привыкшие послушно шагать за императором, куда бы тот ни направился. От безделья с годами они только жирели на дворцовых харчах.

Префекты? Сторожевые псы императора. Они только и занимались, что ночами пытались распутать несуществующие заговоры, или же подсылали соглядатаев шпионить за друзьями и близкими императора. Их боялись. Перед ними заискивали. Сами же они умирали от скуки.

– Цезарь, – процедил я сквозь зубы. – Я скорее всажу тебе в спину кинжал, чем стану тебя охранять.

– Я это предвидел. – Все так же улыбаясь мне своей безумной улыбкой, Адриан отодвинул кресло. – Но я скорее доверю охрану своей жизни врагу, чем другу. Друзья ожидают от вас услуг, друзья обижаются, когда не получают того, на что рассчитывали, друзья предают. Нет, конечно, враг тоже может предать, к этому нужно всегда быть готовым. К тому же я хорошо тебя знаю, Верцингеторикс. Мне известны твои подвиги, которые ты совершил на полях сражений. И ты станешь охранять мою спину от других врагов, ибо захочешь уберечь меня от своей собственной мести.

Видя моя растерянность, Адриан еще шире расплылся в улыбке.

– Траяну нравилось, чтобы те, кто служит ему, его любили. Я не Траян.

– Ты не достоин его сапог!

– Согласен, – спокойно признал Адриан.

Его ответ сразил меня наповал.

– Траян был порядочным человеком, – продолжал тем временем Адриан, задумчиво поглаживая шею псу. – Наверно, императору следует быть порядочным, если он хочет как можно дольше продержаться на троне. Август это знал. Безжалостный деспот, он умел предстать в глазах окружающих этаким душкой. Весьма разумно с его стороны, потому что безжалостных деспотов, как правило, убивают. Калигула, Нерон, Домициан. Достаточно вспомнить их имена. А вот добрые правители правят долго: Веспасиан, Траян. Мое имя будет звучать в одном ряду с ними. Но если эти двое были добрыми по натуре, то я – нет. Я умею быть жестоким. Но я также прекрасно умею надевать маски, так что мало кто догадывается, каков я на самом деле. Охота помогает мне выпускать пар, позволяет проливать кровь, правда, не людскую, а кровь животных.

Мне тотчас вспомнилось, как в Дакии Адриан убил оленя. С какой самодовольной улыбкой на лице смотрел он тогда на свою забрызганную кровью ногу!

Адриан слегка встрепенулся, возвращаясь к нашему разговору.

– Так что не обольщайся, Верцингеторикс. Для меня доброта – не более чем маска. И если кто-то перешел мне дорогу, я тотчас ее сбрасываю. Помни об этом.

С этими словами он поднялся из-за стола – внушительная фигура в безукоризненных складках черной тоги – и пересек комнату, чтобы поднять с пола пакет с новым назначением, которым я швырнул в него.

– Можешь идти, – произнес он, вручая мне пакет. – Думаю, мы с тобой сработаемся.

– А я думаю, ты всего лишь рябой трус, – спокойно возразил я. – И всегда им был. Разница лишь в том, что теперь ты просто рябой трус в пурпурной тоге.

По лицу Адриана пробежала тень, как будто под зеркальной гладью озера пошевелилось некое подводное чудовище. Он было занес руку, чтобы меня ударить, но в этой комнате ловким был не он один. Перехватив его запястье, я так резко отвел его руку в сторону, что он покачнулся. Пес оскалился и зарычал.

– Ты уже однажды ударил меня, в Дакии, – процедил я. – Хорошо, я буду работать на тебя, Цезарь, ведь ты не оставил мне выбора. Я убью твоих врагов, и даже стану охранять твою вонючую спину. Но я уже предупредил тебя как-то раз: попробуй только поднять на меня руку.

Адриан медленно выпрямился. По идее, мне полагалось окаменеть от ужаса. Это бородатое лицо, эти холодные, словно у статуи, глаза – их взгляд обратил бы в камень даже бога. Но я не бог. Я всего лишь глупый варвар, который никогда не знает, где пора остановиться. И я спокойно встретил его взгляд.

Адриан не выдержал первым.

– Ступай, – произнес он. Голос его даже не дрогнул. – Тебя ждут твои новые обязанности, мне же еще нужно составить план похоронной процессии. Траян был великий муж и достоин подобающих похорон, – добавил он, причем, что поразило меня больше всего, совершенно искренне. – Кстати, скажи моей жене, чтобы она вошла. Она наверняка уже устала ждать за дверью.

Я повернулся, чтобы выполнить его распоряжение.

– Ах да, как я мог забыть, – раздался за моей спиной его голос. Я обернулся. – Императрица Вибия Сабина. Кстати, по словам вдовствующей императрицы Плотины, день, когда умер Траян, вы провели вместе. Причем не в первый раз.

Адриан поднял глаза от восковой таблички.

– Ты спал с моей женой?

Мне вспомнились слова Сабины о том, что ложь вряд ли спасет мою жизнь. Но у меня еще были Мира, мои дочери, мои солдаты.

– Нет, – сказал я.

– В таком случае можешь идти, Верцингеторикс, – сказал Адриан и вернулся к делам. Охотничий пес вновь свернулся у его ног. – На сегодня все.

На следующий день новый император был готов к отплытию. По его приказу на берегу моря был сооружен высокий погребальный костер, к которому, когда он был готов, подпустили толпу. У Адриана уже была с собой урна, в которой останки Траяна проделают путь до Рима. Некогда безлюдная гавань была полна людей. Трирему одели в черные паруса. Чиновники пытались заранее занять для себя места поудобней. Тут же сновали рабы, грузя на корабль то, что не успели погрузить заранее. Солдаты строились ровными рядами, чтобы воздать императору – настоящему императору – последние почести. Многие плакали, не стесняясь слез, но большинство обсуждали нового императора. Какой прекрасный муж, говорили они. Какой образованный. Какой опытный. Достойный преемник Траяна.

Меня от этих разговоров тошнило. К счастью, мне не пришлось их долго выслушивать. В конце концов эта трирема отправится в Рим без меня. Вместо того чтобы провожать ее на пристани, я отправился в холмы за городом. По заросшей травой тропинке я поднялся к разрушенному храму, в котором недавно оплакал Траяна, даже не представляя, какой новый ад ждет меня впереди. В храме я обнаружил Сабину. Опустив плечи, она сидела на поваленной колонне. Она успела облачиться в черное и была готова к отплытию в Рим. На ней была жесткая черная стола – не иначе, как выбранная Плотиной, золотистая вуаль и парик с фальшивыми светлыми косами, скрывавший ее коротко остриженные волосы.

– Ступай, – услышав мои шаги, она расправила плечи, однако даже не повернулась ко мне. – Я приду, когда корабль будет готов отплыть. И ни минутой раньше.

– Это я.

Лишь тогда она обернулась, и я заметил, что глаза ее покраснели от слез.

– Мне казалось, что я отослала преторианцев с запиской, – сказала она, рассматривая меня придирчивым взглядом.

– Не совсем. – Я тоже посмотрел на свою новую форму. Как я ее ненавидел! Бесполезная кираса, дурацкая красная юбчонка, еще более дурацкий плащ, слишком тонкий, чтобы уберечь от непогоды. – В этой одежке я как петух. Наверно, и пользы от меня, как от петуха. Ни яиц не несу, ни даков не убиваю.

– Мой наряд не лучше, – Сабина стащила с головы светлый парик и забросила его в лопухи рядом с колонной. – Мы с тобой оба получили повышение. Лично я даже не предполагала. А ты?

Когда нас обоих по приказу Плотины почти на трое суток заперли в полуразрушенном доме, мы провели почти все это время, размышляя о том, какая судьба нас ждет. Нам обоим было прекрасно известно, как начинаются государственные перевороты. Похоже, этот был хорошо подготовлен. Пока мы с ней сидели взаперти, Сабина, словно кошка, расхаживала из угла в угол, пытаясь добиться ответов у приставленного к двери преторианца. Вместо этого ей было велено закрыть рот. В свою очередь, я пытался вычислить, сколько преторианцев дежурят за дверью и скольких я смогу отправить на тот свет, если они вдруг явятся за мной. Увы, мы оба ошибались, и она, и я. И вот теперь мы снова сидели рядом: не просто Викс и Сабина, покрытый шрамами легионер и искательница приключений, а императрица Вибия Сабина и преторианец Верцингеторикс.

– Я получил новый приказ, – сказал я и вкратце посвятил ее в кровавые планы ее мужа, от которых зависело и мое повышение, и мое понижение, моя награда и мое наказание.

– Как это похоже на Адриана, – поморщила носик Сабина. – Связать все в один аккуратный узел.

– Кстати, ты слышала, что он отзывает легионы? Что возвращает врагу все завоеванные провинции? Армению, Месопотамию, Ассирию. Даже Дакию.

– Нам их все равно было не удержать, – негромко возразила Сабина. – По крайней мере без Траяна.

– Но ведь мы четыре года подряд одерживали победы!

– Ты сотворил пустыню, и назвал это миром, – процитировала Сабина.

– Это кто так сказал? Тит?

– Он самый. А до него Тацит. Потом Тит, в одном из своих писем. И они оба правы. Все это… – Сабина обвела взглядом скалистый утес, с которого открывался вид на лазурный горизонт. Где-то там вдали раскинулись завоеванные нами пустыни. – Нам все равно их не удержать. Даже Траян понимал, что наших сил на это не хватит.

– И поэтому сразу нужно было отказываться? – спросил я и потер больное плечо. Мне до сих пор казалось, что в нем застряла стрела, та самая, что пронзила меня под стенами Хатры. – После всего, через что мы прошли? После того, сколько жизней мы положили во имя этих побед?

Юлий. Филипп. Сотни солдат, которых я похоронил на берегах Евфрата?

– Думаю, что да, – тихо сказала Сабина.

– Тогда чем нам доказать, что мы там были? – воскликнул я. – Скажи, чем?

У Сабины не нашлось ответа. Да и откуда ему быть? Кроме нескольких шрамов все, что мне оставили в память о себе военные походы, это разная мелочь, которую я накопил за эти годы на дне вещмешка. Отцовский амулет, подаренное императором кольцо. Платок жены. Львиная шкура. Несколько медалей. Сережка возлюбленной. Не густо, если как следует призадуматься.

Я сел на другой конец поваленной колонны и принялся размахивать моим новым дурацким шлемом, держа его за дурацкую кожаную лямку. Сабина сидела, молча обхватив колени. Так мы с ней просидели какое-то время, не проронив ни слова. Среди колонн нахально чирикали какие-то птицы. Да и почему бы им не чиркать, здесь ведь не было никакого жреца, чтобы их прогнать. Яркое солнечное утро, такое прекрасное.

– Императрица Рима, – произнес я наконец, пробуя на вкус ее новый титул. – Ну, кто бы мог подумать!

Сабина грустно улыбнулась мне.

– По крайней мере это будет интересно.

– Верно, нечего вешать нос.

– Интересно или нет, – продолжила она. – Я бы предпочла вернуться в те дни, когда мне было всего восемнадцать, и навсегда остаться в отцовском доме. И никогда не выходить замуж.

Наверно, мне тоже следовало остаться в ее отцовском доме. Например, в качестве телохранителя, вместо того, чтобы идти служить в легионы. Поступи я так, и я бы до сих пор вел сытую и спокойную жизнь: сопровождал бы сенатора Марка Норбана в Капитолийскую библиотеку и назад домой, а не сидел бы сейчас непонятно где в развалинах полуразрушенного храма.

– Может, отец мне поможет, – без особой надежды сказала Сабина, крепче обхватывая колени. – Вдруг он разгадает эту жуткую тайну с усыновлением, устроенную Плотиной, чтобы возвести на престол своего дорого Публия.

Сабина покачала головой, как будто споря сама с собой.

– О боги, вряд ли отец мне поможет. Он слишком стар.

Я подумал о своем отце. Если он еще жив, то примерно одних лет с Траяном. Последнее письмо от матери я получил года два назад. Она писала, что у них все хорошо. Но за два года могло произойти многое. Интересно, он по-прежнему копается в своем саду? Он такой же седой, как Траян? Или же, как и Траян, умер, жадно хватая ртом воздух, прежде чем я успел к его смертному одру? Неожиданно меня потянуло домой.

Британия? Могу ли называть ее своим домом? Да и есть ли он у меня вообще, этот дом? «Какая разница», – подумал я. Где бы ни он находился, Адриан никогда меня туда не отпустит. Мои родители умрут, и я никогда не увижу их снова. Я не видел их с тех самых пор, когда мне было восемнадцать. Когда я оставил отчий дом, мечтая о славе.

– Всю мою жизнь, – голос Сабины вывел меня из раздумий. Она говорила надрывно, как будто захлебываясь, и я понял, что она плачет. Я ни разу не видел ее плачущей, по крайней все эти годы, пока мы с ней были знакомы. Слезы катились по ее лицу и капали с подбородка на платье. – Всю свою жизнь, – повторила она, – я думала, что отправляюсь в приключения лишь потому, что таково мое желание. Что могу исполнить свой долг, сделать что-то хорошее этому миру, и одновременно жить той жизнью, какой хочу. Но ведь это не так, правда? Я ввязывалась в приключения лишь потому, что мне позволял отец, а потом Адриан и Траян. Любому из них ничего не стоило остановить меня, когда им захочется, и вот теперь это сделал Адриан. Никаких новых приключений для императрицы Рима.

Я мог вспомнить бессчетное количество раз, когда я ждал, когда же наконец невозмутимая маска на ее лице даст трещину. Ждал, когда она сломается, даст выход слезам. И вот теперь я видел, как она плачет, и сердце мое было готово разорваться от боли. Сабина повернула ко мне заплаканное лицо, бледное, с печатью душевных мук.

– Не было у меня никакой свободы, никогда не было!

– Ее нет ни у кого, – ответил я.

– Вибия Сабина, Императрица семи холмов. – Сабина вновь одарила меня своей новой, горькой улыбкой. – Если как следует призадумываться, это означает лишь одно: просто жена. И ничего более.

Увижу ли я когда-нибудь мою жену, задумался я. Рыжеватые волосы Миры, ее тонкую, перехваченную пояском талию, гордо вздернутый подбородок, которым она привыкла указывать, когда руки бывали заняты. Мой большой палец машинально нащупал край голубого платка, торчавший из-под наруча, и нежно его погладил. Ну почему я не попросил, чтобы мой легион перевели в Иудею? Ведь как мечтала об этом Мира! Почему я не подарил ей жизнь, достойную жены последнего живого наследника Масады?

Впрочем, я тотчас прогнал эти мысли прочь. Я не мог о ней думать, просто не мог, и все. Ощущение было такое, будто мне проткнули копьем живот.

– Согласен, возможно, слово «императрица» означает просто жену, – сказал я, обращаясь к Сабине. – Зато «преторианец» означает «наемный убийца». Ибо вот кто я теперь. На пути в Рим мне поручено сделать несколько остановок, чтобы убить врагов твоего мужа.

– Всех его врагов? – с горечью в голосе уточнила Сабина. – Боюсь, что список окажется слишком длинным для одного человека. Даже для тебя.

– Его пятерых главных врагов.

Их список я получил лишь сегодня утром. В нем значились два бывших консула, Цельс и Пальма. Бывший наместник Дакии Луций Квиет. Он же мой бывший командир. Но самый страшный удар ждал меня в конце списка. Мое сердце екнуло, а потом и вовсе остановилось, когда я прочел последнее имя. Тит.

Мне тотчас вспомнилась одна из его самых дурацких цитат. Не то из Овидия, не то из Ювенала. Что-то такое, что Тит однажды обронил в разговоре со мной по поводу моего мрачного настроения, когда я слишком близко к сердцу принял какую-то неудачу.

– Будь терпелив и крепок духом, – сказал он, с сочувствием на меня глядя. – В один прекрасный день эта боль может принести тебе пользу.

Но какую пользу может принести мне эта боль? Боль от осознания того, что должен вонзить свой меч в сердце одного из достойнейших людей в этом мире?

– Может, мне стоит пронзить мечом собственное сердце, – произнес я вслух. – Может, так я и должен был поступить, когда умер Траян.

– Поступи ты так, и империя обеднела бы, – возразила Сабина. Она положила щеку на сложенные руки и умолкла. Молчал и я.

Я сидел с ней рядом, перебирая пальцами медали, полученные за участие в кампаниях, единственное, что мне официально разрешили носить поверх преторианской формы. Медали, которые я получил в знак завоевания новых земель. И вот теперь эти земли, которые дались нам потом и кровью, вновь перейдут к варварам и зарастут сорной травой. Я не имел права носить вместе с новой формой львиную шкуру, равно как другие дорогие мне амулеты, подаренные женой, отцом или Сабиной.

– Преторианцы не цепляют на себя всякий мусор, – это или примерно это было сказано мне преторианцем, которому Адриан велел ввести меня в курс моих новых обязанностей. Я врезал ему кулаком в нос, и он взвыл, как пес. Наверно, я просто разучился слушать чужие приказы, поскольку привык отдавать их сам.

– Боюсь, что мне пора идти. – Сабина бросила взгляд на каменистую тропу, что вела в заброшенную гавань. Даже с того места, где мы с ней сидели, мне была видна царившая там сутолока. – От меня ждут исполнения моих новых обязанностей. Они хотят, чтобы я стояла, как статуя, и улыбалась. Собственно говоря, это единственное, чего ждут от императрицы. Разумеется, по прибытии в Рим меня ожидают и другие, не менее важные дела. Я буду обязана поводить время за ткацким станком. Надзирать за рабами. Устраивать во дворце пиры. Вот они – мои теперешние обязанности. По крайней мере по словам Плотины. О, боги, как же я ее недооценивала!

– Не горюй, ты найдешь способ отравить этой суке жизнь.

– А еще она ждет, когда я начну приносить приплод. Но слава богам, это интересует Адриана меньше всего. Похоже, наследники его вообще не волнуют. По крайней мере рожденные мною. – Сабина поморщилась. – Ты можешь представить себе Адрианова сына? То, что он наследует империю? Это был бы конец всему человечеству.

– Но ведь это будет и твой сын. Так что все не так уж и плохо, – сказал я и вспомнил собственных дочерей. Мои дорогие крошки. Дине недавно исполнилось три, Чайе чуть больше года. Увы, отныне обе – заложницы Адриана. От моей верности ему зависят их жизни, хотя ни одна, ни другая еще об этом не ведают. Да и знают ли они, кто я такой? И если мне суждено погибнуть, вспомнят ли они когда-нибудь своего отца?

– Может, мне стоит забеременеть? – задумчиво спросила Сабина, размышляя вслух. – У Адриана не возникнет заблуждений на это счет. Он будет точно знать, что это не его ребенок. Может, тогда он разведется со мной?

– Не говори глупостей. Он скорее тебя убьет, чем даст развод.

– Верно, он терпеть не может, когда его выставляют посмешищем.

– А неплохо бы выставить, – со злостью сказал я. – Продолжай брить голову, води дружбу с плебеями, подбирай себе слуг на улице, ходи босая вдоль Тибра, бери себе в любовники тех, кто станет насмехаться над ним, лежа в твоей постели. Только не превращайся в жену, какая ему нужна, в холодную мраморную статую. Пусть Рим смеется, а он пусть кусает локти, что женился на тебе.

– Золотая мысль! – воскликнула Сабина. – Может, не будем тянуть?

Я посмотрел на нее. Ее лицо было каменной маской. Голубые глаза сверкали холодными колючими льдинками.

– Не хочешь мне помочь? – спросила она. – Давай выставим Адриана посмешищем?

«Ты спал с моей женой?» – шепнул мне на ухо Адриан, и в его шепоте мне послышался убийственный холод стали. Я посмотрел на новую императрицу Рима. Она – на меня.

Нет, я ее не хотел. Видит бог, я ее не хотел. Я хотел мою Миру. Но моя рука уже потянулась к ней. Я рывком поднял Сабину с колонны, а в следующий миг жадно впился ей в губы. Она подалась в мои объятья и, обхватив меня ногами, с какой-то животной страстью ответила на мой поцелуй. Сорвав пряжки с ее жесткого траурного платья, я своей солдатской пятерней взъерошил ее коротко стриженные волосы.

– Обещай мне, что никогда не отпустишь их снова, – прошептал я, опуская ее на траву. – Он ненавидит твои короткие волосы.

– Обещаю. – Сабина обхватила меня за шею, притягивая ближе к себе. – А теперь замолчи и возьми меня.

Никаких ласк, никаких нежностей – только плотская страсть и ярость. И еще, наверно, дружба. Похоть, любовь, и даже редкие приступы ненависти – в эти минуты они слились для нас в единое целое.

Когда все закончилось, я помог ей подняться. Сабина расправила платье и вернула на место светлый парик. Какое-то время мы постояли рядом, глядя с высоты утеса на морской берег, у которого ее уже ждала трирема. А рядом, сотня императорских слуг возводила для Траяна погребальный костер. Впрочем, ни Сабина, ни я ничего этого не замечали. Перед нашим мысленным взором маячил Рим. Нет, не тот Рим, который мы знали. Рим новый, полный опасностей. Рим, который ожидал нас.

Я положил Сабине на плечо руку. Она накрыла ее своей, и на какой-то миг наши пальцы переплелись, а уголок ее рта скривился в подобии улыбки. Но уже в следующее мгновение она накинула на голову золотистую вуаль и, оставив меня стоять, зашагала по тропинке к берегу, чтобы застыть там мраморной статуей рядом с новым императором, отплывающим под ликующие возгласы толпы в Рим.

Я тоже спустился вниз и занял место в строю, рядом с другими солдатами, и когда погребальный костер Траяна наконец догорел, мои глаза все еще были полны слез.

Мой император ушел. Его место занял новый. Вон он стоит, нацепив на лицо маску скорби.

«Ты спал с моей женой?»

«Да, Цезарь, – мысленно ответил я. – На следующий день после того, как ты отнял у меня легион, взамен вручив список тех, кого я должен убить. Я спал с твоей женой».

И, между прочим, сделал ей ребенка.

А в один прекрасный день ты умрешь, причем у меня на глазах.

Но пока я тебе об этом не скажу. Подожду до лучших времен.