1

— Чую неприятности, — заявил Берни.

Будет тебе заливать. Не то чтобы я не доверял Берни. Наоборот, всегда прислушиваюсь ко всему, что он говорит. И у него для человека большой, замечательный нос. Ну и что из того? Да практически ничего.

Согласен, неприятности обладают запахом, особенно людские неприятности, — резким, кисловатым. Но Берни никогда не чуял неприятности заранее, а если и чуял, то ни разу об этом не упоминал, а уж он-то рассказывает мне об очень многом. Мы напарники, работаем в «Детективном агентстве Литтла» — я и Берни. Литтл — его фамилия. А я Чет, просто и ясно.

Я быстро втянул носом воздух и, как и ожидал, не почуял никаких неприятностей, зато уловил многое другое, в том числе запах жарившихся на гриле бифштексов. Я оглянулся: никаких грилей в поле зрения, а бежать искать неподходящее время, хотя во мне внезапно проснулся голод. Но мы были на работе — выслеживали женщину, чье имя я позабыл. Ее след заставил нас покинуть Долину и привел в мотель в заштатном, вшивом и безлюдном городишке. Вшивом — это Берни так выразился, а я и не почувствовал: с тех пор как подсел на капельки, ни вши, ни блохи меня не беспокоят. Но вот потеха: насекомых на мне не было, но от одной мысли о них у меня начался зуд. И я принялся скоблиться — сначала почесал за ухом, затем бок, потом оба, запустил копи в шерсть, только лапы замелькали, быстрее, быстрее…

— Ради Бога, Чет!

Я замер, лапа застыла в воздухе. Берни пристально посмотрел на меня.

— Хочешь сказать, что я забыл о каплях?

Я ответил не менее пристальным взглядом. У Берни есть такие тонкие бороздки на лбу. Когда он волнуется, они, как сейчас, становятся глубже. Не люблю, когда он волнуется. Я выбросил из головы все мысли о том, чтобы продолжать чесаться, и уселся, выпрямившись на своем любимом месте — переднем сиденье, — настороже и начисто позабыв о блохах.

Мы приехали в «порше». Здесь ездят всякие модные «порше» — мы часто видели их на скоростных магистралях, по которым выбирались из всей этой кутерьмы Долины, но наш автомобиль на них нисколько не похож. Он старый, коричневый с желтыми дверцами, и в номерном знаке есть дырка от пули. А как она там появилась — об этом речь пойдет как-нибудь в другой раз.

Перед мотелем росла единственная пальма — маленькая, с пыльными листьями, — и мы остановились прямо за ней. Скрываться за деревьями — часть нашей методики засады. А может, и вся методика — мне не приходят в голову никакие другие приемы камуфляжа. За пальмой расположился мотель — здание в форме подковы. Подковы — одна из странностей лошадей: вот чтобы получить подкованную в нашем деле собаку, ее надо обучить в школе, как меня, а чтобы подковать лошадь, всего-то и требуется нацепить ей на ноги железки. Посередине находилась парковка. На ней далеко друг от друга стояли две машины. Одна — красная, с откидывающимся верхом — принадлежала той самой даме, которую мы выслеживали. Другая — темный седан — уже находилась на стоянке, когда мы приехали.

Мы не сводили глаз к ближайшей к красному авто двери мотеля. Женщина, невысокая, светловолосая пышка, выскочила из машины и бросилась прямо в номер. С тех пор ничего не происходило. В этом главная трудность бракоразводных дел — никакого действия. Мы — я и Берни — ненавидели подобные дела. Наш конек — пропавшие люди. Но финансовое положение таково, что мы не могли ни от чего отказываться. Почему мы оказались на мели — это долгая история, мне трудно удержать ее канву в голове. Все началось с гавайских шорт — Берни нравятся «гавайки», вот и сейчас на нем рубашка с изображением кларнетов. Однажды он решил, что люди будут с руками рвать и шорты. А в итоге получилось, что все оторвали мы сами: этими шортами забита наша гардеробная, и еще много осталось на складе, который мы снимаем в Педройе. Затем последовали фьючерсы на олово, и все казалось прекрасно, поскольку в Боливии что-то нашли. Но землетрясение похоронило наши надежды, и мы остались с бракоразводным делом на руках.

Нашим клиентом был Марвин Уинклман — коротышка с печальными глазами, владелец расположенного в деловой части города агентства по продаже билетов. Только не спрашивайте меня, что такое агентство по продаже билетов. Важно другое: он считал, что жена ему изменяет, и раскошелился на пятьсот долларов задатка. Про измены меня тоже не спрашивайте. Это людские примочки. В моем мире все происходит иначе.

— Любым способом выясните, что к чему, — попросил Уинклман. — Мне необходимо знать.

Позже, отъезжая, Берни сказал:

— И зачем им всегда надо знать? Что плохого в блаженном неведении?

Ну, здесь я без понятия.

И вот мы сидим, и ничего не происходит. Листья пальмы висят над нами без движения. Берни начинает нервничать — открывает бардачок, смотрит в зеркало заднего вида, похлопывает себя по карманам. Бедняга Берни! Он больше не покупает сигареты — пытается бросить курить. Вскоре успокаивается, откидывается на спинку сиденья и складывает на груди руки. У Берни крупные, сильные руки. Я не свожу с них глаз. Время идет. Я услышал негромкий металлический звук и выглянул из окна. Дверь мотеля открылась, и из нее вышла, поправляя волосы, блондинка. Я покосился на Берни. Вот тебе на — он сидел с закрытыми глазами! Я гавкнул, не громко, а потихоньку, будто проглотил звук. Берни приоткрыл глаза. Он положил ладонь мне на холку, потянулся за фотоаппаратом и снял кадр.

Блондинка села в машину с откидным верхом и посмотрелась в зеркало. Берни сделал еще один кадр. Женщина, славно так растягивая губы, мазнула их помадой. Я тоже славно оскалился. Сам не знаю почему.

— Выглядит вполне довольной, — прокомментировал Берни.

Блондинка сдала назад, выехала со стоянки на улицу и скрылась из виду. Берни сфотографировал мотель, вспыхивающую вывеску, пальму и меня. После чего мы продолжили следить за дверью номера.

— Может, там никого и нет, — предположил напарник. — Например, ей просто нравится время от времени забираться в пустыню, чтобы вздремнуть в одиночестве. Мы как дураки приперлись в эту глухомань, а дело выеденного яйца не стоит.

Вот уж верно: выеденного яйца нам только не хватало. Омлет — дело другое, я бы не отказался. Но похоже, ни омлета, ни яичницы поблизости не предвиделось. Что-то подобное Берни сказал, когда стало ясно, сколько мы заработали на гавайских шортах: «Заварили кашу — теперь не расхлебать». Но и каши тогда не случилось. Между тем я почувствовал, что голоден. Запах бифштексов на гриле, хотя и не такой сильный, как…

Дверь мотеля отворилась, и из нее вышел мужчина — высокий, в белой рубашке и черных брюках, на ходу завязывая галстук.

— Бинго! — воскликнул Берни, не совсем понятно почему.

Я же знаю, что такое «бинго». Это такая игра, в которую играли во время благотворительного сбора средств в полицейском спортивном обществе. Я присутствовал только раз, и, наверное, больше никогда не попаду, хотя, несмотря на инцидент с моим хвостом, было очень прикольно. А какие симпатичные маленькие пластмассовые кружочки лежали на карточке начальника полиции. Но разве сейчас до игр? Берни навел фотоаппарат на мужчину, посмотрел в видоискатель…

— Боже! — вырвалось у него, и он медленно опустил камеру.

Мужчина поспешно оглянулся и этим напомнил мне злодеев, которых нам удалось поймать. Затем быстро направился к стоящему в другом конце парковки темному седану.

— Узнаешь его, Чет? — Берни понизил голос.

Я не был уверен. У меня с глазами все в порядке, хотя Берни утверждает, будто мне нельзя доверять, если речь идет о цвете, поэтому не советую вам биться об заклад, утверждая, что автомобиль с откидывающимся верхом был именно красным. Мои глаза — скорее помощники носу и ушам, а мужчина был слишком далеко, чтобы его обнюхать, к тому же шел молча. Но то, как он двигался, показалось мне знакомым — неуклюже, вроде тех птиц, которые не умеют летать, не могу сразу вспомнить их название. Он открыл замок седана.

— Ох уж эти чокнутые программисты. Взгляни на его вьетнамки — и сразу узнаешь. Это же Малькольм.

Малькольм? Так этот тип из бракоразводного дела нам знаком? Я сосредоточил внимание на его ступнях: длинных, кожа да кости, с тощими пальцами. Я помнил запах этих ног — он напоминал мне сыр, который Берни вынес на улицу и оставил на пару дней. Да, нет сомнений, это Малькольм. Малькольм мне не нравился. Хотя мне нравятся почти все люди, с которыми я знаком, даже некоторые преступники и насильники. Малькольм тоже меня не любил. Он был из тех типов, которые при виде мне подобных приходят в нервное состояние.

Малькольм сел в машину и отчалил.

— Ну и что, черт возьми, нам делать? — поинтересовался Берни. Как, ну и что? Разве не то же, что всегда, когда мы занимаемся бракоразводным делом? Представить улики, получить расчет и найти, где подзаправиться. — Конкретно: что нам делать с Ледой?

Леда? А при чем здесь Леда? И тут до меня стало доходить. Берни сам в разводе. У него есть сын Чарли, с которым мы видимся иногда по выходным и на праздники. По большей части Чарли живет в большом доме с бывшей женой Берни Ледой и ее приятелем в поместье Чапаррель, одном из самых приятных поселений во всей Долине. Так вот: Малькольм и есть ее приятель. Что вам еще требуется знать? Наверное, что Берни сильно скучает по Чарли, — и я тоже. А по Леде он совершенно не скучает — и я не скучаю. А еще есть Сьюзи Санчес. Она — репортер «Вэлли трибюн» и подружка Берни. От нее потрясающе пахнет — как будто мылом и лимоном, — и у нее в машине всегда полная коробка угощений. Просто душка.

Берни покопался под сиденьем, нашел изломанную сигарету и закурил. Глубоко затянулся и выпустил облако дыма. Мне нравится запах табака — сам бы курил, если бы мог. Его тело расслабилось, я сразу это почувствовал. И еще ощутил, что он задумался, — приятное состояние, будто повеяло ветерком. Я ждал; мой мозг оставался пустым и спокойным.

— Можно ей сказать, — наконец проговорил Берни. — А можно скрыть.

Он еще покурил.

— Что произойдет, если мы ей сообщим? Что-нибудь определенно произойдет. А если не скажем, может, ничего и не случится. Ничего — часто самая лучшая политика. — Он, как иногда с ним бывает, рассеянно протянул руку и похлопал меня по спине. Что касается похлопываний, в этом деле с Берни никто не сравнится, он самый лучший. — Это бомба с часовым механизмом. Но кто сказал, что все такие бомбы взрываются?

Бомбы? Нам только бомб не хватает! Мы ведь занимаемся разводом. Я, разумеется, знаю, что такое «бомбы», могу находить их по запаху. Это то, чему меня учили в школе «К-9». В «К-9» я был на хорошем счету до выпускного дня. Оставался последний тест на прыжки. А в прыжках я силен, как ни в чем другом. Но вот тут-то все и произошло. Дело было то ли в коте, то ли в крови. Кончилось тем, что меня исключили, но это свело нас с Берни, и все получилось как нельзя лучше. Однако хватит об этом. Суть в том, что я умею распознавать бомбы по запаху, а в воздухе рядом с мотелем бомбами не пахло. Работа детектива — непростое занятие, и требует терпения. «Наберись терпения, парень», — часто говаривал Берни. Это значит просто сидеть, что тоже не всегда так уж легко.

Берни затянулся в последний раз, вышел из машины и растер окурок подошвой. У него пунктик насчет лесных пожаров, даже при том, что здесь, в пустыне, не было лесов — одна эта пальма, несколько кустов, камни и земля. Он повернулся ко мне.

— Может, неведение и в самом деле благо? Давай-ка, Чет, двигать к дому.

Я не понял. Мы едем домой? Меня это устраивает, но не следует ли сначала завернуть к клиенту и забрать у него чек? Иначе зачем мы возились с этим бракоразводным делом?

Берни вернулся в машину и уже собрался повернуть ключ в замке зажигания, но внезапно застыл.

— А что будет лучше для Чарли?

Мы оставили пустыню позади и поднялись на горный перевал, где воздух всегда свеж. А я сидел и неотрывно смотрел в Долину. Она вечна и простирается до бесконечности. Воздух стал не таким свежим, и в нем появилась дрожь, небо подернулось дымкой и из голубого превратилось в оранжевое. Берни крепче сжал руль.

— Представь здешние места, когда тут проезжал Кит Карсон. — Это имя время от времени возникало в наших разговорах. Не помню, что он натворил, но если что-то плохое, мы его когда-нибудь достанем. Намотай себе на ус, Кит Карсон, по тебе плачет оранжевая тюремная роба.

Показались высотные дома центральной части города — только их верхушки, а остальное терялось в дымке. Вскоре мы сами в нее окунулись. Остановились перед одной из башен и зашли в кафетерий на первом этаже. Там никого не было, кроме Марвина Уинклмана, который сидел понурившись за ближайшим столиком и смотрел в чашку. Э, да он из тех пижонов, которые прячут лысину, зачесывая на нее волосы с висков. Люблю таких. Не сочтите за обиду, люди иногда бывают очень забавными.

Уинклман поднял голову.

— Есть новости?

Человеческий пот — отдельная тема, а сейчас он был сдобрен острым привкусом беспокойства. Такой запах распространяется очень далеко, его очень легко учуять, и я учуял.

Берни кивнул и сел за стол, я расположился рядом на полу.

— Хорошие или плохие? — спросил Уинклман.

Берни положил на стол ноутбук, повернул так, чтобы клиент видел экран, и подключил камеру.

— Вот серия снимков в той последовательности, в какой они были сделаны; время обозначено в нижнем левом углу.

Уинклман посмотрел на картинки, его лицо в свете экрана казалось серым. Глаза стали еще печальнее.

— Кто это? — спросил он.

Берни несколько мгновений молчал, затем произнес:

— Разве это имеет значение?

Уинклман задумался. Его мысли были совсем не похожи на легкий ветерок, а скорее напоминали тени, и такие, от которых лучше держаться подальше.

— Наверное, нет, — вздохнул он. — Какой смысл? — И схватился руками за голову. Такое иногда случается с людьми — может, голова вдруг становится настолько тяжелой, что ее невозможно держать?

— Ммм… — протянул Берни. Когда ему неловко, он начинает покусывать губу. — У вас… ммм… есть дети?

— Мы тянули, не заводили детей, ждали подходящего времени. — Уинклман ответил нечто в этом роде, точно я не расслышал, поскольку он закрывал руками лицо.

— Что ж, в таком случае…

Клиент отнял ладони от лица, из его глаз катились слезы словно из водопровода — меня всегда интересовал этот феномен. Человеческие слезы соленые. Я узнал об этом, когда Чарли расплакался, упав с велосипеда, и я облизал его лицо. Но вылизывать Уинклмана у меня желания не возникало.

— Собираетесь сказать, что могло быть хуже?

— Согласен, избитое выражение, от которого, если разобраться, мало пользы.

Уинклман смахнул слезы с глаз.

— Извините. Глупо вымещать досаду на том, кто принес дурные вести. — Он открыл чековую книжку. — Сколько я вам должен?

Берни посмотрел на часы.

— Сегодняшний день за целый считать не будем… — Ох, Берни, Берни! — Скажем, восемь сотен.

Уинклман протянул чек.

— А у вас самого дети есть?

— Мальчик.

Клиент порылся в кармане, извлек толстую книжечку билетов и отдал Берни.

— Возьмите. — У него на глазах вновь показались слезы, края нижних век подрагивали. — Детям нравится цирк.

Берни поднялся. Я кое-что заметил на полу, но не мог вспомнить название этой маленькой штучки, пока не подхватил пастью и не проглотил. Круассан — вот как это называлось. Не так вкусно, как колбаска с яйцом, которую я нашел за мусорным контейнером в «Норт-Вэлли-молл», но тоже вполне ничего, а я проголодался, пока мы торчали в засаде. Пожалуй, мог бы уговорить еще один круассан, а за ним еще.

— Чет, ты идешь?

Мы направились к двери, и когда были уже на пороге, я обернулся и заметил, что Уинклман стоит у мусорного бака. Он снял с пальца золотое кольцо и бросил в помойку. У Берни тоже есть кольцо, очень похожее на это, — он держит его в ящике стола в кабинете. У меня в голове стала созревать какая-то очень большая догадка, но так до конца и не оформилась.

Телефон зазвонил, когда Берни стал заводить машину. Аппарат был настроен так, чтобы голос шел из динамика.

— Берни? Это Эми. — Я знал Эми, она работала ветеринаром. Приятная женщина: крупная, дородная, с мягкими руками, но мне никогда не нравилось ездить к ветеринару. — Пришел ответ из лаборатории по поводу того бугорка.

Берни подался вперед.

 

2

Бугорка? Что еще за новости? Был у нас такой субъект Бугор Бугрелли, угонял грузовики из Южной Педройи, теперь дробит щебень под палящим солнцем. До сих пор помню, как вцепился ему в брючину — именно так мы завершаем расследование дел в нашем «Детективном агентстве Литтла». Но кроме него никаких других бугорков на ум не приходило. По улице вели на поводке одного из моих собратьев, и он поднял ногу на пожарный гидрант. Сам я на поводке почти не ходил — в последний раз меня привели на поводке в суд, где я являл собой улику А, в то время как уликой Б был «магнум» сорок четвертого калибра, который я выкопал из клумбы преступника. Мне тоже отчаянно захотелось оросить гидрант, пометив поверх метки собрата. Выпрыгнуть, что ли?

— И?.. — спросил Берни и положил ладонь мне на ошейник.

Голос Эми доносился из динамиков.

— И результат отрицательный.

Кровь отхлынула от лица Берни, и он в одно мгновение утратил свой великолепный вид — стал совсем страшным, как тот старикан, который иногда проезжает мимо нашего дома в инвалидном кресле.

— Боже, — пробормотал он. — Неужели отрицательный?

— Берни, это хорошая новость, — успокоила Эми. — Лучше не бывает. Отрицательный — это просто здорово.

— Неужели?

— Означает, что опухоль не злокачественная, — объяснила ветеринар. — Доброкачественное новообразование, которое может рассосаться и исчезнуть само, а если нет, его очень просто удалить.

Кровь снова прилила к лицу Берни, и оно сделалось ярко-красным — у меня не было на этот счет ни малейшего сомнения, и пусть сколько угодно говорят, что я не могу различать цвета. Он улыбнулся так широко, что глаза практически исчезли. Что, черт возьми, происходит?

— Спасибо, — произнес он. — Спасибо, спасибо, спасибо!

Эми рассмеялась и попрощалась. А Берни потрепал меня по голове, я бы сказал, весьма ощутимо.

— Хороший мальчик. Молодец!

Прекрасно, но что я такого сделал? Речь о том случае с Бугром Бугрелли или о чем-нибудь другом? Если о Бугрелли, то мы поймали его давно. Хотя, может, и недавно — как выражается, Берни, иногда время вытворяет удивительные штуки. Я не знал, и мне было все равно, но Берни разволновался, и его волнение передалось мне. В этот момент мы подъехали к знаку «Стоп» на перекрестке, и я оглянулся. Пожарный гидрант еще виднелся в глубине квартала. Кажется, я забыл упомянуть, что наш «порше» с откидывающимся верхом, а точнее — вовсе без верха. Следующее, что я запомнил, как задираю лапу на пожарный гидрант и добросовестно поливаю его сверху донизу, а затем снизу доверху. Послышался звук плещущей струи, как из фонтана. Мне нравятся фонтаны. Один из моих самых любимых — в вестибюле отеля «Ритц», шикарной гостинице в Бомонт-Хиллс, приятнейшей части Долины, где мы с Берни однажды вели расследование, хотя именно этот фонтан послужил поводом к неприятностям с администрацией, слишком запутанным, чтобы вдаваться в подробности. Из проезжающей машины на меня покосилась женщина — кажется, неодобрительно. Я ответил ей взглядом — не враждебным и недружеским, вежливым, как обычно смотрю, когда мой мозг витает где-то далеко.

Дом — это наше место на Мескит-роуд. Наша часть Долины не такая роскошная, как Бомонт-Хиллс, но кому бы захотелось отсюда уехать? Во-первых, за нашим домом расположен каньон, открытое пространство простирается все дальше и дальше. Прибавьте к этому ящериц, пекари и койотов, которых здесь от пуза. То есть это люди так выражаются. Моего пуза хватит на всех, только хватай зубами. Однажды я словил белку — скажите плохо! Сам удивился, когда мне в первый и единственный раз попалась эта маленькая мошенница.

Еще одна положительная сторона нашего места — мои миски на кухне. И еще Игги. Игги — мой приятель, живет по соседству с пожилой парой, мистером и миссис Парсонс. Не так давно они обзавелись электрической изгородью, и у Игги возникли проблемы. Он больше не выходит на улицу, только смотрит из окна, как и в этот раз, когда мы с Берни подъезжали на машине. Игги залаял и завилял хвостом. Я сделал то же самое. Он снова залаял и вильнул хвостом. Мы с Игги можем продолжать это до бесконечности, и я предвкушал наше любимое занятие, но тут Игги внезапно исчез из переднего окна. Через несколько мгновений он появился в боковом. Может, ему оттуда лучше меня видно или… Но что это? Теперь Игги держал в пасти какой-то предмет, скорее всего тапочку из спальни. Точно, тапочка. Мне ужасно захотелось ее отнять, но как это сделать? Никак. Поэтому, когда Берни сказал:

— Чет, иди сюда в конце концов, — я прыжками понесся в дом. — Это дело надо отметить. — Я знал, что значит «отметить», и не удивился, когда Берни открыл шкаф над раковиной и достал бутылку виски, — с чего бы? Еще он достал жевалки «Ровер» — замечательной компании, я однажды попал туда на кухню дегустации — и бросил мне одну. Со вкусом говядины — я понял это, пока она еще вращалась в воздухе. Поймал и метнулся под стол так, словно в пасти оказалась тапочка или что-то в этом роде. И в некотором замешательстве начал над ней трудиться. В стакане Берни кубик льда тихо зашипел и, наконец, с легким треском раскололся. Мне нравится, когда это происходит. Я забыл все заботы и быстро покончил с жевалкой.

В тот момент, когда я лежал и размышлял, не получу ли вторую и что надо предпринять, чтобы мне наверняка ее дали, раздался стук в дверь. Вот тебе на! Я даже не слышал, как человек шел по дорожке, а ведь это входит в мои обязанности. Побежал к двери и залаял своим самым заливистым лаем, который, как я заметил, пугает людей, что очень странно, потому что я так лаю, когда главным образом досадую на себя. Но на пороге почуял, кто пришел, и сразу успокоился.

Берни открыл дверь и заморгал, как делают люди, когда их застигают врасплох.

— Леда, ты?

— Что, черт возьми, творится с твоим телефоном? — возмущенно воскликнула она. У нее были светлые, как зимнее небо, глаза. Эта женщина принадлежала к тем человеческим особям, которые никогда не смотрят в мою сторону, словно меня вовсе здесь нет. — Ни один телефон не отвечает — ни домашний, ни мобильный, — я просто обзвонилась.

— Да ну? — Берни вытащил аппарат из кармана «гавайки». Леда скользнула взглядом по его рубашке, и мне на мгновение показалось, что она вот-вот отпустит какое-нибудь замечание. Леда, когда они поженились, частенько высказывалась по поводу его рубашек с гавайским рисунком и вообще о состоянии его гардероба, но тут промолчала. На ней были черные брюки и короткий пиджак с забавными, цвета косточки, пуговицами. Интересно, какое было бы ощущение, если попробовать одну из этих пуговиц на зуб. Невольно задумаешься. А Берни щелкнул по телефону, как обычно щелкает по тостеру, когда тот дымит, а не жарит, только не так сильно. — Что-то тут не так…

— Забыл заплатить по счету? — предположила Леда. — Тебя, наверное, отключили.

— Не может быть. Я уверен, почти уверен…

— Не важно, — оборвала его Леда. — Я уже здесь.

— Отлично. — У Берни изменилось выражение лица, словно у него появилась мысль, и не исключено, что очень большая. Я наблюдал нечто подобное и раньше, и теперь был готов к чему угодно. — Может… э-э-э… войдешь?

— Куда?

— Ну в дом, разумеется.

— С какой стати?

Берни поднял обе руки ладонями вверх, чего почти никогда не делал.

— Не знаю. — Он кашлянул, но это вовсе не означало, что у него застряла в горле кость — единственная причина, по которой кашляю я. Но я не сомневался, что это что-то да значило. — Как твои дела?

Леда прищурилась. Такие гримасы людей не красят.

— Мои дела? Что еще за вопрос?

— Обычный.

— Вот как?

— Разумеется: вежливый обмен репликами.

Леда перестала щуриться и откинула назад голову.

— Потешаешься надо мной, Берни? Тебе не надоело?

— Ничего подобного. Извини, если я…

— Довольно! — Она резко взмахнула рукой. — У меня было к тебе предложение, которое, как мне казалось, должно тебе понравиться. Но если ты так ко мне относишься, ничего не выйдет.

— Насчет Чарли? — спросил Берни.

— Да. — Лицо Леды разгладилось, она больше не выглядела такой раздраженной. — Кое-что насчет Чарли. Хотя это и не планировалось, не мог бы ты взять его на выходные?

Брови Берни — а они у него такие густые, красивые; глядя на них, можно многое понять, — поползли вверх, и он одновременно улыбнулся. Мне нравится, когда он так делает.

— Отчего не взять, — ответил он. — Конечно, возьму. — Он бросил на Леду быстрый взгляд, совсем не такой, каким смотрел на нее раньше. Такие глаза у Берни становились, когда мы отправлялись расследовать очередное дело. — Что-нибудь наклевывается?

— Воскресный отдых, — ответила его бывшая жена. — Вечером мы уезжаем.

— С Малькольмом?

— С кем же еще? Разумеется, с Малькольмом.

— Едете в какое-нибудь интересное место?

— В другие на выходные не уезжают.

Вернувшись в дом, Берни проверил телефоны на кухне и в кабинете — понажимал кнопки, постучал по аппаратам. Затем принялся рыться в груде бумаг на столе. От его занятия меня куда-то потянуло — особенно когда вся кипа накренилась и бумаги разлетелись по полу. Пришлось переждать в патио. У нас очень приятный дворик, окруженный высоким забором, с высокими воротами в задней стене. А за воротами — каньон. Я сразу подбежал к воротам. Закрыты. Очень высокие ворота, но никто не знает, что я часто их перепрыгивал. Взять хотя бы тот случай, когда зазывно лаяла одна малышка. Я замер, насторожился и прислушался, но на этот раз никто не лаял. В углу патио росло лимонное деревце, и я, улегшись в тени, стал впитывать лимонный аромат. Очень быстро веки отяжелели. Вам не кажется, что, когда такое случается, очень трудно не закрыть глаза? Да и к чему стараться?

Мне приснилась та малышка — возбуждающая картина. Но почему-то в самый критический момент этого эротического сна мои глаза открылись. Сновидение рассыпалось на мелкие кусочки, и они тут же исчезли. Я лежал в патио под лимонным деревом, а Берни сидел за столом и разглядывал чековую книжку.

Я знаю, что такое чековая книжка: маленькая штуковина в будто бы кожаном переплете, но на самом деле вовсе не кожаном — у меня был случай проверить, — и из-за нее случаются всякие неприятности.

— Невероятно, как это получилось, — проговорил Берни. Я поднялся и от души потянулся, выставив передние лапы и изогнув спину. Здорово! Берни покосился на меня. — Все из-за моего проклятого почерка: спутал тройку с восьмеркой, так и оплатил чек. — Тройка, восьмерка — это цифры, но что они значат, мне не совсем ясно. Моих способностей хватает только на то, чтобы считать до двух. Два — вполне достаточно. Я подошел к Берни и встал рядом. Он почесал меня между ушами. А я и не догадывался, как мне требовалось, чтобы меня там почесали. Берни знает, что делает. — Разве можно быть настолько бестолковым, — ворчал он. Берни? Бестолковый? Ни одна бестолочь не сумела бы так почесать. Он посмотрел куда-то вдаль. — Нам нужно дело, старина. — Я сел ему на ступню и, привалившись к ноге, стал ждать.

Вскоре раздался звонок, и мы пошли открывать дверь. На пороге стоял Чарли с рюкзаком.

— Пап, привет! — поздоровался он.

— Здорово, — ответил Берни и посмотрел мимо сына на улицу. Я последовал его примеру. За нами с пассажирского сиденья наблюдала Леда. Рядом с ней, за рулем, я разглядел Малькольма. Иногда у меня возникает необычное чувство: голову словно стискивает, — значит, жди неприятностей. И теперь я испытал такое ощущение. Леда коротко помахала рукой. Берни ответил ей со странным выражением в глазах. Но у меня не было времени поразмышлять на эту тему. В следующее мгновение Чарли обхватил меня руками, и я стал катать его на спине по всему двору.

— Чет-Ракета! Чет-Ракета! — кричал он.

Разве может быть что-нибудь лучше?

Мы вошли в дом перекусить. Чарли, как и я, любит перекусывать.

— Догадайся, что у меня есть, — предложил Берни.

— Что, папа?

— Билеты в цирк. На ярмарочной площади. — Он положил билеты на стол.

— Круто! — Чарли посмотрел на билеты. — Там будут слоны? Мы в школе изучаем слонов.

— Должны быть, — предположил Берни. — Что за цирк без слонов? Давай-ка проверим… — Он открыл ноутбук и постучал по клавишам. — Ну вот. Может, взглянем на большом экране?

Мы отправились в гостиную. Берни еще постучал по клавишам, немного повозился с пультом дистанционного управления.

— Что за черт? — Он еще понажимал какие-то кнопки, и на экране нашего настенного телевизора появился мужчина. У него была большая голова, на ней — цилиндр. В одной руке сигара, в другой — кнут.

— Дамы и господа! — начал он. — И дети всех возрастов! Я, полковник Драммонд, рад приветствовать вас в бродячем цирке семьи Драммонд с тремя аренами — самом большом и удивительном, самом старейшем и заслуженном не только в Америке и мире, но во всей Солнечной системе.

— Давайте перемотаем вперед, — предложил Берни. На экране, сменяя друг друга, полетели картинки: человек на одноколесном велосипеде — я пропустил мимо ушей, как называются такие велосипеды — жонглировал множеством кеглей, тигры прыгали туда-сюда через пылающее кольцо, толпа хлопала в ладоши в огромной палатке, женщина стояла на голове мужчины, а тот стоял на голове другого; еще женщина в чем-то, что напоминало купальник, скакала сразу на двух лошадях, опираясь ногами на их спины, и при этом — как ей только удавалось? — вращала над собой тарелки. Все мелькало. Еще одна женщина выдыхала огонь — разве такое возможно? Человеком выстрелили из пушки, и он пролетел… я так и не понял, что это было. Медведь управлял мотоциклом — вот это да! Затем Берни сказал:

— Должно быть здесь, — и сделал нормальную скорость.

— А теперь, дамы и господа и дети всех возрастов, — продолжил полковник Драммонд, — соблаговолите обратить ваши взгляды на восточную арену, и я вам с гордостью представлю величайшего в мире дрессировщика слонов и лучшую в мире слониху, которых мы, не скупясь на расходы, свели для вашего услаждения под куполом бродячего цирка Драммондов. Итак, встречайте Ури Делита и Пинат!

Свет прорезал темноту за спиной полковника Драммонда, оркестр сыграл «та-та-та», и вот они: слон и человек в облегающем блестящем костюме. Я знаю слонов по передаче «Планета животных». Разве можно забыть тот сюжет, когда они из хороших превращаются в плохих? И как рушится целый дом. Мужчина — если я ничего не напутал — и был Ури Делитом. Он широко улыбался, на смуглом лице — большие черные глаза и этакие занятные усики ниточкой. Он казался очень хрупким по сравнению с Пинат. Зато по лицу слонихи было трудно что-либо прочитать. Я не видел ничего, кроме хобота — вот умора! Пинат подняла огромную переднюю ногу. Ури Делит лег под нее, и слониха опустила на него ногу, но только легонько коснулась. Прошла пара секунд, она отступила и одним быстрым, но мягким движением хобота подхватила дрессировщика и усадила себе за голову. Затем начала обходить арену. Ури Делит улыбался и махал сверкающей шляпой. Но что это? Пинат протянула хобот к трибунам и выхватила у кого-то прямо из пакета поп-корн. Дала Делиту, тот съел пригоршню, затем хобот изогнулся, слониха сунула его себе в рот и всосала остальное. Потом… э… да она жульничает: делает вид, будто встает на дыбы и хочет пройтись на задних ногах. Я тоже знаю этот трюк, и это нас с ней роднит. Зрители засмеялись и захлопали. Пинат вернулась в центр арены, и Ури Делит соскользнул с ее шеи.

— Здорово! — воскликнул Чарли. — Скорее бы там оказаться!

Я понимал его чувства.

 

3

— Пинат — африканская слониха, самый крупный вид на земле, — объяснил нам Чарли.

— Да ну? — удивился Берни. Мы ехали в «порше», и все было прекрасно, кроме того, что Чарли занял мое место на переднем сиденье, а я устроился на узком заднем. Но я любил Чарли, нисколько не злился и почти не покусывал заднюю часть подголовника Берни.

— У нее большие бивни, папа. У азиатских самок таких не бывает. И уши здоровые. У азиатских уши меньше.

Берни быстро покосился на сына.

— Ты все это рассмотрел на видео?

— Мисс Крилман говорит, что уши помогают им охлаждаться. Мы должны защищать слонов, папа.

Защищать слонов? Этого я не понял. Даже если они ведут себя как следует, вспомните об их размере. Почему они не могут сами себя защищать?

Мы ехали по Долине, ярко светило солнце, и теплый ветерок овевал меня. Все было тип-топ, и я затерялся в запахах дороги: выхлопах сгоревшего топлива, смазки, бензина, горячей резины и горячего асфальта. Люблю запахи дороги. Не успел я опомниться, как мы уже были на съезде с шоссе и повернули на ярмарочную площадь — я понял это, потому что вдали показалось огромное колесо обозрения. Однажды мы занимались расследованием на ярмарочной площади — сейчас не помню, в чем было дело, кажется, что-то насчет «сахарной ваты». Зато «сахарная вата» мне хорошо запомнилась — облепила весь нос и даже набилась в ноздри. Пришлось дышать через рот, а потом я несколько дней не мог избавиться от ее запаха.

— Вон купол, — показал Чарли, и мы въехали в ворота.

Я тоже его заметил — шапито по другую сторону колеса обозрения неподалеку от холмов, которые возвышались за ярмарочной площадью. У нас есть палатка, которую мы берем, когда ходим в поход (моя обязанность — носить колотушку для забивания колышков), но внутри такой запах и такой спертый воздух, что я не люблю там находиться и предпочитаю всхрапнуть снаружи. Берни тоже частенько вылезает на воздух посреди ночи — ему нравится спать под звездами. Он мне много о них рассказывает. Не так просто следить за его мыслью, но беды в этом нет — мне настолько нравится слушать голос напарника, что я, как правило, не стараюсь ничего понимать.

Мы подъехали к большому куполу и остановились у билетной кассы.

— Цирк на видео был вроде бы больше, — заметил Чарли.

— Я подумал о том же, — согласился Берни.

— И белее.

У кассы толпились люди, как у них принято, когда что-то не так. Чарли показал на приколотый к окошку кассы лист бумаги.

— Эй, — заволновался он, — что там в этом объявлении? Уж не отменили ли представление?

— Точно. — Берни подошел к кассе. В ней никого не оказалось. — «Приходите посмотреть нас завтра».

— Что это значит, папа? — расстроился Чарли. — Что там случилось?

— Понятия не имею. — Берни оглянулся, взял сына за руку и повел прочь.

Я плелся сзади и впитывал множество запахов — некоторые из них были совершенно незнакомыми. Все они, казалось, просачивались из-под купола цирка. Вскоре я оказался рядом с шапито и принюхивался к месту, где брезент соприкасался с землей. Запах животных, в этом не было ни малейших сомнений. Но у каких животных такой сильный, пряный, шибающий в нос запах? Я попытался просунуть морду под брезент.

— Чет!

Я обернулся.

— Папа, Чет что, пытается пролезть в цирк? — спросил Чарли.

— Уверен, он не стал бы делать ничего подобного, — ответил Берни.

Я потрусил за ними, твердо держа задранный вверх хвост. Мы, я и Берни, — напарники, и доверяем друг другу, и мое поведение, что бы там ни было, безупречно.

— Пойдем разнюхаем, что там за цирком, — предложил Берни.

— Зачем? — спросил его сын.

— Просто так, из любопытства.

Разнюхивать — то, на что я всегда готов. Разнюхивать — моя специальность. Мы обошли шатер. С другой стороны, у подножия холма рядом с загородкой, из цепи выстроилась целая вереница фургонов. Некоторые были просто огромными — я таких никогда не видел. А это что такое? Черные с белым машины полицейского управления и несколько копов в форме, растягивающих ленту ограждения места преступления. Я знаю, что к такой ленте нельзя приближаться, — этому меня научили в школе «К-9».

Один из полицейских поднял голову, и я узнал его: это был сержант Рик Торрес, наш приятель из отдела розыска пропавших людей.

— Привет, Берни! — воскликнул он. — Уже занялся этим делом?

— Каким делом? — удивился мой напарник.

Рик подлез под ленту, подошел к нам и обменялся с Берни рукопожатием.

— Здравствуй, Чет. — Он похлопал меня по холке. — Хорошо выглядит. Берни, он все еще растет?

— Вряд ли, — ответил мой напарник. — А это мой сын Чарли. Чарли, поздоровайся с сержантом Торресом.

Рик протянул руку, но мальчик только потупился.

— Я не кусаюсь, — усмехнулся полицейский. Что правда, то правда. Людям вообще кусаться нет смысла: их маленькие зубы не могут служить серьезным оружием. Помню, один преступник, Клэнси Грин, вцепился в руку другого преступника, но это было в ночь накануне Дня всех святых — на Хэллоуин, единственный праздник, который я не люблю. Берни утверждает, что на Хэллоуин на улицы высыпают самые дурные люди. Мой любимый праздник — День благодарения, если не считать эпизод с барабанной палочкой, но эту историю я расскажу как-нибудь в другой раз.

Чарли поднял маленькую ручонку, скрывшуюся в пятерне сержанта, и Рик осторожно ее потряс.

— У вас на ремне пистолет, — проговорил мальчик.

— Да, но я никогда из него не стреляю. — Не знаю, почему полицейский так сказал, я же почуял, что из него стреляли, и совсем недавно.

Дверь фургона открылась, и оттуда выглянул еще один коп.

— Готовы выслушать свидетеля, сержант?

— Берни, так ты правда не занимаешься этим делом? — спросил Рик.

— Даже не представляю, что случилось, — ответил мой напарник. — Мы пришли в цирк.

— Неудачное выбрали время, — заметил полицейский. — Пропал дрессировщик слонов. И вместе с ним исчезла слониха.

— Пинат?

Рик достал из нагрудного кармана блокнот и перелистал страницы.

— Да, Пинат.

— Как может пропасть слон? — удивился Берни.

Рик пожал плечами.

— Хочешь поучаствовать?

Берни покачал головой.

— Поскольку представление, судя по всему, не состоится, думаю, нам лучше уехать.

— Пап! — У Чарли округлились глаза. — Что-то случилось с Пинат?

Мой напарник посмотрел на сына.

— Пока нет оснований так считать.

— Тогда где же она?

— Вот это-то и собирается выяснить Рик, — ответил Берни.

— Ручаюсь, капрал Вальдес с удовольствием присмотрит за Чарли, — сказал полицейский.

Берни задумался. Я всегда чувствую, когда он думает, а вот о чем — это другой вопрос.

— Только недолго, — согласился он.

Рик махнул рукой одному из копов. Капрал Вальдес сказала, чтобы Чарли называл ее Минди и что у нее тоже есть сын по имени Чарли, который сейчас находится в Ираке. Именно там Берни был ранен, и теперь иногда, когда устает, хромает. Но ничего не рассказывает, поэтому это все, что я знаю об Ираке.

— Хочешь зажечь синие маячки? — Вальдес и Чарли повернули к патрульному автомобилю, а мы с Берни пошли за сержантом Риком к лестнице в фургон.

И вот там меня неприятно кольнуло. Мы оказались в подобии кабинета — стулья, столы, компьютер, полицейский, который заговорил с Риком. Но в этом не было ничего отталкивающего. Нехорошее чувство вызвал сидевший на одном из стульев клоун. Я видел клоунов по телевизору. Они всегда меня пугали, а этот оказался хуже всех. У него было отвратительное белое лицо с красными губами и зелеными глазами, мерзкие оранжевые волосы росли на голове пучками. Но дело было даже не во внешности. Попробовали бы вы его обнюхать! Отчасти он пах как Ливия Мун, заправляющая в Поттсдейле домом дурной репутации — хотя я не вполне представляю, что это такое, — а отчасти как человеческий самец. Я не привык пятиться, но теперь мне невольно захотелось быть от него подальше, и я залился лаем.

— Спокойно, Чет, — предостерег меня Берни.

— Собаки меня не любят, — объяснил клоун.

У него был мягкий голос, сказать по правде — приятный, но, конечно, не такой, как у Берни. Я замолчал, хотя и не сразу, а постепенно приглушая громкость.

— Попо, — начал полицейский, — это сержант Торрес из отдела розыска пропавших лиц.

— И мой помощник Берни Литтл, — добавил Рик.

Я гавкнул на убавленном звуке последний раз, скорее даже не пролаял, а тихо прорычал.

— И Чет, — докончил сержант.

— Рад познакомиться, — ответил Попо.

— Ваше настоящее имя? — задал вопрос Рик.

— Настоящее? — переспросил клоун. — Джон Попечевский. — Или нечто заковыристое в этом роде. — Но все называют меня Попо.

— Даже в обычной жизни?

— Мне трудно определить, где грань между обычной жизнью и цирком. — Он растянул красный рот в широкой улыбке, но сказал это совсем не весело. У него были маленькие темные глаза, а все остальное большое, ярких цветов. Я чуть снова не залаял.

— Ну что ж, Попо, — кивнул Рик. — Давайте послушаем вашу историю.

Полицейский в форме подошел к двери и встал на пороге, глядя на улицу. Рик сел и потянулся за блокнотом. Берни привалился к столу и сложил на груди руки. Я устроился рядом на полу и почувствовал, что он липкий. Немного передвинулся, получилось удобнее.

— Ну, — начал клоун, — мои прапрародители в начале двадцатого века переехали в поисках лучшей жизни на остров Эллис…

— А нельзя ли сразу перемотать к событиям прошлой ночи? — попросил Рик.

На губах Берни мелькнула улыбка, точно не могу сказать почему. Но мне показалось, что ему стало весело, и у меня от этого поднялось настроение, хотя я и до этого был в хорошем настроении.

Попо кивнул, и большой красный шарик на кончике его носа подпрыгнул и клюнул вниз. Шарики меня всегда привлекают, и я не мог оторвать от него взгляда.

— Предпочитаете, чтобы я не упоминал о Трампи? — спросил Попо.

— Кто такой Трампи? — поинтересовался сержант.

— Мой наставник. Он научил меня всему, что я умею в своей профессии.

— Он был здесь прошлой ночью?

— О нет, — покачал головой клоун. — Трампи умер много лет назад.

— Следовательно, он не имеет никакого отношения к исчезновению дрессировщика и слонихи, — заключил полицейский.

— Не имел бы, даже если бы был жив.

— Не понял, — удивился сержант.

— Трампи был человеком высочайших моральных устоев, — объяснил Попо.

— И эти свои качества характера он тоже передал вам? — поинтересовался Берни.

Клоун повернулся к моему напарнику.

— Я стараюсь быть таким же, как он. — Да, у Попо был определенно красивый голос и нечто привлекательное в темных глазах.

— Рад слышать, — буркнул сержант. — Но давайте вернемся к прошлой ночи.

Попо облизнул губы. Вид нормального языка — нормального, по крайней мере для людей, — касающегося красных смеющихся губ, показался мне очень странным. Я тоже высунул язык и зачем-то облизнул кончик носа.

— После представления, я имею в виду вечернее представление, которое по нынешним временам прошло вполне успешно, хотя мы не продали и половины билетов, я немного расслабился с ребятами из семьи Филипофф, затем…

Сержант остановил его жестом:

— Что за люди?

— Вы их не знаете? Бесстрашные Филипофф, первая семья на летающей трапеции.

Рик покачал головой.

— Это больше говорит о состоянии цирка, а не о вас, — заметил клоун. — Сто лет назад их имена не сходили у людей с языка.

Что же это творится? Губы, потом язык, теперь опять какой-то язык… Мы на работе или как? Я даже засопел.

— Трейлер семьи Филипофф стоит рядом с моим, неподалеку от клеток. Расположение в любом городе всегда одно и то же. Мы пропустили пару стаканчиков, и я отправился спать. Ночью проснулся — мне показалось, что за окном трубят. Я прислушался — тишина. Решил, что это во сне…

— Трубят? — удивился сержант Рик.

Я знаю, что значит играть на трубе. Мы часто слушаем музыку. Труба — мой любимый инструмент, но и гитара с медиатором тоже хороша. Звуки трубы делают с моими ушами нечто невыразимое, особенно когда Рой Элдридж исполняет «Если бы ты была моей» — мелодию, которую Берни очень часто запускает.

— Я имею в виду: трубит слон, — объяснил Попо.

Вот это да! Слоны умеют играть на трубе! Я сразу понял, что дело окончательно съехало с шариков.

— Вы хотите сказать, что это был не сон? — уточнил полицейский.

— Оглядываясь назад, я думаю, именно так, — ответил клоун и совершенно меня запутал. — А тогда просто снова заснул. Утром поднялся и в костюме вышел на площадь бить во все барабаны.

— Что делать?

— Привлекать зрителей. Это входит в мои обязанности.

Сначала труба, теперь барабан. Нет, это дело не по мне. Мы им станем заниматься или нет? Если да, кто будет платить? Я ощутил острую потребность зевнуть. Она была настолько сильной, что не было смысла бороться, — я сдался и зевнул. Зевнул во всю пасть, отчего сразу стало легче.

— Через полчаса примчалась Филомена и сообщила новость.

— Филомена?

— Филомена Филипофф — внучка родоначальников династии и нынешняя звезда номера.

— Что она сказала?

— Не могут найти Ури.

— Дрессировщика слонов?

— Он не считает себя дрессировщиком.

— А кем он себя считает? — снова вступил в разговор Берни.

На глазах клоуна показались слезы.

— Другом. Но не возражает против слова тренер. Ури Делит самый лучший и самый гуманный тренер животных в нашем ремесле.

— И слониха тоже пропала? — спросил Рик.

— Бесследно, — кивнул Попо.

— Поспешное заявление, — усмехнулся Берни.

— Не понимаю, — удивился циркач.

— Берни имеет в виду, что слишком рано оставлять поиски следов, — пояснил сержант. — Каким образом слониху… — он заглянул в блокнот, — Пинат обычно перемещают с места на место?

— У нее есть свой фургон. Наподобие лошадиного, только больше.

— Полагаю, он тоже пропал? — задал вопрос полицейский.

Попо покачал головой. Я каждый раз жду этого жеста: он означает «нет».

— А другие фургоны, грузовики и прочий транспорт? — продолжил допрос полицейский.

— Насколько мне известно, всё на месте.

— Вы хотите сказать, что Пинат увели пешком. И теперь у нас по округе разгуливает слониха, но ни один человек об этом не заявил?

— У меня нет ответа на ваш вопрос, — проговорил циркач.

Берни изогнул бровь. Иногда его брови умеют красноречиво говорить — но я, кажется, об этом уже упоминал.

— Где ночует тренер? — спросил он.

— Вы имеете в виду, когда мы в пути?

Последовала короткая пауза.

— Да.

— Его трейлер по другую сторону клеток.

Берни повернулся к Рику — наверное, хотел, чтобы тот что-то сказал.

— Как насчет того, чтобы это проверить? — предложил сержант.

— Я за, — ответил мой напарник.

Мы вышли из фургона. Чарли сидел за рулем патрульного автомобиля капрала Вальдес, и, поскольку был очень мал, его голова едва виднелась в ветровом стекле. Зато синие проблесковые маячки на крыше сверкали вовсю. Внезапно из репродуктора машины послышался его голос:

— Держите руки так, чтобы я их видел! Вы арестованы по подозрению в убийстве при отягчающих обстоятельствах!

 

4

Мы покинули фургон — Берни, Рик Торрес, Попо и я. У входа на мгновение возникла пробка, и я прорвался первым. Сам не знаю почему, такое часто случается, когда мы откуда-нибудь выходим. Попо потерял равновесие и чуть не упал. Оглянувшись — я умею это делать, почти не поворачивая головы, — я понял, почему он шел настолько неуклюже: у него на ногах были такие длиннющие, огромные, шлепающие башмаки в горошек.

Мы пересекли участок, обильно пропитанный крепким запахом неизвестных мне животных, и, поднявшись по лестнице, оказались у задней стенки соседнего трейлера. Дверь была открыта, и я почувствовал знакомый запах порошка — здесь искали, и совсем недавно, отпечатки пальцев.

— Подождите. — Берни предостерегающе поднял руку, давая знак остановиться и не входить внутрь. — Отпечатки пальцев присыпали? — Мы долго работаем вместе, я и Берни, поэтому я не удивился. У моего напарника для человека довольно большой нос, ну и что из того?

— Угу, — отозвался сержант.

— Что-нибудь нашли?

— Как же… Дерьмо козлячье мы нашли!

Дерьмо козлячье? Это же не может быть фамилией преступника…

— Где ты нахватался таких выражений? — спросил Берни.

— У официанта «Бруклинской деликатесной закусочной», — ответил Рик.

Мой напарник рассмеялся. Я не понял шутки, хотя знал это заведение в центре города, в котором сам, правда, не бывал.

Мы вошли в трейлер. Я изо всех сил старался выбросить из головы мысли о копченой говядине. В тесном пространстве стояла кровать, по одну ее сторону — кресло-качалка (после неприятного случая с моим хвостом я стараюсь держаться от таких как можно дальше), по другую — стол и электроплитка. Плиток я тоже сторонюсь.

— Никаких следов взлома или насилия, — заметил Рик. — Для места преступления все чисто и опрятно.

Берни посмотрел на кровать.

— Похоже, он не ложился под одеяло.

— Ури страдал бессонницей, — объяснил Попо. — И часто допоздна читал.

Берни взял лежавшую в кресле-качалке книгу.

— «Закат мамонтов». — Он открыл ее и перевернул несколько страниц. Когда Берни что-то интересует, его лицо становится спокойным и безмятежным. Именно такое выражение было у него теперь.

— Что-нибудь нашел? — спросил сержант.

— Ничего, — ответил мой напарник, но книгу на место не положил.

На стене висели две фотографии. На одной мужчина с усами ниточкой, но на этот раз в джинсах и майке, стоял рядом с Пинат — скорее даже прислонялся к ней — и курил сигарету.

— Ури с Пинат, — заметил клоун.

Рик рассмотрел снимок.

— Уж больно он спокоен рядом с такой… — Он замолчал, как бывает с людьми, когда они не могут подобрать слов. Со мной ничего подобного не случается.

— Доверие, — объяснил Попо. — Метод Ури основан на доверии.

На другой фотографии Ури, тоже улыбающийся и спокойный, был снят рядом с другим мужчиной. Они положили руки друг другу на плечи.

— А это кто такой? — спросил сержант.

— Я, — ответил Попо.

Как — этот парень Попо? Но он не похож на Попо. Выглядит как обычный человек. С темными волосами, в очках, в нормальной людской одежде. И в отличие от Попо у него счастливые глаза: счастливые глаза — это то, что мы в нашем деле сразу замечаем. Мне не понравилось это дело, ничуточки. Так мы взялись за расследование или нет? Не знаю. Не могу припомнить, чтобы нам вручили чек, — этого я никогда не забываю. Так что, наверное, не взялись.

Берни подошел к кровати, откинул одеяло и посмотрел на простыни.

— Все это уже проделывали, — заметил Рик.

— Хочу проникнуться ситуацией. — Напарник нагнулся и заглянул под кровать. Я тоже приблизился и все вокруг обнюхал. Поиски под кроватью — важное действие: бывали случаи, мы там многое находили, но только не на этот раз. Интересно, удалось Берни проникнуться ситуацией? Его лицо ничего не выражало.

Мы вышли на улицу.

— К клеткам туда, — показал Рик.

Мы последовали за ним по дорожке за фургонами. Клетки стояли в ряд и напоминали большие ящики с крышей и стенами, зарешеченными были только фасады. Сначала мне в нос ударил сильный запах — похожий на кошачий, только возведенный в энную степень, если понимаете, что это значит. А затем я увидел существа, которые так пахли. Вот это да! Я видел их по телевизору: тигры, львы и…

По правде говоря, в первой клетке находились лишь два тигра, во второй — лев, а третья оказалась пустой. У тигров и льва были резиновые мячики, чтобы играть, но они в них не играли. Лежали на полу и смотрели на нас огромными желтыми глазами. У меня на загривке встала дыбом шерсть, а их шкуры, как я заметил, были блеклыми и какими-то крысиными. Берни открыл было рот, словно хотел что-то сказать, но с губ не слетело ни звука, его лицо посуровело. Не знаю почему, сам я клетки терпеть не могу, к тому же в прошлом плохие парни пару раз сажали меня за решетку. Может, и Берни подумал о том же.

— Мне казалось, в цирке с тремя аренами больше зверей, — проговорил сержант.

— У нас уже давно всего одна арена, — объяснил клоун. — Остальных лишились много лет назад.

— Как так получилось?

Попо пожал плечами.

Мы остановились у третьей клетки. Ну и вонь! Она вытеснила из моего носа кошачий запах.

— Клетка Пинат, — сказал клоун.

Запах слонихи заполнил мою голову. Такое не забудешь.

— Вот как это действует. — Рик обошел клетку и остановился с другой стороны. — Отпирают замок, и вся эта стенка сдвигается назад. Но когда здесь появился первый свидетель, стенка, очевидно, была на месте.

— Кто? — спросил Берни.

Сержант что-то ответил, но я прослушал, поскольку взял след слонихи — разве могло быть что-нибудь проще? Он начинался у торца клетки, там, где находился полицейский, и вел…

— Чет! Возвращайся, старина!

Но почему? Я вернулся и встал рядом с Берни.

— Вот она идет, — кивнул Рик.

К нам быстро приближалась маленькая женщина в джинсах и майке. Передвижения людей — отдельный вопрос (еще удивительно, почему они так редко падают), — пока же замечу, что некоторые ходят лучше, другие хуже. Эта женщина была из первых.

— Берни, познакомься, это Филомена Филипофф. Госпожа Филипофф, это Берни Литтл, частный детектив.

Они обменялись рукопожатиями. Волосы Филомены были собраны на затылке в «конский хвост», да так туго, что казалось, она растянула себе кожу у глаз. Неужели не больно?

— Все зовут меня Фил, — сказала женщина. Вот как! У нас уже был один знакомый Фил. Фил по прозвищу Плечи Шрафт. Теперь он парится на нарах и дробит на солнце щебень. Но эта Фил совершенно иного сорта.

— Гм… — промычал мой напарник. Некоторые женщины оказывают на него такое действие. — Э-э-э… Я Берни.

— Я уже поняла, — улыбнулась Фил.

— А это… э-э-э… Чет.

Она повернулась ко мне.

— Какой красавец.

Я сразу догадался: если мы возьмемся за расследование и обнаружится, что совершилось нечто плохое, преступник кто угодно, только не эта женщина. Она протянула руку — у нее была маленькая кисть, зато красивой формы. Я быстро ее лизнул и ощутил легкий вкус апельсинов. Очень приятно.

— Вы оказались здесь первой? — спросил Берни.

Фил кивнула.

— С рассветом отправилась пробежаться, а когда вернулась, Пинат исчезла. Я сразу бросилась к трейлеру Ури, но и его на месте не оказалось. Тогда я вызвала полковника, а он, как видно, вызвал вас.

— Кто этот полковник? — задал вопрос сержант.

— Полковник Драммонд, — ответила Фил. — Владелец цирка.

— Он уже здесь?

— Едет.

— Откуда?

— У него дом на севере Долины.

— Он живет здесь? — вступил в разговор Берни.

— Среди нас нет таких, кто бы жил в одном определенном месте, — мотнула головой Фил. — Мы в дороге сорок восемь недель в году. — Она повернулась к клетке. — Понимаю, вам может показаться, что я говорю избитыми фразами, но мы как одна большая семья.

Попо подошел к ней и обнял; у него на руках были перчатки из мягкого на вид материала. А я невольно задумался, какими бы они оказались на ощупь — например, у меня в пасти. И пока размышлял на этот счет, пропустил, что сказал Рик, после чего Фил и Попо ушли, причем он по-прежнему продолжал ее обнимать.

— Жить одной семьей — в этом есть плюсы и минусы, — проговорил Берни.

— Я о том же подумал, — подхватил сержант.

Мой напарник потрогал замок.

— У кого хранятся ключи?

— Выясняем.

Берни посмотрел себе под ноги. Весь участок был испещрен следами автомобильных колес, они перекрещивались, наползали друг на друга, образуя сплошную неразбериху.

— Это нам мало что даст, — заметил Рик и посмотрел в мою сторону. — Может, Чет что-нибудь разнюхает?

— Не знаю, — пожал плечами мой напарник. — Чету не приходилось иметь дела со слонами. А если принять гипотезу, что Пинат исчезла отсюда не на своих ногах… — И дальше в том же роде, но я уже не слушал.

Настала пора действовать. Я быстро принюхался к основанию стенки, снова без труда впитал запах слонихи и пошел по следу. Занятие проще пареной репы, как сказали бы люди. Репу я не слишком уважаю, а вот если бы попалось что-нибудь другое…

Я выбросил из головы мысли о еде, даже прошлый день рождения Чарли, когда так удачно вслед за первым появился второй пирог, и потрусил по следу. Такой приятной, неспешной рысцой я могу бежать целый день.

— Эй, Чет, ради Бога, потише.

След вел за трейлеры, затем круто поворачивал и выходил на мощеную дорогу, тянущуюся внутри ограждающего ярмарочную площадь забора. На мостовой я почуял много других запахов, в том числе «сахарной ваты». Такое разнообразие способно сбить с толку, но только не на этот раз: запах Пинат перекрывал все остальные. Я трусил по следу, пока дорога не уперлась в закрытые ворота. Из будки высунулся человек.

За мной, пыхтя и задыхаясь, спешили Берни и Рик. Меня всегда забавляет, когда удается заставить людей пыхтеть и сопеть. Предположим, у тебя в пасти журнал, а человек хочет его отнять. Ты отворачиваешься и подпускаешь его каждый раз все ближе — от такой игры люди очень скоро начинают пыхтеть и сопеть. Но теперь было не до игр. Мы находились на работе, да и никаких журналов на глаза не попадалось.

Охранник вышел из сторожки. Ба, да у него изо рта торчит зубочистка! Давненько я их не видел. Люди, вы определенно их любите.

Рик показал ему полицейский жетон.

— Торрес из отдела розыска пропавших, — представился полицейский.

— Слышал, что случилось, — ответил охранник, при этом зубочистка у него во рту скакала вверх-вниз. — Но ничего не знаю.

— Сколько работаю, еще не случалось такого, чтобы кто-нибудь что-нибудь знал.

— А? — не понял охранник.

У Берни слегка приподнялись уголки губ, словно он собирался улыбнуться. Я не понял, что его развеселило, только знал, что они с Риком приятели.

— Охрана дежурит по ночам в сторожке? — спросил сержант.

— Двадцать четыре часа в сутки, — ответил человек с зубочисткой.

— Кто был на посту прошлой ночью?

— Я. По выходным мы дежурим с полуночи до полудня.

— Вашу работу оплачивает цирк?

— Да.

— У вас есть какое-нибудь удостоверение? — Охранник протянул документ. Рик посмотрел и поднял голову. — Даррен П. Куигли?

— Так точно.

— Будьте добры, снимите темные очки.

На нем очки? Я даже не заметил — все внимание поглотила зубочистка. Даррен снял очки — на мой взгляд, уж слишком неторопливо. Я почувствовал, как за моей спиной напрягся Берни. У охранника были маленькие, налитые кровью глазки с темными кругами под ними. В очках он мне нравился больше.

— Значит, вы заступили в полночь? — продолжал сержант.

— Да.

— И?..

— Что «и»?..

— Даррен, — повысил голос сержант, — пропала слониха.

— Я уже вам говорил: ничего не видел, ничего не слышал.

— Вы находились здесь постоянно?

— В этом состоит моя работа.

— Отвечайте на вопрос, — начал раздражаться Рик.

— Да.

Охранник кивнул, зубочистка заходила во рту ходуном, словно он с силой ее жевал.

— Не слышу ответа.

— Я ни на одну чертову минуту не сомкнул глаз. На территорию никто не входил, и отсюда никто не выходил.

Наступила тишина.

— Могу я получить назад свое удостоверение?

Рик повернулся к Берни.

— Какие будут соображения?

— Даррен, — начал мой напарник, — это Чет.

Мой хвост начал подниматься.

— И что из того? — спросил охранник.

Хвост застыл.

— Чет — отменный следопыт.

— Самый лучший, — вставил Рик.

Ай да Рик! Вот это человек! Хвост снова поднялся и усиленно завилял.

— Так вот, — продолжил Берни, — он пошел по следу слонихи и привел нас сюда. Самый вероятный сценарий таков: животное находилось в чем-то вроде трейлера. Менее вероятный — она шла своим ходом. В любом случае зрелище, которое невозможно пропустить, если кто-то находился в сторожке.

— Если только этот кто-то не спал, — добавил сержант.

— Или не был в стельку пьян, — заключил мой напарник.

Даррен ответил ему твердым взглядом.

— Я сказал то, что сказал.

— Концы с концами не сходятся, — возразил Берни.

— Вы больше верите этой чертовой собаке, чем мне?

— Следите за своим языком, — предупредил мой напарник.

— Вот еще новости!

— Его зовут Чет.

— Ну и что?

Настала очередь Берни твердо взглянуть на охранника. Даррен отвернулся и выплюнул зубочистку. Мы стояли перед ним — я, Берни и Рик — и не сводили с него глаз. Никто не сказал ни слова. Наконец сержант отдал документы и вместе с ними протянул свою визитную карточку. Когда он заговорил, его голос звучал отнюдь не дружелюбно.

— Это на тот случай, если вы решите изменить показания.

— Мне нечего менять, — отрезал Даррен и пошел в сторожку.

Я направился к лежавшей в грязи зубочистке и обнюхал ее. Э, да охранника тошнило, и совсем недавно. Ошибиться невозможно: в свое время мне пришлось близко познакомиться с запахом блевотины — переулки за барами лучшее для этого место, еще автостоянки напротив, да и в самих барах есть чему поучиться. Я гавкнул и тронул зубочистку лапой, но никто не обратил внимания. Все смотрели на приближающийся по дороге к воротам длинный белый автомобиль с откидывающимся верхом.

 

5

Длинный белый автомобиль остановился по другую сторону ворот. Сидящий за рулем смуглый самоуверенный тип с торчащей изо рта сигарой устрашающе загудел, хотя привратник Даррен П. Куигли уже спешил на свой пост. Звук ревущего автомобильного клаксона буквально бьет мне по ушам. Я сильно тряхнул головой и почувствовал себя лучше. К этому времени Даррен успел открыть ворота.

— Доброе утро, полковник, — поприветствовал он хозяина цирка.

Вперед выступил Рик.

— Полковник Драммонд?

Тот вытащил изо рта сигару.

— Точно так, сэр.

— Владелец бродячего цирка семьи Драммонд?

— Совместно с двумя-тремя банками. Чем могу служить?

— Я Рик Торрес из отдела розыска пропавших, — ответил сержант. — Мне поручено вести расследование.

Полковник Драммонд заглушил мотор, снова сунул сигару в рот и, обволакивая ее словами, попросил:

— Введите меня в курс дела. — Или что-то в этом роде: людей не просто понять, даже когда им не мешает сигара.

— На данный момент все очень загадочно, — начал Рик. — Пропали ваш дрессировщик Ури Делит и слониха. А этот человек со мной частный сыщик.

Полковник перевел взгляд на Берни.

— Привет. Только что-то не припоминаю, чтобы я вас нанимал.

Мой напарник улыбнулся — наверное, ему понравился хозяин цирка.

— Не нанимали. Но у меня есть билеты на сегодняшнее представление.

— Они действительны на завтрашнее. Приходите. А вот купон на двадцать долларов в любую из наших гастрономических точек. Настоятельно рекомендую «Девил догс» — завоевали призы в шести штатах.

«Девил догс»! Ух ты! Это что-то новенькое!

— Дело в том, — начал Рик, хотя, на мой взгляд, немного запоздало, потому что теперь мне было трудно избавиться от мысли о еде, — что Берни работает с Четом. А Чет, как я считаю, лучший следопыт во всей Долине. Он привел нас сюда, и это дало нам повод предположить, что слониха и дрессировщик покинули территорию через ворота, скорее всего на трейлере.

Полковник покосился на меня.

— Симпатичная дворняжка.

Пусть он и гудел в свой клаксон, но положительно мне нравился. К тому же носил особенный галстук шнурком, из тех, что так приятно жевать, хотя в тот момент это даже не пришло мне в голову.

— Проблема в том, — сержант повернулся к Даррену, — что охранник не подтверждает нашу версию.

Полковник поднял голову.

— Что это значит?

— Ничего не видел и ничего не слышал, — ответил тот.

— Ты ведь Куигли?

Даррен кивнул.

— Власти утверждают, что этот пес — прекрасный следопыт, и у меня нет оснований сомневаться в их словах. — Кончик сигары Драммонда разгорелся ярко-красным. — Можешь что-нибудь добавить, Куигли?

Даррен покачал головой.

— Следовательно, одно из двух: либо ты спал, либо покинул свой пост.

Даррен сильнее затряс головой.

— Я что-нибудь упустил? — спросил полковник.

Охранник перестал трясти головой и понурился. В нашем мире эта поза означает то же самое: ты побежден.

Полковник Драммонд вынул изо рта сигару и, постучав о дверь, сбил с кончика большую колбаску пепла. Пепел лежал на земле, не теряя формы, но свечение быстро меркло. Я подошел и понюхал вьющийся дым. Люблю сигарный запах.

— Отправляйся в контору, Куигли, — продолжил полковник. — Скажи, чтобы тебя рассчитали и плюс к этому выдали недельную зарплату.

— Вы меня увольняете? — спросил Даррен.

— Дело принципа. Странствующий цирк семьи Драммонд всегда сотрудничал с правоохранительными органами.

Даррен попятился, взял из сторожки коробку с завтраком — запах недвусмысленно говорил, что в ней лежали сандвичи с арахисовой пастой, — и, сгорбившись, направился к шапито.

— Терпеть не могу поступать таким образом в нынешних экономических условиях, но есть черта, которую нельзя переступать.

Рик кивнул.

— У вас есть какие-нибудь мысли по поводу того, что здесь случилось? Может, в прошлом уже происходило нечто подобное?

— Чтобы дрессировщик слинял со звездой представления? — переспросил хозяин цирка. — Конечно, нет. Посмел бы Делит выкинуть такую штуку, я бы его вышвырнул под зад коленом.

Брови Берни поползли на лоб. Я ведь, кажется, упоминал, насколько они выразительны.

— Вы считаете, что он украл Пинат?

— А другого ничего не придумаешь, — отрезал полковник.

Берни и Рик переглянулись.

— Например, похищение, — предположил Рик. — Киднеппинг.

Драммонд рассмеялся. У него были пухлые щеки, и они от смеха тряслись. Мне в людях это нравится.

— Почему вы исключаете такую возможность? — спросил Берни.

— Какой смысл?

— Получение выкупа, — сказал сержант.

— Сколько, по-вашему, стоит слон? — спросил хозяин цирка.

— Понятия не имею, — ответил Берни.

— Не больше десяти штук. Это азиатский. Африканские ценятся, конечно, дороже, но только самки. Самцы слишком агрессивны — с ними опасно работать. Дорого содержание: уход и кормление, — надо как минимум три тысячи в месяц. Поэтому, даже если будет выплачен выкуп, ваш похититель может запросто пролететь с деньгами. Нет, господа, Делит украл слониху, это точно.

— Зачем ему это понадобилось? — удивился Рик.

— Спросите у него, — ответил полковник. — А теперь извините: у меня дела. И люди, которые на меня работают. — Он потянулся к ключу в замке зажигания, но Берни положил на дверцу обе ладони и машина, хотя и была большой, под тяжестью немного осела. Не забывайте, Берни очень силен.

— Не исключено, что в опасности две жизни, — сказал он. — Нам необходимо знать, почему вы так уверены.

Драммонд опустил глаза на руки моего напарника. У Берни красивые кисти, но полковник, кажется, не оценил их по достоинству.

— Берни прав, — поддержал приятеля Рик. — Откуда у вас такая уверенность?

Полковник глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Не знаю почему, но я от этого всегда настораживаюсь.

— Уверяю вас, опасность не угрожает ни человеку, ни животному, — проговорил он. — Ури Делит просто перешел на другую сторону.

— На другую сторону? — не понял Рик.

— На сторону фанатичных защитников прав животных, — объяснил Драммонд. — Какая может быть иная другая сторона? Все, чего мы хотим, — веками проверенным способом развлекать детей и их родителей, но они не успокоятся, пока не лишат нас бизнеса.

— Я полагал, что Делит — гуманный дрессировщик? — Берни немного отступил от машины.

— Тем больше оснований у фанатиков раскинуть на него сети. Точно так же как секты охотятся на простаков. Эти люди умны. Поверьте моему слову: мы больше никогда не увидим Пинат.

Берни хотел еще что-то сказать, но в этот момент с места, сверкая проблесковыми маячками, сорвался патрульный автомобиль капрала Вальдес. Из репродукторов раздался голос сидящего рядом с водителем Чарли:

— Сообщение для папы — готов ехать домой.

Вскоре мы покинули ярмарочную площадь: Чарли расположился на переднем сиденье, я — на узком заднем, но принял это как должное.

— Мы с Минди разглядывали фотографии в полицейских делах.

— Увидел кого-нибудь из знакомых?

Чарли рассмеялся. Смех — это самый приятный звук, который умеют производить люди. А детский — вообще здорово. Но вот Чарли осекся и его лицо посерьезнело. Серьезное выражение на детском лице — это всегда интересно.

— Папа, плохих людей так много. Почему?

Берни покосился на сына.

— На этот вопрос никто не знает ответа, но могу сказать, что думаю я.

— Давай.

— Все дело в совести. — Ну вот, сразу меня запутал. — Это когда понимаешь, что хорошо, а что плохо. — Ах он об этом! — Все рождаются, зная, что правильно, а что нет. Но чем больше человек дает себе слабины, тем заметнее улетучивается это чувство. Вспомни оплетку на трубке, которая соединяет газовый баллон с грилем.

— Папа!

— Что?

— Я хочу есть.

И я тоже — приступ голода настиг меня в тот самый момент, когда Берни упомянул о гриле.

— Перехватим что-нибудь по дороге домой.

Например? Я ждал, что мой напарник конкретизирует, но он промолчал. И вообще было непохоже, что мы едем домой: пропустили выезд на автостраду и продолжили движение вдоль забора ярмарочной площади. И вскоре приблизились к сторожке с противоположной стороны.

Никаких следов ни полковника Драммонда, ни его длинного автомобиля. Сторожка оказалась пустой, ворота были закрыты. Берни остановил машину.

— Папа, чем мы занимаемся?

— Просто хочу кое-что проверить. Можешь не вылезать из машины.

— Что именно?

— Трудно сказать. — Берни открыл дверцу. — Смутные ощущения.

Я уже выскочил и принюхивался ко всему вокруг. Уловил запах Пинат, хотя он и стал слабее — ничего не поделаешь, время бежит, — и пошел по следу на дороге в ту сторону, откуда мы приехали.

— Эй, старина, сбавь темп!

Я сделал усилие, и мне как будто удалось бежать немного медленнее. Вскоре мы оказались у знака «Стоп». На мгновение я потерял след, сделал, принюхиваясь, несколько кругов и снова нашел, но не на дороге вокруг ярмарочной площади, а на съезде на автостраду по другую сторону. Шум шоссе доносился словно рев урагана.

— Съезд на полосу в южном направлении, — сказал Берни. — Отличная работа, Чет. Пошли назад.

Я повернулся и двинулся к напарнику. Он долго и очень приятно трепал меня по загривку, и, ощущая прикосновение его руки, я понимал, что он меня любит. Мы замечательная команда, я и Берни.

К машине мы вернулись бок о бок. Чарли стоял на водительском сиденье, крутил руль и изображал гудение мотора — р-р-р… Мне так понравилось за ним наблюдать, что я чуть не проглядел лежавший в грязи у дороге странный, напоминавший палку предмет. Метнулся в сторону, подобрал: это оказалась тяжелая деревянная дубинка с острым металлическим наконечником. И не только с наконечником — еще и с острым металлическим крюком, заканчивавшимся двумя острыми металлическими штуковинами. С такой вещицей надо обращаться очень осторожно.

Я подошел к Берни и опустил деревяшку к его ногам. Он протянул к ней руку, но не стал дотрагиваться, а вернулся к «порше», надел хирургические перчатки и только после этого взял в руки непонятный предмет.

— Что это? — спросил из машины Чарли.

— Понятия не имею, — ответил мой напарник. — Похоже на какое-то оружие. — Его лицо просветлело. Так случается всегда, когда ему в голову приходит удачная мысль. — Я когда-нибудь упоминал о Генерале Борегарде?

— Это друг Чета? Да, папа?

* * *

Если быть точным, один из лучших моих друзей. Генерал Борегард живет в Хила-Сити с нашим экспертом по оружию Отисом Девейном. Хила-Сити расположен где-то в Долине. Важно другое — за домом открываются дикие просторы холмов. Диким просторам повредить нельзя, и там частенько раздаются выстрелы — это испытывают оружие, что всегда очень потешно. Но самое главное в этом месте Генерал Борегард — конкретный парень, самая большая немецкая овчарка из всех, что я видел. И он не дурак подраться.

«Порше» еще не успел затормозить, как Генерал Борегард был тут как тут, демонстрируя белый оскал огромных зубов. Я выпрыгнул из машины. Он налетел на меня, сбил с ног. Я перевернулся, наскочил на него, сбил с ног. Он перевернулся, налетел на меня, сбил с ног. Я перевернулся…

— Что, черт возьми, происходит? — Из двери дома к нам спешил Отис. У него были волосы до плеч и борода по грудь. — Должен был сообразить, что это ты! — Кого он имел в виду: меня или Берни? У меня не было времени раздумывать, потому что в этот момент Генерал решил меня куснуть. Я ответил тем же. После чего ему зачем-то понадобилось обежать дом. Я кинулся за ним. Мы кружили ноздря в ноздрю, прижав к голове уши. Разве может быть что-нибудь увлекательнее? В воздух отчего-то поднимались клубы пыли. Мы снова и снова проносились сквозь них. Мне случалось попадать в пыльную бурю, и уж поверьте, это не идет ни в какое сравнение…

Бах! Сначала я решил, что прогремел выстрел: я же говорил, что ничего удивительного, если рядом с домом Отиса стреляют, но затем звук повторился, и я увидел, что Отис хлопает в ладоши. Ни у кого это не получается так громко, как у него. Мы с Генералом замерли у крыльца и стояли бок о бок, пытаясь отдышаться. Берни, Чарли и Отис сидели за столом и угощались холодненьким: мужчины — пивом, а Чарли — пахнущим лимонадом напитком. Я бы и сам не отказался от холодного питья, лучше всего воды, которую предпочитаю всему остальному.

Берни положил на стол похожую на палку штуковину, а держал он ее, обернув краем рубашки.

— Не представляешь, что это такое? Чет нашел.

— Где?

— В канаве за ярмарочной площадью.

— А цирк, случайно, в городе не гастролирует? — спросил Отис. Или что-то в этом роде. У него такая большая борода, что закрывает рот. А я понимаю лучше, когда вижу, как шевелятся губы.

— Да, — кивнул Берни. — Почему ты предположил?

На Отисе не было рубашки, грудь обильно поросла волосом. Волосы на груди и борода соприкасались, образуя нечто вроде большой волосяной путаницы. Но дело не в этом. Дело в том, что у него не было края рубашки, чтобы взяться за неизвестный предмет, и он воспользовался принесенным ветром обрывком бумаги.

— А слоны в этом цирке есть?

— Слушай, Отис, плюнь, не томи — выкладывай, — попросил Берни.

Ага, плюнь! Люди иногда это делают, хотя почему-то только мужчины, а женщины — нет. И при этом, не сочтите за обиду, выглядят совсем не здорово. Я уже приготовился, что сейчас вылетит плевок, но вместо этого Отис взял палку и повернулся к моему напарнику.

— Это анкус, Берни. Его еще называют слоновьим крюком, слоновьим погонялом или бычьим крюком.

Чарли поставил на стол стакан с лимонадом.

— А слонам не больно?

— Боюсь, что больно, — ответил Отис Девейн.

 

6

Мы завернули в «Бургер-Хейвен» и наскоро перекусили. А когда оказались дома, я отправился на кухню, лег под стол и вытянул ноги. Внезапно лапы охватила дрожь — это всегда начинается и кончается без моего участия, но мне нравится. Когда дрожь прошла — сама собой, — я закрыл глаза. Сомнений не было: накатило настроение соснуть — так случается всегда после визитов к Генералу Борегарду.

Когда я проснулся, был вечер, а может, ночь. В темном доме царила тишина. В каньоне пронзительно кричали койоты. Я потрусил к задней двери, в голове зрела мысль выйти во дворик, проверить ворота и, не исключено, даже перепрыгнуть, что я потихоньку от Берни уже проделывал не раз. Но задняя дверь оказалась заперта.

Я вернулся в коридор и задержался у двери Чарли. Он спал беспокойно, вертелся в постели, что-то даже бормотал, только я не разобрал слов. Я застыл и не двигался, пока он не успокоился и дыхание не стало едва слышным и равномерным. Крики койотов стихли, но мои уши почему-то по-прежнему стояли торчком и я настороженно прислушивался. У вас бывало ощущение, будто что-то происходит? У меня оно возникло, но ничего не происходило и не случалось. Я вошел в спальню Берни и остановился у кровати. Он спокойно спал, лунный свет падал на его лицо, и оно от этого казалось каменным. От этого каменного вида мне стало тревожно, а я и без того чувствовал себя не в своей тарелке. Поэтому вскочил на кровать и улегся рядом с напарником.

— Спи, старина, уже поздно, — медленно проговорил он сонным, неразборчивым голосом.

Я закрыл глаза, но сон не шел. Время бежало, я встал, направился в переднюю и примостился на полу, привалившись спиной к двери. У меня возникло ощущение, что ночь просачивалась в щель под створкой. До меня долетел запах цветов, особенно тех больших, желтых, что росли в саду старика Гейдриха. Наконец я уснул.

— Папа, — спросил на следующее утро Чарли, — мы сегодня поедем искать Пинат?

— Нельзя, — ответил Берни.

— Почему?

— Нет статуса в этом деле.

— Что такое «статус»?

— Основание, почему мы можем вести расследование.

— Разве ты не беспокоишься о Пинат?

— Беспокоюсь.

— Это и есть основание.

Берни потрепал сына по волосам. Чарли отдернул голову, словно на что-то сердился. Отец отнял руку.

— Мы не то что полиция, — объяснил он. — Полицейские занимаются любыми преступлениями — это их работа. Наше детективное агентство частное. Мы не имеем права вести расследование, если у нас нет клиента.

И правильно: если нет клиента, кто выпишет чек?

— А полковник Драммонд может быть нашим клиентом?

— Да. Только пока незаметно, чтобы он ломился в нашу дверь.

Пусть только попробует — он или кто-нибудь другой, — и будет иметь дело со мной.

Чарли посмотрел на стол. Рука Берни дрогнула. Я подумал было, не собирается ли он снова потрепать сына по волосам, хотя они у Чарли и так изрядно растрепаны — торчат во все стороны, — но рука Берни замерла. Э, да волосы у парня почти такие же, как у Берни, только посветлее.

— Хочешь, я тебе покажу, как менять масло в «порше»? — предложил мой напарник.

Я сразу догадался, почему он это сказал: вспомнил, что случилось, когда Берни в прошлый раз занимался заменой масла. Не всякая женщина повела бы себя так терпеливо, как Сьюзи, после того, что произошло с ее платьем. Сьюзи — душка, всегда возит с собой угощение. Значит, она приедет и сегодня? Я прислушивался, не звенит ли вдалеке мотор «жучка»-«фольксвагена», но ничего не мог различить.

Вскоре мы уже были в гараже — Берни и Чарли в старой одежде, я в коричневом ошейнике. Черный у меня парадный, например на тот случай, если нужно идти в суд. Был случай, когда я служил основной уликой. Судья подозвал меня, усадил рядом и ласково потрепал, давая понять, что ему нравлюсь я и мне подобные. По мне, так судьи — хорошие ребята. А преступник, которого мы в тот раз засадили, мотает срок в северном штате и ходит в оранжевой робе.

— Прежде всего, — наставлял Берни, забираясь под машину, — занимайся этим только тогда, когда мотор холодный. Затем найди масляный картер и сливную пробку…

— А если не менять масло?

— Оно станет грязным. — Из-под машины послышалось ворчание. Я немного отступил. — В двигателе много трущихся деталей, и если масло грязное, они могут заедать… — Берни вскрикнул, но не от боли — от боли он не кричит. Брызги на меня не попали — это хорошо, потому что если масло оказывается на шкуре, запах остается неделями, месяцами, а то и дольше.

После того как Берни и Чарли приняли душ, мы немного перекусили в патио: небо светилось голубизной, было не жарко, дул приятный ветерок, они ели сандвичи с тунцом, а мне досталось угощение от «Милк-боун».

— Когда мы будем снова это делать? — спросил Чарли.

— Через пять тысяч миль.

— Это далеко?

— Отсюда до Нью-Йорка и обратно.

— Нью-Йорк — то место, куда мама поехала на выходные.

— Вот как?

— С Малькольмом.

— Ммм…

— Папа, ты бывал в Нью-Йорке?

— Один раз.

— И как там?

— Не помню. Ездил в увольнительную.

Чарли кивнул, словно это ему что-то сказало, а я ничего не понял.

— Ну а вообще-то как дела? — спросил Берни.

— Какие дела, папа?

— В целом. Нормально? Проблем нет?

— Есть одна большая проблема.

— Какая? — Голос Берни остался таким же спокойным, но он весь напрягся.

— Пинат, — ответил сын.

— А кроме Пинат? — продолжил мой напарник. — У мамы все в порядке?

— Дома? — уточнил Чарли.

— Ну да, дома. — Иногда, вот как сейчас, у Берни дергается мускул на щеке.

— Хорошо.

— А этот… ммм… как его…

— Малькольм?

— Да, Малькольм.

— У него шотландское имя.

— Вот как?

— Они мечут кейбер.

— Прости, не понял.

— Шотландцы. Бросают такую штуку вроде шеста. Кто дальше кинет. Малькольм мне рассказывал.

— И он тоже кидает эту штуковину… как ты говоришь — кабель?

— Не кабель, а кейбер. Нет, он не бросает. Он совсем не такой сильный, как ты, папа. Маме приходится вместо него открывать банки с маринованными огурцами.

Берни проворчал что-то, но не так, как ворчат люди, когда меняют масло, поднимают что-нибудь тяжелое или получают кулаком в живот. А уж я на работе вдоволь наслушался, как ворчат те, кому заехали в брюхо. Но это было другое ворчание: такие звуки издают, когда что-нибудь сказали, и сразу все проясняется. И если от этих кейберов, маринованных огурцов и прочей чепухи, о которой только что говорилось, у Берни все наладится — здорово. Что касается меня, я уже чувствовал себя в полном порядке.

Вскоре за Чарли приехали Леда и Малькольм — Леда пошла к двери, а Малькольм остался ждать в машине. Она обняла Чарли, подхватила на руки и крепко поцеловала. Леда выглядела по-настоящему счастливой — не помню, чтобы с ней такое случалось раньше.

— Повеселились? — спросила она.

— Да.

— И что же вы делали?

— Ничего.

— О, я уверена, что это неправда. — Леда опустила Чарли на землю. — Где твой второй ботинок?

— Не знаю.

— Беги ищи, мистер Один-ботинок-на-ноге-другой-неизвестно-где.

— Что? — не понял Чарли. У него были светлые, едва заметные брови, но они поползли вверх точно так же, как в это мгновение у его отца.

Леда рассмеялась.

— Ступай ищи. И, пожалуйста, как следует.

Чарли вернулся в дом за ботинком, а мы — я, Берни и его бывшая жена — остались в прихожей. Мой напарник метнул на Леду быстрый взгляд.

— Хорошо съездили?

— Очень, — ответила та и посмотрела Берни в глаза. — Мы собираемся пожениться.

Брови Берни снова поползли вверх, на этот раз еще выше, и он на мгновение застыл с открытым ртом.

— Пожениться? С…

— С Малькольмом, с кем же еще? — Леда опять рассмеялась, и, похоже, собиралась пихнуть Берни в бок, но в это время послышался голос Чарли.

— Не могу найти.

— Ох, сынок…

Леда двинулась по коридору, а напарник посмотрел на меня.

— Она собирается выйти замуж за Малькольма?

Я махнул хвостом. Не мог придумать никаких аргументов против.

Берни повернул голову к улице. Малькольм сидел в машине, том самом темном седане, и тыкал большим пальцем в какое-то устройство. Напарник подошел к нему, я последовал за ним.

— Привет.

Малькольм взглянул на него. Стекло в окне скользнуло вниз.

— Берни? Что-то случилось?

— Случилось? — переспросил мой напарник.

— С Чарли? — Малькольм посмотрел мимо него в сторону дома.

— Не может найти ботинок.

Малькольм взглянул на часы.

— Ему не хватает привычки к порядку.

— Как и всем шестилетним мальчишкам на планете. — Мужчины встретились взглядами. Эти двое терпеть друг друга не могли — я носом чуял. — Прими поздравления, — продолжил Берни.

— С чем?

— Слышал, вы женитесь.

— Ах да, — кивнул Малькольм. — Спасибо, Берни, за доброе отношение.

— Уже назначили день?

— Пока думаем. Но не планируем ничего грандиозного.

— Ясно.

— Для нас обоих это второй брак. В конце концов, мы уже не дети.

— Что верно, то верно.

Малькольм моргнул.

— И все равно волнуемся, и все такое.

— Как же иначе?

— Важный шаг, вот что я хочу сказать.

— Безусловно, — кивнул Берни. — И что же вас сподвигло?

— К чему?

— Спустить курок и решить судьбу.

— Уж скорее связать себя узами брака.

Курки, узы… Если в этом есть какой-нибудь смысл, растолкуйте мне, пожалуйста. На «узы» Берни ничего не возразил. Может, и собирался, но в этот момент из дома вышла Леда, волочившая за собой Чарли, у которого теперь были обуты обе ноги.

— Вот, — сказал ей Малькольм, — Берни только что спрашивал, как мы решились связать себя узами брака.

— И что ты ему ответил?

— Только собирался ответить. — Малькольм по-прежнему обращался к Леде, но смотрел на Берни — мужчины иногда ведут себя уж очень мудрено. — Хотел сказать: мы уверены, что так нужно, и все.

Леда улыбнулась.

А затем они с Чарли сели в машину и уехали. Когда машина уже тронулась, я расслышал, как Чарли спросил:

— Что значит «связать узами брака»?

«Донат-Хейвен» находится через дорогу напротив «Бургер-Хейвен». Мы уговорились с Риком Торресом, что встретимся там, и Берни припарковал машину так, чтобы его дверца оказалась напротив водительской дверцы патрульного автомобиля Рика. Полицейский подал в окно пакет.

— «Медвежьи когти». После четырех по половинной цене.

Медведей я видел в передаче «Планета животных», а в жизни никогда, и премного этим доволен. Знаю, что могут наделать их когти — уж лучше, ребята, с ними не встречаться, — но для меня большая загадка, при чем здесь эти изумительные на вкус пирожки. Мы занялись «медвежьими когтями», а Рик с Берни при этом еще потягивали кофе.

— Что-нибудь нащупал? — спросил мой наставник.

— Ничего, — ответил полицейский. — Слониха испарилась, и никто ничего не видел.

— Вместе с дрессировщиком.

— Да, вместе с дрессировщиком. Мы проверили его банковский счет. Положительный баланс в несколько тысяч долларов, сколько-нибудь крупных сумм в последнее время не снимал.

— Мог что-то где-то припрятать, — предположил Берни.

— Спасибо за подсказку, — отозвался Рик. — Ты мне сильно помог.

— Вот что еще есть. — Берни протянул слоновий крюк, но теперь он был обернут в пластик.

Полицейский повертел его в руках.

— Что это такое?

— Анкус.

— Выглядит устрашающе.

— Старинное азиатское средство. С его помощью дрессируют и держат в повиновении слонов.

— Лупят их этой штукой?

— Скорее побуждают делать то, что от них требуют.

— Господи!

— Вот именно. Чет нашел его в канаве рядом с задними воротами ярмарочной площади.

Я стукнул хвостом — по крайней мере мне так показалось. В этот момент я нисколько не сомневался, что мне достались лучшие «медвежьи когти» из всех, что я пробовал.

— Кто-то обронил, — предположил Рик.

— Или упал с задка трейлера, — добавил мой напарник. — Трудно представить, что слониха шла своим ходом и ни один паршивец не оборвал телефон полиции, чтобы об этом сообщить.

— Вот это я как раз легко могу представить. — Рик потрогал упершееся в пластик острие крюка. — А я считал, что Делит гуманно обращается со своими подопечными. — Он глотнул кофе. — Отдам, пусть поищут отпечатки пальцев.

— Глядите-ка, — произнес Берни, обращаясь к кому-то, кого я не знал, — какие гениальные идеи приходят людям в голову!

Рик запустил в него крышкой от кофейной кружки. Мой напарник рассмеялся. Людей иногда невозможно понять, но меня это нисколько не волнует.

Когда мы вернулись домой, на землю спустилась ночь — так выражаются люди; мне же кажется, что ночь, наоборот, поднимается от земли и небо тускнеет последним. И еще: даже в доме ночь и день пахнут по-разному. Но все это не важно, а важно то, что кто-то худой, в темной одежде, с худощавым лицом и кротко остриженными черными волосами стоял, скрываясь в тени перед нашей дверью. Берни сначала его не увидел, а я заметил. Выскочил из «порше», бросился вперед, уловил запах, узнал и замедлил бег. Сзади подошел Берни.

— Кого-нибудь ищете? — спросил он.

— Вас. Вас и Чета.

— Я вас знаю? — поинтересовался напарник.

— Вот так всегда, — отозвался Попо.

 

7

— Видимо, никто не знает вас настоящего? — предположил Берни.

— Я бы не стал ставить вопрос именно так, — ответил циркач. — Скорее никто меня не узнает без костюма.

— А разве это плохо? Может, даже полезно.

— Что вы имеете в виду? — удивился клоун.

— Играть роль незнакомца с людьми, которые считают, что они вас знают, — объяснил мой напарник.

— Мне от этого никакого проку, — пожал плечами Попо.

Берни слегка наклонил голову — иногда, не знаю почему, он таким образом смотрит на людей. И еще я понятия не имел, о чем они рассуждают. Меня немного мучила жажда — последствие съеденных «медвежьих когтей». Следовательно, пора войти в дом. Я немного подтолкнул Берни, совсем слегка. Попо повернулся ко мне.

— Это правда, что говорят о Чете — о его способностях следопыта?

— Почему вы спрашиваете?

— Хочу вас нанять, — ответил Попо.

— Для чего?

— Найти Ури, разумеется. Чтобы он вернулся целым и невредимым.

— Этим занимается полиция.

— Может быть.

В конце улицы блеснули фары. Машина приблизилась к нам, остановилась, развернулась и уехала.

— Пойдемте в дом, — пригласил Берни.

Мы устроились на кухне: я у миски, наполненной, как я люблю, до краев свежей водой; Берни на своем обычном стуле с одного конца стола; Попо — на стуле с другого, где раньше сидела Леда. Теперь там никто не сидит: когда приходит Сьюзи, выбирает один из боковых стульев, поближе к Берни.

— Какова ваша такса? — спросил Попо и полез в карман пиджака, как обычно делают мужчины, перед тем как появиться чековой книжке.

— Мы это обсудим, — ответил напарник, и чековая книжка осталась в кармане. Ох, Берни, бери гонорар — наши финансы в таком плачевном состоянии. — Сначала хотелось бы узнать поподробнее, почему вы недовольны полицейским расследованием. — Нам-то это надо? Пусть думает все, что ему угодно. Разве нельзя просто наняться на работу, вскочить в машину и заняться делом?

— Я не сказал, что недоволен, — заметил Попо.

— Так пусть дело остается в их руках. Сержант Торрес весьма грамотный полицейский.

— Я не чувствую настойчивости в его подходе.

— Таков его стиль.

Попо потер щеку. У него были высокие скулы, и, возможно, для человеческого самца он был вполне недурен собой, хотя до Берни ему, конечно, далеко.

— Я не могу сидеть сложа руки. Если вы мне не поможете, порекомендуйте, кто возьмется за дело.

Мне очень не понравились его слова.

— У вас-то каков интерес в этом?

Попо застыл — весь, кроме рук, которые слегка подрагивали.

— Я считал это очевидным.

Берни помолчал. Берись за работу!

— Мы беремся за работу, — заключил мой напарник. — Задаток — пятьсот долларов.

И вот наконец явилась на свет чековая книжка. Попо начал писать.

— Спасибо. Я…

— Надеюсь, вы все обдумали, — перебил его Берни.

Рука с ручкой замерла.

— Что вы хотите сказать?

— Предположим, Ури не хочет, чтобы его находили.

— Как?

— Полковник Драммонд уверен, что он попал под влияние защитников прав животных.

— Невероятно. Ури, как я вам уже говорил, был и остается самым гуманным из всех дрессировщиков. И циркачом до мозга костей.

— Похоже, это и могло послужить источником напряжения, — предположил мой напарник.

Я вполне представлял, что такое «напряжение», — сам испытывал его сейчас в ожидании, пока ручка не возобновит движение, продолжая выписывать чек.

— Между кем? — удивился Попо.

— Я говорю о внутреннем напряжении, — пояснил Берни. — Наверное, не так легко оставаться одновременно и гуманистом, и циркачом.

На лице Попо появилась враждебная гримаса. Я, готовый ко всему, подобрался.

— Вы сам говорите как защитник прав животных.

Я знаю много человеческих специальностей: например, «тюремный надзиратель» или «детектив убойного отдела», — но «защитник прав животных» — это что-то новенькое. Берни не стал ни отрицать, ни настаивать, а вместо этого попросил:

— Опишите мне анкус Ури.

— Анкус Ури?

— Бычий крюк, слоновье погоняло — вы должны знать это название.

— У Ури не было никакого анкуса, — ответил Попо. — Он давно от него отказался.

— Как же ему удавалось подчинять себе Пинат.

— Почему вы употребляете прошедшее время?

— Извините.

— Вы считаете, что он мертв? — Голос клоуна слегка задрожал. Такое иногда происходит, перед тем как люди начинают плакать.

— Нет, — ответил мой напарник.

— Или у вас есть основание считать, что он умер?

— Нет. Просто оговорка. Как Ури удается контролировать Пинат?

— Он с ней разговаривает.

— И что он ей говорит?

— Всякие разности, — ответил Попо. — «Подними ногу, вот так, выше, молодец, девочка». Или: «Прокати-ка своего дружка», — это когда он просит подцепить его хоботом и посадить на спину. Еще есть сигналы и команды руками и поощрение угощением.

Угощение? Я пытался свести воедино все, что они обсуждали, но у меня не вполне получалось. Может, Берни собирается пойти к шкафчику на кухне над раковиной, где лежит угощение?

— Что за угощение? — спросил напарник.

— Бананы и сдобные крендельки ее самое любимое лакомство.

Бананы я не очень уважаю, а вот крендельки давайте — всегда пожалуйста. Я ждал.

— Не забывайте, — продолжал клоун, — Ури работал с Пинат с самого ее детства.

— Насколько ценна слониха?

— В каком смысле?

— Сколько пришлось бы отдать денег, чтобы ее купить?

— Цирковое животное? Полагаю, много. Но вместе с ней пришлось бы купить и Ури. Другой дрессировщик должен начинать все сначала. И еще не факт, что у него получится со взрослым слоном.

— Полковник Драммонд сказал, что слона можно приобрести за десять тысяч.

— Полковник Драммонд, — Попо откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, — из тех людей, кто знает всему рыночную стоимость, но не представляет реальной ценности.

Рыночная стоимость и реальная ценность… Я попробовал было дойти до смысла его слов. Повертел, повертел в голове и выбросил.

— Сколько времени вы работали у него? — спросил Берни.

— Шесть лет, — ответил клоун. — Только я работал не у него. Я работал в цирке.

— Которым владеет он?

— Который он унаследовал.

— А до этого состоял на военной службе?

Попо рассмеялся — но не тем обычным человеческим смехом, звук которого мне так нравится, а жестким, с металлическими нотками.

— Разве можно считать военным кентуккийского полковника?

— Вы, кажется, не слишком его жалуете?

— У нас приемлемые рабочие отношения.

— А у Ури какие с ним отношения?

— Деловые.

— Вы с Ури вместе начинали работать?

Попо покачал головой.

— У Ури был собственный маленький цирк, который Драммонд выкупил лет десять назад.

— И таким образом Ури превратился из хозяина в наемного работника?

— Но очень квалифицированного и незаменимого.

— Как Ури перенес перемену?

— В своей обычной манере — как старомодный джентльмен, — ответил клоун. — Не понимаю, куда вы клоните своими вопросами.

— Когда исчезает человек, первое, что мы пытаемся выяснить, кто его враги.

— Драммонд не враг.

— А кто враг?

— Тогда нет врагов.

— Какие у него отношения с родными?

— У него нет родных, кроме меня. Мы с ним семья, если вы способны это понять.

Берни отлично умеет кивать, и у него на разные ситуации заготовлены различные виды кивков. На этот раз он ограничился легким, едва заметным движением головы вверх-вниз. Что это означало? Я не был вполне уверен. Но Попо как будто успокоился и разнял скрещенные на груди руки.

— Что можно сказать о Пинат? У нее были враги?

— Вы серьезно спрашиваете?

— Не очень, — признался мой напарник. — Но если враги все же были, им лучше поостеречься.

— Почему?

— Слоны никогда ничего не забывают.

Вот оно как! «Слоны никогда ничего не забывают»? Где-то я это уже слышал, но не могу припомнить. Что ж, по тому, что сказал Берни, получается, что слоны в некоторых отношениях лучше, чем… Мой ум вышел из повиновения, отказываясь размышлять в этом направлении.

— Трудно представить мужчину среднего возраста, который не нажил себе врагов, — продолжил Берни.

Попо пожал плечами. Мне понравилось, как он это сделал. Если честно, вообще нравилось, как он двигался.

— Ури — особенный человек. — Глаза Попо слегка затуманились, голова поникла. Есть! Он взялся за ручку и подписал чек. — Вот почему я хочу, чтобы вы немедленно приступили к расследованию.

— Считайте, что приступили. — Берни взял чек и, не взглянув на него, спрятал. — Как идут дела в цирке?

— Детям мы по-прежнему нравимся.

— Я имею в виду финансовое положение, — уточнил мой напарник.

— Об этом надо спросить Драммонда. — Клоун поднялся. — Что от меня еще требуется?

— Нам нужны фамилии всех защитников прав животных, которые имели дело с Пинат.

— Почему вы решили, что такие были?

— А разве не было?

Клоун отвернулся.

— Надя Уорт.

— Кто такая?

— Одна из фанатичек, требующих закрыть представления с участием зверей. Они следуют за нами из города в город, пикетируют почти каждое представление. Ури однажды встретился с ней, и она отстала.

— Как ему это удалось?

— Он продемонстрировал ей свои методы.

— Как нам ее найти?

— У нее есть сайт в Интернете — «Свободу всем животным», — ответил Попо. — Но, уверяю вас, вы лаете не на то дерево.

Как это так? Я лаял под очень многими деревьями, но еще не случалось такого, чтобы выбрал не то, какое надо. Запах белки я чую безошибочно.

— А на какое надо лаять? — спросил Берни.

— Не знаю.

Интересные дела. Я всего пару раз слышал, как лает Берни, — например, на вечеринке, после того как мы окончательно разобрались с делом Мендеса-младшего — расскажу об этом как-нибудь в другой раз, — но никогда не случалось, чтобы он лаял на деревья. Неужели это сейчас произойдет? Я приготовился слушать.

— Еще нам нужна качественная фотография Ури, — продолжил мой напарник. — Спокойно, старина! — Хоп! Не знаю, как это вышло, но я уже стоял на задних лапах, положив передние на стол.

Попо полез в карман пиджака и достал снимок. Берни взял фотографию и прилепил ее на дверцу холодильника. На ней был изображен пижон с усами ниточкой, которого мы видели на видео, — тот самый, что укладывался под приподнятую стопу Пинат. Он стоял, подняв руки в своем блестящем цилиндре.

— Ему всегда аплодируют стоя, — заметил Попо.

Вскоре мы приступили к работе. Берни — за рулем, я — на соседнем сиденье. Свернув с шоссе, мы оказались в незнакомой мне части города. Темные улочки блестели, словно прошел дождь, и нам никто не попадался на пути. Я принюхался — сухой прохладный воздух поступал из пустыни. Ночью все выглядит по-другому — например, вспышка выстрела ярче, чем днем. Я много раз видел вспышки выстрелов, только не сегодня. Стреляют далеко не всегда — это случалось лишь тогда, когда мы распутывали мои любимые дела.

— Надо же, они собираются пожениться, а этот проходимец… — бормотал Берни. Такое бывает с людьми. В их головах постоянно что-то теплится и иногда пробивается наружу. О чем говорил напарник? Проходимец — плохой человек, но кто именно, я понятия не имел. Я поерзал и положил лапу ему на колено.

Мы свернули на улицу, застроенную кирпичными домами. Одни стояли совершенно темными, в других кое-где горел свет.

— Склады, — объяснил Берни. — Сюда когда-то подвели железную дорогу, которая стала началом конца старого Запада.

Мы миновали кафе — немногочисленные посетители расположились за выставленными на улицу столиками — и остановились перед зданием, где на лестнице у входа сидели мужчина и женщина.

Теперь здесь селятся художники, или, может, они уже съезжают, а селятся битники, — не страшно: нам приходилось иметь дело и с художниками, и с битниками, и ни те ни другие не баловались с оружием.

Мы вышли из машины и приблизились к лестнице. Мужчина и женщина посмотрели на нас. У обоих были на голове ирокезы. Кто же они: художники или битники? Я не мог сообразить. Ирокезы — это индейцы. Мы знакомы с индейцами, например, с шерифом Томом Флинтом из округа Окотилло, но у него волосы почти такие, как у Берни — торчат во все стороны.

— Кого-нибудь ищете? — спросил мужчина.

— Мы-то? Ищем, — кивнул Берни.

— «Мы»?

— Чет и я.

— А Чет, как я понимаю, ваша так называемая собака?

— Я бы не стал формулировать подобным образом, — возразил мой напарник.

— Нет? — удивился мужчина. — А как бы вы сформулировали?

Я из тех псов, которым нравится любой человек, который мне встречается — даже некоторые преступники и бандиты, — но слова этого чувака показались мне против шерсти. Хотя я никогда не понимал, что значит «против шерсти», — в какую бы сторону мою шкуру ни чистили, это всегда полезно и приятно.

— Я мог бы сформулировать так, как понравилось бы вам, — продолжал Берни, — и мы бы стали навеки друзьями, но нет времени. — Он повернулся к женщине. — Мы ищем Надю Уорт.

Она ответила долгим взглядом, но не произнесла ни звука. На ее лице ничего не отразилось, но она занервничала — от меня этого не утаить.

— Надя не общается с эксплуататорами животных, — вставил мужчина.

— Рад слышать, — усмехнулся Берни, — но, может, она сделает исключение, тем более что речь идет об угрозе жизни животного?

— В чем дело? — спросила женщина.

— Вы Надя?

Она кивнула.

Напарник показал ей нашу лицензию; нервный чувак тоже захотел взглянуть и вытянул шею.

— Нам было бы удобнее поговорить наедине, — заявил Берни.

Я рассмотрел уши Нади: прижаты к голове и великоваты для людей, но это, не знаю почему, мне всегда нравится. В одном блестело несколько серег, в другом ничего не было.

Мужчина поднялся.

— Если вы вообразили, что это хорошо — воспитывать животных так, чтобы они только и умели пресмыкаться перед нами, то вы глупец и опасный тип.

Я не понимал, из-за чего весь сыр-бор, но мне почему-то захотелось укусить этого молодца.

— А вы предпочитаете общаться только с представителями своего вида? — спросил Берни.

— Я этого не утверждал, — ответил парень. — Человечество — раковая опухоль на теле Земли. — Он повернулся, взбежал по ступеням, скрылся в доме и захлопнул за собой дверь.

— Ваш приятель недоволен, — заметил мой напарник.

— У него обостренное чувство справедливости.

— У меня тоже, — парировал Берни. — Поэтому мы здесь. Вы знаете Ури Делита?

Взгляд Нади скользнул в сторону и остановился на мне. Я часто замечал, что, когда люди смотрят на меня, у них меняется выражение глаз — наверное, им хочется меня погладить. Мой хвост качнулся из стороны в сторону, но не размашисто, совсем немного. Выражение глаз Нади осталось прежним. Она снова повернулась к Берни.

— Я бы не сказала, что знаю его. В лучшем случае совсем поверхностно.

— Как вы познакомились? — задал вопрос напарник.

— Я председательствую в нашем комитете по вопросам цирка.

— И?..

— И в связи с моей работой встречалась с ним несколько раз.

— Надо понимать, когда пикетировали их цирк.

— У меня на это есть полное право.

— Нисколько не возражаю, — кивнул Берни. — О чем вы говорили?

— О нашей позиции, — ответила Надя. — То есть позиции нашей организации по поводу цирковых животных.

— У Делита репутация гуманного дрессировщика.

— Не имеет значения, — отрезала Надя. — Сама идея, что можно дрессировать животных, вызывает отвращение.

— А на мой взгляд, есть существенная разница между дрессировщиками, пользующимися анкусом, и такими, как Делит, которым это приспособление не требуется.

— Если Делит вам сказал, что работает без крюка, он лжец — все пользуются крюком.

— Вы пытались убедить его отказаться от этого орудия?

— Пыталась убедить бросить его так называемую «профессию».

— Удалось?

Надя фыркнула. Я тоже так умею. И лошади умеют. Лошади вообще-то отдельная тема, обсудим как-нибудь в другой раз, а люди фыркают по-особенному, когда у них что-то не получается.

— Вы повздорили? — спросил Берни.

— Я бы не сказала, — покачала головой Надя. — Разговор происходил совсем не так, как иногда с другими циркачами.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Около шести месяцев назад. Цирк дважды в год гастролирует на нашей ярмарочной площади.

— Сейчас он в городе.

— Я в курсе. Некоторые из наших завтра туда собираются.

— А свидетель утверждает, что Делит продемонстрировал вам свои методы и убедил прекратить пикетирование.

— Ваш свидетель ошибается.

— Планируете завтра повидаться с Делитом?

— Конечно, постараюсь. Не в наших правилах прекращать нажим. Ставки слишком высоки.

— О каком нажиме вы говорите?

— О любом, который может потребоваться. — Надя твердо посмотрела на Берни.

— Включая насилие?

— Без комментариев.

— Я не репортер, — отрезал мой напарник. — Я частный детектив, расследующий преступление, и «без комментариев» меня не устроит.

— Какое преступление?

— Вы, случайно, не встречались с Делитом не полгода назад, а недавно — например, вчера вечером?

— Абсолютно точно не встречалась.

— Ну если не вы, то ваш сердитый друг или кто-то другой из вашей компании.

Надя мотнула головой.

— Нет. Куда вы, собственно, клоните?

— Хочу спросить: может, сила вашего убеждения больше, чем вы утверждаете?

— Не понимаю.

— Уж не склонили ли вы Делита перейти на вашу сторону?

— Если бы.

Берни посмотрел на дом.

— Или продолжаете убеждать?

— В ваших словах нет смысла.

— Я бы хотел заглянуть внутрь.

— Исключено.

— Если потребуется, могу привести сюда полицейских с официальным ордером.

— Но с какой стати? Что происходит?

— Ури Делит пропал, — признался мой напарник.

Надя рассмеялась, и это был второй неприятный смех из тех, что я услышал в этот день.

— Вы полагаете, что я имею к этому отношение? Обыскивайте!

— Пинат тоже пропала, — добавил Берни.

Надя перестала смеяться. Взгляд стал отсутствующим. Мы, я и Берни, всегда внимательно следим, что творится у человека с глазами.

 

8

Мы вошли в дом. Надя жила на верхнем этаже в маленькой квартирке со множеством комнатных растений. Запах еды, которую здесь готовили, был явно мне не по вкусу — случалось ли со мной раньше нечто подобное? Но самое главное — в доме не оказалось Ури Делита.

— Под кровать заглядывать будете? — спросила Надя. — Половые доски станете отрывать?

— Если бы он был здесь, Чет бы уже знал, — ответил Берни.

Надя повернулась ко мне.

— Вас не смущает, что вы эксплуатируете это животное?

— Не думаю, что Чет считает свою работу эксплуатацией, — ответил мой напарник.

— Вы себе льстите. Ведь таково назначение домашних собак — льстить людям.

Что она несет? Я понятия не имел, и мне было совершенно неинтересно. Мы находились на работе. Так где же Делит? Я принюхался. Учуял Надю, ее нервозность, мышиный помет, что-то в кастрюле на плите, но больше ничего.

— …обсудим это как-нибудь в другой раз, — говорил тем временем мой напарник. — А сейчас нам нужна ваша помощь.

— Мне больше нечего вам сказать. Я не имею отношения к исчезновению Делита и ничего о нем не знаю.

Берни подошел к плите.

— Что это у вас варится? — Под кастрюлей трепетал яркий голубой огонек. Мне всегда нравилось смотреть на пламя.

— Чили, — бросила Надя. Я знал чили, но то чили, которое я знал, имело совершенно иной запах, от которого хотелось немедленно сунуть в тарелку нос. Надино чили пахло не так.

— По-вегетариански? — спросил Берни.

— Разумеется, — ответила она.

Напарник повернулся к ней.

— Может, вам и плевать на то, что Делит в опасности. Но как насчет Пинат?

Надя повернула ручку на плите, и яркое голубое пламя исчезло.

— Вы уже все осмотрели?

— Нет, а может, вы не тревожитесь о Пинат, потому что точно знаете, где она находится?

Надя сняла кастрюлю с плиты и поставила в холодильник.

— Нет.

— В таком случае вас должна беспокоить судьба слонихи.

Надя закрыла дверцу холодильника, но я успел заметить целый ряд яиц. Люблю яйца — Берни всегда подмешивает их в мой корм.

— Мне больше нечего сказать.

— Если вы хотите, чтобы Пинат вернулась живой и здоровой, мы с Четом — ваша главная надежда.

— Живой и здоровой? — переспросила Надя. — Это не про цирковых слонов.

Напарник открыл рот, собираясь что-то сказать, но промолчал. Такое с людьми бывает, но с Берни еще не случалось. Мы направились к двери, Надя — за нами. Отперла замок, и мы вышли в коридор — сначала Берни, затем я. Надя закрыла за нами дверь, но до этого я успел почувствовать мимолетное прикосновение — она очень быстро провела рукой по моей спине.

Когда мы вернулись в «порше», Берни долго молчал. Затем подытожил:

— Сценарий номер один: Надя перетянула Делита на свою сторону, и они куда-то увезли Пинат. Если это так, он вскоре объявится с какой-нибудь бредовой историей. — Ай-ай-ай, бредовые истории и раньше возникали в наших самых запутанных делах. — Сценарий номер два: мы имеем дело с похищением, спланированным Надей… — Голос Берни замер. Я поудобнее свернулся на сиденье. Встречные фары освещали лицо моего напарника. — Сценарий номер три: это похищение, но спланированное…

И дальше в том же духе. Но я уже был в стране грез. Мне показалось, что Берни сказал «эксплуатация». А как же быть с любовью. Или это мне только приснилось?

Когда я проснулся, передо мной предстал удивительный вид: залитое светом гигантское колесо обозрения. Затем, когда мои глаза окончательно открылись, все погрузилось во тьму. Вот это фокусы! Я огляделся — мы ехали по кольцевой дороге вокруг ярмарочной площади и приближались к задним воротам. Они были открыты, и с территории выезжали машины. Мы завернули внутрь. Из сторожки вышел охранник и поднял руку. Не тот наш охранник Даррен Куигли, коротышка с налитыми кровью глазами и зубочисткой. Этот был здоровущий, а белки его глаз оказались на удивление белыми.

— Мы закрываемся.

— Извините, нам нужен Даррен Куигли, — сказал Берни.

— Он больше здесь не работает.

— Вот как? Можете дать его адрес, куда послать ему вознаграждение.

— Вознаграждение? — удивился новый охранник.

— Я потерял часы, — на ходу придумывал Берни. — Он мне их вернул. И я пообещал, что следующий чек выпишу ему в качестве вознаграждения.

Страж ворот посмотрел на часы моего напарника — обычные, а не те, что достались Берни от дедушки и были нашей самой большой ценностью, — затем перевел взгляд на меня, потом на машину, которая в этот момент, как с ней иногда бывает, затряслась.

— Скромного вознаграждения, — уточнил Берни.

Охранник протянул руку.

— Я могу ему передать.

— Спасибо, — покачал головой Берни, — не хочу вас затруднять.

Охранник несколько раз моргнул. Мне нередко приходится видеть, как моргают люди. Интересно, отчего это происходит? Может, ломается что-то внутри, как у нашей машины? Откуда у меня эта мысль? Не означает ли она… Но дальше я не продвинулся, словно тенью накрыло. А охранник между тем сходил в сторожку и принес клочок бумаги.

— Благодарю вас за хлопоты. — Берни взглянул на бумажку и протянул охраннику доллар. По крайней мере я надеялся, что не больше. Сам я, даже на близком расстоянии, не очень различаю купюры. Что это за типы на картинках? Жуткой наружности — наверняка все, как один, преступники.

Охранник коснулся рукой козырька, и мы уехали. Но что-то заставило меня обернуться. Страж ворот был в сторожке и кому-то звонил по телефону.

Долина вечна и простирается во всех направлениях. По ночам небо становится темно-бордовым, и лишь немногие звезды просвечивают сквозь эту пелену. Мы выехали на магистраль, оставили позади высотные дома центральной части города и направились в Южную Педройю. Я всегда догадываюсь, когда попадаю туда, — по дыму, который не перестает куриться, и по запаху, который напоминает долго пролежавшие на солнце яйца. Иногда там еще случаются вспышки огня. Одна была совсем такой, будто в небе стреляли. Берни потрепал меня по загривку.

— Приятный вечерок, старина.

Уж это точно: темно-багровый, отдает тухлыми яйцами и озаряет сверху вспышками выстрелов. Больше не о чем и мечтать. А уж тем более тому типу, к которому мы ехали, приятель.

Мы катили по улице, которая выглядела так, словно ее изначально замостили с трещинами на проезжей части; окна большинства окаймлявших дорогу маленьких, ветхих домов были забиты досками. Берни остановился перед одним из строений — коричневым, а может, желтым цементным кубиком, в переднем окне которого мерцали голубые отсветы от экрана телевизора. В замусоренном дворе ветер носил обрывки бумаги и пластика. Берни повернулся ко мне и приложил палец к губам. Это означало, что нам надо вести себя тихо.

Мы вышли из машины, причем я спрыгнул на землю совершенно бесшумно. А Берни, открывая дверцу, что-то задел, скорее всего мусорный бак. В окне дома на другой стороне улицы появилось лицо и тут же исчезло. Мы подошли к окну на фасаде цементного кубика. Шторы были задернуты, но не до конца, и нам удалось разглядеть Даррена Куигли. Он с банкой пива в одной руке и сигаретой в другой устроился в одних трусах в большом мягком кресле, и на его дряблом лице и тощей груди играли голубые отблески телеэкрана. Сам телевизор я не видел, но по звуку определил, что Даррен смотрит передачу Национальной ассоциации гонок на серийных автомобилях. Мы, я и Берни, тоже иногда переключались на этот канал, только долго не выдерживали — это я о себе говорю, потому что меня сразу начинало клонить в сон. Мы двинулись к двери, и Берни постучал. Изнутри доносился рев автомобильных моторов. Напарник постучал громче. Моторы стихли.

— Кто там?

— Друзья, — ответил Берни.

Раздались звуки шагов. Все ближе и ближе к двери, и человек остановился.

— Что за друзья?

— У каждого человека есть друзья, — рассудительно заметил напарник.

— Джокко? На тебя вроде не похоже.

— Мы друзья еще лучше, чем Джокко.

— У меня нет друзей лучше, чем Джокко.

Берни замолчал. Я ведь, кажется, упоминал: если собираются несколько человек, Берни всегда самый умный, — следовательно, и молчание в данном случае было самым правильным поведением. Дверь приоткрылась — совсем немного, поскольку ее удерживала цепочка. Выглянул Даррен — глаза остекленевшие, тяжелое дыхание сильно отдает пивом.

— Я вас не знаю, — бросил он.

— Знаете, — возразил напарник. — Чета вы должны помнить.

Даррен покосился на меня и снова перевел взгляд на Берни.

— Вы тот проходимец, благодаря которому я лишился работы.

— Вот об этом мы и хотим с вами поговорить.

— Чувствуете себя виноватым? Не поздновато ли?

— Насчет виноватого не уверен, но никогда не поздно что-то исправить.

— Как?

— Уладить недоразумение.

— Полагаете, полковник вернет мне работу? Вы его не знаете.

— Справедливо, — кивнул Берни. — Но не исключено, что вы можете нас кое в чем просветить.

Даррен прищурился. Сощуренные в щелочки остекленевшие глаза — зрелище не из приятных.

— Чего вы добиваетесь?

— Ничего. Просто хотим, чтобы в итоге все сложилось как надо.

— Я вспомнил, — заявил бывший охранник. — Вы тот легавый, который все разнюхивает.

— Я бы предпочел быть ищейкой, которая все находит, — поправил его мой напарник.

— Это как?

— Пораскиньте мозгами.

Глаза у Даррена забегали, и я почувствовал, как мысли крутятся в его голове.

— Не буду, — наконец ответил он. — Я меньше всего склонен сейчас к трепу. — Он попытался закрыть дверь, но Берни своим коронным приемом вставил мысок ботинка в щель. Я всегда радуюсь, когда он это проделывает.

— Какого черта? — возмутился Даррен.

— Простите за трепотню, — извинился напарник. — Называйте меня как угодно, и пусть вас это больше не волнует. Вообще ни о чем не волнуйтесь. Можно нам войти с холода?

— С холода? Вы о чем? Температура уже несколько недель не опускается ниже восьмидесяти градусов. — Даррен высунул руку попробовать воздух, и я доверил напарнику схватить его за запястье — Берни был к нему ближе, чем я. Бывший охранник немного повырывался, но что толку — он был хиляк, а Берни — это Берни. Да и я, откровенно демонстрируя нетерпение, рыкнул. Вскоре мы уже были у него в конуре.

Да что я говорю: какая там конура? Передняя комната была настолько мала, что у меня сразу возникло желание уйти. Коридор уводил куда-то в темноту… но вот удача — запах чипсов «Читос». Могло быть хуже. Мы сели: Даррен в кресло, Берни на ручку продавленного дивана, я на пол. «Читос» тоже были на полу рядом с ножкой кресла, по соседству с пустыми банками из-под пива. И высыпались из пакета. Везет же мне, скажу я вам.

— Может, вырубим телевизор? — предложил мой напарник.

— Зачем? — испугался Даррен. — Этот ящик с плоским экраном стоил мне уйму денег.

— Я имел в виду, выключим, чтобы можно было друг друга слышать.

— Жаль — лучшие моменты гонок, — проворчал бывший охранник, но телевизор выключил, и комната погрузилась в темноту.

— А свет зажечь слабо? — поинтересовался Берни.

— Не зажигается.

Сошлись на том, что телевизор включили, но без звука. Маленькие машинки совершали круг за кругом.

Берни улыбнулся хозяину, и его зубы в свете телеэкрана блеснули голубизной.

— Как дела, Даррен? — спросил он.

— Не очень.

— Но по крайней мере у вас есть друг в лице Джокко.

— Это правда.

— Он, случайно, не из активистов защиты прав животных?

— Что?

— Чем Джокко зарабатывает на жизнь?

— С Джокко все в порядке, о нем не беспокойтесь.

— А с вами? Вы не активист защиты животных?

— Что это такое?

— Люди, которые, например, считают, что звери не должны выступать в цирке.

— Что за цирк без зверей?

Я понимал, что это допрос, — не на одном присутствовал в свое время. Но имел ли он успех? Трудно сказать. Я на дюйм придвинулся к «Читос».

— Вы знаете Надю Уорт?

— Никогда не слышал о такой.

— А как насчет СВЖ — организации под названием «Свободу всем животным»?

— Что «как насчет»?

— Имели с ней дело?

— Никогда о такой не слышал. — Даррен потянулся за пивом и, откинув голову так, что обнажилось горло, сделал из банки большой глоток. Не знаю почему, но мне всегда интересно наблюдать, если передо мной обнажают горло.

— Послушайте, Даррен, проблема в том, что в ваших словах нет смысла, а когда такое случается, мы, я и Чет, задаем вопросы до тех пор, пока он не появится. Поэтому, если вы хотите, чтобы наша беседа стала последней, постарайтесь говорить толково.

— О чем?

— О Пинат и Делите. Только правду, а если врете, то хотя бы так, чтобы мы не могли вас поймать.

— Ничего я не вру. — Даррен снова изрядно отхлебнул пива — во всяком случае, у него был такой вид, будто он собрался сделать приличный глоток. И вдруг Берни потянулся к нему, сокращая и без того небольшое расстояние, и тыльной стороной ладони вышиб из его руки банку. Она кувырком полетела в сторону, разбрызгивая капли пива, отсвечивавшие в лучах телевизора голубым, — красивое зрелище.

— Какого черта?! — вскричал бывший охранник, поднимаясь с кресла. Я тоже встал на лапы, и он тут же сел. А я, поскольку уже стоял, заодно слопал пару чипсов. Они оказались даже вкуснее, чем мне запомнилось.

— Вы упускаете одно, — продолжал Берни, — и упускаете, потому что не хотите как следует подумать: мы на вашей стороне.

— Да, это мне в голову не приходило.

— В отличие от полковника, который не на вашей стороне. Он и не может быть на вашей стороне, поскольку думает, что вы либо заснули на дежурстве, либо вообще покинули свой пост. Мы же считаем, что вы лучше, чем он думает.

— Чертовски правильно.

— Поэтому вам остается только одно: рассказать о себе, но хорошем.

— Хорошем?

— Таком, что не заснул и не покинул свой пост, — объяснил мой напарник. — О том, что бдит. Что нам поведает этот парень?

Даррен провел языком по губам.

— Тот, что бдит? — Иногда по глазам людей заметно, что им нравится разговор. Это был как раз тот случай. — Поведает, что было на самом деле, черт возьми. Говорят, этот полковник вообще не полковник — можете поверить?

— Легко, — кивнул мой напарник. — Только давайте вернемся к вам бдительному.

— Бдительному? — повторил Даррен и, повернувшись к Берни, несколько мгновений выдерживал его взгляд. — Я бдительный, не засыпаю на работе и не покидаю свой пост. Со мной надежно как в банке.

Значит, мы пойдем класть деньги в банк? Жизнь как будто налаживалась. Дело оказалось перспективным.

— Вы меня убедили, — кивнул мой напарник. — Но, как я догадываюсь, с бдительным прошлой ночью случилось что-то необычное.

Бывший охранник быстро покосился на Берни.

— Соображаете.

Напарник пожал плечами. Иногда он при этом говорит: «Пустое», — но на этот раз не сказал, а просто предложил:

— Рассказывайте.

Даррен набрал в легкие воздуха и медленно выдохнул. Этот жест всегда что-нибудь да значил, только я не мог вспомнить, что именно.

— Все проклятый Джей Би, — проговорил он.

— Кто такой Джей Би? — спросил Берни.

— Виски «Джим Бим», будь оно неладно. Слышали?

— Да.

— Дело в том, что у меня к нему слабость.

— Не у вас одного.

Даррен поднял голову.

— Разве?

— Точно.

Охранник придвинулся к Берни, словно решил, что теперь они заодно.

— Поверьте, я на работе не пью.

— Верю.

— Ну почти не пью.

— Все не без греха.

— А если пью, то только пиво.

— Разумный выбор.

— Но прошлой ночью вышло что-то несусветное.

— Не повезло.

— Можно сказать и так. Я дежурил в свою смену, все было спокойно, оставалось всего несколько часов. И тут ко мне пришли.

— Пришли?

— Да. — Даррен замолчал, несколько раз глубоко вздохнул и покачал головой.

Берни посмотрел на часы.

— Вы не будете против, если я спрошу, кто именно пришел?

— Мой знакомый Джокко.

— Ваш друг?

— Лучший. Если у него затишье, он иногда ко мне заглядывает. Я имею в виду его работу.

— Что за работа?

— Он специалист по улаживанию конфликтов.

— Каких конфликтов?

— Каких угодно.

— Чьи конфликты он улаживает?

— Думаю, любого, кто платит. Он, как теперь выражаются, консультант.

— Консультант по улаживанию конфликтов?

— Точно.

— И вот прошлой ночью не случилось никаких конфликтов, и он заявился к вам с бутылкой «Джей Би», — подытожил мой напарник.

Даррен слегка откинулся назад и теперь был дальше от Берни.

— Вы чертовски догадливы.

— Не преувеличивайте. Потом вы с Джокко пропустили по рюмочке или по две.

— Да.

— А может, по три или по четыре?

— Должно быть, еще больше.

— Почему вы решили?

— Или я чем-то отравился. Помню только, как очнулся на полу сторожки и меня выворачивало наизнанку.

— Джокко был еще с вами?

— Нет. Я остался один. Но не надолго — едва успел прибраться, как нагрянули полицейские. Я сказал им истинную правду: ничего не видел и ничего не слышал.

— С этим не поспоришь. Они вас, случайно, не спрашивали, не закладывали ли вы за воротник?

— Нет.

— Подфартило.

— Ага.

— С тех пор вы поддерживали связь с Джокко?

— Нет. Но он за меня горой.

— Откуда вы знаете?

— Боже, а я-то решил, что вы умный. — Даррен помахал пальцем перед носом Берни. Кто в прошлый раз позволил себе подобный жест? Ах да, Простак Бадрицио. Теперь он дробит под палящим солнышком щебень. — Потому что никто так и не узнал о бутылке «Джей Би», вот откуда, — продолжал бывший охранник. — Джокко не стукач.

— Судя по всему, отличный парень, — согласился Берни. — Кстати, у него есть фамилия?

 

9

Фамилия Джокко оказалась такая, что я сразу ее забыл. Однако запомнился факт, что жил он в пикапе, только вот где, вылетело из головы. Мы покинули Южную Педройю, выехали сначала на одну магистраль, затем на другую, и вскоре высокие дома центра города оказались у нас за спиной. Запах тухлых яиц по-прежнему стоял в носу. Я попытался отфыркаться и при этом издал негромкий, смешной звук, который мне понравился, и я повторил все снова.

— Устал, старина? — спросил Берни.

Устал? Да я полон энергии, готов бежать куда угодно и чувствую себя отлично.

Напарник потрепал меня по холке.

— Понимаю, уже поздно, но воспользуемся случаем, пока утюг горячий, и закончим наше дело.

О нет, только не утюг. Это такая штуковина, которая большую часть времени прячется в кладовке и появляется оттуда, если Берни считает, что его брюки слишком морщатся и в суд в них идти неприлично. Вот тогда за ним нужен глаз да глаз. Хотя пожарные, как оказалось, отличные ребята и возят в своем грузовике большую коробку с лакомствами. Всю оставшуюся дорогу я внимательно следил за напарником. Устал он или нет? Похоже, не устал, если судить по искоркам в его глазах.

Мы съехали с автострады и миновали несколько тихих улочек. В свете фар я заметил, как кошка скользнула в мусорный бак. Ненавижу, когда они вот так шныряют. А следующее, что я понял: мы вернулись на кольцевую дорогу вокруг ярмарочной площади. Показалась сторожка у ворот, и я увидел охранника. Он сидел, задрав ноги на стол, но мы не остановились, а продолжили двигаться вверх по некрутому подъему, с одной стороны которого тянулся забор, а с другой расстилался голый склон холма. Берни притормозил и посмотрел на холм.

— Должно быть где-то здесь.

Мы свернули на изрытую колею, которая шла в сторону холма, поворачивала вокруг большой скалы и возвращалась обратно. И почти сразу обнаружили пикап, стоявший у скалы. Берни остановил машину и заглушил мотор. Мы сидели тихо-тихо, и я слышал щелканье остывавшего двигателя, шум транспорта на дороге и другие звуки города. Но из пикапа не доносилось ничего. Берни, щурясь, всматривался в него. Меня всегда удивляло, как действуют его глаза в ночное время. Он часто повторяет, что им требуется попривыкнуть. Вот и сейчас он тихо проговорил:

— Подождем, пока попривыкнут глаза. — Это означало, что надо сидеть и никуда не рваться. Прошло немного времени, и он решил, что пора. — А теперь пойдем, только тихо, как мыши.

Что за новость? Я немного помедлил и неслышно выпрыгнул из машины. Почему Берни считает, что мыши умеют двигаться бесшумно? И вообще, почему ему хочется, чтобы я был похож на мышь? Сам он, стоило ему вылезти из «порше», тут же наступил на ветку, которая треснула так громко, будто раздался выстрел в ночи. В таких ситуациях мы всегда замираем, замерли и сейчас. Пикап оставался безмолвным и неподвижным. Случалось с вами такое, чтобы во рту появлялся вкус того, что вы раньше съели? Со мной случилось, и пока я ждал, чтобы Берни подал знак отмереть, ощутил аромат «Читос». Мне захотелось еще.

Напарник коротко махнул рукой, мы тронулись с места и направились к пикапу. Но не рядом, а немного растянувшись — методика, которой начали овладевать только недавно. У машины Берни достал тоненький фонарик и посветил сначала в окна, затем в багажное отделение.

— Никого нет дома, — заключил он, обошел пикап, направил лучик света на номерной знак и наклонился. — Запомнить легко: «Джокко-1». — Он разогнулся и посмотрел на холм. — Можешь сказать, почему нельзя назвать это ночью?

Мне ничего не пришло в голову. Мы направились обратно по колее к машине. Я понюхал куст — здесь побывал койот, но довольно давно. Задрал ногу, пометил куст и, пока поливал, смотрел в темно-багровое небо, по которому медленно летел, моргая огнями, самолет. Увлекательное зрелище, оно меня отвлекло, и я чуть не пропустил хруст жестких подошв по земле. Я обернулся — ох, не слишком ли поздно? — из-за скалы появился огромного роста парень и быстро подкрадывался к Берни. Я бросился к нему. Напарник, наверное, меня услышал и повернулся в тот самый момент, когда великан замахнулся каким-то предметом, скорее всего бейсбольной битой. Берни перехватил его руку, но лишь немного изменил направление удара, и бита с отвратительным звуком угодила ему сбоку по голове. Напарник осел на землю. Великан снова замахнулся битой, которую держал обеими руками, словно колол дрова. Я прыгнул и со всего размаху налетел ему точно на спину. Но что это? Он не упал? Все валятся вперед, когда я так наскакиваю. А этот устоял, только покачнулся. Затем извернулся, махнул битой и ударил мне в плечо. Я потерял равновесие и покатился на землю, а великан снова занялся Берни, собираясь обрушить на него биту.

Я опять прыгнул, хотя это был не лучший мой прыжок, потому что одна нога плохо слушалась, но все-таки налетел на него, на этот раз сбоку. Сумел поймать его руку в пасть и не колеблясь сжал челюсти. Большинство людей в такой ситуации кричат, и этот вскрикнул, но скорее от злости, чем от боли. К тому же рука, в которую я вцепился, была не та, что держала биту. Великан попытался вывернуться. Я висел на нем, погрузив зубы в плоть, и ощущал вкус крови. Он поднял биту одной рукой. У него были бачки, нос с горбинкой и злые глаза, на голове повязана бандана в горошек. Я посмотрел прямо в эти злые глаза и, наверное, поэтому не заметил, как стала опускаться бита. А когда заметил, было слишком поздно.

Следующее, что помню: я лежу на земле, а незнакомец, отбросив биту и держась за руку, удирает к пикапу.

Я поднялся и, испытывая головокружение, побежал за ним, но не резво, как обычно, из-за того, что он сделал с моим плечом. Когда он открыл дверцу и забрался в машину, я был уже рядом и нацелился на его ногу. Но не тут-то было — он шарахнул меня дверцей и попал в больное плечо. Я рухнул на землю. Дверца захлопнулась перед моим носом, мотор взревел, и пикап, подняв облако темно-багровой пыли, круто, юзом развернулся и умчался по дороге. Я поднялся и побежал за ним, скорее не побежал, а потрусил, наверное, даже прихрамывая. Но таким образом, если бы потребовалось, я мог двигаться всю ночь. И так бы и поступил, если бы не Берни, которой лежал у дороги. Я замер и повернул назад.

Берни лежал на спине и не двигался. Глаза были закрыты. Я почуял кровь и увидел, как она блестит на виске, но ее натекло не много. Я постоял рядом, подождал, а затем пронзительно, на высокой ноте тявкнул. Это вышло как-то само собой. Потом еще и еще. Ткнулся мордой ему в грудь и услышал, что сердце бьется. Хороший знак. Во время прошлых расследований мне пару раз приходилось наблюдать человеческую грудь без сердцебиения. Я лизнул напарника в лицо. Ну же, Берни, очнись. Очнись, старина. Я перестал лизать и сидел, тяжело дыша. Но что это? Стон, очень тихий. Давай же, старина! Я снова лизнул его в лицо.

Берни опять застонал, на этот раз громче. Его веки, словно трепещущие крылья бабочки, задрожали и поднялись. Глаза напарника меня напугали: они были похожи на глаза людей без сердцебиения, например, несчастной Аделины ди Боргезе, — но затем неописуемым образом изменились, в них будто зажегся свет, хотя они и не стали светлее, и Берни сделался самим собой.

— Привет. — Его голос был таким слабым, что я едва расслышал. — Чет?

Да, это я, Чет, просто и ясно.

— Ты в порядке? — спросил напарник.

Я? Прекрасно себя чувствую — если не совсем тип-топ, то почти. Я снова лизнул его в лицо. Берни издал какой-то звук — может быть, и стон, но с примесью смеха, и его лицо сморщилось, как обычно морщатся лица людей, когда их лижут.

— Ох, — вырвалось у напарника.

«Ох»? Неужели я сделал ему больно? Нет-нет! Я попятился.

— Это не ты, приятель. Резкие движения не самое лучшее в моем положении… — Берни поднял голову, и его лицо исказилось от боли, его как будто скрутило жгутом. Но он все-таки попытался встать. Приподнялся на локтях и огляделся.

— Сукин сын сбежал.

Я гавкнул. Познакомился с этим сукиным сыном, теперь никогда не забуду.

Берни сел. По лицу вновь пробежала тень боли, но он ее поборол. Положил мне руку на плечо и оперся, собираясь встать на ноги. Но это оказалось больное плечо, и я невольно отдернулся.

— Чет, что с тобой? — Берни очень осторожно, едва касаясь, ощупал мое плечо, и его лицо изменилось — оно было таким же выразительным и пугающим, как от боли, только это была ярость. Я почти никогда не видел напарника таким.

— Не беспокойся, его дни сочтены, — пообещал он.

Что мне беспокоиться? Я ничуть не беспокоился. Полностью доверял Берни.

Он поднялся, сам, без моей помощи. Наверное, ему было больно, но он этого не показал. Его лицо совершенно побелело, только под глазами залегли глубокие тени. Он слегка покачнулся, сгорбился, упершись ладонями в колени, и его вырвало.

Ох, Берни! Раньше я никогда не видел, чтобы его тошнило. Почему-то и к моему горлу подкатила тошнота. Я не хотел, чтобы напарник видел, как меня рвет, и забежал за скалу. На земле возникла пахнувшая «Читос» лужица. Возникло желание проглотить все снова, но я, сам не зная почему, удержался. Вместо этого вышел из-за скалы и, возвращаясь к Берни, уже почти не хромая, обнаружил бейсбольную биту. Остановился и гавкнул.

Берни подошел — очень медленно, как наш сосед старик Гейдрих, который, прогуливаясь по своей лужайке, еле волочит обутые в домашние тапочки ноги. Домашние тапочки — предмет моего постоянного интереса, но обсудим это как-нибудь в другой раз. Или уже обсуждали? Берни не очень уверенным движением подобрал биту и посветил фонариком.

— Луисвиллская фирменная бита модели Уилли Макковея, дорогого стоит. — Я не понял ничего из того, что он сказал. Напарник посмотрел на меня. — Надеюсь, этот тип не воспользовался битой против тебя. — Он погладил меня по голове и добавил: — Все-таки, наверное, воспользовался… — Это я понял.

Мы направились к «порше», но ни один из нас не был способен передвигаться в своем лучшем темпе. По пути я заметил лежавший на земле клочок ткани. Подошел и обнюхал. Эге, да это бандана в горошек того великана, вся пропитана его запахом, и вовсе не таким приятным, как у Берни. Мерзким, несвежим, смешанным с другим, тоже мне знакомым. Где же он мне недавно попадался? Точно: сильный, незабываемый — это был запах из клетки Пинат. Я подобрал бандану.

— Что ты там нашел? — спросил Берни.

Я положил бандану к его ногам.

— Отличная работа, — похвалил напарник и достав из кармана пластиковый пакет, запечатал в него бандану. Затем навел луч фонарика. — Пятно крови? Ты его порвал, Чет?

Сзади повеяло легким ветерком, и я не сразу догадался, что это от хвоста. Да, я его порвал. Мы пошли к машине бок о бок, и наша походка хоть немного да обрела обычную пружинистость.

Мы едем домой? Я так считал, пока не увидел большого деревянного ковбоя перед «Драй-Галч стейк-хаус». Люблю «Драй-Галч» и люблю деревянного ковбоя с его лассо и шестизарядным револьвером — этого парня видно издалека. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, что когда мы направлялись домой, то сворачивали еще до вывески, а теперь не свернули. Почему? Машин на шоссе почти не было — значит, час был действительно поздний. Берни выглядел усталым, и его лицо в свете приборной доски показалось мне зеленоватым. К тому же у него на лбу пролегла зигзагообразная морщина, которую я раньше не видел.

— Ложись, сосни, старина, — предложил он.

Соснуть бы хорошо, но я остался на своем посту на переднем сиденье. Такая уж у нас работа — иногда приходится трудиться допоздна.

* * *

Когда я проснулся, мы были снова на улице с трещинами на мостовой, где жил Даррен Куигли. Дом был погружен в темноту — никаких голубых всполохов от экрана телевизора. Мы оставили машину на улице и пошли к двери — Берни не таясь, а я все-таки соблюдая осторожность. Интересно, получилось бы у меня шуметь при ходьбе? Но теперь было не время задаваться этим вопросом. На сей раз мы не стали стучать в дверь Даррена. Берни просто пнул ее ногой и открыл. Бах! Полетели щепки! Мне понравилось. Давненько мы не проделывали ничего подобного. Мы быстро вошли, и Берни посветил фонариком во все углы. Даррена в передней комнате не оказалось. Мы поспешили по коридору и обыскали всю убогую конуру. Никаких следов хозяина. Берни посветил на банки из-под пива на полу. По всему жилищу валялись окурки и грязные тарелки.

— Следов насилия нет, — пробормотал напарник, — но как знать, что тут случилось. — Он направил луч фонарика на плоский телевизор. Что такое? Из стены тянулся кабель антенны, а сам телевизор исчез.

— Чет, у тебя голова не болит? У меня болит.

Нет, у меня болит плечо, но не сильно — можно считать, вообще не болит. Я подошел к Берни и прижался мордой к его ноге.

 

10

Я лежал спиной к двери в залитой солнцем передней. Как следует потянулся, помахал лапами и почувствовал что-то странное — нет, не боль: необычно тянуло в плече. И тут все вспомнил. Ну если не все, то самое главное: великана с битой. А что еще? «Читос». Поднялся и пошел на кухню. Миска для еды пуста. Но я все равно ее вылизал. Миска для воды полная. Я немного полакал, вода была несвежая, даже на поверхности немного запылилась. Но жажда была настолько сильной, что я пил и пил, расплескивая воду вокруг. В это время на кухонном столе зазвонил телефон, и из автоответчика послышался голос:

— Берни Литтл? Это Марвин Уинклман.

Марвин Уинклман? Голос был знакомым. И тут до меня дошло: это же тот тип с зачесанными на лысину волосами, который проходит по делу о разводе и который дал нам билеты вы цирк.

— Я о том мерзавце, с которым изменяет жена… Я передумал — хочу, чтобы вы им занялись. Приступайте как можно быстрее. — Щелк.

Дом снова погрузился в тишину, только слышался храп Берни. Он храпит очень красиво, будто накатывают на берег океанские волны, — звук, который я слышал всего раз, когда мы ездили в Сан-Диего. Мы, я и Берни, занимались там серфингом. К этому я еще когда-нибудь вернусь. А пока я потрусил по коридору взглянуть на напарника.

Он лежал на кровати, закинув за голову руку, как был с вечера одетый, даже в ботинках. Я подошел ближе. Его грудь поднималась и опускалась. Я заметил на голове повыше уха немного запекшейся крови. Забрался на кровать и устроился рядом. Берни храпел.

Прошло сколько-то времени, телефон зазвонил опять — не мобильный напарника, который лежал рядом с ним на подушке, а тот, что стоял на кухне. Не открывая глаз, Берни схватился за мобильник, запутался с кнопками и наконец ответил:

— Алло?

А я услышал в автоответчике на кухне голос Уинклмана. И в моем мозгу стала обретать форму мысль о людях и их технических штучках.

— Что такое? — Телефон выскользнул у Берни из руки и упал на пол. Его глаза открылись, но не одновременно, а сначала один, затем другой, и это, сам не знаю почему, меня встревожило. Он сел, и на его лбу резче обозначилась зигзагообразная борозда. — Кто это? — В этот самый момент Уинклман перестал говорить. Берни посмотрел на меня. — А, это ты, Чет. Привет. Как дела? — Он потрепал меня по шее. Я стукнул по одеялу хвостом. — Хороший мальчик. — Он огляделся. — День в полном разгаре. Не здорово. — Он потер лицо, встал и направился в ванную. — Черт меня побери…

Звякнула склянка с таблетками, Берни взялся за зубную щетку, включил душ. Из-под двери потянуло паром. Вскоре напарник запел, и я узнал мелодию «Сегодня он меня разлюбил». В последнее время эту песню мы слушали очень часто в машине, но не могу сказать, что она из моих любимых. Другое дело «Это меня тоже ранит» — когда Элмор Джеймс проводит по струнам гитары металлической пластинкой, глубоко в ушах происходит нечто такое, что я не могу передать. Я поднялся, пошел на кухню и сел рядом с миской для корма, хотя это вышло совершенно случайно.

Появился Берни — он пришел в себя и выглядел великолепно: никакой запекшейся крови и зигзагообразных борозд на лбу.

— Никто, случайно, не проголодался? — спросил он. Мой напарник чертовски догадлив. От кого-то недавно я слышал такие же слова. Я попытался вспомнить, но вскоре оставил эту затею. — Что скажешь насчет салями? У нас вроде бы еще оставался запас. — Берни открыл холодильник. Салями? Еще бы! Я точно знал, что салями там лежит, но Берни нашел ее не сразу. — Что-то не вижу… ах вот. — Он отрезал толстый кусок, разделил на ломтики и несколько штук смешал мне с сухим кормом. Затем подогрел вчерашний, а может быть, позавчерашний, кофе, отрезал салями себе и сел за стол. Я ткнулся носом в миску и, прежде чем приняться за шарики корма, проглотил всю колбасу. Славный получился завтрак.

Берни допил кофе, откинулся на стуле и потер ладонью о ладонь. Хороший знак — значит, вскоре мы возьмемся за дело.

— Пройдись-ка ко мне, старина. Хочу посмотреть, как ты двигаешься. — Я шел вполне нормально. Он обхватил руками мою голову. — Ты молодец. Сам-то это знаешь? — Я не совсем понимал, куда он клонит, но ничего плохого в его жесте не уловил. — У меня большие подозрения: если бы не ты, из меня бы сделали отбивную.

Какую отбивную? Разве вчера вечером была отбивная? «Читос» — да, а отбивной не помню. Неужели проглядел?

— Эй, Чет, — удивился Берни. — Что-нибудь не так? — Он тщательно ощупал мое плечо.

Что за вопрос! Конечно, не так. Я проглядел отбивную, а отбивные нам не каждый день попадаются. А, собственно говоря, почему? На этот вопрос я ответа не нашел.

Берни заметил мигающий сигнал автоответчика и, проходя, ткнул пальцем кнопку. «Берни Литтл? Это Марвин Уинклман…» Напарник снова щелкнул по кнопке.

— Позже, Марв… — Он завернул бейсбольную биту в полиэтилен, взял пластиковый пакет с банданой, и мы прыгнули в «порше». Когда мы отъезжали, Игги наблюдал за нами из окна и подскакивал.

Машина Торреса стояла у «Донат-Хейвен» так, что было ясно: в ней сидит полицейский.

— Пройдемся по печеньицу? — предложил Рик.

Берни покачал головой.

— Только что ел.

— А как насчет Чета?

— Тоже лопал.

Так-то оно так, но совсем немного, учитывая, что вчера мне перепало всего несколько чипсов. А теперь позвольте заметить, что в этих «Читос», хотя я их люблю, нет ничего существенного — считай, один воздух. Вот и прикиньте: во мне почти пятьдесят килограммов — могу я продержаться на одном воздухе?

— Я тут не доел булочку с отбивной, — продолжил Рик.

Отбивная! Снова возникла, и так скоро.

— Чет, сидеть!

Хоп! Я соскользнул обратно на сиденье.

— У меня такое впечатление, что ему хочется, — заметил Рик.

Берни вздохнул — очень хороший знак в таких обстоятельствах.

— Черт с ним, пускай жрет.

Мне стало не до их разговоров. Это же надо: булочка, да еще с отбивной внутри. Что мне вам сказать? Я подобрал все до крошки, облизнулся и распрямился на сиденье — ни дать ни взять профессионал на работе.

— Мы никуда не продвинулись, — говорил Рик. — И я не уверен, что есть куда двигаться.

— Как это понимать? — удивился Берни. — Разве у нас нет пропавшего человека и пропавшего слона.

— И да и нет, — ответил полицейский и подал напарнику лист бумаги. — Поступило час назад. Это копия.

Берни прочитал письмо вслух.

— «Уважаемый сержант Торрес! Я больше не могу заниматься эксплуатацией этого великолепного создания и поместил Пинат в такое место, где она будет в безопасности до конца своих дней. Вы нас никогда не найдете, и, полагаю, у вас нет оснований нас искать. Пинат не является ничьей частной собственностью. Искренне ваш, Ури Делит». — Берни поднял глаза. — Почерк сверяли?

— Его приятель клоун…

— Попо?

— Да, Попо. У него оказались продуктовые рационы слонихи и все такое, написанные рукой Делита. Специалисты утверждают, что почерк совпадает.

У Рика зазвонил телефон.

— Торрес, — ответил он. — Так-так. Хорошо. — И разъединился. — Это эксперты. Нашли на оригинале два четких отпечатка пальцев — большого и указательного. Отпечатки принадлежат Делиту.

Берни помолчал, затем спросил:

— Что думает Попо?

— Прикажешь поставить клоуна руководить расследованием? — Полицейский расхохотался, и никак не мог остановиться. Это иногда случается с людьми, и каждый раз меня тревожит. Рик захлебывался, ловил воздух ртом и утирал рукавом слезы с глаз.

— Ну как, полегчало? — поинтересовался Берни.

— Слушай, приятель, где твое чувство юмора?

— Потерял вчера вечером.

— Что случилось вчера вечером?

— Не важно, — отмахнулся напарник. — Суть в том, что, если Делит в самом деле сделал ноги, он удрал и от Попо.

— Следовательно, на трактовку событий клоуном полагаться не приходится.

— А какова его трактовка?

— Вполне предсказуемая.

— В смысле, он не верит письму.

— Совершенно верно. Но альтернативной версии у него нет.

— А у тебя?

— Мы заняли выжидательную позицию. Дело открыто, но управление, пока не появится новая информация, не собирается бросать на расследование большие силы.

— А что полковник? Не пытается вернуть слониху?

— Отвалил на поле для гольфа, и перед этим был не слишком разговорчив.

— Слониха застрахована?

— Могу проверить, — ответил Рик. — Думаешь, это афера со страховкой?

Берни немного подумал.

— Вряд ли. Нашли отпечатки пальцев на анкусе?

— Да. Но не Делита.

— А чьи?

— В базе данных не значатся.

Берни протянул полицейскому биту.

— Круто, — кивнул Рик. — Модель Уилли Макковея. Не пожалею пяти баксов, если назовешь его прозвище.

— Стреч, — усмехнулся напарник. — Отдай экспертам, пусть поработают. Хорошо бы отпечатки на бите совпали с теми, что обнаружили на анкусе.

— Почему? — Сержант полез в карман и, не знаю, с какой стати, протянул Берни деньги.

— Даже если с письмом все чисто до кошерности, Делит не мог обстряпать это дело в одиночку.

Кошерность? На этот счет я имею полное представление. Цыпленок, и самый вкусный из всех, что мне приходилось пробовать, был кошерным. Его подавали на обеде в честь окончательного развода Тейтельбаумов. Развод Тейтельбаумов был настоящим кошмаром. Миссис Тейтельбаум проехала на бульдозере сквозь стену гаража, в котором ее муж держал коллекцию антикварных автомобилей, — никогда не забуду это зрелище. Я предавался воспоминаниям немного дольше, чем следовало, и если Берни все же сказал, каким образом цыплята возникли в деле о слонихе, то это пропустил — только увидел, как напарник отдает пластиковый пакет с банданой.

— А как насчет того, чтобы пробить по базе парочку личностей? Даррен Куигли…

— Охранник? Пробили первым делом. Полагаешь, я ничего не смыслю в своей работе?

— Остынь. Ты прекрасно знаешь, что я так не думаю.

— Извини, — кивнул сержант. — Чертово урезание бюджета. Все на взводе. Что касается Куигли, за ним вождение в нетрезвом виде несколько лет назад.

Вот как?

— Да. Какая другая фамилия?

— Джокко Кочрейн.

Рик повернулся к компьютеру и стал стучать по клавиатуре.

— Может быть, Джек или, возможно, Джон, — подсказал мой напарник.

Сержант покосился на него.

— Берни!

— Прости.

— Я твой защитник — ты это сознаешь?

— Защитник от кого? — удивился Берни.

— Некоторые в управлении не в восторге от твоей персоны. Надеюсь, для тебя это не новость?

Кто-то не в восторге от Берни? Такого я никак не мог понять.

— Это было тысячу лет назад, — возразил мой напарник.

— Ты насолил высоким чинам. А у этих ребят чем они выше, тем память длиннее.

Интересно; я этого и не знал. Берни выше Рика — следовательно, его память длиннее. А великан с банданой? Его память еще длиннее. А о Седрике Букере, окружном прокуроре Долины, и говорить нечего. Он звезда здешней баскетбольной команды, и, по словам Берни, мог бы стать профессионалом, если бы умел играть спиной к кольцу, хотя я не совсем понимаю, что это значит. По правде сказать, я не очень интересуюсь баскетболом — мяч не по мне. Но суть в том… ах, выскочило из головы, но, может, еще вспомню.

Тем временем Рик смотрел на экран компьютера.

— Ничего на Кочрейна. Ни на Джокко, ни на Джека, ни на Джона. А кто он такой?

— Из тех, на кого у вас должно хоть что-нибудь быть.

— На самых ушлых как раз и не бывает.

— Он не из самых ушлых.

— Может, у него есть тот, кто им руководит?

В глазах Берни появилось выражение, будто он что-то разглядел вдалеке. Мне всегда интересно, когда это случается, хотя я и не могу вам объяснить, в чем тут дело.

Рик уехал, а мы еще постояли на площадке «Донат-Хейвен»: Берни допивал кофе, а я смотрел на проезжающие машины — не едут ли в них мои собратья, которых Берни называл нацией внутри нации. Не попалось ни одного. Зато на площадку свернул знакомый автомобиль. Я не очень разбираюсь в них, но этот желтый «жучок» невозможно не узнать. Он пристроился с моей стороны, и из него вышла Сьюзи Санчес. Она репортер «Вэлли трибюн», и я не сомневаюсь, что ей нравится Берни, но их отношения не очень гладкие, отчасти из-за ее бывшего дружка Дилана Макнайта, о котором я, сам не знаю почему, думаю, что он не иначе как бандюган.

— Привет, ребята, — поздоровалась Сьюзи.

— Здорово, — ответил напарник. — Привет, как дела?

— И тебе здорово, как дела, — улыбнулась она. У нее были черные блестящие глаза, такого же цвета, как столешница на нашей кухне. — Кто-то тут ел отбивную.

Как она узнала? Я прибрал все, до последней крошки.

— Как ты узнала? — спросил Берни.

— По запаху, как же еще? — ответила Сьюзи.

Она просто очаровашка. И если я это уже говорил, то готов повториться. Сьюзи потрепала меня по холке и, обойдя машину, остановилась перед Берни.

— Ммм… — промычал мой напарник. — Не ожидал тебя здесь встретить.

— А я, наоборот, ожидала. Даже надеялась.

— Вот как? — удивился Берни. — Хочешь печенье?

— Нет, — отказалась Сьюзи. — Хочу взять у тебя интервью.

Ой-ой! Сьюзи уже брала у него интервью. Это было в тот раз, когда они познакомились. Получилось не очень здорово: она назвала Берни неуклюжим. Сейчас не могу вспомнить, что это значит, но напарник остался недоволен.

— О чем?

— О том, что ты сейчас расследуешь. О пропаже слонихи.

— Рассказывать-то почти нечего.

— Лжешь. — Сьюзи перелистала блокнот. — Давай начнем с дрессировщика. «Делит» рифмуется с «убит»?

— Нет, скорее уж «лаврами увит».

— Он тоже пропал?

— Я не могу об этом говорить. Меня нанял клиент.

— Кто?

Напарник рассмеялся, но умолк, поморщившись от боли.

— Берни, с тобой все в порядке?

— Да.

— Судя по всему, у тебя болит голова.

— Я прекрасно себя чувствую.

Сьюзи приложила ладонь к его лбу, и ее лицо расплылось в довольной улыбке. — Жара нет, — констатировала она, отнимая руку. — Твой клиент — клоун Попо?

— Почему ты решила, что он?

— Потому что они с Делитом семейная пара.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Знаешь, мне тоже иногда приходится вести расследования. Несколько лет назад они ездили в Массачусетс и там расписались. Об этом сообщало агентство Ассошиэйтед Пресс.

Берни продолжал сидеть с отсутствующим видом.

— О чем ты думаешь? — спросила Сьюзи.

— О том, что не все семейные пары распадаются.

— Справедливо. И что дальше?

— Дальше нам с Четом пора.

— Ты не очень-то мне помог.

— Вечером должен узнать больше. Как насчет того, чтобы встретиться в семь в «Драй-Галч»?

Вот это классно.

 

11

Мы встретились с Попо в шапито — только я, Берни и клоун. Эти двое уселись на скамью, а я устроился в проходе. Скамьи были старыми, облупленными, брезент светился маленькими дырочками и не такими уж маленькими прорехами. Высоко пол куполом бесстрашная семья Филипофф, первая семья на летающей трапеции, шлифовала трюки. Я тоже кое-что умею: возьмите, например, мои прыжки, когда гоняюсь за фрисби — но мне далеко до того, что вытворяли эти бесстрашные Филипофф. Я засмотрелся на их работу и едва следил за разговором Берни с Попо.

— Хочу прояснить вопрос с анкусом, — так, кажется, сказал мой напарник. — Вы заявили, что Делит обходился без него, но мы слышали, что все без исключения дрессировщики пользуются этим приспособлением.

Попо сгорбился, опершись руками о колени, и понурил голову. Его худые руки цветом напоминали кость.

— Кто вам такое сказал?

— Некий источник.

— Источник? Я ваш клиент, и вы не находите ничего лучше, чтобы отвечать мне подобным образом?

— Надя Уорт.

— Я же вам говорил, что ей нельзя верить.

— Вы не совсем так это сформулировали.

— Не понимаю, куда вы клоните…

Но тут я потерял нить их беседы, потому что в этот момент один из бесстрашной семьи Филипофф, коротышка с длинными волосами и огромными руками — ба, только не это! — выпустил Фил из рук, и она понеслась по воздуху в страшном затяжном падении. Но ее перехватил другой коротышка, тоже с длинными волосами и болтающимися из стороны в сторону огромными руками. Он ухватил ее за запястье, и оба полетели в обратном направлении. Но что это? Коротышка каким-то образом перевернулся вверх ногами, и Фил уже висела под ним на резиновой штуковине, которую они оба сжимали в зубах. Не успел я поразмыслить, какой на вкус может быть эта резиновая штука, как Фил снова понеслась по воздуху и оказалась в объятиях первого коротышки. А следующее, что я увидел, — они все стояли на платформе, и Фил говорила коротышке с резинкой:

— Я тебя выкину из номера, если ты не станешь чистить зубы.

— Что вы нам толкуете? — продолжал Берни. — Почерк совпадает, эксперты нашли два принадлежащих Делиту отпечатка пальцев, а вы утверждаете, что он письма не писал?

— Это не похоже на Ури.

— В каком смысле? — настаивал Берни. — Так он пользовался крюком или нет?

— Нет.

— Он известен как гуманный дрессировщик. Нельзя ли предположить, что он сделал следующий шаг в направлении гуманного отношения к животным?

Попо не ответил, поднял голову и посмотрел под купол. Фил снова крутилась в воздухе. Она сложила руки на груди, «конский хвост» на голове летел параллельно земле, мышцы на ногах бугрились. Один из коротышек хотел ее поймать и промахнулся. Женщина надолго застыла в воздухе, словно была птицей, а затем стала падать.

— Чет, спокойно!

Она долго-долго летела вниз, и приземлилась на сетку, которая отбросила ее вверх наподобие батута. Я как-то совершил ошибку, забравшись на батут. Никогда больше этого не повторю — предпочитаю иметь под ногами твердую почву. Фил еще несколько раз подпрыгнула и крикнула проштрафившемуся коротышке:

— Опять с бодуна, придурок?

— Это кто? — спросил Берни.

— Ее брат Олли.

— Как видно, тот еще пьяница?

— Не мне судить, — отрезал Попо.

— У вашего цирка проблемы, — заметил мой напарник.

Клоун повернулся к нему.

— Вы собираетесь искать Ури? Это все, о чем я вас прошу.

Берни достал письмо.

— «Вы нас никогда не найдете, и, полагаю, у вас нет оснований нас искать». Похоже, он не хочет, чтобы его нашли.

Попо отвернулся, но я успел заметить на его глазах слезы.

— Ммм… — промычал Берни и, расправив письмо, снова бросил на него взгляд. — Может, в нем таятся какие-то секреты?

— Секреты?

— Какое-нибудь скрытое послание, — подсказал мой напарник.

— Вроде невидимых чернил?

— Эксперты наверняка проверяли, но я им все-таки напомню. Я о другом: например, какие-то слова, смысл которых понятен только тем, кто хорошо знает человека.

— Как я?

— Да.

— Ничего такого здесь нет, — покачал головой клоун.

Берни протянул ему лист бумаги.

— Взгляните повнимательнее.

Глаза Попо скользили по строчкам.

— Ничего в вашем смысле.

— Тогда в каком смысле?

— Все это письмо — одно скрытое послание. Ничего подобного Ури бы не сделал. — Берни открыл было рот, собираясь возразить, но клоун ему не дал и продолжил: — Понимаю, что вы думаете: я стареющий отверженный любовник, который не может найти в себе сил взглянуть в лицо правде.

Что это значило? Не могу объяснить. Но по тому, как Берни стрельнул в сторону глазами — молниеносно, едва заметно: этот его взгляд мне запомнился еще с тех пор, когда они спорили с Ледой, — я понял, что Попо знает, о чем думает мой напарник.

— Отнюдь, — вслух произнес Берни. — Ничего подобного я не думал. Но раз уж вы затронули вопросы отношений, давайте рассмотрим кое-какие их аспекты — формальность, не более того.

— Не понимаю.

— Не интересовался ли Ури кем-нибудь другим?

Попо долго молчал и, казалось, следил, как семья бесстрашных циркачей Филипофф спускается с платформы по длинной лестнице на грязную арену.

— Разве такое можно знать?

— Очень часто можно, и если вам известна фамилия, назовите ее.

Клоун поднялся, он весь дрожал.

— Нет никакой фамилии.

— Но ведь вы кого-то подозреваете?

— Не подозреваю, и, думаю, вы тоже не подозреваете.

— Почему?

— Потому что вы, хотя, как оказалось, человек малоприятный, но вовсе не глупый. И наверняка уже задали себе вопрос: если Ури сбежал с другим любовником, зачем ему понадобилось создавать себе трудности и брать с собой еще и слониху?

Приехали: Берни неприятный человек. Но за этим сюрпризом последовал другой: Попо достал чековую книжку.

— Полторы тысячи пока довольно? — Это означало: что бы там ни было, мы продолжаем расследование. События стали разворачиваться очень быстро.

— Более чем достаточно, — ответил мой напарник.

Ох, Берни, Берни.

* * *

Мы с Берни покинули шапито, миновали билетную кассу и немного прогулялись по ярмарочной площади. Шли в какое-то конкретное место? Я не знал, но никогда не упускал случая пройтись. Вскоре мы оказались у аттракциона, где бейсбольные мячи кидали в молочные бутылки. Мы однажды играли в таком же — я, Берни и Сьюзи. Лицо хозяина было сплошь в татуировках — не люблю я татуированных людей, — и он предложил нам убираться к чертовой матери и больше никогда не показываться. К тому времени Берни успел выиграть очень много плюшевых зверушек, хотя я не взял бы ни одного — зачем они нужны? На сей раз напарник не проявил к аттракциону интереса, хотя женщина с мячами за барьером предложила:

— Попытайте удачу, мистер.

Но мы прошли мимо и остановились только в маленьком открытом баре, располагавшемся в конце ряда балаганов. Единственным посетителем оказался коротышка из семьи воздушных акробатов, сидевший за угловым столиком с кружкой пива.

— Бывают ситуации, когда, хочешь не хочешь, приходится бросать кости, — пробормотал Берни.

О нет, только не кости! Помню, после одного ночного загула, которым завершился благотворительный вечер полицейского спортивного общества, нам пришлось заложить господину Сингху — нашей палочке-выручалочке в трудных финансовых обстоятельствах — часы дедушки Берни — самое дорогое, что у нас есть.

Но к счастью, в кости поблизости никто не играл. Мы обошли перила и остановились перед коротышкой. Берни посмотрел на него сверху вниз и улыбнулся, а он умеет улыбаться, как никто другой.

— Олли Филипофф?

Коротышка поднял глаза.

— Извини, приятель, я не на работе.

— Не на работе?

— Автографов не даю.

Напарник выдвинул стул и сел.

— Я об этом и не мечтал.

Я устроился рядом, и с моего места под столом мне было видно, что у Олли на ногах шлепанцы. От его ступней исходил интересный запах: кожи, пота и грязи между пальцами. Он начинал мне нравиться.

— А? Я что-то не понимаю… — начал Филипофф.

Подошла официантка.

— То же, что моему другу, — заказал Берни. — И раз уж вы здесь, принесите ему еще. А Чету миску с водой.

— Какой миляга, — похвалила меня официантка. Что мне нравится в моей работе, часто встречаешь замечательных двуногих. — Нам заказывали жаркое на ребрышках, — продолжала она, — но клиент почти не притронулся. Можно ему дать? — Вот какие бывают обалденные люди. Ребрышек я еще не пробовал. Большие ребра — да. Но даже если эти совсем маленькие ребрышки и не такие длинные, как те, к которым я привык, жаловаться не стану.

Берни снова улыбнулся Олли.

— Видел вашу репетицию. Потрясающе!

— Ммм…

— Вы одна семья?

— Да.

— Здорово.

— Это чем же?

— Большая дружная семья.

Олли фыркнул.

Когда люди это делают, я всегда настороже. Они фыркают не для того, чтобы очистить нос, потому что из носа ничего не вылетает. Зато это часто свидетельствует о том, что мы наткнулись на что-то важное.

— Ваша роль показалась мне очень трудной, — продолжал Берни.

— Принимающего? Чертовски трудная. Надо все делать… ну, знаете…

— Мягко, спокойно.

— Вот именно.

Вернулась официантка с двумя кружками пива и картонной тарелкой, на которой лежали ребрышки, и они вовсе не показались мне такими уж маленькими. Она поставила тарелку на пол и потрепала меня по спине. Но мне уже стало не до нее. Я коротко махнул хвостом — туда-сюда — и наклонился пробовать жаркое. Что вам сказать? Попробуйте сами — оцените.

Берни поднял кружку.

— Вот еще что, мисс. Принесите-ка нам пару глотков виски, чтобы отметить.

— Что отметить? — удивился Олли.

— Высокое искусство выступления на трапеции.

— Высокое искусство моей задницы. — Филипофф осушил первую кружку и приступил ко второй. — Вы хоть знаете, сколько я этим занимаюсь?

— Нет.

— Сколько себя помню. Много лет не ловил, а летал.

Официантка принесла две рюмки виски. Олли одним махом опрокинул свою. Берни, не пригубив, поставил на стол.

— И что вам больше нравится: летать или ловить?

— Нет вопросов. Тот, кто летает, — звезда этого проклятущего номера.

— Я бы так не сказал. Ведь тот, кто ловит, должен быть сильным и проявлять сноровку.

— Верно. — Олли провел ладонью по своему предплечью. Я заметил это, на секунду оторвавшись от ребрышек, сквозь прозрачную крышку стола. — Но кто это оценит?

— Не повезло, — поддакнул мой напарник. — И кто же принял решение перевести вас из летунов в ловцы?

— Грэмпс, кто же еще? У нас все решает этот старый подонок.

— Может, он решил, раз Фил такая миниатюрная…

— Да она сильна, как бык. Просто любимица Грэмпса, вот и все. А я был практически олимпийским гимнастом. — Ноги Олли задрожали под столом. Мне не раз приходилось наблюдать такое, в основном у преступников. Неужели Филипофф тоже преступник? Я взглянул на его брюки. Наши расследования, как правило, завершаются тем, что я хватаю бандюгана за штанину. Оценив расстояние, я пришел к выводу, что штанина Олли в доступной близости.

— Не знал, — заметил мой напарник и пододвинул свою рюмку поближе к Олли.

— Я пробовался на роль в кинокомпании «Юниверсал пикчерс».

— Меня это не удивляет.

Рука Олли потянулась к рюмке.

— И с тех пор жду оттуда ответа.

— Это может занять много времени.

— То же самое я говорил Грэмпсу, а он твердит, что спустя пять лет у меня нет ни малейшего шанса. Вот какая у меня здесь поддержка. Да прибавьте к тому, что Фил постоянно муштрует.

— Прессуют со всех сторон, — покачал головой Берни.

— Не говорите. — Олли проглотил вторую рюмку виски. Пока он пил, напарник подал незаметный знак официантке. — Не знаю, как у вас, а у меня, когда я попадаю в стрессовую ситуацию, начисто пропадает сон.

Олли поднял рюмку и, обнаружив, что она пуста, перешел на пиво.

— Ни черта не могу заснуть. Маюсь бессонницей каждую ночь.

— Без исключения?

— Что?

— Все ночи подряд?

— Я же сказал, каждую.

— Совершенно верно, сэр. — Если Берни называл кого-то сэром, это всегда было знаком, что мы побеждаем. — Извините, просто я немного удивился.

— Чему?

— В ту ночь, когда исчез Ури со слонихой, никто ничего не видел и не слышал. А вы могли и видеть и слышать.

Олли откинулся на спинку стула.

— Следовательно, у вас имеются веские причины держать рот на замке, — продолжил Берни.

— Вы полицейский? — спросил Филипофф.

— Нет.

— А вид у вас как у полицейского.

— Бывший военный.

— Вот как? Я сам одно время подумывал вступить в спецназ ВМС.

— Вы бы там проявили себя.

Олли еще глотнул пива.

— Беда в том, что я не в ладах с водой.

— В спецназе с этим бы справились.

Циркач посмотрел на моего напарника. К этому времени я уже управился с ребрышками, покончил с вылизыванием тарелки и уютно улегся в тени.

— Знаете, что вы за тип? — спросил Олли.

— Скажите, — заинтересовался Берни.

— Вы тип, у которого стакан наполовину полный, а не наполовину пустой. Раньше мне приходилось иметь дело только с теми, у кого стакан наполовину пуст.

Принесли виски.

— Будем. — Берни поднял рюмку.

Они выпили, и циркач вытер губы тыльной стороной ладони.

— Да, я насмотрелся в ту ночь всякой муры. Но я не дурак и молчу в тряпочку.

— Никто вас за это не осудит, — кивнул напарник. — Так что вы видели?

— Ну, например, как из задних ворот выезжал старый восемнадцатиколесный трейлер, — ответил циркач. — Я как раз возвращался из заведения, куда иногда заглядываю после выступлений.

— Из «Дядюшки Рио»? — спросил Берни.

— Как вы догадались?

— Оно тут поблизости. Так что вы можете сказать об этом восемнадцатиколесном грузовике? Или у вас двоилось в глазах?

Олли немного помолчал, а затем коротко, визгливо рассмеялся.

— Уж тогда четверилось. Четыре красные розы на четыре получается шестнадцать.

— Не уловил вашей мысли, — признался Берни.

— Это было на борту трейлера, — ответил циркач. — Четыре красные розы.

 

12

Мы ехали домой. Лицо Берни, как всегда, когда он думает, приобрело тихое, спокойное выражение. Я, в свою очередь, тоже думал — о жареных ребрышках. Прошло немного времени, и он сказал:

— Вся Вселенная не что иное, как одни огромные часы. Но для кого они идут? Вот что я хотел бы выяснить.

Ну и что, что ребрышки короче длинных ребер, — все равно они обалденные на вкус.

Перед нашим домом стояла машина. Дверца открылась, и из нее вылез человек: я узнал его по зачесанным на лысину волосам — Марвин Уинклман.

— Какого черта он здесь делает? — заинтересовался Берни.

Уинклман направился к нам. Он был из тех людей, которые при ходьбе выворачивают колени внутрь, а ступни наружу. Походите-ка на двух ногах — не то еще будет.

— Привет, Марвин, — произнес Берни.

Я махнул хвостом. Ничего не имел против Марвина — его чеки мы обналичивали без проблем. Не знаю точно, что значит «обналичивать чеки», но если это не получается, возникают всякие трудности. Возьмите, к примеру, случай Демарко, когда в итоге нам заплатили подарочным сертификатом в парикмахерскую, который был нам вовсе не нужен, поскольку я обслуживаюсь у Джейни в заведении «Услуги по уходу за домашними животными», чей прекрасный девиз гласит: «Джейни заберет вашего питомца и вернет обратно в лучшем виде», а Берни предпочитает парикмахерскую Хораса и Барбера на Рио-Секо-стрит, где, как он утверждает, можно подстричься за скромную цену — семь или восемь долларов, сейчас не помню. Такие низкие расценки как-то связаны с задней комнатой, где сидит букмекер и где Берни в один несчастливый день поставил весь наш задаток на лошадь по имени Скутер.

— Вы не отвечаете на звонки? — спросил Уинклман.

— Нас не было дома.

— Я набирал ваш мобильный.

— Мы находились вне зоны сети. В чем дело?

— Я передумал. Хочу, чтобы вы за ним последили.

— За кем? — заинтересовался Берни.

— За тем козлом, который трахает мою жену, за кем же еще?

— Я считал, что вы разводитесь.

— Так и есть.

— Тогда какой смысл в слежке?

— Бобби Джо не скажет мне его имя.

— Разве не все равно, как его зовут?

— Не все равно.

— Почему?

— Почему? — Уинклман взмахнул рукой. Люди, когда возбуждены, частенько так делают. — Потому что не желаю сносить ложь. Вот почему!

Берни положил ладонь на его костлявое плечо.

— На нашей работе нам приходится видеть много разводов, — сказал он. А я бы добавил: слишком много. — Разумнее всех поступают те, кто сразу выбрасывает все из головы.

Уинклман отстранился.

— Почему я должен выглядеть дураком?

О нет, только не это! Точно такой вопрос задал бандит Сид Сигел, перед тем как вытащить из кармана пистолет сорок четвертого калибра. Теперь он носит оранжевую робу в Северной государственной тюрьме. Я придвинулся поближе к Уинклману и поджал ноги для прыжка. В тот раз Сигел успел выпустить пару пуль, и теперь я не собирался этого допускать. Уинклман еще помахал руками, но они не приближались к карманам. И если он и имел при себе пистолет сорок четвертого калибра, то так и не обнажил оружие.

— Вы не дурак, — объявил Берни.

— А кто тогда дурак?

— Разве обязательно кто-то должен быть дураком?

— Непременно, если речь идет о том, что трахают вашу жену.

На лице Берни промелькнуло странное выражение, словно ему сделалось неловко. Вот так так! Кажется, мне почти удалось свести концы с концами. Или нет?

— Может быть, — кивнул он. — Тогда тем важнее побыстрее обо всем забыть.

— Я все забуду, когда сочту нужным, — отрезал Уинклман. — А пока накопайте мне на этого сукина сына компромат.

— А если такового не окажется?

— Хорошо, не обязательно компромат. Разузнайте просто факты.

— Например?

— Например, что он женат.

— Зачем вам?

— Догадайтесь, — буркнул Уинклман, и в тот же миг на лице Берни появилось другое выражение, которое возникает у него всякий раз, когда он пробует анчоусы, которые, как и я, не любит. — Что, если он женат и его жена не подозревает о его связи? — продолжил Уинклман. — Как не подозревал я. Что, если у него есть дети? Я вижу свой долг в том, чтобы их просветить.

— Он не женат, — бросил Берни.

— Нет? Что вы еще о нем знаете?

— Не много.

— Как его фамилия?

— Мы этого не узнавали.

— Не узнавали?

— Разве фотографий не достаточно? — спросил мой напарник. — Вы ведь как будто считали, что их вполне довольно.

— Я передумал.

— Почему?

— Разве я не объяснил? Не хочу быть дураком.

Я снова придвинулся к клиенту и стал внимательно следить за его руками.

— Что делает ваша собака?

— Чет? Ждет.

— У него такие огромные зубы.

— Ко мне, старина!

Я подошел к Берни и сел рядом.

— Как же вам стало известно, что он не женат, если вы даже не знаете его фамилии? — спросил Уинклман.

— В нашем деле поток информации непредсказуем.

Я понятия не имел, что хотел сказать напарник, но для Уинклмана его слова как будто имели смысл.

— Может, у него есть подружка? Или невеста?

— Не могу сказать, — ответил Берни.

— Я вас нанимаю это выяснить. Сколько вы хотите в качестве задатка? Штуку? Две?

— Мы сейчас очень заняты.

— Отлично. Тогда обращусь к кому-нибудь еще. Я слышал, братья Мирабелли пользуются хорошей репутацией.

Братья Мирабелли из Саншайн-Сити? Кто сказал, что они хоть на что-нибудь годятся? Вспомнить хотя бы тот случай, когда они вдвоем застряли в дымовой трубе и нам, мне и Берни, пришлось их спасать.

Про Берни можно сказать одно: его трудно разозлить. Но если он злится, злость бушует внутри. И когда это происходит, у него на скуле вздувается маленький желвак. Вот и теперь вздулся и тут же исчез.

— Хорошо, мы возьмемся за дело.

Уинклман полез за чековой книжкой. В такие моменты Берни часто предлагает: «Заплатите потом», но на этот раз поступил совершенно иначе.

— Две с половиной тысячи.

Клиент покосился на него и взялся за перо.

— Понравился цирк?

— Пропали дрессировщик и слониха.

— Слышал. До прошлого года я владел миноритарным пакетом акций.

— Чего?

— Цирка Драммонда. Он выкупил мою долю. Заплатил наличными. Это меня удивило.

— В каком смысле?

— Откуда у него столько бабок? Цирку в последние годы постоянно устраивали денежные кровопускания.

— Почему?

— По многим причинам. Драммонд — большой транжира, был женат четыре или пять раз, платит алименты по полной. Но основная причина — конкуренция.

— Со стороны других цирков?

— Нет, других видов развлечений — главным образом тех, что связаны с сидением перед экраном. Люди не мыслят жизни без телевизора или монитора компьютера. — Уинклман повернулся и пошел к машине. Но уехал не сразу. Помолчал и спросил: — Когда я услышу от вас новости?

— Когда у нас будет что вам сказать. — Уинклман тронулся. Напарник смотрел ему в след, пока машина не скрылась из виду. — Господи, — проговорил он, — и что нам теперь делать?

Я-то сразу придумал, что нам делать. У нас перед домом три дерева. Мое любимое — самое большое и тенистое, идеальное, чтобы под ним вздремнуть. А с другой стороны ствола есть мягкий участок земли, очень подходящий, чтобы закапывать там вещи. Я побежал прямо туда и отрыл свой резиновый мяч для игры в лакросс. Такие мячи попадаются не часто, но они идеально подпрыгивают и жевать их приятно.

Я бросил резиновый мячик к ногам Берни. Сначала он как будто не заметил — его глаза были затуманены. Я подобрал мяч и снова уронил к его ногам. Его глаза прояснились.

— Хочешь немного поиграть в «бросай и лови»?

Именно.

Берни отступил на шаг и запустил мяч в сторону Мескит-роуд. Не помню, говорил я или нет, в армии он играл питчером в бейсбольной команде. И даже после ранения в руку его бросок остался на уровне. Мяч понесся прочь, затем ударился о землю и подскочил, как умеют мячи для игры в лакросс. Он еще скакал, когда я, сделав стремительный выпад, перехватил его в воздухе и круто повернулся так, что когти прочертили тротуар. Устремился обратно, легко отталкиваясь и почти не касаясь земли. И бросил мяч к ногам напарника.

— Быстро, — похвалил тот.

Мы повторили. Затем еще. Потом опять и опять.

— Чет, у меня рука сейчас отвалится.

Ох, не хотел бы я это увидеть. Мы пошли в дом и попили воды: я из миски, Берни из крана. Он поднял голову.

— Одно не вызывает сомнений: — Уинклман и Леда — люди совершенно противоположных взглядов.

Потом мы сидели в кабинете. Я еще не описывал вам кабинет? Это маленькая комната по соседству со спальней Чарли, расположенная в той части дома, которая выходит окнами на забор старика Гейдриха. В углу стоит корзина с детскими кубиками — комната предназначалась для младшей сестренки или братика Чарли, которые так и не появились на свет. Иногда с кубиками играю я. Остальная часть кабинета в основном занята книгами напарника: они стоят на полках, лежат повсюду, сложенные в стопки, разбросаны по полу. Добавьте к этому письменный стол, два стула для клиентов, спрятанный за фотографией Ниагарского водопада стенной сейф и приятный мягкий коврик с изображением цирковых слонов. Этот рисунок сейчас и приковывал мое внимание. Обычно я лежал на коврике, но теперь почему-то расхотелось — видимо, это было связано с тем, что в нашу жизнь вошла настоящая цирковая слониха. И я улегся под столом.

Берни позвякивал ключами, и они издавали успокаивающий звук. Я привалился к его ногам и впитывал их приятный запах.

— Теперь нам необходимо найти транспортную компанию, у которой есть трейлеры с изображением красных роз на бортах, — сказал напарник.

Мои глаза закрылись. Так всегда бывает после игры в «бросай и лови».

Я почувствовал толчок в бок — мягкий, хорошо знакомый толчок. Открыл глаза — Берни стоял и смотрел на меня сверху вниз.

— Извини, что вырываю тебя из страны сновидений, старина. — Да, я спал, ну и что с того? И теперь пытался вспомнить, что мне снилось. — Нам пора приниматься за дело.

И вот мы уже в «порше» — Берни за рулем, я рядом на переднем сиденье. Большое оранжевое солнце стояло низко, и мы ехали прямо на него. Берни достал из-за солнечного щитка темные очки и надел.

— Чет, ты это каждый раз делаешь.

Что делаю? Лаю? Разве я лаял?

— Господи, это всего-навсего темные очки.

Конечно, что же еще? Но мне не нравилось, когда напарник их надевал, и я ничего не мог с собой поделать. Я немного переместился назад и, повернув голову, стал смотреть из окна, которое постоянно оставалось открытым, поскольку не работал стеклоподъемник. Верх тоже не поднимался, но в этом не было ничего страшного: муссоны налетели и отступили, словно их и не бывало — в это время года Берни всегда тревожится за водоносный слой, — и сейчас шансов попасть под дождь никаких, хотя лично я ничего не имею против того, чтобы намокнуть. Что такое «водоносный слой», для меня большая загадка — никогда его не видел. Знаю только, что он остался один. А раньше, во времена индейцев, маленькие речки не пересыхали круглый год. Но что с того, что теперь они пересыхают? Мы проехали поле для гольфа, и было видно, как повсюду работают разбрызгиватели, создавая красивые радуги в капельках воды. Потом еще одно поле для гольфа, и еще. Воды у нас — хоть залейся.

Мы выехали на шоссе, затем миновали неприятную часть города, где стояли дома с забитыми окнами и повсюду сидели какие-то люди. Одни из них были вполне ничего, а другие провожали нас тяжелыми взглядами. Мы, я и Берни, переловили много типов с такими глазами. Потом я вспомнил Джокко. Из самых худших, нет никаких сомнений. И напал на нас.

— Ты чего рычишь? — спросил Берни. — Что-нибудь заметил? — Он оглянулся. — Я ничего не вижу. — Он потрепал меня по холке. В это время мы пересекали железнодорожные пути, и я устроился поудобнее.

По другую сторону железной дороги стояли одни склады, тянулись цепи ограждений, возвышались погрузочные платформы. Мы свернули в пыльную улочку, миновали склад пиломатериалов и остановились перед низким кирпичным зданием со сложенными у входа поддонами. Над дверью красовалась вывеска «Транспортное предприятие "Cuatro Rosas"».

— Знаешь, что это значит? — повернулся ко мне Берни. Я понятия не имел. — Четыре розы. — Четыре розы? Что-то очень знакомое.

Мы вошли внутрь. Мне пришлось побывать во многих конторах, но такую пустую видеть еще не приходилось. На стуле, положив ноги на стол, сидел круглолицый парень с закрученными на кончиках черными усами и читал газету. На нем были ковбойские сапоги из блестящей змеиной кожи — они-то и приковали мое внимание — и ковбойская шляпа. Парень поднял на Берни глаза, затем посмотрел на меня и опять перевел взгляд на напарника.

— Транспортное предприятие «Куатро росас»?

— Так было написано над дверью, когда я в последний раз проверял.

— Нам требуется информация по поводу одного из ваших грузовиков.

— Какого?

— Того, что в ночь на субботу выехал с ярмарочной площади.

— Просто любопытствуете?

— Нет. — Берни сделал шаг вперед и подал парню свою визитную карточку.

— «Детективное агентство Литтла», — прочитал тот. — Прикольно.

— Я Берни Литтл. А это Чет.

— Угу.

— А вы…

— Текс Роса.

— Владелец?

— Угадали. И вот вам мой сказ: в этом месяце ни один из моих водителей и близко не подъезжал к ярмарочной площади.

— В таком случае вас, похоже, ввели в заблуждение или один из ваших водителей сбился с дороги, потому что люди видели, как восемнадцатиколесный трейлер с четырьмя розами на борту выезжал из задних ворот ярмарочной площади.

— Не гони, приятель. Мы используем всего полдюжины восемнадцатиколесных трейлеров. Два в Арканзасе, три в Калифорнии и один в Соноре — это получается шесть.

— Но где они были в субботу?

— Я уже сказал: в Арканзасе, Калифорнии и в Соноре.

— А не может быть, чтобы один из ваших водителей сделал незапланированный крюк?

— С тех пор как появились приборы системы глобальной навигации и определения местоположения, такие штуки стали невозможны. Я каждую долбаную минуту каждого долбаного дня знаю, где находится каждый из моих трейлеров. — Текс Роса поднял палец — жирный большой палец — и помахал им перед Берни, чего, как я знаю, напарник очень не любит. — И мои долбаные водители знают, что я знаю. Будьте спокойны, у меня все надежно, как в банке.

 

13

Мы вернулись в машину. Ну и чего же мы достигли в нашем расследовании? Куда теперь едем? В банк, о котором говорил Текс Роса? Если так, то что мы там получим? Я не знал. Небо стало темно-оранжевым, и низкие прямоугольные здания и телефонные провода на его фоне казались черными.

— Эта часть города называется Дороги, — сказал Берни. — Здесь я в первый раз работал со Стайном. — Лейтенант Стайн! Это было тогда, когда напарник служил в настоящей полиции. — Нехорошая тогда выдалась ночка. — Я ждал продолжения, но его не последовало.

Мы двинулись по пыльной мостовой в сторону железной дороги, но, не доезжая переезда, Берни свернул в узкий переулок, по обеим сторонам которого стояли низкие здания с закрашенными окнами. Переулок уперся в другой переулок, еще уже и темнее. Мы проползли еще немного, сделали несколько поворотов и оказались перед нагромождением ржавых бочек. Между ними был виден огороженный двор с низким строением в стороне.

— Тылы транспортного предприятия «Четыре розы», — объяснил Берни.

Я заметил бензоколонку и грузовик с четырьмя розами на борту. Но отнюдь не восемнадцатиколесный трейлер — он скорее напоминал фургон Единой службы доставки почты, который иногда заворачивает на Мескит-роуд. Нравится мне эта компания! Водитель-женщина всегда бросает мне галету, когда проезжает мимо.

Время шло. Небо из пламенеющего превратилось в тусклое, тени во дворе удлинились. В конторе «Четыре розы» зажегся свет.

— Иногда очень важно то, о чем умалчивается, — проговорил Берни. Я уже собирался задуматься над его словами, но он продолжил: — Текс Роса не задал ни одного вопроса о том, над чем мы работаем. А вдруг мы расследуем дорожную аварию, из-за которой может быть предъявлен иск или даже возбуждено уголовное дело? Неужели ему не интересно? Он либо совершеннейший профан, либо все уже знает.

Что знает? Берни по-прежнему говорит о Тексе Росе? Я прекрасно запомнил этого хлыща. Особенно его сапоги из змеиной кожи. Представил его сапоги и усы с закрученными кончиками и от этого сочетания почему-то разволновался. И как всегда, когда волнуюсь, мне захотелось что-нибудь погрызть. О причинах не спрашивайте, я их не знаю. Я огляделся, но грызть было нечего, кроме приборной панели, что уж никуда не годилось. Беда в том, что когда на меня нападает микроб грызения…

— Ну вот, дождались, — прошептал Берни.

Задняя дверь конторы «Четыре розы» открылась, и во двор, освещаемые лампочкой из коридора, вышли двое мужчин. Один из них был Текс Роса. Он оказался выше, чем я сначала решил, но не настолько высоким, как другой. Второй был поистине огромен — с длинными бачками, крючковатым носом и банданой на голове: Джокко Кочрейн.

— Тссс… — предостерег меня Берни именно в тот момент, когда у меня возник позыв зарычать.

Текс Роса и Джокко Кочрейн вышли из пятна света и оказались в тени. И хотя за ними можно было по-прежнему без труда следить, напарник подался вперед и прищурился. Когда люди щурятся, то выглядят не лучшим образом. Но какие проблемы — я ведь все видел: мужчины подошли к грузовику, Джокко сел за руль и что-то сказал в открытое окно. Я даже уловил обрывки фраз — кажется, «в следующий раз откручу ему башку», «будет за это приз?» и «как насчет пяти тысяч баксов?». Затем грузовик развернулся во дворе. Мы тоже, не зажигая фар, развернулись. Берни прибавил скорость и успел выехать в тот самый момент, когда машина «Четырех роз» проезжала мимо. Мне удалось прекрасно рассмотреть Джокко: он смеялся в мобильный телефон. И еще, как ни странно, я почувствовал запах бананов. Мы пристроились сзади и последовали за грузовиком.

Сначала ехали по незнакомым мне пустынным улочкам, а затем оказались на магистрали с плотным движением. Берни включил фары.

— Мне показалось, они разговаривали во дворе. Дорого бы я дал, если бы мог узнать, о чем они говорили.

Я покосился на его ухо — то, что было с моей стороны. Прекрасной формы, хорошего размера — разумеется, для человека, — но на что оно годилось?

Мы подъехали к большой развязке у высотных домов в центре города.

— Самая идиотская организация движения в стране, — всегда брюзжал напарник, когда оказывался в этом месте. Он ворчал и на сей раз, выруливая на другую магистраль. Джокко ехал в среднем ряду. Мы следовали за ним скрытно, постоянно оставляя между нами несколько машин. Мы, я и Берни, умеем это очень хорошо.

Прошло много-много времени, прежде чем мы покинули Долину, которая до бесконечности тянется во всех направлениях, и оказались на просторе. Небо из темно-багрового превратилось в черное, засверкали звезды.

— В Млечном Пути сто миллиардов звезд, — проговорил Берни. — А может, вдвое больше. И сто миллиардов галактик во Вселенной. Так вот спрашивается: чем мы занимаемся?

Чем мы занимаемся? Следим за злодеем, который оттузил нас бейсбольной битой, и хотим его наказать. Берни полагалось бы это знать.

Мы пересекли пустыню, темную и безлюдную, если не считать время от времени возникающих вдали городов, которые казались огоньками в корзине. Я упомянул огоньки в корзине, потому что вспомнил, как однажды Леда украшала рождественскую елку — в это время я всегда так разыгрывался, что меня выставляли за дверь, — и Берни включил в розетку шнур попробовать свернутую в корзине гирлянду. Это было в тот период, когда Берни и Леда вроде бы ладили — до того завтрака, когда она пригубила кофе и заявила: «Мне это не подходит». Сначала я подумал, что она говорит о кофе, и Берни тоже так решил.

Джокко свернул с магистрали на двухполосное шоссе, где машин было значительно меньше. Мы на почтительном расстоянии проехали за ним через один из городков-корзин с гирляндой и оказались на дороге, которая принялась петлять среди холмов. Теперь его габаритные огни то исчезали — значит, он скрывался за поворотом, — то снова возникали, когда мы его догоняли. Он перевалил через гребень и снова пропал. Когда мы добрались до вершины, грузовик «Четырех роз» успел преодолеть половину спуска и свернул на проселочную дорогу.

— Направляется на юг, — прокомментировал Берни. С высоты холма нам открылась убегающая вдаль равнина; лучи фар медленно перемещались в ночи. — Очень уж близко к границе. — В этот момент фары потухли, но грузовик продолжал двигаться, я это хорошо видел при свете звезд. — Боже! Куда он, к черту, делся? — воскликнул напарник и тут же добавил: — Кажется, я его вижу: вырубил свет и шпарит по дороге.

Мы последовали за Джокко на проселок и приблизились вплотную, так что поднимавшаяся из-под его колес пыль покрыла наше ветровое стекло и забила мне нос.

— Может, мы уже в Мексике?

Ох, Мексика! Мы вели там расследования. Дело о похищении Салазара и еще одно, с чем связано, забыл, только помню, как схарчил на задворках бара кукурузный пирог со свининой. Мои сородичи отличаются там от нас — не все, но многие. Крутые ребята — красноглазые, поджарые, задиристые. Мне пришлось участвовать в нескольких драках, и Берни тоже. Потом мексиканская ветеринарша меня зашивала, да и Берни наложила несколько швов. Она была вполне ничего и к тому же запала на напарника, что и вызвало осложнения, поскольку она забыла упомянуть, что у нее есть муж. Но он оказался шляпой, и все кончилось благополучно.

Я оглянулся и заметил в ночи пару горящих глаз, потом другую. Мои сородичи мексиканского типа? Я принюхался. Нет, здесь было нечто иное, ближе к кошкам. Большим кошкам пустыни, с которыми я однажды познакомился слишком близко. Колея становилась все незаметнее и наконец исчезла. Мы, объезжая кусты и камни, снизили скорость. Впереди резко очерченная тень вплотную приблизилась к длинной линии невысоких холмов. Я потерял ее из виду.

— Куда он едет? — спросил Берни.

Холмы были круче, чем казались на расстоянии. Существовал ли в них вообще проход? Мы петляли у подножия, видели несколько ведущих к вершине каньонов, но они были слишком узкими и каменистыми. Берни остановил машину, вынул из-под сиденья большой фонарь, и мы вышли. Напарник приложил руку к уху.

— Я его не слышу, — тихо проговорил он. Что было неудивительно. Поражало другое: я тоже ничего не слышал, кроме лая койотов вдалеке.

— Ничего не понимаю… — Напарник посветил вокруг. — Никаких ведущих наверх следов, да и слишком здесь круто для грузовика. — Мы пошли дальше, Берни поводил лучом фонаря туда и сюда. — Куда же он делся?

У меня не было ответа на этот вопрос. Но я чуял запах выхлопа грузовика — по такому следу легко идти. Он привел меня к высоким колючим кустам, за которыми склон поднимался почти вертикально. Отсюда запах поворачивал обратно на равнину.

— Он развернулся? — удивился напарник. — Как же мы его пропустили?

Я подошел к колючим кустам — кажется, они называются окотилло — и снова принюхался. Э, да они пахли бананами. Подошел Берни и посветил фонарем. Что тут разглядывать: выпирающие из земли корни, а дальше — каменная стена.

Мы постояли: Берни размышлял, а я принюхивался к медленно исчезающим запахам выхлопа и бананов. Хорошо было чувствовать над собой звезды, воздух был свеж, ночь великолепна.

— Не возражаешь, если мы поднимемся наверх и взглянем, что оттуда видно? — спросил Берни.

Я одобрил, и мы двинулись вдоль склонов холмов, пока не набрели на поднимавшийся к вершине овражек и направились по нему вверх. Свет фонаря выхватывал из темноты маленькие кактусы, множество камней, осветил тележное колесо. Воды на виду не было, но я чувствовал ее буквально под ногами. Берни покосился на тележное колесо.

— Где-то здесь поблизости были шахты, — пробормотал напарник. Он интересуется заброшенными шахтами в пустыне, и в прошлом у нас из-за этого возникли проблемы.

Мы поднялись выше. Овражек становился уже, петлял и наконец исчез в складках холма. После чего подъем стал еще труднее, во всяком случае, для Берни. Он ворчал, задыхался, луч фонаря метался из стороны в сторону. Возникли небольшие оползни, но я держался на ногах крепко. И вскоре оказался у большого кактуса, самого высокого, какой я только встречал, и ощутил себя на вершине, так близко к звездам! Какая же у нас интересная жизнь, у меня и Берни. А вдали раскинулась еще одна широкая равнина с городом, хотя и не так ярко освещенным. Нам туда? Я был готов.

Берни меня догнал и, с трудом переводя дух, остановился.

— Подожди, давай придем в себя, старина, — сказал он. Лучше бы говорил только о себе. Он выключил свет и окинул взглядом долину.

— Да, точно Мексика. Должно быть, поселок Эль-Гато. Знаешь, о чем я подумал? — В большинстве случаев мне угадать не удается, но теперь я не сомневался, что он подумал о мексиканке-ветеринаре. И опять не угадал. — Бесследно исчезли два больших предмета: Пинат и грузовик Джокко, — сказал он. — Неужели это совпадение?

Я попытался уяснить его мысль. Что же, получается, Пинат в грузовике Джокко? Нет, она бы туда не влезла. Я принюхался и не уловил запаха слонихи. Но что это? В воздухе едва ощутимый запах лягушки или жабы, только более рыбный. И эта рыбная часть запаха пронзительнее и тоньше, чем у настоящей рыбы. Я, конечно, говорю о свежей рыбе. Тухлая — совсем другое дело. И этот лягушачий-рыбный-жабий запах означал одно — змея! Я ужасно боюсь змей и не стесняюсь в этом признаться.

— Давай немного осмотримся.

Мы все еще ищем грузовик? Разве он мог забраться так высоко? Я понятия не имел. Но раз Берни говорит: надо осмотреться, — будем осматриваться. Я люблю это занятие, и оно составляет большую часть нашей работы.

Мы немного побродили, и Берни, как часто поступает в таких ситуациях, столкнул ногой камень. За ним последовал луч фонаря. Камень отскочил от склона и угодил в скрытую от глаз небольшую промоину. За камнем стали спускаться и мы. Рыбно-жабий запах все еще носился в воздухе, но теперь к нему примешивался другой, который я помнил по занятиям в школе «К-9». У меня на холке встала дыбом шерсть.

— В чем дело, Чет?

Я подбежал к промоине и заглянул внутрь. Кругом была одна темнота, но я знал, что это там. Подошел Берни и направил луч фонаря вниз. На дне, откинув в сторону руку, лежал вниз лицом мужчина. Тело, как иногда случается, не было ни скрючено, ни искалечено — казалось, человек просто спит. Но это, разумеется, было не так.

— Дьявол, — пробормотал Берни.

Мы спустились на дно рассмотреть все подробно. Мужчина был в просторной, темной пижаме и тапочках. Берни осветил его лицо — оно показалось мне знакомым: это лицо улыбалось мне с экрана телевизора, когда мы смотрели ролик с Пинат. И еще оно улыбалось с фотографии на нашем холодильнике. Теперь человек лежал стиснув губы, но глаз, тот, что смотрел на меня, был открыт. И по нему полз муравей.

— Ури Делит, — определил напарник.

Он опустился на колени и повел лучом фонаря, дюйм за дюймом изучая тело, но ничего не касаясь.

— Никаких видимых причин смерти: ни крови, ни пулевого отверстия, — и на первый взгляд ничего не сломано. Не понимаю… — Круг света задержался на руке Делита. — Хотя кисть как будто распухла. А это что такое? — Берни нагнулся ниже. Я понял, что он рассматривал: две дырочки на тыльной стороне ладони, чуть припухшие и покрасневшие по краям.

Мы так сосредоточились на этих дырочках, что я чуть не пропустил волнообразное движение внутри пижамы. В следующую секунду из-под шелковистого материала выскользнула змея — не длинная, но толстая, с большой головой и злыми глазами. Змея пришла в ярость — все произошло молниеносно, — ее пасть раскрылась, обнажив большие зубы, и она бросилась на Берни.

Напарник испуганно вскрикнул — таких звуков я от него ни разу не слышал — и в последнее мгновение отскочил назад. Я бросился на змеиный хвост, как можно дальше от ее зубов, придавил лапами и сомкнул на кончике челюсти, но передний конец, извиваясь, развернулся назад. Змея поднялась и, разинув пасть, уставилась на меня, но в это время Берни треснул ее фонарем по голове — приложил так приложил. Змея, дергаясь, упала на землю. Напарник наступил ей на голову и принялся топтать, он топтал до тех пор, пока гадина не замерла. Лицо Берни показалось мне диким.

 

14

— Похоже на гремучую змею, — сказал человек в какой-то незнакомой мне форме. Солнце приобрело молочный оттенок — вот уж чего не пью, так это молоко, — и вокруг нас собрались другие люди в форме: полицейские, патрульные, пограничники. — Да, похоже на гремучую змею.

— Я не специалист, — произнес Берни. — Но разве у гремучей змеи не должно быть на спине ярко выраженного ромбовидного рисунка?

— Не знаю, насколько ярко выраженный, но вот, посмотрите сюда. Что-то вроде ромбиков.

— Да, похоже.

— Или рогатая гремучая змея, Хотя какая разница? Бедняга! Надо же встретить такую смерть!

К этому времени тело Ури Делита уже унесли. Щелкали затворы фотоаппаратов, Берни задавали вопросы. Я устал и не очень прислушивался. Понимал одно: чем больше напарника спрашивали, тем меньше он говорил. Я заметил у него темные подглазины — Берни тоже устал. Изогнутая лучинка солнца поднялась над вершиной холма, и лицо напарника окрасилось в теплые тона, но в сочетании с его усталостью это меня даже напугало. Затем небо поголубело, и все пришло в норму. Я лег, привалившись спиной к скале, еще сохранившей прохладу ночи; надо мной возвышался огромный кактус. Рядом завели новый разговор — может, насчет того, что делать со змеей. Разговор все еще продолжался, когда мы, я и Берни, уехали.

Ощущать движение автомобиля было очень приятно. Я свернулся на переднем сиденье. Напарник долго молчал, затем сказал:

— Ну что еще мы могли сделать?

С чем? Я не очень понял, и никакие мысли в голову не шли. Берни положил руку мне на спину. Разве мы что-то сделали не так? Убили эту мерзкую змею и сами остались неискусанными. Мои глаза закрылись, но в ту же секунду я представил две крохотные ранки на распухшей руке Делита. Открыл глаза, увидел щеку напарника и снова закрыл. На этот раз мне не привиделось ничего плохого, только масса бегущих облаков.

— Как плохо ты выглядишь, — удивился Рик Торрес. — А вот Чет прекрасно.

И чувствовал я себя великолепно, почти тип-топ. От души встряхнулся, при этом волны пробежали по всей шкуре до кончика хвоста. Не могу выразить, как это приятно! Я проспал всю дорогу.

Мы были перед зданием главного полицейского управления, расположенного неподалеку от высотных домов в центре города. Удобные скамейки предназначались для того, чтобы на них проводили время друзья и родственники бандюганов. Они и теперь здесь околачивались, только почему-то обходили стороной и нашу скамью, и те, что стояли поблизости. А на нашей с одного конца сидел Рик, с другого Берни, а я, как только улеглись пробегавшие по шкуре после встряхивания волны, вспрыгнул на середину. Иногда приятно посидеть высоко.

— Хочешь знать, что я думаю? — спросил Рик.

— Не уверен, — ответил мой напарник.

— Это потому что ты теоретик-конспиратор.

— Вот еще!

— А разве не так? Ты готов принять версию, что парень немного сбрендил, возомнил себя спасителем слонихи и отправился в пустыню, скорее всего без еды и воды, где его подстерегали всякие неприятности. Ну как, принимаешь?

— Нет.

Рик рассмеялся.

— Что и требовалось доказать.

— Давай начнем с Пинат, — предложил Берни.

— Как скажешь.

— Где она?

— Понятия не имею, ну и что?

— Что значит, «ну и что»? Если бы они бродили по пустыне вместе, как ты предположил, то остались бы следы.

— Какие следы?

— Рик, ты когда-нибудь слышал об экскрементах слона?

Разговор то затихал, то вновь возникал в моей голове, но при упоминании о слоновьих экскрементах я насторожился.

— Обнаружить несложно, — продолжил мой напарник. — А я ведь специально искал, но даже если бы пропустил, разве Чет позволит себе проглядеть что-либо подобное.

— В этом есть смысл. — Полицейский похлопал меня по спине.

Еще какой. Берни прав на все сто. Я лично за всю свою карьеру ни разу не прошел мимо экскрементов, чтобы их не исследовать.

— Но это может свидетельствовать о том, что они разделились раньше, еще до того как подошли к границе.

— Думаешь, это совпадение, что в одном деле дважды появляется грузовик транспортного предприятия «Четыре розы»?

— Я говорил с этим малым, Тексом Росой, он абсолютно чист, даже ни одного…

— Не продолжай.

— Почему? — удивился Рик.

— Ни одного штрафа за неправильную парковку. Это одна из тех избитых полицейских фраз, которые выводят меня из себя.

— Хорошо, — кивнул Рик, — молчу. А можно мне сказать: он утверждает, что ни один из его грузовиков не приближался к ярмарочной площади в ночь исчезновения?

— У меня есть показания свидетеля, которые этому противоречат.

— И как его зовут?

— Олли Филипофф, цирковой акробат.

Рик сделал пометку в блокноте.

— Проверю.

— Давай, — кивнул Берни. — А затем задай себе вопрос, что там делал второй грузовик.

— Так называемый второй грузовик стоит во дворе, — парировал полицейский. — Утром сам его видел. По словам Росы, вчера вечером он был отправлен в Санта-Фе с грузом запчастей, но на многоуровневой дорожной развязке у него обнаружилась течь масла и он вернулся обратно. — Рик помолчал и кашлянул. Я ведь, кажется, упоминал, что подобный кашель меня настораживает. — Берни?

— Не хочу слушать.

— А я все-таки скажу: многоуровневая развязка — это кошмар, плюс все происходило в ночное время: любой мог сначала следить за грузовиком А, а в итоге перепутать и увязаться за грузовиком Б.

У Берни дернулся мускул на скуле.

— Ничего подобного не было.

— Считай как тебе угодно, — кивнул Рик. — Но картина такова: мы имеем пропавшую слониху и труп человека, который ее украл. Не так много, чтобы полиция бросила все силы на расследование. — Рик поднялся. — Но ты все же поставь меня в известность, если всплывет что-то новое.

— Буду считать приоритетом номер один.

Они расстались, не пожав друг другу руки.

Дверь в трейлер Попо была открыта. Мы нашли хозяина накладывающим перед зеркалом грим клоуна. Он уже нанес на кожу белую краску и раскрасил губы в ярко-красный цвет, но еще не принимался за глаза и нос.

— Привет! — Попо повернулся, и его глаза показались мне очень маленькими. — Что скажете?

— Ммм… — Я почувствовал, что Берни, как обычно в трудные моменты, пытается взять себя в руки. Он выпрямился, стараясь придать себе твердость стали. — У нас для вас новости. Плохие.

— Нет, нет! — Попо зажал ладонью рот, размазав по лицу красную краску с губ.

— Мне очень жаль, — проговорил мой напарник.

Клоун судорожно вздохнул и отвернулся. На нем была майка без рукавов. Про такие почему-то говорят, что их носят любители поколотить жену. Хотя когда в последний раз мы застали одного типа за этим занятием, на нем был кожаный пиджак. Мы вломились в дверь и взяли его с поличным. Тогда Берни заставил его выложить кругленькую сумму. Но это совершенно иная история. А теперь я смотрел на тощие плечи Попо — совсем не похожие на плечи Берни — и такую же тощую шею. Но вот его затылок, не могу объяснить почему, мне понравился. Попо едва заметно дрожал. Я обошел его и сел спереди у его ног. Но он меня, наверное, даже не заметил, такие у него были влажные и мутные глаза. Затем увидел и протянул ко мне руку. Я его лизнул. Рука имела вкус губной помады — я помню этот вкус с тех пор, как один раз сжевал футлярчик с губной помадой Леды, а может, не один раз и не два, а гораздо больше.

Глаза Попо наполнились слезами, хотя он не проронил ни звука — только смотрел на меня. Его лицо приобрело странное выражение: наполовину клоунское, наполовину человеческое, — и было измазано помадой и слезами, но я его нисколько не боялся. Я придвинулся и привалился к его ногам. Попо был из тех людей, которые, неизвестно почему, мне нравились. Он положил мне руку на плечо и притянул к себе. И я ему это позволил.

Берни рассказал клоуну обо всем, что произошло в пустыне. Попо задал несколько вопросов, и напарник снова все объяснил. Затем последовали новые вопросы и новые ответы. В конце концов, я уже сам почти все понял. Клоун стер с лица остатки грима.

— Я хочу, чтобы вы продолжали искать, — сказал он.

— Кого? — удивился Берни.

— Конечно, Пинат. Ури хотел бы этого.

— Не уверен, что…

Попо повысил голос и заговорил по-настоящему громко:

— Назовите цену.

Берни кивнул.

— Обычная такса — четыреста долларов в день плюс расходы.

Четыреста в день? Разве наша обычная такса такая? А случайно, не пятьсот? Кстати, что больше: четыреста или пятьсот? Мне бы понравилось то, что больше.

Попо открыл ящик и достал чековую книжку.

— С этим можно подождать, — остановил его напарник. Ох, Берни, Берни…

Клоун посмотрел на настенные часы и, да, я не ошибся, слегка встряхнулся. Затем повернулся к зеркалу и начал размазывать по лицу белую краску, которую черпал из банки.

— Как же вы… — начал Берни.

— Скоро начнется представление. — По тому, как Попо держал плечи, я понял, что он крепился из последних сил.

Мы вышли из его вагончика и обнаружили на улице много циркачей. Некоторых, таких как Фил и Олли Филипофф, я знал, других нет: силача с голым торсом, женщину в мотоциклетном кожаном костюме, мужчину с одноколесным велосипедом в руке. Они все гуськом поспешили внутрь.

Мы уехали с ярмарочной площади. Синяки под глазами Берни стали еще темнее. Он сделал несколько звонков по телефону. А я внимательно следил за идущей перед нами машиной с лежавшим на полке заднего стекла котом — кошки любят так ездить. Спрашивается, чем им не нравится переднее сиденье? Кот меня тоже заметил, и его взгляд мне очень не понравился.

— Чет! Прекрати!

Я сдерживал себя как мог.

— Чет, что на тебя нашло?

Берни, неужели не видишь? У тебя практически перед носом развалился кот, зевает и потягивается так, что у меня от этого… Но тут мы свернули с магистрали, и кот пропал. Я устроился поудобнее и, как истинный профессионал, настороженно замер.

Вскоре мы оказались рядом с полем для гольфа. В Долине много таких полей, и вокруг всегда очень зелено. Берни это тревожит, поскольку… Э, да мы не поехали вдоль поля, а свернули на обсаженную цветами петляющую дорожку. В конце открылась площадка, где мы встали рядом с длинной белой машиной, которая показалась мне знакомой.

Поле для гольфа радует приятными запахами: цветами, свежеподстриженной травой и водой — обилием воды, — хотя воды я нигде не видел. Мы отправились на площадку с тренировочными колышками для отработки ударов. Для чего служат эти колышки, я знал по делу Дэлтона. Как выяснилось, миссис Дэлтон завела интрижку с тренером и в результате настолько повысила уровень мастерства, что они с мужем перед самым разводом успели стать победителями в местном чемпионате супружеских пар, так что все кончилось к обоюдному удовольствию. На площадке бил по мячу один человек: загорелый мужчина с крупной головой, сигарой во рту, в желтых брюках, красной рубашке и соломенной шляпе — полковник Драммонд. Он размахнулся из-за спины и с неожиданной силой опустил клюшку на мяч. Кажется, такой удар называется «по верхушке»: мяч почти сразу ударился о землю, несколько раз отскочил и, прокатившись, замер на небольшом расстоянии. Полковник Драммонд поднял глаза.

— Будьте любезны не двигаться, когда игрок бьет по мячу… — Он пригляделся и узнал нас. — Ах это вы.

— В вашем офисе нам сообщили, что вы здесь, — объяснил Берни.

Полковник достал из корзины новый мяч и поставил на колышек.

— Речь пойдет о Делите? Я уже наслышан. — Он покачал головой. — Ужасные, ужасные новости. — Драммонд говорил, не вынимая сигары изо рта. — Поверьте, я потрясен. — Он размахнулся клюшкой и ударил, но свинг получился таким же нескладным, как и предыдущий, только теперь он попал не по верхушке мяча, а в бок. Мяч отлетел в сторону и угодил в тележку. — Вот видите, — продолжал полковник, — не могу ни на чем сосредоточиться. Наш маленький мир — я имею в виду цирковой мир — потерял одного из лучших людей. — Он поставил на колышек следующий мяч.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Берни.

Драммонд уже замахнулся, но его клюшка замерла в воздухе.

— В связи с чем?

— Хотите докопаться до того, что послужило причиной случившегося?

— Негодяи из Общества защиты животных задурили Делиту голову, вот он и выкинул такую штуку. Или у вас есть иная версия?

— Нет, но у меня есть вопросы.

Драммонд сверился с часами.

— Через пять минут начало игры, так что времени хватит только на один.

— Хорошо, — кивнул мой напарник. — Вы знаете Текса Росу?

— Никогда о таком не слышал. — Полковник начал снова замахиваться — отвел клюшку назад и ударил. На этот раз мяч поднялся невысоко над землей и улетел в поле, хотя и недалеко.

— Это уже на что-то похоже, — пробормотал Драммонд. — Что скажете? Что-нибудь около двухсот двадцати?

— Текс Роса владеет транспортным предприятием «Четыре розы».

Полковник вынул изо рта сигару, сбил с кончика пепел и улыбнулся.

— Это похоже на второй вопрос, но ответ все равно «нет».

Берни пристально посмотрел на него.

— У вас слишком свободная стойка. Мешает вращению корпусом.

— Вот как? Вы играете?

— Не сказал бы. Просто мальчиком подносил клюшки.

Это для меня новость! Берни не устает меня удивлять, и всегда в хорошем смысле. Хотите знать мое мнение? С этим человеком никто не сравнится.

Драммонд, прежде чем снова ударить по мячу, подобрался.

— Так?

— Еще больше.

Он свел ступни и замахнулся. Свинг вышел намного лучше, полет мяча был не то, что называют планирующим, но достаточно высоким: он пронесся над кустами и подкатился к краю песчаной ловушки.

— Что ж, премного вам благодарен, — кивнул полковник.

— Так как насчет Пинат? — спросил Берни.

— А что насчет нее?

— Вы не хотите вернуть слониху?

— Что за вопрос? — удивился Драммонд. — Но надо смотреть в лицо фактам: слоны не приспособлены к выживанию в пустыне.

— То есть она уже погибла?

— Господи, мне бы очень хотелось, чтобы оставалась надежда.

— Она застрахована?

Драммонд рассмеялся.

— Жизнь цирковых животных не страхуют.

— Ах вот как.

Подкатила мототележка с типом, одетым почти так же, как Драммонд, и тоже дымившим сигарой.

— Втихаря тренируешься, проныра.

Драммонд взял мешок с клюшками и повернулся к Берни.

— Это бизнес, сынок. На следующей неделе я встречаюсь с новым дрессировщиком, а самое позднее к весне мы обзаведемся новым слоном. Представление должно продолжаться. — Он залез в тележку. — Спасибо за урок.

Когда тележка тронулась с места, я услышал, как тот, кто приехал за полковником, спросил:

— Что за урок?

— Он будет тебе дорого стоить, — ответил Драммонд, и оба рассмеялись. За ними тянулся шлейф сигарного дыма. Берни смотрел им вслед, пока тележка не скрылась из виду.

— Двести двадцать! Какие же это двести двадцать, — пробормотал он. Кто-то оставил у соседнего дерева мешок с клюшками. Берни взял одну, установил на колышек мяч и ударил. Бам! Дзинь! Вот это да! Так высоко и с таким жужжанием! Мяч взмыл вверх и понесся вдаль: над кустами, над песчаной ловушкой и прудом, над лужайкой с флагом, над деревьями, над забором за дорогу, где и пропал.

Мы поехали домой. Я прихватил с собой мяч; если честно, то не один. Мячи для гольфа небольшие — в пасть можно одновременно упихать удивительно много.

 

15

Вот мы и дома. Берни наполнил мою миску водой и пошел в спальню. Я немного полакал и последовал за ним.

— Ненавижу спать днем, — проворчал он, ложась прямо в одежде на кровать. Повернулся на бок и стал возиться с будильником. — Придавлю часок, не более. — Напарник откинул голову на подушку и закрыл глаза. Я же был не в настроении заваливаться на боковую — хотелось прогуляться в каньоне, поиграть в «бросай и лови» или хотя бы быстро пройтись по улице. Но Берни выглядел очень уставшим и у него на лбу снова появилась зигзагообразная борозда — может, у него что-то болит? Я вышел из спальни, скользнул в коридор и посмотрел в боковое окно: там был Игги — в своем боковом окне. От возбуждения, что увидел меня, он подпрыгивал, стукаясь передними лапами в стекло. Игги славный малый. Я тоже поднялся на задние лапы. Игги начал тоненько, пронзительно тявкать — ав-ав-ав; его голос выводил из себя всех соседей, разумеется, кроме нас. Я ответил ему лаем, но тут же подумал о Берни и заткнулся, ну если не совсем, то почти заткнулся. Затем за спиной Игги появился старик Парсонс и что-то ему сказал — готов поспорить, велел прекратить тявкать и убраться от окна, но Игги продолжал лаять, подпрыгивать и вилять куцым хвостом. Мистер Парсонс исчез, затем появился опять. Э, да он принес жевательную косточку и очень даже большую. Помахал ею у Игги перед носом и ушел. На этом кончилось все тявканье, подпрыгивание и виляние хвостом — Игги немедленно бросился за стариком. Как же мне захотелось такую же жевательную косточку!

— Чет, успокойся, — послышалось из спальни.

До меня донеслось негромкое эхо лая. Неужели моего? Ой-ой!

Я подошел к входной двери, немного покружил и улегся. Затем встал и снова выглянул в боковое окно. Никакого Игги. Не иначе трудится над косточкой. Опять захотелось залаять, и я чуть не сорвался — был совсем близок к тому, чтобы сорваться, — но успокоился и прислушался, как там Берни. Напарник дышал глубоко и размеренно. Я прошел по коридору и заглянул в спальню — он лежал на спине, закрыв ладонью глаза, его грудь медленно поднималась и опускалась. Я немного понаблюдал за ним — Берни спал. Мне нравится смотреть, как напарник спит. Скоро он проснется, и мы пойдем в каньон, или поиграем в «бросай и лови», или займемся чем-нибудь еще, о чем я недавно думал, но успел забыть.

Я зашел в кабинет, взглянул на слонов на ковре, и все еще на них смотрел, когда зазвонил телефон. На автоответчике включилась громкая связь.

— По-прежнему не берете трубку? Неужели даже при том что я дал вам задаток, я не могу рассчитывать… Господи, это говорит Марвин. Марвин Уинклман. Позвоните, повторяю, позвоните, как только будет возможность. — Щелчок.

Мне нравятся многие люди, с которыми мне приходится знакомиться, даже некоторые злодеи и бандиты. Возьмите, например, Будлза Кольхауна. Теперь он дробит щебень под палящим солнцем. А было дело, чесал у меня между ушами. Правда, это случилось до того, как он понял, что мы с Берни не принесли ему чемодан золотых монет. Зато чесал очень умело. Ну хватит об этом Кольхауне. Суть в том, что Уинклман, кажется, превращается в одного из немногих людей, которых я недолюбливаю.

Я зашел на кухню и полакал воды. Вода — мой напиток, хотя я пробовал и другие, например, пиво из колесного колпака. Это было в тот раз, когда я познакомился с байкерами. Как же мне понравились те байкеры. Вспоминая, как мы повеселились, я понюхал под столом и нашел несколько крошек. Затем вернулся в переднюю и выглянул в высокое окно рядом с дверью. Ух ты! На газоне появилась белка. Я зарычал. Она, наверное, меня услышала, потому что отпрыгнула в сторону. Но не так отчаянно, как прыгают белки, когда спасаются бегством. Вот те их прыжки мне по душе.

Прошло еще немного времени, и в проулке появился старик Гейдрих с метлой. Он посмотрел в сторону нашего дома, заметил меня и состроил неприятную гримасу из тех, какие умеют делать люди. Кажется, такое выражение лица называется глупой ухмылкой. А затем принялся сметать мусор со своей части проулка на нашу территорию — то есть делал то, что так не любит Берни. Эх, если бы я был на улице, я бы ему показал!

Старик Гейдрих ушел. А через минуту-другую мимо проехал пыльный пикап. В Долине полно пыльных пикапов, и я не очень к нему присматривался, пока водитель не повернулся в сторону нашего дома. Он пристально его разглядывал, а я успел рассмотреть его: нос с горбинкой, длинные бачки, бандана. Вот тогда я залаял — и лаял не умолкая.

— Эй, Чет, в чем дело? — В переднюю вышел Берни. Он больше не выглядел сильно уставшим, и с его лба исчезла зигзагообразная борозда. Я лаял не останавливаясь. — Что, этот проходимец Гейдрих снова сметал к нам мусор? — Берни посмотрел из окна на соседскую полосу проулка. В конце улицы Джокко свернул за угол и скрылся из виду. Напарник посмотрел в ту сторону, но было слишком поздно. Я гавкнул еще несколько раз, хотя ничего уже не мог поделать. — Ну хватит, старина; как насчет того, чтобы перекусить?

Перекусили мы очень даже славно: Берни съел сальсу с чипсами, а я большую собачью галету. Затем напарник повесил халат на дверь ванной и отправился принимать душ. Это был тот самый халат, который Леда, не понимаю почему, называла загвазданным, — никаких гвоздей на нем не было, а только изображение бокалов для «мартини» с длинноногими девушками внутри. Берни любил свой халат, он был у него давным-давно, с дней армейской службы, и некогда принадлежал его приятелю Таннеру. О Таннере Берни никогда не рассказывал, только раз, когда мы разбили палатку в пустыне, он, глядя на огонь, произнес: «Бедняга Таннер». И больше ничего не прибавил.

Но теперь он принимал душ в хорошем настроении. Я судил по тому, что он пел: прошелся по своим любимым мелодиям — «Телефон несчастной любви 77203», «Рожденный терять», «Слеза скатилась», «Море разбитых сердец». Да, в очень хорошем. Из ванной шел пар, и я приблизился к двери — люблю ощущать пар. Но что это? Наверное, Берни неправильно задернул шторку, потому что вода текла на пол. Я попробовал: горячевата и немного мыльная, но в целом довольно вкусная.

Вскоре Берни был уже одет: брюки цвета хаки, кроссовки и майка; в кофейнике урчал закипающий кофе.

— Люблю этот аромат, — заметил напарник. Берни распознавал кофе по запаху, это я знал точно. Мы вышли во дворик, он сделал глоток из кружки, я поискал под грилем чего-нибудь вкусненького, но не нашел.

— Странно, — начал напарник. — Сьюзи давно не звонила… О Боже! — Он бросился в кабинет к телефону. — Сьюзи, подними трубку, если ты дома. Я только что вспомнил про нашу встречу… ну, ту, в «Драй-Галч». Тут возникло кое-что непредвиденное… в связи с расследованием. Новые обстоятельства… Ммм… Я должен был предупредить. Извини. Пожалуйста, позвони. Или я тебе буду звонить — наверное, так будет лучше… — Он повесил трубку и посмотрел на меня. — Какой же я идиот!

Вот уж неправда: Берни самый умный из людей.

— Может, послать ей цветы? — мучился он. — Или купить какой-нибудь подарок? Но ей так трудно угодить. Вот, например, она совсем не носит серьги, которые я ей подарил. — Серьги? Я пытался вспомнить. Это те, что светятся в темноте?

Взгляд Берни упал на мигающий сигнал автоответчика, и он нажал кнопку.

«— По-прежнему не берете трубку? Неужели даже при том, что я дал вам задаток…»

Напарник выключил запись.

— Уинклман — наша головная боль. Да, Чет, большая головная боль.

Тот малый с худющими ногами и зачесанными на лысину волосами? Что-то непохоже. Джокко — вот наша настоящая головная боль.

— Чет, ты по какому поводу лаешь?

Джокко вынюхивал возле нашего дома, вот по какому.

— Успокойся, старина. Хочешь «Молочную косточку»?

Забавная штука жизнь. Только что у меня и в мыслях не было просить «Молочную косточку». А теперь я не мог ни о чем другом думать. И вскоре ее получил.

— К этому делу надо подойти по-хитрому, — сказал Берни.

Я понятия не имел, что он имеет в виду. Мы прыгнули в машину, и я на ходу проглотил последний кусочек.

Вскоре мы свернули в поместье Хай-Чапаррель, самое приятное поселение во всей Долине, как его часто называла Леда. У нее с Малькольмом там большой дом, в котором теперь живет Чарли, когда не приезжает к нам, что случается не часто.

Мы остановились напротив здания с колоннами, большими окнами, балконами и простиравшейся до бесконечности лужайкой.

— Сохранился всего один водоносный слой, — буркнул Берни, когда мы вылезли из машины и пошли по обсаженной цветами извилистой дорожке. — Почему люди никак не могут это уяснить? — Он нажал кнопку звонка.

Дверь отворилась, и на пороге появилась разговаривающая по мобильному телефону Леда. При виде нас ее брови удивленно изогнулись, если, конечно, в ее случае можно говорить о бровях, учитывая то, как она орудует пинцетом, или по крайней мере орудовала, пока мы жили вместе.

— Сто девяносто на нос, и вы утверждаете, что мы не получим на десерт сабайон? — возмущалась она. Немного послушала скрипучий голос в трубке и перебила: — Стоп, стоп, стоп! — Ее голос, как бывало в прежние времена, взлетел. — Пройдитесь еще раз по цифрам и перезвоните; только учтите: вы должны дать мне другой ответ. — Леда выключила аппарат. — Поставщики разоряются по всей чертовой Долине и при этом еще кочевряжатся.

— Что такое «сабайон»? — спросил Берни.

— Ты не знаешь, что такое «сабайон»? — заморгала Леда. — Кстати, что ты здесь делаешь? — Она посмотрела на часы, маленькую блестящую вещицу, напомнившую мне о прискорбном инциденте со мной и ее кожаной шкатулкой для драгоценностей, который произошел незадолго до их развода. — Чарли еще нет дома, и сегодня не выходные. Хотя даже если бы были выходные — это не твои выходные.

— Справедливо, — кивнул напарник. — Но мы были здесь неподалеку, и я подумал, почему бы не заехать и не узнать, как ты живешь.

— Узнать, как я живу? Ты, часом, не бредишь?

— Ха-ха. Отличная шутка.

— Берни, неужели ты считаешь, что у меня есть время выслушивать твой сарказм?

— Никакой это не сарказм, — возразил напарник. — Меня всегда восхищало твое чувство юмора.

— Ты это восхищение умело скрывал.

— Ха-ха. Вот опять.

Наступило молчание. Я был готов к тому, что дверь захлопнется перед нашим носом, как случалось не раз. Леда встретилась взглядом с Берни, а затем — какая неожиданность — рассмеялась. А за ней Берни. Когда я в последний раз наблюдал нечто подобное? И было ли такое вообще?

— Ну так как ты поживаешь? — спросил мой напарник. — Наверняка вся в стрессе от этой подготовки к свадьбе.

— Очень слабо сказано.

— Уверен, все пройдет великолепно.

— Спасибо. Боже, ты же не рассчитываешь на приглашение?

— Нет, нет и нет. Не помышлял в самых диких фантазиях.

— Видишь ли, хочешь — верь, хочешь — не верь: хотя дела у Малькольма идут хорошо, мы стараемся свести список гостей к разумному. Есть такое понятие — перегнуть палку. Кроме экономии и всего остального, это еще дело вкуса.

— Согласен. Напомни мне, чем занимается Малькольм.

— Программным обеспечением.

— А если конкретнее?

— Это очень сложно: лицензированием, Китаем, интегрированными прогами.

— Интегрированными прогами?

— Нет времени объяснять. Ты рад насчет алиментов?

— А что с алиментами?

— После нашей свадьбы тебе их больше не придется платить.

— Я об этом как-то не задумывался, — ответил напарник.

— Неужели?

— Нет.

— Знаешь, Берни, ты изменился.

— В каком смысле?

— Скажу так: если бы у нас с Малькольмом все не сложилось настолько великолепно, как бы это дико ни звучало, я могла бы тешить себя мыслью… и поставим на этом многоточие.

Точку, точку, точку? Интересно, Берни понимал, о чем она говорит? Не могу сказать. Он потупился, стал смотреть на носки ботинок и как-то странно зашаркал ногами.

— Безумие, — проговорил он. — То есть безумно здорово, как у вас получилось с Малькольмом. Он с таким же энтузиазмом готовится к свадьбе?

— Спрашиваешь. На ушах стоит. Видел мое обручальное кольцо? — Прежде чем я успел представить, как можно стоять на ушах, Леда вытянула перед Берни руку.

— Ух ты, — восхитился тот.

— Сорок штук. Первым делом носили к оценщику.

— Ух ты, — повторил Берни.

О чем они толковали? Я понятия не имел. В доме зазвонил телефон.

— Это он, — сказала Леда.

— Оценщик?

— Разумеется, нет. Малькольм. Он отлучился по делам.

— В таком случае…

— До свидания, — бросила она. — И вот еще что, Берни… спасибо.

— Пожалуйста…

Дверь перед нами закрылась, но не с треском, а плавно. Мы сели в машину. Берни порылся в бардачке, нашел на самом дне измятую сигарету, закурил, затянулся и выпустил большой клуб дыма. Я знал, что он пытается бросить курить, но какой же приятный запах — я не выдержал и тоже вдохнул.

— Свадьба должна состояться, — проговорил напарник. — Более того, этот чертов брак должен длиться долго-долго. Стать таким же счастливым, как… Чет, можешь вспомнить какой-нибудь счастливый брак?

Что бы это ни значило, я ничего не понял. Мы выехали из Долины и направились в пустыню. И вскоре — ведь мы неслись так быстро, что все вокруг мелькало, хотя я и не понимал, к чему такая спешка, — оказались в городке, который, как я помнил, Берни называл вшивым. Я начал чесаться — сначала за ухом, затем весь бок, затем одновременно оба, скребя себя когтями все быстрее, быстрее…

— Чет, ради Бога!

Мы остановились за пальмой перед подковообразным мотелем. На парковке стояли две машины: красная с откидывающимся верхом и темный седан.

— Черт возьми! — вырвалось у Берни.

В тот же миг дверь номера открылась, и оттуда вышла жена Марвина Уинклмана; жена, если развод еще не состоялся, — деталей дела я в голове не держал. Невысокая, светловолосая, пышная, по имени, если не ошибаюсь, Бобби Джо, она шла впереди Малькольма, который повязывал у себя на шее галстук.

— Чтоб ты им удавился, — процедил Берни. Я приготовился смотреть, но удушения не произошло. Пока парочка шла к своим машинам, мы быстрехонько отвалили, а удушение Малькольма, видимо, было отложено на будущее.

 

16

Я прекрасно знаю, что ноги находятся внизу и на них стоят и ходят. Когда Берни говорит «к ноге!» — что ему вовсе не обязательно делать, — я подхожу к нему вплотную. А уши на голове, которая наверху. Как же можно стоять на ушах? Голова всегда выше ног, если только человек не перевернулся, как это случилось с бандюганом по имени Наджет Болитерри, который хотел удрать от нас через верхнее окно на лестничной площадке, а в итоге повис вниз головой, запутавшись в связанных простынях. Леда только что сказала, что Малькольм стоит на ушах. Что она имела в виду? Что он тоже висит на связанных простынях? Дальше этого я в своих рассуждениях не продвинулся.

Мы угодили в пробку, которая совсем не двигалась, — из тех пробок, когда водители вылезают из машин и всматриваются в даль. Берни позвонил Сьюзан.

— Привет, это я. Ты на месте? Получила мое сообщение? Я насчет «Драй-Галч»? Надеюсь, ты дожидалась там не слишком долго. Я…

Сьюзи подняла трубку, и ее голос раздался в динамике.

— Три часа.

— О! — пробормотал Берни.

— Но это в последний раз. — Ее голос доносился из динамика, но раньше я никогда не слышал, чтобы он так звучал. У Сьюзи один из моих любимых голосов — такой, словно ей нравится говорить, — я с удовольствием позволяю ему себя обволакивать. Но на этот раз он звучал совершенно иначе — невыразительно, даже как-то холодно.

— Я же сказал, извини, — повторил Берни.

— Слышала, — отрезала Сьюзи. — И знаю, что такое заниматься расследованием. Но начинаю понимать, что ты еще не готов.

— Не готов на что? — Сзади посигналили. Машины тронулись с места. Берни включил передачу, но не как обычно — послышался неприятный скрежет.

— Я тебе скажу, на что, — ответила Сьюзи. — На то, во что могли бы превратиться наши отношения.

— О! — повторил Берни. Я не очень разобрался в смысле его восклицания, только знаю, что, когда напарник говорит «о!», это всегда значит, что дела идут не очень хорошо.

— Как бы ты это определил?

Сзади раздались новые гудки. Берни надавил на педаль газа, но, наверное, не рассчитал сил, и мы резко скакнули вперед.

— Что?

Голос Сьюзи стал еще холоднее.

— Что происходит сейчас между нами.

— Между нами? — переспросил Берни. — Ну, между нами все хорошо.

— Хорошо?

— Да.

— А если поточнее?

— Поточнее? Даже очень хорошо.

— Мне пора на встречу, — заявила Сьюзан. — Когда тебе придет в голову определение получше, не стесняйся, звони.

— Но…

Щелк. Связь прервалась.

— Господи, — возмутился Берни. — Что же это делается?

Мне нечем было ему помочь.

— Я хотел сказать, — он стал снова рыться в перчаточнике, но на этот раз безрезультатно, — что все здорово. Очень, очень здорово. Разве может быть лучше? Мне всегда очень хорошо, когда я рядом с ней. Ей даже не надо ничего говорить, но и когда она говорит, мне это тоже нравится. Боже праведный! От одного ее присутствия мне хочется стать лучше. — Он запустил руку под сиденье, но обнаружил только ручку, сломанную коробку для компакт-диска, крышку от кофейного стакана, но ни одной сигареты. — Так что, черт возьми, каких слов она ждала от меня?

Я понятия не имел. В моем мире, у нашей, как выражается Берни, нации внутри нации, все происходит иначе. Возьмите хотя бы памятный вечер, когда я услышал вдалеке лай той подруги, а потом обнаружилось, что она лаяла не так уж и далеко. Я домчался мгновенно. Она находилась за забором, хотя и высоким, но недостаточно. Именно так. Мне всегда нравилось прыгать, а в тот вечер, после энергичного спринтерского забега, — в особенности. Она стояла и смотрела сквозь сетку, как я поджимал для прыжка лапы. А затем…

Зазвонил телефон.

— Сьюзи? — спросил Берни еще до того, как нажал кнопку.

Оказалось, что это была не Сьюзи. Голос в трубке принадлежал Рику.

— Сообщаю новости, — начал он. — Пришел отчет о вскрытии Делита. Причина смерти… — В трубке раздался шелест страниц… — Некротический… тут всякие заумные слова… шок, вызванный ядом змеи… опять бла-бла-бла… попавшим в организм в результате укуса в правую руку.

— Значит, он умер от змеиного укуса?

— Ты, я смотрю, еще не потерял способности быстро ворочать мозгами.

— Никаких других следов насилия?

— А разве укуса не достаточно? — удивился Рик. Берни не ответил. — Больше ничего. Укус — и точка.

— Спасибо.

— Не за что. Кстати, говорил с этим коротышкой из семьи воздушных гимнастов Филипофф — Олли. Ты не в курсе, они пользуются страховочной сеткой?

— Да. А что?

— Просто интересуюсь.

— Почему?

— Мне кажется, с сеткой — большая разница. Как между поцелуем и старым добрым траханьем.

— Надо об этом подумать, — ответил Берни. Только не мне. Я что-то пока не просек, о чем они толкуют. — Ты об этом разговаривал с Олли? О сексе и полетах на трапеции?

— Нет, — уточнил сержант. — Мы обсуждали его отказ.

— От чего?

— От той байки, которой он тебя нагрузил. О восемнадцатиколесном трейлере с четырьмя розами на борту, будто бы выезжавшем из задних ворот ярмарочной площади.

— Байки? Ты о чем?

— Чистый вымысел, Берни. Олли все придумал.

— На кой черт это ему понадобилось?

— Говорит, что испугался.

— Чего?

— Тебя и Чета.

— Ерунда.

— Утверждает, ты так грозно насел на него… Только не надо меня убеждать, что подобного никогда не бывало. Плюс у него природный страх перед собаками.

Ну и ну! Рик считает, что Олли меня испугался. Ничего подобного! Да, он не трепал меня по холке, не пытался погладить, но когда люди боятся меня или мне подобных, я всегда это знаю. Олли не испугался.

— Он решил, что вы ему устроите головомойку, и выложил то, что, по его мнению, тебе хотелось услышать, — продолжил сержант.

— В таком случае я на самом деле устрою ему головомойку, — отозвался напарник.

— Делаю вид, будто ты ничего не говорил.

— Откуда он мог знать, что я хотел от него услышать? Я не упоминал ни о каком грузовике, тем более с четырьмя розами на борту.

— Розы для большей реалистичности, — нашелся Рик.

Последнее слово было для меня совершенно новым и звучало очень неприятно.

— В каком смысле?

— Удивляюсь твоей серости…

— Кончай треп, — прервал его Берни.

Сержант рассмеялся.

— Ты, как я понимаю, накачал его виски. Какой это был сорт? «Джек Дэниелс»?

— Что значит «накачал»? Мы по-дружески выпили.

— И твой свидетель, явно стараясь к тебе подольститься, начал придумывать детали и вспомнил еще один сорт виски.

— «Четыре розы»?

— С сообразиловкой у тебя порядок. Но кажется, я тебе об этом уже говорил.

* * *

На следующий день — или это было через день, а может быть, и в тот же самый — мы остановились на парковке напротив кладбищенских ворот, оставив «порше» в стороне от других машин. Ворота оказались открытыми, но мы в них не вошли. На кладбище происходили похороны — мы заметили там людей в темной одежде. Берни старается держаться подальше от тех мест, где хоронят людей, хотя при его работе это не просто. О кладбищах могу сказать одно: для меня они, наверное, пахнут иначе, чем для вас. В небе широкими кругами летала большая черная птица, но никто, кроме меня, ее не видел. Признаю, у меня пунктик насчет птиц. Злобные твари. Я имею в виду не только ту, что с явно нехорошей целью гналась по пустыне за мной и за декоративной собачкой Принцессой. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз. А пунктик мой такой — я все время спрашиваю себя: неужели и я озлобился бы, как они, если бы целыми днями парил в ярком голубом небе? Вот мой вопрос.

Постояв немного, люди стали расходиться и рассаживаться по машинам. Кое-кого я узнал: Попо, полковника Драммонда, Фил и других, которых видел возле цирка. Они уезжали на машинах, а мы продолжали ждать, пока из ворот не вышел Олли Филипофф. Он направился к стоявшему в углу парковки мотоциклу, снял пиджак, галстук, рубашку, все свернул и положил в седельный ящик. Коротышка, а с такими бугристыми мускулами. Затем достал из сумки майку, надел и аккуратно закатал рукава, чтобы бугры мускулов остались на виду.

— А ведь, наверное, есть человек, который любит этого Олли, — заметил Берни. Я хотел узнать кто, но напарник не сказал.

Мы направились к нему. Циркач уже перекидывал ногу через седло мотоцикла, когда заметил нас. Он немного помедлил и опустился на сиденье.

— Есть минутка? — спросил его Берни.

— По правде говоря, я очень спешу, — ответил циркач.

— Правда? Это для разнообразия хорошо…

— Что? — не понял Олли.

Напарник улыбнулся одними губами — скорее не улыбнулся, а оскалился.

— Крутой мотоцикл. — Он положил ладонь на руль.

Циркач посмотрел на его руку. Ему не понравилось, что его мотоцикл трогают, — это было очевидно, но он сказал только:

— Да. Спасибо.

— Вот приехал выразить соболезнование, — продолжил Берни.

— По поводу чего?

— По поводу недавней утраты цирка.

— И что это за утрата?

— Ури Делит. Если только я попал на те самые похороны.

— На те самые. Перекинулся парень.

— Что ж, можно выразиться и так.

— Как говорится, в мир иной, — добавил Олли.

— И как вы к этому относитесь?

— К миру иному?

— К чему же еще?

Циркач на мгновение зажмурился. Некоторые типы, когда мы на них наседаем, жмурятся, если им требуется подумать.

— Не знаю. — Он открыл глаза. — А ад тоже есть? Или только небеса?

Берни снова улыбнулся, но на этот раз улыбка говорила, что ему весело.

— А вдруг существует только ад? Вдумайтесь в это, Олли.

— Черт! Неужели такое возможно?

— Зависит от точки зрения на окружающее, если, конечно, таковая имеется. — Циркач стал озираться, как поступают люди, когда хотят определить, где находятся. — Но нас интересует другое, — продолжил Берни. — Как вы относитесь к смерти Делита?

— Как отношусь? — Циркач облизнул губы. Как правило, это хороший знак. — Ужасное несчастье.

— Слышали, что послужило причиной его смерти?

— О да. Страшно боюсь змей. Какая ирония судьбы!

— Боюсь, не совсем уловил вашу мысль.

— Человек, который работал с животными, лишился жизни благодаря одному из них.

— Откуда вы это взяли? Я имею в виду про иронию судьбы.

— Полковник так сказал.

— Вот как?

— По дороге из церкви. — Олли подался вперед и положил ладони на ручки руля. — Мне в самом деле пора.

— Нет проблем, — ответил Берни. — Только проясним одно небольшое недоразумение, и можете катить со своим железным другом на все четыре стороны.

— Недоразумение?

— По поводу истории с розами. Получается так, что вы изложили две разные версии: одну нам, другую — сержанту Рику.

— Кому это вам?

— Чету и мне.

Олли бросил на меня взгляд и поморщился, словно хотел сказать, чтобы я не лез в напарники Берни. У меня сразу сложилось о нем определенное мнение, а во рту почему-то возник странный зуд, словно зубам захотелось что-нибудь куснуть.

— Слушайте, да какая разница, — начал он. — Какое это теперь имеет значение? Хотите предъявить обвинение змее? — Он рассмеялся — ха-ха-ха, — и, по мне, слишком долго не мог успокоиться.

— Змею мы убили, Чет и я, — сказал Берни.

— Вот как? — Олли снова посмотрел на меня, но на этот раз не так криво, как в прошлый.

— Но остается пропавшая слониха, — продолжил напарник. — Так что нам необходимо разобраться в ваших показаниях.

Взгляд циркача упал на ключ зажигания, но Берни легким движением извлек его из замка. Движение не выглядело особенно быстрым, но не успел Олли воскликнуть: «Эй, погодите!» — как ключ оказался у напарника в кармане. А чего вы ждали? Берни есть Берни. Помню, он мне как-то сказал: «Нечего лезть с ложкой туда, где дерутся на вилках», — или что-то в этом роде.

— Подумайте, Олли.

— О чем?

— Что вы видели в ту ночь, когда вернулись из «Дядюшки Рио»?

— Ничего не видел.

— Следовательно, вы нам солгали.

— Прошу прощения.

— А как насчет восемнадцатиколесного трейлера с четырьмя красными розами на борту?

— Все выдумки. Что бы я вам ни наплел — это ложь.

— Наглая?

— Вот именно.

— Зачем вы сказали нам неправду?

— Захотелось приврать, и к тому же я уже извинился.

— Вы сказали сержанту Торресу, что испугались нас.

— Верно. Никогда не чувствовал себя спокойно рядом с собаками. — Загибаешь, приятель. Я ничего подобного не унюхал. — Да и вы сами, не обижайтесь, наводите страх.

— Я? — удивился Берни.

— Вы же отобрали у меня ключ.

— Нехорошо.

— Еще как.

— Но дело в том, Олли, что вы акробат. Я не могу поверить, что акробата так просто запугать. Вы по определению храбрец.

— Спасибо.

— Что же в таком случае происходит?

Олли открыл было рот, но промолчал.

— Вы чего-то боитесь, — настаивал напарник. — Но не нас. Назовите имя.

Циркач уставился прямо перед собой.

— Нет никакого имени. Не понимаю, о чем вы говорите.

Берни достал ключ и вставил в замок зажигания.

— Можете ехать.

— Приятно было с вами поговорить, — кивнул Олли.

— Ведите мотоцикл осторожно.

— Никогда не лихачу.

Берни собрался уходить, но задержался.

— Один последний вопрос: вы знакомы с Дарреном Куигли?

— Охранником? Несколько раз вместе выпивали.

— В «Дядюшке Рио»?

— Естественно. — Олли ударил ногой по стартеру, и мотоцикл заурчал — брум-брум. Мне случалось кататься на «харлее». Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз.

* * *

Когда мы снова выехали на дорогу, Берни повернулся ко мне.

— Выстрел наобум, Чет. Если выпивохи работают неподалеку друг от друга, очень много шансов за то, что в итоге они встретятся.

Выстрел? Не слышал никакого выстрела: ни на кладбище, ни ранее — с тех пор как мы вели расследование дела Чанга. Расследование было сплошным кошмаром, но очень сытным. Хотя об этом тоже в другой раз. Я зевнул — так сладко, что чуть не разодрал пасть, — и губы приподнялись, обнажая клыки. А когда пасть закрылась, я больше ни о чем не тревожился. К чему волнения? Ведь у меня есть Берни.

Перед нашим домом стояла зеленая машина с золотой звездой на боку. Когда мы подъехали, из нее вышел лысый малый в зеленой форме.

— Берни Литтл? — спросил он, когда мы покидали «порше»: напарник, открыв дверцу со своей стороны, я — перепрыгнув через свою.

— Да.

Малый подошел ближе.

— Какая замечательная у вас собака.

— Это Чет.

— Хорошее имя, — похвалил незнакомец. — Можно его угостить?

О чем разговор? В следующую секунду я уже жевал галету, не очень большую, зато вкусную.

— Мэтерс, — представился незнакомец. — Комиссия по охране животного мира. — Мэтерс — хорошее имя, оно мне сразу понравилось. — Вы тот самый человек, который убил змею? — спросил он.

— Ради всего святого! Вы приехали меня оштрафовать? Мы действовали в целях самообороны.

— Упаси Боже! У меня здесь карта юго-восточной области Сангре-Хиллс. Не могли бы вы поточнее показать, где это случилось? Я съезжу туда и посмотрю все на месте.

Мэтерс расстелил карту на капоте «порше», и они с Берни голова к голове склонились над ней.

— Приблизительно здесь. А что вы надеетесь там увидеть?

— Трудно сказать. Может, остатки ящика или клети. Или полотняный сачок.

— Ничего подобного там не было.

— Нет? — покосился на Берни Мэтерс. — Ничего такого, что указывало бы на то, что змея оказалась там не по своей воле?

— Не по своей воле? — удивился напарник. — По пустыне ползают тысячи гремучих змей, и каждая по своей воле.

— Справедливо, — согласился Мэтерс. — Но ваша змея — это габонская гадюка.

— И что из того?

— Такие не водятся в нашей пустыне. Они вообще не водятся в Америке. Конкретно эта обитает южнее Сахары, например, в Габоне или Конго.

— Не улавливаю вашу мысль, — признался Берни.

— Габонских гадюк можно ввезти в США только по специальному разрешению, — объяснил Мэтерс. — Разрешение дает право содержать их в неволе, но ни в коем случае не выпускать на свободу.

— Удивляюсь, как вы вообще позволяете ввозить их к нам.

— Совершеннейшее безумие, — согласился Мэтерс. — Но мы живем в свободной стране.

Берни рассмеялся.

— К нам не часто поступают заявки на провоз габонских гадюк — трижды за то время, что я здесь работаю, а это уже десять лет. Все они от торговцев с лицензиями, и все строго учитываются. По крайней мере так было до сегодняшнего утра.

— Следовательно, наша змея — нелегал?

— Похоже на то, — кивнул Мэтерс. — Не исключено, что какой-то идиот тайно пронес ее через контроль в аэропорту, а потом ему надоело обеспечивать ее на обед живыми мышками, и он ее просто выпустил. Хотя возможно, что она удрала из партии покрупнее.

— Покрупнее?

— Нелегальный трафик животных дает многомиллионные прибыли. Вы этого не знали?

— Для меня это новость, — признался напарник.

— На втором месте после нелегального оборота наркотиков, хотя эта тема не часто обсуждается в прессе. И, как обычно, Мексика представляет собой превосходный плацдарм. — Мэтерс свернул карту. — Вам известно, что габонские гадюки убили больше людей, чем все остальные змеи? Я говорю, естественно, об Африке. Нарваться на габонскую гадюку в наших краях — удивительное невезение.

— Вот и я того же мнения.

Они все еще продолжают говорить о змеях? Никаких змей поблизости нет: если бы появились, я бы первым из этой компании их почуял. Другое дело галеты — я не сомневался, что в кармане Мэтерса они еще есть: их запах буквально бил мне в нос. Я придвинулся к нему немного ближе и вильнул хвостом.

 

17

— Вот и «Дядюшка Рио», — сказал Берни, легким, плавным движением вписывая «порше» задом в узкое парковочное место. Ездить с напарником — одно удовольствие, если только ему не приходится браться за инструменты. — Тебе понравится.

Мне и так все нравилось. Мы с Берни вместе — чего еще надо?

«Дядюшка Рио» стоял на темной улочке неподалеку от ярмарочной площади. Единственными светлыми пятнами здесь были верхушка медленно вращавшегося в вечернем небе колеса обозрения и неоновая вывеска в окне заведения. «Дядюшка Рио» — бар: я мог бы почуять это за мили, а «за мили», если я ничего не путаю, это очень далеко. Хотите знать, как пахнут бары? Несвежим пивом, подгоревшим жиром и блевотиной. Эти запахи в барах почему-то соединяются. А почему? Интересная мысль — никогда об этом не задумывался.

Я все еще продолжал над этим размышлять, когда мы вошли в «Дядюшку Рио» — темное и тесное, как новомодные джинсы, заведение: длинная стойка с одной стороны, ряд столиков — с другой, и в конце небольшая площадка для танцев. Хотя в данный момент никто не танцевал. Оно и хорошо, потому что иногда танцы сильно меня заводят. В помещении находилась всего одна женщина — сидела в конце зала. Несколько здоровенных парней развалились у пивных кранов. Одеты в короткие джинсовые куртки — наверное, все они байкеры. Их обслуживал бармен с татуировкой на шее и прилепившейся к губам сигаретой, хотя я был на сто процентов уверен, что курение во всех барах Долины запрещено. Он посмотрел на нас, увидел Берни и сказал:

— Ах ты, сукин сын!

Здоровенные ребята обернулись и одарили нас крутыми взглядами. Тот, что выделялся ростом среди остальных, спросил у бармена:

— Хочешь, чтобы мы занялись этим типом, Рио?

Тот гулко рассмеялся; когда люди так смеются, звук идет из самой глубины их нутра. Женщины на это не способны, и большинство мужчин — тоже, но сейчас речь не об этом. Я приготовился к неприятностям, но неприятностей не случилось.

— Вот еще! Берни размечет ваши хилые задницы по полу, а потом нагрянут копы и прикроют мою лавочку.

Парни смутились, а бармен обошел стойку и обнял моего напарника. Они похлопали друг друга по спинам.

— Рио!

— Берни!

Новые хлопки.

— Никогда, негодник, ко мне не заглянешь. Задрал нос и воротишь его от моей дыры.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — ответил мой напарник.

Рио отступил на шаг.

— Ты в прекрасной форме.

— Не сказал бы.

— Хочешь оставаться в хорошей форме, вот тебе совет — не заводи себе бар.

— Буду иметь в виду.

— Представить невозможно — у тебя бар!

— А что в этом странного?

Рио не ответил и снова гулко рассмеялся. У него был большой трясущийся живот. Мне нравится смотреть на такие животы. Наверное потому, что я смотрел на Рио, он тоже меня заметил. Это иногда происходит с самыми разными живыми существами.

— Э, да это же Чет.

— Откуда ты знаешь о Чете?

— На прошлой неделе сюда заходил Ратко Савик.

Трудно забыть старину Ратко с его носом, из которого всегда капает, и страстью к забаве с ножом.

— Так он на свободе? — спросил Берни.

— Условно-досрочное, — ответил бармен. — Задаешься вопросом, куда катится мир, когда такие отморозки, как Ратко, зарабатывают условно-досрочное? Тебе не о чем беспокоиться. Поверь, он сохранил огромное уважение к Чету.

— Трансплантаты кожи прижились?

— На мой взгляд, с ними он только краше. — Рио пристально посмотрел мне в глаза. Некоторые из моих приятелей, например, Генерал Борегард, этого не терпят, а я не возражаю. — Какой же он миляга, — продолжил бармен. — У меня за стойкой есть колбасные палочки. Ему можно «Слим Джим»? Эй, приятель, сидеть.

— Чет!

Ой-ой! Неужели Берни стыдно за мое поведение? Ничего подобного не хотел. Я сел и настороженно застыл — ни дать ни взять истинный профи.

— А ведь знает, что такое «Слим Джим», — заметил Рио. — Готов поспорить, он понимает очень много.

— Но подчас его понимание избирательно, — улыбнулся Берни. — Понимает как ему удобно.

Совсем меня сконфузил.

— Похоже на мою четвертую жену, — сказал бармен.

— У тебя четвертая?

— Была. Тоже стриптизерша, как номер два, только не такая интеллектуалка.

Вскоре мы перешли за столик. Берни и Рио сели со стаканами пива, а я устроился на полу со «Слим Джимом». И так им увлекся, что прослушал очень многое из того, что они говорили. Позор, конечно, потому что в числе прочего они вспоминали войну в пустыне, только не в нашей, а где-то далеко, войну, о которой Берни никогда не рассказывал.

— Черта с два я это забуду, — горячился бармен.

— Все получилось непроизвольно, — возражал Берни. — Тупая реакция.

— Тем лучше.

— Не говори… — Напарник отхлебнул пива. — Слушай, к тебе заглядывает некий Джокко Кочрейн? Здоровенный такой, носит бандану.

— Что-то не припоминаю.

— А Даррен Куигли? Он вроде бы твой постоянный клиент.

— Постоянным я бы его не назвал. Заскакивает время от времени.

— Он нам нужен.

— И что же он такого натворил?

— Может, и ничего. Просто будет свидетелем.

— У меня адреса только тех, кому я записываю на счет. А таким подонкам, как этот, на счет не записываю, и его адреса у меня нет.

— Даррен сейчас в подвешенном состоянии. Он когда-нибудь приводил друзей?

— А как же. Есть тут один акробат. Уж не знаю, какой из него циркач, а пьяница — будь здоров.

— А еще есть друзья?

— Постой, не было ли у него подружки? — Рио поднял глаза и окликнул женщину в другом конце бара. — Эй, Долорес, ты же знаешь Даррена Куигли?

— Не то чтобы очень.

— Подойди на секунду.

— Мне и здесь хорошо, — отрезала Долорес. — Балдею.

Байкеры как один повернулись к ней. Она не обратила на них внимания и сделала маленький глоток из высокого стакана с зеленоватым напитком.

— Может, мы к ней подсядем? — тихо предложил Берни.

Рио снова окликнул женщину.

— Не возражаешь, если к тебе подсядет мой друг Берни?

Долорес пристально посмотрела на нас.

— Только если вместе с собакой.

Мы, я и Берни, пошли в конец бара.

— У меня когда-то был пес вроде этого, — сказала Долорес. — Хотя, наверное, не такой красивый. Как его зовут?

— Чет.

Она протянула руку и почесала меня между ушами.

— Тебя, я думаю, называют Четом-Ракетой.

Э, да ты умна, Долорес. И чесать хорошо умеешь: длинные ногти погружаются достаточно глубоко, но не слишком — именно так, как мне нравится.

— Вы позволите заказать вам то же самое? — Берни кивнул в сторону ее стакана.

— Только если у вас есть для этого скрытый мотив.

Напарник рассмеялся.

— Берни Литтл. «Детективное агентство Литтла».

Долорес подняла руки:

— Нет, коп, живой вы меня не возьмете. — И добавила тише, так что ее голос стал напоминать голос матери Берни. И сама она показалась мне похожей на его мать, на которую чем дольше смотришь, тем старше она выглядит. — Опоздали для этого лет на десять.

Совершенно заморочила мне голову, а вот Берни, напротив, сказал что-то дельное.

— Ни за что не поверю. Вы самая живая и яркая из всех, кого я встретил за сегодняшний день.

— Ну не душка ли? — похвалила его Долорес. — Откровенный лгун, но такой милый.

— Это Берни-то милый? — Рио вернулся за стойку и налил зеленый напиток для Долорес и пиво для напарника.

Берни достал портмоне.

— Не обижай! — возмутился бармен. — Твои деньги здесь не работают.

— Бесплатная выпивка у «Дядюшки Рио»? — встрепенулась Долорес и подняла стакан. — За милых мужчин. — Они с Берни чокнулись. Люблю этот звук.

— У Даррена Куигли есть подружка? — спросил напарник.

— Вот он, внутренний мотив, — усмехнулась женщина. — Но неверный. У Даррена была подружка — прошедшее время. Такие бывалые Даррены долго с одними и теми же не общаются.

— Почему?

— Вы с ним встречались?

— Да.

— Тогда зачем спрашиваете? Что же до его бывшей подружки — она из тех совсем молоденьких девушек из маленьких захолустных городков, которые так и продолжают кочевать на Запад в поисках, не могу сейчас и вспомнить чего. Ее зовут Бонни Хикс. Она работает в маникюрном салоне в торговых рядах напротив «Ист-Сентрал-молл». А живет в трейлере за торговыми рядами.

— Спасибо, — кивнул Берни.

— Не за что, — ответила Долорес. — Что я еще могу для вас сделать?

* * *

Стоянки жилых трейлеров время от времени возникают в нашей работе. Некоторые располагаются в совершенной глуши, как, например, стоянка нудистов, куда нам пришлось отправиться в связи с кражей нефтяной вышки. Как ее свистнули, я до сих пор не могу взять в толк. Зато твердо уяснил: люди в одежде выглядят гораздо лучше, чем голые. Только не сочтите за обиду.

Но есть и такие стоянки, которые находятся прямо в городе. Мы припарковались напротив торговых рядов, осветив фарами темные магазинчики.

— «Ногти от примадонны», — прочитал Берни, вылезая из машины. — Что бы это значило? Уж слишком женщины носятся со своими ногтями. Во-первых, наращивают, но почему в таком случае мужчины… — Его голос замер.

Мы обошли торговые ряды и оказались на заросших кустарником задворках. За воротами с двумя столбами, но без створок стояло несколько трейлеров — низкие округлые тени под багровым вечерним небом. Света ни в одном из них не было, зато перед палаткой горел костер; там сидел парень и курил косяк. Берни принюхался — марихуану может распознать почти каждый.

— Привет. — Парень поднял голову.

— Здорово, — ответил Берни.

— Ты коп?

— Нет.

— А похож на копа.

— Это преступление?

Парень рассмеялся, но тут же осекся.

— Такая головоломка не по мне. Это что-то из «Матрицы». — Он глубоко затянулся и заметил меня. — Выгуливаешь собаку?

— Угадал.

— У меня тоже была собака, но убежала.

— Плохо. По крайней мере для тебя, — заметил Берни и добавил: — Мы ищем Бонни Хикс.

Парень стрельнул глазами в сторону одного из трейлеров — стоящего на блоках небольшого серебристого вагончика — и повернулся к напарнику.

— Ну, допустим, я знаю, где ее найти.

— Мы все внимание. Ушки на макушке.

«Мы»? Я посмотрел на уши напарника — уши на месте и не такие уж и маленькие для человека, — но насколько хорошо они слышат? Например, уловил ли он звук, пусть очень тихий — в одном из трейлеров плакала женщина. Если так, то виду он не подал.

— Как говорится, мы живем в век информатики, — объявил парень.

— Неужели? — В глазах Берни отсвечивало пламя костра. Красивое зрелище.

Парень еще подкурнулся — это наркоши так говорят — и задержал дыхание. Нам приходится встречаться по работе с типами, которые сидят на травке и задерживают дыхание. Это обычно значит, что им осталось недолго. Он выпустил изо рта огромный клуб дыма.

— Скажу так, чтобы вам было понятнее. Некогда шел век вещей, и люди платили за них деньгами. Например, «понтиак-файерберд» — это вещь. А теперь век информатики.

— Намекаешь, что скажешь, где найти девчонку, за деньги? — Отсвет в глазах напарника изменился: стал таким, что испугал бы многих, скорее всего большинство, но не этого фраера.

— А ты догадливый.

Берни шагнул вперед и взял у него косяк — не выхватил, не вырвал: просто отнял и бросил в костер.

— Какого черта? — Парень попытался встать на ноги, но напарник придавил ладонью ему плечо и усадил на место. Тот, морщась от боли, еще немного повырывался и затих.

Берни убрал руку, но парень не шелохнулся.

— Я дам тебе пять долларов за информацию, — объявил напарник. — Знаешь почему?

Парень покачал головой.

— Потому что это менее хлопотно, чем выбивать ее из тебя.

Парень поспешно поднял руку и показал пальцем.

— Третий с правой стороны. «Эрстрим» на блоках.

Берни отдал ему деньги.

— И вот тебе памятка из века информатики, причем совершенно бесплатная: чтоб тебя здесь не было, когда станем возвращаться назад.

— Уже сматываюсь, — пообещал парень.

Плач доносился изнутри «Эрстрима». Когда мы оказались у двери, Берни тоже услышал — я понял это по его лицу. Он постучал, и плач сразу оборвался. Но внутри никто не подошел открыть дверь и не проронил ни звука.

— Бонни Хикс! — позвал напарник.

Тишина.

— Даррен здесь? — повысил голос Берни. — Даррен, это Берни Литтл. Я думаю, тебе требуется помощь.

— Даррена здесь нет, — послышался из-за двери женский голос.

— Бонни?

Снова никакого ответа.

— Может, вам самой нужна помощь? — настаивал Берни.

Долгое молчание. Напарник ждал. Я ждал рядом с ним. Чувствовал, как он насторожен. И сам был тоже насторожен. Наконец женщина заговорила.

— Кто вы такой?

— Берни Литтл. Мы пытаемся выручить Даррена из беды.

— Он мне о вас не говорил.

— Разве? А когда вы с ним виделись в последний раз?

— Вроде бы несколько дней назад.

— А в последний раз разговаривали?

— Сегодня утром. Он позвонил, когда я уходила на работу.

— Бонни.

— Что?

— Можно нам войти?

— Нам?

Я, сам не знаю почему, гавкнул.

— С вами собака? Я боюсь собак.

— Чет не страшный.

Я снова гавкнул, на сей раз громче.

— Ничего себе, не страшный.

— Хорошо, Бонни. — Напарник погрозил мне пальцем. Он очень редко так делал, и мне всегда нравилось. Я ответил взмахом хвоста. — Мы не станем входить. Расскажите, о чем вы говорили по телефону с Дарреном?

— Разговор продолжался не более минуты, а потом оборвался.

— Что он сказал?

— Трудно было расслышать, сильно мешал треск. Он был такой милый.

— В каком смысле?

— Ну… извинился за то, что так себя со мной вел. Обещал все исправить, если вернется. Мне показалось, он плакал.

— Откуда вернется? — спросил Берни.

— Из Мексики. Поэтому и был такой сильный треск.

— Откуда из Мексики?

— Не поняла — в этот момент разговор прервался.

— Как прервался?

— Будто прекратилась связь.

— Вы что-нибудь слышали на заднем плане?

— Не припоминаю. — У Бонни был тихий голосок — высокий и нежный. Для меня он звучал как детский.

— Чего вы боитесь, Бонни?

— Кроме собак?

Мой хвост дрогнул.

— Да, кроме собак.

— Сейчас не припомню.

— Вы знаете Джокко?

— Мне он не нравится.

— Почему?

— Как-то странно на меня смотрит.

— Что вы имеете в виду?

— Нагло разглядывает. Прямо в присутствии Даррена.

— Он появлялся здесь в последнее время?

— Ни разу с тех пор, как мы с Дарреном порвали.

— А почему вы с ним порвали?

— Мне обязательно это обсуждать?

— Поэтому-то вы и плакали, когда мы к вам явились?

Бонни снова надолго замолчала.

— Мне здесь разонравилось.

— Откуда вы приехали?

— Из Скенектади.

— Не ближний свет.

Бонни опять заплакала.

— У вас остались там друзья или родственники?

— Только Джейни.

— Кто такая?

— Сводная сестра.

— Вы с ней ладите?

— Не очень. Зато в детстве были по-настоящему близки.

— Вам надо к ней поехать.

— Это стоит денег.

— Сколько у вас есть?

— Одиннадцать долларов.

— А когда следующая зарплата?

— Не знаю.

— Разве вы не работаете в заведении, где что-то производят с ногтями?

— Из Кореи вернулась мать владельца, и меня сегодня вытурили.

Берни полез за бумажником и достал несколько купюр.

— Я подсуну вам бумажки под дверь. Но с одним условием: этими деньгами вы воспользуетесь для того, чтобы вернуться в Скенектади.

— Что вы от меня хотите?

— Чтобы вы возвратились домой, — ответил напарник. — Самое позднее завтра.

— И все? — Я слышал, что Бонни плакала, но все тише и тише.

 

18

Вернувшись в кабинет, Берни занялся картами.

— Сан-Ансельмо, — бормотал он. — Или, может быть, Сан-Квентин. Знаешь, старина, этих «сан» на южной границе навалом.

А ведь я знаю Сан-Квентин, это очень-очень далекая тюрьма, куда мы отправили парочку злодеев и вроде бы даже самого Кроука Малликана. Вот был человек так человек — малый по мне, от него исходили волны аромата лосьона после бритья, и мы прекрасно ладили, пока Берни не раскопал историю о пропавшей коллекции марок. Тогда настроение Кроука резко испортилось, и вместо него заговорила винтовка АР-15. Эта винтовка до сих пор хранится в нашем сейфе вместе с другим оружием. А сейф спрятан в кабинете за фотографией Ниагарского водопада, но это наша с Берни тайна. Берни любит картинки с водопадами, в нашем доме их полным-полно.

— Так что мы имеем? Не густо. — Это было совершенно новое для меня слово. — Телефонный звонок Даррена — и все. — Я напряженно ждал. — Может, пойти по следу габонской гадюки? — Идти по следу габонской гадюки? Вот уж чего бы никак не хотелось.

Берни повернулся к компьютеру и стал стучать по клавиатуре. А я собрался улечься на коврик, но, взглянув на изображение слонов, вышел из кабинета в коридор. Я любил лежать на этом коврике, а теперь мне почему-то разонравилось.

— Чет, все в порядке?

Я просто стоял и ничего не делал. Это иногда со мной бывает.

Зазвонил телефон, и я услышал в динамике голос Рика:

— Я насчет бейсбольной биты и крюка. Отпечатки пальцев совпадают.

— И кому же они принадлежат? — спросил мой напарник.

— Я не сказал, что мы их идентифицировали. Этого человека в картотеке нет. Только установили совпадение.

— И то хлеб.

— В каком смысле?

— В таком, что концы с концами не сходятся.

— Например?

— Примеров много, но самое главное — Делит действовал не сам по себе.

— Не вижу связи, — заметил Рик.

Берни стал объяснять, сержант его все время перебивал. Их голоса становились все громче. А я лежал в коридоре, уютно привалившись спиной к стене. Может, в их разговоре возникала и габонская гадюка. Может, Рик предположил, что змею ввез какой-то ненормальный любитель рептилий. А Берни, может, ответил, что все такие любители на учете. А что на это сказал сержант? Я еще немного полежал, поднялся, от души встряхнулся и возвратился в кабинет.

Берни стоял у белой доски, что-то писал, рисовал кубики, стрелы и другие фигуры, названия которых я не знаю. Про стрелы я в курсе, потому что в меня как-то пустил стрелу сурвивалист, чье имя вылетело у меня из головы. Но о сурвивалистах как-нибудь потом. А пока мне нравилось смотреть, как белая доска превращалась в черную.

— Все ходим вокруг да около, а хотелось бы иметь версию расследования. — Берни повернулся ко мне. — Понял, что я сказал?

Конечно. Он говорил о нашем расследовании. И как далеко мы продвинулись? Я считал, что у нас все идет хорошо.

— Если версия не выстраивается, надо копать.

Копать — это одно из моих любимых занятий.

— Сан-Ансельмо ближе — вот оттуда и начнем.

Меня это вполне устраивало. Существует два способа копания: во-первых, передними лапами или, при больших объемах работ, всеми четырьмя. Я был готов применить и тот и другой. Берни снял картину с Ниагарским водопадом, набрал код на циферблате сейфа и достал револьвер тридцать восьмого калибра «специальный». Повеяло ветерком, и я моментально понял: это оттого, что я машу хвостом. Револьвер плюс копание — от такого сочетания у любого хвост заходил бы ходуном.

Каким бы ни был этот Сан-Ансельмо, но мы сразу туда не попали, потому что, стоило нам выйти из дому, как на своем желтом «жуке» подъехали Сьюзи.

— Сьюзи! — воскликнул Берни, когда она вылезла из машины и направилась к нам. Уличный фонарь освещал ее странным образом, оставляя глаза в тени, и от этого мне стало тревожно. — Сьюзи, я… действительно не совсем готов… конечно, я много размышлял, и хочу, чтобы у нас все сложилось как надо…

— Берни, ты о чем?

Напарник удивленно застыл.

— Ну как же: о том, о чем ты говорила, — так сказать, об отношениях и всем таком прочем, и как это важно для тебя. То есть для меня. Я хотел сказать, как это важно для меня. — Я не уловил в его речи никакого смысла.

— Давай об этом в другой раз, — предложила Сьюзи. — Сейчас я работаю над делом Делита.

— О! — Берни, когда разговаривает с женщинами, иногда употребляет одно это «о!», но я, кажется, об этом уже упоминал. А если да, не забыл ли я объяснить, что его «о!» нельзя считать добрым знаком?

— У тебя найдется время ответить на пару вопросов? — спросила Сьюзи.

— Например?

Она вытащила блокнот.

— Я пытаюсь определить мотив. Что заставило его это сделать?

— Что сделать?

— Сорваться с Пинат, разумеется. Или тебе известно, что за ним еще что-то водится?

— Нет, — буркнул напарник.

Сьюзи подошла ближе к свету у нашего гаража и перевернула страничку.

— У меня противоречивые сведения. Полковник Драммонд, кажется, убежден, что защитники прав животных каким-то образом сумели воздействовать на совесть Делита. Надя Уорт из организации защитников прав животных признает, что несколько раз разговаривала с дрессировщиком, но отрицает, что ее беседы дали положительный результат. — Сьюзи поднесла блокнот ближе к глазам. — Она нисколько не сожалеет о том, что произошло. По ее словам, цитирую, смерть от укуса змеи — подобающий конец эксплуататора зверей. В личной жизни Делита не было раздражающих факторов. Они с Джоном Попечевским… — это так произносится?

— Все зовут его Попо.

— Устроили совместный уютный быт. Что я упустила?

— Не знаю, — покачал головой Берни.

— Но ты согласен с тем, что что-то упущено?

— Да. И могу тебе кое-что сказать, но только не для печати. Змея оказалась не гремучей, а габонской гадюкой.

— Спасибо за поправку, но формулировка «не для печати» встречается в моей практике редко, может, даже впервые.

Берни рассмеялся.

— Вот видишь. Поэтому-то я и хочу…

Но что он хотел, осталось неизвестным, потому что в этот самый момент еще одна машина влетела на Мескит-роуд, с визгом шин повернула на нашу подъездную аллею и резко затормозила. Из авто выпрыгнула Леда и, не глядя ни на меня, ни на Сьюзи — наверное, вообще нас не замечая, — поспешила к бывшему мужу.

— Слава Богу, ты здесь. — Она схватила его за руку обеими руками. — Ты мне очень нужен.

— Что ж… ммм… — протянул напарник.

Я уже упоминал его брови? Красивые брови, хорошие, густые, а еще — очень выразительные, со своим языком, который я понимал. И сейчас этот язык говорил, что Берни удивлен, смущен и готов провалиться сквозь землю.

Тем временем Сьюзи, у которой тоже красивые брови, хотя и не такие густые и выразительные, посмотрела на Леду, перевела взгляд на Берни, затем снова взглянула на Леду, и ее брови проделали те же движения, что и у моего напарника, только не так энергично. Берни хотел отстраниться от бывшей жены или хотя бы освободить руку, но та буквально повисла на нем. Он открыл было рот, пытаясь что-то сказать, но ничего не получилось. Взгляд Сьюзи стал жестким.

— Я ухожу, — объявила она.

— Нет-нет, постой, — попытался остановить ее Берни, но она уже спешила к машине. Села за руль, закрыла, скорее захлопнула, дверцу и сорвалась с места.

— Кто это? — заморгала Леда.

— Господи, что тебе от меня надо?

— Ты мне не ответил.

Берни повысил голос. Я с самого их развода не слышал, чтобы он так говорил.

— Не твое дело, Леда. Зачем тебя принесло?

Она поспешно выпустила руку напарника, словно та жгла ей ладони. Однажды со мной случилось нечто подобное: я заметил с краю костра обуглившийся хот-дог — что за странное название, откуда оно только взялось? — и полез за ним. Но вернемся к Леде, которая в это время говорила:

— Я вижу, тебе все равно.

— А? — У Берни вообще-то красивое лицо, но сейчас оно казалось почти безобразным.

— В таком случае договоримся на деловой основе.

— Что за ерунду ты несешь?

— Пятьдесят процентов «Детективного агентства Литтла» принадлежит мне. — Они говорили все быстрее и все громче. — Таково было соглашение, если ты забыл.

— Ты получаешь долю прибыли каждый…

— Прибыли? Дело в принципе.

— Хочешь больше денег и поэтому являешься ко мне без приглашения и врываешься…

— Тебе не приходило в голову, что название агентства, в котором ты фигурируешь как Литтл, нерыночно и отваживает клиентов?

— И что прикажешь делать? Поменять фамилию на рыночную? Из Маленького стать Большим?

Времени поразмышлять не было, а хотелось бы. Как это будет звучать: Берни Большой? Но тут в соседнем доме на верхнем этаже зажегся свет и между шторами появилось лицо миссис Парсонс. Давненько ее не видел — что-то такое с ней приключалось, только не помню что. На голове у нее была странная остроконечная шапочка, и выглядела миссис Парсонс напуганной. Берни и Леда одновременно посмотрели в ее сторону и притихли — после того как наделали столько шума, показалось, что теперь они говорили едва слышно.

— Я приехала к тебе — и, очевидно, совершенно напрасно, — чтобы получить профессиональную помощь. — Леда сказала это почти шепотом.

— Профессиональную помощь? — так же тихо переспросил Берни.

— У меня такое впечатление, что за мной следят, хотя тебе на это наплевать.

Берни глубоко вздохнул.

— Почему ты так считаешь?

— Ты никогда мне не верил!

— Леда! — Напарник снова начал повышать голос, но осекся и заставил себя говорить спокойно: — Если за тобой следят, мне нужны факты.

— Факты? Как насчет пикапа, который вчера на шоссе Кросс-Вэлли двадцать миль висел у меня на заднем бампере? А сегодня вечером, когда я вышла после встречи в центре города, он опять тут как тут. Достаточно фактов? Пришлось свернуть на твою подъездную дорожку, не включив поворотник и даже не снизив скорость.

Берни обвел взглядом улицу: темная, тихая, никаких пикапов, вообще никаких машин.

— Ты уверена, что это был один и тот же пикап? — спросил он.

— На сто процентов.

— Какого он цвета?

— Темный — синий, черный, не знаю. У него на крыше погнутая антенна.

— Можешь описать водителя?

— Не разглядела. На нем были темные очки, и он постоянно держал опущенным солнечный щиток.

У Берни появилась мысль — я понял это по его глазам. Мысль заставила его напрячься, и голос тоже изменился.

— У него на голове, случайно, не было банданы?

— Может, и была. Не знаю.

— Где Чарли?

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Дома.

— С Малькольмом?

— Нет, с приходящей нянькой.

— А где Малькольм?

— Уехал по делам.

Тот мускул, который иногда дергается у напарника на скуле, задергался и сейчас.

— Кто эта нянька?

— Кеннеди.

— Что за Кеннеди?

— Соседская девочка.

— Сколько ей лет?

— Она очень ответственная девочка.

— Сколько лет, я спрашиваю.

— Почти двенадцать.

— Звони ей! — приказал Берни.

Последовала пауза. Леда явно испугалась.

— Господи, ты же не думаешь… — Она порылась в сумке и достала мобильный телефон. — Кеннеди? У вас все в порядке? — Выслушала ответ и кивнула Берни.

— Где Чарли? — спросил тот.

— Что сейчас делает Чарли? — сказала Леда в трубку и снова стала слушать. На сей раз я различил слова в аппарате: девичий голос что-то говорил о телевизоре. — Нет, все в порядке, — бросила Леда. — Я еду домой. — Она выключила телефон.

— Мы следуем за тобой, — объявил Берни.

Вскоре мы уже прибыли в поместье Хай-Чапаррель и остановились на улице, где стоял большой дом с колоннами, принадлежавший Леде и Малькольму. Пристроились рядом с таким же, только еще больше и с колоннами повыше. Леда уже вбежала внутрь и сообщила по телефону, что все в порядке. После этого на подъездной дорожке остановилась машина, из дома вышла девочка не намного выше Чарли и села в авто. Машина развернулась и проехала немного по улице. Там, где были открыты ворота, она въехала в гараж. Ворота за ней закрылись.

Мы сидели. Засада составляет изрядную часть нашей работы. И мы неплохо умеем это делать, я и Берни. Наконец напарник заговорил:

— Если за Ледой действительно следят и если это Джокко, тогда… — Что тогда? Я ждал, чтобы он объяснил. Прошло немного времени, и Берни закончил: — Он, наверное, слишком много смотрит телевизор. — Джокко слишком много смотрит телевизор? Разве в этом наша с ним проблема? Я считал, что проблема в том, как он отдубасил нас обоих бейсбольной битой, а мы ему до сих пор не отплатили. В голову пришло: хорошо бы разбить его телевизор, — а затем все мысли исчезли. Мы сидели.

Я услышал звук приближающейся машины, посмотрел в конец улицы, но сначала ничего не заметил, потому что фары были выключены. Автомобиль проехал под уличным фонарем — не легковушка, пикап с погнутой антенной на крыше. Я покосился на Берни — он сидел с закрытыми глазами. Я умею рычать по-разному. Тихий и низкий рык, словно из глубины глотки, как раз для таких случаев.

Веки напарника взлетели вверх.

— Чет, что такое?

Пикап с погнутой антенной замедлил ход и остановился прямо напротив дома Леды. Водитель — на таком расстоянии я не мог определить, был ли это Джокко, — что-то высунул из окна. В руке Берни сразу оказался револьвер, «специальный», тридцать восьмого калибра. И тут я разглядел, что тип в пикапе держит предмет со светящимся голубым экранчиком. Напарник тоже увидел.

— Мобильный телефон. — Я знал, что мобильными телефонами пользуются не только для того, чтобы говорить: ими, например, можно делать фотографии. Люди любят всякие хитроумные приспособления, на мой взгляд, даже слишком любят, но теперь не было времени об этом размышлять. Пикап тронулся с места и проехал мимо нас все так же с выключенными фарами, поэтому он нас не ослепил и мы могли хорошо рассмотреть водителя.

— Я сверну ему шею, — процедил Берни.

За рулем сидел Марвин Уинклман.

 

19

— Это вроде как в итальянских комедиях с этим — как его? — забыл, — начал Берни. Мы ехали за Марвином Уинклманом, и слежка не составляла труда: фары пикапа были включены, дорога освещена, он вел машину не быстро. — Ну, знаешь, такой приятный парень разводится, Марчелло, дальше не вспомню. — Напарник помолчал. Марвин свернул с магистрали у торгового центра «Норт-Вэлли». От расположенной рядом огромной ярко освещенной автостоянки в небе стояло оранжевое зарево. — Видимо, в Италии разводиться забавнее, чем у нас, — продолжил Берни. — Почему так происходит? — Кто его знает? Я не очень-то понимал, о чем он говорит, хотя некоторые слова были мне знакомы. Развод — это когда Леда собрала вещи Чарли и увезла его от нас вместе с ними, а Италия главным образом связана с пиццей: сосиски, колбаса пепперони и в меру сыра — вот наш любимый сорт. Это крепко отложилось в моей голове.

Мы проследовали за Уинклманом мимо торгового центра, затем свернули к Поттсдейлским холмам, одному из приятнейших мест в Долине. В центре Поттсдейла много галерей, куда Леда не раз пыталась затащить Берни еще до того, как они развелись. Плюс изысканные рестораны, к которым и близко не подпускают меня и мне подобных. Но они и напарнику не нравятся. Мы, я и Берни, любим одинаковые рестораны, и сейчас считаем самым лучшим «Мемфисские ребрышки от Макса». Он расположен в Роза-Виста — довольно далеко от Поттсдейла, — и им владеет наш приятель Клеон Максвелл. У нас вообще много друзей среди хозяев ресторанов. И нам от этого только хорошо.

Уинклман миновал бар, где люди сидели за столиками под открытым небом, а огоньки свечей отражались в бокалах с вином и поблескивали на серебряных приборах — приятное зрелище, — затем свернул за угол.

— Дальше на этой улице «Мандарин Пепе», — проговорил Берни. — Лучшая китайская кухня во всей Долине. Десять к одному, он направляется именно туда.

Китайская кухня — интересный предмет; жалко, на него сейчас нет времени. Упомяну только курицу с ананасными шариками — с этим ничто не сравнится. А Уинклман продолжал ехать. Ресторан с фонарями в окнах остался позади.

— Ну вот, теперь я должен тебе обещанные десять, — пообещал Берни и совершенно сбил меня с толку.

Уинклман проехал еще пару кварталов, оставил позади магазины с темными витринами и наконец остановился перед заведением с висевшей над улицей вывеской в виде кофейной чашки. Э, да я знаю, где мы очутились: это же «Кофе с друзьями и все, что вам угодно, у Ливии».

Берни быстро подъехал и остановил «порше» за другой машиной. Мы наблюдали, как Уинклман вылез из пикапа и огляделся.

— Неужели это возможно? — прошептал Берни.

Уинклман направился к кофейне, которая, как другие заведения в квартале, была закрыта до утра и погружена в темноту. Но сейчас не время вдаваться в подробности, дело было крайне запутанным, я и сам ничего не понимал, только помню — нам досталось изумрудное ожерелье, которое позже пришлось заложить мистеру Сингху, и случилась неприятность с шатуном в моторе, сейчас не скажу какая… Так о чем это я?

Ах да, о расследовании дела Чаттерлея. По опыту того случая я знал, что если заведение «Кофе с друзьями и все, что вам угодно, у Ливии» закрыто, это еще ничего не значит. Уинклман снова огляделся и постучал в дверь — постучал негромко, но на притихшей улице звук разнесся далеко. Прошла секунда-другая, дверь отворилась, и Уинклман исчез внутри.

— Не заглянуть ли нам к Ливии Мун? — предложил Берни.

Я не имел ничего против. Ливия Мун — кажется, я ее уже упоминал, когда говорил, что запах Попо напомнил мне ее запах, если не считать запаха его мужского начала. Я вспомнил ее, когда в первый раз увидел клоуна с белым лицом, красными губами, зелеными глазами и мерзкими оранжевыми волосами. Так вот, водить знакомство с владельцами кофеен так же полезно, как быть на короткой ноге с рестораторами: черничные оладьи Ливии очень вкусны, если вы, конечно, любите черничные оладьи, я, не обижайтесь, не люблю, но дело в другом — когда кофейня закрывается на ночь, Ливия не выбывает из игры, потому что в это время продолжает обстряпывать делишки с черного хода.

* * *

Берни постучал в дверь, тяжелую деревянную дверь, какие встречаются в Долине на старых ранчо. Послышались приближающиеся шаги, стук каблуков. Дома с дурной репутацией время от времени возникают в нашей работе, и все мне нравятся, как один.

Дверь открылась, и на улицу выглянула молодая женщина в коротком черном платье.

— Извините, — сказала она, — мы закрыты.

За ее спиной заведение было погружено во мрак, только светился белым кулер и там и сям горели маленькие зеленые огоньки включенных аппаратов.

— Поздновато для кофе, — согласился Берни. — Если выпью, не засну. — Не спрашивайте, что означали его слова, молодая дама, похоже, тоже ничего не поняла, — но напарник протянул ей нашу визитную карточку, и все встало на свои места.

— Будьте любезны, отдайте это Ливии. — Дама кивнула и закрыла дверь. Мимо проехал, не снижая скорости, патрульный автомобиль.

— Что тебе это говорит? — спросил Берни.

Я не знал.

Изнутри снова послышался стук каблуков, опять показалась молодая дама, но на этот раз дружески нам улыбнулась.

— Мистер Литтл? Заходите.

Так мы и поступили.

— Я Отом, — представилась она, закрывая дверь.

— Красивое имя, — заметил Берни.

— Нашла его в Интернете, — объяснила девушка.

— О! — удивился Берни.

Она посмотрела на меня.

— А это Чет? Ливия спрашивала, с вами он или нет.

— Он самый, — кивнул напарник.

— Можно его погладить?

— Он этого терпеть не может.

— Вы шутите, да?

Конечно, он шутил. Берни иногда любит пошутить, и не всегда у него получается удачно. Но на этот раз все сложилось как надо. Отом оказалась мастерицей гладить. Юные дамы в домах с плохой репутацией отлично это умеют, хотя не могу сказать, откуда у них такой опыт. Я вообще не понимаю, чем они занимаются — в чем заключается их бизнес, — вот «В Мемфисских ребрышках от Макса» торгуют ребрышками по-мемфисски. А здесь чем? Это для меня большая загадка.

Мы проследовали за Отом через помещение кофейни и оказались в кладовой со множеством мешков с кофейными зернами. Не было времени анализировать сложные запахи, потому что мы миновали еще одну дверь и оказались в прелестной гостиной с ковром, пухлыми на вид диванами и стульями и маленьким баром. Эту комнату я запомнил главным образом благодаря запаху духов. На диване лежала и листала журнал еще одна девушка в черном платье, но босоногая, а не в туфлях на каблуках. За столом перед компьютером сидела женщина постарше в темном брючном костюме с жемчужным ожерельем на шее. При виде нас она вскочила со стула — хотя не скажу, что прямо так уж подпрыгнула, поскольку была дамой крупной и пышной — и поспешила навстречу.

— Берни! — Женщина обняла напарника, и оказалось, что она одного с ним роста.

— Привет, Ливия. — Я заметил, что, немного пообнимавшись, Берни захотел освободиться, но она его не отпускала, пока сама не сочла нужным.

Ливия отступила на шаг, но ее ладони так и остались на его плечах, похоже, она их даже стиснула.

— Прекрасно выглядишь.

— Ммм… да нет, что ты… спасибо. — От этих слов Ливия рассмеялась — не так гулко, как Рио, но для женщины звук был громким и вполне приятным. — Ты тоже прекрасно выглядишь, — добавил напарник.

— Не городи чепухи. Я ужасно растолстела.

— Ничего подобного. Тебе идет.

Ливия снова рассмеялась.

— Первое исключает второе. Давай выберем что-нибудь одно, предпочтительно первое.

— Что ж… — хмыкнул Берни, и они рассмеялись.

— Тьюлип. — Ливия повернулась к лежащей на диване девушке; та отбросила журнал и сразу поднялась. — Большую, добрую порцию виски для Берни и маленькую для меня, — сказала ей Ливия. — Девушка зашла за стойку и потянулась к бутылке.

— Нет-нет, дорогуша, — поправила ее Ливия, — сегодня мы наливаем с верхней полки.

Тьюлип покосилась на Берни и взяла другую бутылку. Отом подошла ей помочь. Сразу было видно: в этом заведении царит порядок.

Вскоре Берни и Ливия со стаканами в руках оказались на диване — Берни сел на край, а Ливия на середину или чуть ближе к нему. Тьюлип погладила меня, она тоже знала в этом толк, а я так и не сумел решить, кто из них более умелая: она или Отом. Та вышла в другую дверь, и пока створка не успела закрыться, я услышал, как где-то поблизости раздался смех.

— Какая у него приятная, блестящая шерсть, — похвалила Тьюлип.

— Чет красавец что надо, — подтвердила Ливия и, дотронувшись до колена Берни, добавила: — Да и его партнер тоже не промах.

— Да нет, что ты… — забормотал Берни.

Ливия сжала его колено.

— Мы с ним старые знакомые.

— Он один из твоих мужей? — спросила Тьюлип.

— Никогда им не был. Просто я обожаю Берни. — Ливия повернулась к нему. — Помнишь, как мы с тобой познакомились?

— Давняя история, — кивнул тот. — Как говорится…

— Это произошло у военной базы Форт-Худ, Тьюлип. Я там вела понемножку дела: как могла, помогала служивым. Всегда отличалась патриотизмом. Кстати, Тьюлип, почему ты не носишь свою заколку с флагом?

— Куда-то запропастилась, — ответила девушка.

Ливия на мгновение задумалась, затем пригубила виски.

— Заведение у меня там было небольшое, но с миленьким закрытым патио, где мы иногда танцевали. И вот однажды вечером ситуация вышла из-под контроля. Я была тогда еще не такой опытной, как сейчас. Хорошо, что Берни оказался рядом, — спас мою шкуру от колбасни.

Я поднял голову: никакого запаха колбасы не чувствовалось. Но это вовсе не означало, что колбасы вообще не было — она могла лежать в холодильнике. Хотя без ложной скромности замечу, что чую колбасу и в холодильнике. Вечер, судя по всему, обещал быть удачным.

— Но, — продолжала Ливия, — думаю, Берни к нам пришел не для того, чтобы делиться воспоминаниями. Никогда не любил этим заниматься. Правда, Берни?

— Ну, я бы так не сказал… — начал напарник.

— Поэтому давай выясним, с чем связан твой желанный, но неожиданный визит. И, само собой разумеется, мы готовы предоставить тебе все фирменные услуги нашего дома.

При этих словах Тьюлип почему-то широко раскрыла глаза.

— Спасибо, — ответил Берни, — но не сегодня. Мы на работе. — Он едва заметно кивнул в сторону Тьюлип.

— Дорогуша, — повернулась к ней Ливия, — поди на пяток минут расслабься.

— С кем? — удивилась девушка.

— Посмотри телевизор, проверь электронную почту, приведи в порядок ногти.

— Только что привела. — Тьюлип показала темно-красные ногти, хотя, когда речь заходит о красках, я не советовал бы мне доверять.

— Так приведи еще раз.

Девушка вышла. Ливия отставила стакан с виски.

— Ну так в чем дело?

— Марвин Уинклман, — ответил Берни.

— Он в четвертом номере. Хочешь, чтобы я остановила процесс?

— Просто расскажи мне немного о нем.

— Знаешь, что такое шлуб?

— Нет.

— Суть соответствует названию. Марвин — он и есть шлуб. Но с другой стороны, очень хороший клиент — с ним никаких проблем, платит наличными, дает приличные чаевые, пользуется дезодорантом.

— Значит, хороший клиент? — переспросил Берни.

— Не из тех, что являются как штык каждую неделю — это лучшая категория: так сказать, те, кто дает нам заработать на хлеб с маслом, — но раз в две недели забредает. Или, лучше сказать, каждую вторую неделю?

Хлеб с маслом да еще с колбасой — это да! Хотя хлеба с маслом я тоже не почуял, но на всякий случай придвинулся к Ливии: вдруг что-нибудь из упомянутой еды все-таки перепадет.

— Трудный вопрос.

— Да ладно, дружище, не скромничай, скажи.

— Раз в две недели, — сдался Берни. — Давно он твой клиент?

— Многие годы, — ответила Ливия. — По крайней мере лет десять.

— Спасибо. — Мой напарник поднялся.

— Это все? Ты даже не допьешь виски?

— Работа на первом месте.

— Это и моя философия, но иногда приятно немного выпустить пар.

— Именно в таких ситуациях я попадаю в неприятности, — признался Берни.

Ливия внимательно посмотрела на него. У нее были потрясающие ресницы.

— Как на тебя подействовал развод?

— Держусь.

— Подружку завел?

— Что-то в этом роде.

— Хочешь совет? Скажем прямо, от профессионалки.

— Я бы места себе не находил, если бы не услышал.

— Подольше с ней гуляй, не опускай руки, а рот держи на замке.

— Понял.

— А теперь поцелуй меня на прощание.

Берни поцеловал. Я думал, он клюнет ее по-быстрому в щеку, но Ливия решила иначе. Наконец оторвавшись от него и открыв глаза, она заметила:

— На случай, если заинтересуешься, у меня много всяких собственных находок.

— Боюсь, сердце не выдержит.

Ливия расхохоталась, но вдруг осеклась. Бывают моменты, когда я совершенно не понимаю людей, — это был один из тех случаев.

Мы следили за Уинклманом от дома Ливии. Он проехал несколько кварталов, свернул на главную улицу Поттсдейла, остановился у забегаловки, где продавалась еда навынос, и скрылся внутри.

— Разыгрался аппетит, — прокомментировал Берни. Мы встали за машиной Марвина, вышли на тротуар и принялись ждать. — Подольше гулять, не опускать руки, держать рот на замке. Легко сказать, — бормотал напарник.

Уинклман вышел с коричневым пакетом в руках, в котором был сандвич с колбасой и луком, но я старался об этом не думать. Жизнь полна разочарований. Вот и на этот раз тема колбасы всплывала снова и снова, но я не получил ни кусочка. Пришлось гнать от себя эти мысли. Уинклман заметил нас и замер.

— Берни? — Он провел ладонью по лысине. — Вот так сюрприз!

— Мне надо сказать вам кое-что, — обратился к нему напарник. — Во-первых, с вашей слежкой покончено.

— Какого черта? — возмутился Марвин, и по его лицу пошли цветные пятна. — Не понимаю, о чем вы говорите. — Он покосился в мою сторону и на всякий случай отступил на шаг. Моя пасть как-то сама собой широко открылась.

— Вы следите за человеком, который к вашему делу не имеет никакого отношения. Такие вещи, как ничто иное, выводят из себя окружного прокурора. За это его и выбирают.

— Окружного прокурора? Что за ерунду вы несете?

Берни рубанул рукой по воздуху. Этот жест я у него не часто замечал.

— Во-вторых, вашим мечтаниям о мести тоже конец.

— Это как так?

— Прикиньте, Марвин: неужели вам кажется, что у вас есть право бросать камни в других?

Рот Уинклмана открылся и закрылся, что для нас всегда служит хорошим знаком.

— Разводитесь и живите дальше, — посоветовал Берни.

— Я считал, что вы работаете на меня.

— По большому счету так оно и есть. Настанет время, и вы будете мне признательны.

— Тогда отдайте мне две с половиной тысячи.

— За вычетом отработанного времени и расходов.

— Отработанного времени?

— Сегодняшнего вечера, — уточнил Берни. — Когда я следил за вами.

Э, да напарник стал несговорчив в денежных вопросах. Почаще бы так!

 

20

Берни позвонил Леде из машины. Ответил Чарли. Я услышал его голос из динамика трубки.

— Нашел Пинат?

— Нет.

— А когда найдешь?

— Не знаю.

— Я в школе сказал, что вот-вот найдешь.

— Не уточнил когда?

— Нет.

— Вот и хорошо. Позови маму.

Трубку взяла Леда.

— Я обо всем позаботился. Произошла ошибка, перепутали людей. Тебя больше не будут беспокоить.

— Кого перепутали?

— Да считай, что всех.

— Не понимаю…

— Леда, нет времени объяснять, мы на работе.

— Хорошо. — Ее голос смягчился. — Спасибо тебе.

Берни разъединился.

— Этот брак должен состояться и служить примером до скончания века, — сказал он. — Если он развалится, я просто не смогу с этим жить.

Какие проблемы? Зачем жить с этим? Я буду с ним жить. Причем вечно. Значит, все прекрасно, хотя и немного туманно. Хорошо, что телефон зазвонил снова.

На этот раз в трубке послышался голос Попо.

— Мы можем где-нибудь встретиться? Хочу вам кое-что показать.

— Приехать к вам в трейлер? — спросил Берни.

— Он больше не мой.

Мы встретились с Попо в вестибюле старой гостиницы «Копперман» в Западной Долине. Я знал эту гостиницу по давнему делу об украденной из японского ресторана партии тунца. Рыбу мы нашли, но слишком поздно — я понял это, еще не выходя в последний день расследования из машины.

Но вернемся в вестибюль. В нем были потолочные вентиляторы, пальма — я узнаю эти деревья по крупным листьям — и кожаные кресла, расставленные по нескольку штук в разных местах. От них исходил приятный запах кожи. Кожа — материал, который очень приятно грызть, — первое, что пришло мне в голову.

В вестибюле, кроме сидевшего в кожаном кресле Попо, никого не было. Его лицо еще больше осунулось, и от того, как выпирали на нем скулы, мне стало не по себе. Мы сели с ним рядом: Берни в соседнее кресло, я — на пол, и почувствовал, как черные и белые плитки приятно холодят тело.

— Драммонд меня вытурил, — сообщил Попо.

Ой-ой! Людей время от времени вытуривают. Это значит, что они лишаются работы. А без работы беда. Но нам с Берни это не грозит. Люди никогда не перестанут разводиться.

— За что? — спросил мой напарник.

— Меняет концепцию.

— Что за цирк без клоуна? — удивился Берни.

Попо пожал плечами. Слегка. Когда энергично пожимают плечами — это значит, что человеку ни до чего нет дела. А вот такое, легкое, пожимание свидетельствует о том, что человек сдался. Я расстроился — не хотел для Попо подобной участи — и ближе подошел к его креслу. Но что это? Внизу, у одной из деревянных ножек, уголок кожи отстал и висел, словно так было надо.

— Что вы намереваетесь делать? — спросил Берни.

Попо снова пожал плечами.

— Должны же у вас быть связи.

— Связи?

— В мире клоунов.

— Связи-то есть, — ответил Попо. — Но что, если у меня ни к чему такому больше не лежит душа?

— Наверное, должно пройти какое-то время, — предположил мой напарник.

Иногда у людей бывает вид, словно они не слышат, что им говорят.

— А с вами никогда такого не случалось? Не появлялось отвращения к работе?

— Бывало, когда приходилось вести дела о разводе. Но даже если к работе не лежала душа, голова продолжала действовать.

Клоун бросил на Берни быстрый взгляд.

— Вот поэтому вы такой, какой есть.

Такой хороший или такой плохой? — не понял я. Что же до Берни, он энергично, как истинный пофигист, пожал плечами. Не забывайте, мой напарник из крутых ребят. И я тоже.

— Во мне такого раздвоения нет: не лежит душа, значит, и в голову не идет, во всяком случае, пока. — Попо встряхнулся, скорее не встряхнулся, а поежился, но мне понравилось. — Не очень вежливо говорить вам такое. Вы тут совершенно ни при чем. Так вот, я разбирался в имуществе Ури — «имущество» достаточно нейтральный термин? — и кое-что нашел. Это может вас заинтересовать. — Попо повернул ноутбук в нашу сторону. — Запись двенадцатилетней давности, еще до того, как мы познакомились. Что-то вроде школьной дискуссии по конференц-связи.

Попо нажал на клавишу, и на экране крупным планом появилось лицо. Сначала я его не узнал, но затем разглядел усы ниточкой, и хотя человек выглядел моложе, чем на видеоролике с Пинат, я догадался, что это Делит. Меня вообще интересуют усы, особенно ниточкой, а в нашем расследовании не было другого лица с такими усами; во всяком случае, я не помнил.

Сначала послышался женский голос.

— Добро пожаловать в среднюю школу Элеоноры Рузвельт, мистер Делит.

— Спасибо, — ответил тот.

Э, да у него приятный голос: сильный и глубокий, чем-то напоминает голос Берни, хотя, само собой разумеется, не такой красивый.

— Ученикам понравилось в цирке, когда вы приезжали в наш город прошлой зимой, — продолжила женщина. — И у них появились вопросы. Вы меня хорошо слышите?

— Отлично.

— Замечательно. Тогда давайте начнем с Джереми.

Раздался стук, затем послышался мальчишечий голос.

— Привет!

— Привет, — ответил Делит и улыбнулся.

— Дедушка говорит, вы причиняете слону боль, чтобы заставить его слушаться.

Человеческая улыбка, когда люди продолжают улыбаться, хотя у них внезапно пропадает к этому всякое желание, — интересный феномен. Теперь я наблюдал все это на лице Делита.

— Тебя зовут Джереми? — спросил он и посерьезнел. — Знаешь, я понял, что нельзя быть жестоким с животными. И никакие трюки на арене не оправдывают того, чтобы со зверями плохо обходились.

Мне трудно описать выражение лица Делита в этот момент, но это одно из лучших выражений, на какие способны люди. Такое же выражение иногда появляется на лице Берни. Это выражение вожака.

— Джереми, тебя удовлетворил ответ? — спросила женщина.

— Папа говорит, что дрессировщики тыкают слонов особенным крюком, — заявил мальчик.

Лицо Делита посуровело, но не так, как у крутых парней вроде мистера Гулагова, который теперь мотает срок, но тоже заметно.

— Это случается, и я этим тоже грешил, но теперь все в прошлом. Если человеческие существа настолько развитые, как себя считают, у них должно хватать ума убеждать животных делать то, что от них требуется, без всякого насилия.

За его мыслью трудно было следить. Кроме того, я внезапно вспомнил, как мы нашли Делита в пустыне, и ту ужасную змею. Немного отвлекся, а когда вернулся к действительности, сообразил, что нахожусь вплотную к стулу Попо и грызу оторванный уголок кожи, который успел прийти в такое состояние, что от него, можно сказать, ничего не осталось.

Женщина тем временем говорила:

— Думаю, ты получил ответ на свой вопрос.

— Папа утверждает, что этот крюк большой и острый, и его всаживают очень глубоко…

Попо закрыл ноутбук. Его руки, худые и длинные, слегка дрожали.

— Жаль, что вы не познакомились с ним, когда он был жив.

— Почему?

— Были бы решительнее.

— В чем?

— В поисках правды. А если это невозможно, продолжали бы розыск Пинат.

— Моя работа и решительность неразрывны.

— Извините и не обижайтесь.

— И не думаю.

— Выписать вам еще чек?

Вот такие разговоры я люблю.

— Уладим денежный вопрос, когда дело будет закрыто.

Ах, Берни, Берни.

— Я буду жить пока здесь. Владелец гостиницы — мой приятель.

Берни поднялся, я тоже.

— Ури часто ездил в Мексику? У него были там дела?

— Ничего такого, что бы я мог назвать делами, — ответил Попо. — Ездили пару раз в Кабо. А что?

— Мы нашли его практически на границе.

— Знаю, — кивнул Попо, — и этого тоже не могу понять.

Мы вышли на улицу, что-то шлепало мне по губе. Я облизнулся и почувствовал вкус кожи. Ой-ой! Маленький, а если честно, то не такой уж и маленький кусок застрял между зубами и свисал из пасти на всеобщее обозрение. Я прыгнул в машину и начал старательно приводить себя в порядок.

— Что ты суетишься? — спросил Берни.

Я выпрямился: спокойный и настороженный — ни дать ни взять профессионал.

— У вас есть документы на собаку?

Поздно вечером мы пересекали границу. Я ездил в Мексику и раньше: время от времени нам приходится там работать, мне и Берни. Сверху светил фонарь из тех, что при этом еще и гудят. Парень в форме протянул из будки руку.

— Si, — ответил мой напарник. Подал ему лист бумаги и сказал что-то еще, но звук его голоса настолько изменился, что мне трудно его описать. Знаю одно: когда это происходит, я совершенно его не понимаю, кроме отдельных слов — amigo, cerveza и croqueta.

Парень в форме взглянул в документы, вернул их Берни и пожелал:

— Приятного пребывания в Мексике, сеньор.

«Сеньор» — это слово я тоже знаю, здесь его употребляют вместо слова «чувак». Когда мы отъезжали, я обернулся: парень в форме взялся за телефонную трубку. Берни переключил передачи, и мы понеслись на юг от границы в Мексику. Я понял это, потому что Берни мурлыкал именно такие слова. Я умею немного подвывать, и теперь присоединился к нему.

Мы проехали через плохо освещенный городок и углубились в провинцию. В Мексике все по-другому: например дни ярче, а ночи темнее. Вы видите в этом какой-нибудь смысл? Я — нет. Вскоре с середины шоссе исчезла желтая полоса, дорога стала более тряской, машины появлялись реже, пока мы не остались одни. Поднялся ветер, и в лучах наших фар то и дело мелькали всякие клочки и обрывки. Иногда по сторонам дороги возникали мерцающие желтые глаза, как-то попался стоявший под худосочным деревом босоногий мужчина. Пока мы проезжали мимо, я не сводил с него глаз — моя голова вращается практически на триста шестьдесят градусов; удивительно, насколько в этом отношении уступают мне головы людей. Но я сейчас не об этом. Мне особенно приглянулись его ноги — босые человеческие ноги меня почему-то вообще интересуют. Прежде чем мы скрылись за поворотом, мужчина вытащил из кармана мобильный телефон.

Над нами низко повисла луна, огромная, оранжевая. Мне нравится луна, но что она вытворяет, трудно объяснить. По опыту я знал: она поднимется, станет меньше и побелеет. Зачем? А бывают ночи, когда у луны не хватает куска, иногда большого, потом она вовсе исчезает, и наступают ночи без луны. Одно очевидно — я это знаю, поскольку Берни об этом часто упоминает: мы на Млечном Пути, и мне от этого приятно, хотя молоко не мое питье. Это кошки любят молоко. Вы когда-нибудь наблюдали, как они лакают? Маленькими глоточками, опрятными и аккуратными, не расплескают ни капли. Кошки готовы на что угодно, только бы вывести окружающих из себя.

Вдали замаячила горная вершина, может, даже две. Берни тоже повернулся в ту сторону.

— Дос-Хоробас, — объяснил он, — значит «двугорбая». Сан-Ансельмо находится в долине между двумя вершинами.

Я заметил между горбами россыпь очень тусклых желтых огоньков. Мы ехали в том направлении, но Дос-Хоробас словно двигалась вместе с нами и мы никак не могли к ней приблизиться. Я уже и раньше наблюдал подобное явление — это не чисто мексиканский феномен. Я слегка пошевелился и положил лапу Берни на колено.

— Чет, ты в порядке? — спросил он.

Конечно, я в порядке, если не тип-топ, то близко к этому состоянию.

Напарник погладил меня по голове, очень приятно.

— Немного устал, старина? У нас выдался длинный день.

Устал? Никогда не устаю. Я вильнул хвостом, что очень непросто, если сидишь на переднем сиденье машины. Хвост с шуршанием метнулся туда-сюда, и звук, который он произвел трением о гладкую, вытертую кожу, мне настолько понравился, что я продолжал этим заниматься, пока на самом деле не устал. И тогда зевнул, широко открыв пасть.

— Может, на сегодня хватит? — предложил Берни.

Я был не против, если он того хочет. Мы одолели подъем и начали спуск, впереди возник перекресток, несколько приземистых зданий и мигающая неоновая вывеска. Мне нравятся неоновые вывески, особенно со стаканами мартини — видел такую, когда мы расследовали дело, детали которого совершенно вылетели из головы. Мысли стали путаться, словно меня затягивала страна грез, и я быстро в нее погружался.

— Похоже на мотель, — проговорил Берни, снижая скорость. Мотель — именно то, что нам требовалось. Еще одна хорошая черта Берни: он умеет устроить так, чтобы все сложилось как надо.

 

21

Мы остановили машину у мотеля и вошли в комнату администрации, крохотную, но полную интересных запахов. Я успел забыть, каков он, мексиканский воздух, и чем наполнен. Это огромная тема, и я обещаю вернуться к ней позднее, а пока ограничусь замечанием, что Мексика — потрясающая страна, если вы интересуетесь запахами.

В старом, продавленном кресле сидела женщина с забранными в длинный хвост седыми волосами, смотрела телевизор и курила сигару. Берни ей что-то сказал на языке, которым пользуется, когда приезжает в Мексику.

— За номер на одного триста песо или двести американских долларов, — ответила женщина.

— Вы прекрасно говорите по-английски, — похвалил ее напарник, доставая портмоне.

— Еще бы, — ухмыльнулась она. — Это мой родной язык.

— Вот как? — удивился Берни.

— Когда-то окончила школу в Нью-Трире, потом провела год в Иллинойсе.

— Ммм… — процедил напарник.

— А теперь вот здесь.

— Да?

— Документы, — попросила женщина.

— Вот.

Человеческая речь подчас бывает очень проста: «ммм, да, вот». На этот счет Берни большой мастер. А о чем они говорили, можно было только догадываться, но я не стал ломать над этим голову, да и вообще отвлекся от их разговора, потому что внезапно откуда ни возьмись появилась мышь — выскочила рядом со мной. Между прочим, от нее сильно несло сливочным маслом. Мышь быстро юркнула в дырку в стене. Я поднял голову, но, похоже, ни женщина, ни Берни ничего не заметили.

— Номер семь, — сказала женщина, и Берни снял ключ с гвоздика на стене.

— У вас останавливается много американцев? — спросил он.

— Заглядывают, — ответила женщина. — В основном в период фестиваля. Да еще проезжие любители птиц и охотники.

— И на кого же они охотятся? — поинтересовался Берни.

— По большей части на оленей да еще на индюков. — Она кивнула в сторону стоявшего в углу стола. — Если хотите, там есть брошюры.

Я надеялся, что напарник возьмет: индюки — это еще один предмет, который сильно меня интересует, — но вместо этого он спросил:

— В последнее время американцы заезжали?

— Один или двое.

— А не было ли, случайно, джентльмена по имени Даррен Куигли?

— Всех в голове не удержишь, — ответила женщина.

— Наш знакомый, — объяснил Берни. — Хотим его нагнать. Может, он осматривает местные достопримечательности? — Он что-то вытащил из кармана. — Вот его фотография.

У нас есть фото Даррена? Чем отличается наша работа — в ней много сюрпризов.

Женщина посмотрела на снимок.

— Никогда его не видела.

— Плохо, — покачал головой Берни. — Надо было точнее договариваться. Это что-то вроде встречи трех старинных приятелей. — Трех старинных приятелей? Я совершенно запутался. — Третий тоже должен был проехать этим путем — такой здоровенный малый.

Женщина покачала головой.

— Носит бандану, — не отступал напарник. — Его зовут Джокко Кочрейн.

Она на секунду замерла, затем мотнула головой еще пару раз. Ее взгляд упал на меня.

— За собаку еще пятьдесят песо.

— Вы об этом не сказали.

— Забыла.

Берни заплатил и пожелал ей доброй ночи. Мы вышли на улицу и направились к нашему номеру. Я вдруг почувствовал, что мой хвост опущен, чуть ли не волочится по земле, и поднял его торчком. Пятьдесят дополнительных песо за меня. Что бы это значило?

Берни включил прикроватную лампу, но тусклый, коричневатый свет оставил тени в углах, хотя комната была довольно маленькой. Он попытался зажечь свет на потолке, но плафон не работал. Я все обнюхал. В нашем номере останавливались мужчина и женщина, но с тех пор прошло порядочно времени. Съели здесь пару бургеров. Больше ничего интересного я не почуял. Затем заметил странную картину на стене — на ней был изображен бык, а рядом с ним мужчина в блестящей одежде. Он держал шпагу и как будто собирался ударить ею быка. Неужели это возможно? Я хотел отвернуться, но не мог отвести от картины взгляд — во всяком случае, надолго. Случалось с вами такое? Берни распаковал вещи, налил в мою миску воды и почистил зубы. У людей такие маленькие зубы, а они их чистят каждый день. Зачем? Мои зубы гораздо больше, а чистят их, только когда меня возят в заведение «Услуги по уходу за домашними животными». Помните их девиз? «Джейни заберет вашего питомца и вернет обратно в лучшем виде». Следовательно: чем меньше зубы, тем чаще их нужно чистить. Так?

— Давай-ка, старина, немножечко придавим, — предложил напарник, откинул одеяло и улегся в постель. Он потянулся к выключателю, но свет погас прежде, чем Берни успел до него дотронуться. Одновременно прекратил гудеть кондиционер. — Вот тебе раз, — огорчился напарник. Встал, наткнулся на стоявший на самом виду стул и подошел к окну.

Я втиснулся рядом. Берни раздвинул шторы. Притихшая деревня погрузилась во тьму, хотя темнота благодаря луне отсвечивала серебром, да и тишина была не полной: я расслышал машину — она была еще далеко, но ехала в нашу сторону.

— Либо авария в энергосистеме, либо они сами выключили генератор, — заметил Берни. Он открыл окно, и в комнату ворвался приятный ветерок. Выглянул на улицу — в деревне ни одного огонька. — Вот такие ночи стояли в стародавние времена. — Берни понизил голос. Я ждал, что он скажет что-нибудь еще, и я пойму, о чем идет речь, но он промолчал. Снова улегся в постель, а я устроился рядом, вытянул лапы, затем поудобнее поджал под себя. И меня снова, словно высокая темная волна, захлестнула страна грез.

В этой стране все иначе. Например, я летал. Не скажу, что махал крыльями — крыльев у меня не было даже во сне, — просто парил высоко над пустыней. Подо мной что-то двигалось. Я подлетел поближе. Э, да это Пинат! Я глубоко втянул воздух, стараясь ощутить ее могучий запах. И ощутил, но не тот.

Мои глаза открылись. Я увидел рядом кровать и вспомнил, где мы находимся. Поднялся, посмотрел на Берни: он спал, выбросив руку из-под одеяла. Грудь поднималась и опускалась. Я несколько мгновений глядел на его кисть, и, наверное, продолжал бы, но в этот момент порыв ветра влетел в окно и я почувствовал сильный запах, тот самый, из моих грез. Сна как не бывало, но я об этом не жалел. Подбежал к окну и высунул нос. Это был самый притягательный запах собачьего народца — тот, что оставляют барышни нашего племени, когда хотят сообщить, что у них… ммм… появилось желание. Но все, больше об этом ни слова.

Не успел я оглянуться, как очутился за окном. Я превосходный прыгун, был лучшим на курсе в школе «К-9», что и привело к неприятностям в последний день занятий, когда я должен был получить диплом. Перемахнуть через подоконник оказалось нетрудной задачей, потому что окно было низким, его одолел бы самый паршивый прыгун вроде Игги. Хотя, может быть, у Игги и не получилось бы.

Как хорошо было на улице — в ласковой, приятной ночи, где темнота серебрится светом луны, которая переместилась на небе и стоит еще ниже, чем прежде, где тебя ничто не тревожит, только этот особенный запах властно зовет за собой. Все, наверное, так и было в стародавние времена, и я начинал понимать, почему Берни упорно об этом говорит, хотя не очень представлял, что это за стародавние времена.

Запах увел меня от мотеля на сильно замусоренную, еще хранившую тепло дня улицу, затем в переулок, где с одной стороны находился бар — я уже не раз говорил, что бары по запаху определить совсем не трудно, — а с другой возвышалась растрескавшаяся стена. Переулок кончился перекрестком, тоже очень грязным, с ямами, похожими на черные дыры. Берни часто рассказывает о черных дырах. Они очень опасны, способны засосать в себя все, что находится поблизости, поэтому я старательно их обходил. Теперь по обеим сторонам улицы ютились полные развалюхи. Запах становился все сильнее. Спустя мгновение я увидел во дворе перед чьим-то домом поставленную на блоки насквозь проржавевшую машину, а за ней пушистый, совершенно белый в свете луны, высоко задранный хвост.

Я подбежал не быстро, трусцой — зачем кого-то пугать? Вот она: красивая, большая, хотя далеко не моего роста, шерсть главным образом черная с белым, но и других цветов тоже. Удлиненная морда и маленькие проницательные глаза. Она мне сразу понравилась! Посмотрела на меня этими маленькими проницательными глазами, отвернулась и потрусила прочь, но не спеша — мы бежали неторопливо, в одном темпе. Я ее обнюхал. Но что происходило дальше, мне трудно вспомнить в последовательности. Наверное, она меня обнюхала в ответ. Не сомневаюсь, что так оно и было. Мы немного покружили. Не без этого. Я толкнул ее боком, она ответила. А затем мы оказались в тени ржавой машины — очень укромном месте. Я смотрел на луну, но мои глаза ее не видели. Внезапно из соседней развалюхи послышался женский голос:

— Lola! Dónde estás? Lola?

Лола. Крутое имя, но вторжение было совершенно неуместным. Вспыхнул фонарь, луч скользнул по двору, заметался по темноте.

— Лола! Какого черта? — Луч прошел мимо нас, но тут же вернулся.

— Dios mío! Ven aquí! — Очень некстати, поскольку мы были заняты делом. И в тот же миг — как легко разрушить даже самое хорошее — уже нет. Лола отскочила и, бросившись к дому, обернулась всего раз. Ах эти маленькие проницательные глаза — ничего подобного я раньше не видел. В следующий момент в меня чем-то запустили, но промахнулись на целую милю.

— Mal perro-vete! — Что бы это значило? Я не знал, но по тону понял, что пора уносить ноги. Я чувствовал себя тип-топ, на самой вершине тип-топ. Как хорошо проехаться к югу от границы в Мексику!

Я бежал в мотель не спеша. Удивительно, когда я лежал у кровати Берни, то был почти никакой от усталости, а теперь, задолго до рассвета, набрался энергии для нового дня и к тому же нагулял аппетит. Найти путь к мотелю не составляло труда — следовало лишь идти на собственный запах, который наверняка, учитывая, насколько важно существам нашего племени знать, как ты пахнешь, я об этом говорил, состоит из нескольких компонентов: едва ощутимого запаха кожи, перца с солью, норкового меха, привкуса томатного соуса и, будем откровенны, чего-то здорового, мужского, сегодня особенно острого. Поэтому я не очень обращал внимания на окружающее, тем более голова была занята собственными мыслями: найти бы съедобный кусочек в этой темной маленькой деревне, где все, кроме меня, крепко спят, — но смутно чувствовал, что разгуливаю по улице не один и есть кто-то еще, кто бодрствует вместе со мной. Тихий звук торопливых шагов — тень метнулась за угол. Эй, в чем дело? Я бросился к тому же углу.

Но увидел не тень, а настоящего мужчину, причем очень крупного. Он бежал по главной улице к мотелю и держал в руках какой-то предмет, от которого несколько раз отразились блики лунного света. До меня донесся запах великана — неприятный, затхлый, — и я его вспомнил. Так пахли плохие парни, когда я собирался вонзить в них зубы. Пока я перебегал улицу, великан бросил блестящий предмет в окно мотеля — наше окно.

Яркая, как солнечный свет, вспышка, затем грохот, в мотеле вылетели все стекла и кусок стены. Великан обернулся, и я его по-настоящему разглядел: бандана, длинные бачки и нос с горбинкой — Джокко! Он заметил меня и бросился к стоящему поодаль пикапу. Я хотел кинуться за ним, порыв был очень сильным, но вместо этого прыгнул в пролом.

Комната была в огне — горело все: стены, кровать, языки пламени от пылающих простыней поднимались к потолку и вырывались наружу. Дыма было столько, что резало глаза и больно забивало нос. Где же Берни? Я его не видел и не мог почуять — вокруг был запах одного дыма. Я гавкнул, потом еще.

— Чет!

Вот он, почти невидимый в дыму. Ползет по полу, но в неверном направлении — прямо к горящей стене. Я подскочил — воздух стал очень горяч, кругом все трещало, — потянул за рукав, развернул. Берни оперся об меня рукой, с трудом поднялся на ноги. Раздался новый удар, вся внешняя стена исчезла, и сверху на головы огненным дождем посыпались горящие обломки. Мы, я и Берни, кубарем выкатились в образовавшуюся брешь, вскочили и побежали.

Мы обернулись посмотреть. Мотель был объят пламенем. Языки огня поднимались к небесам, и на самых их кончиках крутились багровые обрывки штор и постельного белья, а куски мебели взлетали еще выше. Зрелище в своем роде было даже красивым.

 

22

— Вы везунчик, — сказал начальник полиции капитан Панса. Он сидел за столом, расправив плечи, невысокий худощавый малый с золотыми галунами на рубашке и стрелками на форменных брюках. От него пахло любимым лосьоном Скинса Баркли, который теперь мотает срок в Центральном штате. Стрелки всегда привлекали мое внимание: на брюках Берни их никогда не бывало. — Вам повезло, что вы остались в живых, — повторил капитан Панса. Он достал из нагрудного кармана толстую золотую ручку и что-то написал на листе бумаги.

— Прекрасно сознаю, — ответил Берни.

Он сидел по другую сторону стола начальника полиции. Я стоял рядом. На напарнике был тренировочный костюм, который он держал в машине. Все его остальные вещи сгорели в огне. На мне был коричневый ошейник, черный остался дома и предназначался для торжественных выходов.

— Нашли какие-нибудь зацепки? — спросил Берни. — Улики, указывающие на того, кто мог это сделать?

— Термин «зацепки» мне знаком, — отозвался полицейский. — Их ищут, пока мы разговариваем.

— И каковы успехи?

— Может, у вас на Севере полиция и делится планами расследования. У нас порядки другие.

— Я ценю ваши усилия, — начал Берни. — Но…

— Моя служба благодарна вам за сотрудничество, — заявил капитан Панса. — Желаю приятного пребывания в нашей стране.

— Простите?

— Вы свободны.

— И все? — удивился Берни. — Мне не задали почти никаких вопросов.

Полицейский заглянул в лист бумаги.

— Вы дали показание, что спали в тот момент, когда произошел инцидент, спаслись с помощью собаки и никого не видели. Можете что-нибудь добавить?

— Да, — начал напарник. — Очень много. И прежде всего, что кто-то пытался нас убить, и я хочу знать, кто именно.

Золотое перо капитана Пансы двигалось по бумаге.

— У нас нет доказательств, что мишенью являлись именно вы.

— Неизвестный взорвал мой номер, и при этом я не мишень?

— Как вам, вероятно, известно, в нашей стране не перевелись преступные элементы. Опасные, это так, но часто рассеянные, склонные к ошибкам.

— Вы считаете, что охотились на кого-то другого?

Полицейский кивнул.

— На кого? — спросил Берни.

— Эта конфиденциальная информация.

— Есть пострадавшие среди других гостей мотеля?

— В мотеле не было других гостей.

— А женщина-управляющая?

— Розита? — переспросил капитан Панса. — Ей повезло, как и вам. В этот момент она куда-то вышла.

— Интересный факт, — отметил мой напарник.

— Вы так считаете?

Берни и полицейский смерили друг друга взглядами. Они вели вежливую беседу, но у меня возникло неприятное ощущение — почувствовал шкурой, — что эти люди были друг от друга не в восторге.

— Хочу задать вам не совсем обычный вопрос, — продолжил напарник.

— Весь внимание. — Капитан Панса подался вперед.

— Вы слышали, чтобы в вашей пустыне водились габонские гадюки?

— Габонские гадюки?

— Разновидность ядовитой змеи.

— Ядовитые змеи у нас, конечно, имеются. Мы не делаем из этого секрета.

— Проблема в том, что если габонская гадюка окажется здесь, в Соноре, она просто не выживет. Эти змеи обитают в Африке.

У капитана Пансы задергалось веко.

— Вы натуралист? — спросил он. — И поэтому приехали в Мексику?

— Я частный детектив, — ответил Берни. — Полагал, что это вам известно.

— Почему вы так решили?

— Потому что вы меня не спрашивали.

У полицейского вновь задергалось веко. Я, глядя на это, обрадовался, хотя не могу объяснить почему.

— Статус частных детективов с Севера здесь силы не имеет, — заявил капитан Панса. — Следовательно, вы в отпуске.

— Да. — Берни поднялся. — Только-только начали расслабляться.

Полицейский улыбнулся. Э, да у него не хватает зуба. От этого он мне невольно стал неприятен.

— Мы рады, когда нашим гостям у нас хорошо. Но прежде чем вы уйдете, мой долг требует попросить у вас документы на собаку.

— Их проверяли на границе, — ответил Берни.

— Тем не менее я должен посмотреть.

— Документы в машине.

Капитан Панса кивнул в сторону двери. Берни сделал шаг к выходу. Я пошел за ним.

— Пес останется здесь, — потребовал полицейский. — Я люблю собак.

Берни посмотрел на него и кивнул.

— Чет, останься. — Он вышел на улицу, а я остался.

Капитан Панса перестал улыбаться. Он глядел на меня, а я глядел на него. Если ему и нравились мне подобные, по его лицу это было незаметно.

— Я видел, как ты вел себя вчера ночью, — сказал он. — Muy bien. — Мы могли бы составить хорошую команду. — Он выдвинул ящик стола и достал большую галету в виде кости. Именно такой размер мне нравится больше всего. Он протянул угощение мне. — Ven aqui.

Я не шелохнулся.

Полицейский рассмеялся.

— Только подумай — тебя боится Джокко! — Он убрал галету и закрыл ящик.

Джокко? Этот тип знает Джокко? Что бы это значило, если вообще что-нибудь значит?

Открылась дверь, вернулся Берни. Он пересек кабинет и положил документы на стол капитана Пансы. Тот едва на них взглянул.

— Бумаги не в порядке.

Напарник одарил его взглядом, значения которого я совершенно не понял.

— Вам предлагается немедленно покинуть Мексику, в противном случае собака будет конфискована.

Берни не отвел глаз.

— Назовите цифру.

— Цифру, сеньор? Для вашего же блага я сделаю вид, что не слышал этого слова.

Берни немного помолчал, затем сказал:

— Мы можем делать какой угодно вид.

Капитану Пансе его слова почему-то не понравились, вроде как укололи. Я понял это по его глазам, в которых будто что-то дрогнуло.

Напарник повернулся ко мне.

— Пошли.

Я последовал за ним к двери.

— И вот еще что, — сказал нам вдогонку капитан Панса. — Если станете держать безопасную скорость, будете на границе, — он посмотрел на часы, такие же золотые, как его ручка, — через час пятнадцать. Как только вы ее пересечете, мне, естественно, доложат по телефону.

— До свидания, — произнес Берни.

— Hasta la vista, — ответил полицейский.

— Все здесь насквозь провоняло, — буркнул Берни, усаживаясь в машину.

Разве? Я принюхался — воздух был насыщен запахами, но я бы не назвал это вонью.

Мы поехали в обратном направлении — туда, откуда прибыли, удаляясь от Дос-Хоробас.

— Hasta la vista, — повторил Берни. — Что-то меня не соблазняют новые встречи, особенно на этой территории.

Его мысль ускользнула от меня: я любовался мелькающими мимо окрестностями: холмами, кое-где со скалами и гигантскими кактусами — именно такой пейзаж нам нравится. Обычно в подобных ситуациях Берни включает музыку и мы немного поем, но на этот раз его рука не потянулась к ручке радиоприемника — осталась лежать на руле, и, наверное, сжимала его крепче, чем обычно. Мы проехали ослика, везущего тележку со стариком, и мне показалось, что ослик проводил меня своим большим глазом, когда я, восседая на переднем сиденье, промчался мимо, но точно сказать не могу — меня отвлек вид маленьких белых червячков, ползавших по его морде. Мгновение — и мы уже были далеко.

— Что такое «граница», Чет? — спросил Берни, и я ждал, чтобы он объяснил. — Всего лишь линия на карте, которую провели политики. Неужели мы станем серьезно к ней относиться?

Я не знал. Мы подъехали к перекрестку. Асфальт убегал вперед, а вбок отходила грязная колея. Напарник остановился и заглушил мотор.

Стало по-настоящему тихо. Берни повернулся на сиденье и посмотрел на гору. Между вершинами белело пятно.

— Сан-Ансельмо, — проговорил он. — Таков был наш план. Неужели мы отступим и смиримся с тем, что кто-то хочет дать нам под зад?

Нам собираются дать под зад? Кто? Я понятия не имел. Но допустить это никак невозможно. Я гавкнул. Берни рассмеялся и потрепал меня по холке. Затем открыл бардачок, достал револьвер и коробку с патронами.

— Не знаю, как ты, — начал он заряжать барабан, и на поверхности патронов отражалось солнце — зрелище, которое мне всегда нравилось, — а я намерен дать сдачи.

У меня было точно такое же настроение. Врезать им в самую лунку, хотя я не очень представляю, что это значит. Лунки — это когда играют в гольф, а мячи — это то, что приятно взять в пасть, и, помнится, однажды в магазине… Но я сейчас не об этом. При чем тут гольф? Гольф не присутствовал ни в одном нашем расследовании. Постойте! Присутствовал. Я вспомнил полковника Драммонда на тренировочной площадке. Вот вам и лунки, а также желтые брюки. Может, гольф все-таки фигурирует в этом деле? Я не возражаю. Готов и к гольфу, и к игрокам в желтых брюках, которым не терпится дать нам под зад.

Берни засунул револьвер тридцать восьмого калибра за пояс, свернул с асфальта и оказался на колее. И вслед за этим его рука ослабила хватку рулевого колеса и потянулась к выключателю радио. Послышалась наша любимая мелодия «Мне тоже больно» с Элмором Джеймсом и его гитарой, затем «Если бы ты была моей» с Билли Холидеем и Роем Элдриджем — его труба всегда задевает меня за живое — и, наконец, «Хонки тонк блюз» с Хэнком Уильямсом. К этому времени Берни распевал во всю силу своих легких, а я ему подвывал. Мы сделали еще поворот, и теперь гора стояла прямо перед нами и приближалась.

Дорога стала подниматься на ближайший горб Дос-Хоробас. Я люблю кататься по горкам — сверху можно посмотреть на то место, где только что был, а затем опять и опять. Иногда мне становится от этого муторно, но не на этот раз. Вскоре дорога выровнялась, сделалась мощеной, стали попадаться машины. Мы въехали в Сан-Ансельмо по узенькой булыжной, сплошь в ямах улице и оказались на площади с фонтаном в середине и белеющими на солнце домами по сторонам.

Остановили машину у старого проржавевшего помоста с уймой цветов в глубине. Ну и запахи — класс! Вышли из авто и направились к уличному кафе у фонтана.

Он производил приятный шум разбрызгиваемой воды. Я потянулся и полакал. Восхитительно! На дне сверкали монеты. Проходивший по другую сторону худой босоногий мальчишка опустил в фонтан руку и достал одну из них. Официант прикрикнул на него, и парень убежал. Официант подошел к нашему столику.

— Сеньор? — Из уголка его губ торчала сигарета, и он выпускал в воздух завитки дыма.

Берни не мог отвести от дыма глаз. Даже его ноздри стали чуть раздуваться, словно он пытался уловить ими дым. Бедняга Берни!

— Кофе, — сказал он.

Официант ушел, а мы остались сидеть на солнце. Вернулся худой мальчишка и выловил еще одну монету. Снова появился официант и снова его прогнал. Официант опустил на столик поднос, на котором стояла чашка кофе и блюдечко с несколькими сигаретами. Берни взял кофе и сигарету:

— Да, пожалуй, и это тоже. — И протянул официанту зеленую купюру.

— За одну сигарету и кофе двадцать песо, — ответил тот. — У вас нет денег помельче?

— Оставьте сдачу себе, — отозвался напарник.

Официант кивнул — очень скупо, всего раз. Берни сунул сигарету в рот, официант достал зажигалку и поднес пламя к ее кончику. На щеках напарника появились ямки, и сигарета засветилась красным огоньком. Мне нравится за этим наблюдать. Если бы я мог курить, то обязательно закурил бы, не мучаясь никакими сомнениями.

Берни выпустил клуб дыма, полез в карман и положил на стол фотографию Даррена Куигли. Официант посмотрел на снимок и отвел глаза.

— Знаете его? — спросил напарник.

Официант также скупо, всего раз качнул головой.

Допрос продолжался — Берни по части допроса большой мастер, и в этом сила нашего детективного агентства. Я тоже вношу свою лепту в общее дело, но об этом как-нибудь в другой раз.

— Но вы его видели?

Официант промолчал, положил зажигалку в карман своего передника и обвел площадь неспешным взглядом.

— Предположим, наш друг с фотографии захотел пропустить стаканчик-другой, но у него не так много денег, — продолжил Берни. — Куда бы он мог податься в Сан-Ансельмо?

Официант показал подбородком в сторону улочки, начинающейся на углу площади.

— «Пулькерия».

— Спасибо.

Официант забрал поднос и, не говоря ни слова, ушел. Снова появился худой мальчишка.

Я и раньше бывал во всяких забегаловках — это составляет часть нашей работы, — но такой дыры, как эта «Пулькерия», видеть не приходилось. Темная, прокуренная, стены в коричневых пятках, к полу при каждом шаге прилипали лапы, плюс к этому запах человеческой мочи сверх всякой меры — если «сверх всякой меры», то, значит, самый сильный, какой мне приходилось нюхать, за исключением того случая, когда прямо перед нами на дороге потерпел аварию грузовик, перевозивший портативные туалеты.

В баре был всего один посетитель — он сгорбился у стойки, обхватив обеими руками стакан, из уголка его губ сочилась слюна. Мы заняли место как можно дальше от него. Появилась барменша — грузная женщина в блузке с большим вырезом, золотые кольца у нее в ушах доставали до плеч.

— Что вы желаете? — спросила она.

— Пиво, пожалуйста, — попросил Берни.

Она откупорила бутылку, сняла с полки стакан и, поставив на стойку, сказала что-то на свой, недоступный моему пониманию, мексиканский манер. Берни положил на стойку зелень. Барменша от этого сразу воспрянула духом. Сказала что-то еще. Напарник ответил, и она от его слов рассмеялась. И не эти ли самые слова заставили ее наклониться вперед, чтобы дать возможность Берни заглянуть за край выреза блузки? Напарник хотел отвести глаза, но не сумел. Я не раз замечал за ним такое. Он поднял бутылку, словно хотел наполнить стакан, но рука застыла в воздухе.

— Салют!

— Салют, — ответила барменша.

Берни выпил, но не из стакана, а прямо из бутылки. Я невольно заметил муху на дне стакана. Такие вещи всегда нервировали моего напарника. В этом отличие между нами. Может, есть и другие, но сейчас не приходят на ум.

— Нравится? — спросила барменша. — Хорошее пиво?

— Да, — ответил Берни. — Очень хорошее. А еще я люблю бурбон.

— Бурбон?

Напарник показал на бутылку на полке за ее спиной. Барменша сняла ее и поставила на стойку.

— «Четыре розы». Хотите?

Берни кивнул. Она налила напиток в низкий стакан. Берни достал еще одну купюру и положил поверх первой.

У барменши заблестели глаза.

— Это слишком много.

— У меня есть друг, у которого были проблемы с «Четырьмя розами».

— Друг?

— Да. — Напарник выложил третью купюру. — Мы пытаемся его найти. Его зовут Даррен Куигли.

Клиент, что сидел в конце стойки, крепче сжал руками стакан, но больше не сделал ни одного движения.

— Он выглядит так. — Берни положил на деньги фотографию Даррена.

Барменша бросила на снимок взгляд и стала поспешно махать перед грудью рукой — сверху-вниз и из стороны в сторону. Я и раньше видел, что люди так делают, но зачем, остается для меня загадкой.

— No sé nada.

— Не верю, — ответил Берни.

— No Inglés, — сказала она.

Берни что-то спрашивал на мексиканский манер. Барменша качала головой.

— No comprendo, — твердила она и в то же время пятилась к шторе из шариков в конце стойки.

— Ты куда?

Она подняла палец, словно хотела сказать, что тут же вернется, и скрылась за шторой.

Мы ждали. В стене скреблось какое-то существо. Берни напряженно и торопливо соображал — я это чувствовал. Вдруг его взгляд упал на лежавшие перед ним деньги.

— Господи! — напарник обежал стойку и бросился к занавеси из шариков, я — за ним. За шторой оказалось небольшое помещение с ободранным холодильником, ящиками с пивом и ржавой раковиной с капающим краном. Никаких следов барменши. Берни открыл единственную дверь. Она вела на узкую улочку с высокими побеленными стенами по обе стороны. Ярко светило солнце. Улица была совершенно пуста.

— Надо же быть таким глупым!

Берни глупый? Да никогда!

Мы кинулись назад. Единственный посетитель оставался на своем месте и сидел, распластавшись на стойке. Берни взял деньги и фотографию, и укладывал их в карман, когда тот поднял голову и посмотрел на нас. Жуткий тип, что в нем ни возьми, но больше всего меня поразило его лицо — все в поту. Пот капал с его лица — так бывает у людей после того, как они пробегают большое расстояние. Он открыл рот — у него оказались черные зубы, того же цвета, что муха в стакане Берни, — и заговорил низким голосом. Наверное, самым низким из всех, что мне приходилось слышать.

— Jesús Malverde.

— Quién? — спросил Берни.

Пьяница показал на керамическую — «керамическая» — значит, бьющаяся, если ее пихнуть, — статую рядом с большим допотопным кассовым аппаратом. Скульптура, в данном случае только голова и плечи, изображала неулыбчивого темноволосого мужчину с густыми усами.

— Не понимаю, — признался напарник.

— Él sabe, — сказал пьяница.

— Что знает?

Пот заливал подбородок нашего собеседника.

— La respuesta. — Это прозвучало совсем как из бочки.

— Иисус Малверде знает ответ? Ты это хочешь сказать?

Пьяница закатил глаза и повалился ничком на стойку, задев при этом стакан; тот покатился, упал на пол и разбился. Рука пьяницы пару раз дернулась, словно он что-то пытался найти.

 

23

Мы опять на площади: ах каким свежим показался мне воздух после «Пулькерии». Я вдохнул поглубже и почувствовал себя тип-топ.

— Давай-ка сходим в церковь, старина, — предложил Берни.

В церковь? Я бывал в церкви несколько раз — злодей по имени Уиззер Дюпуи прятался от нас под скамьей в соборе Святого Доминика в Южной Педройе, — но не могу сказать, что чувствовал себя там уютно. Церкви большие, но в них, как ни странно, тихо — сочетание, которое мне совершенно не нравится. Для чего они вообще существуют? Я знаю, например, для чего рестораны или продуктовые магазины или магазины кормов для животных. Но раз Берни говорит, что мы идем в церковь, значит, так и будет.

Церковь стояла на углу площади — небольшое белокаменное строение. Деревянная дверь, старая, вся в трещинах, заскрипела, когда Берни ее открыл. Внутри никого, но и тишины тоже не было — где-то неподалеку раздавались звуки гитары. Что ж, пока не так уж плохо для церкви: никаких скамей, стулья вроде тех, что стоят за карточными столами, прохладный пол и проход в середине. Когда мы вошли, музыка внезапно оборвалась, и открылась боковая дверь.

Я на самом деле испугался, или как это надо понимать? На пороге показалась женщина, но я понял это только по запаху. Возникло ощущение, как в тот короткий период, когда мы с Берни увлекались фильмами ужасов, — короткий, потому что и ему и мне они казались слишком жуткими. Я прижался к напарнику, даже загородился им. Не стесняюсь это признать, потому что, если страх и появился, он быстро прошел. На женщине было необычное длинное черное платье и такой же черный капюшон с выдающимися в стороны краями — черный, кроме внутренней стороны этих краев и ткани, закрывавшей шею до самого подбородка.

— Здравствуйте, сестра, — обратился к ней Берни.

Сестра? Вам известно это слово? Мое сердце екнуло — остановилось и на мгновение перестало биться. Я был буквально сражен: у Берни есть сестра, а я узнаю об этом только теперь! Мать у Берни есть, но это та еще история, не могу сейчас вдаваться в подробности, есть Чарли, но кроме них, у него нет родственников. Жизнь полна неожиданностей, вроде как когда говорят: «Не заскочить ли нам по дороге за собачьим угощением», — но это был сюрприз иного сорта.

— Buenastardes, señor, — поздоровалась страшная женщина. — Вы американец?

Что за вопрос? Конечно, Берни американец, и я тоже. Но разве сестре не положено знать, кто ее брат?

— Да, — ответил мой напарник. — Вы говорите по-английски?

— Говорю.

— Хорошо. А то мой испанский совсем заржавел.

Я знаю слово «ржавчина» — могу почуять, если что-то заржавело. Однажды выкопал нож и тем самым решил дело, хотя никаких других улик тогда не было. Но теперь не чувствовал ни малейшего запаха ржавчины и не мог понять, о чем говорит Берни.

Страшная женщина посмотрела на меня.

— Ваша собака такая застенчивая.

— Застенчивая? — удивился напарник. И я вместе с ним. Это я-то застенчивый? Но, оглянувшись, сообразил, что совсем спрятался за него. Берни улыбнулся. — Наверное, впервые видит монахиню — во всяком случае, в полном облачении.

Женщина улыбнулась в ответ. У нее была приятная улыбка: ровные белые зубы и веселые глаза.

— Он очень симпатичный.

Сестра или не сестра она Берни, но эта монахиня вдруг перестала казаться мне страшной. Я вышел из-за напарника, хотя, если разобраться, стоял не совсем уж и сзади, скорее сбоку или даже чуть впереди.

— Я сестра Мариана. — Монахиня сделала шаг вперед.

— Берни Литтл, — представился мой напарник. — А это Чет.

Так они не знакомы? А она тем не менее называет себя сестрой? Я решил, что больше не стану ломать над этим голову.

— Можно я его поглажу? — спросила женщина.

— Не было случая, чтобы он возражал, — ответил Берни.

Она погладила, не слишком умело, но все равно приятно.

— Надеюсь, вы пришли не на благословение животных? Мы этим занимались на прошлой неделе.

— Чету бы, наверное, понравилось, — ответил Берни. — А может быть, и нет. Но мы пришли получить информацию об Иисусе Малверде.

Улыбка исчезла с лица сестры Марианы, и, как бывает у людей, сначала потухли глаза. Она попятилась.

— Здесь храм.

— А разве Иисус Малверде не святой?

— Определенно нет. Церковь — это гармония.

— Если не святой, то кто же он такой? — спросил напарник.

Сестра Мариана окинула взглядом храм. Солнце светило сквозь витражное окно, и на полу пестрели яркие пятна красок. Я знаю, что оно так называется, потому что у нас было такое же, но после развода его забрала Леда.

— Ваши намерения добрые? — поинтересовалась сестра Мариана.

— Я частный детектив, — ответил Берни. — Мы ищем одного типа по имени…

Монахиня предостерегающе подняла руку — у нее была узкая длинная бледная худая кисть.

— Не надо подробностей. Ваши намерения добрые? Это все, что я желаю знать.

— Да, — кивнул напарник. — Наши намерения добрые. А вот результаты порой получаются неоднозначными.

Мой хвост начал вилять. Не знаю почему, иногда это происходит само по себе.

Сестра Мариана сурово посмотрела на Берни, затем перевела взгляд на меня, и ее лицо немного смягчилось.

— То, что я вам сказала, правда: Иисус Малверде не настоящий святой, не от церкви. Его почитают преступники. Когда кого-то убивают, ему у дороги устраивают кумирню с цветами.

— Поблизости есть такие кумирни?

— Одна, — ответила сестра Мариана.

Берни опустил деньги в ящик у входа, и мы ушли.

Наши намерения добрые. Что это значит? Пока мы ехали, я пытался в этом разобраться, но ни к чему не пришел, хотя поездка получилась долгой. Мы покинули Сан-Ансельмо со стороны второго горба, который был круче, чем первый. Дорога оказалась намного хуже — просто каменистой колеей с обрывами с одной стороны и скалами — с другой. И ни одной живой души, словно мы с Берни остались в мире одни. Однажды нам пришлось остановиться и откатить с пути валун. Откатывал Берни, а я старался не слишком возбуждаться по этому поводу.

— Присматривай, Чет, — попросил Берни. — Не хочу, чтобы эта чертова штуковина угодила вниз.

Но она все-таки угодила — и я ничего не мог поделать. Валун совершил лишний оборот и замер на обрыве, как мяч на краю лунки, и это напомнило мне об одном приключении, которому я, наверное, был виной… Постойте, о чем это мы? Ах да — валун сделал лишний оборот, оказался на обрыве, а затем… Вниз, вниз — он стукался и отскакивал от скалы, пока вдали не поднялось едва заметное облачко пыли. Мы перевесились через край и смотрели, как ветер относит его в сторону.

— Здесь очень сильно ощущается прошлое, — заметил напарник. — Словно вся гора населена привидениями.

Привидениями? Ой-ой! Это очень плохо. Что-то вроде Хэллоуина, когда на улицы высыпают самые худшие из людей? Я стал быстро озираться, но не увидел никаких привидений: мы были на обрыве одни — я и Берни. Он потрепал меня по холке.

Мы снова прыгнули в машину, я — буквально, он все-таки открыл дверцу, хотя я знаю, что Берни способен через нее перескочить: видел, как он это делает, когда рядом находится Сьюзи. И опять покатили по горке. Дорога вела нас все выше и выше по склону, а внизу, под нами, мерцала пустыня. Интересно, птицы постоянно видят мир таким, как я сейчас? Если да, то почему у них всегда злое выражение глаз? Воздух прозрачный и чистый. Они и этого не ценят? А мы вот с Берни оценили. Я положил лапу ему на колено. Машина внезапно вильнула в сторону обрыва.

— Чет, что с тобой? — спросил он и, резко повернув руль, вернул «порше» на дорогу.

Со мной ничего. Все в порядке. Я выпрямился и сел, как истинный профессионал на работе.

Мы объехали вокруг горы и оказались на противоположной стороне. Впереди раскинулась огромная равнина. Она тянулась вдаль, на ней стояли небольшие города, их соединяли черные узкие ниточки шоссе, солнце ярко отражалось от блестящих предметов. Следуя дороге, мы миновали каменный пласт и нырнули в узкий каньон, где стены поднимались с обеих сторон и все больше смыкались друг с другом.

— Ущелье, — бросил Берни.

До этого я успел дважды побывать в ущельях. В первый раз — когда мы отправились в поход и Берни играл у костра на гавайской гитаре, а во второй раз было много стрельбы.

Хотя, может быть, это было в тот же самый раз.

Дорога вывела из каньона к деревне, такой же красноватой, как окружающая местность. Неподалеку виднелась рощица низкорослых деревьев, и царила полная тишина. Когда мы приблизились, я понял, что деревня заброшена: дома стояли без крыш, стены рассыпались. Самая высокая руина, видимо, некогда служила сторожевой башней. Она приютилась рядом с деревьями, в том месте, где дорога сужалась до ширины тропинки и уходила за деревней вверх по крутому склону.

Берни остановил машину у груды камней и вышел. Со стороны дороги камни были уложены ровно, и в них была устроена ниша, в которой красовался портрет черноволосого неулыбчивого мужчины с густыми усами.

— Иисус Малверде, — объяснил Берни.

Кто-то положил перед камнями на землю цветы, но с тех пор уже прошло достаточно времени, поскольку они успели пожухнуть и побуреть. На дороге валялись стреляные гильзы. Напарник поддал их носком ботинка и посмотрел в сторону деревьев. Они росли близко друг к другу, но ниже по склону был просвет и там виднелось несколько деревянных крестов.

Мы спустились к поляне.

— Здесь когда-то, наверное, был пруд, — предположил Берни. И хотя воды мы поблизости не заметили, я ее почуял. Мы посмотрели на кресты. — Никаких имен, — проговорил напарник. — Что бы это значило?

Я не знал. Мы подошли к последнему кресту — просто сбитым гвоздиком веткам. Рядом с ним лежала пустая бутылка. Берни поднял ее и прочитал:

— «Четыре розы». Интересно…

Я залаял, не дав ему договорить.

Напарник поспешил к машине и вернулся со складной лопаткой. Вытащил из земли крест и начал копать. Я помогал и копал еще быстрее. Могу копать целый день, особенно если почва такая, как эта, которую недавно разрыхлили. Вскоре показалось лицо с открытыми, запорошенными землей глазами. Но само лицо было неповрежденным, и я легко его узнал.

— Боже, — пробормотал Берни. — Простофиля, который слишком много знал. А могло бы хоть раз и повезти.

Мы осторожно откопали Даррена Куигли. В его груди зияла дыра, какие остаются, если стреляют с близкого расстояния из дробовика, и в ней уже копошились личинки. Берни воткнул лопатку в землю и наклонился, чтобы вытащить труп из могилы.

В этот момент со стороны склона позади нас донесся звук, словно кто-то наступил на сухую ветку. Мы обернулись.

Наверху стояли люди в форме и целились в нас из пистолетов и винтовок, другие вышли из-за стены сторожевой башни. Одного из них я узнал — капитан Панса. Теперь он не улыбался — лицо было жестоким и злым, но у меня возникло ощущение, что он любовался собой.

Берни потянулся за мобильным телефоном. Бах! Раздался выстрел, и разбитый на куски аппарат вылетел из ладони напарника.

— Руки в гору, если хотите жить! — потребовал капитан Нанса. Подул ветерок и донес запах его лосьона после бритья, того самого, что нравился Скинсу Баркли, но об этом сейчас не время.

Берни поднял руки.

— Вы арестованы за убийство, — объявил мексиканец.

 

24

Нас превосходили числом — огромное число против двух. Если речь заходит о цифрах, «два» — это тот предел, до которого я умею считать, но, по моему мнению, этого вполне достаточно.

— Спокойно, малыш, — шепнул мне Берни. — Не дергайся. — Как он узнал, что я готов был броситься со всех лап вверх, схватить капитана Пансу, а потом… если честно, на потом у меня плана не было, ну и что с того? — Сидеть.

Я сел. Понимал, что Берни что-нибудь придумает. Ему всегда приходят в голову светлые мысли, потому-то наше детективное агентство такое удачливое, если не считать финансовой стороны. Я вспомнил о револьвере тридцать восьмого калибра с полным барабаном патронов, который лежал у напарника в кармане. Берни отменный стрелок — я столько раз об этом рассказывал, что трудно привести хотя бы еще один пример. Следовательно, таков и будет наш план. Перестрелка — превосходный план, и часто нас выручал. В любую секунду, а секунда — это то, что очень быстро проходит, на свет появится револьвер — и… бам, бам, бам. Да, револьвер — и бам, бам, бам, а затем…

— Идите сюда, — приказал капитан Панса, — только очень-очень медленно, и держите руки очень-очень высоко.

Берни поднял руки чуть выше. Теперь они были над головой, а револьвер тридцать восьмого калибра в кармане. Не возникнут ли от этого проблемы? Напарник сделал шаг вверх по холму, я двинулся за ним.

— Собака останется на месте, — бросил капитан Панса.

— Нет, — возразил Берни. — Он пойдет…

Бах! Но не из револьвера тридцать восьмого калибра. Выстрелил один из болванов в форме, что стояли наверху склона. У ног Берни, совсем близко, взметнулся фонтанчик земли. Отскочил острый камешек и, пролетев по воздуху, ударил мне в плечо, но я совершенно не показал, что мне больно.

— У вас плохой слух, сеньор Литтл, — сказал капитан Панса. — И факт остается фактом: вы находитесь в мексиканской глуши, вместо того чтобы спокойно пересечь границу и ехать домой. Поэтому повторяю в последний раз: собака останется на месте. У нас нет времени на собак, особенно на эту. — Человек в форме за его спиной что-то ему сказал, как говорят мексиканцы. — До вас дошло, сеньор Литтл? Вот и сержант Понсон напомнил мне, что сегодня мы как назло забыли захватить ковчег.

Берни очень медленно присел на колени, также медленно опустил руки, обнял меня и посмотрел в глаза. У него самые лучшие глаза, и я не заметил в них никакого страха. И носом тоже не почуял. Он заговорил так тихо, что трудно было уловить хотя бы звук.

— Чет, как только я скажу «беги» — беги. Как можно быстрее и как можно дальше.

Бежать? Мы побежим вместе, ведь так? Тогда почему мне следует бежать как можно быстрее? Не сочтите за критику, Берни даже для людей не лучший бегун — ведь он был ранен на войне.

Он разжал руки, поднялся и, не сводя с меня глаз, сказал гораздо громче:

— Место! — Затем повернулся и с поднятыми руками снова пошел вверх по склону.

«Место»? Но если я останусь где сижу, как мы сумеем вдвоем убежать? Или Берни хочет сначала их всех перестрелять из своего револьвера, а уж потом мы побежим? Пожалуй, неплохая стратегия — позволит нам взять над ними верх. Я так и решил. И остался на месте. Но по мере того как напарник удалялся, я немного перемещался в его сторону, но сидя, чтобы со стороны казалось, что я никуда не двигаюсь.

Как только Берни достиг вершины склона, из-за стены сторожевой башни выехали два джипа. Люди в форме окружили напарника и направили на него оружие. А один принялся обыскивать. О нет: что, если он найдет…

Нашел! Вынул из кармана Берни револьвер тридцать восьмого калибра «специальный» и подал капитану Пансе. Тот показал оружие остальным.

— Какая удача! Это, должно быть, и есть орудие убийства.

Берни не закричал, даже не дернулся, и спокойным голосом, каким говорит всегда, ответил:

— Я никого не убивал.

Капитан Панса показал револьвером на лежавшего в мелкой раскопанной могиле Даррена Куигли.

— А вот он похож на жертву. — Мексиканец повернулся к остальным. — Как по-вашему?

— Да, — ответили ему. Некоторые скалились, словно происходило что-то очень забавное.

— Он и есть жертва убийцы, — кивнул мой напарник. — Только убийца не я.

— Не вы? — Капитан Панса покосился на Берни. — А если не вы, кто же настоящий убийца? Есть на этот счет мысли?

— Думаю, что вы.

На склоне воцарилось молчание, все замерли.

— Может, мой английский никуда не годится, — начал мексиканец. — Может, он настолько плох, что я не понимаю, что вы говорите. Пожалуйста — por favor — повторите, что вы только что сказали.

Берни глубоко вздохнул — я заметил, как поднялась его грудь. А затем громоподобным, страшным голосом, каким никогда не говорил — я даже не предполагал, что он на такое способен, — выкрикнул:

— Чет, беги! — А сам вышиб револьвер тридцать восьмого калибра из рук капитана Пансы.

Я побежал. Громкий, раскатистый голос напарника подхватил меня и понес, толкал вперед быстрее самых быстрых моих возможностей. Бам! Раздался выстрел. Пинь! Пропела пуля и выбила рядом из камня облачко пыли. Затем за спиной раздались тупые удары — эти звуки я хорошо знал. Драка. Я замедлил бег и оглянулся. Точно, Берни. Еще на ногах, отбивается от парней в форме. Двое уже лежат на земле без движения. Да, напарник был великий боец, но их оказалось слишком много. Я замер. Но разве Берни не сказал мне, чтобы я бежал и не останавливался? Однако я ему нужен. Как совместить одно с другим? Я повернул назад к тропинке в сторону напарника. Но что это? Парень в форме с винтовкой пока еще на кладбище, но определенно идет в мою сторону.

Я, конечно, знал, на что способны винтовки, научился на своей работе, но тем не менее продолжал понемногу спускаться. Берни еще сражался на склоне над рощей и кладбищем, и ему требовалась моя помощь. Что он мне велел делать? Забыл, и нет желания вспоминать. Я еще немного спустился — уже не топтался, а пошел шагом. Парень в форме остановился. Я был от него еще далеко, но, предположим, помчусь во всю прыть, прыгну, доберусь до горла и…

Он поднял винтовку, и в тот же миг, словно гром с небес, до меня донесся раскатистый голос Берни:

— Чет, беги!

Я не хотел бежать, но в то же время должен был исполнить приказ или по крайней мере приложить к тому все усилия.

Дульная вспышка, ярко-оранжевая. Бах! Шлеп! Все случилось практически мгновенно. Прямо над моей головой срезало верхушку кактуса. Белые капли из сердцевины разлетелись по воздуху. Я почувствовал несколько капель на морде. Был случай, когда рядом со мной самый настоящий преступник схлопотал пулю. Тогда капли его крови запачкали мне шкуру.

— Чет!

Я вспомнил клейкое ощущение крови на шерсти. И запах — один из самых терпких из всех существующих запахов. После того случая с истекающим кровью бандитом я долго катался в пыли.

— Беги!

Я повернулся и побежал вверх по склону. Сначала не в полную силу, но меня гнала кровь, хотя связь трудно объяснить. Я несся по тропинке, которая становилась все круче, круче и наконец исчезла в нагромождении камней. Сзади раздалось «та-та-та». По занятиям в школе «К-9» я знал, что это выстрелы из автоматического оружия — эх, жаль, что в тот день, когда все пошло не так, как надо, я не получил диплом. Вспомнив, чему меня учили, я не удивился, когда впереди на земле, как во время ливня в период муссонов, образовались курящиеся пылью оспины. Но зрелище производило впечатление. Теперь мне приходилось в одиночку одолевать гору. Я задевал кактусы, и они отвечали мне уколами игл — ох-ох, больно, — а сзади не прекращалось «та-та-та». «Беги, беги, беги!» — слышал я голос Берни. Но не настоящий — он звучал в моей голове, что случалось не раз. Та-та-та. Я вильнул в сторону, стал петлять, тело стелилось по земле, подъем все круче и круче, гора хочет меня опрокинуть, чтобы я покатился вниз. Ветер на высокой, пугающей ноте свистел в ушах — я больше не бежал, а скорее карабкался, передними лапами цеплялся, задними подталкивался. Та-та-та. Что это? Что-то похожее на большое твердое насекомое прожужжало сквозь шерсть на спине и — бинь! — высекло неподалеку искры из камня. Я так рванул, что взлетел в воздух, перемахнул через гребень — та-та-та — и упал на живот, но по другую сторону горы, неуязвимый для оружия людей.

Лежал, пытаясь отдышаться. Какое странное чувство — я запыхался. Невелика беда. Самое главное, я больше не слышал выстрелов, вообще ничего не слышал, кроме шума низвергающихся к подножию камешков, которые я сам столкнул по другую сторону гребня. Но вскоре и он стих.

Дыхание восстановилось. Я мог дышать. Что ж, пора подниматься? Но мне что-то не хотелось. Полежать бы еще, хватая воздух пастью. Хорошая идея? Я не знал. И в это время в голове зазвучал голос Берни: «Вставай на лапы, старина».

Я поднялся. Может, это был не голос в голове, а сам Берни? Как я на это надеялся! Я подполз к гребню и высунулся на другую сторону, совсем чуть-чуть. Ух как же высоко я забрался! Вниз ко дну ущелья убегал местами совсем отвесный склон; я разглядел кладбище и рощицу, которая с вершины казалась садовой клумбой, а дальше — сторожевую башню. И нигде ни души. В переводе с человеческого языка это означает, что люди исчезли. Во всей округе осталась всего одна душа, если я правильно понимаю это слово, — моя. Хотя могу и ошибаться: слова такая замысловатая штука. Впрочем, это сейчас не важно, а важно другое: Берни, капитан Панса, ребята в форме, тип с винтовкой и тип с автоматом — все куда-то подевались. Мне показалось, что я разглядел облако пыли на одном из склонов двугорбой горы. Но не мог поручиться, что это было не самое обыкновенное облако — такое, из которого получается дождь. Я оглядел небо: больше ни одного облачка, только сияющее солнце на фоне синевы. Я почувствовал легкую жажду.

Может, Берни в ущелье и его просто не видно. Я присмотрелся. Нет, напарника там не было. Я гавкнул — раз, другой, третий. Со дна ущелья мне ответили лаем. Но я не заметил никого из собратьев. Оставалось бегать туда-сюда по гребню, как я обыкновенно делаю, когда становлюсь невменяемым. Невменяемый — это выражение Берни. Нам на нашей работе лучше этого избегать. Тут я вспомнил еще один урок: не показываться на вершине. «Нет лучшей цели, старина». Немного спустился с обратной стороны и скрылся из виду.

Но вскоре оказалось, что я снова бегаю взад-вперед по гребню. Где же Берни? Я гавкнул, и звук вернулся ко мне. Раз, другой, третий, и я снова стал невменяемым. Смутно вспомнилось, что напарник объяснял, почему так долго не затихает лай; может, даже тысячу раз объяснял — а это, должно быть, очень много. Почему это происходит, так и не вспомнил, но пришел в себя.

Я стоял на гребне и дышал. Подо мной была Мексика. «А здесь все по-другому, как в Мексике», — еще одна фразочка Берни. Он это говорит, обхватив голову руками. После чего все успокаивается и становится так тихо, что я чувствую его мысли словно дуновение легкого ветерка в воздухе. Но сейчас воздух вокруг меня был теплым, прозрачным и удивительно неподвижным.

 

25

— Этот исключен, — показал на меня кинолог.

— Вот как? — хмыкнул Берни, хотя тогда я еще я не знал, что он Берни. Просто мне понравился его запах: яблок, виски, соли с перцем и еще чего-то такого, что напоминало меня самого. — Понятно.

— Очень жаль, — продолжал кинолог. — Он самый быстрый и сильный из всей группы.

— И самый умный, — вставил Берни.

— Вы так считаете? В таком случае, почему же он выбыл из игры?

— Не знаю. Но в нем что-то есть. Как его имя?

— Мы назвали его Чет. Хотя, должно быть, раньше у него была другая кличка. Ребята из десятого участка нашли его в доме, где продавали крэк. Он был еще совсем щенком.

— И что с ним теперь будет?

— Скорее всего поместят в приют, — ответил кинолог.

— Ну, знаете ли… — возмутился Берни.

Так мы и познакомились. Странно, что я вспомнил об этом теперь — на вершине горы в Мексике, где все не так, как у нас, и где мне, казалось бы, следовало думать совсем о других вещах.

И что из этого следует?

«И что из этого следует?» — тоже словечки Берни. Он говорит так, когда хочет… я не уверен, но мне кажется, когда хочет, чтобы люди что-то сделали. Я испытал эти слова на себе. Сказал: эй, старина, — и добавил: и что из этого следует?

Но ничего не вышло.

Присмотрелся к ущелью и особенно к кладбищу. На таком расстоянии трудно было судить, но мне почудилось, что тело Даррена Куигли исчезло. На нашей работе нам приходится сталкиваться с мертвецами. По виду они будто спят, так по крайней мере кажется сначала, но по запаху ясно: ничего подобного — спать они не в состоянии, потому что из них ушел запах жизни, и с этим ничего не поделаешь.

Над ущельем быстро промелькнула тень. Я поднял голову и увидел большую темную птицу. Должен вам сказать, что я не любитель птиц. Эта взмыла высоко надо мной и принялась кружить, а мне, не знаю почему, стало как-то муторно. Я сделал несколько шагов вниз по противоположному склону и снова посмотрел вверх: птица, совершая в синеве неспешные круги, будто сместилась вместе со мной. Она не хлопала крыльями — просто скользила по воздуху.

В пасти у меня совсем пересохло.

В нашем дворике на Мескит-роуд есть фонтан, который еще давным-давно установила Леда. Ох эти бедные рабочие… Фонтан в форме лебедя, и когда Берни его включает, искрящаяся струя воды бьет у лебедя из клюва. Мне нравится подставлять под струю язык. Почему? Может, потому что это самая вкусная в мире вода? Хотя если честно, то нет. Как-то мы с Берни забрались высоко в горы, и там на скале висела сосулька. Вот это да, я вам скажу! Один-единственный раз я видел такое. До сосульки мы дотянуться не могли, но с ее заостренного кончика капала вода и сбегала по камню. Я ее лизнул и понял, что это самая вкусная вода, какую я когда-либо пробовал. Вот бы сейчас такую — чистую, холодную, отдающую камнем. От этих мыслей жажда разыгралась еще сильнее.

Я взглянул вниз по другую сторону горы. Склон круто уходил из-под ног и был не менее, если не более, отвесным, чем тот, по которому я забрался на вершину. У подножия расстилалась равнина, а за ней до бесконечности тянулось холмистое пространство с каменистыми вкраплениями и похожими на зеленые точки растениями пустыни. Но на самой равнине — странно, вроде бы его там и не было, а вот теперь появился — отсвечивал голубым пруд. Пасть моментально наполнилась слюной, которая тут же пересохла. Но теперь у меня по крайней мере появился план. Какой? Идти к воде.

Да, спуск был очень крут — поначалу шел сплошной камень. Временами меня тянуло в пропасть, и я царапал когтями передних лап каменистую поверхность, стараясь не сорваться вниз. В такие моменты меня накрывала тень птицы. «Только не смотри вверх, старина». Я не жалуюсь на плохое чувство равновесия — не сочтите за обиду, у меня оно лучше, чем у людей: и то — попробуйте-ка походить на двух ногах, да еще без хвоста. Удивительно, как люди могут хотя бы стоять. Но даже с моим чувством равновесия, сползая со скалы, я не мог то и дело смотреть вверх.

За скалой следовала обнаженная порода, а дальше отвесный обрыв. Ниже я заметил узкий выступ, венчавший новый склон. С одной его стороны спуск более пологий, там идти было бы проще. Но как туда добраться? С того места, где я стоял, расстояние казалось большим. Но что значит большим? Как получить ответ на этот вопрос? Я припал к земле на краю обрыва, не отрывая глаз от выступа и надеясь, что ответ придет сам собой.

Тень птицы носилась надо мной из стороны в сторону. Я поднял голову и взглянул на пруд, мерцавший на равнине. Что бы в таком случае сказал Берни? Я изо всех сил прислушивался, но ничего не услышал. Знал одно: я больше не хотел об этом размышлять.

И в следующую секунду оказался в воздухе. Мне и раньше приходилось летать — такова уж наша работа, — но ни разу полет не продолжался так долго. Было время осмотреться — чего я не сделал — и о многом подумать. Я подумал о Берни.

И все еще думал о нем, когда — бух! — приземлился на выступ. А теперь я, наверное, вас удивлю, потому что собираюсь сказать доброе о кошках. Видели когда-нибудь, как они приземляются? Ничего не скажешь — красотища! Мое приземление на выступ красотищей вряд ли можно было назвать. Я упал на все четыре лапы, как и они, но это было единственное сходство. Когда приземляются кошки, слышен мягкий удар, но они явно не чувствуют боли, которая взлетает по ногам к плечам, груди и пронзает все тело. И не катятся до бесконечности прямо к обрыву, а затем…

Нет, я все-таки удержался. В последнюю секунду — а это, я не сомневаюсь, совсем не большое время, — когда моя передняя половина уже висела над пропастью, я зацепился задней половиной, впечатал задние лапы в землю и затормозил, как раньше никогда не приходилось. И тем самым избежал долгого, долгого падения.

Уселся безопасно на уступе и пытался отдышаться. Нехорошо, когда язык, если он настолько высох и одеревенел, вываливается из пасти, но я ничего не мог с собой поделать. «Возьми себя в лапы, старина». Я сделал усилие, поднялся и пошел по уступу в сторону. Как я и думал, склон здесь был не такой страшной крутизны — обычная гора, с которой можно спуститься. И я сделал шаг с уступа.

Снизу, из долины, подул ветерок и принес множество запахов, в том числе запах живых существ, вероятно, коз, хотя никаких коз там не было и я не заметил никакого движения, кроме бликов на пруду, но почему-то не почуял ничего похожего на запах воды. Земля была твердой и высохшей, на ней росли одни колючие кактусы — от них я старался держаться подальше, — а ближе к подножию сучковатые кусты толокнянки. Я остановился и поднял на один из них ногу. И вот сюрприз — ничего не вышло. Очень странно: во-первых, я поднимал в последний раз лапу очень давно, и во-вторых, у меня всегда имеется запас на случай, если необходимо что-то пометить.

Спустившись на равнину, я направился к пруду, который все так же поблескивал вдалеке. Ровная местность, так почему бы не наддать? Я умею бегать разными способами, но только один бег мой фирменный, только им я могу бежать целую вечность. Фирменным его называет Берни. И я пустился своим фирменным бегом, быстро сокращая расстояние между собой и прохладной голубой водой. Но тут заметил еще одну странность: кроме того, что мне нечем было пометить местность — и это меня порядком обескураживало, — расстояние совсем не сокращалось! Пруд продолжал поблескивать, но будто отдалялся от меня. Я еще прибавил скорость, и пруд тоже. Я замедлил бег, он поступил так же. Между тем равнина оказалась не такой уж большой — это тоже факт, — и холмы на противоположной ее стороне с каждым моим шагом делались все ближе. «И что из этого следует?»

Я не знал. Просто двигался вперед. Когда почувствовал, что голова у меня слегка повисла, поднял ее. Пруд от меня убегал, холмы приближались. В чем же дело? И вдруг я вспомнил, что Берни говорил о подобных вещах. Но что он конкретно сказал? Я изо всех сил пытался восстановить в памяти его объяснение, когда пруд вдруг перестал блестеть голубым и куда-то исчез. Осталась одна голая равнина — с камнями, песком, кактусами и прочими колючками. Я преодолел последние метры ровного пространства и оказался среди холмов. Тень птицы выписывала передо мной замысловатые узоры.

Какое-то время я еще испытывал жажду, затем перестал — в нашем деле надо быть закаленным. Я забирался на холмы, спускался с холмов, обегал холмы. И солнце тоже не стояло на месте — скользило по небу вниз, отчего удлинялись тени на склонах. Что же до тени птицы, она пропала. Я чувствовал себя прекрасно — может, и не совсем тип-топ, но близко к этому. Ветерок овевал морду и приносил запах дыма, и от этого мне стало еще лучше…

Бам! Что-то ударило меня сзади и повалило на землю. Я кувыркнулся и, перевернувшись, понял, что смотрю туда, откуда прибежал. И вот он передо мной, козел — жует, как у них принято. У меня разом исчезло хорошее настроение. Я зарычал, он в ответ заблеял, и этот звук напомнил мне та-та-та стрельбы из автоматического оружия, только тоном ниже. Козел опустил голову. Я никогда не испытывал дурных чувств по отношению к их племени, но в этот миг все изменилось: мне очень не понравилось его «та-та-та» блеяние, его жидкая бороденка — вообще не люблю жидких бород — и еще… что еще мне не понравилось в козле, не успел додумать, потому что он снова пошел на меня. Но на этот раз я был готов.

«Вот так-то лучше, сеньор козел», — подумал я, стоя над ним. Козел лежал на земле и, на мой взгляд, выглядел довольно глупо. Я гавкнул ему в морду. Он снова проблеял, но уже не на манер «та-та-та». Его блеяние мне сказало, что козел сдался. Он с трудом поднялся на ноги и как-то неловко побежал прочь.

Я глядел ему вслед. И не один: на холме появилась девчонка в сомбреро и что-то прокричала козлу. Он повернул в ее сторону. Девочка сделала несколько шагов вниз и погрозила козлу палкой. Мне она понравилась, и я потрусил к ней. Девочка попятилась и выставила палку в мою сторону. Я продолжал приближаться, но не так быстро, а когда оказался рядом, сел.

Она посмотрела на меня и что-то сказала по-своему, по-мексикански. Девочка была худенькой, с сопливым носом и тихим писклявым голоском. Мой хвост вильнул в песке. Она опустила палку и задала какой-то вопрос, но я не понял, что она спросила. Но почему-то стал тяжело дышать. Она спросила что-то еще. Я вилял хвостом и сопел. Девочка достала из висевшей на плече кожаной сумки пластиковую бутылку и жестяную чашку. О, вода! Только теперь я прочувствовал, насколько меня мучает жажда. Требовалось попить, тотчас же, ни секунды не медля. Хотя, положа руку на сердце, как любят выражаться люди… мне пришла в голову мысль, что если бы у людей было больше рук, они бы… тут я совершенно запутался, да, может, это была вовсе и не мысль, и вообще все это совершенно не важно. Смысл таков: когда тебе чего-нибудь очень хочется, самый верный способ получить желаемое — держать рот на замке. Так говорит Берни. Это также означает сидеть смирно. И я сидел смирно.

Девочка, не сводя с меня больших карих глаз, медленно, опасливо подошла, опустилась на колени, поставила чашку на землю и до краев наполнила водой. Ах какое же это великолепное зрелище — красноватая в лучах заходящего солнца струя воды.

— Hola, — сказала девочка, отходя и показывая на чашку. — Agua.

«Agua» — это слово я знал по прошлым временам; дайте срок, и я буду прекрасно обходиться в Мексике. Я поднялся, подошел к чашке и стал пить agua. Блаженство. Сначала лакал медленно, но по мере того как вода лилась в мое горло — понимаю, это безумие, — жажда становилась все сильнее, и я лакал все быстрее. Когда чашка опустела, я стал слизывать влагу со дна.

— Más? — спросила девочка.

Я отошел на шаг или два, и она снова наполнила чашку. Но на этот раз осталась на месте. Я выпил еще полную чашку и почувствовал, как восхитительная вода растекается у меня внутри.

— Más?

Мне понравилось слово «ma#s». Все, что хотелось, — это сидеть рядом с этой чашкой. Девочка также медленно и осторожно протянула руку и погладила меня по голове. Я придвинулся, чтобы ей было удобнее. Она заговорила со мной по-мексикански, сказала много хорошего, а что именно — разве это важно? Девочка заметила мой жетон, наклонилась и прочитала. У нее получилось вроде как «Джет», то есть по-нашему, по-английски, «ракета».

— Тебя зовут Джет?

Я и есть Чет-Ракета. Неужели это все написано на моем жетоне? Всегда, трудно сказать почему, считал, что написано только «Чет». Но это тоже совершенно не важно. Иногда случается так, что какие-то вещи вокруг начинают казаться совершенной ерундой. Я ухватился за эту мысль, но она ускользнула от меня.

Девочка поднялась.

— Ven, Джет.

Вен? Был такой Вин Мактиг. Но он, если существует на свете правосудие, мотает срок и крошит на солнцепеке щебень. Так что это явно не он.

— Джет, — повторила девочка, — пошли. Уже поздно.

Она положила чашку и пластиковую бутылку в сумку, и мы тронулись в путь. Я шел рядом с ней, козел трусил впереди, оглядывался на меня и блеял. Наши бегущие впереди тени выросли до огромных размеров.

 

26

Идти пришлось недалеко — по крайней мере мне так показалось. Набулькавшись под завязку водой, я ощутил себя в ударе, а когда я в ударе — а я почти всегда в ударе, — мне нипочем никакие расстояния. Перевалив через гребень, мы оказались в небольшой долине. Она мне сразу понравилась. В ней росли деревья и стояло несколько белых домов из самана, казавшихся в лучах заходящего солнца розовыми. И еще в ней протекал ручей с настоящей, запашистой, водой.

— Mi casa, — сказала девочка. — Пойдем, Джет.

Мы шли бок о бок — я и ребенок, — и я учился порядкам на мексиканском пути.

Мы оказались перед самым большим домом из самана — хотя ни один из них я большим бы не назвал. У него было крытое крыльцо, и он походил на жилище фермера. Козел отвалил и стал щипать чахлые растения во дворе. А мы с девочкой миновали недавно помеченную койотами коновязь и оказались у двери.

— Papa, abuelita! — крикнула девочка и добавила что-то еще, но я не уловил.

Дверь отворилась, и я заметил стоявшую у плиты маленькую старушку. Затем появился мужчина — коротышка в разорванной рубашке, с глубокими морщинами на лице и руками, явно слишком большими для человека его роста. Он посмотрел на меня, нахмурился и заговорил с девочкой, как мне показалось, раздраженным тоном. Она встала ко мне поближе и ответила, похоже, также раздраженно. Девочка мне нравилась.

Мужчина — я сообразил, что он ее отец — спустился с крыльца и подошел ко мне. Я отступил назад, мне не понравился запах его больших рук. У Берни тоже большие руки, но он и сам крупный мужчина, поэтому такие руки ему подходят. С отцом девочки все обстояло иначе. К тому же у Берни красивые руки, а у этого — безобразные: пальцы кривые, костяшки распухли. Он постоял и что-то сказал девочке.

— Джет, — ответила она. — Он американец.

— Да ну?

— Точно.

Мужчина повернулся ко мне и улыбнулся. Вот это да: у него серебряные зубы! Ничего подобного не видел. Мне они нисколько не понравились. Я еще немного попятился.

— Привет, Джет. — Он держал руки, как бандиты, когда хотят показать, что у них в руках ничего нет. Но дело не в этом. Проблема была в самих руках. — Симпатичный пес. Ты мне нравишься.

Угу.

— Хочешь поесть?

Еще бы! Подходить к нему я и не думал.

Он ушел в дом. Девочка потрепала меня по холке, но так нежно, что я почти не почувствовал. Я ведь уже упоминал, что у нее большие карие глаза — почти что самые красивые из человечьих глаз, которые мне приходилось видеть?

— Eresguapo, — проговорила она. — Muy, muy guapo.

Понятия не имею, что это такое. Снова появился ее отец — вынес из дома кость, самую настоящую, да еще с куском мяса. Подошел, протянул ее мне. Я не взял, не попятился, вообще ничего не сделал — только старался шевелить мозгами. Но какая прекрасная кость! Мужчина улыбнулся и отдал кость девочке.

— Бери, Джет, — предложила она. — Бери.

Она держала кость прямо у меня перед мордой. Кто ж тут устоит? Я не сумел. Потянулся за костью, очень осторожно, чтобы не повредить ей руку — такую маленькую и хорошенькую по сравнению с руками ее отца. И в тот момент, когда мы заканчивали передачу кости и я сосредоточил внимание на том, как ее взять, отец девочки подскочил сбоку и попытался накинуть на меня лассо.

Я увернулся и бросился наутек. Бежал, бежал… и вдруг — ох! Только не это! Что-то крепко обвилось вокруг моей шеи и остановило на месте. Лапы выскочили из-под меня, я перевернулся вверх тормашками, и, как мне показалось, долго-долго летел по воздуху хвостом вперед. А затем — бах — грохнулся о землю. Сразу или почти сразу поднялся и попытался бежать, но мужчина потянул за конец лассо, и у меня перехватило дыхание. Но что еще хуже: он улыбался — его серебряные зубы сверкали в меркнущем свете дня.

— Папа! — крикнула девочка и потянулась к веревке. Отец оттолкнул ее ребром ладони, и она отлетела в сторону, хотя он ее не ударил. А затем убежала в дом. Я осел на землю — не хватало воздуха, в глазах почернело. Мужчина тем временем начал привязывать конец лассо к кольцу на коновязи, и давление на шею немного ослабло. Я вдохнул, и темнота в глазах рассеялась. У меня появился шанс. Надо было разобраться с обидчиком, пока он не прикрутил меня к столбу. Я бросился на него. Он поднял голову и заметил, что я приближаюсь. Его большие руки торопливо возились с узлами. Затем он отскочил к дому и метнулся к двери. Я прыгнул на крыльцо, метя ему на спину, но опоздал — створка захлопнулась перед самой моей мордой.

Мной овладела ярость. Я царапал дверь передними лапами и беспрестанно лаял, но в какой-то момент услышал, как укрывшийся за закрытой дверью мужчина расхохотался, и умолк. Девочка что-то сказала. Послышался звук шлепка.

— Не надо, не надо, не надо, — запричитала старуха.

Мужчина прикрикнул на нее, но шлепков я больше не слышал — все стихло. Я направился в противоположный конец двора, и шел, пока позволяла веревка. Натянул сильнее, еще сильнее, но от этого снова стало темно в глазах, и я прекратил попытки. Вернулся к столбу и принялся грызть узлы, но ничего этим не добился, хотя должен сказать, что в деле грызенья я большой мастер. Веревка оказалась слишком толстой, а узлы — большими и твердыми.

Наступила ночь, вспыхнули звезды. Я по-прежнему грыз, но не узлы вокруг кольца на коновязи. Отойдя в тень, я повалился на спину и трудился над веревкой как можно ближе к петле на шее. Из дома долетали запахи готовившейся на огне еды, и хотя мне в самом деле сильно хотелось есть, грызенье притупляло голод. И куда же я продвинулся в своем занятии? Мне казалось, достаточно далеко. Если грызть веревку, можно понять, что она не единое целое, как, например, кость. Веревка состоит из отдельных прядей, и если хорошенько поработать над каждой, они расходятся. Но достаточно ли сильно я грыз? Оставалось в это верить. Я уже чувствовал, как пряди одна за другой уступают моим зубам. Пройдет немного времени, и…

На холме за домом вспыхнул свет фар; лучи, спускаясь, описали широкую дугу, и во двор въехал грузовик вроде тех, что работают в единой службе доставки посылок. Водитель вылез из кабины — не может быть, неужели это он? — взбежал на крыльцо и постучал в дверь.

Я впился в веревку изо всех сил, но грызенье особенная вещь — этот процесс нельзя заметно ускорить. Я старался как мог. Разорвана прядь, другая и еще одна…

Входная дверь отворилась, из дома полился свет. И я разглядел отца девочки и еще одного мужчину, намного крупнее его, с бачками, в бандане, нос с горбинкой — нет сомнений: Джокко. Между ними показалась девочка, но отец втолкнул ее обратно в дом.

Я перекатился на ноги, вскочил, отбежал на полную длину веревки, натянул, и она поддалась. Пряди рвались одна за другой, лассо слабело. Скоро я буду свободен! Свободен и убегу! Я слышал, как лопались пряди. Но в это время откуда ни возьмись возникла странная штука и опустилась мне на морду. Я тряхнул головой, пытаясь освободиться, и не сумел. Что-то щелкнуло, будто закрывающаяся застежка. Сильная рука дернула за намотанную вокруг моей шеи веревку так, что моя грудь приподнялась над землей. Я извернулся, стараясь укусить обидчика, кем бы он там ни был.

Но оказалось, что укусить невозможно — на носу и челюстях замкнулось что-то вроде клетки. Я и пасть-то мог с трудом открыть. Джокко держал меня так, что на земле стояли только задние лапы.

— Ты только посмотри, — сказал он. — Практически перегрыз чертову веревку. — Свободной рукой он дернул за нее, и последняя прядь лопнула — длинный конец остался на земле.

Вот как я был близок к цели.

— Es muy malo, — сказал фермер.

— Да говори ты, ради Бога, по-английски.

— Он очень злой.

Намордник, вспомнилось мне. На меня никогда не надевали намордник, но я видел такие на других мне подобных, и они при этом не испытывали никаких приятных ощущений. Кусаться стало невозможно, но разве это означает, что я не могу бороться? Я гавкнул, не очень громко, поскольку намордник вдавился в горло, и ударил Джокко передними лапами.

Я угодил ему прямо в щеку. Хороший получился удар, так что брызнула кровь. Джокко качнулся назад, но не выпустил обрывка веревки — того, что был накручен мне на шею. Я снова ударил его лапами, на этот раз в горло, и веревка стала выскальзывать из его руки. Развернувшись, я почти вырвал у него веревку, когда сбоку со здоровенной палкой ко мне подкрался фермер. Я заметил его, но было поздно.

Сан-Диего, какое прекрасное место! Я не сразу перестал загонять Берни на берег.

— Ради Бога, Чет, я же умею плавать!

Потом мы стали выходить в море на доске для серфинга.

— Думаешь, старина, ты удержишься?

Оказалось, удержался. Волны поднимались все выше и выше, я скользил и скользил и наслаждался, как никогда в жизни, пока не сорвался, долго летел и ударился о жесткую землю пустыни.

Землю пустыни? Сердце екнуло. Я открыл глаза, но вокруг была темнота. Может, я что-то напутал, но не сомневался в одном: это не Сан-Диего — вокруг никаких звуков, какие бывают во время серфинга. Такие звуки ни с чем не перепутаешь: они необычайно громкие, я усвоил это во время нашей поездки в Сан-Диего.

Берни!

Память, хоть и путано, вернулась ко мне, но ничего хорошего я не вспомнил. Что же до «здесь и теперь» — еще одно выражение Берни, — здесь и теперь я ничего не видел и не слышал, зато воздух был полон запахами, один особенно сильный и насыщенный. Я попытался определить его природу, и мне почти удалось.

Я поднялся. Часто после сна мне хочется во всю пасть зевнуть. Вот и теперь я попытался ее пошире разинуть, но не сумел. Намордник! Эта деталь ускользнула из сумятицы воспоминаний. Я тряхнул головой из стороны в сторону — хотел сбросить этот отвратительный предмет, но ничего не вышло, он даже не сдвинулся с места. Попробовал одной передней лапой, затем другой, почувствовал металлические прутья, ремни и что-то вроде застежки на затылке, испытал все это на прочность, но безрезультатно. Сел, пустил вход задние лапы, и хотя нашел более удобный угол, снова успеха не добился. Потом яростно налетал на все подряд — бился о стены, падал, вставал, ударялся еще сильнее и при этом изо всех сил пытался залаять, но едва мог пискнуть. Совершенно озверел.

Раздался странный шелестящий звук, и меня внезапно ослепил яркий свет. Я замер. Вскоре глаза освоились, и я увидел глядящего на меня низенького, как тот фермер, человечка, только у этого на бедре был пистолет, а у ног лежал скомканный большой брезент. Затем я разглядел вокруг себя стальную клетку. Хотел залаять на незнакомца, но получился жалкий, сдавленный звук. Человек рассмеялся. Я прыгнул на него. Зачем, раз я видел перед собой решетку и понимал, что это бессмысленно? Не знаю.

Только ударился всем телом о стальные прутья.

— Закрыто, — сказал коротышка, свернул брезент, понес к похожему на склад зданию и скрылся за углом. Сверху палило солнце.

Я обнюхал всю клетку и не почуял выхода. Так бывало и прежде: некоторым людям приходило в голову засадить меня за решетку — кстати, потом они все поплатились, но ни разу не случалось, чтобы при этом была еще одна клетка — маленькая, у меня на голове. А эти запихнули меня сразу в две. Я пришел в ярость и еще немного побился.

«Спокойно, Чет. Все будет хорошо».

Берни! Я услышал его голос. Поспешил к решетке, но не увидел никакого Берни. Мгновение подождал, надеясь, что его голос снова зазвучит. Не дождался, но все равно немного успокоился. И голова чуть-чуть прошла. Я так сильно ненавидел клетку и намордник, что приходилось заставлять себя о них не думать, иначе я бы снова сорвался. Но все равно почувствовал себя спокойнее.

Что всегда говорит Берни, когда мы попадаем в новое место? «Прощупай почву и оцени положение вещей — это первый шаг, старина». Напарник в таких вещах не ошибается, вот почему наше детективное агентство такое успешное. Я огляделся. Задняя часть клетки примыкала к стене из самана. Впереди расстилалась перерезанная дорогой равнина, а за ней виднелись крутые холмы. Сразу созрел план: выбраться из клетки и убежать в холмы. Вот что происходит, когда работаешь по методу Берни. Мысли возникают словно ниоткуда.

Сначала требовалось выбраться из клетки. Я снова обнюхал все вокруг в поисках выхода. И ничего не нашел, зато опять почувствовал интенсивный запах, такой необычный и колоритный. Но на этот раз, успокоившись, сумел его определить. Запах Пинат, никаких сомнений.

И про себя подумал: Чет-Ракета, вперед!

 

27

«Прощупай почву и оцени положение вещей — это первый шаг, старина».

Как говорит Берни, «не трепаться, а работать», и я уже назубок знал «почву и положение вещей»: примыкающую к стене из самана заднюю часть клетки, большой склад, разрезающую долину дорогу и крутые холмы вдалеке. Ничего не двигается, кроме солнца. Его движение заметить нельзя, но оно все равно перемещается, потому что, когда ты в следующий раз поднимаешь на него глаза, оно уже в другом месте.

«Не трепаться, а работать…» Эх, потрепал бы он меня сейчас по холке. Пусть даже не он, а кто-нибудь другой — все равно было бы приятно. Между тем в клетке становилось как в пекле: жар шел сверху, от железной крыши. И никакой воды, да если бы она и была, как бы я смог лакать с намордником на голове? Я старался не волноваться, и пока мне это удавалось, заметил на гребне холмов нечто очень странное — похожее на исхудавший пожарный гидрант с зонтиком наверху. Был случай: в Лос-Оласе шальная пуля угодила в пожарный гидрант, и из него брызнула вода. Вот бы сейчас так — было бы потешно. От этих мыслей жажда все усиливалась. И вдруг я увидел тягач с полуприцепом — из тех, что называют восемнадцатиколесными; только не требуйте, чтобы я пересчитал колеса. Он поднял на дороге облако пыли, проехал мимо меня и остановился у склада. Красные розы на его борту невозможно было не заметить.

Я слышал, как хлопнула дверца кабины, но не видел, кто вышел. Наступила тишина. Я исследовал клетку — искал какую-нибудь щель, чтобы можно было расширить, или слабину, куда мог бы протиснуться. Но ни щели, ни слабины не оказалось. В итоге я просто стоял и просовывал свою зарешеченную морду между прутьями клетки. Почудилось, что вдалеке на гребне холмов двинулся с места отощавший пожарный гидрант с зонтиком наверху.

На дороге появилось еще одно облако пыли с белой точкой впереди. Белая точка росла, меняла очертания и превратилась в машину — белый автомобиль с откидывающимся верхом. Он показался мне знакомым, а когда машина свернула с дороги и остановилась у склада, я не сомневался, что знаю ее.

Из авто вышел полковник Драммонд — с сигарой во рту, с соломенной шляпой на голове — и скрылся в дверях склада. После этого ничего не происходило — только по дальнему склону продолжал двигаться покрытый зонтиком пожарный гидрант, а мне становилось все жарче и все больше хотелось пить.

Из склада вышли люди с банками краски и валиками. Валики я помню по тем временам, когда Леда после нескольких перекрасок решила вернуть кухне первоначальный цвет. А Берни пришло в голову сделать все самому, чтобы сэкономить деньги. Что было дальше, лучше не вспоминать. Скажу одно: когда бреют шкуру — это очень неприятно.

Люди подошли к трейлеру, открыли банки с краской и принялись за работу. Вскоре красные розы исчезли, и борт стал совсем белым, без рисунков. За этим было так интересно наблюдать, что я забыл и о клетке, и о наморднике на голове. Но вдруг вспомнил и так разозлился, что стал без устали тереться о прутья решетки, стараясь скинуть намордник, но он даже не шелохнулся. И я остался стоять с упрятанной в намордник головой между прутьями.

Маляры ушли. Солнце палило с неба, и все снова сделалось неподвижным, только покрытый зонтиком гидрант не спеша спускался на равнину. Прошло немного времени, и зонтик превратился в сомбреро, а гидрант — в человечка небольшого роста.

Коротышка в сомбреро еще немного спустился по дальнему склону. Затем открылись ворота склада, и из них появились не маляры, как я ожидал, а двое других мужчин. Одним из них был полковник Драммонд, а другим — крупный, круглолицый, с длинными, закрученными вверх усами. Он смутно мне кого-то напоминал. Затем я разглядел сапоги из змеиной кожи и вспомнил: Текс Роса, владелец транспортного предприятия «Четыре розы» и каким-то боком приятель Джокко. Я попятился от решетки в глубь клетки.

Мужчины шли в мою сторону рядом, но не бок о бок, из чего я заключил, что они не такие уж друзья. Текс Роса сказал что-то насчет неприятностей.

— Я, что ли, виноват? — произнес полковник Драммонд.

— Кто же еще? — вспыхнул Текс Роса. — Вы же все это затеяли.

Они остановились перед клеткой. У человеческого страха свой запах — запах пота с какой-то отвратительной кислинкой. Он волнами исходил от полковника Драммонда. Неужели этот человек боялся меня, когда я в клетке и в наморднике? Чушь! Они взглянули на меня.

— Великолепное животное, — сказал владелец цирка.

Текс Роса кивнул.

— Отдам его Джокко в качестве награды. Разумеется, если не возникнет новых проблем.

— Уверен, все скоро кончится… — начал полковник.

— Заткнитесь, — перебил его Текс Роса. — И выкиньте сигару, от нее воняет.

Драммонд бросил сигару, и Текс Роса растер ее каблуком сапога из змеиной кожи.

— А теперь мне нужны бабки.

— На что?

— На Берни Литтла.

— Не понял, — растерялся Драммонд.

Я тоже ничего не понял, но они говорили о Берни, и я насторожил уши.

— Думаете, Панса его так просто отдаст? Нет, здесь дела так не делаются.

— Вам придется его выкупить?

— Нам придется. Это значит, вам и мне. Вы даете деньги, я договариваюсь.

— Во сколько он нам обойдется?

— Панса требует шестьдесят штук.

— Господи!

— Постараюсь сбить цену.

— На сколько?

Роса повернулся к полковнику.

— Неужели вы еще не поняли: нет никаких гарантий.

Драммонд потупился. Мне приходилось видеть такие парочки и в нашем народце: Роса взял верх, полковник проиграл.

— Сейчас мне даже близко не достать таких огромных денег.

— Ничего не хочу слушать.

— Допустим, все устроится и вы его выкупите, — что тогда?

— Придется о нем позаботиться, — пожал плечами Роса.

Драммонд моргнул.

— Как позаботились о Делите?

— Нет, — отмахнулся владелец транспортного предприятия. — Это был несчастный случай — Джокко понесло. Не то чтобы Делит этого не заслуживал — нечего задевать таких типов, как Джокко. Ну да что случилось, то случилось. А вопрос с Литтлом — это дело политики, все уже спланировано, если вы понимаете, о чем я говорю. Или у вас другие соображения?

Полковник Драммонд покачал головой:

— Литтл слишком много знает.

— Вот теперь вы начинаете шевелить мозгами.

— Наша проблема в том, что с тех пор как началась история с Пинат, все здешние поступления ухнули в выгребную яму.

— Наша проблема?

Некоторые люди, это совершенно не относится к Берни, когда дела идут не так, как им хочется, начинают скулить. Таких нытиков не определить по внешности. Взять, например, полковника: длинная белая машина, желтые брюки для гольфа. Я считал его победителем. Ан нет — он заскулил:

— Будьте благоразумны, Текс. Пинат — звезда представления.

— Надо было раньше об этом думать.

— Думал, еще как. Только не мог предположить, что вы зайдете настолько далеко.

— Далеко? Сейчас я вам вкратце объясню, что значит далеко зайти. Во время Великой депрессии мой прадед переправлял через границу спиртное. У него был младший партнер, вроде нас с вами. В один прекрасный день этому младшему партнеру явилась блестящая мысль обойтись в одном из рейсов без моего прадеда — кстати, его тоже звали Текс. Знаете, что из этого вышло?

Полковник пожал плечами.

— Мистера младшего партнера больше не видели. А вы живы и в добром здравии. — Роса хлопнул полковника по спине. Так некоторые люди обращаются с теми, кто дрожит перед ними от страха, но только не с теми, кто сильнее их. — Так что получается, что я большой добряк, хотя многие этого не ценят.

Драммонд покосился на Росу, он явно был напуган. Но перестал скулить и заговорил более низким голосом:

— Я усвоил урок. И вообще, мы говорим не о грузе спиртного, а всего лишь о паршивом попугае.

— Одном из трех оставшихся на земле. — Роса наклонился и подобрал маленький камешек. — Стольких трудов стоило его добыть. Неужели вы думаете, я готов упустить нечто подобное?

— Если бы я знал об этом заранее, — покачал головой Драммонд. — И вообще, я собираюсь заплатить вам до пенса все, что выручил за глупую птицу. Может, двинемся дальше?

— Куда? — Роса подкидывал камень на ладони. — Речь идет не о деньгах.

— А о чем?

Хозяин транспортного предприятия покачал головой.

— Это проблема морали. Дело принципа.

— Текс, — начал полковник, — деньги — важная составляющая. Ведь они нам потребуются, чтобы заплатить Нансе, после чего вы сможете сделать… то, что должны сделать.

— Не отрицаю.

— Вот и хорошо. По крайней мере в этом мы согласны. Движение наличности — в этом сейчас наша настоящая проблема. Но, предположим, мы сумеем объявить о чудесном возвращении Пинат, тогда одним махом…

— Не выйдет, — отрезал Роса. — Я не могу на это пойти в память о моем прадеде. Но вот что я скажу: ссужу вам деньги.

— Неужели?

— Ровно столько, на сколько согласится Панса.

— Что ж, спасибо, Текс, я отдам вам, как только…

— Не думайте об этом.

— Не думать о том, чтобы возвратить вам деньги?

— Вот именно. Взамен я приму… кажется, это подходящее слово?

— Не знаю. Зависит от того, что вы собираетесь сказать.

— Точно, приму, — кивнул Роса. — Я приму контрольный пакет акций вашего цирка.

Полковник облизнул губы, тонкие, сухие, обветренные.

— Моего цирка?

— Ну да.

— Но он в течение нескольких поколений принадлежал нашей семье.

— Никаких проблем: у вас останется меньшая доля акций. И я сохраню прежнее название — «Бродячий цирк семьи Драммонд». Звучит приятно и типично по-американски. Ну что, по рукам?

Рукопожатие — такой человеческий обычай, к которому я на своей работе отношусь с большим вниманием. А то, что я в этот момент оказался не в лучшей ситуации, вовсе не означало, что я был не на работе. Мы, я и Берни, оказывались и не в таких переделках.

Полковник отвернулся, но все же протянул Росе руку. Тот крепко ее пожал и не выпускал, пока Драммонд не встретился с ним взглядом.

— Договорились?

Полковник кивнул. Роса разжал пальцы, и Драммонд, понурившись, направился к складу. Владелец транспортного предприятия посмотрел на меня сквозь решетку.

— Видишь, как все хорошо устроилось. Прикол в том, что Панса просит всего десять штук.

Я не понял, что он сказал; знал только, что он мне не нравится, ни капельки. Все, что мне хотелось, — ухватить его за штанину, а если честно, вонзить клыки ему в ногу прямо сквозь сапоги из змеиной кожи и перекусить лодыжку. Я зарычал, чтобы Роса не заблуждался, кто он и кто я. Роса от этого улыбнулся еще шире. И вдруг без предупреждения со всего размаху швырнул в меня камнем и угодил между прутьев намордника в нос. Это очень чувствительное место, но я не издал ни звука.

Роса убрался. Солнце, проскользнув по небу, больше не палило меня и нырнуло к земле. Дальние склоны холмов погрузились в тень, и маленького человечка в сомбреро больше не было видно. Я возобновил попытки стащить с себя намордник, но у меня ничего не вышло и я принялся искать, где бы выбраться из клетки, однако, как и в первый раз, ничего не обнаружил. Чуть позже я снова занялся этим, и продолжал бы поиски, но на складе началась какая-то возня.

К аппарели задом подъехал восемнадцатиколесный трейлер. Затем появился погрузчик. Но что это? Я увидел на его подъемнике клетку, а в ней стоял лев из тех, что носят на голове огромную гриву. Он, правда, не столько стоял, сколько метался из угла в угол вроде меня. Погрузчик вдвинул клетку в трейлер, исчез на складе, но вскоре появился опять. Теперь на его вильчатом подъемнике находилась клетка с черным леопардом, только он не вышагивал по ней, как лев, а грудой лежал на полу.

Погрузчик ездил туда-сюда и ставил клетки с животными в восемнадцатиколесный грузовик. Появилась еще она большая кошка — я узнал ее по передаче «Планета животных», только название вылетело из головы. Затем — обезьяны, птицы с ярким оперением, огромная ящерица, шимпанзе, ухватившийся руками за прутья решетки и с широко разинутым ртом, как готовый завизжать человек. Потом последовали ящики, но я не видел, что находится внутри. Погрузчик вернулся на склад и больше не появился. Дверь фургона опустилась на место, и грузовик отъехал. Вскоре отбыл и полковник Драммонд на своем белом авто с откидывающимся верхом, а следом за ним Текс Роса на джипе.

Все стихло. Солнце закатилось за дальний холм, и небо окрасилось всевозможными цветами. Красивое зрелище, но я не мог оценить его по достоинству — очень хотелось пить, язык стал твердым, сухим и покрылся коркой. Я решил еще раз попытаться снять намордник, и когда ничего не вышло, поискал выход из клетки. Ничего не добившись, я, видимо, сильно расстроился, потому что встал на задние лапы, а передними принялся молотить по прутьям. Вот тогда из вечернего сумрака появилась девочка.

Она сняла сомбреро, просунула личико между прутьями и прошептала:

— Джет. Pobre Джет.

Я вообще люблю детей, а эта девочка мне с самого начала понравилась.

 

28

— Pobre Джет, — повторила она. У нее были красивые глаза, большие и темные. Я подошел к решетке. Она погладила меня по голове. — Pobre Джет. — Джет — это я. Чет-Ракета. Но что такое Pobre? Может, ее имя? И она хочет сказать, что мы с ней приятели? В этом был смысл.

Она коснулась намордника на моей голове, пробежала пальцами по ремешкам, застежкам и прочим фиговинам, которых я не видел, а только чувствовал. Ее лицо застыло, стало задумчивым, и это напомнило мне лицо Берни в те моменты, когда он погружается в размышления. Ее мысли витали в воздухе. Я не понимал, о чем они, но по ощущениям она думала очень похоже на Берни. Вот так раз! Эта девчонка по имени Побре напомнила мне напарника. Как странно. Она такая маленькая и совершенно по-другому пахнет. Запах Берни — смесь яблок, бурбона и соли с перцем — принадлежал ему одному. А Побре пахла больше медом и розовыми цветочками толокнянки, оказавшимися на поверку довольно вкусными. Я понял, что не только хочу пить, но еще и голоден. Но это показалось мне совершенно не важным. Важно было другое — странное сходство между Берни и Побре, такими разными на вид.

Побре огляделась. Тихий вечер, небо окрасилось в пурпур, только над дальним склоном полыхают огненные полосы. Вокруг никого, только мы. Девочка встала на колени, положила сомбреро на землю, затем поднялась. Она была из тех людей, которые так изящно двигаются, что трудно оторвать от них взгляд.

— Silencio, Джет, silencio, — проговорила она. Я не успел сообразить, что хотела сказать Побре, как ее рука потянулась мне за голову, повозилась там секунду-другую, а затем — затем этот ужасный намордник упал с моей головы. И Побре отбросила его в темноту — прочь из моей жизни.

Я тряхнул головой — ох как хорошо! — и прижался к девочке сквозь прутья решетки мордой. Она погладила меня маленькой мягкой ручонкой между ушами. Мой хвост раскачивался со скоростью милю в минуту, то есть очень быстро. Побре рассмеялась — как приятно было слышать ее низкий, журчащий смех, — а потом посерьезнела.

— Почему бы и нет? — Она привстала на цыпочки — эта картина всегда меня удивляла: ведь люди, даже стоя всей ступней на земле, едва сохраняют равновесие, а тут еще поднимаются на носки, — и потянулась вверх. Раздался скрип, негромкий лязг, и дверь клетки распахнулась. Я, сам не знаю почему, остался на месте.

— Иди, Джет.

Я вышел из клетки, и ничего плохого не случилось — например, не грянули выстрелы. Я был свободен как ветер.

Побре потрепала меня по спине.

— Libre.

Я лизнул ее в лицо. Оно оказалось солоноватым на вкус. Она отвернулась и снова рассмеялась. И еще продолжала смеяться, когда на дороге показался свет фар.

— О нет! — воскликнула девочка. Ее глаза и рот широко открылись, и я почувствовал запах страха. — Папа! — Она бросилась к холмам. Я, конечно, побежал за ней. Но она остановилась и обхватила мою голову руками. — Нет, Джет, нет.

Что это значит? Мне нельзя идти с ней? Фары приближались. Побре кинулась в темноту. Я колебался, ждал, чтобы в голову пришла какая-нибудь мысль и можно было на что-то решиться. В этот миг фары осветили меня и ослепили своим сверканием. Я тоже бросился наутек, только в другую сторону, в сумрак за клеткой.

Фары все приближались, похожие на два желтых глаза — злых глаза, подумал я, ломая голову над тем, что бы это значило. Дребезжащая старая машина подъехала к складу и остановилась. Из нее вышел мужчина, но не заглушил мотор и оставил свет включенным. В лучах фар я его хорошо рассмотрел: коротышка с серебряными зубами и огромными руками. Я не почувствовал к нему ни малейшей симпатии и замер, не шевелясь, в темноте.

Он направился к двери рядом с погрузочной платформой и уже начал ее открывать, но помедлил и повернул в мою сторону. Я отпрянул, заскочил за дальний угол склада и только высунул голову, чтобы наблюдать.

Мужчина, тот самый фермер, отец Побре и, не иначе, бандюган, подошел к клетке. Резко остановился, выкрикнул что-то непонятное, качнул туда-сюда дверью, ударил кулаком в ладонь и снова закричал. Затем он увидел лежавшее на песке сомбреро, и я догадался, что это плохо. Подобрав сомбреро, он разразился бранью. И все еще кричал, когда его взгляд упал на меня.

Или мне так показалось. На самом деле я остался незамеченным. По ночам зрение людей становится хуже, их глаза почти не работают — я убеждался в этом не раз. Фермер грохнул дверью клетки, пошел к складу и, не выпуская из рук сомбреро, скрылся внутри.

Я вышел из убежища. Мне нужно было получить это сомбреро. Вопрос заключался в том, как это сделать. Я понятия не имел и старательно прислушивался, надеясь, что во мне зазвучит голос Берни и сообщит план. Но внутри царила тишина. Однако пока я, сбитый с толку, стоял, в воздухе снова почувствовался бьющий в нос запах. Это был специфический запах Пинат. Я пошел по следу — это оказалась самая простая охота за всю мою службу.

Запах с каждым шагом становился все сильнее и в конце концов привел меня к двери, за которой скрылся серебрянозубый фермер. Он оставил ее открытой. Я задержался на пороге и заглянул внутрь. Это называется проводить реко… рекон… реко…гносцировку или что-то в этом роде. По словам Берни, эта самая реко… — важная часть нашей работы. А если он это утверждает, значит, так оно и есть.

Что я увидел? Огромное пространство с грязным полом, освещенное несколькими повешенными там и сям лампочками без плафонов, в основном пустое, кроме нескольких ящиков, небольшой клетки с обезьяной — из породы злобных, я знал о таких из программы на канале «Дискавери», они, кажется, называются бабуинами. Но самым важным было то, что весь дальний конец склада занимала другая клетка, образованная натянутыми от пола до потолка цепями. В них были устроены большие ворота. Фермер подкатил к ним нагруженную доверху бананами тележку и принялся возиться с замком. За загородкой из цепей у дальней стены стояла Пинат.

Пинат! Я недурно поработал! Мы расследовали дело о пропаже Пинат. И вот она, передо мной. Что-нибудь не так? Разве что слониха не стоит, а лежит на боку, ее хобот нелепо валяется в грязи, глаза тусклые, незрячие. От этого зрелища, не знаю почему, мне стало не по себе. А вот глаза бабуина, напротив, показались очень живыми. Он смотрел на меня почти как человек, и от этого мне сделалось легче. Затем он показал мне зубы. У меня у самого большие, прекрасные, острые зубы, но зубы бабуина — это нечто.

Я снова повернулся к Пинат. Даже лежа на полу, она казалась огромной — стоявший рядом коротышка с серебряными зубами был не выше ее бока. Он освободил задвижку, положил сомбреро Побре и открыл ворота. Я подумал, что Пинат сейчас поднимется и ринется в них. Но она продолжала лежать. Я бы, уж поверьте, в ее положении поступил совсем по-другому. И вдруг я обнаружил, что оставил порог и неслышно крадусь по складу. Потому что хочу взять сомбреро Побре. Это сомбреро было чем-то важно, а вот чем, это Берни сразу поймет. Моя задача доставить сомбреро ему, просто и ясно. Таким образом я понимал расследование.

Серебрянозубый схватил вилы и принялся кидать бананы в ворота в сторону Пинат. Я подкрадывался по грязному полу — все ближе и ближе к сомбреро. Оно лежало у ног фермера, но тот стоял ко мне спиной и был занят бананами. Я легко приблизился к нему и уже наклонился за сомбреро, но в этот момент закричал бабуин. «Закричал» — неточное слово для того ужасного звука. Ничего подобного я раньше не слышал — это была смесь визга и воя, от которой у меня от холки до хвоста встала дыбом шерсть.

Затем все произошло очень быстро. Сперва — а может, и не сперва, очень трудно сказать, вот как быстро все происходило — серебрянозубый (я называю его так, потому что не хочется думать о нем как об отце Побре) резко обернулся на звук и, конечно, при этом увидел меня, уже готового подхватить сомбреро.

Его глаза округлились, но не намного, потому что от природы он узкоглаз. Тут же меня узнал — в этом я не сомневался — и пришел в ярость. Такое случалось и прежде с другими бандитами: взять, например, Зутти Эпремейна или Синг Йонг Су, но меня их чувства нисколько не трогали. Однако затем он наставил вилы прямо мне в голову, и вот это не оставило меня равнодушным. Я отскочил, уклоняясь от их острых зубьев, и быстрым движением попытался взять его сбоку. Но он тоже оказался проворен и выставил передо мной вилы. Я увернулся и, намереваясь схватить его за лодыжку — это мой излюбленный прием, — припал к полу. Но и вилы, преграждая мне путь, опустились к земле. Держа их одной рукой, серебрянозубый полез в карман и достал пистолет.

— Perro loco, — сказал он и поднял оружие. Я увидел дуло — маленькое, круглое, черное, пустое пространство. Во мне наконец заговорил голос Берни: «Беги, старина». Но я не смог. Эта черная пустота словно приковала меня к месту. Толстый, непомерных размеров палец начал давить на курок.

Но тут случилось неожиданное. Совершенно бесшумно — я по крайней мере ничего не услышал — Пинат поднялась на ноги и нельзя сказать чтобы побежала, скорее поковыляла, но очень резво, с удивительным проворством. И уж на что я не мог надеяться, поковыляла в сторону бандита — если кто-то наводит на меня пистолет, он определенно бандит, тут дело ясное.

Большерукий коротышка с вилами в одной и пистолетом в другой руке лишь в последний момент услышал, что Пинат приближается, — теперь ее невозможно было не услышать: пол сотрясался под ногами слонихи. Его глаза снова округлились, но на этот раз стали большими, как у всех людей, которых я встречал. Он бросил вилы и попытался закрыть ворота. Не тут-то было! Ворота захлопнулись перед Пинат, но тут же растворились с такой силой, что сшибли бандита с ног, а сами слетели с петель. Серебрянозубый покатился по полу. Но что это? Пистолет все еще у него в руке. Я метнулся вперед, целясь схватить за запястье, но опоздал. Бам! Он выстрелил, и на плече Пинат появилась маленькая красная дырочка. Бандит прицелился для нового выстрела и повел стволом, чтобы угодить слонихе в голову, но та уже миновала место, где только что были ворота, наступила на него и побежала дальше вдоль склада. И кажется, по дороге сшибла пару ящиков. Я подумал так, потому что они перевернулись и кругом полетели щепки. А это что такое? Змеи! По всему полу грудами извивались и шипели сплетенные друг с другом змеи разных размеров и цветов. Клетка бабуина тоже оказалась сломана, а сам он вырвался на свободу и вопил страшным голосом. А что там с бандитом? Он корчился как змея и шипел, но не по-змеиному, а как шипят люди, когда им очень больно. Затем откатился в клетку, где недавно находилась Пинат, и попытался закрыть за собой остатки ворот, но у него ничего не получалось, поскольку одна его рука очень странно висела.

Слониха тем временем по-прежнему рвалась вперед — угодившая в нее пуля не замедлила ее бег. Хотя я не назвал бы это бегом, и трусцой не назвал бы: на трусцу, правда, было похоже, только на гигантскую. Пинат направлялась к опускавшимся металлическим воротам. Они были, разумеется, закрыты. Теперь слонихе придется остановиться, прервать свою трусцу или как еще назвать ее аллюр. Но она не остановилась и продолжала бежать на ворота. Они смялись и с громким металлическим скрежетом — не скрою, этот звук вызвал у меня нервную дрожь — вылетели вон. Что мне оставалось делать, как не последовать за Пинат? Не сидеть же на складе со змеями — некоторые из них уже, кажется, ползли в мою сторону. Благодарю покорно, как говорят люди. Такие приключения не в моем вкусе. Хотя о вкусах не спорят: кому-то нравится чай, а я, например, пью воду. Вдруг я увидел стоявшую рядом с погрузочной платформой полную воды лохань. Почему я ее раньше не почуял? И почему не чуял теперь? Все запахи забивал запах Пинат. Я поспешил к лохани и налакался под горло — о вода! — но все это время не спускал глаз со змей. Некоторые из них были огромными. А какие клыки! В этот момент большая зеленая змея вонзила зубы в другую, черную, еще длиннее, и вся змеиная масса стала извиваться быстрее, шипение сделалось громче. Это был кошмар.

Я побежал по погрузочной платформе. Еще не совсем стемнело, и я ясно видел слониху. Она была во дворе и направлялась — как бы получше выразиться — к старому драндулету серебрянозубого. Вот она уже рядом, подняла огромную круглую стопу и, ударив, разнесла весь передок. Зачем? Я понятия не имел. Но мне ее выходка понравилась, понравилась на все сто. Слониха высоко задрала хобот и послала в темнеющее небо красивый трубный звук. Мне понравилось, как она трубит, — не хуже, если не лучше, Роя Элдриджа, — и я хотел послушать еще, но в этот момент мимо меня промчался бабуин, так что только ветер просвистел. Прежде чем он скрылся из виду, я заметил, что он прихватил сомбреро.

Я же спрыгнул на землю и побежал к Пинат. Мы вели расследование о ее пропаже — следовательно, я отвечал за нее. Сначала требовалось привлечь ее внимание. А для этого дождаться, пока она добьет колымагу. Времени на это потребовалось не много.

 

29

Я попробовал гавкнуть, но не громко, — у меня было ощущение, что шуметь сейчас не стоит. Как там говорит Берни? Начать с чистого листа? Мне вспомнилось раннее детство, еще до щенячества в доме, где продавали крэк. Меня приучали ходить в лоток на листок бумаги. Это имеет какое-то отношение к выражению Берни? И вдруг я понял: нам нужно начать наши отношения с Пинат с чистого листа, ведь пока что мы совсем разные. Как я об этом догадался? Да очень просто. Потому что она снова задрала хобот и затрубила — буквально оглушила небеса.

Затем все стихло; такая полная тишина наступает, после того как очень низко пролетит самолет. К тому времени слабый свет остался только на дальнем склоне холма — все остальное погрузилось в ночь. Пинат возвышалась огромной тенью, словно нечто растущее из самой земли. У меня возникло чувство, будто я стою у горы, причем очень пахучей горы. Ощущение не из приятных, и я гавкнул. Звук был таким слабым, что я вспомнил Игги — большого любителя потявкать, подпрыгивая у окна.

Я попытался гавкнуть громче — вот это уже лучше, похоже на меня. Готов действовать, никаких сомнений, и привлек внимание Пинат. Она посмотрела вниз, ее большие глаза вспыхнули огненным пламенем, и я понял, что на складе пожар. Затем повернула голову в мою сторону — скорее качнула, чем повернула, — и внезапно с удивительным проворством хлестнула меня хоботом. Удар получился чувствительным, словно меня огрели не носом — ведь хобот у слонов то же, что у других нос? — а чем-то деревянным, и в следующую секунду я кувырком покатился на землю.

Немного отлежался, перевел дух и поднялся. Слониха удалялась от склада к дороге, а склад хотя и горел, но не весь — языки пламени показывались в разных местах. Правильно ли поступала Пинат? Я так не думал. Дорога для людей. А здешние люди, кроме Побре, нам не друзья. Я поспешил за слонихой.

Не слишком торопясь, она успела преодолеть большое расстояние, так что мне пришлось припустить — не во всю мощь, но и не мешкая. Я забежал вперед, повернулся и гавкнул. У меня есть лай на всякие случаи жизни. Этот — короткий и отрывистый — означал: жми на тормоза. Казалось, все ясно.

Но до Пинат не дошло: она продолжала трусить, покачивая головой, — и вдруг хобот метнулся в мою сторону. Ну нет, крошка, на этот раз не выйдет. Я отскочил в сторону, но тут же вернулся на место и снова коротко, отрывисто гавкнул. Знал, как себя вести: трудно объяснить, откуда взялись мои пастушьи навыки, но они жили во мне. Моя задача заключалась в том, чтобы не пустить слониху к дороге и направить в другую сторону. Но Пинат этого не понимала, поскольку не собиралась поворачивать, — продолжала грузно топать к дороге, так что у меня под лапами содрогалась земля, и это, признаю, стало меня раздражать. Неужели она не знала, как следует поступать, когда тебя загоняет пастух? Это явно усложняло мою работу.

Но мне и раньше приходилось справляться с трудными заданиями. Я вспомнил дело о разводе мистера Тейтельбаума — не прекрасного кошерного цыпленка, которого подавали на обеде в честь окончания процесса, а все, что было до этого. Мне пришлось загонять мистера Тейтельбаума и его разгневанных сторонников обратно в парную. Если я был способен на это, то нечего сомневаться, что и теперь…

Хобот со свистом вновь полетел в мою сторону, а я, видимо, отвлекся и потерял бдительность, потому что опять очутился в воздухе, перекувырнулся и шлепнулся на землю. Что же происходит? Во мне, если вы еще не в курсе, почти пятьдесят килограммов, и если кого-то надо сбить с ног, то сбиваю я. Прыжком вскочив, я поднялся на задние лапы, а передними замахал перед Пинат. И из этого положения впервые рассмотрел ее белеющие в темноте бивни. Это что, зубы? Кажется, Чарли что-то об этом рассказывал. Точно, зубы, только разросшиеся до энной степени, что бы это там ни значило. Я перестал лаять, перестал молотить передними лапами и стоял на задних — вот уж совсем новое для меня положение. И пока ждал, чтобы меня осенило, что делать дальше, из темноты между мной и Пинат выползла змея. Я совсем забыл о змеях — они повылезали из месива ящиков, и теперь, когда на складе пожар, расползутся по всей округе. Я опустился на все четыре и зарычал. Змея свернулась кольцом, и в ее пасти, угрожая, быстро-быстро замелькал язык. Только тут Пинат поняла, что рядом опасность. Неужели она, как и Берни, ночью совсем ничего не видит? Кстати, «ничего» — так переводится с южного жаргона имя нашего с Берни любимого музыканта Бо Диддли, но я сейчас не об этом. Слониха остановилась как вкопанная и завопила — похоже на то, как трубила раньше, только противнее. Звук резал мне уши, и к тому же мне совсем не нравилась эта змея. Все складывалось как-то не так. Я внезапно потерял терпение. Обошел змею, приблизился к Пинат, встал совсем рядом с этим ее хоботом и бивнями и залаял во всю мощь. И вот неожиданность: слониха на шаг попятилась. Я, продолжая лаять, сделал шаг вперед, и не один — одним дело бы не ограничилось: мой шаг меньше шага Пинат. Она еще отступила. Я наступал, жарко и зло гавкая. Ее уши в вышине — такими ушами, наверное, все очень хорошо слышно — захлопали. Я ощутил дуновение, и все еще чувствовал его, когда слониха повернулась и потрусила в другую сторону — в ту, что хотел я, прочь от дороги. Я побежал за ней. Вот когда начался настоящий загон вроде того, с мистером Тейтельбаумом и его компанией из парной. Только на этот раз все было намного сложнее.

Мы с Пинат удалялись от дороги, от уже охваченного пламенем склада и углублялись на равнину, где, на сколько хватает глаз, не было ни одного огонька. Пожар бросал отсвет на задницу слонихи, и мое внимание привлек ее хвост — разве можно представить жизнь без хвоста? — но какой же он был маленький по сравнению с ее огромными размерами: вроде веревочки с кисточкой волос на конце. И это были единственные волосы на ее теле. Вот чудо!

Иногда Пинат крутила хвостом, иногда махала из стороны в сторону, словно пришла в хорошее настроение, хотя я понятия не имел, в каком она настроении. Эта мысль меня сильно тревожила, и я забежал вперед и поносился туда-сюда, чтобы показать, кто из нас главный. Поняла ли слониха, что я хотел ей сказать? Не знаю. Но она продолжала трусить в нужном направлении — следовательно, я добился своего, и никто не мог отрицать, что главный именно я, Чет-Ракета. Новый оборот вокруг слонихи я завершал с такой скоростью, что встречный ветер прижал к голове мои уши. Это было так здорово, что я, видимо, отвлекся, потому что пропустил момент, когда поднялась ее задняя нога, которая была толще Голодного Чувака из нашей дежурной пиццерии в Долине, и без предупреждения нанесла боковой удар. Я вильнул в сторону, и нога едва коснулась меня, однако и этого оказалось достаточно, чтобы я сделал кульбит в воздухе и снова крепко приложился о землю.

Но сразу вскочил. «Свалили — сразу поднимайся» — это наш с Берни принцип, потому-то «Детективное агентство Литтла» такое успешное. Есть и другие причины, но сейчас в них не время разбираться. Я невольно подумал: Берни. Я уже говорил, что у него лучший из всех людей запах? Ну и что ж, можно повториться. Это очень важно.

Так, на чем я остановился? Ага, шлепнулся, а теперь снова вскочил на ноги. Пинат оказалась трудным орешком. Но разве я боюсь тяжелой работы? Нет. Только тяжелым трудом можно раскрыть преступление. Это говорит Берни, и я ему верю. Пинат забыла или с самого начала не поняла, что… И о чем это «что»?.. Я стоял в мексиканской пустыне и смотрел на топавшую вперед слониху. С вами случалось, что вы пытаетесь что-то вспомнить, но никак не удается?

Наконец осенило: Пинат забыла, что я пастух, а она — мое стадо. Я забежал вперед и приготовился залаять, а потом, если потребуется, повторять лай, но в этот момент ночь, ставшая совсем темной, внезапно осветилась.

Слониха замерла и снова захлопала ушами. Подняла голову, посмотрела на небо. Я тоже взглянул вверх. За далекими холмами взошла луна. Я никогда не видел ее такой большой, толстой и желтой. Мы смотрели на нее, я и Пинат. Какая красивая — я имею в виду луну, а не Пинат. Разве может быть красивым существо, если у него всего волос — только кисточка на хвосте? А вот луна, большая, толстая и желтая, — это другое дело. Прошло немного времени, и я услышал благозвучное «у-у-у, у-у-у». Э, да это же я сам. Сижу на задних лапах и пою луне или по крайней мере стараюсь издавать приятные звуки.

Пинат посмотрела на меня сверху вниз. Ее хобот пришел в движение. Неужели опять? Но на этот раз все вышло по-другому. Хобот свернулся, а затем тихо и мягко развернулся, и его кончик коснулся меня — точно между ушами, именно там, где я люблю, чтобы меня чесали. Я сидел и, несмотря на стычки, которые между нами случались, не чувствовал опасности. Слониха не то чтобы чесала меня между ушами — все-таки хобот — это нос, а как можно почесать носом? Просто терла мне голову. Но было что-то странное в кончике ее хобота: он напомнил мне пальцы людей.

Пинат убрала хобот. Я поднялся и помахал хвостом. Она слегка присела и стала писать — страшный получился ливень. Я задрал ногу и тоже пописал, намереваясь оставить поверх ее свою метку. Могу сказать одно: я старался как мог. После того как я опустел, она еще долго, как муссон, продолжала свое, а когда закончила, небольно потрепала меня хоботом. Я гавкнул на нее, негромко, скорее глухо проворчал, чтобы она знала, что пора трогаться в путь, причем пастухом буду я, а она — моим стадом. И мы бок о бок направились в сторону луны.

Ночь веяла прохладой, легкий ветерок дул нам навстречу. Странно: луна почти такая же большая, как солнце, а сегодня почти такая же желтая, но от нее никакой жары. Просто солнце другое… А что другое? Берни говорил об этом миллион раз. Я пытался вспомнить, что он рассказывал, но думал больше об интересе Берни к небу, а потом просто о Берни. И стал кое-что подмечать: как луна, например, поднимаясь, сжималась и теряла желтизну и как холмы, из-за которых она всплыла, стали казаться знакомыми.

Мы продолжали двигаться: Пинат шла, а я небыстро трусил, что мне дается так же легко, как обыкновенный шаг. Земля от поступи слонихи слегка дрожала. Я к этому привык, даже решил, что мне нравится. И вдруг заметил что-то на холме. Вроде гигантского человека на вершине. Конечно, там был не человек. Да это же сагуаро — самый высокий кактус из всех, что мне приходилось видеть. Теперь я точно знал: дом по другую сторону холма. И, ориентируясь на высокий черный силуэт, слегка изменил направление. Пинат последовала моему примеру.

* * *

Мы шли всю ночь, словно на приятной и легкой прогулке, и не встречали никаких трудностей. Звезды померкли, луна давно исчезла, небо с одной стороны превратилось в молоко, а затем на весь небосвод пролились яркие краски. Холмы теперь казались ближе, но еще далеко. Вокруг нас расстилалась плоская, безлесная, каменистая равнина с одним-единственным растущим в пересекавшем наш путь высохшем русле зеленым деревом. В нашем дворике на Мескит-роуд было очень похожее. Леда хотела его срубить, потому что с него летели стручки, но развод случился раньше. Однако это все ерунда — важно другое: я стал ощущать запах, который… Неужели?

Пинат наддала. Непонятно, как существо таких размеров может бежать с такой скоростью. Я припустил за ней. К тому моменту, когда я добежал до сухого русла, она была уже на дне. Но русло оказалось не совсем сухим — восходящее солнце блистало на поверхности маленького озерца. Пинат подбежала к краю, опустила хобот в воду, затем изогнула ко рту и попила. Она повторяла это много раз, затем вошла в озерцо и села, но лишь малая ее часть скрылась под поверхностью. Закрыла глаза и осталась в воде.

Я испытывал легкую жажду — не такую свирепую, как в клетке, когда у меня покрылся коростой язык, а обычную, как после долгой прогулки. Я подошел к краю озерца и полакал. Вода отдавала пылью, но была недурна, совсем недурна. Я полакал еще.

Глаза слонихи открылись. Она смотрела, как я пью, а я смотрел, как она глядит на меня. Ее хобот погрузился в озерцо, и я, естественно, решил, что Пинат захотела еще попить. Но хобот неожиданно вытянулся в мою сторону, и из него, промочив меня насквозь, хлынул поток воды. Берни иногда проделывает такую же штуку, только с садовым шлангом — это одна из моих любимых игр, Я начал бегать вокруг озерца, кидаясь со всей прытью то в одну, то в другую сторону, а слониха, сидя на заднице, обливала меня всякий раз, когда я приближался к воде. Мы что, забавлялись, или как надо было это понимать?

Когда игра кончилась, солнце стояло уже высоко. Я повернулся к холмам. Нам предстоял еще долгий путь. Рыкнул на Пинат, что означало: вставай и пошли. Она не поднялась и вместо этого стала принимать душ. Я гавкнул громче — никакого толку даже после того, как душ был завершен. Я стоял у кромки воды и лаял до хрипоты — безрезультатно. Пинат не замахивалась на меня хоботом и не злилась. Она просто меня не замечала.

Я еще полаял, потом поднялся на берег и сел в тени зеленого дерева. Но вскоре уже не сидел, а лежал, свернувшись. Я слышал плеск воды. Мне привиделось, что я еду верхом на Пинат, и мне стало противно.

 

30

Проснувшись, я ощутил голод. Понюхал воздух — никаких запахов еды. Вообще никаких запахов, кроме запаха Пинат, который вытеснил все остальные. Неудивительно: оглянувшись, я увидел, что она лежит рядом со мной, спина к спине, возвышаясь как стена и вторгаясь в мое пространство.

Я развернулся, поднялся и как следует потянулся, приподняв задницу и вытянув вперед лапы. Не могу выразить, какое от этого приятное ощущение. Затем провел славную рекон… реко… или как это там называется, …гносцировку — очень важное дело в нашей работе. И по красноватому оттенку неба и длинным теням сразу понял, что день клонится к закату. Холм с гигантским кактусом на вершине, за которым был дом, оставался еще далеко. Вокруг расстилалась безлесная равнина с единственным зеленым деревом, под которым расположились мы с Пинат. Затем я заметил в стороне движущееся рыжевато-золотистое облако. Оно приближалось, но не совсем в нашем направлении, и это было хорошо, потому что пыль поднимали джипы вроде тех зеленых, на которых ездит капитан Панса и его подручные. Я покосился на Пинат — слониха все еще спала в тени зеленого дерева. Она то ли постанывала, то ли храпела, но не собиралась вставать, и это тоже было хорошо, потому что заметить стоящего слона легко даже с большого расстояния. Затем в голову пришла другая мысль: а что, если в одном из этих джипов едет Берни?

В следующую секунду я уже бежал во всю прыть, но не в сторону машин, а срезая угол, чтобы перехватить их впереди. Несся как никогда быстро и думал: Берни, Берни. Вскоре я заметил ухабистую колею, по которой двигались джипы. Проследил, куда она ведет, засек место, где рос низкий кустарник, который они должны были миновать, и нацелил туда. Как это называет Берни? «Перехватить во время проезда», — вот как, лучший метод нашего детективного агентства. Я оттолкнулся от земли и включил самую быструю передачу — люблю это делать. В ушах засвистел ветер. Недаром же меня прозвали Чет-Ракета!

Но даже при том, что я бежал на высшей передаче и в ушах свистел ветер, джипы оказались у кустов первыми. Я подобрался к ним близко, чтобы увидеть фигуры сидевших в них людей, но недостаточно, чтобы понять, был ли среди них Берни. Теперь я несся по колее, глотая пыль, готовый взорваться изнутри. Но это меня ничуть не волновало — я думал только о Берни.

Прошло немного времени, и я понял, что больше не глотаю пыль. Я не видел джипов и даже не слышал их. Еще немного пробежал по дороге, но затем, тяжело дыша, остановился. Машины уехали. А я хотел сам не знал чего: наверное, вцепиться зубами в шины этих джипов. Люди и их машины — это большая тема, но об этом позже. А пока главным вопросом был: чувствуется ли в воздухе запах Берни, пусть даже очень слабый. Я не мог сказать с уверенностью. Надо было все как следует обнюхать.

Но в этот момент где-то далеко, но очень ясно раздался трубный звук. Я посмотрел в направлении, откуда прибежал. Возле зеленого дерева, почти возвышаясь над ним, стояла огромная слониха. Трудно было судить на таком расстоянии, но мне показалось, что она подняла хобот, как иногда поднимает руку Берни, когда хочет, чтобы я к нему подбежал. Глупая мысль, но она пришла мне в голову. Я повернул и побрел обратно — понимал, что несу за слониху ответственность.

Когда я оказался у сухого русла, Пинат снова забралась в озерцо и принимала душ. На меня она не обратила внимания, черпала хоботом воду, выливала на себя и хлопала ушами, извергая из них струи воды. Мне внезапно пришло в голову, наверное, немного запоздало, что она артистка. Фу ты, забыл, мне ведь приходилось работать с артистками — например, с Уиди Уиллис, исполнительницей песен в стиле кантри, или с Принцессой, победительницей бест-ин-шоу, и каждый раз возникали какие-то сложности. Кроме того, мне было жарко, я насквозь пропитался пылью, и у меня испортилось настроение. Я подошел к кромке воды, напился и почувствовал себя лучше, почти тип-топ.

Пинат села. Наверное, она планировала приятное, долгое купание. Я посмотрел на потемневшие в меркнувшем вечернем свете холмы. Было ли у нас время на приятное, долгое купание? Нет. Неужели слониха этого не понимает? Я гавкнул. Она проигнорировала меня в своей спокойной, тяжеловесной манере, не обнаружив ни малейшего намерения хоть как-то отреагировать. Это кого угодно вывело бы из себя. Я вошел в озерцо, шлепая по воде лапами, приблизился к слонихе и крепко ткнул в бок. Ну и что? Она вскочила так поспешно, что подняла волну, которая выбросила меня на берег. Я поднялся, отряхнулся и направился к холмам. Пинат как миленькая последовала за мной. Мне даже не требовалось оборачиваться — по тому, как содрогалась под лапами земля, я знал, что она за мной идет.

Наступила ночь. Над холмами поднялась желтая луна, хотя и не такая большая, как накануне, — успела потерять кусок себя. Этот кусок меня беспокоил: куда он делся? В таких вещах хорошо разбирается Берни. Я немного подумал о нем. Затем мои мысли переключились на еду: я вспомнил, например, мемфисские ребрышки от Макса и как с косточки сходит сочное мясо, а потом остается еще и кость, или галеты вроде той, что дал мне судья, когда я присутствовал в суде в роли улики А, в то время как уликой Б служил «магнум» сорок четвертого калибра, вырытый мною из клумбы, куда его закопал бандит, который теперь мотает срок и дробит на солнцепеке щебень. Затем я снова подумал о Берни, потом опять о ребрышках. И все это время, словно барабанная дробь, раздавалось негромкое «бум-бум» по земле. Я ведь обсуждал с вами Большого Сида Катлетта? Нет? Поговорим о нем как-нибудь в другой раз. За этими размышлениями время пролетело быстро. Престо, как выражается Берни. Не успел я оглянуться, как перед нами вырос холм с огромным, одиноко торчавшим кактусом на вершине. Помнится, Берни сказал «престо», когда поворачивал ключ в замке зажигания, прикуривая от аккумулятора машины окружного прокурора. У окружного прокурора оказался в багажнике огнетушитель, так что больших проблем не возникло.

Я помедлил у подножия холма. Слониха остановилась рядом. Луна теперь стояла высоко над головой и проливала на землю серебристый свет. Он поблескивал на ее бивнях и на поднимавшейся в гору плотно утрамбованной тропинке. На другой стороне был дом. Я сделал первый шаг вверх, за мной раздалось «бум-бум» по земле.

Тропинка петляла по некрутому подъему, идти было не тяжело, во всяком случае для меня, хотя и от Пинат я тоже не слышал жалоб. Все выше, выше, воздух был приятен и свеж, и с каждым шагом мы приближались к дому. Я повернул за поворот, вспоминая свои миски рядом с холодильником в доме на Мескит-роуд, когда «бум-бум» прекратилось. Я посмотрел назад. Пинат застыла, шевелился только ее поднятый, обнюхивающий воздух хобот, который напомнил мне те штуки, которые высовывают из-под воды субмарины, забыл их название. Мы с Берни любим фильмы про подводные лодки, но сейчас не буду об этом распространяться, так как Пинат сорвалась с места и побежала, если можно назвать это бегом, но надо отдать ей должное: не прошло и секунды, как она оказалась рядом со мной, сбила меня с ног и скрылась за поворотом.

Я покатился по крутому склону и задержался только в овражке. Досадуя, вскочил на ноги. Мало того что по милости этой слонихи я угодил в дыру, так овражек оказался к тому же крутым и весь порос царапающимися колючками. К тому времени, когда я выбрался на тропинку, Пинат исчезла. Разумеется, ничего нет проще, чем идти по ее запаху. Так я и поступил — повернул за поворот, затем за другой и оказался на ровной площадке, на самой вершине холма, где над головой возвышался огромный кактус. Я узнал это место: здесь мы нашли…

А вот и Пинат, почти белая в лунном свете, стоит на краю неглубокой выемки, в которой мы обнаружили тело Делита. Сначала она была совершенно неподвижна. Затем ее уши шевельнулись, и она, осторожно ступая, сошла в углубление. На дне снова помедлила, затем опустила хобот и легонько провела из стороны в сторону по земле. Я сел и, не двигаясь и не издавая ни звука, стал наблюдать. Слониха мела дно, но это больше походило на ласку, на поглаживание. Так продолжалось несколько минут. Потом она подобрала камень размером с бейсбольный мяч или чуть меньше и, уложив в изгибе хобота, начала, как бы получше выразиться, убаюкивать его. Бережно держала и при этом мотала головой. Это напомнило мне — как странно работает сознание — тот вечер, когда совсем еще маленький Чарли не мог уснуть и Берни вот точно так же укачивал сына.

Прошло немного времени, Пинат медленно и осторожно опустила камень и стала набирать в хобот песок и выпускать в воздух. При этом она притопывала и время от времени осыпала себя песком. Песчинки клубились в лунном свете кипящими облаками. Устрашающее зрелище. Только не подумайте, что я испугался, но все равно обрадовался, когда все кончилось и Пинат подняла хобот и немного потрубила. К этим звукам я привык, и они мне даже начинали нравиться. Ее глаза блестели, как и влажные дорожки под каждым из них. Что-то назревало. Что-то назревало, но я не мог понять, что именно, пока на равнине, которую мы недавно пересекли, не вспыхнул свет.

Я вышел на гребень и протер линзы — выражение Берни, мне трудно его понять, видимо, как-то связано с биноклем, но у меня у самого бинокля никогда не было, поэтому больше ничего не могу добавить. Что же я увидел внизу на равнине? Вот это как раз очень важно. А увидел я два джипа, которые двигались в нашу сторону. Они приблизились к нам, затем немного повернули в сторону, к ближайшему склону, и когда встали ко мне боком, я рассмотрел сидевших в первой машине людей — ребят в форме и с ними самого капитана Пансу. Он устроился рядом с водителем — я узнал его по золотым галунам. Во втором джипе тоже были парни в форме: двое на переднем сиденье и двое на заднем. Лунный свет играл на стволах их винтовок. Но между теми, кто ехал сзади, был еще один человек — в штатском.

Мое сердце учащенно забилось, я приподнял лапу, готовясь ринуться вперед, но в этот момент вспомнил о Пинат. Я за нее отвечал. Оглянулся. Слониха по-прежнему стояла на дне выемки и поглаживала хоботом землю. Собирается она куда-нибудь или нет? На мой взгляд, нет. И я бросился со всех ног.

Пожалуй, больше подходит слово «рванул» — не обращая внимания на крутизну и острые колючки под лапами, не отрывал глаз от джипов, особенно от того, в котором сзади сидел человек в штатском. Я не мог разглядеть его лица, но знал, каким должно быть его выражение: твердым и одновременно спокойным. Нас с Берни непросто запугать — вот откуда спокойствие. И мы не терпим, чтобы нами командовали, — отсюда твердость.

Джипы тем временем достигли подъема на возвышавшийся над равниной невысокий округлый холм и скрылись из виду. Я вихрем слетел с крутизны, пересек ровное пространство, перемахнул через пересохшее русло, только камешки летели из-под лап, и тоже оказался у округлого холма. Но ничего не увидел. Машины исчезли. А вместе с ними люди в форме, капитан Панса и Берни.

 

31

Исчезли. Но куда? Вот он, невысокий округлый холм. Сколько подобных я видел за свою карьеру! Много. Больше двух — это то число, до которого я умею считать, но разве этого не достаточно? Однако вернемся к невысокому округлому холму. У его подножия росли кактусы и между ними кусты, выше поднимался голый склон. Джипам было некуда деться — в этом заключалась загадка.

Может, они выключили фары и успели уехать настолько далеко, что я упустил их за такое короткое время? Или оно только показалось мне коротким? Надо идти по следу выхлопных газов — ничего нет проще. Я принюхался и с того места, откуда приехали машины, добежал до подножия холма, а затем… Но никакого «затем» не оказалось. След выхлопных газов никуда не привел. Я обнюхал кактусы и кусты, нашел мотыгу без ручки, какими пользовались шахтеры. В пустыне много брошенных шахт, но в них должен быть вход, а здесь я ничего не заметил. Довольно странно. Но это меня только подхлестнуло, и я стал бегать кругами. Наткнулся на запах человека, который показался мне знакомым, — капитана Пансы. А второй запах я не мог перепутать ни с каким другим: это был запах Берни.

Я еще побегал — сделал широкий круг, внутри которого находились запахи джипов, людей в форме, капитана Пансы и Берни. Сильные, свежие запахи свидетельствовали о том, что все это где-то рядом, но я оставался один. И что из этого следует?

Я не знал. Со всеми «и что из этого следует?» разбирался Берни. «Берни, где ты?» Я припустил быстрее, нарезая круги. «Притормози, старина!» Голос напарника прозвучал в моей голове. Я замер, сел и принюхался к воздуху. Запахи можно разделять и следовать за каждым в отдельности. Это все равно что… нет, не могу сейчас придумать сравнение, но идти по запаху Берни — дело простое. Он привел меня назад, к подножию холма.

Я стоял и часто дышал, хотя и не запыхался, и тут услышал поблизости звук мотора. Звук был похож на тот мотор, который открывал гаражные ворота на Мескит-роуд, когда они еще работали. Удивительным было то, что мотор гудел где-то совсем рядом, будто внутри холма. Но ведь невозможно, чтобы звук мотора исходил из-под земли.

А затем склон начал двигаться. Я вспомнил оползни в период муссонов и отскочил назад. Но период муссонов еще не наступил, под ногами никакой грязи, и последний дождь прошел сто лет назад.

Вот тебе раз! Склон, во всяком случае, какая-то его часть, оказался дверью, так что подо мной действительно находилось что-то вроде шахты. Кусок склона поднялся — совсем как гаражные ворота, — с той лишь разницей, что их внешняя сторона была увита колючей лозой; изнутри хлынул свет, и я увидел столько всего, что трудно было охватить одним взглядом. Во-первых, два джипа с капитаном Пансой и его людьми собирались выехать наружу. Капитан что-то прятал в карман рубашки. За его спиной — пространство с каменными стенами, напоминавшее шахту. А еще восемнадцатиколесный трейлер — тот самый, которому при мне закрашивали белой краской розы на бортах. Теперь два парня лепили на него огромную рекламу цирка — с клоунами, шталмейстером, львами и куполом. Я знаю такие наклейки — у нас самих прилеплена на бампере реклама «Мемфисских ребрышек от Макса». Но дело сейчас не в этом. За работой прилаживавших рекламу парней наблюдал третий. Он стоял, привалившись к каменной стене, и от его вида у меня на загривке встала дыбом шерсть. Это был Джокко. Никаких сомнений: крючковатый нос, мерзкие глаза. А рядом — о нет! — частично скрытый от моих глаз, на земле лежал Берни.

Почему же «о нет!»? Из-за вида моего напарника — лицо в крови, один глаз заплыл, одежда порвана. И еще: руки скованы впереди наручниками. Глубоко в моей груди родился рык.

Два джипа выехали из пещеры или подземного гаража — как его там ни называй. Я, уворачиваясь от света фар, скользнул в темноту. Оставаться невидимыми — это мы с Берни хорошо умеем, и проделывали не раз. Как только машины миновали меня, я бросился к отверстию в склоне. Был ли у меня четкий план? Нет. Все, что я знал…

Ворота быстро закрывались. Я спешил к суживавшейся щели. И вдруг — бум-бум — откуда ни возьмись появилась Пинат и первой оказалась у входа. Но он уже был слишком для нее узок, если она вообще собиралась попасть внутрь. В этот миг Джокко поднял голову. Увидел ли он слониху? Безусловно, судя по тому, как округлились его глаза. Видела ли его Пинат? Не уверен. Но все ее тело стало сотрясаться. Я почувствовал, как сильно она разозлилась. Нет, не разозлилась, здесь требуется другое слово — пришла в ярость. Ярость волнами выплескивала из нее. Она бросилась в просвет, который стал узок даже для меня. Я кинулся за ней — ведь я за нее отвечал.

Слониха таранила узкую щель, а скорее весь холм, который успел почти закрыться. Удар! Ворота исчезли, остался один проем. Мы оказались внутри. Сзади раздался грохот, словно обрушилась крыша. Но мне было не до этого. Мозг сверлила одна мысль: Джокко, — и я знал, Пинат тоже думает о нем. Из трейлера донесся львиный рев.

— Господи Иисусе! — выкрикнул Джокко и схватил висевший на стене предмет.

Я узнал его — это был анкус. Джокко выставил его так, чтобы Пинат его заметила, и — неужели это правда? — слониха заколебалась. От одного вида этой ужасной штуковины. Мне это было непонятно и сделалось противно. Правда, ненадолго: пока Джокко размахивал отвратительным крюком, глаза Берни ожили, вернее один глаз, потому что второй совершенно закрылся — такого с напарником еще не случалось. Внезапно он поднялся: правда, покачиваясь, но встал на ноги — и бросился на Джокко. Тот увидел его и пихнул анкусом, но недостаточно проворно. Берни уже занес над ним крепко сжатые в кулаки скованные руки и ударил со всей силой, а она, не забывайте, у него очень немаленькая.

Какой приятный получился звук! Бандана слетела с головы Джокко, он опрокинулся и закатил глаза так, что на виду остались одни белки. В следующую секунду я оказался рядом с Берни, встал на задние лапы и лизал его несчастное лицо. Он не мог меня обнять из-за наручников, но очень хотел, я нисколько в этом не сомневался.

— Хороший мальчик, — повторял он. — Хороший, хороший мальчик.

Здорово, разве не так?

— Хотел бы я знать, как тебе это удалось.

Что именно удалось? Я не был вполне уверен. Что могло быть лучше снова оказаться на работе вместе с Берни.

Напарник взглянул мимо меня. Те два типа, что лепили рекламу, шли на нас — один держал в руке мачете, другой — лом. Берни метнулся к кабине трейлера, сунулся внутрь и обернулся уже с пистолетом.

— Больше ни шагу, — предупредил он.

Молодцы, не говоря ни слова, побросали оружие — хороший знак. Не такими уж они оказались крутыми ребятами. По-настоящему крутыми были мы, я и Берни.

— Мордами в землю!

Они послушно выполнили команду. Я подошел и встал рядом, на случай если им придут в голову идиотские мысли — например, что они все-таки крутые парни. Берни тем временем перевернул носком ботинка Джокко, опустился рядом на колени, отложил пистолет и стал возиться с прицепленными к поясу бандита ключами. Мгновением позже наручники слетели с его запястий и оказались на заломленных за спину руках Джокко — вот такие методы в «Детективном агентстве Литтла». Берни ткнул пистолетом в сторону лежавших на животах придурков.

— Не стреляйте! — взмолился один из них. — Мы вообще не в теме.

— Хилый аргумент, — возразил напарник. — Встать! — Они вскочили с поднятыми руками. — Чтоб я вас больше не видел.

— Да-да, конечно, сейчас. — Они повернулись туда, где был проем. Ворот в нем не оказалось, но и выхода тоже. Обрушившийся сверху валун загородил отверстие.

Берни вздохнул.

— Мордами вниз.

Они приняли прежнее положение, а я, заняв позицию рядом, заметил, что Пинат опять пришла в движение: не побежала, а тихо направилась в сторону Джокко.

— Пинат? — спросил Берни, опуская пистолет. — Ты что-то задумала?

В этом не было сомнений. Я-то слониху знал. Она приближалась.

— Я тебя понимаю, — продолжал напарник. — Никто не отрицает, что он этого заслуживает, потому что и в самом деле заслуживает. Мы здесь как раз затем, чтобы сформулировать обвинение… — Пинат похлопала ушами, но, судя по выражению ее глаз, это вовсе не означало, что она прислушалась к его словам; наоборот, я был уверен, что она не обратила на них внимания. Берни это тоже понял, потому что засунул пистолет за пояс и, ухватив Джокко за шиворот, оттащил к кабине трейлера и засунул внутрь.

— Теперь все в порядке.

Он улыбнулся слонихе. Пинат была уже в нескольких шагах от Берни. Я поспешил к напарнику и встал перед ним.

— Не надо, Чет, — сказал он. — Ко мне.

К нему? Не очень-то мне хотелось уступать, но раз Берни говорит: к нему — значит, надо слушаться. Я немного попятился и встал рядом с ним.

Слониха была совсем близко, остановилась и посмотрела на нас сверху вниз. Мое сердце гулко колотилось. И сердце Берни тоже, я отчетливо это слышал. Пинат выглядела устрашающе.

Все замерли — и я, и Берни, и слониха. Затем Пинат очень медленно вытянула вперед хобот. И Берни так же осторожно коснулся его кончиками пальцев.

— Что, старушка, — ласково спросил он, — пришлось пройти сквозь огонь и воду?

Я понятия не имел, что это значило, но ничего плохого, потому что слониха не рассердилась.

— Наверняка хочешь есть.

И я тоже!

— Думаю, здесь должны быть бананы.

Хобот Пинат дернулся.

— Эй! — Берни повернулся к лежавшим на земле парням. — Здесь есть бананы?

Оба показали на сарайчик.

— Ты, — приказал напарник. — Который с подбородком.

— Я? — переспросил парень.

— Ты, ты. Тащи бананы.

Парень с подбородком — у людей бывают иногда такие длинные — поднялся и направился к сарайчику.

— А ты, — продолжал Берни, обращаясь к другому лежавшему, — подкати пандус к задку трейлера.

Второй парень — из породы людей вообще без подбородка — встал и пошел к стоявшему у стены пандусу. Первый в это время швырял бананы в тележку.

— Полегче! — прикрикнул на него Берни. — Они пойдут на завтрак.

— Вот еще! — возмутился владелец подбородка, но швырять бананы перестал и теперь аккуратно их укладывал. Берни улыбнулся. Ох-ох, у него и во рту кровь. Что же с ним такое сделали. Я покосился на кабину трейлера. Как бы в нее пробраться. А уж когда окажусь внутри, то знаю, как поступить.

Парень с подбородком подкатил доверху нагруженную бананами тележку к нам. Берни взял банан и протянул Пинат. Слониха приняла угощение, а затем запустила хобот в тележку, подхватила целую связку и отправила в рот. Парень в это время трусливо прижимался к стене.

— Нравится? — спросил Берни и перевел взгляд на вжавшегося в стену парня. — Теперь кати все это в кузов и там высыпи.

— А что, если она меня растопчет?

— Тогда работу за тебя выполнит твой приятель.

Не сводя со слонихи глаз, парень с подбородком подкатил тележку к задку трейлера. Другой, у которого подбородка не было, установил пандус. Парень с подбородком вкатил тележку в кузов трейлера и вернулся с пустой. Лев снова заревел.

— Мордой в пол, — приказал Берни. Парни заняли привычное положение, а напарник подошел к пандусу. Я последовал за ним. — Иди, Пинат, — пригласил он.

Как же, пойдет, подумал я.

Но Пинат пошла. Приблизилась к грузовику. Мы посторонились. Она поднялась по пандусу прямо в кузов трейлера. Никогда не знаешь, чего ждать от этой слонихи. Берни закрывал двери и запирал на засов, когда с другой стороны завала послышались звуки. Видимо, завал был не очень большим, потому что вскоре оттуда блеснул свет.

— Поехали! — Напарник спустился с пандуса, и мы бросились к кабине — Берни при этом немного прихрамывал: давала знать старая военная рана. Прыгнули внутрь. Джокко лежал, распростертый на переднем сиденье, и его глаза были все еще закрыты. Берни скатил его на пол, и мы заняли свои места: напарник за рулем, я — справа на сиденье. Положение нормализовано. Я посмотрел в боковое зеркало: просвет в завале увеличился, и в проем по обломкам устремились капитан Панса и его люди. Некоторые держали в руках лопаты. Ну может, и не совсем нормализовано, но почти. А это что такое? Парень с автоматом — той штуковиной, которая делает «та-та-та».

Ключ торчал в замке зажигания. Берни повернул его, и мотор заработал. Рука напарника легла на рычаг переключения передач. Он покачал его из стороны в сторону.

— Интересно, где здесь первая? Может, тут? — Грузовик дернулся впереди замер. Мне вспомнился ужасный день из тех времен, когда Леда еще жила с нами и Берни пытался научить ее переключать скорости. На этот раз такого кошмара не должно случиться. Напарник снова запустил двигатель и попробовал другую передачу. Трейлер опять дернулся и заглох. Взревел лев, и мне показалось, что к его рыку присоединились голоса других животных. Но я не был уверен, потому что в этот момент парень с автоматом выпустил очередь, затем другую. Я снова посмотрел в зеркало заднего вида: один из джипов переваливался через обломки, а капитан Панса, привстав с переднего сиденья, что-то говорил водителю. Зеркало разбилось, и картина исчезла, разлетевшись на мелкие кусочки, осыпавшие мое окно. Оказывается, зеркала, как и окна, сделаны из стекла. Я уже собирался поразмышлять на эту тему, но Берни перебил мою мысль.

— Как так получилось, что я никогда не учился управлять большегрузом? — спросил он, переводя рычаг переключения передач в другое положение.

Я понятия не имел — только знал, что это не его вина. Мы опять скакнули вперед, но на этот раз мотор не заглох.

Берни надавил на педаль газа. Он хотел перейти на другую передачу, но у него не получалось. Мотор завывал, и мы на полной скорости летели сквозь шахту или чем там на самом деле служила эта пещера. Стены сомкнулись вокруг нас и превратились в длинный тоннель, освещаемый только нашими фарами. Такие тоннели запомнились мне по расследованию дела о контрабанде наркотиков, которое мы вели в одном маленьком приграничном городке. Его название я забыл, а сейчас не время вспоминать.

Та-та-та. Пули выбивали искры из каменных сводов и рикошетом ударялись о стенки кабины. Внизу на полу застонал Джокко.

— Заткнись, — бросил ему Берни. Я видел, что он до отказа вдавил педаль газа в пол. Рев двигателя становился все громче и больно резал уши.

Та-та-та. Разбилось боковое стекло с его стороны и засыпало осколками всю кабину. Впереди фары выхватили из темноты ворота наподобие подъемных гаражных — вроде тех, в которые мы попали внутрь.

— Нет времени останавливаться, — пробормотал Берни. — И что из этого следует? — Ни малейшей догадки. Но зато я вернул себе Берни и теперь он сам будет разбираться со всеми «и что из этого следует?». Напарник потянулся к висевшей на зеркале заднего вида штуковине. Она напоминала пульт дистанционного управления, которым мы открывали ворота в нашем гараже до того, как они сломались, но об этом я, кажется, уже упоминал. — Должно получиться, — буркнул он, нажимая кнопку.

Стремительно приближавшиеся ворота не шелохнулись.

Та-та-та. Пули пробивали их насквозь, оставляя рваные дыры.

— Или вот эта? — Берни нажал другую кнопку. — Хотя вряд ли. С какой стати красная кнопка…

Фраза осталась недосказанной, потому что в этот момент ворота стали подниматься. Но как медленно! Мы на всех парах неслись к ним, а это «та-та-та» все приближалось. А потом сверху, оглушая, раздался металлический скрежет. Звук спрессовался в ушах, проник до самого кончика хвоста и вернулся обратно. Мы, проскочив через ворота, вырвались наружу.

Напарник снизил скорость. Вовремя ли? Берни, опомнись!

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Не беспокойся. Они за нами не погонятся. Мы дома. — Дома? Неизвестно где, вокруг пустыня, а он говорит, что мы дома. Берни протянул руку и потрепал меня по голове. — В старых добрых Штатах. Живы и здоровы. — Он развернулся и осветил фарами место, откуда мы выбрались. Я узнал склон — тот самый, где Джокко улизнул от нас на дороге в Мексику.

Живы и здоровы. В старых добрых Штатах. Это меня устраивало. Мы ехали по гладкой, отливавшей серебром дороге в пустыне. Берни нашел передачу, от которой не так страдали мои уши. На полу пошевелился и открыл глаза Джокко. Берни покосился на него.

— Это, кажется, Черчилль сказал: «Ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя стреляли, но промахнулись»?

Джокко не ответил. И я тоже. Черчилль? Наверное, какой-нибудь бандит. Ничего, рано или поздно он попадет за решетку. Мы, я и Берни, мастера управляться с преступниками. Сзади в фуре протрубила Пинат.

 

32

Мы ехали в темноте: Берни за рулем, с пистолетом за поясом; я на сиденье рядом, Джокко в не очень удобной позе на полу.

— Еда на борту есть? — спросил его напарник.

Отличный вопрос. Лучше я бы и сам не придумал. Ни за что.

— Мне нечего сказать, — буркнул бандит.

— Значит, ты предпочитаешь играть роль такого неудачника?

— Что? — не понял Джокко.

— Мы на нашей работе превратили многих неудачников в сидельцев и пришли к выводу, что существует всего два вида неудачников: первые — это те, кто намерен множить свои неудачи; другие — кто хочет их прекратить. Догадайся, кто получает максимальный срок?

Я задумался, и уже начал приходить к какому-то выводу, но тут проблема показалась мне совершенно не важной, и я сразу почувствовал себя лучше. Лучше — это плюс к тому «отменно», которое наступило, когда я снова оказался с Берни.

Последовало долгое молчание, а затем — вот сюрприз! — Джокко заговорил.

— Посмотри в консоли.

В здоровом глазу Берни — том, что был с моей стороны — вспыхнул огонек. Так бывает, когда он улыбается. Но на этот раз он не улыбался.

— Так, посмотрим, что мы тут имеем… — Напарник открыл консоль и пошарил внутри.

Я-то, конечно, уже знал, что мы там имеем — из консоли доносился отчетливый запах «Слим Джима», такой ни за что не забудешь. В следующий момент я уже трудился над палочкой. Этот замечательный «Слим Джим» оказался самым лучшим из всех, что я пробовал. Странная получается вещь: когда «Слим Джим» ни пробуй, он всегда оказывается самым лучшим. Потрясающие люди делают этот «Слим Джим». Я хотел растянуть удовольствие, но, по правде говоря, мне это никогда не удавалось.

— Чет!

Это что, моя лапа скребет консоль? Ой-ой!

— Извини, старина, больше нет.

Я сразу перестал скрести. То есть почти сразу. Берни только стоит сказать «Чет» — повторять не приходится. Он опустил глаза на Джокко.

— У тебя положение хоть куда — даже не заморачивайся.

— Ты о чем? — не понял бандит. — Спина болит — просто сдохнуть можно.

Берни умел сделать такое лицо, что я сразу понимал: его что-то по-настоящему заботит, — или мог сделать другое лицо, чтобы посторонние подумали, что его что-то по-настоящему заботит. Первое лицо я прекрасно знал, потому что оно всегда у него получалось, когда он смотрел на меня. Сейчас он воспользовался вторым лицом.

— Мы говорим отвоем будущем, Джокко. Слышал выражение: «Опередить большинство и оказаться на месте первым»?

— Нет.

— А имя Натан Бедфорд Форрест тебе что-нибудь говорит?

— Нет.

— Что ж, если подумать, не лучшая ролевая модель. Но суть в том, Джокко, что сегодня тебе повезло.

— Неужели?

Не могу сказать, что этот Джокко хоть сколько-нибудь мне нравился: у меня постоянно чесались зубы его укусить, а иногда — если честно, то очень часто — я едва справлялся со своим желанием. Но в данном случае с Берни согласиться не мог. Что же это за везение, если парень валяется скрюченный на полу кабины с наручниками на запястьях, а на голове у него здоровенная шишка. Бандана слетела, и оказалось, что он лысый и его плешь совсем не шла к бачкам. Но это мое личное мнение.

— Да потому что ты оказался первым, — объяснил Берни. — И все, что тебе требуется, — опередить остальных. Тогда на тебя ничего не повесят, и ты останешься свободным от всякого обременения.

— Ты меня отпустишь? — не поверил Джокко.

— И вторая удача. — Напарник не обратил внимания на его вопрос. — Я могу свести тебя с окружным прокурором, он мой личный друг. В нашем штате смертная казнь не отменена, и поскольку в деле фигурируют два убийства, ты не захочешь, чтобы тебя опередили и заключили сделку с правосудием.

— Ничего не знаю про убийства, — заторопился Джокко.

— Ури Делит и Даррен Куигли.

— В первый раз слышу.

— Опробуешь эту тактику на присяжных. Беда в том — и это не твоя вина, тебе просто не повезло от рождения, — что когда присяжные думают об убийце, то представляют человека вроде тебя. Обычный метод — это смертельный укол, но штат все еще предлагает на выбор газовую камеру. Не мое дело, но я бы выбрал второе.

— Газ?

— Без вопросов.

Джокко отвел глаза и замолчал.

Что происходило? Я не понимал. Но догадывался, что это было что-то вроде допроса, а Берни в допросах знал толк. Вдали на небе появилось розовое свечение.

— Долина, — сказал напарник.

Глаза бандита прищурились. Я не мог разобрать, о чем он думает, но мне его мысли не понравились.

— Я так не могу разговаривать, — пожаловался он.

— Как так?

— В наручниках. Больно, мешает сосредоточиться.

— Ничего не поделаешь, придется терпеть.

На лице бандита появилось злобное выражение, но напарник не смотрел в его сторону.

— Что, перетрусил? Аж посерел от страха.

Посерел? Я не специалист по цветам, много раз в этом признавался. Но кожа Берни не показалась мне серой. Она была красивого смуглого оттенка с красноватым отливом.

— Перетрусил? — удивился напарник.

— А то! Ты не мужчина — цыпленок!

Люди часто ставят меня в тупик, и это был как раз тот случай. Я, конечно, знал, что такое цыплята. Например, тот кошерный цыпленок на обеде по случаю развода Тейтельбаумов — я часто его вспоминаю. Но о чем рассуждает Джокко? Неужели у него есть возможность достать цыплят, и он подкинет нам штучку-другую? Я насторожился.

— Ну и куда ты клонишь, Джокко? — спросил Берни. — Давай выкладывай, и расплюемся с нашими делами.

О нет, только не в кабине! У многих людей, к женщинам это не относится, есть такая дурная, нет, просто отвратительная, привычка. А что скажете о тех, кто плюется жевательным табаком? Об этом лучше не вспоминать.

— Ты боишься поговорить со мной как мужчина с мужчиной. Ты не мужик! Вот куда я клоню.

Берни остановил трейлер.

— Бита с тобой?

— Бита?

— Ах да, забыл: бита в полиции. Найденные на ней отпечатки пальцев совпадают с теми, что нашли на анкусе, который ты потерял в ту ночь.

— Обойдусь без биты, — злобно прошипел Джокко.

Что же у нас такое намечается? Берни положил пистолет в консоль, расстегнул бандиту наручники, и они вылезли из кабины.

— Место, Чет!

Оставаться на месте? Они встали перед грузовиком и, кажется, собрались подраться. Как же я мог…

— Я сказал, место, — повторил напарник. Он все еще смотрел в мою сторону, когда Джокко размахнулся и хотел нанести ему страшный удар в голову со стороны заплывшего глаза. Но Берни каким-то чудом заметил его движение, пригнулся и одновременно, схватив Джокко за запястье, вывернул и рванул вниз, словно стряхивал полотенце. Со стряхиванием полотенец мы с ним придумали хорошую забаву, но сейчас нет времени об этом рассказывать. Раздался треск, похожий на тот, когда Берни и Сьюзи загадывают на День благодарения желание и ломают птичью дужку. Только громче. В следующую секунду Джокко оказался на земле — стонал, вопил и извивался.

— Господи, ты сломал мне плечо!

— Думаю, только вывихнул, — ответил Берни. — Хотя я не врач.

Он вздернул Джокко на ноги, отвел в кабину, снова уложил на пол и пристегнул за здоровое запястье к чему-то под сиденьем. И мы, почти не потеряв времени, опять тронулись в путь.

Напарник повернулся ко мне.

— Я поступил по-ребячески.

Да, и это было очень здорово.

Мы выехали на асфальтированную дорогу, и движение стало ровнее.

— Дальше поедем как по маслу, — заметил Берни.

— Куигли — работа Текса, — заговорил Джокко. — Он не выносит трепачей. К тому же Куигли стал задавать вопросы. Вроде решил, что от этого ему что-то обломится.

— А Делит?

— Случайность.

— Его случайно укусила змея, оказавшаяся за тысячи миль от места своего обитания?

— Мы просто дурачились.

— Кто это «мы»?

— Мне больно! — взвыл Джокко. — Очень.

Берни покачал головой.

— Это еще не очень сильная боль.

Наступило молчание.

— Мы — это несколько ребят из Мексики, — выдавил Джокко. — Мигги, Флип, Сиско, фамилий не знаю и вообще их не знаю.

— Люди Пансы?

— Скорее компаньоны.

— Плохо.

— Не понял, — еще сильнее встревожился Джокко.

— Я имею в виду, как все складывается. Трудно будет их найти и привезти в Штаты. Куда проще повесить убийство Делита на тебя.

— Если хочешь знать правду, у меня не было намерений причинить ему вред. Он сам нарывался, все допытывался правды.

— И каким же образом он нарывался?

— Всем своим поведением. Ну зачем ему понадобилось просыпаться?

— В ту ночь, когда ты похитил Пинат?

— Тоже мне, Пинат. Всего лишь глупая тварь.

Мускул, который иногда дергается на щеке Берни, задергался и на этот раз.

— Ты считаешь Пинат глупой?

— Сказал же, тварь.

— Ее зовут Пинат, а ты повторяешься.

— Что ты ко мне привязался? Я только сказал, что она собственность. Как автомобиль или другая вещь. — Джокко покачал головой. — Присвоение чужой собственности грозит проколами — мне следовало это знать.

— Следовательно, это ты украл Пинат?

— Не для себя. Выполнял приказ.

— Чей? Росы?

— Да. Надо было проучить кретина.

— Полковника Драммонда?

— Его, будь он неладен.

— Сказал «а», говори «б»: за что его хотели проучить?

— Чтобы не брал лишнего в голову.

— А что он такого взял в голову?

— Захотел увеличить свою долю в деле, что же еще?

Берни улыбнулся. У него лучшая на свете улыбка. Если я об этом еще не сказал, то сейчас самое время. Почему он улыбался? Это для меня осталось загадкой.

— А дело — незаконный ввоз в США экзотических животных? — спросил Берни.

Вот оно как, подумал я.

— Да, — ответил Джокко.

Ну конечно, в любой компании самый сообразительный всегда Берни.

— А цирк Драммонда служил «крышей»? — задал он новый вопрос.

— Для части бизнеса.

— Он этим не ограничивается?

— Это огромный бизнес, на миллиарды, — даже обиделся Джокко. — На втором месте после контрабанды наркотиков, только безопаснее.

— Не так уж безопаснее, — хмыкнул Берни.

Джокко несколько секунд обдумывал его слова. Впереди показались огни центральной части города и отразились в глазах бандита.

— Я пойду на сделку, — сказал он.

— Тогда послушаем твой рассказ о похищении, — предложил Берни.

— Я уже говорил, — начал Джокко. — Драммонд решил наколоть нас с попугаем с какого-то там острова. Эта птица будто бы осталась последней из своих сородичей на земле. Но с Тексом такие штуки не проходят. И мы, чтобы полковнику больше было неповадно, решили забрать у него талон на обед.

— А талон на обед — это Пинат?

— Точно.

— Это ты подмешал что-то в виски Куигли?

— Как нечего делать. До поры до времени все шло гладко. Мы погрузили слониху в трейлер. А потом не заладилось…

— После того как ты воспользовался анкусом?

— С его помощью слонов держат в повиновении. Но было слишком поздно. Проснулся Делит и стал совать нос не в свое дело. Так что пришлось прихватить и его.

— Кто принял решение его убить?

— Он сам.

— Делит совершил самоубийство?

— Что-то вроде этого. Не захотел писать прощальное письмо.

— И ты стал угрожать ему габонской гадюкой.

— Только чтобы попугать. Но эта подлюга, чтоб ей пусто было, вырвалась и накинулась на него.

— Складная история, — проговорил Берни. — Единственная, на мой взгляд, несуразица: Делит все-таки написал прощальное письмо.

Все замолчали. Я посмотрел на Джокко и ощутил позыв его куснуть.

— Что ты от меня хочешь? — заныл он. — Я и так вывернулся наизнанку.

Я покосился на него — ни малейшего подтверждения того, что он сказал. Никакой изнанки. Я и не сомневался — ему совсем нельзя верить.

— Боюсь, окружной прокурор не примет твой рассказ, — заметил напарник. — Так что колись дальше.

— Куда же дальше?

— Где живет Текс?

Когда мы подъехали к дому Текса Росы, было еще темно. Он жил в районе Золотое Эльдорадо — самом модном в Долине, который Берни больше всего не любил. Дом скрывали высокие стены. Берни остановился у ворот, взял из консоли пистолет, открыл дверцу, и мы вышли.

— А я? — заныл Джокко.

— Лежи, не трепыхайся.

— Что же это такое: я тут прикован к этому чертову грузовику…

— И не пикай, — добавил Берни.

Мы подошли к воротам. Была еще ночь, но темное небо над Долиной, как обычно, было красноватым, и кнопка звонка была хорошо видна. Напарник нажал ее, и мы тут же отступили в тень. Мы проделывали это и раньше, но в прошлый раз Берни забыл захватить с собой оружие и это привело к осложнениям. Я повернул голову, желая убедиться, что пистолет у него за поясом, и заметил приятный блеск.

Мы ждали. Ждать — это часть нашей работы; никаких проблем, я готов, особенно если ждать приходится вместе с Берни. Прошло еще немного времени, и я услышал шаги за стеной. Послышался металлический звук, и ворота открылись. Появился Текс Роса с торчавшими во все стороны волосами и в шелковом халате. Запах шелка ни с чем не перепутаешь, он один из самых моих любимых, что и привело в прошлом к неприятностям. Текс заметил грузовик.

— Какого черта… — Мне показалось, что его рука скользнула в карман, но точно я сказать не мог, поскольку он стоял к нам спиной. — Джокко, ты там?

— Убей его, босс! — донесся из кабины истошный крик.

— Брось, — потребовал Берни, выступая вперед; я тоже сделал шаг и остановился справа от него.

В это время Роса резко обернулся и выстрелил прямо из кармана. Пинь! Пуля отскочила от ворот, и это означало, что мы целы. Берни нажал на курок. Роса вскрикнул и, схватившись за руку, упал. Пистолет со стуком полетел на мостовую и не успел замереть, как я уже стоял над ним, — прием, который мы разработали вместе с Берни.

Напарник ловко и твердо уперся ногой в спину бандита.

— Босс! — крикнул из кабины Джокко. — Ты его ухлопал?

— И это называется, мы с тобой застолбили? — отозвался Берни. — Ну все, конец нашему уговору!

Роса мотал головой и ревел от боли.

— Хочешь, чтобы я умер от потери крови? Вот ты какой?

Берни опустил на него глаза.

— Ловко стреляют из кармана только в кино. А на деле это очень трудно.

Я чувствовал носом кровь, но ее было очень мало.

Прибыл Рик Торрес со своими людьми и забрал арестованных. Мы с напарником вернулись в кабину.

— Встретимся на ярмарочной площади, — предложил Берни.

— Не спеши, не горит, — ответил сержант.

Я не понял, что он хотел сказать. Может, что еще не успели разжечь гриль и пожарить бекон? И я ничего не получу? Он, наверное, не представляет, что, кроме одной палочки «Слим Джима», у меня не знаю сколько времени не было в пасти ни кусочка.

Когда мы въехали на ярмарочную площадь, небо посветлело и все окрасилось в красивые цвета. Иногда, если проведешь ночь без сна, все кажется прекраснее, чем обычно. Вот это жизнь!

Вокруг никого. Мы остановились у цирка-шапито, и уже вылезали из кабины, когда дверь кассы открылась и оттуда вышел полковник Драммонд. Он поспешно засовывал бумаги в портфель.

— Куда-то собрались? — спросил его Берни.

Голова полковника дернулась, рот открылся, отчего вид у него сделался совсем неприятный.

— Мы привезли Пинат, — произнес напарник. — Хотите на нее посмотреть?

Драммонд поднял глаза на трейлер.

— Поздно.

— Потому что вы едете в город? — поинтересовался Берни.

— В город?

— Сознаваться в незаконной контрабанде экзотических животных и преднамеренном нарушении закона. Это лучший для вас выход. И кстати, совсем не повредит, если вы в первую очередь сообщите, где находится попугай.

Драммонд, не говоря ни слова, неуклюже, вихляя всем телом, бросился бежать, так что бумаги разлетелись по площади. Мне потребовалось одно мгновение, чтобы его нагнать и схватить за штанину. Все. Расследование закончено, дело закрыто.

Полковник лежал на земле и не шевелился. Он тоже понял, что его песенка спета. Подошел Берни.

— Проклятая птица сдохла, — процедил Драммонд. — Теперь мне придется выплатить все, до цента.

— Папа, тебе удалось! — закричал Чарли, прыгая на руки Берни, и тот его крепко обнял.

— Главным образом благодаря Чету, — ответил напарник.

Через секунду Чарли крепко обнимал меня, а я от души вылизывал ему лицо.

— Я обещал мисс Крилман, что ты придешь в класс и все расскажешь, — заявил мальчик.

— Ну… я… — начал было Берни, но сын не дал ему договорить.

— Знаешь, что она сказала? Лучше, чтобы ты выступил в зале перед всей школой.

— Разве это кому-то интересно? Ладно, подумаем…

Сьюзи выяснила, что в Теннесси существует приют для слонов, и обо всем договорилась. Мы — я, Берни, Сьюзи и Попо — провожали Пинат на частном аэродроме в Поттсдейле. Слониху на время перелета погрузили в клетку, и это не доставило ей удовольствия. Попо хотел потрепать ее сквозь прутья по хоботу, но она не приняла его ласку. Я низко рыкнул, что означало: «Давай пошли». Наши глаза встретились, и я что-то почувствовал, только не знал, что именно. Слониху подняли на борт. Мы смотрели самолету вслед, пока он не скрылся из виду. Я все еще его прекрасно слышал, хотя для других он уже улетел.

Попо повернулся к Берни. Его глаза были влажными.

— Не могу выразить, как я вам благодарен.

— Ммм… — замялся Берни. — Не стоит.

— Вы подсчитали, сколько я вам должен?

— Мы пришлем вам счет.

Ох, Берни! Бери живые деньги! Разве может быть что-нибудь лучше наличных? Никогда!

— Чет, старина, что-то не так?

Мы пригласили Малькольма выпить в «Драй-Галч стейк-хаус» — мое любимое заведение. Там сзади есть большой двор, куда гостеприимно пускают меня и мне подобных. А о еде и говорить не приходится. Но с какой стати нам понадобилось звать Малькольма?

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил он нас. Мы устроились одни за столиком в углу. — Когда мы с Ледой поженимся, хорошо бы нам познакомиться с вами поближе.

— Вот именно, — кивнул Берни. — Свадьба как раз то, о чем я хотел поговорить. — Он замолчал.

Малькольм немного покрутил подставку под стаканом и поднял голову.

— Вы хотите что-то сказать о нашем браке?

Берни набрал в легкие воздух.

— Да. Учитывая мой опыт, хотя это и может показаться идиотизмом, хочу дать вам совет.

Малькольм откинулся на спинку стула и больше не казался дружелюбным. Он даже не притворялся, как только что делал. Берни ему не нравился. Не требовалось быть докой по части носа, чтобы это почуять.

— Слушаю.

Берни подался вперед.

— Подольше с ней гуляйте и держите рот на замке.

У Малькольма поползли вверх брови.

— И все?

— В основном. Пожалуй, только еще одно.

— Что именно?

— Избегайте уединенных мотелей.

Мне приходилось наблюдать, как лица людей моментально теряют краску. И смотреть на это мне всегда нравится. Вот и теперь тоже.

— Возьмем шире: любых мотелей, если Леда не с вами. Совершенно ясно, что, занимаясь нашим делом, мы обзавелись информаторами среди прислуги. — Берни улыбнулся особенной улыбкой — ослепительной как острие ножа. — В счастливых семьях, Малькольм, вырастают счастливые дети. Чарли — счастливый ребенок, и я не хотел бы, чтобы это изменилось, хотя бы чуть-чуть. Я всегда хорошо вооружен — это ясно без слов, — но все-таки повторюсь, чтобы вы лучше меня поняли.

Что он такое говорит? Мы сейчас не при оружии. И вообще не носим его с собой, когда не на работе.

— Так вы меня поняли?

Малькольм кивнул.

— Вот и хорошо. — Берни поднял стакан и чокнулся с ним. — Будем.

Мы отправились на долгую прогулку в каньон — я, Берни и Сьюзи. Глаз у Берни стал лучше, практически здоровым. Немного погодя он взял Сьюзи за руку, но держал рот на замке.

— Ты сегодня очень тихий, — заметила девушка.

— Я люблю тебя, — сказал Берни.

На лице Сьюзи отразилось глубокое чувство. Сзади поднялся сильный ветер. Я оглянулся и увидел, что мой хвост бешено машет. Я чему-то отчаянно радовался.

 

От автора

Благодарю Лили и Джоша, Дэвида Брауна и всех посетителей сайта .

 

Спенсер Куинн

Поймать вора

Новый роман сериала, вошедший в список бестселлеров "New York Times"!

Самая необычная пара детективов со времен легендарного "К-9". Ведь "Шерлок Холмс" в ней — Чет, дворняга с разноцветными ушами, пес, обладающий талантом сыщика. Ну, а частный детектив Берни Литтл — всего лишь "доктор Ватсон" при своем гениальном четвероногом партнере по бизнесу.

Под покровом тьмы похищена дрессированная слониха Пинат — главная звезда бродячего цирка!

Но что преступники собираются с ней делать?

А еще Чет и Берни недоумевают: как похитители умудрились вывезти ее из циркового зверинца, если охранник клянется, что не заметил ничего подозрительного?

Стоит ли верить охраннику? Ведь его могли подкупить или запугать… Может, лучше прислушаться к гимнасту, утверждающему, что ночью с территории цирка в неизвестном направлении выехал большой трейлер?

Совпадение? Или все-таки зацепка?

Пес Чет — самый обаятельный сыщик в истории детектива!

«Boston Globe»

Чет и Берни — неразлучная парочка, которая покорит сердца читателей!

«Kirkus Reviews»

Смешно и увлекательно. Этот сериал станет классикой современного детектива.

«Booklist»

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.